Дерево Ханой

Шейн Тортлотт ДЕРЕВО ХАНОЙ

Иллюстрация Ю. Коваля

Люди говорят, я вроде бы гений или там герой, только это не правда. Они говорят, я могу собой гордиться. Им хорошо говорить… Друга-то ведь не они потеряли.

Я даже не хотел переезжать в Непалгандж. Тогда это было самое новое поселение на Терай. Мама участвовала в его планировании. Ну, если он был ей по вкусу, значит, и нам тоже, вот мы и переехали.

Почти сразу после того, как мне исполнилось девятнадцать. Папа, само собой, твердил, что мне всего девять с половиной. Он предпочитает жить по земному календарю, а на Земле каждый год равен нашим двум минус несколько дней. Папа все повторяет: вот-де я доживу до его лет, тогда пойму.

Начиналась зима, а Непалгандж лежит на самом пути зимних дождей, и тут уж никакому городу с ним не сравниться. Почти все время из-за погоды я сидел дома. Мои друзья остались в Лалитпуре. Мама и папа уговаривали меня завести новых друзей в городе, но у меня никак не получалось.

Раза два, когда чуть прояснялось, я отправлялся за город разведать, что там и как. А один раз прямо в грозу, просто чтобы выбраться куда-нибудь. Бродил между рисовыми полями к юго-западу, но сколько можно смотреть, как люди шлепают по воде и грязи? Сразу тянет домой.

В общем, никуда я больше не ходил до весны, когда выпадают дни уже по-настоящему солнечные. Говорил, что иду к школьному товарищу — обычно перед второй зарей. И они мне верили. Мама — наверняка, а папа, по-моему, догадывался, что к чему, но все равно меня отпускал.

Я бродил по южным холмам, но там одни только камни да ковровые лишайники. Может, лучшее я приберегал напоследок — лес и Западную реку. А может, я, как и все, просто боялся подойти близко к территории фрухов.

Нет, тогда я про них не думал, а высматривал деревья, на которые можно залезать и гонять пружинчиков, наблюдая за их прыжками. Иногда в средних ярусах деревьев мне даже попадались гнезда планеров. Я их не трогал, только смотрел. Один раз так загляделся, что опоздал домой. Ну и влетело же мне!

Пару раз я заходил так далеко, что видел город фрухов — прятался за кружевными кустами и подглядывал. Там все было круглым. А уж сами чужаки — смех да и только! Приземистые, неуклюжие, но если смотреть издалека, то похожи на людей.

К середине лета — ну и жарища стояла! — я исходил лес вдоль и поперек и, может, бросил бы свои прогулки, если б не тот день. Я пообедал рано и до леса добрался, едва взошло солнце.

Сначала я его принял за тень: солнце стояло прямо за ним. Потом подошел поближе и увидел: он на меня смотрит.

В школе я, конечно, про фрухов много что узнал. И потому не боялся. К тому же чужак был примерно с меня — повыше, но совсем тощий. Вроде мой ровесник.

Я встал и стою. Уж такое «слабо тебе!», — дальше некуда. Думаю: может, он меня не разглядит, может, уйдет и все. И тут он пошел, медленно так.

Я думаю: ух ты! Он же меня боится. Ну, трусить больше него я не собирался, раз уж сказал «слабо тебе!».

Мы сошлись совсем близко, наверное, на метр, и рассмотрели друг дружку по-настоящему. Он выглядел не совсем так, как говорили в школе. Кожа не серая, а очень светло-серая, и пух на голове почернее. И в одежде — широкая такая рубашка и штаны — совсем не похож на модель в классе. Дурацких его локтей видно не было, ни пупка посреди груди, ни того места, из-за которого все ребята хихикали.

Он глядел на мои ноги, ну и я посмотрел. На мне были летние сандалии, так что он видел, как у меня пальцы торчат. А у него на босых ступнях только шишечки, и я ему, наверное, странным казался.

Я пошевелил пальцами, а он вроде как кудахтнул. Я сразу подумал, что это он смеется, но тогда еще точно не знал. Ну, и я засмеялся. Может, пальцы на ногах, и правда, какие-то странные.

Мы стоим, смотрим и молчим. Конечно, говорить друг с другом мы не могли, но ведь надо что-то делать. Мы же не могли просто взять и уйти домой. Во всяком случае я не мог.

Я ткнул пальцем в соседнее дерево и пошел к нему. Он двинулся за мной, медленно, даже голову наклонил, будто хотел дерево рассмотреть получше.

— Давай, — говорю, — на спор: я влезу повыше тебя.

Слов он не понял, но когда я забрался по стволу до первого яруса веток, он сообразил, что к чему. Я слежу за ним сверху и думаю: с его жесткими ступнями лазить не так-то просто, однако он ими цеплялся что надо, а пробираться между ветками ему было проще, чем мне, и скоро он уже сидел на суку рядом со мной.

Он произнес что-то весело, но чересчур громко.

— Я тебя хорошо слышу! — говорю. И заткнул уши.

Губы у него завернулись внутрь, и он еще что-то сказал, но уже потише.

— Так-то лучше, — говорю. — Полезли на второй.

Он вроде удивился, что я лезу выше, но полез тоже. А дерево — Башня Ханоя — с двенадцатью ярусами, и я знал, что смогу влезть до восьмого, а то и выше. До четвертого он лез наравне со мной, а вот до пятого уже с трудом, расстояние между ярусами увеличивалось, а кора стала более гладкой, и мест, куда поставить ступни, почти не осталось. Ну все-таки мы взобрались, однако он взглянул на меня на шестом ярусе и наклонил голову так, что ткнулся подбородком в ключицу.

Я знал, что у них это означает «нет», но все равно махнул, чтобы он лез.

— Ты справишься, — сказал я.

Он все кивал и кивал, но я его вроде как взял «на слабо». Тут он посмотрел на юг. Начиналось затмение Взломщика — косая тень уже наползала на солнце. Он сидел на толстом суку, прислонившись к стволу, и прижимал кончики пальцев друг к другу — две группы по три к двум группам по три.

Я еще раз сказал «э-эй!», а потом решил, что лучше к нему не приставать. Когда затмение стало полным, он что-то забормотал, но, когда солнце снова показалось, замолчал. Затмение было быстрое, на полторы минуты. А как оно кончилось, он снова посмотрел вверх на меня, будто ничего не было, и попробовал залезть выше.

— Нет, — говорю, — мне пора возвращаться. И только тут я вспомнил, на какой час это затмение было предсказано. Когда я спускался мимо него, он посмотрел на меня как-то странно, но тоже полез вниз.

На земле я его подождал.

— Придешь сюда опять? — Он что-то ответил, только я не понял.

— Приходи сюда, — повторил я. И обвел рукой лес вокруг. — Я буду тут. — Показал на себя, на землю и на него.

Он наклонил голову, потом вздернул ее вверх. Указал на нас обоих одной рукой — у фрухов это получается — другой описал в воздухе несколько кругов, а потом указал вниз.

— Ага, — говорю я и думаю, что вроде получилось. — Ну, я пошел. Пока.

Идти я старался помедленнее, хотя уже опаздывал. Один раз помахал ему. А он вытянул руку вперед, ну, я и решил, что они так прощаются. Спросить-то я не мог.

Когда я еще раз оглянулся, его голова как раз скрылась за пригорком. Я пожелал, чтобы ему из-за меня не влетело. И припустил бегом.

Домой я поспел как раз к ужину, а потому обошлось без нотаций. На другой день я быстро покончил с домашним заданием; правда, мама оставила меня мыть посуду, и еще повезло, что она не придумала какой-нибудь другой работы: верно, заметила, как мне не терпится уйти.

Я сразу же вернулся к тому дереву в лесу. Прошло полчаса, и я залез на девятый ярус, чтобы было подальше видно. Оттуда можно увидеть все — до самого города фрухов. Но нового знакомого не было. Я прождал до середины дня, хоть и знал, что уж теперь наверняка опоздаю.

Мне очень не хотелось сдаваться, но ждать больше было нельзя. И я бежал до самого дома, поглядывая на небо, не увижу ли серп Взломщика, хотя день был пасмурный. Я все твердил себе, что если добегу до затмения, значит, не так уж и опоздаю. Только все равно опоздал. На полчаса, и ужин уже стоял на столе. Я, правда, надеялся, что первым за меня возьмется папа.

У дверей стояла мама. Я пошел шагом — маршевым: «Иди смело навстречу судьбе». Так лучше, чем хныкать и упрашивать.

— Кеван, — начала она, — зачем мы купили тебе часы, если ты все равно опаздываешь? Ужин час как стынет. Отец уже поел, чтобы не опоздать на заседание Комитета… Почему ты опоздал?

Я посмотрел прямо на нее, в ее сердитые глаза, на ее каштановые волосы, заколотые в тугой пучок над шеей. Это было больно, но если бы я на нее не смотрел, потом было бы еще больнее.

— Мам, я виноват. — Самый выгодный ответ, а она еще не сообразила, что я это знаю.

— Да, и очень. Теперь после школы — сразу домой.

— Понимаю, мам. — Теперь можно было опустить глаза без опасений.

— Ну, хорошо. — Грозу уже почти пронесло. — Иди в дом. Подогрей ужин — и немедленно в постель.

Она пропустила меня в дверь и сидела наискосок, пока мы ели. После такого я был даже рад лечь пораньше. К тому же я хотел встать спозаранку.

На следующий день была суббота. Я встал около половины шестого — куда раньше, чем мои родители в свободные дни. Быстро позавтракал и уже заканчивал мыть посуду, когда услышал шаги на лестнице. Папины. Значит, у меня оставался шанс.

— Эгей, Кеван! Что это ты так рано?

Папа был в пижаме, а я в верхней одежде.

— Хотел пойти погулять, но только… — он же все равно узнал бы, а потому я сказал совсем тихо: — Ты знаешь, что мама меня наказала?

— Да. После школы — домой. Я считаю, что она права. Ты должен возвращаться вовремя.

— А сейчас мне тоже нельзя пойти поиграть?

Папа улыбнулся.

— Сейчас ведь не вечер. И не после школы. К обеду вернешься?

— Да… может быть.

— Хочешь взять с собой что-нибудь перекусить?

Тут уж и я заулыбался.

— Угу. На всякий случай.

Он помог мне сложить бутерброды и бутылку в сумку — очень осторожно, чтобы не разбудить маму.

— Куда ты ходишь, Кев?

— В лес. К юго-востоку отсюда. Там полно отличных деревьев, чтобы лазить.

— Еще бы! А ты идешь с друзьями? — Он посерьезнел. — С кем-нибудь, о ком мне надо бы узнать побольше?

— Ну да… Я тебе про него потом расскажу. Когда сам узнаю его лучше.

— Ладно. — Он взъерошил мне волосы, а я сделал вид, будто терпеть этого не могу. — Иди, но только тихонько. С мамой я все улажу.

— Спасибо, — шепнул я и пробрался за дверь. Мне было не по себе, что теперь влетит папе. Но что делать…

Он меня ждал.

— Где ты пропадал вчера? — спросил я, но он, конечно, не понял. Ответил что-то и наверняка подумал, что я тоже тупица. Однако сразу понял, зачем я показываю на дерево.

Я сразу вскарабкался на шестой ярус — легче легкого. И уселся подождать его. До пятого он лез молодцом, а потом очень старался добраться до шестого. Просунул руку между ветками и изгибал ее во все стороны, подыскивая, за что бы ухватиться понадежнее. Выбрал сучок, но он обломился.

Я протянул руку., но не успел: он уже свалился на пятый ярус, уцепился за что-то и приник к стволу. Секунду держался за него, а потом начал спускаться. Быстро-быстро. Я последовал за ним.

Когда я добрался до него, он стоял у ствола.

— С тобой все в порядке? Ты не расшибся? — На его одежде появились пятна от листьев и прореха. — Дай-ка я посмотрю.

Я закатал его рукав. Кожа вся в темно-красных царапинах, но ничего серьезного. Я даже вздохнул от облегчения.

— Мне очень жаль. Правда.

Его сомкнутый рот словно втянулся внутрь щек. Он встал, а я все еще держал его за исцарапанное запястье. Тут золотые радужки у него в глазах расширились, сжимая черноту в точки.

Я словно увидел, как с ладони у него сползло покрытие, хотя не понял, чего он хочет, но тут он ухватил меня за руку. Больно не было, только очень неприятно. У меня все тело напряглось, а по руке побежали мурашки. Пришлось отдернуть руку.

Вид у него стал очень виноватый.

— Да ладно, — сказал я и обнял его за плечи. — Все хорошо, но… наши люди так между собой не общаются, понимаешь?

Я показал ему мою ладонь — никаких мозолей посередине — и покачал головой. Он несколько раз дернул своей головой и пошел от меня. Я думал, он совсем уходит, но он тут же вернулся, указал на землю перед нами, потом на дерево в сотне метров от нас, затем снова на землю. Сказал три коротких слова и еще одно, погромче. Я помотал головой.

Он повторил, но на этот раз поднял руку. Его пальцы были сжаты вместе — три к трем, потом только два, один…

— Марш! — крикнул я и сбил его с толку. Он что-то сказал и начал считать:

— Нат, вифф, руус, ТА!

Я наддавал изо всех сил, но он все равно бежал быстрее меня, а вот дерево огибал медленно, и я почти с ним поравнялся, но вскоре он от меня оторвался. И сказал что-то, пока я пыхтел и отдувался.

— Еще раз? Не сейчас. Давай просто поваляемся на траве.

Он растянулся рядом со мной, но тут же снова сел. И опять сделал знак кончиками пальцев, сжатыми вместе. А! Но затмение предстояло частичное. Что-то там с наклоном орбиты. Вместе с ним я следил за солнцем в сине-зеленом небе. Мне хотелось спросить, делает ли он такой же знак, когда затмевается Чудесник. Те затмения всегда частичные.

Он кончил через минуту, потом указал на свой город.

— Нет! Так рано?

Он указал вниз, нарисовал круги в воздухе и вздернул голову. Я тоже вскинул голову. Ну, конечно, приду.

В позднюю субботу, когда я пошел спать, зарядил дождь; он лил раннее воскресенье, а кончился заполночь. Я не пытался уйти. Даже папа меня не отпустил бы.

Я уж думал, что разминусь с ним, и тут мне в голову пришла одна мысль. Я кончил домашние задания еще до обеда и спросил маму, не помочь ли ей. Она задала мне работу: прибрать в гостиной и ванной, навести порядок на моих дискополках, чтобы все было на своих местах, как она любит. Я закончил как раз к обеду, и все с улыбкой.

— Думаю, после обеда ты захочешь погулять, — сказала она. — Помоги мне прибрать кухню и можешь отправляться. На два часа.

Я, конечно, согласился и даже схлопотал поцелуй перед уходом.

Я опрометью выбежал из города — перистый мох, еще мокрый после дождя, брызгал во все стороны у меня под ногами.

Я надеялся, что понял правильно. Он взмахнул рукой три раза. Между нашими двумя встречами прошло три дня. Человеческий цикл укладывался в двое терайских суток, но у фрухов могло быть и не так.

Под нашим деревом никого не оказалось. Я даже застонал, но тут что-то мазнуло меня по уху. Я поглядел вверх — и нате вам! Сидит в четвертом ярусе и швыряет в меня веточки.

Я полез к нему. На этот раз он добрался до шестого, но я все равно его нагнал. Некоторое время мы сидели там и отдыхали. Я сорвал тонкий зеленый листок и сунул в рот. Он отчаянно ухватил меня за руку.

— Все в порядке, — сказал я ему. Для людей они съедобные, а для него, наверное, вредные.

Тут мы наконец узнали, как зовут друг друга. Его имя я заучил раньше, чем он мое. Мы очень здорово провели время. Бегали наперегонки, и мне так и не удалось его обогнать.

— С кем ты там встречаешься, Кеван? — спросила мама за ужином.

Я чуть не разозлился на папу, что он меня выдал. Но, может, она сама догадалась.

— Кто-то из школы? — мама говорила так, словно ей просто было любопытно, но глаза у нее сощурились.

Рано или поздно мне все равно пришлось бы сказать.

— Кажется, он мой ровесник. Из соседнего города. — Они бы поверили, что он из Кодари, но я не стал врать. — Его зовут Йиналу, мам. Он фрух.

Она замерла. Папа, правда, встревожился только тогда, когда посмотрел на маму.

— Я не хочу, Кеван, чтобы ты с ним играл. Оно не годится тебе в друзья.

— Да почему? И ты, и папа работаете с ними, верно? И Йиналу не «оно»!

— Не смей со мной спорить, Кеван-Леонард!

Мое полное имя! Дальше некуда…

Тут вмешался папа.

— Если он твой ровесник, сынок, то еще не «он» и не «она». Может быть, если…

— Антон, мы обсудим это потом. Кеван, доедай и отправляйся наверх.

Я послушался, но дверь оставил чуточку приоткрытой. Я терпеть не мог, когда они ссорились, но мне надо было знать. Скоро их голоса стали совсем громкими.

…то, ради чего мы работаем, Тира! Мы пытаемся найти контакт с фрухами.

— Неверно! Мы пытаемся понять их. И только тогда будем решать, вступать ли с ними в контакт. Только тогда. Земляне на Терай уже двадцать шесть лет, Комитет действует почти с самого начала, а мы до сих пор их не понимаем.

— Сумеем понять.

— Может быть… и сильно подозреваю, что нам это не понравится.

— Обывательский предрассудок, Тира, из-за которого наши усилия не находят поддержки.

— «Обывательский» вовсе не означает заведомо ложный, Антон.

Я чуть было не закрыл дверь совсем, таким холодным стал ее голос.

— У них иное мышление, чем у нас. Они не чувствуют так, как чувствуем мы. Возможно, они опасны, и я не стану рисковать Кеваном, полагаясь только на твою интуицию.

Папа некоторое время не отвечал, и его трудно было расслышать, когда он сказал:

— Нельзя ли нам хотя бы обдумать это хорошенько, а не принимать сразу необратимых решений?

После этого я долго не слышал даже шепота. Потом тихонечко притворил дверь и лег спать. Даже не помню, когда я заснул и перестал трястись.

Всю следующую неделю я вдосталь насиделся дома. Я заканчивал домашнее задание пораньше, выкраивая время, чтобы разузнать побольше о фрухах с помощью Спока.

Папа как-то рассказал мне, почему главный компьютер нашей колонии получил такое имя. Какая-то старинная-престаринная видеопрограмма[1], и часть действия в ней происходит в системе Сигмы Дракона, где мы находимся. Он говорит — обхохочешься, но все никак не выберет времени показать ее мне.

Ну, так или не так, а файлов у Спока хоть отбавляй, но все для технарей, а не для ребят вроде меня. Половину времени я потратил только на то, чтобы разобраться в его «библиотеке». Ну а когда нашел нужные файлы, обнаружил, что почти все уже знал раньше.

Да, дети фрухов были бесполыми, я это в школе проходил. Так что же, мне так и называть его «оно»? И про кружочки на их ладонях я тоже знал; теперь получил их название «нервотрансепторы» — выяснилось, что очень многие люди жутко их боятся.

В школе я проходил и историю, только не очень подробно, и вот тут я прочел кое-что новое. Они на несколько месяцев опередили наш первый переселенческий транспорт, но когда люди высадились, мешать не стали. Руководители нашей колонии предпочли бы выбрать место подальше от них, да только на Терай мало мест, пригодных для обитания.

Отчасти тут виноват Взломщик. Видимо, он был затянут на орбиту миллион земных лет тому назад, натворил дел с погодой, вызвал гигантские приливы, так что селиться на побережьях — гиблое дело, и еще из-за него вымерло очень много биологических видов. И он продолжает тормозить вращение планеты примерно на секунду в год. Папа говорит, что когда-нибудь наши тринадцатичасовые сутки станут такими же длинными, как на Земле. Он без конца говорит о Земле.

Климат и без того был суровым: жара, дожди, плотная атмосфера, так что только высокие плоскогорья годятся для обитания людей или фрухов. А на Терай есть только одно такое обширное плоскогорье. Вот так.

Люди придерживаются того же способа, какой я придумываю для тех случаев, когда мама на меня сердита — стараемся держаться от них подальше. Мама, папа и еще некоторые работают с двумя-тремя из них над переводом наших языков. Но в целом люди пытаются делать вид, будто фрухов вообще здесь нет, только у них ничего не получается.

После школы в позднюю пятницу я выбрал минуту, когда папа был один.

— Вы с мамой решили и в эти выходные меня никуда не пускать?

Он отключил экран и задумался.

— А когда бы ты хотел пойти?

— В позднюю субботу после обеда. — Я все рассчитал заранее.

Папа кивнул — чуть заметно.

— Мама ведь знает, что у тебя есть домашнее задание, так что придется ей сказать. А теперь — кыш! Мне надо поработать.

Я ушел разочарованный. И сел за уроки прямо с вечера, вместо того, чтобы смотреть видео или подключиться к игротеке. Закончил после темной ранней субботы еще до обеда. Папа вошел на кухню к нам с мамой, держа в руке читальник с билетной полоской. Он поцеловал маму и показал ей читальник.

— На вечерний концерт? — спросила она, тоже его целуя. — Как мило! Спасибо, дорогой. — Она снова взглянула на читальник. — Только два места?

— Я не знал, захочет ли Кеван пойти. — Он обернулся ко мне. Хочешь с нами, Кев?

— Э… — я чуть не улыбнулся, но сумел удержаться. — Не могу. У меня не все уроки сделаны. — Я уставился маме прямо в глаза. — Мне на выходные очень много задали. А то бы я, конечно, пошел.

— Не огорчайся, Кеван. Ты очень ответственный человек. — Она еще раз улыбнулась папе. — И так мило с твоей стороны.

Еще бы!

После обеда они ушли. И я тоже.

Наконец я придумал, как его обогнать. Показал Йиналу половинное дерево на том же расстоянии, что и прежнее, но с парой кружевных кустиков на полдороге. Я раза три перепрыгнул через них, чтобы он понял, чего я хочу. И мы вернулись к старту.

Я чуть не победил. Перед прыжками он замедлял бег, и на повороте у дерева я его чуть не обогнал, но все равно победил он. Мы тут же побежали еще раз. Он меня намного обошел, но на обратном отрезке споткнулся о кустик и упал. Не ушибся, но все равно растянулся на земле.

Я завопил. У, теперь-то я буду победителем! И от радости забыл прыгнуть.

Подкатился к нему, а на мне чуть не весь кустик. Он уже почти встал, но тут так закудахтал, что опять свалился на землю. Я тоже хохотал. И смеяться мы перестали только тогда, когда я наконец стряхнул с себя все прутики и листья.

Йиналу поглядел на меня, и глаза у него опять зазолотились.

— Нет! — и я было спрятал руки за спину, но рот у него стал до того узеньким, что я передумал, протянул ему руку и позволил, чтобы он обвил ее пальцами. Вроде дерева ханой — шире у запястья.

Это свое «нерво» он, наверное, оставил закрытым. Меня даже толком не пощекотало. Но все равно я понял.

* * *

Мне необходимо было поделиться с кем-нибудь. Только вот с кем? Тад был в классе первым учеником и знал ну просто все. Луис считался самым сильным и, значит, не должен был испугаться.

Я сказал, что хочу их кое с кем познакомить в раннее воскресенье, как начнет светать. Тад сразу согласился, а Луис задрал нос: это его не интересует. Пришлось взять его «на слабо», но он пообещал, что я очень пожалею, если мой знакомый не окажется по-настоящему интересным. Ну, тут я мог не тревожиться.

Мама не возражала, когда я сказал, что пойду погулять с другими ребятами.

Но выпустила она меня из дома, только когда увидела Тада с Луисом. Я побежал к ним навстречу, чтобы они не заговорили с мамой и не испортили все дело. Папа глянул на нас из окна: наверное, он понял.

Всю дорогу Луис приставал, чтобы я сказал ему, кто мой таинственный знакомый, не то он сейчас же вернется домой. Я еле затащил его в лес. Но едва он завидел далеко впереди тень, как помчался посмотреть, кто это. Когда мы с Тадом нагнали его, он уже стоял, разинув рот.

— Это же… это… один из них!

— Ш-ш-ш! Не вопи! — Йиналу уже начал пятиться. Я побежал вперед, призывая его подойти поближе. — Эй, вы там! Он свой парень, только немножко застенчивый.

Вытянутая рука Луиса тряслась.

— С-с-с ними встречаться не положено. Вроде бы даже запрещено законом. Или что-то там. Я не хочу ввязываться в неприятности. — И парень пустился бежать.

— Вернись, трус! — закричал я. Ему следовало обернуться и врезать мне за «труса», но он еще наддал.

Тад остался. Но и ему было не по себе.

— Кеван, может, лучше вернуться в город?

— И ты туда же! Послушай, если не хочешь с нами, то хотя бы посмотри. — Я побежал к нашему любимому дереву и полез на него. — Эй, Йиналу! За мной!

На седьмой ему влезть не удалось, а потому я спустился на шестой. Тад сидел на земле под нами и щипал перистый мох.

— Я думал, тебе будет интересно! — крикнул я вниз. — Ты что, уже знакомился с фрухами?

— Heт! — будто это, и правда, было противозаконным. — А твои родители знают, что ты и… и оно?

— Что я и он, — поправил я твердо. — Да, знают. — Я умолчал о различии их мнений. Мы с Йиналу спустились. — Тад, оставайся, а? Ты же смелее Луиса. — Я подвел Йиналу к нему. — Видишь, все в норме.

Тад заставил себя посмотреть на фруха и вроде расслабился.

— Он что, взрослый? Раз ты говоришь «он»?

— Нет. Хватит цепляться. Разве он похож на девочку?

Тад ехидно фыркнул. Он пялился на Йиналу. Даже слишком. Но ведь я и сам вначале пялился.

— Говорит по-нашему?

— Нет. Мы научили друг друга немножко считать. И кое-каким словам.

— И ты приходишь сюда только для того, чтобы лазить с ним по деревьям?

— Нет, мы много чего делаем. Все, что нам захочется.

Тад задал еще немало дурацких вопросов, но тут начал накрапывать дождик. Он воспользовался этим, чтобы сбежать домой, и я тоже скоро ушел. Сказал Йиналу, что прошу у него прощения, только он этих слов пока не выучил.

Когда я пришел домой, дождик еще не кончился. Я как раз снял ботинки и поставил их на половичок, как вдруг мамин голос сказал:

— Кеван-Леонард Марек!

Я знал, чего ждать, и уже почти открыл дверь. Мама появилась непонятно откуда.

— Нам недавно позвонила миссис Коста, — грозно сказала она. — Ну-ка, куда ты отвел ее сына Луиса?

Я не рискнул ответить. Поглядел ей за спину и увидел на пороге гостиной папу. Он стоял там и разочарованно хмурился. Помочь он не мог.

Я пропал.

Три месяца. Мама на полгода заперла меня дома. Ну хорошо еще, что это не были папины земные полгода!

В школе все узнали. Я слышал, что родители Тада наказали его очень строго. Он даже не захотел больше сидеть рядом со мной. А через месяц они переехали.

Луис по-всякому меня допекал, но всем было наплевать. Ну, если совсем честно, паре-тройке ребят это не нравилось — тем, кто считал, что я ничего страшного не сделал. Вот бы с собой их позвать!

И учителя, и директор никакого внимания на то, что Луис ко мне пристает, не обращали. Мама сказала, что я должен терпеть последствия своих поступков. Папа промолчал.

День Учреждения Колонии прошел ужасно, а мой день рождения и того хуже, особенно потому, что папа вел себя так, будто это был настоящий день рождения, и старался меня подбодрить. А я хотел, чтобы он не мешал мне чувствовать себя из рук вон плохо.

Я все думал про Йиналу: как он меня ждал, как, наверное, огорчался и чувствовал себя обманутым, как решил, что я больше ему не друг. И что же я сумею объяснить ему, когда снова увижу… если когда-ни-будь увижу…

Однажды вечером я подслушал, как мама с папой в кабинете участвовали в заседании Комитета. Говорили больше о компьютере, чем о языке фрухов, про субалгоритмы и контекстный анализ. Когда они закончили, мама ушла в соседнюю комнату, а папа остался.

Я вошел на цыпочках.

— Пап? Я вот подумал… а ты не мог бы научить меня их языку?

Он наморщил лоб.

— Киттмантель очень сложен. За двадцать два года мы так и не сумели полностью в нем разобраться.

— Но вы же все равно им пользуетесь. Вы же постоянно разговариваете с их учеными.

— Да, — признал папа, — но частенько путаемся. — Он поглядел на меня вроде с улыбкой и обнял за плечи. — Я могу переделать одну из наших программ в учебную. Дашь мне неделю?

— Конечно, папа!

— Но я не хочу, чтобы пострадали твои школьные занятия. — Я кивнул. — Ну, и маму надо поставить в известность.

— Пап, только не это! — завопил я.

— Кеван, разве ты когда-нибудь что-то делал без ее разрешения? К тому же она тоже работает над киттмантелем. И сможет помочь тебе.

Вернулась мама, и, как ни махал я руками у отца за спиной, он рассказал ей все.

— Мне кажется, это может принести пользу, — сказала она. — При правильном подходе он научится чему-нибудь толковому.

Именно то, чего я хотел.

Дело продвигалось медленно, несмотря на помощь папы. Язык оказался ужасно трудным. Я вроде бы научился связывать слова между собой, но… это трудно объяснить… но они не ощущались, как осмысленные предложения. Я мог говорить, будто фрух, но не думать, как он.

Важно, чтобы Йиналу не услышал чего-то другого, вместо того, что я хочу произнести. Я желал понимания и не мог его добиться.

Я до того отчаялся, что один раз, когда мама меня проверяла, выложил ей все.

— Так в чем отличие этого языка от земных? — спросила она серьезно.

— Ну, возьми слова «прошу прощения», — это были первые слова, которые я отыскал в учебной программе. — В них нет… ну… сожаления.

«Именно этого я и ждала», — сказало ее лицо.

— Причина в том, Кеван, что фрухи мыслят не так, как мы. И эмоции у них другие.

— Потому что они инопланетяне?

— Потому что они фрухи. Я не знаю, что такое инопланетяне, но догадываюсь, каковы фрухи. То, что трогает нас, они не воспринимают.

— То есть они не понимают, что люди просят прощения, когда чувствуют себя виноватыми?

Она вздохнула.

— Фрухи могут знать, что виноваты, могут даже сожалеть, но не будут чувствовать себя виноватыми, как чувствуем мы с тобой. Их мозг работает по-другому, эмоции тоже.

— Это все их нервные контакты?

Ее лицо посуровело.

— Да, Кеван, именно так. У тебя есть еще вопросы?

— Пока больше нет. — Конечно, вопросов у меня было полно, да только не таких, чтобы обсуждать их с мамой. Она погладила меня по голове и ушла, оставив одного. Ничего другого я и не хотел.

То, о чем я слышал уже много лет, теперь стало понятным. Фрухи совсем как компьютеры, говорили люди. Бесстрастные, расчетливые, похожие на машины. Будто компьютеры опасны! Но, возможно, они стали бы опасными, если б не мы ими управляли…

Нервные контакты фрухов, конечно, напоминают разъемы компов. Я уже достаточно в этом разбирался, чтобы понимать: один большой процессор менее эффективен, чем множество маленьких, включенных параллельно. Фрухи могли обмениваться идеями и строить планы, а мы оставались бы в неведении, пока не будет слишком поздно что-либо изменить.

Вот как рассуждали многие и многие люди. Они воображали, что фрухи все соединены в круги и строят заговоры, как расправиться с нами через много лет… или очень скоро. Никто этих «кругов» не видел, но фрухов вообще мало кто видел, так какие возражения? Лучше бояться, потому что страх подразумевает осмотрительность.

Я мог понять, почему люди так думают, но… я ведь знал Йиналу. Он не был похож на компьютер.

Может, они ведут себя иначе, когда сами по себе, а не в контакте. Может, дети у фрухов не такие, как взрослые? Может, Йиналу ненормальный?

А может, я вообще ничего не понимаю. Мне же всего двадцать.

Весна началась через два месяца после того, как мой домашний арест подошел к концу, и только тогда я серьезно подумал о том, чтобы пойти в лес.

Да только зачем? Я ведь не мог вернуться назад во времени.

Как-то раз папа заглянул ко мне, когда я занимался.

— Как твои занятия языком?

— Я к ним остыл. Дело идет медленно, да и смысла не вижу.

— Это значит, что у тебя больше нет желания встретиться со своим другом?

— Это значит, что я не могу. Мне бы хотелось повидать Йиналу, но жизни не хватит на все наказания, которые обрушатся на меня за это.

Я повернулся спиной, стараясь сделать вид, что сосредоточился на занятиях.

— Ну а если бы обошлось без наказаний?

— Угу, — ответил я. Мне только еще не хватало играть в если бы да кабы!

— Ладно, Кев. Сам маме ничего не говори, это я беру на себя. Возможно, теперь она не будет против. Во всяком случае, не столь категорично.

— Еще как будет! Слышал бы ты, каких наставлений она мне надавала, когда разрешила выходить из дома!.. Все равно спасибо, папа, нет, правда, но только из этого ничего не выйдет. Прости.

— Посмотрим. Не вешай носа. — Он помолчал. — Если она не изменит решения, попробуем что-нибудь другое.

Я поднял голову.

— Нет, папа, не надо. Я не хочу, чтобы и у тебя были неприятности.

Мы оба помолчали, а в конце концов обнялись. По-моему, первым начал он.

— Предоставь это мне. Просто пока помалкивай, ладно?

Я ткнулся лбом ему в плечо. И не стал больше спорить. Слишком уж хотелось, чтобы это удалось.

Дня через два я услышал разговор родителей, когда собрался лечь спать. И сразу закрыл дверь.

Через несколько дней все повторилось. Я чуть было не спустился сказать папе, чтобы он бросил. Но ведь я ему обещал, что не буду вмешиваться.

Все-таки я решил поговорить с отцом, дождался, когда он работал один.

— Будь спокоен, — сказал он, прежде чем я открыл рот. — Я все устрою.

Потом — больше недели — ровнехонько ничего. Я решил, что он забыл или махнул рукой, а потому не ждал никаких сюрпризов. Однако дождался. Только не от него.

За ужином мама ни с того ни с сего вдруг сказала:

— Кеван, я слышала от твоего отца, что ты мог бы делать больше успехов в научных дисциплинах.

— Что? — Научные дисциплины не были моей сильной стороной, но я с ними справлялся. И посмотрел на папу, ища помощи.

— Твои отметки стали хуже, сынок.

Всякий раз, когда думаешь, что хуже быть уже не может, становится еще хуже. У меня хватило ума ответить виновато:

— Так что мне надо делать?

— У нас есть знакомая преподавательница. Она состоит в Комитете по переводу и работает с папой в училище. Она согласилась заниматься с тобой по выходным.

— Я отвезу тебя к ней в раннюю субботу, — добавил папа. — Там мы обо всем договоримся.

— Я должен буду ездить к ней? На все выходные? Почему она не может заниматься со мной по компьютеру?

Папа посмотрел на меня очень пристально.

— Мы решили, что так будет лучше, Кеван.

Я чуть было все не испортил. Но тут же набил полный рот и опустил глаза. Хоть на спор, вид у меня был самый расстроенный.

Все-таки полностью я уверен не был, пока папа на полдороге туда не сказал:

— Ты ведь понял, что мисс Левицки заниматься с тобой не будет.

— Ага… То есть я хочу сказать, что так и подумал.

— Мне не надо объяснять тебе, в каком секрете это следует держать. Теперь ты обязан постараться, чтобы твои отметки стали лучше. Мисс Левицки может дать тебе несколько файлов, если ты в них нуждаешься.

— Я подтянусь.

— Я знаю, это тебе по силам. А теперь вот что: ты знаешь, когда приходит твой друг?

— Примерно. Они берут за единицу трое суток, а не двое, как мы.

— Это нам известно, и, полагаю, ты не забыл, по каким дням вы встречались. — Это не был вопрос, и я не стал отвечать. — А он все еще приходит, как по-твоему?

— Может быть, но времени прошло очень много.

— Знаю, Кеван, я знаю. Мисс Левицки и я сегодня расспросим тебя о нем. Нам хотелось бы узнать о фрухах больше, чем дает изучение их языка, и мы хотели бы продолжить расспросы после того, как ты с ним повидаешься. Ты потерпишь?

— Конечно. — И я добавил: — Спасибо.

Он взъерошил мне волосы.

— Если ты нам поможешь, мы сами скажем тебе «спасибо».

Я поговорил с Рейчел (она велела называть ее так). Она действительно засыпала меня вопросами, но на многие я ответить не сумел. Просто не знал.

Они с папой обсуждали то, что им удалось выяснить. И мне показалось, что они скрывают это не только от мамы, но и от других членов Комитета. И задал себе вопрос: а что они скрывают от меня?

Мы разработали расписание. Рейчел скажет маме, что у нее колеблющийся график, чтобы объяснить, почему наши с ней дни все время меняются.

Маме это очень не понравилось, но она смирилась.

В то первое раннее воскресенье все прошло отлично. Отец довез меня до дома Рейчел, высадил и вернулся к маме. Я вошел в парадную дверь на случай, если кто-то обратит внимание, и вышел через черный ход. Рейчел жила на самой окраине, так что я мог пойти прямо к лесу.

Лес выглядел таким же, как я его помнил. Наше дерево ханой было опоясано маленькими почками у самой верхушки начало тринадцатого яруса. Но это была единственная перемена. Я стал ждать.

Время тянулось медленно. Я осмотрел в лесу другие места, где мог появиться Йиналу. Взобрался на наше дерево, чтобы разглядеть дорогу, по которой он обычно приходил. А потом даже проделал часть пути до города Йиналу.

Мне пришлось уйти, чтобы папа отвез меня домой в срок. Они с Рейчел хотели попробовать еще раз в следующие выходные. И я тоже хотел. Очень.

Мы повторили попытку в следующую позднюю субботу. Я опять отправился в лес, но Йиналу опять не было. Я чуть было не вернулся сразу к Рейчел. Но тут же сел, прислонился спиной к стволу, обхватил руками колени, уткнул в них голову и от всего сердца пожелал, чтобы он не приходил. Никогда!

И тут что-то коснулось моего плеча. Я отмахнулся, не глядя, и меня снова потрогали. Я обежал дерево, но так и не понял, что это было, пока не услышал:

— Кеван?

Он вырос, пух на голове стал гуще, но я его сразу узнал. Я четыре раза принимался что-то бормотать, прежде чем вспомнил фразы, которые выучил.

— Я рад, что ты вернулся, — сказал я ему по-киттмантельски. И еще: — Прости.

Я не сумел разобрать всего, что он говорил. Понял лишь то, что он наверняка сумеет залезть на седьмой ярус нашего дерева ханой. И он сумел… но я-то залез на девятый.

Я объяснил, когда мы снова сможем встретиться — коротенькими фразами. Йиналу понял, что я могу пропустить неделю, но потом все равно приду.

Мы начали примерно с того, чем кончили, и было очень весело. Как-то он принес бумеранг, и мы по-всякому его метали. А в другой раз он принес мячик с отверстиями, которые открывались, когда он начинал падать. Поэтому ловить его было труднее, но и куда интереснее.

Неделю мы все-таки пропустили, потому что начались дожди. А через пару недель дождь полил, когда мы уже играли. Я тут же побежал к Рейчел, но все равно промок до нитки. Мне казалось, она никогда не высушит мои вещи, и мама наверняка обо всем догадается. Пришлось сказать, что я немного промок по пути к машине.

В следующий раз я повел Йиналу на юго-восток от леса к реке, которая протекает через его родной город. Но только когда я почти совсем разделся и объяснил, что мы поплывем наперегонки к другому берегу, он сказал мне, что не умеет плавать.

Папа и Рейчел пытали меня, относится ли это только к нему или ко всем фрухам. Я спрашивал у него, но он больше ничего не объяснил. Видимо, ему разрешили говорить только о себе. Но папе и Рейчел нужно было больше.

Они хотели, чтобы я расспрашивал Йиналу обо всем на свете. Я старался, но мой киттмантель был для этого недостаточен, да и мне-то нравилось встречаться с ним совсем по другой причине. Они это вроде понимали, но все равно стояли на своем.

На зиму нам пришлось прервать наши встречи, но я уже наловчился разговаривать с Йиналу, и он понял, что я вернусь. Уйти в этот последний раз было нелегко, хотя я и знал, что это не навсегда.

Папа забрал меня к Рейчел на следующей неделе для новых расспросов. Рейчел нас встретила, одетая, как на праздник. Не знаю, зачем она утруждалась. Они с папой просто задавали вопросы, все те же вопросы, на которые у меня не было ответа.

— Я ведь вам вовсе не помогаю, верно?

Они переглянулись от удивления.

— Каждый самый маленький факт — ценность, — сказала Рейчел.

— Он приближает возможность узнать фрухов по-настоящему.

— Но почему вы не спросите их самих? Почему не встретитесь с кем-нибудь?

Папа улыбнулся ужасно снисходительной улыбкой.

— Кеван, ты же отлично знаешь, как люди относятся к тому, что их соплеменники общаются с фрухами.

— Угу! Потому-то вы и сделали из меня шпиона!

— Это нечестно, сынок!

Рейчел нас перебила.

— Кеван, мы ведь иногда разговариваем с фрухами. Среди них есть те, кто старается узнать людей, как мы — о них. Беда в том, что они помогают нам с усвоением языка, но ничего не говорят о своем социальном укладе и обычаях. Им не нравится, когда мы начинаем их расспрашивать.

— Но почему?

— И этого нам не говорят… В результате мы сосредоточились на их языке и пытаемся извлечь из него все, что можем.

Я чуть не свалился со стула.

— Ух ты! Понятно, почему люди думают, будто фрухи роботы или вроде того. Вы же читаете только их учебники, а это, наверное, такая скучища! А интересных книжек не читаете!

— Тебе кто-то говорил об этом? — папа даже растерялся. — Ты, Рейчел?

— Нет, — ответила она. — Значит, наше «белое пятно» бросается в глаза.

— Или, может, я очень умный!

Они посмеялись.

— И это тоже, — сказал папа, посмотрел на Рейчел и произнес загадочную фразу: — Комитет обсуждал это много лет назад и отверг подобный способ.

— Ты сам сказал, Антон: много лет назад. А теперь у нас куда более обширная база данных. Может быть, настало время опять рассмотреть этот вопрос.

— Но пойдут ли фрухи нам навстречу? Впрочем, если мы скажем, что нам хотелось бы лучше ознакомиться с разговорным языком… И вообще: в худшем случае они нам просто откажут.

— Ребята! — они чуть ли не подпрыгнули и повернули головы ко мне.

— Если получите от них такие книжки, выберите парочку на мой вкус.

Папа ухмыльнулся так, как мне нравится.

— А ты понял, о чем речь? Ладно, Кев, в случае нашего успеха это будет тебе наградой.

Споры в Комитете дошли до точки кипения. Мама и папа не заметили, что я следил за их первой киберконференцией больше получаса.

Как обычно, мои родители разошлись во мнениях, но на этот раз не очень. Мама была совсем спокойна, и, может, потому папа приводил свои доводы очень убедительно. Они стали договариваться о новом заседании, и я убрался на кухню, пока меня не засекли.

Больше совещаний я не видел. Но мама каждый раз выглядела все менее недовольной, и я сделал вывод, что она одолевает. И очень удивился, когда однажды папа вошел ко мне после того, как я кончил уроки, и улыбнулся до ушей.

— Поздравляю, Кев. Фрухи дадут нам беллетристику для перевода! — Он стиснул мою руку. — Наш договор в силе: ты получишь первую книгу.

Ждать пришлось месяц. Папа сказал, что им надо подобрать «переводческие алгоритмы». А когда работа закончилась, он дал мне код файла, чтобы я мог получить доступ к нему с помощью Спока.

— Постарайся не разочароваться, — сказал он напоследок. Я хотел спросить, о чем это он, но его уже след простыл.

Файл был защищен от копирования, так что перевести его содержание на мой компьютер я не мог. И читать приходилось прямо с монитора, все время проверяя, нет ли поблизости мамы. Правду сказать, я был рад, что рядом вообще никого не было.

Повесть была про ребенка, чьи родители все время переезжали, не давая ему завести друзей или привыкнуть к одному какому-то месту. Написана она, сказал папа, для подростков. Я просто поверить не мог. Я-то думал, что она для взрослых: все время подразумевалось, что ты уже знаешь много всего разного. Ясно было, что Мивчеву должен грустить, но об этом почти не говорилось. Иногда персонажи вступали в нервоконтакт — ну, ладонями, — но о том, что они сообщали друг другу, писатель ничего не говорил. Надо было самому догадываться из того, как они поступали потом.

«Римаг трачеп» (какие-то семена на родной планете фрухов) не повесть, а просто жуть! Я не сказал папе, что повесть мне не понравилась, но он и так догадался. Ему она тоже не понравилась.

Я делал успехи в точных дисциплинах, так что зимой мы прекратили «дополнительные занятия». А к весне я мало-помалу подпортил отметки, чтобы у папы был предлог отвезти меня к Рейчел. Мама была очень недовольна, и, как всегда, мне стало стыдно.

Папа отвез меня к Рейчел на неделю раньше, якобы желая посмотреть, как она меня натаскивает. И они объяснили, какие вопросы мне стоит задать Йиналу.

— А почему бы вам самим его не спросить? — сказал я.

— Тебя он знает, — ответил папа. — А к нам отнесется с недоверием. Помнишь, он же не поладил с мальчиками, которых ты привел в лес.

— Это они не поладили с ним!

— Мы делаем, что можем, — сказала Рейчел, — но нам нужна твоя помощь. Конечно, если тебе не хочется работать с нами…

Папа прошептал ей что-то очень резкое, но до меня уже дошло.

— Я буду ходить туда. Но только… вы и дальше работайте с этими повестями, хорошо?

— Мы продолжаем, — сказала она растерянно. — Стараемся понять их образ мышления.

— Хм. А почему бы не поискать повестей, в которых есть и люди?

Глаза Рейчел стали огромными, но папа не дал ей ничего сказать.

— Зачем, Кев?

— Ну-у… если узнать, что они думают о нас, это ведь поможет решить, что мы думаем о них.

— Я же говорил тебе, — обернулся папа к Рейчел, — он умница. — Папа, наверное, думал, что я не расслышу. — Мы с этого и начали, но фрухи утверждают, что в их книгах нас вообще нет.

— Чушь какая-то! А почему?

Они посмотрели на меня так, будто я знал ответ. А вернее, будто я могу его найти.

Йиналу оказался около нашего дерева ханой даже прежде меня. Около часа мы играли в наши обычные игры, но мне было не очень весело. Я все тянул и тянул время.

Он, как всегда, затих, пока длилось затмение Взломщика. Я решил, что пора. Он не успел встать, как я сел рядом и спросил так мягко, как сумел:

— Что фрухи думают про людей?

Рот Йиналу сжался ну просто в точку.

— Вы им не нравится, нет, — сказал он наконец.

— Так мы им не нравимся? — сказал я медленно. Он бросил взгляд вверх, но как-то по диагонали. — Допустим. Но почему?

Он очень долго тянул с ответом.

— Они не думают… они считают, что люди… — Он встал и прошелся взад-вперед. — Я не могу сказать. Я не буду тебе нравиться.

— Нет, будешь! — Я тоже встал. — Если только ты с ними не согласен.

— Нет. Знаю, ты… — Он ухватил меня за руку, и его кружок на ладони будто ударил меня током, но он тут же отдернул руку с виноватым видом.

Я шагнул к нему.

— Йиналу, если бы мы могли разговаривать таким способом, — и я взял его ладонь: удара не последовало, — ты мог бы объяснить мне?

Он не шевельнулся.

— Да.

— Так почему ты не можешь сказать мне словами?

— Я… не могу. — Он выдернул руку из моих пальцев и припустился бежать, будто спасая свою жизнь.

— Йиналу, вернись! — Я было побежал за ним, но ведь он бегал быстрее меня. Я смотрел ему вслед, пока было можно, а потом побрел домой.

Я совсем приуныл, пока добрался до дома Рейчел.

— Задал я ему ваши вопросы! — закричал я прежде, чем она успела сказать хоть слово. — А он убежал! Я его больше никогда не увижу! Я вас не-на-ви-жу! — и выскочил из парадной двери, пока она не начала очередную беседу.

Я был уже на полдороге к дому, когда папа проехал мимо меня. Он развернулся, но я чуть было не убежал, только мне надо было с кем-нибудь поделиться. И он ездил кругами, пока я не выложил ему все. Пока он не понял, что я уже не ребенок.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Или не так плохо, как тебе кажется. Он вернется. Успокойся, пожалуйста, а то мама что-нибудь заподозрит.

Я попытался. И ничего ей не сказал, но за обедом она заметила, что я не в себе.

— Пусть это тебе послужит уроком, Кеван. Если бы ты усерднее занимался раньше, то не тратил бы на занятия часть своих выходных. И убери локти со стола.

Папа оказался прав. В раннюю субботу Йиналу был на месте. Некоторое время мы просто сидели. Я должен был поговорить с ним. Они хотели, чтобы я поговорил с ним, но я просто не знал, с чего начать. И начал он:

— Кеван, я сожалею… Мы нехорошо расстались четыре прошлых дня. — По фрухскому календарю, имел он в виду.

— И мне жаль. Мы не будем говорить, если… если тебе не хочется.

— Я не знал нужного слова для понятия «огорчаться». — Но знай, мне хочется.

Йиналу побродил вокруг. Вернувшись, сказал:

— Можно, сегодня мы будем только играть?

Что бы там ни давило мне на грудь, оно вдруг исчезло.

— Само собой! — Я взял модель планера, которую захватил с собой.

— Посмотрим, как далеко он у нас полетит.

Я сказал Рейчел, что Йиналу сразу убежит, если его расспрашивать. И она тут же начала выпытывать, как именно он отказался отвечать на вопросы. Иногда, как ни верти, ты все равно в проигрыше.

Папа приехал как раз тогда, когда солнце начало заходить. Я встретил его у двери, но он прошел мимо меня.

— Они в сети, — сказал он Рейчел.

— Что? — она побледнела. — Повести фрухов?

— Кто-то сообщил коды файлов. Не знаю, кто. Люди читают их и начинают реагировать.

— А это так плохо? — спросил я. Они как-то странно уставились на меня. — Я никому не говорил, честное слово!

— Да ты и не мог бы… Известны и коды файлов с нашим анализом повестей. А у тебя их не было, Кев.

Рейчел подошла к нему почти вплотную.

— А если изъять файлы? Может быть, еще не поздно…

— Поздно, Рейчел. Кто-то визуально сканировал мониторы и воспроизвел файлы, не нарушив защиты от копирования. Если мы сотрем файлы, это только подольет масла в огонь.

— Хорошо, не будем паниковать. Это же просто повести, да наш занудный их анализ. Неспециалисты даже внимания не обратят.

Папа поник.

— Почему-то мне кажется, что обратят.

Еще как обратили!

Папа объяснил мне про подкрепление стереотипов и петли обратной связи. Мама выдала лекцию о том, как некоторые люди цепляются за свои фантазии и после того, как их полностью опровергнут.

Люди жутко взволновались, и очень быстро. Все принялись повторять, что фрухи бездушны, это теперь окончательно. Они холодные и бессердечные, как Спок, они непонятные и коварные, как древние ящеры, словом, все, чего я наслушался прежде, только гораздо хуже.

Одноклассники, позабывшие, что я знаком с фрухом, снова об этом вспомнили. Некоторые начали меня сторониться, другие, во главе с Луисом, принялись меня задирать. Он вдруг стал героем, потому что не захотел общаться с фрухом. Теперь Луис сочинял всякие истории про Йиналу, а когда я говорил, что он врет, мне никто не верил.

Папа опасался, что Комитет подвергнется «страукизму» — так мне послышалось, и я подумал, что это значит вытянуть человеку шею в страусиную. Но он сказал, что остракизм это вроде бойкота, только он бы предпочел, чтобы ему вытянули шею в две страусиные, лишь бы Комитет остался цел.

Однако большинство повело себя совсем не так, как он думал. Люди хотели, чтобы Комитет узнал о фрухах как можно больше — это помогло бы обороняться от них.

Говорили о том, чтобы послать за помощью. До Земли туда и обратно почти шесть месяцев; до Новой Батавии больше трех месяцев. А у нас для неотложных случаев имеется один новейший космолет. Но многие решили, что случай самый неотложный.

Некоторые считали, что толку все равно не будет. С тех пор как мы обнаружили здесь колонию фрухов, Земля продолжала колонизацию в других направлениях, а про нас словно забыли. Так что мы должны сами о себе позаботиться, а это значит — разобраться с фрухами.

Слушать все это было страшно, но я сообразил, что общего согласия нет, а потому действовать никто не будет. Но меня по-настоящему напугало то, что случилось в позднюю среду.

Я еще ни разу не слышал, чтобы они так скандалили. Я сидел у себя в комнате, заткнув уши, и все равно слышал. Папа думал, что это она сообщила коды, мама считала, что он. А потом услышал шаги в запасной спальне. Я знал, кто туда ушел.

Кое-как я дотянул до позднего воскресенья и даже умудрился сохранять спокойствие, когда мама сама отвезла меня в дом Левицки (называть ее Рейчел она мне запретила). Моросил дождик, но не настолько, чтобы помешать мне уйти в лес, когда я убедился, что мама уехала.

Йиналу принес летающий диск, совсем как те, с которыми я иногда играл. Это помогло мне на некоторое время забыть обо всем. Потом дождик опять зарядил, но не очень сильно. А к тому времени, когда он перестал, я понял, что нам необходимо поговорить.

Он, наверное, тоже понял.

— У нас нет времени, — сказал он, — указывая на заходящее солнце. — Мы не приходим сюда говорить.

— А я должен. — Как я мог объяснить? — Люди не понимают фрухов. Могут случиться плохие вещи. Ужасные вещи. Мне надо узнать больше. Ты должен помочь. Это очень важно.

Йиналу подбежал к стволу нашего дерева ханой.

— Высоко, как ты, — сказал он и полез вверх.

Почему он меня не слушал? Ну, на дереве ему некуда деться.

И я полез за ним.

Я думал, он остановится на седьмом ярусе. Но когда я добрался туда, он залез на восьмой. Он лазил теперь гораздо лучше. Я лез за ним медленно, потому что ствол все еще был мокрым.

— Хорошо? — спросил Йиналу.

— Ага. — Я взобрался на сук рядом с ним. — Йиналу, пожалуйста, давай поговорим.

— Пожалуйста, давай нет. Давай быть друзьями.

— Но почему разговор помешает этому? Объясни мне.

Он ничего не ответил. Потом сказал:

— Девять.

— А? — И тут я увидел, что он полез выше. — Эй, погоди! — После такого дождя я боялся лезть на девятый уровень.

Ствол здесь был таким тонким, что пальцы смыкались вокруг него. Йиналу полз вверх — руки, ноги, руки, ноги, — пока не добрался до девятого яруса. Он уцепился за сук, и вот тогда-то кора лопнула.

Он тяжело упал поперек веток на моем ярусе. Я рванулся к нему, но он удержался сам. Посмотрел вверх — рот у него был широко раскрыт и искривлен — и начал приподниматься.

И снова соскользнул.

Я чуть не свалился, пытаясь его ухватить, но он падал слишком быстро. Подтормаживал, цепляясь за ветки. Но, проваливаясь сквозь четвертый ярус, как-то весь обмяк, и потом я слышал только треск, а под конец — звук удара.

Я спускался как мог быстро. На втором ярусе поставил ногу на ветку, о которую он, видимо, ударился, потому что она тут же обломилась. Я хлопнулся спиной о землю и закричал от боли.

Перевернуться было очень больно, но я должен был это сделать. Он лежал совсем рядом со мной. Без сознания. Рука у него была неуклюже согнута в двух местах. Часть его головы потемнела и опухла. Но он дышал. Еле-еле.

Я завопил, призывая на помощь. Идиот. Мы же были в нескольких километрах и от людей, и от фрухов. Я поднял Йиналу, а мне в спину будто втыкались острые ножи, и с каждым шагом становилось все больнее. Но я шел — должен был идти — вниз с холма к городу фрухов.

Я споткнулся и ударился коленом о камень. Йиналу я не уронил. Я бы прежде умер. Да я и думал, что умру.

Первый раз в жизни я пожалел, что живу не на Земле. А еще бы лучше на Марсе или Луне, где сила тяжести меньше. Там ничего этого вообще бы не случилось.

Я подошел к окраине города. Солнце скрылось за холмами, небо у горизонта зазеленело. На улице никого не было. Куда они все подевались?

Я закричал, но никто не вышел. Я шел и шел и прошел мимо десятка домов: сплошные цилиндры и купола. Не мог остановиться. Голос у меня, словно от тяжелой простуды, становился все слабее и слабее.

Я вспомнил их язык и выкашлянул несколько слов. И все повторял: «Помогите». Уж не знаю, на каком языке.

Откуда-то появились два взрослых фруха. Они держали палки, покрытые резьбой. Я сказал им, что Йиналу упал и положил его на землю, чтобы они могли подойти к нему, не приближаясь ко мне.

Они на минуту вступили в нервный контакт. Потом один сказал что-то вроде «помощь», а второй вошел в дом. Я начал пятиться в сторону нашего города. Может, еще не поздно.

Появились две красные машины, закупорив улицу. Я хотел обойти одну, но из них вышли фрухи и остановили меня.

— Нет! Пожалуйста, отпустите меня! Мне надо домой. Пожалуйста!

Двое фрухов ухватили меня и посадили в машину. Я увидел, что вторая подъехала к Йиналу, фрухи вышли, чтобы забрать его.

— Ну вот, вы его подобрали. Я вам не нужен. Я ему ничего не сделал. Это правда! — Я не знал, как сказать «клянусь».

Но они сели в машину: один, чтобы вести ее, а другой, чтобы присматривать за мной. Мы поехали за первой красной машиной, но я недолго следил за ней, а лег, еле удерживаясь на узком сиденьи, и плакал так горько, не знаю уж как. И все всхлипывал:

— Я такой мертвый… я такой мертвый…

Они оставили меня в темной клетушке в больнице на несколько часов. Кто-то зашел, наверное, доктор. Заставил меня раздеться и осмотрел мою спину и колено. Я заговорил, но он словно бы не слышал. Дольше всего он смотрел у меня между ногами, потом кудахтнул и ушел. У меня все так болело, я так устал, что даже не разозлился. Ну и еще, пожалуй, мне было стыдно.

Я продремал на стуле, кто знает, сколько времени. Когда вошел еще один фрух, за матовыми окнами уже посветлело. Я чуть было не начал снова раздеваться, но он сделал мне знак идти за ним.

В коридоре стояли двое фрухов, нервоконтактируя обеими руками. Тот, который зашел за мной, осторожно их перебил и тихо заговорил с ними.

— Это человек, который принес ваше дитя, — вот что, по-моему, он им сказал.

Они разняли руки и поглядели на меня. Женщина, мать Йиналу, подошла поближе ко мне. Его отец прислонился спиной к стене. Я уже весь выплакался, но когда начал объяснять, что произошло, снова зарыдал.

Его мама опустилась на колени.

— Это ты видел его, когда оно уходило гулять одно?

Я кивнул по-нашему, потом по-ихнему.

— Все время. Он… оно мой самый лучший друг.

Она протянула было свою руку к моей, но тут же отдернула. Его папа сказал ей что-то вроде «это очевидно». Она встала и повернулась к нему.

Тот, третий, повел меня назад в комнату.

— Погодите! Погодите! Йиналу поправится?

Его родители уже шли по коридору и ничего не ответили.

После этого довольно скоро пришли три фруха.

— Мы проводим тебя домой, — сказал один самыми простыми словами.

— Йиналу жив? Он… оно будет жить? Почему вы не хотите сказать?

Они переглянулись.

— Дитя будет жить. — Я чуть снова не расплакался. — Теперь мы проводим тебя.

— Нет, я должен вернуться сам.

Если я пойду один, то смогу сказать, что сбежал с дополнительных занятий. Мне невероятно влетит, особенно потому, что я расшибся. Но и это лучше, чем моя настоящая история.

Фрухи начали спорить, указывать на мои ушибы, но я стоял на своем. Позволил им отвезти меня на машине до того места, где я вошел в их город, а потом пошел сам, медленно, зато один. И мне хватило времени все обдумать.

Примерно через час я услышал, что по лесу бродят люди. Я прибавил шагу, надеясь, что увижу их прежде, чем они заметят меня. Но ничего не вышло.

— Вот он! — закричала какая-то женщина, и из-за деревьев хлынули ее спутники. Она добежала до меня первая и обняла, положив руку прямо на ушиб. Но, правда, быстро ее опустила.

— Что с тобой случилось, Кеван?

Я начал рассказывать, как задумал:

— Я упал с дерева. Мы с моей репетиторшей рассорились, я убежал в лес и…

Из-за ее спины появились двое дюжих мужчин.

— Что они с ним сделали? — проворчал один.

— Сначала надо доставить его в город, — сказал другой. — Позаботиться о нем, а уж тогда будем думать о них.

Я не мог ничего сказать. Я не знал, сколько и что они знают. И не мог довериться никому, кроме…

Я у всех спрашивал про папу — у спасителей, у доктора и сестер, которые меня осматривали, даже у санитара, который принес мне ужин. Они, как один, уверяли меня, что папа скоро придет ко мне. Но, конечно, первой меня навестила мама.

Было видно, что она плакала, но теперь ее глаза были сощурены. Когда она подошла ко мне, я весь сжался. Она заметила, и ее лицо стало чуть-чуть другим. Она осторожно меня обняла.

— Как ты себя чувствуешь, Кеван?

— Получше. — Мое треснувшее колено обездвижили, сломанное ребро перебинтовали, а на груди и плечах у меня был надет обезболивающий воротник. В этом смысле мне, правда, было лучше. — А где папа?

Она отдернула руки, словно рассердившись.

— Не знаю, Кеван. Твой отец поступил с тобой бездумно. Он наделал много глупостей, и уж вовсе отвратительно, что втянул в это тебя.

— Нет! — Ребро кольнуло, но мне было все равно. — Нет, мама, он поступил правильно. Я разобрался, если не во всем, то во многом. И должен рассказать ему.

— Кеван, он не придет. Я запретила — после того, как он был вынужден признаться в том, что натворил.

— Нет! Нет!! Нет!!!

Я попытался встать, но она прижала меня к постели. Ей на помощь прибежали санитары… а за ними появился еще кто-то.

— Кеван!

— Папа! — Я почти вырвался, а он почти добрался до меня, но тут его схватил санитар.

— Уберите его, — сказала мама. — Он уже натворил достаточно бед.

Я рванулся, высвободился и схватил папину руку точно так, как делают фрухи. Я постарался, чтобы он увидел мое лицо — всю мою любовь, и страх, и необходимость поторопиться.

Я кивнул. Он кивнул в ответ, а санитары уже выводили его из палаты. Вошла сестра, вставила ключ в мой обезболивающий воротник, изменила настройку, и я почти сразу же уснул.

Но все было в порядке. Он понял. И, может быть, еще не поздно…

В следующие дни никто не говорил мне, что происходит. Мама в больнице почти не бывала. Я надеялся, что все обстоит хорошо; если бы началась война, то уж, конечно, кто-нибудь да проговорился бы, верно?

А я лежал тут, прикованный к ускорителям регенерации! Я даже до туалета добраться не мог, но школьные задания мне приносили. Выходило, что меня уже наказывают.

Потом за всю среду — ни единого посетителя. И все равно никто не объяснил мне, что происходит. Даже когда сказали, что в четверг меня выпишут, мне не стало легче. Ночью я почти не сомкнул глаз.

Меня отключили от регенераторов, проверили на приборах, осмотрели и выписали. Пришлось надеть грязную одежду — ничего другого у меня не было. Я сидел в палате, ждал, когда кто-нибудь за мной приедет, и чувствовал себя жутко несчастным… пока в дверь не вошел папа.

Он обнял меня очень устало, я начал задавать ему миллион вопросов, но он велел подождать. Я чуть не лопнул, пока мы шли к машине.

Когда мы забрались в нее, он снова меня обнял и держал так долго-долго.

— Как ты узнал, Кев?

— Ну как-то так. Когда увидел родителей Йиналу в контакте, то сообразил, что к чему.

— Погоди! Его родителей?

Я рассказал, как все произошло с самого начала. В первый раз за последнее время я рассказывал, а меня внимательно слушали.

— Ты не знаешь, он выздоровел?

— К сожалению, не знаю.

— Но ты же разговаривал с ними, верно?

Он улыбнулся, еле раздвинув губы.

— И еще как! Ты вообразить не можешь. Их социальные запреты практически нерушимы.

— Какие запреты?

Ему пришлось объяснить.

— Сынок, фрухи выражают свои чувства, сильные чувства, только через нервотрансепторы. Глубокие эмоции — это абсолютно личное. Выразить их открыто для них просто немыслимо. Даже научное обсуждение эмоций происходит с помощью нервоконтактов.

— Значит, они с тобой не говорили об этом?

— Отказывались, пока половина Комитета совсем не надорвалась, пытаясь их уломать. Некоторое время я опасался, что ты ошибся, но мы не отступали. Объяснили им, что человеческий страх вот-вот приведет к насилию. Именно угроза надвигающегося кризиса, скорее всего, и понудила их сломить внутреннее сопротивление.

— Вот и с Йиналу так! — Папа наклонил голову набок, ну совсем как Йиналу. — Я не мог заставить его говорить о некоторых вещах. Например, о том, как фрухи относятся к людям.

Он хмуро отвел глаза.

— И у него были все основания. Кеван, люди не доверяли фрухам, неверно судили о них, а фрухи думали о нас то же самое.

— Это как?

По крыше машины зашлепали капли дождя.

— Едва они начали говорить, как выяснилось множество фактов. Например, что многие фрухи, вернее, подавляющее большинство, считают людей… считают нас животными.

— Чушь какая-то! Мы строим города и космолеты. Мы говорим!

— Суть не в нашем интеллекте, а в наших эмоциях. Открытых всем страстях, которые они никогда бы не выдали ни зрению, ни слуху. Вот критерий — с их точки зреция. Оказывается, Кев, на родной планете фрухов обитает другой вид псевдоразумных существ, не обладающих нервотрансепторами. Их эмоции очевидны, и они не создали никакой цивилизации. Фрухи, правильно или неправильно, усмотрели тут причинную связь. И перенесли этот вывод на нас, несмотря на космолеты и владение речью. Определение личности у них кардинально отличается от нашего, не только в интеллектуальном, но и в эмоциональном плане. Мы не прошли проверку. А теперь, возможно, они думают о новой проверке. — Он похлопал меня по плечу. — И во многом благодаря тебе.

На этот раз я сумел удержаться и не заплакал. Может быть, мне хотелось выдержать этот экзамен.

— Спасибо, пап, а теперь поехали домой!

Он отстранился от меня.

— Поговорим об этом потом. Пока ты погостишь у бабушки. Я перевезу туда все, что тебе может понадобиться.

— Чего? Пап, почему мне нельзя поехать домой?

Он отвел глаза.

— Твоя мать и я… у нас очень много работы. — И он включил мотор.

Да, работы у них хватало! Совещания с их коллегами-фрухами, потом с членами администрации фрухов. Правительство в Катманду тоже пожелало участвовать. Комитет наконец-то получил необходимую поддержку… после того, как самая важная часть работы была сделана.

Папа прислал мне весточку. Йиналу жив и рассказал остальным фрухам, что произошло. А до того они не совсем верили моему рассказу. Теперь они прислали то, что папа назвал «признанием». На здоровье!

Я все время просил, чтобы мне позволили повидаться с Йиналу, но пару недель я «не стоял на повестке дня». Вы не поверите, как меня встретили ребята в школе — ну прямо как героя. Все набивались ко мне в друзья, даже Луис. Да только я в таких друзьях не нуждаюсь. У меня ведь уже есть настоящий друг.

Когда наконец это случилось, я почти пожалел: сплошь люди, которые снимают меня для новостей, и политики, которые норовят попасть в кадр. Фрухи, когда встретили нас, выглядели так, словно начали заново обдумывать то, что уже обдумали.

Йиналу все еще не вставал с постели; к нему вместо регенераторов были подключены всякие трубочки. Я позировал рядом с ним, разговаривал по-нашему и на киттмантеле, как мне велели. Стоило мне попытаться сказать что-нибудь не по сценарию, как кто-нибудь сразу задавал бессмысленный вопрос.

Посетители наконец угомонились, но только потому, что всех начали выпроваживать.

— Я останусь, — сказал я руководителю нашей группы. — Я хочу поговорить с Йиналу наедине.

— Кеван, ты же увиделся с ним, как мы и обещали. А теперь…

— Только вдвоем. — Я обернулся к фрухе рядом и сказал ей то же самое очень-очень спокойно. Руководитель попросил кого-то перевести, но фруха уже уводила всех за дверь, сама вышла последней, а я остался.

Йиналу похудел, побледнел и выглядел очень хрупким.

— Ты уж меня прости, — сказал я, подходя к его кровати. — Я пытался тебя ухватить, но не успел.

— Я заставил себя полезть, а не ты. Без тебя я был бы мертвым.

— Без меня ты бы вообще на дерево не полез. Это моя вина.

— Нет. Это твоя заслуга. Я рад, что научился лазить по деревьям. Я рад, что знаю тебя.

У меня задрожал подбородок.

— Ты мог бы сказать мне, Йиналу. Про то, что ваши взрослые думали о нас. Я бы не разозлился, честное слово.

Рот у него сжался.

— Это было бы больно… — он кудахтнул, — как упасть с дерева. Но мне следовало сказать тебе. Ведь ты… это ты.

Он взял мои руки, и на этот раз я вытерпел все мурашки.

— А ты не повыдергиваешь эти трубки? Не сделаешь себе плохо?

Рот у него растянулся.

— За мной тут ухаживают, как за младенцем.

— Угу. Понимаю.

Здоровой рукой он притянул меня к себе, прижал ладонь к моему затылку, и мы оставались так долгое время.

Я обещал, что увижусь с ним очень скоро. Попросил Йиналу прийти на наше место в лесу, как только он выздоровеет.

Через несколько недель я попросил папу узнать, выписали его из больницы или еще нет.

К этому времени я вернулся домой. Мама стала какой-то спокойной, вялой. В ее рабочей комнате все было в беспорядке. Я словно попал в другой дом.

Папа долгое время мне ничего не отвечал. Но я не отставал от него, и в конце концов он сказал, что не уверен, придет ли Йиналу повидать меня.

— Нет-нет, он не умер, — успокоил меня папа. — Просто произошли некоторые перемены.

— Он мой друг. И никакие перемены меня не интересуют.

— Понятно. И тем не менее они очень важны.

Когда прошли недели, а он так и не появился на нашем месте, я больше разозлился, чем огорчился. И даже винил папу, пока не стало ясно, что к исчезновению Йиналу он никакого отношения не имеет.

И тут пошли всякие слухи. Дескать, фрухи отправили его со всей семьей в другой город вдали от Непалганджа. Он «очеловечился», говорили люди, а это противоестественно. Хуже того: некоторые утверждали, что перемена в нем была вполне естественной.

У фрухов ребенок по достижении подросткового возраста перестает быть бесполым. Любители сплетен судачили, что выбор пола зависит от самого ребенка, и Йиналу сделал себя Йинали — девушкой.

Я им не верил. Я начал драться с одноклассниками, которые меня дразнили, я даже спорил со взрослыми. Пусть говорят, что хотят, про еще один нервный кружок, который, как выяснилось, расположен на затылке. Они не понимают: Йиналу мой друг. Вот и все. Для чего-нибудь другого я еще слишком мал — мне же теперь всего двадцать два года. Они до того себя задурили, что просто не могут понять.

Когда придет весна, я буду ждать у дерева ханой. И Йиналу придет… или Йинала: если он переменится, так в мальчика.

Или пусть даже Йинали. Это неважно. Она же все равно мой друг.

© Shane Tourtellotte, "The Hanoi Tree", 2000.

Журнал "Если", N 5, 2001

Перевела с английского Ирина ГУРОВА

Первая публикация в журнале "Analog Science Fiction and Fact", July-August 2000[2]