Давай заново

Глава 31

Проснувшись первой, начинаю нахально разглядывать спящего, подмечая любимые черты лица, подрагивающий во сне уголок губ и родинку, которая прячется сейчас в лёгкой небритости. Коснуться бы её как доказательства того, что он реален. Лежит рядом и улыбается чему-то. И дышит глубоко, словно вбирает кислород за нас двоих, ведь я с замиранием в лёгких любуюсь тем, что давно потеряно. Боюсь вдохом спугнуть, или выдохом разбудить, и упустить волнительный момент. Яркий, живой и такой нужный мне в этом пустом мире.

Никак не могу взять в толк почему все между нами развалилось? Я скучаю по Андрею: сильно, долго и неизлечимо, нарывая тоской в душе, до дергающей боли, а та не даёт ни спать, ни есть.

Вдруг вспыхивает мысль, что Андрей — соломинка в моей жизни, вытаскивает из депрессий, всегда рядом. Даже сейчас он помогает, но не выворачивает мне душу наизнанку расспросами, просто протягивает руку помощи. За это я ему неимоверно благодарна.

«И зачем только мы решили пренебречь нашей дружбой? Зачем решили поиграть во взрослые игры и променяли душевную близость на постель?» — роем гудят в голове все эти «зачем», лишь сильнее присыпая рану солью, которая щиплет.

И если бы только не его измена, которую я так и не могу ему простить. Хочу, стараюсь, изо всех сил стараюсь, но всё тщетно. Тот вечер выжжен у меня в памяти.

С силой закусываю щёку изнутри и часто-часто моргаю, чтобы не заплакать, запретить слёзному протоку разводить сырость. Поводов для слёз находится несчётное количество. Плотину прорывает и заревев, я утыкаюсь в плечо Андрея, пахнущее горьковатой сладостью грейпфрута, видимо от геля для душа оставленного мной когда-то.

— Моя ты занозина, что же с тобой происходит? — очень тихо спрашивает Андрей, словно у себя самого, а не у меня.

А мне кажется это чистой воды провокация. Провокация самой судьбы, вечно толкающей нас в объятия друг друга. И если я сейчас поддамся, то водоворот снова закрутит.

— Я не твоя.

Всхлипнув, упираюсь ладошками ему в грудь в попытке от него отстраниться, но он не позволяет, крепче сжав в своих объятьях. От такой близости с ним я теряю контроль, пропадая и теряя ясность ума.

«И почему ты так нежен и добр ко мне? Лучше бы дал денег и выставил за дверь, чем нянчился со мной. Чёртов рыцарь выискался», — смакую назойливые мысли, не смея озвучить всё в слух. Своим имбирным чаем и «обнимашками» он норовит разрушить между нами стену, так долго выстраиваемую мною.

— Ты не моя девушка, — с сожалением бормочет у виска, невесомо касаясь губами кожи, вспыхивающей тут же в ответ. — А заноза моя. Моя… личная…, - чеканит по слогам каждое слово, вплетая их в туманную дымку, что стелется в голове от томного голоса. — Персональная… неисправимая занозина, — кружит сознание, не давая ему очнуться. — Ты же пришла ко мне, а не к кому-то ещё.

— Славяна дома нет, я к нему порывалась, — впопыхах оправдываюсь, чтобы он не облачался раньше времени в костюм супер героя.

— Они на даче.

— Точно, я и забыла, — вспоминаю, что многие наши организовали совместную новогоднюю ночь. — А ты почему не поехал?

— Захотелось побыть одному.

— Стареешь, — не сумев подавить смешок, с ехидством наблюдаю за его реакцией.

— А ты наглеешь. Я тебя чаем напоил, согрел, спать уложил, а ты хамишь. Придётся тебя наказать.

Андрей угрожающе наваливается на меня, перекатив на спину и подмяв под себя. Я ощущаю напряжение между нами и слегка пугаюсь, но серые глаза выдают своего хозяина. В них нет ни намёка на злость, только какое-то озорство, подернутое поволокой. А когда Андрей склоняется не позволительно близко к моим губам, до меня доходит, что сейчас должно произойти.

— Больше не смею нарушать твоего одиночества, — шепчу в полуоткрытый рот Андрея, сдерживая свой порок за семью печатями, не разрешая вестись на гормоны. — Займи мне денег и я поеду в гостиницу, — пресекаю попытку меня поцеловать.

Он отстраняется, но не отпускает. Его лицо искажает обида, а меня одолевают угрызения совести. Хотя за что это я должна себя корить? Да, он меня не прогнал! Да, отогрел и позаботился о моём здоровье! Но разве я должна платить теперь за это таким образом? Ну уж нет, таких дивидендов ему не получить.

— Прости, я просто хотел пошутить.

— Неудачно! — пытаюсь не выдать своей растерянности.

— Согласен. Но денег всё равно не дам и никуда не отпущу. Что у тебя случилось не моё дело, захочешь, расскажет. А нет, сам виноват. Я знаю, что причинил тебе боль и давно уяснил, что ты меня не простишь никогда. Я люблю тебя и всегда любил. Как женщину, но сначала как друга. Позволь мне остаться твоим другом, помочь тебе, — просит он на грани слышимости, неотрывно смотря в глаза. — Вдвоём легче, не отталкивай меня.

Нежно утыкается в шею, а я, вдохнув запах его волос вновь ощущаю, как по щекам струятся горячие слёзы.

— Мне плохо без тебя, — говорит и сильней обнимает, вдавливаясь в меня всем телом, горячим, напряжённым и таким желанным. — Мне очень… плохо… без тебя.

Каждое слово произносит отдельно, с долгой паузой, взвешенно, но чётко и так правдиво. А я скриплю зубами, ведь его речь ранит подобно ударам хлыста, который рассекает ещё не до конца зажившую кожу. Лижет раны, что прячутся в толще рубцов оставленных его изменой. А я сквозь весь калейдоскоп собственных переживаний чувствую, что Андрей не врёт, а душу вытряхивает и вместе с тем обнажает гнетущую тоску.

Позволить себе сломаться под натиском его откровений я не могу, ведь мы это проходили. Взлетать на крыльях сильных чувств не страшно, а вот падать с высоты больно, в кровь разбивая надежды и сердце, которое вначале в трепете мчится галопом. А после истерзано сбивается с ритма, то сжимается до размера пуговки, которую наспех пришили в груди, то вырываясь огненным шаром, разрывая в лоскуты.

Высвободившись, сбегаю из спальни. Меня трясет от пережитого стресса, но от слов Андрея ещё больше. Он излил мне душу, но не успокоил, а лишь сильней сумел навести встревоженный хаос.

По-хозяйски распахиваю холодильник, долго любуюсь его содержимым. Салаты, запеченная утка, всевозможные нарезки и закуски. Прямо ресторан на выезде. Но заметив бутылку виски, благодарю высшие силы, что наши вкусы с Андреем совпадают.

— Пожалуй я останусь, если ты не передумал? — слышу собственный сиплый от страха голос, чуть надтреснутый от боязни его отказа.

Он лишь пытливо всматривается в моё лицо, улыбается, показывая что совершенно не передумал.

— Я буду рад встретить новый год именно с тобой, — берёт из моих рук бокал, касаясь его кромки так, словно целует. А я в нетерпении своей очереди, чтобы вновь прикоснуться к бокалу и почувствовать вкус Андрейкиных губ. И пусть это будет всего лишь влага оставленная им на стекле.

— Подожди, а всё вот это вот?! Ты явно кого то ждал.

— У меня сейчас нет никого, если намек в эту сторону.

— Вовсе нет, меня не особо интересует твой статус " активного поиска", — для пущего отвода глаз отрицательно качаю головой, правда жест оказывается не особо уверенным, лишь вызывает легкую усмешку уголков его губ.

За словами спрятаться легко, но только не тогда когда говоришь с Андреем. Он разгадывает во мне фальшь на раз, два, три.

— У меня в соцсетях не указан статус семейного положения, если ты об этом.

Конечно же, я говорю об этом и прекрасно знаю, что происходит на его страницах инстаграма, ВК имея полный доступ к выкладываемой информации на правах друга, а не банального подписчика. Факт относительно отсутствия моего имени в сети, типа "встречаюсь с Зановской" мне известен.

— Да неужели? — ляпнув, подписываю чистосердечное признание и чтобы унять волнение, забираю бокал, но дрожь рук ещё больше выдаёт меня.

— Ага, следишь значит за моей жизнью в инете. Хреновый из тебя Шерлок.

Он достаёт смартфон и после непродолжительных копаний в нём демонстрирует запись на своей стене в Контакте» обновленную два дня назад:

Заноза с тобой всегда сложно, а без тебя никак.

— Это Софа наготовила, — Андрей подходит слишком близко, обхватывая горячими ладонями щёки, упрямо заглядывает в глаза. Медлит, словно растягивать удовольствие, наслаждаясь кожей, которую гладит пальцами. Пытает нас обоих каким-то непреодолимым барьером, а после чуть дыша выдыхает. — Я отказался встречать новый год с её новым ухажером, — мне захотелось украсть поцелуй, но Андрей касается губами кончика моего носа. — Это профанация, ей внуков в пору нянчить, а она жизнь свою устраивает.

— Не завидуй, пусть устраивает, — искренне радуюсь смене темы в разговоре. — Семья нужна в любом возрасте.

— Я вырос и папочка мне не нужен, тем более такой, который старше меня от силы лет на десять.

От слова "папочка" вдруг становится муторно, а ведь раскрывшийся секрет немного поутих в памяти, но осев на подкорке, тут же даёт о себе знать.

— Вызывай такси, поехали.

— Куда? — недоуменно смотрит из-под сдвинутых непониманием бровей.

Проигнорировав вопрос, я одним махом выпиваю остатки виски и не дожидаясь когда же Андрей придёт в себя, выскакиваю в коридор. К тому времени, как ко мне присоединяется соучастник, на мне одеты его джинсы, пуховик, шапка и даже навьючен собственноручно связанный для него снуд.

— Вижу смысла тебя отговаривает нет.

Отрицательно качая головой, жестами поторапливаю его. Мне хочется свершить возмездие как можно скорее, пока пыл не растерян, а угли ненависти не тлеют, а жарко жрут всё вокруг.

Такси приезжает на удивление быстро и загрузившись в него, только я знаю и предвкушаю те события, которые собираюсь совершить.

Пара ударов и зеркала отлетают на тротуар, ещё… и по лобовому пролегает трещина, точно такая же, как на моем сердце. Визг сигнализации только подстегивает меня, распаляет силу, с которой я обрушиваюсь битой на груду металла. Удар за ударом калечит авто немецкого автопрома.

Мой акт вандализма длится не долго, через несколько минут из подъезда выскакивает тот, ради кого я устраиваю всё это шоу. Хорошо! Пусть полюбуется, пусть пострадает.

— Я тебя ненавижу, ты трус, — мой охрипший голос, старательно перекрикивает воющую на весь двор сигнализацию. — Я никогда тебя не прощу. Слышишь? Это ты виноват, что она покончила собой, а я осталась одна и стала такой сукой, — в горле дерет от истошного крика и начинающейся простуды. — Как ты вообще посмел притащить сюда свою задницу? Ну чего ты молчишь? — толкаю его в грудь, всего лишь рукой, сдерживая желание разбить об него биту, вдребезги, в щепки. — Расскажи мне, как можно бросить родную дочь? — от этого чуждого мне слова коробит. — Как ты мог все годы скрывать, что ты мой отец? Смотреть как я подыхаю в своих пороках и гнию от ненужности. Да какой ты отец, ты тварь!!!

Нецензурная брань, так сладко ласкающая сейчас мне слух, эхом отдаётся в тишине. Потому-что мой опекун, а теперь как оказалось биологический папочка, опоздавший с этой информацией лет так на "тцать", утихомирив свою Ауди, просто молчит.

А я горю и чувствую пущенную по венам злобу, жестокую боль. За себя, выросшую как полевой цветок на пыльной дороге, истоптанный чужими ногами. До сломанной гордости и пошатнувшейся психики. За мать, которая одна из всего их любовного треугольника честно вышла из игры, хороня вместе с собой грех разлучницы.

— Я виноват. Дай мне шанс всё исправить.

Снова чувствую себя ненужной, прекрасно понимая что он здесь не ради меня, а ради себя, чтобы раскаяться, обелить и очистить душу на закате своей удачливой жизни.

Господи, как же ранят его лживые фразы, вгрызаются в каменное тело, натачивая собственные клыки. Чтобы потом отыскать нетронутую часть и выесть из неё последние остатки веры, что меня можно любить. Что я достойна быть нужной.

— Лучше бы ты сдох, — выплевываю страшные вещи, больше походящие на проклятия, не страдая при этом угрызениями совести. — И машину забери, или я и её расхерачу, — жестом показываю на свою малышку. Нет, скорее всего рука на неё не поднимется, но от него подачек я больше не возьму. — Мне от тебя ничего не, нужно. И ты мне не нужен. Ясно!!! Так же как и я не была тебе нужна всю жизнь.

Кульминацией скандала становится звонкая пощёчина по его ничего не выражающему лицу.

Оглядываюсь кругом, наслаждаясь картиной: авто моего родственничка изувечено, как черепаха Богом. А моя жизнь приобретает искалеченный статус по сильней, чем до этого дня. Ещё один шрам на моём сердце в копилочку.

Андрей наблюдавший спектакль в первых рядах не смел его останавливать и за это ему отдельное человеческое спасибо.

— Давай домой, — тычется носом в затылок, даже сквозь шапку обжигая дыханием. — Такие никогда не признают ошибок. Поехали? — мягко спрашивает, будто боится меня спугнуть, а сам впитывает мою дрожь, начиная содрогаться в унисон со мной.

— Да, — позволяю увести себя со двора, цепко хватая Андрея за руку.

Андрей

Я её испортил. Взял то что мне не принадлежало, самолично нарушил равновесие, которое было между нами долгие годы. Поступил как скот, завалив Ксюшу в свою постель, опробовав на ней свои гребаные гены волокиты.

Получилось, впрочем, как и всегда. С небольшой натяжкой, но подмять сочное тело смог. После Аленки я совсем не заморачивался на бабах, имел всех кого хотел и брал у тех, кто давал, особо не перебирая товаром. Мне хотелось вытравить из памяти ту, чьими руками был задушен, но не в прямом смысле, а жаль. Уж лучше бы мне было сдохнуть в тот момент когда я снял её с родного отца, оглохнуть прямо там и не слышать слов её, что мерзким жгутом оплетали всё тело, не давая шевельнуться. Тогда всё рухнуло вокруг, раздавив веру в настоящие, неподдельные чувства.

Ксюшка была другой, чистой что ли, открытой такой, настоящей. Я и не смел, думать о ней в плохом ключе, нам без секса жилось славно. До тех самых пор, пока алкоголь пресытивший нас обоих в один из вечеров не стал всего лишь спусковым крючком, давшим мне сигнал действовать. Но всё закрутилось иначе, я не смог остановиться, впервые коснувшись её кожи. Нет, не в невинном объятье, коих было несчётное количество за время дружбы. А по-мужски, с жаром в ладонях, что разгорался и сеткой покрывал тело рвущееся к ней. Такой нежной наощупь и сладкой на вкус, с головокружительным запахом грейпфрута.

Эти воспоминания так и отпечатались на подкорке, не желая покидать моей головы ни днём, ни ночью, вытеснили всех, даже суку Алёну, что корнями прорастала в меня. Зудели там не переставая калейдоскопом картинок до онемения в кончиках пальцев, которыми я больше не мог к ней касаться. И губы горели адски, помня на физическом уровне каково это целоваться с Ксюшей, наслаждаться мягкими губами и проворным языком.

Я буквально с ума сходил. Понимал же что глупо рвать дружбу в пользу отличной эротической акробатики. Но не мог. Ненавидел и себя, за слабость перед сексуальным влечением. И Ксюшу, которая мораль ставила выше меня.

— Мне не нужна дружба, когда мне лезут в трусы, — кричала сквозь слёзы. А я увальнем стоял и тронуть боялся, спугнуть обиженную малышку. Струсил, не остановил, курил потом одну сигарету за другой, пока тошно не стало от никотина. И пил до утра со Славиком, слушая какой я придурок, раз в очередной раз на бабе трогаюсь умом.

Не особо то я и внял его советам, но вожжи отпустил. Не напирал больше на Ксюшу, следил исподтишка и гадал, пройдёт этот шквал эмоций в душе и стояк в штанах при каждой нашей встрече. Либо так и залипну на Ксюху, плюнув на все эти морально-этические. А она будто издевалась, цеплялась ко мне, накручивала яйца против стрелки, но близко не подпускала. Играла с моим измученным либидо. Чувствовал себя подопытным кроликом, над которым ставили опыты в воздержании от секса. Хотел только её. Всю… до сухости во рту, словно сушняком страдал, высыхал изнутри представляя как она может гореть подо мной. От таких фантазий член, как марионеточный поднимался в боевую готовность за доли секунды и торчком зря выстаивал подолгу. Хоть бери и кулак долби свой, лишь бы снять эрекцию, не предав при этом эмоций шалящих. Вот я и изводился без Ксюхи, а рядом ещё хуже было. И тут не инстинкт охотника даже, а тупость какая-то присутствовала. Вокруг согласных немерено, а я сам со своим организмом не согласен.

К тому моменту когда я созрел посвятить Зановскую в своё непростое отношение к ней, заявился Вадим. Но царапнуло сильнее не само его возвращение, а то как она кинулась в прежний омут, лёгкой рукой перечеркивая тонкую грань, спалив мост налаженный нами.

Спустя несколько дней молчаливой ярости мне пришлось вернуться, но до этого тщетно занимаясь высасыванием из себя похабных мыслишек, не без помощи умелого ротика Наденьки. Глупо получалось, до омерзения к самому себе. Пользовался девкой, а закрывая глаза только и видел Зановскую, и слышал хриплые стоны совсем не реальной партнерши, а той, которая наверняка в этот момент другому отдавалась. С тем же пылом, с каким неистовством я имел Надю. Физически предавая эмоции к Ксюше, что жрали меня поедом, голодным и ненасытным зверем.

Тогда я по глазам её понял, что она вернулась к Штриху, а на языке то и дело вертелся вопрос. Сразу она ему дала? Или всё-таки что-то чистое и необременённое похотью оставалось в их больных отношениях? Но молча глотал злобу и ненависть к сопернику, заедая горечь мимолетными интрижками.

Я был жив и здоров, а ещё и периодически счастлив, особенно когда умудрялся напиваться и трахаться, но только с выключенным светом, чтобы в темноте можно было представлять ту, по которой слетал с катушек. С Надей у нас хорошенький тандем получался, она не обремененная розовыми очками взвешенно подходила к нашим случкам. У неё была работа с большой зарплатой и минимальными обязанностями, так ещё и бонусом в виде добавки перчика в плотские забавы на рабочем месте. Во мне не бушевал сперматоксикоз, гордость правда выла часто и тоскливо. А задетое самолюбие глумливо извращалось в сексе с одной только целью — вытолкать из крови ядовитую примесь чужеродного Ксюшиного напоминания.

Чёртово наваждение продолжалось бесконечно, мучительно изводя душу и тело, а ей хоть бы хны. Даже после драки, что затеял Вадим, эта дурочка не решилась с поводка сорваться. Так и бегала к нему, раны зализывала и в упор не замечала никого. Оба мы были хороши, я подыхал без неё, а она рядом с Вадимом, но гордо задирала нос и твердила, что у них за плечами больше пяти лет отношений.

Но не на аркане же её от хозяина уводить? И вариться в котле этом порочном не мог её бросить, каждый раз клялся сам себе, что брошу. Всё брошу. И жалеть её и одновременно желать, и лезть в её отношения. Но срывался, очертя голову спешил по первому Ксюшиному зову.

— Можешь забрать из мед. центра на Соколова? — её вопрос словно выстрел в голову и пока я несся, бросив намеченный секс марафон, судорожно перебирал поводы Ксюшиного нахождения в больнице.

Тащил её по больничному коридору и злился, до хруста в костяшках сжимал ледяную ладонь, давил с остервенением. Боялся раздавить хрупкие пальцы, но давил. Желваками играл, вспоминая что такое уже происходило когда-то со мной.

Но то была Алёнка и мой ребёнок, которого убили, а уж потом мне рассказали. Мол слушай слабак, ты ничего не решаешь, ты так приложение, генетический материал ненужный. И от него полагалось избавиться. Убить её тогда хотел, но не посмел и в глаза ей взглянуть тоже. Боль огненным шаром жгла в груди, в угли превращая внутренности, оставляя не тронутой лишь телесную оболочку. Кожа трещала, но самообладание держалось на волоске, напоминая что я всё же мужик и расквасить лицо женщине, совершенно не выход.

— Дура ты, Зановская, — тряс её за плечи, дурости её удивляясь. Нервно прикурить пытался и слушал как Ксюша истерит, давясь слезами. Она хотя бы осознавала ошибку свою, в отличие от Алёны. Та сукой на меня смотрела после аборта и не кривя душой посылала ко всем чертям, спеша подлечь под отца поскорее. Рефлексировать было противно и я с трудом возвращался в реальность.

Вёз Ксюшу домой и руками сильнее руль сжимал от неконтролируемой злости, бесился до скрежета зубного с привкусом размолотой в труху эмали. Втащить ей хотелось прямо по лицу, чтоб мозги вправить на место. За волосы оттаскать, может тогда бы думать начала. А потом и Вадиму яйца отбить, да так, чтобы навсегда.

А вместо всего этого нянькался с Ксюшей, будто долг отдавал, душу свою очищал, ведь Алёне мои потуги ни к чему были, её Крутилин старший грел.

Да и не в этом дело наверное было, а в том, что давно как привороженный думать мог только о Ксюше, заливаясь теплом рядом с ней. Ненавидел её за этот поступок, а любить не переставал. Глубже впускал её в себя, позволял проворно занимать удобную позицию, а не тесниться где-то в уголке.

Хотел много и сразу, перестать прятать чувства, высвободить дурман, что едко отравлял меня. Её хотел физически украсть, а душевно запереть, восполнить пробел, и зашпаклевать сквозную дыру в груди рядом с разбитым сердцем. Позорно, как школьник признался в любви, хоть и в шуточной форме. Ну не мог я позволить обнажится до конца, вот и прикрылся скабрезным юмором.

Зря старался, потерял контроль, наверное просто отвык от мысли, что людям свойственно предавать, ломать других в угоду себе. С целью наживы, денег, статуса, призрачного налёта чувств. Знал же как все будет, даже смешно стало от того, что не сразу понял не надолго наша идиллия. Кукловод вновь притянул любимую куклу.

Смотрел на Ксюшу и ощущал себя полным кретином. Жаждал любви, выворачивался, бился за ничтожную иллюзию стать счастливым, а в итоге получал удар в спину, на которой и места живого уже не оставалось для предательских штыков.

Кровью захлебывался, когда Вадим с отморозками пинали меня во дворе, самоутверждаясь за счёт слабости моей. Но и тогда страдал меньше, подозревая что хруст в груди это не лопнувшая гордость, а переломы.

— Я не люблю тебя Андрей, ни сейчас, ни тогда когда спала с тобой. Это был просто секс, — меня сломали её слова, пущенные по венам чистым ядом, конвульсией пробив мышцы. Сил бороться, вгрызаться в то, что не принадлежало тебе, становилось бредом. Отпускал её, брезгливо отмываясь от мыслей о ней, не мог позволить себе звать обратно.

Сука, а ведь знала куда бить, там где тонко, где лёгкой паутинкой прикрыто от чужих глаз, но до сих пор гнило. И ныть не переставало… никогда… ни в минуты буйного оргазма, ни в обычные дни уединения с ней.

Выбить желал Ксюшу, но она снова возвращалась, каким-то адским наваждением проникала в пустую голову, прокатывалась секундной судорогой по телу, оставаясь на языке горьким отчаянием. Душу изливала о своём наркоманском прошлом, а я ударить её хотел, боль причинить. И так злился на эти реакции, что бежал прочь от неё, чтобы остыть, ведь из-за тайн Ксюшиных любить её я не перестал.

Сильней прикипал, ведь знал каково быть поломанным и ненужным. Прощать хотел, душить в своих руках и никому не отдавать. И прощал… боль с ней делил, в постели пропадал, чувствуя не похоть, как обычно, а дикую зависимость, изъедающую. Вёлся как пацан малолетний, на любой пинок реагировал, словно ждал подножки.

Дождался. Ксюша… моя… единственная, кому я впервые за столько лет открылся, поверил и допустил не только до члена, в душу пустил, пинка дала. Придурок сопливый не иначе, раз верил, что может быть по другому.

Обдолбанная, в край опушенная, жмётся к стене, с платьем задранным. Кошкой льнет к бывшему, выгибается, стонет. И стон этот, как лезвием по старым рубцам, срезая на живую грубую ткань, что бронёй наросла на сердце. Сочится всё, глаза заливая неверием липким.

Клокотало всё внутри злостью и желанием кинуться к ним, сторицей вернуть ей боль, заставить умыться кровью и слезами. Сбить с них спесь и безнаказанность.

Уходил и не слушал. Знал потому что, если останусь, убью. И его, и её. Руки бы замарал, а в себя бы не пришёл.

Надю к себе тащил и вколачивался везде где только она разрешала, не дожидаясь пока она возбудится. Не для этого она мне здесь была нужна, я пар выпускал, а сам сдохнуть стремился. Пофиг на всё было. Пофиг на тошноту от самого себя, на близость с нелюбимой женщиной. На Ксюшку только не плевать, на жгучую боль ожогом оставленную её мутными глазами.

Сучья жизнь, вечно путала карты, козырять нечем. А в дверях раскаяние, моя личная совесть, уже не под кайфом, чистая и невинная. Смотрела отрешенно, как и я на неё с Вадимом, и казнила мысленно. Но не меня, а себя. В прямом смысле уничтожала, я лишь под занавес успел, вычистил всё чем она успела нахвататься. Спас, но себя так и не простил, ведь я был виновником. Тем кто загнал ей в грудь нестерпимую колкость измены.

Бегал от Ксюши потом, думал чем дальше от неё, тем всем легче. Зачем-то изображал, что не свободен, когда на самом деле кроме Ксюши никого не подпускал и не хотел.

Я её испортил. Взял, что мне не принадлежало, а теперь страдал, до тех пор пока она сама не вернулась. Нырнул к ней в кровать и пульс затих, мысли отхлынули, иссушив больное тело. Слушал как спит, как вжимается телом замершим и боялся спугнуть. Судорожно цеплялся за призрачную нить, чтобы заново сшить нас обоих, пришить к друг другу…уже навсегда.

Знал о ней всё и больше не мог себе позволить её потерять.