День саламандры

…Рыжее откатилось — зализывать раны. Вот так, собака. Я любил тебя. Кто там есть, наверху — не даст соврать: я тебя любил.

Мои шли шеренгой — огромные железные жуки, неуклюжее воинство, уродливые ангелы мести — рычали, шипели, плевались ядом… рыжее извивалось, рыжее выло.

Я тебя любил. Мать хотела видеть меня мучеником науки, но я любил тебя. От меня ушли две жены, потому что я любил тебя.

Мои росли, раздувались — уже не яд из шлангов, а гигантский водяной смерч вертелся на границе между Им и мной, отрывая от Него по куску… вот так, собака. Мне тридцать лет, меня знают (знали) во всех больницах родного города, и в больницах других городов меня тоже знают (знали), на мне нет ни одного необожженного места — но я все равно тебя любил.

А ты озверел и решил угробить мой мир.

Пеняй на себя. Бешеная собака, пусть тебе будет хуже.

Рыжее сжалось в комок, рыжее плакало…

…рыжее «Я» извивалось под ударами ядовитых плетей, я изнемогал, мне было больно, мне было очень больно, мне было страшно, огромные жуки шеренгой наползали на мое искалеченное тело, уродливое воинство, тяжеловесные демоны смерти, рычали, шипели, выдирали по куску моей плоти… за что, зачем ты это делаешь? я же не враг, ты ничего, ничего не понял…

Звонок. Тим подскочил на кровати. Бог ты мой, что ж так жарко-то. Завалился спать намедни в чем был, епишкина богадельня. Кому это приспичило, и который сейчас вообще час?

— Да? — прохрипел Тим, плечом удерживая юркую трубку, одновременно пытаясь стянуть водолазку — отжимать можно.

— Тим?

— Привет, папа.

— Ты в порядке?

— В полном.

— Почему не зашел в медпункт?

— Я в порядке.

— Ожоги?

— Почти нет.

Вранье, ну да ладно.

— Поздравляю нас с тобой, сынок.

— С чем?

— С новыми зведочками.

— Как ребята?

— …плюс к тому — особая признательность муниципалитета.

— Хрен с ней. Ребята как?

— Двоих госпитализировали.

— Кого?

— Воробьева и Мишку.

— Очень плохо?

— Температура высокая. Сильных ожогов вроде бы нет.

— Как мама?

Отец замешкался. Голос стал строгим, неприступным:

— Я должен сделать тебе официальное замечание насчет превышения полномочий.

— Сделал.

— Черт с ними, с чиновниками, им давно пора быть под землей. Мы не можем рисковать людьми и машинами.

— У нас очень хорошие веера.

— Не морочь мне голову. Вы ушли в сектор на сотню метров глубже допустимого.

— Ты не ответил, как мама?

Пауза. Голос стал нежным:

— Светланка звонила.

— Откуда?

— Из порта. Их задействовали для эвакуации с побережья.

— Так все хреново?

— Ничего не успевают. То есть, вчера не успевали. Сегодня, по прогнозам, прилив должен остановиться.

— Как она сама?

— Обжилась. Нравится. Если бы не аврал…

— Что еще произошло за мою смену?

— В целом, все по-прежнему. Активная эвакуация под землю, менее активная — вод воду, транспланты не справляются, дельфины и касатки продолжают атаковать города на шельфе… Связь по-прежнему только в европейской части, сигналы со спутников возобновились, но ничего не разобрать из-за помех. Всем жителям нижних двадцати этажей городские власти настоятельно рекомендуют переселиться выше, освободилось много квартир.

— Вы переселились?

— Да… Тим, личная просьба. Не рискуй так больше.

— Все-таки, как мама?

— Сынок, это не съемки, это… настоящая война.

— Пап, или ты ответишь, или я трубку брошу.

— Не заводись… Я просто не хотел тебя сейчас расстраивать. Маму забрали в клинику. Диагноз подтвердился.

Три дня, как начался Армагеддон.

Несколько городов в тектонически активных зонах единомоментно провалились под землю. Всколыхнулась Атлантика. И не только она, надо полагать, вот только с того, другого, края уже три дня ничего не слышно. Подземные и подводные города стонут от немыслимого наплыва беженцев. Стена пожара с востока отрезала наземное сообщение. После нескольких крупных аварий ближайшие округа, один за другим, отказались от воздушного. В приземистых двадцатиэтажках прошлого и на нижних этажах современных домов стало невозможно жить из-за удушливого дыма.

И деревянная чума. Какой же апокалипсис без чумы?..

«А куда, я собственно? — спросил Тим. — Гулять, — ответил Тим. — Вчера догулялся до беспамятства, — укоризненно заметил собеседник. — Сегодня тем более выходной, — огрызнулся Тим. — Респиратор забыл. — Ничего, не сдохну. — Были случаи. — Я — не случаи. — Черт тебя несет вниз, почему не по верхней трассе? — Голова кружится. — Эх, ты, герой народный… — Пошел ты!»

С первого раза нужное направление взять не удалось: через три минуты дорогу преградила стена противоположного дома. Со второго — тоже не удалось: Тим плутал пять минут, и воткнулся в ту же стену, что и в первый раз. Присел на корточки, облокотившись о прохладный камень. Тело полыхало как в давешнем сне… Медленно протянул руку вперед, в который раз наблюдая, как та по локоть ушла в стену вязкого дыма. Поболтал оставшейся культей. «Чего-то мне не хватает… ах, да, сигареты». «Открой рот и вдохни», — язвительно посоветовал внутренний голос. — «Это же совсем не то…» — грустно отозвался Тим. Могущественная штука — власть стереотипа. Вокруг может быть озеро, но так — нельзя, стаканчик нужен, вот со стаканчиком — все в ажуре, все нормально, и вроде как ничего и не случилось…

…Мама. Диагноз подтвердился.

К черту сигареты. Нужно надраться.

Пятнадцать минут до центра города превратились в пятьдесят. Быстрее, чем вчера.

— Плохо выглядишь, Тим. Температуру мерил?

— Мерил.

— И?

— Градусник лопнул.

— А серьезно?

— Серьезно. Не заговаривай мне зубы, сегодня твоя очередь ставить выпивку.

— А люди говорят, что с тебя причитается.

— Еще чего. Я каждый день герой, так никаких денег не хватит.

— Но повышают-то не каждый день.

— Ага, — Тим хмыкнул. — Абсурд: старую добрую АТС спасли — ни одна собака не заметила. А вот здание налогового комитета… кого нынче е… налоговый комитет?

— Да ты что? Ребенок ты, Тимка. Сейчас под землей передел власти, каждая собака за свой кусок держится, а уж бюрократы и подавно. Этим-то всегда найдется кого е***. А АТС — проблема нашего тонущего корабля. Ихняя подземная кабельная оччень хорошо спрятана от катаклизьмы.

— Ясно. Мой старик, как всегда, прав.

— А что говорит твой старик?

— А, неважно. Наливай.

— Резины тебе отрезать?

— Сам жуй свою резину.

— Обижаешь. Кормильца обижаешь! Ладно, пес с тобой. Давай за твоего старика и его мудрость, да пребудет она с ним ныне-и присно-и вовеки веков.

— Аминь. М-м-м, ты чего пьешь-то, настойка на ящерицах, что ли?

— Угадал. Представь себе, у них ее тут залежи.

— Ясное дело, кому нужно это говно. Разве только тебе, с твоей страстью к экзотике.

— Эту экзотику, может быть, потом никогда не получится достать.

— А если серная кислота будет под угрозой исчезновения, ее тоже срочно пить надо?

— Ну тебя, Тимка, ты не гурман.

— Что правда — то правда, — Тим огляделся. — Из наших сегодня не заходил никто?

— Все дома, раны зализывают. Только ты бродишь, как медведь-шатун.

— Привычка осталась. С женатых времен.

Алексей деликатно сменил тему:

— Мать-то как?

— Так, — отвернувшись, буркнул Тим.

Алексей поднял бутылку и фальшиво-бодрым голосом произнес:

— Тогда — за здоровье твоей мамы и иже с нею. Надежда умирает последней, Тим.

— Поехали.

«Резина» — она резина и есть. Не прожуешь. Зато калорийная, зараза.

— Ты-то под землю не собрался еще?

— У меня клаустрофобия, — поморщился Алексей, и добавил:

— Если я уйду, кто вас, оглоедов, кормить будет?

Святая правда. Единственное, чего в городе с избытком — «резины», синтетического мяса. Ну, и водки, слава богу. Все остальное уже дефицит, и цены подскочили в среднем в пять раз… то есть, пока в пять раз.

— Семья — под землей, — добавил Алеша. — Позавчера отправил. Теперь мне спокойно до безобразия.

— А ну как заразишься чем-нибудь?

— Не-а. Я заговоренный. Вчера уж было подумал — пришла она, деревянная: встал с утра — руки не гнутся. А к обеду разработались. Никакая не чума, просто намедни с подсобниками контейнер ворочал, а годы уже не те, и привычки нет.

— Разжирел на чужих костях, буржуй. Совесть коммунистическая не гложет?

— Гложет, — засмеялся Алексей. — И гложет, и гложет, погибели на нее нет. Одно утешение: остальные-то красные все уже под землей.

— А ты, значит, здесь. На передовой, с народом. Как там у вас: это есть наш последний…

— Последний, — кивнул Алеша. — Кстати, последний день здесь гуляем. Завтра эта забегаловка эвакуируется.

— И казино?

— В первую очередь. Уж который день простаивает.

— Тогда пошли играть.

— Чего?

— Играть, говорю пошли.

— Разбогател, что ли?

— Тетя из Америки приехала.

— Понятно.

Заведение располагалось на тридцатом этаже. «Завтра они уедут, — подумал Тим. — А послезавтра сюда переселится кто-нибудь. Хорошо бы, наши диспетчера. Тогда пойдем в отрыв, наверняка эти не все спиртное увезут… Между прочим, даже вывеску снимать не надо. Название вполне подходящее для нашей конторы — «Пироман»…»

На панно, раскинувшемся по трем стенам зала, резвились толстощекие саламандры, многоглавые драконы с роскошными сигарами в зубах, веселенькие неоновые язычки пламени…

Варанчик в бутылке увял и свернулся клубком на дне.

— Иди, покупай, — заявил Тим.

— Наглец. А твое повышение?

— Ладно, не жмись.

— Тогда я не буду пить за твое повышение. Из принципа.

— Ну и черт с ним. Не в этом щастье.

— А в чем?

— Нет щастья, Лешка. Давай хоть истину поищем.

— Привет, Тим, — кивнул бармен.

— Привет, коль не шутишь.

— Ты знаком с Николаем?

— А как же. Это мой лучший друг. Я ему одолжил свою жену под огромные проценты.

— Тим, будь мужиком. Умей проигрывать, — поморщился Николай.

— Я еще не играл. Вот щас напьюсь и пойду. Играть.

— Сам подумай: она — баба, страшно ей здесь. Ты же уходить вниз не хочешь.

— А вот этой куколке, которая с тобой пришла, не страшно?

— Меня Оксана зовут.

— А меня — Тимофей.

— Очень приятно.

— Что это вы мне улыбаетесь? Вы Николаше улыбайтесь. Он — крутой, он всех женщин, которым страшно, отправляет под землю.

— Я не могу под землю. Работа.

— Какая у вас работа?

— Спасатель.

— Вы?!

— Я.

— Охотно верю. Оксана, спасите меня.

— От чего?

— Сейчас придумаю. Что вы на меня так смотрите?

— Вы очень быстро пьете.

— Вам жалко?

— Мне придется вас провожать.

— Меня?!

— Вас.

— Хм… до дома?

— Видимо, да.

— Согласен.

— Тим, не выпендривайся, будь мужиком, умей проигрывать.

— Тим, да прости ты ее, тебе сразу станет легче, — вмешался Алексей.

— Пошли вы все. Я ее никогда не любил, ясно? Любить и ненавидеть можно только того, кого понимаешь.

— Ты ее не понимал?

— Никогда. А сейчас не понимаю совсем. Вот! Оксана, рассудите нас. Как женщина. — Тим начал стягивать рубашку, путаясь в рукавах и обрывая пуговицы. — Смотрите, это — я. Пощупайте. Да нет, вы не стесняйтесь, ничего личного.

— Ну, началось, — пробормотал Алеша. — Тимка, пошли отсюда, а?

— А вот смотрите — это он. Николаша. Его вы уже щупали? Нет? Не обязательно, и так видно. Эт чего, это — мужик? Эта гора сала — мужик?

— Ну, прорвало канализацию, — вздохнул Николай.

— Прорвало, точно, — Тим сполз вниз по стойке бара. — Я вчера чуть не сгорел. Я вчера чуть ребят не сжег. У меня мать в больнице с деревянной чумой, ясно? — проскулил он, вытирая пятерней слезы и сопли.

— Держи себя в руках, не одному тебе плохо.

— Аааааа! — Тим хищно прищурился. — И тебе? Жлобяра, твои родные уже несколько лет в подземке, ты мне будешь мозги…ть, что тебе — плохо, ты!!!

— Какой отсюда вывод? — усмехнулся Николай. — Значит, что-то во мне есть. А ты со своим героизмом — в заднице.

— Только не в твоей. Ты не настолько сексуален, дружище. Оксана, Николаша — сексуален?

— Ты заткнешься сегодня?

— Я не с тобой разговариваю. Оксана, ваше мнение? Да что вы улыбаетесь все время, как дурочка. Мне плохо, а вы улыбаетесь! Сексуален он или нет?

— Вы — эффектнее.

— От. Это — женщина. А то — не женщина. То — землеройка. Такая же прожорливая. Пусть живет под землей. С кротом вот этим. Пусть. Она — землеройка. Прожорливая такая же. Ей всегда не хватало. Всего.

— Чего ей не хватало?

— Ну, денег, например.

— Всего лишь?

— Чего вы улыбаетесь? В остальном все нормально! Не верите? Я же пожарник! У меня шланг знаете какой? Не знаете? Щас я покажу.

— Тим, придурок, епрст, пошли домой, друг, сейчас пошли! — Алексей потянул приятеля за локоть.

— Убери руки! Я сказал, убери. Вот! — Тим взгромоздился на стойку бара, — Я щас покажу, щас, только у меня координация нарушена… и зачем я наверх залез, на этот стол, я же высоты боюсь, только вы никому не говорите, а то неудобно… да кто, черт, придумал эти застежки…

— Оксана, пойдемте отсюда.

— Неет! Чего, испугался? У тебя такого шланга нет? У тебя там бумажник вместо шланга, даааа?

— Оксана, милая, пойдемте, ради бога.

— Не пойду, мне интересно.

— Что вам интересно? Пьяного голого мужика никогда не видели?

— Хочу посмотреть, чем это все закончится.

— Ну, знаете!

— Тим, дружище, слезь со стойки, — не выдержал бармен. — А то мне придется охрану вызвать. Слезь по-хорошему, я тебя прошу, Тим, малыш, пожалуйста, слезь и оденься.

— Правильно, Тим. Вы еще не забыли, что я обещала проводить вас домой?

— Рад за вас, Оксана, — процедил Николай, и, отходя от стойки, бросил через плечо:

— Вы сделали замечательный выбор.

— Ну, и чего ты добился? — вздохнул Алексей. — Устроил скандал, поссорил девчонку с серьезным человеком. Она из-за тебя теперь вниз не попадет.

— Мне не нужно вниз, я тут работаю.

— Она работает тут. Спасателем. Вы правда спасатель?

— А вы — правда пожарник?

— Вообще-то я каскадер. Пожарником стал… ну, потом. Там леса горели, — он неопределенно махнул рукой. — А я из больницы вышел, и работы не было.

— А я — циркачка. Тоже в прошлом.

— Почему в прошлом?

— Сейчас все в прошлом. И везде цирк.

— Ты по канату ходила?

— Нет. По воздуху летала.

— Здорово.

— Здорово.

— Проводи меня домой. Я боюсь высоты. А с тобой мне не страшно.

— А со мной? — улыбнулся Алексей.

— А ты оставайся здесь. Хватит тебе уже… контейнеры ворочать. Поберечь надо. Кормильца.

— Тим, аккуратнее. Я спасатель, но я же не грузчик.

— Как тебя в спасатели взяли, такую хрупкую.

— Сейчас всех берут. На верхних стройках очень много несчастных случаев.

— Что они там делают?

— Прокладывают новые трассы, главным образом. Неизвестно, как высоко поднимется дым.

— Не поднимется. Огонь скоро остановится.

— Откуда ты знаешь?

— Оттуда. Я про него все знаю.

— Осторожнее, Тим!

— Не бойся, я упаду раньше чем… дошатаюсь до края. О чем мы говорили?

— Ты все знаешь про огонь.

— Да. Ему больно, когда его бьют.

— Даже так?

— Так получилось. Это мы виноваты. Что все восстало против нас — земля, огонь, вода… у меня сестра на шельфе живет.

— Трансплант?

— Нет. Она работает там. Но не трансплант.

— В море сейчас опаснее, чем здесь.

— Да. Опаснее. Дельфины и касатки нападают на трансплантов. Выводят из строя шлюзы городов. А людей свободных нет.

— Тим!!!

— Ты чего? Я не падаю. Это мы уже пришли.

…рыжее «Я» извивалось под ударами ядовитых плетей, я изнемогал, мне было больно, мне было очень больно, мне было страшно, огромные жуки шеренгой наползали на мое искалеченное тело, уродливое воинство, тяжеловесные демоны смерти, рычали, шипели, выдирали по куску моей плоти… за что, зачем ты это делаешь? я же не враг, ты ничего, ничего не понял…

Ты не герой, ты — самоубийца, ты не ведаешь, что творишь, ты ненавидишь тех, кого любишь, я не враг тебе, я не враг твоему миру, вы сами себе враги, зачем вы это делаете, зачем, зачем, зачем?..

Жаарко!!! Епрст. В душ, ползком, как-нибудь, там вода, она холодная…

…черт! тут не вода, тут кислота какая-то льется, до чего же больно, о господи! Сплю все еще, что ли? Нет, уже не сплю… сейчас, сейчас. Не надо было так надираться, сам виноват…

Тим взял градусник — тот лопнул в руках. Во, до чего. Как в воду глядел вчера… в воду?!

Мысль о воде скрутила внутренности в клубок. Так, дышим глубже… вот так…

Отвратительное жжение отступало, Тим потихоньку приходил в себя.

Звонок.

— Тим?

— Юрка?

— Ты мог бы подняться ко мне? Если не боишься заразиться.

— Я приду. Совсем плохо?

— Совсем. Ключ не потерял?

— Сейчас посмотрю… сейчас… вот, есть ключ. Ты вызвал машину из госпиталя?

— Я не хочу туда… пока не случится. Мне… очень нужно поговорить.

— Иду.

В комнате на столе лежала записка:

«Слов нет! Это… это…!!!???!!!

Мой огненный принц, я — ваша по первому требованию!!!»

«Надо же, — подумал Тим. — Чего ж я такое с тобой давеча творил?»

Предпоследний, пятьдесят девятый этаж старенького шестидесятиэтажного дома. «Как он там? Юрка, Юрка… У меня ж кроме тебя друзей-то не осталось. Иных уж нет, а те далече…»

— Неплохо выглядишь, — обнадеживающе соврал Тим.

— Да уж… ты, кстати, тоже не слишком хорош. Температуры нет?

— Градусника нет.

— Тим, это Апокалипсис.

— Да. Только с точностью до-наоборот. «Земля, забери своих живых, море, забери своих живых…»

— Четыре… всадника, Тим. Черный — земля… землетрясения. Рыжий — огонь. Белый — вода, наверно. И бледный — деревянная… чума, смерть. «Иди и смотри».

— Между прочим, все одеревеневшие пребывают в клинике в добром здравии.

— Если кому считать… добрым здравием.

— Но это не смерть. Ни одного умершего пока нет.

— Всего три дня… с начала эпидемии.

— Надежда умирает последней.

— Я слышал… про твою маму.

Тим промолчал.

— И про жену тоже.

— Подумаешь.

— Тим, прости ее. Тебе… станет легче.

— Я это уже второй раз слышу за текущие сутки. Черт, да мне уже легче! Никто денег не требует.

— Не поминай его… пожалуйста. Ну, этого… которого ты только что помянул. Не надо… при умирающем.

— Юрка, прекрати Христа ради. Обойдется, вот увидишь.

— Тим… а ведь я все-таки… проскочил тогда… через огненный сектор.

— Чего?

— Я вменяем… не смотри на меня так. Ребята повернули… когда давить начало, а я… Думал, помру. Выжил. И проскочил туда.

— И что там?

— Рай.

— То есть?

— Зеленые… нетронутые леса. Птицы. Озеро. Я низко висел… даже зверей видел. Только людей… нет. Ни людей, ни домов… ни полей засеянных… Эдем.

— Ты не садился?

— Хотел сесть. Меня не пустили.

— Кто? Отец?

— Да нет… что ты. Связь оборвалась сра…зу, как исчезло давление. Просто не смог сесть. Такое чувство, что кор…пус в тину уходит, чем глубже — тем гуще тина, пока совсем не… встал. А вверх — как поплавок вы…скочил. Мог лететь дальше. Вернулся.

— Почему?

— Страшно стало… нет, не то слово. Не страшно. Стыдно — так… точнее.

— Стыдно?

— Да. Знаешь, Тим, Апокалипсис сли…шком мягко написан. Пощадил Иоанн наше человеческое самолюбие. Мы — не грешники и пра…ведники. Мы — глисты в ее теле. Она… лечится, Тим.

— Обратно-то как летел?

— Идеально. Никакого да…вления, как будто что-то сзади под…талкивало.

— Тебе тяжело говорить.

— Снача…ла ничего. Те…перь устал.

— Тебе плохо?

— Мне… лучше.

— Юрка, не смей, не умирай!!!

Юра открыл глаза, вдохнул:

— Это — не смерть. Ты… сам сказал. Мне действи…тельно хорошо.

Тим прикоснулся к жесткому деревянному плечу пилота.

— Тим! Горя…чо, — вздрогнул Юра.

— Извини. Юрка, держись!

— Вызови машину… когда…

— Нет, Юрка, нет, а я как же… да что же вы все!

Человек — нет, мумия человека — молчала. Тим плакал. Слезы шипели и испарялись на щеках, оставляя белые полоски соли, которые очень быстро становились бурыми…

Команда приехала через двадцать минут.

— Я поеду с вами, в клинику, — заявил Тим.

— Нельзя, заразитесь.

— Я был в контакте с ним, а до этого — с матерью, она тоже болеет. Я надену комбез, как у вас, и намордник. Пожалуйста.

— Неважно выглядите. У вас температуры нет?

— У меня градусника нет.

— Ладно, поехали.

Звонок.

— Тим? Наконец-то я тебя нашла!

— Светик? Как ты?

— Опять на берегу.

— Вы едете или нет? — поинтересовался санитар.

— Сейчас, пожалуйста, одну минуточку! — пробормотал Тим, прикрывая трубку ладонью. — Пожалуйста, сестренка звонит, она — с шельфа, я, может быть, слышу ее последний раз!

— Давайте быстро.

— Светик, родная, как ты?

— Уже нормально. Юрке привет!

— Передам… где вы размещаетесь там?

— Где придется. В моем номере пять человек живут, и еще подселять будут! Ничего, зато вода остановилась!

— Слава богу… Можешь не кричать, тебя хорошо слышно.

— Ага. Одна из лучших линий в Европе. Все рухнет, а она останется. Тим, как мама?

— Нормально. Диагноз не подтвердился.

— Отец?

— Заработал еще звездочек, и я — тоже.

— Все геройствуешь?

— А то!

— Мальчишка. Тим, а у нас, похоже, война кончилась.

— Да ну?

— То есть, пока. Они больше не нападают, они ведут себя как раньше, как было до городов на шельфе. Вылавливают утопающих, провожают суда. Очень своевременно, спутниковой навигации-то нет, все по старинке.

— Чего это они?

— Да кто ж их знает… может, мы когда-нибудь поймем друг друга. Транспланты уже, кажется, начинают их понимать… Тим!

— Да?

— Самое главное: мне разрешили трансплантацию.

— Ух, ты! А медкомиссия?

— Они разработали новый курс адаптации, более долгий, зато — щадящий. Трансплантов не хватает, население разрослось, а кормить некому, — Светланка засмеялась. — И возрастной ценз, кстати, подняли до тридцати пяти лет. Может, ты?

— Что? Да ну, — При мысли о воде Тиму стало нехорошо. — А кто ж тут гасить все будет?

— Маньяк ты, Тимка.

— Ну… так получилось. Я рад за тебя, сестренка. Все будет хорошо, обязательно!

— Я знаю. Вот только вас не хватает.

— Увидимся еще, Светка!

— У меня связь кончается, Тимка, всем привет! Папе, маме, Юрке…

— Обязательно. Будь счастлива!..

Отбой.

— Идем? — спросил санитар.

— Идем. Спасибо.

«Юрка, Юрка, ты слышишь? Вода совсем не белая, она синяя, вода, она сине-зеленая, слышишь, Юрка? Все будет хорошо…»

Клиника находилась в процессе эвакуации с двадцатого этажа на тридцать восьмой. Новых пациентов распределяли медленно, на эстакаде, на подъезде к больничным воротам, скопилось не меньше сотни машин.

— Дохтур, дурацкий вопрос, только не бейте: покурить у вас тут можно?

Санитар глянул на Тима ледяными глазами безликого (из-за повязки) идола.

— Здесь — нет. Пробирайтесь к краю эстакады. Полчаса уж точно простоим.

…Сердце привычно ухнуло куда-то. Тим отступил от края и уселся на прохладный асфальт. Слева от него, облокотившись на поручни, разговаривала пара ребят в медицинских комбинезонах.

— …Представь себе, с первого дня пролежал, а соседи только что нашли. И никакой тебе поддержки, ни капельницы, ничего. Живой!

— Ага. Я уже слышал сегодня про этот случай.

— А у меня этот случай в машине лежит. И он такой не единственный. Сегодня объявили рейд по нижним этажам, скольких еще притащут…

— Не говорят у вас ничего, умершие есть?

— Пока нет. Вот только — дальше-то как? Если полгорода впадет в кому, а остальные полгорода эвакуируются, то кто останется следить за этими?

— Мы, кто же еще.

— А может, я тоже эвакуироваться хочу.

— Хрен тебе. Подземка объявила нас карантинной зоной. Сегодня с двенадцати ни одной машины вниз не попало.

— А городские власти?

— Ты с луны свалился? Они давно уже там. Здесь только военные власти остались. Так что, того и гляди, начнется.

— Чего у нас еще может начаться, все уже началось…

Тим представил себе, как холеный Николай в своей роскошной тачке, похожей на раковину ископаемого моллюска, торчит на кордоне нижнего города, перед фильтрующим шлюзом, брызгает ядовитой слюной, кроет бюрократов подземки последними словами, потрясает кулаками и бумажником. Тиму стало смешно, противно, и грустно. «Ты сама этого хотела», — подумал он и презрительно добавил: «Землеройка!»

— Тим! Эй! Тим! Я здесь, третья машина от тебя!

— Принцесса?

— Ты что здесь делаешь, Тим?

— А ты?

— Я первая спросила!

— Не ори на меня!

— Я не ору, ни черта не слышно же!

— Ты как сюда попала?

— А ты?

— Друг у меня заболел, сопровождаю.

— Ясно. А я… а я — тоже. Мне было очень хорошо с тобой, Тим!

— И мне, принцесса. А почему в прошедшем времени?

— И тебе? А ты что-нибудь помнишь?

— Ничего, — честно признался Тим. — Но у меня очень богатое воображение!

— Я заметила, — улыбнулась Оксана.

— Я хочу тебя видеть. Сегодня. У меня завтра смена.

— А сейчас не видишь?

— Я вечером хочу тебя видеть!

— Не получится, Тим. Как-нибудь потом. Все образуется, принц.

— Что значит — не получится?

— Тим, ты поймешь. Я сдаюсь в карантин. Сегодня по моей вине чуть не погиб человек. У меня одеревенели руки, согнуть не смогла.

— Принцесса… боже. Да что же вы все делаете, мать вашу!

— Я думаю, это пройдет. Не переживай. Я люблю тебя, принц.

— Все будет хорошо, — машинально пробормотал Тим.

— Надежда умирает последней, правда ведь?

— Правда. — Тим почувствовал, как внутри еще что-то оборвалось. Еще одна тоненькая ниточка, на которой висела радость…

— Тим!

— Да?

— Ты чего такой красный, у тебя температуры нет?

— Блин, достали! Да есть у меня температура, есть. У всякого теплокровного есть какая-нибудь температура!

— Сходи к врачу обязательно, слышишь? Поправлюсь — проверю. Смотри у меня, если не сходишь!

— Обязательно схожу, принцесса. Только поправляйся.

Колонна зашуршала и медленно подалась вперед.

— Будь счастлив, принц!

Чертыхаясь, Тим проталкивался между гудящими экипажами и ругачими водителями. Рядом прорывался парень, который рассказывал у парапета про чумного, пролежавшего три дня без капельницы. На пару застряли между двумя машинами. Санитар, матерясь, пытался открыть дверцу своей. Наконец, удалось.

— Полезай сюда, — предложил парень. — Все едино, все там будем.

Тим забрался в салон. Трехдневный стоик, похожий на мумию фараона, лежал на носилках. От него веяло покоем, но не покойником… Тим зачарованно смотрел на удивительное мертвое живое тело.

— Вы мне не нравитесь, — сообщил санитар.

— Я никому не нравлюсь, за исключением красивых женщин, и им тоже не всегда. Только, пожалуйста, про температуру не надо спрашивать.

— Дело ваше, — парень пожал плечами.

— Вы лучше на него взгляните. Я буду не я, но ведь он дышит?

— У вас кто-то из близких болен?

— А что?

— Не надо иллюзий. Не может он дышать. Пульс есть, я сам проверял. Но это — все, что отличает его от трупа.

— Думаете, я офигел от горя? Или дело в моей температуре? А сами присмотреться не хотите?

Но парень уже глядел, как зачарованный — туда же, куда и Тим. Мумия… нет, не дышала, но явно что-то делала, причем не в ритм хода машины. Движения становились все быстрей, резче… и тут деревянная оболочка лопнула. Человек, освободившийся от коросты, сел на носилках и оглядел пространство мутным взглядом. Прислушался к чему-то внутри себя. Глаза его стали совершенно растерянными — такие Тим видел у Светкиных друзей-трансплантов, когда те очухивались после операции. Человек потянулся — и за спиной у него развернулись кожистые, кривые, как у нетопыря, крылья.

— Екарный бабай… — прошептал санитар.

— Дверцу… откройте, — попросил человек непослушными губами.

Пальцами — тоже непослушными — Тим кое-как открыл дверцу.

…Чудно смотреть, когда птицы поднимают на крыло своих подростков. И совсем жалкое зрелище, когда подросток поднимается на крыло сам, без чужой помощи. Человек заваливался, его крутило через голову. Приземляясь на капот, автоматически твердил одно и то же, видимо, самое любимое, ругательство. И опять, повинуясь какому-то неведомому инстинкту, пытался взлететь.

А поблизости еще несколько машин выпустили наружу таких же крылатых людей…

— Принцесса! — истошно заорал пробудившийся от оцепенения Тим, — Принцесса, ты слышишь?

Ни черта она, конечно же, не слышала. Но наверняка видела…

— Все будет хорошо, принцесса! Я тебя тоже очень люблю!

«Мама, Юрка, нет никаких всадников! Есть земля, вода, воздух — и…»

…Огонь не жег — он ласкал, мягко прикасаясь к телу. Тим уходил все дальше и дальше в пылающий сектор, глаза его, наверно, были безумно-растерянные, а на плечах, ладонях, волосах плясали игривые язычки пламени.