День независимости. Часть 2

Ростов. 18 мая 13 ч. 10 мин.

— Охарактеризовать Черткова? — удивленно спросил Кожемякина молодой лейтенант, откидываясь на спинку расшатанного стула.

Однокомнатная квартира на первом этаже бревенчатого барака, в которой они находились, звучно именовалась опорным пунктом охраны правопорядка, а лейтенантик, изучающий Кожемякина, за столом напротив — местным участковым.

Помещение кричало о своей бедноте. Забеленные потрескавшиеся стены с проглядывающей дранкой. Забранное решеткой, засиженное мухами окно рассохлось, и старая краска осыпается шелухой. Слева от единственного стола, заваленного ворохами служебных бумаг, стояла древняя пишущая машинка. У двери, где громоздился сейф; висела на гвозде дубинка, а на крючке, исполнявшем роль вешалки, под фуражкой, допотопная рация «Виола-Н».

— Хотелось бы представить, что он за человек, — подкупающе улыбнулся Кожемякин.

— Алкаш, — громко вздохнул лейтенант, давая понять, что такие чертковы из месяца в месяц портят статистику, доставляя ему головную боль. — Не успеваю материалы собирать. Пьет, гоняет жену и детей, нигде не работает.

— Этим сейчас не удивишь, полстраны в безработных ходят. Любопытно узнать, на какие же средства он содержит семью и успевает заложить за воротник?

— Вы верно заметили. Безработица. Участок, сами видите, не из лучших. Шанхай, рабочий поселок. Большинство при Советской власти работали на «подшипнике», а когда производство встало, оказались не у дел. Деньги добывают просто — цветной металл. Выкапывают кабеля, обжигают. Разоряют трансформаторные будки. Там, где высокое напряжение, бывает, что и гибнут. У меня за месяц второй несчастный случай на участке.

— Значит, Чертков дебошир? — переспросил Кожемякин.

— Точно. Вытрезвитель родным домом стал. По «мелкому» с начала года раз пять закрывали. Штраф платить нечем, отработает пятнадцать суток и домой, к жене и детям… А вы им с какой целью интересуетесь?

Кожемякин облокотился на стол.

— Видишь ли, лейтенант… Проходит твой подопечный по некоторым делам.

Участковый не поверил:

— Да ну! Он, конечно, хрень, но криминальнее пьяной драки ничего не совершит.

— В тихом омуте… Я твои владения плохо знаю, лейтенант. Проводишь?

Посмотрев на часы, участковый поднялся из-за стола и потянулся за фуражкой.

— До подведения итогов время позволяет. Идемте…

Улица Промышленная, тянувшаяся вдоль бетонного забора, окутанного поверху колючей проволокой, была плотно застроена старыми домишками. За досчатыми заборами, учуяв чужаков, заливались лаем псы; совсем по-деревенски, склевывая молодую пробивающуюся травку, по обочине дороги расхаживали куры.

В тени густого кустарника, на бревне расположилась веселая кампания. По улице разлетался отборный мат; плескалась в стакане водка.

— Гоняй, не гоняй — как о стену горох, — с досадой проговорил лейтенант и свернул к кустам.

Трое замызганных мужиков, уминающих, в качестве закуски, разорванную краюху хлеба, завидев милиционера, не очень-то смутились.

— Б… опять нелегкая принесла, — недовольно буркнул сморщенный, как высосанный помидор, пьянчужка, пряча за бревном недопитую поллитровку.

— Лейтенант Попов, — представился участковый. — Что за сборище?

— Отдыхаем, командир! Все нормально…

— Чего нормально? В трезвяк захотели?

— Не имеешь права! — заявил патлатый шатен в засаленной бейсболке. — Мы в легкой степени. С такой туда не берут. И, как вы там пишите, общественную нравственность, не оскорбляем.

— Молодец, Толян, — восхитился собутыльником сморщенный.

Участковый Попов побагровел и достал из подмышки папку.

— А протокольчик строчи… — лыбился подкованный в юриспруденции Толян. — Бумага все стерпит…

Пораженный наглостью выпивох, Кожемякин сгреб за шиворот первого попавшегося и, загнув, дал такого пинка в тощий обвислый зад, что бедолага десяток метров несся с крейсерской скоростью, после чего, зацепив отстающей подошвой туфли за край паребрика, полетел на землю. Куры с возмущенным квохтаньем бросились врассыпную.

Оставшиеся, забыв о недопитой водке, немедля ретировались.

— Пошли, лейтенант, — приводя в порядок дыхание, сказал Кожемякин. — Будет им наука.

Какое-то время они шли молча. Потом, как бы оправдываясь, заговорил участковый:

— Замучился я с ними. Разговаривал по хорошему, ржут. Положишь в вытрезвитель, так наши матерятся — никто из них не работает, штраф не оплатят. На сутки закрывал по мелкому хулиганству… Только что им пятнадцать суток, когда у многих за плечами по пять, а то и больше лет лагерей?.. И пальцем не тронь, вмиг прокурору жалобу настрочат.

— Чертков с такой же шайкой бродит?

— Бродил. Ногу недавно по пьянке сломал, так что дома сидит… может быть.

… Он обогнул палисадник, огороженный почерневшим и местами ломанным штакетником, постучал в окно бревенчатой избы. Колыхнулась тюлевая занавеска, у стекла возник помятый, небритый мужчина в линялой майке.

— Принимай гостей, Чертков, — громко, чтобы его услышали в доме, сказал участковый. — По твою душу…

Недовольная гримаса исказила лицо хозяина.

— Нюрка, поди открой!..

…Заливалась неистовым лаем собака, запертая в сарае, в глубине двора. Они прошли по тропинке, выложенной невесть откуда взявшейся здесь мраморной плиткой, к крыльцу. Сергей Станиславович Чертков сидел на кухне, обнимая костыли и выставив напоказ загипсованную ногу.

— С чем пожаловал, начальник? — зевнул он и потер пятерней волосатую грудь. — Вроде, за мной грехов не числится…

Отодвинув штору, заменяющую дверь, из комнаты высунулась девочка лет семи, с любопытством разглядывая гостей. Кожемякин подмигнул ей. Девочка фыркнула и скрылась за шторкой.

— А кто это с тобой? — спросил Чертков участкового, кивнув на Кожемякина.

— Я из ФСБ, — коротко ответил подполковник и показал корочки.

Чертков недоверчиво вчитался в документ и протянул:

— Ого-о!.. Чем это я заинтересовал вашу контору?

В соседней комнате возникло движение, на кухню вышла женщина в пестром халате, качая на руках младенца.

— Допрыгался! — с вызовом бросила она мужу. Глаза ее заблестели от слез:

— Говорила я, до добра твои дружки не доведут… — И переключилась на Юрия:

— Да вы не думайте… Он хороший. Пьет только… Да кто сейчас не пьет. А так… пальцем никого не тронет, никого не обидит. Да вы соседей спросите, слово дурного не скажут.

Чертков угрюмо, ни на кого не глядя, молчал.

— Вас как зовут? — спросил ее Кожемякин.

— Анна… Анна Викторовна.

— Мне нужен паспорт вашего мужа, Анна Викторовна.

Всхлипнув — младенец на руках отозвался пронзительным криком — она беспомощно посмотрела на мужа и ушла в комнату.

— Вот, — выйдя, протянула Кожемякину документ.

— Новый, российский, — отметил подполковник. — Чертков Сергей Станиславович, родился 8 мая 1966 года… Женат… дети… Выдан… отделом внутренних дел первого сентября тысяча девятьсот девяносто девятого… Все в порядке.

Чертков поднял на него тяжелый взгляд исподлобья.

— А вы думали иначе?

— Все в порядке, — повторил Кожемякин, но возвращать паспорт не торопился. — Скажите, любезный, а в связи с чем вы его поменяли? Повального обмена на паспорта нового образца, насколько мне известно, в вашем городе не производилось.

— Старый потерял, — нехотя сказал Чертков. — А без паспорта цветмет не принимают.

— Потерял, значит?.. Где? Когда?

— Да в августе. А где, кабы знать, не пришлось бы толкаться в очереди.

— Послушайте, Сергей Станиславович. Чтобы повстречаться с вами, мне пришлось добираться из Волгограда. И все ради того, чтобы довольствоваться вашими байками?

— Не пойму, чего вы от меня хотите, — огрызнулся хозяин. — За мной все чисто. Сказал потерял, значит потерял. А нет, докажите обратное.

Анна рывками баюкала ребенка, и ему передалась нервозность матери. Младенец снова зашелся криком.

— Чего вам от него надо?.. — Истерично выкрикнула она. — Человек сидит дома, на бюллетне, пить перестал…

— Анна Станиславовна, где ваш муж был девятого мая?

— Дома, — растерянно сказала она.

— А кто это может подтвердить?

— Да кто угодно… Я, соседи… Валька, сестра Серегина, заходила…

— Девятого мая в Волгограде произошел взрыв. Мы вычислили исполнителей, но вот что интересно: один из них, проживая в гостинице, зарегистрировался под именем вашего мужа…

— Это какая-то ошибка… — глаза ее изумленно распахнулись. — Он же дома…

— Совпадает и дата рождения, и домашний адрес. Единственное различие, указаны серия и номер паспорта советского образца… Поэтому, чтобы мне не пришлось задерживать вашего Сергея по подозрению в совершении теракта и этапировать его в Волгоград, — Кожемякин откровенно блефовал, но блефовал с умом, рассчитывая на успех, — хотелось бы услышать не вранье про утерю, а правду.

Чертков опустил лохматую голову. Костыли, прислоненные к стулу, съехали и с грохотом упали на пол.

— Ничего не знаю, — невнятно пробормотал он. — Паспорт я посеял.

— Дурак! — взвизгнула Анна, окончательно перепугав ребенка. Перекрикивая истошный рев, сама давясь слезами, набросилась на мужа. — Дурак! С тобой не шутки шутят. Говори правду, а то в самом деле закроют. Говори… Ох, дура я, дура… Говорила мама, не сходись с ним… Всю жизнь мою погубил!..

— Иди отсюда! — подскочил на стуле Чертков и взвыл от боли. — Еще посмотреть надо, кто чью…

— Паспорт… — напомнил ему Кожемякин.

— Да заложил я его! Тем летом! С бодуна мучился, денег нет, и никто не занимал. Пришел на толчок к Ревазу и попросил в долг. Он дал бутылку султыги, паспорт в залог забрал. «Чтоб, — говорил, — не бегал потом от меня и помнил о долге».

— Почему не забрал назад?

— А нечего было забирать!.. На приемке железо без документа по нормальной цене не берут. Наскреб мелочь на пустых бутылках, пришел к нему. Паспорта уже нет. Потерял, мол, но ты не переживай. В ментовке враз восстановят. И еще пол-литра выставил, чтобы вину загладить.

Кожемякин задумался, положил паспорт на кухонный стол.

— И заявлять ты не стал. Верная отговорка, на утерю сваливать. А то, что по твоим документам преступники орудуют, тебе наплевать… Живи, копти воздух.

Чертков что-то промямлил вслед, но подполковник его уже не слушал, хлопнув дверью.

Квартиру Васильевых долго искать не пришлось, благо, что хрущевка, в которой они жили, была неподалеку от частных застроек.

Дверь открыла опирающаяся на клюку полуглухая старушка, и Кожемякин ей долго втолковывал, кто он и кого ищет.

Старуха его так и не поняла, слабым голосом позвала во влажный полутемный коридор:

— Галя… наверное к тебе.

Вышла сухая, седеющая женщина и, выслушав, пригласила пройти.

— Вы мать Геннадия? — спросил Кожемякин, оказавшись с ней наедине в комнате.

— Да, — кивнула она. — Остались теперь вдвоем с бабушкой. Доживаем свой век…

Васильева была еще не так стара, как казалась внешне. Возможно, горе с сыном окончательно подорвало ее, возложив на строгое лицо несмываемую печать печали.

— Заранее прошу прощения за возможную бестактность. Отчего умер Геннадий?

— Передозировка… Наркотики стали бичом молодежи. Друзья начали колоться, и он не отставал.

— И он не пробовал лечиться?

— Пытался, да что толку. В наше время не человек формирует общество, а общество человека. Друзья-то прежние; глядя на них, снова втягивался… Может чаю попьете? — спохватившись, предложила она.

— Извините, я всего на минуту. Просто хотелось уточнить кое-какие моменты… Он вещи из дома продавал?

Васильева провела ладонью по глазам, вытирая слезу.

— Продавал, — глотая звуки, выдавила из себя. — Магнитофон унес, потом ковер со стены снял. Все таскал на базар, торгаши скупали за копейки…

— А паспорт?

— Паспорт? — сразу не поняла она. — Паспорт… Не было паспорта… Когда Геночка… — Васильева глубоко вздохнула, словно ей не хватало воздуха, и произнесла с болью, — умер, в морге потребовали его документы. Иначе свидетельство о смерти не выписывали. Всю квартиру перевернула, так и не нашла. Пришлось в милиции брать справку.

— А куда он мог его задевать, не знаете?

Она недоуменно посмотрела в глаза Кожемякину.

— Не знаю, и спросить уже не с кого. На рынок, наверное… Продал, или поменял на наркотики…

«Опять рынок, — мыслил Кожемякин, выйдя из подъезда, — пора наведаться, разворотить осиное гнездо. Да заодно этого Реваза прощупать. Сдается мне, встреча будет не лишней».

После обеда, проигнорировав очередь в приемной, Кожемякин пробился к начальнику районного управления внутренних дел…

— Рынок на Толбухина у меня как бельмо в глазу. Киоски, скупка краденого, наркотики. Рядом пивная. Отсюда драки, поножовщина… На твоего Реваза имеется оперативная информация. Криминальным бизнесом занимается, но так, по мелочи. Пока нет резона браться за него всерьез.

— Разговора с ним по душам не выйдет, — сказал Кожемякин. — Но и время не терпит пустое вранье выслушивать. Как бы его ущучить, чтобы сразу вывести на откровенность?

Полковник милиции задумался:

— Как, говоришь? Могу тебе дать хорошего опера в сопровождающие, только… мне кажется зря. Замкнется, чего доброго, и вообще откажется от сотрудничества. А если… — Он улыбнулся, и задорные искорки сверкнули в его глазах. — У него четыре киосков на рынке. А при желании можно у любого торговца недостатки выявить. Вот что…

Он набрал телефонный номер и коротко приказал в трубку:

— Серова ко мне. Немедленно.

Автопатруль вневедомственной охраны высадил Кожемякина и оперуполномоченного ОБЭПа Серова, не доезжая рынка.

Серов, коренастый малый в буклерованном пиджаке, размашисто шагал к коммерческим киоскам, и на ходу получал последние инструкции подполковника.

— Твоя задача: любыми способами попасть в киоск Реваза и зацепиться хоть за что-нибудь. Ты же специалист…

— Не переживайте. Не первый год в милиции…

Подойдя к крайнему киоску, Серов небрежно сунул в окошко деньги и затребовал пиво.

Продавец ссыпала на тарелку сдачу и подала запотевшую бутылку. Как ни в чем не бывало, оперативник пиво забрал и, подождав, снова склонился к окну.

— Не понял, девушка, а где чек?

Ответом стало гробовое молчание.

— Так где же чек? — грозно вопросил Серов.

— Киоск не работает, — ответил изнутри несмелый женский голос.

Оконце закрылось, и на стекле появилась картонка с коряво выведенной надписью: «Не работает».

— Откройте! — постучал он по стеклу.

Торговка справа, укрывавшаяся от солнца под громадным зонтиком, возмутилась:

— Чего докопался? Иди, пока милицию не вызвали.

Серов и не думал уходить, и, для большего шума, затарабанил кулаками по железной двери киоска.

— Верните деньги, пиво просрочено!..

Шум поднялся нешуточный. Из киосков высовывались встревоженные продавцы. Спешил к нарушителю спокойствия малорослый, кривоногий кавказец в белой рубахе с засученными рукавами.

— Пошел прочь отсюда! — накинулся он на Серова, брызжа слюной.

— Ты хозяин? — не теряя спокойствия, уточнил опер.

— Ну я! Ка…

Кавказец захлебнулся слюной, увидев перед глазами раскрытые красные корочки.

— Приехал, дорогой? Открывай заведение, проверим твой кассовый аппарат.

Реваз сдулся, хотел что-то сказать в оправдание, но Серов его жестко подстегнул:

— Давай скорее!

После раздосадованного пинка в дверь, она открылась. Убрав с пути владельца, оперативник прошел в заставленное ящиками помещение и присвистнул:

— Я так и знал.

Кассовый аппарат без кожуха напоминал разобранный конструктор, а под прилавком, заваленные тряпьем, выглядывали горлышки водочных бутылок.

— Ты действительно, парень, приплыл, — посочувствовал Серов, оборачиваясь к хозяину. — Может объяснишь, что это значит?

Решив, что пришло время появиться на сцене и ему, в киоск протолкнулся Кожемякин. Окатив играющего желваками торговца ледяным взглядом, сухо попросил:

— Попрошу посторонних выйти на улицу. Олег, проследи, чтобы нам не мешали.

Серов понимающе кивнул, взял под локоть продавщицу и вывел на рыночный дворик.

Подполковник прикрыл за собой дверь, отчего в киоске стало темно и сел на стул.

— Паспорт! — потребовал он.

Реваз вытащил из кармана документ. Кожемякин полистал его больше для приличия.

— Что же, гражданин Валоев, вроде в паспорте чин чинарем. Даже прописку местную имеете… Как будем разговаривать? По хорошему, или по плохому?

— Смотря о чем, — процедил Резван.

— Значит, не хочешь по-хорошему, — осудил Кожемякин. — Я так думаю, за нелегальную торговлю спиртным и укрытие доходов по головке тебя не погладят. А, если взяться всерьез, накопать можно — ого-го…

— Кто ты такой? Чего надо? Если решили бабки с меня поиметь, не выйдет. У меня друзья в ГУВД!.. Как твоя фамилия? Считай, в милиции больше не работаешь! Прощайся с погонами…

Горячая южная кровь играла в кавказце; он все более распалялся, и не сразу понял смысл строчек в развернутом удостоверении.

— Так кто меня уволит? Продолжай, чего заткнулся? Назови фамилию. Операцию «чистые руки» МВД проводит до сих пор.

Валоев насуплено молчал. Против такого козыря крыть было нечем.

— Так как, будем спокойно и доверительно беседовать, или капитально возьмемся за твой бизнес? Учти, если вынудишь, и в дело придется вмешаться нашему ведомству, на благоприятный исход можешь не рассчитывать.

Кавказец умерил пыл и покаянно повесил голову:

— Спрашивайте.

Управившись с делами, вечерним скорым поездом подполковник Кожемякин возвращался в Волгоград. Сидя в пустом купе и прихлебывая из стакана обжигающе горячий чай, он смотрел в черный квадрат окна, подводя черту под прошедшим днем.

Теперь становилось ясно, каким образом паспорта Черткова, Васильева и Русакова попали в Чечню. Кроме официальной торговли, Реваз не гнушался паленой водкой и мелкими партиями наркотиков: на «толбухинский» рынок часто заявлялись пьяницы и наркоманы в надежде на дозу. Одни тащили из дома барахло, сбывая за сущие копейки, другие брали товар взаймы, оставляя залог.

Осенью Реваза навестил брат из далекой Ингушетии и предложил за крупный куш добыть настоящие паспорта, выписанные на славян. Реваз просьбе удивился, но деньги есть деньги…

Полученная информация завтра же уйдет в Ингушетию. Там за Валоева-младшего возьмутся региональные чекисты.

Опытного чекиста угнетало другое — к диверсантам это не приблизило ни на шаг.

24

Железнодорожная станция г. Борисоглебск.

17 мая 14 ч. 00 мин.

В почтовом отделении толкался народ. Несмотря на распахнутые настежь двери, внутри было душно, как в парилке, и слабый сквозняк, гуляющий по переполненному людьми залу, облегчения не приносил.

Выстояв очередь к стойке оператора, Журавлев взял чистый бланк телеграммы и отошел к окну, где его ожидал Олесь.

Достав ручку, он быстро накидал текст, ничем не приметный для несведущего:

«Прибываем восемнадцатого вечером, поездом N 3423. Третий вагон. Встречайте».

Служащая, просмотрев телеграмму, защелкала клавиатурой, сделала пометку:

«Воронеж. Главпочтамт. До востребования. Предъявителю паспорта…»

Рассчитавшись, они вышли на улицу, где было немногим свежее, и направились к вокзалу. В кармане Журавлева лежали билеты на поезд «Борисоглебск — Воронеж»; до отправления оставалось двадцать минут…

— Здорово, мужики! — замахал рукой с перрона Желобов, увидев в тамбуре Семена.

Поезд медленно останавливался. Проводница, оттеснив пассажиров от открытой двери, подняла ребристую площадку, и спустилась по ступеням.

Придерживая сползающую с плеча сумку, Семен поздоровался с Задориным и Падиным.

— Еще кого-то ждешь? — насмешливо спросил он Желобова, всматривающегося в выходящих из вагона пассажиров.

— Так, а Мишка…

— Был, да сплыл, — сплюнул на асфальт Журавлев. — Ну, будем здесь торчать, или поедем в ваши апартаменты?

Машину они взяли у вокзала, и всю дорогу ехали молча.

… Они снимали двухкомнатную квартиру в пяти минутах езды, в центре Воронежа.

Бросив сумку на диван, Журавлев прошел в зал и включил телевизор.

— Ничего квартирка, — оценил Олесь. — Вода горячая есть?.. Потом прет, как от козла.

— Есть, — успокоил Задорин. — И еще кое-что… Специально для тебя.

Он полез в трюмо и бросил ему целлофановый пакетик с коричневой массой.

— А машинка? — Приходько встрепенулся, руки его задрожали.

— На кухне найдешь.

Забыв о ванне, Олесь ушел на кухню, загрохотал дверцами шкафов.

Скоро по квартире пополз кислый запах уксусного ангидрида…

А Журавлев не отрывался от телевизора, где ведущий новостей рассказывал о последствиях недавнего взрыва в Волгограде.

Рядом, на диване и в креслах, молча сидели диверсанты, и никто не решался потревожить его расспросами.

Экран потух. Посидев в раздумье, Журавлев сказал Задорину.

— Поедешь в авиакассу. Мне нужен билет до Ставрополя, на завтра…

Вздохнув, Задорин без отговорок отправился одеваться в прихожую.

— Останешься за главного, — бросил вдогонку Семен. — До моего возвращения.

Они ужинали, выдвинув стол посреди зала.

Семен, сидя во главе стола, молча раздирал вилкой жареный в духовке окорочок. Захмелевший Падин ничего не ел и отрешенно смотрел в тарелку.

— Что голову повесил? — толкнул его в бок Задорин. — Или поплохело с непривычки?

— А-а, иди ты! — отмахнулся Казбек и хлобыстнул наполненную до краев стопку. — Не лезь в душу.

Задорин зло захохотал:

— В душу?.. А она есть у тебя?

Падин швырнул на тарелку вилку и рывком поднялся.

— Будь мы в других условиях…

— А что, в спину пальнул бы? — не унимался Кирилл. — Сядь, неврастеник!

Казбек послушно опустился на стул и полез за сигаретой.

— За что ты Мишку?.. — положил локти на стол, глядя на Журавлева, Желобов.

Неторопливо обгладывая куриную кость, Семен покосился на приятелей. Они смотрели на него, ожидая вразумительного ответа.

Он облизал жирные пальцы, отодвинул тарелку прочь и сытно отрыгнул.

— Он сам себя подставил. У меня не было выбора.

— Значит, ты можешь и нас… того? — мотнул головой Сергей. — Сделали что не по-твоему или прокололись…

— Вон ты как заговорил… — удивленно протянул Журавлев. — Да если б не я, уже на нарах могли чалиться. Ты хочешь на нары? Хочешь? Хочешь оставшуюся жизнь провести за решеткой?.. Мне проще было убрать одного, чтобы не потерять всех вас! Пусть теперь менты мозги греют, чтобы нас зацепить…

— Благодетель… Какая разница, не ты, так другие замочат. Думаешь, после наших похождений, «чехи» оставят в покое? Живи потом, оглядывайся. Не менты, так эти…

Встряхнувшись, в разговор влез Казбек.

— А он верно говорит. Какой им смысл отпускать нас с такими деньжищами? Куда проще: шлепнуть, а денежки — тю-тю…

— Заткнитесь! — негромко произнес Журавлев, и ему повиновались.

Он обвел тяжелым взглядом подельников:

— Мы с вами — одна команда. И сидим в одной лодке! Будете меня слушать, выполнять приказы без лишнего базара — выберемся из этого дерьма. С деньгами!.. Думаю, наши труды стоят немало. А кто не хочет… — Семен неожиданно рассмеялся. — Колхоз дело добровольное: не пойдешь — расстреляют… Все, кончайте трепот! Мне рано вставать.

25

Ставрополь. 18 мая.

17 ч. 00 мин.

В промозглом подвальном помещении царил полумрак. Воздух был затхлым, словно оно никогда не проветривалось, и отдавал кислиной сгоревшего пороха; от стен отслаивалась краска, обнажая белесые от грибка проплешины. Под черным от копоти потолком, свисая на шнуре, неярко горела, покрытая пылью, стосвечовая лампочка.

Внешне комнатка напоминала сарай, куда за ненадобностью сброшены отслужившие свое вещи, и подобие подвального притона, в котором собирается на посиделки незаконопослушные тинэйджеры.

У стены, примыкающей к низкому входу, пылился старый сломанный диван, место которому давно на помойке, с небрежно валяющейся на подлокотнике мятой подушкой. Сбоку дивана, батареей выстроились пустые бутылки из-под пива.

Проход к дальней стене, с замурованным цокольным окошечком, преграждал длинный стол, заваленный заурядным, на первый взгляд, мусором: исчерканными листами бумаги, какими-то коробками и порошками. Здесь же в беспорядке разбросанные медицинские инструменты, аптекарские весы, стеклянные колбы, заполненные разноцветными жидкостями, и составленные стопой книги по химии.

Единственно приличная в этом хаосе вещь — персональный компьютер — выглядел как пришелец из другого мира.

Сейчас подвал был пуст, но на лестнице уже слышались неторопливые шаги. Вниз спускался владелец этой полуподпольной лаборатории, бывший талантливый ученый, которому прочили большое будущее, а ныне закоренелый наркоман и затворник Иван Иннокентьевич Борщов.

Посторонний человек не сразу без труда смог бы определить его подлинный возраст. Нестриженые лохмы волос, обвязанные вокруг лба бечевкой, жиденькая поповская бородка вкупе с высохшим от постоянного употребления героина болезненно бледным лицом, стариковски сутулая спина придавали ему вид умудренного годами человека, которому до пенсии рукой подать.

Картины дополняла заношенная одежда, которую хозяину было некогда постирать, и шаркающая походка, словно на худых ногах Борщова вместо тапочек сидели пудовые сапоги.

На деле Борщов только-только вошел в возраст Христа, месяц назад, в полном одиночестве, он справив свое тридцатитрехлетие.

Иван Борщов был прирожденным химиком, и уже с детства знал, чему посвятит всю свою жизнь. Из школьных предметов он признавал лишь три: химию, физику и математику, считая остальные бесполезной тратой времени. С седьмого класса принимал участие в химических олимпиадах, был замечен специалистами, и из обычной школы переведен в школу со специальным уклоном.

Без особых проблем поступив в Ставропольский Государственный университет на факультет органической химии, учился просто, будто походя, и, на последнем курсе увлекся… производством новейших образцов взрывчатки.

Все великие открытия человечество получало благодаря эволюции и войнам, — так считал он. Секрет пороха разгадали китайцы столетия назад, но с тех пор наука продвигалась в этом направлении черепашьими шагами. Борщов мечтал сделать прорыв, создать такую взрывчатку, чье производство было бы намного безопаснее сегодняшней, дешевле по затратам, а главное — и при относительно небольшом объеме в десятки раз превышало мощность…

Профессора с серьезностью не относились к причудам молодого студента, но и не ставили палки в колеса, когда, получив диплом, он остался в аспирантуре.

Личной жизни Иван Борщов почти не имел, дневал и ночевал в университетской лаборатории, не вылазил из научной библиотеке, глотая информацию томами.

Но скудный бюджет университета не позволял удовлетворять его растущие запросы, траты на закупку современного оборудования и производных материалов. А после пожара в лаборатории, причиной чему стал его неудавшийся опыт, Борщова вежливо попросили уйти…

Он ушел, но был так близок к искомой формуле, что бросить изыскания не мог. Днями Иван зарабатывал на хлеб грузчиком на оптовом рынке. В еде он был непривередлив, а потому, на большую часть остававшегося заработка, со временем оборудовал простейшую лабораторию в подвале частного дома на окраине города, оставшегося после смерти родителей.

Непривычный к физическому труду, Борщов быстро сорвал спину. Но умирать голодной смертью ему не пришлось; помощь пришла, откуда он ее никак не ждал.

К Ивану обратился однокашник по университету, сейчас преуспевающий в бизнесе. Компании, которую он возглавлял, исполнялось два года, и сие событие ему хотелось отметить со всем подобающим размахом. И обязательно с фейверком, только не азиатского производства — пиротехники ненадежной и непредсказуемой…

Он взялся за новое дело. Изготавливал для новых русских рокфеллеров эксклюзивные образцы иллюминации для всевозможных презентаций, годовщин и юбилеев, и его «игрушки», собранные, в отличие от китайских собратьев, с русской выдумкой и качеством, пользовались хорошим спросом.

Заказчики постоянно менялись, и Борщов не удивился, когда однажды его посетил Ваха Шароев, по слухам, не то возглавлявший региональную преступную группировку, не то вор в законе.

Вперед Вахи в лабораторию спустились два его телохранителя, жлобы гигантских размеров с непроницаемыми лицами манекенов.

Догадавшись, что перед ним не простой смертный, Борщов рассыпался в извинениях по поводу неприбранности помещения, но Ваха сделал ему знак замолчать.

Говорил он без всякого намека на акцент, и с каждым сказанным словом Иван сильнее холодел. Авторитет, наслышанный о его разработках, без долгих предисловий предложил Борщову работать на себя.

— А что делать?

— Продолжать работу. Тебя же за усовершенствование взрывчатки из универа выперли?!

— А вы откуда знаете? — задал ненужный вопрос Борщов, уже сообразив, кто растрепал о его увлечениях.

Димка Черкашин, тот самый однокашничек, уболтавший на первый заказ. И грех было полагать, что такая информация не дойдет до теневых структур, и те ей не заинтересуются, раз его изыскания не нужны родному государству.

— Ничем посторонним голову не забивай. Тебе будут доставлять все, что потребуется: еду, выпивку, женщин… Твое дело, сделать такую взрывчатку, чтобы была компактной, а сила…ух!

Не в силах высказать словами, для пущей убедительности Ваха потряс пудовым кулаком.

— Считай, что к тебе поступил долгосрочный заказ. Какая разница, кто оплачивает: я или наше нищее государство?

— Не знаю, — в нерешительности произнес Борщов.

Связываться с мафией чревато, однако и отказ мог повлечь неблагоприятные для него последствия. Эти ребята не любят, когда им перечат. И потом, работу нужно доводить до конца, на что своих средств у него нет и не будет.

— Беру на полное обеспечение… Что тебе необходимо для начала?

— Компьютер! — выпалил Борщов, решившись. — И телефон…

— Телефон? — переспросил, играя массивным золотым браслетом, Ваха. — Зачем?

— Интернет. Я смогу черпать данные с любой библиотеки мира.

Улыбка появилась на смуглом лице авторитета.

— Будет тебе телефон. Когда сможешь начать?

Да хоть сегодня. По существу, поисков он не приостанавливал ни на день.

Сделка состоялась, и отступать было некуда. Да и зачем, когда свершилось то, о чем он мечтал. Он снова погрузился в исследования, забывая обо всем. Работа его затягивала, и он редко теперь покидал подвал, ненадолго забываясь на стареньком диване и питаясь здесь же.

Месяцы поистине титанического труда не могли не принести успеха. Озарение снизошло на Борщова ночью. Вскочив, он бросился к столу и принялся лихорадочно строчить на клочке бумаге расчеты…

В тот январский день на свет появился новейший вид взрывчатого вещества — взрывнин, как нарек его Иван. Успех был ошеломляющий.

Капля его, случайно оброненная из пипетки на пол, заставила содрогнуться дом. Волна сжатого воздуха швырнула химика к дверям, комнату затянуло едким дымом.

Кашляя, закрывая нос воротом рубашки, Иван с трудом справился с начавшимся пожаром, затоптал, а затем залил водой тлеющие половицы. В месте падения капли, доски выгорели до углей, а в бетонной опалубке появилась воронка величиной с кулак.

Трясущимися пальцами, не попадая на кнопки телефона, он позвонил Вахе и, задыхаясь от волнения, сообщил об успехе.

Ваха примчался спустя полчаса, и он снова повторил опыт, от греха подальше попросив авторитета оставаться в дверях.

Под руками у Борщова, на этот раз, стояли ведра с водой. Новый эксперимент, не считая набитой при падении шишки, закончился с тем же результатом.

— Молодец! — ахнул потрясенный Ваха, стряхивая с плеча осевшую пыль. — Вот это мощь!.. Получай, заработал.

Вынув из кожаной барсетки туго набитый портмоне, протянул Борщову несколько долларовых купюр.

— А можешь из этой… воды…

— Сделать в твердом виде?

— Угадал, — улыбнулся Ваха, блеснув частоколом золотых зубов. — Но, желательно… вроде пластилина.

— Заметано!.. Надо будет с формулой поработать. Только прошу учесть, процесс производства очень кропотливый и… Кроме меня никто не сумеет его изготовить.

Шароев посмотрел на него с неподдельным интересом.

— Не бойся. От дела тебя никто не отлучает. Когда усовершенствуешь, получишь две штуки баксов, и займешься регулярным изготовлением этого…

— Взрывнина, — гордо прошептал Борщов.

… Он не зря провел семь лет в университете, и через полторы недели взрывнин обрел физическую форму и стал пластичнее детского пластилина.

Ваха Шароев его не торопил и, чему Борщов радовался больше, пока не забирал взрывчатку для своих криминальных нужд. Рано или поздно, это должно произойти. Ведь не из меценатских побуждений он спонсировал работы… Для каких целей она ему нужна, Борщова не интересовало. В конце концов, из автоматов калашникова ежедневно убивают сотни людей, но никто не привлекает к ответственности его создателя…

Обладая приличной суммой, он впервые за многие месяцы решил развлечься и заказал себе девочку. Проститутка, очутившись в зловонном подвале и увидев вблизи неряшливого клиента, брезгливо скуксила смазливое личико. Но… деньги надо отрабатывать.

— Не возражаешь? — достав из сумочки шприц с мутной жидкостью, спросила она Борщова, и, перетянув руку выше локтя жгутом, сделала инъекцию.

Наркотический кайф несколько скрасил мрачные своды подвала, и клиент, походивший на стареющего хиппи, от которого разило вонью немытого тела, казался уже не столь отвратительным.

— Может, и ты хочешь? — растекаясь по дивану, томно посмотрела она на Ивана. — У меня еще есть.

— А что это? — спросил он.

— Попробуй…

Попав во власть женских чар, Борщов потерял голову, и безучастно наблюдал за тем, как она готовила раствор. Она сама ввела ему раствор…

Подобного Иван Борщов в жизни не испытывал.

Мир изменялся на глазах, и даже обрыдевшая каменная нора представлялась ему чуть ли не цветочной оранжереей, где сам воздух, настоянный на аромате цветов, пьянил и уносил вдаль, туда, где нет земных проблем, и где можно ни о чем плохом не думать…

В скором времени он уже плотно сидел на игле, и не мог обходиться без ежедневной дозы героина.

Шароев, однажды застав его за этим занятием, вырвал шприц и разразился проклятиями.

— Скотина! Мразь! — бесновался он, силком засучив на Борщове рукава.

Обе худые руки химика почернели от синяков, следов недавних инъекций.

На Борщове можно было ставить крест, проку от него уже не будет.

Но, с другой стороны, — эта мысль пришла ему позже, — теперь он находился в полной моей зависимости, и за наркотик мать родную продаст… А взрывнина скоро потребуется очень и очень много…

Спустившись в подвал, Борщов положил на диван два новеньких кейса, сел рядом. В голове беспорядочно роились мысли, и он безуспешно пытался упорядочить их.

«Дъявол! — бил внутри черепа невидимый хлыст, принося ему муки. — Что же делать?!»

Наступило то, что должно было наступить. Пять минут назад к нему заявился человек Шароева, принес эти кейсы и велел к завтрашнему дню снарядить их взрывнином. В каждый килограмма по два, и закамуфлировать. С виду они должны оставаться обычными, и ничем не бросаться в глаза.

— Да вы сдурели! — возмутился Борщов. — Да вы знаете, сколько это?.. Это ж жилой дом запросто можно снести…

— Меня не касается, — ответил посланец и всучил кейсы. — Запомни, завтра за ними придет клиент.

Он ушел, а растерянный Борщов продолжал стоять в дверях. Ему вдруг остро захотелось бежать куда глаза глядят, подальше от родительского дома, ставшего ему тюрьмой, подальше от этого города и Вахи Шароева, которого теперь до смерти боялся. Но бежать было некуда. С недавних пор авторитет выставил в доме охрану, и Иван находился под домашним арестом.

Проклиная давешнюю сговорчивость и Ваху, чьими стараниями он превратился в арестанта, Борщов отправился в лабораторию.

Как ни старался, он не мог найти выхода из создавшегося положения. Воспаленный наркотиками мозг разучился логически думать…

…Подскочив, Борщов сгреб со стола приготовленный шприц с резиновым жгутом. Затянув зубами на руке узел, всадил под кожу острое жало иглы и, краем сетчатки следя, как вожделенный раствор перекачивается в вену, блаженно вытянул ноги.

«А… будь что будет… Плевать…»

Заказчик появился в лаборатории к полудню, в сопровождении охранника. Это был высокий, довольно крепкий сложением мужчина, с волевыми чертами лица и холодным взглядом человека, многое повидавшего в своей жизни. Лицо его было обветренно, и перебитый в переносице нос придавал ему агрессивное выражение.

В правой руке мужчина держал просторную капроновую сумку, подобную тем, какими пользуются в перевозке товара челноки.

Теряясь под его взглядом, Борщов отошел от стола, где пластиковым шпателем смешивал воедино ингредиенты взрывнина и показал на диван с кейсами.

— Вы за ними?

Клиент, не сочтя нужным ответить, прошел к дипломатам и вскрыл один, придирчиво осматривая внутреннюю обшивку.

— Нормально, — одобрил он работу, и проверил его на вес. — Ничего, легко…

— Как и просили, в каждый по два кило… Хотел бы заранее предупредить: сила взрыва велика, и тому, кто будет… — Борщов замялся, с хрустом разминая пальцы. — Вы меня понимаете?.. надо покинуть опасную зону.

— Какое расстояние? — быстро спросил посетитель.

— Минимум сотня метров. А по-хорошему, не менее трехсот.

Охранник фривольно хмыкнул:

— Химик знает свое дело.

— Я беру, — сказал заказчик и с визгом развел молнию сумки. — Но мы договаривались на четыре экземпляра. Когда будут готовы остальные?

Борщов удивленно изогнул брови.

— Мне принесли только эти…

Но тут снова встрял охранник:

— Такие дела надо в Вахой решать. Химик — простой исполнитель.

Заказчик только покрутил головой, и с излишней аккуратностью стал перекладывать кейсы в сумку.

— Да вы не бойтесь, — успокоил его Борщов. — Взрывнин не чувствителен к механическим ударам. А вашему специалисту передайте: лучше использовать электродетонаторы.

Мужчина поднял сумку и обратился к охраннику.

— Я бы хотел расплатиться. Сколько?

— Не здесь. Пойдемте наверх.

26

Волгоград. 18 мая.

20 ч. 05 мин.

В кабинете начальника УФСБ было живительно прохладно; бесшумно работал кондиционер. Места за столом занимали руководители подразделений, и Сажину с Беляевым пришлось довольствоваться стульями в углу.

Васнецов запаздывал на летучку, где, в отсутствие хозяина кабинета, шли горячие споры. Дело о взрыве, после убийства Козырева, пока вперед не продвинулось, а с новым витком «Вихря — Антитеррора» на плечи контрразведчиков возлагались, в дополнение к прочему, новые задачи по изъятию взрывчатки, оружия и боеприпасов. Приходилось работать на два фронта…

Шло время, и когда собравшиеся стали уже сомневаться, будет ли совещание вообще, появился Васнецов.

— Пришел ответ на запрос по личностям подозреваемых, — сообщил он Сажину. — У Короткова на проводе Рязань. Можете переговорить.

Заместитель Васнецова, когда полковник Сажин зашел к нему, разговаривал по телефону. Перекрыв ладонью мембрану, он тихо сказал:

— Похоже, опознали одного из наших гавриков.

Сажин усомнился:

— Только одного?

— Переговорите сами, — Коротков подал ему трубку.

— Говорит полковник Сажин из Департамента по борьбе с терроризмом. С кем имею честь?

— Капитан Зерницкий, начальник оперативного отдела…

— Короче. Что у вас?..

— Да, понимаете, товарищ полковник, мы по вашей ориентировке решили поплотнее поработать. Договорились с телевизионщиками и пустили по местным телеканалам мульку. Дескать, произошло серьезное дорожно-транспортное происшествие, в котором пострадали люди. Пострадавшие в критическом состоянии, в коме, ничего о себе, естественно, сообщить не могут. Тем, кто их опознает, позвонить по указанному телефону.

«Молодцы! — восхитился выдумкой Сажин. — Умеют работать».

— И что?

— Звонков было мало, а серьезный лишь один. Женщина признала по фотороботу своего брата, который, как она считала, пропал без вести.

— Она уверенно это сказала, или с долей сомнения?

— Все же у нас на руках картинка, а не фото, но она заявляет: точно он.

— Когда пропал, обстоятельства известны? Почему раньше не заявляла?

— Уехал год назад, куда не сказал. Она особо и не интересовалась, человек он взрослый. Потом встревожилась долгим отсутствием. А в милицию не обращалась, потому как он и раньше пропадал. На заработки, вроде, куда-то ездил. Но так долго, никогда…

— Вы с ней тесно общались? Есть какие-нибудь подробности?

Капитан Зерницкий замялся.

— Понимаете, позвонила она только вчера… Требует, чтобы ей назвали больницу, где находится брат.

— Все ясно. Успокойте ее, но шибко ни о чем не распространяйтесь. К вам вылетит наш сотрудник.

Вернув трубку Короткову, Сажин задумался.

Тот ли это человек, который позарез им нужен, или снова пустота? Так или иначе, ответы на вопрос может дать только поездка в Рязань.

— А ты, майор, говорил — мелочевка!

Коротков конфузливо развел руками.

— И на старуху находит поруха…

В приемной его поджидал Беляев.

— Что-то стоящее? — спросил он, не сводя настороженных глаз.

— Пока не знаю… А стоящее или нет, проверять придется тебе. Немедленно вылетай в Рязань.

С Викторией Степановой, немного поразмыслив, Беляев решил встретиться у нее дома. В родных стенах человек более раскован, нежели в казенном кабинете, и с ним легче найти нужный язык.

Предварительно созвонившись, он договорился о встрече, и теперь сидел на лавочке во дворе обычной девятиэтажки, поджидая спускающуюся вниз хозяйку. У Виктории был грудной ребенок, и беседу с оперативником она решила совместить с прогулкой.

Заметив светловолосую девушку в зеленой курточке и темных, облегающих стройные ноги, брюках, выталкивающую из подъезда детскую коляску, он помог ей, и, когда Виктория уложила хнычущего ребенка, представился.

— Пройдемся? — предложила она и пошла, толкая вперед себя коляску.

«Красивая бабенка, — подумал Беляев и нагнал ее.

Они шли молча, и Беляев обдумывал, с чего начать разговор.

— Он ведь не в больнице, и не в какую аварию не попадал? — спросила Виктория. — Верно?

Беляев неопределенно покачал головой.

— Вас как зовут?

— Вячеслав, — ответил он, не зная, к чему она клонит.

— Ведь так, Слава?.. Он попал в скверную историю, да, раз вы им интересуетесь?

— Вообщем… да.

Она остановилась, всматриваясь ему в глаза.

Беляев поймал себя на том, что не хочет раскрывать этой молодой женщине всей правды, и попытался уйти от ответа.

— Расскажите мне о нем. Что он за человек?

— Семен?.. Мне сложно говорить, ведь по сути я его не знаю, хотя прихожусь младшей сестрой.

— Тогда давайте, чтобы вам было легче, начнем с самого детства.

Виктория наклонилась к коляске и поправила на голове младенца уголок конверта.

— Я моложе Семена на три года. Отец от нас ушел, а ему очень не хватало мужского воспитания. Мать дома опекала нас, как могла, а в школе… — Она вздохнула, поворачиваясь к Беляеву.

— Словом, его часто обижали. Возможно, он сдачи не давал, или что-то там еще, но колотили его часто. Постоянно ходил в синяках…А потом ребята с нашего двора в подвале соорудили качалку. Гирь понатаскали, турник сбили. Все же лучше, чем на улице бесцельно шариться. Взрослые помогли, сварили им штангу, гантели… Семен стал захаживать к ним, занимался, и окреп. Был худышка, кожа да кости. А тут как гадкий утенок, превратился в такого парня! Мускулистый, поджарый, на турнике чудеса вытворял. В школе докапываться перестали… Потом стал официальную секцию посещать, к боксу пристрастился.

— Он в армии где служил? — задал вопрос Беляев.

— Десантником. Попал в Афганистан… Вы не против по скверу побродить?

Виктория указала на парк, находившийся через дорогу.

— Понимаю, что город, а кажется, будто там воздух чище.

Они перешли проезжую часть, Беляев отстранил Викторию от коляски, и перенес ее через высокий поребрик.

Теперь он сам катил коляску, и со стороны смотрелся как счастливый глава почтенного семейства.

Виктория отломила пахнущую смолой и клейковиной веточку тополя с нежно-зелеными пробивающимися листьями, поднесла к тонкому носу, наслаждаясь запахом весны.

— Об Афгане он нам не рассказывал. Только домой вернулся с медалями, а вечером, когда вышел из ванной голый по пояс, у мамы чуть припадок не случился. У него на спине шрамы. Как сейчас вижу: лиловые, уродливые… Нос сломан. В письмах ни слова о ранениях не писал. Ночами спал плохо. Кричал, в атаку порывался…

— Он пил?

— Как и многие. Я вышла замуж, переехала к мужу. Семен с больной мамой жил на коммуналке. Своей семьи создать не мог, он вообще, после Афгана, плохо с людьми сходился. Те, кто не видел войны, его не понимали. А он не понимал их. «Какими-то надуманными проблемами живете, — говорил. — Шмотки… Ветчину в очереди выстоял, так разговоров на весь день. Как все мелочно, в сравнении с жизнью и смертью…»

— Семен где-нибудь работал?

— Пытался, да только ничего подходящего не находил. На заводе пару месяцев в учениках токаря, — бросил. Грузчиком в гастрономе, так поймал продавщицу, которая сметану кефиром разводила, чтобы недостачу покрыть, поднял шум, а в итоге сам на улице оказался… Неустроенность, вот он в водке тоску и топил.

Сонный малыш выронил на одеяло пустышку. Виктория вложила соску в приоткрытый ротик, ребенок зачмокал губами.

Тренькая звонком, мимо пронесся мальчишка на велосипеде.

— Хорошо здесь, — негромко сказала Виктория, отводя рукой низко нависшую над дорожкой ветку. — Мы с Денисом часто приходим сюда…

Помолчав, Беляев спросил:

— Денис — ваш муж?

— Денис, это мой сын, — произнесла она, и Беляев заметил, как напряглось ее лицо.

— А муж?..

Он почти сразу пожалел, что задал этот вопрос. Темные глаза Виктории набухли слезами…

«Неужто бросил? — мелькнуло у Беляева. — Такую женщину?.. И чего мужикам надо?..»

— Его отец погиб, — Виктория справилась с чувствами, но глаз не отрывала от потрескавшегося асфальта.

Беляев скованно поспешил извиниться.

— Ничего… Я уже привыкаю… Олег служил в ОМОНе, не вылазил из командировок. Под Новый год их взвод бросили в Грозный… Я от телевизора не отходила; говорили, что потерь больших нет. От взвода целых пятеро остались, у кого ни царапины. Человек двенадцать по госпиталям, а девять ребят… — выросший в горле ком мешал ей говорить, — и Олега… в цинковых гробах привезли…

Вячеслав не нашелся, что сказать в утешенье, да и нуждалась ли Виктория в пустых словах?..

Он молчал, и не смел поднять на нее глаз, ощущая лишь ее близость.

— Что вы еще хотите узнать о Семене?

— Когда он пропал первый раз?

Виктория ответила не сразу.

— Кажется, в девяносто втором. Мама запаниковала, хотела бежать в милицию. Но потом смирилась, позвала соседку, бабу Валю, та на картах ворожит. Вышло, что Семен живой, хотя и находится далеко, думает о доме.

— И вестей о себе не подавал?

— Никаких. Месяца через четыре появился. Мама чувствовала, что с ним что-то не то. Приехал загоревший, говорил — с курорта. А какой там курорт, когда сам как на иголках. Пошли с Олегом за водкой, возвращение отметить. Муж потом рассказывал: грузовик мимо проехал с отломанным глушителем. И, когда с ними сравнялся, получился выхлоп. Семен прыгнул на землю, откатился в какую-то канаву. Когда в себя пришел, долго смеялся. Но мой Олег кое в чем разбирается. На указательном пальце, здесь, — Виктория коснулась ногтем подушечки, — у него был вспухший рубец. Такие, знаете, бывают, когда долго стреляешь…

— Ваш муж не звал его к себе?

— В ОМОН?.. Звал, говорил, что опытные люди им нужны. Но Семен смеялся: «Ты, — говорил, — много за командировки получаешь? Пшик, и все? Я за такие деньги не собираюсь шкурой рисковать». Олег обижался. Но ведь правда! За ранение в плечо, в первую войну, Олег смехотворную страховку получил. Такие гроши, что купить телевизор в дом, без заёма, не могли.

— Семен приезжал с деньгами?

Виктория улыбнулась.

— Зарабатывал он неплохо. А что за работа, скрывал.

Она присела на пустующую скамейку, и хлопнула ладонью по крашеным доскам.

— Отдохните. Пусть Денис поспит.

Смахнув осыпавшиеся березовые сережки, он сел рядом.

— Скажите, Вика, он часто так уезжал?

— Еще раза три или четыре. Впрочем, точно не знаю, мы с ним не очень контактировали. Весь девяносто шестой год точно дома не жил.

— Хорошо. Когда Семен пропал в последний раз?

— Да прошлой весной. Я даже не знала, когда именно. Сами понимаете, холостяк; наши комнаты на коммуналке прибрать некому. Я иногда заезжала на квартиру, делала уборку.

— Значит, у вас есть ключ? — заволновался Беляев.

— Есть, — удивленная, сказала Виктория. — У него и у меня по экземпляру.

— И ключ у вас дома?

— С собой…

Она засунула руку в карман ветровки и, достав кожаный чехол, вытащила плоский английский ключ.

Вячеслав встал и посмотрел на нее с мольбой.

— Вика, мы можем побывать на той квартире?

Она встретилась с ним глазами.

— Вообще-то, дома свекровка. Она с Диней посидит… А что вы хотите найти?

— Пока не знаю, — честно сказал Беляев, и повторил в задумчивости: — Пока не знаю.

Открыв дверь коммунальной квартиры, Виктория пропустила вперед Беляева. Пошарив рукой по стене — в коридоре было темновато — включила свет.

Тотчас отворилась щербатая дверь по левой стороне коридора, и из нее с любопытством высунулась женская голова в бигудях.

Беляев сконфузился, точно его застали за чем-то неприличным, и вежливо поздоровался.

Жиличка смерила с головы до ног запоминающим взглядом, и с вызовом напомнила Виктории:

— Не забудьте свет погасить! Платить нам приходится.

Виктория прошла к угловой двери, которую припирала допотопная стиральная машина и попыталась сдвинуть ее.

— Минуточку, — вмешался Вячеслав и взялся за дело сам.

Легонько отстранив Вику — он нечаянно коснулся рукой ее теплых пальцев и смутился; и был рад, что при скудном освещении она не заметила расплывшуюся по щекам краску — откатил стиралку к стене.

Виктория отперла замок и вошла в комнату.

Окна плотно запечатаны, и воздух в комнате был спертый. Она открыла форточку.

— Вот здесь он и жил. Мы с мамой занимали соседнюю.

Журавлевы жили небогато. Кроме кровати угол у окна занимал платяной шкаф. Сбоку, вплотную в стене, — стол с маленьким цветным телевизором. На противоположной стене висела книжная полка.

— Смотрите, — позволила Вика, присаживаясь на стул.

Он еще раз осмотрелся, решая, с чего начинать. В принципе, его действия противозаконны, потому как ордера на проведение обыска ему никто не давал, но, когда дело не терпит отлагательства, формальности остаются в стороне.

Поднявшись на цыпочки, он сдвинул вбок стеклянную дверцу книжной полки, выдвинул книгу. Достав, перевернул корешком вверх и потряс.

— Пусто, — сказал сам себе и полез за второй.

Вика, решив не мешать сыщику, вышла в коридор. Беляев и не заметил этого. Он перетрясал каждую книгу, сдувая накопившуюся пыль. Но пока без результата.

Он отвлекся на шум открывающейся двери. В комнату вернулась Вика, неся толстый, в бархатной синей обложке, альбом.

— Это он из Афганистана привез. Если есть желание, посмотрите.

Слава оставил полку в покое и взял у нее альбом, обдумывая, как бы в присутствии Вики, или без нее, просмотреть кровать.

Что он пытался найти: оружие, письма или какие еще свидетельства пребывания незнакомого ему Журавлева Семена в горячих точках, и в частности, в Чечне? С чего он вообще решил, что Семен хранит подобный компромат дома?

Он перевернул страницы, разглядывая нечеткие любительские фотографии. Вот трое солдат, в панамах песочного цвета, в обнимку у боевой машины пехоты… Привал, и те же ребята в разгрузках, с автоматами сидят на броне. На следующей, под объективом, прятал глаза заросший бородой душман в намотанной чалме, а сбоку уставшие, но довольные «трофеем» бойцы.

— Это он? — Слава показал пальцем на улыбавшегося парня в сдвинутой на затылок панаме.

Вика заглянула ему через руку.

— Да, это Семен.

Аккуратная надпись под снимком гласила: «Я и лейтенант Свиридов. Май 1988 г».

Беляев сделал неловкое движение, и из разошедшихся альбомных листов на пол посыпались фотографии.

Они нагнулись к полу одновременно, собирая карточки. От близости Вики кровь прилила Беляеву к лицу…

Делая вид, что заинтересовался поднятой фотографией, где был изображен наголо стриженый парнишка в госпитальной пижаме, он перевернул ее обратной стороной и прочитал:

— Другу Семену на долгую память. Ташкент, окружной госпиталь, 10 января 1988 г.

И подпись внизу — «А. Васильев».

Среди одинаково тонких черно-белых фото, он друг нащупал нечто плотное, и достал полиэтиленовый конверт, набитый поляроидными карточками.

Сердце Беляева гулко застучало.

Он вынул верхнюю, и встал.

На снимке был изображен Семен Журавлев с автоматом на плече рядом с расстрелянным дорожным знаком: «Дубоссары».

Он перебирал фотографии, понимая, что нашел искомое. Новая ниточка незримо ощутилась в руках.

Неизвестный фотограф запечатлел Журавлева на фоне разрушенного города. Отчетливо просматривался висевший над зданием, возле которого скучились бородатые автоматчики, чеченский флаг. Рядом с Семеном стоял горбоносый моджахед в зеленом берете, нацелив в камеру обмотанный лентами пулемет…

Оглянувшись на Вику, он незаметно сунул сверток во внутренний карман пиджака.

— Вы разрешите мне взять одну фотографию Семена.

— Пожалуйста, — сказала она. — Только, наконец, скажите мне правду, Слава…

27

Москва. 19 мая.

14 ч. 15 мин.

В пятницу Сажина срочно вызвали в Москву.

Оставив за себя Юру Кожемякина, он вылетел первым же рейсом. Из аэропорта «Внуково» до Управления пришлось добираться на перекладных.

Дежурный, проверив удостоверение, попросил его задержаться.

— В чем дело? — возмутился Сажин.

— Генерал просил вас здесь обождать…

Крайне удивленный Сажин решил не спорить, хотя такой поворот событий был малоприятен. Но…

…Зашумели разъезжающиеся двери лифта; к выходу бодрым шагом шел генерал Наумов.

Дежурный вытянулся, взял под козырек. Наумов небрежно кивнул, и, проходя мимо Сажина, велел:

— Идем. Мы уже опаздываем.

Пока полковник терялся в догадках, к тротуару лихо подкатила черная «ауди».

— Так куда мы? — спросил он, устраиваясь позади генерала.

— На ковер к Соломину.

— К кому?!

Названная фамилия была слишком известной, чтобы ее не знать. Аркадий Сергеевич Соломин, выходец из ФСБ, состоял на посту секретаря Совета Безопасности. Лично его Сажин не знал. Не тот уровень. Но пару раз встречал в Департаменте: на торжественном собрании по поводу очередной годовщины организации, и на другом, далеком от торжеств, когда чеченские боевики вторглись в Дагестан.

— Догадываешься, о чем разговор пойдет?

— Явно не о пряниках.

— Остер ты на язык, — усмехнулся генерал. — Посмотрю, как там язвить будешь. Выкладывай, что у тебя нового.

— Нового?.. Вчера из Рязани Беляев звонил. Вышел на нового фигуранта. Интересная личность, надо сказать. Бывший афганец, переквалифицировавшийся в наемники. За плечами как минимум три войны. Профессионал…

— И это все?! Почти за месяц?.. Да, Сажин, если честно, не много ты успел накопать.

Выехав за город, машина набрала скорость, и, распугивая встречных воем сирены, устремилась к правительственным дачам.

Сажин отвернулся к тонированному окну. Денек, судя по началу, предстоял нелегкий…

Перед полосатым шлагбаумом, перекрывающим въезд на закрытую территорию, появился вооруженный охранник в пятнистой униформе и поднял ладонь, делая знак остановиться.

Наумов опустил боковое стекло, и, когда охранник подошел к нему, показал удостоверение:

— Нас ждет Соломин.

— Минуточку.

Охранник ушел за кирпичный забор, за которым виднелся угол караульной будки.

Вернувшись, поднял шлагбаум.

— Проезжайте.

Водитель медленно вел машину мимо лужаек по идеальной глади дороги, и Сажин, который был здесь впервые, с неподдельным интересом смотрел на утопающие в зелени коттеджи первых лиц государства.

«Ауди» свернула к двухэтажному особняку и затормозила на парковочной площадке, окаймленной подстриженным кустарником.

Они вышли из машины, и Сажин поразился девственной лесной тишине.

«Прямо заповедник… Неплохо устроились слуги народа…»

В дверях вырос невысокий человечек в строгом костюме.

— Вы генерал Наумов? — уточнил он.

— Так точно, — отчеканил генерал и показал на Сажина. — А это офицер, непосредственно занимающийся интересующим Аркадия Сергеевича расследованием.

Человечек кивнул и показал на входную дверь.

— Аркадий Сергеевич работает в кабинете. Я провожу.

Ступая по богатым коврам, они миновали просторную гостиную, поднялись по лестнице на второй этаж.

— Секундочку, — улыбнулся сопровождающий, и, вкрадчиво постучав в дверь из красного дерева, исчез в комнате.

— Это его пресс-секретарь, — шепнул на ухо Сажину генерал.

Человечек, выглянув в коридор, гостеприимно улыбнулся:

— Входите, господа…

«Господа»?.. — невольно поразился обращению Сажин.

Секретарь Совета Безопасности Аркадий Соломин в домашней обстановке выглядел не так сурово и неприступно, как с экрана телевизора. В безрукавке и без привычного галстука, он сидел в массивном кожаном кресле за рабочим столом, просматривая утреннюю прессу.

Оторвавшись от газет, Соломин вышел из-за стола и пожал контрразведчикам руки.

— Присаживайтесь, — указал им на кресла возле окна.

Сажин утонул в мягких объятиях кресла, пробежался глазами по картинам и фотографиям на стенах, напольным часам с монотонно качающимся маятником в углу кабинета, и заполненным книгами многоярусным полкам.

— Я позвал вас вот по какому поводу, — простуженным голосом заговорил Соломин, возвращаясь на рабочее место. — На завтра назначено заседание Совбеза под председательством Президента. Речь в обязательном порядке пойдет о терактах, совершенных за последний месяц в России. Думаю, объяснять нет необходимости, как мнимое бессилие бьет по престижу государственной власти, и, в первую очередь, по нему…

Соломин развернул к собеседникам настольную фотографию Президента.

— Дело не столько в международном престиже государства, сколько в доверии народа. Я не сомневаюсь, что именно на подрыв этого доверия направлены помыслы террористов. Некоторым… правозащитникам, это… впрочем, на руку. Боевые действия в Чечне, хотя и прошли активную фазу, до сих пор не завершены, да и в скором времени вряд ли завершатся. На то имеются объективные факторы. Ситуация зеркально напоминает послевоенную западную Украину, где скрывавшиеся от правосудия «зеленые братья» держали в страхе население, совершали нападения и убийства… Так же объективно, что при уничтожении банд, страдает как местное население, так несут потери и наши войска… Каждому горлопану рта не заткнуть, но, благодаря им, в обществе превалируют пораженческие настроения. Дескать, стоит вывести войска и дать суверенитет Масхадову, война сама собой прекратится, а с ней и взрывы в наших городах. Мнение силовиков воспринимается не иначе, как мнение партии войны, которой нет дела до массовых разрушений и гибели граждан. Поэтому вы должны понимать, что на чаше весов лежит в первую очередь честь государства…

Они слушали Соломина, уже догадываясь, к чему он клонит.

— … очень многое зависит от скорейшего раскрытия преступления и поимки террористов. Я бы хотел от вас лично услышать, что сделано на текущий момент.

Наумов сделал попытку подняться, но секретарь Совбеза остановил его.

— Сидите, генерал.

Кашлянув в кулак, генерал бросил быстрый взгляд на Сажина.

— Пока мы можем констатировать следующее. Чеченскими эмиссарами на территорию России направлена диверсионная группа. Количество боевиков уточняется. Установлены личности двоих, принимавших участие как в моздокских событиях, так и во взрыве в Волгограде. В Моздоке первый фигурант сделал прокол, утеряв фальшивое удостоверение личности. Использовав его в качестве исполнителя убийства предпринимателя — выходца из Чечни и, что уже доказано, доставшего диверсантам взрывчатку — его устраняют.

— Какие цели ими избраны для проведения акций?

— Сложно сказать. Если в Моздоке они работают против конкретных лиц, то в Волгограде проводят взрыв просто в людном месте.

Соломин потер пальцами висок.

— Так… Пока никто не взял на себя ответственность… не поступало ни политических, ни военного характера требований. Если я вас правильно понял, до сих пор не установлена система их действий?

— Нет, — ответил за генерала Сажин. — Как и не установлено, куда они пропали.

— То есть, теоретически, боевики могут объявиться в любой точке России?..

— Не исключено.

— Что же, успокоили… В нашем положении придется приложить максимум усилий, чтобы не допустить дальнейших диверсий. Необходимо усилить охрану особо важных объектов и объектов жизнеобеспечения.

— Но это функция МВД, — возразил Наумов.

— Давайте не будем… — повысил голос Соломин. — Кто, как не госбезопасность может осуществить надлежащий контроль за их деятельностью?.. Я не требую от вас негласных проверок охраны объектов, но палец на пульсе должны держать именно вы.

— Прошу прощения, — взял слово Сажин, заметив недовольство на раскрасневшемся лице Секретаря. — Но мне кажется, эти объекты группу не интересуют. Чтобы внедриться на любой из них, нужно время. Много времени… Их же задача — вызвать волну недовольства, а для этого не обязательно рисковать, пробираться на охраняемую АЭС.

— Это ваши субъективные домыслы, или вы основываетесь на результатах оперативной работы?

— Это мое личное мнение.

Соломин шумно встал, нажал на декоративную розетку рядом с уменьшенной копией картины «Девятый вал». С мелодичным звоном отворились дверцы встроенного в стену бара. Взяв с зеркальной полки бутылку минеральной воды и хрустальный стакан, Соломин налил только себе.

Они молча ждали, пока тяжелыми глотками он не осушит стакан.

— Мы не имеем право в такой ситуации полагаться только на интуицию. И промедление с задержанием террористов нам дорого обходится. Я имею в виду не материальные затраты, а гибель людей… Требую бросить лучшие силы на их поимку. Преступление должно быть раскрыто в кратчайшие сроки!

Судя по интонации, разговор подошел к концу. Получив указания, Наумов и Сажин поднялись.

— Не смею вас больше задерживать.

Сказанная фраза послужила прощанием. Соломин, потеряв к ним интерес, вновь углубился в чтение газет.