Десять

Наталия Романова. Десять

Пролог

На грани сна и яви она ещё раз пробежалась по сообщениям, которые были в телефоне, но, по сути — в её душе.

«С десятилетием тебя, родная».

«Я помню каждый год из этого десятилетия».

«Я обожаю каждый месяц из этих лет».

«Я люблю каждый день из этих месяцев».

«Я ценю каждый вздох из этих дней».

На прощание она услышала короткое: «В десять».

Всё было готово к десяти, она была готова, шёлк простыней, прохлада комнаты, и только ночь разделяла их. Её и «десять»

На грани сна и яви она услышала щелчок двери, потом тихие шаги и дыхание вдоль тела.

— Ты не должен был… как?

— Я сказал: «В десять», сейчас десять.

— Но?

— Давай не сейчас.

— Не сейчас.

Неспешный диалог мужских губ и женской шеи. Запаха улицы и свежести геля для душа. Влажных волос и шёпота.

Она смотрела на розы ровно перед своими глазами. Кустовые, нежные. С полупрозрачными листиками, источающими аромат.

— С десятилетием тебя.

— Роз тоже десять?

— Одиннадцать. Мне нужен следующий год…

Розы бегут по обнажённому телу, иногда задевая шипами — царапая. Голова откинулась на подушки. Глава в глаза.

— Привет.

— Привет.

Лепестки пробежали по шее, тонкая кожа, видна жилка… бьётся — быстро. Опустились ниже, по ключицам, обойдя каждый сосок с поклонением, целуя, окутывая шапочкой бутона. Дойдя до пупка, остановился.

— Я скучал.

— Я скучала.

Когда он успел снять одежду?..

— Тшшш, — бутон у бутона. Что-то прошептали друг другу, пока ноги раздвигаются шире… шире… ещё… Царапина. Остро. Больно.

— Тшшш, не шевелись, — она и не думала. Просто смотрит. — Ты мне доверяешь?

Она бы доверила ему свою жизнь. Не думая. Сейчас он держал эту жизнь в своих руках.

— Мне нужно десять.

— Десять? Не много? — проскакивают нотки смеха в женском голосе.

— Два дня… десять раз… на наши «десять».

Глава 1.

Она сладко потянулась, ловя последние минуты полусна, придумывая на грани яви, какой бы сон ей мог сниться, если бы она видела сны.

Удобная привычка просыпаться раньше будильника на десять минут вне зависимости от того, на какое время он заведён, давала возможность побыть наедине со своими мыслями, позволить себе минуты тишины и отстранённости — роскошь в век скоростей.

С первым же сигналом будильника, легко встав, отбросив сонливость и морок придуманных снов, бодрым шагом начала свой день. Долгий.

Стакан воды, упражнения для пресса, ног, позвоночника, для гибкости, стройности, для хорошего настроения, для всего, что может и не может понадобиться сегодня. Беговая дорожка находилась около широкого окна, выходящего на газон с молодой, светло-зелёной травой. Окно с видом на синее утреннее небо с кучевыми облаками и ветку дерева, почти без листьев, что склонилась и пересекает вид на зелень.

По пути в ванную комнату открыла дверь в «детскую», где из-под одеяла выглядывают ноги уже совсем не детского размера.

— Просыпайся, засоня.

Невнятное бурчание и недовольное сопение под подушкой, спрятанной под одеялом.

— Я ещё зайду.

Готовя завтрак, поймала себя на том, что терпение начинает заканчиваться, как и каждое утро, уже готовясь совершить едва ли не десятую попытку поднять из постели ребёнка, как ребёнок, собственной персоной, с заспанным лицом, уселся за стол, вопрошая одним взглядом — что же он будет есть?

— Где «доброе утро»?

— Доброе, — недовольно, в тарелку.

— Может, умоешься?

— Не-а.

— А как же режим?

— Ну его. Спать хочу.

— Ну-ну. Завтракай, потом поговорим, — подмигивая, зная, что утреннее настроение сына будет исчезать по мере поглощения блинов, ежедневного и обязательного завтрака, без которого кареглазый парнишка отказывался выходить из дома. Настолько, что научился печь блины сам, будучи ещё первоклашкой, тем не менее, предпочитая завтрак из маминых рук.

— Не люблю рано вставать.

— И что делать? — улыбаясь.

— Если бы…

— Не «если бы».

— Ну, мам!

— Не мамкай, мы говорили много раз. Какой интернат? Разве ты сирота, или у тебя нет дома?

— Да при чём тут это? Даже сын Петра Павловича живёт в интернате.

— Сын Петра Павловича может жить хоть на луне.

— Мааааам.

— Что?

— Я бы там высыпался.

— У тебя бы было времени на сон больше на сорок минут, тебе ничто не мешает ложиться раньше дома, — улыбаясь, — до конца учебного года осталось меньше месяца, мы поговорим с папой по этому поводу, и если это действительно, — на «действительно» мягкое ударение, — необходимо, то я, конечно, разрешу, но со следующего года. Сейчас нет никакого смысла, согласись.

— Угу.

— Не злись, — проведя рукой по мягким, слегка вьющимся волосам.

Выезжая из дома, смотря на парнишку, пристраивающегося на заднем сиденье, чтобы добрать свои минуты сна, на роллетные ворота гаража, которые, поднявшись, открыли вид на асфальтовую дорожку, ухоженный двор и литые ворота, немного более вычурные, чем хотелось бы их хозяйке, которые открылись перед красной машиной, как по мановению волшебной палочки. И так же закрылись.

Проезжая по посёлку, некогда тихому, дачному, вдали от города, вдруг, почти в одночасье, ставшему элитным и престижным, всё ещё пытающемуся подстроится под новые реалии. Дорогие дома соседствовали со старыми дачными домиками, покосившимися от старости. Высокие заборы с камерами слежения по периметру — с заборами из видавшего виды деревянного штакетника, неровного и рассохшегося. Город, строящийся семимильными шагами, перешагнул через этот посёлок, словно Гулливер — маленькую базарную площадь, и разросся дальше. Он бы поглотил, подмял посёлок под свой ритм, снося малюсенькие домики, ставя на их место огромные многоэтажки, но статус «природоохранная зона» помешал. Теперь город и посёлок жили вместе, как соседи по огромной лестничной площадке с большим количеством жителей.

Выбираясь из посёлка по гладкой, словно зеркальной, поверхности асфальта — преимущество статуса «элитный», слушая негромкую музыку, она в уме перебирала сегодняшние дела, желая только одного — никаких сюрпризов. Сюрпризы на её работе редко бывали приятными, сегодняшний день хотелось провести спокойно.

— Приехали.

— Оу, спасибо мам, ты сегодня не заберёшь?

— Боюсь, что нет, может, дедушка. Созвонимся.

— Да, конечно… А, может?..

— Ну, ладно, только сегодня, потому что через пару дней праздники, — смеясь, — пригласи кого-нибудь из ребят на выходных.

— Отлично, мам, спасибо, — целуя в щеку. Невиданное проявление нежности от сына, посчитавшего однажды себя слишком взрослым для таких своеволий.

Уже на парковке, перед зданием, где проходила едва ли не большая часть её жизни, она дала себе возможность вдохнуть-выдохнуть, включив музыку на полную громкость — её способ релаксации. Выходя из машины лёгкой, самую малость пружинистой походкой, одёргивая юбку, возможно, немного коротковатую и яркую — из красной шотландки, улыбаясь встреченным коллегам, кокетливо заводя глаза, слегка флиртуя, так чтобы было ясно — это только флирт и только здесь и сейчас.

Стоит пройти буквально пару шагов, и кокетливая улыбка сменится на приветливую, а яркая шотландка — на одноцветную форму.

Типовые здания из белого и красного кирпича «Областной больницы» раскинулись на большой площади, рядом с городским лесопарком, вдали от шумных магистралей и жилых массивов.

Её путь лежал в центральный корпус, там, в боковом крыле, на первом этаже, с отдельным входом, который закрыт в это время — её вотчина. Длинный широкий коридор, стены, расписанные сказочными героями, огромная игровая комната, с большим количеством игрушек, часто пустующая, и, в самом конце — кабинет. Когда-то у неё был отдельный кабинет, с кожаным мягким гарнитуром, с большим столом и стеклянным, во всю стену, стеллажом. Потом отделение разрослось, и из кабинета сделали палату на четыре человека, а её кабинет переехал в скромное помещение рядом с «каморкой» старшей медицинской сестры. С небольшим холлом перед двумя дверями, где едва поместились два кресла — роскошь из прошлого кабинета, и растение в большом горшке, никто в отделении не знал, что это за цветок, но ухода оно практически не требовало и со своей задачей — создавать видимость уюта, словно он возможен в этом месте, перед дверью, где посетителей могут ждать неутешительные новости, — справлялся. И маленький, яркий столик с цветными карандашами и раскрасками, которые всегда в изобилии лежали в этом месте.

Переодевшись, окунаясь в работу, она словно забывала всё, что тревожило её вне этих стен. Максимальная сосредоточенность — пожалуй, так можно охарактеризовать её состояние. Мягкая улыбка, тихие шаги, ободряющие разговоры и бесконечная работа головного мозга. «Думай» — так говорил её отец, она думала, анализировала, диагностировала, добивалась и билась, порой сжав зубы под мягкой улыбкой.

Обход — неотъемлемая часть каждого дня. В последнем боксе, с номером «семь», на высокой кровати сидит крохотный мальчик, рассматривающий книжку. Под заспанными глазами — небольшие синяки, уже значительно меньше. Живой взгляд бегает по картинкам.

— Привет, Тошка.

— Здравствуйте.

— А где мама?

— У неё ангина… фулярная, — с горестным вздохом, — температура субфеильная, — вздох, — папа сказал, что ей нужно дома побыть, бабушка приедет завтра. Но я сам справляюсь!

— Ты молодчина, давай посмотрим, что у нас тут… о чём книжка? — попытка отвлечь от пальпации.

— Про динозавров, я, когда вырасту, буду их изучать.

— Да? Очень интересно, а они разве не вымерли?

— Вымерли, но можно раскопать… «Раскопки» по-научному, палеонтологи изучают динозавров. Я тоже буду изучать, после специального института.

— А сейчас уже знаешь что-то?

— Да! Смотрите, — с энтузиазмом листая и рассказывая про древних животных, существование которых превратилось в миф, но по-прежнему будоражит умы мальчишек и девчонок. Сколько раз она слушала рассказы о динозаврах из уст малышей, от своего сына, как и сейчас от Тошки. Слушала всегда внимательно, на ходу проверяя сухость кожи, прося показать язык, что и происходит — практически машинально. Странная привычка, в этом возрасте иметь бы привычку воровать конфеты из бабушкина стола, как она это делала, или не досиживать занятие по развитию речи до конца…

— Так, смотрю, у тебя всё отлично, жалобы есть?

— Ну…

— Говори, — подмигивая по заговорщицки.

— А когда мне можно будут на улицу?

— Сегодня уже и можно.

— А завтра можно?

— Завтра скажет дежурный доктор, Инна Константиновна, договорились? А сегодня папа сможет.

— Думаете? — сомнение в голоске.

— Уверена, он сделает максимум для того, чтобы у него получилось.

— А на обследовании вы будете?

— Конечно, — она не могла не прийти.

— А папа?

— Я уверена в этом, Тошка… тебе же не страшно?

— Нет! — маленький храбрый мальчик, которого хочется оградить от всех обследований, завернуть в тёплое одеяло, увезти к себе домой и спрятать от напастей и болезней, которых хватило в его маленькой жизни.

— Вот и хорошо, пока, мой любимый пациент.

— Не корректно так говорить, — надутые губы с довольным взглядом.

— Мы никому не скажем, это будет наш секрет.

В конце дня, собирая по крупицам своё кокетливое настроение и улыбку, она шла на выход через приёмное отделение — перекинуться парой слов с коллегой, которая давно стала её близкой приятельницей, почти подругой.

По пути встречая людей, сидящих в ожидании своей очереди на приём, на УЗИ, на обследование.

— Что у нас тут?

— Аншлаг, «Городская» закрыта, света нет, все к нам.

— Н-да…

— Не знаю, в коридорах размещать будем пациентов.

— Не в первый раз, — отодвигаясь в сторону, чтобы дать проехать каталке с бледной, даже мертвецки бледной женщиной на ней, спешащие рядом врачи быстро переговариваются между собой, молоденькая сестра держит систему, пытаясь подстроиться под быстрые шаги.

— Давай сюда, — забирая из пальчиков полный пакет, быстро перехватывая, без труда подстраиваясь под шаги.

— Что, Юлия Владимировна, никак не уйти? — седоволосый врач, с добрыми глазами, — Леночка справляется.

— Не спорю, хочу тряхнуть стариной.

— Ох, отважная ты дивчина, не боишься в наш мужской коллектив подниматься?

— Не-а, — улыбаясь, пробегаясь по лицам двух других врачей в хирургических костюмах. Один, совсем молоденький, скорей испуганный, чем сосредоточенный. И другой — с на редкость спокойным, даже покровительственным выражением лица. Глядя на него — понимаешь, что твоя жизнь вне опасности. Он внушал доверие — сразу и навсегда. Его рука лежала на руке женщины, он смотрел на неё и говорил некий набор слов — приободряющий, обещающий, снимающий страх — всё, что нужно, наряду с медикаментами, чтобы подготовить к операции. Рядовой для хирурга, невыносимо страшной для пациента, который может не до конца осознавать своё состояние, оценивать угрозу жизни, но ярко понимающий одно — волнение, которое исходит волнами от человека, неважно, сколько ему лет и какого он пола. Волнение неминуемо, и его надо погасить, уговорить, заговорить. Как она книжками о динозаврах, так и этот мужчина в широком лифте — рядовыми отвлекающими вопросами.

— Какие планы на выходные? — слышит обращённый к себе вопрос.

— О, громадьё, — кокетливая улыбка в сторону седовласого.

— У молодой и красивой всегда много планов.

— Конечно, Сергей Платонович, — быстрый взгляд в сторону, на спокойный взгляд, улыбка, и снова на седые, но все ещё густые волосы.

На выходе из лифта передала систему Леночке, два шага до отделения — справится. Услышав пару слов, кивнув лифтёру, спустилась обратно. Приёмное отделение переполнено. Ясно, что эти трое, что поднялись в лифте, да и многие другие, сегодня вряд ли уснут, да поедят урывками — беспокойное дежурство.

Уже выходя из типового здания, нажав на сигнализацию своей красавицы, она разворачивается и возвращается туда, куда должна была прийти, не могла не прийти, не могла игнорировать это желание.

— Ну, Тошка, пойдёшь гулять?

— А можно? Это не…

— Можно, пойдём, — надевая тонкую вязаную шапочку, курточку, поднимая на руки почти невесомое тельце малыша. Под пальцами прощупываются все рёбрышки, и чувствуется ритм сердца — беспокойный от волнения, вызванного предстоящей встречей с улицей.

Быстро идя по коридору, чувствуя на шее детские ладошки, она ощущала на щеках слезы — непозволительная роскошь, ненужная и даже преступная.

Таким ли был её сын в этом возрасте? В Тошке нет и половины веса для нормы в его возрасте, зато с лихвой хватает любознательности и желания жить. Именно жить, в его, детском, понимании — гулять, стать палеонтологом или адмиралом-океанологом, как на прошлой неделе, или знаменитым футболистом, как месяц назад.

— Пришли, — присаживаясь на лавочку на детской площадке, рядом с входом в детское отделение, вдали от людских потоков, только знающий поневоле ведает про этот уголок в парке «Областной больницы». Площадка, оплаченная щедрым спонсором — яркий корабль с множеством ходов и переходов, с мягким покрытием под ногами, и максимально безопасная, — погуляешь?

— Да, — подпрыгивая на руках от нетерпения.

Юлия Владимирована знала, что скоро на смену энтузиазму придёт усталость, и тогда она посадит малыша наколени и будет слушать про динозавров или футболистов, про гоночные машины и мамину ангину, про то, каким он был молодцом сегодня и даже съел несколько зёрнышек граната, что папа сказал после обследования, что Тошка — настоящий храбрый солдат, но, на самом деле, ему было страшно, совсем понарошку, но было.

И главное — папа обещал ему большую пожарную машину, раз уж на настоящей он пока прокатиться не может…

Глава 2.

Среди весёлых девушек, стоящих группкой у озера, она была похожа на щенка. Не на радостного, беззаботного, даже слегка безмозглого, а на робкого, косолапого, словно неуверенного в том, что эти породистые лапы и хвост принадлежат именно ему. Она робко и с любопытством выглядывала из-за подружек, иногда смотря поверх голов.

Молодой священник что-то увлечённо рассказывал, от чего не было ни одной девушки, смотрящий в сторону. Иногда группа громко смеялась, словно забыв, что рядом человек в сане, пусть и небольшом, иногда толкали друг друга локтями, перебивая, спрашивали и, судя по широко открытым глазам, — удивлялись ответам.

Её взгляд был заинтересованным и живым, в нём играла мысль, словно живая. Она светилась, казалось ещё чуть-чуть, и девушка заговорит, покажет свои мысли, спрятанные за робкими движениями. И она была красива. Красива настолько, насколько бывает красива юность. Красива, словно пришедшей из стародавних времён красотой. Настолько, что скажи она, что её остановили на улице с предложением сняться в кино — ей бы поверили, сразу и безоговорочно. Выше своих сверстниц, со светло-русыми, отливающими рыжиной на солнце волосами, с тонкими чертами лица и распахнутыми навстречу всему новому глазами — она была словно славянская княжна, пришедшая в современность из позабытых сказок. Такой рисуют Василису Прекрасную или Царевну Лебедь. Она была красива не яркой, вычурной красотой, не навязчивой, но никто — ни мужчина, ни женщина, не могли просто пробежать взглядом, глаза сами останавливались на девушке, цеплялись и не хотели уходить. На неё хотелось смотреть, как на произведение искусства, в котором ничего не смыслишь, но оно тебя бесконечно радует.

Остановившийся рядом автобус не отвлёк девушек от оживлённой беседы даже тогда, когда из автобуса, словно из огромного чрева с автоматической дверью, стали высыпать мальчишки разного возраста, от младших школьников до юношей, и едва ли не с разбега прыгать в воду озера, крича по пути, фыркая носами и заплывая далеко. Всем своим видом, криками, передразниваниями, они выражали торжество молодости, силы и отчаянной жажды жизни.

Рядом стоял мужчина средних лет, зорким взглядом смотря на ребят, улыбаясь только уголками глаз, лицо его выражало строгость. Впрочем, не было похоже, чтобы хоть кто-нибудь всерьёз боялся этого человека.

— Всё, хватит, — крикнул мужчина, сделав приглашающий жест в автобус.

Младшие поспешили, путаясь в шортах и обуви, по пути стряхивая с головы воду, они забирались в автобус под неодобрительным взглядом водителя, который с недовольством смотрел на песок и влажные от плавок шорты мальчишек.

Старшие выходили степенней, некоторые, заметив группу девушек, словно красовались собой, проходя мимо плавной походкой, потом, не выдержав игры в «Алена Делона», срывались в шуточный кулачный бой и, подпрыгивая, забегали в тот же автобус.

Группа девушек двинулась вдоль озера, впереди бодро шагал священник, приподнимая одной рукой подрясник, отчего были видны его пыльные ботинки со стоптанными каблуками.

Парень, выходивший из воды последним, долго рассматривал группу девушек, наконец, когда процессия двинулась, а он оделся, услышал окрик:

— В автобус.

— Я сейчас, — показав глазами на уже уходивших девушек.

— Вот неугомонный, ты пользуешься моим расположением, — услышал парень, — но, смотри, только сегодня.

— Спасибо, — уже на ходу обуваясь, парень поспешил догнать девушек, вернее — одну из них, что шла в самом конце нестройного ряда. Её стройные длинные ноги обхватывала ткань простого платья, бедра покачивались словно случайно, но от этого ещё более завораживающе, но главное — она обернулась и улыбнулась парню самой обезоруживающей улыбкой, какую он видел на своём недолгом веку.

Подбежав, взяв за запястье, он внимательно смотрел на девушку, будто любовался ею, встречая с улыбкой такой же заинтересованный взгляд.

— Подожди, — они шли нога в ногу, в конце строя, замыкая ряд, который возглавлял молодой священник.

— Послушай… а вы кто?

— В смысле?

— Монашки, что ли?

— Нет, — девушка широко улыбалась.

— Послушницы?

— Нет.

— А кто?

— Никто, — они так и шли, подружки оборачивались, перешёптывались, даже священник встретился глазами с девушкой, словно спрашивая, всё ли в порядке?

— Но вы…

— Это воскресная школа и лагерь. Православный.

— Аааа, понятно, а я из лагеря олимпийского резерва, знаешь, наверное, «Олимпиец».

Идти ног…