Дело чести

Впереди, с крестом в руке!

11 декабря 1790 года русские войска под командованием А. В. Суворова штурмом взяли сильнейшую крепость на Дунае — Измаил, где была уничтожена целая турецкая армия. Многие герои этого штурма вписаны в историю, но до сих пор сотни достойнейших участников этой баталии преданы забвению. Рассказ пойдет об одном из таких героев, имя которого почти неизвестно. Это священник Полоцкого пехотного полка Трофим Егорович Куцинский.

В декабрьскую ночь перед штурмом небо заволокло тучами. Над твёрдой, сухой землёй стелился туман. От лёгкого, порывистого ветра он то разрывался в клочья, то опять соединялся в белёсую мглу. Стояла холодная, но без морозов и снега, погода.

Русское войско отдыхало перед штурмом. Возле одного из множественных костров, охвативших кольцом турецкую крепость Измаил, расположились человек десять. Восемь из них то ли спали, то ли дремали, а двое сидели рядышком и тихо переговаривались.

Из темноты вдруг вынырнула фигура человека. По тёплой, хоть и укороченной рясе и большому кресту на груди было видно, что это священник. Он подошёл к костру и сел на корточки, протягивая руки к огню. На вид ему было лет сорок. Чуть удлинённое лицо с живыми тёмными глазами, ухоженная борода, усы. Волосы собраны сзади в небольшую косичку.

— Что, воины, не отдыхаете? — спросил он у сидящих. У него был приятный, грудной голос, немного певучий, как у всех священников.

— Не спится, батюшка, — ответил один из солдат.

— Да и я тоже не могу перед боем уснуть, — поддержал его второй. — Думы разные о смерти в голову лезут.

— Не о том думаешь, — промолвил священник. — Воин перед боем не о смерти вспоминать должен, а о том, как дело своё ратное довести до конца, до победы.

— Страха смерти нет, — отозвался первый солдат. — Привык я уже к ней. Прошёл с полком и Очаков[1], и Бендеры[2], и Килию[3]. Слава богу, лишь лёгкое ранение.

— Далеко нас забросило, отец Трофим, — сказал второй солдат, меняя тему разговора. — У нас дома сейчас зима со снегом, а здесь и осень без дождей, и в декабре — ни снежинки.

— А откуда вы? — спросил поп.

— Из-под Полоцка мы оба, — отозвался за обоих первый солдат.

Отец Трофим улыбнулся:

— Со времён Всеслава Чародея полоцкая земля воинами славилась.

— Но они воевали на своей земле, — уточнил второй солдат, — а мы здесь зачем?

— У тебя что на шее висит? — нахмурился священник.

— Крестик нательный.

— Правильно, потому что ты — христианин. А завтра перед тобой басурманы[4] станут. И будешь ты воевать за веру нашу, чтобы выгнать их с нашей славянской земли. Запомните это, воины.

Отец Трофим хлопнул ладонями по коленкам и поднялся:

— Пора мне. Храни вас Господь, солдаты.

Он осенил их крестом и исчез в темноте. У костра наступило молчание.

В три часа ночи прозвучал сигнал. Войска стали строиться в боевые порядки и начали выдвигаться к местам, определённым диспозицией. В 5.30 утра взлетела сигнальная ракета. Девять колонн с суши и с реки одновременно пошли на приступ турецкой крепости.

Полоцкий пехотный полк был в резерве, который предназначался для поддержки атакующих колонн Орлова[5] и Платова[6]. Солдаты стояли в строю, с нетерпением переступая с ноги на ногу и вглядывались в темноту. Вдали виднелись сполохи от орудийных выстрелов, слышались грохот пушек, ружейная стрельба. Перед строем ходили двое: командир полка — полковник Яцунский, и полковой священник — Трофим Куцинский. Полковник ходил спокойным размеренным шагом, отец Трофим следовал за ним на почтительном расстоянии, изредка обращаясь к солдатам.

Прошло полтора часа. Уже начало светать, рассеивался туман. Виднелись земляные валы и бастионы Измаила, окутанные пушечным и ружейным дымом. И вот наконец поступил приказ: полку двигаться к Бендерским воротам, на помощь атакующим.

Полковник был краток, обращаясь к солдатам:

— Братцы, настал наш черёд! Не посрамим чести нашего полка! За мной быстрым шагом!

Когда до цели осталось несколько сот метров, раздалась команда: «Примкнуть штыки!». Офицеры обнажили шпаги. Уже видно было, какая жестокая схватка шла на валу, на лестницах, во рву. Турки теснили плохо обученных спешенных казаков, вооружённых короткими пиками и шашками.

Яцунский взмахнул шпагой и бросился на врага. За ним, с криком «Ура!», ринулся полк. Но перед самым рвом полковник упал, сражённый пулей. На миг солдатская масса остановилась в замешательстве, заколебалась, не видя перед собой командира. И тут на насыпи перед рвом появилась фигура отца Трофима. Он поднял свой крест высоко над головой и с криком «Вперёд, воины! Бей нехристей!» помчался через ров. Когда он подбежал к подножию лестницы, то увидел, что полк уже обогнал его и теперь воодушевлённые солдаты карабкались на вал. Отец Трофим не остановился и тоже полез по лестнице вверх. На середине пути он вдруг почувствовал, что ранен в ногу. И хотя нога занемела, он все же добрался до куртины[7] вала. Здесь священник упал на одно колено, продолжая держать крест высоко над собой. Вокруг него кипела жестокая схватка. Полоцкие мушкетёры ударили в штыки. Звенела сталь, трещали ружейные и пистолетные выстрелы, кричали и ругались бойцы, стонали раненые. Повсюду лилась кровь. Эта сцена до конца жизни вспоминалась Куцинскому. Но вот уже слева и справа шли к ним на соединение казаки во главе с Платовым и Орловым. Расправился с турками на своём участке и Кутузов. Теперь на валу от Килийских до Бендерских ворот стояли русские войска. Враг был побеждён.

Когда к отцу Трофиму подбежали санитары, он полулежал на боку:

— Ну, братцы, залез я сюда, а вот сойти не смогу, высоты боюсь.

— Не беспокойся, батюшка, — усмехнулся старший из санитаров, — мы тебя на верёвках спустим.

На следующее утро Суворов посетил лазарет. Он обошёл всех раненых, стараясь ободрить их добрым словом, и наконец добрался до отца Трофима. Тот сидел на лежанке, вытянув раненую ногу, взятую в шины. На груди у него по-прежнему висел крест. Увидев главнокомандующего, священник попытался подняться, но Суворов жестом остановил его:

— Побереги силы, герой, они тебе ещё пригодятся.

Он пожал руку раненому:

— Давно воюешь, братец?

— Начинал в Таврии[8], потом — Кинбурн[9], а вместе с полком — Очаков, Бендеры, Килия. Теперь вот — Измаил.

— Славный воин! Истинный герой! Подвигу твоему нет примера в российской армии! Да и ни в какой другой армии. Безоружный, впереди войска, с крестом в руке! К награде будешь представлен обязательно.

Сделав паузу, Суворов хитро улыбнулся и спросил:

— А не страшно было без оружия на турка лезть? Под картечь, под пули, под сабли янычарские?

— Страшно, — признался отец Трофим, — но со мной крест был...

— Поистине, — воскликнул полководец, — кто страх преодолел — герой!

Он наклонился, взял в руки крест:

— Вижу две отметины от пуль на нём. Память тебе на всю жизнь.

Выпрямившись, Суворов вдруг торжественно объявил:

— Правом главнокомандующего, поручаю тебе, отец Трофим, провести благодарственный молебен в новой церкви святого Спиридония[10], в честь нашей победы! Почёт сей предоставлен тебе за усердие в бою. Чтобы все знали о твоём подвиге.

— Благодарю за доверие, Александр Васильевич, — оправдывался священник, — да как же я с такой ногой...

— Ничего справишься. Костыль тебе изготовят, обопрёшься на него. Готовься, братец, а у меня дел невпроворот.

И Суворов стремительно вышел из лазарета.

Утро тринадцатого декабря выдалось хмурым. Небо по-прежнему не прояснялось. Дул холодный, порывистый ветер. Несмотря на погоду, настроение у людей, собравшихся на площади перед бывшей турецкой мечетью, было приподнятое. Они пришли на благодарственный молебен по случаю взятия крепости. Мечеть срочно переосвятили в православную церковь святого Спиридония, так как Измаил был взят в день памяти этого святого. Бывшая мечеть располагалась на самом берегу реки Дунай и являла собой прочное, приземистое, без излишеств здание с куполом. По размерам оно было небольшим и вмещало не более полсотни человек. Потому внутри церкви разместились лишь генералитет с Суворовым и штаб-офицеры. Остальные желающие заполнили площадь и примыкавшие к ней улочки. Отец Трофим, бледный, но с торжественным лицом, опираясь на костыль, провёл молебен по всем канонам православной церкви. Его сильный, певучий баритон заполнил помещение и вырвался наружу через раскрытые двери. Все слушали его, обнажив головы.

А потом победно грохотали пушки, отбитые у врага.

Несколькими днями позже, диктуя писцу наградные листы, Суворов запнулся, когда речь пошла об отце Трофиме:

— Какую награду я могу просить для него? Воинские награды священникам не положены, да и светские тоже... Знаешь что, опиши-ка ты его подвиг, а уж Григорий Александрович сам решит, что просить для попа у матушки-императрицы.

Князь Потёмкин-Таврический[11] удивлялся, читая о полковом священнике:

— Экий героический поп! Отметить надо непременно. Каков пример христианскому воинству! Только вот, что просить для него? Подобных случаев не бывало...

Подумав немного, он сказал секретарю:

— Представим подвиг как есть и попросим для него Креста на шею, а уж Её Величество сама решит, что добавить. Пиши: Полоцкого пехотного полка священник Трофим Куцинский во время штурма Измаильского, ободряя солдат к храброму с неприятелем бою, предшествовал им в самом жесточайшем сражении. Крест Господен, который он, яко знамение победы для воинов, носил в руках, пробит был двумя пулями. Уважая таковую его неустрашимость и усердие, осмеливаюсь просить о пожаловании ему Креста на шею.

Екатерина Вторая всегда серьёзно и внимательно относилась к наградным листам. Услышав о деяниях отца Трофима, она заметила начальнику канцелярии:

— Случай особый, и отличить его следует достойно. К тому, что написал Светлейший, добавь: «Крест на Георгиевской ленте, осыпанный бриллиантами, и пожаловать пенсиями: единовременной в 500 рублей и пожизненной 300 рублей ежегодно».

Чуть позже, по духовной линии, он был возведён в сан протоиерея[12].

Отец Трофим был первым священником, получившим «Крест на Георгиевской ленте». Залечив рану, он продолжил службу в Днепровском полку, а затем — под начальством графа Румянцева-Задунайского[13]. Уйдя с военной службы в 1795 году, Куцинский обосновался в Подольской (Брацлавской) епархии[14].

И жить бы ему там до конца жизни в благоденствии. Но уж очень беспокойный характер был у отца Трофима. В 1797 году он оказался впутанным в «кляузное дело». Состояло оно в том, что Куцинский, человек бесспорно неуживчивый, своевольный и горячий, подал в Святейший Синод[15] донос на епископа Иоанникия. Синод признал донос несправедливым и послал дело на рассмотрение императора.

К тому времени скончалась Екатерина Вторая. На престол взошёл Павел Первый, который не любил свою матушку и всё делал наперекор ей. Для России наступили новые времена. На некоторое время ушли в тень славные победы русского оружия.

Император Павел всегда был скор и на суждения, и на расправу. Часто, не вникая в суть дела, он полагался лишь на своё личное мнение и на доклады царедворцев. И, когда ему представили дело Куцинского, он возмутился:

— Не дело императору заниматься проделками какого-то прохиндея-попа!

— Поощряла его Ваша матушка, императрица, и потому награды можете снять только Вы, Ваше Величество.

— Ну так давайте указ, раз считаете нужным, я подпишу, — нетерпеливо сказал Павел.

Так, по «кляузному делу», Трофим Егорович Куцинский враз лишился Креста, пенсии, места и был отправлен в монастырь «на исправление». Ставленник Греческого митрополита, герой Измаила, увековеченный историческими данными, легендами и рисунками, превратился в ссыльного «протопопа»[16]. Для него это было как гром среди ясного неба. Начались его беды и мытарства.

Он пробыл в изгнании 1 год и 4 месяца, затем его вернули в Минскую епархию, но места не дали. Награды ему тоже не возвратили.

Тем не менее, отец Трофим верил в справедливость Верховной власти. И в 1800 году он подал прошение на имя императора, в котором писал: «...остаюсь при крайнем бессилии далее пропитать себя с семейством. Всеподданнейше прошу повеления возвратить мне мои грамоты...»

Павел Первый был в бешенстве:

— Что себе позволяет этот поп! Что император может менять своё мнение из-за хотения какого-то прохвоста!? Отказать! И, если ещё напишет, отправлю в Сибирь!

Весной 1801 года император Павел был убит. На престол вступил его сын Александр. И ему, с надеждой, отец Трофим послал новое прошение с просьбой восстановить его привилегии.

Император Александр Первый, слывший образованным государём, внимательно выслушал прошение и спросил у начальника канцелярии:

— Кто награждал священника?

— Ваша бабка, императрица Екатерина, Ваше Величество.

— За что?

— За подвиг, совершённый при взятии Измаила.

— А кто лишил почестей?

— Ваш батюшка, император Павел.

— И было за что?

— Судя по «кляузному делу», было.

— Значит, только я могу восстановить его в правах?

— Так точно, Ваше Величество.

— Ну так разберитесь.

После разбирательства Куцинскому вернули только пожизненную пенсию в 300 рублей. Но неугомонный отец Трофим не остановился на этом и отправил новую бумагу с просьбой полной реабилитации.

Когда новое прошение добралось до императора, тот сразу же вспомнил:

— Опять этот поп? Что ещё он хочет?

— Просит, в память его бывших заслуг, вернуть ему Крест на Георгиевской ленте, пожалованный императрицей Екатериной Второй.

— Может действительно вернуть ему Крест? Всё-таки подвиг совершил. Да и коронация моя на носу. Надо проявить милость.

И Куцинскому вернули награду.

Следует отметить, что в те времена нужно было иметь много энергии, гражданского мужества и смелость, чтобы последовательно подавать двум императорам по два прошения каждому за короткий срок, упорно отвоёвывать для себя всё утраченное и не смущаться, если какое-нибудь из прошений будет возвращено «с надранием».

В течение нескольких лет отец Трофим перебирался из одной епархии в другую и даже служил священником в двух полках, на Кавказе и в Москве.

Но болезни донимали его. В 1805 году он попросил отставки и паспорт для отъезда за границу, в Яссы, к родственникам жены. В том же году Куцинский навсегда уехал из России.

Где успокоилась душа измаильского героя отца Трофима? Неведомо, земля какого государства приняла его останки, как и неведомо место захоронения тысяч и тысяч воинов, положивших жизни при штурме крепости Измаил.

Осенью 1811 года группа казаков возвращалась домой после войны с турками. Путь их пролегал через Бессарабию. Стояла тёплая, солнечная погода. Казаки ехали по сухой Буджакской степи и наслаждались тишиной и спокойствием окрестностей. Неподалёку от большого села Татар-Бунар они заметили фигуру, одиноко стоявшую на обочине дороги. Это был старик с бородой, одетый в старого кроя мундир. Из-под засаленной треуголки торчали седые волосы. Живые глаза пытливо всматривались в проезжающих. Он ничего не сказал, только отдал честь. Когда всадники проехали, один из казаков сказал другому:

— Ты заметил медаль на его груди?

— Нет. Я заметил лишь крестик на ленточке.

— Это медаль «За взятие Измаила». Их давали только офицерским чинам. Я знаю, потому что такая же у нашего полковника. Он ей очень дорожит.

— Как же она оказалась у старика?

— Многие из здешних принимали участие во взятии Измаила как добровольцы. Их называли арнаутами. Возможно он был в полковом управлении или командовал отрядом.

— Неисповедимы пути господни, — философски отметил второй казак.

Миллионы людей много сотен лет говорили эти слова. И у каждого была своя судьба.