Дайте нам крылья!

Клэр Корбетт

Дайте нам крылья!

Роман-Полет

Часть первая

Джон Уилкинс (один из основателей Лондонского королевского общества, епископ Честерский) полагал, что человек может полететь четырьмя способами:

1) при содействии ангелов,

2) при содействии ручных птиц,

3) при помощи крыльев, прикрепленных к телу, и, наконец,

4) в «летучей повозке» — это устройство предположительно должно приводиться в действие какой-то иной силой, помимо силы человеческих мышц.

Первые три способа представлялись Уилкинсу маловероятными — пожалуй, вполне справедливо. И птицы, и ангелы почему-то не стремятся помогать человеку летать, а попытки пристегнуть к телу крылья, как известно, плохо кончаются.

Пэт Шипман. «Встать на крыло. Археоптерикс и эволюция птичьего полета».

Ты ли дал красивые перья павлину и перья и пух страусу?.. Твоею ли мудростью летает ястреб?.. По твоему ли слову возносится орел?..

Иов, 39

Глава первая

Полет

Пери кружит над бухтой, высматривает что-то внизу, ветер так и визжит в ее перьях.

— Луиза! Луиза!

Кричи сколько хочешь, никто не откликнется. В груди словно разливается едкая кислота, выжигает все внутри. Хьюго вертит головой, ерзает, наверное, чувствует, как набухает страх в сердце Пери — словно волна набирает силу, накатывает на берег, обрушивается на песок. Пери обнимает ребенка одной рукой, хотя он и так туго прикручен к ее груди в слинге.

«Над Соленой бухтой никого не будет, — сказала тогда Луиза. — Жду тебя там. Прилетай, пожалуйста. Только смотри у меня, никому не говори!».

«Мы не одни такие», — сказала тогда Луиза.

Голос у Луизы был злой и взвинченный — а Луиза была лучшая подруга Пери, даже больше того — названая сестра, и вот уже несколько месяцев рассказывала Пери правду о том, как они на самом деле живут, и Пери, конечно, сразу согласилась увидеться с ней над Соленой бухтой. Только вот странно и страшновато, что Луиза так настойчиво просила молчать.

В то утро Пери вышла из дома с Хьюго в слинге, как обычно, — получается, она обманывает родителей Хьюго, хотя не сказала им ни словечка. Впрочем, какая им разница, что она не пойдет с ним в парк? И вообще в последнее время она с ними редко разговаривает — и с ней, и с ним.

Еще один круг над бухтой. Немного ниже. Нет, в бухте кто-то есть. Внизу, в полосе прибоя, перекатывается какая-то серая масса — наверное, выброшенный на берег мертвый тюлень.

Нет, не тюлень.

Пери тяжело приземляется на песок, спотыкается, падает. Кровь отливает от лица, от головы, перед глазами темнеет, осторожно, падай на бок — не придави Хьюго! Миг — и Пери снова на ногах, подбирается к серой массе — ох, вот бы это оказалась груда водорослей или торчащий из воды камень! — но когда она подходит поближе, то различает в утреннем свете, что да, да, все так и есть: прибой окатывает тело женщины, крылья у которой так набрякли, что вялые волны — сейчас отлив — не в силах ни вытолкнуть ее на песок, ни утащить за собой в море. Эти нежно-серые крылья Пери узнаёт сразу. Луиза.

Пери падает на колени у головы Луизы, приподняв над водой собственные крылья, чтобы не замочить. Мочить перья нельзя. Их будет некогда сушить — теперь уж точно некогда.

Пери видит ручеек запекшейся крови в уголке рта у Луизы. К горлу подкатывает тошнота. Пери наклоняется вбок, придерживая Хьюго, и ее рвет в море.

Что случилось? Луиза упала… нет, ее сбросили с неба. Луиза прекрасно летает, о несчастном случае и речи нет. Как такое может быть? Вот она, моя сестра, взрослая, разумная, самостоятельная Луиза — лежит с переломанными крыльями в полосе прибоя на берегу Соленой бухты. Лицо у нее белое-белое, волосы намокли и стали тяжелые, словно водоросли.

Пери стоит на коленях в холодной морской воде, ее трясет и мутит, одна рука все так же обнимает Хьюго, другая гладит Луизу по щеке — стылой, совсем как вода в бухте. Пери полощет рот, выплевывает соль и кислятину.

Белая как мел кожа Луизы уже покрылась красно-синими пятнами. Давно ли погибла Луиза? В чем дело? В чем?! Кто ее погубил? Что она хотела мне рассказать? Неужели из-за этого ее и убили?

Пери осторожно отводит волосы Луизы с лица, закрывает ей глаза. С минуту сидит неподвижно. Потом с трудом поднимается на ноги. Солнце уже высоко, начинает припекать. Час-другой — и пляж превратится в раскаленную топку: жгучий песок, зеркальная вода.

Волна страха, поднявшаяся в Пери еще в небе, накатила, нависла над Пери, обдала ее холодом, подмяла всей тяжестью, вышибла дух, не отпускала.

Если Луиза что-то знает… то есть узнала, и за это ее убили, что же станется со мной? Ой, Луиза, во что ты меня втянула?! Убийцам известно, что ты сюда собиралась, и, конечно, известно, что сюда собиралась я. Если они думают, будто и я знаю то, что ты выяснила, мне тоже конец. Ничего я не знаю, ничего — а что толку?! Хватит и того, что я тебя тут видела.

Пери оглядела горизонт — нет, в небе пусто. Улетай отсюда. Улетай домой. Только где он, мой дом? Где мне спрятаться, где меня никто не найдет? Пери смотрит на Луизу. Слинга на Луизе нет. Еще бы. Те, кого боялась Луиза, знали про вживленный жучок; убийцы наверняка выждали, когда Луиза будет без малютки Эми, и только тогда убили ее.

Столкнуть тело подруги в море или засыпать песком — устроить хоть какое-то погребение, не бросать же ее здесь, словно какой-то мусор, среди увядших водорослей, дохлых медуз и осколков стекла, скопившихся у полосы прибоя. Нет, ничего не выйдет. Она тяжелая, и времени нет. И вообще надо, наоборот, не спрятать тело, а оставить на виду, чтобы его поскорее нашли.

Горло саднит от рвоты, даже глотать трудно. Пери бежит по песку, хватая ртом воздух. Чтобы взять разбег перед взлетом, надо разогнаться, и на это уходят все силы. С утеса было бы удобнее, только забираться туда некогда. Если убийцы знают, что мы с Луизой договорились здесь встретиться, то не исключено, что меня здесь подкарауливают. «Никому не говори». Я не понимала, почему. «Есть и другие». Что она имела в виду?!

И вот Пери уже летит, а тело Луизы словно проваливается вниз, уменьшается, теряется в волнах.

Прости меня. Луиза. Моя единственная подруга, моя единственная сестра. Я даже никому не расскажу, что ты здесь — потому что боюсь. Тебе удалось сбежать от тех фанатиков, которые тебя вырастили — детство в той общине не детство, а тюремный срок, — ты вырвалась в Город, так же как и я. И вот чем все кончилось.

Собранная, здравомыслящая Луиза не думала бы о трупе Пери ни секунды, если бы на кону стояла ее собственная жизнь. Как бы поступила Луиза на моем месте? Пери взлетает высоко-высоко над бухтой и разворачивается в сторону дома. Да нет, какой же это дом? Особняк Питера — не дом Пери и никогда им не был. Надо бежать. То есть лететь.

«Где мне укрыться?» Мысли у Пери трепыхаются, словно крылья у слетка, мелькают быстро-быстро — Пери так напряженно размышляет над тем, как быть дальше, что едва не промахивается мимо утеса с посадочной площадкой у дома Чешира и прижимается к каменной стене, хлопая крыльями, чтобы прийти в себя, и перья у нее шелестят, шуршат, словно осенние листья, готовые осыпаться и истлеть. Пери стоит неподвижно: надо поскорее отдышаться и успокоить Хьюго. Соберись. Дыши. Когда ты такая злая и напуганная, летать опасно. Вообще невозможно летать. Пери осматривается: темные точки, другие летатели — две-три прямо над головой, еще несколько поодаль. Неужели приближаются? Сердце так и стучит — и после полета, и от страха.

Из дома доносится мягкий топоток. К двери мчится золотой снаряд. Плюш. Встает на задние лапы, выгибает спинку, точит когти о косяк.

Пери открывает раздвижные двери, прислушивается. Слышно только журчание ручейка в гостиной — но больше ни звука, кроме дыхания Плюша и сопения Хьюго. В доме стоит тишина, знакомая, давно привычная. Питера и Авис дома нет; зная их, Пери не удивилась бы, вернись они через несколько минут, через несколько часов, через несколько дней.

Им с Хьюго нельзя здесь оставаться. Может быть, за ней вообще погоня. Подождать, когда вернутся Питер с Авис? Нет. Даже с ними здесь небезопасно, ведь Пери нельзя ничего им рассказывать. Луизу они не знают и рассердятся, что Пери так долго их обманывала. Да если бы они и встали на ее сторону, ничего у них не выйдет — ведь Пери сама не знает, кто и почему убил Луизу. И к чему им заступаться за нее? Наоборот — хозяева быстренько уволят Пери, и она останется одна-одинешенька, и никто ее не защитит. А если она не расскажет, что произошло, Питер и Авис, чего доброго, выдадут ее случайно. А расскажет — могут выдать и нарочно.

Пери переодевает Хьюго, укладывает в кроватку. На миг замирает, любуясь им. Какой у него красивый широкий лоб… Наклоняется, целует Хьюго в щеку. Ловит его дыхание — чистое, младенческое, ничем не пахнет, кроме влаги. Пери выпрямляется. Да, Авис выдаст ее при первом удобном случае. Она ведь и собственного ребенка готова отдать чужим людям ради его безопасности — точно-точно, ведь нам постоянно делают гадости ради нашего же блага, верно, Хьюго? — тогда и Пери ей больше не будет нужна. А богатеи-летатели горой стоят друг за дружку. Не к кому бежать. Никто не поможет.

Пери бросается в свою комнату. Плюш скачет за ней, путаясь под ногами. Она так спешит, что отпихивает его в сторону ногой: не мешай! Надо собраться с мыслями. Что ей понадобится?

Плюш не обиделся и прыгает на кровать, а Пери мечется по комнате. С собой можно взять только сумку-пояс; туда она запихивает аквапад, ультра-впитывающую губку с водой, которую всегда берет в полет, — питательные пастилки и фонарик размером меньше ногтя. Плюш вцепился зубами в подушку и таскает ее по кровати, словно кролика, утробно рыча. Пери невольно улыбается.

Собрав все необходимое, Пери натягивает «изолят». Этот невесомый летательный костюм из вспененного пластика незаменим для дальних перелетов — ткань сохраняет тепло и уменьшает сопротивление воздуха. У Пери костюм ядовито-желтый, в самый раз для начинающих летателей, хорошо видно на фоне неба. Лучше бы, конечно, камуфляж, но уж что есть, то есть. Изоляты стоят запредельно дорого, и другого костюма у Пери нет.

Хьюго сердито хнычет — Пери никогда не оставляла его одного. Плюш юркает обратно в детскую, и Хьюго затихает.

Пери осматривает свою комнату, крутя на пальце серебряное колечко, которое носит, не снимая. Гардеробная у Авис и та просторнее, зато раздвижные двери ведут прямо на небольшую зеленую лужайку, где Пери по утрам играет с Хьюго. Пери никогда в жизни не отводили такой красивой комнаты, и хотя это, конечно, не дом — да и был ли у нее когда-нибудь свой дом? — все же больно будет ее покинуть, словно кожу ободрать. Комната узкая, продолговатая, а на стенах яркими пятнами виднеются картины и фотографии, временно попавшие у Питера в немилость. Пери смотрит на фотографию — зеленое море, белый песок: работа любимой фотохудожницы Питера, летательницы по имени Энди Сильвер. Фотографию, конечно, тоже с собой не возьмешь.

Вернувшись в центральный зал, Пери смотрит вверх, на галерею, куда выходят комнаты Питера и Авис, — комнаты, куда ей, няньке, живущей внизу с Хьюго, входить запрещено. Никаких лестниц в доме нет, и попасть наверх можно только на крыльях. Хьюго туда тоже нельзя, и теперь он никогда не увидит комнаты родителей — да, теперь, когда отец с матерью решили его бросить. А ведь наверняка они могут что-то для него сделать, у них же деньги и знакомства — но нет, они просто оцепенели, едва узнали результаты анализов. Просто в голове не укладывается — у меня-то ни денег, ни образования, я ему даже не мать, а буду биться за него так, как им и не снилось!

Авис опомнилась первой — и первой решила, что чем скорее они все устроят, тем лучше для Хьюго. Мол, другие родители так и поступают. Да для него тут на каждом шагу опасности, визжала Авис. В тот вечер, когда пришли результаты анализов, Пери лежала в постели — кровь пульсировала в ушах — и слушала, как Авис в кухне кричит, кричит на Питера. Сама Пери медицинского заключения не видела — кто же ей покажет. Да, она сидит с Хьюго днями напролет, но все равно не имеет права ничего знать. Пери старалась не дышать, напряженно вслушиваясь в слова. Что с ним не так, какой у него диагноз?

— Ты что, совсем ничего не соображаешь? Взгляни хотя бы на обрыв за порогом, там же пропасть, пропасть! — заходилась Авис. — Питер, очнись! Ты сам спроектировал дом, он предназначен только для летателей, твой сын тут на каждом углу шею себе свернет! Ему тут негде ни играть, ни гулять, а он через месяц уже пойдет! С него глаз нельзя будет спускать, Питер. Годами! И нам придется доверить его жизнь — с утра до вечера! — этой… несносной пигалице! Так нельзя. Ему надо в семью бескрылых. Питер, это всего на несколько лет. Пока мы не приведем его в норму. Пока не поймем, что ему ничего не грозит.

Пери высоко подпрыгивает, собрав все силы, чтобы в несколько взмахов оказаться на площадке, и бросается в просторную, залитую солнцем хозяйскую ванную. Эту комнату ей тоже не полагается видеть. Пери ежится — тело ничего не желает забывать, сколько ни уговаривает она себя не думать обо всем, что делал с ней Питер. Теперь, когда у нее есть крылья, об этом и вспоминать бессмысленно. Да уж, о ее безопасности Питер вообще никогда не думал. Сто раз рисковал ее жизнью.

Да, Авис, может быть, для Хьюго и лучше, если ты бросишь его, отдашь на воспитание в чужие руки. Только он уже не будет твой. Да и твой ли он, если ты готова отказаться от него, если тебе такое вообще в голову пришло? Пери хотелось ворваться в кухню с криком «Послушайте меня! Я все про это знаю. Обратно вы получите совсем не того ребенка, кого отдавали чужим».

Хьюго, я тебя никогда не брошу. Если мать от тебя откажется, я побегу в агентство «Ангелочки», уговорю их отправить меня в твою приемную семью и все равно буду за тобой ухаживать.

Бело-зеленая ванная на вид даже больше, чем помнится Пери, — одна душевая кабина размером с ее спаленку. Ванны нет, зато устроен бассейн с каменными скамьями под водой. Вокруг бассейна растет упругий мох, серо-зеленый, словно водоросли, очень мягкий, но стойкий: впитывает и воду, и пар, и все, что на него ни прольешь или просыплешь — и мыло, и лосьоны, и духи, и пудру для крыльев. Этот мох — самое яркое пятно в блеклой комнате, не считая флаконов с кремами, блестками и ароматными маслами для крыльев Авис, которые стоят вокруг большой квадратной раковины, сверкая всеми оттенками голубого, зеленого и розового. Пери понимает, что нарочно медлит, потому что струсила в последний момент, поэтому нагибается и читает этикетки. Средства для крыльев так и сияют — у каждого свое вычурное название.

Пери приседает на корточки. То, что ей нужно, где-то здесь. Точно. Она открывает шкафчик под раковиной и с облегчением обнаруживает, что оттуда на нее смотрят всевозможные лекарства — вакуумные упаковки айлеронака, синие квадратики оптериксина и огромные запасы фиолетового геля под названием бореин. Пери хмурится. Бореин жутко дорогой, а тут его на несколько лет хватит. Может, Авис нарочно его копит? Пери запасается на полгода, обшаривает другие полки и находит несколько баллончиков обезболивающего аэрозоля и флакон ну-скина.

Отдуваясь, она поднимается на ноги и запихивает драгоценные лекарства в сумку-пояс. Потом приспускает шорты и щупает ягодицу, забрав кожу в складку между пальцев. Вот оно, твердое зернышко, меньше рисового, глубоко в мышце. От ярости у Пери перехватывает горло.

В меня вживили жучок для слежения, а я об этом даже не знала. Ну и дура же я! И не подозревала ни о чем, пока Луиза не сказала. С ней хозяева сделали то же самое. Питер и особенно Авис не доверяли мне. Не надо тешить себя иллюзиями, я для них даже меньше чем собака. Меня заклеймили. Чипировали. Луиза говорила, по жучку меня можно не только выследить: если я улечу слишком далеко или просто у Питера и Авис будет такое настроение, меня сдернут с неба — будто застрелят. Бедная Луиза. Послушалась бы собственных предостережений… Наверное, бежать ты не собиралась — еще не собиралась, — а то бы поступила так, как сейчас сделаю я. Вот сволочи!

Вот и хорошо, что я так разозлилась, — зато не цепенею от страха. Как они посмели так со мной поступить? Как они только могут так поступать с Хьюго?! Сволочи!

Не успев ничего подумать, Пери резко крутится на месте, выставив одно крыло — и присыпки и кремы Авис летят на пол. Сияющие краски брызжут в разные стороны, растекаются лужицами, льются ручьями — «Гераниевая кошениль» сливается с «Маковой киноварью», сочится в «Фиалковый кобальт» и «Полуденную синь», зеленый мох весь сверкает от блесток и осколков. Представив себе, как взбесится Авис, Пери улыбается. Прибирать здесь не входит в мои обязанности.

Луиза давно уже сказала Пери, где, скорее всего, спрятан жучок, и когда Пери вернулась в тот день в свою комнату, то пощупала ягодицы — и точно, предательская штуковина оказалась запрятана именно там. Как, должно быть, хихикали Питер и Авис, когда вживляли мне жучок, а я ни о чем не заподозрила! Сволочи. Что им ни сделай, все мало будет.

Когда же они успели мне его вживить? Удобных случаев было несколько. Когда делали первую операцию для крыльев? Или даже раньше?

Снизу, из гостиной, слышится мягкий тяжелый стук, и Пери цепенеет. Кто-то пролез в дом? Неужели это погоня? Вдруг да? Боже мой, что со мной сделают, если застанут здесь? Обрубят мне крылья и утопят в море? Темные волосы Луизы колышутся в воде, будто водоросли. А вдруг это Питер? Нет, еще рано… Поди уследи за этими летателями. Вечно сваливаются на голову нежданно-негаданно, только перья — вжих!

Пери выскакивает на площадку. Снизу, с груды съехавших на пол подушек, на нее смотрит Плюш.

— Ну, Плюш, ну, балбес!

Пери бросается вниз, в гостиную, а оттуда — в просторный кабинет Питера с видом на океан. Чуть не забыла. Она расшвыривает инфокарты на огромном столе, рывком выдвигает ящики, вываливает все на пол. Алая вспышка — в дальнем углу нижнего ящика. Она вытаскивает свой подарок — залитую в стекло розу, — вертит в руках. Ах ты мерзавец. Спрятал подальше. Ну еще бы. Когда Пери показала Луизе эту розу, та сначала подняла ее на смех, а потом чуть не расплакалась от жалости.

— Ох, только этого еще не хватало! — простонала она. — Милая моя, неужели ты не понимаешь, какая это старая песня? Неужели до тебя еще не дошло, что он за человек, что он с тобой вытворяет?

Наконец Пери находит то, что искала — особый нож, которым Питер обрезает инфокарты для чертежей по размеру. С этим ножом нужно обращаться очень осторожно, он острее скальпеля. Руки у Пери дрожат. Она набирает побольше воздуху, потом снова приспускает шорты и, изогнувшись, брызгает обезболивающим аэрозолем на кожу. Дотянуться до нужного места трудно, рана получится больше, чем нужно. Кожа, жир, мышцы — нож разрезает все легко, словно гнилой шелк. Пери больно, она втягивает воздух сквозь сжатые зубы. Обезболивающий аэрозоль не очень сильный, но боль все равно ощущается как будто издалека.

В детской плачет Хьюго и Пери так и тянет броситься на тоненький писк.

По ноге бежит струйка горячей крови. Копаться в собственной плоти — все равно как доставать глубоко засевшую занозу. Ага, вот. Полли подцепляет кончиком лезвия крошечный силикатный прямоугольник и отшвыривает в сторону. Потом покрывает разрез антисептической искусственной кожей.

Пери бросает окровавленный нож на стол и не без злорадства отмечает, что кровь накапала на последний чертеж Питера — сейчас он проектирует изящную легкую башню — и стекает по ноге на чистый каменный пол. Да уж, Питеру не понравится, что у него на рабочем месте развели такую грязь. Пусть увидит это только завтра утром. К тому времени у него найдутся тревоги и поважнее.

Взгляд Пери падает на рисунки, плакаты и чертежи, развешанные по стенам кабинета — она видит их словно в первый раз. Голубой заснеженный утес слева — это церковь; как потрясена была Пери, когда впервые пришла в этот дом и узнала, что церковь — творение Питера! Когда Пери приехала с Окраин, то знала только этот ориентир и по нему и искала дорогу в Городе.

Первый день в Городе… У Пери был временный пропуск — спасибо, Ма Лена! — и твердая решимость остаться здесь навсегда, не дать вытеснить себя обратно в глушь. Пери потирает тугую кожу на левом бицепсе. Там, под кожей, сидит еще один микрочип, но его-то Пери нервно нащупывает по десять-двадцать раз на дню. Удостоверение жителя Города, постоянный пропуск. Где бы она ни оказалась, ее просканируют и удостоверение подтвердит, что она имеет законное право жить в Городе. Когда Пери вживили этот пропуск, она месяца два была на седьмом небе. Можно больше не бояться, что ее депортируют.

Хьюго плачет. Пери бежит в его комнату — рану так и жжет.

Хьюго хочет есть, ему уже давно надоело сосать пальцы, он заходится в крике и весь красный. Пери подхватывает его на руки, чувствует, как колотится его сердечко, как тычется в нее его маленькая жизнь, успокаивает его, прижимает к себе, прикладывает к груди. Хьюго жадно сосет, пристально глядя Пери в глаза. Лететь, лететь, лететь. Надо оставить тебя — но я не смогу. Пусть Авис ненавидит меня сколько хочет, пусть Питер больше не обращает на меня внимания, но мне бы и в голову не пришло отдать тебя чужим, ни за что!

Пери смотрит на чудесные игрушки Хьюго, на изящный миниатюрный глобус, подвешенный над кроваткой. Придется тебе, Хьюго, обходиться без всей этой красоты.

Не смогу я тебя оставить. Тем более сейчас. А то придут за мной, а найдут тебя. Пери одной рукой придерживает Хьюго, другой вытаскивает свою инфокарту. Надо позвонить Питеру и уговорить его вернуться как можно скорее.

Не отвечает. «Оставьте сообщение».

Пери не знает, как быть. Когда она в последний раз послала Питеру голосовое сообщение, он прослушал его только через три дня.

«Отбой».

Пери смотрит на погасший экран. Боже мой, что ж я раньше не сообразила! Бросает инфокарту на пол. Брать ее с собой нельзя. По ней Пери живо вычислят. Проще простого.

Тело Луизы в волнах прибоя.

Плюш топочет в детскую, вспрыгивает на скамью рядом с Пери и подсовывает голову ей под руку. Она гладит его по носу, ерзая от нетерпения: когда же Хьюго кончит сосать? Скорее, Хьюго. Ну пожалуйста. Пери бросает взгляд на настенные часы: дорога каждая секунда. Смотрит в янтарные глаза Плюша. «Я буду по тебе скучать».

Хьюго наконец отваливается от груди, улыбается.

— Па! — восклицает он, сверкая глазами — сам удивился, как у него получился такой маленький взрыв. — Па! Па! Па!

«И по тебе я буду скучать».

Нет. Нельзя бросить тебя одного, и в этом доме, и в целом мире, когда тебя собираются отдать в чужую семью. Единственный выход — если я останусь с тобой, а остаться я не могу.

Не могу.

В голове прямо искрит. Мир вокруг с рывком останавливается — нет, это она, Пери, застыла, глядя в немигающие глаза немыслимого, что таращатся на нее из бездны.

Придется мне взять тебя с собой. Чтобы тебя не обижали. Чтобы тебя любили. Больше никто тебя любить не собирается.

Мир снова кружится, все быстрее и быстрее, Пери мчится, словно ветер, стоит ей остановиться — и все замрет, у нее не хватит духу спасти не то что Хьюго — саму себя, она оцепенеет и будет покорно сидеть на месте и ждать. Легкая мишень.

Пери кладет Хьюго на коврик на полу и обшаривает детскую. Нужно взять кое-что еще: подгузники для Хьюго — сотня квадратных пеленок, сложенных в пачку не толще ее ладони, теплые одежки — костюмчик для полетов и… что еще?

Что еще тебе понадобится, птенчик?

Я.

А больше, собственно, и ничего.

Все, что тебе нужно, — это я.

Она берет Хьюго на руки и пристраивает его в слинг. Куда лететь? В Городе им негде укрыться. Пери потирает руку, нащупывает пропуск. Бесценный знак того, что ее здесь приняли: многие всю жизнь за него бьются.

А сейчас она готова вырезать и его и швырнуть на пол в зарок вечного изгнания, ради Хьюго — но не станет.

Вот и все. Теперь и речи не будет о том, чтобы вернуться, чтобы получить прощение. Настал момент, когда я должна отказаться от всего, к чему стремилась, за что боролась — от такой жизни, от Города.

Пери выходит и запирает дверь, слышит, как Плюш рычит и скребется за порогом.

Выходит на край утеса перед входом.

— Прости, птенчик.

Гладит Хьюго по щеке, шагает за край и падает вниз.

Глава вторая

Как гром среди ясного неба

Необыкновенная девушка эта Пери. В такой мысли я укрепился к концу того длинного, дождливого, ветреного лета. Конечно, поначалу я о Пери ничего не знал. И она, и Хьюго были для меня всего лишь именами, которые назвал в трубку взбудораженный человек, позвонивший мне домой душным летним утром. И прежде всего я спросил себя — почему он звонит именно мне?

С одной стороны, яснее некуда. Я — частный сыщик, и клиенту порекомендовали обратиться ко мне как к опытному и надежному знатоку своего дела; к тому же у меня много полезных знакомств в самых разных кругах. Так что почему бы и не позвонить ? Но с другой стороны, по словам клиента на том конце провода, у него пропал грудной ребенок, — и звонит он, заметьте, мне, а не в полицию, почему? Позже на свет выплыло еще множество причин, по которым Питер Чешир предпочел в то жаркое летнее воскресенье набрать именно мой номер. Например, выяснилось, что на поиски маленького Хьюго он нанял не только меня. Кроме того, Питер Чешир относился к особому виду клиентов. «Виду» — в буквальном, биологическом смысле. Раньше люди этой породы к моим услугам не прибегали. Но тогда я даже вообразить не мог, сколько всего мне еще предстоит узнать.

Время подходило к полудню, я в одних шортах сидел за обеденным столом и лениво перебирал бумаги. Спозаранку меня разбудил Санил, чтоб ему пусто было, собачьему сыну. Давний приятель, а нынче — советник в министерстве. Ничего лучше не придумал, как позвонить в воскресенье с утра пораньше! «У нас выходных нет, вкалываем круглосуточно, — служба такая, — ответил он на мое брюзжание. — Время не ждет. Так, у меня для тебя работенка. Выкрои для меня часик-другой в четверг, лады? Подробности при встрече».

Зря я остался дома: жара, духота, ни ветерка, и наш шестиэтажный многоквартирный дом с дурацким названием «Вентура» прямо накалился на солнце. Пот лил с меня градом, а поскольку мой сосед Витторио куда-то уехал с дружком, на крыше дома со вчерашней ночи продолжался буйный праздник с громкой сальсой, и приструнить весельчаков было некому.

Я встал, набросил рубашку. Уйти, уйти куда угодно, лишь бы там имелись тень и прохладная вода. На полпути к выходу меня остановило жужжание инфокарты. Слушал я поначалу вполуха: да, какой-то Питер Чешир, да, я весь внимание. «Сегодня утром у меня пропал грудной ребенок», — сказал Чешир. Тут меня прошиб озноб. Чешир хотел, чтобы я немедленно явился к нему домой.

Питер Чешир? А ведь имя вроде бы знакомое. Переодеваясь в костюм, я мысленно прошерстил картотеку у себя в памяти. Вышел на подъездную дорожку (квартира у меня на первом этаже). Рэй за своим раскладным столиком уже торговал вовсю. Он славился в округе вкуснейшими лепешками-самоса, которые пек здесь же, на плитке, работавшей от солнечных батарей. Я купил одну, с пылу-с жару.

Рэй улыбнулся мне всеми морщинками на загорелом обветренном лице.

— Что, прокатиться решил? — спросил он.

Я платил Рэю, чтобы он присматривал за Таджем, и это возвышало его в собственных глазах, да и в глазах прочих местных торговцев тоже: больше никому из них не поручали приглядывать за автомобилем, тем более, таким.

Лепешку я умял в два счета, а когда сел в автомобиль, обнаружил, что заботливый Рэй уже отсоединил Таджа от подзарядки. Еще повезло, что на нашей улице работает хоть одно из нескольких зарядных устройств.

— Как жизнь? — спросил я, едва Тадж замигал огоньками.

— Отлично, лучше некуда, — промурлыкал он в ответ.

— Сейчас мы с тобой кое-куда прокатимся, — сказал я.

Первые часы после похищения — решающие. А мы их, увы, проспали, и отец малыша, и я. Если похитители намеревались убить маленького Хьюго, он уже мертв, более того, давно мертв. Если Хьюго еще жив, то события могут пойти по нескольким путям, но в любом случае, действовать мне надо быстро.

— Ага, приятель, раз ты собираешься на мне ехать, значит, тебе подвернулся клиент с толстым кошельком, — подметил Тадж. — Неплохо для разнообразия. Может, сошьешь себе костюмчик получше. А чего твой богатей позвонил тебе так поздно? Заспался?

— Сам в толк не возьму.

Я надел галстук, но узел затягивать не спешил. Спрашивается, когда именно Чешир и его жена обнаружили, что малыш пропал? Я глянул на часы. Уже половина первого. Черт подери!

Едва я тронул автомобиль с места, как начался дождь. Да какое там дождь, ливень хлынул стеной — сезонный тропический ливень, ведь сейчас муссон. От мостовой повалил пар. Чтобы добраться до дома Питера Чешира, Таджу пришлось исхитряться и прокладывать маршрут к старой Западной Развязке какими-то дворами, проулками, тоннелями и проездами. Я давно уже по опыту усвоил, что Тадж сам себе прекрасный штурман и мне лучше не вмешиваться. Дороги и транспорт у нас в таком бедственном состоянии, повсюду такие пробки и хаос, что даже Тадж, при его-то смекалке и технических возможностях, в том числе и спутниковой навигации, — даже Тадж едва-едва умудряется ездить без приключений. И снова, как и каждый раз, когда я сажусь за руль Таджа, мне пришло на ум: а ведь он, мой первый автомобиль, станет и моим последним. Город больше не зависит от наземного транспорта; вместо него теперь появились каналы, рельсовка и, конечно же, полет, доступный летателям. Меня осенило: да ведь полет не столько потеха и не экстравагантная прихоть богачей, которым деньги некуда девать. Полет очень удобен для повседневной жизни.

Я снова покосился на часы. Час дня.

— Знаешь что, приятель, я в этом районе впервые, — сообщил Тадж, когда мы миновали платный автомобильный мост, который вел за Голубые каналы в восточные пригороды, зеленую зону — обиталища богатых. — Смотри-ка, полным-полно дорогих магазинчиков, а там, внизу — ну прямо Окраины, только поменьше будет.

Тадж был прав: под мостом и вдоль средней полосы Восточной Развязки пестрели пластиковые навесы; здесь селились те, кто по роду работы вынужден был жить там же, где и работал: уборщики, посыльные, носильщики. Эти люди не пытались выстроить себе нормальное жилье на Окраинах, — в предместьях-спутниках, которые окружали Город. Они обустраивались где угодно, лишь бы поближе к работе, — только что не на проезжей части, разбивали палатки, сколачивали хибары. Их хижины подступали вплотную к воде по берегам Голубых каналов, хотя речные акулы и водная полиция постоянно теснили незваных жильцов.

— Круто! — заявил Тадж. — Твой богатей уже успел сообщить мои данные службе безопасности на мосту. И правильно сделал, а то обычно стоит сунуться в эти шикарные районы, тебя цап — и тормозят, изволь объясняться, кто ты да откуда.

Вот именно, подумал я. Чтобы попасть в богатый район, а они всегда тщательно охраняются, тратишь уйму времени и нервов. Если только ты не летаешь по воздуху. Вот вам и еще одно существенное преимущество полета: летатели в буквальном смысле слова выше всяких проверок, обысков, осмотра с собаками-ищейками и прочих муторных процедур. Откуда они появляются, куда спешат — нам, простым смертным, не отследить. Получается, но лишь изредка.

Но почему же Чешир вытребовал меня, если он летатель? Мост остался позади, а с ним и палатки уличных обитателей. Тадж, урча, шелестел по роскошным улицам, колеса его со свистом вспарывали лужи и поднимали фонтаны брызг. Я вдруг вспомнил, где мне попадалось имя Чешира: вместе с ним в памяти всплыла картинка — жилище, выстроенное в воздухе, комнаты, которые вздымаются друг над другом, словно пещеры в высокой скале, комнаты с небывало высоким потолком, изогнутые, причудливые, и все они лепятся вокруг провала в пустоту, словно ласточкины гнезда.

Года два назад мне попалась статья о новом детском садике, вокруг которого сразу разгорелись страсти. Это было первое заведение для детей-летателей. Потому-то и началась шумиха. Разумеется, подняли ее те же, кто и всегда: журналисты, ведущие СМИ, ученые, политики, педагоги, детские психологи. И все они хором твердили, что бескрылых детей отделяют от детей-летателей, караул, безобразие, сегрегация! Заголовки наперебой кричали о новом апартеиде, а фанатики из «Корней» — те еще экстремисты — пикетировали строительную площадку. Кто-то даже подал иск в суд, но застройщики умудрились обойти законы против дискриминации, и садик все-таки выстроили. Так что малыши-летатели получили возможность беспрепятственно порхать и парить в своем вольере, — замкнутой постройке, вознесенной высоко в поднебесье. Это ли не мечта любого ребенка!

Так вот, когда поднялась шумиха вокруг проекта, во всех репортажах мелькало название архитектурной фирмы «Кон Чешир Димитед ». Что же получается, мой клиент — тот самый Чешир? Я справился со своей инфокартой: да, так оно и есть, тот самый. Чего только не выдал поисковик: лицензии, степени, состоит в рядах профессиональных ассоциаций; куча статей в архитектурных журналах; ссылка на диссертацию. Выскочила фотография церкви, которую Чешир спроектировал — асимметричный айсберг так и переливался синим неоновым свечением.

Потом поисковик выдал такое, что я присвистнул.

— Что? — насторожился Тадж.

— Сейчас я тебя удивлю. Мы с Чеширом — однокашники, учились в одной школе. Школа святого Иво в Кермартине, ты наверняка о ней слышал.

— А что, я обязательно должен о ней знать?

Школа святого Иво была частным учебным заведением для избранных. По крайней мере, в мое время. Религиозная школа: чопорные семинаристы в черном, строгие ученые старики-преподаватели. Правда, теперь мне кажется, что стариками они казались тогдашнему мальчишке, и было им от силы лет сорок. Интересно, они до сих пор там преподают?

Чешир был младше меня, но по школе я его не помню — должно быть, не сталкивался. Но разделял нас вовсе не возраст, а положение: я был из бедной семьи, или, по меньшей мере, из не очень богатой; это, скажем прямо, одно и то же. Взяли меня на спортивную стипендию, потому что я здорово играл в футбол. Но, какие бы лавры я не снискал на футбольном поле, в грязище и кровище, все равно я оставался чужаком. Отпрыски богатых семейств перефыркивались и цедили, если я рисковал с ними заговорить: «Ха-ха, ты только погляди! Оно не только бегает, оно еще и разговаривать умеет!» — «Таракан у нас говорящий! Вот это новость!» Двое-трое из числа умненьких мальчиков со мной все же дружили, но вынужденно — они сами были из небогатых. Школа просто пользовалась их мозгами и моими спортивными навыками.

Чешир, конечно, был из школьной верхушки. Высокий, богатый, красивый. Числился главным префектом. Выступал в школьной гребной команде. А теперь еще и крыльями обзавелся. Конечно, как же без этого. Во мне забродила старая обида, она жгла, как давным-давно травмированное на футболе правое колено. Да, нелегко мне будет общаться с этим человеком, расположиться к нему, работать на него. Но ведь проникаться к нему симпатией ты не обязан, сказал я себе. Ты уже работал с людьми такого пошиба, помнишь? Ты всего-навсего наемный помощник. Им важно, чтобы ты выполнил свою работу и не наследил на их чистых полах. Просто отыщи Чеширу сына и все, больше от тебя ничего не требуется. Да, я уже работал на людей этого круга раньше, но никогда не сталкивался с соучеником, с настоящим хозяином жизни — а Чешир был таковым еще до того, как завел крылья. Он смотрел на меня с высоты своего роста и растягивал слова— этому выговору подражали все мальчишки в школе, но только у богатых он был прирожденным.

Итак, Чешир настоящий богач. По опыту я знал, что у него, как у любого богача, несколько веских причин не обращаться в полицию, а прибегнуть к услугам частного сыщика — даже в такой серьезной истории. Во-первых, богачи всегда хотят командовать сами. Полиция им не подходит, потому что полицейские, чего доброго, начнут решать, насколько важно их дело, расследовать ли его в первую очередь или погодить; начнут спорить насчет того, как правильно использовать публичные источники.

Во-вторых, возможны и иные причины, похуже. Чем прежде всего интересуется полиция? Ближайшим окружением жертвы. Зачастую именно там и отыскивается виновный. Чешир уже сообщил мне, что они с женой подозревают в похищении Хьюго его няню, Пери Альмонд. Что ж, время покажет.

Наконец, всегда надо помнить, что богачи терпеть не могут огласку и готовы на все, лишь бы ее избежать. Если стряслось такое несчастье и ребенка похитили, огласка грозит новыми неприятностями, одно влечет за собой другое. Министр, у которого похитили дочерей в ночном клубе «Харон», убедился в этом на собственном опыте. Я участвовал в расследовании этого дела, самого громкого из всех в моей практике, и, подозреваю, отчасти поэтому Чешир и решил меня нанять. Там ведь тоже было похищение.

Тадж плавно катил по направлению к морю. Мимо проплывали богатые районы, все более роскошные — Алмазный ручей, парк Аальто, Бойд-пляж.

— Только глянь, какие домищи понастроили, — сказал Тадж.

Дома с каждым кварталом делались все огромнее, они утопали в зелени и цветах — бугенвиллии и гибискус струились по стенам.

— Что это еще за штуки? — спросил Тадж.

— Модная новинка, искусственно выращенные настенные растения-шпалеры. Богачи такое обожают. — ответил я. — Вон там вечнозеленый жасмин, цветет круглый год, а вот это — знаменитые неоновые гардении, они флюоресцируют. Лили такие обожает. Редкий случай, когда ей изменил вкус, но цветы такие дорогие, что все понятно — ум за разум зашел от роскоши.

Ах ты черт, Лили! Я глянул на часы. Почти половина второго. Да, дороги здесь превосходные и вокруг красота, но, чует мое сердце, застряну я тут надолго. И так уже слишком много времени ушло попусту. Ведь на самом деле я сбежал из дома из-за Лили. Мою бывшую супругу бесило, что я упорно не отвечаю на звонки, и я опасался, как бы она не нагрянула с визитом лично. Опять устроит сцену, как в прошлый раз. Хорошо хоть, обойдется без крика — Лили не из тех, кто поднимает шум. Она приучила себя, когда сердится, говорить тихо, и вообще-то это еще хуже, чем если бы она на меня орала. Несколько дней назад Лили внезапно возникла на пороге — в сером костюме, аккуратной униформе юристов, — в нем она всегда выступает в суде. Я предложил ей воды — отказалась. Даже присесть и то не пожелала.

— Надо поговорить насчет Тома, — заявила она.

Господи боже мой, да мы ни о чем другом и не разговариваем! Томас жил у них с Ричардом, но, как правило, половину недели проводил у меня.

— Поскольку Том сейчас пошел в садик, он очень устает к концу дня. Ему будет куда лучше, если он спокойно поживет у меня. Он ведь еще такой кроха, Зак.

Пришлось согласиться — сын и правда совсем маленький.

— Пойми, я ведь не для себя стараюсь, — продолжала Лили. — Согласись, после садика ему утомительно мотаться из дома в дом.

Как у нее все ловко получалось, не придерешься. Впрочем, Лили всегда умела добиться своего. За это ей и платили, и платили немалые деньги.

— Конечно, я буду иногда отпускать его к тебе в будни по вечерам. И по выходным. … иногда. — Лили настойчиво гнула свою линию. — Все-таки и нам с Ричардом надо пообщаться с ребенком в спокойной обстановке! — она негромко хохотнула. — А то что же это такое, в садик его водим мы, все сложности нам, а тебе — только отдых с ним и все самое приятное.

Какая хитрая! Повернула дело так, будто полная опека над сыном — это какое-то жертвоприношение. Ловко, ловко. Лили отлично умеет выигрывать, выдавая свои сильные стороны за слабые. Тем более, юрист и мать в одном лице — страшная сила. А Лили хорошая мать, и попробуйте только усомниться.

В последнее время ею завладела новая идея: непременно сделать из сына летателя, поэтому Лили требовала от меня согласия на все необходимые процедуры. Когда первая атака не удалась, она сменила тактику — мол, если я откажусь, она притянет меня к суду. Лишаю Томаса крыльев — следовательно, пренебрегаю ребенком. Из ее уст это прозвучало отнюдь не пустой угрозой, так что и дальше избегать решительного разговора просто глупо. Лили умела загнать в угол: даже экстремисты из «Корней», взявшие на себя ответственность за громкое похищение в клубе «Харон» — и те не смогли затравить меня до такой степени, как бывшая жена.

О честолюбивая моя Лили, которая жаждет поднять нашего сына до уровня летателей, как бы ты поразилась, узнай ты, кто мой новый клиент! Знаменитый архитектор, летатель, сам Питер Чешир — о встрече с такой важной персоной Лили и мечтать не могла.

Мы с Таджем миновали парк, где молодые мамы гуляли с детьми под густой сенью дождевых деревьев, брунфельзий с лилово-белыми цветами. Мимо лобового стекла мелькнул толстый голубь, зеленый, будто трава на мокрой лужайке.

Дом Чешира был выстроен где-то на мысу, особняком, в стороне от прочих построек. Тадж плавно подкатил к подножию скалы, я увидел гараж, но не увидел никакого дома.

— Ты не ошибся местом? — спросил я.

— Нет, приятель, — отозвался Тадж, отстегивая ремни безопасности и распахивая дверцу. — Адрес точный, это здесь.

— Ладно, Тадж. Не скучай, не тускней, дуди веселей.

Я заглянул за гараж — к счастью, ливень уже прекратился, — и обнаружил тропинку, которая вела через поросль чайных деревьев и далее забирала круто вверх. У подножия скалы бились волны, взметая в воздух соленую водяную пыль. Я начал карабкаться по тропинке, подумал — какое счастье, что ветер с моря, и вдруг поймал себя на том, что с нетерпением жду встречи с Чеширом. Никогда раньше не сталкивался с настоящим летателем лицом к лицу. Конечно, я видел их в новостях и иногда издалека в фешенебельных районах Города, но познакомиться — такого не было. Одолевая подъем, я с тревогой вспомнил о недавнем звонке Санила. Он ведь хотел, чтобы я занялся какой-то важной шишкой, кем-то из престижного храма, куда пускали только летателей, — Церкви Святых Серафимов. Ну конечно, этот самый храм только что мелькал у меня в поисковике, потому что проектировал его Чешир. Логично: знаменитый архитектор-летатель, кому как не ему и браться за эту затею. Теперь, когда Чешир нанял меня, подопечный Санила будет уже вторым по счету летателем на моем пути. Занятно получается: меня втягивают в новый неведомый мир с трех сторон сразу. Что ж, жизнь быстро меняется. По крайней мере, буду в кои-то веки хоть в чем-то разбираться лучше Лили.

Споткнувшись о камень, я выругался. Еще не хватало потерять равновесие и ухнуть вниз головой со скалы в море! Терпеть не могу высоту, а тут я уже посередине головокружительного склона, море осталось далеко внизу, и подъем делается все опаснее. Высоко над головой маячил вход в дом, а сам дом я толком смог разглядеть только теперь. Больше всего он напоминал многогранный кристалл, венчающий верхушку скалы — все стены гладкие, так и сверкают на солнце.

Я присмотрелся. Новое дело! Да ведь на эту верхотуру не добраться иначе, чем подъемником. Впрочем, подъемник — это еще громко сказано: просто-напросто корзина, которая болтается над морем на лебедке между небом и морем. Трос ржавый и скрипит.

Звучный шорох пронесся у меня над головой и темная тень заслонила солнце.

На край скалы опустился человек. Он качнулся над бездной и распростер крылья, удерживая равновесие. Это и был Питер Чешир. Двухметровый рост, белые шорты и майка, а обувь — нечто голубое, блестящее, я такой раньше не видывал.

Но взгляд мой прежде всего приковали его крылья — они отливали лазурью, аквамарином, кобальтом, тончайшими оттенками синевы, для которых я и слов-то не знал. Крылья колебались, дышали, трепетали, словно водяные струи. Боже правый! Я впервые в жизни видел перед собой летателя. И у меня захватило дух.

Так я и стоял, онемев, завороженный мощью и величием его крыл, этим небывалым чудом — человеческим телом, сращенным с птичьими перьями и мышцами. Он ошеломлял и подавлял, потому что был огромен и со своими распростертыми крыльями, казалось, заполонял весь мир. Его было слишко много, хотелось попятиться.

Да, необычные испытываешь чувства, когда видишь перед собой крылатого человека, но в то же время картина и знакомая. Я ведь закончил католическую школу и в свое время предостаточно насмотрелся на изображения крылатых людей, и мужчин, и женщин, и детей. Тысячи лет мы готовились к этому мигу, — точно так же, как придумывали и изобретали летательные аппараты задолго до того, как смогли их построить. Идеал всегда был перед глазами: ангел. И вот теперь он возник передо мной во плоти и крови, шумя крыльями.

Чешир шагнул ближе. В ноздри мне ударил острый лесной запах, повеявший от его крыльев. Может, он умащал чем-то свое оперение? Я с трудом оторвал взгляд от крыльев и посмотрел ему в лицо. Он был красив холеной красотой богача. Глубоко посаженные синие глаза и крупный рот. Блестящие смоляные волосы отдавали синевой — из-за крыльев.

— Зак Фоулер?

Я кивнул в ответ. Чего еще ждать от выпускника школы св. Иво! Голос, лишенный всякого выражения. Меня мгновенно затопила волна ненависти — к нему, к его надменности; за шесть лет, которые я промучился в школе, ненависти накопилось немало. Но потом я вспомнил, что привело меня сюда, и устыдился. Да, конечно, ростом я ниже Чешира, и вид у меня по сравнению с ним простоватый, — веснушчатая, худая, язвительная физиономия, соломенные волосы. («Почему у тебя всегда такой вид, будто ты никому и ничему не веришь?» — бывало, спрашивала Лили. — «Издержки профессии. Работа такая», — отвечал я).

Да, пусть на фоне Чешира я плебей, зато сын у меня все еще есть.

Чешир пожал мне руку. Лихорадит его, что ли? Прямо весь горит.

— Боюсь, вам придется подниматься этим путем. — Он кивнул на корзину и трос. Намек яснее ясного: все прочие друзья и важные гости этого дома — летатели.

— Увидимся наверху, — добавил хозяин и отступил на край скалы.

Дальнейшего я не забуду никогда — эта картина мне нет-нет, да и приснится.

Чешир шагнул с обрыва в пустоту. Я весь сжался. Умом я понимал, что он не разобьется, но какой уж тут глас рассудка, когда у тебя на глазах человек камнем падает с обрыва.

Миг — и в лицо мне с шумом ударил ветер, взметенный ударами крыльев. Чешир взмыл в высоту. «И когда они шли, я слышал шум крыльев их, как бы шум многих вод»*. /(Иез.1:24) — Здесь и далее примеч. переводчиков /. Понятия не имею, откуда старина Иезекииль, в честь которого меня назвали, знал, как звучит шум крыльев, но описал все точно. Именно так это и звучало.

Я забрался в корзину, блестевшую каплями после недавнего ливня. Да уж, бескрылым тут явно не рады, и пусть те не надеются добраться наверх легко и просто. Судя по всему, это проржавевшее сооружение использовали разве что для грузовых надобностей — покупки поднимать. Но няня Чеширов, пока не получила крылья, тоже была вынуждена подниматься на лебедке. Я нажал кнопку подъемника и покрепче ухватился за холодные мокрые края корзины, обсыпанные каплями воды. Пронзительно заскрипел ржавый ворот, и я велел себе не глядеть, как моя тень всползает по скале. Поначалу меня обдувало ветром, потом он стих. Соленые брызги сюда давно уже не долетали.

Когда Чешир взмыл в воздух с той же привычной легкостью, с какой я ступил бы на эскалатор, меня обожгло завистью. Вблизи мощь и восторг полета ощущались особенно остро, их можно было примерить на себя — но лишь на секунду. Потому что я, что бы со мной ни делал скальпель хирурга, лекарства, модификации ДНК и прочее, все равно не решился бы шагнуть с края скалы.

Корзина рывками, со скрипом тащилась вверх, а я пристально смотрел на море внизу — оно дышало, зыбилось, рябило волнами. Потом глянул на часы. Двадцать минут второго. Шансы, что Хьюго жив, стремительно таяли. Господи Боже, ну и лебедка, — корзина ползет медленнее улитки!

Над головой у меня величественно, словно океанские лайнеры, плыли по своим делам огромные облака. Чешир давно уже поджидал меня на верхней площадке. Лучи солнца посверкивали у него на крыльях.

Наконец корзина дернулась и остановилась. Я выкарабкался на твердую землю. Меня трясло. Ничего, если стошнит на Чешира и я уделаю его роскошные крылышки — будет ему наука!

По дому Чеширов протекала река.

Правда, прежде всего я заметил не ее, а то, что у этого дома не было крыши. Стены поднимались в вышину и таяли в небе, подернутые туманом. Но на полу влага не оседала, я удостоверился. Так что крыша все-таки имелась, но прозрачная, и потому возникала иллюзия, будто ее нет, а прямо над головой у вас плывут настоящие облака. Вон и то самое, с рваными краями, которое я приметил над океаном, еще пока ехал в корзине.

Заинтересовал меня и вопрос охраны. Наверняка в доме установлена какая-то охранная система, сигнализация; ведь не полагаются же хозяева только на неприступную высоту скалы?

Я миновал вестибюль, растирая руки, — на ладонях отпечатались следы от краев корзины. В необъятной гостиной — я таких никогда не видывал, — меня встретил плеск, шелест, журчание. Вся западная стена представляла собой водопад, стекавший по стеклу: пятнадцать метров высотой и сквозь него просвечивает море и небо. Так и запишем, клиенты более чем состоятельные, расценки за работу можно и нужно задрать повыше — не обеднеют.

Я шел за Чеширом и рассматривал его крылья. Размахом они явно превышали его рост, но складывались за спиной так, что не волочились по полу. И с кожей на спине соединялись как родные. Этот стык заворожил меня: вот она, грань, где человек превращается в иное существо. Как эти перья могут быть частью живого человека по имени Питер Чешир? Нестерпимо хотелось дотронуться до них, я еле сдержался.

Стоило переступить порог гостиной, как под ногами закурчавилась трава. Тут я и увидел речку, вернее, ручей, чье журчание слышалось еще из вестибюля. За восточной стеклянной стеной скала образовывала каменную террасу, которая нависала над океаном. Над террасе стоял столик, окруженный стульями, но ограждения — никакого, ни перил, ничего. А за краем террасы — пустота. Миг — и ты падаешь в пропасть. Впрочем, летателям это по нраву. Чешир, наверно, пьет на террасе кофе по утрам. Отставляет чашечку, произносит: «Что ж, пойду разомну крылья» и делает шаг в бездну.

Неудивительно, что мне было не разглядеть дом, пока я не очутился прямо у подножия: он был вырублен в скале. Задняя стена — скальная порода, кремовая, с красными вкраплениями, а остальные стены и крыша как бы приплавлены к ней. У стены рос эвкалипт, серебристо-белый, остролистый, и у корней его вились перепутанные травы.

— Черт знает сколько сил ушло, чтобы уговорить Питера ограничиться одним деревом. — С этими словами в гостиную вошла женщина и направилась к нам. — Полюбуйтесь, ничего хорошего не получилось, — она зло рассмеялась. — Я уже забеспокоилась. Обычно ведь начинается с мелочей, тут ручеек, там деревце…Слишком уж онувлекся природой, — так и одичать недолго. Ха! А одичал не он, — она. Так что Дикие — никакой не вымысел. — Последние слова женщина произнесла вполголоса, вернее, прошипела.

— А, ты уже встала, — сказал Чешир. В его тоне явственно слышалось: сидела бы у себя и не показывалась, не мешала.

Но все же Чешир приблизился к ней, она запрокинула голову, подставляя ему губы. С ужасом ощутил я, как на глаза наворачиваются слезы. Эта картина, этот поцелуй, их поза были так прекрасны и просты, словно крылатая чета сошла с полотна великих мастеров. Мужчина наклонился к лицу женщины, шурша переливчато-синими крыльями, а она, привстав на цыпочки, тянулась к нему, и светлая ткань охватывала ее бедра легкой пеленой, точно одеяние богини. Чешир на миг окутал жену распахнутыми крыльями, скрыв от чужих глаз, а потом снова с шелестом сложил их за спиной.

Похоже, поцелуем он не просто утешал жену, а еще и не давал сказать лишнего. Очень уж напряженное у нее было лицо. И без того огромные глаза ее запали, под ними проступили темные круги. Не столько стройная, сколько изможденная, она выглядела особенно худой на фоне огромных белых крыльев, ниспадавших до самого пола. Казалось, еще немного, и их тяжесть повалит ее наземь.

— Авис, знакомься, это мистер Зак Фоулер. Мистер Фоулер, моя жена, Авис Катон. Дизайнер. — Секундное молчание. — Мать Хьюго.

Авис кивнула, эгретка из красных перьев у нее в прическе колыхнулась. Но взгляд у хозяйки дома оставался настороженным. От нее исходила волна враждебности — так курится пар над жерлом вулкана. Об Авис Катон я никогда не слышал, но по тону Чешира понял — она персона известная и от меня ожидали почтительного изумления.

Я неловко улыбнулся — все-таки эта ухоженная женщина стояла передо мной едва ли не нагишом. Из-за крыльев летатели никогда не кажутся по-настоящему обнаженными, но, по-моему, известный дизайнер и расстроенная мать могла бы как-то прикрыться и не щеголять открытым упругим животом. А на Авис всего и было, что два лоскута ткани — на груди и на бедрах. Как островки розово-зеленого мерцания на белой коже.

Авис развернулась к Чеширу, вскинула сжатые кулаки, но я все равно заметил, как дрожает ее руки. Да и голос у нее был что натянутая струна — вот-вот сорвется.

— Знаешь, Лима рассказывала — у ее одной ее знакомой отец взял и одичал. Разумеется, его разыскивали, но так и не нашли. Дикие залетают так далеко, что их уже не вернуть. Поэтому потом говорят, будто одичания не бывает. Нет Диких — нет проблемы. Они просто падают с неба, а потом извольте: тело якобы так и не обнаруживают. Но мы-то знаем, что происходит на самом деле. Знаем назубок, как детские песенки.

Хотел бы я знать, о чем это она? Утверждает, будто маленького Хьюго похитил какой-то одичавший летатель? (Я понятия не имел, какой смысл они вкладывают в это странное выражение).

Авис между тем вдруг запела:

— «Детка, детка, будет плакать, поскорей замолкни ты, а не то огромных крыльев шум раздастся с высоты. Тише, тише, иль услышишь урагана грозный шум, великан ужасный с неба прянет, страшен и угрюм…»

— Проходите сюда, — резко перебил ее Чешир и повел меня в зал со стенами молочно-матового голубого стекла.

Авис скользнула, опережая нас. Она бормотала себе под нос что-то вроде «выпить чаю, и немедленно».

Я только головой покачал. Да, спору нет, Авис не в своей тарелке. У меня даже мелькнула шальная мысль, не сама ли Авис похитила ребенка и теперь где-то его прячет? Или, может, отправилась с ним полетать и швырнула с высоты в море? Вдруг Чешир с женой вызвали меня только для того, чтобы прикрыть свои грешки? Попадались мне случаи и похуже.

Чешир и Авис шествовали впереди меня, и крылья ниспадали с их плеч, словно королевские мантии. Он разговаривал с ней негромко, как с больной. Да, похоже, не все у них ладно, слишком уж они осторожны друг с другом. Может, муж винит жену, или наоборот?

Мы очутились в кухне — длинной, освещенной солнцем, которое врывалось в узкое окно, полное небесной синевы. Ослепительные лучи били в противоположную стену, а она ярко зеленела, сплошь затканная мхами и папоротниками. Я мысленно отметил: пока ни единого признака, что в доме побывали чужие, ни одного признака взлома, идеальный порядок. Значит, это кто-то из своих.

Авис замерла у раковины. Чайник подрагивал у нее в руках. Она будто забыла, зачем пришла сюда.

Чешир повел меня в детскую. Самое время допросить его отдельно, без жены. Я ухватился за подходящий случай.

— Не могли бы вы как можно точнее сказать, когда обнаружили, что Хьюго исчез? — я поднажал на слово «точнее».

— Где-то часа за два до того, как я позвонил вам, — уронил Чешир.

— Да что вы говорите? А до этого вы не заметили, что сын пропал?

— Конечно, нет, — отрезал Чешир. — Мы встали только в половине десятого. Потом через некоторое время поняли, что Пери и Хьюго нет дома, но это нас не насторожило. Самая обычная ситуация — что ж, сразу подозревать похищение? Мы решили, что Пери понесла его погулять в парк. Но потом мы забеспокоились. Я повнимательнее осмотрел комнату Пери и детскую, обнаружил, что она забрала кое-какие вещи, и вот тут встревожился не на шутку.. Обзвонил… многих, чтобы найти сыщика.

— А записки Пери не оставила? Ни слова? По записке можно хоть что-то предположить.

Чешир покачал иссиня-вороной головой.

— В полицию позвонили?

Снова тот же жест.

— Будет куда лучше, если мы как можно скорее вернем Хьюго домой и не станем поднимать шумиху, — властно сказал он и отступил, пропуская меня вдетскую. Я оглянулся — уютная комнатка, прямо гнездышко. Изо всех помещений только здесь был нормальный потолок, хотя на нем кучерявились нарисованные облака и мерцали звезды. У двери посверкивал искорками букет из ветвей. А посреди детской белела колыбелька под кисейным пологом с вышитыми кремовыми розами.

Пустая.

Я бегло осмотрел настенные полки. Они приходились как раз на уровне моих плеч и на них пестрели красивейшие в мире игрушки — я такие видел впервые.

Деревянная марионетка, зелено-алая, блестела золотым лаком. Медузы, напоминавшие полную луну, колыхались, как живые. А вот это что, белое, вроде сосульки? Я наклонился и меня обдало морозной свежестью. Протянул руку и ощутил ледяное прикосновение настоящего снега.

Каких удивительных игрушек накупили этому малышу родители. Наверняка ребенок был желанный и долгожданный. Известно, что летателям зачать и родить труднее, чем обычным людям, и детей они лелеют как зеницу ока. Так почему же младенец пропал?

Итак, дело выходило за рамки тех, к которым я привык в своей частной практике. Это вам не подозрение в супружеской измене, не мошенничество и не какой-нибудь случай по страховке. Я словно вернулся на службу в полицию и снова столкнулся с подлинной болью, страхом, преступлением. Мне доверили жизнь маленького Хьюго. Да только удастся ли его спасти? У меня похолодело сердце. Да, и это мы проходили, и неоднократно. Такое мгновение наступает в каждом серьезном деле, и отчасти поэтому я уволился из полиции.

Отведя кисейный полог, я заглянул в колыбельку. Среди скомканного постельного белья валялась горка ярких игрушек, но одна, лежавшая сверху, отличалась от прочих — и побольше, и с виду совсем как живая. Это был игрушечный лев, только величиной с собачку. Он свернулся клубком на груде игрушек, и солнечный свет, падавший на его шкурку, загорался золотом. Да, и правда как живой: пышная грива, широкий нос, мощные лапы, даже кисточка на хвосте не забыта.

Игрушечный лев поднял голову и открыл золотые глаза. Потом зевнул — широко, во всю пасть, мелькнув розовым лепестком языка. Сомкнул челюсти и заурчал, затем навострил уши, гибко поднялся, потянулся, пригнув голову — чин чином, сначала задними, потом передними лапами. Именно так и потягиваются львы, я сто раз видел в старых исторических фильмах про природу.

— Ух ты, — восхитился я. — Привет! А я и не знал, до чего дошел прогресс — надо же, каких красавцев делают!

Чешир тотчас возник у меня за спиной.

— Да как ты посмел! Это еще что! — прошипел он. Его затрясло от ярости — даже перья взъерошились. — Ну-ка, брысь отсюда!

Он отодвинул меня, запустил сильные мускулистые руки в колыбель, выхватил оттуда игрушку и шваркнул ее на другой конец комнаты. Лев ловко приземлился на четыре лапы, ощерился и изготовился к атаке, но Чешир отвел ногу, явно собираясь его пнуть, и лев отступил. Фыркнул и с царским достоинством удалился из детской.

Ага, чувства расстроенного папаши наконец-то прорвались наружу.

— Совсем как живой, — заметил я.

— Плюши есть живой, — на ходу откликнулся Чешир. — Настоящий живой лев, только карликовый. В основном все гены взяты от натурального льва.

— А-а… — только и сказал я. Возможно, я и слышал о чем-то подобном, но не вникал — мало ли какие у богатых причуды.

Я едва поспевал за широким шагом Чешира, а он уже вел меня застекленным коридором — слева открывался вид на внутренний дворик, справа — лишь небесная синева.

Так-так, Чешир, значит, нрав у тебя все-таки взрывной. Или ты так вспылил только из-за чрезвычайных обстоятельств, потому что нервничаешь? Вообще-то, по моим наблюдениям, для большинства людей стресс — что лупа, которая увеличивает свойственные им черты характера, но бывает и иначе: в спокойном состоянии и в крайности — день и ночь, лед и пламень.

— Вот комната Пери, — отрывисто сказал Чешир.

Конура не больше тюремной камеры. Белые стены увешаны картинами и фотографиями. Чешир кивнул на стеклянную дверь, которая вела во дворик.

— Пери обычно играла с Хьюго вон там, под деревом. Сами видите, она покинула дом в спешке. Мы тут ничего не трогали.

Вот наконец и улики! На постели — разбросанная одежда, ящики комода выдвинуты, из них свисают тряпки. Да, кто-то тут похозяйничал и этот кто-то очень спешил, но Пери ли? Я внимательно осматривал комнату. Картины и фото — наверняка собственность Чешира, а в остальном обстановка самая скудная. Молодые девушки питают слабость к пустячкам, сувенирчикам и украшениям, а здесь ничего подобного. Значит, Пери не из любительниц безделушек. Я поворошил одежду. Да, рюшки и оборки — не в ее стиле. Все вещи строгие, преобладает черное и серое. Спортивные брючки, шорты, футболки. Одно-единственное розовое платье выбивалось из общего стиля — но, быть может, это подарок Авис? Ни единого тюбика косметики, ни единого флакончика духов. Значит, и покрасоваться Пери не любит. Какая же она, что ее волнует?

— Что она забрала с собой?

— Хьюго! — хрипло рявкнул Чешир, окончательно утратив самообладание.

Куда только подевался аристократический выговор и надменная сдержанность ученика дорогой школы? Чешир перевел дыхание.

— Исчезла кредитка, инфокарта, но черт с ней, плевать. Главное — вернуть Хьюго.

— А какие-то ее личные фотографии есть? Снимки родных, друзей?

Чешир мотнул головой.

— Мистер Чешир, есть у Пери хоть какие-нибудь причины похитить Хьюго? Ничего не предполагаете?

— Сам голову ломаю, — отрывисто ответил Чешир. — Возможно, ей стало здесь одиноко, или депрессия накатила, но, право слово, не знаю. Все равно это не причина.

— Она способна причинить ребенку вред?

Чешир на миг заслонил ладонью глаза, словно отгораживаясь от нестерпимого зрелища.

— Вряд ли, ведь она очень привязана к Хьюго. Но, конечно, кто знает… чужая душа — потемки. — И он вышел во дворик, а я продолжил осмотр комнаты.

Теперь я заглядывал во все углы и щели, рылся в немногочисленных вещах. За ночным столиком? Пусто. Под подушками? Пусто. Я переворошил постельное белье, заглянул под кровать. От простынь слабо припахивало потом и чем-то еще, более едким. Когда я положил подушку на место, в ней что-то зашуршало. Я ощупал наволочку, запустил внутрь руку и извлек несколько исписанных листков бумаги. Быстро оглянулся через плечо, но Чешир, к счастью, стоял ко мне спиной, поэтому я успел сложить листки и проворно запихнуть в карман брюк. И вовремя — он как раз повернулся и двинулся мне навстречу.

Я откашлялся.

— Видите ли…

Чешир застыл.

— Поскольку дело срочное, его надо ставить на первое место. А если я поставлю его на первое место, мне придется бросить все остальные свои заказы.

— Все понятно, — прервал меня Чешир. — Вас устроит?… — И он назвал гигантскую сумму, которая во много крат превосходила мои самые дерзновенные чаяния. — Вы ведь об этом? — Голос у него вновь стал бесцветный и ровный, а с лица сошла вся краска. Последнюю фразу он бросил уже уходя: — Но это в случае, если вернете ребенка.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним обратно в кухню.

Авис разливала чай, и над чашками поднимался прозрачный парок, благоухающий апельсинами. Появился на столе и пирог.

Я сверился с часами. Уже десять минут третьего! Авис между тем устроилась у стола с чашкой, но мне чаю даже не предложила. Впрочим, она и сама не пила — сидела, подсунув под себя ладони, видно, иначе ей было никак не унять дрожь. Она и не смотрела на меня — глядела в окно, и лицо ее ничего не выражало.

— Чем скорее я приступлю к поиску, тем вероятнее благоприятный исход, — честно предупредил я. — Счет сейчас идет на минуты. Так что давайте перейдем к делу.

Авис разрыдалась в голос. Чешир стоял рядом с женой и нервно приглаживал волосы.

— С чего начинать? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.

— С начала, — посоветовал я.

Минута была тяжелая: родителям в таких случаях неимоверно трудно заговорить о случившемся с посторонними, потому что это означает — признать несчастье как свершившийся факт. Немыслимое обретает плоть, страшная новость выходит за пределы семьи, во внешний мир. Начинается расследование, и обтекаемых выражений уже недостаточно — приходится говорить все прямым текстом.

— Как я уже сказал, Пери забрала Хьюго, — тяжело, через силу начал Чешир. — С нашей точки зрения, она к нему привязана и поэтому намеренно вреда ему не причинит.

Авис вскинула голову и что-то возразила, но Чешир припечатал ее руку своей, и хозяйка смолкла, а я ни слова не успел уловить.

— Однако нас очень тревожит, в своем ли она уме, не повредилась ли в рассудке. Поэтому будете искать, опрашивать — действуйте как можно осмотрительнее. Мало ли что.

Я кивнул, ощущая новую волну раздражения. Они что-то скрывают, они упорно что-то скрывают, а ведь им ясно дали понять: говорить надо начистоту!

— Хорошо, я верю, что Хьюго забрала его няня Пери. Но почему? Вот что меня интересует. У нас несколько возможных сценариев. Один из них — что Пери тоже похищена или погибла, защищая Хьюго. Другой — что она кем-то подослана, скажем, вашим, мистер Чешир, конкурентом. У вас есть хоть какие-то догадки, почему она сбежала? Она что-нибудь говорила? Намекала, требовала, просила?

Чешир многозначительно свел брови и пристально глянул на жену: мол, смотри, не проболтайся! Но вслух сказал:

— Нет, ничего она не требовала.

Однако я засек его немой приказ. Муж и жена совершенно точно что-то скрывали! Они расстроены, но не напуганы, не опасаются, что Хьюго может оказаться в заложниках.

— Что ж, требования вы, возможно, еще услышите. Пока еще рано, но потом… Насколько я понимаю, Хьюго вполне мог расправить крылья и упорхнуть.

— Нет, — отрубил Чешир. — Возможно что угодно, но только не это. Сразу видно, вы ничего не знаете о слетках. — Он внезапно вышел из кухни, словно что-то вспомнил.

Авис уже не плакала и молча расставляла перед собой посуду и приборы — солонку, перечницу, баночки с приправами, бутылочки с соусами; сначала расставила по размеру, потом начала переставлять по цвету.

На колени мне плюхнулось что-то теплое и увесистое. От неожиданности я едва не упал со стула. Это карликовый лев Плюш запрыгнул мне на колени. Потерся о мою руку. Грива у него была словно из грубоватого шелка-сырца. Шершавый львиный язык прошелся по ладони. Я почесал льва под подбородком. Надо же, какой тяжеленный, мышцы так и играют, лапы толстые. Лев поднял голову и задышал на меня теплом, выпуская когти от удовольствия. Я поморщился.

— Похоже, вы ему понравились, — заметила Авис. — Обычно он к чужим не подходит. — Она уронила голову на руки. — Знаете, заберите-ка вы его с собой. По-моему, Питер его уже видеть не может.

Ну уж нет, этого я не слышал. И отвечать не буду. Шутит она, что ли? Так или иначе, а я не намерен привозить домой льва, пусть и карликового.

— Вы хорошо знаете Пери? — спросил я как ни в чем не бывало. — Можете рассказать о ней подробнее?

— Она откуда-то из деревни, из какого-то глухого угла, — пренебрежительно процедила Авис. — В Городе недавно, родни нет, друзей нет, парня нет. Больше ничего не знаю. — Каждое слово слетало с ее губ, точно плевок яда. — Расспросите лучше Питера, меня с этой девицей ничто не связывает.

«Кроме Хьюго», — подумал я.

— Кроме Хьюго, — добавила она. — А так больше особенно и не о чем было разговаривать.

Ну еще бы. Могу себе представить, как эта богачка засыпала няню приказами и командами. Я навидался таких, как она, предостаточно. Все у них расписано по минутам, все им надо контролировать, всегда держать руку на пульсе. Помешаны на совершенстве и поэтому превращают материнство в выступление на конкурсе «Я — лучшая мать».

Я тряхнул головой и велел себе не смешивать личное и профессиональное. Авис ты совсем не знаешь, сказал я себе, и изволь судить о ней непредубежденно. Ну-ка, погляди на нее объективным взором. Вот она сидит, опершись подбородком на руку, и, хотя лицо у нее злое и надутое, все равно ведь напоминает изображения ангелов, которые ты, бывало, подолгу рассматривал.

Но теперь, лицом к лицу столкнувшись с летателем во плоти и крови, я отчетливо понял: у этой новой разновидности рода человеческого с ангелами в традиционном, привычном понимании нет ничего общего.

Прежде всего, как ни странно, отличали их от ангелов крылья. Огромные, неимоверного размаха. Художники былых времен явно не представляли себе, какой величины должны быть крылья, чтобы выдержать вес человека.

Вернулся Чешир, протянул мне инфокарту. На экране была фотография улыбающегося младенца, примерно году от роду. Его держала на руках молодая женщина. Миловидный малыш — темные кудряшки, спокойные синие глаза. Такой ангельский вид у маленьких где-то с полугода. Я живо вспомнил Томаса в этом возрасте — он прямо-таки излучал сияние. Тогда-то я осознал, что означают строки Вордсворта: «…А в ореоле славы мы идем/ Из мест святых, где был наш дом!/ Дитя озарено сияньем Божьим»*. /*Уильям Вордсворт. «Ода. Отголоски бессмертия. По воспоминаниям раннего детства». Перевод Григория Кружкова../

— Вот Хьюго, — пояснил Чешир. — Хьюго Гир Катон-Чешир.

Я вгляделся в фотографию и уточнил:

— Это самая свежая?

Авис закрыла лицо руками. Чешир кивнул, но и не подумал ее утешить.

— Что вам известно о Пери? — спросил я. Придется их дожимать. Авис совсем поплыла, и хуже уже все равно не будет.

Как же я заблуждался! Как мог забыть свое основное правило: хуже может быть всегда. Я опирался на него в работе, а теперь стараюсь учитывать его в жизни. Увы, пока что мне не удается его опровергнуть. Лили однажды заявила мне, что я набил шишку на первой из Благородных истин, изреченных Буддой: жизнь — это страдание. «Слушай, о чем ты говоришь? — возмутился я тогда. — Меня воспитали в лоне католичества. Мне ли этого не знать!»

Чешир ткнул в инфокарту.

— Все сведения о Пери Альмонд там.

— Да, прекрасно, спасибо, но хорошо ли вы ее знаете? — настойчиво спросил я. — Какая она?

— Скрытная, — ответил Чешир. — Работящая. Ответственная. По-моему, волновалась о здоровье Хьюго куда больше меня.

Авис вздрогнула, как ужаленная, ноздри у нее нервно затрепетали, но Чешир ответил ей таким свирепым взглядом, что она и пикнуть не посмела. Лицо у нее вновь застыло.

— Очень спортивная девушка, — ровным голосом продолжал Чешир. Да, все совпадает, у нее и одежда в основном спортивная, припомнил я. — Мистер Фоулер, она не из городских. Неопытная, пожалуй, даже наивная. Мне кажется, когда она попала к нам, вся эта обстановка ее ошеломила, она робела. Славная девушка… несколько зажатая.

Авис не выдержала.

— Да что ты о ней знаешь ? — вскипела она. — Она же была Дикой.

Чешир склонился над Авис и плавным жестом погладил воздух, как обыкновенно делают мужчины, утихомиривая своих женщин.

— На инфокарте те сведения, которые нам прислало о ней агентство, — добавил он. Авис гневно отвернулась и уставилась в окно. — Агенство надежное, самое лучшее. — Чешир вздохнул. — Мы им пока ничего не сообщили, не успели.

— Я с ними поговорю, — вызвался я. — Не волнуйтесь, они язык распускать не станут, это не в их интересах.

Перевернув инфокарту, я нажал на краешек, выплыла новая картинка — визитная карточка агентства «Ангелочки». Разумеется, как же еще ему и называться? К карточке прилагался каталог нянь, готовых приступить к работе. Среди них числилась и Пери. В досье перечислялись имена, фотографии, место рождения, опыт работы. Я всмотрелся в снимок — да, та же молоденькая девушка, что и на фото с Хьюго. Очень молоденькая, совсем юная.

— Это Пери?

— Да, — кивнул Чешир.

И я решил рискнуть. Следующий ход у меня был запланирован с той секунды, как я вошел в дом.

— Все это, конечно, замечательно, — я постучал по инфокарте, — но мне потребуется и запись с ваших камер слежения.

Авис втянула воздух сквозь зубы, словно от боли. Так и есть, в яблочко! Чешир пристально посмотрел на меня. Я заранее запасся подходящей ложью: скажу, мол, видел видеокамеру, замаскированную у дверей. И заранее был готов к поражению: если окажусь неправ, то выставлю себя полным идиотом. Но я не ошибся.

Однако Чешир не растерялся.

— Разумеется, запись я предоставлю. Но в поле зрения камеры только пятачок у самых дверей. Сомневаюсь, что такая запись вам пригодится, но как скажете.

Ушел я от Чешира только в половине четвертого, зато со снимками, полученными с камеры слежения. Спускаться в корзине на лебедке было уже не так муторно. Чешир слетел следом и проводил меня по тропинке до автомобиля. К своему удивлению, я услышал за спиной мягкий топоток тяжелых лапок. Видно, Чешир взял маленького льва с собой вниз. Но зачем? Прогулять по земле?

Я уже собирался сесть в автомобиль, но Чешир остановил меня.

— Хочу вам еще кое-что сказать — при Авис никак не мог.

Он смотрел на меня с высоты своего двухметрового с лишним роста.

— У меня есть кое-какие предположения, почему Пери могла похитить Хьюго. Вернее, гипотеза, всего одна. Как я уже говорил, Пери — девочка совсем юная и очень впечатлительная. Неискушенная и наивная. Когда она прибыла к нам, дом, обстановка, все это ее ошеломило. И она… по-моему, она немножко влюбилась в меня. Я не воспринял ее увлечение всерьез, но, видно, напрасно.

Чешир извлек из кармана шорт какой-то блестящий предмет и протянул мне. Прозрачное пресс-папье, а в нем заключена живая роза. Поразительно мастерская работа — лепестки до сих пор как живые, ни морщинки, ни трещинки, да еще и капля росы в самой сердцевине.

— Ее подарок, Фоулер. Я тогда подумал — очень мило со стороны девочки, но теперь все размышляю: а вдруг она совсем потеряла голову? Может, воображала, будто у нас настоящий роман? Когда найдете ее, будьте готовы к тому, что она наговорит вам чепухи. Мало ли что она там себе нафантазировала на мой счет. Хьюго-то она вряд ли навредит, скорее всего, просто хочет привлечь мое внимание. Поэтому, собственно, я и не стал обращаться в полицию, а позвонил вам. Вы же понимаете, Фоулер, если Пери официально обвинят в похищении ребенка, то все, на ней можно ставить крест. Уж из Города-то ее точно выдворят без церемоний. А она совсем юная. Положим, оступилась, совершила серьезную ошибку, но, если мы вернем Хьюго целым и невредимым, зачем калечить ей жизнь из-за глупой девичьей влюбленности?

Так-так, вот я уже и просто «Фоулер». Быстро же мы достигли этой стадии. Всего и надо было — принять его деньги, и Чешир уже фамильярничает.

Я повертел тяжеленькое пресс-папье в руках и прикинулся, будто все еще любуюсь им. Надеюсь, выражение лица меня не выдало. Даже если Чешир пытается пустить меня по ложному следу, все равно в его словах, возможно, таится ключик к мотивам поступка Пери. Роза — нежные, влажные, мягкие изгибы ее лепестков, темно-красная приоткрытая сердцевина, — настоящий символ страстного желания. Очень может быть, что и брак Чешира дал трещину отчасти из-за Пери. Конечно, рановато с места в карьер устраивать свежеиспеченному клиенту допрос с пристрастием — мол, было у вас что с няней или не было? Обычно так дела не делаются, полагается выждать, завязать какие-то отношения, расположить к себе. Но сейчас время было слишком дорого. Я не мог позволить себе роскошь длительной осады, постепенных подступов. И ринулся на штурм.

— Так, уточним, вы хотите мне сказать, что слегка позабавились с няней, а она приняла это слишком всерьез и вот теперь мстит? — спросил я.

— Вам сказано ровно столько, сколько вам надо знать, — отрезал Чешир.

— Ясно. Ладно, если Пери с вами свяжется или еще что-то случится, сразу звоните мне, поняли?

Например, если с тебя потребуют выкуп за ребенка, — мысленно добавил я.

Золотистый Плюш упорно отирался у меня под ногами. Я уже направился к автомобилю, как Чешир вдруг сказал: «Пусть побудет у вас несколько дней, пока Хьюго не найдется. Зверек, конечно, красивый и дорогой, но я его сейчас просто видеть не могу». Я и ахнуть не успел, как Чешир зашвырнул льва в машину. Зашвырнул, а потом развернулся и взмыл в небо. Ого! Это что же, он всегда так легко и небрежно избавляется от надоевших близких? Вполне в духе богатых — сбагрить свои трудности кому-нибудь постороннему. Да еще с таким видом, будто делаешь немыслимое одолжение.

Едва Чешир исчез в небесной вышине, где неуклонно сгущались грозовые тучи, как Тадж настойчиво окликнул меня:

— Зак, приятель! Неважнецкие новости. Пока ты там наверху трепался со своим толстосумом, около меня тут кое-кто ошивался.

— Кто?

— Да какой-то летунчик с черными крылышками. Здоровенный дядя. И так подкатится, и этак, и под брюхо заглянет, и во все места. Я его отсканировал, но на него ничего нет.

— Может, он из охранников Чешира, — предположил я. — У Чешира они наверняка есть, а не было — так теперь завел. Не удивляюсь, что он вокруг тебя крутился. А взломать не пробовал?

— А шут его знает, — непривычно угрюмо буркнул Тадж.

— Не кисни. Доберемся домой — осмотрю тебя как следует, — пообещал я.

На обратном пути мысли мои были занятые первой в жизни встречей с летателями. Все-таки подобное здорово выбивает из колеи. Да еще на заднем сиденье автомобиля растянулся Плюш — тоже радость на мою голову, тащить домой карликового льва. Выбила меня из колеи и колоссальная сумма, которую Чешир заплатил сегодня, а ведь это только первый взнос.

— Хотелось бы узнать, — после некоторого молчания вновь заговорил Тадж, — что это за меховое кошачье недоразумение развалилось у меня позади?

— Не ной, Тадж. Твой производитель обещал мне «неизменно язвительный тон», а ты выходишь из образа.

По дороге домой пейзаж за окнами словно прокручивался в обратную сторону: вот остаются позади богатые кварталы, вот улицы становятся все уже и тусклее, не пестрят и не полыхают в воздухе огненные и зеленые попугаи, не порхают голуби — вместо них скворцы-майны, воробьи, дрозды, словом, однообразная публика в унылом оперенье, все те, с кем нам приходится мириться. Зрелище наводило на определенные аналогии и, глядя по сторонам, я размышлял о переменах. Как случилось, что человечество дошло до такого? До того, что появляются особи, претерпевшие столь сильные модификации, как Чешир? Сегодня я впервые увидел летателя собственными глазами и вопрос, который и без того занимал меня давно, теперь преследовал меня неотступно.

Перемены начинаются с малого, можно сказать, со случайностей. Делаешь шажок, и не успеешь оглянуться, а ты уже взобрался на вершину высокой горы и даже не различаешь отправную точку своего восхождения. Так где же наша отправная точка, с чего все началось — неужели с того первого ребенка, который был зачат при помощи ЭКО? Или же этот итог был неизбежен с самого начала, с того мгновения, когда мы, люди, принялись менять мир посредством огня, инструментов, языка?

Похоже на то, что человечество держалось этого курса с самого начала. Неужели появление летателей как новой ступени эволюции и есть венец творенья? Неужели мы стали расой перевертышей? В сказках, которые я слышал в детстве, самым хитрым перевертышем, трикстером обычно был Лис. Или Ворон. Или волшебник, умевшись менять обличье, а то и оборотень. Не хищник в чистом виде, но и не жертва, а понемногу и то, и другое — вечно уязвимый и неизменно опасный. Но, конечно, сказки лгали и не лис, не ворон меняют обличье, а мы, люди. Мы — все и ничто. Мы более не придерживаемся одной оболочки.

Пример из ближнего круга — тот, кто мне дороже всего на свете, мой сын Томас. Что мы предприняли, создавая его? Глаза у Томаса зеленоватые, того чистейшего оттенка, какой бывает у воды. Оттенок этот Лили сама выбрала в Каталоге Крошек. Не помню, как он официально именуется, нечто нарочито-сухое вроде Реестра Кохрана. Но все равно расхожее его название — Каталог Крошек. Потому что он и правда не больше не меньше как каталог, по которому можно выбрать пол, цвет глаз, волос, оттенок кожи и так далее.

Не с этого ли началось наше разложение? Или раньше, когда мы согласились еще до рождения сделать Тому комплексную прививку от самых опасных болезней? Жадничать, когда речь идет о здоровье сына, я не собирался, но выбирать ему цвет глаз по каталогу — не желал. Я тогда крепко поспорил с Лили. Ведь это все равно что относиться к ребенку как к товару, который заказываешь по прейскуранту, чтобы он отвечал определенному набору требований! Но она и слушать не желала, не понимала: мы поставили ему защиту от болезней, почему не выбрать цвет глаз? И то и другое — программирование эмбриона, так в чем принципиальная разница?

Историю развития биотехники я учил в свое время, когда проходил обучение в полиции. Помню, как нам рассказывали о первом младенце, зачатом с помощью ЭКО, и о том, какой тайной окружали малыша. Мои соученики тогда очень удивились, узнав, что эта невинная процедура вызвала такое возмущение общественности, такие бурные споры о том, морально ли искусственное оплодотворение. Не удивился лишь я.

Вопросы вызывала не моральность искусственного зачатия самого по себе, а то, что последовало дальше. Время шло, и скальпель хирурга и лекарства играли все большую роль в жизни общества. Все сильнее стиралась грань между медицинским вмешательством, призванным излечить — и тем, которое улучшало внешность, продлевало молодость, даровало новые способности. А потом эта грань и вовсе исчезла. Открылись новые горизонты: так, поистине безграничные возможности давали наши собственные стволовые клетки — из них можно было получать новые ткани и органы. Кто в наши дни оставался таким, каким создала его природа, и не устраивал себе хоть какие-нибудь усовершенствования? Разве что фанатики из экстремистского движения «Корни». Они яростно выступали против любых манипуляций с генетикой, настаивали на том, что Господь создал человека совершенным. А если у тебя какие-то отклонения, значит, сам виноват, нарушил Божью волю. Если хромой с рождения — хромай, если выпадают волосы — ходи лысый, и нечего увиливать от заслуженного наказания, заявляли они

Разумеется, все эти достижения прогресса стоили немалых денег, и теперь счастливых обладателей лучшей пищи, образования, работы и медицинского обслуживания отделяла от тех, у кого всего этого не было, настоящая пропасть. А ведь разница между ними и раньше была очень заметна. Возможности медицинских процедур стремительно возрастали, за деньги можно было изменить в себе очень многое, и классовые различия обретали плоть и кровь, воплощались в клетках и генах. Когда-то мои родители, отдав меня учиться в школу св. Иво, верили, что классовые преграды преодолимы. Но тогда они еще не стали пропастью.

И вот на краю этой пропасти я повстречал Чешира с его невероятными крыльями. Хотя мы с ним и однокашники, разница между нами теперь столь велика, что еще немного — и мы уже будем представителями разных биологических видов. К тому времени, как общество заметило перемены, пропасть успела разверзнуться вовсю. И кто-то остался балансировать на краю, а кто-то ринулся в нее очертя голову.

Но кто же мы, оставшиеся, те, кто не принадлежит к летателям? Нас называют «пять О»: отсталые, одержимые религией, обедневшие, ограниченные по возрасту и окраинные. Иными словами, летать не может тот, кто слишком беден, стар или слаб здоровьем. Но за этим презрительным определением таится кое-что еще: мы, бескрылые, пока что составляем большинство. Слишком старым для превращения в летателя считается любой, кто старше двадцати пяти лет, а слишком бедным оказывается вообще кто угодно, особенно обитатели Окраин, то есть любой местности за чертой Города. Слишком слаб любой, кто многовато весит или недостаточно развит интеллектуально или страдает чем-то еще — словом, любой, кто не выдержит медицинских процедур и безжалостных тренировок, которые нужны, чтобы взлететь в небо и удержаться на крыле, а не рухнуть вниз с воплем. Поверьте мне, в мире летателей о равных возможностях говорить бессмысленно, их там просто нет.

Все меньше оставалось подобных мне — способных понять религиозную подоплеку яростных протестов, направленных против генетических фокусов с зародышами. Я отчасти сочувствую тем, кто против, но где провести грань допустимого? Ведь едва ли каждый говорит, что он за генетические изменения, которые еще на стадии эмбриона предохранят ребенка от болезней. Кто не пожелает своим детям лучшего?

До сего дня мне в голову не приходило тревожиться о генетических модификациях, которые требуются, чтобы сделать ребенка летателем, — я попросту не мог их себе позволить, ведь они баснословно дороги. Но, если я выполню заказ Чешира, то гонорар получу солидный и смогу оплатить часть процедур для Тома, а уж Лили с Ричардом пусть поднатужатся и раскошелятся на остальное. Без моего согласия они Тома не модифицируют. Однако принимать решение я не хотел.

Но что скажет мне Томас, когда вырастет? Обвинит, что я лишил его заветной мечты, потому что был слишком ограничен и не сумел принять новый мир? Мой отец в свое время повел себя вовсе не эгоистом; живо вижу, как он приезжает забрать меня после очередных спортивных состязаний в школе, вижу, как на лицо его набегает тень. Он с болью понимает, что в своем готовом, а не сшитом у портного костюме, со своим недорогим автомобилем и средненьким жалованьем управляющего — со всем этим он для остальных родителей такой же невидимка, как я — для их сыновей. Нас не замечают. Все произошло у меня на глазах. Отец осознал, как заблуждался на свой счет: он-то считал себя достойным представителем среднего класса, думал, что не хуже других, и вот дернуло же его сунуться в высшее общество, где его ни в грош не ставили и высокомерно глядели сквозь него. И вот отец смирился с пренебрежением других родителей, смирился ради меня, потому что надеялся, — я выйду в люди, поднимусь в те слои общества, которые ему — и он это понимал, — недоступны. А хитрая Лили знает все мои слабые точки и давит на них. Она твердит: «Нашему сыну откроется блестящее будущее, он будет вхож в мир, куда тебе никогда не проникнуть». И она права, я это признаю. Только вот… неужели для этого я должен так рано потерять Тома?

Когда Тадж занял свое обычное место на подъездной дорожке у «Вентуры», было почти пять. Рэй уже отправился на ночлег (знать бы, где он ночует). Я проголодался, но Тадж опять завел свою шарманку: мол, к нему у дома Чеширов лезли чужие, его пытались взломать или что похуже, — и я решил сначала учинить ему полный осмотр, включая и электронную проверку.

— Вот и все, — сказал я, поднимаясь на ноги. Спину было не разогнуть, колени ныли. — Выдохните, пациент, причин для тревоги нет. — Я вытер испачканные руки о тряпку. — Успокоился?

Тадж молчал. Автомобили дуться не умеют, но у этого получалось. Богатая индивидуальность, за что и деньги плачены.

— Спокойной ночи. Не скучай, не тускней, дуди веселей.

Умирая от голода, я на скору руку соорудил бутерброд с сыром. Обычно я покупал что-нибудь на обед у уличных торговцев, но сейчас мне не терпелось поскорее взяться за работу. Меня точил страх, что любые усилия окажутся напрасны, что я опоздал. Или что мы опоздали — и поздно было еще до звонка Чешира. Надо поставить себе какой-то срок, после которого я надавлю на Чешира, чтобы обратился в полицию. Пусть будет сорок восемь часов. За двое суток я разберусь в ситуации и хоть что-то выясню. Итак, срок до вторника.

Куда могли подеваться Пери и Хьюго? Где они могут быть? Если Пери спряталась в Городе или, того хуже, на Окраинах, — искать ее что иголку в стогу сена, безнадежно. Единственный проблеск надежды — понять мотивы Пери: почему она сбежала и куда могла отправиться. Искать ее, прочесывая Город наобум, — затея бессмысленная, и к тому же потеря драгоценного времени. Ничего, кроме отчаяния, такими поисками не добьешься.

Разобраться в мотивах Пери мудрено: ведь Чешир и Авис подсунули мне два совершенно разных образа девушки. Авис утверждала, что Пери неуравновешенная и чуть ли не душевнобольная. Бешеная, нет, дикая, кажется, так выразилась Авис. А Чешир намекнул, что Пери была от него без ума и от этого все беды.

Я налил мисочку воды для Плюша и заулыбался, представив, в какой восторг придет завтра Том при виде карликового льва. Кстати, не забыть бы завтра с утра купить для Плюша корм.

До глубокой ночи я разыскивал любые сведения, касавшиеся Пери Альмонд. Найти удалось немногое, но сведения, предоставленные агентством «Ангелочки», подтвердились. Пери и вправду была родом из приморской деревушки Панданус, примерно в шести часах езды от Города. Пока что она не оставила никаких электронных следов, по крайней мере, в тех базах данных, куда мне был открыт доступ. С молодыми, особенно из глубинки, с Окраин, такое часто. Правда, я подметил кое-что странное: в Панданусе не было ни одного Альмонда. Неужели у Пери не было там родственников? С кем же она жила? Откуда она родом? Может, ее семья живет где-то в другом месте?

Плюш вспрыгнул мне на колени. Я спихнул его. Маленький лев припал к полу, нацелился, повиляв задом, и запрыгнул обратно. «Ты гонишься за мною, как лев, и снова нападаешь на меня и чудным являешься во мне»*. /(Иов 10:16)/. Что ж, пусть сидит. Придерживая упрямца одной рукой, я включил запись с камеры слежения в доме Чешира. Они с Авис соблаговолили выдать лишь фрагмент продолжительностью в полтора часа; явно считали, что этого с меня довольно, а прочее мне видеть незачем. Минуту-другую я созерцал неподвижное изображение скального уступа, который начинался сразу за дверью их дома, потом пустил ускоренную перемотку. Теперь на экране быстро сменялись облака, но и только. Так я промотал почти час записи, когда дверь на экране вдруг отворилась и на пороге дома возникла юная девушка, почти девочка, с пристегнутым к груди младенцем. Я поспешно переключил запись на обычную скорость. Младенец уткнулся носом в грудь няни и лица было не разглядеть. Но главное — за спиной у Пери распростерлись крылья.

Так значит, Пери тоже из летателей!

Но это меняет все, всю историю.

Напрочь.

Чешир с Авис ни словом не обмолвились о крыльях Пери. Странно, они что — решили, будто это какое-то незначительное обстоятельство? Или они нарочно? Но почему?

Я переключил инфокарту на фотографию Пери времен агенства «Ангелочки». Крыльев нет. Так, где у нас свежее фото Пери с Хьюго на руках, то, что прислал мне Чешир? Вот оно. Снято не в фокусе, крылья за спиной так размыты, что их можно принять за часть фона, допустим, темную занавесь, — неудивительно, что я их не заметил, или, точнее, заметил, но не осознал. В первую очередь я тогда посмотрел на Хьюго; и для снимавшего он был важнее всего, а Пери просто служила фоном.

А под пристальным немигающим взглядом камеры слежения из дома Чешира вышла бледная от волнения девушка с младенцем на руках, сделала шаг с уступа в бездну и пропала из виду. Таймер в углу кадра сообщал, что случилось это в четырнадцать тридцать семь в субботу.

Я снова вернулся к снимку Пери из каталога агентства «Ангелочки». Фото четкое, крыльев нет и в помине. Еще бы они были! Пери родом из Пандануса, откуда же ей там было взять крылья и деньги на них? Девочка из низов, практически никто, отребье. А у отребья крыльев не бывает. Значит, она обзавелась крыльями, пока работала у Чешира. А если это как-то связано с исчезновением Хьюго? Но как?

Теперь, когда Пери предстала передо мной в ином свете, я начал поиски информации сызнова, по источникам и ссылкам, которые мне раньше в голову не приходили. Вот, пожалуйста, членство в одном из тренировочных центров, где учат летать, вот и фотография Пери в яркой спортивной форме — судя по цвету и подписи, девушка состояла в учебной команде «Синее поднебесье». Я присвистнул. Удовольствие не из дешевых! Раньше я никогда не интересовался расценками в тренировочных центрах, а тут выяснилось, что они запредельны. А ведь летательными тренировками я сейчас заинтересовался не вчуже, они имеют непосредственное отношение к моему Тому. Без них он летателем не станет. Получается, весь комплекс по превращению еще дороже, чем я думал — и процедуры, и тренировки. Понятно, почему Пери жила по-спартански и у нее в комнате не было ничего лищнего, даже флакона простеньких духов. Доступ к ее медкарте я получить не мог, но, судя по вступлению в тренировочный центр, превращаться в летателя она начала примерно год назад. Самое интересное, что абонемент в спортклуб у нее еще не истек. Судя по всему, она и правда сбежала, поддавшись порыву, — об этом же свидетельствовал и беспорядок у нее в комнате.

Я двинулся на поиски в новом направлении — медицинском. Как известно, в летателя без врачебного вмешательства не превратишься. Врач нужен не первый попавшийся, требуются умелые, опытные и квалифицированные специалисты. Какие врачи наблюдали Пери? У Чешира, Авис и, наверно, даже у маленького Хьюго должны быть свои семейные врачи, которые их ведут, которые разбираются в летателях. Может, Пери водили к тем же врачам, у которых наблюдаются хозяева? Ах я дурак, надо было как следует нажать на Чешира и вытрясти из него побольше сведений по этой части! Если бы знать тогда! Я составил список фамилий тех, кого надо будет расспросить. Модных дорогих врачей по пальцам перечесть можно, и то спасибо — это хоть немного сузило круг поиска.

Время перешло за полночь. У меня часто так случается: погружаешься в поиски по базам данных и не замечаешь, как летят часы. Плюш давно уже перебрался с моих колен на постель. Я встал, потянулся и решил, что позвоню Чеширу и скажу — пусть заявляет в полицию. Мне это дело не по плечу. Если Пери — летательница, она может быть где угодно. Но в памяти у меня всплыли слова Чешира: «Вы же понимаете, Фоулер, если Пери официально обвинят в похищении ребенка, то все, на ней можно ставить крест. Уж из Города-то ее точно вышлют без церемоний». Хорошо, не буду ломать девочке жизнь. Вдруг я все-таки смогу помочь ей и Хьюго? Подождем до вечера вторника, дадим ей шанс.

Я снова и снова прокручивал те несколько секунд видеозаписи, на которых появлялась Пери, хотя в глазах уже плыло от усталости. Белое, напряженное лицо. Разгневана она или напугана? Я смотрел на ее хрупкую, беззащитную фигурку, на встревоженное лицо, смотрел, как бережно она усаживала малыша поудобнее и гладила по голове, — и не верил, что поступком Пери руководила жадность или жажда мщения. «Зачем ты это делаешь?» — спрашивал я у неотзывчивого экрана, на котором Пери снова и снова делала шаг через порог и падала в пропасть, чтобы улететь в неизвестность. Снова и снова она исчезала из поля моего зрения и по-прежнему оставалась загадкой.

Наконец я, пошатываясь, поплелся спать. Уже когда раздевался, в кармане что-то зашуршало. А, бумаги, которые я нашел в подушке у Пери! Оказалось, это коротенькие записки от руки. Я улегся в постель и прочитал их все подряд.

Хьюго, лапка моя!

Я пишу это все для тебя, потому что хочу, чтобы ты знал, каким был в детстве, совсем малышом. Сам-то ты ведь ничего тогда не запоминал. А я была среди тех, кто тебя окружал. Я смотрела на тебя, слушала тебя и понимала тебя.

Хьюго, малыш!

Я сидела, держала тебя на руках и смотрела вместе с тобой на море. Вокруг нас сгущался сиреневый туман. Ты поднялся на ножки и подняв ручку вверх, поводил ею, как будто хотел сказать: «Смотри, как красиво! Смотри же!»

Хьюго, маленький!

Над нами с пронзительными криками пролетела целая стая черных попугаев. Ты посмотрел вверх и сказал «Айк!» Потом опять: «Айк!» Это было твое первое слово.

Таких записок было еще много. Я прочел их все по нескольку раз, но проанализировать не получилось — глаза слипались, голова не работала. Устал я.

Чешир, конечно, далеко не дурак, но, похоже, он, подобно многим богачам, плохо разбирается в окружающем мире. Они с Авис поручили крылатой девушке нянчить их сына, — очень может быть, безо всякой поддержки и помощи, — а сами тем временем делали каждый свою карьеру. Пери была одна-одинешенька в целом мире, и кто знает, какие страхи ее терзали. Если Чешир рассказал мне не всю правду, а это скорее всего именно так, могу ли я предположить, что ей угрожает какой-нибудь его соперник? В уединенном доме над морем Пери навряд ли чувствовала себя в безопасности. А вот если ею и вправду двигало оскорбленное самолюбие и горечь отвергнутой любви, — тогда мы влипли всерьез. Если она не сумасшедшая, и, возможно, уже сейчас пришла в себя и одумалась, если поняла, какое серьезное преступление натворила, то Чешир позвонил мне не зря. В таком случае главное — достучаться до нее, сообщить ей, что самое разумное — вернуть малыша. Тогда ее поступок будет выглядеть совсем иначе: не замысел чудовищного преступления, а просто затянувшаяся прогулка с подопечным без спросу. Господи, как бы мне хотелось, чтобы все именно так и сложилось!

Глава третья

Сад посреди моря

— Смотри, какие звезды, — сказала Пери маленькому Хьюго. — Мы по ним рулим, понимаешь?

Летать пасмурной ночью она бы не рискнула. Для таких желторотых, как она, это перебор. Она прижала к себе Хьюго еще крепче. Обычно во время полета она вытягивала руки по швам. Ей нравилось чувствовать, как она рассекает небо, а когда она держала руки по швам, чувство полета становилось острее — словно ныряешь в море.

— То, как летатели держат руки, — самая яркая черта их стиля полета, — твердил ей Хаос, инструктор в тренировочном центре. — Сразу видно, насколько тебе уютно в воздухе. Любишь ли ты вклиниваться в него.

Но сейчас Пери боялась, как бы Хьюго не замерз, поэтому обнимала его. Так чудесно, что он сладко спит, прижавшись к груди Пери в слинге, — до того привык к ней, к ее запаху, что может спать где угодно, лишь бы она была рядом.

Впереди, над самым горизонтом, звезды сложились в нужный рисунок. Сквозь тревогу пробился лучик радости. Пери никогда особенно не доверяла птичьим навигационным способностям, хотя Хаос и говорил, что теперь они закодированы в ее подсознании. Она с самого начала боялась, что окажется среди тех, кто так и не научится летать по-настоящему. Старовата для полета. Или слабовата, или глуповата. Но вот ей удалось проложить путь по звездам — хотя она и не верила в свои способности, хотя и не понимала, как это у нее получается. Где-то тут, поблизости, Платформа. Только как найти ее в темноте? А ведь Пери так надо отдохнуть, и искать ее здесь никому в голову не придет. Пока — нет. Питер, наверное, вообще не помнит, что оставил на виду инфокарту с координатами этого места. Конечно, Пери пошла на огромный риск, когда решила сюда лететь, зато сейчас, в конце лета, в эти края никто не заглядывает: летатели боятся сезонных бурь.

Пери набрала высоту. Вообще-то лететь ночью над водой — подлинное счастье. Мощь полета придавала ритм ее дыханию, ее сердцу, успокаивала — но Пери все равно трясло при мысли о том, что ей удалось сбежать от Питера.

Резкий соленый ветер дул ей в лицо: «Вдох — крылья вверх, выдох — крылья вниз».

Далеко внизу по морю неслось какое-то пятно — и хотя оно повторяло путь Пери, получалось у него гораздо красивее. Вокруг него взметались светящиеся вихри, черную воду прорезали полосы изумрудных искр. Целый косяк какой-то крупной рыбы взбивал море в светящуюся пену, пронзал тьму голубыми вспышками.

Вот, вот, впереди — одинокий белый прожектор. Да, это Платформа.

Однако сиял не только прожектор. От всей Платформы исходил неяркий свет. Пери похолодела. Летательные мышцы начали уставать.

Что оно означает, это сияние, — что там кто-то есть или, наоборот, никого? Поодиночке на Платформу не летали. Это был дальний перелет, и совершали его ради праздников и фестивалей. Платформу построила архитектурная фирма Питера — поначалу только для слета «Поднебесная Раса»: Питер проектировал площадки для всех «Поднебесных Рас», а эта получилась так хорошо, что ее решили не разбирать и оставили дрейфовать в море — якорей у нее не было. Гости слета «Поднебесная Раса» должны были разыскивать ее самостоятельно, это входило в программу развлечений. Собираясь на Платформу, летатели уточняли ее координаты по данным спутников, а потом, подобно Пери, находили ее благодаря навигационным способностям.

Пери снизилась над морем, радуясь, что воздух отражается от невысоких волн и подхватывает ее. Теперь она видела, что огней на самом деле три — они отмечали треугольник посадочной площадки на Платформе. Пери заложила вираж, сбросила скорость и захлопала крыльями, чтобы мягче приземлиться. Оступилась, но не упала: хорошо, что покрытие на посадочной площадке новое, мягкое, разработанное специально для летателей. Хьюго проснулся и захныкал. Хныканье усилилось — он сам себя накручивал. Сейчас расплачется в полный голос, а Пери не хотела рисковать.

Она нашла уединенную скамейку в стороне от посадочной площадки и, вполголоса напевая любимую колыбельную, обтерла Хьюго влажными салфетками и переодела. Выбросить испачканный подгузник было некуда, и Пери украдкой сунула его под какие-то камни рядом со скамейкой.

Потом Пери устроилась на скамейке и стала кормить Хьюго. Тот сначала поджал пальчики на ногах от напряжения и предвкушения, а потом, когда молоко потекло свободнее, удовлетворенно обмяк. Раньше, до Хьюго, Пери не знала, как ясно младенцы рассказывают о своих переживаниях всем телом — ноги у них такие же выразительные, как лица и руки.

— Хьюго, они думают, я тебя украла. На самом деле нет. Я просто не смогла тебя бросить. Я же сказала — я тебя никогда не брошу.

Пери дивилась собственной решимости, готовности сделать все что нужно, стальной воле, которую замечала у других летателей. Дивилась, на что она пошла ради крыльев. Пери и представить себе не могла, как дорого за них заплатит. А вдруг она вообще себя не знает? Беда в том, что этого ребенка она полюбила с такой силой, на какую совсем не рассчитывала, какой и представить себе не могла.

Эта нежданная любовь все и погубила.

Постепенно дыхание у Пери выровнялось. Но сердце все колотилось — и от усталости после полета, и от страха, что ее вот-вот обнаружат. Она прислушалась — изо всех сил. Слышен был только шорох волн о борта Платформы. По краям вода перехлестывала через парапет. К середине Платформа поднималась — получался низкий приплюснутый холм. И этот холм, казалось, светится сам по себе.

Пери немного знала это место — по инфокарте с видами и координатами, которую забыл на столе Питер, когда они с Авис летали сюда в последний раз на летний слет «Поднебесная Раса». Тогда они оставили Пери с Хьюго одних в доме на три дня. Питер и Авис постоянно куда-то отлучались. Показы мод, конференции, стройки... Хьюго прекрасно чувствовал себя с Пери. У него было вдоволь времени, чтобы привыкнуть, что родителей нет дома.

Хьюго отвалился от ее груди. Он был совсем сонный и тер глаза кулаком. Пери поцеловала его ручку и поплотнее подтянула слинг. Хьюго уютно пригрелся в тепле ее тела и перьев, веки у него отяжелели.

— Бедненький мой птенчик, — шепнула Пери ему на ухо.

Теперь пора обследовать Платформу. Пери взбежала на холм, стараясь двигаться как можно тише и напрягая слух — не донесутся ли откуда-нибудь голоса, шаги, шорох перьев, свист крыльев в воздухе.

Сияние впереди, среди деревьев и цветов, становилось все ярче. Никаких строений на Платформе не было. Пери подошла поближе и обнаружила, что свет, заливающий траву, цветы и деревья — не какой-то фонарь, как она считала. Светились сами растения. Цветы и листья, кора и ветви — все это было очерчено светом, окаймлено пламенем.

Ну конечно. Питер и в собственном саду велел посадить такие растения. Их вывели уже довольно давно, но только сейчас они стали сравнительно недорого стоить — так он говорил. Гены планктона. Точно. Свечение дают гены планктона и медуз. Лучшая в мире солнечная батарея, говорил Питер, потому что все равно не получится искусственно создать аккумулятор солнечной энергии экономичнее, чем зеленый лист. А само растение служит светильником.

Пери то ныряла в темноту, то выходила на неверный зыбкий свет, — ей было страшно самой себя, страшно за то, что она сделала, но все равно ее влекли чудеса искусственного острова, манили деревья, переливавшиеся серебряным и зеленым, — их свет перекатывался и вихрился на морском ветру. Ветер рассыпал дождем лиловые искорки, вздымал от травы сияющий туман. Стволы и ветви очерчивал неоново-зеленый мох, повторявший все трещинки и бороздки. В темных закоулках вспыхивали золотые и голубые цветы на лианах. Пери даже представить себе не могла такой изысканной красоты.

И вдруг застыла в ужасе. Ее осенило, что никуда она не сбежала. «Я прилетела прямо к Питеру! Это его творение. Он его создал. Я оказалась у него в голове — там, где мысли красивее всего».

Красота Платформы почему-то напомнила Пери, что никого, кроме Хьюго, у нее нет. Этот мир — мир Катон-Чеширов, мир Полета — был для нее теперь закрыт. Конечно, она попала туда не по праву и занимала не самое высокое положение, но все равно этот мир ей нравился, он был несравнимо лучше всего, что она видела, пока росла в Панданусе, а теперь все кончено. Питер ее выследит, тут сомневаться не приходилось. «Он мне этого никогда не простит. И тебя заберет, Хьюго».

Разве что Пери удастся осуществить свой отчаянный план. Тогда у них с Хьюго появится общее будущее. Надо лететь к Жанин и посоветоваться с ней. В Городе Жанин никто не знает, зато у нее деловые связи по всей стране. Жанин скажет Пери, куда податься. Пери затеряется в другом городе, на другом конце континента. К тому же Пери уже совсем не похожа на ту девчонку, которая когда-то сбежала из Венеции. И будет преображаться и дальше, никто ей не помешает. Цвет волос, цвет глаз, может быть, даже цвет кожи. По сравнению с тем, что она уже проделала, это пара пустяков. А Хьюго вырастет рядом с ней, окруженный любовью, уверенный, что Пери его мама — да, она станет ему настоящей мамой. Не то что Авис, которая никогда не проводила с ним больше нескольких минут подряд. Пери и Хьюго исчезнут навсегда, их никто не найдет. У них все будет хорошо.

Ближе к вершине холма за низкой земляной насыпью была беседка, и там Пери положила Хьюго на мягкую травку и устроилась рядом. Она заметила, что освещали их беседку точечки голубого огня на насыпи. Светящиеся черви — такие водились и в холмах возле Пандануса. Голубые огоньки мерцали на нее и Хьюго словно бы из бездны — будто черви были звездной пылью, сияющей в черноте космоса. Червяки в стене или звезды в небе — какая разница? Черви и звезды были одинаково прекрасны и одинаково загадочны. Хотя, сонно подумала Пери, черви живые, поэтому они, наверное, лучше звезд. Живые. Как она. Только…

Пери рывком села — ну и дура же она! Разве можно быть такой растяпой?! Забыла принять ежевечернюю дозу лекарств! Она пошарила в сумке-поясе и вытащила упаковку айлеронака. Взяв в руку шприц-тюбик с одной дозой, она расправила крылья, завернулась в них и прижала кончик к летательной мышце сначала у одного плеча, потом у другого. Сжатый углекислый газ впрыснул айлеронак прямо под кожу крыльев. Пери уже освоила процедуру и проделывала ее автоматически — примерно как чистила зубы, — а если забывала, ей становилось так же неуютно. Пропустить день-два было не страшно, но Пери не хотела рисковать. А сейчас лучше принимать лекарства особенно аккуратно, ведь Пери еще никогда не совершала таких тяжелых перелетов.

Она убрала упаковку и посидела, дожидаясь, когда пройдет шум в ушах и дурнота. От айлеронака у нее всегда было такое ощущение, словно мышцы и легкие обдает волна ледяного воздуха и все тело раздувается и из-за этого становится какое-то неплотное. Словно лекарство взбивало ее, будто кучевое облако, и она становилась больше, а вес оставался прежним. Теперь оптериксин — фу, гадость, какой горький, даже мутит. Пери прополоскала рот, сплюнула. Бореин пока не нужен, решила она. Лучше принять его с утра, натощак.

Теперь можно и поспать, но перед сном нужно сосредоточиться и вспомнить все полеты за день, как ее учили в тренировочном центре «Синее поднебесье». Хаос, ее инструктор, был отставной военный. Полет как таковой он считал победой над ленью и душевной вялостью, каждый вылет — испытанием мастерства, отваги и физической подготовки. «День не летала, считай — упала!» — частенько кричал Хаос.

Это Хаос помог ей расшевелить закоченелые после операции мышцы. Пери ужасно боялась, что в жизни не сумеет самостоятельно двигать крыльями, и у нее ушло несколько дней просто на то, чтобы почувствовать их, поднять всего-навсего на волосок, и ей было все страшнее и страшнее, но мозг напрасно посылал крыльям сигналы — они были будто восковые. А Хаос научил ее упражнениям, которые налаживали нервные связи между мозгом и крыльями, — это он пробудил в них жизнь.

У него одного на всем белом свете был такой утилитарный подход к чувствам. С точки зрения Хаоса полагаться на свои чувства не стоило. Нужно принимать в расчет все, что они тебе говорят, но если они тебя обманывают, не обращай на них внимания.

— Эволюция не запрограммировала тебя на полет, — объяснял Хаос. — Твои мысли и чувства на него не настроены. Пока этого не поймешь, будешь падать. Нужно научиться управлять собственным сознанием не хуже, чем телом.

Хаос наотрез отказывался слушать про ее страхи, не позволял ей думать об усталости и жалеть саму себя, орал на нее, что она платит ему кучу денег и он обязан их отработать и хоть что-то ей вдолбить, — и Пери понимала, что он помог ей сделать первые шаги к тому, чтобы стать взрослой.

Интересно, гордился бы ей Хаос, если бы видел, как замечательно она летала сегодня ночью, как далеко забралась? Да, Хаоса она больше никогда не увидит.

«Чтобы летать, одних крыльев маловато».

Когда Пери очутилась на краю утеса возле Ангельских водопадов и посмотрела на море, то поняла, как правы были тренеры с их любимым присловьем.

«Чтобы летать, одних крыльев маловато».

Чтобы летать, нужно все сердце, все тело, весь разум. Отдай полету все, что у тебя есть. В частности, все деньги. Об этом тренеры не говорили — к чему, и так понятно. Пери сама виновата, что крылья стоили ей гораздо больше денег. Вспоминая, как все произошло, она начинала бояться, что превращение в летателя отняло у нее даже душу.

Пери нервно мерила шагами край обрыва, крепко-накрепко сложив крылья. «Взлет — дело добровольное, посадка — принудительное!» — вбивал ей в голову Хаос. Пери целую неделю вставала до света и шла по дорожке вдоль обрыва к Ангельским водопадам — восходящие воздушные течения были там особенно сильные и ровные. Каждое утро Пери говорила себе: «Летать меня никто не просит. Просто изучу потоки и посмотрю, как родители ставят на крыло малышей». И каждое утро она возвращалась домой к Питеру и Авис ни с чем. Жалкой трусихой. Трусихой, которая так и не отважилась отправиться в первый одиночный полет.