День пропавших детей

В тот вечер погода была благосклонной, впрочем, как и всегда в это время года. Городок (скорее, село хрущёвского типа) утопал в меди заходящего солнца. В нос ударяли сладковато-горькие запахи мокрой земли, тополиных почек. Молодая зелень, окроплённая дождём, распушалась, глубоко дышала, точно живая. «Тепличный» влажный воздух, может, и способствует пробуждению трав и древ после долгой зимы, но людям, особенно с лёгочными, сердечными болезнями, может быть в тягость. Будто небо давит на плечи. Ходить труднее, голова гудит.

Стас устало провёл рукой по лицу. Протёр глаза, пытаясь сфокусировать взгляд. Сколько раз они шли по этому маршруту? Две дорожные полосы, разбитый тротуар, клумбы из покрышек, прибитые к самым фундаментам трёхэтажных домов. Возможно оттого, что путь от школы до дома за столько лет отпечаталась в подкорке, сейчас окружение казалось чем-то нереальным, абстрактным. Ещё и эта духота. Потерпеть до выходных всего денёк. Близится конец четверти и матч. При большом желании завтра можно бы было проспать уроки и прийти на тренировку уже вечером. Но что мимолётные желания? Есть вещи поважнее. Петя слишком мал, чтобы отправляться в такую даль один.

Петя был не две головы ниже старшего брата, зато сейчас мог похвастаться большущим набитым до отказа ранцем. Содержимое шуршало в такт подскокам. Стас, с трудом переставляющий ноги, расплылся в улыбке. Вот действительно, дети – батарейки. А Петя – так настоящее солнышко!

– Осторожнее. Лямки оторвутся, – предостерёг его старший брат.

– А и ладно! Всё равно скоро каникулы. Больше не понадобится.

– Тебе отец, что же, должен теперь каждую осень рюкзаки покупать?

– Я с этим с первого класса хожу! – Мальчик перешёл на шаг, сложил руки на груди. – Дырявый уже!

– А нечего было перекидываться им. Это не мяч тебе. – Стас положил руку ему на плечо. – Ты же знаешь, с деньгами сейчас туго. А штопать я тебя научу. Представляешь, как мама обрадуется? Скажет: «Вот какой помощник у меня растёт!»

Петя не обижался, а теперь даже воодушевился. Новёхонькие портфели одноклассников в аргумент приводить не захотел. Снова поскакал, теперь не так высоко.

Братья пустились в обсуждения планов на каникулы. Конечно, опустили работы по дому и в огороде. Куда приятнее говорить о тарзанке на берегу реки, о сборе лесной ягоды, о поездке в областной центр на Петин день рождения, в парк аттракционов, и, разумеется, о казаках-разбойниках! Увлечённые беседой, по привычке свернули в парк – царство солнечного света и птичьего галдежа. Единственный в городе, он очень походил на лес. Будто когда закладывали фундаменты под дома, это дикое место отчего-то нарочно обходили стороной. Ни скамеек, ни асфальтированных дорожек, кроме одной заросшей, в другой стороне. Лишь протоптанные тропинки, единственная из которых вела прямо к дому. Пусть двое на ней не умещались, да и кроссовки вязли в высокой мокрой траве, Стас шёл рядом, с интересом слушая забавную историю, повторенную в который раз. В Петиных глазах сверкали солнечные зайчики. В речи его проскальзывал смех.

Обычно старший показывал себя как прекрасный собеседник, участливый и в редких моментах даже остроумный. Сейчас же то и дело оборачивался. Когда очертания улицы поглотили зелёные стены сосен, берёз и тополей, уже тогда к Стасу, точно рыболовный крючок, прицепилось мерзкое ощущение чужого взгляда на себе. Укрытый вислыми ветками вездесущих деревьев, за ними следовал прохожий. Обходить идущих впереди, тем более двоих, было бы проблематично. Зимой, сойди с тропинки в сугроб – наберёшь в валенки, а сейчас штанины намочишь. Запачкаешься весь в грязи, листочки налипнут. Так что неспешность незнакомца понятна. Если бы только сердце прислушалось к разуму. Подвешенное состояние распаляло тревогу. Откуда она вообще взялась?

Стас перестал поддерживать диалог. Теперь только и глядел неотрывно через плечо. Младший спросил, но тот только крепко сжал его руку, вынудил ускорить шаг. Не прошло и нескольких секунд, как ему шёпотом приказали: «Беги». Мальчик не успел сообразить. Не заметил, как к ним приближаются. Старший развернулся, грубо оттолкнув брата, принял удар на себя. Преследователь прижал парнишку к дереву. Стас в последний раз крикнул Пете, чтобы тот уносил ноги. Перепуганный ребёнок поднялся с земли и бросился вглубь парка.

Их лица освещало солнце, будто приблизилось понаблюдать за происходящим. Огненная звезда, немой равнодушный свидетель. Он навсегда запомнил это лицо. В глазах отчего-то будто бы полыхали алые искры. Силы неравны, потому единственная попытка мальчишки оттащить от горла тяжёлую руку моментально пресеклась. Стас хрипнул от боли. Голос утонул в крови, заполнившей рот. Неизвестный умело, торопливо вспорол жертве живот. Падая на колени, она остекленевшими глазами смотрела, как её убийца сбегает. Как его фигура теряется среди сосен, растворяется в непонятно откуда взявшемся тумане. В мутной серой пелене, застилающей взор.

Слишком быстро. Стас не сразу понял, что остался один. Понимать что-либо в принципе вдруг стало как-то затруднительно, хотя голова осталась целой. Он перевернулся набок, инстинктивно сжался в позу эмбриона. Прерывистые выдохи мешались с булькающим звуком. С губ бежало. Охладевшие руки, запачканные в земле, тряслись. К пальцам прилипли чёрные влажные комочки с семенами, но и без этого приложить грязные ладони к ране боязно. Несчастный, растерялся, будто разучился двигаться.

Сумерки очень медленно опускались на землю. Притихший, всегда безлюдный парк словно не замечал немой агонии ребёнка. Стало достаточно темно, чтобы различать очертания деревьев в тусклом свете одних лишь звёзд. Где-то с востока донёсся до ужасного отчётливый стук колёс поезда, отбивающих общеизвестное сообщение на азбуке Морзе. Невидимые птицы, ещё недавно чирикающие в весёлом стаккато, затянули унылый реквием. Хотя Стас знал наверняка только один, и этот на тот совсем не похож. Руки-предатели, обескровленные, ослабевшие, не могли смахнуть ползучих тварей, щекочущих лицо и пальцы. Они лезли в глаза и нос, огибая кровавые дорожки на щеке и подбородке. Только и оставалось что жмуриться и пыхтеть. Жар, словно ворочающийся в брюхе колючий мячик, разрывал изнутри и будто грозился покинуть туловище вслед за его содержимым. Боль отступать не хотела. Только отмирала. Страшно захлебнуться. Раненный отхаркивался кровью, рот сушило. Полжизни за глоток воды.

Стас пролежал в травяной колыбели не меньше вечности. Несмотря на обречённость своего положения, упрямо сопротивлялся спасительному сну. Вечному сну. Одной лишь силой воли копал окоченевшими пальцами землю в доказательство самому себе, что ещё жив. Буквально вгрызался в жизнь зубами, как всякий, утративший надежду, подчиняющийся уже законам иным, нечеловеческим. Прогонял кого-то, кого видел только он. Кричал на неё, в реальности хрипя. Она терпела долго, пока на рассвете не пожалела несчастного. Игнорируя протесты, опустила его веки своими костлявыми пальцами. В то же мгновение отлегло. Всё. Отныне ничего.

Когда-то, непонятно, когда, первыми у тела потоптались собачьи лапы. Потом чьи-то ноги. Вскоре ударились о землю колени рыдающей матери. Ещё спустя время ребёнка несли, пока не положили на холодную гладкую сталь. Живот вновь закололо, только на сей раз что-то крошечное и тонкое. Невидимый окружающий мир быстро менялся. Металл растопился в воду. Окунали целиком, с головой. Трогали, щипали, после чего, по-видимому, сжалились – уложили на мягкую перину. Голосов больше, но по-прежнему глухо, как за стеклом. Кто-то аккуратно, мягко касался его лба. Громче всех слышались мамины стоны, яснее всего чувствовались мокрые от слёз пальцы её. Стас не оставлял попыток подняться, обнять, чтобы перестала плакать. Но тело не двигалось. Оно мертво.

Так человек пережил свои похороны. Паника от осознания происходящего не накатила, даже когда на крышку гроба упала первая горсть земли. Не было ни страха, ни печали. Эмоции – живым. Во всей бесчувственности лишь одно отозвалось, будто случайным стуком сердца ответило внутри. Незнакомые женщины, переговаривавшиеся у гроба, жалели несчастных родителей.

– Вот ведь как. Живёшь, живёшь, и тут… Не представляю, как она. Одного сына похоронить, второго – потерять.

6.07.88

Несовершенство эволюционного механизма или злая шутка высших сил? Я умнее этого, а остаюсь, как все, наравне с безмозглой букашкой. Если там ничего нет, почему идущему и следящему за ним так горько и больно? Мне больно. Осточертело умываться слезами.

Стас открыл глаза и увидел небо. Бескрайнее голубое небо, сияющее в своей первозданной чистоте. Облака, сотканные из снежной ваты, как никогда близки. Так хочется нырнуть. Только чудо оказалось иллюзией. Человек не смог дотянуться. Но не обман поразил его. Рука, в самом деле, послушалась, вытянулась. Гравитация подсказала, где «верх» и «низ». Теперь небо, которое доселе, казалось, окружало, вернулось обратно, на положенное ему место. Сам же Стас лежал здесь, далеко под ним, на колючей хвое. Жёсткие иголки впивались в кожу сквозь одежду, но это воспринималось не так чутко, как должно. Если бы хотел, не смог бы объяснить. Всё равно грубое и в корне неправильное сравнение, но единственно понятные живым аналогии – онемение сдавленной конечности, хоть и без судорог. Или действие местного наркоза, пусть и не столь разрушительное. Вероятно, нечто среднее, и в то же время ничего похожего.

Словно заядлая соня, которую мама разбудила в школу, он медленно перешёл в сидячее положение, устало прикрывая глаза руками. Последний вечер запомнился как вторая жизнь. Бесконечно долгая, продолжающаяся по сей день. Стас осознал, насколько точно угадал, когда отнял ладони от лица. К деревянному кресту приколочена овальная пластинка – его чёрно-белый портрет. Ещё в парке стало понятно, как оно закончится, но подобное зрелище всё же отразилось на лице тупым шоком. Не желая верить реальности, покойник погладил табличку, опустил голову. Он сидел на постели из пластиковых венков и живых цветов на закате своей красивой жизни. В его положении подобные декорации смогли бы свести с ума любого. Стас, уставившись на ленты с вышитыми золотыми нитями трогательными, лживыми обещаниями, ждал волны истерики, да так и не дождался. Запертое в парализованном теле сознание не отреагировало, даже когда тесная глухая вечность заперла его глубоко под землёй. А здесь светло, шумят птицы и ласковый ветер. Если остальное воспринималось ясно, как при жизни, пусть каким-то другим образом, будто без участия органов, то дышать отныне не требовалось. Не нужно было проверять пульс. Его нет.

Ещё немного Стас посидел на своей могиле, осматриваясь, пока не решился встать и идти. Поначалу это выглядело нелепо, и, будь здесь кто ещё, возможно, посмеялся бы над походкой мальчишки. Но тот быстро вспомнил, как держать голову, спину, равновесие, помогая себе руками. Восставший из мёртвых и не надеялся найти ответы ни в воспоминаниях, ни там, куда шёл, куда бы ни шёл. В его праве разве что принять. При жизни трудности – испытания, которые всегда преодолевал. Тут ничего не изменилось.

Земля усопших, укрытая берёзовыми кронами, никак не охранялась. Огораживалась забором из ржавых прутьев, что словно кривые клыки впивались в сытую почвенную плоть. По ту сторону от бесхозного поля чернела незнакомая деревенька. Стас на своём пути не повстречал ни живого, ни мёртвого. Не напугал первого, не посоветовался со вторым. Смирившись со своим одиночеством неоправданно быстро, так и не проронив ни слова, не спросив у неба за всё, дошёл до бора.

Зарастающее склизкой тиной старое озеро скиталец выбрал себе в зеркала. Вопреки ожиданиям, из мутной воды на него смотрело знакомое лицо. Только его цвет нельзя определить наверняка. Сколь внимательно ни вглядывался в глубину, человек по ту сторону выказывал лишь мертвенное равнодушие. Стас попытался улыбнуться ему. Получилось вымученно и неестественно, однако. Попробовал разговорить «утопленника». Голос оборвался после долгого молчания, но также быстро, как и с ходьбой, пришёл в норму. Общаться не хотелось, напрягать лицевые мышцы тоже. На уровне инстинкта подобная апатия самостоятельно распозналась как нечто неестественное, по образу старичка, скачущего на резиночке, игре для девчонок, и звонко хохочущего.