Даровые деньги. Задохнуться можно

1

Деревушка Радж дремала в летних лучах. На узкой, хотя и главной улице жизнь замерла, если не считать кошки, трущейся о желоб, мух, занимавшихся гимнастикой на раскаленных подоконниках, и глубоких мыслителей у кабачка, ожидавших, когда он откроется. Жизнь вообще не кипит здесь, но чужеземцу особенно трудно принять эту местность за Пиккадилли, Бродвей или Рю де Риволи в два часа пополудни, жарким летом.

Саму деревушку вы найдете, внимательно изучив ту живописную часть Англии, где серый камень Глостершира сменяется серым кирпичом, которым славен Вустершир. Тихо, почти бессознательно, притулилась она у речки Скерм, и никого не трогает, никуда не лезет, сонно довольствуясь норманнской церковью, одиннадцатью кабачками, населением (если верить справочнику) в 3541 человек и единственным знаком прогресса, аптекой Ч. Байуотера.

Ч. Байуотер трудолюбив. Не ведая радостей сиесты, он бдит, когда другие спят. Местные жители, как правило, расходятся днем по спальням, прикрывают лицо платком и выключаются. Так поступают они, но не Байуотер. В те мгновения, с которых начинается наша повесть, он работал, не покладая рук и только что продал полковнику Уиверну чудодейственное средство от комариных укусов.

Купив эликсир, полковник собирался уйти, но Ч. Байуотер любил приправить сделку беседой. К тому же Мередит Уиверн еще не заходил к нему с тех пор, как разразился знаменитый скандал, другими словами – две недели, и главный сплетник селенья страдал без сведений.

Главное он, конечно, знал. Радж-Холл, обиталище рода Кармоди, окружал парк, а в этом парке росло несколько дубов, посаженных при Елизавете. То один из них, то другой становился настолько трухлявым, что угрожал жизни гуляющих. Тогда вызывали экспертов, и те, применив динамит, обращали его в невинный пень. Судя по слухам, две недели назад именно эта процедура едва не погубила полковника и мистера Кармоди. Они подошли к дубу как раз тогда, когда эксперт поджег шнур.

Это знали все и живо обсуждали в одиннадцати кабачках. Но Ч. Байуотер с его нюхом или тем шестым чувством, которое подсказывало ему, что творится у мелкой и крупной аристократии, чувствовал, что есть еще что-то, и надеялся на полковника.

– Жара… – начал он.

– Э… – согласился покупатель.

– А барометр поднимается.

– Э…

– Может, станет полегче.

– Э…

Ч. Байуотер открыл карты.

– У вас хороший вид, – сказал он. – После таких неприятностей…

Полковник, человек пылкий, как раз собирался узнать, почему, черт подери, надо заворачивать этот эликсир чуть не до вечера. Но тут, обретя ярко-малиновый цвет и грозно нахмурив брови, он яростно воззрился на аптекаря.

– Неприятности! – вскричал он. – Ну, знаете!

– Я имел в виду…

– Ха-ха! Неприятности!

– Да я просто…

– Если вы хотите сказать, – загрохотал полковник, – что я чудом спасся от смерти, я бы вам посоветовал лучше выбирать слова. Этот жирный мерзавец пытался меня убить. Неприятности! Нет, это бесподобно!

Мало что в мире печальней, чем ссора близких друзей, которые долго разделяли радости и скорби, что там – думали одно и то же о вере, вине, сигарах, политике и современной молодежи. Услышав, что полковник именует жирным мерзавцем Лестера Кармоди, надо бы опечалиться; но нет, аптекарь испытал греховный восторг. Нюх не подвел, скандал изрядный. И Ч. Байуотер развесил уши, ожидая разъяснений.

Он их дождался, и в превеликом количестве. Полковника он понимал, тут не захочешь – обидишься. Когда мы гуляем с другом в парке, слышим вскрик и, оглянувшись, понимаем, что сейчас бабахнет, легко ли, если этот друг схватит нас сзади и сунет между собой и шнуром, чтобы защититься от взрыва?

– Так-так-так… – сказал Байуотер, поднимая уши еще на один дюйм.

Хорошенько подумав, полковник не выбрал бы его в наперсники, но какие тут думы! Бутылка не выбирает пробочник, ей бы только не лопнуть; а несчастный Уиверн был именно такой бутылкой. Дочь уехала, две недели он терпел и наконец излил душу.

Изливал он ее с блеском. Аптекарь просто видел все, от окрика до тех мгновений, когда, подбежав к упавшему дереву, люди заметили, что полковник встает с физиономии мистера Кармоди. Честно говоря, аптекарь считал, что хозяин парка опроверг невысокое мнение об уме английской знати. Однако обидели все-таки полковника, и он ему сочувствовал. Жертва коварства имеет право на брань, а можно ли называть бывших друзей трусами и гадами, это уж дело личной совести.

– Подаю в суд, – заключил свой рассказ Уиверн, гневно глядя на рекламу пилюлей.

– Так-так-так, – сказал Байуотер.

– Этот жирный мерзавец любит только деньги. Я из него выжму последний пенни. До палаты лордов дойду!

– Так-так-так.

– Он мог меня убить! Я чудом спасся. Пять тысяч фунтов, не меньше. Если в Англии осталось правосудие, его вообще посадят.

Ч. Байуотер издавал неясные звуки. И истец, и ответчик покупали у него лекарства. Не желая оттолкнуть ни того ни другого, он надеялся, что полковник не спросит его мнения.

Тот и не спросил. Излив душу минут за шесть, он помолчал, подумал, покашлял и сменил тему.

– Где этот эликсир? – спросил он. – О Господи! Еще не готов? Почему вы три часа завязываете бантик?

– Сейчас-сейчас, – заторопился аптекарь. – Ну вот. Я сделал петельку, удобней будет нести.

– А он помогает?

– Говорят, да. Спасибо, полковник. До свидания. Всего вам хорошего!

Еще кипя обидой, полковник распахнул дверь, и тут же тихую улицу огласили дикие звуки. То был яростный лай, сливавшийся с сердитым криком. Ч. Байуотер отступил вглубь, к полкам, откуда извлек в поименованном порядке корпию, арнику, бутылку признанного средства от царапин, ожогов, уколов и укусов. Он знал, что надо готовить все загодя.

2

Когда полковник изливал душу в чуткое ухо Байуотера, на улице появился молодой человек в костюме для гольфа и галстуке, который носят бывшие питомцы Регби. Это был Джон Кэррол, племянник мистера Кармоди. Он шел с собакой Эмили купить табаку у многостороннего аптекаря.

Вывески обманчивы. Вы читаете: «Аптека», но это все скромность. На самом деле Ч. Байуотер поставляет буквально все, от сервизов до мышеловок. Что-то вроде табака можно купить и в других местах, но субстанция эта вряд ли удовлетворит разборчивого курильщика. Истинная услада для неба – только здесь.

Джон, крупный молодой человек с приятным, но мрачным лицом, медленно шел по улице. От безответной любви и других забот душа его совсем расклеилась, но послеполуденная тишина омывала ее бальзамом, погружая в транс, из которого, однако, вывел дикий шум, напугавший и Байуотера.

Причину его объяснить нетрудно. Когда Джон, собираясь купить табак, брал с собою Эмили, она останавливалась у входа и жадно нюхала, пока кто-нибудь не откроет дверь. Ей очень нравилось снадобье от кашля, а долгий опыт подсказывал, что если жалобно смотреть на аптекаря янтарными глазами, леденца два или три ей перепадет. Вот и сегодня, подбежав к двери, она только-только принюхалась, как вдруг получила весомый удар по носу, завизжала, отпрыгнула, а из аптеки выскочил полковник со своей бутылкой.

– Минуточку, минуточку! – язвительно сказала собачка. – Нельзя ли помедленней, любезный?

Полковник, придавленный бременем скорбей, заметил, что к ним прибавилось лохматое чудище, и рявкнул:

– Брысь!

Эмили зашлась от лая.

– Ах-ах-ах! – говорила она, сопровождая междометия визгом. – Это еще кто? Бьет, видите ли, по носу, словно король какой-нибудь…

– Пошел отсюда! – заорал полковник.

– Если хотите, «пошла», – заметила Эмили. – Я – дама, черт побери!

Словарь у нее был богатый и современный.

– Из-за таких субъектов, – продолжала она, – все наши беды. Знаю я вас, акул! Одно слово, тираны. Разрешите сказать…

Тут, как это ни печально, полковник решил ее ударить. Она увернулась, но, убедившись в тщете слов, изменила тактику. Намереваясь вцепиться противнику в ногу, она услышала истерический крик:

– Э-э-ми-ли-и!!!

Голос у Джона был зычный, легких он не жалел. Когда валлийский терьер вот-вот сожрет отца любимой девушки, миндальничать нельзя. Услышав трубный вопль, полковник подпрыгнул и выронил свою бутылку. Та со звоном разбилась, а Эмили, вполне способная внести лепту в неожиданный, хотя и безопасный тарарам, все же поджала хвост и убежала. Негромкие, но приязненные крики у кабачка «Герб Кармоди» свидетельствовали о том, что она миновала это популярное заведение.

Однако Джон не успокоился. Глядя на Уиверна, вы не подумали бы, что у него красивая дочь, но так уж случилось, и Джон робел, как робеет едва ли не всякий при отце красивой дочери.

– Простите, – выговорил он. – Надеюсь, вы не ранены?

Потерпевший не ответил, но метнул в него тот взгляд, от которого сержанты никли, как увядшие розы. Потом оба они вошли в аптеку.

– Еще одну, – лаконично сказал полковник.

– Вы уж простите! – сказал Джон.

– Ту я уронил. На меня бросился дикий пес.

– Ради Бога, про…

– Нет, как разрешают водить их по улицам?

– Я вас у-мо-ля…

– И опасно, – закончил полковник, – и противно.

– Так-так, – сказал аптекарь.

Разговор себя исчерпал. Байуотер понял, что не время любовно вывязывать бантики, и мгновенно упаковал бутылку. Полковник схватил ее и убежал, а Джон, придержавший для него дверь и не услышавший «Спасибо», вернулся к прилавку, за табаком.

– Так-так, – сказал Байуотер. – Сию минутку, мистер Джон. Две унции?

С уходом полковника стало полегче. Обретя былую приветливость, аптекарь отсыпал табаку и, разговора ради задерживая сдачу, сказал:

– А полковник-то расстроен.

– Сдачу не дадите? – спросил Джон.

– Очень прискорбный случай.

– Как там сдача?

– Я сразу заметил, что он сам не свой. Что говорить, шок! Только он вошел, я подумал…

Джон не возражал, но поинтересовался сдачей.

– По дочери скучает, – определил аптекарь с лукавой улыбкой. – После такого шока нужен близкий человек. Это и коту ясно.

Джон ушел бы, но как расстанешься с тем, кто говорит о Патрисии? И он придвинулся к прилавку.

– Скоро она будет дома, – сказал Байуотер. – Насколько мне известно, завтра.

– Завтра?!

– Да, мистер Джон. Вчера вернулась из Франции. Канал пересекла без эксцессов. Сейчас находится в Лондоне, отель «Линкольн», Керзон-стрит. Здорова и весела. Завтра приедет трехчасовым поездом.

Джон не удивлялся такой точности. Он знал, что сестра аптекаря служит на почте.

– Завтра… – повторил он.

– Да, сэр. Именно – завтра.

– А сдачу можно? – спросил Джон, торопясь уйти, чтобы обдумать все на воздухе.

– Конечно, теперь ей… – начал аптекарь.

– Сда-ачу!

И Ч. Байуотер, взглянув на него, отсчитал монетки.

3

Чтобы дойти от аптеки до усадьбы, вы проходите Главную улицу, резко сворачиваете налево, то есть на Ривер-лейн, потом переходите каменный мостик, под которым речка Скерм тихо течет к реке Северн, минуете небольшой, но приятный дом полковника, поднимаетесь по склону, пересекаете луг-другой – и оказываетесь в парке, где виднеются сквозь деревья высокие трубы и красные стены древнего дома Кармоди.

Когда тут не взрывают дубы под носом у военных, место это можно назвать царством покоя. Джон прибавил бы «и очарованья», ибо за четырнадцать лет, прошедших с ее приезда, Пэт пропитала местность своими свойствами. Каждый дюйм был так или иначе с ней связан. На этих пнях она сидела, помахивая ножками в коричневых чулках; под этими деревьями укрывалась от грозы; на эти ворота лазала, на этих лужайках бегала, в эти колючие кусты гоняла его в поисках гнезд, словом – куда ни взгляни, поневоле о ней вспомнишь. Самый воздух сверкал и звенел ее смехом, и даже мысли о том, что смеялась она над ним, Джоном, не могли ни на каплю ухудшить это сказочное царство.

Под деревьями, на полдороге, к нему присоединилась обиженная Эмили, всем своим видом говоря: «Ну где ты запропастился?» Они пошли вместе и обогнули дом. Джон несколько лет вел хозяйство вместо дяди, а жил над конюшней, в двух комнатках, куда и направился, оставив собачку с шофером по фамилии Болт, который мыл машину.

Там, у себя, он сел в кресло, набил трубку особым табаком, положил ноги на стол и стал смотреть на фотографию. Видел он прелестное личико, которое не смог испортить даже современный фотограф, склонный заволакивать черты сероватым туманом. Чуть раскосые глаза глядели нежно и лукаво, легкая улыбка таила какой-то занятный секрет, нос привлекал тем задором, который дарует чуть вздернутый кончик. Словом, в лице был вызов, был и призыв.

Эту, последнюю, фотографию Пэт подарила три месяца назад, перед отъездом в Ле Тукэ[2]. А теперь она вот-вот вернется…

Джон Кэррол, человек солидный, не менял привязанностей. Он всегда был влюблен в Пэт и не ждал перемены, хотя знал, что надеяться не на что. Когда ей было десять, а ему пятнадцать, она обожала его, как обожают больших мальчиков, которые умеют двигать ушами и не боятся коровы. Однако с тех пор отношение ее изменилось. Она обращалась с ним то ли как нянька с несколько отсталым ребенком, то ли как хозяйка – с приятной, но неуклюжей собакой. Тем не менее он ее любил, а она – возвращалась.

Джон выпрямился в кресле. Думал он медленно и только сейчас представил, что при этой злосчастной распре они оказались в разных лагерях. Что, если она не захочет с ним знаться?

Содрогнувшись от страха, он решил немедленно что-то сделать – и, в редком припадке ясновидения, понял, что именно. Надо поехать в Лондон, все ей рассказать и отдаться на ее милость. Если она поверит, что он числит дядю среди самых страшных злодеев нынешнего века, может, и обойдется без ссоры.

Когда разум проснулся, удержа ему нет. Джону пришла в голову потрясающая мысль: а почему бы не сделать предложение?

4

Он затрясся мелкой дрожью. Теперь он ясно видел, что ошибался все эти годы. Да, он любит Пэт, но ведь она об этом не знает! А теперь, в такой ситуации слово может что-то изменить.

Не потому ли, кстати сказать, она вечно над ним смеялась? Как-никак смешно видеть человека, который явно в тебя влюблен и молчит годами.

Он решительно взглянул на часы, было три без малого. Если выехать сейчас же в своей двухместной машине, в Лондон приедешь к семи, самое время для обеда. И он помчался вниз, в конюшни, где располагался гараж.

– Уберите эту машину, – сказал он Болту, искусно избегая совершенно мокрой Эмили. – Мне нужна двухместная.

– Двухместная, сэр?

– Да. Я еду в Лондон.

– Ее нету, мистер Джон, – сообщил шофер с тем мрачным удовольствием, с каким сообщал обычно, что аккумуляторы сели.

– Как так нету?

– Мистер Хьюго на ней уехал. К мистеру Кармоди, в этот самый курс. Говорит, у него дела, а вы не возражаете.

Двор завертелся. Не в первый раз бранил Джон легкомысленного кузена. «Не возражаю»! Только Хьюго и скажет такую чушь.

1

Тот, кого дядя изымает из Лондона, словно улитку из раковины, и держит месяцами в глубинах Вустершира, неизбежно теряет связь с быстротекущей жизнью ночных клубов. Если бы Хьюго не выбыл из золотой молодежи, он бы знал, что «Горчичница» понизила свой статус. Сливки общества перетекли в заведения поновее, оставив ее мелким актерам, а также португальцам, аргентинцам и грекам.

Однако, поджидая в вестибюле, Джон этого не заметил. Он не был в Лондоне почти год, и клуб ему понравился. Невидимый оркестр играл с завидной живостью, а время от времени мимо, в зал, проходили нарядные дамы и блистательные джентльмены. Знаток поджал бы губы и покачал головой, но Джон ощутил восторг и веселье. В конце концов, он ждал Пэт, тут уж всякий обрадуется.

Явилась она внезапно, когда он отвел взгляд от двери, пораженный видом дамы в оранжевом платье, которая (несомненно, с самыми лучшими намерениями) выкрасила волосы в огненный цвет и вставила в глаз монокль. Застыв от удивления, он совершенно отключился, пока не услышал высокий голосок, напоминавший ему пение жаворонка или ветерок на лугу, даже если она над ним смеялась.

– Привет, Джонни, – сказала Пэт.

Пламенные волосы утратили силу, равно как и монокль. Джон повернулся на 180° и громко охнул.

Прежде всего он заметил, что она – еще прелестней, чем раньше. Если бы кто-нибудь ему сказал, что можно превзойти красотой образ, которым он услаждался эти месяцы, он бы не поверил; и ошибся бы. Как раз в эти мгновения откуда-то взялась дама с выщипанными бровями и размалеванным лицом, очень удобно сравнивать. Рядом с ней Пэт была такой свежей, такой естественной, такой загорелой и здоровой, словно в этом самом Ле Тукэ непрерывно играла в гольф.

– Пэт! – крикнул Джон, и у него перехватило горло. Перед глазами поплыл туман, сердце слишком сильно билось.

Она спокойно и мило протянула ему руку, заметив при этом:

– Ну вот, Джонни, рада тебя видеть. Ты просто крестьянин. Загорелый такой… А где Хьюго?

Для бурной беседы нужны двое. Джон кашлянул и присмирел.

– Я думаю, скоро придет.

Пэт снисходительно засмеялась:

– Он опоздает и на свои похороны. Сам сказал, в четверть двенадцатого, а сейчас чуть не половина. Ты заказал столик?

– Нет.

– Почему?

– Я не член клуба, – отвечал он, видя в ее взгляде то презрение, какое испытывают женщины к нерасторопным мужчинам. – Понимаешь, надо быть членом…

– Ну что ты! – сказала Пэт. – Если ты думаешь, что я буду ждать Хьюго на таком сквозняке, не думай. Найди официанта, разберись со столиком, а я пока сниму плащ.

Джон приближался к метрдотелю примерно с теми чувствами, какие когда-то, в детстве, испытал при виде быка. Помнится, в тот раз Пэт захотелось узнать, правда ли быки свирепы или их нарочно изображают так в комиксах. Метрдотель оказался крупным, гладким человеком, которому бы не помешали две недели у Твиста. Джон ему не понравился.

– Добрый вечер, – сказал сельский житель. Метрдотель с ним не согласился. – Хм… Мистер Кармоди заказывал столик?

– Нет, месье.

– Мы договорились тут встретиться.

Не выказывая интереса, метрдотель заговорил по-французски с каким-то лакеем, а Джон, вконец смутившись, попытался вставить:

– Простите… То есть pardon… Нельзя ли… э-э… столик?

Глаза метрдотеля были почти полностью прикрыты щеками, но тем, что осталось, он посмотрел на Джона, как на червя в салате.

– Вы член клуба, месье?

– Н-нет.

– Тогда будьте любезны подождать в вестибюле.

– Да я хотел спросить…

– В ве-сти-бю-ле, – повторил метрдотель, учтиво поворачиваясь к лысому господину с бриллиантовыми запонками и властной даме в розовом. Он повел их в глубь зала, и тут появилась Пэт.

– Столик есть?

– Ты понимаешь, он сказал…

– Ах, Джонни, какая ты тюря!

Женщины несправедливы. Чего вы хотите от мужчины, когда он пришел в чужой клуб? Это не тюря, а тонкость души. Но женщины ее не видят.

Метрдотель вернулся. Он то ли что-то подсчитывал, то ли рисовал. Во всяком случае, он был занят, и Джон ни за что бы его не тронул. Пэт не проявила такой деликатности.

– Мне нужен столик, – сказала она.

– Вы член клуба, мадам?

– Столик, пожалуйста. И побольше. Не люблю тесноты. Когда придет мистер Кармоди, передайте ему, что мисс Уиверн и мистер Кэррол – в зале.

– Хорошо, мадам. Спасибо, мадам. Сюда, мадам.

Импозантный внешне и смятенный внутренне, Джон замыкал шествие, думая о том, как же она это делает. Казалось бы, хрупкая, трепетная, не Клеопатра какая-нибудь или, скажем, Екатерина Великая, даже нос у нее вздернут – а вот, поди ж ты! Млея от восхищения, он сел за столик. Пэт, как всегда, раскаивалась в своей резкости.

– Ты уж прости, Джонни! – сказала она. – Мне очень стыдно, ты столько проехал, и мы старые друзья. Но я видеть не могу, как ты даешь себя топтать. Вообще-то ты не виноват. – Она улыбнулась. – Такой уж ты есть: большой, добрый, как собака, которая положит морду на колени и преданно сопит. Бедный ты, бедный!

Джон совсем расстроился. Ну что же это! «Собака», «бедный»… Именно такого тона он хотел избежать. Если есть какая-нибудь логика в отношениях с женщиной, добрым псам надеяться не на что. Он собрался об этом потолковать, но Пэт переменила тему.

– Джонни, – спросила она, – что случилось у папы с твоим дядей? Папа пишет, что дядя пытался его убить. Это правда?

Джон рассказал о ссоре хорошо, хотя и не так пылко, как рассказывал полковник.

– О Господи! – воскликнула Пэт.

– Я… я… надеюсь… – сказал Джон.

– Что?

– Ну, что это не важно.

– То есть как?

– Для нас. Для тебя и для меня.

– В каком смысле?

Вот отсюда можно танцевать. Скажем, так: «Пэт, ты не замечала, что я тебя люблю? Собственно, я всегда тебя любил – и тогда, когда ходил в коротких штанах и синей фуфайке; и тогда, когда ты вернулась из школы, прекрасная, как принцесса, и теперь, все больше и больше. Мне нужна только ты. Пожалуйста, не смейся. Ну хорошо, я бедный Джонни, но ты об этом забудь. Я дело говорю. Ты выйдешь за меня замуж, чем скорее – тем лучше». Он мог это сказать, но сказал иначе:

– Н-не знаю…

– Ты боишься, что мы с тобой тоже поссоримся?

– Да, – ответил Джон, – примерно так.

– Какая чушь! Да ни за что на свете!..

Пожалуйста, еще одна возможность. Уж ее он не упустит. Собрав все свое мужество, он вцепился в скатерть и начал:

– Пэт…

– А вот и Хьюго! – вскричала она. – Самое время, а то я умру с голода. Эй, а кто это? Ты их знаешь?

Джон тяжело вздохнул, обернулся и увидел, что его кузен – не один. Рядом с ним находились джентльмен средних лет и очень хорошенькая девушка.

2

Свежевыбритый и галантный Хьюго приблизился к столику, являя своим видом, что он был на матче и кое-что выиграл.

– Привет! – сказал он старой подруге. – Привет! – сказал он кузену. – Простите, что опоздал. Разрешите, как говорится, представить моих друзей, мисс и мистера… э-э…

– Моллой, – подсказал незнакомец. – Томас Дж. Моллой с дочерью.

У незнакомца оказался красивый низкий голос, прекрасно подходивший к внешности. Судите сами: американец, скорее всего сенатор, на пятом десятке, с высоким выпуклым лбом и седеющей шевелюрой.

– Да, – подтвердил Хьюго. – Моллой. Томас Дж. с дочерью. Мисс Уиверн. Мистер Кэррол, мой кузен. А теперь, – с облегчением закончил он, – попробуем заказать ужин.

Обслуга в «Горчичнице» уже не та, но все же, схватив официанта за фалды, Хьюго своего добился. Затем, после начальных фраз, в дело вступил оркестр, окатив собравшихся чем-то вроде музыки, и Томас Дж. с дочерью немедленно встали. Танцевал сенатор неплохо, хотя и несколько скованно, и вскоре исчез в толпе.

– А кто это? – спросила Пэт.

– Томас Дж…

– Знаю. Кто они такие?

– Н-ну, – начал Хьюго, – как тебе сказать? Сидели мы рядом, и он мне чем-то понравился. Есть в нем что-то такое… Ты подумай, решил, что Юстес Родд – хороший боксер! Поспорили три к одному, и я, конечно, выиграл. После этого, сама понимаешь, как его не угостить? Он обещал дочке повести ее куда-нибудь, я и говорю: вы ее тоже прихватите. Ты не против?

– Конечно, нет. Хотя втроем все-таки уютней.

– Не без того. Но если бы не этот Томас, мы бы не смогли особенно разгуляться. Считай, что он нас угощает. – Хьюго бросил взгляд на кузена, отрешенно глядевшего вдаль. – Джон тебе ничего не говорил?

– Джон? А что он должен сказать?

– Да так, то и се. Пойдем потанцуем. У меня к тебе серьезный разговор.

– Как загадочно!

– Еще бы! – согласился Хьюго.

Оставшись один, Джон почти сразу осознал свою ошибку. Да, «Горчичница» ему понравилась, но теперь он понял, что она – позор славного города. Вот такие клубы и внушают недоверие к прогрессу. Возьмем оркестр. Возьмем публику. Возьмем, наконец, метрдотеля. Банде музыкантов платят бог знает сколько за те самые звуки, которые Джон в раннем детстве бескорыстно извлекал из гребенки и папиросной бумаги. Клиенты, все как один, жирные и лакированные, что ли. Метрдотель – просто паразит, давно пора им заняться.

Предаваясь этим печальным мыслям, словно Лот перед бедою, он вдруг заметил, что банда затихла, а Пэт и Хьюго идут к столику.

Как оказалось, то был обман, джаз просто набирал силы. Не надеясь его перекричать, Пэт выжидательно смотрела на Хьюго. Но он покачал головой.

– Там, на балконе, Ронни Фиш, – сообщил он. – Мне надо с ним побеседовать. Срочные дела. Садись, поговори с Джоном, тем хватает. До скорого! Если что приглянется, заказывай, невзирая на цену. Спасибо Томасу Дж., сегодня я богатый.

И он исчез в толпе, Пэт села, а Джон понял, что несправедлив к «Горчичнице». Очень милое местечко. Приятная публика, любезный, расторопный метрдотель, прекрасный оркестр. Обернувшись к Пэт, чтобы поделиться такими мыслями, он окоченел под ее взглядом. Если прибавить, что кончик носа слегка поднимался кверху, можно назвать ее вид вызывающим и брезгливым.

– Ой! – испугался он. – Что случилось?

– Ничего.

– А почему ты так смотришь?

– Как?

– Ну, так.

Джон не был мастером слова. Он не смог бы описать ни взгляд, ни общий вид, но они ему не нравились.

– Ты думал, я буду смотреть нежным, смеющимся взором?

– А?

– «И, озаривши его нежным, смеющимся взором, дева робко спросила: “Ах, почему ты не смеешь сам говорить за себя?!”» Я думала, ты взял мысль из «Ухаживания Майлза Стендиша»[9]: «Ежели славный моряк хочет со мной обручиться, что ж он так странно молчит? Ведь с недостойной беседы не заключают помолвки…» Ну, и так далее. Когда-то я знала это наизусть. А сейчас хотела бы знать, ждешь ли ты ответа от меня или от поверенного?

– Не понимаю!

– Да? Странно…

– Пэт, в чем дело?

– Ах, ерунда! Когда мы с Хьюго танцевали, он сделал мне предложение.

Джон совершенно заледенел. Кузен не казался ему неотразимым, но все-таки как он смеет…

– Предложение? – саркастически переспросил он.

– Да. От твоего имени.

– То есть как?!

– Попросил выйти за тебя замуж. Просто умолял. Те, кто слышал, были очень тронуты.

Она умолкла, и, как ни странно, в зале, где джаз играл на бис «Мою красотку», воцарилась тишина. Джон густо покраснел; воротничок его мгновенно превратился в петлю висельника. Хотелось ему одного – пойти на балкон, разорвать кузена на части и сбросить в зал.

Пэт первой обрела дар речи и быстро, сердито заговорила:

– Ничего не понимаю! Вроде бы ты не был такой медузой. Все-таки что-то соображал. Наверное, это сельская жизнь. Совсем обмяк! А что с тебя взять? Живешь как овощ. Ешь, спишь, да еще с грелкой…

– Нет! – возразил Джон.

– Ну, в теплых носках, – уступила Пэт. – Поистине, сыр в масле. Вот ты и размяк вчистую. Да, мой дорогой. – Она посмотрела на него, грозно поводя носом, как делала и в детстве. – Да, мой дурацкий, несчастный, глупый Джонни. Ты что, действительно думаешь, что можно выйти замуж за человека, который боится сделать предложение?

– Не думаю!

– Думаешь.

– Да нет же!

– Ты не просил Хьюго со мной поговорить?

– Конечно, нет. Сам полез, идиот. Я ему шею сверну!

Он злобно посмотрел на балкон. Взглянув вниз, Хьюго приветливо помахал рукой, как бы давая понять, что духом они вместе. Стояла сравнительная тишина, если не считать утробных звуков саксофона и неприятного, хотя и негромкого пения.

– Что ж, – сказала наконец Пэт, – наша мисс Уиверн ошиблась. А Хьюго был так уверен в твоих чувствах.

Петля стала тесней, но Джон как-то выдавил:

– Он прав.

– То есть как? Ты что, действительно…

– Да.

– Как бы это сказать? Питаешь ко мне…

– Да.

– Джонни!

– Ты что, слепая?! – рявкнул он, озверев от смущения, не говоря о воротничке. – Ты что, не знаешь? Да я тебя любил даже в детстве!

– Ох, Джонни, Джонни! – Ее серебряный голос осел от огорчения. – Только не в детстве! Я была мерзкой девицей. Дразнила тебя с утра до ночи.

– Мне это нравилось.

– Неужели тебе подходит такая жена? Мы слишком хорошо друг друга знаем. Ты мне – вроде брата.

Есть в языке невыносимые слова: для Китса – «отчаяние», для Джона – «брат».

– Точнее, – сказал он, – вроде идиота. Так я и знал, что ты будешь смеяться.

Пэт протянула руки через стол.

– Я не смеюсь, Джонни. Что тут смешного? Скорее уж я плачу. Меньше всего на свете я хотела бы тебя обидеть. Ты лучший из людей. Но, – она помолчала, – я не думаю о замужестве.

Она смотрела на него, пользуясь тем, что он, отвернувшись, смотрит на двухвостую спину дирижера. Да, лучший из людей. Чистый такой, добрый, надежный, не то что эти шустрые танцоры с усиками. И все-таки выйти за него – глупо. Брак – это, в сущности, приключение, а он такой уютный, домашний. Вот если бы он сделал что-нибудь романтическое…

– В прошлом году, – сказала она, – тут было получше. Джаз какой-то… Лица неприятные… Кстати, нравятся тебе эти Моллои?

– Вроде ничего, – отвечал Джон. – Хорошенькая девушка.

Пэт вздрогнула. Нет, что-то не так, словно появилась небольшая тучка.

– Да? – процедила она.

Именно тучка. Скажи это кто-нибудь другой, она бы поняла, что он хочет ее уколоть. Другой, но не Джонни! Он слишком честный. Честной была и она, а потому признала, что замуж не замуж, но Джон – ее собственность. Влюбляться в кого ни попадя он не вправе. В зале было жарко, и все же при одной этой мысли Пэт пробрал озноб.

– М-да-у… – сказала она.

Музыка оборвалась. Пары расселись. Мистер Моллой с дочерью вернулись к столику. Хьюго сидел на галерке, серьезно беседуя с Рональдом О. Фишем.

3

Рональд Овербери Фиш был очень румяным и очень важным. С Хьюго они учились в Итоне и Кембридже. Если Итон ими не гордился, то ему и хуже, что мы вправе сказать и о Тринити-колледже[10]. Хьюго всегда восхищался Ронни и невыносимо страдал, что должен его огорчить.

– Ты уж прости, старик, – сказал он сразу. – Уперся, и ни в какую.

– Ни в какую?

– Вот именно.

Ронни серьезно оглядел танцующие пары, вынул окурок из длинного мундштука и вставил новую сигарету.

– Ты его убеждал?

– Его убедишь!

– Я бы сумел, – сказал Ронни.

– Да, – согласился Хьюго, – но как? Я советовал тебя пригласить, а старый хрыч не хочет.

Ронни помолчал. Глядя на него, Хьюго думал, что могучий мозг взялся за дело.

– С кем это ты пришел? – спросил наконец Р.О.Ф.

– Высокий, белобрысый – мой кузен Джон. Девица в зеленом – Пэт, наша соседка.

– А те двое? Очень солидный субъект. Так и ждешь, что обратится к собранию.

– Томас Дж. Моллой. Американец. На матче познакомились.

– Вроде бы не из бедных.

– Сейчас бедней, чем до матча. На тридцать фунтов.

– Если не ошибаюсь, твой дядя любит богачей?

– Обожает.

– Тогда все просто. Пригласи этого типа, а заодно и меня. Дядя на радостях перетерпит, ну а уж я им займусь. Миллионером, не дядей. За полчаса обработаю.

Хьюго оторопел. Да, это ум, это мозг. Особенно пленила его простота замысла.

– Дядя тебя разоряет, – сказал Ронни. – Наш клуб – золотое дно. Я ему об этом напомню. Когда мне приехать?

– Ронни, – сказал Хьюго, – ты гений. Только… – он замялся, – ты согласишься выступить на сельском концерте?

– Пожалуйста.

– Мы бы сыграли нашу сцену из «Юлия Цезаря».

– Прекрасно.

– Я уступлю тебе Брута.

– Ну зачем же!

– Уступлю-уступлю.

– Ладно. Тогда договорись с этим типом и положись на меня. Понравится мне твой дядя?

– Нет.

– Ничего, – сказал покладистый Ронни, – я ему тоже не понравлюсь.

4

Джаз ненадолго даровал отдых барабанным перепонкам. У тех, кто подхватил саксофонный вирус, редко бывает большой перерыв между приступами. Вскоре они снова принялись за свое, и мистер Моллой галантно пригласил Пэт на танец. Дочь его, подмазывая губы, нежно засмеялась.

– Не знает, бедняжка, на что идет! – заметила она. Джон, впавший было в задумчивость, встрепенулся и обнаружил, что остался вдвоем с незнакомой девицей, которая скорее всего ждет занимательной беседы. Однако слов ее он не понял, а потому сказал:

– Простите?

Будь он менее отрешен, он бы не очень радовался. Мисс Моллой, зовущаяся Долли, принадлежала к тому виду девиц, с которыми застенчивому человеку нелегко. Конечно, она сверкала, но лучи были слишком острые. Желтые глаза глядели довольно грозно. В общем, скромностью она не отличалась и напоминала ему самку барса, которых он недолюбливал еще сильней, чем самцов.

– Я говорю, – объяснила она, – что ваша приятельница – храбрая девушка. Пошла танцевать с Мыльным!

– Простите, с кем?

Кажется, Долли Моллой все же смутилась.

– С моим отцом, – быстро ответила она. – Такое прозвище.

– Да? – растерялся Джон.

– Он очень интересный мужчина, но левша на обе ноги. – Нежная дочь снова засмеялась. – Ну вот, глядите!

Джон поглядел и не увидел ничего особенного. Напротив, для своих лет Моллой был очень прыток.

– Простите, – в третий раз сказал он, – я плохо разбираюсь в танцах.

– А Мыльный – еще хуже, – заверила дочь. – Дело не в том, что он наступает на ноги, это бы еще ничего, но он мечется! Вы хоть немного можете двигать ногами?

– Д-да… Кое-как… Вообще-то…

– Тогда – пошли. Мне просто не высидеть, когда они играют.

Джон нехотя встал и, уповая на провидение, ввинтился в толпу.

Провидение не подкачало. Толпа была такая, что даже самые юркие просто топтались на месте. Это мог и он, а потому успокоился и даже завел беседу.

– Вы часто здесь бываете? – спросил он, прижимая даму к стройной спине какого-то франта, тоже попавшего в пробку.

– Я тут в первый раз, – отвечала мисс М. – И, кстати, в последний. Ну и сброд! В жизни такого не видела. Посмотрите на эту, с моноклем.

– Да, удивительно, – согласился Джон.

– Тихий ужас. Нет, не понимаю! Дуст продают где угодно, почему же тут столько жучков?

Джону становилось все легче. Он боялся, что у них с мисс М. нет ничего общего, а какое родство душ! Именно, жучки…

Джаз умолк. Ободрившийся Джон захлопал было в ладоши, но музыканты застыли, глядя на субъекта с тяжелой челюстью и в плохо сшитом костюме, который появился на эстраде. Через секунду-другую у входа раздался зычный голос:

– Леди и джентльмены, прошу оставаться на местах!

– Вот это да! – сказала мисс М. – Застукали!

Диагноз был верен. Почти все танцоры уныло вернулись к столикам, и освободившееся пространство, словно по волшебству, заполнилось людьми в плохо сшитых костюмах. Они бегали по залу, проявляя оскорбительный интерес к бутылкам и что-то записывая в блокнотики. Время буквально летит в таких «Горчичницах». Видимо, на часы забыли посмотреть и беспечно продавали крепкие напитки после полуночи.

– Надо было знать! – сварливо заметила мисс Моллой. – В такой дыре без скандала не обойдешься.

Джон, сельский житель, уважал закон. Сам по себе он вернулся бы к столику, чтобы смущенно сообщить имя и адрес. Но он был не сам по себе. Как оказалось, бойкий вид его дамы соответствовал ее сущности.

– Сюда! – скомандовала она, таща его за руку.

Она подразумевала почти незаметную дверцу, скрывавшую глубины клуба. Здесь почему-то не было субъектов с большими ногами и всевидящим взором, а потому беглянка проникла в проход, словно кролик в норку, прихватив с собой Джона, который вдруг догадался повернуть в замке ключ.

– Блеск! – одобрила дама. – Они тут повозятся.

Действительно, из-за дверцы вскоре донеслись звуки, свидетельствующие о том, что кто-то крутит ручку. Силы закона не взяли нужных орудий, и беглецы беспрепятственно достигли еще одной двери, из которой выскочили во двор, где стоял запах старой капусты и жирной воды.

Прислушавшись, они уловили визг и звон, напоминавший недавнюю музыку, хотя издавали его машины, проезжавшие по Риджент-стрит.

– На Потомаке все спокойно[11], – с удовольствием сказала мисс Моллой. – Если вы подвинете мусорный бак к этой стенке, подсадите меня и вылезете сами, мы переправимся по крыше в соседний двор.

5

Джон сидел в вестибюле «Линкольна». Бегство, при всей своей необычности, уложилось в 20 минут, если не меньше, и, посадив сообщницу в такси, он отправился в отель. Там он узнал, что мисс Уиверн еще нет. Теперь он ее ждал.

Вскоре она пришла в сопровождении Хьюго. Ночь была теплая, тихая, но тут в вестибюль ворвался холодный ветер. Пэт была бледной и гордой; искрометный Хьюго приуныл, что и понятно, если дама много раз повторила: «Нет-как-ты-посмел-привести-меня-в-эту-дыру?»

– А, Джон! – выговорил страдалец, несколько оживляясь, как оживится всякий, видя другую мишень. – Куда ты делся?

– Понимаешь… – начал Джон, тогда как Пэт подошла к портье и спросила свой ключ. Если у христианской мученицы был случай беседовать с портье, она говорила именно так – тихо, кротко, но с тем особым призвуком, который свидетельствует о полном разочаровании в падшем мире.

– Понимаешь… – повторил Джон.

– Писем нет? – спросила страдалица.

– Нет, мэм, – отвечал портье.

Она вздохнула, удачно выражая тем самым, что ничего иного и не ждала, если одни друзья детства ведут тебя в какой-то вертеп, а другие (к тому же претендующие на влюбленность) убегают с вульгарными девицами, оставляя других на растерзание.

– Понимаешь… – снова сказал Джон.

– Спокойной ночи, – сказала Пэт и направилась к лифту.

Хьюго отер лоб носовым платком.

– Всем бурям буря, – вымолвил он. – Шторм у берегов Шотландии.

Джон двинулся было за Снежной королевой, но кузен его удержал.

– Не стоит, – серьезно сказал он. – Нет, дорогой, не стоит. Не трать попусту время. У ада нет той ярости, которой отличается девушка, если ей пришлось дать полицейскому имя и адрес, а он ей, заметь, не поверил.

– Да я хотел объяснить…

– Объяснишь ей, как же! Поговорим о более приятных вещах. Мы тако-ое придумали! Нет, не я, Ронни. Умный человек. Какие мозги! Какая голова! Удивляюсь, что шляпы не лопаются.

– О чем ты говоришь?

– О его гениальной идее. Мы должны выжать из дяди пятьсот фунтов. Дело верное, как биржа. Уломать его может только Ронни. Значит, Ронни едет к нам.

– Вот как? – равнодушно откликнулся Джон.

– Именно так. А чтобы дядя не взвился, приглашаем этих Моллоев. Томас Дж. купается в деньгах, и дядя, на радостях, перетерпит Ронни.

Джон всполошился.

– И девица приедет?

Нет, что же это такое? Пэт от нее не в восторге… еще подумает… Он-то знает, что чист, но мало ли что взбредет в голову?

Тут он заметил, что Хьюго спрашивает добрым, участливым тоном:

– Ну как, все в порядке?

– Ты о чем?

– О Пэт, конечно. Сказала она, что я замолвил словечко?

– Да-да… И знаешь…

– Не за что, не за что! Какие там благодарности? Ты бы сделал для меня то же самое. Ну, как все прошло? Гладко?

– Ты уж скажешь!

– Неужели отказала?

– Если хочешь, да.

Хьюго вздохнул:

– Этого я и боялся. Как-то она странно выслушала. Сдержанно. Напряженно. Казалось бы, – перешел он к философским раздумьям, – трудно ли сказать «Да»? И тем не менее в большинстве случаев они говорят: «Нет». Один американский ученый подсчитал, что, кроме описательных оборотов, в нашем языке – около пятидесяти способов выразить согласие, к примеру: «Да», «Ага», «Угу», «Мда-у», «Ну», «А то!», «Еще бы!», «Конечно», «Вот именно», просто «Именно»…

– Хватит! – закричал Джон. Хьюго похлопал его по плечу:

– Понимаю, старик. Прекрасно понимаю. Ты огорчен. Скажем так, опечален. Но все-таки разреши дать тебе братский совет. На твоем месте я бы это бросил. Ты же тратишь попусту время. Да, согласен, она приятная девица. Но если она тебя не любит, что поделаешь? Ни-че-го. Значит, забудь о ней и оглядись. Вот, например, мисс Моллой. Хороша? Бесспорно. Богата? Нет слов. В общем, пока она у нас, я бы ею занялся. Ты просто создан для брака. Так и вижу: стрижешь газон, а потом, в шлепанцах, сидишь у камина с супругой. Да, забыл – у каждого свои наушники, слушаете музыку. Словом, возьми себя в руки и обрати взор на мисс Моллой. Ты только представь: богатая жена!

Во время этой речи Джон неоднократно порывался что-то сказать, да и сказал бы, если бы не услышал:

– Хьюго, мне нужна сумка.

Пэт стояла почти рядом, напоминая христианскую мученицу, чьи мучители только что придумали новую казнь.

– А… о… – сказал Хьюго и дал ей сумку, которую она отрешенно взяла. Все помолчали.

– Ну, спокойной ночи, – заметил Хьюго.

– Спокойной ночи, – проговорила Пэт.

– Спокойной ночи, – сказал Джон.

– Спокойной ночи, – повторила страдалица, и лифт унес ее, издавая неприятный, скорбный скрип, который, по мнению Джона, был исключительно уместен.

6

Примерно в полумиле от Керзон-стрит, на самом краю Сохо, расположен еще один отель, поменьше и похуже, носящий название «Бельведер». Когда Пэт и Хьюго входили в холл «Линкольна», Долли Моллой сидела перед зеркалом на втором этаже и умащала кремом свое прелестное личико. От этих занятий ее оторвало появление величавого Томаса.

– Привет, лапочка, – сказала она. – Вот и ты.

– Да, – согласился Моллой. – Вот и я.

Хотя в облике его не было той душераздирающей скорби, которой отличалась недавно Пэт, веселья в нем тоже не было.

– Кого я не люблю, – сообщил он, – так это легавых.

– А что случилось?

– Дал имя и адрес. Наврал, конечно, а все равно противно. Ты подумай, столько легавых в небольшом кабачке. И еще, – продолжал он, – зачем ты сказала, что я твой папаша?

– Ну, котик, это же не в моем стиле – замужняя дама.

– Как это не в твоем?

– Да вот так.

– А, черт! – вскричал мистер Моллой. – Это что ж получается, я совсем старый? Да мне только сорок два!

– На вид еще меньше, – заверила Долли, – если близко не разглядывать. Понимаешь, золотко, не в годах дело. Ты такой… авантажный.

Несколько смягчившись, мистер Моллой оглядел себя в зеркале.

– Да, – признал он, – у меня достойный вид.

– Ну, прямо профессор!

– А вот скажи, тут нет залысины?

– Что ты, это свет падает.

Успокоившись еще больше, мистер Моллой завершил осмотр.

– Лицо у меня подходящее, – с удовольствием признал он. – Насчет красоты не скажу, у каждого свой вкус. Но доверие оно внушает. Сколько я продал фальшивых акций! Да, кстати, лапочка, как ты думаешь?

– О чем? – осведомилась супруга, промокая крем полотенцем.

– Клюнет этот Кармоди, а? Пригласил к себе в усадьбу…

– Ты что!

– Да, пригласил.

– Он богатый?

– Дядя у него богатый, а то бы они там не жили. Такой, знаешь, старинный дом, с парком, как в книжке.

Долли мечтательно улыбнулась:

– Надо бы платьев купить… и шляпок… и туфель, и чулок…

Супруг ее всполошился, как все мужья в таких случаях.

– Лапочка, это не Букингемский дворец!

– Не скажи. Приемы всякие, гости…

– Ничего подобного. Дядя и два племянника. Вот что, если я всучу акции «Серебряной реки», ладно уж, прибарахлись.

– Котик! А ты всучишь?

Мистер Моллой фыркнул:

– Кто, я? Нет, врать не буду, Бруклинский мост или Центральный парк продавать не доводилось, но нефтяные акции? Клюнет как миленький. Эти английские землевладельцы – те же фермеры, а фермер купит что угодно, если буквы красивые.

– Знаешь что…

– Нет. А что?

– В этих усадьбах много всяких вещей. Картины там, серебро, посуда… Может, прихватим?

– А как ты их продашь?

– Да наши миллионеры что хочешь купят, только бы старинное.

Муж покачал головой:

– Нет, лапочка, опасно. И вообще, у меня другой бизнес.

– Наверное, ты прав.

– А то! Доброе дело, нефтяные акции…

– Ну а если само в руки пойдет?

– Там увидим! Главное – не рисковать. Если само пойдет, не упустим…

И с этими мудрыми словами он направился к ложу. Потрудился, поработал, теперь можно и поспать.

1

За несколько лет до описанных выше событий, в ту пору, когда местная знать препиралась с сословием, сушившим белье в садиках, которое, хочешь не хочешь, видно из окна; так вот, в эту самую пору преподобный Алистер Понд-Понд, викарий и златоуст, воззвал к лучшим чувствам пришедших на ежегодные празднества:

– Отринем раздоры! Сомкнем ряды! Вспомним, что мы – члены одного прихода. Поистине, Радж – дыра в небо, и какая дыра!

Слова эти понравились юной Пэт, приехавшей на каникулы. Гуляя чуть позже с отцом, она призналась, что родное селенье ей не по вкусу. Мало того, она в нем скучала.

Еще труднее было теперь, когда отец страдал. На пятый день она подумала, что при всей дочерней любви не возражает против новой темы. Даже если бы она сама была в парке, страшное происшествие навряд ли казалось бы ей полнее и живее.

Но и это не все. После злодеяний мистера Кармоди его угодья стали запретными, как, скажем, дом и двор Капулетти для молодого Монтекки.

Тем самым она туда не ходила, тогда как четырнадцать лет подряд считала усадьбу своей собственностью. Мистер Кармоди ей нравился. Несмотря на всю его подлость, она по нему скучала, равно как и по Хьюго. О Джоне не будем говорить.

С самого детства он был ей опорой. Одни исчезали, другие появлялись, он оставался рядом. Мистер Кармоди – по возрасту, Хьюго – по лености не могли отдавать ей все свое время, а вот Джон мог и, несмотря на распри, должен был искать с ней встречи. Но проходили дни, росла досада, и Джон все больше напоминал медузу, от которой нечего и ждать. Иногда это чувство было слабее, иногда – сильнее.

На Главную улицу Пэт привела совесть. Отец так обрадовался ей, что она стыдилась своей тоски и, в припадке покаяния, пошла с ним в аптеку, хотя предпочла бы посидеть с книгой в саду.

Заметим, что бальзам Байуотера сработал на славу. Комары остались в дураках. Сколько ни кусали они полковника, он был как новенький. Естественно, они страдали, он торжествовал и, человек справедливый, сказал аптекарю:

– Чудо, а не средство! Жаль, раньше не знал. Дайте-ка еще бутылочку.

Ч. Байуотер обрадовался не только из корысти, но и по чистому человеколюбию.

– Так я и думал, – признался он. – Многие спрашивают. Вчера вот продал бутылку мистеру Кармоди.

Полковник угас, словно его выключили из сети. Аптекарь смутился. Тягостное молчание нарушила Пэт.

– Он вернулся? – спросила она. – Кажется, он был в лечебнице?

– Жаль, не в тюрьме, – откликнулся ее отец.

Ч. Байуотер, верный своим правилам, сохранил нейтралитет.

– Да, мисс, вернулся позавчера. Его тут же укусил комар, и куда? В нос, вы подумайте!

– Милостив Бог, – заметил полковник.

– Но я ему продал мое средство. Сразу полегчало, – прибавил аптекарь с ненавязчивой гордостью.

Полковник нахмурился, снова забрезжила опасность, но тут за дверью раздался лай. Аптекарь ласково улыбнулся.

– Собачка мистера Джона, – пояснил он, доставая с полки леденцы.

Пэт открыла дверь и убедилась в том, что он прав. Наспех фыркнув, отчасти от нетерпения, отчасти от вожделения, Эмили вкатилась в аптеку, села у прилавка и посмотрела на Ч. Байуотера.

– Ну что, собачка? – спросил он. – Леденца хочешь?

– Странный вопрос! – отвечала она. – А вы как думали?

– Слышите? – расцвел он. – Все понимает. Истинно, человек!

Полковник не разделил его радости. Что-то проурчав, он кисло посмотрел на Эмили, и его правая нога странно дернулась.

– Нет, правда, мисс, – упорствовал аптекарь. – Все понимает!

– Так-так-так… – рассеянно согласилась Пэт, и Байуотер, удивленный нарушением авторского права, бросил собачке леденец.

Пэт рассеянно смотрела на дверь, замечая, что сердце у нее почему-то бьется чаще. Неужели ее может тронуть мысль о встрече с патентованной медузой? Чушь какая, надо держать себя в руках! Это не удалось. Сердце просто прыгало и скакало.

Послышались шаги, на плиты мостовой упала тень, и в аптеку вошла мисс Моллой.

2

Удивительно, если подумать, какие разные чувства может вызвать один и тот же человек. Дело обстояло так, словно в аптеке появились четыре Долли.

Полковник Уиверн видел прелестную женщину с той толикой чего-то этакого, которая напоминает пожилым вдовцам, что еще не все пропало. Он машинально подкрутил усы, полагая, что явилась Красота.

Ч. Байуотер, более практичный, решил, что явилось Богатство. Хотя мистер Моллой уговорил жену, что новых туалетов не надо, взор она привлекала, и аптекарь живо представил заказ на кремы, лосьоны и соль для купания.

Эмили увидела Совершенство. Вообще она смотрела на мир с прохладной скептической улыбкой, но к Долли сразу воспылала тем капризным обожанием, какое поражает порой самых стойких терьеров. Быстро проглотив леденец, она кинулась к кумиру.

Реакции эти, как мы видим, безупречно положительные. Однако, дойдя до Пэт, мы обнаружим, что свою неприятную голову подняло Осуждение. Пронзив внешние покровы, обольщающие мужчин, мисс Уиверн узнала в пришелице Грядущую Угрозу.

Конечно, думала она, эта девица приехала в Радж, чтобы подцепить несчастного Джонни. Прогулка с Эмили означает, что живет она в усадьбе. Теперь ясно, почему Джон не нашел времени для подруги детства. Нет, он не медуза, он – предатель. Подобно собачке, раболепно льнувшей к туфлям своего кумира, он околдован дешевым блеском. Что ж, его надо спасти, как заблудшего брата.

Долли тем временем сияла любезностью.

– Здрасьте, здрасьте! – сказала она, отодвигая изящную ножку от зубок Эмили. – А я все думаю, что вас не видно? Вы ведь здесь живете?

– Д-да, – отвечала Пэт.

– А я живу в Холле.

– Д-да?

– Очаровательное место.

– Д-да…

– Картины, ковры, ну, в общем…

– Д-да.

– Это ваш отец?

– Д-да. Папа, это мисс Моллой. Мы встречались в Лондоне.

– Charme, charme[12], – сказал полковник, снова подправляя усы.

Ч. Байуотер улыбался. Эмили самозабвенно грызла туфельку идола. Все это было так гнусно, что Пэт повернулась к выходу.

– Ну, папа, я пошла, – сказала она напоследок, – надо марок купить.

– Прошу, – вступил в беседу аптекарь, – у меня есть марки.

– Спасибо, мне нужны другие, – ответила Пэт.

Радж показался ей на удивление печальным. Солнце освещало и улицу, и «Герб», и «Плуг», и «Виноградную лозу», и «Привал возницы», и водокачку, словом – все, кроме сердца мисс Уиверн.

3

Как ни странно, такие чувства томили в этот миг и мистера Кармоди. Глядя в окно, он видел мир, сияющий золотом, но сердце его было свинцовым. Только что к нему приехал преподобный Понд-Понд и разорил на пять шиллингов.

Многие сочли бы, что легко отделались. Викарий собирал деньги на новый орган, на воскресные сборища молодых матерей, на помощь обитателям ветхих строений, на жалованье младшему священнику и на местный детский лагерь. Иногда, в безумии оптимизма, он надеялся, что местный сквайр даст десять фунтов, однако сейчас увозил на мотоцикле только пять шиллингов и обещание, что племянник сквайра выступит с приятелем на сельском концерте. Несмотря на это, мистер Кармоди видел в нем грабителя. Это же подумать, пять монет!

Вдобавок к этим бедам землевладельца угнетало странное поведение Александра Твиста. Когда владелец «Курса» подрядился сделать из Кармоди нового человека, деньги он взял вперед, за три недели. К концу второй из этих недель пациент узнал от племянника о приезде миллионера и, оборвав лечение, отправился домой. Естественно, он полагал, что д-р Твист вернет треть денег, но ошибся. Читая его письмо, мистер Кармоди думал, что в жизни своей не видел такой пакости.

Да, думал он, не те пошли сквайры, совсем не те! Первый из здешних Кармоди жил не тужил. В ту пору смерд был смердом и подлый люд только радовался, работая полсуток на хозяина за кусок хлеба и снисходительный кивок. Но в этом мерзком веке английский крестьянин испортился. Так и ждет от тебя заботы. И крышу ему чини, и стены укрепляй, и почву восстанавливай, а это, надо сказать, немало стоит. Скоро будем платить за починку радиоприемника.

Так думал он, глядя из окна на залитый солнцем сад, когда внезапно увидел своего корпулентного гостя и, впервые за утро, услышал вдали, как шелестят крылья синей птицы. В мире, где есть такие люди, как Томас Дж. Моллой, еще можно жить.

Ронни Фиш оказался хорошим пророком. Мистер Кармоди и впрямь обрадовался богачу. У него были замыслы, а они требуют денег.

Сейчас он решил выйти в сад и побеседовать с гостем. Солнечным утром, когда улыбается природа, американский бизнесмен вполне может расщедриться. Июнь уже сменился июлем, и погода стояла такая, в какую поэт пишет стихи, влюбленный любит, а бизнесмен дает денег на изготовление алмазов из древесного угля. Не хочешь, думал мистер Кармоди, а все равно дашь.

4

Природа улыбалась еще три минуты с четвертью, а позже для мистера Кармоди зашло солнце. Со всей возможной сердечностью, пронзившей душу, мистер Моллой отказался поделиться хотя бы миллионом ради поля для гольфа, кинотеатра и вообще какого-либо из четырех основных замыслов.

– Нет, – сказал он. – Поверьте, мне очень жаль, но я занимаюсь только нефтью. С нее я начал, ею и кончу. Без нее мне нет жизни. Если хотите, я купаюсь в ней, как сардинка в масле.

– Вот как? – заметил мистер Кармоди, глядя на него с должной неприязнью.

– Да, – продолжал совсем уж распевшийся богач. – В нее я вложил первую тысячу, в нее вложу и последнюю. Мы с ней друзья. Нефть – это деньги.

– Кинотеатр, – возразил хозяин, – это тоже деньги.

– Но не такие, – поправил его гость.

– Вы здесь чужой, – не унялся Кармоди, – не знаете местных условий. У такого местечка, как Радж, – исключительные возможности. Люди будут сюда приезжать…

– Пусть приезжают, – разрешил великодушный Моллой. – Но лично я держусь нефти.

– Или возьмем гольф, – зашел с другого угла хозяин. – Хорошее поле есть только в Стаурбридже. Вустершир буквально задыхается. Сами знаете, как популярен…

– Куда ему до нефти! – парировал Моллой, глядя так, словно вот-вот произнесет эпиграмму. – Нефть, скажу я вам, – это нефть.

Мистер Кармоди удержался и скрыл свое мнение о нефти. Чтобы облегчить душу, он ввинтил каблук в мягкий гравий дорожки, жалея о том, что внизу не оказался самый чувствительный палец гостя.

В разгар этих горестных действий он заметил, что провидение, со времен Иова интересующееся, сколько может вынести хороший человек, прислало еще и Ронни Фиша. Он держал длиннейший мундштук, а розовое лицо выражало то самое превосходство, которое оскорбило сквайра с первой же встречи. Для леди Джулии Фиш сын был истинным сокровищем, а вот хозяину Радж-Холла он не нравился. Не говоря уже о том, что розоволикий хлыщ ел по две порции любого блюда и непрестанно подливал себе портвейна, он почему-то разговаривал свысока. Ну можно ли выдержать, чтобы юнец, да еще умственно отсталый, держался с такой важностью?

– О чем спорим? – полюбопытствовал он, подходя к мистеру Кармоди.

Мистер Моллой приветливо улыбнулся.

– Какие споры? – ответил он с той сердечностью, которая особенно бесила хозяина. – Я рассказываю нашему другу, что во всем Божьем мире нет ничего лучше нефти. Самое верное дело.

– Несомненно, – согласился юный Фиш. – Мистер Моллой прав, любезный Кармоди.

– Наш друг попытался заинтересовать меня полем для гольфа…

– Вот это – ни к чему, – сказал Ронни. – Не соглашайтесь.

– Я и не буду. Нефть, нефть и только нефть. Для мира и войны, для дома и семьи, для чего хотите. Горючее будущего.

– Точно. Что говорил Гладстон[13] в 1888-м? «Можно всегда заливать немногим, можно иногда заливать многим, но нельзя заливать многим всегда». Он забыл о нефти. Что-что, а ее заливать можно всем и всегда. Наверное, имел в виду уголь.

– Уголь? – Мистер Моллой саркастически засмеялся. – Не говорите мне об угле!

Мистер Кармоди снова расстроился. Именно об угле он и хотел поговорить, подозревая, что тот таится в недрах его земли.

– Слушайте этого человека! – наставительно сказал Фиш, хлопая хозяина по плечу. – Понимает, что к чему. Да, нефть и только нефть. Вытряхните свой старый носок и – вперед! Не пожалеете.

Произнеся все это с той отеческой заботливостью, от которой у сквайра сразу подскакивала температура, юный Фиш удалился. Мистер Моллой с одобрением посмотрел ему вслед, после чего сообщил, что у молодого человека голова на месте. Энтузиазма его слова не вызвали. Мистер Кармоди не собирался обсуждать голову Ронни.

– Нефть, – продолжал гость, – дело верное. Возьмите Рокфеллера. Бегает он по друзьям, пытаясь занять денег? Нет, не бегает. А почему? Заработал кое-что на нефти, как, впрочем, и я. Вот что, Кармоди, я редко делюсь с другими, но для вас, так и быть, попробую. Все-таки вы меня поите-кормите, надо же отблагодарить. Как вам хороший толстый пакет акций «Серебряной реки»? Без наценки, заметьте, сколько отдал – столько возьму. Многие локти бы себе кусали. Да что там, захожу я на днях к Чарли Швабу, а он мне и говорит: «Том, я держался стали и не бедствовал. Неплохая штука, но куда ей до нефти! Не поделишься акциями этой твоей «реки»? Тут же выпишу чек». Так-то, мой милый!

Ничего нет печальней человека, который хочет выжать из ближнего деньги и вдруг узнает, что ближний хочет выжать деньги из него. Мистер Кармоди только усмехнулся.

– Вы думаете, – спросил он, – у меня есть деньги на рискованные предприятия?

– Рискованные? – вскричал мистер Моллой, не веря своим ушам. – Это вы про «Серебряную реку»?

– А вы знаете, сколько сжирает усадьба? – осведомился хозяин. – Когда я оплачиваю все счета, спасибо, если сотни две остается.

Они помолчали.

– Вот как? – тонким голосом произнес гость.

Говоря строго, это было не так. Еще подвизаясь на ниве бизнеса, Лестер Кармоди вложил в ценные бумаги очень приличную сумму. Но ему льстила мысль, что он еле сводит концы с концами.

Мистер Моллой растерянно указал на улыбающийся сад, а за ним – и парк, чьи могучие деревья отражались в водах старинного рва.

– Но вот это, – предположил он, – приносит немало.

– И уносит, – отвечал Кармоди. – Расходам нет конца. Английские фермеры только о том и думают, чтобы разорить землевладельца.

Они опять помолчали.

– Ай-я-яй! – сказал мистер Моллой. – Нехорошо…

Жалел он, в сущности, не столько хозяина, сколько самого себя. Он заподозрил, что зря тратит время в этом родовом гнезде. В конце концов, не ради красоты он сюда приехал. Городскому человеку все эти парки и поля только действуют на нервы. Прямо старомодная опера. Так и ждешь, что появится хор нетрезвых селян.

– Да уж, – повторил он, – нехорошо.

– Что именно?

Вопрос этот задал не мистер Кармоди. Со стороны розария шла миссис Моллой и еще издалека, по жестам, поняла, что ее супруг ведет деловой разговор. Потом она заметила, как омрачилось его красивое лицо, а тут еще эта фраза… Словом, она ринулась на помощь, вопрошая:

– Что случилось?

Мистер Моллой ничего не скрывал от верной подруги.

– Понимаешь, я предложил нашему хозяину акции «Серебряной реки»…

– Ах, Боже мой! Ты же их так ценишь!

– И не зря. Однако…

– Ну, ясно, – улыбнулась Долли. – Для мистера Кармоди ничего не жалко.

– Вот именно, – подтвердил ее слова мистер Моллой. – Но он не может их купить.

– Как?!

– Расскажите сами, – попросил удрученный гость. Хозяин рассказал. Он любил поговорить о злоключениях землевладельцев.

– Что-то я не пойму. – Долли покачала головкой. – Вот вы говорите, нет денег. Как же это нет, когда галерея просто набита картинами?

– Это фамильное достояние.

– Что-что?

– Фамильное достояние, – горестно повторил мистер Кармоди. – Их нельзя продать.

– То есть как? Они же ваши.

– Нет, – объяснил землевладелец. – Они принадлежат усадьбе.

Пока он объяснял это, мистер Моллой страшно страдал. Нет, что же это такое? Нельзя продать картину или там ковер без разрешения попечителей! Мало того, если они разрешат, деньги должны пойти на усадьбу. При всем своем благодушии американский гость не надеялся, что каких-то надменных чинуш пленят его любимые акции.

– А, черт! – с чувством вскричал он.

Долли нежно тронула его руку.

– Бедный папочка! – сказала она. – Ах, как неудачно!

Мистер Кармоди кисло посмотрел на гостя.

– А что такое? – осведомился он.

– Он хотел все это купить, – отвечала Долли. – Как раз сегодня утром так прямо и сказал – если вы не против, сразу же выпишет чек.

5

Пока мистер Кармоди рассказывал о фамильных достояниях, гость его, мрачно глядя на жену, подметил на ее лице отблески мысли. Но последняя фраза его удивила.

– Постой… – начал он.

Прелестная Долли обещала любить, почитать и слушаться супруга, но не принимать во внимание его неуместные реплики.

– Видите ли, – продолжала она, – папа собирает всякую старину. Там, у нас, знаете, собственный музей. Ты ведь завещаешь его государству?

– А то! – подтвердил Моллой. – Непременно.

– Сколько, ты говорил, он стоит?

– Ну-у… Так, миллион… Два миллиона… Нет, думаю, все три.

– Понимаете, – объяснила Долли, – там столько всего, не пересчитаешь. Пирпонт Морган предлагал миллион за одни только картины.

Моллой приободрился. Цифры он любил.

– Ты спутала, душенька, – сказал он. – Картины хотел Джек Шуберт, а старый Пирпонт – ковры. И предлагал он не миллион, а семьсот тысяч. Я просто расхохотался и спросил, что он покупает: сандвичи с сыром? Он, конечно, обиделся. – Мистер Моллой покачал головой, явственно жалея, что невинная шутка чуть не перессорила друзей. – Но все-таки! Семьсот тысяч! Это что, на проезд в автобусе?

– Сколько ты дал бы мистеру Кармоди за картины? – спросила безжалостная Долли.

– Ну, не знаю… Мы бы, я думаю, поладили… Лучше не будем это обсуждать.

– Почему?

– Это же невозможно.

– Очень даже возможно!

– То есть как?

– А так. Инсценируем кражу.

– Что?!

– Кра-жу. Со взломом. Эти картины украдут, а ты выпишешь чек. Всем выгодно. Мало того, они ведь застрахованы? Вот вам еще деньги.

Все замолчали. Долли кончила речь, муж ее онемел. Да, он предчувствовал, что она что-нибудь надумает, а все-таки удивился. Ничего не скажешь, план – лучше некуда, он и не ждал иного от мудрейшей из женщин, но подобает ли такая практичность невинной дочери миллионера? А вдруг хозяин заподозрит…

Тревожился он зря. Хозяин молчал по другой причине.

Какой-то проницательный мыслитель заметил связь между тучностью и хитростью. Прав он или не прав, мистер Кармоди шокирован не был. Удивлен – да, потрясен – возможно, но не шокирован. Юные и не очень юные годы, проведенные на лондонской бирже, воспитали в нем исключительную терпимость. Он не осуждал сомнительных проектов, если они могли принести ему выгоду.

– Даровые деньги, – пояснила Долли, неверно расценившая его молчание. – От этих картин и ковров никакого толку. Лежат, висят – ну и что? И вообще, они ваши. Ах, бросьте, какие запреты, это же полная чушь! Хорошо, принадлежат усадьбе, а усадьба – кому? Вам. Кто их унаследует?

– Э? А! Мой племянник, Хьюго.

– О нем беспокоитесь?

Мистер Кармоди беспокоился не о племяннике, а о себе. Можно ли, думал он, проделать все тихо, не угодив в тюрьму, где не место чувствительному человеку?

– Кто же их украдет? – осведомился он.

– То есть вынесет из дома?

– Да-да. Надо все сделать так, будто был взлом.

– А он и будет.

– Кому мы доверим такое дело?

– Не волнуйтесь, у папы есть надежный друг.

– Это кто? – удивился мистер Моллой.

– Шимп.

– А, Шимп! Да, он с этим справится.

– Кто такой Шимп? – спросил мистер Кармоди.

– Один мой друг. Вы его не знаете.

Землевладелец скреб ногой дорожку. Американец взглянул на супругу и дернул левым веком. Супруга дернула правым. Понимая, что в такие минуты человек беседует со своей душой, они не нарушали молчания.

– Что ж, – сказал наконец мистер Кармоди, – я подумаю.

– Молодец! – одобрил его мистер Моллой.

– Да, – посоветовала миссис Моллой, – погуляйте, а потом – хи-хи! – сделайте заявление.

Когда хозяин удалился в глубоком раздумье, гость его спросил жену:

– Что ты Шимпа вспомнила?

– Да мы тут больше никого не знаем.

Моллой вдумчиво глядел на воду.

– Я бы его не втягивал, – вымолвил он. – Он же скользкий, как угорь, да еще смазанный маслом. Того и гляди, обжулит.

– Мы его обжулим раньше.

– А как?

– Уж как-нибудь. И вообще, выбирать не из кого. Тут первый встречный не годится.

– Хорошо, лапочка. Ты у нас мозговой центр. Эй, а вот и его сиятельство!

Мистер Кармоди шел по дорожке, и вид у него был решительный. Он, несомненно, подумал, так как начал с последней своей мысли:

– Вот что, не хотел бы я привлекать этого вашего друга. Какой бы он там ни был, чем меньше народу знает, тем лучше.

Именно так думал и мистер Моллой, склонный к мирным, домашним действиям.

– Да, – согласился он, – это верно. Но как их тогда вынести из дома?

– Тут нужен домушник, – сказала миссис Моллой.

– Такое, знаете, воровское слово, – быстро нашелся ее муж. – Как говорится, сленг. Моя дочь вечно читает детективы. Домушник, ха-ха! А вообще-то ты права, лапочка. Хорошо, но если мы не берем Шимпа, кто, так сказать, проведет операцию?

– Я, – отвечал хозяин.

– А?

– Я, – повторил мистер Кармоди. – Все обдумано. Встану пораньше, влезу на галерею по приставной лестнице через окно. Полиция и решит, что действовал взломщик.

Мистер Моллой смотрел на него в немом восхищении.

– Вот не знал, что вы такой шустрый! – вскричал он. – Прямо подумаешь, что это – ха-ха! – вам не впервой.

– Перчатки не забудьте, – подсказала Долли.

– Моя дочь, – поспешно объяснил Моллой, – знает из книжек, что быки, то есть полицейские, первым делом ищут отпечатки пальцев. А… э-э… преступники надевают перчатки.

– Очень разумно, – одобрил мистер Кармоди. – Спасибо, что напомнили. Непременно надену.

1

Картинная галерея Радж-Холла была расположена на третьем этаже исторического здания. В половине шестого утра, когда мистер Кармоди приставлял к широкому подоконнику найденную в сарае стремянку, ему казалось, что фамильные ценности находятся много выше. Взглянув вверх, он ощутил то, что ощутил бы неопытный Джек перед самым длинным на свете бобовым стеблем.

Лестер Кармоди не увлекался лазаньем даже в детстве. Пока его беспечные собратья орудовали на яблонях, он мирно искал падалицу в густой траве. Высоты он боялся, этим утром особенно. Есть что-то такое в преступлении, если он все-таки встал на нижнюю перекладину. Только мысль о страховке придавала ему смелости.

Когда дух хотя бы настолько возобладал над материей, дело пошло легче. Стараясь не смотреть вниз, Кармоди полез к подоконнику. Тишину летнего утра нарушало лишь его тяжеловатое дыхание. С точки зрения погоды день начинался хороший, но хозяин усадьбы не замечал солнечных бликов на росистой траве, а позже щебечущих птиц. Ему было не до них; и он знал, что проведет с ними немало времени.

Лез он очень осторожно, а значит – и медленно. Уже на середине ему казалось, что лезет он всю свою жизнь. Собственно, он удивлялся, почему воздух не разрежен. Подняв наконец глаза, он увидел, что терпение вознаграждено, как ему и подобает, – подоконник был в нескольких дюймах. Это его вдохновило, и он так резво ступил на последнюю перекладину, что стремянка сложилась, словно ножницы.

Однако он уже был у самого подоконника и перелез на него раз в пятнадцать быстрей, чем намеревался. Кое-как усевшись, он вцепился в обломок водосточной трубы и затих, болтая ногами над бездной. Стремянка закачалась и легла на землю.

События эти, как ни странно, заняли секунд шесть. Мистер Кармоди очутился в прыгающем и плавающем мире, чувствуя при этом, что сердце ему заменили фейерверком, который тоже не стоит на месте. Какие-то мгновения он ощущал, что ему очень плохо. Потом, немного придя в себя, смог ознакомиться с ситуацией.

С одной стороны, конечно, спасибо, что ты жив и сравнительно цел. С другой – хорошего мало. Не так уж приятно сидеть в тридцати футах от земли, да еще ни свет ни заря. Разум заверял, что подоконник прочен, но нелегко справиться с чувством, что он вот-вот хрустнет и обвалится.

Конечно, можно бы посмотреть на дело иначе. Все медики согласны в том, что свежий утренний воздух очень полезен. Кроме того, трудно найти позицию, в которой сподручнее писать очерки о сельской жизни, популярные в наши дни. Скажем, так:

Однако мистер Кармоди думал не об этом. Мрачно глядел он на траву и цветы, но больше всего его раздражали птицы. Их шумная прыть казалась ему неуместной и назойливой. Особенно досаждал дартфордский щегол (Melizophilus Undatus Dartfordiensis), который, чем сидеть в Дартфорде, не поленился, из чистой вредности, отправиться в Вустершир. Сверкая ярким жилетом, уместным в зимнюю пору, но совершенно безвкусным теперь, он прибыл за пять минут до шести, сел на тот же подоконник и воззрился на соседа, склонив головку набок. «Не может быть», – определил он, улетел в кусты, к насекомым, вернулся в десять минут седьмого и тихо продолжил: «Может не может, а есть. Что же это такое?»

Занявшись догадками и едой, он оставил сквайра в покое, но минут через 15 перепорхнул к его локтю и начал с того, чем кончил: «Нет, что же это такое?»

Самый вид сытой птицы оказался для голодного Кармоди последней соломинкой. Замахнувшись на пернатого нахала, он чуть не свалился. Щегол взвизгнул и улетел, словно провинившийся букмекер, а страдалец, дрожа, приник к окну. Время потянулось дальше. В половине восьмого он понял, что не ел с самого детства; и тут раздался свист.

2

Мистер Кармоди осторожно взглянул вниз, преодолевая головокружение. С тех пор как он залез на подоконник, в свисте недостатка не было. К Garrulus Glandarius Rufitergum и Corvus Modedula Spermologus присоединились такие мастера, как Dryobates Major Anglicus, Sturnus Vulgaris, Emberiza Curlus и Muscicapa Striata. Но теперь свистел человек, и в измученной груди шевельнулась слабая надежда.

Сквайр подождал, и вскоре из-за угла показался его племянник Хьюго с полотенцем на шее. Судя по всему, он только что искупался. Как мы знаем, дядя не испытывал к нему теплых чувств, но сейчас обрадовался, словно миллионер посулил ему денег на поле для гольфа.

– Эй! – крикнул он, как кричал гарнизон в Лукноу[14], торопя шотландских солдат. – Э-э-э-эй!

Хьюго остановился, посмотрел направо, налево, вперед и (обернувшись) назад. Чувства дяди заметно ослабели.

– Э! – заорал он. – А, чтоб тебя! Хью-го!

Племянник посмотрел наверх и застыл на месте, словно позировал для статуи «Юноша, увидевший змею».

– Вот это да! – удивился он, как тот щегол. – Что ты там делаешь?

Благоразумие подсказало сквайру, что корчиться на такой высоте не стоит.

– Не важно, – отвечал он. – Помоги мне слезть.

– Как ты туда забрался?

– Не твое дело.

– Нет, все-таки, в чем тут смысл?

Все еще не корчась, дядя заскрипел зубами.

– Поставь лестницу!

– Лестницу?

– Да, лестницу.

– Какую еще лестницу?

– Такую. Вот она.

– Где?

– Там. Нет, там. Вон там, там, там. Да не там! Та-ам, тебе сказано!

– А, ясно! Действительно, лестница. А теперь что?

– Поставь ее.

– Поставил.

– И держи.

– Держу.

– Крепко?

– Как смертный грех.

– Хорошо. Не двигайся.

Дядя шел вниз, замирая на каждой перекладине. Племянник не унимался.

– Что ты там делал?

– Не важно.

– Зачем ты там сидел?

– Лестница упала.

– А зачем ты на нее полез?

– Не Твое Дело! – заорал Кармоди, сокрушаясь о том, что его брат Юстес не умер бездетным. – Заладил, видите ли! Зачем-зачем-зачем!

– Нет, правда, зачем? – спросил Хьюго.

Снова обретя разум, мистер Кармоди догадался, что именно это захочет знать общественность. На то, что Хьюго промолчит, надежды мало. Через час-другой вся округа придет в движение.

– Понимаешь, – сказал он, – я увидел ласточку в гнезде.

– Ласточку?

– Да.

– Ты думаешь, они высиживают яйца в июле?

– А что такого?

– Не высиживают.

– Я не говорил, что высиживают. Я сказал…

– Ласточка ни за что не будет…

– Да я…

– Апрель – другое дело.

– Что?

– Апрель. Они сидят на яйцах в апреле.

– А ну их к черту!

Оба помолчали. Хьюго устремил в другом направлении свой молодой пытливый ум.

– Сколько ты там пробыл?

– Не знаю. Долго. С полшестого.

– С полшестого? Ты что, встал ни свет ни заря ради ласточек?

– Ничего подобного!

– А ты сказал…

– Ничего я не сказал. Мне просто померещилось, что…

– Исключено. В июле – исключено. Апрель, вот их месяц.

Из-за вязов выглянуло солнце. Мистер Кармоди воздел к нему кулаки:

– Не видел я никаких гнезд! Мне по-ме-ре-щи-лось!

– И ты притащил стремянку?

– Да.

– В половине шестого?

– Сколько можно ко мне вязаться!

Хьюго задумчиво его оглядел.

– Как хочешь, дядя Лестер. Нужно тебе что-нибудь? Если нет, я лучше пойду.

3

– Ронни, – сказал Хьюго часа через два, – дядю моего знаешь?

– Да. А что с ним такое?

– Спятил.

– Что-о?!

– Сбрендил. Выхожу в семь часов утра, а он сидит на окне галереи. Встал, видите ли, в полшестого, чтобы посмотреть на ласточек.

– Нехорошо, – сказал мистер Фиш, важно качая головой. – Какой этаж, третий?

– Да.

– Так начинала моя тетушка[15]. Застали на крыше конюшен, с гавайской гитарой, в голубом халате. Сказала, что она – Боадицея[16], а это не так. Да, Хьюго, не так. Надо что-то делать, а то он тебя зарежет. Все деревня, деревня! Здесь кто угодно спятит. Хотел посмотреть на ласточку?

– Вроде бы. Они же не сидят на яйцах в июле! Апрель, только апрель.

Мистер Фиш кивнул:

– Да, я слышал. Нехорошо, нехорошо… Надо тебе ехать в Лондон.

4

В это самое время мистер Кармоди беседовал с мистером Моллоем.

– Этот ваш знакомый, – говорил он. – Ну, который может помочь.

– Шимп?

– Да, кажется. Скоро вы можете с ним связаться?

– Хоть сейчас.

– Посылайте за ним!

– Значит, сами брать не будете?

– Ни в коем случае. Я все обдумал. Здесь нужен… специалист. Где он? В Лондоне?

– Нет. Он тут, рядом. У него лечебница.

– О Господи! «Курс на здоровье»?

– Именно. Вы его знаете?

– Да я только что оттуда!

Мистер Моллой испытал священный ужас, словно увидел, что окружен чудесами. Все шло слишком хорошо. Он думал, что не так-то просто подсунуть хозяину Шимпа, но вот, они знакомы, путь открыт. Теперь он беспокоился лишь о том, удержится ли такое везение.

– Удивительно, – сказал он. – Вы знаете доброго старого Твиста!

– Да, – отвечал Кармоди без особого восторга, – очень хорошо знаю.

– Красота! – возликовал мистер Моллой. – А то я беспокоился. Если бы вы его не знали, вы бы ему не доверились.

Мистер Кармоди не откликнулся; он думал о том, что деньги не пропадут. Да, из Твиста их не вытянешь, но он их отработает. Сообразив все это, хозяин улыбнулся блаженной улыбкой.

– Что ж, – сказал он, – соединяю вас с лечебницей. Поговорите с доктором Твистом, пусть поскорее приезжает.

Он заколебался на секунду, но отбросил сомнения. Бензин, в конце концов, тоже окупится.

– Я пошлю за ним машину.

Говоря это, он думал: хочешь нажиться – не скупись.

1

Странная скорбь, посетившая Пэт в аптеке, не поддавалась, как ни странно, воздействию времени. Наутро стало еще хуже, поскольку дух Уивернов, послушный зову чести, направил ее к бывшей кухарке, которая жила (если это жизнь) в одном из самых тесных домиков. Прослужив восемнадцать лет, она прочно залегла и, по непроверенной легенде, очень любила посещения молодой хозяйки.

Лежачие дамы преклонного возраста редко отличаются веселостью. Кухарка, судя по всему, заимствовала свой взгляд на жизнь у пророка Иеремии[17]; и, выйдя от нее часа через полтора, Пэт ощутила себя его младшей сестрой.

Тоска и боль, неизбежные в чужом, холодном мире, довели ее до того, что она остановилась на мосту. Это сонное тихое место с детства было ей пристанищем в скорби. Глядя на воду и ожидая, когда же та напустит чары, она услышала знакомый голос и посмотрела через плечо.

– Привет! – беспечно и приветливо сказал Хьюго. Они не виделись с той неприятной сцены, но он быстро забывал неприятное. – Что ты тут делаешь?

Пэт немного повеселела. Она хорошо относилась к Хьюго, да и легче, когда ты не одна в мрачном мире.

– Ничего. Смотрю на воду.

– На своем месте она хороша, – признал собеседник. – А я тут зашел в «Герб», потом купил сигарет. Ты слыхала, что дядя повредился в уме? Да-да. Целиком и полностью. Лазает ни свет ни заря за ласточкиными гнездами. Кроме того, я рад, что тебя встретил. Есть серьезный разговор.

– Про Джона?

– Да.

– А что с ним такое?

Именно в этот миг мимо пронесся большой красный автомобиль, в котором сидел хилый субъект с нафабренными усиками. Хьюго, не отвечая, следил за ним взглядом.

– Господи! – вскричал он.

– Что с Джонни?

– Автомобиль, – сказал Хьюго. – А в нем это чучело Твист из «Курса». Нет, ты подумай! Послали за ним машину!

– Ну и что?

– Что? – удивился Хьюго. – Ты слышала, чтобы дядя посылал за кем-нибудь машину? Да это переворот! Это… как его?.. э-по-халь-но. Помнишь тот взрыв, когда дядю чуть не убило?

– Как мне о нем забыть!

– Я думаю, тогда он и клюкнулся. Известное дело, только об этом и слышишь. Ронни мне вчера говорил про одного ростовщика со стеклянным глазом. Заметь, этот глаз был приятней настоящего. Да, такой человек! Попал в катастрофу, вагон съехал с рельс, а из больницы вышел совершенно другим. Гладил детей по головке, творил добро. Вот и дядя то же самое. Эти гнезда – первый симптом. Ронни говорит, ростовщик…

Пэт ростовщики не интересовали.

– Ты скажи, что с Джоном.

– Вот что, пойду-ка я домой, а то он все разбазарит. Может, урву эти пятьсот фунтов. Когда такой сквалыга обращается…

– Что с Джоном? – спросила Пэт, стараясь от него не отстать. Ну что он несет! Прямо пожалеешь, что выросла. В детстве, слава Богу, можно дать по голове. Правда, и теперь можно ущипнуть за руку, что она и сделала.

– Ой! – очнулся Хьюго.

– Что с Джоном?

Хьюго нежно помассировал руку. Охотничий огонь исчез из его взора.

– О да, Джон! Спасибо, что напомнила. Ты с ним видишься?

– Нет. Папа не разрешает ходить к вам. А Джон, наверное, занят.

– Не в том дело. Он боится твоего родителя.

– Ну, если он…

– Чего ты обиделась? Я и то его боюсь. Суровый у тебя папаша. Увижу – убегу, как заяц, пусть биографы выкручиваются. Ты к нему привыкла, и все же признаешь, что брови у него – будь здоров.

– Ах, при чем тут брови?! Что с Джоном?

– Вот что, юная Пэт, – серьезно сказал Хьюго. – Насколько я понимаю, он сделал тебе предложение в этой «Горчичнице».

– Н-да…

– А ты ему отказала.

– И что с того?

– Нет, я тебя не виню, – заверил Хьюго. – Не хочешь, не выходи, твое дело. Но тогда его и не мучай. Старайся избегать. Если ты будешь вертеться рядом, бередить его раны, он зачахнет. Не отрывай его от дела! Пока он совсем не скис, все можно уладить. Ясно?

Пэт пнула ногой безобидный камень.

– Ясно. Ты хочешь сказать, что Джонни увивается за этой девицей? Сейчас, в аптеке, она сообщила мне, что у вас гостит.

– Не то чтобы увивается, до этого еще не дошло. Но надежда есть. Понимаешь, он от природы – человек семейный. Домашний такой…

– Спасибо, я уже слышала. Там, в отеле.

– Да? – не смутился Хьюго. – Как по-твоему, прав я?

– Если хочешь женить его на девице? Нет.

– Почему?

– Она наглая.

– Я бы сказал, живая.

– А я бы не сказала.

Поскольку нельзя ударить Хьюго корзинкой, в которой недавно лежали два фунта чаю, цветы и печенье с тмином, лучше вести себя сдержанно, решила Пэт.

– И вообще, – заметила она, – что ты выдумываешь? Нет никаких признаков…

– Это как смотреть. Ты же знаешь Джона. Сильный, молчаливый мужчина, вроде набитой лягушки[18].

– Что?!

– Прости, – твердо сказал Хьюго, – но ты их, наверное, не видела. А я видел. Она у меня в детстве была. Такая, знаешь, лягушка, набитая бобами. Один к одному! Никаких эмоций. Приходится подмечать самые мелкие знаки. Вчера, к примеру, он объяснял, как играют в крикет, и ни разу не дал ей по носу. Ну, ничего не соображала! Значит, он к ней привязан. Ронни тоже так думает. В общем, я тебя прошу…

– До свидания, – сказала Пэт. Они как раз дошли до тропинки, ведущей к ее дому.

– А, что?

– До свидания.

– Постой! – сказал Хьюго. – Да я…

Тут он оборвал фразу и быстро удалился, а Пэт поняла, в чем дело, когда увидела отца. Полковник расправлялся с улитками и, судя по бровям, легко перешел бы от них к Хьюго.

– О чем ты с ним разговаривала? – спросил он. Полковник не был строгим отцом, но все-таки есть пределы. – Где ты его встретила?

– На мосту. Мы говорили о Джоне.

– Будь любезна понять, что мне неприятна твоя дружба с этими… хм… субъектами. И с Джоном, и с его мерзким дядей, и со всей шайкой. Ясно?

Он взглянул на нее как на улитку, но ей удалось сохранить довольно кроткую сдержанность.

– Ясно.

– Очень хорошо.

Они помолчали.

– Я знаю Джонни четырнадцать лет, – тонким голосом прибавила дочь.

– Вот и хватит, – ответил отец.

Пэт вошла в дом и поднялась к себе. Наступив на корзинку с такой силой, что она стала непригодной к ношению цветов и печений бывшим кухаркам, она присела на кровать и посмотрелась в зеркало.

Мысли о Долли Моллой, Хьюго и собственном отце заметно изменили ее представление о Джоне. Он больше не был «старым», «добрым» и «бедным», обретя тот блеск, которым сверкает все недостижимое. Оглянувшись на давний вечер – века два назад, не меньше, – когда она отвергла его любовь, Пэт содрогнулась и подумала, как глупо ведут себя некоторые девицы.

А пожаловаться – некому. Никто не пожалеет ее, разве что ростовщик с глазом. Он-то знает, что такое перерождение души!

2

Мистер Александр Твист стоял у камина в кабинете мистера Кармоди и, подкручивая усики, бесстрастно слушал отчет мистера Моллоя. Долли раскинулась в мягком кресле. Хозяин не явился, препоручив дела американскому гостю.

Звуки и запахи лета вливались в открытое окно, но вряд ли Твист замечал их. Он умел сосредоточиться, и теперь внимание его было приковано к поразительным фактам, о которых рассказывал старый партнер.

Когда тот позвонил ему два часа назад, владелец «Курса» заколебался. Старый партнер сулил выгодное дело, но нужно было узнать все досконально, чтобы определить, кому оно выгодно, Моллою или им обоим.

Завершив свой рассказ, американец ждал ответа. Медик подкрутил напоследок усики и покачал головой.

– Что-то не то, – заметил он.

Миссис Моллой резко выпрямилась. Из всех мужских недостатков она меньше всего любила тупость, а Твиста, надо прибавить, не любила вообще.

– Ну, кретин! – с чувством сказала она. – То есть как «не то»? Вроде бы проще простого.

– Тут что-то нечисто, – упорствовал врач. – Почему он не может продать их?

– Да закон такой! Мыльный же объяснил!

– А я не понял. Говорил-говорил, а толку нету. Что ж это, у них нельзя продавать свою собственность?

– Это не собственность! – заверещала Долли. – Это достояние. Фамильное. Дошло наконец, или понадобится дрель? В общем, так. Какой-нибудь п-р-редок в таком-то и таком-то году положил начало их поганому роду. Положил и думает: «Я не вечен. Мой сынок Фредди – хороший парень, топором владеет, то-се, но только я откину копыта, он все просадит». Что тут поделаешь? Надо провести закон. Пока Фредди в замке – фиг с ним, пускай пользуется, а помрет – это самое достояние переходит Арчибальду. И так далее, и так далее, до нашего Лестера. Что ж остается ему? Нанять взломщика. Тот все упрет, а когда возня уляжется, можно перейти к делу.

– А, ясно! – сказал Твист. – Теперь – ясно. Неужели Мыльный не мог объяснить? Ну, что делаем? Ладно, я упру, а потом что?

– Унесешь.

– Куда, в «Курс»?

– Нет! – вскричали супруги Моллой. Повисло неловкое молчание.

– Мы тебе доверяем, Шимпи, – сообщил наконец Мыльный.

– Да?

– Просто этот тип не хочет, чтобы добро уходило из дома. Его можно понять. Хозяйский глаз, знаешь ли…

– А где же оно будет?

– Сейчас скажу. После того как я тебе звонил, мы с ним все обговорили. Значит, ты прячешь вещи в сумку…

– Не влезет.

Долли схватилась за виски. Муж ее в отчаянии откинул волосы со лба.

– Тьфу! – вскричала американка. – Пошевели мозгами, если есть. Это же не дом какой-нибудь! А бриллиант, по-твоему, не достояние?

– Бриллиант? – оживился Твист. – Тут и бриллианты?

– Нет, картины там, табакерки… Объясни ему, лапочка!

Мистер Моллой пригладил волосы и снова приступил к рассказу.

– В общем, так, Шимпи, – начал он, – кладешь все в сумку или в чемодан и несешь в холл. Под лестницей стоит шкаф, в таком закоулке.

– Мы покажем, – вмешалась Долли.

– Покажем, – подтвердил Мыльный. – Значит, ставишь туда сумочку. Он думает, что я дам ему чек, а потом уж ее заберу.

– Он думает, – развила его мысль Долли, – у Мыльного музей и куча денег.

– А вещички, – прибавил Моллой, – мы раньше заберем, до всякого чека.

Мистер Твист поразмыслил.

– Так, – сказал он. – А кто их купит?

– У нас там покупателей пруд пруди! – заверила Долли.

– А как вы их заберете? Ключи-то у старика.

– Я бы подождал случая, – сказал Моллой. – Но она вот спешит. Сам знаешь, женщины! Им все подай сразу.

– Какой, к собакам, случай?! – вступила в беседу Долли. – Подольем ему сонных капель в портвейн, заберем ключи…

– Капель? – заволновался Твист. – А они есть?

– Конечно, – отвечала Долли. – Мы без них не ездим.

– Она их укладывает раньше, чем мои воротнички, – гордо подтвердил Моллой. – В общем, Шимпи, все в ажуре.

– Да? – спросил мистер Твист. – А я как же?

– Это в каком смысле?

– Что-то мне кажется, – сказал Твист, неприязненно глядя на партнера маленькими глазками, – слишком я должен вам доверять. Пока вы тут капаете капли, я буду за двадцать миль. Откуда мне знать, что вы не смоетесь?

Редко видим мы людей, которые не верят своим ушам, но здесь, в кабинете мистера Кармоди, эта возможность бы нам представилась. Мыльный молчал не меньше минуты, усомнившись в своих слуховых способностях.

– Шимпи! – проговорил он наконец. – Неужели мы тебя обманем?

– Нет, это черт знает что! – присоединилась Долли.

– Хорошо, не обманете, – холодно откликнулся Твист, – но все-таки я рискую. Давайте конкретней: как делимся?

– Поровну, Шимпи, как же еще?

– Половину мне, половину вам обоим?

Мистер Моллой заморгал, словно эти слова задели обнаженный нерв.

– Ну, Шимпи! Что ты говоришь! Треть – тебе, треть – мне, треть – вот ей!

– Еще чего!

– Что-что?

– Е-ще че-го. Кто я такой, по-вашему?

– Трудно сказать, – ехидно заметила Долли. – Как говорится, единственный в своем жанре.

– Вот как?

– Да уж так.

– Ну-ну-ну! – вмешался Моллой. – Не будем переходить на личности. Что-то я не пойму. Неужели ты хочешь забрать пятьдесят процентов?

– Конечно, нет. Я хочу забрать больше.

– Что?!

– То. Мне – шестьдесят, вам – сорок.

Комнату огласил пронзительный крик. Пылкая Долли подошла к пределу, за который женщину толкать нельзя.

– Нет, каждый раз одно и то же! – с гневом сказала она. – Как дойдет до дележки – норовишь нас обставить. И что это с тобой, Шимп? Почему тебе больше всех надо? Ты кто, человек или кусок зеленого сыра?

– Да уж человек!

– Вот и докажи.

– А что такое?

– Посмотри в зеркало.

Миролюбивый Моллой почувствовал, что самое время вмешаться.

– Ну-ну-ну! Так мы ничего не добьемся. Откуда ты взял, Шимпи, что тебе причитается больше?

– А вот откуда. Я красть не обязан, так? Могу сидеть-лечить, так? Хорошее, приличное дело. Значит, я оказываю услугу. Так?

Долли запыхтела. Миролюбивое вмешательство мужа не усмирило ее.

– Дело! – воскликнула она. – Не знаю, для чего ты его завел, но уж насчет приличий…

– Какое же оно еще? Умный человек всегда может устроиться честно. Зачем мне нарушать законы? Ну, захотел помочь старым друзьям…

– Кому-кому?

– Друзьям. Если вам не нравятся мои условия, только скажите. Мне это все не нужно. Вернусь в свой «Курс». Хорошее, честное и, прибавим, процветающее дело. А приметы? Гулял я утром в саду, увидел сороку. Вот как вас вижу, тут – я, тут – она.

Долли пожалела бедную птицу, но поинтересовалась, какое отношение имеет она к их замыслу.

– Ну как же! Сорока – не к добру. И еще я видел новый месяц.

– Ой, не пори ты чушь! – устало воскликнула Долли.

– Это не чушь. Шестьдесят процентов – или я не согласен. Могли бы обойтись без меня – не приглашали бы. Вообще-то это еще мало. Вся тяжелая работа на мне, так?

– Тяжелая? – Долли горько засмеялась. – Да что тут тяжелого? Дома никого не будет, уйдут на этот концерт, окно откроем заранее. Зашел – и сложил вещички. Тяжелая, это надо же! Даровые деньги.

– Шестьдесят, – повторил Твист. – Это мое последнее слово.

– Шимпи… – начал Мыльный.

– Шесть-де-сят.

– Побойся Бога!

– Шестьдесят.

– Да ты…

– Шестьдесят!

Долли отчаянным жестом вскинула руки.

– А, ладно! – сказала она. – Дай ему сколько просит. Что с ним спорить, со шкурой? Дай, пусть подавится.

3

Предсказание мистера Моллоя исполнилось не совсем точно. На концерт ушли не все. Проходя по конюшенному двору часов в 10, мы заметили бы свет в окошке, а взобравшись на лестницу, обнаружили бы Джона, сидевшего у стола над счетами.

В наш склонный к развлечениям век редко найдешь юношу, который из чистой порядочности предпочтет работу деревенскому концерту. Джон буквально светился добродетелью, ибо он знал, что теряет. Он знал, что викарий скажет вводное слово, хор мальчиков споет старинные песни; мисс Вивиен и мисс Элис Понд-Понд исполнят негритянские мелодии в самом изысканном стиле, а в добавление к прочим номерам, слишком многочисленным и заманчивым, чтобы их перечислять, Хьюго Кармоди с другом, мистером Фишем, представят публике сцену из «Юлия Цезаря». Однако Джон сидел и работал. Видимо, будущее Англии не так печально, как мнится пессимистам.

Работа в эти дни хоть как-то утешала Джона. Должно быть, нет лучшего средства от любовных мук, чем прозаические подробности большого хозяйства. Сердцу не так уж легко болеть, когда разум занят тем, что Терби и Гонту нужно отдать 61 фунт 8 шиллингов 5 пенсов за установку газовой плиты, а сообществу сельских хозяев – 8 фунтов 4 пенса за цветочные семена. Прибавьте сюда трубы, навоз, корм для свиней, и вы окажетесь в обстановке, которая усмирила бы самого Ромео. Словом, Джону становилось легче. Если иногда, прервав работу, он бросал взгляд на фотографию, тут уж ничего не поделаешь. Со всеми случается.

Заходили к нему редко. Собственно, он поселился над конюшней, а не в самом доме, чтобы обеспечить себе одиночество. Как же удивился он, когда, разбираясь в счете за картошку («Вандершут и Сын»), заслышал шаги на лестнице! Через секунду-другую дверь открылась и появился Хьюго.

Как и всегда в подобных случаях, Джону захотелось сказать: «Пошел вон!» Люди, говорившие эти слова его кузену, обычно ощущали, что поступают разумно и правильно. Но сейчас тот был так жалок и растерян, что Джон произнес:

– Привет! Я думал, ты на концерте.

Хьюго коротко, горько засмеялся и, усевшись в кресло, печально уставился в стену. Веки его казались усталыми, как у Моны Лизы. Вообще же он напоминал героя русских романов, который размышляет, убить ли родича-другого, прежде чем повеситься в амбаре.

– На концерте!.. – повторил он. – Да уж, я там был!..

– Сыграл эту сцену?

– Да уж, сыграл. Они выпустили нас сразу после викария.

– Хотели скорей провернуть то, что похуже?

Хьюго с бесконечной скорбью поднял руку:

– Не шути, Джон. Не глумись. Не измывайся. Я – человек конченый. Пришел за утешением. Выпить что-нибудь есть?

– Немножко виски в том шкафу.

Хьюго поднялся, совершенно уподобившись русскому герою.

– Не слишком крепко? – озабоченно спросил Джон. – Может, еще водички?

– Ну что ты! – отвечал страдалец, выпил весь бокал махом, налил его снова и вернулся в кресло. – Какая водичка! Лучше вообще не разбавлять.

– Что случилось? – спросил Джон.

– А ничего виски! – заметил Хьюго. – Совсем даже ничего.

– Сам знаю. Что случилось?

Хьюго снова помрачнел.

– Старик, – сказал он, – мы провалились.

– Да?

– При чем тут «Да»? Ты что, так и думал? Я вот очень удивился. Это же верный успех! Конечно, нельзя было ставить нас в начале. Перед серьезной сценой публику надо расшевелить.

– А случилось-то что?

Хьюго опять поднялся и наполнил бокал.

– Сюда, в этот Радж, – начал он, – проникает тлетворный дух. Я бы так сказал дух беззакония и распутства. Освистали бы меня несколько лет назад? Да ни за что на свете!

– Ты не играл здесь «Юлия Цезаря», – напомнил Джон. – У каждого есть свой предел.

Довод был убедителен, но Хьюго его не принял.

– В доброе старое время я мог бы читать им монолог Гамлета. Нет, дело в беззаконии. Я бы даже сказал, в большевизме. Сзади стояли какие-то субъекты с Бадд-стрит. Раньше бы их никто не пустил. Начали они сразу, шикали на викария. Я думал, они хотят, чтобы он закруглялся, не задерживал номеров, а только выйдем мы с Ронни, они обалдеют. Но нет. Только мы начали, слышу: «Вон!», «Долой!», «Брысь!»

– Понятно. Они не обалдели.

– В жизни так не удивлялся! Да, конечно, Ронни подкачал. Забудет текст и говорит: «Ой, простите!» Но он сегодня расстроен. Получил письмо от Бессемера, это его слуга, они много лет вместе. Ты бы видел, как этот Бессемер гладит брюки! Да, так вот, он женится. Когда на душе такое бремя, Брута играть нельзя. Сложная роль.

– Публика подумала то же самое, – предположил Джон. – А дальше что было?

– Ну, играем мы, дошли до строчек про «яд хандры», и тут эти пролетарии стали швыряться овощами.

– Овощами?

– Большей частью репой. Понимаешь, что это значит?

– В каком смысле?

– В таком, что они подготовились. Иначе зачем брать на концерт репу?

– Ощутили, наверное, что она им понадобится.

– Нет. Это все большевики, о которых столько пишут.

– Ты думаешь, Москва им платит?

– Скорее всего. В общем, мы растерялись. Ронни стукнуло по голове, он убежал. Диалог один не сыграешь, так что я тоже смылся. Насколько помню, на сцену вылез Байуотер и стал рассказывать анекдоты про ирландцев со шведским акцентом.

– Репу кидали?

– Нет, вот что странно. Дело ясное, большевики. Ты посуди, он порет черт-те что – и ни единой репы. А мы с Ронни… Ладно, – голос у Хьюго стал зловещим, – больше я здесь не выступлю. На будущий год придут, а я им скажу: «Как? После того, что было?!» Спасибо за виски. – Хьюго встал и отрешенно двинулся к столу. – Что ты делаешь?

– Работаю.

– Работаешь?

– Да.

– А что такое?

– Счета. Оставь ты эти бумаги!

– Это вот что?

– Это, – ответил Джон, выхватывая бумагу и кладя ее подальше, – схема альфа-сепаратора. При помощи центробежной силы может обработать в час две тысячи семьсот двадцать четыре кварты молока. К нему присоединена маслобойка, а также кипятильник, который при 70° по Цельсию уничтожает вредоносные и нейтральные бактерии.

– Да?

– Без всяких сомнений.

– Вот как? А ну ее! – заметил Хьюго.

4

Хьюго пересек ту полосу гравия, которая лежала между двором и домом, нашарил в кармане ключи от черного хода и открыл дверь. Целью его была столовая. После виски стало настолько легче, что он решил принять новую дозу. Средство найдено, и несколько рюмочек, по всей вероятности, развеют мрак, которым он обязан местным большевикам.

Царила тьма. Даже стул, на который он наткнулся подбородком, не мог преградить дорогу к вожделенному погребу. Вскоре он нашел ручку двери, повернул ее, вошел – и тут же услышал странный звук.

Да, странен был сам звук. Так звучат шаги по гравию. Кто же, подумал Хьюго, может ходить под окном в такое время? Он собирался зажечь свет, но помедлил и подождал, напряженно вслушиваясь. Через секунду-другую в среднем из трех окон завиднелись очертания человека. Судя по всему, человек собирался войти в дом, и Хьюго подивился его наглости.

Сам он трусом не был. Мало того, он был и силен, и храбр. В Кембридже он однажды боксировал за университет в легком весе, а в Лондоне дал на чай швейцару таблетку аспирина. И этого мало; хотя он думал, что у Джона едва утолил жажду, на самом деле он был достаточно пьян. «Иногда, – пишет один известный врач, – виски не производит явного эффекта. Однако в других случаях действие его достаточно сильно, чтобы вызвать алкогольное отравление». Хьюго был явно отравлен. Он бы пылко отверг самую мысль о том, что он напился, наклюкался, даже надрался, но что до отравления, споров быть не могло.

Именно поэтому он живо обрадовался, когда многие хозяева скорей испугались бы. Он был готов откусить голову любому вору. Лучась и сверкая алкоголем, равно как и духом приключений, он зажег свет и увидел хилого человечка с нафабренными усиками.

– Остановись! – воскликнул он, мгновенно переселяясь в сцену из «Цезаря».

Грудь непрошеного пришельца раздирали разные чувства, но радости среди них не было. Если бы Твист страдал сердечной слабостью, он бы испустил дух, а так – застыл на месте, часто моргая.

Хьюго тем временем узнал в нем своего старого знакомца.

– Вот это да! – воскликнул он. – Старый добрый Твист! Целитель страждущих!

Он резво хихикнул. Память у него была хорошая, и он, тем самым, помнил, что этот человек чуть не сорвал прекраснейшую сделку и, в довершение бед, отказал ему в ничтожнейшей сумме. От такого субъекта можно ждать чего угодно, даже того, что он сочетает врачевание с воровством.

– Ну что ж! – сказал Хьюго. – Припомни мартовские иды! Припомни, как великий Юлий пал за справедливость.

«Кто его убил? Какой злодей посмел его коснуться, о справедливости и не помыслив? Ответь же мне, ничтожнейший из смертных!»

Твист нервно облизал губы. Он не совсем понял вопрос, но любые слова дошли бы до него как в тумане.

– Я мог бы душу выплакать из глаз! – сообщил Хьюго. Мог бы это сделать и Твист. С горечью вспоминал он, что пренебрег советом умнейшей сороки Вустершира. Однако сдаваться он не хотел. Да, Мыльный справился бы лучше, но Мыльного рядом не было. Пришлось взяться за дело, не обладая вкрадчивой манерой и красноречием сообщника.

– Вы меня удивили, – сказал он, криво улыбаясь.

– Еще бы!

– А я пришел к вашему дяде.

– Что?

– Пришел к дяде.

– Неправда. Ай-я-я-яй!

– Ну-ну! – начал Твист, тщетно пытаясь выразить гнев. Хьюго остановил его мановением руки.

– Я не боюсь твоей угрозы, Кассий, поскольку защищен доспехом чести. Как легкий ветерок, твои слова меня минуют. Для меня твой гнев – безумца борботанье, и богами клянусь, ты вылакаешь яд хандры, а там – и околеешь, как велит благая справедливость, – сказал Хьюго.

Твист растерялся, но не уступил.

– Наверное, вас удивило, что я вошел в окно. Понимаете, я звонил, но никто не услышал.

– Изыди, негодяй!

– Вы хотите, чтобы я ушел? – осведомился Твист, перед которым мелькнула надежда.

– Стойте, а то я дам вам по голове графином портвейна. И не мелькайте.

– Что-что?

– Не мелькайте. Вы как-то дергаетесь, а меня это раздражает. Не только это, между прочим. Что же еще? Забыл. Но скоро вспомню.

Хьюго мрачно нахмурился, и пришелец впервые ощутил, что хозяин не совсем в себе. Какой-то дикий блеск в глазах… Нет, нехорошо.

– Вспомнил, – сообщил Хьюго. – Усики.

– Усики?

– Или что там у вас под носом. Редкостная мерзость! При Цезаре, – сварливо пояснил Хьюго, – никто бы не дозволил такого беззакония. А хуже всего, – прибавил он, – что безобидный сельский дом вы назвали «Курс на здоровье». Батюшки, как же это я? Надо было, чтобы вы сейчас делали эти упражнения!

– Вероятно, – осведомился Твист, – ваш дядя еще на концерте?

Хьюго был потрясен.

– А вы там были? – грозно спросил он.

– Я? Нет.

– Вы уверены? А ну-ка посмотрите мне в глаза!

– Я и рядом не был!

– Что-то мне кажется, вы из этой банды. Вроде бы я вас узнаю.

– Ну что вы!

– Вы уверены?

– Да.

– Да? Все равно, вы измываетесь над несчастными толстяками. Так что – просим!

– Что?

– Согнитесь! – сказал Хьюго. – Растянитесь!

– Что-что?

– Растянитесь. Сперва – одно, потом – другое. Хочу послушать, как пуговицы будут отлетать, когда жилет ваш лопнет.

Мистер Твист вполне убедился, что блеск в глазах его собеседника исключительно неприятен. Переведя взор на мускулистое тело, он решил, что хозяина надо успокоить, чем бы ни были вызваны его требования, слабоумием или опьянением.

– Эй-эй! – напомнил о себе Хьюго, усевшись в кресло и закуривая. Манера его напоминала усталую беспечность султана, собравшегося позабавиться выходками шута.

Но беспечность – беспечностью, а блеск – блеском, и Твист уступил. Он согнулся, растянулся, какое-то время дергал руками и ногами, а Хьюго, выпуская клубы дыма, с томным одобрением смотрел на него.

– Теперь завяжитесь узлом, – сказал хозяин.

Твист скрипнул зубами. Тяжелее всего вспоминать былые услады; он же припомнил, как еще утром смеялся от всего сердца, глядя из окна на пациентов, которых дрессировал сержант Фланнери. Мог ли он помыслить, что ему придется проделывать эти упражнения? Мог ли он представить, как они мучительны для, скажем так, нетренированного человека?

– Минутку! – неожиданно сказал Хьюго.

Твист с удовольствием выпрямился, тяжело отдуваясь.

– Как насчет прекрасных мыслей? Есть они?

– Д-да.

– Спокойные, надеюсь?

– Д-д-да.

– Хорошо. Продолжайте.

Твист возобновил упражнения. Болело у него буквально все, но во тьму страданий проник слабый луч надежды. У любой ситуации есть плюсы и минусы. Минусы он уже знал, а плюсом можно считать то, что он оказался довольно близко от окна.

– Ну, как мысли? – осведомился Хьюго. – Хороши?

Твист заверил, что да, и вполне искренне. Ему удалось отползти от мучителя на несколько футов, окно было почти рядом.

– Повезло вам, Твист, – рассуждал тем временем Хьюго. – День за днем вы могли видеть, как мой дядя Лестер делает вот это самое. Смотришь на вас, и то занятно, а куда вам до него! Чистый цирк. Ах да! – припомнил племянник. – Коснитесь-ка ножных пальцев, не сгибая колен.

Твист не поверил бы, что упражнение это может кого-то рассмешить, но Хьюго, без сомнений, счел его самым занятным. Когда лиловое лицо появилось в третий раз, он залился смехом, и сигаретный дым попал не в то горло.

Этого и ждал несчастный Твист. Как сказал бы Ронни, если бы публика разрешила доиграть до этих строк: отлив всегда сменяется приливом, который и приносит нам удачу. Медик одним прыжком вскочил на окно и, обретя особую прыть, должно быть – от гимнастики, выпрыгнул наружу.

Опустился он на Эмили. Гуляя перед сном, она задержалась немного, чтобы исследовать подозрительный запах, и еще не решила, мыши это или давно утраченная кость, когда на нее посыпались очень крупные градины.

5

Обычно она принимала все без вопросов, руководствуясь принципом «Nil admirari»[19], но бывали и срывы. Сорвалась она и сейчас. Удивленно воскликнув: «А, черт!», она на какое-то время вышла из строя. Именно тогда Твист, тоже потрясенный, но слишком спешивший, чтобы останавливаться, скрылся в темноте.

Вскоре из окна вылез откашлявшийся Хьюго. Снова обретя голос, он громко кричал.

Эмили тоже пришла в себя. Ее охотничья душа взыграла от этих криков. Забыв обо всех невзгодах, она узнала Хьюго и поняла, что им повстречался наконец долгожданный взломщик.

Как-то Джон повел ее в гости, и, пока люди ели, она подружилась под столом с жесткошерстным терьером, который, однако, не скрывал какой-то снисходительности. Оказалось, что ночи две назад в усадьбе была кража со взломом, причем терьер играл весьма героическую роль. С подчеркнутой небрежностью поведал он о своих подвигах, давая понять, что не всякая собака справится с такой ситуацией. После этого Эмили ждала случая себя показать, и случай пришел. Громко выкликая команды, она кинулась за Твистом в кусты. Замыкал процессию Хьюго.

Твист тем временем сочетал быстрый бег с лихорадочными мыслями. Сперва судьба сыграла ему на руку, но, видимо, одумалась. Чего-чего, а собак он не предвидел. От Хьюго убежать можно, от Хьюго с собакой – вряд ли. Тут уже нужна хитрость, и он искал на бегу, нельзя ли где укрыться от охотничьей пары.

Судьба, одумавшись снова, перешла на его сторону. Решив срезать дорогу, Эмили застряла в кусте, а Твист, с его быстрым разумом, сразу же нашел выход. Прямо перед ним была невысокая ограда, за которой тускло поблескивала вода.

Бывают убежища и получше, но выбирать он не мог. Твист с детства ненавидел купаться, и водоем, из которого садовники набирали воду, ему не понравился. Так и казалось, что в темной, даже маслянистой субстанции обитают лягушки, тритоны и прочая слизистая живность, которая норовит поползать у тебя по спине. Однако спрятаться там можно.

Он оглянулся. Треск ветвей сообщал, что Эмили еще не высвободилась, а Хьюго скорее всего оказывает ей первую помощь. Содрогнувшись, Твист шагнул в воду, зашел туда, где поглубже, и спрятался за кувшинкой.

Вытащить Эмили оказалось нелегко. Куст был из тех, что впиваются терниями в шерсть. Все больше раздражаясь, Хьюго крикнул:

– Тихо! Да не дергайся ты!

– А ты не тяни, – сказала Эмили. – Выталкивай! Он же уйдет.

– Чего ты извиваешься? Как я тебя вытащу, если ты мне мешаешь?

– Надо меня приподнять. А теперь – тяни. Тяни, а не толкай! Когда я скомандую: «К се-бе…»

Это сработало. Хьюго чуть не свалился на спину. Эмили выскочила из его рук. Охота началась снова.

Но прежней прыти в ней не было. За недолгие минуты добыча куда-то делась. Сидя на каменной ограде пруда, Хьюго переводил дыхание и смотрел, как Эмили обследует заросли и тростники. Он знал, что ничего не вышло. Вскоре даже Эмили бросила поиск и подошла к хозяину, вывалив язык. Они помолчали. Эмили думала, что виноват Хьюго, Хьюго – что виновата Эмили. Отношения у них испортились, и когда, после трех сигарет, Хьюго почесал ее за ухом, она холодно заметила:

– Ну и дурак!

Хьюго насторожился. Он подумал, что она отозвалась на какие-то шаги, и всмотрелся во тьму.

– Идиот, – продолжала Эмили. – Из куста вытянуть не может.

Она печально засмеялась, а Хьюго, еще сильнее утвердившийся в своих догадках, напряг зрение до предела и ступил дальше. Но не прошел и пяти футов, как сорвался вниз.

Он мог бы помнить, что именно здесь был уступ, днем – совершенно безопасный; днем – но не ночью. Тщетно хватаясь за прохладный воздух, Хьюго катился, пока не ударился о дерево. Когда искры в глазах угасли, он осторожно встал. Откуда-то сверху послышался голос.

– Эй, – спросил Рональд Овербери Фиш, – что случилось?

6

Сюда он пришел под бременем скорбей, чтобы побыть в одиночестве, и вроде бы обрел его, но вдруг, откуда ни возьмись, свалился его соученик по школе и университету. По-видимому, тот решил покончить счеты с жизнью, что все-таки странно. Никто не любит, чтобы в него швыряли репой, но это уж чересчур. Ронни так разволновался, что даже вынул мундштук изо рта.

– Что случилось? – повторил он. Хьюго вылезал из воды.

– Это был ты? – осведомился он.

– Где?

– Да здесь.

– Где, здесь?

– Ну да!

– А в каком смысле?

Хьюго подошел к делу с другого конца.

– Ты кого-нибудь видел?

– Когда?

– Сейчас. Кто-то шел по тропинке. Наверное, ты.

– Да, я. А что?

– А я думал, кто-то другой.

– Нет, не другой. Я.

– Да-да, но я-то думал…

– А кто именно?

– Такой Твист.

– Твист?

– Да.

– А что?

– Я за ним гонюсь.

– За Твистом?

– Да. Он хотел нас ограбить.

Они вышли туда, где светлее, и Ронни заметил, что Хьюго ушиб голову.

– Ты голову ушиб, – сказал он.

– Сам знаю.

– Там кровь.

– Кровь?

– Она самая.

Рана – это вам не что-нибудь! Хьюго потрогал голову и осмотрел руку.

– А, черт! И правда, кровь.

– Я же говорю. Пойди, пусть посмотрят.

– Да, – согласился Хьюго, – покажу-ка я Джону. Он наложил корове шесть швов.

– Какой корове?

– Ну, такой. Не помню, как ее зовут.

– А где твой Джон?

– У себя, над конюшней.

– Ты идти можешь?

– Ну, конечно!

Обрадованный Ронни закурил и задал вопрос, над которым много думал:

– Ты не пил?

– В каком смысле?

– Ну, за какими-то ворами гоняешься.

– Почему «какими-то»? Это Твист.

– Откуда ты знаешь?

– Я его раньше видел.

– Твиста?

– Да.

– Где?

– В «Курсе». Это вроде лечебницы.

– В курсе?

– Ну, там гимнастика всякая. Дядя вот лечился.

– И Твист?

– Нет, он – хозяин. Владелец, что ли.

– Такой почтенный человек не будет грабить усадьбы.

– Да сказано, я его поймал!

– Твиста?

– Вот именно.

– Где же он?

– Не знаю.

– Слушай, – мягко сказал Ронни, – иди-ка полечи голову.

Он огорченно смотрел вслед другу, когда тот шел на конюшенный двор. Ему не понравилось, что Хьюго в таком состоянии, хотя чего и ждать, если он всегда в деревне. Сокрушаясь об этом, Ронни услышал сзади шаги и, обернувшись, узрел мистера Кармоди.

Если бы землевладелец был субтильней, мы бы сказали, что он порхал. Как и Джон, он не пошел на праздник, чтобы оказаться на месте к приходу взломщика. Увидев, что тот влез в окно столовой, он поспешил в холл, чтобы проследить за тем, как помещают драгоценную сумку в закуток под лестницей. Он ждал, но Твист не появлялся. Потом послышался лай, а там – и какие-то крики. Мистер Кармоди, как Отелло, был чрезвычайно удивлен.

– А, это вы! – заметил Фиш, небрежно помахав мундштуком. Хозяин посмотрел на него в большом беспокойстве. Уж не хочет ли гость сказать, что Твиста изловили и заперли? Почему-то Хьюго и этот тип ушли раньше времени с концерта, и землевладелец испугался.

– У меня плохие новости, – сообщил Фиш. – Держитесь, Кармоди.

Кармоди чуть не охнул.

– Что… что… что та-а…

– Хьюго свихнулся.

– То есть как?

– Бегал кругами и бился головой о деревья. Говорил, что ловит взломщика. Конечно, никаких взломщиков здесь нет. И вот что странно: обвиняет он весьма почтенного человека. Владельца клиники. Вы его знаете?

– Немного, – отвечал хозяин. – Так, слегка.

– Будет такая персона вламываться в дом? Нет, не будет. Чистая галлюцинация.

Хозяин перевел дух. Ему стало настолько легче, что он чуть не потерял сознание.

– Несомненно, – согласился он. – Хьюго с детства слаб разумом.

– Кстати, – продолжал Фиш, – вы не лазали вчера на крышу, чтобы проверить ласточкины гнезда? В пять часов утра.

– Ну что вы!

– Так я и думал. Хьюго говорит, что лазали. Примерещилось. Дело в том, Кармоди, что сельская жизнь притупляет разум. Не теряйте времени! Не ждите, пока он совсем сойдет с ума. Немедленно отошлите его в Лондон.

Лестер Кармоди редко бывал благодарен за наглые советы, но сейчас это случилось. Нет, какая удача! Поистине, ничего не сделаешь, когда дом кишит любопытными юнцами. На какое-то время ему даже понравился этот Фиш.

– Хьюго говорил, – вспомнил он, – что вы с ним собираетесь стать партнерами.

– Да, – отвечал гость. – Хотим открыть ночной клуб. В двух шагах от Бонд-стрит, самый центр района развлечений.

– Если не ошибаюсь, он должен внести пятьсот фунтов?

– Именно, пятьсот.

– Сейчас выпишу чек. Пойду и выпишу. А завтра, прямо с утра, везите его в Лондон. Да, он – не в себе. Большое спасибо, что предупредили!

– Не за что, Кармоди, – ответил любезный Ронни. – Рад служить. Да, именно рад.

7

Джон снова углубился в работу и удивился, мало того – расстроился, завидев Хьюго.

– Господи! – вскричал он. – Что случилось?

– Ударился о дерево, – отвечал кузен с законной гордостью пострадавшего. – У тебя нет пластыря?

Тот, кто наложил шесть швов на корову, знает, что делать. Джон мгновенно предъявил воду, вату и йод, прибавив для веса сочувствия. Естественное любопытство он выразил после операции.

– Так что случилось?

– Ну, сперва я увидел, как этот Твист лезет в окно.

– Твист?

– Он самый. Из «Курса».

– Доктор Твист лез к нам в окно?

– Да. Собирался нас ограбить.

– А ты что?

– Заставил его делать гимнастику. Но он ухитрился выскочить, и мы с Эмили за ним погнались. Увидев, что он в кустах, я туда кинулся, но это был Ронни.

Джон не стал спрашивать дальше. Этот несообразный рассказ явно показывал, что Хьюго если не безумен, то близок к безумию. Сейчас ему нужен отдых.

– Пойди-ка ты ляг, – сказал Джон. – Вроде я все хорошо заклеил, но покажись завтра врачу.

– Кому, Твисту?

– Нет, не Твисту, – мягко отвечал любящий брат. – Доктору Бейну, тут, у нас.

– С этим Твистом надо что-то делать, – не унимался Хьюго.

– Я бы на твоем месте о нем забыл. Выбросил из головы.

– Что ж мы, будем тихо сидеть, пока нас грабят всякие гады?

– Главное, не волнуйся. Пойди поспи.

Хьюго поднял брови, но быстро опустил, это оказалось слишком больно. Он просто посмотрел на Джона с холодным удивлением.

– Да? – проверил он. – Ну что же… Пип-пип!

– Спокойной ночи.

– Привет твоей Альфе и маленьким сепараторам.

– Спасибо.

Джон проводил кузена до ворот и, глядя, как он движется к дому, был доволен, что все обошлось. Когда он стал набивать трубку, из-за угла показалась Эмили, очень возбужденная.

– Ах, красота! – сказала собачка. – Какая ночь! Воры так и шастают, люди ударяются о деревья, жизнь кипит. Однако, разреши тебе сказать, твой Хьюго никуда не годится. Надломленная трость[20]. Если б ты его видел…

– Угомонись, – сказал Джон, – и ложись в корзинку.

– Ладно, – согласилась Эмили. – Ты скоро придешь?

Она побежала наверх, мечтая об удобном ложе после таких треволнений. Джон раскурил трубку и стал думать. Обычно, куря последнюю трубку, он думал о Пэт, но сейчас мысли его занимало повествование Хьюго.

Сам он Твиста не видел, но знал, что тот владеет процветающей лечебницей. Мысль о том, что такой человек придет в усадьбу, чтобы ее ограбить, была уж очень странной. И как это придет в голову? Почему именно Твист? Почему не викарий или аптекарь?

Джон услышал шаги и понял, что вернулся предмет его размышлений. Лицо у него было удивленное, в руках он держал бумажку.

– Джон, – сказал Хьюго, – посмотри, это чек или нет?

– Чек.

– Пятьсот фунтов на мое имя с дядиной подписью?

– Да.

– Есть на свете Дед Мороз! – благоговейно проговорил Хьюго. – Нет, ты подумай, вхожу я в дом, а дядя зовет меня к себе и дает чек. Езжай, говорит, в Лондон с твоим Ронни, прямо с утра. Посмотри там насчет клуба. Помнишь, мы хотим открыть клуб, рядом с Бонд-стрит? Неужели я тебе не сказал? Ну, в общем, хотим открыть, и я должен внести пятьсот фунтов. Кстати, дядя просит, чтобы и ты поехал в Лондон.

– Я? Это зачем?

– Вроде бы насчет страховки. Увеличить ее, что ли. Он объяснит. Нет, ты подумай! Дядя Лестер швыряется деньгами. Значит, я был прав, когда говорил Пэт…

– Ты ее видел?

– Да, встретил утром на мосту. И говорю ей…

– Она… э-э… про меня не спрашивала?

– Нет.

– Нет?

– Ну, не помню. Я о тебе упомянул, но вроде бы не спрашивала. – Хьюго положил руку ему на плечо. – Брось, Джонни! Забудь ее. Держись этой самой Долли. По-моему, ты ей нравишься. Что-то я такое вчера заметил, как-то она так смотрит… Застенчиво, что ли. Понимаешь, ты слишком тихий. Ты себя недооцениваешь. Помни, жениться может каждый, если приналяжет. Возьмем Бессемера. Истинный страхолюд, ноги – вот таки-ие, лицо – вроде ореха. И что же? Кто-то клюнул. Словом, не теряй надежды. Да по сравнению с ним ты вполне ничего! Одни уши…

– Спокойной ночи, – сказал Джон.

Он набил трубку и повернулся к лестнице, по мнению Хьюго – как-то резко.

8

Старший сержант браво взошел на второй этаж и постучался. За дверью кто-то чихнул, потом спросил:

– Это Фладдери?

Шимп, обложенный подушками, сидел на диване. Лицо у него горело; взгляд из-под распухших век испугал бы более тонкого человека. В конце концов, сержант был верзилой с широкой лоснящейся физиономией. Легко ли на это смотреть, когда тебе худо? Мало того, Шимп знал, что голос у него зычный и пронзительный, словно раскаленная пуля. Таких сержантов можно вынести только при хорошем здоровье.

– Что дадо? – мрачно спросил медик.

Фланнери глядел на него с той обидной снисходительностью, с какой здоровые глядят на больных. При этом он крутил ус. До его появления Шимп высоко ценил свои усики, но один взгляд на соперника пришиб его начисто. Ус ы у сержанта были светлые, пушистые, загнутые вверх, в общем – такие, каких в миру не добьешься. Лелей свою поросль, ухаживай за ней, гордись ею, но настоящими усами, в высшем смысле слова, она не станет, если ты не в армии.

– От это да! – сказал сержант. – Простуду какую схватили!

Словно подтверждая это наблюдение, Шимп снова чихнул.

– Надо чего-нибудь сделать, – предложил сержант тем голосом, каким обычно командовал: «Справа налево – рас-считайсь!»

– Я делаю, – отвечал Шимп, дыша паром из кувшина.

– Не-ет, тут не пар нужен, – возразил ассистент. – Как говорится, смотри в корень. Все от брюха, да. Брюхо подлечите…

– Что ваб дуждо?

– Одни говорят – хинин, другие там – камфара или корица, а я вам скажу – одуванчики и хмель. Отвар. Вы пошлите их набрать…

– Что-ваб-дуждо?

– Я ж говорю, там один приехал. Такой, знаете, тип. В автомобиле. Вроде бы к вам.

– Я де придибаю.

– Зовут Моллой.

– Моллой?

– Это он так сказал, – осторожно добавил Фланнери.

– Да? Пусть идет.

– Значит, хмель и одуванчики.

Сержант удалился и вскоре привел Мыльного. Когда друзья остались одни, Мыльный несмело подошел к дивану.

– Вижу, ты простудился, – определил он.

Шимп дважды кивнул, сперва – сердито, потом – в кувшин.

– Тут простудишься! – вскричал он. – Да я целый час сидел в воде, а потом ехал бокрый да ботоцикле.

– Что? – переспросил потрясенный Моллой.

Шимп поведал ему свою сагу, особо подчеркнув злодеяния Хьюго и Эмили. Хорошо, что она его не слышала.

– Ду, я – пас, – завершил он.

– Нет-нет!

– Больше де богу.

– Что ты говоришь!

– Де-бо-гу.

– Шимпи! Мы же все устроили! Сегодня ночью…

Шимп недоверчиво на него посмотрел:

– Сегодня? Дубаешь, я выйду с такой простудой? Да еще лазать во всякие окна… Сидеть в воде…

– Нет-нет, мы все наладили. Этот Хьюго с дружком уедет в Лондон, и Джон тоже. Ты только влезешь.

– Да?

Шимп помолчал, вдумчиво вдыхая пары. Действительно, сведения хорошие. Но он был человеком дела.

– Так, – произнес он наконец. – Если я выйду в такоб состоянии…

– Шимпи! – воззвал Моллой, предчувствуя недоброе своей тонкой душой.

– …бы делибся иначе. Бде – шестьдесят пять, ваб – остальное.

Мистер Моллой был красноречив, иначе не продашь призрачных акций, но сейчас он превзошел себя. Многие сдались бы с первых же слов. Многие – но не Шимп.

– Шестьдесят пять, – твердо повторил медик. – Я тебе дужед, а то бы де явился. Сам де божешь…

– Конечно, не могу. Мне просто нужно алиби. Мы идем сегодня в театр.

– То-то и одо. Де божешь. Значит, шестьдесят пять – бде.

– Подумай, что скажет Долли!

– Чихать я хотел!

Мыльный сердито заворчал:

– Ну, если ты с нами так…

– Так-так, де собдевайся.

– Ладно, черт с тобой.

– Очень хорошо. Значит, приду часаб к одиддадцати или попозже. Окдо божешь де открывать. Оставь на земле лестдицу, я заберусь прябо да галерею. Труддее, да, до естестведдее. Лестдицу оставь, а уж с чеб потруднее – саби справибся.

– Потруднее!

– Вот ибеддо. Споткдуться я богу? Лестница слобаться божет? А если собачка эта явится? Оба-то в Лоддод де едет! А воспаление легких! Ду, что скажешь?

Моллой молчал, тяжело вздыхая.

1

Хотя Лестер Кармоди не так уж пекся о благоденствии младших родичей, к поездке Джона в Лондон он отнесся с большой заботливостью. Ни в коем случае, настаивал он, нельзя впихнуть прямой и обратный путь в один и тот же день. Ведь это крайне утомительно, Джон молод, а молодых людей привлекают столичные развлечения. Непременно нужно пообедать в хорошем ресторане, сходить в театр, переночевать в первоклассном отеле, а уже утром, потихонечку – домой.

Однако уже вечером Джон возвратился в усадьбу. Нет, он не боялся, но что-то его беспокоило. Еще по пути в столицу он думал о том, как странно вел себя Хьюго прошлой ночью. Конечно, увидеть Твиста, когда тот пытался ограбить дом, он не мог, это полная чушь, но кого-то он застукал. Туманный и путаный рассказ на чем-то да основывался; и Джон вполне серьезно возражал дяде, посылавшему его в Лондон, когда вокруг кишат воры. В конце концов, насчет страховки можно договориться и по телефону.

Дядя над ним посмеялся. Он не верил, что Хьюго вообще видел кого-то. А если и видел, и спугнул, и гнал по саду, разумно ли предполагать, что грабитель вернется почти сразу? От того, что Джон спит у себя над конюшней, толку мало, тогда уж лучше сторожить всю ночь, но и без этого Радж-Холл прекрасно управится. Да, дворецкий стар, у него плоскостопие, зато в гарнизон входит Томас Дж. Моллой, опытный боец, при мысли о котором гангстеры нефтяных скважин трясутся как осина.

Так-то оно так, но, справившись с делами, Джон наспех пообедал и отправился домой. Нередко бывает, что о деле больше всех беспокоится тот, кто меньше всего в нем заинтересован. Джон всегда подозревал, что дяде безразлична судьба Радж-Холла, а уж Хьюго, только и мечтающий о Лондоне, считает обузой славную усадьбу. Тем самым хранить и ценить ее как ценил и хранил сэр Найджел, ожидая своего короля в темные дни Республики, оставалось Джону. Одна лишь мысль о том, что священный паркет оскверняют какие-то пришельцы, приводила его в ужас. И вот, он гнал машину, а там и въехал в Радж, когда часы били одиннадцать.

Въезжая в конюшенный двор, он сразу заметил, что дверь гаража распахнута настежь и большой машины нет. Загоняя туда свою, небольшую, он попытался понять, в чем дело. По-видимому, дядя уехал, скорее всего – в Бирмингем. Вечерней порой из Раджа только туда и ездили.

Наверное, думал Джон, дело было так: бирмингемскую газету «Пост» в доме получали, и мисс Моллой, чей аппетит только разыгрался после концерта, прочитала, что в городе идет мюзикл ее родной земли. Прочитав, она упросила дядю отвезти их с отцом туда, и вот пожалуйста – дом оставлен на дворецкого, который состарился еще в те дни, когда Джон был ребенком.

Ну что же это! Поездка в два конца утомила даже его выносливое тело, но, ничего не попишешь, надо нести стражу, пока они не вернутся. Ладно, разбудим Эмили.

– Да? – сонно отвечала она, заслышав его свист. – В чем дело?

– Иди-ка сюда, – позвал Джон.

Стуча коготками, она сбежала с лестницы и заметила:

– Вернулся? Это хорошо.

– И-ди сю-да!

– А что такое? Опять чего-то выдумал?

– Не шуми! – сказал Джон. – Ты знаешь, который час?

Они медленно обошли дом. Ночные чары понемногу успокоили Джона. Как же он забыл, что усадьба лучше всего именно в эту пору? Повсюду витали робкие запахи, притихавшие при свете, и шелестели в тишине густые кроны.

После лондонской жары прохлада была истинным бальзамом. Эмили исчезла во тьме, а это означало, вероятно, что она вернется часа через два, извозившись в чем-нибудь, и прыгнет к нему на грудь. Однако он не огорчился. Его осенил блаженный покой. Мало того, внутренний голос нашептывал, что вот-вот случится чудо, хотя никаких чудес, кроме предстоящего купания Эмили, он вообразить не мог.

Снова, медленным шагом, он обогнул дом и перешел с травы газона на гравий двора. Ботинки его заскрипели в мирной тишине. И вдруг перед ним метнулось что-то белое, взывая при этом:

– Джонни!

Он застыл на месте, словно его чем-то стукнули. Голос был подобен лунному свету, если бы тот зачем-то превратился в звук.

– Это ты? – продолжала Пэт.

Джон ринулся вперед. Сердце у него прыгало, тихая радость взметнулась бушующим пламенем. Значит, предчувствие не обмануло, хотя он и думать не посмел бы, что чудо так прекрасно.

2

Ночь была звездная, но под деревьями царила тьма и Пэт едва-едва мерцала. Джон молча смотрел на нее. Что-то подобное он чувствовал один раз в жизни, серым ноябрьским днем, когда раздался свисток рефери и он, весь избитый, в грязи, узнал, что их команда победила. Кроме этих двух случаев, он не испытывал странного, почти страшного восторга.

Пэт со своей стороны казалась спокойной.

– Да уж, собачка у тебя! Сторожевой пес. Сколько я бросила в окно камешков, а ей – хоть бы что.

– Эмили куда-то ушла.

– Надеюсь, ее укусит кролик. Все, мы с ней в ссоре. Она меня чуть не загрызла там, в деревне.

– Пэт! – вскричал Джон.

– Да-да. А сейчас, думаю, пойду-ка погляжу, как ты. Ночь такая… ну, такая, никак не уснуть. Зачем ты тут рыщешь?

Джон внезапно вспомнил, что ушел с поста, но не устыдился. Если бы тысячи взломщиков проникли в дом, он бы им не мешал. Их дело.

– Так, гуляю.

– Ты удивился, что я здесь?

– Да.

– Мы мало видимся.

– Я не думал, что ты… хочешь меня видеть.

– Господи! Почему?

– Не знаю.

Они замолчали. Джон терзался тем, что недостоин дара небес. Бормочет какие-то глупости… На мгновение он увидел себя ее глазами. Где она только не бывала, кого не видела! Ловкие, любезные, галантные… А манеры, a savoir faire[21]! Мучительное смирение сковало его.

Ну хорошо, а все-таки она пришла с ним повидаться. Обретя немного уверенности, он стал лихорадочно искать слов, которые выразили бы, как он ценит благоволение небес, но тут она сказала:

– Джонни, пойдем к этому рву.

Сердце его запело, как утренняя звезда[22]. Ему бы это в голову не пришло, но теперь он увидел, как прекрасен такой замысел. Он попытался выразить свою мысль и опять не нашел слов.

– Что-то ты не рад, – сказала она. – Наверное, думаешь, мне пора спать.

– Нет.

– Или сам хочешь спать.

– Нет.

– Тогда пойдем.

И они молча пошли ко рву по тисовой аллее. Тихая прелесть ночи окутала их, как мантия. В аллее было так темно, что даже Пэт не мерцала.

– Джонни!

– Да?

Что-то мягкое и благоуханное ткнулось в него, и он обнаружил, что держит ее в объятиях. Конечно, он тут же ее отпустил, а она нервно засмеялась.

– Прости, – сказала Пэт. – Споткнулась обо что-то.

Джон не ответил, да и не мог бы. Во внезапном озарении он понял, почему так неловок. Дело в том, что ему очень хочется обнять и поцеловать ее. Он резко остановился.

– Что случилось?

– Ничего, – отвечал Джон.

Мирская мудрость, бледная дева с поджатыми губами и кротким угрожающим взором, зашептала ему на ухо: «А стоит ли?» Пещерный человек, проснувшийся в нем, нырнул обратно, в темную древность. «Конечно, не стоит», – подумал современный Джон. В конце концов, тогда, в Лондоне, она ему ясно показала, что может предложить только дружбу. Так что же, разбивать это хрупкое сокровище ради прихотей какого-то предка, которому бы не грех и устыдиться? Слава Богу, пронесло!

Ведь читал же он, как девушки восклицают: «Ах, ты все испортил!» Нет, портить нельзя. Дойдя решительным шагом до воротец, за которыми была лесенка, он браво их распахнул и предупредил:

– Осторожно!

– А что? – суховато спросила Пэт.

– Да вот, ступеньки.

– О! – откликнулась Пэт.

3

Он следовал за ней, думая о том, что лучшая в жизни ночь пошла как-то не так. Девушки – странные созданья, тонкие, что ли. То одно настроение, то другое. Пэт молчала, когда он выволакивал лодку; молчала и позже, когда та заскользила по воде, унося их в звездный прохладный мир, где царит тишина и темные деревья четко очерчены на фоне неба, словно вырезанные из картона.

– Тебе удобно? – наконец осведомился Джон.

– Спасибо, вполне.

Тут настроение снова сменилось, голос ее стал мягче.

– Как хорошо! – сказала Пэт, устраиваясь на подушках. – Помнишь, когда-то у вас была только плоскодонка?

– Хорошее было время! – вздохнул Джон.

– Да, – согласилась Пэт.

Очарование летней ночи снова оборвало беседу. Стояла тишина, если не считать шелеста крохотных волн и плеска весел. Вдруг над лодкой пронеслась летучая мышь, а у островка, пристанища птиц, что-то шумно подпрыгнуло.

– Щука? – предположила Пэт.

– Очень может быть.

Пэт выпрямилась, а потом наклонилась вперед.

– Отец был бы рад, – сказала она. – Он спит и видит, как бы половить тут щук. Джонни, хоть бы кто прикончил эту дурацкую ссору! Отец упираться не будет, если твой дядя что-нибудь сделает. В конце концов, он очень плохо поступил. Мог бы попросить прощения.

Джон ответил не сразу, думая о том, что каяться дядя не любит. Упрям – это еще мягко сказано. Свиньи склонялись перед ним, а мулы с большой пользой могли бы у него поучиться.

– Понимаешь, – выговорил Джон, – он такой человек…

– Тебя-то он выслушает!

– Как знать…

– Ты попробуй. Пойди и скажи, что отец ждет первого шага. Господи, это же истинный пустяк! Он его чуть не убил.

– Попробую…

– Джонни, я тебя прошу! Мне очень трудно. Отец увидел, что я стою с Хьюго, и страшно разорался. Знал бы он, что я тут с тобой! Он запретил мне разговаривать со всеми вами, даже с Эмили, хотя с ней я и сама бы… В общем, ни с ослом, ни с волом[23]. Проклял всех до единого, даже мышей на кухне. Я всегда была здесь как дома, а уж ты мне…

Джон застыл, держа весло над водой.

– …просто как брат.

Весло шумно опустилось куда следует.

– Наверное, – продолжала Пэт, – нынешние девушки чихали бы на отцов, а я не могу. Дело не в том, что он рассердится. Ему будет больно. Вот я и пришла тайком, хотя очень не люблю врать. Поговори ты со старым боровом! Нежно так, по-матерински.

– Пэт, – сказал Джон, – я не знаю, как это сделать, но непременно сделаю.

– Молодец! Смешной ты, честное слово. Вроде – размазня размазней, а вдруг…

– Размазня? – переспросил Джон – Это в каком смысле?

– А ты сам не знаешь?

– Размазня!

– Ну, такая каша.

Звезды бодро сверкали, и все же было темно, лица ее он не видел, однако предполагал, что на нем, то есть на лице, играет насмешливая улыбка. Обычно это сражало его, но сейчас ввергло в неописуемую ярость. Лодка угрожающе накренилась.

– Какой ты прыткий! – сказала Пэт.

– Да? Я же каша.

Пэт хихикнула:

– Ты обиделся, Джонни? Прости, пожалуйста. Ты не каша. Ты просто… ну, благоразумный. Или мудрый, что ли…

Опять эта мудрость! Проплыла ондатра, оставив на воде подобный вееру след. Звезды мерцали и подмигивали. На островке вспорхнула птица. Мудрость! Может быть, Пэт имеет в виду… или намекает…

Нет, конечно! С чего он взял? Там, в аллее, он действовал точно так, как надо. Послушайся он брутального предка в какой-нибудь медвежьей шкуре, ему бы не было прощения. Да-да, «Как ты все испортил!», именно так. Быть может, в свое время предок вполне преуспевал, но не в наши же дни!

Думая все это, Джон рьяно работал веслом и вызвал еще один упрек.

– Куда ты несешься? Хочешь поскорей от меня избавиться?

– Нет, – ответил он.

– А вообще-то пора спать. Знаешь что, высади меня у моста. Я не слишком много прошу? Ты ведь утомился…

Джон проехал в тот день двести миль, но совсем не устал. Плыть он мог сколько угодно.

– Хорошо, – отвечал он.

– Спасибо, – сказала она. – Только помедленней, если можно. Все-таки на воде так приятно… Далеко еще до Уголка Призраков?

– Вон он.

– Ну, не пугайся.

Ров, окружавший усадьбу, прорыл первый Кармоди в ту пору, когда домовладельцы создавали препятствия для посетителей. С умягчением нравов цель его была забыта, и позднейшие хозяева расширяли ров, украшали, уснащали островками, по возможности приближая к живописному озеру. Для вящего сходства посадили несколько мрачных тисов, между которыми, однако, протекал узкий поток воды. Тот, кто не пугался зловещей кущи, вскоре выходил на простор и, миновав мост, оказывался у реки.

– Сколько тебе было, Джонни, – спросила Пэт, – когда ты решился проплыть тут ночью?

– Шестнадцать.

– Ну, больше!

– Нет. Ровно шестнадцать. Я проплыл там в день рождения.

Пэт протянула руку, и ветки коснулись ее пальцев.

– Я бы и сейчас одна не смогла. Меня бы схватила рука скелета, поросшая черной шерстью. Видишь, вот она. А почему ты так расхрабрился?

– Потому что ты сказала, что я там не проплыву.

– Правда?

– Еще бы! Дразнила, не знаю как.

– А ты и купился? Да, ты многим мне обязан. Нет, ты подумай, мы тут бывали совсем детьми, а теперь – усталые, старые, совсем другие…

– Я не другой.

– Это в чем же?

– Ах, не знаю!

Джон опустил весло. Он хотел во всем разобраться.

– Почему ты думаешь, что я другой?

– Эти белые пятна, наверное, гуси.

Джон гусями не интересовался.

– Я… – начал он, – я… – он хотел сказать, что любит ее, но вовремя опомнился и завершил фразу: – совсем такой же.

– Тогда почему ты со мной не общаешься? – упорствовала Пэт. – Бог знает, когда ты приехал, а я только сейчас тебя вижу. И то пришлось швырять камешки в окно. Как по-твоему, приятно бродить в одиночестве?

Джон удивился. Получалось, что он не деликатен, а равнодушен. Казалось бы, если ты объяснился и узнал, что тебя не любят, уйди с дороги, пока не сотрется память о твоей наглости. Да половина несчастных случаев на охоте, в Африке, обязана этой статье кодекса!

– Я не знал…

– Чего?

– Что ты хочешь меня видеть.

– Конечно, хочу. Вот что, Джонни. Ты завтра свободен?

– Да.

– Тогда сбеги из узилища, заезжай за мной и мы устроим пикник, как в старое время. Отец уйдет в гости. Приезжай к часу. Ну как?

Джон опять ответил не сразу. Чувства его были слишком сильны для слов. Тем временем река приняла лодку с той неспешной, важной, сонной любезностью, благодаря которой разумные люди считают ее лучшей из рек.

– Согласен? – осведомилась Пэт.

– Еще бы!

– Вот и хорошо. Даже прекрасно. Значит, в час.

Река журчала, мягко посмеиваясь. Она была доброй и мудрой, а потому посмеивалась, как старый джентльмен, которому приятно, когда молодые люди счастливы.

– Мы часто устраивали пикники, – припомнила Пэт.

– Да, – согласился Джон.

– Просто не пойму, зачем тебе общаться с ехидной, капризной, сварливой девицей!

– Что ты такое говоришь?!

Показался старый мост, едва заметный во тьме. Джон подвел лодку к берегу, она зашуршала в камышах, словно феи заиграли на дудочках. Пэт вышла и повернулась к Джону.

– Теперь я не очень плохая, – тихо сказала она. – Если потерпишь, ты это увидишь. Спокойной ночи, Джонни. Значит, к часу, мой дорогой.

Она исчезла в темноте, а Джон рванулся вперед, словно его ударили током. Он дрожал. Конечно, ему померещилось, но на одну долю секунды он ощутил что-то вроде поцелуя.

– Пэт! – крикнул он, едва дыша.

Никто не ответил. Река спешила к Северну рассказать новости.

– Пэт!

Джон ударил веслом по воде. Река возмущенно заворчала. Лодка ткнулась носом в берег, лодочник выскочил на землю. Он прислушался. Звуков не было. Мир затих и опустел.

Наконец раздался хоть какой-то звук. Река опять засмеялась.

1

Джон проснулся поздно и, просыпаясь, смутно ощутил, что очень счастлив. Мир почему-то стал лучшим из возможных миров. Тут он все вспомнил и вскочил, громко крича.

Эмили, свернувшаяся в корзинке, подняла тяжелую голову, ибо, судя по всему, вернулась под утро. Обычно она суетилась вокруг Джона, пока он мылся и одевался, но сегодня слишком устала. Решив, что скажет позже о незнакомце, которого встретила на их земле, она дважды вздохнула и погрузилась в сон.

Выйдя на воздух, Джон обнаружил, что упустил несколько волшебных часов. Двор был залит солнечным светом; легкий ветерок шелестел верхушками кедров; пушистые облака плыли в лазурном небе; от птичника доносился мирный клекот. Ощутив благоговение перед всем, что есть живого, Джон посмотрел на птиц, и они ему понравились. Насекомые, жужжавшие в солнечном тепле, были выше всех похвал, включая осу, подлетевшую совсем близко. Когда же подъехала машина и из нее вылез шофер, восторгу не было пределов.

– Доброе утро, Болт, – сердечно сказал Джон.

– Доброе утро, сэр.

– Куда вы так рано ездили?

– Мистер Кармоди послал меня в Вустер, оставить сумку в камере хранения. Если вы идете в дом, сэр, не передадите ли ему квитанцию?

Джон был рад оказать услугу и жалел лишь о том, что она столь ничтожна. Но и то хлеб в такое утро. Он положил квитанцию в карман.

– Как дела, Болт?

– Спасибо, сэр, все в порядке.

– Как жена?

– В порядке, сэр.

– А ребенок?

– И он тоже.

– А собака?

– Спасибо, не жалуется.

– Превосходно! – сказал Джон. – Просто замечательно! Большой им привет.

И, улыбнувшись как можно сердечней, направился к дому. Как бы ни вознесся дух, низшая природа требует завтрака, и Джон, в ту пору практически бестелесный, все-таки помнил, что два яйца и кофе очень недурны. Подходя к дверям, он подумал, что надо бы спросить и о канарейке, но решил, что время ушло. Надеясь, что случай еще представится, он продвигался к столовой, где яйца просто кишат, а кофе льется рекой. Остановился он только для того, чтобы почесать кота за ухом, и открыл дверь.

В столовой никого не было. Видимо, все уже позавтракали. Джон не огорчился, при всей его любви к людям. Когда тебе предстоит пикник с единственной девушкой на свете, лучше побыть одному, чем с кем-то разговаривать.

Однако ближние подкрепились уж очень основательно. Где кофе, например? Он позвонил в звонок.

– Доброе утро, Стергис, – приветливо сказал он, когда тот явился. – Вы не могли бы принести мне кофе?

Дворецкий, сухонький и седой, служил тут сколько Джон себя помнил. Как ни странно, он не менялся, сочетая субтильность, солидность и изысканную вежливость, словно положительный отец в мелодраме.

– Мистер Джон! А я думал, вы в Лондоне.

– Вернулся ночью и очень этому рад. Как ревматизм, не беспокоит?

– Беспокоит, мистер Джон.

– Быть не может!

– Может, мистер Джон. Почти совсем не спал.

– Какой ужас! Нет, какой ужас! Наверное, от тепла пройдет?

– Надеюсь, мистер Джон.

– И я надеюсь, и я! А где все прочие?

– Мистер Хьюго и мистер Фиш уехали в Лондон.

– Ах да, я забыл.

– Мистер Моллой и мисс Моллой в саду.

– Поня-ятно. А дядя?

– Он в галерее, мистер Джон. С полицейским.

– С кем?

– С полицейским. Пришел из-за кражи.

– Из-за чего?

– Кражи, мистер Джон. Разве вы не знали?

Да, таков мир. Только впадешь в высокий восторг, а судьба – бамц! – и заедет тяжелым мешком по голове. Джон быстро спустился на землю.

– Господи милостивый!

– Золотые слова, мистер Джон. Если бы вы могли уделить минутку…

Совесть грызла Джона. Он чувствовал то, что чувствует страж, уснувший на посту.

– Пойду разберусь, – сказал он.

– Спасибо, мистер Джон. Разрешите заметить…

– Позже, Стергис, позже…

Он взбежал по лестнице на галерею. Мистер Кармоди с единственным здешним полицейским рассматривали что-то у окна, и за тот короткий промежуток, когда они его еще не увидели, Джон успел оценить ущерб. Несколько пустых рам зияли перед ним, как слепые окна. Витринка, где хранились миниатюры, была разбита. Самой солонки, подаренной Эмиасу Кармоди королевой-девственницей, и то не было.

– А, черт! – сказал Джон. Хозяин и полицейский обернулись.

– Джон! Я думал, ты в Лондоне.

– Ночью вернулся.

– Вы ничего не слышали и не видели? – осведомился полисмен.

Констебль Моулд был исключительно туп, глаза его напоминали подернутые пленкой лужи, но он старался как мог взглянуть на Джона острым взором.

– Нет.

– Почему?

– Меня тут не было.

– А вы сказали, что было.

– Я не подходил к дому. Сразу отправился ко рву.

– Значит, ничего не видели?

– Именно.

Констебль, уже лизавший карандаш и заготовивший блокнотик, неохотно сдался.

– Когда это случилось? – спросил Джон.

– Определить невозможно, – ответил дядя. – По несчастной случайности, дом был практически пуст. Хьюго с этим субъектом уехали после обеда. Мистер Моллой с дочерью поехали в театр, в Бирмингем. У меня болела голова, и я рано лег. После восьми часов вор мог спокойно влезть сюда в любую минуту. По-видимому, на галерею он проник незадолго до полуночи.

– А как?

– Несомненно, влез в окно, приставив к нему стремянку.

Джон заметил, что стекло вырезано.

– К несчастью, – продолжал дядя, – украденные ценности невелики. Унести их легко. Без сомнения, грабитель во многих милях отсюда, может быть – в Лондоне.

– Оно застраховано? – спросил констебль.

– Да. Как ни странно, мой племянник вчера ездил в столицу, чтобы увеличить сумму. Ты все сделал, Джон?

– О да!.. – рассеянно ответил тот. Любой человек на месте преступления становится сыщиком. – Эй, смотрите-ка!

– Что такое?

– Вы это видели?

– Конечно, – сказал дядя.

– Я сразу заметил, – уточнил констебль.

– Наверное, порезал палец, – предположил Джон.

– Так я и подумал, – сообщил констебль.

На подоконнике и впрямь отпечатался более или менее окровавленный палец. Как многое на свете, он казался важнее, чем был. Мистер Кармоди резонно заметил, что нелегко искать по всей Англии человека с порезанным пальцем.

– Да… – признал Джон.

Констебль сообщил, что сразу это понял.

– Остается одно, – покорно сказал дядя. – Позвонить в вустерскую полицию. Вряд ли они помогут, но надо соблюсти формальности. Пойдемте вниз, Моулд.

Отметив, что дядя держится стойко и с достоинством, Джон стал искать ключи. Трудно в таких случаях то, что никогда не знаешь, ключ это или нет. Может, они разбросаны повсюду и прямо взывают к тебе, но как их узнать? Вот Шерлок Холмс видел соломинку или какой-нибудь там пепел, а доктор Уотсон потом присобачивал к ним этикетку. Джон неохотно признал, что он ближе к Уотсону.

Размышления его прервал появившийся рядом Стергис.

2

– А, Стергис… – рассеянно, если не раздраженно сказал Джон.

Когда напряженно мыслишь, дряхлые дворецкие скорее мешают.

– Можно с вами поговорить, мистер Джон?

Джон решил, что можно, хотя и не нужно. Он уважал седину старого слуги, но очень уж это не ко времени.

– Ночью, мистер Джон, у меня был сильный приступ.

Джон понял, что зря задавал заботливые вопросы. Когда ты на вершине блаженства, тебя тянет к ближним, поневоле проявишь участие. Но теперь он об этом жалел. Напрягаешь все силы, ищешь ключ, а тут слушай, как мямлят о всяких приступах!

– Я долго не мог уснуть, мистер Джон.

– Говорят, пчелы помогают.

– Пчелы, сэр?

– Ну, укусы. Кусает вас пчела, и яд или что там у них изничтожает хворь.

Стергис помолчал, и Джон подумал, что он собирается спросить, нет ли где хорошей пчелы; подумал – и ошибся. Перед ним стоял не Стергис-страдалец, а Стергис-слуга, верный страж хозяйских сокровищ.

– Спасибо, мистер Джон, – сказал он, – но я веду не к этому.

Джон стал немного любопытней.

– Таинственное дело, Стергис. Влез в окно и вылез из окна.

– Нет, мистер Джон. В том-то и дело. Он спустился по главной лестнице.

– Откуда вы знаете?

– Я его видел, мистер Джон.

– Видели?

– Да, сэр. Я ведь всю ночь не спал.

Прежние угрызения бледнели перед нынешними. Только потому, что дворецкий блеет, как овца, он, то есть Джон, чуть от него не отмахнулся! А доблестный старик, нимало не повинный в том, что годы ослабили его голосовые связки, – это Deus ex machina, дар небес, нечаянная помощь. Дворецких не гладят по голове, но Джон чуть не погладил.

– Видели?

– Да, мистер Джон.

– Какой он?

– Не могу сказать, мистер Джон.

– Почему?

– Потому что я его не видел.

– Вы же видели!

– В переносном смысле, мистер Джон.

Угрызения притихли. Да, дворецкий именно мямлит, точнее – порет чушь.

– То есть как?

– Дело было…

– Вот что, расскажите мне все с начала.

Стергис пугливо оглянулся на дверь и заговорил еле слышно, словно блеющая овца, которая держит в зубах вату:

– Значит, был у меня приступ. Терпел я, терпел и вдруг вспомнил, как мистер Хьюго советовал выпить виски без воды. Облегчает боль.

Джон кивнул. Что верно, то верно. Хьюго рекомендовал виски против всего, от ревматизма до разбитого сердца.

– Вылез я из постели, надел халат, мистер Джон, и только дошел до площадки, намереваясь заглянуть в погребец, который находится в столовой, как вдруг услышал нечто.

– Что именно?

– Такой звук, словно кто-то чихнул.

– Вот как?

– Да, мистер Джон. Я замер.

– Что? А, ясно. Замерли.

– Через некоторое время я прокрался…

– Что?

– Прокрался к этой двери.

– А, понятно! Зачем?

– Мне показалось, что чихают в галерее. И действительно, чихнули еще раза два или три. Потом кто-то направился к дверям.

– А вы что сделали?

– Вернулся на площадку, сэр. За полчаса до этого я бы не поверил, что обрету такую прыть. Из галереи вышел человек с саком. Держал он и фонарик, но только когда он спустился, я разглядел его лицо.

– Разглядели?

– Да, мистер Джон, на одно мгновение. И замер.

– Что? А, замерли! Почему? Вы его знаете?

Стергис понизил голос.

– Я бы мог поклясться, мистер Джон, что это доктор Твист, из «Курса».

– Твист?

– Да, мистер Джон. Я никому не сказал, кроме вас. И потом, я толком его не видел. А главное, мистеру Кармоди навряд ли понравилось бы, что я собирался пить его виски. Так что очень вас прошу, и вы никому не говорите.

– Хорошо.

– Спасибо, сэр.

– Идите, Стергис. Я должен это обдумать.

– Сейчас-сейчас, мистер Джон.

– Я рад, что вы со мной поделились.

– Благодарю вас, мистер Джон. Завтрак доедать будете?

Джон отринул все земное.

– Нет. Я буду думать.

– Бог в помощь, мистер Джон.

Оставшись один, Джон подошел к окну. Разум его работал с быстротой и четкостью, которой позавидовал бы всякий сыщик. Впервые подумал он, что в путаном рассказе Хьюго что-то есть. Вместе с сообщением Стергиса слова его немало значат.

Твист… Что о нем известно? Явился сюда невесть откуда, завел этот «Курс». А вдруг он прикрывает лечебницей темные делишки? Ученые преступники всегда заводят – как ее? – ширму.

Тут взгляд его упал на Томаса Дж. Моллоя, гуляющего у рва со своей сногсшибательной дочерью. Вот уж ко времени! Сейчас нужен толковый человек, с которым можно поделиться сомнениями.

Джон быстро вышел из галереи и сбежал вниз.

3

Моллой по-прежнему гулял и встрече обрадовался. Сейчас он был примерно в том состоянии, в каком недавно был Джон.

– Привет-привет! – сказал он с грубоватой сердечностью. – Вернулись? Ну как, развлеклись в столице?

– Спасибо. Я хотел…

– О краже слышали?

– Да-да. Так я, знаете…

– Ужас какой, а? И, как на беду, мы с Долли уехали в Бирмингем! Был бы я здесь, ничего бы не случилось. Слышу я хорошо, да и стреляю неплохо, мистер Кэррол, вы уж мне поверьте. Надо быть очень прытким, чтоб от меня уйти.

– Это уж точно, – подтвердила Долли. – Ах, какая жалость! И никаких следов…

– Нет, душенька, есть отпечаток большого пальца. Но что с того? Нельзя же перерыть всю Англию!

– А главное, – сокрушалась Долли, – никто его не видел!

– Вот тут вы не правы, – сказал Джон. – Об этом я и хотел потолковать. Дворецкий что-то услышал, пошел посмотреть и увидел, как вор спускается по лестнице.

Если до сих пор он мог посетовать на невнимание, теперь все изменилось. Мисс Моллой очень широко открыла глаза, отец ее страшно обрадовался.

– Увидел! – вскричала она.

– К-к-как? – вскричал мистер Моллой.

– Так. Вы, часом, не знаете такого Твиста?

– Т-Твиста? – Мистер Моллой наморщил лоб. – Лапочка, знаю я Твиста?

– Что-то знакомое… – сказала Долли.

– У него неподалеку лечебница, – пояснил Джон. – Дядя пробыл там недели две. Прошел такой курс…

– Ну конечно! Ваш дядя мне говорил. Но…

– По-видимому, – предположила Долли, – он приезжал к дяде, а дворецкий принял его за вора.

– Вот именно! – подхватил Моллой, еще не справившись с дыханием. – А как же иначе? Насколько мне известно, они – большие друзья. И потом, у него процветающее дело…

Джона не сбили с пути поверхностные доводы. Доктор Уотсон – тугодум, но если уж он что-то схватит, то схватит.

– Да, вроде бы странно, – сказал Джон. – Но если подумать, мы увидим, что вор прежде всего заведет пристойное дело, чтобы усыпить подозрения.

Мистер Моллой покачал головой:

– Мне кажется, это… э-э… притянуто за уши.

Джон усомнился в его здравомыслии.

– Во всяком случае, слуга его видел. Если я к нему заеду, вреда не будет. И предлог есть: дядя не хочет платить за весь курс.

– Да, – отвечал мистер Моллой сдавленным голосом. – Но…

– Езжайте-езжайте! – воодушевилась дочь. – Молодец, что придумали. Конечно, тут нужен предлог, иначе он удивится.

Джон одобрительно на нее посмотрел.

– И еще, – продолжала она, – не забывайте, вор поранил палец. Если у Твиста он забинтован или залеплен пластырем…

Джон совсем восхитился.

– Замечательная мысль! Кроме того, я проверю, простужен ли он.

– П-п-про-с-с-тужен? – переспросил мистер Моллой.

– Да. Понимаете, этот слуга слышал, как он чихает.

– Ну, подумайте! – воскликнула Долли. – Целых два ключа. Вот что, едем немедленно! Если мы явимся вдвоем, он ничего не заподозрит. Я скажу, что хочу посоветоваться насчет брата. Спорю на миллион, этот ваш Твист и есть преступник. Конечно, он прикрылся почтенным делом. В общем, выводите машину, я сейчас.

Джон ответил не сразу. Охота охотой, но на час дня назначено то, что намного важнее таинственного Твиста.

– Я должен вернуться без четверти час, – сказал он.

– Зачем?

– Ну, должен.

– Хорошо. Мы же не до ночи там провозимся! Посмотрим на него – и домой. Тут двадцать миль, в конце концов. Вернемся раньше двенадцати.

– Вы правы, – согласился Джон, – совершенно правы. Подождите минутку.

Мнение его о мисс Моллой резко подскочило вверх. Да, он не любил таких девиц, мало того – ей вроде не место в Радж-Холле, но умна, ничего не попишешь.

Именно в этом ее свойстве усомнился мистер Моллой. Выпучив глаза, он издавал странные, натужные звуки.

– Успокойся, стариканчик, – посоветовала Долли.

– Успокоиться, вот как? Затеяла черт знает что…

– Совсем одурел! Он же все равно туда поедет. И палец он заметил бы сам. Я просто дала понять, что мы с ним заодно.

– Какой от этого толк?

– Сейчас скажу. Беги в нашу комнату и хватай эти капли. Одна нога здесь, другая – там!

Иногда в ненастный день из-за туч проглядывает солнце. Именно так изменилось лицо Моллоя при волшебном слове «капли».

– Значит, – продолжала Долли, – мы уезжаем, ты скачешь к телефону и сообщаешь Твисту, что я везу капли. Пусть заготовит какой-нибудь напиток, чтоб этот тип не почувствовал вкуса.

– Ясно, лапочка! – воскликнул Моллой с той восторженной покорностью, с какой наполеоновский солдат приветствовал замысел кампании. И все же он чуть-чуть сомневался. Да, умна, ничего не скажешь, но в молодом энтузиазме может проглядеть кое-какие мелочи. – Только, знаешь, ты не в Чикаго. Хорошо, заснет он, а что дальше? Проснется. И страшно разбушуется.

– Я все учла. Несомненно, у Шимпа есть помощники. Передай, чтобы он им сказал, что приедет молодая дама с ненормальным братом. Его надо усыпить и запереть, чтобы он никого не укокал. А мы за это время смоемся. Раз уж Шимп засветился, надо спешить. Сегодня и уедем. Так что ты тут не гуляй по лугам, а действуй. Я скоро вернусь. Ясно?

– Солнышко, – благоговейно проговорил ее супруг, – я всегда говорил, что ты – ума палата. В жизни бы такого не придумал.

4

Примерно через час сержант Фланнери, мирно сидевший под тенистым вязом, оторвался от детектива, позволявшего отдохнуть его бдительному разуму, и увидел саму красоту. По газону шла девушка, которую наметанный глаз мгновенно отнес к подвиду «Истинная душка». В мягких струящихся одеждах песочного цвета, с блестящими карими глазами, она тронула в чувствительном сержантском сердце нужную струну. Он браво вскочил, отдал было честь, но вовремя подкрутил усы и проревел:

– Доброе утро, мисс!

Тут ему показалось, что прекрасная дама смотрит на него с восторгом, будто встретила свою мечту. Вряд ли она попросит совершить какой-нибудь подвиг, но если ей придет это в голову, он себя не посрамит. Словом, сержант с первой секунды стал сторонником Долли.

– Вы один из ассистентов доктора Твиста? – осведомилась она.

– Именно что один, мисс. Единственный, хо-хо! Старший сержант Фланнери.

– О! Значит, вы и присматриваете за больными?

– Я, мисс.

– Тогда мой бедный брат будет под вашей опекой. – Она тихо вздохнула, и карие глаза потемнели.

– Ваш брат, мисс? То есть это вы…

– Доктор Твист сказал вам?

– Да, мисс. Насчет… э-э…

Он в ужасе остановился, чуть не произнеся при ней мерзкое слово «псих».

– Я вижу, вы все знаете, – сказала Долли.

– Ну, как это все?! Доктор меня вызвал и сказал, что ждет молодую даму с… ы… больным братом. И предупредил, что могу понадобиться, потому что… ы-ы… брат иногда беспокоится.

– О да! – сказала Долли. – Только бы он вас не ранил.

Сержант сжал в кулак бананообразные пальцы, выпятил грудь и снисходительно улыбнулся:

– Кого, меня?! Да я, мисс, этих… – он опять проглотил ненавистное слово, – нервотиков знаю как облупленных. И потом, доктор даст ему капель, а мы его пока что посадим под замок.

– Да-да. Прекрасная мысль.

– Как говорится, мисс, не лезь на рожон, – поддержал ее сержант Фланнери. – Можешь сделать тихо-мирно – вот и делай. А он давно такой, мисс?

– Много лет.

– Надо было раньше к нам привезти.

– Куда я его не возила! Убегает. Потому я и беспокоюсь.

– От нас не убежит.

– Он очень хитрый.

Сержант чуть не сказал: «И мы не лыком шиты», но смолчал, причем не из скромности, а потому, что проглотил какую-то мошку. Пока он откашливался, его собеседница перешла к другой стороне вопроса.

– Я его оставила с доктором. Это не опасно?

– Что вы, мисс! Видите, окно открыто, этаж – первый. Если ваш брат разбушуется, доктор мне крикнет и я мигом туда влезу.

Прекрасная пришелица взглянула на него с робким восторгом.

– Понимаете, – призналась она, – я особенно боюсь, что будет, когда он проснется и поймет, что заперт. Он ведь очень хитрый. В последней лечебнице он их обманул. Убедил как-то, что его поместили туда по ошибке.

– Ну, меня он не обманет.

– Вы уверены?

– Еще бы, мисс. Они тут все хитрые. Вот вчера сэр Ригби-Радд, адмирал, между прочим, попросил капельку бренди, вроде бы – сердце заболело. Дайте, говорит, попить. А я его ка-ак окачу водой, хо-хо! Орал, не унимался. Не сомневайтесь, мисс, мы не дремлем. Эти-то сами пришли, сами от всего отказались – пить там, курить, лентяйничать, – а вот поди ж ты, только и ждут, чтоб обхитрить.

– Подкупить не пытались?

– Нет, мисс. Сразу видят: я не из таковских.

– Значит, вы не возьмете денег, если брат?..

– Кто, я? Да чтобы я предал честь, если вы меня понимаете!..

– Сколько бы он ни предложил, я дам вдвое больше. Очень важно уберечь его от искушений. Надеюсь, вы не обидитесь…

– Нет-нет, мисс! – сказал сержант, хрустя соблазнительной бумажкой. – Не надо бы.

– Я знаю. Но лучше возьмите! С моим братом столько хлопот…

– Для того и служим, мисс. За то нам и деньги платят. Да и какие хлопоты, раз уж он под замком? Не беспокойтесь, мисс. Он тут у нас другим человеком станет. Мы…

Долли вскрикнула. Из окна высунулись голова и плечи доктора Твиста, и жужжание насекомых прорезал крик:

– Фланнери!

– Здесь, сэр.

– Идите сюда. Вы мне нужны.

– А вы не ходите, мисс, – посоветовал заботливый сержант. – Мало ли что… Одно слово – нервотик.

5

Минут через пять Долли все-таки заглянула к Твисту и не обнаружила следов буйства. Стол был цел, ковер – не потревожен, стулья стояли на своих местах, даже стекла на картинах не были разбиты. Несомненно, все прошло по плану или, как сказал бы сержант, тихо-мирно.

– Порядок? – осведомилась Долли.

– Ага, – ответил Шимп, но голос у него слегка вздрогнул.

Только он из всех предметов выглядел неважно: позеленел – и время от времени дергался. Живя вне закона, он не любил бесчинств и относился с брезгливостью к побочным продуктам своего ремесла. Усыплять приличных людей – это уж бог знает что; только напор Мыльного подвиг его на такое дело. Словом, он позеленел и дергался при неожиданном звуке.

– Как все прошло?

– Ну, я сделал, что просил Мыльный. Поговорили о счете, я немного скостил, а там и говорю: «Не хотите ли выпить?» Накапал незаметно этих капель, когда он отвернулся, они сперва не подействовали…

– Вот-вот. Не действуют, ты пошевелишься, и тут – бенц! Как будто обухом огрели. Во всяком случае, так говорят.

– Ну, значит, он пошевелился. Упал – и лежит. – Шимп дернулся. – Ты не думаешь… То есть ты уверена, что эти капли?..

Долли презрела мужскую трусость.

– Конечно, уверена. Я что, убийца какой-нибудь? Ничего с ним не будет.

– А вид был дохлый. Будь я страховым обществом, сразу бы выплатил деньги.

– Проснется, голова поболит – и все, порядок. Где ты жил, что не знаешь, как эти капли действуют?

– Я такими делами не занимаюсь, – добродетельно сказал Шимп. – Видела бы ты, как он шлепнулся, тоже бы не обрадовалась. Одним словом, труп.

– Приди-ка в себя!

– Я в себе, спасибо.

– Ну, еще в кого-нибудь. Выпей, что ли!

– Это мысль, – признал Шимп.

Дрожащей рукой он вполне успешно налил себе виски с содовой.

– Что ты сделал с останками? – спросила Долли. Доктор Твист, поднесший бокал к губам, поставил его на стол. Он не любил таких шуточек.

– Ты не могла бы выбрать другое слово? – поинтересовался он. – Хорошо тебе говорить, а я боюсь, что ему крышка.

– Да брось! Очухается, и все.

– В этом мире или в том?

– Лучше выпей и еще смешай, – посоветовала Долли. – Поменьше содовой!

Доктор Твист послушался ее, и ему полегчало.

– Чего ты разохался? – продолжала склонная к оптимизму гостья. – Я вижу, и чихать перестал.

– Да, вроде бы.

– Жаль, не вчера. Тогда обошлись бы без этих хлопот. Говорят, ты так расчихался, что весь дом смотрел, кто это идет по лестнице.

Шимп задрожал.

– Меня видели?!

– А то! Мыльный не сообщил?

– Я плохо разобрал, что он порет. Что же мы будем делать, а?

– Не трясись. Теперь пойдет легче. Останки – у нас…

– Я бы попросил!

– Ну, этот тип – у нас, опасности нет. Кстати, что вы с ним сделали?

– Фланнери отнес его наверх.

– Куда именно?

– В такую комнату. Видимо, бывшая детская. На окнах – решетки.

– А как дверь?

– Прочная, дубовая. Неплохо строили эти старинные дома. Знали свое дело. Такую дверь слон не выбьет.

– Это хорошо. Теперь слушай, Шимп. Мы… – Она встрепенулась. – Что там?

– Где? – спросил Шимп, подскочив на стуле.

– В коридоре. Пойди посмотри.

Доктор Твист с превеликой осторожностью подкрался к двери и распахнул ее. За ней никого не было. Тем временем пальчики Долли появились на миг над оставленным бокалом.

– Прости, – сказала она. – Послышалось.

Шимп вернулся к столу, все еще волнуясь.

– Ах, зря я в это ввязался! – посетовал он.

– Я добром прошу, – сказала Долли, – не канючь! Что мне, погладить тебя по головке? Ввязался, потому что хотел. Получишь шестьдесят пять процентов, совсем обчистил нас с Мыльным. Так чего рыпаешься? Вроде ты в порядке пока что.

Твист собирался спросить, почему она это добавила, но у него были более насущные вопросы.

– Что теперь будете делать?

– Вернемся в Радж.

– И заберете… это?

– Да. А потом смоемся.

Программа ему понравилась. На радостях он схватил бокал и выпил до дна.

– Я думаю, – предположил он, – старичка Мыльный усыпил?

– Уж не иначе.

– А если случая не было? – снова занервничал Шимп.

– Случай всегда представится. Тебе ли не знать!

Шимпу это польстило. Он засмеялся и кивнул.

И тут же то ли потолок, то ли железная балка, то ли что-то еще ударило его по черепу. Он стоял у стола, но вдруг упал на колени и медленно сполз на пол. Долли сразу поняла его слова насчет страховки. Об Александре Твисте, в самом лучшем случае, можно было сказать, что лежал он тихо. Все-таки охнув, Долли взяла подушку и подложила ему под голову.

Лишь после этого она подошла к телефону и нежным голосом попросила соединить ее с Радж-Холлом.

– Мыльный?

Он отозвался сразу. Видимо, сидел, прильнув к аппарату.

– Слушай, лапочка!

– Да, золотко?

– Все в порядке.

– С этим типом?

– Угу. И с Шимпом.

– То есть как?

– А так. На что он нам? Шестьдесят пять процентов, это надо же! Капнула то-се, лежит себе, аки агнец. Подожди минутку! Так. Ну, все.

– В чем дело, куколка? Ты что-то услышала?

– Нет. Я увидела букет лилий и сунула одну ему в руку. Как-то естественней. Теперь слушай. Я еду в Лондон, в «Бельведер». Бери сумку и езжай туда же. Ясно?

– Но, лапочка…

– Что такое?

– Как я ее увезу?

– Ну, знаешь! Когда я уезжала, большая машина стояла в этом дворе. Наверное, и сейчас стоит. Забери сумку и скажи шоферу, что старикан его зовет. Потом садись за руль и бери курс на Бирмингем. Там машину оставь и пересядь в поезд. Вроде бы просто?

Мыльный долго молчал. Видимо, восхищение лишило его дара речи.

– Лапочка, – выговорил он, – что б я без тебя делал? Скажу тебе…

– Ладно, позже, – прервала его Долли, – мне некогда.

1

Мыльный положил трубку и вышел из кабины, готовый к подвигу. Как все хорошие мужья, он считал свою жену и образцом и, скажем так, музой. Отирая красивый лоб – в кабине было жарко, – он немного постоял, обдумывая план кампании.

Собираясь бежать, как ошпаренный кот, благоразумный человек сперва заготовит линию отступления. И мистер Моллой пошел проверить, на месте ли машина.

Она была на месте. Садись – и езжай.

Ну хорошо. Но самое сложное не это. Капли притаились в кармане, однако проку от них нет, пока они не переместились в мистера Кармоди. А как это сделать?

Подсунуть эти капли – дело тонкое, да и сложное. Очень многое зависит от партнера. Прежде всего он должен что-то пить. В лечебнице препятствий не было. Все шло как по маслу. А вот здесь, в Радж-Холле, будет потруднее.

Нельзя же, в конце концов, насильно поить хозяина в половине двенадцатого! Может, он не пьет до ленча, а тогда дворецкий рядом крутится. И вообще, этот ленч еще часа через два, если не больше, а тут вся суть – в скорости.

Мистер Моллой, беззвучно стеная, вышел в сад, чтобы обдумать проблему, и как раз осознал, что это ему не под силу, когда увидел исключительно приятное зрелище. Мир засиял снова, птицы запели.

Увидел он ров, на нем – ялик, а в ялике – мистера Кармоди с удочкой в руке.

С эстетической точки зрения розоватая рубаха и мятая шляпа, которую давно пора отдать достойным беднякам, не так уж привлекательны, но Мыльному они представлялись несказанно прекрасными. Он рыбу не удил, но знал рыболовов. Они – маньяки. Ни землетрясения, ни мор, ни крах династии не оторвут их от любимого дела. Лестер Кармоди с удочкой практически равен Лестеру Кармоди, наполненному до краев самыми лучшими каплями. Можно сказать, что он – в ином мире.

– Клюет? – радостно спросил Мыльный.

– Ы… ы… ы… – донеслось с ялика.

– Так держать! – воскликнул благожелательный гость.

И, бодро помахав рукой, поспешил к дому. Все стало просто, и ребенок бы справился, если у этого ребенка есть чем вскрыть шкаф.

– Я птицам скажу, – пел Мыльный, входя в холл, – и пчелам скажу, и цвета-ам…

– Да, сэр? – почтительно спросил Стергис, возникая невесть откуда.

– Деревьям скажу, что я их лю-ю-блю… – продолжил было гость, но вдруг осекся. Всегда смутишься, если застанут за пением, но, кроме того, как сказал бы Стергис, он замер. Судите сами, вот – никого не было, и вот, на тебе, дворецкий! Хранитель Радж-Холла навряд ли пользовался люками, но иначе его появления не объяснишь.

Однако рядом с буфетом Мыльный заметил дверь, прикрытую зеленой бязью. Видимо, из-за нее Стергис и выскочил.

– Ничего-ничего, – сказал мистер Моллой.

– Я думал, вы звали, сэр.

– Нет, не звал.

– Прекрасная погода, сэр.

– Великолепная.

Мыльный тупо смотрел на дряхлого слугу. Мир снова окутала тьма, и он опять подумал, какая пропасть отделяет замысел от исполнения.

Казалось бы, взломай шкаф, пока хозяин удит этих щук или там угрей, бери сумку – и привет! Смело, красиво, в полном смысле слова – величественно. А дойдешь до мелочей – и заметишь, сколько тут препон.

Начнем с шума. Как тут управишься тихо? На первый же звук из-за зеленой двери явится этот братец Мафусаила.

– А, черт! – сказал Моллой.

– Простите, сэр?

– Нет, ничего. Я думаю.

Действительно, он думал и кое до чего додумался. Мы знаем, что в тяжкие минуты наш разум сбрасывает куртку, засучивает рукава и обретает невиданную силу. Быть может, если бы проблема встала за столом, в беседе, мистер Моллой бы спасовал. Но сейчас он с рекордной скоростью нашел решение. Если без шума не обойдешься, надо поднять шум.

Хорошо, а какой? Треск дерева. Когда же дерево трещит? Когда столярничают. То есть как? А так, что-нибудь мастерят. Что? Ну, домик для кроликов. Предположим, у вас есть дочь, которая в порыве чувств решила их завести. Собственно, она могла их тут видеть. Он сам их видел где-то в парке.

Неплохо, неплохо. Теперь посмотрим, съест ли это Стергис. Мир делится на два разряда людей: когда вы говорите в одиннадцать утра, что собираетесь делать кроличью клетку, одни поверят, другие – нет. Ископаемый служитель принадлежал скорее к первому разряду. Судя по всему, он поверит чему угодно.

– Знаете что? – спросил Мыльный.

– Нет, сэр.

– Моя дочь хочет, чтоб я смастерил клетку для кроликов.

– Вот как, сэр?

Мыльному полегчало. Дворецкий не усомнился, скорее уж – обрадовался, словно получил из дому хорошие вести.

– Есть у вас какой-нибудь ящик и топор?

– Конечно, сэр.

– Тогда принесите их.

– Сейчас, сэр.

Дворецкий исчез за зеленой бязью, а Мыльный пока что рассмотрел шкаф. Ничего особенного, с одного разу откроешь. Это хорошо. Да, он мыслитель, но если надо, может стать и деятелем.

Послышался шум. Вернулся Стергис с ящиком и топором, словно Ной, загружающий ковчег.

– Пожалуйста, сэр.

– Спасибо.

– В детстве я тоже держал трусиков. Ой, сколько их было! Трусиков и белых мышей, я их очень любил. И головастиков, те в банке.

Он, улыбаясь, прислонился к стене, и Моллой понял, что последний из викторианцев собирается беседовать. Вероятно, ему показалось, что у Мыльного – салон.

– Не хочу вас задерживать, – заметил тот.

– Что вы, сэр! – успокоил его дворецкий. – Я не занят. Серебро почистил, очень рад теперь побеседовать. Могу кое-чем помочь, я эти клетки делал. А вы, сэр? Да, много я их сделал в свое время.

Тоска и отчаяние охватили Моллоя. Слова вылетали из дворецкого, как летучие мыши из амбара. Говорил он о кроликах своей юности – об их повадках, обычаях, вкусах. Быть может, тому, кто интересуется кроликами, но ленится открыть энциклопедию, это принесло бы пользу, Мыльный же бесился, приближаясь к кровожадным помыслам. Ему припомнилось, что топором не только рубят дерево. Словом, Англия трепетала на опасной грани. Она могла лишиться старейшего из дворецких.

Стергис тем временем перешел к сравнительно зрелым годам. Даже если бы Моллой был повнимательней, рассказ вряд ли тронул бы его, ибо речь шла о каком-то знакомом, который держал кроликов, и ясности ее мешало то, что дворецкий именовал их трусиками, а по странной случайности знакомый звался мистер Трусе. По-видимому, Трусе так нежно любил трусиков, что поселил их в спальне. В конце концов его жена утопила их в пруду, и он никогда ее не простил, поскольку трусики были ему дороже, чем миссис Трусе.

Тут Стергис остановился, видимо – ожидая замечаний.

– Да? – сказал Мыльный, тяжело дыша.

– Да, сэр.

– В пруду?

– В пруду, сэр.

Слово это, как «Сезам, откройся», задело какую-то струну в сознании мистера Моллоя.

– Ах да! – сказал он. – Совсем забыл. Мистер Кармоди на пруду.

– Это ров, сэр.

– Хорошо, во рву. Как бы то ни было, он просил передать, чтобы вы принесли ему что-нибудь выпить.

Стергис-повествователь мгновенно преобразился в Стергиса-хранителя. Маниакальный блеск угас в его глазах.

– Сию минуту, сэр.

– Я бы на вашем месте поторопился. Он просто язык вывалил.

Оставшись один, Мыльный не мешкал. Со всей накопленной силой он опустил топор. Дверца треснула. Шкаф открылся.

Нажав кнопку (внутри была лампочка), мистер Моллой заглянул в него – и отшатнулся. На устах его трепетали те самые слова, которым поневоле научишься в определенных сферах Нью-Йорка, Филадельфии и Чикаго. В шкафу были: старый плащ, две шляпы, ржавая клюшка, шесть крокетных шаров, брошюра о скотоводстве, три зонтика, местный журнал за ноябрь прошлого года, мышь, башмак, запах яблок – но не сумка. Ни сумки, ни сака, ни чемодана Мыльный не обнаружил.

2

Надежде нелегко покинуть наше сердце. После первого удара почти все мы начинаем уговаривать себя, что все не так уж плохо. Вот-вот, думаем мы, прибудет какая-то разгадка и мы увидим дело в новом свете. Так и Мыльный. Пробормотав те выражения, которые и были уместны, он немного приободрился.

В сущности, подумал он, утром они с хозяином не беседовали. Если тот решил спрятать сумку в другое место, он просто об этом не сказал. Быть может, обзывая Лестера Кармоди жирным, пучеглазым, подлым и мордатым Иудой, Мыльный ошибался. Словом, немного поутихнув, гость вышел из дома и направился к воде.

В саду ему повстречался Стергис с пустым подносом.

– Должно быть, вы не поняли мистера Кармоди, сэр, – сказал он сердечно, как говорит один любитель кроликов с другим их любителем. – Он не просил принести ему напитков, но вышел на берег и отдал им дань. Сейчас он в лодочном сарае.

Там он и был, что-то пил из стакана, развалившись на подушках своего ялика.

– А вот и вы, – заметил мистер Кармоди. Мыльный подошел поближе. То, что он собирался сказать, не кричат издалека.

– Да уж, – осторожно проговорил он, – все утро пытаюсь с вами потолковать, но рядом крутится полицейский.

– А в чем дело? – поинтересовался хозяин. – Я вот поймал двух окуней, хариуса и леща.

И он с удовольствием допил свой напиток.

Мыльный чуть не послал к черту леща, окуней и хариуса, но вовремя сдержался. Как когда, подумал он, а теперь нужна дипломатия.

– Слушайте… – начал он.

– Да?

– Вам не кажется, что этот шкаф – не очень надежное место? Еще кто-нибудь заглянет.

– Почему вы так думаете?

– Просто в голову пришло.

– А я было решил, что вы туда сами заглянули.

Мыльный облизал пересохшие губы.

– Вы же его заперли!

– Запер. Но когда вы послали ко мне дворецкого, я, грешным делом, подумал, что вы хотите туда залезть.

В наступившей тишине послышались странные звуки, словно бак протекает, что ли, и Мыльный с ужасом увидел, что хозяин зашелся от хохота. Его солидное тело тряслось, как желе. Глаза он закрыл и почему-то качался то вправо, то влево. С губ его срывались те же звуки.

Надежда, поддерживающая Мыльного, была не очень сильна, она и родилась еле живой, а тут испустила дух.

– А-ха-ха-ха! – завершил свои действия мистер Кармоди. – Ха-ха!

– По-вашему, это смешно? – осведомился Мыльный.

– Да, – отвечал хозяин. – Хотел бы я видеть вашу физиономию, когда вы туда заглянули!

Мыльный молчал. Он знал, что дело плохо. За стенами сарая сияло солнце, но не для него.

– Я вас сразу раскусил, мой милый, – со вкусом продолжал Кармоди. – Ну, не совсем сразу, а с тех пор, как я послал запрос в Нью-Йорк и получил ответ, что финансиста Т. Дж. Моллоя там не знают.

Мыльный горестно глядел на цветы и деревья, и они ему не нравились. Природа, видите ли, расстаралась, а какой от нее прок?

– Потом, – не унялся хозяин, – я проходил мимо окна и слышал вашу беседу с друзьями. В следующий раз, очень вам советую, закрывайте окно и говорите потише.

– Э? – сказал Мыльный и ничего лучшего придумать не мог. Он был сражен, а сраженные люди не мастера блестящих реплик.

– Конечно, – сообщил мистер Кармоди, – я огорчился, что не получу миллиона или там двух. Но! – назидательно произнес он. – Существует страховка. Для вас со Швабом или с Пирпонтом – сущие пустяки, а для меня – вполне сносная сумма.

– Да? – проговорил Моллой. – Надеетесь на страховку?

– Вот именно.

– А почему вы думаете, что я не настучу их агенту?

– Простите?

– Возьму и скажу, что это вы и украли.

Мистер Кармоди спокойно улыбнулся:

– Ну что вы! Где ваш здравый смысл? Да вы же сами вляпаетесь, дальше некуда. Словом, рассчитываю на молчание.

– Э?

– Да-да.

И Мыльный, немного подумав, с ним согласился.

– Я тут назначил вознаграждение, – рассказал ему мистер Кармоди, неспешно вытаскивая ялик. – Тысячу долларов тому, кто найдет вещи. Очень советую, попробуйте. Ну, не буду вас задерживать. У вас, несомненно, куча дел.

Ялик выполз на солнце, и стены сарая скрыли от взоров этого жирного гада без совести и чести. Вскоре раздался радостный плеск. Что бы ни чувствовал гость, хозяин был в ударе.

Вот она, английская знать, думал раздавленный Моллой. Должны бы давать пример, а где он? Нет, Великобритании не остаться великой державой. Хорошо хоть, что американцы сбросили ее иго. С тех пор как маленький Томас спалил себе брови 4 июля, он не думал об этом событии; но сейчас, повстречай он генерала Вашингтона, непременно бы пожал ему руку.

Медленно брел он по солнечному саду. Мысли о том, что Америка порвала отношения со страной, порождающей Лестеров Кармоди, быстро теряли очарование. Нужно было что-то другое – то, что, по слухам, избавляет от слабости, усталости, тревоги, уныния, отчаяния, нервного истощения, или, если хотите, неврастении и депрессии. Всем этим он страдал, особенно нервным истощением, и появление Стергиса ему не помогло. Он не сбежал, но показал всем своим видом, что не намерен беседовать о кроликах.

Однако и Стергис вроде бы подзабыл их, тревожась о другом.

– Простите, сэр, – осведомился он, – вы не видели мистера Джона?

– Кого-кого?

– Мистера Джона, сэр. Мистера Кэррола. Племянника мистера Кармоди.

– А! Он уехал с моей дочерью.

– Надолго, сэр?

Это Мыльный знал.

– Да, надолго.

– Понимаете, сэр, когда я относил напитки мистеру Кармоди, он поручил мне взять у шофера квитанцию.

– Какую квитанцию?

Стергис с удовольствием объяснил. Он уж испугался, что беседа кончится слишком скоро, но вот мистера Джона искать не надо, а гость сам задал вопрос.

– На сумку, сэр, которую наш шофер отвез в камеру хранения. Утром, сэр, на станцию, в Вустер. Болт, это шофер, сообщил мне, что передал ее мистеру Джону.

– Что?! – закричал Мыльный.

– По-видимому, мистер Джон не отдал ее мистеру Кармоди. Но беспокоиться не о чем. Как клетка, сэр?

– Клетка?

– Для трусиков, сэр.

– Что?

Стергис заметил, что его собеседник какой-то странный.

– Вам нехорошо, сэр?

– Э?

– Принести вам чего-нибудь выпить?

Мыльный судорожно кивнул.

– Сию минуту, сэр.

Мыльный ощутил, что мозги бушуют у него в голове, словно океан. Вот что надумал старый мошенник! Камера хранения. Если бы обстоятельства допускали хоть какую-то беспристрастность, можно было бы восхититься. Да, лучшего места не придумаешь.

Мысли эти полностью сменились печальнейшим из упражнений – гаданием на тему «О, если бы!». Знай он, что квитанция у Джона…

Однако и эти мысли прервались. Он был человек практичный. Что гадать, надо действовать! Хорошо, а как? Конечно, не очень приятно лишний раз видеть Шимпа, но придется съездить в этот «Курс», все ему рассказать и с его помощью добыть у Джона квитанцию.

Мыльный приободрился. А может, подумал он, если выехать сейчас же, он застанет обоих в объятьях сна? Тогда вообще легче легкого ее вытащить.

Так, выехать сразу. Для этого нужна хозяйская машина. Она стоит у конюшенного двора. Много лет Мыльный не бегал, но тут припустил вовсю, словно ему снова двадцать с небольшим.

Когда, тяжело отдуваясь, он обогнул дом, он увидел, как она исчезла в этом самом дворе.

– Эй! – крикнул он из последних сил.

Машина скрылась, а Мыльный доплелся до ворот как раз вовремя, чтобы увидеть, как Болт запирает гараж и кладет ключ в карман.

Надо сказать, Болт был прекрасен. Он сверкал на солнце, да и кто не засверкает, если он в новой шляпе, воскресном костюме и таких ботинках, которые можно принять за осколки солнца? В петлице алела гвоздика. Поистине, он бы задал тон приему в Букингемском дворце. На Мыльного он взглянул с интересом:

– Бегали, сэр?

– Ма-ши-на! – прохрипел Мыльный.

– Только что запер. Мистер Кармоди меня отпустил на свадьбу. Племянница, знаете, жены.

– Мне машина нужна!

– Я ее запер, сэр, – медленно и отчетливо повторил Болт. – Мистер Кармоди меня отпустил. Племянница моей жены выходит замуж в Аптон-Снодсбери. Ничего денек, – прибавил он, взглянув на небо с той долей восторга, которую могут позволить себе шоферы. – Есть такая примета: хорошая погода – к счастью. Вообще-то все врут. Вот мы с женой венчались, лил истинный ливень, а живем лучше некуда. Да, если рассудить, некуда. Всякое бывало, но, как говорится, в общем и целом…

Мыльный заподозрил, что слуг в английских усадьбах выбирают за говорливость. Дворецкий, если зазеваешься, будет рассказывать о кроликах; шофер, видимо, начал свое жизнеописание. А каждая секунда – на счету.

– Мне нужна машина, – сказал он. – Я должен поехать в лечебницу. Поведу сам.

Шофер мгновенно преобразился. До сих пор он вел себя так, словно встретил старого друга и решил с ним покалякать; но тут он воззрился на Мыльного с истинным ужасом.

– Поведете? – переспросил он. – Эту машину?

– Да. А что такого?

Болт судорожно глотнул и вроде бы пришел в себя. С непосвященными, решил он, нужно быть терпеливым. Они не ведают, что творят. Когда они спокойно предполагают повести недостойными руками такую машину, они не хотят никого оскорбить. Просто – не ведают.

– Боюсь, сэр, вы ошибаетесь, – с мягким укором сказал он.

– Вы думаете, я не умею водить машину?

– Умеете, сэр, но не такую. Это «декс-майо». Мистер Кармоди доверяет ее только мне.

– Но мне нужно к Твисту! По делу.

Шофер немного подумал. Человек он был добрый и любил помочь ближнему.

– Знаете что, сэр, там в гараже мой велик. Берите, если нужно. Заржавел немного, но до «Курса» довезет.

Мыльный заколебался, подозревая, что велосипед вышел из строя в его детстве; но что поделаешь? Если ты в отчаянии, ты обречен на отчаянные поступки.

– Тащите его сюда! – выговорил он.

Болт притащил велосипед. Мыльный снова заколебался.

– Вот это?

– Это, сэр.

Велосипед напоминал тех котов и попугаев, которые близко соприкоснулись с мирским злом. Руль его заворачивался вверх, спиц не хватало, педали были бесстыдно обнажены. Опасная штучка, еще укусит.

– Хм… – сказал Мыльный. – М-да…

Тут он вспомнил, как важна его миссия, и проговорил, чуть дрожа:

– Ну ладно.

Он влез на велосипед, смело выехал за ворота и исчез из вида. Болт, стоящий у ворот, только один раз услышал «Ой!».

Шоферы не смеются, но иногда улыбаются. Болт улыбнулся. Велосипед кусал и его.

3

В двадцать минут первого дворецкий Стергис, мирно прикорнувший в своей комнате, был разбужен телефонным звонком. Он огорчился, так как хотел отдохнуть. Посудите сами – бессонная ночь, полицейский в доме, недоразумение с напитками, нет, даже два (сперва мистер Моллой сказал, что мистер Кармоди хочет пить, и ошибся, а потом сам попросил пить и исчез). Наконец, с этим шкафом. Мистер Моллой стал мастерить клетку, бросил ее и разрубил шкаф. Все это было очень странно, и Стергис, человек привычки, совсем измотался.

Подойдя к телефону, он услышал мелодичный голос:

– Это Радж-Холл? Можно попросить мистера Кэррола?

– Мисс Уиверн? – догадался дворецкий.

– Да. Это вы, Стергис? Что с мистером Кэрролом? Я его жду полчаса. В чем дело?

– Я его с завтрака не видел. Насколько я понимаю, он уехал куда-то с мисс Моллой.

– Что?!

– Да, мисс. Довольно давно.

– С мисс Моллой? – переспросил голос как-то глухо.

– Да, мисс.

Голос помолчал.

– Он не сказал, когда вернется?

– Нет, мисс. Но, насколько я понял, собирается вернуться поздно.

Голос опять отключился.

– Да?

– Да, мисс. Передать ему что-нибудь?

– Нет, спасибо… Нет… Не важно.

– Очень хорошо, мисс.

Стергис вернулся к себе. Пэт, повесив трубку, вышла в сад, плотно сжав губы.

Путь ей переползла улитка. Она на нее не наступила по доброте душевной, но посмотреть – посмотрела. Если бы этот взгляд достиг Джона, как и предполагалось, он бы прожег его насквозь.

Подойдя к калитке, Пэт оперлась на нее и стала глядеть вдаль.

1

Беседуя с доктором Твистом, Долли предположила, что, очнувшись, Джон ощутит головную боль. События показали, что она наделена даром пророчества.

Как все, кто ценит физическое здоровье, Джон был воздержанным человеком, но иногда, очень редко, позволял себе расслабиться, – скажем, в день совершеннолетия, в день лодочных гонок, особенно в день университетского матча, когда он впервые сыграл в оксфордской команде и способствовал одной из ее блистательнейших побед. Всякий раз он изменял своей воздержанности, и всякий раз просыпался наутро в тоске и горе, да еще с головной болью. Однако что эта боль по сравнению с нынешней!

Он смутно осознавал, что с ним случилось что-то странное. Почему-то он очутился в незнакомой комнате, причем в постели, но не мог толком разобраться в событиях и тихо лежал, всеми силами стараясь, чтобы голова у него не треснула.

Когда наконец он поднялся со всевозможной осторожностью, он первым делом заметил, что солнце опустилось и светит прямо в зарешеченное окно. Воздух, проникавший в то же окно, был по-вечернему прохладен.

Поэты сказали немало об этом времени суток, но Джон не умилялся и не восхищался, он просто был удивлен. Из Раджа он выехал вскоре после одиннадцати, а тут – скоро вечер!

Чувствуя себя как Рип ван Винкл[24], он подошел к окну. Прохладный воздух так освежил его несчастную голову, что он смог размышлять и делать выводы. Последним, что он помнил, был стакан, который протягивал ему доктор. По-видимому, в стакане таилась причина его бед. Он, знаток детективов, дал опоить себя сонным зельем.

Горькая мысль, но он не стал на ней задерживаться, понимая, что если не утолить нестерпимой жажды, он просто сгорит изнутри. На умывальнике стоял кувшин; подойдя к нему, он обнаружил там воду. Подумав немного о том, сколько он выпьет одним махом, Джон приступил к делу. Только после этого он вернулся к размышлениям.

Потрогав ручку, он понял, что заперт. Решетки на окнах он увидел сразу. Отсюда следовало, что он просидит тут, пока его кто-нибудь не выпустит.

Сперва он расстроился. Нет, до чего же глупо! Неужели Твист полагает, что в мирном Вустершире можно запереть человека навсегда?

Потом он догадался, что глупости здесь немного. Этому гаду нужно выиграть время, пока он скроется с добычей. Чем дольше Джон тут просидит, тем Твисту выгодней.

Джон снова подошел к двери и почти сразу убедился, что от нее ничего ждать нельзя. Прочный дуб ничем не выбьешь.

Исследовал он и окно. Решетки тоже были прочные. Значит, остается кричать. И он закричал.

Шаг этот был неразумен. Голова чуть не отвалилась. Прижав виски, он удержал ее и медленно побрел к постели. Там он полежал, пока невидимая рука наотмашь била по черепу.

Наконец мучения кончились. Он опять встал и дошел до кувшина, в котором видел теперь своего лучшего друга.

Он как раз заканчивал новый, еще больший глоток, когда заметил углом глаза, что в окне появилась чья-то голова.

– Эй! – сказала она голосом, напоминающим те звуки, которые производит платформа, груженная стальными болванками, когда проезжает по булыжнику. – Я вам чайку принес.

2

Голова оказалась рыжей, с большими усами, искусно загнутыми вверх. Плечи были квадратные, глаза – как у крупной креветки. Словом, всякий мог узнать в пришельце образцового сержанта. Если он не спустился с неба, что у сержантов не принято, то стоял на стремянке.

Да, славный Фланнери, рискуя жизнью, долез до окна, чтобы посмотреть, как там узник, и принести ему чашечку чаю.

– Эй вы, берите! – сказал он.

Он опоздал. Джон уже выпил чуть ли не кувшин воды, и, как ни жаль, места не осталось. Но поскольку больше всего он нуждался в общении, он охотно подошел к окну.

– Кто вы такой?

– Фланнери фамилия.

– Как я сюда попал?

– Это туда?

– Вот именно.

– Я вас притащил.

– Вот как, вы? А ну отоприте дверь!

Сержант покачал головой:

– Не орите, молодой человек, и не дурите. Выпейте лучше чайку. Пили б его раньше, не дошли бы до такой… ы… кондиции.

– Вы дверь откроете?

– Нет, не открою. Никто вас не выпустит, пока мы вас не обследуем. Мало ли что!

– Слушайте, – сказал Джон, подавляя желание ткнуть в человека чайной ложкой, – не знаю, кто вы такой…

– Фланнери фамилия. Старший сержант.

– …но не верю, что вы в этом замешаны.

– А то как же! Я ас-сис-тент доктора Твиста.

– Да он же преступник.

Сержант скорей огорчился, чем рассердился.

– Ну-ну, что вы это! Вы бы… ы… повежливей. Грубость, она только вредит.

– Он обокрал наш дом! А вы меня тут держите!

– Да? Какой же это дом?

– Радж-Холл.

– В жизни не слышал.

– Под Раджем. Отсюда – двадцать миль. Усадьба мистера Кармоди.

– Это который у нас лечился?

– Да. Я его племянник.

– Вон как, племянник?

– Да.

– Прям и племянник!

– Что вы имеете в виду?

– А то, – с удовольствием сказал сержант, снимая одну руку с решетки, чтобы подкрутить усы, – что я его племянника знаю. Высокий такой, тощий, очень симпатичный. Приезжал дядю навестить.

Джон заскрежетал зубами.

– Это другой!

– Вон как, другой?

– Мой двоюродный брат.

– Вон как, брат?

– Его зовут Хьюго.

– Хьюго?

– Вы что, попугай? – закричал Джон.

– Нет, сэр, – отвечал сержант с достоинством, – я не попугай. Я ас-сис-тент доктора Твиста в лечебнице «Курс на здоровье!». Смотрю за пациентами, не даю курить, слежу, чтобы гимнастику делали. А главное, я уже барышне сказал, знаю все эти хитрости. Она мне так и говорила: «Старший сержант, этот несчастный кошкин сын будет вам заливать, что он наследник а-ри-сто-кра-ти-ческой семьи. Вы уж мне поверьте, старший сержант». А я ей и скажи: «Мисс, меня он не проведет. Эгберта Фланнери? Да ни в жизнь. Я их, слава Богу, навидался». Ну, она на это: «Старший сержант, мало на свете таких людей, а то бы он был куда лучше, – он помолчал и, почувствовав, что чего-то недостает, прибавил: – …старший сержант».

Джон схватился за голову:

– Барышня? Какая барышня?

– Сами знаете. Которая вас привезла, вот какая.

– Привезла?

– Это уж точно. И мне оставила.

– Оставила вам?

– Ну-ну, сэр! Вы что, попугай?

Джон был слишком занят, чтобы оценить лучшую остроту, на какую только способен старший сержант регулярных войск. Если его заперли в этой жуткой комнате по наущению Долли Моллой, тогда, как ни странно, Долли Моллой связана с темными делишками Твиста. Сомнений нет.

– То есть… – начал он.

– То есть ваша сестрица. Она вас в машине привезла.

– Что? Это моя машина!

– Ну-ну, не будем! Я сам видел, как она ее вела. Помахала мне. – Он подкрутил усы, и голос его стал помягче. – Да, сэр! Повернулась и так это помахала.

Джон не ответил. Он не мог говорить. Для страхового общества двухместная машина – пустяк, то ли дело сокровища Радж-Холла, но для него, для Джона, это был тяжелый удар. Он ее любил. Он лелеял ее, мыл, смазывал, словно малютку дочь. И ее угнали.

– Выпустите меня! – закричал он. – Немедленно!

– Нет, сэр. Я обещал вашей сестрице…

– Какая сестрица! Да поймите вы…

– Я вас очень даже понимаю. – Он секунду помолчал. – Барышня, – мечтательно продолжал он, – говорила, что вы попробуете… это… меня подкупить…

Джон не отвечал. Его машину! Угнали!

– И кого, меня! – возбудился Фланнери. – Подкупить, значит, чтоб я вас выпустил.

– Не беспокойтесь, – процедил Джон, – у меня нет денег.

Они помолчали. Потом сержант сказал: «Хо!» – и они помолчали снова.

Наконец сержант назидательно заметил:

– Я чему удивляюсь? Что молодой человек с такой сестрицей пал, это самое, ниже зверей полевых. Одно дело – пить в удовольствие, другое – вот так надраться. Видели бы вы, какая печень у пьяниц, мигом бы задумались, а не тратили зря деньги. Следили бы за собой, держались, это самое, в руках – в золоте бы купались. Трать – не хочу! – Он вздохнул. – А чаек-то холодный.

– На что он мне?

– Тогда – ухожу. Если чего надо, звоните. Никто не отзовется, хо-хо!

Он осторожно слез со стремянки, укоризненно покачал головой и исчез из вида.

Джон об этом не жалел. Теперь он не нуждался в общении. Лучше посидеть одному, подумать, хотя мысли, прямо скажем, не радуют. Злодейства Моллоя с дочерью поражали его. Вот бы увидеть этого Томаса Дж…

Он его и увидел. Сквозь решетку можно было обозреть немалый кусок дороги. По этой дороге, вверх, с большими мучениями ехал мистер Моллой.

Вытянув шею, Джон смотрел пылающим взором на то, как велосипед, освободившись от страдальца, тут же укусил его педалью за ногу. Издали не был слышен крик, но было видно лицо – малиновое, припорошенное пылью, искаженное от боли.

Джон вернулся к кувшину и попил воды. Зрелище хоть ненамного, но утешило.

1

Оставив Джона, старший сержант Фланнери отправился в комнату, которую именовал канцелярией, чтобы отдать рапорт. Пришел он туда через несколько минут после того, как начальник очнулся. Д-р Твист открыл глаза и встал на подкашивающиеся ноги, когда его ассистент напомнил узнику, что чай остыл.

Прежде всего, как и Джон, Шимп ощутил головную боль. Потом он попробовал выяснить, где он. Разум понемногу прояснялся. Он понял, что находится в Англии, потом, постепенно, дошел до лечебницы и до кабинета. Тут все встало на свои места. Держась одной рукой за стол и не выпуская из другой лилию, он думал о свойствах миссис Моллой.

В эту минуту и вошел сержант, предварительно постучавшись.

Шимп сильнее вцепился в стол. Чувствовал он себя так, словно видит спичку, приближавшуюся к пороху. Сержант открыл рот, и его начальник догадался, как воздействует зычный голос на людей, у которых болит голова.

– Хр-мн-хр-хр… – начал Фланнери, и Шимп с пронзительным криком хлопнулся в кресло, глядя на ассистента безумным взором.

Тот заметил эти симптомы.

– Ы! – сказал он. – Чего-то вы, как говорится, не в форме.

Шимп уронил лилию. Если прижать ладони к глазам, все-таки полегче.

– Я вам скажу, в чем дело, сэр, – продолжил сержант. – Простуда внутрь перешла. Из головы, значит, в кишки. Приняли б вы одуванчик с хмелем…

– Пошел вон! – простонал Шимп, прибавив для верности, куда именно следует отправиться ассистенту. Тот посмотрел на него с незлобивым укором:

– Это вы зря, я скажу. Зачем я пришел? А затем, чтобы доложить про нервотика. Надо б его подержать подольше. Нет, нападать – не нападал, да и как тут нападешь? Решетки. Я так полагаю, заходить к нему не стоит. Лучше через окно.

– Дело ваше, – слабо проговорил Шимп.

– Нет, сэр, не мое, – возразил добродетельный Фланнери. – Ради вас стараюсь. Исполняю, как говорится, приказ. И вот еще, сэр. Барышня уехала в машине…

– Барышня, трам-та-ра-рам! – вскинулся доктор.

– А теперь звонят, та у станции.

– Э?

– Я что хочу сказать? – пояснил Фланнери, и так зычно, что на люстре задребезжали подвески. – Я думаю, видит она поезд и прикидывает: «Ехать мне долго, вести машину трудно, дай-ка пересяду». Значит, отправилась в Лондон.

Шимп тоже так думал. Он просто видел, как мерзкая чета прячет драгоценный груз в таком месте столицы, которого ему вовек не найти. Картина была настолько живой, что он застонал.

– Что беспокоит, сэр? – спросил заботливый Фланнери.

– Э?

– Где болит? Чего-то вы стонете. Я б на вашем месте лег в постель и положил грелочку на брюхо. Прям вот сюда. Всю заразу выгонит. Одна моя тетка…

– Тетка, трам-та-ра-рам!

– Хорошо, сэр. Как вам угодно. Ну, я пошел, машину приведу.

Он удалился, и Шимп, отняв от глаз ладони, предался размышлениям. После сонных капель видишь мир в темном цвете, но и без них мысли врача были бы невеселыми. Как и Джон, он мечтал о встрече с Мыльным.

Именно тут открылась дверь и горничная доложила:

– Мистер Моллой, сэр.

– Пусть войдет! – хрипло закричал медик. Послышалось какое-то шарканье, и в комнату вошел Мыльный.

2

Когда мистер Моллой переступил порог кабинета, он был разительно похож на бегуна, прорывающего ленточку. Лицо его раскраснелось от жары и посерело от пыли; волосы растрепались и слиплись; ноги обрели такую самостоятельность, словно не зависели не только от тела, но и друг от друга. Словом, объективный наблюдатель испытал бы острую жалость, увидев обломки красивого, представительного человека.

Шимп этой жалости не испытал. Судя по виду, Моллоя провернули через сложный агрегат, а потом додавили грузовиками. Это Шимпу понравилось. Он бы с удовольствием вознаградил и механиков, и шоферов.

– А, вот и ты! – заметил он.

Моллой осторожно подковылял к креслу, судорожно схватился за ручку и с трудом сел. Коснувшись сиденья, он жалобно вскрикнул. Потом откинулся на спинку и мгновенно уснул.

Шимп смотрел на него с испепеляющей ненавистью. Мало того, думал он, что у этого гада хватило наглости приехать в «Курс», он еще принял кабинет за спальню! Ухватив бывшего друга за относительно густые волосы, медик дернул их несколько раз.

Это помогло. Мыльный выпрямился в кресле.

– А? – произнес он, моргая. – Что?

– В каком смысле?

– Где я?

– Сейчас скажу.

– О! – воскликнул Моллой, придя в сознание, и снова откинулся на мягкую спинку. Разговоры разговорами, но для того, кто проехал двадцать миль на истинном рыдване, удобства важнее. – Худо мне… – выговорил он.

Казалось бы, естественно, но бывший партнер вскипел еще больше и несколько секунд не мог найти адекватных выражений, если не учитывать бульканья.

– Да, – продолжил Моллой, – худо. Ну и велик! Особенно икры болят. И вон там, в подъеме. Хотел бы я, Шимпи, получить по доллару за каждый синяк.

– А мне что, не худо? – осведомился Твист.

– Хоть пятьдесят центов, – продолжал Моллой, – за каждый синяк, от ступней и выше.

– Если б у тебя так трещала башка…

– Трещит, – успокоил его Мыльный. – Солнце напекло. Прямо чуть все не бросил! Если б я знал, что…

– А мне-то, мне каково?! – заорал Твист, трясясь от жалости к себе. – Что твоя жена натворила, а? Деловому партнеру! Накапать сонных капель… Да что же это такое?!

Моллой обдумал этот вопрос.

– Она у меня порывистая.

– И еще лилию в руку сунула!

– Такая, знаешь, забавница. Молодость, молодость…

– Я тебе покажу молодость! Да как…

Мистер Моллой решил, что пришла пора назиданий.

– Сам виноват, Шимпи. Все корысть, все жадность. Не запросил бы шестьдесят пять процентов, ничего бы не было. Может порывистая натура это стерпеть? Не может. Ты лучше послушай, зачем я приехал. Согласен поделить по совести – треть на человека, – скажу хорошую вещь, плясать будешь.

– Плясать я буду только в том случае, если ты свернешь шею.

Моллой был неприятно поражен.

– Ну что это ты, Шимпи! Как можно?!

Мистер Твист поинтересовался, не ждет ли мистер Моллой, что при сложившихся обстоятельствах он, то есть Твист, его поцелует. Мистер Моллой этого не ждал, не ждал он и грубости. Грубость, надо сказать, к добру не приводит, равно как и жестокость.

– Если бы у тебя, Шимпи, так болела голова, – с упреком прибавил он, – ты бы знал, как горько, когда старый друг обижает.

Твисту пришлось немного побороться с непроизвольным бульканьем.

– Голова? – переспросил он. – С чего бы это? Вот у меня и впрямь болит.

– Ну что ты, Шимпи!

– Хочешь убедиться, выпей этих капель.

Мистер Моллой разумно уклонился от спора.

– Так вот, я тебе скажу, зачем приехал. Этот субъект нас обштопал.

– Какой субъект?

– Лестер Кармоди. Подозревал с самого начала.

– Что?!

– Да уж то. Сам слышал. Знаешь, что он натворил? Забрал сумку из шкафа и послал шофера отвезти ее в камеру хранения.

– Что?!

– То.

– М-да… – впечатлился мистер Твист. – Однако… Значит, она не у тебя?

– Нет, не у меня.

Мистер Твист не надеялся испытать радость ни в тот день, ни позже, но что-то похожее испытал. Тем самым он засмеялся, а потом – взвыл от боли.

– Вот и доигрались, – наставительно сказал он, когда перестал сжимать голову обеими руками. – Положеньице-то не лучше моего.

– Нам обоим плохо, Шимпи. Надо действовать вместе и как можно быстрее.

– Как это действовать?

– Сейчас скажу. Этот шофер привез квитанцию…

– …и дал старикану, да?

– А вот и нет! Племянничку. Молодому Кэрролу.

Потрясенный Шимп воззрился на Моллоя:

– Кэррол? Это который там, наверху?

– Он наверху?

– А то! Заперт, и окна с решетками. Ты уверен про квитанцию?

– Еще как! Идем и берем.

– И все?

– Все.

– А как, – спросил Шимп, – мы ее возьмем?

Мистер Моллой ответил не сразу. Он сам размышлял об этом, крутя педали, и в конце концов понадеялся на острый разум Шимпа.

– Я думал, – признался он наконец, – тебе что-нибудь придет в голову.

– Да? Мне?

– Ты такой умный, – сказал Моллой. – В чем, в чем, а в этом тебе никто не отказывает. Что-нибудь ты измыслишь.

– Да? А ты пока что отдохнешь? И за все про все…

– Ну, Шимпи!

– …какую-то жалкую треть? Вот что я скажу…

Мистер Моллой чуть не заплакал.

– Ох, не будем заводиться! Договорились, и ладно. Такое, знаешь, джентльменское соглашение.

– Да? Спустись с неба, птиц распугаешь. Семьдесят процентов мне, а то работать не буду.

– Семьдесят!

– Пожалуйста, дам совет. Иди туда сам, побеседуй. Если он чувствует то, что я после этих капель, он тебе очень обрадуется. Ну, оторвет голову, ну, выбросит из окна – чего там, все одно умирать.

Мистер Моллой, и раньше не слишком сообразительный, после своей поездки совсем лишился сметливости. Вот если бы тут была жена, она бы мигом подкинула идей, и самых отборных.

– Нельзя ж его вечно там держать, – печально вымолвил он.

– И не нужно, если ты согласен на тридцать процентов.

– У тебя что, есть план?

– Как не быть!

Моллой пригорюнился. Он знал: когда Шимп поделится планом, он сразу увидит, что тот буквально лежал под рукой, бери – не хочу.

– Ну как? – поторопил медик. – Тридцать – лучше, чем ноль. И не говори, что сам так думал!

Мистер Моллой сделал последние усилия. Он был мастером своего дела – продавал фантомные акции несуществующих нефтяных компаний, – но своего, не чужих.

– Хорошо, Шимпи, – сказал он, покорно вздохнув.

– Значит, мне – семьдесят, вам – тридцать?

– Да. Только уж не знаю, как сообщить ей… Она рассердится, Шимпи. Что там, она расстроится.

– Пускай хоть треснет, – невежливо ответил Твист. – Лилию, видите ли! Ну ладно. Значит, Фланнери отнесет ему с утра кофе, а в кофе мы кое-чего добавим. Потом идем туда, берем квитанцию, и привет!

Мистер Моллой застонал. Предчувствия его оправдались.

– Да я сам мог это придумать… – сокрушался он.

– Мог бы, если бы у тебя были мозги, а не мякоть от тыквы. Бутафорские головы хороши, но только с виду. Обменял бы, а? – посоветовал Твист.

1

Над «Курсом» взошла заря, обещающая много интересного, но поначалу было довольно пасмурно. К семи часам утра солнце кое-как пробилось сквозь туманы, а к восьми один из его лучей коснулся сержанта Фланнери. Тот хрюкнул, открыл глаза и, обнаружив, что начался новый день со всеми его трудами и заботами, встал, чтобы проделать простую солдатскую гимнастику, а потом – приняться за несложный туалет. После всего этого он направился в кухню, откуда шел густой запах бекона и кофе.

Сотрапезницы, горничная Рози и кухарка миссис Ивенс, приветствовали его с той теплотой и той почтительностью, которые приличествуют человеку таких дарований. Как бы плохо ни относились к сержанту некоторые пациенты, скажем – сэр Джеймс Ригби-Радд, неоднократно делившийся желанием содрать с него шкуру, на симпатию служанок он мог положиться. Рози пленили его усы, миссис Ивенс – беседы.

Сегодня, однако, усы были, и во всей своей славе, а беседа не клеилась. Как правило, сержант начинал ее острым замечанием о погоде или захватывающим пересказом сна, но этим утром молчал или, точней, молчал в той мере, в какой мог молчать за едой.

– И о чем вы задумались, мистер Фланнери? – обиженно спросила кухарка.

Старший сержант вздрогнул, заметив, что выказал небрежение к дамам.

– Можно сказать, мэм, – отвечал он, подцепляя вилкой кусок бекона, – что я задумался о тяготах жизни.

– Да, – согласилась миссис Ивенс. – Жизнь – это вам не кот начхал.

– Ах! – прибавила Рози, которую лишь из милости допускали на пиршество духа.

– Вот этот нервотик, – развил свою мысль сержант, глотая кусок и тыкая вилкой в следующий. – Простите за выражение, сердце кровью обливается. Чего у него не было? Учили, лечили, лелеяли. А пошел по дурному пути и, пожалуйста, сидит под замком.

– А выйти он не может? – спросила Рози, ибо они с кухаркой взволнованно шептались об этом весь прошлый вечер.

Фланнери удивился:

– Выйти? Ну нет! А и вышел бы, ничего, раз уж я в доме.

– Мы так рады, что вы здесь, мистер Фланнери! – заверила кухарка.

– Вот и его сестрица сказала точно эти слова: «Старший сержант, – говорит, – я так рада, что здесь такой человек! Я уверена, что на вас можно, – говорит, – положиться». – Он вздохнул. – Я и задумался. Какая барышня, а ее… это… ы… снедает тревога из-за какого-то, простите, психа.

– Не больно-то она красивая, – заметила Рози. Повисло тяжелое молчание, какое воцаряется, когда (если это бывает) младший лакей возразит дворецкому. У сержанта буквально вылезли глаза, и он сурово отхлебнул кофе.

– Не говорите чепухи, моя милая, – произнес он.

– А что, и сказать нельзя? А что, и пикнуть нельзя?

– Можно, – отвечал он, – да, можно, только, – прибавил он со спокойной строгостью, – не всякую чушь. Барышня очень красивая. Я таких и не видел. Глаза, – он поискал сравнение, – как звезды.

Он помолчал и закончил так:

– Пожалуйста, миссис Ивенс, когда все для него приготовите, велите отнести мне в сад. Покурю под деревом.

– Неужели уходите? Вы ж не доели!

– Сколько мог, столько съел, – отвечал сержант. – Мне не до еды.

И он удалился, хотя Рози умоляюще глядела ему вслед. Эффект, произведенный усами, он давно заметил, но полагал, что женщин надо держать в узде. Конечно, Рози – очень даже ничего, однако не ей судить о богинях.

В кухне застольная беседа сменилась монологом. Миссис Ивенс поделилась взглядами на современных девушек. Поскольку взгляды эти не отличались своеобразием, перескажем их кратко. Миссис Ивенс не понимала, куда эти девушки катятся. У них нет ни совести, ни уважения к старшим, а вот наглость есть – лезут, когда не спрашивают. Доводят мужчин до того, что те есть не могут. Если бы миссис Ивенс в юные годы так себя вела, ее матушка… Нет, нельзя и представить, что бы та сделала.

Ответила Рози теми словами, которые помешали сержанту доесть свой бекон:

– Не больно-то она красивая.

Мы не знаем, сдалась бы кухарка или снова принялась за нотации, поскольку зазвонил звонок.

– Это он, – сказала миссис Ивенс. – Сходи, погляди, чего он хочет. Если насчет завтрака, я через минутку.

Хозяина она всегда называла он, выделяя это местоимение, тогда как ее соратница предпочитала прозвище «Обезьян».

Вернувшись, она сообщила, что требуется завтрак, но не хозяину, а узнику, и прибавила:

– Велел сперва занести ему.

– Кто, он?

– Уж известно, Обезьян.

– Какой он тебе обезьян?!

– Похож очень. Что, нет?

Кухарка вместо ответа стала рассуждать о том, что сделала бы ее мать. Однако Рози это не заинтересовало.

– Значит, надо туда отнести бекон, яички, тосты и кофей. Только сперва Обезьян посмотрит. А насчет барышни, это как кому. Волосы выкрасить, глаза подвести, как эти, вампы…

– Хватит, – сказала кухарка. – Помолчи-ка.

И впрямь, воцарилось молчание, лишь бекон потрескивал на сковородке да фыркала девица, иначе понимающая красоту, чем те, кто мудрее и старше.

– Ну вот, – сказала наконец миссис Ивенс. – Бери поднос, ставь перец, соль, горчицу. Смотри не урони!

– Когда я чего роняла?

– Ну и не роняй.

– У этой, в «Сердцах и шелках», такие самые глаза, – заметила Рози с тем холодным презрением, какое испытывает добродетель к пороку. – А чего она творила! Чертежи украла, это первое…

– Ты кофе не пролей!

– Когда я чего проливала?

– Ну и не проливай.

Сержант сидел в зеленых кущах, скрывающих его от тех, кто вечно велит трудиться, и курил самую лучшую из трубок, а именно ту, которую курят после завтрака. На Рози он слегка сердился. Долли зачаровала его, и сомнение в ее красоте представлялось ему кощунством. Но он понимал, что горничной владеет ревность. К тому же трубка умягчает нрав, и постепенно, понемногу раздражение его сменилось чем-то вроде покровительственной нежности.

Именно в эти мгновения он услышал шаги, шорох веток – и насторожился. Вообще-то ему не дозволялось курить на службе, чтобы не вводить в соблазн пациентов. Он выбил трубку и осторожно выглянул из-за листьев. Спиной к нему стояла Рози с подносом. Оглядевшись, она позвала:

– Мистер Флан-не-ри-и-и!

Сержант исключительно редко позволял себе беспечные выходки, но воздействие трубки и самый ход мыслей привели его к озорству, если не к добродушной удали. Солнце сияло, птички пели, он сбросил бремя тягот и лет. Положив трубку в карман, он прокрался к тропинке и нежно прошептал:

– У-лю-лю!

Великие люди несовершенны. Что поделать, у всех свой потолок. Тем самым мы сообщаем не в укор, а ради исторической точности, что старший сержант шептать не умел. Одно дело – замысел, другое – плоды. Звук получился примерно такой, какой издает в тумане атлантический лайнер, и на Рози он произвел то самое впечатление, которое, если помните, произвел шум у аптеки на полковника Уиверна. Ничтожные причины приводят к серьезным последствиям. Рози подскочила на три фута и уронила поднос. После чего, тяжело дыша, схватилась за сердце.

Сержант сразу понял свою ошибку. Если он хотел сообщить Рози, что все прощено и забыто, он должен был тихо-мирно выйти и прямо ей это сказать. Теперь он наделал дел. На траве валялись кофейник, молочник, сахарница, перечница, масленка, солонка, баночка с горчицей, тосты, яйца и бекон. Они валялись, а он озабоченно на них смотрел.

Рози, как ни странно, не рассердилась, но обрадовалась.

– Я думала, это ваш нервотик, – выговорила она. – Ка-ак заорет! А значит, это вы.

– Не бойся, дурочка, – сказал сержант. – Со мной – чего бояться?

– Ой, мистер Фланнери!

– Ну-ну… – ответил он, обнимая ее могучей дланью. Кроме того, он ее поцеловал. Вообще-то он не собирался так себя связывать, но что теперь поделаешь!

Рози успокоилась и сказала:

– Поднос упал…

– Да, – согласился приметливый сержант.

– Пойду скажу Обезьяну.

– Мистеру Твисту?

– Так ведь надо же, а?

Мистер Фланнери поразмыслил. Если сказать, придется и объяснить, а тут он, сержант, предстанет в таком виде, что хозяин может и уволить.

– Слушай-ка, – начал он, – мистер Твист – человек занятой, ему не до подносов. Ты лучше сбегай на кухню и скажи миссис Ивенс, чтобы еще сготовила. Чашка с блюдцем целы, и тарелки, и все эти перечницы. Я их соберу, а ты никому не говори. Что от яиц осталось, я закопаю. Ты, главное, помни: хозяин – человек нервный, его беспокоить грех.

Отнеся наверх завтрак и слезая вниз по стремянке, Фланнери встретил хозяина.

– А, Фланнери! – сказал тот.

– Да, сэр?

– Как там… э… буйнопомешанный? Позавтракал?

– Сидит, ест, сэр.

Шимп немного помолчал.

– А кофе выпил? – между делом осведомился он.

– Да, сэр, – почтительно ответил Фланнери.

– Так-так… Спасибо.

– Не за что, сэр, – сказал сержант.

2

Сообщив, что Джон сидит и ест, сержант Фланнери, не такой уж мастер слова, выразился очень точно. Джон именно ел, и с большим аппетитом. Мысль о том, что его кормят сквозь решетку, как в зоологическом саду, ему не мешала. Головная боль прошла, сменившись голодом, которому позавидовали бы волки. Управившись мгновенно с одним яйцом, он уничтожил и второе, и бекон, и тосты, и масло, и кофе, и молоко. Лишь убедившись, что ни крошки не осталось, он счел завтрак оконченным.

Ему стало немного лучше. Утолив голод и жажду, вытесняющие всяческую мысль, он смог обратиться к другим предметам. Найдя под салфеткой кусок сахара, он взял его и лег. Думать лучше лежа. Итак, он лежал, сосал свой сахар и напряженно размышлял.

Тем у него хватало. Ну хорошо, преступный Твист запер его, чтобы спокойно сбежать. Это безнравственно, однако понятно. Но не сбежал! По словам сержанта, он здесь, как и его сообщник Моллой. Почему? Что они собираются делать? Сколько они могут держать взаперти порядочного человека? Тут уж ничего не поймешь.

Потом он стал думать о Пэт и забеспокоился. Он обещал заехать за ней в час, и вчера, а не сегодня. Наверное, она решила, что он забыл. Наверное, она…

Он мучил бы себя такими вопросами, если бы не услышал странного звяканья. Напоминало оно звук ключа, открывающего дверь, а именно этот звук мог отвлечь его от размышлений.

Он поднял голову и взглянул. Да, дверь отворялась. Мало того, она отворялась так медленно, осторожно, подло, как отворял бы ее этот мерзкий Твист. Его мыслительные процессы были не совсем понятны. Когда его спас бы лишь побег, он не сбежал; а теперь, опоив, оглушив и заперев человека, он является к нему в гости.

Но, что бы он ни замыслил, главное – не это. Главное – воспользоваться его замыслами, как бы глупы они ни были. Пришла пора хитрить. Джон снова лег, закрыл глаза и мерно задышал.

Это сработало. Вскоре дверь открылась. Потом закрылась. Потом донесся шепот, который ему что-то напомнил. А, вот! Давно, в детстве… под Рождество… папа и мама проверяют, спит ли он, чтобы подойти к постели и положить в чулок подарки.

Воспоминание его ободрило. Он ни разу не спал, всегда притворялся, а родители верили. Если мастерство не исчезло, он обманет и злодеев. Джон задышал громче, с небольшим присвистом.

– Все в порядке, – сказал голос Твиста.

– Ага, – сказал голос Моллоя.

И оба, уже не таясь, подошли к постели.

– Я думаю, выпил весь кофейник, – сказал Твист. Джон снова удивился. Он не знал, что кофе обладает снотворным действием. – Вот что, Мыльный, – сказал Твист. – Пойди-ка постереги у двери.

– Зачем? – суховато спросил Моллой.

– Посмотреть, не идет ли кто.

– Да? А ты мне скажешь, что квитанции нет?

– Ну, если ты мне не доверяешь!..

– Шимпи, – сказал мистер Моллой, – я бы тебе не поверил, даже если бы ты сказал правду.

– Ах вот как? – обиделся Твист.

– Да, именно так.

Они помолчали.

– Ну что ж… – произнес наконец медик.

Джон удивлялся все больше. Какая квитанция? Да, Болт дал ему талончик на сумку, что ли, в камере хранения. Но зачем им?..

Он почувствовал, что к внутреннему карману кто-то крадется. Когда пальцы коснулись его, он понял, что время действовать. Напружив спину, он вскочил, одним прыжком достиг двери и привалился к ней плечом.

3

Пока он стоял там, опираясь на дубовую филенку и глядя на злодеев, ему подумалось, что если бы сцену пришлось украсить беседой, говорил бы только он. Посетители надолго лишились дара речи. Шимп напоминал обезьяну, раскусившую гнилой орех, Мыльный – американского сенатора, получившего телеграмму: «Все открылось. Бегите немедленно». Словом, поведение Джона поразило их так, как поразило бы хирургов, если бы их пациент, лежавший на столе, порывисто встал и начал танцевать чарльстон.

Тем самым говорить пришлось Джону.

– М-да! – сказал он. – Ну как?

Вопрос был риторический и ответа не требовал. Мистер Моллой издал странный, сдавленный звук, словно где-то вдалеке кот подавился рыбной костью, а у Шимпа обвисли усики. Оба они заметили, как мускулист их пленник. Кроме того, они подумали о том, что высоких, крупных мужчин зря считают незлобивыми. Джон напоминал тренированного убийцу.

– Сверну-ка я вам шеи, – заметил он.

При этих неприятных словах мистер Моллой ожил и попятился, оставив своего партнера в более опасной зоне. Собственно, так велела и деловая этика. Претендуешь на семьдесят процентов, получай больше опасности. Словом, он спрятался за Шимпа, сожалея, что тот так субтилен, и осторожно выглядывал из-за спины.

Поделившись своей мечтой, Джон понял, что на практике она проигрывает. Гораздо важнее узнать, куда они дели добычу.

– Где все это? – спросил он.

– Это? – повторил медик.

– Картины и так далее.

Шимп, обнаруживший, что стоит между Моллоем и Джоном, быстро сделал шаг назад. Моллой тоже отступил. Джон с неудовольствием глядел на эти передислокации.

– Стойте на месте! – сказал он.

Шимп повиновался. Моллой, успевший снова встать за ним, повиновался несколько охотней.

– Ну? – повторил Джон. – Где это?

Даже после самого полного поражения генерал не сразу отдает шпагу. Сообщникам оставалось только сдаться, но они медлили. Наконец Шимп, заметивший взгляд Джона, торопливо ответил:

– Они в Вустере.

– Где именно?

– На станции.

– На какой?

– Да там всего одна.

– То есть на станции?

– Вот-вот!

– Сумка в камере хранения на Вустерском вокзале, – объяснил Моллой. Он немного повеселел, все шло не так уж плохо. – Квитанция у вас.

Джон удивился:

– Этот талончик?

– Да-да.

– Так он же на дядины вещи!

– То-то и оно.

– Что вы имеете в виду?

– Сейчас скажу, – пообещал Моллой.

– Молодец! – слабо вымолвил Шимп, тоже заметивший выход. Он плюхнулся на постель, и усы сами собой поднялись куда следует.

– Да уж, – продолжал Моллой, – я вам все скажу. Этот ваш дядя – мошенник, каких мало. Он работал с нами заодно. Мы договорились, что Шимпи стащит вещички, я их куплю, и еще будет страховка. Он думал, что я миллионер, у меня там музей. Потом проверил, подлец, и решил нас обойти. Взял сумку из шкафа, отослал в камеру, чтобы забрать, когда надо. Но шофер дал квитанцию вам, а вы поехали сюда, а Шимпи вас опоил и, сами видите, запер.

– Так что ничего вы не сделаете, – прибавил Твист.

– Вот именно, – согласился Моллой. – Посадят нас, посадят и вашего дядю.

– Хотел бы я посмотреть, как он дробит камень, – мечтательно вымолвил медик.

– И я бы хотел, – сердечно поддержал его Моллой. – Ух, как хотел бы! Но сам ради этого не сяду.

– То-то и оно, – согласился Твист.

– Да, – сказал Моллой, немного помолчав. – Вот какие дела, мистер Кэррол. Идите, доносите, если вам не терпится, но уж не обессудьте, если что. Какие будут статьи! «Скандал в высшем обществе». Да, сэр, на целую полосу.

– Не меньше, – предположил Моллой.

– Уж это точно.

– Точнее некуда.

И, слившись в совершенном согласии, партнеры воззрились на Джона.

Он не обрадовался их рассказу, но и не усомнился. Да, они не очень правдивы, однако здесь чувствовалась истина. Он не усомнился, но выражение его лица напугало злоумышленников.

– Эй-эй! – крикнул Шимп. – Вы тут потише!

Джон не собирался шуметь. Ярость, которая так неприятна двум мирным людям, запертым в маленькой комнатке, обратилась на дядю. Радж-Холл и его достояние были священны, и мысли о том, что их хранитель замыслил такую махинацию, Джон вынести не мог.

– Вы не на нас сердитесь, – посоветовал Моллой, – а на своего дядю.

– Да, на дядю, – сказал Шимп. Давно они не были так едины.

– Вот что, – сообщил на радостях Мыльный, – я случайно знаю, что он обещал награду, если кто их найдет. Тысячу фунтов, сам сказал. Можете потребовать, не откажет.

– Нет, – подтвердил Шимп, – куда там!

– То-то и оно, – подытожил Моллой. – Так ему и надо, мошеннику.

– Верно, – сказал Шимп.

– Еще как! – сказал Моллой.

– Вернее некуда.

– Именно.

Их благородный пыл оказал свое действие. Джон почувствовал, что ярость гаснет. Он неуверенно улыбнулся, словно его посетила приятная мысль. Мистер Моллой расслабился. Шимп поднял руку к усикам.

– Поня-атно… – протянул Джон, задумчиво гладя небритый подбородок. – У вас есть машина?

– Конечно, есть, – отвечал Шимп. – Ваша.

– Что?!

– У нас стоит ваша машина.

– Так эта девица ее увела!

– И оставила на станции.

Сообщение было так приятно, что Джон посмотрел на Шимпа с нежностью. Машина цела! Его дорогой арабский скакун жив и здоров! Что тут еще скажешь? И он молча вышел из комнаты.

Мистер Моллой поглядел на Твиста, Твист – на Моллоя.

– Черт! – сказал пораженный Твист.

– Черт! – сказал Моллой.

– Это был Фланнери, – прибавил Твист.

– Именно, что был! – согласился Моллой.

К поискам они приступили не сразу и, с трудом спустившись вниз, услышали какие-то стоны. Потом, отлепившись от земли, поднялся на ноги кто-то, отдаленно напоминающий старшего сержанта.

– Это вы, сэр, – горестно спросил он, – это вы, мистер Твист, его выпустили?

– Я хотел с ним потолковать, – объяснил Шимп, укоризненно глядя на ассистента.

– Имею честь сообщить, – сказал сержант, – что он смылся.

– И побил вас?

– Если хотите знать, сэр, – сказал ассистент со служебной строгостью, – да, побил.

Непредвзятый наблюдатель понял бы, что он не лжет. Как Джон успел так много за такое короткое время, не поняли ни Твист, ни Моллой. На лбу у сержанта красовалась яйцевидная шишка, глаз был мастерски подбит. Мысль о том, что только милость Господня уберегла его от того же, так потрясла владельца лечебницы, что он вцепился в перила.

По-видимому, что-то похожее испытывал и Моллой. Оказаться в запертой комнате с человеком, способным на это, да еще и рассерженным, и выйти невредимым – истинное чудо.

Тут необходимо выпить, и как можно быстрей. Он направился к кабинету.

Когда туда же приплелся Твист, несколько ободрившийся Моллой сидел у телефона.

– Что ты делаешь? – спросил хозяин.

– Играю на флейте, – ответил гость.

– Кому звонишь?

– Долли. Надо ей сказать. Она моталась, старалась, а толку?

Шимп кисло посмотрел на партнера, думая о том, что лучше бы им вообще не встречаться, а уж тем более теперь.

– Что ж ты не поедешь в Лондон? – поинтересовался он. – Там бы и сказал.

– По телефону как-то лучше, – отвечал Моллой.

1

Солнце, разбудившее в то утро сержанта Фланнери, не сочло нужным будить Лестера Кармоди. Он проснулся и сам, до зари, хотя уснул очень поздно. Смятенный разум – лучший будильник.

А каким еще быть разуму, если за день он получил несколько ударов? Сперва шофер сообщил, что квитанция – у Джона. Потом дворецкий поведал, что Моллой об этом знает, а Джон уехал с его дочерью. Наконец, сам Джон не вернулся ни к обеду, ни к ночи.

Перекусив, против обычая, наспех, мистер Кармоди снова пошел на конюшенный двор, в слабой надежде найти племянника, но в комнате над гаражом оказалась только Эмили. С горя он стал ходить взад-вперед по дорожке, но не смог вынести того, что садовник, преисполненный феодального духа, подносил руку к шляпе каждый раз, когда хозяин проходил мимо него. Тогда он укрылся у себя в кабинете, где его и нашел Джон часа через полтора.

– Джон! – вскричал дядя, вскакивая с кресла.

Однако восторги его тут же угасли. А что, подумал он, если Джона просто отпустили, забрав у него квитанцию? Зачем он им, в конце концов?

– Где ты был?

Джон странно улыбнулся:

– Заночевал в этом «Курсе». А ты что, беспокоился?

– Еще бы!

– Ну, прости. Доктор Твист такой гостеприимный…

Мистер Кармоди собрался было ответить, но обуздал себя.

Если ни в чем не признаваться, Твист, Моллой и Долли для него – люди как люди и в сообщении Джона ничего особенного нет.

– Да? – осторожно сказал он.

– Да. Гостеприимный. Хотя мне он не очень понравился.

– Да?

– Да. Может быть, потому, что позапрошлой ночью нас ограбил.

Тут надо было выразить удивление, и Кармоди его выразил, но так неубедительно, что для верности спросил:

– Что? Кто? Доктор Твист?

– Именно он.

– Как же… то есть я…

– Ты поражен? – предположил племянник, и дядя заметил в его манере что-то новое. Может быть, дело в том, что он оброс и глаза его покраснели. Да, очень может быть, но все же… все же… Глаза не только красные, они странные, для чувствительной совести – даже страшноватые. Племянник смотрит… да-да, он смотрит с угрозой.

– Кстати, – сказал Джон. – Болт дал мне эту квитанцию, просил вручить тебе.

Проблема глаз потеряла свою остроту. Мистеру Кармоди стало полегче, и он несмело протянул руку.

– Ну конечно! – услышал он сам себя. – Квитанция! Болт оставил багаж в камере хранения.

– Это верно.

– Дай-ка мне ее.

– Позже, – отвечал племянник, кладя бумажку в карман.

Радость угасла. О глазах не могло быть двух мнений – взгляд мрачный, даже мерзкий.

– Что… что ты хочешь сказать?

Джон смотрел все так же неприятно.

– Говорят, – промолвил он наконец, – ты обещал тысячу фунтов тому, кто найдет украденное.

– Э… д-да…

– Что ж, можешь дать их мне.

– П-почему?

– Понимаешь, – сказал Джон, тоже неприятно, – мы там потолковали с доктором Твистом и мистером Моллоем. Я узнал много интересного. Хватит с тебя или объяснить подробней?

Мистер Кармоди, чуть не вскипевший, как вскипает скупой человек, когда его чековой книжке грозит опасность, медленно осел в кресле, словно воздушный шар.

– Хорошо, – сказал Джон. – Выпиши чек на имя полковника Уиверна.

– Уиверна?

– Да. Мне бы хотелось положить конец этой ссоре. Он ждет от тебя первого шага. Очень удобный случай.

– А пятисот не хватит?

– Нет.

– Это же куча денег!

– Зато какая круглая сумма!

Мистер Кармоди не разделял любви к округлости сумм, но предпочел это скрыть. Глубоко вздохнув, он вынул из ящика книжку.

Просто рок какой-то, думал он. Сколько ушло на этих Моллоев, не говоря о Ронни Фише! Пять сотен пришлось выложить, чтобы уехал Хьюго. Теперь целая тысяча! Деньги так и текут. Деньги, деньги, деньги – и все задаром!

Он выписал чек и протянул Джону.

– Нет, – сказал тот. – Сейчас мы пойдем к полковнику, ему и вручи, присовокупив несколько добрых слов.

– Какие еще слова?

– Я подскажу. После этого вы помиритесь, ясно? – Он стукнул кулаком по столу. – Как голубки.

– Хорошо…

Голос у дяди был такой несчастный, что Джон смягчился. Остановившись в дверях, он спросил:

– Кстати, ты ладил с сержантом Фланнери?

Кармоди заморгал.

– Перед отъездом, – продолжал Джон, – я подбил ему глаз. Кроме того, мы вместе скатились с лестницы.

– С лестницы?

– Да. Внизу он стукнулся головой о шкаф.

Кармоди слабо улыбнулся.

– Я знал, что ты будешь рад, – сказал племянник.

2

Полковник Уиверн сдвинул прославленные брови и посмотрел из-под них на горничную по имени Джейн. Она только что вошла в гостиную, где он довольно пылко беседовал с дочерью, и доложила, что пришел мистер Кармоди.

– Кто? – спросил полковник.

– Простите, сэр, мистер Кармоди.

– Кармоди?

– И мистер Кэррол, сэр.

Пэт, стоявшая у французского окна, сдержанно сказала:

– Пусть войдут.

– Хорошо, мисс.

– Я его видеть не хочу, – сказал полковник.

– Пусть войдут, – твердо повторила Пэт. – Надо, отец! Быть может, он пришел попросить прощения.

– Скорей уж из-за тебя. Так вот, я ни за что на свете…

– Хорошо, поговорим позже. Если что, я в саду.

Она вышла, и почти одновременно вошли Джон с дядей. Джон остановился в дверях, глядя через комнату в тот же сад.

– Это Патрисия? – спросил он.

– Простите? – сказал полковник.

– Это Патрисия сейчас вышла?

– Да, – холодно сообщил полковник. – Моя дочь гуляет в саду.

– Да? – заметил и Джон, устремляясь к французскому окну, но его остановил лай хозяина. Можно сравнить этот звук и с пистолетным выстрелом. Как бы то ни было, он перенес молодого гостя из страны грез в реальную жизнь, которая сурова и серьезна[25].

– Та-ак! – произнес Джон.

– Что вы имеете в виду? – спросил полковник.

Джон бестрепетно встретил его взгляд. Неприятно, когда тебя опаивают сонным зельем, сажают под замок и кормят через решетку, но есть во всем этом и одно достоинство – робкий человек становится грозным. Недавно Джон дрожал, завидев эти брови. Теперь он на них чихал, словно вышел из горнила.

– Я думаю, – предположил он, – вас удивляет наш визит.

– Да уж, не радует, – признал полковник.

– Видите ли, дядя хочет с вами поговорить.

– Вот как? А я…

– Минутку-минутку!

– …не испытываю ни малейшего…

– Ти-хо! – рявкнул Джон.

Полковник автоматически плюхнулся в кресло. Правда, он быстро пришел в себя и собрался спросить, какого черта Джон на него орет, но не успел.

– Дядя, – продолжал младший из гостей, – очень огорчен тем, что случилось. Он буквально не находит себе места.

Полковник начал измышлять уж очень саркастический ответ, но не успел снова.

– Он признает, – сообщил Джон, – что поступил неблагородно. Да, он поддался инстинкту, но это не оправдание. С той поры он только и думает о том, как искупить вину. Я не ошибся, дядя Лестер?

– Н-нет.

– Он говорит, что я не ошибся, – разъяснил Джон. – Вы всегда были ему самым близким другом, а друзей терять нельзя. Утром, не в силах больше терпеть, он спросил у меня совета. Я с удовольствием его дал. Мало того, он его принял. Теперь дядя сам скажет несколько слов.

Мистер Кармоди медленно поднялся. Взор его был дик, голос – напряжен и тонок.

– Уиверн, я…

– …думал… – подсказал Джон. – Думал, что было бы…

– …лучше…

– …лучше…

Тут слова иссякли, хотя их было еще шестьдесят три штуки, и Кармоди опустился в кресло, тяжко страдая. Однако он успел уронить на стол бумажку.

– Я не совсем… – начал полковник, и вдруг вся важность исчезла, словно ее срезали бритвой. – Что-что-что? – забормотал он.

– Дядя, – объяснил Джон, – хочет возместить нравственный и умственный ущерб.

Воцарилось молчание. Полковник схватил чек и стал его изучать, как изучает ботаник неведомое растение. Брови его поднялись, каждая отдельно. Он посмотрел на Кармоди и снова на чек.

– О Господи! – выговорил он после этого, разорвал чек надвое, засмеялся квакающим смехом и протянул руку. – О, Господи! – повторил он. – На что мне деньги? Я хотел одного – чтобы вы признали свою вину. Ну вот, все в порядке. До чего же скучно, когда не с кем сигару выкурить!

Кармоди поднялся, словно увидел чудо. Только сейчас он понял, как великодушен его старый друг.

– Уиверн!

– Кармоди! Да, как там щука?

– Щука?

– Поймали королеву щук?

– Еще нет.

– Ну, вечером я вам помогу.

– Спасибо.

– Дядя говорит «спасибо», – перевел Джон.

– А я, – сокрушенно вскричал полковник, – я еще сердился, что дочь хочет выйти за вашего племянника!

Джон вцепился в край стола. Комната закружилась.

– Вот это да! – воскликнул мистер Кармоди.

– Как раз перед вашим приходом… – начал полковник и опять закрякал.

Джон подумал, откуда же у Пэт такой мелодичный смех. Наверное, от матери.

– …приходом, – продолжил полковник, – она сказала, что выходит замуж за Хьюго.

1

Несколько лет назад, когда Джон, состоявший во всеанглийской команде, играл в регби дождливым дублинским утром, ему пришлось упасть на мяч, по которому били пять или шесть пылких кельтов. До сих пор он думал, что то были самые тяжкие мгновения его жизни.

Сперва он поморгал так, словно его шмякнули по носу, потом помедленней и, еще сильнее вцепившись в стол, переспросил:

– Хьюго?

Испытывал он тупую боль, но знал, что придет и острая.

– Хьюго!

Сквозь шум крови он услышал дядин голос. Дядя, по его словам, был в восторге. Не в силах оставаться рядом с таким человеком, Джон, оторвавшись от стола, выскочил в сад.

Пэт гуляла по газону. При виде ее Джона охватили разные чувства, которые, попылав или, если хотите, покипев, выпали кристаллом ярости. Ну что же это такое?! Спокойна, прохладна, подтянута, словно ей и дела нет, что она подала человеку надежду и оставила его в дураках.

Когда он ступил на траву, Пэт обернулась и они какое-то время глядели друг на друга. Потом Джон сказал не своим голосом:

– Здравствуй.

– Здравствуй, – ответила Пэт, и они опять замолчали. Казалось бы, смутись, но она смотрела ему в глаза даже с каким-то вызовом, словно он не обманутая жертва, а нежеланный гость, испортивший приятную прогулку.

Джон проглотил крупный комок. Он хотел бы что-нибудь сказать, но боялся, что станет заикаться, а это выдаст, что он не совсем беспечен и счастлив.

– Значит, выходишь за Хьюго, – осторожно начал он, стараясь разделять звуки.

– Да.

– Поздравляю.

– Поздравь лучше его, а мне пожелай счастья.

– Ж-желаю, – покорно сказал воспитанный Джон.

– Спасибо.

– Ж-желаю от всей души.

– Благодарю.

Они помолчали.

– Как это вы быстро! – выговорил Джон.

– Ты думаешь?

– Д-да. Когда он вернулся?

– Рано утром. Письмо пришло с первой почтой, и тут же – он.

– Письмо?

– Он мне написал.

– Вот как?

Пэт прочертила узор на траве носком туфельки.

– Чудо, а не письмо!

– Вот как?

– Не думала, что он так пишет.

Джон поискал беспечный ответ, но не нашел.

– Он вообще чудесный.

– Да.

– Умный.

– Да.

– Красивый.

– Да.

– В общем, замечательный.

– Да.

Список достоинств был явно исчерпан, и Джон погрузился в молчание, пытаясь наступить на оскорбительно резвого червя, крутившегося под ногами. В конце концов, сам напрашивается.

Пэт подавила легкий зевок.

– А ты как? – спросила она. – Развлекся?

– Да не особенно, – ответил Джон. – Ты знаешь, что нас ограбили? Я отправился ловить воров, но они изловили меня.

– Что?!

– Я сдуру дал себя усыпить. Проснулся, можно сказать, в темнице – замок там, решетки. Часа два, как вырвался.

– Джо-онни!

– Все в порядке. Украденное нашли…

– Джонни! Я думала, ты поехал на пикник с этой девицей!

– Может, для нее это и пикник. Видишь ли, она – из шайки. Насколько я понимаю, духовный вождь.

Смотрел он вниз, размышляя о черве, когда услышал странные звуки. Посмотрев на Пэт, он увидел, что она разинула рот и вытаращила глаза, отчего стала совсем уж несказанно прекрасной. Сад, окутанный какой-то дымкой, осторожно сделал несколько па, словно разучивал самый новый танец.

Когда дымка стала пореже, оказалось, что они с Пэт – не одни. Рядом стоял субъект в широковатой медвежьей шкуре. Это был дальний предок, который тогда, на дорожке, лез со своими советами. Заметим, что он напоминал сержанта Фланнери.

– Да-а… – сказал он, помахивая каменным топором. – Вот к чему привело твое упрямство или, если хочешь, самодурство. Я же тебе говорил, что делать. Способ проверенный! А что теперь? Ты потерял ее, хотя…

– Минуточку! – произнес тихий, вкрадчивый голос, и Джон заметил еще какое-то существо.

– …хотя, – продолжал предок, – может быть, еще не поздно.

– Нет-нет! – вскричало существо, в котором Джон узнал свое Высшее Я. – Решительно протестую! Где сдержанность, где самообуздание? Эти грубые методы…

– …очень эффективны, – подхватил предок. – Я ему дело советую, так что не лезь.

– Ваш совет не выносит ни малейшей критики, – возразило Высшее Я. – Истинный джентльмен принимает сложившиеся обстоятельства. Эта барышня обручена с красивым и умным человеком, который в свое время унаследует большое имущество. Исключительно удачный брак.

– Да уж, удачный! – хрипло воскликнул предок. – Вот что, друг, хватай ты ее, да побыстрее. Умный, видите ли! Хо-хо! Я в свое время не раздумывал. Слушай меня, не пожалеешь. Значит, хватаем…

– О, Джонни, Джонни, Джонни! – проговорила Пэт. Руки ее беспомощно трепетали, чего вполне достаточно, чтобы внять совету предка.

Джон больше не колебался. Какие Хьюго? Какие еще Высшие Я? Вот он, кладезь премудрости! Да, шкура широковата, но в остальном… Глубоко вздохнув, Джон раскрыл объятия, и Пэт вплыла в них, как лодочка после бури. Уголком глаза он заметил, что Я удалилось, а предок потер руки. «Значит, вот это как бывает», – подумал Джон.

– О, Джонни! – причитала тем временем Пэт. – Что же мне теперь делать?

– Стой, как стоишь.

– Нет, с Хьюго!

Хьюго? Хью-го… Джон сосредоточился. Да, там какая-то неувязка. Что бы это могло быть? А, вот!

– Ты меня любишь? – спросил он.

– О да!

– Тогда зачем ты делаешь глупости?

Тон его был суров. Да, предок – молодец. Знает человек свое дело!

– Я думала, ты меня не любишь.

– Кто, я?

– Да.

– Тебя?

– Да.

– То есть я тебя не люблю?!

– Ты же обещал зайти, а потом мне сказали, что ты уехал с этой девицей! Вот я и подумала…

– Совершенно зря.

– А тут пришло письмо, и я решила: «Какой удобный случай!» Что же мне делать? Что ему сказать?

Джону не хотелось отвлекаться ради пустяков, но раз уж она беспокоится, помочь надо.

– Хьюго думает, что ты за него выйдешь?

– Да.

– А ты не выйдешь?

– Нет.

– Значит, так ему и скажем.

– Это очень трудно!

– Почему?

– Если тебе не трудно, ты и скажи!

– Конечно! – воскликнул Джон. Кому же еще? Когда сильный мужчина берет в жены робкую, слабую девушку, он избавляет ее от всех забот.

– Нет, правда?

– А то как же?

– Я не могу взглянуть ему в лицо…

– Не так уж много потеряешь. А где он?

– Кажется, в деревне.

– Значит, в «Гербе». Так. Ясно.

И Джон твердо, по-мужски, вышел из сада.

2

Хьюго был не в «Гербе», а на мосту, откуда смотрел на воду. Для счастливого жениха он казался мрачноватым. Когда он поднял взор, то живо напомнил рыбу с неприятностями.

– Привет, – сказал он достаточно тускло. Джон смутно ощутил, как надо действовать.

– Хороший денек! – заметил он.

– Где?

– Да здесь. Вот этот.

– Я рад, что ты так считаешь, – сказал Хьюго, хватая кузена за рукав. – Мне нужен совет. Ты, конечно, тюря и размазня, но разум у тебя есть. Понимаешь, я влип, как последний осел.

– А что ты такое сделал?

– Обручился с Пэт.

Сказав это, Хьюго привалился к перилам и посмотрел на Джона с мрачной радостью.

– Да? – проверил Джон.

– Что-то ты не удивился!

– Удивился, и еще как. А почему ты…

Хьюго, выпустивший было рукав, снова сжал его, для вдохновения.

– Помнишь, я тебе говорил, что у Ронни лакей женится? Такой Бессемер.

– Помню. У него еще уши какие-то.

– Да, как крылья у аэроплана. Но он вчера женился. Гостей принимал у Ронни.

– Вот как?

Хьюго вздохнул:

– Сам знаешь, старикан, есть что-то такое в этих свадьбах. Не хочешь, а рассиропишься. Может, это от крюшона. Я предупреждал: опасный напиток. Ронни резонно ответил, что не намерен расходовать шампанское на субъекта, который тебя бросил. В общем, крюшону было – залейся, и так через час что-то на меня накатило.

– Что именно?

– Такая, знаешь, тоска. Как говорится, все скорби мира.

– Это скорее от крабов.

– Может быть, – согласился Хьюго, – но и крюшон помог. Сижу, горюю о роде человеческом и вдруг – бац! – все понял. Насчет Пэт.

– Ты ее пожалел?

– Естественно. Вот смотри, сколько я ни бьюсь, она на тебя – ноль внимания. И тут мне что-то подсказало: да она же меня любит!

– То есть как?

– Наверное, это все-таки крюшон. И вообще, сам знаешь, свадьба… В общем, подумал я так и написал ей письмо. Все-таки жаль человека!

– Почему? Она же еще за тебя не вышла.

– Ну, чтобы все улеглось, пошел я в парк, к Серпентину[26]. Письмо оставил у Ронни, на письменном столе. На воздухе стало полегче, я немного одумался. Нет, она девушка хорошая. Если уж на ком жениться, лучше на ней. Но зачем? У меня столько дел, я не вправе себя связывать.

Хьюго снова посмотрел на воду, словно решая, не броситься ли вниз.

– Крошу я уткам пирог, и вдруг – как озарило: надо скорей порвать письмо. Прихожу – а его нет. Теща эта, толстая такая, левый глаз косит, крутилась на кухне. Подъедала за нами, что ли. Она и сказала, без зазрения совести, что дала письмо зятю, чтобы он бросил по дороге.

– Вот это да! – воскликнул Джон.

– Вот, – согласился Хьюго, – это да. Схватил я такси, помчались мы на вокзал, а поезд уже отходит. Бессемера я, правда, увидел, он высунулся из окна, чтобы отвязать от ручки белый атласный башмачок. Ну, я попятился, налетел на носильщика…

– А дальше что?

– Вернулся к Ронни, посмотреть расписание. Ты знаешь, что в этот Радж почти не ходят поезда? На 5.16 я не успевал, а следующий – в 9.20. На него я тоже не попал, спутал с горя время. В общем, приехал на товарном, то есть на молочном, это 3.00 ночного времени. Мучения описывать не буду. Сразу помчался к Пэт, то есть к их дому, чтобы перехватить письмо.

– Почтальон бы его не отдал.

– Ему и не пришлось, он уже возвращался. Я стоя заснул, но вышла Пэт, мы с ней поздоровались. А потом она и скажи: «Спасибо. С удовольствием за тебя выйду».

– А ты что?

– Ну, я тоже сказал «Спасибо» или что-то в этом духе и отправился в «Герб». Там я, кажется, заснул, потому что помню одно – как старый Джадвин отчищает от джема мою голову. Пошел я сюда, чтобы все обдумать. Вот ты и скажи мне: как выкрутиться?

– Да, нелегкое дело…

– То-то и оно. Выкрутиться надо, сердце ей разбивать нельзя.

– Нужна особая осторожность.

– Вот именно.

Джон немного подумал.

– Когда вы с ней обручились? – уточнил он.

– Часов в девять.

– Ты уверен?

– Как раз после первой почты.

– Вроде бы ты стоя поспал?

– Ну, это недолго. А в чем дело?

– Сейчас узнаешь. С тех пор прошло больше десяти минут?

– Конечно!

– Тогда не беспокойся. Десять минут назад с Пэт обручился я.

3

Когда Джон вернулся, Пэт стояла у кустов лаванды. Легкий ветерок играл в волосах с солнечным лучом.

– Ну как? – спросила она.

– Все в порядке.

– Ты ему сказал?

– Да.

Пэт откликнулась не сразу. Над лавандой летали пчелы.

– Он очень страдал?

– Ужасно! Но совладал с собой. Когда я уходил, он был вполне спокоен.

Развить эту тему не пришлось, так как что-то укололо его в правую ногу. По-видимому, пчела, которой приелась лаванда, решила попробовать что-то новое. Джон собрался ее отогнать, но Пэт проговорила:

– Джонни!

– Да?

– Нет, ничего, я просто подумала…

– О чем?

– О тебе.

– Обо мне?

– Да.

– Что именно?

– Ты – самый лучший на свете.

– Ну что ты!

– Да-да! Почему я столько лет не догадывалась? Самый добрый, самый умный, самый красивый, в общем – ангел.

Он обнял ее, и время послушно остановилось.

– Пэт!.. – тихо сказал он.

Да, конечно, пчела. Выбирает место получше. Ну и Бог с ней! В конце концов, пчелиный яд полезен при ревматизме.