День Шестой

Михаил Борисов

День Шестой

Михаил Анатольевич Борисов родился в 1965 году. Параглайдингом занимается с 1999 года.

Первый рассказ опубликован в 2002 году в киевском журнале "Небо для всех".

В нашем журнале публикуется впервые.

День первый

- Ого, Белый здесь! Значит, бодаться будем. - он хлопнул меня по плечу и пододвинул свой стул поближе к барной стойке, усаживаясь рядом невысокий, крепкий, курчавый колобок в потертой на плечах куртке-непродувайке, джинсах и альпинистских ботинках.

- Нет, Фарид. С тобой - не будем. Ты же башкой вперед летаешь.- мне приятно было видеть его, жизнерадостного, с восточной хитрецой в глазах. - а башка у тебя...

- Дубовая? - он засмеялся, собрав вокруг глаз морщинки. На его физиономии светилось выражение искреннего удовольствия, кажется, он действительно был рад меня видеть.

- Крепкая. Ты бы ее прятал куда-нибудь, что ли.

- А зачем? Мне так видно больше. - он подвинул ко мне кружку пива и принялся отхлебывать из своей, внимательно меня разглядывая.

Разглядывать особенно было нечего. Уложив в одни сутки полторы тысячи верст, выехав из зимы - и приехав в зиму сквозь лето, я, вместо того чтобы завалиться спать с дороги, пришел в этот погребок, где подавали скверный кофе (коньяк, впрочем, был неплох). В своей видавшей виды джинсе, с красными глазами и суточной щетиной я наверняка выглядел не лучшим образом - не то что этот живчик, ухмылявшийся рядом, выставив вперед лобастую голову, точно и впрямь собирался бодаться.

Привычка Фарида усаживаться так осталась с дельтаплана; эти птеродактили летают, лежа на пузе. Пересев на параплан*, Фарид так и не смог заставить себя откинуться в подвеске, как в кресле - летал, опираясь на грудную перемычку и выставив голову вперед. Обычно так летают начинающие; он иногда шутки ради этим пользовался - высмотрев поток, в котором уже кружили свой вальс парапланы, направлялся туда, оглашая весь белый свет воплями: "Я - "чайник"! Я - "чайник"!" Легковерные уступали дорогу, он выкручивал свое и улетал куда хотел. С каждым годом проделывать такие штуки становилось все труднее: страна должна знать своих героев - и она их потихоньку узнавала; Фарид практически всегда входил в десятку лучших.

- Давно здесь? - кажется, он увидел все, что хотел, и теперь приступил к расспросам.

Я взглянул на часы:

- Уже час... даже полтора.

- Поселился где-нибудь? А то давай к нам, тебя как-нибудь вытерпим.

Вообще-то найти крышу над головой в разгар лыжного сезона было проблемой. Но меня еще помнили в здешней гостинице, жилье нашлось быстро.

- Спасибо, я устроился. А вы когда приехали? - пора было разведать обстановку, не зря же я сюда пришел - здесь узнавались все новости, в погребке было своего рода местное информационное агентство.

Правда, сегодня я не видел знакомых, кроме Фарида - то ли никто еще не пришел, то ли я отстал от жизни за полтора года. Обычно вся летающая братия собиралась здесь ближе к ночи, но пока никого в комбинезоне характерного покроя не было видно. У выхода обосновалась компания горластых лыжников, да кое-где по зальчику сидели парочки отдыхающих. Почему-то было холодно, посетители сидели не раздеваясь.

- В четверг. Прибыли, разложились - погода звенит, скалы горячие, красота! Только успели по паре полетов сделать, начал народ собираться. Тут же тучи подошли, питерские приехали - дождь пошел, москвичи снегу привезли, теперь вот ты объявился - значит, пиши пропало, можно собираться...

- Астраханцы здесь? - я знал, что разговоры о погоде могут длиться неопределенно долго, меня интересовало совсем другое.

- Здесь, здесь. И Омск, и Пермь, и еще какие-то ребята незнакомые, может - лыжники, может - наши, кто их разберет. Молодых много, не дай бог заявятся - вообще очков не наберешь. - заговорив о наболевшем, он беспокойно заерзал.

Я понимал, о чем идет речь. Молодежь, приехавшая сюда летать, условно делилась на две части.

Одна - веселые дерзкие пацаны, которые уже летали, да так, словно под крылом родились, и кое-кто из стариков чесал затылки, глядя на их результаты в таблице соревнований.

Другая часть - начинающие, "чайники", многие из них вообще никогда не летали в горах. Некоторые ухитрялись стартовать, не имея инструкторского благословения. Они ехали сюда набраться опыта - и вместе со всеми подавали заявки на участие в соревнованиях, не подозревая, каких размеров свинью подкладывают остальным. Хорошо еще, если обходилось без дров: потоки и посадки в горах - весьма жесткая штука. Обычно бедолаги садились там же, где взлетали, и этим нещадно "резали" очки лидерам, ушедшим на маршрут. Ближе к концу соревнований и у "чайников" что-то начинало получаться, но время было упущено. Впрочем, они не во всем были виноваты. Просто таковы правила подсчета очков в параглайдинге*, бесконечная тема для пилотских откровений, от которых покраснели бы знатоки уголовного фольклора.

Чтобы почувствовать всю прелесть ситуации, попытайтесь представить себе, что, допустим, Шумахеру за победу вместо десяти очков достается только два, потому что, видите ли, шедший восемнадцатым Педро де ла Роса ухитрился припарковаться в отбойник еще на втором круге, и так далее, и так далее. А нам считают очки именно так. Начинающих подобная система изумляет до крайности, опытные не то чтобы привыкли - просто махнули рукой. Если бы очки распределялись простым пилотским голосованием, результаты были бы совсем иными.

- А наших много?

Нашими мы называли тех, с кем приходилось крыло в крыло летать не один год, мы хорошо знали, кто чего стоит, и соперничали - иногда в открытую, чаще - сдержанно; хорошим пилотам прощалось многое. Место жительства, возраст или толщина кошелька не имели значения - в подвеске все равны, небо нас рассудит. На соревнованиях мы ревниво поглядывали друг на друга, что не мешало нам ходить в гости, занимать деньги, угощать или принимать угощение.

Правда, я надолго выпал из этой обоймы.

Фарид начал загибать пальцы:

- Кольцов здесь, Малышев здесь, на лыжах катается, чудной. Петровский обещался приехать, Илюха Чижик вообще здесь прописался, уже две недели летает - в отпуске, что ли... Света приехала Кондрашова, Емельяненко, Сарычев...

- Себя не считаешь?

Он расплылся в широкой улыбке:

- Себя - первым считаю. Значит, Исупов - здесь, Белов, как я вижу, тоже здесь (теперь он и меня сосчитал). Народ весь крепкий, будет горячо.

- Горячо не будет - смотри, снегу сколько...

Снег валил вторые сутки, меня он накрыл в дороге. Я выехал из заснеженной Москвы, в средней полосе проезжал поля, на которых уже пробивалась молодая трава, а в Ставрополе вдруг началась такая метель, что я еле сюда пробился. С гор пошли лавины, соревнования могли и не состояться.

Фарид погасил улыбку, отвел глаза в сторону:

- Да, и Никита Коваль здесь... Вчера приехал. С девочкой своей. Как ее там - Таня?

Внутри неприятно шевельнулось, словно холодным острым коготком прошлись по сердцу - пока легонько, предупреждая...

- Татьяна. Ее зовут Татьяна.

Я допил оставшееся пиво и поднялся. Фарид косился на меня с осторожным вниманием, мне даже было неловко.

Пойду-ка я посплю с дороги. Регистрация завтра?

- Завтра. - он был рад сменить тему. - в двенадцать возле подъемника.

- Ну, там и увидимся. Своим привет.

Мы пожали друг другу руки, и я поднялся по ступеням наверх...

...Именно так - Татьяна, не Таня, не Танечка - она на этом настаивала. А если она на чем-нибудь настаивала...

Банальная история случайного знакомства. Тогда нашелся спонсор, готовый разместить логотип на моем крыле на время проведения соревнований. Я приехал в рекламное агентство, представлявшее интересы спонсора, чтобы уточнить детали. Логотип должен был быть большим и многоцветным; хоть подобные вещи и изготавливались из легких материалов, лучше было бы разместить всю эту липучку по центру крыла, не перетяжеляя консоль*.

К моему удивлению, рекламное агентство возражало. Точнее, не все агентство, а только девушка, сидевшая за столом напротив и увлеченно рассказывавшая об общей проекции, композиции, цветовосприятии и прочих дизайнерских чудесах.

Я показывал фотографии крыла, пытался объяснить, как это выглядит и как это летает. Она азартно спорила. Слишком азартно.

Вообще все в ней казалось чересчур картинным. Слишком светлые, словно крашеные, волосы до плеч, нарочито уверенный взгляд широко открытых серых глаз, изобилие слов и плавных жестов. Она словно играла некую мизансцену, в которой мне была отведена роль зрителя. Время от времени я выбивался из роли, задавая каверзный вопрос, - и совершенно неожиданно сквозь черты уверенной в себе современной женщины, наполовину актрисы, вдруг проступала худенькая девочка, пытающаяся доказать всем - и себе в первую очередь, - что она способна справиться со всем на свете сама. Она действительно справлялась; замешательство длилось мгновение - и она обретала почву под ногами.

Что до меня - спонсорские деньги были бы весьма кстати, про себя я уже решил: на консоли так на консоли, черт с ним, слетаю и так. Возражал из чистого упрямства. С одной стороны, предмет спора я знал лучше, с другой пытался решить, нравится мне эта девушка или она меня раздражает.

Выход из этого положения существовал только один. Улучив момент, я предложил:

- Знаете, Таня...

- Татьяна, пожалуйста. - Она была непреклонна.

- Извините. Может быть, у вас найдется время, чтобы познакомиться с предметом поближе?

К моему удивлению, она легко согласилась и даже предоставила мне выбор времени и места. На флирт это было не похоже - и к лучшему, работа так работа. Приближались выходные; все складывалось как нельзя лучше - я все равно собирался ехать в поле. Я почти ничем не рисковал - страшно занятые рекламные агенты в выходные обычно не могли выкроить времени, я уезжал на соревнования, неделей позже привозил фотографии крыла с логотипом - и все оставались довольны.

Назначив время и место, я вышел из офиса, почти сразу забыв о разговоре...

...Я и не надеялся, что она придет, просто прибыл в назначенное место за четверть часа до назначенного срока, огляделся, запер машину и отправился за сигаретами на другую сторону улицы. Погода была подходящая расплачиваясь в ларьке, я с удовольствием поглядывал вокруг. Редкие клочки облаков плыли по волнам шестого океана, ватага воробьев затеяла перебранку возле лужи, в которой отражалось небо. С оттаявшего газона пахло землей, вообще в воздухе носилось что-то вольное, что заставляло расстегнуть куртку, хотя доверять обманчивому весеннему теплу нельзя.

Распихав пачки по карманам (стараюсь покупать табак впрок, он вечно заканчивается в неподходящий момент), я взглянул на часы, еще раз осмотрелся - ее на улице я не увидел, наверняка она в лучшем случае опаздывала, а скорее всего, и не собиралась никуда ехать - и решил, что сегодня не буду больше никому звонить, уеду один и просто полетаю в одиночку. Иногда полезно погонять пилотаж на малой высоте, не показывая никому то, от чего обычно предостерегаешь других. Шлепая по лужам к машине, я уже прикидывал план полета, и думать забыв, зачем сюда приехал.

Она стояла на остановке и оглядывалась по сторонам. Я просто не узнал ее, ожидая увидеть столичную барышню, одетую как на пикник. Сегодня она выглядела совсем иначе - волосы собраны в пучок, серые глаза уверенно смотрят в мир. Короткая куртка, джинсы, высокие кроссовки. Солнцезащитные очки на шнурке, минимум косметики, никаких сумочек, барсеточек или пакетиков.

План полета медленно растворился в воздухе. Теперь придется везти ее с собой, по дороге отвечая на глупые вопросы вроде: "Неужели вы не боитесь высоты?"

Да боюсь я высоты, боюсь. Мне неуютно становится, когда смотрю вниз с балкона шестого этажа, а к краю крыши меня может подвести только расстрельная команда. Только этому все равно никто не верит, считают обычным пижонством. Людям трудно понять, что просто высота и высота полета - две большие разницы, как говорят в Одессе. Поначалу, когда только обживаешься в подвеске, от каждого набранного метра захватывает дух. Позже, когда начинаешь доверять аппарату, осознаешь, что высоты много не бывает никогда. Вот когда ее не хватает, начинаешь с замирающим сердцем прикидывать: а успею ли я дотянуть во-о-он до той площадочки, или сегодня придется садиться в ежевичник? Ну да что рассказывать...

Я подошел к ней и поздоровался. Она быстро повернулась на мой голос:

- Добрый день. - кажется, она немного смущалась. - я не опоздала?

Было без двух минут десять.

- Вы королевски вежливы. Просто я всегда приезжаю раньше. Ну что, седлаем коня - и в путь? - я сделал приглашающий жест и отправился к машине.

- А какой из этих коней наш? - она шла рядом, разглядывая автомобили возле тротуара. Сегодня она вела себя совсем по-другому.

- Какой вам больше нравится сегодня? - я тянул время, мне стало интересно, угадает она или нет.

Возле самой остановки стояла "девятка", за ней - "мерседес" с почти черными стеклами, мой чумазый "лэнд крузер", джип "чероки" и что-то еще. Она медленно пошла вдоль автомобилей, поглядывая то на них, то на меня. Я остановился и наблюдал. "Девятку", обвешанную спойлерами, она прошла сразу, возле "мерседеса" оглянулась на меня, покачала головой, миновала "тойоту", ненадолго задумалась и показала на джип.

- Этот? Я угадала? - она торжествующе улыбалась.

- Почти. - Я обошел свою "тойоту" с пассажирской стороны и открыл перед ней дверь.

- Этот? - она заново оглядела автомобиль, словно примеряя его на меня, отступила на шаг, наклонила голову и сказала: - Лизавета...

- Что? - я не понял. - Кто?

- Ну... - она смутилась. - улыбка у нее такая... Лизавета.

Вообще-то я искренне считаю "тойоту лэнд крузер" крепким мужским автомобилем, вне зависимости от возраста. Мой угловатый аппарат, восемьдесят восьмого года выпуска, возможно, и выглядит предком лоснящегося сытого "чероки", но тогда уж - дедушкой, никак не бабушкой. Да и где она там разглядела улыбку?

(Впоследствии меня не раз ставила в тупик привычка Татьяны раздавать имена неодушевленным предметам. Она внимательно разглядывала вещь, думала секунду - и выдавала имя или прозвище, порой весьма неожиданное. Вещи, казалось, охотно принимали крещение и подчинялись ей. Стиральная машина была у нее Марусей, любимая шариковая ручка - Долгоносиком.)

- Ну и ладно, - сказал я, - Лизавета так Лизавета. Поехали.

Татьяна забралась внутрь; я захлопнул за ней дверь, обошел машину, уселся на водительское место и пристегнулся. Вновь окрещенная Лизавета весело фыркнула, подмигнула левым глазом и покатила, увозя нас прочь из города. Я на ощупь достал кассету, ткнул в магнитофон и покосился на пустую пряжку ремня пассажирского сиденья. Я вовсе не педант; вообще-то я начинал ездить на мотоцикле, где никаких ремней и в помине нет, но привычка пристегивать в подвеске параплана все, что должно быть пристегнуто, перекочевала на все остальное. Татьяна почувствовала взгляд, нащупала ремень и пристегнулась, не говоря ни слова. Я улыбнулся и прибавил газу. Теперь она сидела, положив руки на колени, и изучала обстановку, словно кошка в незнакомом доме - осторожно оглядываясь, принюхиваясь и прислушиваясь.

В выходной день на дорогах было просторно - до дачного сезона было еще далеко, и уже через четверть часа город выпустил нас из своих объятий. Машина шуршала колесами по асфальту, намекая, что пора бы переобуть резину на летнюю.

Моя пассажирка молчала, не мешая мне думать о своем. Вообще, вела себя деликатно, приняв мои порядки на этой территории. Это мне нравилось; машина - второй дом, нынче редко попадается попутчик, который не лезет в Тулу со своим самоваром.

С магистрали мы свернули в поле, колеса зашлепали по разбитой бетонке. Я открыл окно настежь. Земля едва-едва освободилась из-под снега, в лужах стояла талая вода, ветер врывался в окно, внося дикие весенние запахи. В городе поле зрения ограничено зданиями, здесь же земля расстилалась до горизонта, перетекая из равнины в невысокие холмы, даже неба казалось больше, чем есть на самом деле, редкие деревья вдалеке только подчеркивали величественную картину.

На перекрестке, где бетонка пересекалась с грунтовкой, нас ждала стартовая команда. Я вышел поздороваться, Татьяна осталась в машине. Экипаж был в полном составе: бородатый коренастый Семен - "начальник лебедки", Сергей, настырный и дотошный механик, и еще незнакомый паренек - видимо, начинающий. На поле каждый день встречаешь кого-нибудь новенького. Все было готово; ждали только меня.

Мы прикинули ветерок, перебрасываясь шуточками, достали из их "Москвича" лебедку и поставили ее в стороне от дороги, приколотив полуметровыми кольями к земле. Сергей пошел по раскисшему полю, разматывая буксирный трос. Я взял рацию и вернулся в машину.

- И это все? - Татьяна с удивлением смотрела на наши приготовления.- я думала, будет много всяких... приспособлений, куча народу.

- Для полетов на равнине большего не нужно. - я завел двигатель, и мы тронулись к месту предполагаемого старта. - А в горах вообще ничего не нужно, кроме крыла... и самих гор, разумеется.

Проехав метров шестьсот по вязкому полю (хорош бы здесь был "чероки"!), я остановил машину и достал рюкзак с крылом.

- Ну что ж, - я открыл дверь Татьяне, - осмотрим объект на месте.

Она вышла из машины и двинулась за мной по полю. Под прошлогодней пожухлой травой еще чавкала вода, я выбрал пригорочек, подсушенный солнцем, - не класть же крыло в лужу. Скинул с плеч рюкзак, достал шлем, комбинезон, подвеску и мешок с парапланом.

Татьяна смотрела в поля, словно впервые выбралась из города. Ветер трепал ей волосы, она кусала травинку, задумчиво глядя куда-то серыми глазами... Было приятно просто наблюдать за ней, я даже одернул себя - у этой девушки наверняка все было в порядке в личной жизни, для случайного флирта она не подходила. Она почувствовала мой взгляд, оглянулась:

- А вы машину не заперли.

- Чужие здесь не ходят. - Я взял параплан, отошел метров на десять в сторону, развязал мешок и перевернул его.

Мое крылышко, сухое и чистое, легко выскользнуло на траву. Татьяна подошла и встала рядом, с сомнением разглядывая сверток белой поблескивающей ткани размером со спальный мешок. Крыло лежало смирно - до поры до времени.

Я вытащил из свертка свободные концы* и зашел под ветер, разматывая стропы. Встал лицом к крылу, держа стропы внатяг, примерился. Можно было, конечно, расстелить крыло, но тогда нужного мне эффекта не получилось бы... а я, оказывается, тщеславен...

Я выждал ветер, вытянул руки и подался назад, почти ложась на траву... это волшебство случилось. Из бесформенного тючка ткани, каким только что было крыло, выпростался один воздухозаборник, другой, крыло вздохнуло полной грудью, расправляясь во всю ширину, вырывая стропы из рук, я уперся - и оно наполнилось воздухом целиком, подняло с травы заднюю кромку и устремилось в небо, с шелестом поднимаемых парусов заняв место над моей головой, поводя лоснящимися белыми боками, трепеща на весеннем ветру.

Я очень люблю это зрелище, я могу наблюдать его бесконечно - словно распускается цветок, из сморщенного бутона на свет появляется огромное крыло, расправляя разноцветные лепестки, наполняясь ветром, и взмывает в небо, радуясь самой возможности полета... Тем приятнее видеть лица тех, кто наблюдает за этим впервые.

- Ой... - сказала Татьяна и отступила на несколько шагов.

Крыло действительно производило впечатление. Дивное творение рук человеческих, снежно-белое сверху и снизу, с ярко-оранжевыми косыми нервюрами*, видными только тогда, когда солнце просвечивало оболочку насквозь, оно покачивалось на ветру, расправляя складочки, появившиеся от долгого лежания в мешке, - будто потягивалось после долгого сна. Почти тридцать квадратных метров белого крыла над головой выглядят завораживающе; я втайне любовался им, но, не желая показаться сентиментальным, буднично спросил:

- Так где будем размещать логотип?

...На улице, казалось, было теплее, чем в погребке. Откуда-то с черного ночного неба крупными хлопьями падал снег; облаков не было видно, казалось, снежинки рождаются прямо в воздухе и, неторопливо планируя, ложатся на камни. Я поднял голову вверх, закрыв глаза. Сквозь ватную тишину, какая бывает только в снегопад, едва слышно пыталось пробиться журчание ручья в ущелье. Прикосновение снежинок было неожиданно ласковым, словно маленький зверек касался прохладными лапками лица. "Лечу..."- сказал я себе, раскинул руки и представил, как поднимаюсь в ночное небо навстречу снегу, выше и выше, как уплывает из-под ног камень старых гор, выгибается дугой горизонт и вот уже не снежинки, а звезды прикасаются к моим щекам, где-то далеко внизу вращается голубой шарик покинутой планеты...

Медитация была прервана шумной толпой лыжников, которая направлялась в погребок. Я посторонился, давая им дорогу, ватага смешливых ребят и девчонок протопала вниз по ступенькам, хлопнула дверь, и опять стало тихо.

Накатившая минуту назад сентиментальность смутила меня самого - может, уже и старость подкрадывается?

Я закурил и отправился отсыпаться.

День второй

Возле подъемника было людно. Знакомые и незнакомые лица, разномастные куртки и комбинезоны, чей-то орущий магнитофон - все это создавало ощущение цыганского табора, который уходит в небо. Вот объяви сейчас старт - и вся эта толпа с шумом и гиканьем действительно рванет со склона, раскрасив небеса разноцветными крыльями.

Мы с Фаридом проталкивались к столику регистрации, едва успевая отвечать на приветствия. Фарида знали, меня помнили. Среди общего шума я иногда слышал голоса: "Смотри, вон Белов". - "Где?" - "Да вон, в джинсовой куртке, с Исуповым..."

- Здорово, Саня. - Виктор Вальцов, один из организаторов соревнований, стиснул мою ладонь так, что кости хрустнули. - Давненько, давненько. А мы думали - ты совсем завязал, пропал куда-то. Сколько тебя не было? Год? Привет, Фарид...

- Чуть больше. - Я растирал онемевшую руку. - Так, перерывчик был... Потягаемся.

- Ну-ну, тягайся. - Он взял у помощников бланки и принялся сам их заполнять. - Тут такие орлы подросли, старикам совсем житья не стало. Ладыгина помнишь? Тощий такой, пацан совсем?

- Не помню. - Я и вправду не помнил.

- Он в "Контуре" летал, у Михалыча. Второе место на России, вот так. Летную книжку давай.

- Ладно, в небе посмотрим. А кто руководитель полетов? - я заплатил стартовый взнос и протянул ему летную книжку вместе с лицензией ФАИ.

- Аз есмь. - Вальцов выдал мне карту маршрута, фотопленки. - Все в одном лице.

- И слава богу, ты хорошо выглядишь, - вмешался Фарид. - А то Белый беспокоится, что РП будет определять погоду, не выходя из гостиницы после вчерашнего...

- Ну вас, - Вальцов ухмыльнулся в усы. - А сами-то... Саня, в командном пойдешь? Коваль твой уже здесь, девятый номер.

- Он не мой. Я сам за себя.

- Слушай, Саня... - Вальцов понизил голос. - А книжечка-то у тебя того... За прошлый год ни одной отметки...

- Витя, ты же понимаешь - человек не успевал записывать. - Фарид наклонился к Вальцову. - Весь год не успевал записывать. Летающие - они такие. Ну хочешь - я ему пятьсот часов нарисую, полетит как миленький, ты же нас знаешь...

- На преступление толкаете... На, Саня, лети на здоровье. Номерок твой - сорок четыре. Общая частота - один-четыре-пять-ноль... Фарид, книжку давай.

- Спасибо, Витя. - Я забрал свои летные документы. - Загляни вечерком. Я в "Долине", в семьсот двадцатом.

- Загляну, если на полдороге не перехватят. Дагестанцы звали, обещали удивить... Будь на связи, найдемся.

- Пока.

Я оставил Фарида у столика и принялся проталкиваться в сторону гостиницы, по пути выставляя на рации общую частоту.

В горы, а тем более на соревнования рации берут с собой почти все. На общей частоте всегда можно узнать погоду на маршруте, запросить подбор или просто поболтать. Пока в эфире было тихо - все были здесь, радиосвязь была не нужна.

Я столкнулся с ней нос к носу. Замер на секунду, почувствовав, как опять царапнуло сердце. Татьяна была с Никитой, они стояли около входа на подъемник. Никита разговаривал с ребятами из Красноярска, одного из его собеседников я знал хорошо, другого видел пару раз на Юце.

Я кивнул ребятам и свернул в другую сторону. Она догнала меня возле занесенной снегом баскетбольной площадки.

- Привет, Белов.

- Привет. - Мне совсем не хотелось говорить, потому что хотелось сказать очень многое.

- Я не знала, что ты здесь. - Она знакомым жестом поправила волосы.Опять летаешь?

- Почему "опять"? Просто летаю. - Я сунул руки в карманы, нащупал сигареты.

- Я тоже. - Это звучало упреком.

- Вот ты где! А там... - на тропинке появился Никита. Увидев меня, он остановился, словно налетел на препятствие.

- Летай на здоровье. Только не торопись. - Я обращался к Татьяне, демонстративно не замечая его. - Если невтерпеж - прицепись за кем-нибудь из опытных. И не взлетай, если не знаешь, где будешь садиться. Горы.

- Я справлюсь. - Она вскинула голову.

- Не сомневаюсь.

Я повернулся и пошел по тропинке прочь, обойдя Никиту, как неодушевленный предмет. Сквозь чавканье снежной каши под ногами я расслышал его слова: "Что он тебе наговорил?" Наговорил... Если б я мог говорить, вот в чем штука...

По дороге достал рацию, нажал тангенту:

- Белому ответьте.

Рация отозвалась сразу, слышно было хорошо:

- Слышу тебя. Здесь Кулешов.

Надо же, близнецы-братья тоже здесь! Ладно, сейчас я их найду...

- Кулешов - Вадик или Дима?

- Вадик.

- А где "издание второе"?

- Тарелки несет.

- Какие тарелки? - я не понял.

- Да мы в кафе, на повороте. Давай к нам.

Я немного подумал. Здесь, в поселке, возле дороги ютились всевозможные харчевни. Кормили, как правило, вкусно и недорого.

- Через пять минут. Возьмите мне там чего-нибудь.

- Чего именно?

- Я расскажу, что ему взять. - В разговор вмешался чей-то низкий голос. - Кулеш, Белый, ответьте Сычу.

- Привет, Астрахань! - Я обошел лужу. - Ты где?

На связи был Толик Сарычев, "Сыч", мужик с редким чувством юмора, большой любитель хорошей компании.

- Где-где... В Теберде! К повороту подхожу...

На минуту эфир забило хохотом. Отсмеявшись, кто-то из братьев сообщил:

- Сычу тоже место заняли. Давайте быстрее, а то все сбегутся, пообедать не успеем...

Я вышел на мостик перед поворотом. На той стороне виднелось кафе, на крыльце стоял кто-то в летном комбинезоне - меня ждали. Все-таки хорошо вернуться, просто вернуться... Жаль, не все возвращается - взять хотя бы Никиту.

А что Никита? Веселый, улыбчивый парень. Хороший пилот. Мы быстро сошлись до приятельских отношений, на соревнованиях селились вместе. Он составил мне компанию и в моем непутевом бизнесе.

Ни для кого не секрет, что пилот-профессионал живет продажей парапланов и обучением начинающих. Естественно, покупатель прислушается к рекомендации опытного, титулованного спортсмена охотнее, чем к мнению новичка; вступает в действие такое понятие - рейтинг. Волей-неволей приходится подчиняться условностям - мотаться по соревнованиям, биться за места, а хотелось бы просто летать в удовольствие... Здесь выручал Никита. Он выступал охотно, за победу боролся до конца, порой весьма жестко - пару раз мне приходилось улаживать конфликты из-за расхождения в воздухе. А в общем все было неплохо, он здорово помогал, и его упорство приходилось кстати. Вспомнить хотя бы, как он отстаивал размещение логотипа...

...А вспоминается, как назло, совсем другая история, с совсем другим логотипом.

- Так где мы будем его размещать?

Татьяна с трудом оторвала взгляд от крыла:

- Я не знаю... А как его зовут?

- Его зовут "Консул". - Я перехватил свободные концы в одну руку, другой отцепил обе клеванты* и потянул их вниз.

Крыло подогнуло заднюю кромку и, обиженно шурша, опустилось на землю, призывно выставив наверх воздухозаборники, просясь в полет.

- Знаете что, - предложил я, укладывая свободные концы на траву, - вы пока подумайте, а я его сейчас в небе покажу.

Я отошел к оставленным вещам, наскоро перекурил и взялся за комбинезон. Оглянувшись, я увидел, как она, присев, осторожно трогает стропы. Душещипательная сцена. Наверное, я просто циник... Меня коробит от мыльных опер, хотя нравится, когда люди не скрывают чувств; в момент истины они на глазах становятся иными. Приходится видеть это постоянно, когда выпускаешь людей в небо. В маленьком желчном человечке вдруг просыпается величие духа... Всякое бывает. Однажды я видел, как плачет после первого полета здоровый нахальный мужик. "Понимаешь, - говорил он мне, не стесняясь слез, у меня есть все. Жизнь удалась. Есть бизнес, есть бабки, есть женщины. Но то, что я сейчас испытал..."

Я застегнул комбинезон, надел шлем, подвесную систему и подошел к Татьяне. Она быстро поднялась, словно застеснявшись чего-то, и спрятала руки за спину. Я не спеша поднял с травы свободные концы "Консула", пристегнул их к основным карабинам подвески и принялся еще раз проверять снаряжение.

- Скажите, Александр... - начала она.

- Давайте так. - я перебил ее довольно невежливо, но здесь, в конце концов, была моя территория. - Не хотите называть Сашей - зовите по фамилии.

- Хорошо. - она послушно кивнула. - Скажите, вам не жалко на нем летать?

Она задала хороший, неожиданный вопрос; я поднял на нее взгляд от карабинов. В глазах читалось любопытство - и участие.

- Видите ли, - я взял в руки клеванты и первые ряды свободных концов, перебросив остальные через локти, - это крыло появилось на свет благодаря таланту настоящих профессионалов из небезызвестной компании "Фора" именно для того, чтобы на нем летать, и оно летает великолепно. Крыло действительно редкое. - я умолчал о том, в каких количествах оно выпускается и кто может им обладать. - и вы правы: по-честному - мне жалко на нем летать, хотя я очень его люблю. Но не могу же я всю жизнь держать его на полке, оно без неба зачахнет, понимаете?

она не совсем поняла, но кивнула.

- Обычно я летаю на чем-нибудь попроще, у той же "Форы" есть "Легионер" либо "Центурион"... А его я беру на соревнования или под настроение. - я улыбнулся. - сегодня взял для того, чтобы показать вам.

Одолев тронную речь, я перевел дух.

- Я понимаю. - она перевела взгляд с меня на крыло и обратно. - А вы, оказывается, хорошо говорите. И сейчас совсем не такой, как в агентстве.

- Так ведь речь идет о крыльях. - я пожал плечами. - ничего удивительного. Это вы Никиту не слышали. Кстати, и вы сегодня не такая...

Пока мы болтали, Сергей, тащивший трос, одолел дорогу на старт. Татьяна отошла в сторону, наблюдая за нами. Сергей, отдуваясь, привычно прицепил колечко на конце троса к моей отцепке и принялся еще раз осматривать и ощупывать все мои замочки, защелки и карабины.

- Устал? - я слышал, как он дышит. Попробуйте-ка пройти полкилометра по еще не высохшему полю, разматывая трос с буксировочной лебедки. - В следующий раз я пойду.

- Ладно. - он махнул рукой и присел завязать шнурок. - В следующий раз ты меня без очереди на старт выпустишь.

- Договорились.

Он отошел на несколько шагов, еще раз скользнул взглядом по моему снаряжению и поднес к губам рацию:

- На старте Белов на своем чумовом "Консуле".

Он повернулся ко мне:

- Готов?

Я развел в стороны руки, выставил одну ногу вперед.

- Готов.

- Пилот готов.

Ветер донес к нам перестук моторчика, по рации отозвался Семен:

- Поехали.

Много лет назад я сбился со счета, сколько раз отрывался от земли. И каждый, буквально каждый раз чувствую себя так, словно это случается впервые. Где взять слова, чтобы рассказать, как это происходит?

Когда-то я прочитал (не знаю, верно ли я понял эти цифры), что с каждым метром высоты площадь обзора увеличивается на тридцать квадратных километров. Это похоже на волшебство, на чудо - земля вдруг уходит из-под ног, все быстрее и быстрее, и стоит только оторвать взгляд от точки под ногами, куда смотрит большинство из нас всю жизнь, - просто захватывает дух от открывшейся взору величественной картины, от ощущения удивительного покоя и свободы. Долины с шапками лесов и блестящие ленты рек, прямоугольники полей, пересеченные уходящими за горизонт дорогами, - под взглядом впервые открывшихся глаз вид земли сверху дышит удивительной красотой и гармонией. Вдруг понимаешь, что твой кругозор, твое мироощущение расширяется не просто на тридцать квадратных километров - каждая секунда, проведенная в небе, наполняется неким смыслом, щемящей радостью познания самого себя как крохотной частички бесконечного мироздания...

С такой же скоростью, как набираешь высоту, уменьшаются до ничтожных размеров казавшиеся серьезными житейские проблемы. Остаются внизу мещанские горести и радости, и ужасаешься собственной слепоте - становится горько от лет, что ты прожил, даже не подозревая, насколько далеки были представления об окружающем мире от картины, которую видишь собственными глазами.

Хочется петь и смеяться, с неведомых высот снисходят стихи и музыка... и тревожное осознание того, что теперь ты навсегда отделен новым знанием от остальной человечьей стаи, живущей поисками пропитания и теплого уголка для ночлега. Тебе придется спуститься на землю, окунуться в океан бессмысленных забот - и вечно носить в душе бесценный дар неба, постоянно ощущая мучительное желание поделиться им с кем-нибудь. Теперь ты обречен всю жизнь искать себе подобных - и, находя, ты должен попытаться помочь им раскрыть еще незрячие глаза...

Я несколько раз прошел над местом, где стояла Татьяна, показывая ей крыло в свободном полете. Потоков пока не было; я довернул перед посадкой, заходя против ветра, еще раз окинул взглядом горизонт - и увидел на бетонке спешащий к нам автомобиль. Отсюда я не мог разглядеть ни марки, ни цвета, но двигалась машина к нам. Странно... я никого не предупреждал о сегодняшних полетах.

Перед посадкой я выровнял аппарат и плавно затянул клеванты, останавливая движение крыла. "Консул" мягко опустил меня на землю и застыл над головой, будто ожидая дальнейших указаний; я повернулся и погасил купол.

Татьяна стояла поодаль и ждала, пока я соберу крыло в пушистый бутон. Я подошел к ней и, как обычно бывает после полета, с трудом перестроился на скудную человеческую речь.

- Ну как, вы определились с логотипом?

Я немного лукавил. Я видел, какое впечатление произвело крыло, и ждал, что теперь она попросит научить ее летать или захочет прокатиться.

Она и здесь поступила по-своему:

- А вы еще полетите? Мне нравится смотреть на него в воздухе...

Я оглянулся в сторону бетонки и ответил:

- Теперь не знаю.

Из остановившейся там машины, приветственно помахав нам руками, на старт шли двое. Рюкзаки с парапланами не оставляли сомнений, что ребята приехали летать. Татьяна проследила направление моего взгляда:

- Это тоже летчики?

- Пилоты, - поправил я ее, - и к тому же хорошие.

К нам спешили два брата-близнеца - Вадик и Дима, рослые ребята двадцати двух лет от роду. Старший, Димка (правда, старше он был всего на восемь минут), первым протянул руку и, широко улыбаясь, начал издалека:

- Дома тоска, смотрим в небо, скучаем, я и говорю: может, рванем на поле, вдруг сегодня летают? Подъезжаем - а ты уже здесь...

- Это не ты, а я предложил ехать. - Вадик всегда держался немного сзади, но был весьма пунктуален и постоянно поправлял брата; Димка его называл: "Мое второе издание, переработанное и дополненное". Младший не обижался, ему эта роль даже нравилась.

Результаты у них были примерно одинаковы, хотя летали они совершенно по-разному; перепутать их в воздухе было невозможно, не то что на земле.

- Да какая разница! - Старший поставил рюкзак рядом с моим. - Главное, летаем. А что там наверху?

- Пока ничего. - я пожал плечами. - термички* нет, ветер ровный. Будешь на посадку заходить - бери левее во-о-он того кустика...

Мы увлеклись разговорами и не заметили, как подъехала еще одна машина, за ней еще одна - на старт съезжался народ, кажется, зимняя спячка закончилась. Почуяв летную погоду, пилоты спешили туда, где есть возможность подняться в воздух; вроде бы ехали на разведку - но крылья не забывали прихватить.

Приехал Никита; старт заметно оживился. Крепкий русоволосый парень, он нравился женщинам и легко сходился с мужчинами, ему были рады.

Кто-то расстилал крыло, кто-то разглядывал стропы, Семен привез маленькую лебедку для смотки троса на старт, Андрей (как обычно, в окружении барышень) вальяжно повествовал, как он летал осенью в Болгарии... Старт жил, мне было тепло с этими людьми, бросившими в выходной день телевизор и салатик "оливье" ради возможности подняться в небо. Я курил в стороне, глядя, как ветер уносит табачный дым, и слушал обрывки разговоров: "...Четыре стропы под замену, как будто ножом прошлись... Новый "Сапфир" ну очень интересная штука, дорогой только... Я ему ору - левую, а он вообще ничего... Тоже мне "компетишн" - да у него радиус разворота, как у баржи... Смотрю, Коля под облачком, хотел за ним, а попал в такое... Дурацкий способ - ну надо так запутать клеванты..."

На старте уже стоял пристегнутый Андрей на своем "Твисте", который был когда-то оранжевым, но здорово выгорел, за ним расстилала крыло незнакомая девушка в темном комбинезоне. Начинались полеты, потихоньку образовалась очередь. Меня позвали взглянуть на новые карабины подвески, кому-то понадобилась стропа второго яруса, потом мне сунули в руки рацию - пришлось руководить всем этим хозяйством. Я выпустил в небо Андрея, потом девушку на синем крыле, потом пилоты просто пошли косяком - полет без термички продолжается недолго, и только что севший уже бежит занимать очередь. Выпуская в небо очередное крыло, я вдруг вспомнил о Татьяне и поискал ее глазами. Ее вниманием завладел Никита и теперь водил по полю, что-то с увлечением рассказывая. Она слушала, задумчиво кивая, и время от времени поглядывала на меня.

У тех, кто не летал прошедшей зимой или летал совсем немного, не все шло гладко, на старте приходилось подсказывать и поправлять, не забывая о тех, кто в небе, - и через пару часов я почувствовал, что начинаю уставать. Я передал рацию Сергею и отошел в сторону. Подошла Татьяна:

- Вас тут все знают... Это все ваши ученики?

Я прищурился:

- Некоторых я учил летать, хотя... "качество Мастера не определяется размерами толпы его учеников".

Она на секунду сдвинула брови, задумалась, потом ее лицо разгладилось:

- Ричард Бах, "Дар"... нет, "Иллюзии".

- Один - один. - я посмотрел на нее с уважением.

Она ответила:

- "Мы подчинились правилам игры, и она преображает нас".

Я чувствовал, что эти слова мне знакомы, я наверняка читал это, но словно блуждал в потемках, безнадежно проваливая экзамен. Видя, что я побежден, она смилостивилась:

- Экзюпери.

Я вспомнил. Там еще было о пустыне...

- Точно. "Планета людей". Два - один. - я поднял вверх руки. - я сдаюсь, я побежден.

- Принимается. - Она была довольна. Потом неожиданно спросила: - А у вас не принято угощать победителей обедом?

Я был не готов к такому повороту. Обеденное время было упущено, я предложил ужин - и мы, попрощавшись со всеми, отправились обратно в город. Я стал словоохотливым, рассказывал разные пилотские истории. Она иногда смеялась, больше просто слушала, внимательно наклонив голову, словно готовилась записывать. Участие в серых глазах грело мне душу, я совсем размяк.

Потом я подвез ее домой, в Черемушки. Немного постояли возле подъезда, договорившись встретиться в следующие выходные. Уже возвращаясь домой, я вдруг вспомнил, что о спонсорском логотипе мы так и не сказали ни слова...

В следующую субботу мы снова были в поле, потом нам вдруг захотелось в кино, потом купили шампанского и ужинали в моей холостяцкой берлоге, засидевшись допоздна...

Я просто тонул в этих серых глазах и понимал, что попался. Она чувствовала это - женщины вообще очень тонко чувствуют, - и мое внимание словно расправляло ей крылья, она купалась в нем, ей нравилось, как я смотрю на нее - а мне нравилось, что она все понимает...

Она была одновременно робкой - и властной, стеснительной - и чувственной, в ней было все, что я только мог пожелать в женщине... Положив ее голову к себе на плечо, я лежал с открытыми глазами, слушал ее размеренное сонное дыхание и понимал, что у меня никогда еще не было такой женщины - и, видимо, больше никогда уже не будет, и как я, черт побери, буду жить дальше, когда она уйдет утром?!

Прощания мне не хотелось; затемно, пока она спала, я собрался, двигаясь на цыпочках, взял параплан и вышел на улицу. Сегодня уходил мой самолет, я летел на соревнования. До рейса было еще шесть часов свободного времени, я с рюкзаком шел по сонному городу, курил и мучительно соображал: заметит ли она, проснувшись, ключи от дома, которые я оставил ей на подушке?..

...Через неделю я возвращался с победой. У меня получалось все, я летал так, словно за плечами выросли еще одни крылья, и сам себе удивлялся.

Я постоял немного на лестнице, переводя дух, потом решительно повернул ключ и вошел.

Она стояла в прихожей, словно почувствовав, что я уже за дверью, и смотрела на меня своими серыми глазами - в моей рубашке, с полотенцем на плече:

- А я тут прибралась немножко... Белов, у тебя ужасный беспорядок.

Я бросил крыло там, где стоял, подхватил ее на руки, закружил по комнате, бормоча какие-то слова, напевая какие-то песни, рассказывая тысячу историй сразу; она обхватила мою голову руками и замерла, прижавшись ко мне.

Нет, мы не кружились по комнате - мы взлетали в небо, мы проносились сквозь облака, нам улыбались звезды, для нас останавливались часы, даря нам еще мгновение отчаянного, безумного счастья...

...По утрам она убегала в свое рекламное агентство, поздним вечером мы ужинали, она увлеченно рассказывала, а я просто сидел, подперев щеку рукой, и слушал ее голос. Она жила суматошной жизнью, упорно пробивая себе дорогу, ей почему-то было очень важно добиться всего самой. Я пытался принять на себя хоть часть ее забот, подставить плечо, но встречал такое упорное сопротивление, что оставалось только руками развести. Эмансипация так эмансипация; в конце концов, не это главное.

Я много летал, дела шли неплохо. К нам заезжал Никита, он всегда привозил Татьяне (на другое обращение она просто не отзывалась) цветы или шоколад. Реже заходили ее подруги, с интересом меня разглядывали и шептались о своем на кухне. Иногда и мы отправлялись куда-нибудь - в гости, в кафе или просто бродили по городу.

За все время она единственный раз спросила, хочу ли я, чтобы она научилась летать. Я знал, что, единожды поднявшись в небо, остаешься в нем навсегда; мне думалось, что сумасшедший в доме должен быть один, я сказал ей об этом. Мы посмеялись и больше не говорили на эту тему...

- Привет. - Я пожал протянутые руки. Близнецы уселись напротив, задвигали тарелками. Я с интересом посматривал: выбор блюд у них был абсолютно разный. Ввалился Сыч, сразу стало шумно. Он усаживался долго, смешил хозяйку заведения, потом добрался до меня.

- Ну, Саня... - Он подмигнул. - Рад, что ты вернулся. Давай-ка сломаем эту погоду, чтоб нам завтра улетелось километров на триста!

- С тобой не полечу: уболтаешь по дороге.

- Ради такого случая обещаю молчать полчаса...

За окном распрямилась еловая лапа, стряхнув тяжелый налипший снег. Я откинулся на спинку скамьи и прикрыл глаза, слушая болтовню Толика и звон тарелок на кухне. Отчего-то самые философские мысли приходят в тот самый момент, когда нужна пустая голова...

День третий

- Нет, ты послушай! - Толику не терпелось поделиться очередной теорией. - Это все очень похоже...

Я подремывал, сидя в подвеске. Старт уже объявили открытым, но лететь пока было некуда. По ущельям стелилась дымка. Солнце только-только начало пригревать, глаза слепило от снега.

- Ты слушаешь или нет? - Неугомонный Сыч толкнул меня в плечо, усаживаясь рядом.

- Ну чего тебе? - Я устроился поудобнее, достал сигареты.

- То есть как чего? Я тебе рассказываю о том, что испытывает человек, когда ждет. Вот ты что испытываешь?

- Ничего. Просто жду.

- Так не бывает. - Он горел желанием высказаться. - Все ожидание делится на несколько этапов...

Слева знакомо зашуршала ткань - стартовал разведчик погоды*. По его полету участники соревнований определяют погодные условия. Ярко-красное крыло на фоне снегов и чистого горного неба... Пилотская братия с шутками-прибаутками перемещалась по старту, перетаскивая рюкзаки с парапланами. Вроде бы от первого летного дня никто ничего не ждет, пилоты примеряются к ландшафту и условиям - но возбуждение чувствуется все равно...

- ...на несколько этапов. Не важно, ждешь ты погоду, поезда или женщину.

- Да? - Мне стало интересно.

- А как же! - Сыч, воодушевленный моим вниманием, уселся напротив и принялся излагать:

- Допустим, ты назначил свидание. И пришел заранее. Пока не подошло время, ты утешаешь себя тем, что женщина никогда не приходит раньше. Так?

- Толик, оставь человека в покое. Не видишь - пилот медитирует. Проходившие ребята смеялись. - Ты сам-то лететь собираешься или как? Белый-то давно готов, даже сигарета на месте. - Они поздоровались, протопали мимо нас и принялись расстилать крылья.

- Отстаньте. - Сыч махнул рукой. - Вам уже ничто не поможет. А хорошим пилотам я читаю курс "Психология ожидания".

- Ну-ну, читай...

- На чем нас перебили? Ага. Когда назначенное время подходит, ты утешаешь себя тем, что женщина, как и погода, никогда не приходит вовремя у них опоздание считается хорошим тоном. Дальше, когда все мыслимые сроки уже прошли, ты начинаешь придумывать причины, по которым она задержалась. Неважно какие. Еще дальше наступает момент полного отупения и безысходности, ты понимаешь, что шансов больше нет, и ждешь просто так. Это самый опасный момент - если она появится сейчас, ты можешь сорваться и наговорить ей глупостей. Но женщина этот момент очень тонко чувствует. - он наставительно поднял вверх палец. - И появляется только тогда, когда ты перешел из состояния безысходности в состояние полной покорности судьбе.

В лицо подул ветерок - или мне показалось?

- Теперь ты податлив, тебя можно брать голыми руками, и ее волшебное появление заставляет тебя глупо улыбаться. Ты уже не помнишь, сколько времени ты провел в ожидании, ты готов простить все и покорен, как католик в исповедальне. Только очень немногие могут в этот момент собраться с силами и сказать... Ты куда?

Я встал, поправил подвеску и похлопал по карманам в поисках перчаток. На склон дул легкий ветерок, что-то внутри меня беспокойно отзывалось. Я собирался лететь, я хотел лететь, впервые после перерыва - и теперь прислушивался к себе, машинально проверяя снаряжение.

- Сказать что? - переспросил я Сыча, натягивая перчатки.

- Сказать... А, вот. - Он поднялся на ноги и заторопился. - Немногие в этот момент могут сказать: "Знаешь, я пришел сообщить тебе, что сегодня не могу с тобой увидеться". Это высший пилотаж! Главное - не пережать, потому что женщина, уже уверенная в окончательной победе, будет в страшном гневе. Теперь нужно не дать ей уйти...

- Поздно. - Я взял в руки свободные концы.

- Что поздно?

- Она уже ушла.

Толик отступил в сторону, почесав затылок. Я окликнул выпускающего, запросил разрешение и повернулся к Сычу:

- На финише доскажешь, ладно?

- Ладно. - Он пожал плечами. - Думаешь, пора?

- Давно пора.

Я прикрыл глаза, дождался команды выпускающего: "Пошел!" - и шагнул вперед. Шагнул, ложась грудью на ветер, выводя крыло в полетное положение. Стропы ожили и напряглись в руках, купол за спиной встрепенулся, поднимаясь с притоптанного снега на склоне, и пошел вверх, сначала неохотно, потом все быстрее и быстрее. Спустя томительно долгую секунду крыло полностью расправилось над головой, лаская слух знакомым шелестом, похожим на звук поднимаемых парусов. Переливаясь под горным солнцем, оно упруго выгнуло спину, почувствовав в набегающем ветре долгожданную опору, и я сделал еще один шаг вниз по склону - туда, где в ущелье звенела по камням речка, где скалы грели на солнышке бока, изрезанные вековыми морщинами, туда, откуда подул ветер, пахнущий снегом, камнем и чем-то еще, неуловимым и зовущим, чем пахнет ветер только в горах. Ощущая движение крыла, я подчинился, слегка смещаясь влево, и крыло благодарно отозвалось - следующий шаг я сделал, почти не касаясь земли, ветер уже держал на своих плечах нас обоих.

Склон с хмурыми елями ушел вниз, навстречу распахнулось ущелье. Я поудобнее уселся в подвеске, погладил свободные концы. Как будто и не было перерыва - небо, вечное небо, знакомое и незнакомое, снова приняло меня в свои объятья... Как я жил без него все это время?

Я повернул к противоположному склону: мне казалось, я вижу, как подрагивает поток над исполинской каменной волной, замершей в незавершенном движении. Оглянулся назад, на старт: разноцветные крылья на белом снегу волшебное зрелище, ощущение праздника... Давно я не видел этой картины. Когда это было, дай Бог памяти? Ну да, в Австрии, года полтора назад...

...Никита на старте даже приплясывал от возбуждения, приходилось сдерживать его. Мы шли ноздря в ноздрю, нас разделяли двадцать два очка, но главное - до лидеров было рукой подать. Все могло решиться одним днем, и день был подходящий. Отчаянный француз приболел. Без него на склоне царило ожидание, пилоты поглядывали друг на друга - на кого ориентироваться? Никита ждал, когда стартую я, - три дня он ходил маршрут за мной, потому и разрыв был таким маленьким.

Я взлетел, привычно оглянулся на старт - крылья разлеглись по склону причудливым узором... Стартовал и Никита, пропустив вперед чеха. Чех не стал "выкручивать" возле старта, ушел сразу на маршрут - мне бы его уверенность! Тем не менее мы с Никитой в хорошем темпе "взяли" два ППМ*, до финиша оставалось немного...

...А финиш находился за пологим хребтом, всего в четырех-пяти километрах, но дотянуть туда не было никакой возможности. Погода "умирала" на глазах, склон, поросший лесом, не работал, а высота таяла. Лишь в одном месте на хребте виднелся обнаженный камень, старая невысокая стенка протяженностью метров триста. Можно было попробовать продержаться возле этой стены в динамике** до подхода облачка, что лениво двигалось с запада, и попытаться перевалить за хребет.

У стены мы оказались втроем: Никита, испанец на желтом "Эделе" и я. Где-то в километре севернее нас отчаянно выцарапывался еще один пилот, шансов у него было мало - он почти скреб подвеской по вершинам деревьев.

Испанец дошел до стены первым, довернул, выровнял крыло. Я пристроился за ним, тут же затянув триммера***. Набора не было, но не было и просадки вариометр**** показывал около нуля. Я оглянулся на Никиту. Оказывается, он был немного выше, и теперь проходил сверху справа, вклиниваясь между мной и испанцем. Пространства троим хватало вполне, и мы пошли вдоль стенки, пытаясь отыскать место, где можно было бы подняться хоть чуть-чуть. Слабого динамика не хватало, чтобы перетянуть на ту сторону.

Дойдя до края стены, испанец развернулся, прижался к стене плотнее. За ним повернул и Никита. Я подвинулся, пропуская встречным курсом испанца, почти поравнялся с Никитой.

Каша заварилась неожиданно, я даже вздрогнул. Никита вдруг рванул правую клеванту, выводя крыло мне наперерез. Я шел по внешней стороне воображаемого овала, мне нужно было дойти до края стены и повернуть вслед за ним - при нормальном развитии событий, разумеется. Я не понимал, что он делает. мы неминуемо должны были столкнуться, через несколько секунд мы сидели бы в стропах друг у друга. Отвернуть налево я не мог - шансы на то, что мы прошли бы параллельными курсами, не зацепившись, были очень малы, он просто шел напролом, уходя от склона. Зачем он делал это - было для меня загадкой.

И я довернул направо, в склон, расходясь с ним встречным курсом. Крылья столкнулись левыми консолями, чудом расцепились, теперь нужно было уворачиваться от стены, вставшей перед глазами. Я переложился, крыло встало "на нож", скальник пронесся под ногами.

После таких виражей с трудом удерживаемый запас высоты был потерян безвозвратно, я "сыпался" вниз, к кромке леса возле каменной осыпи, ругаясь на чем свет стоит.

Уже заходя на посадку, я увидел, куда так поспешно рванул Никита. К склону приближался легкий, невесть откуда взявшийся смерчик, верхушки деревьев колыхались едва заметным водоворотом. Уже с земли я видел, как крыло Никиты воткнулось в этот поток, его поддернуло вверх, сложило правую консоль - Никита качнулся в подвеске, отработал клевантой, удерживая давление. Он вывалился из потока с другой стороны, развернулся, вернулся обратно - и так, борясь со сложениями, набирал и набирал высоту.

За спиной зашуршала ткань - испанец посчитал мою посадку вынужденной (каковой она, впрочем, и была) и поспешил сесть рядом, чтобы помочь в случае чего. Он подбежал, похлопал меня по плечу:

- Are you o'key?*

- О'кей, о'кей... - задрав голову в небо, я смотрел, как Никита уходит за хребет. Теперь у него было достаточно высоты.

С трудом верилось в то, что произошло минуту назад. Наверное, он мог спокойно пройти у меня за спиной и повернуть, куда нужно - с моей точки зрения, несколько секунд ничего бы не решили. Он, видимо, считал иначе почувствовав удачу, он прокатился по небу, словно летел на танке, расшвыривая все на своем пути, - и теперь скрылся за грядой, до конца использовав этот шанс...

После подбора я не пошел на регистрацию, отправился прямо в гостиницу. На душе было мерзко, хотелось остаться одному - и одновременно хотелось позвонить кому-нибудь, просто поговорить ни о чем.

Никита нашел меня в баре. Я в одиночку наливался здешним пойлом, к моменту его появления мне было уже относительно неплохо. Он присел рядом на краешек, словно опасаясь, что его прогонят, поставил на стойку бутылку темного стекла. Не знаю, где он раздобыл "Отборный", здесь его явно не продавали. Бармен осуждающе покосился на бутылку, но смолчал - русские, для них закон не писан, приносят в бар свою выпивку, никакого уважения к заведению, дикари...

- Извини, старик, неловко получилось, ты же все понимаешь... - слова давались Никите с трудом, он нервно потирал руки.

Я поднял голову и посмотрел ему в лицо. Он не снял очков; терпеть не могу разговаривать с человеком, не видя его глаз. Когда пытаешься разглядеть глаза собеседника сквозь очки, у самого глаза становятся заискивающими - как у собаки, которая, виляя хвостом, тщетно пытается поймать взгляд хозяина.

Я очень хотел заглянуть ему в глаза, но видел только радужный блеск пижонских "Юви" - и почему пилоты выбирают именно эти очки? Ощущение, словно я стою в простой холщовой рубахе напротив воина, закованного в броню и насмешливо разглядывающего меня сквозь забрало, доконало окончательно. Я пожал плечами, сдерживая раздражение.

Никита откупорил бутылку, достал из кармана пару стопок, налил по полной. Можно было с ума сойти от его предусмотрительности - притащить с собой в бар и выпивку, и посуду. Я бы не удивился, если бы он начал выкладывать закуски - ну там икорку или балычок. Коньяк опять же нездешний, мой любимый - уж не из Москвы ли он его привез? Видимо, не рассчитывал найти меня здесь, хотел угостить в номере, но деваться было некуда.

- Вздрогнем? - он пододвинул стопку поближе ко мне, взял свою и, натужно улыбаясь, протянул мне руку ладонью вверх.

Я не подал ему руки.

Просто сидел и смотрел на его ладонь.

Отчего-то подумалось: а в Москве сейчас самое начало осени, в городе она всегда наступает раньше... Солнце раздает остатки тепла, листья засыпают бульвары, и дворники лениво сметают их в бронзовые кучи. Пацанами мы часто закапывались в листья; если собрать кучу побольше, можно было зарыться с головой и лежать, закрыв глаза. Листья сочились тревожным запахом уходящего лета, и было грустно - возможно, впервые в детстве было по-настоящему грустно... Интересно, теперешние мальчишки валяются в листьях?

Крикливые тетки возле метро уже продают подмосковные яблоки - не такие красивые, как заморские, зато крепкие, зеленые в красных штрихах, словно оставленных карандашом. С кислинкой. Это вам не ананасы какие-нибудь, у яблок настоящий запах... Хотелось набрать их полные карманы, улечься на толстую перину из листьев, грызть яблоки и бездумно смотреть в небо, провожая взглядом облака сквозь голые ветки деревьев... где-нибудь на бульваре...

Вместо этого я сидел и смотрел на протянутую руку этого парня, который пришел за отпущением грехов, а сам втайне праздновал победу, моя индульгенция была ему нужна как собаке пятая нога.

Прошло несколько тягучих секунд. Видя, что я не шевелюсь, Никита медленно опустил руку, резиновая улыбка сползла с лица. Он поднялся, неловко повернувшись, едва не уронил стул и пошел к выходу с высоко поднятой головой - никем не осужденный победитель...

...Ожил молчавший до того приборчик на колене, сначала робко пискнув, а затем заполняя небеса веселой трелью. Все было понятно и так - крыло беспокойно шевельнулось над головой, зацепив краем восходящий поток, и я довернул к ядру термика. Сказался перерыв - я проспал момент и вывалился из потока с другой стороны. Ничего, сейчас справлюсь... Поток оказался широким и на удивление спокойным, и скоро мы вышли высоко над гребнем. Взгляду открылась лежащая за хребтом долина, залитая солнцем. Так безумно красиво земля может выглядеть только с высоты, мы постоянно живем на плоскости и по плоскости перемещаемся, смотрим только себе под ноги, несчастные существа, слепые, как новорожденные котята...

Внутри шевельнулось странное чувство одиночества - не того одиночества, которое испытывает житель большого города даже в метро, не безысходного одиночества заключенного, но сладкого, упоительного одиночества маленького человечка, вдруг оказавшегося наедине с целой планетой...

Я и сам не заметил, как отмахал маршрут. На посадку заходил оглядываясь, пару раз проверял координаты: точка вроде та, а на финише никого и нет...

Потом оказалось, что я "привез" далеко не худший результат. Фарид, которому я, оказывается, показал хвост, ругался на чем свет стоит. Кто-то приставал с расспросами, кто-то поглядывал завистливо. Мне, впрочем, было все равно - я летел не за этим, я просто искал свое место в небе, а не на пьедестале. И кажется, мое место осталось моим.

День четвертый

Небеса обиделись на нас. Облака опустились почти до земли, в двух шагах ничего не видно. Робкие надежды на то, что поднимется ветерок и раздует это ненастье, повисли в тумане. Из гостиницы можно было не выходить - что мы, собственно, и делали.

Старт, естественно, объявили закрытым - впрочем, его сегодня и не открывали. (Сыч тут же съязвил: "РП закрыл старт, не приходя в сознание".) Вальцов ответил на эту реплику двумя бутылками дагестанского коньяка.

Кто-то отсыпался, кто-то отправился в бильярдную, кто-то в боулинг. У пилотов вообще загадочная тяга к неторопливо катящимся шарообразным предметам - эти два вида развлечений пользуются просто бешеной популярностью. А вот, скажем, теннис их не очень привлекает - отчего так? Оставив Толика философствовать на эту тему, я вышел на балкон.

Гостиница висела в облаке. Откуда-то снизу, как сквозь вату, доносились голоса: скучают пилоты. Ну ладно мы: мы в такую погоду не взлетаем. А каково тому, кто ведет сейчас рейсовый борт?..

...Тогда я возвращался на три дня раньше срока, сняв свою кандидатуру с соревнований. Родина встречала непогодой; вместо золотых листьев и осенних яблок впереди ждал промозглый дождь и двенадцать градусов тепла. Люфтганзовский "Боинг" проваливался вниз сквозь космы дождевых облаков. Я подремывал в кресле, сосед рядом со мной вцепился в подлокотники и боязливо поглядывал в иллюминатор на исхлестанное дождем крыло. По законцовке было видно, как оно пружинит - машину ощутимо покачивало.

Нижняя кромка облачности находилась метрах в пятистах от земли. Борт довернул, вывалился из туч и снизился над полосой. Касание было довольно мягким, пилоты знали свое дело. Машина словно вздохнула облегченно, расслабив уставшие крылья, так долго державшие ее в воздухе.

Мы еще катили по полосе, когда пассажиры оживленно зашевелились. В салоне стало шумно, некоторые потянулись к выходу, несмотря на просьбу стюардессы оставаться на местах.

Меня всегда интересовала в людях эта черта. Ведь никто не сойдет на землю, пока не откроют люк, никто не получит багаж, пока его не доставят с борта. Но неистребимая привычка куда-то торопиться заставляет людей стоять в очереди у выхода с таким видом, словно они прилетели на два часа раньше остальных.

Самолет остановился у терминала. Выждав, пока самые нетерпеливые, потолкав друг друга локтями, вывалятся наружу, я поднялся и пошел к выходу. Валявшиеся по всему салону салфетки, обертки от конфет и жевательной резинки, фольга выглядели на борту летательного аппарата как остатки пирушки в храме.

Выходя, я положил ладонь на мокрый от дождя борт. Казалось, он вздрагивал, как бока взмыленной лошади. Я похлопал его и пошел к людям, в толчею большого аэропорта. Грустно расставаться с самолетами...

Дожидаясь багажа, я видел сквозь залитые дождем стекла, как к "Боингу" подошел тягач, чтобы оттащить его на стоянку и дозаправку - казалось, борт устал настолько, что не в силах передвигаться самостоятельно; с бессильно обвисших крыльев ручьями стекала вода.

Я взвалил на плечо рюкзак с парапланом, в котором, кроме крыла, помещался весь мой нехитрый багаж, и вышел под дождь. Подлетело такси, я положил рюкзак на заднее сиденье. Стараюсь никогда не класть крыло в багажник.

Таксист запросил астрономическую сумму. Я пожал плечами, уселся и закурил, откинувшись на спинку сиденья. К дому мы подъезжали, когда на улице уже зажглись фонари. Я расплатился, не торгуясь; таксист, молчавший всю дорогу, внимательно посмотрел на меня и протянул несколько купюр обратно. Видимо, у меня был вид, словно я умер еще вчера.

Татьяна была дома. Она выбежала в прихожую с индейским боевым кличем, рассыпая свои карандаши, маркеры и рекламные буклеты, и повисла у меня на шее. Я уткнулся ей в плечо, гладил ее волосы и чувствовал, как оттаивает ледышка, саднившая в груди весь день.

Она отстранилась, оглядела меня и взъерошила мне волосы:

- Привет победителям! Ну что, пьем шампанское?

Я улыбнулся в ответ:

- Я оставил лавры другим, пусть разбираются между собой. Нельзя же выигрывать все на свете.

Я чувствовал, как согреваюсь; мне было хорошо дома.

- Ну и черт с ними. - она была великодушна. - Все равно пьем шампанское! А как там Никита?

Радость возвращения потускнела, словно задули свечу.

- Покорми меня чем-нибудь, а? - я стащил с плеч куртку, прошел на кухню и уселся на привычное место.

Татьяна прошла следом, звякнула кастрюльками на плите, достала из холодильника сок.

Повисла неловкая пауза.

- Знаешь, Белов, - сказала она, внимательно глядя на меня, - вообще-то на тебя это не похоже, но, по-моему, ты просто ему завидуешь...

...Наутро все пошло наперекосяк. Лучше бы она, уходя на работу, заперла меня дома.

Позвонил знакомый, которого я давно уговаривал хоть одним глазком взглянуть на парапланы. Именно сегодня у него выдался свободный день, и я через силу собрался. Наскоро выпил кофе, схватил рюкзак с крылом и выскочил на улицу.

Дождь закончился, кромка облачности поднялась метров до восьмисот, и даже немного потеплело.

Всегда такая покладистая, Лизавета вдруг заупрямилась. Мотор фыркнул и заглох. Я растерянно посмотрел на приборную панель - да что это с ней? С четвертой попытки двигатель запустился, но работал с перебоями. Пока машина приходила в себя, я позвонил Семену и услышал, что наша буксировочная лебедка разобрана для замены барабана. Еле уговорил его что-нибудь сообразить. Недовольно бурча, он все же пообещал поставить на багажник "Москвича" пассивную лебедку* и приехать на поле.

Я похлопал по карманам и убедился, что забыл сигареты. У табачного ларька Лизавета заглохла опять; я потихоньку начал заводиться.

Ей-богу, стоило отменить все и вернуться, а я решил назло всему подняться в небо - там все должно пройти само собой.

Как я ни торопился, к назначенному часу опоздал все равно. Ребята заждались; знакомый мой едва не уехал обратно. Наспех поздоровавшись со всеми, я вышел на старт. Любого другого с таким настроением я бы просто не выпустил в небо... Я отмахнулся от предчувствий, разозлившись еще больше, и прогнал Сергея, который хотел проверить мое снаряжение.

Когда я отцепился, было больше пятисот метров. Парашютик на конце буксировочного троса с хлопком ушел вниз. Я огляделся по сторонам и заложил пару разворотов. Над головой висела низкая облачность - а мне виделось ярко-синее небо и параплан Никиты, уходящий за склон...

Я поставил крыло в спираль, довернул воздухозаборники к земле. Скорость росла, земля надвигалась. "Ладно, клин клином..." - подумал я и рванул противоположную клеванту, загоняя аппарат в косую петлю... и уже находясь выше крыла, почувствовал, что скорости мне не хватит, стропы обмякли. Оказавшееся под ногами небо отпустило меня, и я полетел вниз... кажется, мимо крыла я проходил, но теперь стропы должны были сработать на разрыв стропы, которые я собирался поменять, запасной комплект давно лежал в машине.

Я пролетел мимо крыла на расстоянии вытянутой руки, приготовился к рывку... рвануло, и я уже решил, что все обошлось, когда три или четыре стропы верхнего яруса лопнули и заполоскались по ветру. Ничем не удерживаемый центроплан выгнулся вверх под напором воздуха, через секунду с глухим щелчком лопнула еще одна стропа, за ней еще одна. Крыло потеряло устойчивость, оставшиеся стропы приняли на себя чрезмерную нагрузку... Я выпустил клеванту, шаря по подвеске в поисках ручки запасного парашюта - и похолодел, вспомнив, как еще в аэропорту, сдавая рюкзак в багаж, я сам убрал эту ручку под клапан, чтобы она ненароком не зацепилась за что-нибудь.

Больше от меня ничего не зависело. Теперь я просто "сыпался" вниз, не зная, на чьем честном слове еще держится почти неуправляемое крыло. Отмеренные секунды растянулись на длину стропы, "Консул" раненой птицей полоскался в воздухе, отчаянно пытаясь меня удержать.

Земля рывком придвинулась и ударила по ногам. Я повалился на бок; от удара захватило дух, в глазах потемнело, словно наступила ночь. Обмякшее крыло, шурша, накрыло меня.

Потом, спустя вечность, я решил, что нужно двигаться. Хотелось вздохнуть, а под крылом, казалось, совсем нет воздуха. Я пошевелил ногами, сжал и разжал кулаки. Долго вставал на четвереньки и выползал из-под крыла, ставшего страшно тяжелым. Наконец высунул голову из-под кромки, разогнулся, как сумел, и, стоя на коленях, помахал рукой - жив.

Ребята бежали ко мне по раскисшему полю, медленно перебирая ногами, как в кино. Очень хотелось дышать; первый судорожный вздох я сделал, когда Сергей уже был рядом. Я позволил себе расслабиться и упал на локоть.

По идее, они должны были просто набить мне морду. Странно, что они этого не сделали. Вместо этого ощупывали, о чем-то спрашивали. Потом подхватили под локти и поставили на ноги. Только тогда Сема взял меня за грудки и, глядя в глаза, спросил:

- Ты почему "запаску" не бросил?

Я пожал плечами. Он оглядел подвеску в поисках ручки запасного парашюта и выматерился сквозь зубы.

Когда меня подвели к машине, знакомый, белый как мел, выговорил:

- И это ты называешь безопасным спортом?

Ответить было нечего. Хотелось покаяться перед ребятами; я сделал все, чтобы убиться, и если был еще жив, то только потому, что кто-то наверху решил не пускать меня на небо. Выпить бы не помешало...

...Домой я ввалился в третьем часу ночи, полный отвращения к самому себе. Поставил рюкзак на пол и сел рядом. Татьяна, естественно, не спала. Она подошла, присела рядом, подперла рукой щеку и спросила:

- Белов, тебе нравится такая жизнь?

...Прошла неделя, за ней другая; я не поднимался в воздух. Нет, я не боялся летать. Просто не хотел. Это странное чувство здорово осложняло жизнь. Татьяна не могла понять, что со мной происходит. Я был бы рад ей объяснить, если бы сам понимал...

Однажды я достал крыло, разложил его по комнате, достал новый комплект строп - и едва не убрал все обратно, но заставил себя взяться за работу. Пока я менял стропы, "Консул" шуршал, как шуршит под ветром. Я выбирал из купола травинки, разглаживал его, а он рассказывал мне о небесах, в которых мы побывали. Вспомнилось наше первое знакомство - я осторожничал с управлением, а в результате едва не посадил на куст. Вспомнилась туча, от которой мы убегали. Уже первые крупные капли хлестали по крылу, ветер гудел в стропах так, что уши закладывало, а мы выбрались. Мы ушли, мы сели под деревьями, и я прикрывал его собой от дождя. А однажды под Пятигорском, теряя высоту, я уже готовился к посадке, когда он шевельнул консолью. Я сначала не поверил ему, а он вытащил меня в небо почти с верхушек деревьев, мы ушли на тридцатикилометровый маршрут...

Так нас и застала Татьяна, вернувшаяся с работы. Она присела рядом, положила руки мне на плечи:

- Слушай, Белов... Научи меня летать, а?

Я напрягся.

- Нет.

- Ну почему? Ты можешь мне объяснить - почему?

- Нет.

Она встала, обиженная. Прошлась по комнате. А что я мог ей сказать? Что просто боюсь за нее? Да, параглайдинг безопаснее футбола. В общем и целом. За исключением отдельных случаев.

- Ну хорошо. Тогда можешь хотя бы рассказать, что с тобой происходит? Я же не глупая, я все вижу...

Она искренне пыталась помочь мне, а я не знал, как помочь ей.

- Все нормально.

- Нет ничего нормального в том, что ты перестал разговаривать с людьми.

Она ушла на кухню, вернулась с чашкой кофе:

- Не отвечаешь на телефонные звонки, не разговариваешь с Никитой, не разговариваешь со мной...

- Не хочу слышать о Никите. Ни слова. - Я начал сворачивать крыло, тайком спрятав в карман порванные стропы.

- Но ведь все дело только в этом, правда? Ты переживаешь, что он в Австрии обошел тебя, ты вернулся сам не свой. Ты не справедлив к нему, он хороший. Это же просто соревнования, ничего больше - ты же сам так говоришь. Тебе просто трудно признаться, что кто-то летает лучше тебя, ведь так?

- Нет. - Я убрал крыло в рюкзак.

- Не хочешь говорить - не надо. - Теперь она обиделась всерьез...

Прошло полтора месяца. Пару раз я приезжал на поле, но так и не вышел на старт. Мне не хотелось летать, а я не мог с этим смириться. Это было все равно что потеря какого-то органа чувств; с этим было трудно жить. Я чувствовал себя неполноценным.

Компания-производитель заваливала меня факсами, отовсюду звонили. Я не отвечал. Иногда заезжал Семен. Ни о чем не расспрашивая, он не спеша рассказывал, что происходит вокруг. Свято место пусто не бывает - в мое отсутствие обучением новичков и продажей крыльев занимался Никита. Где-то шли соревнования, кто-то уезжал летать, кто-то возвращался - я слушал отстраненно, словно речь шла о незнакомых вещах.

Татьяна все чаще заговаривала о полетах. Видимо, она пыталась "лечить подобное подобным", но я только сильнее замыкался.

- Помнишь, Белов, - говорила она, - ты сказал, что сумасшедший в доме должен быть один?

- Помню.

- Так вот, если ты больше не хочешь летать, тогда научи меня.

- Нет.

- Тогда посоветуй инструктора. - Она уже не обижалась, терпеливо разговаривала со мной, как с больным. Жаль, что процесс лечения превращался в пытку.

- Нет.

- Ладно, меня научит Никита. - На этом месте разговор заканчивался - я уходил на кухню и молча курил.

Она стала задерживаться допоздна, несколько раз возвращалась за полночь, от нее пахло вином. А однажды она втащила в дом рюкзак, расстегнула и вытряхнула из него мешок с парапланом.

- Вот что у меня есть.

- Откуда это? - я ошарашенно смотрел на мешок.

- Подарили. - Она гордо улыбалась. - Хорошее быстрое крыло.

- Это какое же? - я потихоньку начал понимать, чей это подарок, слишком знакомо звучали слова "хорошее быстрое крыло".

- "Релакс". Немецкий.

- Знаю. Быстрое крыло "Релаксом" не назовут. - Я пожал плечами. - И наполнение у него не очень...

Она сверкнула глазами.

- Я знала, что все будет именно так. Белов, ты можешь испортить человеку любой праздник - ты знаешь об этом?

- Догадываюсь. - Мне очень не хотелось ссориться.

- Нет, ты даже не догадываешься. - Она взяла сигарету, прошлась по комнате. В воздухе звенела натянутая до предела струна. - И вообще, я хочу, чтобы ты знал: я свободный человек.

- Я знаю. - Я тоже закурил.

- Нет, не знаешь. Ты вообще ничего не видишь, ты стал равнодушным и злым. По-моему, - она замедлила шаг, как перед прыжком, - тебе нужно побыть одному.

Она смотрела на меня сквозь сигаретный дым. Я просто сидел, оцепенев, в ушах шумело. Она продолжила:

- И мне нужно попробовать... пожить по-другому. Хотя тебе, видимо, все равно.

Мне было не все равно. Очень даже не все равно.

Но я промолчал...

- Знаешь что, Толик? Вальцовский презент достоин внимательнейшего рассмотрения. Не часто руководитель полетов угощает пилота. Открывай. - Я закрыл балконную дверь и плюхнулся в кресло.

- Н-да... - Сыч оглядел меня, словно видел в первый раз. - Надо бы Фарида позвать, что ли...

Он взялся за рацию.

- Фарид, Сычу ответь.

Я откупорил бутылку, достал засохший хлеб.

- Здесь Фарид, кто звал? - Даже по рации голос раздавался как из тумана.

Сыч нажал тангенту:

- Сыч вызывал. Я тут у Белова, в семьсот двадцатом. После вчерашнего заплыва у бедолаги, кажется, депрессия. Отвык. РП прислал лекарство, но доза велика даже для Белого. Имею предложить.

Фарид долго не раздумывал:

- Сейчас посмотрим, что там за лекарство... Я уже в пути.

Через пару минут он колобком вкатился в номер, развернул газету - по воздуху поплыл запах горячих лепешек с сыром.

- Наверняка у вас с голоду помереть проще, чем с похмелья.

- Это точно. - Сыч сглотнул слюну, протянул Фариду стакан. - Спасибо, кормилец. Ну что же, с позором закончим бесславно начавшийся день!

День пятый

- Пойдешь первым? - Вальцов добродушно ухмылялся в усы, пока я натягивал комбинезон.

- Ага. Прямо так, без крыла. - я застегнул "молнии" до горла, достал сигареты. Шлем пока не надевал, торопиться было некуда.

Давно минуло время, когда я встегивался и улетал, едва старт объявлялся открытым. Мне было все равно, лететь ли разведчиком погоды или выступать в общем зачете, главным был сам процесс полета. Тогда по неопытности я приземлялся, пожалуй, быстрее, чем теперешние "чайники". Полгода уходит на то, чтобы научиться верно стартовать, и вся оставшаяся жизнь - чтобы суметь удержаться в воздухе.

- Тебе и без крыла можно, очков хватит. - Он похлопал меня по плечу и отправился дальше.

Пилоты не спеша расстилали крылья. От вчерашней облачности не осталось и следа, только снег пожух. К старту готовился молодой паренек - разведчик погоды. Ему можно было и не взлетать, солнце едва начинало прогревать скалы. Народ лениво передвигался по старту, собираясь в кучки. Возле таблицы с результатами тоже толпились; в основном это были новички.

Из кафе на склоне потянуло вкусно сваренным кофе. Для одних это был просто запах, для других - указатель направления ветра на стартовой площадке. Я прикинул - ветерок был попутный, стоило подождать. Подтащил свой рюкзак поближе к сидевшим кучкой пилотам, поздоровался. Здесь были астраханцы, ребята веселые и гостеприимные. На мое предложение принести кофейку мне тут же сунули в руки взрослых размеров термос и обещали угостить самой вкусной в стране рыбкой - если, конечно, я вернусь до того, как они улетят.

В дверях кафе я столкнулся с Ильей Чижиком и Никитой, за ними шла Татьяна. Я посторонился, пропуская их. Илья поздоровался, мы перекинулись парой слов. Татьяна задержала шаг:

- Я вижу, ты в небо не торопишься.

- Я за кофе тороплюсь. - парочка с лыжами в руках протопала по крыльцу, пришлось уворачиваться от торчащих в разные стороны палок. - Небо пока меня не ждет. И тебе торопиться не советую.

Никита стоял поодаль, отвернувшись. Татьяна пытливо заглядывала мне в лицо, словно искала что-то. Мне было неловко, я знал, что теперь буду приходить в себя полчаса. Трудно болтать ни о чем, когда слышишь хорошо знакомый голос...

- Иди. - Я кивнул на Никиту, который переминался с ноги на ногу, старательно делая вид, что к нему это не относится. - Тебя ждут.

- Тебе не терпится меня прогнать?

Я не умею играть в эти игры, я не понимаю, отчего женщины так любят сыпать соль на раны, наблюдая расширившимися глазами, как жертва корчится от боли. Кто знает, что происходит у них в душе в этот момент?

- Я никого не прогоняю. - надеюсь, она поняла. - Ребята кофе ждут.

- Хорошо. - Она наконец смилостивилась, опустила глаза и принялась искать что-то в нагрудном кармане комбинезона. - Неси свой кофе.

Я повернулся, чтобы уйти, но она остановила меня вопросом в спину:

- Кстати, Белов... Ничего, если я пойду маршрут за тобой?

- Мне не жалко. - я медленно обернулся, держась за ручку двери. только это будет нечестно по отношению к... твоему инструктору. (И ко мне, да, впрочем, и к тебе, добавил я про себя.)

Кажется, в эти несколько слов я вложил все, что хотел сказать за эти полтора года. Двойственность положения, которая так нравится женщинам, казалась мне пропастью, очень не хотелось даже ступать по краю - не говоря о том, чтобы шагнуть туда. "Я бы взял частями. Но мне нужно сразу".

Она почувствовала это. Слегка прищурив глаза, она вскинула голову, повернулась и пошла на старт мимо Никиты, который оглянулся на меня с недобрым видом. Я пожал плечами и вошел в кафе.

В деревянном зальчике, и без того тесном, было не протолкнуться. Лыжники, поняв, что сегодня не их день, жались по стенам.

Пока наполнялся термос, меня усадили на скамью между Сашей Емельяненко, пилотом из Харькова, и незнакомой бойкой девчонкой, сунули в руки кружку с кофе. Ладонь уже побаливала от дружеских рукопожатий. Перекрикивая общий гомон, я обратился к Емельяненко:

- Как дела, тезка? Сигарету дать?

Курить он бросил давно, как-то во всеуслышанье пообещав не прикасаться к табаку, пока не войдет в мировую двадцатку. Самое интересное - он действительно уверенно пробивался наверх, изумляя даже знавших его своей трудоспособностью. Небо хмурится - он летает. Идет снег - он летает. Летный день закончен, все уже сложили крылья и готовят шашлык - а он все равно летает.

В результате, когда лететь собрались остальные, выяснилось, что за этим нескладным с виду пилотом угнаться просто невозможно. Злые языки утверждали, что он готов хоть чемпионом стать, лишь бы снова взяться за курево.

Он повернулся ко мне:

- Привет. Табак себе оставь, пригодится - смолишь, как паровоз.

- Надо бы бросить, на тебя глядя. Глядишь, и результат пойдет. - Я закурил.

- Какой тебе еще результат? И так шороху навел, нам бы в хвосте удержаться... - он добродушно поглядывал на меня из-под бровей. Рассказывай, где тренировался все это время?..

...А нигде. После того как я перестал летать, нужно было жить на что-то. Позвонив оставшимся приятелям, кое-как пристроился на работу. Задерживался допоздна - в пустой дом возвращаться не хотелось. Через пару месяцев я уже ничем не выделялся из толпы, спешащей в метро, - точно так же смотрел себе под ноги. Выключал телевизор, когда показывали что-нибудь про небо. Мне удалось прожить в таком состоянии больше года - с ума сойти!

Пару дней назад - всего пару дней! - я, вернувшись с работы, зачем-то открыл кладовку и достал рюкзак с парапланом. Походил по дому, потрогал сухое крыло, закурил - и, сам толком не понимая, что делаю, позвонил шефу и выпросил отпуск за свой счет. Торопясь, как на пожар, побросал снаряжение на заднее сиденье Лизаветы и погнал машину в ночь...

- ...А нигде, Саша. Это как на велосипеде ездить: один раз научился - и все.

Он начал что-то рассказывать, но тут дверь распахнулась, на пороге появился Сыч и ехидно заявил:

- Пока вы тут сидите, разведчик на маршрут ушел. И остальные тоже.

Народ зашевелился, засобирался, я едва не забыл про термос с кофе. Хотя можно было и забыть - когда я пришел на старт, астраханцы улетели. Плакала моя рыба. Пришлось оставить термос Вальцову.

Сыч, конечно, оказался жутким провокатором - улетели далеко не все. Облачко, под которым стартовали несколько человек, уже прошло. Я решил, что попробую, собрался и взлетел.

Около двадцати минут я набирал высоту в узеньком потоке. За мной никто не пошел; ребята решили выдержать паузу. Первая заповедь параглайдинга терпение, иногда минута ожидания приносит все сразу - и поток, и высоту, и маршрут. Правда, есть и другая крайность - помню, как однажды два хороших пилота сидели на старте, глядя друг на друга, несколько часов - и в результате получили по "баранке", пока улетали все остальные.

Выжав из потока все, что он мог дать, я повернул в ущелье. Пейзаж открывался роскошный - внизу между скалами змеилась дорога, кое-где пересекаясь с ручьями, солнце сквозь разрывы в облаках освещало землю: там поросший лесом склон, здесь - каменную осыпь на берегу ручья. Ближе к концу ущелья солнечные пятна сливались в одно яркое поле, там хребты опускались ниже, становясь пологими холмами, ручьи сливались в одну реку, которая, вырвавшись на волю, широко разливалась по долине. Сумрачная окраска горных елей сменялась там яркой зеленью садов, снег давно стаял, освободив землю для молодой травы.

Где-то там, в пятнадцати километрах к востоку, располагался ППМ. Я приметил несколько парапланов на разной высоте, два из них, кажется, стояли в наборе километрах в двух от меня, ближе к левому склону. Можно было поискать потоки самому, но со временем я стал ленивым (или опытным - кому как больше нравится), я предпочел откинуться в подвеске и вдавить акселератор до упора. "Консул" шевельнулся, наклоняясь вперед, и мы понеслись, словно с горки, набирая штатные пятьдесят километров в час. Высота пока была.

Видимо, я поступил верно - по пути к потоку приборчик показывал устойчивый ровный минус, без намека на термик. Хотя при отсутствии опыта можно пройти от термика в трех метрах и даже не почувствовать, а вот Фарид с его чутьем ухитряется разыскивать поток там, где его и быть не должно.

Подходя к потоку, я увидел, что парапланов здесь не два, а три - выше меня метров на двести крутился "Вояджер" Ильи Чижика, понизу набирал высоту Никита, а почти на самом склоне "умирало" чье-то желтенькое крыло... Ба, да это Татьянин "Релакс"! Видимо, она пошла за Ильей, но недостаток опыта сыграл плохую шутку, высоты у нее было совсем мало.

"Консул" шевельнулся, пискнул вариометр. Поток, кажется, был широким и уверенным, когда я довернул направо к ядру, приборчик показывал плюс два с половиной. Дела шли на лад - "Консул" описывал круги по часовой стрелке, каждый виток давал нам двадцать-двадцать пять метров высоты. Илья был уже высоко - видно, наверху поток был веселее. Я поглядывал по сторонам, особенно обращая внимание на тех, кто внизу. Никита был в наборе, метрах в восьмидесяти ниже меня, за него беспокоиться я не собирался. Гораздо хуже обстояли дела у Татьяны - она крутила из стороны в сторону, пытаясь отыскать поток. Внизу он был совсем слабым, да и искала она его прямо под нами, не учитывая снос по ветру. У нее оставалось совсем мало высоты, нужно было бросать все и не поток искать, а место для посадки. Склон щетинился старыми елями вперемешку с какими-то корягами, по ущелью, как водится, прыгал с камня на камень ручеек с ледяной водой, лишь метрах в трехстах ниже виднелась какая-то проплешина. Татьяне нужно было немедленно уходить туда, ждать было нечего. Я проводил взглядом ее крыло, пока оно не ушло мне за спину, и, к ужасу своему, начиная новый виток, увидел его мечущимся из стороны в сторону на том же самом месте. Теперь ей оставалось только садиться в лес, ни одной попытки найти площадку для посадки она не сделала. Боже, девочка, кто был твоим инструктором?

Мне было видно сверху, как она несется над елями, уже цепляя подвеской за вершины, потом за ветки между вершин - словно опускалась все глубже в темно-зеленый океан... Потом движение прекратилось, желтенький "Релакс" несколько раз дернулся и бессильно обвис левой консолью на деревьях.

Я сделал еще виток. Крыло внизу оставалось неподвижным, мне очень не нравилось, как оно висело.

Остро отточенные когти прошлись по сердцу, стало больно.

Выпустив левую клеванту, я взялся за рацию и, поколебавшись, позвал:

- Мельникова, Белому ответь. Как дела?

Молчание. Только ветер посвистывал в стропах.

- Мельникова, Белому ответь.

Тишина. Потом - секундный шорох в эфире, словно кто-то нажал и отпустил тангенту, не говоря ни слова.

- Татьяна, ответь.

Холод по сердцу.

Потом рация ожила:

- Белый, Чижу ответь.

- Слышу тебя, Чиж. - Илья сверху видел происходящее.

- Что там у нее?

- Плохая посадка. Не шевелится.

- Помощь вызвать?

Я помедлил секунду. Никита не мог не видеть ее посадку, не мог не слышать переговоры, но продолжал набирать высоту, словно ничего не происходило.

- Не надо пока, - ответил я, - сам посмотрю.

И переложился на левую сторону, выставляя "Консула" из потока в крутую спираль. Земля встала на дыбы и завертелась вихрем вокруг нас, мы пронеслись в стороне от набиравшего высоту крыла Никиты с приличной скоростью. Я видел впереди только желтую консоль "Релакса" да полянку, куда нужно было сесть, от места посадки Татьяны до нее было метров двести. "Консул" мой, друг сердечный, уже стоял воздухозаборниками вниз, стропы-"двухсотки" басовито гудели, меня вжимало в подвеску до потемнения в глазах - зато лапа с ледяными когтями, ухватившая было сердце, ослабила хватку...

Ладно, теперь главным было не убиться самому, а то пришлось бы спасать обоих. Мы вывалились из спирали, несколькими винговерами я восстановил горизонтальный полет, снижаясь над пятачком, на который предполагал усесться. Земля перестала кружиться и качаться, заняв привычное положение под ногами.

Садиться приходилось в склон, боком к ветру - иначе мое крыло просто не помещалось между деревьями. Хотелось надеяться, что под снегом не окажется какая-нибудь коряга.

Перед самой посадкой я рванул обе клеванты вниз насколько хватало рук, останавливая крыло, как коня на скаку. "Консул" обиженно вздрогнул, тормозя, и я воткнулся в сугроб. Кувыркнуться не получилось - под снегом лежал здоровенный каменюка, я, конечно, крепко приложился головой. Шлем выдерживает ударную нагрузку в четыреста килограммов - так, кажется, говорил гаишник, стуча жезлом по головам мотоциклистов.

Отплевываясь от снега и потирая голову, я огляделся. Кажется, все обошлось; крыло зацепилось только стропами за ель, стоявшую справа. Я наскоро сгреб его в кучу, чтоб не тревожить пилотов наверху, - неподвижно лежащее крыло считается сигналом бедствия.

Зашуршала рация:

- Белый, Чижу ответь.

Я нажал тангенту:

- Слышу тебя.

- Ты в порядке?

- Нормально сел.

- Саня... - Он немного помолчал. - Держи меня в курсе, ладно?

- Ладно. Лети. - Я нашел взглядом в небе его крыло (кстати, Никита подобрался к нему вплотную) и помахал, зная, что с такой высоты он все равно ничего не заметит.

Чтобы не возиться с защелками подвески, я выстегнул крыло из основных карабинов и, проваливаясь по пояс в снег, побежал к месту посадки Татьяны.

Никита все это время молчал.

Под елями было сумрачно, зима еще и не думала отсюда уходить, хотя снег был мокрым и тяжелым. Я переваливался по сугробам, поглядывая наверх, искал взглядом крыло. Снег набивался в подвеску, но снимать ее сейчас мне не хотелось.

Я нашел Татьяну минут через двадцать. Она висела на стропах, облокотившись на грудную перемычку, рядом со стволом, на высоте метров трех. Неподвижно, с закрытыми глазами. Крыло зацепилось левой консолью за вершины сразу двух деревьев, правая, порванная в клочья, свисала вниз.

Было очень тихо, даже ветер не шевелил вершины. Я расстегнул замки подвески, сбросил шлем, вынул из ножен нож и подошел к стволу, почему-то стараясь не шуметь; не решался даже окликнуть Татьяну. Увидел на снегу темное пятно, наклонился рассмотреть - и по сердцу снова полоснуло холодом: снег пропитался кровью, нужно было поторапливаться.

Взяв нож в зубы, я полез наверх. Лазить по елке - вообще задача не для слабонервных, а тут еще тонкие ветки обламывались под ногами.

Я понял, что случилось, когда оказался рядом с ней. При падении она обломала одну из ветвей, и торчащий из ствола сучок, точно копье, вспорол "молнию" на колене комбинезона и вошел в бедро. Кровь стекала по штанине и капала вниз. Сознание она потеряла, видимо, от болевого шока, других повреждений я не видел. Если б не "молния", сучок, наверное, просто скользнул бы по комбинезону... хотя мог и направиться в живот. От этой мысли стало зябко.

Я снял перчатку, отодвинул ее разметавшиеся из-под шлема волосы, нащупал пульс. Сердце билось слабо и часто. Вариантов было немного, а правильный и вовсе один, и мне надо было его найти. Первым делом я насколько мог осторожно обрезал сучок, торчащий у нее из колена. Она вздрогнула, но глаз не открыла, дышала часто и хрипло.

Потом я вырубил на стволе ступеньки для себя, поминая добрым словом подарок школьного друга - сталь ножа британского ВМФ служила верой и правдой, щепки летели в разные стороны. Теперь, имея опору под ногами, я должен был сделать главное - опустить Татьяну прямо в подвеске на землю. По счастью, она висела рядом со стволом. Я дотянулся до лямки ее запасного парашюта, осторожно выпростал из чехла саму запаску и обвязал ее вокруг ствола, оставив на стропах слабину метра в два с половиной. Расцепил "липучку", освобождая лямку, ведущую к основным карабинам. Обнял ствол покрепче, намотал на руку стропы запаски и, собравшись с духом, полоснул ножом по основным.

Рука едва не вылетела из сустава - рывок был серьезный, хорошо еще, что не все стропы ее крыла удалось обрезать одним взмахом. Подвеску качнуло, я не успел смягчить удар о ствол. Осторожно, по одной, я дорезал основные стропы и едва успел схватиться второй рукой за ствол, когда подвеска повисла на запасных. Нож улетел вниз, я надеялся, что он не воткнулся в сугроб острием вверх.

Теперь я стоял, обняв дерево, и потихоньку вытравливал стропы. Кора впилась в щеку, ныло после рывка плечо. Расчет оказался верен - подвеска опустилась сквозь редкие ветки и повисла на натянувшихся стропах, Татьяна почти касалась ступнями сугроба. Она так и не пришла в себя, это мне не нравилось.

Я сполз со ствола, едва ощущая ладони. Нашарил непослушными руками сигареты и зажигалку, закурил и взялся за рацию:

- Все, кто слышит, Белому ответьте.

Старт молчал - видимо, за склон рация не добивала. Первым отозвался незнакомый голос:

- Слышу Белого, здесь Гном.

- Привет. Сообщи по цепочке на старт: сижу на земле, под желтым крылом, на руках пострадавший пилот - Мельникова Татьяна, без сознания, передай без сознания, травма бедра, переломов не вижу, кровопотеря, группа крови третья, резус положительный (я еще помнил ее данные, даже, кажется, серию и номер паспорта), требуется помощь. Находимся точно... - Я дал ему координаты с "джипиэски"*.

- Вижу желтое крыло, сейчас сяду к вам...

- Я управлюсь. Свяжись со стартом.

- Понял, понял, Белый. Сейчас организуем. Все, кто слышит, Гному ответьте...

Я убавил на рации громкость. Вернулась забытая привычка не реагировать на сообщения в эфире, пока не прозвучит твой позывной. Одним ухом я слушал переговоры Гнома, доставая пока из своей подвески кусок полиэтилена. Вообще, в карманах моей подвески можно много чего найти, хорошо, что я не бросил ее по дороге. Однажды я слышал, как бывалый пилот наставлял "чайника", который ехал в горы в первый раз: "...Кроме куска целлофана, в который можно завернуть рюкзак целиком, у тебя в подвеске должен быть нож, моток веревки метров в двадцать, лучше - тридцать, вода, туалетная бумага и обязательно два - ты понял? - два "сникерса"..."

По рации помянули меня, я прибавил громкость:

- Белый на связи.

- Белый, здесь Гном. На старте приняли, спасатели выезжают. Как у тебя там?

- Пока ничего. Будет минутка - свяжись с Чижом, скажи, чтобы не беспокоился. Да, и найди меня потом у подъемника - с меня причитается.

- Не стоит, Белый, какие проблемы...

- Найди меня. Чистого неба.

- Понял, спасибо. Держись там...

Я расстелил целлофан на снегу, расстегнул замки на подвеске Татьяны и осторожно взял ее на руки. Черт, никогда не думал, что придется нести ее на руках вот так... Дышала она часто и хрипло, ресницы дрожали над бледными щеками. Я уложил ее, расстегнул шлем. Достал из кармана кусок стропы, наскоро соорудил жгут, перетянул бедро. Крови стало заметно меньше.

Оставалось понять, насколько глубоко в ней сидит эта деревяшка. Я попытался ощупать рану сквозь комбинезон, но, видимо, действовал грубо: Татьяна вздрогнула, судорожно вздохнула и открыла глаза.

- Где я? - Глаза, мутные от боли, кажется, не замечали меня, руки в перчатках сжались в кулаки, она попыталась приподняться.

- Лежи-лежи. - я придержал ее, чувствуя, как под руками напрягаются плечи.

Она остановила на мне взгляд:

- Санечка...

Она никогда не называла меня так. Никогда. Я дотянулся до своей подвески, достал фляжку с коньяком, отвинтил крышку и приложил ей к губам. Она глотнула, закашлялась, я заставил ее сделать еще пару глотков. Уселся, положив ее голову к себе на колени, закурил.

- Ты почему здесь? - У нее в глазах появилась живинка. - Ногу не чувствую...

- Отлежала.

- Нет. - Она нахмурила брови, вспоминая. - Я садилась в елки...

- Садилась, садилась. Лежи. - Я прижал ее голову к груди. - Будешь еще коньяк? Или шоколадку?

- Не заговаривай мне зубы. - Кажется, она приходила в себя. - Я все помню. Выше было зеленое крыло, и был Никита... А Никита где? Почему нога болит?

Она снова попыталась приподняться, вздрогнула, закусила губу - видимо, рана отозвалась.

Мне нельзя было давать ей смотреть на рану - по крайней мере, до прибытия спасателей. Для женщины лучше головы лишиться, чем увидеть шрам на ноге. А шрам наверняка останется, пусть спасибо скажет, что так отделалась...

- Не брал я твоего Никиту. Не знаю, где он.

- Улетел... - она обмякла. - Улетел, да?

- Не знаю. Не хочешь коньяку - я выпью.

- Пей. - она затихла. - Можно, я посплю немного? Спать очень хочется...

Само собой, ей хотелось спать - после кровопотери.

- Спи, спи. - Я расстегнул комбинезон, стащил через голову свитер и накрыл ее. - Спи.

Пробурчал свой дежурный тост: "Ну, за успех нашего безнадежного предприятия!", допил оставшийся во фляжке глоток коньяку и сел поудобнее, качая ее на руках, как ребенка. Она вздрагивала во сне, и я вздрагивал вместе с ней...

...Спасатели обстоятельно делали свое дело - двое сразу занялись Татьяной, раскрыв медицинский чемоданчик, один помог подняться на ноги мне. Помощь была кстати, ноги совсем затекли.

Еще один, широкоплечий, прошелся вокруг, осматривая место, подобрал что-то и повернулся ко мне:

- Это кто у нас холодным оружием разбрасывается?

В руках у него был мой нож, серебристая рыбка.

- Это мой. - Я сделал пару приседаний, разминая ноги.

Он с интересом посмотрел на меня, качнул нож в пальцах, пробуя баланс, и уважительно хмыкнул.

- Хороший инструмент.

Я протянул ему ножны:

- Возьми.

Он немного поколебался.

- Просто так не могу. Давай меняться. - он снял с пояса свой, достал из ножен, чтоб я видел, что обмен равноценный. Есть определенный ритуал при обмене оружием, мужики уважительно относятся к таким вещам.

Я кивнул и взял его нож. Спасатели, хлопотавшие вокруг Татьяны, уже погрузили ее на носилки. Один что-то тихо говорил ей, она вяло кивала в ответ.

Можно было двигаться в путь.

- А с этим что? - бородатый мужик показал на лохмотья "Релакса", который успели сдернуть с деревьев.

- А ничего. Хотя... - Я подошел к тому, что осталось от крыла, достал подаренный нож и, отхватив кусок хрустящей желтой ткани, протянул ему:- На память.

Взять подвеску мне не дали.

- Иди, иди, тебе сегодня и так досталось. - Двое взяли носилки с Татьяной, один - ее подвеску, один - мою. - По дороге расскажешь, как ты ее снимал.

- Мужики, мне бы еще свое крыло захватить.

- Пошли.

"Консул" лежал в сугробе. Попросив у него прощенья за хамское отношение, я хотел затолкать его в рюкзак комом, но ребята шустро расстелили его и помогли "слистать"*, посмеиваясь: "Ваших тут столько на деревьях развешивается, что мы парапланы лучше вас складываем".

Топая за ними, я сосредоточился только на том, чтобы не отставать. Они шли по горам, как по асфальту, при этом перебрасываясь шуточками. Юмор был тот еще; у людей, много повидавших, вырабатывается характерное отношение к жизни.

Когда мы вышли к стоявшему на дороге "уазику", я уже был почти готов бросить курить. Они сноровисто погрузились, мне досталось откидное сиденье возле двери. Прикрыв глаза, я смотрел, как спасатель, несший носилки, разрезал рукав Татьяниного комбинезона и, что-то ласково приговаривая, поставил ей капельницу. Только теперь я увидел, что у него совсем седые виски.

Татьяна смотрела на меня. Я закрыл глаза, чтобы не встречаться с ней взглядом. Сцена из бульварного романа - благородный рыцарь и спасенная принцесса. тоже мне...

В поселок мы вернулись, когда уже смеркалось. Народ у подъемника не расходился, ожидая чего-то. "Уазик", скрипнув тормозами, остановился, толпа сгрудилась вокруг машины; пилоты, лыжники, подгулявшие отдыхающие- казалось, все были здесь, не хватало только репортеров с камерами. Болезненное любопытство посторонних и без того мешает жить, а в такие моменты становится просто невыносимым. Я распахнул дверь, взвалил не плечо рюкзак с парапланом (плечо, однако, болело) и рявкнул:

- Дорогу!

Спасатели потащили носилки из машины, толпа неохотно расступилась. Я отошел в сторонку, скинул на снег рюкзак и закурил. Ко мне протолкался Вальцов:

- Саша, как она? Что там получилось?

Я оглянулся. Рядом с носилками уже шел Никита; он держал Татьяну за руку и, наклонившись, что-то быстро ей говорил.

- Вон... - я кивнул на Никиту. - У него спроси.

- А что у него спрашивать? - Вальцов проводил его взглядом. - Он сегодня столько очков привез, что у него теперь можно только интервью брать. Победитель.

Татьяну несли мимо нас. Стало слышно, как Никита говорит:

- ...малыш, я так переживал за тебя, я просто ничего не знал - у меня рация отказала! Сильно болит, да?

Вальцов вдруг потянулся к гарнитуре, нажал тангенту и негромко произнес:

- Раз, два - проверка связи.

Пилотские рации в толпе отозвались, моя буркнула в кармане. Передатчик, болтавшийся на груди у Никиты, повторил слова громко и отчетливо. Никита вздрогнул, сбился с шага и оглянулся на нас.

Догоревшая сигарета обожгла пальцы, я затоптал окурок в снег и закурил другую. Толпа понемногу расходилась. Вальцов тоже закурил, пуская дым в усы, и спросил неожиданно:

- А правду говорят, что он тебя в Австрии притер?

- Кто говорит? - Я насторожился. Я молчал об этом случае, Никита, я думаю, тоже - это было не в его интересах. Не испанец же проболтался?

- Да так... - Вальцов неопределенно пожал плечами. - Не хочешь - не говори.

- Знаешь, Витя... - я взял рюкзак, подумал и решился. - Я, пожалуй, уеду завтра. Устал я что-то.

- Уже налетался? - Он задержал мою руку. - Шучу. Случилось что?

- Да нет, все в норме. Дела.

- Вот так, значит: приехал, распугал всех - и в кусты? Ладно... Зайди попрощаться.

- Угу.

Тропинку к гостинице мне преградил высокий худой парень. Он переступал с ноги на ногу и шмыгал носом.

- Извините, вы Белов?

- Я. Тебе чего? - Я не очень-то был расположен к разговорам.

- Вы просили найти возле подъемника... Я - Гном.

- А-а-а... - Я протянул ему руку. - Привет, ангел-хранитель. И не выкай мне, я еще не дедушка.

Парень смутился еще больше.

- С меня угощенье, - сказал я. - Пошли, тут недалеко.

- А это у вас... у тебя "Фора"? - он разглядел логотип на рюкзаке.

- "Фора". - Я подтолкнул его по направлению к гостинице.

- "Центурион"?

- Нет, "Консул". - Глаза у него широко открылись. - К тому же мокрый вдрызг, пролежал полдня в сугробе. Надо бы переложить, а одному неохота. Поможешь?

- Не вопрос! - Он повеселел. - А какой площади?

Мы топали в гостиницу, я расспрашивал его, отвлекаясь от своих мыслей. Крыло мы расстелили в холле, пока оно сохло - пили коньяк и закусывали "сникерсами" из подвески. Отдыхающие, бродящие от бильярдной к лифтам и обратно, обходили крыло, поглядывали с интересом. Мы долго болтали об "Эделях" и "Градиентах", о полярах* и о погоде, потом сложили просохшее крыло. Володя (так звали Гнома на самом деле) благоговейно разглаживал каждую нервюру. Я еле уговорил его взять на память пару карабинов, дал свой адрес и телефон и связал его страшной клятвой обязательно позвонить.

Потом я обошел тех, с кем хотел попрощаться, едва не застрял у Фарида. Моему решению уехать он не очень удивился, заявил, что покажет мне хвост в следующий раз. Я заглянул и к спасателям и с удовольствием узнал, что все летающие - ненормальные, что нас надо привязывать к постелям, что сегодняшняя барышня, едва оклемавшись и получив ударную дозу антибиотиков, выпросила костыли и смылась в неизвестном направлении; что ухажер ее достал всех расспросами о ее местонахождении и обвинениями персонала в халатности и что они, спасатели, не далее как утром разыщут ее (а они это умеют) даже под землей, прикуют кандалами и устроят образцово-показательное лечение с гипсом на все тело, клизмами и уколами от бешенства.

Пришлось оправдываться и уверять, что к данному происшествию никакого отношения не имею, что я снимаю барышень с деревьев, но не похищаю их с больничных коек.

Мужики немного остыли; спасатель, с которым мы поменялись ножами, осмотрел мое плечо - после приключений на дереве оно здорово ныло. Плечо вправили и стянули бинтом. Я поблагодарил, как умел, меня в ответ угостили, в ответ на мое предложение прокатить на параплане вежливо покрутили пальцем у виска - в общем, расстались друзьями.

В гостиницу я вернулся за полночь, для очистки совести обшарил закоулки номера в поисках беглянки и принял ледяной душ. Утром ждет дорога, крыло просушено и уложено. Небо радушно приняло меня, вроде бы на душе должно быть спокойно... А куда она, интересно, сбежала?

Я завел будильник на пять утра и повалился в кровать, заснув еще в падении.

День шестой

Я проснулся сразу. Наскоро умылся, собрал пожитки и сложил их в рюкзак, к крылу. "Консул" на ощупь был сухим и слегка похрустывал.

Кляня себя за слабость, закурил - сколько раз обещал себе не браться за сигарету до завтрака, так нет же, слаб в коленках. Ладно, выпью кофе по дороге.

Взвалил на плечи рюкзак, еще раз оглядел все, выключил свет и захлопнул за собой дверь номера. Внизу сдал ключи заспанной дежурной, поблагодарил за гостеприимство и вышел на улицу. День в поселке не заканчивается до утра где-то орал магнитофон, из распахнутых окон на третьем этаже доносились голоса.

Было еще совсем темно. В горах утро наступает неожиданно, словно поворачивают выключатель. Ветра почти не было, в безоблачном небе догорали звезды. Пожелав погоды тем, кто сегодня должен был лететь, я пошел к машине.

Обошел Лизавету кругом, провел рукой по крылу и открыл дверь на заднее сиденье, чтобы положить туда рюкзак.

На сиденье спала Татьяна. Положив под голову кулачок, неловко вытянув перевязанную ногу. Костыли лежали на полу. Она не переоделась, была все в том же окровавленном комбинезоне.

Понятно, почему никто не мог ее найти. Никому и в голову не пришло бы искать ее у меня в машине. Она знала, что задняя правая дверь не закрывается как следует и, если хитрым образом нажать на ручку, можно попасть внутрь без проблем.

Я тихонько прикрыл дверь, размышляя - не в багажник же класть крыло. Обошел Лизавету сзади, открыл водительскую дверь, стараясь не шуметь, уселся и поставил рюкзак на переднее пассажирское сиденье. Машина качнулась, сиденье скрипнуло. Татьяна шевельнулась во сне, чмокнула губами и пробормотала:

- Санечка...

Я замер.

Выждал минуту, прикрыл за собой дверь, достал сигарету и чиркнул зажигалкой. Она проснулась сразу, рывком села на сиденье. Неосторожное движение отозвалось болью; она закусила губу.

Я курил, глядя в ее глаза в отражении салонного зеркала. Фонари на улице еще горели; ее щека, обращенная к свету, казалась белой как мел. В глазах дрожали слезы. она подняла руку, чтобы поправить волосы, но не закончила движение, с усилием глотнула и спросила:

- Скажи, Белов, я настоящая стерва, да?

Я опустил стекло и выбросил окурок.

- Настоящая, - подтвердил я. - Стопроцентная.

И повернул ключ в замке зажигания.

* * * * * * * * * * *

* Параплан - сверхлегкий летательный аппарат, потомок парашюта. Конструктивно состоит из собственно крыла, изготовленного из воздухонепроницаемых тканей, строп и подвесной системы, в которой располагается пилот. Сухое крыло весит пять-семь килограммов, в сложенном виде легко умещается в рюкзаке.

* Параглайдинг (парапланеризм) - полеты на параплане, спорт и удовольствие.

* Консоль - законцовка крыла.

* Свободные концы - конструктивный элемент, посредством которого стропы крепятся к подвесной системе.

* Нервюра - внутренний конструктивный элемент, необходимый для поддержания заданного профиля крыла. Количество нервюр колеблется в зависимости от конструкции параплана.

* Клеванты - ручки управления.

* "Термичка" - термическая активность воздушной среды, образование восходящих и нисходящих потоков.

* Пилот, стартующий вне зачета.

* Поворотный пункт маршрута, ориентир на земле, прохождение которого пилотом должно быть зафиксировано.

** Динамическое обтекание возвышенностей воздушным потоком.

*** В параглайдинге - регулируемые ремни свободных концов для изменения угла атаки.

**** Прибор для измерения скороподъемности. В параглайдинге небольшого размера, закреплен обычно на колене пилота.

* Ты в порядке? (англ.)

* Лебедка, предназначенная для буксировки параплана автомобилем.

* GPS, Global Position System - система спутниковой навигации. Обычно имеется в виду сам портативный прибор, предназначенный для определения местонахождения.

* "Слистать", "налистать" - сложить параплан определенным образом.

* Поляра - выраженная графически летная характеристика крыла.