Десять минут в подарок

Валерий Дмитриевич ГУБИН

ДЕСЯТЬ МИНУТ В ПОДАРОК

Фантастический рассказ

Я приехал в Ригу в командировку на Всесоюзный симпозиум по проблемам управления. Симпозиум проходил в Доме ученых на Рижском взморье. В первый день по окончании заседания должен был состояться банкет, здесь же, в ресторане. Пить и сидеть в душном прокуренном зале мне не хотелось, и я пошел прогуляться. Шел по бесконечно длинным улицам, тянущимся параллельно пляжу, было тихо, только шумело море из-за дюн, и пустынно, поскольку дачный сезон еще не начался. Дома стояли с закрытыми ставнями, редкие прохожие не мешали мне думать. Пару раз я вышел к морю, но холодный ветер снова загнал меня к домам. Здесь прошло мое детство, всевозможные санатории и пионерские лагеря, куда мать забрасывала меня на все лето, бесконечно уставая за зиму от моего шумного существования. Детские переживания, радости и тревоги постепенно возвращались вместе с памятью о безвозвратно ушедших годах, наполняя меня грустью.

Незаметно я прошел порядочный кусок, смеркалось, пора было поворачивать назад. И уже решив повернуть, я увидел дом, деревянный, двухэтажный, с верандами, с разноцветными стеклышками по углам больших окон. В этом доме я в пионерском лагере провел подряд пять или шесть летних каникул. Здесь я в первый раз влюбился в девочку из старшего отряда, здесь просыпался по ночам и долго лежал, слушая, как шумит море, а по утрам, открыв глаза, видел, как раскачиваются кроны сосен за окном.

Я долго стоял, разглядывая дом, темный, пустой, с заколоченной досками дверью, и во мне вдруг начала шевелиться странная мысль, которая и раньше, уже много лет не давала покоя - куда же делись все эти годы, такие живые, плотно наполненные моими ощущениями, словами, запахами моря, травы, высохшего дерева, моими радостями и горем. Сколько раз, обиженный кем-нибудь, я забирался в те кусты у забора и безутешно плакал там, и мне каждый раз казалось, что мое горе так огромно, что оно никогда не пройдет. Сколько раз я радовался здесь тем незначительным удовольствиям детства купанию в море теплым вечером, чернике в лесу или лишней порции компота в то время они казались мне вполне достойными той энергии, которую я на них тратил. Неужели все это исчезло без следа и живет лишь жалкой призрачной жизнью в глубинах моей памяти? Ведь это была не только моя жизнь, она тесно переплеталась тогда с десятками других жизней - я зависел от них, а они от меня, а потом все исчезло, как будто никогда не существовало. На секунду показалось до жути странным - много людей: дети, взрослые, врачи, повара - все это жило, шумело, суетилось, а теперь я стою и ощущаю, что ничего этого больше нет. Так прочно все кануло в небытие, в темную воду забвения, что даже кругов на поверхности не осталось. Большинство взрослых из моего детства наверно уже умерло, да и сам дом, судя по его виду, кажется, назначен на снос, в нем явно несколько лет уже никто не жил. Мне стало невыносимо грустно, я повернулся, чтобы пойти прочь, как вдруг почувствовал, что дом меня не пускает. Он стоял, в сумерках нависший надо мной серой глыбой с темными окнами-глазницами, и не отпускал.

"Может, моя детская душа бродит там, я ее оживил своим присутствием, до этого она спала, впечатавшись в причудливый узор трещин на потолке или в разноцветные стеклышки веранды, а теперь ожила и бродит, смотрит на меня из темных окон".

Я отворил ветхую калитку. Доска с ржавыми гвоздями легко оторвалась от косяка, дверь оказалась незапертой. Внутри, на веранде, пахло сыростью и пылью, толстый слой которой лежал повсюду - на полу, на поваленных в углу в кучу столах и стульях. Я вышел в коридор и стал подниматься по скрипучей лестнице наверх. Вот здесь была спальня, там у окна стояла моя кровать. Тут и сейчас несколько кроватей с голыми панцирными сетками. Я прислушался. В доме стояла густая вязкая тишина, только на лестнице что-то еле-еле потрескивало после моих шагов. Я составил к окну несколько кроватей, с грохотом передвигая их по комнате и каждую минуту замирая и вслушиваясь в дом, потом взял прислоненный к стене лист фанеры, положил его сверху, снял плащ и, несколько секунд поколебавшись, лег на фанеру, положив плащ под голову.

И снова увидел в окне над головой те же сосны, которые снились мне ночами последние тридцать лет и которые я иногда, очень редко, вспоминал наяву. Они стояли неподвижно, две большие темные кроны, почти касающиеся друг друга. Потом подул ветер, они зашевелились, закачались и зашумели, как будто приветствуя меня после столь долгой разлуки. Я был вполне счастлив, исчезло напряжение, державшее меня последний месяц, на глаза наворачивалась сладкая дрема, я закрыл их и услышал, как ветер дунул еще сильнее, где-то хлопнула форточка, и пустой дом загудел всем своим высохшим деревом. Потом я подумал, что сосны за эти годы должны были бы вырасти, но почему-то остались такими же, они и сейчас так же шумят и шевелятся, как живые существа, как будто хотят мне что-то сообщить, прорваться к моему пониманию. Хотя сейчас я уже не понимаю, я ничего не слышу в этом шуме. Только в детстве я мог бы что-то разобрать, но в детстве я не обращал на них внимания, их присутствие в моем окне было таким же естественным, как присутствие луны или мельканье пролетающих птиц. Когда же на море случался шторм, они так сильно раскачивались и шумели так громко и зловеще, что я начинал бояться и прятался под одеяло.

"Природа ведь тоже ребенок, - думал я, засыпая. - Большой ребенок, и пытается обращаться, разговаривать только с детьми. В детстве все другое и море, и солнце, и деревья, но эти обращения к нам мы вспоминаем, только став взрослыми, и чаще всего они кажутся нереальными. Мы не помним точно, были ли они в действительности или только снились нам в каких-то далеких детских снах". И вот сейчас, лежа на фанере, я вдруг вспомнил, что они были, эти обращения ко мне, я их слышал в шуме сосен, в утреннем луче солнца, медленно скользящем по стене к моей кровати, в запахах вечернего засыпающего леса.

Проснулся я от шума. Я открыл глаза и замер, стараясь не шелохнуться. Детский голос из дальнего угла быстро и взахлеб рассказывал:

- Потом они вдруг узнают, что к тому поезду, который партизаны должны были пустить под откос, фашисты прицепили вагон с военнопленными, чтобы себя застраховать. Не будут же партизаны взрывать своих! Но подрывники ушли раньше и ничего о вагоне не знали. А поезд уже вышел. И тут этот парень, ну, которого играет Гурзо, садится на коня и показывает класс! Он мчится, как ветер, догоняет поезд, прыгает и в последнюю минуту отцепляет вагон.

Я лежу, недоумевая, и вдруг узнаю - это голос моего лучшего друга тех лет - Женьки. Мы с ним несколько лет подряд вместе ездили в лагерь. Но с тех пор я больше никогда его не видел и почти совсем забыл о нем. Женька продолжает звонко пересказывать популярный фильм тех лет "Смелые люди". Я слушаю и чувствую, как теплая слеза бежит у меня по лицу и скатывается в ухо.

- Валера, ты спишь, что ли?

- Нет, Жень, - отвечаю я, - я не сплю, я плачу.

- Что же ты, дурак, плачешь, там ведь все хорошо кончилось, никого не убили.

- Я не над фильмом плачу, я над нами плачу, мне нас жалко, потому что ни меня, ни тебя давным-давно уже нет.

- Что, уже умерли? - хихикает Женька.

- Да нет, мы еще живем, но уже совсем другие, совсем не такие, как сейчас.

- Ребята, да он спит и во сне с нами разговаривает! - восхищенно орет Женька.

Рядом со мной в стенку плюхается подушка, кто-то свистит, шлепают босые ноги, поднимается жуткий гвалт. И тут мы все замираем, слыша, как тяжело скрипят ступени лестницы, и молодой женский голос гневно восклицает еще из коридора:

- Кажется, кто-то всю ночь будет не спать, а стоять в углу.

Все бросаются к своим койкам, через секунду воцаряется мертвая тишина, я тоже закрываю глаза и даже пытаюсь громко сопеть, изображая спящего.

Я опять просыпаюсь. Комната уже залита лунным светом. Сажусь на своей фанере и вижу пустые, в беспорядке разбросанные кровати с голыми сетками, опрокинутую тумбочку у двери, и мне становится страшно - что я здесь делаю один, в пустом заброшенном доме? Я встаю и, почему-то стараясь не шуметь, спускаюсь вниз. Отойдя от дома несколько шагов, я оглядываюсь. Луна просвечивает сквозь левую веранду, и дом кажется наполненным странным неестественным светом, хотя окна посредине по-прежнему черные. Я делаю несколько шагов, и тут краем глаза вижу, как в окне нашей спальни на втором этаже появляется детская голова. Вздрогнув, я бросаюсь к забору и пристально всматриваюсь... Нет, померещилось. И уже решительно иду дальше. Мои каблуки громко стучат по аккуратным резным плиткам мостовой, тени деревьев беспорядочно перегораживают дорогу. Я иду и думаю, что, видимо, ничто никуда не исчезает, а время течет и пропадает только в нашей будничной, постоянно устремленной вперед жизни. Лишь в редкие минуты озарения мы вдруг отчетливо понимаем, что наша истинная жизнь в вечности, которая никуда не течет, а существует вся сразу, во всех своих моментах. Так же, как существует всегда вечно молодая природа, вечно с нами играющая. Иногда она превозмогает себя и свой детский лепет превращает в яркую, полную жизни картину. Вот и теперь, час назад, она подарила мне десять минут моего детства. И Женька все время рассказывает своим высоким захлебывающимся голоском о смелых людях, и все печали, радости и запахи детства продолжают вечно жить в этом доме и открываются всякому, входящему туда с трепетным сердцем.