Детектив с одесского Привоза

На лестничных площадках было темно — единственная лампочка горела над входной дверью подъезда.

Держась левой рукой за перила, женщина осторожно нащупывала ногами каждую ступеньку. Дышала тяжело. Часто останавливалась, бережно опуская на мраморные плиты большую плетеную корзину. Мысленно ругала всех жильцов за экономию электроэнергии. Ей почему-то казалось: если бы лестничные площадки были освещены, она бы чувствовала себя лучше и ноги не подкашивались бы от усталости.

Облегченно вздохнула, когда наконец-то поднялась на последний, пятый этаж.

Над дверью квартиры сына контрольная лампочка сигнализации охраны не мигала красным огоньком. Значит, Петр находится дома и не надо ломать голову, как отключить эту хитроумную сигнализацию. Да, наверное, она и не смогла бы ее отключить, хотя в корзине, сверху, лежал лист бумаги, на котором рукой сына крупными буквами было написано, какие цифры и в какой последовательности надо нажимать. Нет, не смогла бы: или цифры перепутала бы, или что-то еще не так сделала бы. Это хорошо, что сын дома.

Минуло два года, как женщину согнул радикулит. Так и ходит с тех пор согнувшись, словно поклонилась кому-то очень низко и не может или не желает разогнуться.

С трудом дотянулась до кнопки дверного звонка.

Из прихожей донесся мелодичный перезвон.

Ждала долго, но дверь не открывали.

Позвонила еще раз.

Ясно, семь месяцев сын был в далеком плавании, все это время плохо спал. И вот теперь сошел со своего рыбацкого судна на землю, приехал домой и решил наконец-то выспаться.

Пристроив корзину на деревянном ящике, стоявшем в углу возле перил, женщина достала из кармана ключ, вставила в замочную скважину.

Дверь приоткрылась. Дверная цепочка натянулась. На лестничную площадку проникло немного света из прихожей. Женщина крикнула:

— Петрик, сынок, это я!..

Тишина.

Из щели, косо перечеркнутой блестящей цепочкой, доносились запахи жареного мяса и лука. К ним примешивался тяжелый дух водки. Женщина покачала головой: «Неужели пьянствовал?»

— Петрик, скорее впускай мать! Меня полдня трясло в автобусе, и здесь, пока поднялась к тебе, так устала, что ног под собой не чувствую. Открывай!

Тишина.

Подергала дверь.

Вдруг в квартире послышался какой-то невыразительный звук, будто кто-то скользил по полу шлепанцами.

Звякнула цепочка.

И снова тишина.

Женщина толкнула дверь. Вошла в прихожую.

— Что это ты родную ма...

Не договорила.

Покачнулась.

Упала на коврик возле двери.

1

Командир народной дружины плавстройотряда, верзила с огненно-рыжей шевелюрой, стоял перед участковым инспектором Василием Забарой, слегка покачивался и басил:

— Товарищ лейтенант, ничего, что нас мало, зато мы — в тельняшках. Умеем забивать сваи в морское дно и ловить бычков в мутной воде. Главное — знать, где нужно забросить удочку. Такой же принцип и на суше Мигом надергаем целую низку клюкачей. А вы разбирайтесь, кто чем дышит: вином, водкой или коньяком...

— Это уже смахивает на браконьерство, — недовольно произнес участковый. — Берите своих дружков и побыстрее идите домой.

— Да вы что! Нас занарядили на весь вечер патрулировать улицы, чтобы родной город мог спать спокойно...

— Народную дружину называют добровольной, а вы — «занарядили»... Ждал из вашей конторы дюжину молодцов, а появилось трое... рыбаков. И подняли такой шум. Выпусти вас на дежурство, и что потом? Вам нужны повязки не на руки, а на лицо. От носа до подбородка. Из марли. Впрочем, они быстро покраснеют. Когда это вы и где успели «согреться»?

— Товарищ лейтенант, повод уважительный. Наш лучший копровщик сегодня женится, плюс — ему двухкомнатную квартиру дали. Ну мы и заскочили... Остальные дружинники там. Втроем подежурим и за них. С вашим предшественником мы жили дружно, хорошо...

— А со мной, значит, не хотите? Конечно, не хотите, если такой номер выкинули.

— Участок долгое время был нейтральным, мы и расслабились. Но ничего. Теперь соберемся. Так мы пошли патрулировать?..

— Нет, лучше идите домой или на свадьбу-новоселье, — повысил голос участковый.

— А что я скажу завтра в своей конторе? Ведь нам могут премию урезать.

— Так и скажите. Все как было. Мол, не успели одновременно на два базара.

— Вы, товарищ лейтенант, принципиальный. Будем иметь это в виду.

Не попрощавшись, верзила вышел из штаба народной дружины микрорайона. Следом за ним вышли и двое дружинников.

Забара сел за стол, побарабанил пальцами по столу. Интересно, как дежурят другие стражи общественного порядка? Тоже прибыли не в полных составах. Отправились на маршруты — и ни звука. А что им? Могут запросто пойти в кино или в театр — такое часто случается, — в двадцать три часа принесут повязки, в журнале сделают одинаковые записи: «Дежурство прошло хорошо». И — до свидания. Если верить этим записям, то на его участке уже целую неделю тишь и благодать.

«Ладно, пойду разнашивать сапоги», — Забара встал.

Так он полушутя называл свой пеший обход участка.

Начинался этот обход с утра и продолжался до позднего вечера. Работы у участкового инспектора всегда хватает.

Больше часа Забара ходил по улицам. Некоторых нарушителей сам призывал к порядку, других «знакомил» с дружинниками. Лишь одна группа в полном составе патрулировала на своем маршруте. Остальные как в воду канули.

Когда вернулся в штаб, позвонил оперативный дежурный по районному отделению милиции.

— Чем занимаешься?

— Да воюю...

— Что, много нарушителей?

— Со своими воюю. С дружинниками. Пока что большинство не дежурят, а добровольно отбывают повинность.

— Вот что, заключи с дружинниками временное мирное соглашение и поспеши на улицу Чкалова. Там что-то случилось. Поскольку это на твоей территории, надо подскочить туда, глядишь, чем-нибудь и поможешь. Оперативно-розыскная группа уже выехала...

Возле пятиэтажного дома на улице Чкалова стоял милицейский газик и скорая медицинская помощь. Моторы обеих машин тихо работали. Сержант — водитель газика — сдерживал любопытных прохожих:

— Граждане, идите своей дорогой, тут никакого кина не будет.

Для него это была обычная работа.

— Где? — спросил Забара.

Сержант понял его.

— Второй подъезд, последний этаж.

На лестничной площадке горела «переноска».

Забара перевел дух, посмотрел на дверь двадцать третьей квартиры. Удивился. Надо же! Вот это экзотика!

Двери квартир всегда казались ему живыми существами. Какие они все разные — добрые и злые, крикливые и молчаливые...

Эта дверь напоминала опереточного вояку в парадной форме.

Одна половина была обита кожей зеленого цвета, другая — розового. Материал импортный, такой не купить даже у известных спекулянтов Привоза[1], видать, доставлен откуда-то издалека. Разноцветны и головки гвоздей: синие, красные, зеленые. Даже удивительно, как соседские мальчишки не повыдергивали их до сих пор на сувениры. Цифра «23» — ярко-белая. Слева маленькая вешалка из нержавеющей стали — повесь свою сумку или авоську, освободи руки и колдуй над замками. Замков три и тоже какие-то странные, не отечественные. Справа — лампочка квартирной сигнализации. Голубая кнопка звонка расположена высоко — не каждый мальчишка-озорник дотянется до нее. Перед порогом — коврик. Возле него — лужица крови. Кровь узенькой струйкой вытекала из-под двери двадцать третьей квартиры. Кто-то ступил в эту лужицу и оставил три четких отпечатка на полу, два — на ступеньках.

У стены, около двери двадцать второй квартиры, курили и тихо разговаривали следователь капитан Дунаев и эксперт-криминалист капитан Трибрат.

— Добрый вечер, — поздоровался с ними Забара.

— Для кого добрый, а для кого не очень, — ответил следователь. — Короткий перекур, пока медицина спасает потерпевшую.

На лестничной площадке появился инспектор уголовного розыска старший лейтенант Ревчук и сообщил, что врач свое дело сделал.

— Посмотри здесь внимательно, — сказал ему Дунаев. — А мы осмотрим квартиру.

В прихожей Забара увидел старушку с забинтованной головой. Она сидела в мягком кресле, застеленном покрывалом. Над ней склонилась белокурая молодая женщина, что-то тихо говорила и гладила по плечу. Фельдшер, наверное студент медицинского института, упаковывал на полу свой чемоданчик.

Врач в очках с толстыми стеклами взял Дунаева под руку, отвел в угол и тихо сказал:

— У потерпевшей легкое сотрясение мозга, разбито лицо. Предлагал госпитализировать, но она отказалась. Мы сделали все, что в наших силах. Немного поговорите, и пусть ложится, нервничать ей нельзя.

— Доктор, что можно предположить? Как действовал преступник?

— По-моему, самое простое. Женщине разогнуться трудно. Радикулит. Ходит согнувшись, вот он и ударил сверху в затылок. Удар средней силы. Женщина упала, потеряла сознание...

— Вы сказали — он, — прервал врача следователь. — Значит, нападал мужчина?

— Не обязательно. Могла ударить и женщина.

Вскоре медики ушли.

Дунаев склонился к потерпевшей.

— Елизавета Ивановна, расскажите, как все произошло.

— А так и произошло, — тихо ответила старушка, сокрушенно покачивая забинтованной головой. — Приехала к сыну в гости, открыла дверь, а кто-то меня стукнул...

— Не заметили, кто это был: мужчина или женщина?

— Не успела. Только ступила на порог, и нате вам. За что? Что я кому плохого сделала?

— Вспомните подробней весь свой путь на пятый этаж. Может, кого-нибудь видели на лестничной площадке или у двери квартиры сына?

— Не видела я никого. Да и темно было. Поднялась с трудом. У меня ведь радикулит. Несколько раз отдыхала. Нажала на кнопку звонка. Но дверь никто не открыл. Удивилась, ведь сын дома. Решила, что спит. Открыла замок своим ключом. Дверь оказалась на цепочке. Подергала. Услышала в прихожей вроде бы шаги. Кто-то снял цепочку. Я вошла и... — женщина умолкла.

— Ну, а дальше что было?

— Ничего не помню. Пришла в себя, а тут и вы кричите: «Откройте, откройте!..» Сын не кричал бы, у него есть ключи. Ну, думаю, всё, вернулись добить меня. Если бы не услышала голос соседки, то и не открыла бы.

— Так где же ваш сын?

— Если бы я знала. Дал радиограмму, что сегодня прибывает, я и приехала. А меня вон как встретили... Ой, ой, может, моего Петрика уже и нет на этом свете, — заплакала старушка.

Белокурая женщина — это была соседка из двадцать второй квартиры — дала ей стакан с водой.

Когда старушка немного успокоилась, Дунаев спросил ее:

— Вы на чем приехали в Одессу, Елизавета Ивановна?

— На автобусе. Из Измаильского района.

— Может, сын пошел вас встречать? — высказал предположение следователь.

— Откуда он знал, когда я приеду? Ой, если Петрик убит, то и меня вместе с ним похороните. Один он у меня...

— Да живой ваш сын, Елизавета Ивановна, живой. Идите в комнату и отдыхайте. Мы будем здесь, пока Петр не вернется. Не бойтесь. Может, с его приходом что-нибудь прояснится. А того, кто вас обидел, мы обязательно найдем.

— Да я что, — вздохнула старушка. — Лишь бы Петрик был живой...

Ее отвели в комнату, уложили в постель.

В прихожей появился эксперт-криминалист капитан Трибрат.

— Какие новости? — спросил его Дунаев.

Трибрат развел руками:

— И второй заход неудачный. Не нашел ни одного отпечатка. Нет вообще ничего подозрительного.

— Но ведь преступник здесь побывал — факт бесспорный. Интересно, что он прихватил с собой? Да, надо ждать Петра. Кстати, вы его знаете? — обратился Дунаев к Василию Забаре.

Забара все это время молча стоял возле двери. Кровь, забинтованная голова женщины, разговор следователя с врачом и потерпевшей, сообщение эксперта-криминалиста — все это было для него как сон. На него никто не обращал внимания. И вот наконец-то вспомнили.

Вопрос Дунаева вывел Забару из оцепенения.

— Нет, не знаю, — ответил он. — Меня назначили недавно, еще не успел со всеми познакомиться.

— Из нового пополнения?

Забара кивнул.

— Тогда считайте сегодняшний день своим дебютом, — улыбнулся Дунаев. — Будете ловить свою первую вечернюю удачу. Может, и ночную. Позовите сюда соседку и стажируйтесь у нашего тройного бога криминалистики.

«Тройным богом криминалистики» в районном отделении милиции называли Трибрата. У него была феноменальная память, он считался непревзойденным мастером дактилоскопии, любой след преступника рассказывал ему больше, чем другим.

Соседка — ее звали Еленой Сергеевной — сказала, что вдовец Петр Николаевич Тищенко, старший механик рыбоморозильного траулера, дома бывает редко, любит часто повторять: моряк рождается для того, чтобы плавать, а рыбак — дважды моряк. В последний раз он ушел в плавание семь месяцев тому назад. Сегодня, наверное, вернулся, потому что контрольная лампочка охраны над его дверью днем не горела. Но она его не видела, зайти не решилась, подумала, что отсыпается, и не стала беспокоить.

Да и вообще ни она, ни ее муж с Тищенко не очень-то дружат. Лет пять тому назад ему дали эту однокомнатную квартиру, он пригласил их на новоселье, потом еще несколько раз они отмечали вместе его счастливое возвращение с промысла, день рождения, когда ему исполнилось сорок лет. Еще однажды Тищенко встречал у них Новый год — вот и все.

Да, в прошлом году она покупала у соседа для себя и для мужа кое-что из одежды и обуви, ковер, накидку, другие вещи. После завершения предыдущего рейса Тищенко побыл дома три дня и как-то вечером заглянул на минутку к ним. Проведал. Во дворе говорят, что в гости к нему зачастила симпатичная девушка, но она точно не знает, правда ли это. По крайней мере, лично этой девушки ни разу не видела.

Выслушав соседку, Дунаев отпустил ее домой и начал звонить по телефону. Очень быстро выяснил, что старший механик Тищенко в восемь часов сдал вахту и сошел на берег, на борту рыбоморозильного траулера будет лишь завтра вечером. Во вневедомственной охране Дунаеву сообщили: Тищенко позвонил им в одиннадцать часов, назвал номер объекта, то есть свою квартиру и сказал, что все в порядке.

— Где же его носит? — вздохнул Дунаев. — Без хозяина квартиры трудно точно действовать, нужны его показания. Пошли все на кухню, обмозгуем факты. Да и протокол надо писать, время идет...

2

Старшего лейтенанта Ревчука на лестничной площадке сменил сержант — водитель газика. Забара сел за стол, положил перед собой чистые листы бумаги, эксперт-криминалист с инспектором угрозыска сели напротив, следователь облокотился на низенький подоконник.

— Итак, подведем некоторые итоги, — сказал Дунаев и начал излагать факты.

В двадцать часов пятьдесят минут дежурный по городскому отделению милиции поднял телефонную трубку, и она взорвалась отчаянным мужским криком:

«Милиция? Немедленно приезжайте! Из-под двери течет кровь».

«Куда приезжать?» — спросил дежурный.

Назвав адрес, звонивший добавил:

«Ищите девушку с модной прической, волосы темные, одета в зеленое пальто».

«А почему именно ее вы подозреваете? И кто вы?» — поинтересовался дежурный.

В трубке послышались гудки.

Передав это сообщение в Приморское районное отделение милиции, дежурный сказал: тому, кто звонил, судя по голосу, лет тридцать, он воспользовался телефоном-автоматом, в трубке был слышен шум трамвая.

Выехав по указанному адресу, эксперт-криминалист Трибрат установил, что преступник отмычкой не пользовался, двухстворчатую входную дверь квартиры Тищенко он открыл с помощью «фомки» сложной конфигурации: отогнул верхний и нижний шпингалеты, потом отжал половинку двери.

— Дальше все, очевидно, происходило так, — начал размышлять вслух Дунаев. — Приехала мать, позвонила, вставила ключ в замочную скважину, стала звать Петра, то есть дала преступнику информацию о себе. Быстро сориентировавшись, он снял цепочку, на пороге ударил чем-то по голове женщину, втащил ее в прихожую, а сам удрал. Прихватил ли что-нибудь с собой, нам пока неизвестно. Дверь аккуратно закрыл на средний замок. Раньше, когда пробрался в квартиру, «утопил» язычки замков, кроме среднего. Выпрямил шпингалеты — защелка среднего сработала, и на всякий случай повесил дверную цепочку.

— Правильно, — кивнул Трибрат. — Оставлять дверь открытой — рискованно. Кто-то мог помешать собирать и паковать вещи. Хуже всего для нас то, что непрошеный гость механика Тищенко не оставил в квартире следов. Если не считать те, по которым я определил конфигурацию «фомки». В следственной практике одесского уголовного розыска впервые фиксируется такой способ взлома входной двери. Я не ошибаюсь, можете не сомневаться. Так что не надо думать о том, что «почерк» поможет нам обнаружить личность преступника. Его просто так не возьмешь, подбираться придется с другой стороны. Видать, преступник с головой...

— Действовал в критической ситуации, но не растерялся, — вставил Дунаев. — Чует мое сердце, мороки с ним будет до черта. А может, это она?

— Действовал мужчина. У меня сомнений нет, — уверенно сказал Трибрат.

— Доказательства? — спросил Дунаев. — Врач утверждал, что старушку могла ударить и женщина. Тот, кто позвонил дежурному, тоже советовал искать девушку.

Трибрат облизал губы — была у него такая привычка, — помолчал, потом ответил спокойно.

— Чтобы отогнуть шпингалеты «фомкой», надо иметь немалую силу. К тому же я еле дотянулся до верха двери. Выходит, преступник не ниже меня. А что касается роста, то, как видите, бог меня не обидел.

— С этим, высоким, могла быть и женщина или девушка, — после небольшой паузы сказал Дунаев. — И именно она чем-то вызвала подозрение и того, кто звонил в милицию. Кто звонил? Его надо найти! Что-то мешает ему назвать себя. Вряд ли это был квартирный вор. Если здесь вообще замышлялось такое преступление. Мог забраться в квартиру кто-то из знакомых той девушки, ждал хозяина, чтобы отомстить. И вдруг откуда ни возьмись мать Тищенко... Преступник не стал бы звонить в милицию, ему хорошо известно: чем скорее мы приедем, тем быстрее выйдем на него. А ему это ни к чему, ведь на нем висит нападение на женщину, и он не знает, осталась ли она живой. Задерживаться в квартире опасно, поэтому затянул жертву в прихожую, закрыл дверь и сразу же дал деру. Следовательно, высокий мужчина — раз. Девушка с модной прической, волосы темные, зеленое пальто — два. Тот, кто вызывал милицию по телефону, ему лет тридцать, как считает дежурный, — три. И, возможно, еще и четыре: кто-то вступил в лужу крови, оставил отпечатки следов на полу и ступеньках. Это — не преступник. Во-первых, он не стал бы ждать — пока кровь вытечет из прихожей на лестничную площадку, минут пятнадцать прошло бы. Да и вообще преступник не допустил бы, чтобы кровь увидели за входной дверью. Наконец, он попросту обошел бы лужу, ибо кровь на обуви — очень серьезная улика. Во-вторых, отпечатки указывают, что обувь сорок первого размера, выходит, человек этот среднего роста, а преступник — высокий. Что же мы имеем? Квартирную кражу или что-то другое? Куда девался Тищенко? Почему он не сдал объект вневедомственной охране? Чем вызвала у кого-то подозрение девушка в зеленом пальто? Кто этот таинственный незнакомец, позвонивший в милицию? Почему вдруг обрываются кровавые следы на ступеньках? Кто-то снял ботинки или испарился?..

Дунаев перешел к вопросам, чтобы всех приобщить к разговору. Глядишь, и возникнет какая-нибудь версия. Или даже несколько версий.

— Можно мне? — поднял руку, будто школьник, инспектор уголовного розыска старший лейтенант Ревчук.

Следователь кивнул.

— При повторном осмотре лестничной площадки я кое-что обнаружил, — Ревчук внимательно посмотрел на присутствующих, будто проверяя, какое произведет на них впечатление это его сообщение. — Несколько свежих обгоревших спичек, пятно крови на перилах — как раз напротив того места, где обрываются кровавые следы. Думаю, что таинственный незнакомец, как сказал товарищ капитан...

Ревчук умолк. Стукнула входная дверь, и в кухню стремительно вошел мужчина выше среднего роста, под плащом угадывалась крепкая, атлетическая фигура.

Это был Тищенко. В прихожей висела его большая фотография, и соседка Елена Сергеевна сказала, что на снимке — хозяин квартиры.

Поздоровавшись кивком головы, Тищенко снял шляпу. Поседевшие волосы были зачесаны назад. Высокий лоб уже изрезали тонкие морщины. Где-то глубоко в серых глазах таилась печаль. Не сиюминутная, вызванная рассказом сержанта, который наверняка сообщил ему о случившемся, а какая-то давняя, постоянная.

Забара почему-то сразу решил, что Тищенко — человек доброй души, не способный на подлость, предательство друга. Может, эти мысли были вызваны сочувствием, которое охватило участкового, когда он увидел сына потерпевшей. Еще одна беда свалилась на его преждевременно поседевшую голову.

— Где мама, что с нею? — охрипшим от волнения голосом спросил Тищенко.

— Наверное, заснула на вашей кровати, — ответил Дунаев. — У нее легкое сотрясение мозга, разбито лицо. Но угрозы для жизни нет. Были медики, оказали помощь, сейчас ей нужен только покой.

Но мать не спала, вошла в кухню.

— Петрик, ты живой?! Добрый вечер, родненький!

Тищенко, увидев забинтованное лицо матери, вскрикнул:

— Кто это вас так? За что?

— А разве я знаю, сыночек? Радиограмму твою получила, что сегодня прибываешь, гостинцев сельских привезла. А тут меня так угостили. Может, кто-то из твоих недругов?

— Мама! — в голосе Тищенко прозвучал легкий упрек. — Что вы говорите?

— Кто-то же поднял руку, — Елизавета Ивановна зашлась в плаче.

Дунаев подозвал к себе Тищенко:

— Отведите мать в комнату, пусть отдыхает. Внимательно посмотрите, всё ли на месте. И возвращайтесь сюда. Мы вас ждем.

— Продолжать? — спросил Ревчук, когда мать и сын вышли из кухни.

Дунаев закурил сигарету, сделал две глубоких затяжки.

— Нет. Давайте сначала поговорим с хозяином квартиры. Может, что-нибудь прояснится. И вы внесете в свои соображения коррективы.

На кухне воцарилась тишина.

Тищенко вернулся через несколько минут. Сказал устало, без надрыва:

— Пропали два больших чемодана в светлых чехлах, набитые ценными вещами. В Сингапуре я всадил в это добро всю валюту за последний рейс. Пропали также деньги, облигации трехпроцентного займа, золотое кольцо, перстень и сережки с драгоценными камешками, золотая цепочка с медальоном — все это я хранил после смерти жены... Все украденное, по моим подсчетам, тянет на десять с лишним тысяч рублей.

Дунаев сделал какие-то пометки в записной книжке, расстегнул верхние пуговицы сорочки — ему стало жарко.

— Чемоданы тяжелые?

По лицу Тищенко было заметно, что его удивил такой вопрос.

— Тяжелые. Хорошенько упрел, пока добрался с ними домой.

— Вам никто не помогал?

— Нет, управился сам.

— Значит, сегодня вас никто не встречал в порту?

— В том плане, чтобы оказать физическую помощь?

— Пусть будет так...

— Нет, не встречал.

— А в другом плане — интимном?

Словно припоминая, что же было в порту, Тищенко немного помолчал, потом отрицательно покачал головой.

— Вы сошли с судна в восемь часов, а домой пришли в одиннадцать. Где были это время? С кем виделись? О чем говорили?

Тищенко опустил голову:

— Занимался личными делами.

— Пока будет проводиться следствие, нам придется интересоваться и вашей личной жизнью. Не исключено, что именно это и поможет нам выйти на того, кто ударил вашу мать и обокрал вас. Думаю, что здесь агитация не нужна. Итак, я слушаю.

Тищенко вздохнул.

— Ну хорошо. Долго ловил такси. В управлении рыбопромыслового объединения получил зарплату. Побывал в гастрономе на Дерибасовской, на Привозе, сделал некоторые покупки. В сберегательной кассе купил облигации. И — домой. Разговаривал лишь с продавцами, кассирами, и то о мелочах. Никого из знакомых я не встречал.

— Почему не положили деньги на сберкнижку?

— Потому что надумал купить «Москвича». Кстати, сберкнижку вор не взял. Собираю деньги. Сегодня решил купить облигации трехпроцентного займа, все говорят, что это выгодно. Я хоть и не любитель азартных игр, а тут подумал: вдруг и мне повезет, выиграю, скорее буду иметь машину. Из зарплаты оставил несколько сотен, на остальные купил облигации.

— Чемоданы возили с собой?

— Да. Машина государственная, гарантия как в сберегательной кассе, только без процентов. В моей квартире сигнализация, хотел сразу же уладить все дела, чтобы потом снять объект с охраны и отдыхать дома.

— Когда поднимались по ступенькам, ничего подозрительного не заметили?

— До пятого этажа от тех чемоданов и свертков меня аж по́том заливало. Ни одной живой души не видел. И вообще мне невдомек, кто мог бы такое сделать...

— Чем занимались потом?

— Приготовил обед, поел и отдыхал до вечера. Еще раз поел и решил немного прогуляться.

— В котором часу вышли?

— Минут пятнадцать восьмого.

— Почему не сдали квартиру на охрану?

— Не хотелось лишних хлопот. К тому же был уверен, что сегодня приедет мать. И именно тогда, когда я буду на улице. А для нее звонить во вневедомственную охрану — немалая проблема. Дверь я закрыл на все три замка.

— Кто знал, что приедет мать?

— Никто. Во всяком случае, я никому об этом не говорил. Дал только радиограмму матери.

— Гости у вас были?

Тищенко в ответ промолчал.

— После предыдущего рейса вы находились три дня дома, к вам приходила какая-то симпатичная девушка. Сегодня вы виделись с нею?

— Уже успели навести справки? — с легкой обидой произнес Тищенко.

— Такая у нас служба. Виделись или нет?

— Не виделся, — буркнул сердито Тищенко.

— Ну, а кто-нибудь должен был к вам прийти?

— Я никого не приглашал.

— Тогда последний вопрос. Сколько выпили за обедом и ужином?

— Очень мало. Бутылку разбил. Нечаянно, конечно. Пол вытер, но сивушный дух заполнил квартиру. Открыл форточку и пошел на прогулку.

— Спасибо, вы свободны. Разрешите нам еще немного посидеть на кухне, поговорить о своих делах.

— Пожалуйста, если надо...

3

Хорошо, что кухня просторная. Дунаев мерил ее шагами, а Трибрат, Ревчук и Забара молча смотрели на него.

— Нет, тут что-то не то, что-то жмет, — наконец остановился возле окна следователь. — Наш рыбак явно не хочет показывать весь сегодняшний улов. Надо подбирать к нему наживку. А время идет. Боюсь, пока бабушка испечет кныши[2], у старика не будет души. Хорошо, давайте, Ревчук, вашу версию.

— Скорее, это предположение, — уточнил инспектор угрозыска. — Впрочем, посмотрим. Итак, таинственный незнакомец поднимается по ступенькам. На пятом этаже темно, но вполне можно увидеть в углу на деревянном ящике корзину. Помните, Елизавета Ивановна привезла гостинцы сыну, ношу поставила на ящик, чтобы достать ключи? Преступник, убегая, не стал бы смотреть по сторонам, для него главное — есть кто-нибудь на лестничной площадке или нет? А таинственный незнакомец увидел корзину и подумал: кто-то забыл из двадцать третьей квартиры. Подошел к двери, чтобы позвонить. Под правой ногой ощутил что-то мокрое. Чиркнул спичкой и увидел лужу крови... Реакция большинства людей в таких случаях одинаковая — испуг. Таинственный незнакомец бросается вниз. Чувствует, что правая нога скользит. Останавливается, снова зажигает спичку и видит, что за ним остаются следы — ботинок в крови. Тогда он вынимает из кармана носовой платок и тщательно вытирает ботинок. Еще одна спичка — проверка. Вроде бы все чисто. При этом он держится за перила, так как стоит на левой ноге. В одной руке платок — вот и осталось пятно крови. Таинственный незнакомец уже смелее выходит на улицу — кровавых следов за ним нет, — спешит к ближайшему телефону-автомату — это где-то на улице Советской Армии, Чижикова или Чичерина, где ходят трамваи, и звонит в милицию.

— Что ж, это версия! — оживился Дунаев. — Хотя Тищенко и сказал, что сегодня никого не приглашал к себе. Но ведь кто-то мог прийти и по собственной инициативе? Чужому и корзину недолго было прихватить. А тут был свой, поэтому и поспешил сообщить в милицию. Таинственного незнакомца надо искать среди друзей Тищенко. И именно среди тех друзей, кто почему-то не хочет или боится иметь дело с нами.

— Или среди соседей, прежде всего последнего, пятого этажа, — добавил Трибрат.

— Поясните, — заинтересованно посмотрел на него Дунаев.

— Кто-то вышел из двадцать второй квартиры и... Дальше все было так, как изложил нам старший лейтенант Ревчук. И вы правильно заметили, Юрий Максимович, что таинственный незнакомец избегает встречи с нами. А почему? Он и на улицу подался, чтобы не оставить следов к своей квартире. Попробуй потом доказать, размышлял сосед, что ты невиновен. Конечно, возле двери квартиры Тищенко мог оказаться и кто-нибудь из жильцов нижних этажей. Но я — за последний, пятый.

— Согласен! — Дунаев сделал такое движение руками, как будто хотел поаплодировать, но вдруг почему-то передумал. — Теперь ясно, в каком направлении начнем действовать. Семен Петрович, ваша идея — вы и берите двадцать вторую квартиру, других на пятом этаже нет. Я побеспокою жильцов четвертого и третьего этажей, Ревчук — второго и первого. Вы, товарищ участковый, найдите дворника или дворничиху, может, еще кого-нибудь. Поинтересуйтесь: кто заходил во второй подъезд, кто выходил, особенно от семи пятнадцати до восьми пятидесяти вечера. Днем тоже. Прежде всего нас интересует человек среднего роста, ему лет тридцать. Потом высокий, обладающий силой человек, именно тот, что «гостил» у Тищенко и вышел с двумя чемоданами в светлых чехлах. Наконец — девушка с модной прической, волосы темные, одета в зеленое пальто. Возможно, это она была в прошлом году у Тищенко. Итак, побежали, братья милиционеры, удачи нам! Все возвращаются сюда...

Когда Василий Забара пришел на кухню, все члены оперативной группы были уже в сборе.

Первым начал докладывать капитан Трибрат:

— Двадцать вторая квартира, в отличие от этой, коммунальная, в ней проживают три семьи. Естественно, меня интересовало одно — кто мог быть таинственным незнакомцем. И знаете, к какому выводу я пришел? Им мог быть только муж Елены Сергеевны — Игорь Яковлевич Сидоренко. Вот интересные подробности. Елена Сергеевна утверждала, что особенной дружбы они с Тищенко не водят. В действительности же до прошлого года они знались довольно близко. Елена Сергеевна реализовывала все вещи, которые механик привозил из рейсов, немало денег оставляла себе. Даже составляла список ходовых товаров. Одним словом — наживалась. Простодушный Тищенко был доволен — меньше хлопот, на толкучку он сам не пойдет, в комиссионные магазины тоже... А потом Игорь Яковлевич заподозрил, что между его женой и Тищенко существуют не только деловые связи. Когда после предыдущего рейса механик зашел к ним, Сидоренко устроил сцену ревности. Угрожал, что свернет Тищенко шею, мол, пусть не думает, что разницу в цене за импортные шмотки его жена должна платить натурой. Чуть было не дошло до драки.

— Где работает Сидоренко? — спросил Дунаев.

— Инженером на судоремонтном заводе, — ответил Трибрат. — Часто ездит в командировки — в Севастополь и в Новороссийск.

— А его «деловая» жена?

— Дежурным администратором в гостинице. Сутки на работе, три — дома. Детей у них нет.

— Вырисовывается пресловутый треугольник, — подал реплику Ревчук.

— А вот еще факты для размышлений, — продолжил Трибрат. — Сегодня Игорь Яковлевич должен был отбыть из Одессы в командировку — накануне говорил об этом соседям, — но после работы вернулся домой, готовил на кухне ужин, был раздражен. Потом часа полтора соседи его не видели — сидел у телевизора. В полдевятого Игорь Яковлевич оделся и куда-то ушел. Елены Сергеевны целый день дома не было, появилась она почти перед нашим приездом. А Сидоренко вернулся еще позже, уже когда я разговаривал с соседями.

— Заходили к ним? — спросил Дунаев.

— Ясное дело. Поинтересовался, где были, кого видели в подъезде.

— Ну и как вели себя милые супруги?

— Елена Сергеевна держалась спокойно, сказала, что гостила у подруги. А Игорь Яковлевич волновался. Жена пояснила: она только что рассказала мужу о нападении на тетку Лизавету, вот он и переживает. Оба они никого в подъезде не встречали. На мой вопрос: «Видели ли перед порогом соседа лужу крови, корзину на деревянном ящике, когда вышли из своей квартиры?», Игорь Яковлевич ответил: ничего не видел, очень спешил. Ему срочно потребовался справочник, вот он и ходил к инженеру Сербину, который живет на соседней улице, послезавтра они вместе едут в командировку. Показал мне справочник. А мне так хотелось посмотреть на его правый ботинок сорок первого размера, на штаны, где могут быть капли крови, на коробку спичек, спросить, если ли у него в кармане носовой платок. Но ведь без санкции прокурора...

— Как следователь я имею право на официальный допрос, — сказал Дунаев. — Вот только не знаю, когда это сделать: сейчас или позднее? Тут что-то не так, тоже жмет.

— Точно! — согласился Трибрат. — Этот Сидоренко запросто мог залезть в квартиру соседа. Мотивы? Ревность! Механик сегодня вернулся из рейса. Игорь Яковлевич не едет в запланированную командировку. Приходит домой, жены нет. Где она может быть? Конечно же у Тищенко. Чтобы застукать их на горячем, открывает входную дверь двадцать третьей квартиры...

— «Фомкой» сложной конфигурации? — подхватил Дунаев.

— Хотя бы и так! — с вызовом ответил Трибрат. — Он инженер. Долго ли ему изготовить «инструмент»?

— Но вы, Семен Петрович, недавно утверждали, что преступник высокого роста. Как же Сидоренко дотянулся до верхнего шпингалета?

— Сидоренко воспользовался табуретом. Могло такое быть?

— Ну хорошо. Дальше?

— В квартире — ни Тищенко, ни жены. Сидоренко замечает чемоданы со шмотками — и не удерживается от искушения. Заодно прихватывает и драгоценности. Может быть, подумал, что сосед не будет заявлять в милицию. Но неожиданно появляется тетка Лизавета...

— Не задаете ли вы нам лишних хлопот? — засомневался Дунаев. — Хотя... В общем, надо хорошенько продумать вашу версию. Допустим, в квартире Тищенко побывал Сидоренко. Тетка Лизавета могла узнать его, поэтому он и сбил старуху с ног. Когда же увидел кровь — испугался, может, совесть заговорила. Вызвал по телефону милицию, чтобы приехали и спасли женщину. Что же касается девушки в зеленом пальто — выдумал, хотел направить следствие по ложному пути.

— Я нашел ее, — поднялся инспектор уголовного розыска Ревчук.

— Ого, было холодно, а становится теплее! — обрадовался Дунаев. — И кто же она?

— Зовут Мариной, живет на втором этаже. В полдевятого бегала к подруге за градусником — у дочки подскочила температура. Подруга живет в соседнем доме. Вернулась Марина через три минуты. Я проверял, все правильно. Так вот, когда Марина выбежала из квартиры, то услышала, что на пятом этаже стукнула дверь. Она не знает, в какой именно квартире, но за последний этаж ручается.

— Именно в это время вышел Сидоренко, — кивнул Дунаев.

— Вполне возможно, потому что Марина побежала за градусником сразу же после окончания телефильма. Соседи Сидоренко, если я правильно понял товарища капитана, тоже по телепередаче определили, когда тот оделся и куда-то ушел. А попрощавшись с подругой, Марина заметила, что в ворота проскользнул Сидоренко, — она узнала его, на нем было серое пальто и клетчатая кепка.

— Точно! — подтвердил Трибрат. — И серое пальто, и клетчатая кепка висят в квартире Сидоренко.

— Игорь Яковлевич, понятно, никаких чемоданов не выносил, — улыбнулся Дунаев. — Иначе старший лейтенант закричал бы еще с порога об этом.

— Да, Марина сказала, что в руках у Сидоренко ничего не было, — Ревчук сел.

— Хорошо, учтем, — Дунаев вытер ладонью вспотевший лоб, закурил сигарету. — А у меня пусто, как у ленивых молодоженов в колыбели. Никто ничего не видел и не слышал, некоторые жильцы даже и не знают, что рядом живет старший механик Петр Тищенко. Куда ж девались его вещи? Два больших чемодана — не пачка сигарет с коробкой спичек. Конечно, Сидоренко не такой дурак, чтобы нести краденое домой. Может, пока соседи смотрели телефильм, где-то припрятал вещи? Скажем, на чердаке? А потом спустился, стал в лужу крови, чтобы следы вели вниз, на улице позвонил... Нет, не нравится мне эта версия. Но за неимением другой... И с Тищенко не все ясно, что-то он не договаривает.

— Разрешите мне? — подал голос Забара. — Я кое-что разузнал.

Следователь с удивлением повернулся к участковому. Было похоже, что Дунаев забыл о нем.

— Слушаю вас, товарищ лейтенант.

— Как мне было велено, я поговорил с дворником. Он видел Тищенко — тот выносил ведро на помойку где-то после семи часов вечера. А вскоре из второго подъезда вышла девушка в коричневых сапожках на высоких каблуках, в черном пальто с воротником из песца, в белой шапочке. Волосы русые, коротко подстриженные. Ее лицо дворник не разглядел — девушка несла большой букет тюльпанов и наклонила к ним голову.

Забара посмотрел в свою записную книжку, что-то проверил и продолжил:

— Тищенко говорил нам, что обедал и ужинал дома. Я обратил внимание на то, что осталось полбуханки и кусок батона. Не мог он один столько съесть, минимум вдвоем. Потом — разбитая бутылка водки. А где же осколки? Ведро для отходов — пустое. Выслушав дворника, я попросил показать, где именно Тищенко опорожнил ведро. Немного разгреб палочкой отбросы и нашел осколки бутылки, салфетку со следами губной помады красного цвета, остатки стеблей тюльпанов — обычно их подрезают перед тем, как поставить в вазу с водой... Вот и выходит, что у Тищенко гостила девушка.

— Ты смотри! — воскликнул Дунаев. — Я принимал новичка за воробышка, а он оказывается — орел! Молодчина, спасибо! Поймал-таки свою вечернюю удачу...

В прихожей зазвонил телефон. Дунаев тут же выскочил из кухни.

Возле аппарата уже стоял Тищенко.

— Алло. Одну минуточку! — Тищенко закрыл ладонью трубку. — Что вам нужно?

— Кто звонит? — шепотом спросил Дунаев.

— Мои знакомые.

— Не передавайте им никаких подробностей. Скажите, что приехала мать, зацепилась за коврик, упала и разбила лицо. Дверь была открыта, она лежала без сознания, кто-то воспользовался этим и ограбил квартиру. Приезжала «скорая помощь» — ничего страшного, мать пришла в себя. Была милиция, расспросила через пятое-десятое, заглянула к соседям — и до свидания.

Тищенко пожал плечами, убрал руку с трубки:

— Хорошо, договорились... Алло! Слушаю!.. С кем разговаривал? Да мама неожиданно приехала из села. Понимаешь, приключение с ней случилось. Зацепилась за коврик, упала и разбила до крови лицо... Нет, не волнуйся, ничего серьезного, была «скорая помощь», ей забинтовали голову, сделали укол. Мать больше переживает по другому поводу: дверь была открыта и квартиру немного почистили, кто-то воспользовался несчастным случаем. Ладно, не будем об этом, что с воза упало, то пропало... Милиция?.. Была, была. Но какой толк от нее? Ей на все наплевать. Давай поговорим о нас. Прости, но ты поедешь без меня. Надо побыть с мамой... Послезавтра? Позвони — договоримся... И тебе спокойной ночи.

Тищенко положил трубку, резко повернулся к следователю:

— Довольны?

Кивком головы Дунаев пригласил механика на кухню.

Там сказал:

— Немного переборщили. Милиции на вас не наплевать. А вот вам... Кто звонил?

— Я уже ответил.

— Ваши знакомые какого рода — мужского или женского?

— Допустим, что женского. Думаю, никакой крамолы нет?

— «Допустим», «думаю». Открыть ваш секрет? Звонила девушка. Коричневые сапожки на высоких каблуках, черное пальто с песцовым воротником, белая шапочка, короткая стрижка, волосы русые.

Тищенко растерялся, было видно, что следователь попал в цель. Не давая механику опомниться, Дунаев продолжил:

— Мы можем расспросить на траулере, кто посылал вам радиограммы и письма, кто сегодня встречал, можем найти таксиста, возившего вас в гастроном, на Привоз, в сберегательную кассу. Ответ будет однозначный. И мы найдем девушку, которая ушла от вас в начале восьмого вечера с букетом тюльпанов. Я не могу понять: почему вы скрываете это знакомство?

— Потому что Людмила любит меня! — выпалил Тищенко.

— И на здоровье вам, то бишь на долгую любовь... Сколько длится ваше знакомство?

— Двести двенадцать дней.

— Ого, какая точность! Только одна существенная поправка: семь месяцев вы были в рейсе. Выходит, вы виделись четыре дня, вместе с сегодняшним. Не густо...

— А радиограммы, письма? Я получил их больше, чем все члены экипажа, вместе взятые.

— В конце концов, это ваше личное дело. Но зачем такая таинственность? Понимаете, мы выполняем свой служебный долг: здесь побывал преступник, он совершил нападение на вашу мать, украл вещи и должен понести за это наказание. А вы не хотите нам помочь. Каждая мелочь в этом деле заслуживает внимания.

— Преступник — одно дело, а Людмила — другое.

— Нам надо проверить всех, с кем вы общались сегодня, и вообще — всех ваших знакомых. Возможно, среди них окажется или сам вор, или его сообщник. Например, что вы думаете о соседке Елене Сергеевне и ее муже?

— А что о них думать? — пожал плечами Тищенко. — Самые обычные мещане.

— Но ведь вы дружили с ними. Потом отношения ваши почему-то усложнились.

Тищенко нахмурился:

— Ну вот, вы уже и за Сидоренко взялись, сплетням поверили. Боюсь, что подобные «доказательства» вы будете искать и против Людмилы. Поэтому я и хочу уберечь ее...

— Прошу не комментировать наши действия. Скажите, куда вы посылали Людмиле радиограммы, письма?

— Вас интересует ее домашний адрес, фамилия? Пожалуйста: Людмила Порецкая, живет в общежитии медицинского института на улице академика Павлова.

— Откуда она только что и позвонила?

— Наверное... Да нет, точно, именно оттуда.

— Почему?

— Я провожал Людмилу до самого общежития. Прошу вас не впутывать ее в эту историю.

— Тогда расскажите о ней сами.

Тищенко задумался. Долго молчал.

— Познакомились мы в августе прошлого года, — заговорил он наконец тихим голосом. — Наше судно как раз прибыло из рейса. Я спешил домой, был с чемоданами, ждал такси. Она заняла за мной очередь. Разговорились. Назначил ей свидание. Ходили несколько раз в кино, в ресторан. Потом Людмила приходила ко мне домой. Провожала в рейс, посылала радиограммы, письма. Сегодня встречала. Ездила со мной в такси. Вот здесь, на кухне, мы обедали и ужинали.

— Что она рассказывала о себе?

— В Одессу приехала из Тирасполя, там в прошлом году закончила десятилетку. Была влюблена в одноклассника, доверилась ему, а он оказался негодяем. И тут же — новый удар. Людмила хотела поступить в Одесский медицинский институт. Из Тирасполя ее вез на своей машине отец. Неподалеку от Одессы увидели в кювете опрокинутый «Москвич», остановились, чтобы оказать помощь, а там два трупа. Приехали автоинспекторы, что-то долго измеряли, проверяли, начали подозревать отца. Следователь замучил допросами. На экзаменах она, конечно, срезалась. Позднее нашли настоящего виновника катастрофы, перед ними извинились, но душевная травма у Людмилы осталась. Поступила санитаркой в больницу медицинского института, ей дали место в общежитии, сейчас готовится сдавать вступительные экзамены. Вот я и не хочу, чтобы ее фамилия снова фигурировала в милицейском протоколе.

— Борецкая только что звонила вам по собственной инициативе?

— Нет, я просил. Завтра мы должны были поехать к ее родителям в Тирасполь, договориться о свадьбе. У нас с Людой, как видите, серьезные намерения. Жаль, что все так случилось. Теперь она поедет одна. Представляете, что ее родители могут подумать. Она же их предупредила, там ждут нас.

— Но ведь сегодня у вас была возможность познакомить Борецкую с вашей матерью. А вы почему-то не пожелали этого делать.

— Не решился. Мать очень любила мою первую жену, сильно переживала после ее смерти. И мне в Измаиле было не сладко. Поэтому я и перевелся из Дунайского пароходства в Черноморское. Годы летят, вот встретил Людмилу... Честно говоря, я боялся, что мать плохо подумает о ней, увидев ее здесь. Людмила еще хотела побыть со мной, но я сослался на неотложные дела. Мы вместе вышли. Проводил ее. Вернулся. А здесь... — Тищенко тяжело вздохнул, опустил голову.

4

Оперативная группа уехала в районное отделение милиции, а Василий Забара остался дежурить на улице.

Вскоре к нему подошел молодой мужчина в гражданском, сказал:

— Я — старший лейтенант Сомов. От капитана Дунаева. Ничего подозрительного не заметили?

— Тихо. Наверное, все уже спят.

— Время и вам отдохнуть, товарищ участковый инспектор.

Забаре стало обидно. Закрутилось настоящее дело, он добыл такие ценные факты, и вот — отставка, прислали опытного оперативника.

И очень удивился и вместе с тем обрадовался, когда на следующий день вечером его пригласили на оперативку. Проводил ее начальник районного отделения милиции подполковник Андрей Николаевич Астахов.

Забаре было неинтересно слушать уже знакомые подробности происшествия, которые излагал следователь Дунаев. Он почему-то даже не упомянул его фамилию, когда сказал, что удалось найти осколки бутылки, салфетку со следами губной помады, стебли тюльпанов. А разве механик Петр Тищенко назвал бы Людмилу Борецкую, если бы не он, Забара?

Снова, как и вчера, обида начала точить душу. Василий смотрел на Астахова, надеясь, что подполковник обратится и к нему с каким-нибудь вопросом. Но тот слушал Дунаева, Трибрата, Ревчука, а его не замечал. И Забара вскоре отключился от всего, что происходило в кабинете, перенесся в недавнее прошлое, в тот день, когда впервые встретился с Астаховым.

На прежней работе Василий по собственному желанию «закрутил такую карусель», что ничего, кроме канатосвивочной машины, и не видел. Каждое его движение было выверено с точностью до секунды, до миллиметра. И график известен был на целый год вперед, когда твоя смена, когда выходной, когда отпуск.

Теперь же надо таращить глаза на все четыре стороны одновременно, успевать замечать и запоминать все, что происходит вокруг, не упускать мельчайших подробностей, ибо может случиться так, что именно какая-нибудь мелочь позже сыграет решающую роль. А его рукам — рабочим, натренированным рукам — уготована судьба писаря. Не заполнив еще ни одного протокола, он уже догадывался, что это — тяжкий труд и вряд ли принесет ему удовлетворение. Если же возникнет критическая ситуация и какого-то негодяя придется хватать за шиворот — разве это серьезное занятие для рабочего человека, который сумел опередить по трудовым показателям всех машинистов-канатчиков, даже ветеранов производства и прославленных асов?!

Что же касается свободного времени, то участковый отдыхает тогда, когда все сделано. Но это фантастика, утопия. У участкового столько обязанностей, что приходится работать не только днем, но нередко и ночью. О каком свободном времени может идти речь?

Из того, что было у него в жизни до сих пор, да и то не на гражданке, а в армии, ему пригодилось лишь воинское звание, умение четко выполнять команды строевой подготовки и владеть собой в самой сложной обстановке. Служил он на границе в Закавказье, перед увольнением в запас занимал офицерскую должность, прошел специальную подготовку, сдал экзамены, и ему присвоили звание младшего лейтенанта. Правда, службу в милиции начал уже с двумя звездочками на погонах — повысили. Но все равно здесь он очутился внизу высокой служебной лестницы, места на которой строго распределялись согласно специальному образованию, умению проявить себя, авторитету.

Азы милицейской службы он познавал на трехмесячных сборах. Занятия там проводили опытные специалисты. Хорошо запомнилось, как два капитана обучали скоростной стрельбе из пистолета и приемам борьбы самбо. Ему казалось, что это сошли с экрана супермены кинобоевика, чтобы продемонстрировать свои трюки перед будущими одесскими милиционерами. Мишени они поражали, находясь в любом положении: стоя, лежа, на бегу, катаясь по земле, совершая головокружительные прыжки. Приказывали, чтобы на них одновременно нападало целое отделение курсантов, сами становились спиной друг к другу, обеспечивали надежный тыл и начинали спокойно «штабелировать» новобранцев.

Да, повезло Василию с преподавателями на сборах, жаль, что эти сборы так быстро пролетели.

Прошел и стажировку на лучшем участке района. И получил наконец-то назначение на самостоятельную работу.

Прежде чем подписать приказ, начальник Приморского райотдела милиции подполковник Андрей Николаевич Астахов вызвал его для беседы.

Первое знакомство с начальником райотдела, которое было несколько месяцев назад, оставило в душе Василия неприятный осадок.

Состоялось оно, когда его, молодого машиниста-канатчика, в комитете комсомола сталепроволочно-канатного завода все же уговорили пойти немного поработать в милиции и сразу же привели в кабинет Астахова, как будто боялись, что он вдруг передумает. Василий не передумал, не в его характере отступать, если уж пообещал, но энтузиазма тоже не проявил. Более того, вел себя немного высокомерно, даже пренебрежительно, так, словно присутствовал на плохом спектакле, с которого в любую минуту можно уйти. Дескать, да, я согласился послужить в милиции, но без особого желания, я пришел, чтобы отбыть повинность, — и не больше.

Конечно же начальник райотдела милиции все это сразу почувствовал, и по его лицу было видно, что он не в восторге от такого поведения своего будущего подчиненного, но промолчал, ничего не сказал.

Когда Василий выходил уже из кабинета, черт дернул его за язык:

— Товарищ подполковник, вопрос задать можно?

Он решил «разыграть» начальника райотдела милиции. Надо же, нашел кого «разыгрывать». Подполковника, своего будущего начальника. Но отступать было уже поздно.

— Пожалуйста, — Астахов наклонил голову и резко поднял ее.

«Ну точно, как бодливый козлик», — подумал Василий, с трудом сдерживая улыбку.

— Скажите, почему в полиции капиталистических стран упразднили дубинки?

— У меня такой информации нет, — пробасил подполковник. И после небольшой паузы добавил: — А вот в газетах я читал, что в некоторых капстранах началась новая волна забастовок и блюстители порядка разгоняют забастовщиков. И, думаю, бросаются на рабочих не с пустыми руками.

— О! Вы сразу же попали в точку. Именно потому, что участились столкновения полиции с участниками забастовок, маршей протеста, и упразднены дубинки. Вместо них введены телеграфные столбы.

Подполковник не улыбнулся. Помолчал немного, о чем-то раздумывая, поднял глаза на офицера, сидевшего напротив, спокойно сказал:

— Покажите товарищу Забаре, где оформить необходимые документы. И пригласите следующего...

И вот теперь новая встреча.

Василий пошел в кабинет, испытывая чувство неловкости и даже вины. Тем более в этот раз начальник райотдела милиции сидел за столом в парадной форме, на груди — два ряда боевых орденов и медалей, правую щеку рассекал шрам, которого при первой краткой встрече Василий почему-то не заметил.

— Так что слышно нового по поводу дубинок и телеграфных столбов? — сразу же спросил Астахов, будто они виделись вчера, а не более трех месяцев назад.

— Простите, товарищ подполковник, — вытянулся Забара и стукнул каблуками. — Я тогда неудачно пошутил.

Астахов внимательным, цепким взглядом окинул его с ног до головы.

«Интересно, — подумал Василий, — понравился я ему или нет? А собственно, чем я плох? Скроен ладно, крепкий, подвижный. Рост чуть ниже среднего. Милицейская форма вроде бы идет. Уши маленькие, не оттопыренные. Нос тонкий, прямой. Возле глаз — сеточка морщин, вокруг рта — жесткие складки. Усики аккуратные, губы пухлые. Лицо чуть продолговатое, шея короткая, мускулистая. Какое-то неестественное соединение мужского и женского...»

— Садитесь, товарищ Забара, — кивнул начальник райотдела на кресло, стоявшее возле его стола.

Василий сел.

— Почему вы при первой нашей встрече решили немного поцапаться со мной? И потом, мне тогда показалось, что вы без желания идете к нам на работу. Это действительно так или нет?

— Разрешите сказать правду, товарищ подполковник.

— А здесь и нужно говорить только правду. Всегда и во всем. Без всякого на то разрешения.

— Понимаете, десятки поколений Забаров всю жизнь выращивали хлеб. А отец, вернувшись с войны, сделал первый зигзаг — стал кузнецом. Николая, моего старшего брата, и вовсе в городской рабочий класс потянуло. Кончилось это трагедией. Я сидел в Байбузовке, пока не прозвучал последний школьный звонок. И тут же хлопнул калиткой уж слишком благоустроенного своего крестьянского подворья. Примчался в Одессу. Долго искал по душе работу. Наконец устроился на завод. Вроде бы все стабилизировалось. Женился, сына и дочь заимел. Спланировал свою дальнейшую жизнь. Решил работать как вол, чтобы заработать, как говорится, орден и ордер. А меня — бац! — в милицию.

Василий хотел, чтобы рассказ его был веселый, озорной. Но этого вроде бы не получилось. В голосе чувствовались нотки недовольства и даже обиды.

Начальник райотдела милиции слушал его внимательно, не прерывал. Умный взгляд глубоко посаженных глаз, под ними синими подковами залегла усталость.

«Нельзя отвлекать этого занятого человека, злоупотреблять его терпением и выдержкой», — подумал Василий. И решил закругляться.

— Отпочковался я от могучего дерева — рабочего коллектива и чувствую себя теперь цыпленком на хилых ножках. Голос — и тот писклявый, совсем не для милиции.

— А мы вам свисток дадим и оружие вручим, — пробасил Астахов.

— Боюсь, что это будет не работа, а перетягивание каната.

— Поначалу возьмем на буксир.

— Трос не выдержит.

— Сплетете сами потолще и покрепче. Говорят, что вы — парень с золотыми руками. Пусть вас не смущает то обстоятельство, что по прежней профессии вы далеки от милицейской службы. За опытом и здесь дело не станет. На специальных сборах побывали, кое-чему научились. А опыт со временем придет.

Василий почувствовал, что начальник райотдела милиции не торопится закончить разговор. Вот и хорошо. И он не будет «закругляться». Почему бы и не пооткровенничать? Когда еще выпадет такая возможность?

— Вот и вы, товарищ подполковник, почти похвалили меня за работу на заводе, — с грустью произнес Василий. — А знаете, многие вообще меня без канатосвивочной машины и не воспринимали и считали, что я каждый раз шел к ней, как на первое свидание с Ниной. Никто и не догадывался о том, что когда я впервые увидел эту машину, то меня схватил за плечи испуг и долго не отпускал. Несколько месяцев я ничего, кроме ненависти к ней, не испытывал. Ее железное завывание напоминало мне скрежет гусениц и рев моторов фашистских танков. Я не раз видел в кино, как эти стальные чудовища надвигались на окопы наших воинов. У меня до сих пор не окончен спор с отцом. Все за научно-техническую революцию. Сегодня я тоже за нее. Хотя она и зацепила меня своими железными зубьями, причинила боль. Отец говорит: машина — не живое существо, не то, что, к примеру, лошадь, которая понимает человека, помогает ему творить на земле добро, никогда никого не обидит, наоборот, выручит из беды. И зачем люди, удивляется мой отец, создают так много машин, дают им волю? А вдруг эти самые машины начнут брать верх над людьми? У отца весомое доказательство — бездушная машина погубила его старшего сына. И я должен был преодолеть себя, чтобы сделать то, чего не удалось Николаю в его неполных двадцать юношеских лет: покорить машину, взять власть над ней в свои руки. А уже потом от ненависти до любви оказался все тот же один шаг...

— В каждой профессии — своя мудрость, — философски заметил подполковник. — Наша работа чем-то сродни работе скульптора: отсекать все лишнее. Я пришел в милицию прямо с фронта. Там было все проще, яснее: враг обычно впереди. Здесь же он невидим, в любом месте может появиться. Успех в нашем деле чаще всего приносит особое чутье в сочетании со смелостью и решительностью, рассудительностью и инициативой. Умение подчинять все свое естество работе органично сочетается с тонкой наблюдательностью и проницательностью, способностью «видеть» каждого, с кем придется иметь дело, чувствовать его натуру, уважать в нем личность... Любая жизненная неурядица может подтолкнуть человека к краю пропасти. Знаете, что записал Феликс Эдмундович Дзержинский в своем тюремном дневнике? Я дословно не помню. Но примерно следующее: только тот человек может сочувствовать общему несчастью, который умеет сочувствовать конкретному несчастью отдельного человека. Заметьте: не жалость, а сочувствие. Революция смело вручила товарищу Дзержинскому карающий меч. И щит тоже. Тяжел, порой опасен наш труд. И мы благодарны вам, что вы согласились стать в наши ряды.

От последних слов Астахова Василию стало не по себе. Щеки его слегка порозовели.

— Понимаете, товарищ подполковник, на заводе я привык не делать ничего спустя рукава. Сегодня мне сказали, что назначают участковым инспектором, с обязанностями ознакомили. Боюсь, что буду неумехой, как ни ударят в барабан — все под правую его ногу. И еще подумал: не нравлюсь заводскому начальству. Хороших работников начальство не отпустит. А так... Кого-то надо было послать к вам, вот и послали меня. Или, вернее, избавились от меня. Потом, отец... Машинист-канатчик — это еще куда ни шло. Теперь обязательно скажет: ни голове, ни рукам твоим нету больше доверия, раз всучили свистульку и берданку, сторожем к улице приставили. А погоны на твоих плечах — блажь, на них звезды далеко не первой величины. Ерундой занимаешься, скажет, время зря теряешь, а молодость — не вишня, второй раз не зацветет. Я, конечно, пытаюсь отогнать такие мысли, но трудно это дается.

— Да, вижу, короткого разговора у нас не получится. — На лице начальника райотдела милиции появилось такое выражение, как будто у него неожиданно разболелся зуб. — Вот присматриваюсь к вам, хочу понять характер, узнать, кто же к нам пришел. Можно ли пойти с вами в дозор.

— В какой еще дозор? — удивился Василий.

— Вы ведь служили на заставе, так?

— Да, служил в погранвойсках три года. Но там специфика — все в секрете, все в одиночку. Может, поэтому я и в цехе был как в засаде.

— Заводскому руководству мы подсказали, что к нам желательно направлять бывших пограничников и десантников. Что же касается специфики службы на заставе... Действительно, там не ходят густой цепью, не кричат «Ура!». Но и не в одиночку, а парами — в дозор, в секрет, в наряд. Пока не обнаружат нарушителя. Потом команда: «Застава в ружье!» Всех поднимают. Что-то подобное и у нас. Даже розыскные собаки имеются. Если возникнет необходимость, организовывается прессинг не только по участку, но и по всему городу, даже по всей стране. Преступник один, иногда группа, а против — сотни милиционеров и великое множество наших добровольных помощников.

— Когда оно случится, это настоящее дело? — вздохнул Василий. — Пограничный дозор — это одно, а здесь как меня можно проверить? На мелких спекулянтах, карманных воришках, нарушителях паспортного режима, выпивохах или коммунальных скандалистах?

— Не волнуйтесь, все будет. Но об этом чуть позже. Сейчас же я все-таки хочу понять, можно ли доверять вам как самому себе. Люблю откровенные беседы. Расскажите-ка, уважаемый Василий Иванович, что стряслось с вами на заводе?

Такое обращение не по-уставному и доверительный тон подполковника успокаивающе подействовали на Василия. Ему вдруг захотелось выложить этому в общем-то незнакомому человеку все как на исповеди.

— Да ничего особенного не стряслось. Покатили на меня две бочки: одну с медом, другую с дегтем, — Василий печально улыбнулся. — Только вы, товарищ подполковник, не думайте, что я оправдываюсь. Я ни в чем не чувствую своей вины. И это не попытка занять позу, тем более не самосуд. Действительно, выходило как-то так... В общем, находил я там, где другие теряли. Кто-то ошибался, делал не то, что надо, ломал дрова, а я из всего этого сбивал лестницу и поднимался вверх. А что с завода отпустили... Надо же было разнарядку закрыть. Вот и спровадили меня в милицию...

— Как же тогда понять производственную характеристику: «Почин Забары уже поддержали десятки машинистов-канатчиков»? Очень хотелось бы, чтобы вы никогда не забывали о том, что в органы охраны общественного порядка вас рекомендовала комсомольская организация одного из крупнейших предприятий города-героя Одессы, что вы — полномочный представитель рабочей гвардии. И ведите себя соответственно... Сомнение, недовольство собой — это, наверное, хорошо. На смену им приходит желание лучше работать. Недовольство собой — это высшая мера требовательности. «Спровадили в милицию», говорите. О переходе в органы правопорядка, о решении стать милиционером говорят и пишут по-разному. Меня коробит, когда читаю: кто-то увидел несправедливость и... пошел служить в милицию. Все гораздо сложнее. Вот и у вас все не так просто. Конечно же вы не родились в милицейской шинели. Такое тоже пишут. Но, мне кажется, решение приняли сознательно. Вы напоминаете мне одного нашего парня. Даже внешне похожи. Он тоже небольшого роста, такой же плотный, шустрый. Так вот, этот парень, чтобы выследить и задержать грабителя, переоделся в женскую одежду, проколы в ушах сделал, большие серьги нацепил, перстни надел. Очень удивился бандюга, когда «милая барышня» ловко выбила нож, заломила его руку за спину и приставила к груди пистолет...

Астахов откашлялся, и голос его приобрел немного официальный тон:

— При желании каждый может стать профессионалом. Вам надо понемногу овладевать секретами работы администратора, розыскника, следователя, адвоката. Власть у вас будет большая. Но бывает, что и ее не хватит, чтобы пресечь, допустим, скандал в семье. Арсенал научно-технических средств, имеющихся в распоряжении милиции, обширный, но иногда больше пользы приносит просто доверительная беседа, душевный контакт. Ваш авторитет будет зависеть от того, как быстро сумеете раскрыть преступление, предупредить новые...

— Я немного побаиваюсь той власти, которую буду иметь, — тихо произнес Василий.

— Ну абсолютной властью в какой-то степени обладают только хирурги, — подбадривающе улыбнулся Астахов. И продолжил: — Постарайтесь быть сдержанным и рассудительным, оберегайте себя от поспешных выводов. Почему иногда человек скудеет душой и опускается до самого грязного преступления? Что его толкнуло, какие причины, обстоятельства? Как помочь ему? Видите, как много вопросов. И на все надо отвечать вам.

Начальник райотдела милиции встал, подошел к окну. За крыши домов огромным яблоком закатывалось красноватое солнце.

— Весна! — как-то по-домашнему воскликнул Астахов, и тут же лицо его стало снова серьезным, каким-то официальным. — В Одессу начнут съезжаться отдыхающие, а вместе с ними и гастролеры уже по нашей части. Вот в такое горячее время вы приступаете к обязанностям участкового. Служба у вас обязательно получится, потому что вы — добрый. Да еще с юмором. И этот юмор вам непременно пригодится. Ведь мы направляем вас сюда, — Астахов подошел к стене, где висела карта-схема большого города, а на ней был четко обозначен Приморский район. Обвел рукой прямоугольник, ограниченный улицами Советской Армии, Чкалова, Карла Маркса и Привозной. — Что скучать не придется, так это уж точно. Участок — это еще полбеды, на нем можно быстро навести порядок, если очень захотеть. Ничего, что там четыре месяца не было нашего сотрудника. Участок — это то, что лежит на поверхности: территория, которую мы видим, я имею в виду его обитателей. Но главная, основная, так сказать, подводная часть айсберга — это знаменитый одесский Привоз, а рядом — железнодорожный вокзал плюс три автобусные станции, и две из них — на вашем участке. Основную работу вам и, значит, всем нам будет давать Привоз и железнодорожный вокзал. На Привозе, конечно, у нас есть отдельная оперативная группа, на вокзале тоже своя милиция, но... Наводится надлежащий общественный порядок в городе. Поэтому мы и обратились к рабочей гвардии за помощью. Кто-то отважный, но не честолюбивый должен стать на пути у нарушителей социалистической законности. Вам, товарищ лейтенант, выпало стать на посту на таком важном участке, да еще и следить за прилегающим людским вулканом — Привозом и железнодорожным вокзалом. Быть щитом и мечом! Советую вам работать в тесном контакте со своими коллегами из сопредельных участков, с нашей оперативной группой на Привозе, железнодорожной милицией. Ко мне можно обращаться в любое время. На менее ответственную работу мы всегда успеем вас перевести. Но мне хотелось бы сразу же поручить вам настоящее дело. Я уверен, что служба у вас обязательно пойдет. Характеристики из армии, с завода, да и все преподаватели сборов считают, что Забара прекрасный человек. Так что желаю вам больших успехов, товарищ лейтенант!

Василий занес в записную книжку, что он обязан делать, — вышло сто четырнадцать пунктов! Интересное совпадение — столько же домов было на его участке. А в них — около семи тысяч жильцов. А еще на территории — сорок магазинов, различные базы, столовые, кафе, винные подвальчики, пивные точки. И везде надо поддержать надлежащий порядок.

— ...Кто он, этот Сидоренко? — донесся до Забары голос Астахова.

Кажется, разговор зашел о чем-то новом. Это уже интересно. Василий стал внимательно слушать.

— Руководство судоремонтного завода характеризует его хорошо: порядочный человек, активный, деловой, — сказал Дунаев. — Короче, по работе претензий у нас к нему нет. А вот личная жизнь. Мы кое-что выяснили. Оказалось, что Сидоренко умеет напустить туману в глаза, хитроват, стремится из всего извлечь выгоду. Увлекается рационализацией. Это я к тому, что он вполне мог изготовить «фомку» сложной конфигурации. Его жена, по нашим оперативным данным, склонна к коммерции, в гостинице и среди знакомых занимается куплей-перепродажей.

— Ясно, — кивнул Астахов. — Теперь факты относительно квартирной кражи. Как тут выглядит Сидоренко? Мог он напасть на мать Тищенко?

— Пока прямых улик нет, — ответил Дунаев. — Под видом ремонтников наши работники тщательно проверили чердаки нескольких домов. Чемоданов там не обнаружили. Утром, уходя на работу, Сидоренко прихватил сверток и «забыл» его на остановке троллейбуса. В свертке оказались ботинки сорок первого размера. Эксперты установили, что на правом ботинке имеется кровь той же группы, что и у потерпевшей. Допросить Сидоренко я не решился. Вначале мне казалось, что у нас единственный шанс выйти на преступника — сосед Тищенко. Но теперь вырисовывается и другая версия.

— Борецкая? — спросил Астахов.

— Так точно, товарищ подполковник!

И Дунаев начал излагать, что он за это короткое время выяснил.

Вчера он задумался: почему эксперт-криминалист не нашел в квартире Тищенко ни одного отпечатка пальцев? Ну, с преступником ясно. Тот наверняка «работал» в перчатках. Но ведь в прихожей и комнате, особенно на кухне долгое время находились хозяин и девушка. Не может такого быть, чтобы никто из них не притронулся к шкафу, к дивану, к столам, посуде. А отпечатков нет. Даже на телефонной трубке. Хотя точно известно, что Тищенко вызывал вневедомственную охрану. Что же, он поговорил, потом старательно вытер трубку и положил? Чепуха, блеф. Кто же так постарался? Вор? Да разве у него было время этим заниматься? Схватил вещи — и побежал. Остается Борецкая. Но если она вытирала трубку, то, значит, звонила? Когда и кому? Возможно, в присутствии Тищенко своей подруге, в общежитие или родителям в Тирасполь. А вероятней всего — без Тищенко. Он выносил ведро с мусором, минуты три отсутствовал. И в это время Борецкая позвонила. Кому? Не своему ли сообщнику, квартирному вору? Мол, сейчас они выйдут, сигнализация отключена, поспеши... После этого вытерла телефонную трубку, прошлась тряпкой по всем вещам, к которым прикасалась.

Дунаева насторожило, что Тищенко и Борецкая познакомились на площади, у морского вокзала. Именно там собираются легкомысленные девицы, «охотятся» на моряков заграничного плавания. Почему вчерашняя десятиклассница сразу пошла на интимную связь с Тищенко? А может, здесь что-то другое? И вчера, наверное, она была не против того, чтобы остаться на ночь у Тищенко. А он, зная, что приедет мать, деликатно выпроводил ее. Или здесь тонкая игра, был предварительный сговор с преступником?

Дунаев запросил в угрозыске сведения о Борецкой, и эти сведения ошеломили его.

Возникла срочная необходимость побеспокоить Тищенко. Услышав имя своей возлюбленной, механик закричал:

«Я же вас просил!..»

«Минуточку, — остановил его Дунаев. — Дело в том, что Людмила Борецкая в общежитии медицинского института не проживает и никогда не проживала. Она вообще в Одессе не прописана — ни постоянно, ни временно. В прошлом году абитуриентка с такой фамилией ни одного экзамена в институте не сдавала, документов не подавала. Тогда же на трассе Тирасполь — Одесса ни один «Москвич» не попадал в катастрофу, о которой рассказывала вам Борецкая. И последнее — в прошлом году среди выпускников средних школ Тирасполя не было Людмилы Борецкой. В этом городе вообще нет жителей с фамилией Борецкая. Теперь давайте вместе подумаем, что все это значит?»

«Но ведь мои радиограммы, письма с конкретным адресом! » — ответил удивленный Тищенко.

«Корреспонденция лежит на столе в вестибюле общежития, зайти туда и забрать радиограммы, письма на имя несуществующей Людмилы Борецкой не сложно. Кстати, как ее по отчеству?»

«Не знаю, не спрашивал, Людмилка такая молодая...»

«Птенец, видать, с коготками. Окрутила вас — не успели и глазом моргнуть. Вчера вы провожали ее до дверей общежития?»

«Нет, попрощались где-то за квартал. Так она попросила».

«Выходит, вы домой, а она бог знает куда? Из общежития вам она не звонила, я проверил. Ни вчера, ни в предыдущие дни никто из вахтеров не видел девушки, похожей на «Борецкую». Когда вы сообщили ей о прибытии судна в Одессу?»

«Еще на прошлой неделе».

«Значит, у нее было достаточно времени, чтобы основательно подготовить «встречу». Да, надо было пустить кровь из носа вашей матери, чтобы вы поняли, с кем связались».

«Господи! — схватился за голову Тищенко. — Я так долго жил воспоминаниями о прошлом. И вот — встретил... Людмилка, или как там теперь ее зовут, говорила: «Быть с тобой — это быть всегда доброй». Не смотрите на меня так осуждающе. Поймите меня, долгих семь месяцев плавания... Думал, что наступила для меня какая-то беззаботная пора — как детство. Встретил девушку, загорелся, она увлекла меня. А вот теперь... Обстоятельства опустили меня на грешную землю, и я выбился из круга».

Тищенко начал вспоминать подробности вчерашнего дня.

На Привозе, где они покупали цветы, какая-то молодая продавщица подморгнула Людмиле: «Милька, такого славного морячка буксируешь, хвалю!» Людмила тут же отошла, а он подумал, что продавщица с кем-то спутала его девушку.

Не класть деньги на сберкнижку, а купить облигации трехпроцентного займа — идея Борецкой. Бутылку с водкой на кухне разбила она, когда хотели выпить «на дорожку». Зацепила локтем. В руки она бутылку не брала, наливал сам Тищенко и днем, и вечером. Людмила сказала, что оставлять в квартире разбитую бутылку — плохая примета. Он собрал осколки, ведро отнес на помойку, а Борецкая прибирала на кухне, мыла посуду, вытирала ее рушником. При нем она никому не звонила.

Из квартиры вышла сперва Борецкая, потом он, чтобы не было лишних разговоров. На улице Борецкая удивилась: «Так быстро? Про сигнализацию не забыл?»

Он ответил, что не хочет иметь лишних хлопот с вневедомственной охраной, ведь скоро вернется...

Пошли по улице Советской Армии. Борецкая сказала, что у нее разболелась голова. Отказалась сесть в такси — на свежем воздухе боль проходит быстрее. Дошли до сквера напротив Дерибасовской, там сидели на скамейке, целовались, говорили о поездке в Тирасполь, где лучше сыграть свадьбу, кого пригласить. На боль Людмила уже не жаловалась, была веселой.

Неподалеку от общежития расстались. Договорились завтра в восемь часов встретиться на междугородной автобусной станции.

Тищенко знал, что к нему приедет мать, поэтому попросил Людмилу через час-другой позвонить, кое-что уточнить...

— Похоже на то, что вы держите две ниточки, — сказал Астахов, когда Дунаев закончил свой доклад. — С Сидоренко все просто — набраться терпения и следить буквально за каждым его шагом, с руководством судоремонтного завода договориться, чтобы отменили его командировку. А вот что касается Борецкой... Придется повозиться. Разыграла все как по нотам. Если бы Тищенко и захотел, чтобы заночевала у него, она отказалась бы, нашла бы какую-то причину. Запланированная на сегодняшний день поездка к родным в Тирасполь — это для того, чтобы не искали ее в Одессе. Скорее рак свистнет, нежели она позвонит еще раз механику. И потом... Когда Тищенко вышел на улицу, Борецкая не случайно поинтересовалась квартирной сигнализацией. Если бы механик сдал объект под охрану, она наверняка перезвонила бы своему сообщнику. И сказала бы об этом. Что предлагаете, товарищ капитан?

— Борецкую, будем так ее пока называть, уже ищем. Оперативные работники имеют словесный портрет. Старший лейтенант Ревчук с Тищенко дежурят на Привозе, может, повезет найти продавщицу, которая воскликнула «Милька»...

— Кличка?

— Мы тоже так считаем, товарищ подполковник.

— Сидоренко и Борецкая знакомы?

— Я дал указание выяснить это.

— Помощь нужна?

— Пока нет.

— Потребуется — просите. Главное — вытянуть квартирного вора из его темного подполья на белый свет. Обычно эта категория не идет на «мокрое». А этот не остановился. Напал на пожилую женщину. И вполне возможно, что не сегодня, так завтра он совершит новое преступление. Хорошо, что Тищенко после вашей подсказки сказал по телефону Борецкой: с матерью произошел несчастный случай, кто-то воспользовался этим и ограбил квартиру, а милиции на все наплевать. Борецкая могла передать этот разговор своему сообщнику. Может, такая информация немного успокоит преступника и он чем-то обнаружит себя. В конце концов украденный автомобиль, как им ни управляй, все равно привезет вора к известному финишу — скамье подсудимых. В общем, так. Круг поиска более-менее очерчен, имеем две рабочие версии. Но не оставляйте без внимания и другие. Кстати, про автомобиль. Вполне возможно, что квартиру Тищенко ограбил не Сидоренко, а кто-то другой, высокого роста, как считает капитан Трибрат. Могло так случиться, что преступника никто не видел — ни тогда, когда он заходил во двор, ни тогда, когда выносил чемоданы. А на улице... Поработайте с таксистами, водителями маршрутных автобусов и трамваев. Хлопот много, но что поделаешь... — Астахов развел руками.

Вскоре оперативники нашли шофера-таксиста Колю. Он сказал, что в тот день, когда была совершена кража, в том же квартале, где живет моряк дальнего плавания, вечером часов в восемь его остановил мужчина среднего роста с двумя большими чемоданами в светлых чехлах. Ему было лет сорок, интеллигентный, приятный голос. Попросил как можно быстрее подвезти в аэропорт, а то самолет может подняться в воздух без него. Конечно, Коля подвез — у него такая работа. Приметы?

Пассажир был в черном кожаном пальто, в шапке из ондатры, на шее крупной вязки шарф василькового цвета. (Все эти вещи значатся как украденные преступником на квартире моряка дальнего плавания.) Носит очки — большие квадратные стекла в толстой темной оправе. Черные пушистые усы. Из-под шапки выбивался черный буйный чуб. Пассажир действительно спешил. Едва машина остановилась возле центрального входа в помещение аэропорта, он тут же схватил чемоданы и быстро исчез за стеклянными дверями. Заплатил хорошо. На счетчик даже не взглянул...

После сообщения водителя такси начали проверять всех пассажиров, которые вылетели вечером десятого марта из Одесского аэропорта. Все посты госавтоинспекции, милицейские наряды получили словесный портрет предполагаемого преступника.

5

Лейтенант Забара патрулировал на своем участке, часто ходил на Привоз. У него было персональное задание: искать Борецкую. Фоторобот Мильки ему вручили сразу же после оперативки в кабинете начальника районного отделения милиции.

Вот и сегодня ранним утром вышел на дежурство. Ходил по улицам, присматривался к прохожим. Давно не было дождя. Промчался грузовик. Ветер поймал за хвост рыжеватую пыль и погнал вдогонку за автомашиной. Колеблющиеся фонари в металлических «намордниках» сразу же стали похожими на бакены, плывущие в потоке грязной воды.

«Не метут улицы!» — ругнулся Василий в адрес дворников.

Присматривать за их работой тоже входило в его обязанности. Но как-то негоже новому участковому начинать с того, чтобы на улицах бойче задвигались метлы, захватывая не только тротуары, но и клавиши мостовой. Непременно скажут: новая метла по-новому метет. Прошелся по Привозу. Торговля только начиналась, самые расторопные продавцы спешили занять ключевые позиции, пошире разложить свой товар на прилавках, им сейчас и родных отца-мать некогда признавать.

На железнодорожном вокзале, как всегда, суета. От перрона отходил поезд, вслед ему галдела толпа. Диктор сообщил об опоздании скорого из Киева. Возле касс огромные очереди. В Прибалтике уже два дня туман, самолеты из Одессы не вылетали, и все пленники Аэрофлота вынуждены были сменить скорость и комфорт на медлительную надежность купейных, плацкартных и даже общих вагонов.

Прошелся по залу ожидания, заглянул в буфет. Никого из «майданщиков» (вокзальных воров) или хотя бы начинающих хулиганов не увидел.

Отправился на «Сахалинчик» — территорию, зажатую между железнодорожным вокзалом и Чумной горой. По слухам, здесь после войны был «муравейник» всякого сброда, сейчас тоже нередко попадаются типы, хорошо знакомые даже самому ленивому милиционеру.

Походил, посмотрел — ничего подозрительного не заметил. И ноги словно сами понесли его на сталепроволочно-канатный завод. Только теперь признался себе: и вокзал, и «Сахалинчик» — это так, для коротких перебежек, направился же он сразу, как только вышел из дома, на свой родной завод, а время тянул, чтобы в управлении собралось побольше народа, пусть увидят, какая на нем новенькая, ладно сидящая милицейская форма, как вызывающе поскрипывает кожаная портупея.

Больше всего его приходу обрадовались в завкоме. И сразу же подбросили работенку не пыльную, но, как потом оказалось, довольно хлопотную: разыскать одного активиста-общественника.

Три дня назад ему торжественно вручили общий список претендентов на получение жилья и отправили в бюро инвентаризации добывать необходимые справки на всех счастливчиков. И вот извольте: до сих пор ни ответа ни привета. Претенденты на получение жилья уже не счастливчики, а пострадавшие. Да и общественника жалко. Посылали гонцов к нему домой, в бюро инвентаризации и филиалы — нигде нет. Улетучился. Испарился.

Может быть, Василий и отказался бы заниматься этим делом. Но, во-первых, невесть куда запропастившийся общественник проживал на его участке. Во-вторых, кто же выручит родной коллектив, как не он, его выдвиженец? И потом, если начнется официальное расследование, это дело все равно поручат ему.

Василию сразу же повезло: общественник Григорий Павлович Степанов был дома, сидел на кухне и спокойно завтракал. Впрочем, он потерял спокойствие, едва узнав, что привело к нему представителя власти. Кадык Григория Павловича, обтянутый бледной морщинистой кожей, заходил еще быстрее, но не от глотательных движений, а от потока слов:

— Если хочешь избавиться от назойливого человека — дай ему поручение вроде моего. Сказали: без справок не возвращаться. И вот я только то и делал, что убивал по нескольку часов то в одной очереди, то в другой, то в третьей и так далее. Там — ату его! Здесь — швабра поперек дверей. Идешь по линии наименьшего сопротивления — говорят: лодырь. Идешь по линии наибольшего сопротивления — говорят: дурак. В итоге чего я добился? Висел в заведении неудобный график, теперь его сняли, заодно и заведующего. Но индустрию услуг надо тянуть дальше, на сближение с индустрией обслуживания. Почему бы не издать справочник: где, что и когда открыто? Издают же дважды в год свои справочники Аэрофлот и железнодорожники, хотя лично я чаще бегаю в магазин за полтавской колбасой или костромским сыром, чем летаю или езжу на родину этих пищевых продуктов. Или это все равно, что требовать круглосуточного освещения?!

От такой тирады Степанова Василий даже растерялся. Своей неспешностью, стремлением делать все «капитально» он обязан крестьянскому происхождению, и ускоренный ритм городской жизни был бессилен что-либо изменить в его характере. Василий начал тонуть в изобилии совершенно неведомой ему информации.

— Спокойно, товарищ Степанов, сейчас мы во всем разберемся, — сказал решительно Забара и положил перед собой чистые листы бумаги, авторучку.

Степанов заявил, что жалобу с его слов он подпишет, но требовал, чтобы были выделены отдельные пункты, и чтобы по каждому из них вышестоящие инстанции приняли решение. После этого начал диктовать.

Вскоре на столе перед Забарой лежал документальный рассказ инженера сталепроволочного завода Степанова, по воле случая ставшего клиентом, пациентом и пассажиром почти одновременно.

«1. Инвентаризационное бюро находится на улицах Пушкинской и Халтурина. Сначала надо взять временную справку, чтобы произвести оплату в сберкассе. Только потом выдадут постоянную справку.

2. В хождениях по сберкассам время катастрофически тает. Очередей нет, потому что на дверях висят добротно сделанные таблички: «Закрыто», «Перерыв», «Совещание», «Ремонт». Или: «Не принимаем», как будто я самолет, а не человек. Мне же только заглянуть в окошко, сунуть платежку. Для оперативного выяснения, что, где и когда открыто, мне нужен квартирный телефон, но его отключили... за несвоевременную оплату междугородных переговоров. Да лучше бы я слетал в Пензу и побеседовал три минуты с родственником, чем теперь иметь такую неприятность. Наскочил на одну работающую кассу, думал, что дождался своего звездного часа, а мне: «Где живете, там и плати́те». Что же это такое? Заодно хотел и квартплату оформить — не вышло. Побежал дальше, а следом за мной — пеня. Надо или мой день рабочий укоротить, или же для сберкасс — продлить. Все рядом — почта, различные приемные пункты, поликлиника. А что толку? Лучше завести специальных голубей для пересылки корреспонденции. Долго? А выстоять в очереди и сдать что-нибудь — быстрее? Ничего подобного. Беготни по инстанциям туфли не выдержали. Отнес в ремонтную мастерскую и до сих пор любуюсь замком на ее дверях. Поломался за это время и будильник. Тоже отнес в мастерскую, и тоже с концами. Теперь жена предъявляет ультиматум: «Не принесешь — куплю на Привозе петуха и буду ставить его на пять тридцать, не могу я больше опаздывать...» От всего этого разыгралась мигрень. Но врач принимает по четным числам, а сегодня — нечетное. Вот так-то...

3. Для получения все той же дурацкой справки надо было иметь согласие всех взрослых членов семьи одного нашего рабочего. В ожидании новоселья его жена и дочь окопались на дальних подступах к Одессе. Побежал я на автобусную станцию, что на улице Куйбышева. Ждал, ждал, а мимо меня не прогазовало ни одно транспортное средство. Кандидатам в пассажиры надо иметь поистине егерскую выдержку. В ожидании рейсового автобуса не то что сегодняшнюю газету — годовую подшивку можно одолеть.

4. Отчаявшись, я настрочил «телегу» и отнес ее в районную инстанцию. Но там — расширенное, графинов на пять, совещание. Среди белого дня... Что же в итоге получается? Три дня назад я выскочил с завода «на минутку» по мелкому коммунально-бытовому делу, но до сих пор болтаюсь по улицам, не вписываюсь в прокрустов график сервиса и стал прогульщиком поневоле...»

...Единственное, что удалось Забаре быстро сделать, так это навести относительный порядок на автостанции. Да и то с помощью коллег — сотрудников государственной автоинспекции. Обрадовался, когда услышал стук молотков, прибивавших новое расписание на самом видном месте.

Об остальных фактах жалобы Степанова по всей форме доложил своему непосредственному начальству. За такую инициативу его не похвалили и не пожурили. Посоветовали лучше выполнять свои прямые обязанности.

Вот те раз! Неужели он сморозил глупость? Ведь не по доброте своей, а по службе хотел помочь Степанову. Да и разве один Степанов сталкивается с такими фактами бюрократизма, нерадивого отношения к своим обязанностям...

Вечером Забару позвали навести порядок в коммунальной квартире: муж оскорбляет жену, угрожает соседям. Судя по синякам под обоими глазами маленькой, высохшей пожилой женщины, оскорбления зашли слишком далеко.

— Что здесь происходит? — строго спросил лейтенант у верзилы, возникшего на пороге.

— А то и происходит, — изрек верзила. — Мы сами заварили семейную кашу, сами и будем ее расхлебывать.

— Товарищ милиционер... — жалобным голоском пропела женщина.

— Помалкивай в тряпочку! — цыкнул на нее муж. — Ишь, морда в тоске. Пущай при тебе, блюститель порядка, признается, куда закосила пятнадцать целкашей. Охламонша! В гроб тебя уложить мало!

— Как вы смеете так разговаривать? — повысил голос Забара.

— Смею! А ты проваливай, мент, отсюдова! Имею документ, что за свои действия не отвечаю.

Для большей убедительности верзила пустил пену изо рта и начал бешено вращать глазами. Неведомо откуда в его правой руке появился увесистый молоток, угрожающе взлетел вверх. Василий попятился, уперся спиной в противоположную стену коридора. Пришлось достать из кобуры пистолет.

— Караул! — завопил верзила. — Убивают! Ты сначала три раза крикни, потом стрельни. Так положено вам.

— Предупреждаю, — сказал спокойно Забара. — В случае нападения применю оружие.

Верзила выронил молоток, поднял обе руки вверх.

— Ну и жлоб же я. Теперича что же будет? Тюрьма? Почем зря кусок жизни отвалится? А ежели я пообещаю избавиться от паскудной привычки лезть в драку? Простишь, паря, а? Завсегда буду помнить о твоей доброте! Я осознал: грязная история. Может, таким макаром умою руки, а, паря?

— Отпустите его, товарищ милиционер, — умоляюще произнесла жена. — С кем не быват. Муж как-никак...

— Ладно, — Василий спрятал в кобуру пистолет. — Но чтобы никаких жалоб из вашей квартиры больше не поступало. Вызовут сюда еще раз — один не уйду!

На улице он засомневался: «Правильно ли я поступил? Может, надо было все же отправить в отделение милиции? Вдруг натворит беды? Хотя нет, по глазам видно: испугался, беды не натворит. Да и жена просила. В общем, время покажет: прав я или нет».

Более серьезное происшествие случилось через неделю. И не на его участке, а рядом с домом, в котором он жил.

Василий возвращался с очередного дежурства. Был поздний вечер, ноги гудели от накрученных километров. Думал о детях. Сын Юра быстро уловил те существенные изменения, которые произошли в жизни отца. Уже не раз упрекал: «Раньше ты ходил со мной на прогулку, а теперь не ходишь».

Да, детей он теперь видит в основном утром и вечером в кровати спящими. Относительно сына и дочери Нина строго придерживается режима отдыха. Достаточно того, что его ежедневно нарушает глава семьи. Но что он может поделать, если теперь отвечает за мирный сон не только собственных детей? От того, как он будет выполнять свои служебные обязанности, зависит спокойствие многих людей.

Мысли Василия прервал крик:

— Помо-о-огите!..

В полутемной подворотне — возня. На грязных плитах на коленях стоял юноша, пытаясь прикрыть голову руками. Сбоку валялись дубленка и меховая шапка. Рядом стоял высокий мужчина лет сорока. Немного наклонившись, он поднимал и опускал кулаки. Второй, ростом пониже, но телосложением покрепче, обшаривал карманы пиджака и брюк юноши.

— Помо...

Наверное, высокий переусердствовал, юноша упал на бок.

— Стойте! — И без того писклявый голос Забары сорвался на дискант.

Первым опомнился высокий. Он выпрямился и тут же двинулся на Василия.

«Наверное, хорошо, что сдал оружие, — подумал Забара. — Сейчас вряд ли сдержался бы».

Оценив обстановку, второй грабитель проскочил мимо, перекрыл выход из подворотни.

Василий понял, что допустил ошибку, дав окружить себя. Почувствовал: именно сзади опасность бо́льшая. Резко повернулся. Так и есть. При тусклом свете фонаря в руках бандита селедочным серебром блеснул нож.

Василию вспомнился рассказ подполковника Астахова о молодом милиционере, который переоделся в женскую одежду, сделал проколы в ушах для серег, чтобы стать «приманкой» для грабителя. Подполковник сказал, что они даже внешне похожи — тот парень и он, Василий.

А этих двух грабителей-разбойников и выслеживать не надо: вот они! Да только попробуй взять их. Это ведь звери. Но и отступать он не имеет права. Тем более, ставка — жизнь, его и парня, неподвижно распластавшегося на плитах.

— Помогите...

Это слабым голосом дал знать о себе юноша. Значит, жив, бандюги еще не добили его. У каждого, попавшего в беду, непроизвольно вырывается: «Помогите!» Это сродни — «Мама!». Люди никогда не теряют надежду, что кто-то обязательно придет им на помощь. А если она опаздывает, они умирают с надеждой, что их обидчиков обязательно найдут и накажут за содеянное зло. Да, не зря он согласился пойти работать в милицию. Надо было идти хотя бы ради того, чтобы двумя подонками стало меньше.

В подворотне воцарилась тишина.

Дальнейшее произошло стремительно. Два метра к тому, что стоял в воротах, Василий словно пролетел по воздуху. Резко ударил литым, рабочим кулаком по руке с ножом. Грабитель вскрикнул, выронил нож, но тут же изготовился к нападению. Тогда Василий рубанул ребром ладони по шее. Бандит скорчился от боли, упал.

Второй грабитель подскочил к Забаре, ударил в левый глаз. Василий покачнулся, но на ногах устоял. Перед глазами поплыли разноцветные круги. Выдержал и второй удар, бандит нанес его в левую скулу. И тут же высокий грабитель стал еще выше — это Василий оторвал его от земли, приложил затылком к стене: раз, другой... Бандит ойкнул, обмяк, упал к ногам Забары.

Неужели все кончено? Нет, еще не все. Пока грабители не пришли в себя, Василий быстро снял ремни с брюк, связал руки за спиной. Теперь — к потерпевшему.

Тот уже поднялся. Его трясло. То ли от холода, то ли от страха.

— Оденься, а то простудишься! — приказал ему Забара.

Юноша поднял шапку, дубленку.

— Как хоть зовут тебя?

— Мишей.

— А меня — Василием. Вот и познакомились. — Забара улыбнулся. — Болит голова, Миша?

— Терпимо. Тошнит немного.

— Может, сотрясение мозга? Не дай бог! Идти можешь?

— Вроде могу.

— Тогда потихонечку двигай к ближайшему телефону-автомату, вызывай «скорую помощь».

— Для этих?

Миша показал рукой на грабителей. Они уже пришли в себя: стонали, кряхтели, пытаясь подняться.

— Прежде всего для себя, Миша.

— Я с вами буду.

— Боишься остаться один?

Парень в ответ промолчал.

— Хорошо, пойдем все вместе.

Забара помог стать на ноги грабителям. Приказал:

— Идите!

Бандиты шли рядом, о чем-то начали шептаться. Все ясно: хотят улизнуть. Свобода — вот она, рядом, за первой же подворотней, тем более — темно, и догнать их не так-то просто будет.

— Миша, твои брюки на ремне держатся?

— Ага.

— Снимай, спаруем наших общих знакомых для большей надежности.

Так и сделали.

Вскоре их догнала патрульная машина, остановилась — они шли по мостовой.

— Рудовский? Чубов? — сразу же узнал задержанных капитан. — Опять за старое взялись? А ведь только что с дальней дороги, даже не отдохнули как следует. — С восхищением посмотрел на Василия: — Кто вы, где повязали этих субчиков?

— Участковый инспектор Приморского райотдела милиции лейтенант Забара. Они парня в подворотне грабили. И жестоко избивали.

О том, что и ему досталось, Василий промолчал.

— Товарищ лейтенант тоже пострадал, — сказал Миша. — Тот, что пониже, шел на него с ножом, а высокий два раза кулаком ударил по лицу. Я видел.

— Где нож? — спросил капитан.

— Вот он, можно приобщить к делу, — Забара передал нож капитану.

— Поедете с нами, товарищ участковый.

— Зачем? — удивился Василий.

— Опасных рецидивистов задержали. С риском для собственной жизни. Доложим. Их на ваш счет запишут.

— Лишнее все это. С дежурства я, устал, мне бы побыстрее в постель. Если нужен буду как свидетель — вызовете. Главное, чтобы этих — Рудовского и Чубова не упустили. А Мишу обязательно покажите врачам.

— Хорошо, товарищ лейтенант. Все будет в лучшем виде. Спасибо за отличную службу и спокойной ночи! Вас подвезти?

— Не надо. Я живу недалеко. Спокойной ночи и вам!

...Вот такая жизнь пошла у участкового инспектора лейтенанта Василия Забары. А еще — тринадцать незаконченных профилактических дел на пьяниц, тунеядцев, лиц сомнительного поведения, нарушителей паспортного режима, заведенных бывшим участковым на его, Забары, голову. Ни больше и ни меньше — «чертова дюжина». Ну и плюс кипа архивных бумаг — это уже отдельно, наверное, его предшественнику просто лень было их выбросить.

За первую неделю своей работы участковый инспектор Забара больше «разнашивал сапоги», разобрать архив как следует не успел, а с тех тринадцати папок только сдул пыль.

И тут же пришлось заводить новую, четырнадцатую.

Дело об ограблении квартиры Тищенко и нападении на его мать — первое расследование, которое проводил участковый самостоятельно и в составе оперативно-поисковой группы.

Это его дебют в роли детектива.

Он еще активнее начал «разнашивать сапоги», много ходил по своему участку, часто наведывался на Привоз, но выйти на след Мильки никак не удавалось.

Петру Тищенко Борецкая так и не позвонила.

Следствие продолжало топтаться на месте.

Ничего подозрительного в поведении Сидоренко не обнаружили. Его знакомство с Милькой установить не удалось.

Поступили ответы из других городов на запросы относительно некоторых пассажиров. Ни один из них не заслуживал внимания.

Опрос стюардесс вечерних рейсов оказался напрасной тратой времени.

Никакой зацепки до сих пор не давала версия «фомки» сложной конфигурации. Кто мог такую изготовить или продать — неизвестно.

Мужчина среднего роста, лет сорока, в черном кожаном пальто, в шапке из ондатры, с буйным черным чубом и черными пушистыми усами, в очках с большими квадратными стеклами в толстой темной оправе, который прибыл на такси в аэропорт приблизительно в двадцать с четвертью десятого марта с двумя большими чемоданами в светлых чехлах, бесследно исчез, словно сквозь землю провалился. А именно он разыскивался как вероятный грабитель.

Кое-кто уже начал утверждать, что в Одессе побывал очередной опытный «гастролер», который «повесил» на местную милицию еще одну нераскрытую квартирную кражу.

Но пятнадцатого и двадцатого марта, с интервалами в пять дней, были совершены еще две кражи. И эти — на территории Приморского района.

И снова преступник действовал вне всяких правил — в помещениях потерпевших не оставил своей «визитной карточки», хотя следы его искали как никогда тщательно. И занимались этим лучшие специалисты райотдела милиции.

Ни среди соседей потерпевших или их знакомых, ни среди шоферов не удалось выявить свидетелей, которые могли бы хоть чем-нибудь помочь следствию.

Входные двери и этих обворованных квартир были открыты точно таким же способом, как и у механика Тищенко, вмятины на дверных коробках от «фомки» были абсолютно идентичны. Значит, все три квартирные кражи совершил один преступник. Но кто он? Одесский вор или «гастролер» — ответить на это никто не мог.

В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое марта, когда стало известно о второй загадочной краже, подполковник Астахов поднял по тревоге весь личный состав райотдела милиции. Всех предупредил: бить отбой не будет до тех пор, пока преступник не окажется за решеткой, и не имеет никакого значения, кто его задержит — сыщик или участковый инспектор, постовой милиционер или автоинспектор. Важен результат! С него достаточно обвинений в бездеятельности, намеков на то, что его подчиненные даром едят хлеб...

Во второй половине дня двадцать первого марта в темном царстве следствия вспыхнул луч надежды. Открывалась перспектива выйти на загадочного грабителя.

Но официальному следствию все карты спутал участковый инспектор лейтенант Василий Забара.

1

А случилось вот что.

Как и всем блюстителям общественного порядка, Забаре было приказано усилить патрулирование на своем участке, особенно с наступлением темноты, хорошо присматривать за квартирами, которые могут заинтересовать вора. (Настоящий участковый должен знать, кто живет в полном довольствии, а кто — нет, на кого из жителей вор может «рассчитывать», а к кому его и быками не затянуть.)

Забара старался, поднял на ноги пока что малочисленный свой актив, предупредил тех, с кем уже успел познакомиться, о бдительности, по своему усмотрению проводил то, что лишь с большой натяжкой можно было бы определить как личный сыск.

Первое зернышко подозрения упало на почву его недоверия во время случайного разговора о несправедливости в жизни, о том, кто какие этажи умудряется в ней захватить.

В конце улицы Привозной несколько магазинов охранял ночной сторож дед Полундра. Забара, обходя свои «владения», всегда останавливался возле него перекинуться словом.

Свою работу дед Полундра считал легкой, но несколько унизительной. В молодости он ходил на судах заграничного плавания, много повидал. Затем работал в порту. С почетом его проводили на пенсию, но он был недоволен, жалел, что рано снял моряцкую форму.

Встречаясь с Василием, дед Полундра охотно рассказывал о своих приключениях, которые случались с ним в плаванье. Рассказы деда всегда были живые, интересные, но в голосе его чувствовалась какая-то горечь, словно жизнь у него не удалась и впереди тоже никакого просвета.

Двадцатого марта Забара вышел на патрулирование в двадцать один час.

Вскоре подошел к тому месту, где обычно находился дед Полундра. Деда нигде не увидел. Позвал. В ответ тишина. Забара начал проверять пломбы на дверях магазинов. Ни одна не повреждена. Заглянул в темные углы. Никого.

Но вот и сторож подошел. Объяснил: что-то холод уж больно сильно его прижал, он и сбегал домой, чтобы сменить ботинки на сапоги, хорошо, что живет недалеко.

Забара посочувствовал, дескать, нелегко каждую ночь пропадать возле магазинов, когда за плечами уже шестьдесят с лишним лет.

— Нелегко, Василек, ой нелегко, — вздохнул дед Полундра. — А что поделаешь? Детей у меня трое, у каждого своих столько же, надо помогать. А пенсии не хватает. С Серегой, младшим, живу. Ему-то, считай, самая большая выгода от моей работы, определенно говорю. Я на дежурство, а он — на мою кровать отдыхать. Невестка с малышами еще на одну кровать — и полный порядок, никакой полундры. Когда меня раз в неделю подменяют, так просто беда. Вдвоем на кровати с сыном не помещаемся, узкая уж больно, а на полу только и свободного места, что под столом, больше лечь негде. Ну, Серега под стол не хочет залезать, говорит, что уже вышел из того возраста, дремлет за столом, сидя. Мне бы, Василек, еще где-то такую работу себе подыскать — на одну ночь в неделю. Может, услышишь, то крикни «Полундра!», я буду проситься.

— Вы хотя бы днем хорошо отсыпаетесь?

— Отсыпаюсь, конечно. Если малыши позволят... Трое их, всяко бывает.

— Ясно. Ночью вам дети спать не дают, а днем — внуки.

— Определенно не дают, Василек, не дают. Только ты о моих детях ничего такого не подумай, они у меня все — труженики, никто уклонно не живет. Серега на заводе, где морские суда ремонтируют, слесарь, работа не из легких, но платят неплохо. Его в очередь на квартиру поставили, вот он деньжонки и собирает. Честные у Сереги деньги, мозолистые. Не то, что у некоторых. Куда я свой разговор клоню? Возьми хотя бы того же Циркача. Это погодок с моим Серегой, вместе в школу ходили, да и потом еще некоторое время вроде как бы приятелями были. И вдруг оказалось, что Циркач захотел жить уклонно, людей начал обижать, липнуть к чужому, как осенняя муха к стеклу. Известное дело, чем все это у нас рано или поздно финишируется — тюрьмой. Но только в жизни не всегда бывает по-справедливому. Ну, отсидел свое Циркач. И теперь что же? Сегодня он опять одевается, как большой начальник, в такси разгуливает, а спит не на отцовской кровати или за столом — обязательно имеет свое ложе, с мягкой периной, высокими подушками и розовым пушистым одеялом.

В рассказе деда Полундры что-то насторожило Забару. Что? Ну конечно же — Циркач. Где и когда он слышал о нем?

— Дед, а Циркач — это фамилия или же кличка?

— Сказал бы, да и сам определенно не знаю. Звать его Котя, ну, значит, — Константин, так Серега его всегда называл. А затем взял да и назвал по-новому — Циркач.

— Это когда же?

— А когда рассказал, что бывший его приятель Котя преступником оказался, что был ему суд и срок определили.

— И давно сын рассказывал?

— Давно. Лет десять назад. А видели мы с Серегой этого самого Циркача на Привозе прошлой осенью. Серега не стал с ним разговаривать, только и того, что поздоровался. Теперь вот мне самому на глаза попался. Определенно говорю.

«Циркач, Циркач, Циркач?.. Где и когда я слышал о нем? Кажется, недавно...»

— За что же Циркачу срок дали? Сын не говорил?

— Не говорил. Он и сам не знал толком. Услышал от других и дома пересказал.

«Циркач, Циркач, Циркач?..»

— Где он живет, Циркач этот? Вы случайно не знаете?

— Да где-то по соседству с нами. Серега говорил, что у него двухкомнатная квартира.

Наконец Забара вспомнил, откуда у него первичная информация о Циркаче. Надо срочно пересмотреть бумаги, которые остались в сейфе его предшественника, бывшего участкового инспектора.

Одно из немногих преимуществ нынешней службы Забары — своя «резиденция». На вывеске значится, что здесь находится штаб добровольной народной дружины, но фактический хозяин — он, участковый инспектор. Комнатушка не бог весть какая, три шага в ширину и четыре в длину, выход прямо на улицу, но — своя. И уж совсем невообразимая роскошь — телефон.

Быстрее к сейфу!

Забара вернулся в «резиденцию».

Вот оно, его наследство — тринадцать худеньких папок. Бывший хозяин этой комнатушки так и не успел хорошенько откормить их продуктами бюрократизма — различными протоколами, актами, справками. Отдельно — кипа разных по размеру и цвету бумаг. Чистый лист — это просто бумага, но если на нем написано хотя бы одно слово — это уже документ.

Перед глазами Василия замелькали документы. Наконец добрался до того, который искал.

Есть!

Предшественник Забары, наверное, готовил какую-то официальную справку, но «шапки» не было, на листке бумаги излагалась только суть. Несомненно, он испытывал муки творчества — слова и целые предложения были зачеркнуты, над ними написаны другие и снова зачеркнуты.

А писал бывший участковый инспектор о том, что гражданин Константин Черевик (кличка Циркач!) после повторного пятилетнего тюремного заключения за квартирную кражу вернулся на постоянное место жительства в Одессу. За полтора года пребывания на свободе ни разу ничем себя не скомпрометировал, связей с подозрительными компаниями и отдельными личностями не замечено, не пьянствует, к жене и детям относится хорошо, открыл свое дело — оборудовал полуразрушенный подвальчик на Привозной улице под медницко-жестяночную мастерскую. По работе характеризуется положительно, зарплату получает солидную.

В тот день, когда была ограблена квартира зубного врача Осяка, Черевик закрыл свою мастерскую, как всегда, ровно в пять часов. При этом присутствовали братья Юрий и Макар Величко — соседи Черевика. Втроем они и пошли домой, по дороге минут двадцать постояли за пивом, вместе подошли к воротам. Черевик поднялся в свою квартиру. Это видели и подтвердили пятеро соседей, а гражданка Генова из восемнадцатой квартиры твердо заявила, что Черевик потом безотлучно находился дома.

Поскольку кража на квартире гражданина Осяка была совершена после пяти часов вечера, Черевик к ней не имеет никакого отношения, алиби у него стопроцентное.

Зубной врач побывал в медницко-жестяночной мастерской, разговаривал с Черевиком и тоже дал стопроцентное подтверждение, что правая верхняя «фикса» из золота у Циркача — не его работа, такого пациента у него никогда не было, порог его квартиры он не переступал, никто и никогда их не знакомил, фамилию Черевик слышит впервые.

Даты под этим документом не было.

Да, с одним неизвестным как будто покончено. Относительно Константина Черевика-Циркача более-менее ясно. Ну, а сколько новых вопросов возникло?

Забара позвонил в райотдел милиции.

Дежурил хорошо знакомый старший следователь старший лейтенант Форостовский — наставник Забары.

— Послушай, шеф, прошу загрузить мой участок некоторыми фактическими материалами. По возможности оперативно.

— А что именно надо моему подопечному? — принял такой же тон разговора старший лейтенант. — Не складно, да ладно.

Последние слова Форостовский произносил к месту и не к месту — такая у него была привычка.

— Прежде всего меня интересует домашний адрес одного... мастера. Фамилия Черевик, а звать Константином.

— Есть, запротоколировал. Отчество и год рождения?

— Чего нет, того нет. Возраст приблизительно, — Забара быстро прикинул: деду Полундре шестьдесят с хорошим гаком, а Циркач ровесник его младшего сына, Сереги, — приблизительно от тридцати до сорока лет. Ага, еще такая деталь: этот Константин Черевик должен жить где-то на моей территории, то есть в районе Привоза.

— Что-то знакомая фамилия — Черевик... Это из твоих активистов?

— Да нет, пока что бог миловал.

— Понятно. Считай, что адрес уже в твоем кармане. Какие факты нужны еще?

— Тебе что-нибудь известно о краже на квартире зубного врача Осяка?

— Старик, смотри, чтобы нос твой не сник, ибо ты пользуешься запрещенным ударом. Конечно, я не суеверный, но коль уж стемнело, то такие разговоры, во-первых, лучше не заводить. Зачем дразнить гусей? Во-вторых, в доме покойника... Разве недостаточно тех двух квартирных краж, совершенных десятого и пятнадцатого марта? Такой шум поднялся, в райотделе друг на друга чуть ли не зверем рыкают, чтоб тебе пусто было.

— Уважаемый Григорий Петрович, все, о чем я спрашиваю, мне нужно не вместо вечерней сказочки.

— Не складно, да ладно. Уговорил. Не из приятных тип, этот зубной врач Осяк. С воровством у него не все было выяснено до конца. В милиции он заявил, что украли наличными около двух тысяч рублей, фамильные драгоценности — брошь, браслет и перстень с камушком, а также заготовки зубных мостов и коронок из золота. Осяк настаивал, чтобы грабителя побыстрее поймали и представили ему, дескать, я хочу увидеть, кто так обидел меня и моих пациентов. Думаю, что преступник спер приличную партию золотишка, вот Осяк и надеялся договориться с ним, поделить добычу, вернуть себе хотя бы часть благородного металла, минуя официальных представителей власти, поскольку могло запахнуть конфискацией, если не больше. Кража на квартире этого зубного врача так и не была раскрыта. До сих пор висит на наших плечах. Кстати, этот Осяк тоже живет где-то на твоем участке.

— Спасибо, порадовал. Может, ты даже знаешь, когда его обворовали?

— В середине августа прошлого года.

— Наверное, именно тогда моему предшественнику было поручено проверить: где был и что делал в то время гражданин Константин Черевик...

— О! Теперь и я вспомнил. Это наш двойной «отличник».

— Какой еще такой «отличник»?

— Мы его дважды ловили на квартирных кражах. Срок отсидки за это — пять лет. Отсюда и пошло — «отличник». В связи с воровством в квартире зубного врача Осяка мы пересматривали свою картотеку, чтобы выявить, так сказать, вероятных исполнителей этой незаконной акции. В число тех, кто подлежал проверке, попал и Черевик. Но он сумел доказать — чистый. Так было еще несколько раз — это уже в связи с другими квартирными кражами. В конце концов все это окончилось тем, чем и должно было окончиться: Черевик пошел к прокурору Одессы. Так, мол, и так, был тяжкий грех в молодости, за него я свое отсидел, теперь кормлюсь вот этими мозолями, можете и вы ими полюбоваться. У меня жена, двое детей. Как же мне жить теперь дальше? Терпеть преследования? Наложить на себя руки? Или, может быть, ваш советский закон предусматривает и защитные действия? И так далее, и тому подобное. Короче говоря, был громкий скандал, инцидент едва удалось уладить, и шеф наш, и твой предшественник имели крупные неприятности.

— А вот в связи с двумя последними нераскрытыми кражами, ну, что были совершены десятого и пятнадцатого марта, Черевиком никто... не интересовался?

— Так не было же никаких оснований. Помнишь, на совещании мы вас с показаниями таксиста Коли познакомили? Ведь похоже на то, что «гастролер» к нам заглядывал. Я уже не говорю о деликатности положения. Черевик-Циркач в своей прошлой воровской практике неизменно пользовался отмычками. В этом деле он был непревзойденным мастером, секретных замков для него, по сути, не существовало. Здоровьем его бог не очень наградил, вот он и искал свой оптимальный вариант, чтобы не очень утруждаться... А у Тищенко и заведующего ателье Давидовского, последних клиентов нашего «гастролера», входные двери открыты с помощью «фомки» неизвестного доселе образца. Чтобы так ловко отогнуть верхние и нижние шпингалеты, отжать половинку от половинки, нужна не только умная голова, но и приличная физическая сила. Это заключение экспертов. Здесь «почерк» неизвестного до сих пор в Одессе мастера. Запросы до самой Москвы полетели — не было ли где-то прецедента? Ответа пока что никакого. Если у нас действительно погостил такой расторопный «гастролер», тогда обе кражи до скончания века повиснут на наших ногах двухпудовыми гирями — на каждой ноге по одной гире... Однако мы с тобой заговорились. А ты как вышел на этого самого Черевика-Циркача?

— На моем участке один дед магазины охраняет. Его сын и Циркач когда-то в школу вместе ходили, были вроде приятелей. Ну, дед и заговорил о Циркаче, мол, в жизни не всегда все бывает по-праведному, вот он, Циркач, вышел из тюрьмы, а живет как пан: и одевается хорошо, и на такси ездит, и спит в мягкой постели... Я припомнил, что о Циркаче что-то писал и мой предшественник. Вот и прибежал в «резиденцию», покопался в архивных бумагах и нашел. Жизнь бывшего грабителя-рецидивиста Константина Черевика расписана так, что документ этот хотя и в черновике сохранился, не в милицию надо посылать, а в наградной отдел. А суть такова: у Циркача в день воровства на квартире зубного врача Осяка — стопроцентное алиби. Я прочел, узнал, что Циркач отбывал наказание за повторную квартирную кражу, и позвонил тебе...

— Послушай один хороший совет, — покровительственным тоном заговорил старший следователь. — Ты в дальнейшем можешь на ночь глядя читать подобные «документы» своих коллег или даже милицейские романы. Но лучше читай дома и постарайся после этого сразу же уснуть. А на работе занимайся полезным для общества делом. Сейчас я на твоем месте присматривал бы за квартирами самых достойных граждан участка, что тебе и предписано специальным циркуляром. Тем более сегодня — воскресенье, и спокойствие всем просто необходимо. Ну, так как — нужен тебе адрес гражданина Черевика или уже нет?

— Теперь и сам не знаю...

— Быстрей соображай.

— Хорошо, шеф, уговорил. Нужен.

— А ты нахал.

— Не отвлекайся, шеф. Заодно дай адресок и зубного врача Осяка. Если уж на то пошло, то я должен знать, где живут знаменитости моего участка.

— Ты в своей конторе?

— Да.

— Подожди немного, я тебе сам позвоню.

Через несколько минут старший следователь Форостовский позвонил.

Веселым голосом сказал:

— Подозрительно спокойный вечерок сегодня. Основной телефон как замолчал перед твоим выходом на меня, так и не звонит. И трудящиеся не беспокоят, и наряды ничего не докладывают. Вот бы такое чудо до конца смены! Слушай, Забара, а у тебя неплохой нюх. Оказывается, у твоей симпатии, а именно у Константина Черевика, сегодня — день рождения. Стукнуло тридцать три годка, возраст Иисуса Христа и Остапа Бендера. Адрес его такой... Записал?.. Ты знаешь, что на день рождения не приглашают, посему подарок в зубы — и вперед. Вот так оригинально и познакомитесь. Не бойся, он прокурору на тебя не пожалуется, ты же сегодня будешь его гостем.

— Пошел бы ты...

— Товарищ лейтенант, прошу не забывать, что я на службе и меня нельзя посылать ни на именины к своим сомнительным знакомым, ни еще куда-нибудь подальше — это чревато многими последствиями. И, между прочим, о вежливости. Чтобы попристойней обращаться к Черевику, запомни, что по отчеству он — Владимирович. Впрочем, с такими нервами, как у тебя, лучше не ходить, хотя и повод чудесный — день рождения.

— Григорий Петрович, ну что ты заладил: «день рождения, день рождения...» Мы с тобой ходим к таким, как Черевик, без приглашения не только на день рождения. Повод для встречи здесь один. Лично я век бы не хотел его видеть, и все же...

— Товарищ лейтенант, без самодеятельности. Не забывай, что гражданин Черевик знает дорогу к прокурору. Не складно, да ладно. Ты просил еще адрес зубного врача Осяка. Вот он...

Василий записал адрес Осяка, и в телефонной трубке тут же послышались частые гудки. Наверное, старший лейтенант обиделся.

2

Забара просмотрел свои записи.

Итак, можно подвести черту, он получил исчерпывающие ответы на все вопросы. Кроме последнего. Чтобы поскорее покончить с этой, кажется никому не нужной процедурой, Василий закрыл свою «резиденцию» и отправился к ночному сторожу деду Полундре.

На этот раз дед был на месте.

— Вы сказали, — обратился к нему Забара, — что Циркач снова хорошо одевается, в такси разгуливает... Что вы имели в виду?

— То и имел, — развел руками дед Полундра. — Ни у моего Сереги, ни у тебя и до конца дней не будет такого белого плаща, как у Котьки. Блестящие бляхи на плечах, на груди, на поясе, карманы как торбы. Или бере́т... Аж сияет на нем как корона.

— И давно вы видели его таким разряженным?

— Почему давно? Только что и видел.

— Как только что? Он сюда приходил?

— Нет. Но я ведь тебе уже говорил, что холод уж больно беспокоил меня, вот и решил сменить ботинки на сапоги. Да если бы Циркач приблизился к моим объектам, я сразу же закричал бы «Полундра!».

«Ясно, — догадался Забара. — Боится, что я могу сообщить начальству о его отлучке с поста».

— Ты, Василек, ничего такого обо мне не думай, — заговорил снова дед. — Я службу свою несу исправно... Это только сегодня так вышло. Живу недалеко, я мигом, одна нога там, а вторая уже и здесь. Так вот, бегу, значит, назад, только из-за угла вынырнул — и встретился с Котей. Вывалился из машины пан паном. Белый, модный плащ, берет. Сам же он или постарел, или солиднее стал — сразу и не поймешь. Котя, значит, справа из машины выходит, а шофер слева, что-то спрашивает, а он отвечает: «Да, это где-то здесь, я сам справлюсь, спасибо». Я его сначала именно по голосу и признал. Потом уж внимательней присмотрелся — он, Циркач, Котя, точно. Вот и все, Василек. Я дальше по мостовой как лошадь побежал. Вернулся — а ты на моем посту. Это у тебя что — проверка?

— Да никакой проверки, успокойтесь, я свою службу несу.

— А, ну-ну... неси...

— «В такси разгуливает»... Это вы так сказали потому, что Циркач домой на машине подъехал?

— Да, поэтому. Вид у него был уж больно показной, довольный. Я еще подумал: «Наверное, вот так раньше паны возвращались на белых лошадях, а этот — на белой машине...»

Теперь был выяснен и последний вопрос, который Забара написал на листке бумаги.

У Константина Владимировича Черевика сегодня день рождения, поэтому и надел все лучшее. Дата хотя и не круглая, а отметить надо. И не обязательно дома. Гостей можно пригласить и в ресторан, устроить такой себе небольшой мальчишник, без жен. Выпили-закусили, потом он поймал машину — и вот уже дома. Зарплата у него хорошая, а на знаменитой одесской барахолке можно купить какой хочешь и плащ, и берет... Есть на что и с друзьями в ресторане посидеть, и на такси домой подъехать, тем более — в день рождения. А кровать... Какое это имеет значение, на чем спит Константин Владимирович Черевик? Дед дома у него не был, даже не знает точно, где он живет. Знает только, что где-то по соседству с ними. А скорее всего, сам дед, измученный ночными дежурствами, в своем воображении и видел эту кровать: мягкую перину, высокие подушки, розовое пуховое одеяло — свою розовую мечту...

Да, относительно Циркача больше нет никаких вопросов. Надо идти дальше, присматривать за квартирами «достойных» жителей участка, что и предписано ему специальным циркуляром.

Старший следователь Форостовский сказал об этом шутя, но в каждой шутке есть доля правды. Бдительность повысить надо, не зря же начальство после двух последних квартирных краж распорядилось: нести службу преимущественно в ночное время и мобилизовать для этого весь свой актив. Ну, «актив» у него пока что, в основном, — ночной сторож дед Полундра, и он сегодня уже помог. Спасибо ему.

Забара решил кружить по участку. И на первом же «витке» заметил, что он не просто блуждает по улицам, а движется по определенному маршруту. Может, ему что-то подсказывала интуиция, может, к месту происшествия вел за собой неизменный проводник всех сыщиков его величество Везение.

Позади осталась медницко-жестяночная мастерская Черевика-Циркача, дом, в котором живет зубной врач Осяк. Еще четыре квартала — и вот уже дом бывшего вора-рецидивиста, а ныне трудящегося сферы обслуживания населения Константина Владимировича Черевика.

Чуть наискосок от ворот дворничиха Клава перекапывала землю между деревьями. Хочешь не хочешь, а эта категория коммунальных работников на участке — тоже его актив.

Так случилось, что с Клавой Забара познакомился буквально в первые дни своей новой работы. Ее всем ставил в пример. Молодая женщина и в самом деле любила во всем порядок и чистоту.

Василий подошел к дворничихе, поздоровался.

— Это у меня вместо вечерней прогулки, — улыбнулась Клава. — Малышку свою накормила и укачала в люльке, муж за учебник засел, он у меня студент-заочник, экзамены у него на носу. А я тем временем — за лопату. Кто знает, как ночь пройдет, доченька у меня уж очень неспокойная, глядишь, завтра и сил не будет. А земля не может ждать, она уже весну учуяла. Думаю, что настала пора и некоторые цветы посадить. А ты опять ночью дежуришь?

— Должен. Наверное, дежурить мне теперь придется каждую ночь, пока не поймаем...

— Кого, если не секрет?

— Хитрого вора одного. Он в нашем районе уже две квартиры обчистил.

— Поймаете. Вы это умеете делать.

— Поймаем, конечно. Но когда? Скорее бы. Ночи без сна меня всегда выбивают из колеи, я потом весь день как очумевший, ничего не соображаю. А целая гора старых дел ждет, за меня никто ничего не сделает, да и новые будут прибавляться.

— Это уж точно, — кивнула Клава.

— А ты почему сама спину гнешь? Могла бы субботник или воскресник организовать. Во дворе что — мужиков нет?

— Почему же — есть. Но вот помощи от них... Только что один предлагал. Но ковырнул несколько раз лопатой — и все, выдыхаться начал.

— Наверное, из интеллигенции?

— Какая там интеллигенция. Возле Привоза свою мастерскую держит. Вижу, как будто и хочет помочь, а не может. Я и сказала: «Достаточно, а то модняцкие ваши ботинки не выдержат. Обувь в наши дни вообще что ни есть капризная и ненадежная штука...» Сказала и едва не рассмеялась. Дело в том, что фамилия у него от обуви происходит — Черевик[3].

Забара хотел было тут же засыпать женщину вопросами, но сдержался. Спокойно продолжил разговор.

— Во дворе такие состоятельные жильцы, что даже на вечернюю прогулку выходят в модных ботинках?

— Нет, этот из кино возвращался. Ой, да, может, он в дороге и ноги натер этими своими модняцкими ботинками, поэтому и копать не смог? А я на человека напраслину навожу.

— Если бы натер ноги — такси взял бы, ближайший кинотеатр отсюда кварталов за восемь. Этот Черевик, или как там его, не говорил, в каком кинотеатре был?

— Послушай, а тебе-то зачем казенные сапоги почем зря стаптывать? — понизила голос Клава. — Что ты ходишь вокруг да около? Если об этом самом Черевике что-то спросить хочешь, зачем время терять?

— Ну что ты, я просто так... Впрочем, извини, зачем действительно голову морочить...

И Забара пересказал дворничихе свой разговор с дедом Полундрой и старшим лейтенантом Форостовским. Потом спросил:

— Ты, Клава, за ним ничего такого подозрительного не замечала? Ну, скажем, за последние десять дней?

— Вроде ничего. Человек как человек, на работу и с работы. Ходить к нему никто не ходит. Правда, сам он нет-нет, но иной раз и вернется домой поздно, наверное, где-то погуливает.

— А жена как на это реагирует?

— Что жена? Их сам черт не разберет. Еще осенью как уехала с маленькой дочерью куда-то в село к родным, так до сих пор и нет их. Одни во дворе говорят, что это для ребенка лучше — вроде дом у родителей добротный, тепло, своя корова, а другие, что разошлись они, даже детей поделили. Действительно, с Черевиком этим сынишка остался, во второй класс ходит.

Забару насторожила новая информация о Черевике-Циркаче. Жизнь бывшего вора-рецидивиста должна быть без аномалий, хотя бы для соседей. А тут... Странно...

— Послушай, — прервала его размышления Клава, — твой старик, ну, который сторожит, ничего не перепутал? Видела я, когда Костя Черевик из квартиры выходил. Живет он в особняке, что в глубине двора прямо против ворот, на третьем этаже, подниматься надо по крутой наружной деревянной лестнице, у него семнадцатая квартира. Было это приблизительно в семь часов вечера, в руках он держал сумку из тонкой черной пленки, одет был в синий плащ и серую шляпу. В этой одежде и вернулся. Как старик мог видеть его в белом плаще с блестящими бляхами и берете — не знаю. Да и вообще что-то я не припоминаю на Косте Черевике такого плаща — белого. И берета тоже. В одном плаще он всегда ходит — в синем. Есть у него еще демисезонное пальто, серое, и зимнее — черное с каракулевым воротником. Вот и все, что я видела на нем. И возвращался домой Костя Черевик из кино пешком, а не на машине. Шел со стороны улицы Карла Маркса. Сейчас даже назову и точное время. По радио в какой-то квартире громко пропикало десять часов. Я еще подумала, что моя Вероничка спит уже целый час. Если бы не спала, то муж давно прибежал бы за мной, с ней он справиться не может, это ему не контрольная по высшей математике. Значит, пропикало, и приблизительно через пятнадцать минут он подошел, Черевик. Та же сумка была у него, в ней — что-то мягкое, потому что когда положил на скамейку, чтобы помочь мне, то ничего в ней не стукнуло, не брякнуло. Побыл он здесь несколько минут — и домой пошел. Вот и все. За каждое свое слово я ручаюсь, понимаю, что к чему. Ну, и не сомневайся, лишнего ничего никому не скажу. А если тебе еще что надо будет — сам придумай, как подойти ко мне.

— Спасибо, Клава. Еще вопрос к тебе, наверное, последний. Про кино он сам сказал?

— Нет. Я поинтересовалась, где так поздно ходит, дома ведь маленький сынишка. А он ответил, что сынишка не сидит дома один — у соседки телевизор смотрит. Ему же в кино захотелось — новый фильм «Жертва интриги», все хвалят. А он идет только в кинотеатре имени Фрунзе. Очередь в кассу была большая, но на полдевятого он билет все же достал, правда, сидел близко от экрана. После кино прошелся пешком, чтобы сон крепче был. Фильм ему очень понравился, еще и мне посоветовал посмотреть.

— Спасибо еще раз тебе, Клава, — поблагодарил дворничиху Василий и быстро зашагал к посту деда Полундры.

3

— Вы только не обижайтесь, дедушка, но я опять хочу кое-что уточнить. Подумайте еще, главное, чтобы ответ был абсолютно правильным. Вы действительно видели, что сегодня вечером Котя, ну, Циркач, был в белом плаще с блестящими бляхами, в берете, а домой он подъехал на белой машине?

— А что мне думать? — возмутился дед Полундра. — Кому-то показалось, что я слепой-глухой? У меня что — совести нет? Да если бы я хоть чуть-чуть сомневался в своих глазах-ушах, разве стоял бы здесь? Чтобы я Циркача не признал?! О́н был! Кто же еще? Бери меня за руку и веди на эту самую... как ее?.. очную ставку... Я тебе на нем и бляхи пересчитаю, и карманы-торбы, из тысячи голосов отличу его голос, когда он скажет: «Да, это где-то здесь, я сам справлюсь, спасибо». Ну, как он шоферу белой машины говорил.

«Нет, не похоже на то, чтобы дед Полундра что-то путал. Повторил все точно, уверенно».

— А подъехали они прямо к воротам дома Циркача? — быстро спросил Забара.

— Дак я... — дед Полундра заволновался. — Дак я же не говорил, что к дому Циркача подъехали. Ведь я не знаю, где он живет.

«Тьфу, я сам запутался, спрашивал уже его, где живет Циркач, и он ответил: «Да где-то по соседству с нами...»

Забара четко назвал адрес Черевика-Циркача. Спросил:

— Машина туда подъезжала?

— Нет. Совсем на другой улице Циркач из машины вышел. Из белой машины... В белом плаще... С бляхами... В берете... Поверь, Василек, я ничего не путаю.

Уже не сомнение, а подозрение охватило Забару. Он взял деда Полундру за руку.

— Пошли.

— Почему это сразу же и пошли? Куда пошли? Я — на посту!

— Покажете мне, где именно Циркач из машины вышел. Мы туда и назад, ничего на вашем посту за это время не случится.

— A-а, совсем другое дело, раз надо — пошли. Наверно, полундрой пахнет.

Они пришли на улицу Воровского к дому номер сто девять. Остановились перед воротами, дед стукнул правой ногой о землю.

— Здесь!

— Ну, вышли они из машины. А что дальше было, после того, как Циркач ответил шоферу?

— Не видел, — пожал плечами дед Полундра и вздохнул с сожалением, что такого маху дал. И тут же нашел себе оправдание: — Я ведь на пост спешил.

— У Циркача в руках что-нибудь было?

— Нет, не было. Он еще руками размахивал, когда с шофером разговаривал.

— А номер машины не запомнили?

— Нет, я его и не видел даже, ну, не посмотрел на номер. На пост ведь спешил.

— И нигде не задерживались, никуда не сворачивали?

— Зачем задерживаться, зачем сворачивать? Служба есть служба, я туда спешил.

«Отсюда до его поста — от силы четыре минуты хода, — начал размышлять Забара. — Когда я пришел туда впервые, было девять часов двадцать восемь минут — это я точно помню, сторожа на месте не оказалось, я механически посмотрел на часы — зафиксировал время для рапорта, если бы пришлось его писать. И сразу же подошел сторож. Если отбросить на дорогу эти самые четыре минуты, то выходит, что Циркач подъехал сюда в девять часов двадцать четыре минуты».

— «В такси разгуливает» — еще раз напоминаю вашу фразу. Циркач сюда действительно на такси подъезжал? Вы «шашечки» на дверцах видели, под лобовым стеклом сверху справа огонек горел?

— Зачем «шашечки», зачем огонек? Не было ничего такого. Это не такси было, а белая «Волга». Циркач вылез из нее самодовольный. Так, наверное, когда-то паны приезжали домой в каретах. Точно «Волга», не сомневайся, я машину от машины отличить могу. А что, разве что-то не то?

— Не то, дедушка, что метет, а то, что сверху идет, это уж точно. Циркач этот, похоже, кашу заварил, а мне расхлебывать придется. Хорошо, большая благодарность вам от меня. Возвращайтесь, пожалуйста, к своим магазинам, а я здесь еще немного побуду, помозгую.

Оставшись один, Забара внимательно огляделся вокруг, зашел во двор сто девятого дома, потом соседнего, сто одиннадцатого, вышел на улицу и снова огляделся. У него появилось такое ощущение, что рядом с ним находится что-то знакомое — какой-то предмет или целая композиция, часть сооружения или какая-то деталь, привязанная именно к этому месту. А еще — чувство какого-то несоответствия, словно на знакомом полотне художника сделана перестановка. Он напрягал память, но не мог уловить этой перестановки, понять, что именно знакомое сейчас окружает его. Если бы речь шла, скажем, о забытой фамилии, то Забара прибегнул бы к проверенному способу: «прогнал» бы мысленно алфавит, и на нужной букве мозг получил бы дополнительный импульс. Здесь же было что-то из области субъективного восприятия. Значит, нужно было начисто отключиться, и, возможно, разгадка придет несколько позже сама по себе.

Вернувшись в свою «резиденцию», Забара присел к столу, взял лист бумаги, начал изображать события сегодняшнего вечера графическим методом. Придерживаясь определенного масштаба, он начертил план-схему размещения всех улиц своего участка, нанес все «горячие» точки: дом Циркача, место, где он высадился из белой «Волги», пост деда Полундры и его дом. Кинотеатр имени Фрунзе находился за пределами участка, и Забара в его направлении провел стрелу.

Итак, что же получается? Со слов дворничихи Клавы, бывший вор-рецидивист Константин Черевик приблизительно в семь часов вечера вышел на улицу в синем плаще и серой шляпе с черной сумкой в руках. Домой он вернулся в двадцать два с четвертью, сказал, что был в кинотеатре имени Фрунзе, смотрел фильм «Жертва интриги», начало сеанса в полдевятого. После кино прошелся пешком. Сколько надо времени, чтобы преодолеть расстояние от кинотеатра имени Фрунзе до дома, в котором живет Циркач? Минут пятнадцать. Значит...

Забара быстро полистал телефонный справочник, нашел номер телефона кинотеатра имени Фрунзе.

На другом конце провода приятный женский голос ответил:

— Вас слушают.

— Скажите, пожалуйста, какой фильм демонстрируется у вас сегодня?

— «Жертва интриги». Последний сеанс уже заканчивается, приходите завтра. Начало сеансов...

— Извините, но меня интересует именно сегодняшний сеанс. Тот, что был перед этим, последним. Когда он начался и когда закончился?

— Молодой человек, если я не ошибаюсь, вы об этом сеансе меня уже спрашивали сегодня. Что, все же поссорились с женой? И я теперь останусь без обещанного торта и шампанского?

— С вами говорит участковый инспектор Приморского райотдела милиции лейтенант Забара. Можете считать наш разговор служебным, поэтому прошу ответить на мои вопросы. Кто со мной говорит?

— Контролер-билетер Лидия Григорьевна Резникова.

— Так что же с тем сеансом, Лидия Григорьевна? Я спрашиваю вас об этом впервые. Конечно, мог бы подскочить к кинотеатру, но времени в обрез, да и сведения мне нужны мелочные. Если же вас что-то не устраивает, то, пожалуйста, можете проверить и перезвонить мне, я нахожусь в штабе добровольной народной дружины, улица Чижикова, номер восемьдесят семь, вот мой телефон...

— Я вам верю. Но как-то странно все совпадает с этим сеансом. Начался он в полдевятого, а окончился без задержки — в двадцать два часа.

— Лидия Григорьевна, какое же странное совпадение с этим сеансом? Что вы имели в виду, когда говорили о ссоре с женой, о торте и шампанском?

— Кто-то позвонил в кинотеатр, голос на ваш похож, молодой. И я услышала целую историю. Тот, что звонил, вынужден был работать и сегодня, в воскресный день. Жене пообещал не задерживаться, чтобы вечером вместе пойти в кино. Но задержался. Вернулся с работы, а жены уже нет, на столе — записка: так, мол, и так, не дождалась, сама пошла в кинотеатр имени Фрунзе на предпоследний сеанс. В жизни все бывает, и у него есть подозрение, что жена встречается с его другом. Вот и сегодня она могла вместо кино... Что он просит? Сказать ему, когда точно начался предпоследний сеанс, когда закончился, какой был киножурнал, не было ли остановок во время демонстрации фильма или еще чего. Это ему нужно для того, чтобы сопоставить с рассказом жены. Если она тоже скажет так, значит, действительно была в кино, и он готов просить у нее прощения и за сегодняшнее, и за прежние подозрения. Он так умолял меня, что я не отказала ему, сказала: у нас сегодня новый фильм «Жертва интриги», предпоследний сеанс начался без задержки в полдевятого, перед началом показывали киножурнал «Советский спорт», никаких остановок не было, закончился своевременно — в двадцать два часа. Он звонил как раз тогда, когда проветривался зал перед началом последнего сеанса. Поблагодарил меня, пообещал зайти завтра, принести торт и шампанское. Спросил еще, когда мое дежурство, и я ответила, что буду с девяти часов утра до двух дня.

— На вечерних сеансах у вас много зрителей?

— Да. Ни одного свободного места.

— Ясно, Лидия Григорьевна. Спасибо вам за такую подробную информацию.

С эпизодом «Циркач вечером посещает кинотеатр» действительно все было ясно, все совпало бы, если бы пришлось проверять рассказ Циркача, как он провел вечер. Даже оправдано то, что вышел из дома за полтора часа до начала сеанса — надо было пораньше занять очередь в кассу, чтобы купить билет.

Но если принять к сведению утверждения ночного сторожа деда Полундры, то получается, что в этот вечер Циркач был не в кинотеатре имени Фрунзе, а совсем в другом месте. И на своем плане-схеме Забара рядом с отметкой «Улица Воровского, дом сто девять», дописал: «Девять часов двадцать четыре минуты. Белая «Волга», белый плащ с бляхами, берет».

Забару снова охватило ощущение какого-то несоответствия, какой-то неуловимой перестановки на знакомом полотне художника. Он долго ломал голову, но ни к какому выводу так и не пришел.

Ну, а что дает графическое изображение сегодняшнего вечера? Что надо было Циркачу в девять часов двадцать четыре минуты на улице Воровского? Для чего этот маскарад с переодеванием? Куда он дел белый плащ и берет? Может, все это лежало в черной сумке? От этого места, где он вышел из белой «Волги», до его дома пять-шесть минут хода. Что он делал более получаса? Что значит его фраза: «Да, это где-то здесь, я сам справлюсь, спасибо»? Шофер предложил ему помочь найти чей-нибудь адрес? Ведь там ничего, кроме жилья, нет? Предложил помочь найти кого-то третьего, а Циркач отказался? Третий... Циркачу надо было кого-то увидеть — поговорить, выяснить отношения с помощью кулаков, поэтому — «Я сам справлюсь». Нет, для драки в белый плащ не наряжаются.

А может, все проще — свидание с женщиной? Или нужно нести какой-то груз, водитель и предложил свои услуги. Значит, Циркач что-то привез туда? Но дед Полундра утверждает, что в руках он ничего не держал. Выходит, даже черной сумки не было, хотя домой он вернулся с ней. Но то, что он привез, могло лежать вместе с сумкой в машине. Может, для этого и нужна была машина. Тогда — что же он привез? И куда исчез груз? Как бы то ни было, но Циркач очень не хотел, чтобы стало известно о его пребывании на улице Воровского сегодня вечером. Значит, вся затея с «посещением» кинотеатра имени Фрунзе — это для алиби? А чтобы не было никакого «прокола» — телефонный разговор с контролером-билетером Резниковой. Теперь можно уверенно утверждать: да, вечером двадцатого марта я был в кино, смотрел новый фильм «Жертва интриги», киножурнал «Советский спорт», задержек, остановок не было, можете сами проверить. Вот и билет. Забара был уверен, что билет Циркач действительно сохраняет.

Выходит, все сводится к одному: доказать, что он, Циркач, был сегодня вечером в кино, а посему к чему-то другому не имеет никакого отношения. К чему же именно? Что мог сделать, но пытался скрыть Константин Владимирович Черевик-Циркач?

4

Зазвонил телефон.

Забара взял трубку.

— Слушаю вас.

Звонил опять дежурный райотдела милиции старшин следователь Форостовский:

— Лейтенант, а ты все-таки накаркал беду. На территории района — квартирная кража.

— И опять на моем участке? — спросил Забара и почувствовал, что по его спине пробежали мурашки.

— Не на твоем. Но это — слабое утешение, потому что сегодняшняя кража — чрезвычайное происшествие уже не только для нашего райотдела... Так что быстро беги на улицу и при малейшем подозрении проверяй каждого. Внимательно смотри, кто что несет или везет.

— А что искать? Ориентировка есть?

— Оперативно-поисковую группу возглавил начальник отделения майор Погорелов, твой непосредственный начальник. Вещей взяли на два хороших чемодана. «Ассортимент» краденого приблизительно соответствует тому, что было похищено десятого и пятнадцатого марта из квартир моряка дальнего плавания и заведующего ателье, — наличные деньги, облигации трехпроцентного Государственного займа, изделия из золота, дорогие вещи. Снова не обнаружено и намека на следы, снова абсолютно никакой зацепки, ни единого свидетеля. Входная дверь открыта уже знакомым нам способом — «фомкой» сложной конфигурации. Вывод: все три квартирные кражи за последние десять дней — дело одних и тех же рук. Служебно-розыскная собака взяла след, но привела только на проспект Шевченко, к обочине тротуара. Да, еще такая деталь: значительную часть похищенного преступник положил в большой черный чемодан и светло-коричневый рюкзак, которым обычно пользуются туристы и альпинисты. Ясно, что преступник сел в автомашину и... на все четыре стороны, а нам тут отдувайся за него. В райотделе милиции уже и не знают, что думать: или действительно какой-то расторопный «гастролер» в Одессе-маме третий раз «погулял», или собственный высококвалифицированный специалист завелся — кто-то из любителей перешел в профессионалы.

— А обворовали кого — любителя туризма или альпинизма?

— При чем здесь... Ах да, о рюкзаке сказал. Нет, не турист и не альпинист. Ограбили квартиру самого Жоры Господчикова.

— Кто это такой?

— Ты не знаешь, кто он такой? Ты что, в мясном корпусе Привоза никогда не был?

— У меня жена за базар отвечает.

— Тогда все ясно. Жора Господчиков — это король одесских мясников.

— Теперь припоминаю. Только жена моя называет его не мясником, а костоломом, наверное, потому что он подсовывает ей преимущественно кости.

— Для наших жен он, может быть, и костолом, а для своей — настоящий мясник.

— Квартира его на проспекте Шевченко?

— Нет, это туда преступник вышел, чтобы, наверное, быстрее поймать машину. А Жора Господчиков живет на Пролетарском бульваре, в доме послевоенной постройки со всеми коммунальными удобствами. О, послушай, как звучит: король одесских мясников Жора Господчиков свил себе дворянское гнездышко на Пролетарском бульваре.

Забара улыбнулся:

— Хороший каламбур. Молодец. Когда была совершена кража?

— От восемнадцати часов сорока пяти минут до двадцати трех часов. Его великовозрастный сынуля отправился на теплоходе в круиз к берегам Крыма и Кавказа, жена на работе, а глава семьи решил поужинать по-человечески в ресторане.

— Шеф, такого не может быть, чтобы жена мясника работала, да еще в воскресенье.

— Жене Господчикова надоело по вечерам считать какие-то там рублики, трешки и пятерки мужа. Она открыла свое дело, работает директором вагона-ресторана в поезде дальнего следования. Вот такие новости, лейтенант. У тебя еще есть вопросы ко мне?

Чего-чего, а вопросов у Забары было много. Только кому их задавать? Оперативному дежурному по райотделу милиции? Нет, не ему, тем более — по телефону. Скорее всего себе. А вот дополнительные сведения могут пригодиться.

— Шеф, а старые дела у нас сохраняются? Ну, если следствие уже давно закончено и преступник отбыл наказание. Или наоборот — квартирная кража висит нераскрытой. Есть все это у нас?

— А как же. В нашей фирме все хранится...

— И можно посмотреть, если возникнет необходимость?

— Конечно. Поставишь магарыч, и я помогу тебе преодолеть определенные бюрократические преграды. А ты, вижу, все никак не можешь избавиться от нездорового интереса к одному из жителей своего участка. Не советую тебе разводить балаганщину, потом жалеть будешь, что зря время потерял, «пустышку» вытащил. Впрочем... Тебе известно, как делаются великие открытия? Все знают, что невозможно, скажем, приводить в движение велосипед с помощью рук, для этого надо крутить педали ногами. Но кто-то этого не знает, проводит невероятные эксперименты и в конце концов ставит такой руль, который раскачивают руками, и велосипед едет. Так что иногда полезно попробовать изобрести и велосипед. Надеюсь, ты меня правильно понял. Все, лейтенант, дерзай! — Форостовский положил трубку.

Ну что ж, раз он в сыскном деле пока что ничего не смыслит, то почему бы и в самом деле не попробовать сделать открытие? О чем он думал перед тем, как позвонил старший лейтенант Форостовский? Ломал голову над тем, что мог сделать, но пытался скрыть это бывший квартирный вор Константин Черевик-Циркач. Что? Дерзать так дерзать! Циркачу нужно было алиби для того, чтобы доказать свою непричастность к краже на квартире мясника Жоры Господчикова. Точно! По времени все сходится. Понятен тогда и маскарад с переодеванием. Вдруг найдутся свидетели, которые видели, как в квартиру Жоры Господчикова заходил или, наоборот, выходил из квартиры мужчина в белом плаще с бляхами и в берете? Все может быть. Но лично он, Черевик, в тот вечер был одет в синий плащ, на нем была серая шляпа. Подтвердить это может дворничиха Клава и, наверное, соседи.

Значит, надо сделать обыск у Циркача и найти белый плащ и берет? Но вначале нужны свидетели, которые подтвердили бы, что видели мужчину на месте кражи именно в такой одежде. А где они? Форостовский ведь сказал, что пока — никакой зацепки, ни единого свидетеля. Да и где прямые доказательства того, что в черной сумке, с которой Циркач вышел из дома и вернулся назад, были именно белый плащ с бляхами и берет? Если он умудрился так тонко все провернуть, то станет ли держать дома такое вещественное доказательство? Едва ли...

Стоп! То, что Циркач был в берете и в белом плаще с бляхами, может подтвердить ночной сторож дед Полундра. Хотя... где капуста, а где коза. Да и Циркач откажется. Хоть десять очных ставок организовывай ему с дедом Полундрой, он будет утверждать: показалось старику, что я был на улице Воровского, а плащи такие многие одесситы носят, слава богу, моряки заграничного плавания понавозили, продают и на барахолке, и в комиссионных магазинах.

Да, надо искать более надежного свидетеля. Но где? Кто его еще мог видеть? Шофер белой «Волги»! Вот кто! Он может сказать и о плаще, и откуда приехал Циркач, и что значит его фраза: «Да, это где-то здесь, я сам справлюсь, спасибо».

Итак, Циркач сел в машину на проспекте Шевченко, у него был большой черный чемодан и светло-коричневый рюкзак. Тут все ясно. Но как разыскать водителя белой «Волги»? Дед Полундра не видел номера машины, не запомнил каких-либо примет. Сколько в Одессе белых «Волг» — служебных, частных. Работы — до выхода на пенсию. Вот если бы такси... Тогда, после ограбления квартиры моряка дальнего плавания, удалось быстро найти шофера Колю, который отвозил преступника с похищенными вещами в аэропорт. И теперь, наверное, не так уж трудно было бы найти этого таксиста.

А если водитель белой «Волги» — соучастник? В таком случае он будет говорить одно: «На улице Воровского я не был», «Никого не подвозил туда», «Никакого Константина Черевика я не знаю...»

Белая «Волга»... Почему едва он подумал о ней, как сразу же опять появилось ощущение какого-то несоответствия. Что за чертовщина!

Так где же найти свидетеля? На улицу Воровского Циркач все-таки к кому-то приезжал, в какую-то квартиру заходил, может, даже что-то заносил. Неужели никто ничего не видел? Не может такого быть. Надо искать, искать свидетеля.

Забара покинул свою «резиденцию» и отправился на улицу Воровского.

Вот и нужный дом — сто девятый. Здесь остановилась белая «Волга». Но до того, как подумать о машине, Забара снова поймал себя на том, что рядом с ним находится что-то знакомое, уже виденное до сегодняшнего вечера. Когда же переключил свое внимание на «Волгу», то в каком-то уголочке мозга сразу же возникло напряжение. Он вспомнил, что впервые такое же напряжение возникло у него, когда дед Полундра сказал: «Это не такси было, а белая «Волга». Циркач вылез из нее самодовольный. Так, наверное, когда-то паны приезжали домой в каретах...»

Услышав позади шум легковой машины, Забара резко повернулся, словно ему угрожала смертельная опасность.

Мимо, не снижая скорости, промчался желтый «Москвич».

И тут же напряжение в голове Забары исчезло. Наконец-то он понял, почему это место казалось ему знакомым, откуда у него это ощущение несоответствия...

5

Да, желтый «Москвич» сразу же все поставил на свои места.

Картину, нарисованную ночным сторожем дедом Полундрой, Забара уже видел здесь же, но раньше, дней десять назад.

В тот вечер Забара, как всегда, патрулировал на своем участке. Во дворе дома номер восемьдесят по улице Воровского кто-то затеял ссору или драку. Пошел туда. Оказалось, что темпераментные соседки «просто разговаривали».

Успокоив их, Забара вышел на улицу в тот момент, когда к воротам дома номер сто девять, что был напротив, подъехала белая легковушка. Открылась правая дверца, из машины выбрался мужчина в белом плаще, оглянулся, наклонился, что-то сказал водителю и быстро зашагал к воротам дома, но не сто девятого, а соседнего, сто одиннадцатого.

Сначала Забара припомнил общую картину, и она была очень похожа на ту, которую нарисовал дед Полундра: на том же месте остановилась белая машина, из нее вышел мужчина в белом плаще. А несоответствие заключалось в том, что тогда здесь остановилась не белая «Волга» — остановился белый «Москвич».

Напрягая память, Забара припомнил другие детали. Когда мужчина заворачивал в соседний двор, на левом плече у него что-то блеснуло. Это могла быть модная бляха. В машине на заднем сиденье стоял чемодан темного цвета внушительных размеров. А на дверце «Москвича» была желтая полоса с надписью: «Медпомощь». И еще одно. Вроде бы в комбинации из четырех цифр номера машины есть «девятка». Но может, эта цифра просто запала в память по ассоциации с номером дома, против которого остановился «Москвич».

Забара начал вспоминать: когда же именно он видел здесь белый «Москвич», из которого вышел пассажир в белом плаще?

Отсюда он пошел в направлении улицы Советской Армии, потом свернул влево, пересек улицу Куйбышева, дошел до улицы Чижикова. На трамвайной остановке стояли двое парней, каждый держал по две бутылки водки, и угрожающе размахивали этими бутылками. С ними было все ясно. Он взял их под руки и повел к своей «резиденции». По пути встретил командира добровольной народной дружины консервного комбината с двумя дружинниками. Передал им пьяниц. Дружинники заверили, что доставят их «по назначению» и в журнале сделают соответствующую запись...

Журнал!.. Журнал дежурных по штабу добровольной народной дружины! В нем же все записано, хранится он в его сейфе.

Забара снова чуть ли не бегом направился к своей «резиденции».

Достав из сейфа журнал, начал нетерпеливо листать его.

Наконец нашел нужную запись: двух пьяных граждан с четырьмя бутылками водки задержали десятого марта в двадцать один час.

Да, это случилось в тот вечер, когда он отправил домой командира народной дружины плавстройотряда и двух его дружков, потому что были они «под мухой». После этого пошел «разнашивать сапоги», встретил парней с бутылками водки, дружинников... Еще немного походил по участку, вернулся в «резиденцию». В это время позвонил оперативный дежурный по райотделу милиции и велел немедленно прибыть на улицу Чкалова, сказал, что там...

Постой, постой! Что же получается? Ведь именно в тот вечер была ограблена квартира старшего механика рыбоморозильного траулера Петра Николаевича Тищенко и совершено нападение на его мать.

Ясное дело, он, Забара, случайно оказался вечером десятого марта на улице Воровского, и ночной сторож дед Полундра случайно оказался там. Но случайно ли дважды вечером подъезжал на машине Черевик? Какая связь между всем этим и ограблением квартир Тищенко и мясника Жоры Господчикова?..

Вот теперь Забаре надо было бы доложить обо всем, что ему стало известно, о своих сомнениях, подозрениях дежурному по райотделу милиции Форостовскому или руководителям оперативно-поисковых групп капитану Дунаеву и майору Погорелову.

Но он не сделал этого. Почему? Причин, как он считал, у него было много.

Где гарантия, что вечером десятого марта на улицу Воровского на белом «Москвиче» приезжал именно Черевик? Но если даже приезжал, то это имело бы существенное значение только в том случае, если бы Черевик был причастен к ограблению квартиры Тищенко.

Но ведь подозревается сосед механика — Сидоренко. Разыскивается девушка по кличке Милька, знакомство которой с Сидоренко так и не установлено. Может, она знакома с Черевиком и даже его сообщница? Но как это доказать? Подойти к Черевику и спросить: «Вы знаете Мильку?» Глупости...

К тому же свидетельские показания таксиста Коли навели следствие на мысль, что вор помчал в аэропорт, чтобы как можно быстрее исчезнуть из Одессы.

Возможно и такое: на улице Воровского действительно дважды побывал Черевик. Ну и что? Здесь живет его любовница. Тогда надо разыскать женщину, связь с которой он не хочет афишировать ни перед дворничихой Клавой, ни перед кем-то еще.

Хотя и тут есть некоторые неувязки. Зачем Черевику так тщательно заботиться о своем алиби, затевать историю с посещением кинотеатра имени Фрунзе? И фраза: «Да, это где-то здесь, я сам управлюсь, спасибо...» — не очень-то подходит к разговору о тайном свидании с женщиной.

Нет, докладывать начальству еще рано. Тут надо действовать наверняка, иначе с первых же дней службы в милиции станешь объектом для насмешек. Тем более в случае неудачи дело может дойти и до прокурора. Форостовский же сказал, что Черевик-Циркач — мужик с гонором. Сначала нужно добыть конкретные, неопровержимые факты, а потом уж идти к начальству с докладом.

Так что же все-таки делал Циркач на улице Воровского? А вдруг там живет Милька?

Ему поручено найти девицу, которая с какой-то целью семь месяцев водила за нос старшего механика Тищенко. Значит, розыскная работа его оправданна.

С какой же стороны подступиться? Кое-что могут знать водители белого «Москвича» и белой «Волги». Поскольку тип машин разный, то можно допустить, что водители «Москвича» и «Волги» — не сообщники Циркача. Чем меньше участников операции, тем лучше для преступника. Но обоим наверняка известно, что привозил на улицу Воровского пассажир в белом плаще.

Шофера белой «Волги» искать — это все равно что ложкой воду из Черного моря черпать. Ни каких-то примет, ни номера, да и вполне возможно, что машина эта вовсе не одесская, а, скажем, калининградская или магаданская, в город-курорт они со всех концов страны приезжают.

А вот водитель белого «Москвича»...

Машина служебная, наверняка местная, не так уж и много этих «Медпомощей», да еще и не исключено, что в номере есть «девятка».

Немало времени ушло у Забары на беготню то к деду Полундре, то на улицу Воровского, то в свою «резиденцию», то снова к месту высадки из белого «Москвича» и белой «Волги» загадочного пассажира в белом плаще.

Первое важное открытие Забара сделал на улице Воровского. Повторяя путь пассажира белого «Москвича», он зашел во двор дома номер сто одиннадцать, направился вглубь, пересек что-то наподобие коридора и... оказался на улице Куйбышева. Двор был проходной. Картина открылась непривлекательная. С улицы Воровского через проходной двор он попал к месту развалин. Небольшие разнокалиберные домики отжили свой век, крыши, стены — словно после артиллерийского обстрела или циклона, окна, двери забиты чем попало.

Время было уже позднее, вернее, еще слишком раннее, около пяти часов утра. Интуиция, инстинкт или какое-то шестое чувство подсказали Забаре, что и проходной двор, и развалины нужно взять под наблюдение, и не когда-то, а прямо сейчас, немедленно. Кто мог выручить? Милиция? Нет, действовать официально он пока что не имеет права. Значит, остается только родной завод, тем более во многих цехах работа идет круглосуточно, молодых ребят, его ровесников, там много.

Василии тут же зашагал на свое бывшее предприятие, которое, к счастью, расположено неподалеку от Привоза. В «его» цехе к просьбе машиниста-канатчика, выдвинутого для работы в органы охраны общественного порядка, отнеслись серьезно. Нашли нужным выделить в распоряжение участкового инспектора четырех толковых парней.

На маршруте завод — штаб добровольной народной дружины Забара познакомил своих помощников с сутью дела, объяснил, в чем их задача: следить за двумя подозрительными личностями, мужчиной лет сорока и молодой девушкой, если они вдруг появятся в их поле зрения, приметы такие и такие...

В своей «резиденции» он хорошо проинструктировал ребят, четко определил обязанности каждого из них, выдал им красные повязки дружинников, сказал, как поддерживать связь, чтобы в случае необходимости действовать сообща.

Бориса Забара поставил в проходном дворе, Петра — на улице Куйбышева, возле развалин. Приказал: со своего места не уходить, а если заметят кого-нибудь с черным чемоданом или светло-коричневым рюкзаком, немедленно задержать и отвести в штаб добровольной народной дружины.

Забара не очень-то надеялся на то, что ему удастся поймать грабителя. Но на какое-то время надо было на всякий случай блокировать загадочное место высадки из машины и вероятный путь следования пассажира в белом плаще. Так хищного зверя «обставляют» красными флажками.

Игоря и Андрея Забара отвел к дворничихе Клаве и попросил ее, чтобы она показала им Котю Черевика, когда тот выйдет на улицу. Ребята должны были фиксировать каждый его шаг, но так, чтобы он не обнаружил слежки.

Встретился еще раз с ночным сторожем дедом Полундрой. Предупредил, чтобы о Циркаче никому — ни слова. Спросил, как пройти к деду домой — надо задать несколько вопросов его сыну.

Серега сказал Забаре, что никого из друзей Коти Черевика он не знает, не слышал, чтобы у него были знакомые на улицах Воровского и Куйбышева. И вообще, насколько ему известно, никто не желает с ним знаться. Дело не в том, что Котя Черевик побывал в тюрьме, «испачкал» свою биографию. Просто у него невыносимый характер, он умеет затевать ссору, что называется, на ровном месте. Вот от него все и шарахаются. Кажется, даже жена ушла.

Циркач — это не кличка, а прозвище, пристало оно к нему еще в школе. Это потому, что Котя Черевик очень любил «балаганить». Что это значит? Ну, например, на перемене учебники и тетради незаметно из одного портфеля — в другой, чтобы возникла путаница; намазывал салом перья, и они переставали писать; распространял разные нелепые слухи; прикидывался, что у него вдруг что-то произошло с горлом, голоса нет, один писк, и учителя не настаивали, чтобы он отвечал домашнее задание. Любил еще ходить в чужой одежде. Утром идет в школу, встретит одноклассника и сразу же предлагает поменяться шапками, фуражками, пальто, курточками, пиджаками, свитерами, рубашками. Зачем все это? Блажь какая-то. Наверное, получал наслаждение, что не все сразу узнавали его. Просил он всегда очень настойчиво, в придачу мог дать дефицитное по тем временам перо или даже тетрадь, и многие мальчишки соглашались на переодевание...

В городской автоинспекции Забара быстро узнал, что желтая полоса на дверцах и надпись «Медпомощь» указывают на принадлежность к специальному автотранспорту, в данном случае речь идет, скорее всего, о базе санитарного автотранспорта, которая размещена на горе Чумке.

По дороге на базу Забара, чтобы немного расслабиться, начал вспоминать, почему эту гору так назвали.

В дореволюционное время в Одессе свирепствовала эпидемия чумы, мертвых свозили в одно место, складывали в кучи и засыпали толстым слоем земли. Так и выросла гора Чумка. И вот теперь, чтобы даром не пропадало место, на вершине этой самой горы Чумки оборудовали стоянку... санитарного автотранспорта.

Начальник базы, посоветовавшись со старшим диспетчером, твердо заявил, что вечером десятого марта на линии мог быть только один белый «Москвич»: «23-29» (в комбинации цифр все же была «девятка»). Водитель его — Павел Иванович, мужик очень серьезный.

В тот вечер начальнику базы надо было срочно вылетать в Киев, и он попросил Павла Ивановича, чтобы подбросил в аэропорт. Приехали они своевременно, где-то в полдевятого. Что было дальше — он сам может рассказать, если это интересует милицию. Доверять ему можно. Павел Иванович — член партии, бывший фронтовик, служил в полковой разведке, имеет боевые награды.

Судя по словам начальника базы, предварительный сговор пассажира в белом плаще и водителя «Москвича» Павла Ивановича исключается. Но вот то, что Павел Иванович десятого марта в полдевятого вечера находился в аэропорту, — это уже любопытно. Было, как говорится, «тепло», а тут совсем «горячо» стало.

— Вам — спрашивать, мне — отвечать, — спокойно сказал Павел Иванович, когда начальник базы позвал его в свой кабинет и познакомил с участковым инспектором.

— Что вы делали после того, как десятого марта в полдевятого вечера привезли начальника базы в аэропорт? — спросил Забара.

— Наверное, мне надо припомнить, кого я потом посадил в машину и куда отвез? — быстро уточнил Павел Иванович, словно ждал именно такого вопроса.

— Да. Это единственное, что я хочу услышать от вас.

— Значит, так. Ему лет сорок, роста приблизительно вашего, то есть среднего, не худой и не толстый — в норме. Одет в белый плащ, на плечах, на груди, на поясе блестящие большие круглые цацки, на голове — берет. Были у него два больших чемодана темного цвета, точнее если — синего. Он подошел, едва я открыл дверцу машины. Сказал, что прилетел к другу, просил подвезти — на угол улиц Советской Армии и Воровского. Ну, я согласился, это почти по дороге на базу. Ехали молча. Остановились на улице Воровского. Кажется, возле сто девятого дома. Он вышел из машины, попросил, чтобы я немного подождал, а сам — во двор соседнего дома. Не было его минуты две. Потом он зашел еще и во двор дома, против которого мы остановились. Вернулся, сказал, что о своем приезде друга не предупредил, вот в последнее мгновение и подумал: а вдруг его нет дома? Решил проверить, чтобы в случае чего и к гостинице на этой же машине подъехать. Оба дома похожи, ему показалось, что друг живет в том, соседнем, но он ошибся. Живет друг здесь, в окнах горит свет, значит, дома кто-то есть. Взял чемоданы — одни был в багажнике, второй на заднем сиденье — и зашел во двор дома, напротив которого мы остановились. А я поехал на базу. Вот, собственно, и все. Я просто выручил нашего гостя.

Чувствовалась школа полковой разведки. Павел Иванович без дополнительных вопросов сообщил все, что нужно было Забаре. Добавил: сегодня он поставил «Москвич» на ремонт, все время будет находиться на базе. Так что при необходимости его можно разыскать здесь.

На обратной дороге Василий забежал домой, перекусил, переоделся в гражданское, пистолет переложил в карман брюк.

Вернувшись на свой участок, он начал проверять посты наблюдения. В проходном дворе ничего подозрительного не было замечено. Петр, находившийся на улице Куйбышева возле развалин, сказал, что видел двух своих товарищей, Игоря и Андрея. Как только начало светать, они на значительном расстоянии друг от друга прошли в сторону улицы Советской Армии. Не похоже было на то, чтобы они за кем-то следовали, хотя перед появлением сначала Игоря, затем Андрея в том же направлении прошел какой-то мужчина.

Дверь медницко-жестяночной мастерской была открыта, Котя Черевик сидел за столом. Чем он занимался, издали трудно было разглядеть.

Из окна магазина кто-то махнул Забаре рукой. Он вошел в магазин и увидел Игоря.

— Очень удобный пост для наблюдения, — улыбнувшись, сказал Игорь. — Андрей сейчас занял позицию на Привозе и видит оттуда не мастерскую, а этот магазин, то есть меня. Вздумает наш подопечный куда-то пойти — я вприглядку за ним, Андрей — за мной для подстраховки. Система простая, но надежная, мы сегодня ее уже проверили.

— Молодцы, — похвалил помощников Забара.

— Наш подопечный, — продолжил Игорь, — вышел из дома в шесть часов пять минут. В руках у него ничего не было. Направился к улице Куйбышева, там свернул налево. Его «вел» я. По улице Куйбышева он дошел до улицы Советской Армии. И свернул еще раз налево. Наконец остановился возле магазина «Молоко». Никакой очереди там не было — магазин открывается в семь часов. Все это время подопечный далеко не уходил, вышагивал до угла улицы Куйбышева и обратно. От магазина его «вел» сюда Андрей. Подопечный купил две бутылки молока, занес их домой и сразу же — в мастерскую. На улицу ни разу не выходил, работает. В случае чего «вести» его теперь буду я, Андрей — для подстраховки...

6

Забара вернулся в «резиденцию», сел за стол, задумался.

Нет, сразу много вопросов задавать себе не стоит, лучше по очереди и по возможности тут же находить ответ.

Сначала, как бы для разминки, вот такой вопрос: мог ли Котя Черевик вечером десятого марта возвращаться в Одессу самолетом — из командировки или отпуска?

Разыскать его начальство оказалось не так-то просто: медницко-жестяночная мастерская входила в состав какого-то «куста», а «кусты» эти были подчинены фабрике «Разнопром» и областному управлению бытового обслуживания населения. Наконец Забара дозвонился до нужного начальника, договорился о встрече.

Голубоглазый мужчина, которому было лет шестьдесят, очень утомленный и чем-то недовольный, сказал, что десятого марта, как и в предыдущие дни, медницко-жестяночная мастерская была открыта. Константин Владимирович Черевик работал там с утра до вечера. Вот отчет о его дневных выручках. У них такой порядок: выручка сдается в конторе за каждую пятидневку. Константин Владимирович Черевик ее и принес десятого марта. Его еще похвалили, потому что сумма была значительно больше плановой.

Забара спросил, нельзя ли выяснить у кого-нибудь точное время, когда Черевик сдал деньги. В ответ услышал, что график сдачи выручки заведующего медницко-жестяночной мастерской постоянный — через каждые пять дней в пятнадцать часов.

При последних словах собеседника Забара почувствовал, что в голове, в каком-то уголочке мозга, создалось знакомое напряжение, но он не стал докапываться, почему это вдруг оно появилось, — торопился закончить разговор. Спросил: мог ли заведующий медницко-жестяночной мастерской десятого марта, сдав выручку в конторе в пятнадцать часов, больше не возвращаться на работу? (Если мог, то у него была возможность слетать в другой город и вернуться в Одессу.)

— Нет, не мог, — уверенно ответил голубоглазый мужчина, — Константин Владимирович Черевик очень дисциплинированный работник, он обязательно попросил бы на это разрешение, тем более именно десятого марта начальнику «куста» понадобилось зайти под конец рабочего дня в медницко-жестяночную мастерскую, и он видел, что Константин Владимирович Черевик был на месте. Что же касается отпуска, то он оформил его с двадцать пятого марта, дорабатывает последние дни, уже и деньги получил...

Забара опять вернулся в свою «резиденцию».

Ну что ж, не все же время ему должна сопутствовать удача. Трудно, конечно, поверить в то, что Циркач после пяти часов вечера поехал в аэропорт, сел в самолет, побывал в другом городе и тут же вернулся назад с двумя большими чемоданами. А может, он поехал в аэропорт, чтобы кого-то встретить и взять эти два чемодана? Но мог ведь и дома вечером сидеть? Если так, то вся эта затея не стоит выеденного яйца.

Прежде всего надо проверить: находился ли дома Котя Черевик вечером десятого марта.

С чего же начать? За что зацепиться?.. Вот она, зацепка! Вчера вечером Черевик сказал Клаве, что сынишка не сидел один дома, он смотрел у соседки телевизор. А вдруг такое бывало и раньше, когда отец вечерами куда-то уходил?..

Это второй вопрос, который надо решить немедленно.

Забара покинул «резиденцию» и направился к дворничихе.

Клава сразу согласилась пойти к Геновой, соседке Коти Черевика, и обо всем расспросить. Забара начал было поучать ее, как лучше это сделать, чтобы не вызвать подозрения, но Клава, улыбнувшись, сказала, что Генова — ее родная мать. Ну и ну, покачал головой Забара, как бы там ни было, везет ему все-таки.

Тут произошла небольшая заминка. Для Клавиной матери никакого значения не имели ни числа, ни дни недели. Она — пенсионерка и не обращает внимания на эти числа.

Забара пошел в библиотеку, взял номер областной газеты за десятое марта, посмотрел программу телевидения. В тот вечер транслировались показательные выступления фигуристов — участников чемпионата мира.

Помня о том, что квартира заведующего ателье Давидовского была ограблена 15 марта, Забара посмотрел номер газеты и за это число. В тот вечер на голубом экране показывали премьеру фильма-спектакля «Время и семья Конвей».

Теперь Генова уверенно сказала, что Котя Черевик-младший смотрел вместе с ней и показательные выступления фигуристов, и «Время и семья Конвей». Черевик-старший вернулся домой и позвал сына уже тогда, когда передавали программу «Время».

Из телевизионных программ, напечатанных в газете, Забара установил, что программа «Время» 10 марта начиналась в двадцать один час тридцать минут, а 15 марта — в двадцать один час.

Ну, о краже на квартире Давидовского он будет думать потом. А сейчас все свое внимание надо сосредоточить на краже, которая была совершена 10 марта в квартире моряка дальнего плавания Тищенко.

И снова Забара склонился над листом бумаги.

Здесь квартира моряка дальнего плавания... Здесь аэропорт...

Шофер Коля посадил в такси загадочного пассажира и приблизительно в двадцать с четвертью привез его в аэропорт. Пассажир был явно в только что украденной одежде, имел при себе два чемодана в светлых чехлах, а именно такие украли у моряка дальнего плавания.

Возьмем за основу, что в аэропорт приехал вор. Зачем? Чтобы убраться восвояси? И затем снова еще дважды прибывать в Одессу «гастролировать» на квартирах заведующего ателье и мясника Жоры Господчикова? Но неужели он будет пользоваться услугами воздушного или другого вида транспорта, зная, что одесские сыщики взяли под особое наблюдение вокзал и аэропорт? Нет, что-то здесь не все сходится...

— Хорошо, попробуем с другого конца.

Вор прибыл в аэропорт, чтобы...

Здесь возможно несколько вариантов. Чемоданы с похищенными вещами надо было передать кому-то другому. Тогда понятно, почему стюардессы вечерних рейсов не могли опознать пассажира-грабителя по тем приметам, которые им сообщили. Не получены утешительные ответы на запросы и из других городов. Значит, чемоданы взял кто-то из сообщников, проживающих в Одессе? Не мог же вор долго разгуливать в черном кожаном пальто и ондатровой шапке, похищенных у моряка дальнего плавания, зная, что милиция уже наверное разыскивает его? Но зачем надо было устраивать передачу похищенных вещей в таком людном месте? Да, здесь тоже с логикой не все в порядке...

К чему же он подгоняет свою версию? Да ясно к чему: в конечном итоге чемоданы с вещами моряка дальнего плавания оказались у Циркача.

Вор привез их в аэропорт в двадцать с четвертью. А спустя пятнадцать минут мужчина в белом плаще и берете в том же аэропорту садится в «Москвич» «23-29» и просит отвезти его на улицу Воровского. По времени все совпадает.

Дальше. Если вчера вечером на улицу Воровского к дому номер сто девять приезжал на машине Циркач, то почему бы не предположить, что и десятого марта там был именно он? Ведь машина остановилась на том же месте, а пассажир ее был в белом плаще.

Какие здесь противоречия? Ах да, вор сложил вещи моряка дальнего плавания в два больших чемодана в светлых чехлах, а Павел Иванович сказал, что у пассажира «Москвича» были два больших чемодана синего цвета. Да и он сам видел, что на заднем сиденье стоял чемодан темного цвета. Там — светлые чехлы, здесь — просто чемоданы... Стоп! А если снять чехлы, то какого цвета будут чемоданы моряка дальнего плавания?

Вот он — третий вопрос, на который ответ надо дать тоже немедленно.

К счастью, Тищенко был дома. Он сразу же взял телефонную трубку. Наверное, все еще надеется, ждет — вдруг даст знать о себе Борецкая?

Услышав голос участкового, Тищенко явно растерялся. Отвечал на вопросы кратко. Матери уже легче. Он взял отпуск. Что касается чемоданов, в которые вор сложил самые лучшие вещи, то они были... синего цвета.

Выходит, достаточно было в аэропорту снять с чемоданов светлые чехлы... А можно ведь снять не только чехлы с чемоданов...

Забара быстро заходил по комнате, словно его одолела внезапная зубная боль. Спокойно, Вася, спокойно! Хотя какое тут может быть спокойствие. Ведь если догадка его правильная, тогда все становится на свои места.

Чтобы немного прийти в себя, он решил заняться сначала более легким вопросом, который был «запрограммирован» еще при встрече с начальником Черевика.

Черевик сдавал выручку за каждую пятидневку. А ведь три последние кражи были совершены десятого, пятнадцатого и двадцатого марта, то есть каждая с интервалом в пять дней. Закономерность это или просто случайное совпадение? Кто знает? Кто ответит?..

О чем был еще разговор с начальником Черевика? Ага, график сдачи выручки заведующего медницко-жестяночной мастерской постоянный — пятнадцать часов. Так было и десятого марта. Но это же время упоминалось и в связи с кражей на квартире Давидовского.

Следователю Дунаеву заведующий ателье сказал, что приблизительно в пятнадцать часов он разговаривал со своим другом из телефона-автомата на углу улиц Карла Маркса и Чижикова. Поделился приятной новостью: завтра утром он станет владельцем «Волги». Запросили, конечно, страшную цену, но что поделаешь. Живут вдвоем с женой, затрат особых нет, собирали по копейке — уж очень хочется иметь собственную машину. Деньги они уже сняли со сберкнижки, держат дома под рукой, потому что хозяин «Волги» срочно выезжает, так что завтра рано утром надо рассчитаться с ним. Но не хватает пятисот рублей. Друг пообещал одолжить Давидовскому полтысячи, только надо, мол, посоветоваться с женой. Договорились, что в семь вечера Давидовские приедут к ним в гости, возможно, женщины быстрее найдут общий язык.

Громко ли говорил он по телефону? Да, громко — слышимость была плохая. Но рядом вроде бы никто не стоял. Хотя он не уверен в этом — подпирал спиной дверь кабины, так ему было удобней, поэтому и не видел, находится ли кто-нибудь сзади. Соседние кабины были заняты. Он зашел в ту, что посередине. К сожалению, не помнит, кто был в тех кабинах — мужчины или женщины...

Вполне возможно, что Черевик подслушал разговор Давидовского, получил необходимую информацию, а дальше — дело техники.

Если десятого марта Милька могла быть наводчицей, то пятнадцатого марта Циркач действовал самостоятельно, «наудачу», и она улыбнулась ему. Не исключено также, что Черевик и Давидовский знакомы, в конторе не могли не встречаться, время сдачи выручки для обоих одно и то же. Узнать же адрес заведующего ателье — не проблема. Циркач мог, например, после работы незаметно проводить его до квартиры, потом подготовиться к «операции» и...

Но этот вопрос уже из второго действия трагедии. Сейчас надо разобраться с кражей на квартире Тищенко. Хотя попутно можно выяснить еще одну деталь.

На карте-схеме своего участка Забара обозначил контору, где он разговаривал с начальником Черевика, соединил ее линией с медницко-жестяночной мастерской, и оказалось, что на пути следования Черевика в контору находится телефон-автомат, которым пользовался Давидовский.

Да, хорошая деталь. Пригодится. У кого отвага — у того и победа! Глядишь, и в самом деле лейтенант милиции Василий Забара, без году неделя участковый инспектор, изобретет велосипед.

По всей вероятности, десятого марта Котя Черевик «впал в детство», то есть вспомнил о своем еще школьном пристрастии к переодеванию. Как и вчера, он мог и десятого марта выйти из дома в той одежде, в которой все привыкли его видеть, а на «дело» прихватил белый плащ и берет. Но в квартире Тищенко на вешалке висели кожаное пальто и ондатровая шапка. Циркач тут же переоделся. И вещи дорогие, и в чемоданах будет больше места...

После того как таксист Коля сообщил приметы своего загадочного пассажира, следователь Дунаев еще раз побеспокоил Тищенко.

Петр Николаевич сказал, что на туалетном столике в прихожей лежали очки с большими квадратными стеклами, в толстой оправе, стекла простые, светозащитные, а также парик с черными густыми искусственными волосами и черные пушистые усы, которые сразу, без всякой обработки, можно приклеить к губе, — все это он привез, чтобы повеселить друзей на Новый год или еще на какой-нибудь праздник. Вечером очки, парик и усы исчезли. Вначале он не обратил на это внимания, по сравнению с остальными вещами это мелочь. Но теперь вот вспомнил.

Все ясно. Вору-рецидивисту Коте Черевику захотелось «побалаганить», причем с пользой для своей дальнейшей безопасности.

С помощью парика, усов и очков он изменил свою внешность. Конечно, он боялся, чтобы его не опознали. Кто? Да тот же водитель такси.

Циркач не сомневался, что одесские сыщики выйдут на шофера, им надо обязательно искать его, потому что никаких следов для них он не оставил, других зацепок нет, а преступление тяжкое — покушение на жизнь женщины, может, она и скончалась, грабеж.

И вот покажут шоферу такси фотографии наиболее вероятных визитеров на квартиру моряка дальнего плавания, в том числе и его, Коти Черевика, но фотографию нормальную, а тот и разведет руками, мол, нет, такого не вез. Организуют нелегальное опознание на расстоянии — то же самое. Ведь в такси ехал совсем другой человек.

Но Циркач очень хочет, чтобы одесские сыщики вышли на водителя такси, потому что он приготовил для них сюрприз. И ворованные вещи складывает в приметные чемоданы, и шею укутывает приметным, крупной вязки шарфом василькового цвета, и напяливает на себя хорошо приметные черное кожаное пальто, шапку из ондатры, садится в такси рядом с только что ограбленной квартирой, торопится в аэропорт. Если к этому добавить, что входная дверь была открыта новым способом, то, ясное дело, вывод у сыщиков может быть только один: в Одессе побывал «гастролер».

Зачем все это Циркачу? Отвести от себя беду. Начнут искать вора в Одессе — могут выйти и на него. Докажи потом, что ты не верблюд. На твоем горбу висят два больших чемодана ворованных вещей — какая-то ниточка обязательно покажется, за нее ухватятся, потянут и... А если объявят всесоюзный розыск, вероятность выхода на него сразу же уменьшится в двести пятьдесят раз — такую часть населения страны составляют одесситы.

Значит, что́ надо доказать участковому инспектору Василию Забаре, взявшему на себя смелость самостоятельно вести расследование о квартирной краже? То, что пассажир в черном кожаном пальто и ондатровой шапке с двумя большими чемоданами в светлых чехлах, которого таксист Коля десятого марта в двадцать с четвертью привез в аэропорт, и пассажир в белом плаще и берете, имевший при себе два больших чемодана синего цвета, которого в двадцать часов тридцать минут в том же аэропорту посадил в свой «Москвич» Павел Иванович, — одно и то же лицо. Пятнадцать минут вполне достаточно, чтобы в туалетной комнате или в скверике снять с чемоданов чехлы и переодеться.

Ну вот, одно «веское» доказательство версии лейтенанта милиции Забары уже есть...

Конечно, Котя Черевик чересчур «набалаганил», перестарался со всем этим маскарадом, с затеей вывода одесских сыщиков на мнимого «гастролера». Но мужик он, видать, хитер. И, наверное, по своей натуре игрок, человек настроения, способный в минуты вдохновения выкинуть любой фортель. Попробуй такому доказать, что именно он садился в такси с двумя большими чемоданами в светлых чехлах. Внешность-то у него совсем другая. Зато сам Циркач наверняка сможет доказать, что вечером десятого марта он был в аэропорту потому-то и потому-то — какое-то оправдание он точно придумал. Как, например, на вчерашний вечер — был в кино. Есть алиби.

Прокурор вряд ли даст санкцию на арест Коти Черевика по такому сомнительному подозрению.

Вот если бы добраться до двух синих чемоданов с вещами моряка дальнего плавания, да еще до черного чемодана и светло-коричневого рюкзака с вещами мясника Жоры Господчикова, которые Циркач вечером десятого и двадцатого марта привозил на улицу Воровского... Но это пока из области фантастики.

А реальность... Зубной врач Осяк утверждал, что правая верхняя фикса из золота у Черевика — не его работа. Не его так не его. Здесь другое важно — у Коти Черевика вверху справа имеется золотая коронка. И если ее заметил зубной врач Осяк, то мог увидеть и шофер такси Коля, хотя в беседе со следователем он ничего об этом не говорил. Но ведь мог и забыть?

Верный избранной тактике не нагромождать нерешенные вопросы, Забара позвонил в таксомоторный парк. Узнав, что водитель Коля выйдет на смену в пятнадцать часов, он попросил его домашний адрес.

Коля жил сравнительно недалеко, и Забара отправился к нему домой.

Коля вспомнил, что пассажир в кожаном пальто и ондатровой шапке всю дорогу до аэропорта хватался рукой то ли за усы, то ли за щеку. Может, такая привычка, а может, болел зуб. Видел ли он золотую коронку? Да, видел. Коронка вверху, справа. Заметил он ее в аэропорту, когда пассажир, слегка улыбнувшись, поблагодарил его...

Забара пригласил Колю в свою «резиденцию». Вскоре туда прибыл и приглашенный по телефону водитель белого «Москвича».

— Как вы думаете, — обратился Забара к Павлу Ивановичу, — почему мужчина в белом плаще и берете с двумя большими чемоданами сел именно в вашу машину, а не в другую?

Павел Иванович пожал плечами.

— Наверное, потому, что других свободных машин в то время в аэропорту просто не оказалось. Очередь на стоянке такси была длинная. Так что тому мужчине просто повезло. Если бы я его не взял, то ему пришлось бы долго стоять в очереди...

Забара прошелся по комнате. Нет, если это действительно был Котя Черевик, то он и близко не подошел бы к той очереди. Коте Черевику лишние свидетели не нужны, он в такси садиться не будет. Он хорошо знает, что на водителя этого вида транспорта одесские сыщики выйдут быстро. Тем более — один из них «задействован» им самим. Нет, Коте Черевику подавай «персональный» транспорт. Вчера это была белая «Волга», десятого марта — белый «Москвич». Но в первый раз он все-таки допустил «прокол»: «Москвич» — машина специальная, и кто-то из случайных свидетелей мог обратить внимание если не на номер, то на желтую полосу и надпись «Медпомощь» на дверцах. Тут для него единственное оправдание: других машин, как утверждает Павел Иванович, в аэропорту в тот момент не оказалось, ждать было рискованно, в любую минуту он мог почувствовать на своей спине горячее дыхание одесских сыщиков, поэтому и сел в первый же подвернувшийся «Москвич».

Вот если бы и сейчас создать ему такую обстановку, чтобы вокруг него все запылало, чтобы стало «горячо», чтобы он вынужден был спешить, торопиться, суетиться. Глядишь, и опять допустит какую-нибудь ошибку. При возникновении пожара люди что делают? Хватают самые нужные, самые дорогие вещи. А что должен схватить в первую очередь Циркач, почуяв неладное? Ясное дело, ворованные вещи. Значит, он сразу же помчится к тому месту, где они спрятаны, начнет входить в контакт если не со своим сообщником, то с тем, кто причастен к хранению или реализации краденого...

Стоп, стоп! Как же это он не подумал о том, что вещи, украденные на квартире моряка дальнего плавания, можно было уже давным-давно реализовать. И вещи заведующего ателье — тоже. Тогда... Тогда, если Циркача даже и арестуют, то через некоторое время за неимением вещественных доказательств вынуждены будут освободить да еще и извиниться перед ним.

Но ведь была еще и кража вчера вечером на квартире мясника Жоры Господчикова! Большой чемодан и рюкзак с ценными вещами Котя Черевик привез на улицу Воровского, к дому сто девять. Вскоре он был уже дома, ночью спал, а с рассвета за ним ведется наблюдение.

Ох это место высадки Циркача! Подозрительное оно, очень подозрительное. Рядом — проходной двор, рядом, на улице Куйбышева, — развалины. Ворованные вещи точно «осели» где-то поблизости, но попробуй докопаться до них.

Да, сейчас главное — заставить Котю Черевика побежать к ворованным вещам. Но сначала нужно устранить одно маленькое, пожалуй, последнее препятствие.

Забара взял телефонную трубку.

— Алло, кинотеатр имени Фрунзе?.. Лидия Григорьевна?.. Здравствуйте! Все тот же участковый инспектор лейтенант милиции Забара вас беспокоит. Ну как, получили вы презент — торт и шампанское? А если точнее, появлялся у вас молодой человек, которого интересовал предпоследний сеанс?.. Не появлялся и не звонил больше. Ясно. Извините за беспокойство, Лидия Григорьевна. До свидания, — Забара положил трубку.

Все, теперь надо действовать. Значит, так. Коля и Павел Иванович должны по очереди зайти в медницко-жестяночную мастерскую и спросить Черевика: может ли он срочно запаять радиатор белой «Волги» (так скажет Коля) и белого «Москвича» (так скажет Павел Иванович). Черевик, конечно, согласится. Тогда Коля вдруг «вспомнит», что ему надо отвезти одного выгодного пассажира с двумя большими чемоданами в аэропорт, а Павел Иванович «вспомнит», что ему надо поехать в аэропорт за одним выгодным пассажиром с двумя чемоданами и привезти его в центр города. Но самое важное, что требуется от Коли и Павла Ивановича, — это установить: хозяин мастерской и пассажир, которого они везли вечером десятого марта, одно и то же лицо.

Забара объяснил Коле и Павлу Ивановичу, что они должны делать, спросил:

— Вопросы есть?

— Нет, — коротко ответил Коля.

— Все ясно, — кивнул Павел Иванович.

— Я буду ждать вас возле телефона-автомата, который стоит почти рядом с мастерской. Там и встретимся.

Когда водители ушли, Забара посидел еще немного за столом, обдумывая план дальнейших действий, потом отправился на посты к заводским парням. Поблагодарил их за помощь и отпустил домой.

Первым к Забаре подошел Коля.

— Вроде он, а вроде и нет, — смущенно сказал таксист. — Пассажир был культурный, обходительный, а этот буркнул что-то сквозь зубы и отвернулся. Но золотая «фикса» сверху справа при этом все же разок блеснула. Так что, наверное, все-таки он... Вот если бы его одеть в черное кожаное пальто, напялить на голову ондатровую шапку, парик, усы приклеить, очки на нос водрузить — тогда бы я точно определил...

Минут через десять подошел Павел Иванович. Он заявил твердо:

— Его вез.

— А каково самочувствие у хозяина мастерской? — спросил Забара.

— Чувствуется, чем-то взволнован, расстроен, — ответил Павел Иванович.

— Ну хорошо, спасибо вам, — Забара пожал руки водителям. — Можете быть свободны.

Вскоре из мастерской вышел Циркач.

Забаре очень хотелось, чтобы он направился на улицу Воровского или на улицу Куйбышева. Но Циркач быстро зашагал к своему дому.

Проводив его до двора, Забара перешел на другую сторону улицы, остановился у газетного стенда.

Что же теперь делать? Такая заманчивая перспектива открывается перед ним: сразу, одним махом, раскрыть кражи на квартирах моряка дальнего плавания и мясника Жоры Господчикова, а если учесть идентичность «почерка» преступника, то, возможно, и на квартире заведующего ателье.

Забара не сомневался, что вышел на настоящего преступника. Но что-то начало его беспокоить.

О подобном случае он слышал на одной из лекций на специальных курсах, когда готовился стать милиционером.

Помнится, опытный юрист тогда подчеркнул, что древние греки не рисковали отдавать все полномочия по охране правопорядка в одни руки, а разделили их между Фемидой и Немезидой, справедливо рассудив, что даже богиня может ошибиться, если будет решать все спорные вопросы по собственному разумению. Люди тоже ошибаются. Вот почему в нашей стране гарантии правосудия созданы с двойным, тройным запасом прочности.

А что же у него получается? Ему, участковому инспектору, дали отдельное поручение — искать на Привозе Мильку, которая подозревается как соучастница кражи на квартире старшего механика рыбоморозильного траулера Тищенко. Он как оперативный работник имеет право выходить по горячим следам на преступника, проводить необходимые действия для его задержания. И до сих пор все было правильно. А дальше?

Поиск истины, разоблачение преступника, утверждение справедливости — тут у каждого свои права и обязанности, успех дает четкая, согласованная работа следователей, оперативных работников, экспертов, адвокатов. Все они действуют в рамках, четко определенных правовыми нормами. Сводить все гарантии законности к деятельности одного человека — это серьезная ошибка.

А он, кажется, собирается самовольно взять на себя полномочия следователя. Не выходит ли он за рамки своих служебных обязанностей? Оперативный работник после короткого дознания должен передать подозреваемого следователю, а уж потом — суд. И только суд имеет право определить, виновен Черевик или нет. В полном соответствии с законом.

Нет, одному действовать нельзя.

Не спуская глаз с ворот, в которые вошел Черевик, Забара подбежал к стоявшему неподалеку телефону-автомату, позвонил в райотдел милиции.

Дежурный ответил, что начальство уехало на совещание, на помощь никого из оперативников прислать он не может, все заняты своими делами, разве что коллега подойдет — участковый инспектор Микитюк. Он только что видел его в отделении...

7

Забара коротко изложил Микитюку суть дела. Вздохнул.

— Понимаешь, меня охватил азарт. Во всем везет, я чувствую себя на седьмом небе. Черевик уверен, что для него не наступит черный день. Надо лишить его этой уверенности, пусть знает, что возмездие неотвратимо. Но... боюсь перегнуть палку. Человек только один раз сделал доброе дело, когда перегнул палку, тогда было изобретено колесо. А я пытаюсь изобрести велосипед...

— Ну, и что ты собираешься делать дальше? — прервал Забару Микитюк.

— Карусель уже закрутилась, не остановить. Хочу пойти к Черевику, сказать несколько слов.

— А ты ничего противозаконного не затеваешь? Санкции прокурора, как я понял, у тебя нет. А без нее, да еще на основании только голого подозрения, — это произвол, нарушение конституционного принципа неприкосновенности жилища.

— Я ведь не собираюсь производить обыск, арестовывать его. На мне нет формы, мой визит неофициальный, частный. Просто скажу несколько слов. Вполне возможно, что после этого Черевик попробует удрать от меня. Я даже дам ему такую возможность. И вот тут ты, Филипп, должен подстраховать меня. Стой возле ворот и гляди в оба! Если я правильно все рассчитал, минут через пять он побежит, а ты его и задержишь. Черевик высокий, худой. Да и я с третьего этажа успею тебя предупредить, крикнуть. Ну и прислушивайся. А вдруг он бросится на меня с кулаками? Если поднимется в доме шум — немедленно беги на помощь. В такой критической ситуации Черевик обязательно выкажет свою суть.

— Смотри, Василек, тебе видней. Только будь осторожен, а то эта публика иногда так свою суть выказывает, что потом не каждый хирург способен залатать дырки на нашем брате.

Лейтенант Микитюк остался возле ворот, а Забара не спеша пересек двор, поднялся по лестнице на третий этаж особняка. Потянул к себе дверь — открыта. С одной стороны просторного высокого коридора вместо наружной стены были застекленные рамы, с другой стороны — несколько дверей.

Над двустворчатой, обитой коричневым дерматином дверью Забара увидел цифру «семнадцать», а ниже слева — кнопку электрического звонка и выгравированную на медной пластинке фамилию и инициалы хозяина — «Черевик К. В.».

Забара поднял палец, чтобы нажать на кнопку, но входная дверь вдруг неслышно открылась. Сначала до него из глубины квартиры донесся чей-то слабый голос, затем на пороге появился мужчина в больших квадратных очках с дымчатыми стеклами, сверху белого халата на нем была куртка из искусственной кожи коричневого цвета, низко на лоб надвинута фуражка из такого же материала. Нос, рот прикрыты марлевой повязкой. В левой руке мужчина держал маленький деревянный ящичек с красным крестом на крышке.

Тому, кто остался в квартире, мужчина негромко сказал:

— Константин батькович, голубчик, у вас элементарный грипп. Единственное спасение — отлежаться.

Судя по всему, это был врач. Он вышел в коридор, немного прикрыл за собой дверь, как-то странно посмотрел перед собой, не поднимая головы, словно подбородок у него прирос к груди. Увидев Забару, спросил:

— Вам сюда? К Черевику?

— Да... к нему... — растерянно ответил Забара.

— Тогда учтите, у хозяина температура почти под сорок, ему нужен абсолютный покой. Да и сами вы берегитесь, если не делали противогриппозной прививки. Он уже всю квартиру напичкал вирусами. Хозяин, к сожалению, сейчас один, надо бы как-то организовать ему лекарства, я там все необходимое выписал. У меня же еще вызов. — И, словно в подтверждение своих слов, что у него нет ни одной свободной секунды, врач быстро обошел Забару и направился к выходу.

По деревянной лестнице застучали его каблуки.

Входная дверь квартиры Черевика оставалась открытой. Забара вошел в прихожую.

Дверь, которая была слева, вела, наверное, в кухню — слышно было, что там струилась вода, а еще одна — в жилую комнату.

— Константин Владимирович, к вам можно? — тихо произнес Забара.

На его голос никто не откликнулся.

Забара заглянул в кухню. Там никого не было. Внимательно прислушиваясь, зашел в жилую комнату.

Она не была заставлена домашней утварью, между окнами — стол, возле стены напротив — диван-кровать, слева от двери — узкий шкаф, в нем взрослый человек спрятаться не мог. Одна дверца шкафа, та, что ближе, была открыта, за ней стоял табурет.

Прямо перед собой Забара увидел еще одну дверь, филенка была из матового стекла. Во второй комнате промелькнула какая-то тень, послышались легкие шаги. Забара сделал шаг назад, чтобы иметь перед собой оперативный простор.

— Константин Владимирович, можно вас на минутку...

Дверь сразу же открылась, из-за нее выглянул мальчик лет восьми-девяти, все лицо у него было усеяно веснушками.

— Дядя, вам кого? — жалобным голоском пропел он.

— А ты кто такой?

— Я? Котя Черевик.

От волнения и напряжения Василий забыл, что у Коти Черевика-Циркача есть сын — второклассник.

— Позови папу. Он что там, больной лежит?

— Нет, дядя, это я больной лежу...

— Значит, врач сейчас к тебе приходил?

— Нет, дядя, врач еще не приходил, папа не успел вызвать, я только сегодня заболел...

— Хорошо. Позови папу. Где он?

— Здесь где-то, я видел, он в шкафу что-то искал.

Поняв, что случилось непоправимое, Забара подскочил к шкафу, заглянул за открытую дверцу, потом наклонился над табуретом. На нем лежали ножницы, бутылочка с канцелярским клеем, марля, красная лента. С верхней полки шкафа свисали две или три белые простыни. На обратной стороне дверцы было зеркало, и Забара увидел себя. Зрачки его были расширены. Из-под фуражки градом катился пот.

В коридоре он на мгновение задержался, посмотрел во двор. Так и есть: обзор отсюда отличный, вон лейтенант милиции Филипп Микитюк нетерпеливо с ноги на ногу переступает, вверх посматривает, ждет его команды.

Значит, Циркач заметил опасность и тут же за несколько минут успел придумать, подготовить и провести спектакль. А может, начал рядиться под врача сразу же, как только вернулся домой, потом посмотрел в окно, увидел милиционера и... Но какое это имеет теперь значение? Главное, что перехитрил его. А ведь знал же из рассказа сына деда Полундры, что Циркач еще в школе любил переодеваться, 10 и 20 марта устраивал маскарады, и все равно попался...

Вместо халата Циркач набросил на себя простыню, закрыл рот и нос марлевой повязкой, из красной ленты сделал крест и приклеил на крышку ящичка. Обычно врачи ходят с портфелями, сумками, а Циркач взял деревянный ящичек, наверное, попался под руку, а он и на эту существенную деталь не обратил внимания. Да, средь белого дня Циркач обвел его вокруг пальца.

Забара быстро спустился по лестнице во двор, подбежал к Микитюку.

— Филипп, ты мужчину в очках, в коричневой куртке на белом халате, с ящичком в руке видел?

— Видел. Только что спустился вниз и вышел на улицу. Это был врач. А что?

— Какой врач?! — сплюнул в сердцах Забара. — Это был сам Черевик! Обмишурил он меня как сопливого мальчишку. Давай искать. Может, он не успел еще поймать машину и находится где-то здесь недалеко. Ты беги в сторону улицы Карла Маркса, а я побегу в сторону улицы Советской Армии. Чем бы ни закончились наши гонки — встречаемся здесь.

Встретились они через полчаса, оба вспотевшие, злые. Поиски оказались безрезультатными.

— Ты уж помогай мне и дальше, Филипп, — сказал Забара. — Поднимись в квартиру Черевика, там сын его, чтобы, значит, никто ничего не трогал, а я понесу свою повинную голову в «резиденцию». Буду в отдел звонить, докладывать, как опростоволосился, буду помощи просить.

Но звонить по телефону ему не пришлось. Едва он открыл дверь штаба добровольной народной дружины, как подъехал газик. Из него высыпала вся оперативно-поисковая группа во главе с начальником отделения майором Погореловым.

Майор первым вошел в комнату. Он был в хорошем настроении. Налил из графина в стакан воды. Выпил. Посмотрел весело на Забару, все еще стоявшего возле двери, подошел к нему, похлопал по плечу:

— Мы здесь по поводу последней кражи на Пролетарском бульваре у мясника Жоры Господчикова. Сегодня одна старушенция, его соседка, страдающая склерозом, вдруг вспомнила, что вчера вечером видела, как на закрытой веранде, недалеко от квартиры Жоры Господчикова, стоял какой-то мужчина и курил. Мы — на ту веранду. Действительно, на полу свежий пепел, хотя окурков и нет. Но это — мелочь. Главное — вверху на стекле окна такой симпатичный отпечаток пальчика оставлен. Мы туда, мы сюда, и вот — имеем! Отпечаток принадлежит гражданину Черевику Константину Владимировичу. Григорий Петрович, — Погорелов кивнул на сидевшего возле окна старшего следователя Форостовского, — сказал, что эта личность тебе знакома, живет на твоем участке. Вот мы и здесь. Будем сейчас советоваться, как нам теперь поступить с этим Черевиком: следить за каждым его шагом, чтобы установить преступные связи, или сразу же наскочим с обыском.

— А бабуля та не заметила, во что был одет Черевик вчера вечером? — машинально спросил Забара. — Если нет, могу подсказать. На нем был белый плащ с бляхами, берет...

— Именно такие приметы она и дала, — прервал Забару Погорелов. — Постой, а ты откуда это знаешь?

— Не надо ни следить за Черевиком, ни наскакивать к нему с обыском, — Забара тяжело вздохнул, опустил голову. — Я тоже стал подозревать его в квартирных кражах. Быстро провел маленькое расследование, получил положительные результаты, хотел создать экстремальную ситуацию, чтобы он проявил свою суть. Пошел к нему домой и оказался в дураках...

Забара рассказал, как Циркач под видом врача выскользнул у него из-под самого носа.

Лицо майора Погорелова вытянулось от удивления, потом покрылось красными пятнами от гнева.

— Да кто ж тебе давал право!.. Нет, вы только посмотрите на этого скороспелого детектива с одесского Привоза!..

Еще долго после этого случая Забара служил в милиции. И все время благодаря остроте майора Погорелова, сорвавшейся с его языка в порыве гнева, сослуживцы шутя называли Василия — «Детектив с одесского Привоза».

Немного успокоившись, майор попросил Забару рассказать все, что ему удалось выяснить о краже, о Черевике. Выслушав его, взял телефонную трубку, набрал номер:

— Ориентировка. Всем отделениям милиции, их подразделениям, всем органам внутренних дел на транспорте города Одессы и Одесской области. Принять меры по задержанию гражданина Черевика Константина Владимировича, 1942 года рождения. Подозревается в квартирных кражах, покушении на жизнь женщины. Двадцать первого марта в шестнадцать часов двадцать пять минут ему удалось скрыться. Одет в курточку из коричневой искусственной кожи, из такого же материала фуражка. Приметы: рост сто восемьдесят четыре сантиметра, худощавый, глаза черные, волосы густые, черные, кудрявые, нос острый, губы тонкие. Особая примета: на верхней челюсти справа золотая коронка. Прошу согласовать и передать немедленно.

Потом Погорелов связался с начальником районного отделения милиции подполковником Астаховым, доложил ему о случившемся.

— Ну, держись! — сказал сердито Забаре, положив трубку. — Сейчас сюда прибудут главные силы. Н откуда ты взялся на мою голову?.. Думаешь, я не знаю, что говорят про меня мои подчиненные? Мол, хорошо, что наш начальник вегетарианец, значит, никого не съест. Ничего подобного! Знай, тебе твое самоуправство так просто не пройдет! Ты балансировал на грани закона и, считай, сорвался. Следом за тобой все полетело в тартарары. А ведь все могло быть прекрасно. Вытащили бы мы сейчас этого Черевика за ушко на солнышко — и конец делу. Наверняка бы оказался вором. А теперь где его ловить?..

Погорелов еще долго говорил. Но Забара не очень вникал в смысл его слов. Ему и так все было ясно. У Погорелова есть хороший повод избавиться от него. И если он пожелает, то уже завтра можно идти в отдел кадров за расчетом.

Рослый, черноусый, с пронзительным взглядом, Погорелов казался Забаре боцманом пиратского фрегата, от которого бесполезно ждать пощады.

Вскоре прибыли подполковник Астахов и его заместитель по оперативной работе подполковник Артамонов.

Слушая доклад майора Погорелова, Астахов время от времени посматривал на Забару.

Тот стоял ни жив ни мертв. Такой стыд, такой позор! Подвел товарищей. Глаза его предательски набухали слезами, к горлу подступил комок.

— Он, видите ли, начал подозревать Черевика в квартирных кражах, — глухо, словно откуда-то издалека доносился до Забары сердитый голос Погорелова. — И полез напролом. А от него что требовалось? Сидеть на своем участке, как наседка на яйцах, и был бы полный ажур, закрыли бы сразу три дела. А теперь — ищи ветра в поле.

Астахов сел за стол, поднял глаза на Забару.

— Что же это вы, товарищ лейтенант, не в ту дверь ломиться начали? Три месяца сборы проходили, стажировались на лучшем участке, разве ничего не осталось вот здесь? — Он приложил правую руку ко лбу. — Мы с вами долго беседовали, и мне казалось, что я вас понял, считал, что таким весельчакам обязательно будет везти. Я до сих пор помню вашу каверзную шутку о милицейских дубинках и телеграфных столбах. Я уверен, что вы не из тех людей, которые считают, что голова у них для того, чтобы носить шапку или фуражку. И все-таки опростоволосились. Вы когда уволились из армии в запас? Лет пять назад?

— Так точно!

— Подойдите поближе к столу.

Забара подошел, печатая шаг, замер по стойке «смирно».

— Да, маршировать вы умеете, — печально улыбнулся Астахов. — Но и в армии, и в милиции не это главное. Главное вот что, — он снова приложил правую руку ко лбу. — Если у вас возникло подозрение, значит, надо было немедленно писать рапорт. Подозрение не дефицитный товар, чтобы держать его про запас. Вы же не исполнили элементарных требований нашей службы, грубо нарушили закон.

Астахов поднялся, вышел из-за стола, положил руку на плечо Забары и слегка придавил, словно хотел, чтобы он стал «вольно».

— Вы догадываетесь, почему я так долго лясы точу? Мне хочется, чтобы вы немного пришли в себя и вспомнили другие слова, кроме «так точно» и «никак нет». Хотя я, конечно, понимаю вас. Сначала Черевик своим маскарадом ошарашил, затем майор, наверное, добавил. Он у нас умеет это делать, особенно если при его разносах присутствует кто-то из подопечных. Угадал?

— Так точно! — вытянулся Забара и тут же расслабился. — Ну... я хотел сказать, что было немножечко и того, и того. Особый эффект дали непроцессуальные термины товарища майора. Но я не жалуюсь, я просто объясняю.

— Ладно, к этому мы еще вернемся. Сейчас меня интересует, надежно ли охраняется квартира Черевика?

— Там остался участковый инспектор лейтенант Микитюк.

— А как он оказался на вашем участке?

— Я позвал для подстраховки. Когда у меня появилось подозрение, я позвонил в райотдел, но в это время ни вас, ни других начальников в райотделе не было. Никого из оперативников — тоже. И дежурный прислал Микитюка. Я шел в квартиру Черевика не обыск делать, не арестовывать его. У меня на это не было санкции прокурора. Поскольку возникло подозрение, я хотел создать экстремальные условия для Черевика...

— Значит, подозрение возникло, — прервал Забару Астахов. Он боднул головой воздух, пошевелил кустистыми бровями. — Это что же — какое-то наитие снизошло на вас? Или кто-то из наших надоумил, консультировал?

Забара бросил взгляд на старшего следователя Форостовского.

Тот понял его, буркнул:

— Я-то здесь каким боком?

Конечно же никаким — ни левым, ни правым. Их телефонный разговор к делу не приложишь. Да и не собирается он, Забара, перекладывать на кого-то даже часть своей вины. Посмотрел же он просто так. И вот теперь убедился, что «наставник» отмежевывается и от него, своего подопечного.

Наверное, Астахов обо всем догадался, но ничего не сказал, повернулся к майору Погорелову.

— Надеюсь, теперь достаточно оснований для того, чтобы взять у прокурора санкцию на арест Черевика и обыск в его квартире?

— Думаю, достаточно, товарищ подполковник.

— Тогда отправляйте группу. Пусть поколесят по городу, глядишь, кому-то и повезет. Приметы Черевика имеются?

— Его фотографию я всем показывал, это ведь наш старый знакомый.

Когда они остались втроем, Астахов попросил Забару:

— Расскажите, как «вышли» на Черевика. Ясное дело, вы собирались к нему не с пустыми руками, имели надежные доказательства, что он причастен к ограблению квартиры мясника Жоры Господчикова.

— Нет, товарищ подполковник, тут у меня косвенные улики. Куда с большей вероятностью я могу доказать, что Черевик совершил кражу на квартире моряка дальнего плавания Тищенко.

— Даже так? — Кустистые брови Астахова поползли вверх. — Это интересно, очень интересно. Ну-ка рассказывайте, товарищ лейтенант, я внимательно слушаю вас.

Волнуясь, часто сбиваясь, Забара рассказал обо всем, что произошло менее чем за сутки.

— Ну и как, понравился он вам? — спросил Астахов, лукаво подморгнув Забаре.

— Черевик?

— Он самый.

— Я особенно и не присматривался к нему. Я же не думал, что «врач» — это Черевик. Вот сейчас пытаюсь вспомнить его лицо. Какое-то оно... В общем, ничего не могу сказать. Но выглядит он намного старше своих лет. Это уж точно.

— Ничего удивительного здесь нет. Он лишнее по тюрьмам набрал. Коля, таксист, тоже утверждал, что пассажиру его лет сорок, а Черевику вчера стукнуло тридцать три. Хотя надо еще доказать, что Колин пассажир и Черевик — одно и то же лицо. А каково ваше мнение по поводу случившегося? — обратился Астахов к майору Погорелову.

— Я считаю, товарищ подполковник, что мы так или иначе «вышли» на того, кто нам нужен. Отпечаток пальца недалеко от места преступления — улика серьезная. Понаблюдали бы за этим самым Черевиком, установили его преступные связи, прихватили с ворованными вещами — не выкрутился бы. Но вот благодаря, а точнее, из-за халатности молодого участкового все полетело вверх тормашками. И теперь, выражаясь чисто по-одесски, спрашивается вопрос: в итоге что мы имеем? Имеем классическое выражение того же Привоза: «Вам нужны свидетели? Так я же свидетель. А что случилось?» Беда не только в том, что вор-рецидивист Черевик отныне в бегах. Самое страшное — он теперь никогда не выведет нас на ворованные вещи. И когда мы его поймаем, то без вещественных доказательств он будет всего лишь вором по подозрению — не больше. А этого недостаточно, чтобы его упрятать за решетку, а с нас снять квартирные кражи. Да, итог печальный: новых улик нет, а старые вещдоки исчезли. Вот к чему приводит легкомыслие одного скороспелого детектива. — Погорелов бросил недовольный взгляд на Забару и добавил: — С одесского Привоза. Без году неделя, как стал участковым, а уже противопоставляет себя коллективу, строит из себя этакого ходульного рыцаря-одиночку, обладающего дьявольски тонким чутьем, фантастической наблюдательностью, потрясающей интуицией, поразительно точной логикой, способного раскрыть любое преступление, не выходя из своего служебного помещения. Да за все это...

— Товарищ майор, — прервал Погорелова Астахов, — а вам не кажется, что кто-то из великих был прав, когда сказал: «Критиковать без позитивной программы — это по меньшей мере безнравственно»? Если следовать вашей логике, то и обнаруженный отпечаток пальца Черевика ровным счетам ничего не значит, потому как он будет утверждать, к примеру, что спутал веранду с трамвайной остановкой. А вот то, что Черевик побежал от участкового инспектора, уже о многом говорит. Конечно, это не полное признание своей вины, это мы должны ему еще доказать. Но он «засветился». Безымянность — лучший залог безопасности, так думал Черевик, а Забара взял да и раскрыл его инкогнито. Поймать мы Черевика, конечно, поймаем и разберемся со всеми его маскарадами. А что касается лейтенанта Забары, его дебюта в роли сыщика... Знаете, когда ошибается подчиненный, то половина вины ложится и на плечи его непосредственного начальника — недостаточно воспитывал, учил. Да, Забара провинился, это для него урок, и я не сомневаюсь, что все это послужит молодому участковому инспектору хорошей наукой. Но ведь и многое он сделал. Есть за что похвалить его, поблагодарить... Черевик не случайно пошел на преступление. В жизни своя логика, она рано или поздно приводит человека, живущего «для себя», к столкновению с обществом. В нашем же случае пересеклись линии не только квартирного грабителя Черевика и милиционера Забары, а жестоко схлестнулись две жизненные позиции, два принципа. Черевик внутренне был готов не только украсть, но и посягнуть на чужую жизнь. Было бы у него оружие — воспользовался бы не задумываясь. Против Забары тоже. Ведь участковый помешал ему жить по сомнительным правилам, которые он установил для себя.

— Убегая, Черевик бросил больного сына, — сказал Забара.

— Ясное дело, овце не до ягненка, когда ее саму тащат на шашлык, — усмехнулся Погорелов.

— Краденые вещи на квартирах Тищенко, Давидовского и Господчикова за нами, — продолжил Астахов, никак не среагировав на реплику майора. — Обыск у Черевика, я думаю, ничего не даст. А ход расследования, проведенный лейтенантом Забарой, интересен и перспективен. И никакой он не рыцарь-одиночка. Это вы напрасно, майор. Участковый использовал, причем очень умело, сведения, имевшиеся в распоряжении милиции. Среди его добровольных помощников — ночной сторож дед Полундра с сыном, дворничиха Клава и ее мать, четверо молодых рабочих с родного завода, водители Коля и Павел Иванович... Я верю, что товарищ Забара сумеет сделать правильные выводы из своей ошибки. И предлагаю включить его в вашу оперативно-розыскную группу. Усилим ее и другими работниками из группы Дунаева.

— Мне кажется, что мы сумеем обойтись собственными силами, — недовольно произнес Погорелов. — Ведь задача упростилась — искать Черевика. Зачем же концентрировать все силы райотдела в одной группе? У капитана Дунаева, лейтенанта Забары своих дел полно. Отпечатки пальцев Черевика обнаружили мы, значит, мы и должны раскручивать дальше.

— По-моему, вы недооцениваете Черевика, — резко сказал Астахов. — Я понимаю вас: лестно записать на свой счет разоблачение такого изворотливого преступника, но... Важно как можно быстрее добиться положительного результата. Пусть даже усилиями всего райотдела милиции. И не надо смотреть косо на участкового. У него светлая голова, свое умение мыслить логически он уже доказал. Черновая работа, которую провел лейтенант Забара, займет в рапорте всего одну строчку, хотя это — девять десятых всей операции по выявлению преступника. В конце концов, почему я должен вас агитировать, товарищ майор? Черевика надо задержать как можно скорее. К розыску подключатся не только наш личный состав, особый отдел милиции города, области, но и водители такси, машин «скорой помощи»... Будут надежно блокированы главные транспортные артерии Одессы, все вокзалы. Задание не из легких: в городе с почти миллионным населением не так-то легко найти и обезвредить одного-единственного человека. Но мы должны его выполнить. Раздадим фотографии Черевика милиционерам, общественным помощникам. Кому-нибудь да попадет в поле зрения. Хуже, если Черевик успел уже исчезнуть из Одессы. Но все равно догоним, никуда он от нас не убежит.

Перед тем как покинуть штаб добровольной народной дружины, подполковник внимательно осмотрел комнату. Подойдя к двери, повернулся к Забаре, тихим голосом сказал:

— Товарищ лейтенант, вы уж как-то постарайтесь, чтобы и здесь был полный порядок. Вон на подоконнике калачик совсем завял. Между прочим, цветы, стоящие порознь, растут медленнее, а вместе чувствуют себя куда лучше. Надеюсь, понимаете, к чему я это говорю. И стенды с наглядной агитацией надо обновить. Будьте настоящим хозяином участка. Желаю вам успехов. До свиданья.

Тревожный, беспокойный день закончился. Вечернее солнце спряталось за тучи, между ними словно вспыхнуло мигающее пламя пожара и тут же потухло.

Обыск на квартире Черевика, как и предполагал Астахов, ничего не дал. У его отца — одинокого пожилого человека — тоже. Он теперь жил у сына-беглеца, присматривал за больным внуком.

Через несколько дней Забаре снова повезло. И он тут же позвонил Астахову:

— Товарищ подполковник, я узнал, куда уехала жена Черевика с маленькой дочкой.

— Куда же?

— В Балтский район, там живут ее родители. Село находится недалеко от моей Байбузовки.

— Ну что ж, поезжайте туда, возможно, что-нибудь прояснится. Черевика там, конечно, нет, но вдруг какая-нибудь зацепка и найдется. В большом городе человек — капля в море, а в селе — дерево в саду. Все знают, как оно растет, какие плоды дает. Расспросите обо всем жену, сельчан. Если будет нужно — свяжитесь с местными товарищами, все на себя не берите. И еще: даю вам день для поездки в Байбузовку.

— Товарищ подполковник...

— Ладно, ладно. Вас тоже надо благодарить. Отец уже знает, что вы перешли к нам работать?

— Знает. Сестра Катя обмолвилась.

— Поговорите с отцом. Он все поймет. Ведь мы, старики, всегда желаем своим детям добра. Если бы жив был мой сынок Яша... Война проклятая забрала. — Помолчав, Астахов добавил: — Передайте отцу привет от меня. И матери — тоже.

— Огромное вам спасибо, товарищ подполковник! Заверяю вас, теперь я не дам маху.

— Верю вам и желаю успехов. До встречи, — Астахов положил трубку.

8

Разговор с Надей, женой Коти Черевика, не получался. «Да» и «нет» — вот и все, что она отвечала. Мужа давно не видела, ничего о нем не слышала.

И вдруг...

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Выпив кружку холодной воды, Василий непроизвольно схватился за щеку, едва не застонал от острой боли. Уже несколько дней его беспокоил зуб, да все никак не мог выбраться к стоматологу.

— С зубами шутки плохи, это я по себе знаю, — вздохнула Надя. — После рождения дочери страшно и вспомнить, что было. Зубной врач и меня помучил и сам намучился, когда «короновал».

Забара сразу насторожился. Но спросил спокойно, как бы между прочим:

— Надеюсь, Осяк сделал вам все мастерски и вы довольны?

— Да, очень. Руки у него золотые.

— И давно он «короновал» вас?

— В августе прошлого года.

«В середине августа прошлого года была совершена кража на квартире зубного врача Осяка», — вспомнил Забара.

— Надя, давайте уточним, когда вы были в последний раз у Осяка — в начале, в середине, в конце августа? Понимаете, для меня это... важно.

— Числа десятого.

— А чуть позже его обокрали. Вы знаете об этом?

— Слышала.

«Мой предшественник проводил, наверное, целое дознание, с соседями не раз беседовал. Но тогда у Коти Черевика было стопроцентное алиби».

— Простите, вы на фамилии своего мужа?

— Нет, оставила девичью.

«Вот почему Осяк утверждал, что фамилию Черевик слышит впервые».

— Надя, а ваш муж тогда, в августе прошлого года, не расспрашивал вас об Осяках — где и как они живут, что есть в квартире, какая семья, ну и прочее в этом роде? Для меня и это важно. Возможно, вы шли с мужем по улице, увидели Осяка и показали его супругу: вон, мол, зубной врач, который помог вам. Я угадал? Угадал, по вашим глазам вижу.

Чтобы прервать затянувшуюся паузу, Василий стал рассказывать ей о сынишке: учится он хорошо, к нему перебрался дед, будет за ним присматривать.

— Мне разрешат забрать Котю сюда, в село? — спросила Надя.

— Конечно, разрешат, — ответил Забара. — Но лично я не советую вам делать этого. Хотя бы до окончания сыном второго класса.

— А вы приехали по поводу... старых дел Константина? — Надя настороженно посмотрела на Забару.

— Боюсь, что новые прибавились, — не стал он ее обманывать.

— Значит, я правильно сделала, что осенью уехала от него. Да и вообще... связался с этой Милькой. И черт с ним! Пусть живет как хочет.

— Что еще за Милька? — спросил Василий, сделав вид, что спросил просто так, машинально.

— Вам это тоже важно? — сердито бросила Надя.

Забара ничего не ответил.

— Понятно, — вздохнула Надя. — Она молодая, красивая. О том, что Константин живет с ней, я узнала случайно. Встречались они на квартире одной старушки на улице Богдана Хмельницкого в доме номер тридцать шесть. Там его и увидели мои знакомые. В Одессу Милька приехала из Белгорода-Днестровского. Вот и все, что я знаю...

Василия сразу насторожило то, что отец не вскочил с кровати, когда увидел его, только сел, опустил ноги на пол, улыбнулся. И улыбка вышла какая-то печальная.

— Живы?! — по-байбузовски поздоровался Василий.

— Да живы, живы, — отец продолжал печально улыбаться. — А вы там как же? Что у тебя на работе стряслось?

— На работе? Ничего не стряслось.

— Как же ничего, если с завода ушел. Что, не смог делать канаты?

— Даже отлично делал. За что и наградили меня, — не удержался Василий, чтобы не похвастаться. — Золотую медаль выставки из самой Москвы прислали.

— А медаль в самом деле из чистого золота?

— Не догадался сдать в лабораторию на анализ.

— Не кусайся, сынок. Молодец. Теперь ты у меня прямо сокровище, — отец улыбнулся уже веселее.

— Тоже скажете. «Сокровище»... Для большего сходства с сокровищем меня надо зарыть в землю.

Отец резко пригнулся, застонал.

— Что с вами? — испугался Василий.

— Да ничего особенного. Только то, что я теперь самый добрый человек на всю Байбузовку.

— Вы о чем?

— Операцию мне недавно сделали. Всю желчь вырезали...

Василий осуждающе покачал головой.

— Почему же нам не сообщили?

— Зачем?

— Как — зачем? Мы все приехали бы раньше: я, Нина, Катя, Валерий... Врачей бы...

— Э-э, сынок, если уже пробил мой смертный час, то никто из врачей руки под меня не подложит. Ты лучше скажи, как в милиции оказался.

— Надо было.

— Кому — тебе?

— Нет, другим.

— Тогда все ясно. И все правильно.

Чтобы сбить немного напряжение разговора, Василий спросил:

— Почему вы сказали: «Что у тебя на работе стряслось?»

— Мать вдруг заволновалась, о тебе только и разговоров. А ты ведь знаешь — она у нас вещун... Ничего, сынок, ничего, — снова печально улыбнулся отец. — Работа всех нас держит на земле. Вот и мать сейчас в своем детском садике. Знала бы, что ты дома, — ласточкой прилетела бы. Скоро придет. Насмотрится на тебя, нарадуется...

До поздней ночи в хате Забаров горел свет. У матери, вернувшейся из детсада, где она работала уборщицей, вопросов было больше, чем у отца, все ее интересовало.

Василий, рассказывая родителям о своей жизни, полностью отключился от событий последних дней, не дававших ему покоя. А сообщив все новости, крепко, как в детстве, уснул в родной хате.

9

Мильку нашли быстро, поскольку стал известен город ее постоянного местожительства — Белгород-Днестровский.

Она не отрицала, что знакома с Черевиком, но сообщницей его никогда не была, о знакомстве с Петром Тищенко не говорила — Черевик очень ревнивый, 10 марта не звонила ему из квартиры Тищенко (дома у Черевика есть телефон), на улице никаких знаков не подавала и в тот вечер вообще нигде его не видела.

Следователь капитан Дунаев подбирался к Саве — такой была настоящая фамилия Мильки — со всех сторон, вызывал на откровенный разговор, но она твердо стояла на своем.

На щеках у нее был вишневой густоты румянец, губы ярко накрашены, глаза подведены голубой тушью, три верхние пуговицы тесноватой блузки расстегнуты. Да, выглядит привлекательно, ничего не скажешь. Не каждый мужчина устоит перед такой красоткой.

Листая найденную у Мильки записную книжку, Дунаев заметил расписание прибытия в Одессу нескольких судов заграничного плавания, фамилии членов экипажей, их адреса и телефоны. В записной книжке значился и Петр Тищенко, но эта строка была вычеркнута. Следователь показал на нее, спросил:

— Значит, на старшем механике вы поставили крест?

— Ага, — нахально улыбнулась Милька. — Сам виноват. Надумал жениться, а мне еще рано.

— Решили и впредь продолжать свое — погуливать?

— Наверное, это у меня на роду написано, — тряхнула Милька коротко подстриженными русыми волосами. — И ничего, живу. Многим нравлюсь...

— Вам нравятся в основном те, кого можно ободрать до нитки?

— По-всякому бывает. Иногда выпадает и «дохлый» номер. Опыта еще маловато.

— И вы не собираетесь, как говорят в воровском мире, «завязать».

— Ой оставьте, капитан, — махнула рукой Милька. — Меня уже не переделаешь.

— Вы же — порожняк, вас надо немедленно загнать в тупик.

— Не растеряюсь и там.

Дунаев понял, что разговаривать дальше с Милькой нет никакого смысла. К Черевику надо искать другие пути.

Члены оперативно-поисковой группы попытались установить источник информации грабителя или грабителей.

Все три последние квартирные кражи были совершены на территории Приморского района. И преступник точно знал, когда шел на «дело», что хозяев дома нет и что поживиться у них есть чем. Откуда у него такая осведомленность? Кто поставлял ему необходимые сведения? Ни одного человека, входящего в контакт с тремя пострадавшими или членами их семей, установить не удалось. Не обнаружили и такого места, где бывали бы все пострадавшие, в таком случае они сами могли бы дать грабителю случайно при разговоре нужные сведения о себе. Медницко-жестяночную мастерскую, например, никто из них ни разу не посещал.

Вскоре поиск в этом направлении пришлось прекратить.

— Рыба ищет, где глубже, а человек — где рыба, — мрачно пошутил Василий Забара, переиначив известную поговорку. — Только уж больно много мутной воды вокруг. Сквозь ее слой мы ничего не можем рассмотреть.

— Смотрят только зеваки, — бросил майор Погорелов. — А сыщики наблюдают. Им не надо спрашивать, где находится школа. Это они должны определить по тому, куда идут или откуда бегут стаи ребятишек.

Забара не остался в долгу:

— А если ночью? Или каникулы? Или воскресенье?

Они еще не окончательно помирились — начальник и его подчиненный — и при удобном случае обменивались встречными ударами.

Василий все чаще вспоминал разговор с женой Коти Черевика. Ведь кражу на квартире зубного врача можно рассмотреть и под несколько иным углом. Но что-то его удерживало. Нет-нет, сейчас не об этом. Надо идти по горячим следам, а в деле более чем полугодовой давности уже не осталось и холодных.

Схема квартирных краж, как правило, одна: наводчик — грабитель — сбытчик украденных вещей. Все тот же злополучный треугольник. Погорелов даже как-то сказал: «Уже в самом названии этой трехзвенной цепочки кроется преступление».

В общем, он, конечно, прав, хотя и выразил свою мысль не очень грамотно. Но в чем-то с ним можно и поспорить. Нет, название не всегда соответствует действительности. Железную дорогу, например, уже давно обслуживают современные тепловозы и электровозы, а депо называют по старинке — локомотивным. В морских портах страны швартуются сработанные по последнему слову техники теплоходы, дизель-электроходы, атомоходы, а морские транспортные организации называются так, как назывались сто лет назад, — пароходствами. Даже взять границу, где он служил: солдаты вооружены автоматами, а команда по тревоге до сих пор все та же, давняя: «Застава, в ружье!»

Циркач — вполне реальное лицо, у него свои взгляды, свои привычки, свой характер, свои возможности, и надо исходить только из этого. Он попробовал уже графически изобразить его предполагаемые связи. И что получилось? Сам Циркач, его отец и не то жена, не то уже не жена, Надя. И все. Правда, есть еще Милька. Какой же это злополучный треугольник? Преступные связи между ними не установлены — обыск и у Черевика-старшего ничего не дал. Так что распался жалкий треугольник.

Аккуратно, не вызывая подозрений, «прочесали» квартиру за квартирой на улице Воровского, в сто девятом доме, затем в соседнем, осмотрели уцелевшие островки на улице Куйбышева в районе развалин — ни одной зацепки.

И никаких друзей, приятелей, даже просто хороших знакомых у Коти Черевика не оказалось. Прав был Серега, сын ночного сторожа деда Полундры, когда сказал, что от него все шарахаются.

Как же в таком случае он завершал финальную часть операции «квартирная кража» — «сбытчик украденных вещей»? Выходит, ему ничего не оставалось делать, как положиться на случайного человека?

Из материалов судебных заседаний по обвинению Коти Черевика в предыдущих квартирных кражах ясно, что он «погорел» из-за своих сообщников: в одном случае следствию удалось выйти на наводчика, в другом — «засыпался» сбытчик украденных ценностей. Это говорит о том, что он хорошо «обжегся» и уже не пожелает вступать с кем-нибудь в предварительный сговор. Но и доверить случайным людям кучу ценных вещей Черевик не решится. У одного могут возникнуть подозрения, и он просто не захочет иметь с ним дело, а другой еще и сообщит куда следует. Нет, рисковать Черевик не будет. Но тогда получается, что он мог рассчитывать только на собственные силы и возможности? А почему бы и нет.

Если Котя Черевик придумал целый маскарад с переодеванием, так умело навел одесских сыщиков на след мнимого «гастролера», то и с чемоданами и рюкзаком он мог хорошо «побалаганить».

Камеры хранения вокзала и аэропорта проверять, конечно, бессмысленно. Это вообще было бы неслыханной дерзостью, если бы Котя Черевик показал свой «хвост» в аэропорту, вздумал бы оставить украденные вещи в камере хранения. Нет, он на это не пойдет. Он не дурак. Так где же он хранит «свой» багаж?..

Забаре по-прежнему не давало покоя место высадки Циркача из белого «Москвича» и белой «Волги» вечером 10 и 20 марта. Рядом — проходной двор, за ним — развалины...

Правда, водитель «Москвича» Павел Иванович видел, что его пассажир с двумя чемоданами зашел во двор дома номер сто девять по улице Воровского. Но это для отвода глаз. Как только машина уехала, Черевик тут же мог направиться к соседнему дому.

Вечером 10 марта он появился на улице Воровского именно в тот момент, когда туда подъехал Черевик. Причем он, Забара, вышел из двора напротив неожиданно, и Котя Черевик увидел его, когда уже выбрался из машины. Ему стало «горячо». Тихая, обычно безлюдная улица. И вдруг рядом — милиционер. Как тут не занервничать, если только что «взял» квартиру, вел «хвост» в аэропорт, а в машине — два больших чемодана, наполненных вещдоками твоего преступления? Черевик взял себя в руки, спокойно попросил водителя, чтобы он подождал его немного, и быстро зашагал во двор соседнего дома.

Там был проходной двор. И Черевик в спешке «засветил» его.

Из темного подъезда Черевик конечно же наблюдал за ним. Если бы он, Забара, подошел к машине, Черевик сбежал бы. Но он не подошел, направился в сторону улицы Советской Армии. И Черевик, поняв, что на этом случайный инцидент исчерпан, вернулся к машине и забрал чемоданы.

Виделись они лишь несколько секунд, но и за это короткое время Черевик успел «сфотографировать» его, хорошо запомнить, потому и узнал сразу 21 марта во дворе своего дома, хотя он и был не в милицейской форме.

Интересен и такой факт.

Почему Циркач открывал входные двери квартир моряка дальнего плавания, заведующего ателье и мясника Жоры Господчикова одним и тем же способом при помощи «фомки» сложной конфигурации? Почему после краж всегда надевал белый плащ и берет, нанимал случайный транспорт и спешил в одно и то же место — на улицу Воровского? Так было 10 и 20 марта. Да и 15 марта, наверное, тоже. Не хотел ничего менять, потому что невероятно везло?

Высадившись из машин с ворованными вещами, он, чтобы обмануть водителей, заходил во двор дома номер сто девять, а когда те уезжали, быстро шел в соседний, проходной, двор и исчезал с поля зрения случайных прохожих на улице.

Какое же действительно везение! Не один раз высаживался из машины на улице Воровского, пересекал проходной двор, нес чемоданы и рюкзак, был одет в белый плащ, на голове берет — личность в общем-то весьма приметная, — а вот поди ж ты — никому не бросился в глаза, никто его не видел. Только он, Забара, да еще ночной сторож дед Полундра случайно заметили его. Но оказалось и этого достаточно. И воровская судьба Черевика-Циркача теперь предрешена.

Вполне вероятно, что вещи старшего механика Тищенко и заведующего ателье Давидовского Черевик уже успел реализовать. А вот большой черный чемодан и светло-коричневый рюкзак из квартиры мясника Жоры Господчикова «осели» где-то поблизости. И надо искать их в темпе, пока он не вернулся из «бегов» и не приделал им «ноги».

В том, что Циркач успел убежать куда-то очень далеко, ни Забара, ни другие работники райотдела милиции не сомневались. В Одессе его искали тщательно, подняли на ноги всех и вся, но...

В конце концов графический способ изображения событий помог Забаре определить место, где надо искать ворованные вещи.

Восстанавливая в памяти все, что было связано с Котей Черевиком, Забара нанес на карту-схему своего участка путь, который тот совершил ранним утром 21 марта от дома до магазина «Молоко».

По словам одного из добровольных заводских помощников, объект их наблюдения направился к улице Куйбышева, там свернул влево, дошел до улицы Советской Армии и еще раз свернул плево. На бумаге этот маршрут движения напоминал букву «П».

Почему Черевик не пошел по улице Чкалова или по улице Воровского? Ведь этот путь не только короче. В шесть часов пять минут (в это время он вышел из дома) еще темно, а улицы Чкалова и Воровского хорошо освещены, благоустроены. На улице же Куйбышева и лампочек меньше, и во многих местах асфальт выбит, и кучи мусора возле развалин.

Развалины!.. Вот что его привлекло!

Вечером Циркач, быстро исчезая из поля зрения случайного нежелательного свидетеля, через проходной двор попадает в район развалин. Здесь к его услугам много всевозможных тайников. Вокруг — немые стены, пристройки и перегородки многострадальных одесских коммунальных квартир, полы, крыши, сараи и подвалы. Пристроив где-нибудь вещи на ночь, рано утром он приходит сюда и забирает их. Можно прийти даже и на следующий день. Здесь безлюдно. И вещи можно так надежно спрятать, что никто никогда их не заметит.

Но в то утро он увидел возле развалин крепкого парня с красной повязкой на рукаве. И ему ничего не оставалось делать, как пройти дальше и на улице Советской Армии подойти к молочному магазину.

До открытия магазина Котя Черевик далеко не уходил, вышагивал до угла улицы Куйбышева и обратно. А ведь от угла хорошо видны развалины. Наверно, подумал: обычно дружинники дежурят вечером, а теперь почему-то с утра начали. Не связано ли это с его квартирными кражами? Вполне возможно. И он решил держаться подальше от развалин.

Все верно. Тем более есть еще два «за».

Во-первых, Котя Черевик не мог не знать, что магазин «Молоко» открывается в семь часов утра. Никакой очереди там не бывает. Зачем же в таком случае ему понадобилось приходить туда почти за час до открытия магазина?

Во-вторых, намного ближе к его дому есть тоже магазин «Молоко», и открывается он так же в семь часов утра. Дворничиха Клава и ее мать сказали, что ходит он обычно за молоком в свой магазин. А в этот раз...

Но ежели все так и есть, как он думает, — а похоже, что он прав, — то тогда лейтенант милиции Василий Забара, «детектив с одесского Привоза», наломал дров. Не надо было блокировать загадочное место высадки из машин и вероятный путь следования пассажира в белом плаще, не надо было «обставлять» его, как хищного зверя красными флажками.

Это не оправдание, что к тому времени он еще многого не знал. Раз уж у него закралось подозрение, то нужно было тихонько топать за Котей Черевиком. Глядишь, и удалось бы взять его с поличным, и не пришлось бы потом вести некоторые следственные действия, на что он прежде всего должен был иметь специальное разрешение. Несдержанность, недомыслие, грубейшее нарушение элементарных требований сыскной службы привели к тому, что убежал опасный преступник. Теперь надо его ловить, искать вещественные доказательства.

К развалинам на улице Куйбышева привезли кинолога с овчаркой. Но след Коти Черевика собака не взяла, хотя ей перед этим и дали понюхать его обувь и одежду.

Да, слишком долго шел к своему очередному выводу участковый инспектор Забара, время было упущено, специфические запахи, оставленные где-то на асфальте или на утрамбованной земле, давно уже выветрились.

Сменили атрибуты. Розыскная овчарка нюхала теперь шикарные ботинки и заутюженные брюки Жоры Господчикова и роскошные платья его супруги, — даже после того, как в квартире «погостил» вор, платьев этих осталось еще не мало.

Жена мясника, директор вагона-ресторана поезда дальнего следования, носила свою девичью фамилию, старинную украинскую — Тягнирядно[4]. Учитывая ее должность и большие, судя по обстановке квартиры, служебные возможности, а также желая все несколько осовременить, один из остряков оперативно-розыскной группы майора Погорелова предложил дать ей фамилию Тягнигуляш или Тягникримплен.

То ли запахи супругов недостаточно запечатлелись на их персональных носильных вещах, то ли предусмотрительный вор убил аромат с помощью, скажем, табака, то ли еще по какой причине, но розыскная овчарка, к сожалению, и здесь не смогла помочь.

Оперативники обшарили на улице Куйбышева все комнаты, кухни, коридоры, пристройки, сараи, чердаки, подвалы оставленных жильцами домов, наглотались пыли, но чемоданы и рюкзак не нашли.

Черевик перехитрил всех.

Поскольку Циркач исчез с арены и в динамичном спектакле, связанном с ограблением трех квартир, настал вынужденный антракт, участковый инспектор Василий Забара приступил к исполнению своих непосредственных служебных обязанностей.

1

Согласившись работать в милиции, первоклассный машинист-канатчик Василий Забара думал, что отныне его жизнь будет насыщена борьбой со всевозможными преступниками.

«Инспектор на участке все равно что генерал на фронте...» — такими словами проводил его на новую работу начальник райотдела милиции подполковник Андрей Николаевич Астахов.

Сказано, конечно, громко. Но, с другой стороны, ведь это только название скромное — «участок». Да, на его плечах сто четырнадцать домов, около семи тысяч жильцов, три с половиной десятка магазинов, базы, столовые, кафе, винные подвальчики, пивные точки...

Пока не все складывается гладко. Даже поединок с Циркачом свелся, в основном, к нервотрепке, к головоломке, к исследованию куч мусора и развалин, а во время встречи с этим опасным преступником он дал такого маху, что стыдно и вспоминать.

Ему еще ни разу не пришлось применить оружие или, говоря языком любимого книжного героя, «обнажить ствол». Нет-нет, стрелять — боже упаси, нельзя покушаться на чью-то жизнь, на чье-то здоровье. Просто очень хочется, чтобы возникла критическая ситуация и он, участковый инспектор, победно воскликнул бы: «Стой! Руки вверх!»

Нет, не это оказалось главным в его работе. Главное — профилактика правонарушений, которые могут проявиться и в игнорировании паспортного режима, и в уклонении от общественно-полезного труда. А еще — мелкое хищение, мелкое хулиганство, пьянки, разбитые стекла во время выяснения семейных отношений, надписи в парадных, исцарапанные стены и множество других нарушений. Вот это и есть основная его работа.

Когда спустя два года участок Василия Забары был признан образцовым, он очень удивился. Вначале считал, что такое вообще невозможно. А вскоре об этом просто некогда было думать — столько свалилось на него всевозможных дел и забот.

От своего предшественника, как уже было сказано, Василий Забара унаследовал тринадцать незаконченных профилактических дел. Большинство из них так или иначе были связаны с чрезмерным употреблением алкоголя, проще говоря — с пьянством.

Генеральное наступление на пьяниц было назначено на субботу.

Василий заблаговременно подобрал неблагополучные адреса, чтобы вместе с прибывшим из райотдела милиции, предприятий, организаций и учреждений подкреплением нанести визиты прямо с утра — больше будет шансов вразумительно поговорить с клиентом, не успевшим принять положенную дозу любимого «горячительного» напитка.

Но уже первое «свидание» начало принимать скандальный оборот.

Полувекового возраста Кузька, который в свободное от выпивок время «трудился» на заводе «Кинап», даже в столь ранний час уже успел основательно «загрузиться». Ему срочно был нужен отдых. Поскольку собственную кровать Кузька успел привести в полную негодность, жена не могла ухаживать за ним, так как была жестоко избита, а соседи не решились показаться в общем коридоре даже при виде милиционера и дружинников, то пришлось отправлять горемыку в специально отведенное для таких случаев место, официально именуемое медвытрезвителем.

Препровождать Кузьку поехал сам «главнокомандующий» участка — Василий Забара. Надо было соблюсти кое-какие формальности. Да и при теперешней его должности нужно знать и дорогу в медвытрезвитель, и условия пребывания там его возможных подопечных.

...Раскачиваясь как маятник, брюнет неопределенного возраста хихикал:

— Процедурный кабинет здесь — первый класс. Даже горячая вода имеется. Постелька чистая. Еще бы букетик цветов — и санаторий. Но почему такие дорогие услуги? За одну ноченьку — на три бутылки с закусью. И все же хорошо, что поспал со смаком. Уходить не хочется...

— Мы что, мы ничего, мы тут даже весьма ведем себя интеллигентно, — прервал его худой, длинный как жердь клиент, покосившись на Забару.

— Это точно! — подхватил третий с маленькой, клинышком бородкой. — Мы тут все интеллигенты, ведь все мы были доставлены сюда на телегах.

— Старо, коллега, — возразил мужчина, у которого чувствовалось, когда-то был бас, а теперь — просто осипший голос. — Для транспортировки имеется специально оборудованная автобудка. Называется до слез волнительно: «Алло, мы ищем таланты!»

— Я только сейчас вспомнил, как все было, — продолжил брюнет, восторгавшийся процедурным кабинетом. — Вчера в Одессе стоял первый вечер апреля. Все случившееся со мной — это просто первоапрельская шутка. Если бы не это число, то послезавтра было бы трое суток, как я завязал. Но... такое число в Одессе! Мне, как всем, захотелось немного пошутить. Стал набирать по телефону 01, 02, 03, 04... Мой друг был прав, когда говорил: милиция все равно прибудет первой. И вот я здесь. И маячит передо мной гамлетовский вопрос: «Пить или не пить?» Мой друг утверждает, что мы уже выпились в люди. Интересуюсь, коллеги, что такое варварство?

Клиенты большой палаты медвытрезвителя притихли. Может, их смущала милицейская форма участкового Забары, может, тревожила судьба великовозрастного Кузьки, у которого все было еще впереди.

— Варварство — это когда водку после коньяка, как мы вчера, — ответил сам себе неугомонный брюнет. — Мне жизнь задала много вопросов, и в этом заведении я нашел ответы. Физкультурой и спортом надо заниматься, чтобы умереть здоровым. А водку на разлив перестали продавать по той простой причине, что вынести из магазина бутылку легче, чем не рассчитавшего своих сил человека...

— Вечно у тебя нечем загрызть, дура! — вдруг подал голос Кузька. — Баба, она и есть баба...

Он продолжал воевать со своей женой и здесь.

— А я тоже сюда из-за бабы попал, — сказал тихо, почти шепотом, словно выдавал какую-то тайну, лысый мужичок. — Морда как тазик. И за сутки не обцелуешь. И именно ее мне в компании присудили. Я закричал, чтобы дали расческу. Мне толкуют: не надо прихорашиваться, она согласна и так. Пришлось им объяснять, что у меня волосы стали дыбом, когда я подумал о том, что ее придется целовать. Дайте, кричу, расческу. Но кто-то вместо расчески дал мне по голове за оскорбление дамы. Ну и пошло...

Согласно установившейся традиции, утром все клиенты медвытрезвителя должны перейти из мягких коек в мягкие кресла кабинета профилактики, чтобы из документального фильма «Женщины, вино и табак» узнать: алкоголь — яд, у непьющих сердце болит в двадцать раз реже, чем у пьющих, больше преступлений совершается в нетрезвом состоянии... Так не лучше ли бегать не за портвейном по вечерам, а спозаранку за собственным здоровьем?!

Забару смутили некоторые подробности трезвой бухгалтерии пьянства. Казалось бы, нет такой профессии — «постоянный клиент медвытрезвителя». Но кто же тогда некто Мика, если его задолженность этому заведению подошла к тремстам рублям? Или представительница слабого пола Верунька, жалующаяся почти каждый вечер сотрудникам медвытрезвителя: «Что я, до утра должна была шататься по улицам? Почему так долго не подбирали?»

Глядя на эту пеструю публику, Забара подумал: нужны крутые меры, причем не только в одном городе, нет, «бои местного значения» полной победы не обеспечат.

Забара пошел к начальству медвытрезвителя, стал просматривать журналы учета посетителей, другие документы.

Да, здесь побывали представители самых разных профессий — железнодорожники, трамвайщики, машиностроители, моряки «Черномортехфлота» и даже рыбаки судов промышленного флота производственного объединения «Антарктика». Некоторых из них работники медвытрезвителя, такие опытные, как старшины братья Леонид и Борис Медведовские, знают не только в лицо, но и в какое время и где их искать.

Очень неприятно было Василию Забаре, когда узнал, что многие выпивохи отдают предпочтение «винарке» на углу улиц Чижикова и Советской Армии, то есть «точке» на территории его участка, а также расположенному по соседству гастроному «Приморский».

Ну, это еще куда ни шло, торговать здесь спиртными напитками разрешается. Но ведь что оказывается? Только человек, ни разу не побывавший в медвытрезвителе, думает, что вино и водку можно купить лишь там, где написано «Водка» или «Вино». А вот продавец хлебного магазина некая Ткаченко, освоив смежную специальность, торгует «хлебной». И магазин этот находится опять-таки на его участке. Нет разрешения на продажу спиртного у продавца минеральной воды Еханова. Но зачем ему разрешение, если он торгует и коньяком, и водкой, и вином подпольно, из-под прилавка.

С бутылками «на вынос» шли будущие клиенты медвытрезвителя в столовую, где под столами разливали жидкость, мало похожую на борщ; в пельменную, где трезвых не любят и даже боятся; в кафетерий, куда прийти «пустым» считается дурным тоном; в парикмахерскую, чтобы сдвинуть полные фены шампанского за здоровье заведующей Лукониной.

Много записей сделал в своей записной книжке Василий Забара во время посещения медвытрезвителя.

После обеда ему снова пришлось доставлять уже по знакомому адресу очередную партию потерявших ориентировку лиц, по разным причинам оказавшихся на его территории. На этот раз он поинтересовался статистикой.

Оказалось, что среднегодовое потребление спиртных напитков на душу населения в Одессе все-таки ниже, чем в среднем по стране. К этому еще надо добавить, что значительное количество выпивох приходится на долю «варягов». Ведь причерноморская южная красавица занимает четвертое место в Советском Союзе по нескольким позициям — числу отечественных и зарубежных туристов, здравниц и гастролей «звезд». А по количеству различных совещаний, семинаров, симпозиумов, конгрессов, слетов и прочих научных и практических мероприятий она занимает и вовсе первое место.

Знатоки утверждают: на свой форум в Одессе пока что не собирались только оленеводы. О киношниках и говорить не приходится — с ранней весны и до поздней осени любой двор или переулок, расположенные поблизости от знаменитых одесских пляжей Лузановка, Ланжерон, Отрада, Аркадия, Большой Фонтан, считаются лучшей съемочной площадкой, а борьба за место под солнцем иногородних и местных кинематографистов зачастую куда увлекательней сценариев, написанных опытными литераторами, разумеется в соавторстве с режиссерами-постановщиками.

Вечером работы у группы, созданной для оперативно-профилактической работы на участке Забары, стало еще больше.

Трудно было выкроить даже несколько минут, чтобы создать в штабе добровольной народной дружины торжественную обстановку и зачитать приказ начальника райотдела милиции о поощрении четырех юношей из сталепроволочно-канатного завода, которые на рассвете 21 марта помогали участковому вести наблюдение за Котей Черевиком. Чтобы не сорвать мероприятие, пришлось временно прекратить доставку сюда «под ручки» незваных гостей.

Забара инструктировал помощников, рассказывал им о положении на участке, уточнял маршрут патрулирования, просил обратить особое внимание на «злачные места», которые стали ему известны из незаконченных профилактических дел, из жалоб, заявлений, сигналов, писем трудящихся. Многое дали ему и сведения, полученные в городском медвытрезвителе.

Свою вечернюю оперативно-профилактическую работу члены группы назвали «Охотой за экстрамистами».

Забара, услышав странное название, насторожился: что еще за «экстрамисты»? Ему объяснили: это означает, что они сегодня будут ловить любителей пить водку «Экстра».

«Экстрамистов» попадалось многовато. И надо было быстро определять, кто случайно оказался «под градусом» и заслуживает какого-то доверия, права как можно быстрее добраться до семейного очага или гостиницы, кого достаточно взять «на карандаш», а кому и необходимо подать спецбудку «Алло, мы ищем таланты!», чтобы он смог спеть свои «баюшки-баю» в медвытрезвителе.

Шутя дружинники предлагали некоторых подозрительных личностей отвести на сопредельные участки, пусть, мол, с ними разбираются другие. Но тут же сами и отвергали эту затею. У пьяных своя логика. Он просит, чтобы показали, где противоположная сторона улицы. Ему показывают. А он начинает обижаться: «Что вы мне голову морочите? Я только что там был, и мне сказали, что противоположная сторона улицы — вот здесь, где я сейчас лежу».

Уже поздно вечером Забара успешно провел операцию «Ночное шампанское».

Каждый магазин, как известно, имеет определенные часы работы. Но спрос на спиртное может возникнуть в любое время суток. Это и учли некие Эллочка и Людочка Музалевы.

Замысел у них был до наивности прост: покупать водку по государственной цене, а продавать, учитывая позднее время и связанные с этим неудобства и издержки, со стопроцентной надбавкой. Затем, идя навстречу жаждущим, появилось и ночное шампанское, а к нему — сигареты отечественного и зарубежного производства.

Место реализации спиртного было строго законспирировано. Жаждущих выпить «подбрасывали» на «объект» некоторые таксисты.

Информацию об этом заведении Василий Забара получил от двух дружинников, которые случайно узнали о нем из разговоров попутчиков в трамвае. Подпольная торговая точка находилась где-то в районе Привоза.

Для того чтобы выйти на Эллочку и Людочку, Забара переоделся в костюм, напялил на глаза шляпу. Двое дружинников подыгрывали ему. Они изображали праздно шатающихся по улицам выпивох, которые спохватились так поздно в поисках спиртного.

«Выручил» их таксист. Привез... на улицу Куйбышева к дому номер шестнадцать, который находился всего лишь в трех кварталах от штаба добровольной народной дружины.

Эллочка и Людочка в свое время работали продавцами в магазине, но их интересы не совпали с интересами государства, из продовольственного магазина их уволили, и они устроились уборщицами в спецавтохозяйстве «Одкоммунтранс».

Резкая смена профессии их не смутила. После «ночного шампанского» надо было отдохнуть, а уборщица имеет одно неоспоримое преимущество перед остальными работниками физического труда — массу свободного времени.

При обыске у Музалевых нашли семьдесят три бутылки водки, сорок семь бутылок шампанского, несколько десятков блоков импортных сигарет «БТ». Товар оптом они приобрели за соответствующее вознаграждение у легальных продавцов магазинов райпищеторга.

«Шинок» был открыт в течение семи месяцев, и за это время Эллочка и Людочка Музалевы очистили карманы своих клиентов почти на девять тысяч рублей.

2

Нина шутила, что у ее мужа отныне строго нормированный «восьмичасовой» рабочий день, то есть с восьми часов утра до восьми часов вечера, а зачастую и до восьми часов следующего утра. Конечно, овациями она его не встречала, разводом тоже не угрожала, как пишут иногда в некоторых «милицейских» романах. Нет, у Василия не было проблемы — работа или семья? Но переживать Нина переживала, переживала молча, переживала так, что Василий и не замечал этого.

Он скупо иногда рассказывал ей о своих делах, чтобы лишний раз не тревожить ее, говорил, что работа у него обычная, ничего особенного в ней нет, и не надо беспокоиться о нем.

Говорил он, конечно, неправду. Не такая уж и обычная была у него работа. Всякое случалось. Приходилось не только утихомиривать разбушевавшихся дебоширов-алкоголиков, но и кровь видеть, и на нож идти...

Казалось, что молодой человек просто лег на кровать, удобно устроился и уснул. Если бы не пятна крови на полу, на простыни, если бы не крики жены...

Какая трагедия разыгралась в этой комнате? Было ли убийство следствием совпадения целого ряда обстоятельств или это — результат неосторожного обращения с оружием?

Версия о самоубийстве, кажется, отпадала. Покойник был в толстых шерстяных носках, и нажать пальцами ног на спусковой крючок, конечно, никак не смог бы. Кроме того, ружье нашли не в комнате, а в коридоре. Не мог же молодой человек, произведя смертельный выстрел, вынести его туда, потом вернуться в комнату и лечь в кровать?

А вот другая версия — о преднамеренном убийстве — подтверждалась многочисленными показаниями соседей.

Супруги, оказывается, часто устраивали перебранки, даже драки, угрожали друг другу физической расправой. Да и на стволе ружья были обнаружены отпечатки пальцев жены.

Большинство членов оперативной группы склонялось к одному — умышленное убийство. И лишь эксперт-криминалист капитан милиции Семен Петрович Трибрат не спешил с выводом. Сомнения у него вызвали какие-то масляные пятна на спусковом крючке ружья.

Провели повторный опрос соседей. И одна женщина, придя в себя от потрясения, вспомнила: когда раздался выстрел, жена потерпевшего стояла возле открытой двери комнаты, в руках у нее ничего не было. Потом начала кричать и метаться по кухне и комнате.

Когда жена тоже наконец пришла в себя, она сказала, что, увидев кровь, кинулась к мужу, схватила ружье и выбросила его в коридор, а с ним и согнутый «ершик», с помощью которого чистят посуду, моют бутылки.

«Ершик» нашли. Трибрат раскрыл унифицированный чемоданчик эксперта. В нем было все — от ножовки и скальпеля до сложнейших реактивов.

Вскоре анализ показал, что масляные пятна на спусковом крючке и на «ершике» — идентичны. А медики сделали вывод: выстрел произведен впритык.

Оказалось, молодой человек нажал спусковой крючок при помощи «ершика».

Василий Забара еще не раз был свидетелем безошибочных действий эксперта-криминалиста капитана Трибрата. Он восхищался его умением логично мыслить, сопоставлять и анализировать факты, его интуицией.

Вор-рецидивист по кличке Хрущ шесть раз попадался на кражах. Но «завязать» не желал.

В кафе «Якорь» пробит потолок, похищены выручка, ценные вещи. Следов — никаких. Единственная зацепка — на табурете еле заметное круглое углубление, происхождение которого, казалось, определить невозможно.

Заподозрили Хруща, вызвали к следователю Дунаеву.

Хрущ вел себя нагло, с ухмылкой поглядывал на следователя — сидел он на стуле развалившись, закинув ногу на ногу, всем своим видом как бы говоря: все равно вы меня скоро отпустите из-за отсутствия доказательств моей вины, еще и извинитесь передо мной.

В кабинет вошел эксперт-криминалист Трибрат и обратил внимание на обычную канцелярскую кнопку на каблуке ботинка Хруща. Трассологическая экспертиза подтвердила: на табурете оставлен след именно этой канцелярской кнопки.

Вскоре все стало ясно. Чтобы дотянуться до верхнего ящика шкафа, Хрущ подставил табурет. На этом он и «погорел».

В другой раз, прибыв на расследование квартирной кражи, Трибрат после тщательного осмотра места происшествия высказал предположение, что преступник худой, у него светлые волосы, одет в синий спортивный костюм, обут в старые кеды тридцать восьмого размера.

Имея такой словесный портрет, Василий Забара и еще один участковый инспектор Петр Бондаренко вели розыск возле рыбных рядов Привоза. Вскоре заметили худого светловолосого молодого человека в спортивном костюме, который останавливал прохожих и спрашивал: не нужны ли хорошие часы.

Молодого человека задержали. На следствии выяснилось, что он и есть разыскиваемый грабитель.

Через несколько дней почти на том же месте был задержан еще один продавец краденых часов.

Ниточка с Привоза потянулась очень далеко, аж на просторы Индийского океана. Ох и удивились, наверное, жители подводного царства Нептуна, когда на дно начали опускаться позолоченные часы «Полет» и будильники «Молния». Это избавлялись от вещественных доказательств три члена экипажа теплохода Черноморского пароходства, выполнявшего заграничный рейс.

Четвертый матрос, Ищенко, был задержан с поличным.

Он признался, что во время предыдущего рейса украл ночью из трюма ящик, в котором была большая партия часов. Часов было так много, что Ищенко решил поделиться с третьим помощником капитана — «подарил» ему сто девяносто семь часов. Тот, в свою очередь, «презентовал» часть «подарка» коку и еще одному матросу.

Получив сигнал с берега, на судне сделали все возможное, чтобы выявить всех участников «позолоченного плавания».

Через несколько месяцев областной суд вынес приговор: всю четверку, проявившую нездоровый интерес к валютным ценностям, посадить на надежный якорь в общей сложности на сорок лет — в среднем по десять лет на каждого.

Одно из незаконченных дел прежнего участкового инспектора касалось карманных краж. Внимательно изучая содержимое тощей папки, Василий Забара обратил внимание на некоторые совпадения в письменных заявлениях пострадавших.

Напрасно утверждают, что два свидетеля никогда не припомнят одно и то же. В данном случае именно два пострадавших утверждали, что за несколько минут до того, как было обнаружено исчезновение кошельков, они явственно слышали запах... бензина.

Кражи проходили в одном районе — на углу улицы Чкалова и проспекта Мира. Здесь Забара и организовал наблюдение.

Его внимание привлек молодой человек в кожаной коричневой куртке, заметно вытертой на спине. Такое обычно наблюдается у шоферов. И от шоферов, как правило, пахнет... бензином.

Молодой человек будто случайно столкнулся с хорошо одетым гражданином с пузатым портфелем. При этом руки его успели подозрительно быстро коснуться карманов брюк и пиджака гражданина.

Оказалось, что некто по фамилии Войцеховский, по профессии водитель, а по общественному положению — вор, прямо на улице, среди белого дня, когда бдительность граждан притуплена, проводил подготовительные операции: расстегивал у будущей жертвы карманы, открывал замки сумок, ослаблял ремешки часов. На долю же его сообщника, некоего Федорчука, по кличке «Крыса», приходилась уже более ответственная, заключительная «работа» — вытаскивать кошельки, деньги, снимать часы...

Случалось и такое, причем не раз, когда на участкового инспектора Забару пробовали давить «сверху».

На территории участка было совершено несколько угонов личных машин граждан. В конце концов угонщика задержали. Им оказался сынок высокопоставленного руководящего товарища. Шофер папашиной персональной «Волги» преподнес ему азы вождения автомобиля, а практическую езду любопытное чадо решило осваивать на чужих машинах.

Руководящий товарищ конечно же бросился на выручку сына. Закон он знал хорошо, особенно его слабые стороны. Начал уговаривать Забару не придавать этому факту большого значения. Тем более за угон машины нельзя хотя бы посадить на пятнадцать суток, то есть содеянное его сыном не считается даже мелким хулиганством.

Присутствующий при их беседе владелец угнанного «Москвича» сказал, что в следующий раз, если застукает сопляка на месте преступления, еще и подчеркнул это слово, то сам даст ему по рукам, чтобы они со временем не выросли в ручищи. На это руководящий товарищ, заметно оживившись, ответил: пусть только попробует, тогда у него, в отличие от владельца частного транспорта, будет законное основание подать в суд, и он получит минимум год тюрьмы.

Забара не поддался на уговоры руководящего товарища и поступил так, как и должен был поступить участковый инспектор, — придал этот случай широкой огласке.

Не удалось высокопоставленным покровителям «замять» дело и с буфетчицей Костиной.

Костина оставила «на минутку» свою точку без присмотра. Потом нашла свидетелей, которые показали: в буфет ввалилась толпа мальчишек, хватали все, что только могли. Убыток, по заявлению буфетчицы, был нанесен на тысячу рублей.

Забара разыскал эту самую «толпу» — пятерых мальчишек-шестиклассников. Да, они не отрицали: зашли в буфет и, не увидев буфетчицы, взяли по пригоршне конфет, чтобы угостить девчонок. Услышав, что из буфета похищены килограммов пятьдесят конфет, ящик растворимого кофе, с полсотни банок рыбных консервов, тридцать бутылок коньяка, мальчишки, а за ними и девчонки зашумели:

— Нет, что вы!..

— Это не мы!..

А вот сама буфетчица, когда он обстоятельно побеседовал с ней, нашел других свидетелей, призналась:

— Нечистый попутал...

— Как зовут?

— Кого?

— Ну, нечистого. Не могли же вы одна вынести столько конфет, коньяка, кофе...

В конце концов Костина призналась, что помогал ей «обокрасть» буфет грузчик. Он и подбил ее на это дело.

На защиту Костиной встали руководители торговли района. Но все их попытки «надавить» на Забару были напрасными. Делом буфетчицы занялся следователь.

С покровительством куда больших масштабов Забаре пришлось столкнуться, когда в составе группы различных специалистов он вел расследование о «левых» концертах.

В милицию пришла кассир театральной кассы. Сказала, что работает в театре недавно, меньше месяца, и очень удивилась тому, что организатор Союзконцерта подал ей вчера в конверте четыреста рублей. На ее вопрос: «За что?» — он ответил: «За усердие».

«Усердие» самого же администратора и его помощников проявилось в том, что они организовывали внеплановые концерты, иногда по пять-шесть в течение дня, благо известное имя актрисы привлекало публику.

Популярностью актрисы решили прикрыться и высокопоставленные покровители Союзконцерта. «Чем больше концертов, тем больше одесситов смогли увидеть воочию кинозвезду. Товарищи из Союзконцерта для вас же старались, для трудящихся. А остальное... Какие они рвачи? Посмотрите, ходят в потертой одежде...»

Если бы покровители заглянули в загородные дачи своих подзащитных... У сотрудников милиции руки заболели, пока они переписывали изделия из хрусталя и фарфора, картины и мебель по специальному заказу, ковры, одежду и обувь...

Из бесконечного калейдоскопа происшествий за последнее время Забаре хорошо запомнились еще два случая.

Первое ЧП произошло, когда он дежурил в райотделе милиции.

После полуночи на пульт централизованной охраны поступил сигнал тревоги. Через несколько минут оперативная группа во главе с проводником служебно-розыскной собаки были уже в строительно-монтажном управлении, где и сработала охранная сигнализация. В кассовом помещении была сорвана предохранительная решетка, металлический ящик, где хранились деньги, лежал на полу, рядом валялся молоток. Злоумышленники успели сбежать.

Но собака почему-то тянула не к выходу, а в коридор. Тщательно осмотрели кабинеты, подсобные помещения. Одно из них было забаррикадировано изнутри. Вскоре выкурили оттуда двоих: молодого Кулика, только что вернувшегося из заключения, — сегодня у него была первая «рабочая» ночь после отсидки, и, пожалуйста, опять неудача, — и учащегося ПТУ Драника.

Узнав, что накануне строителям привезли деньги, они проникли в кассовое помещение, но вскрыть металлический ящик молотком не смогли. Отправились искать что-нибудь поувесистей. Пока искали, их и «застукала» милиция.

Во время второго ограбления Забару поразила наглость преступника.

Александр Белявский мучился с похмелья. Денег нет. Сунулся в несколько магазинов — неудача: знакомых не встретил, а незнакомые бдительно присматривали за всем, что было в руках и карманах.

Повезло ему в почтовом отделении. Женщина увлеклась чтением только что полученного письма «до востребования», сумочку свою оставила без присмотра. Добыча — двадцать пять рублей, документы и сама сумочка: импортная, модная...

Документы Белявский опустил в почтовый ящик — пожалел женщину.

Выпил вина, вроде немного полегчало, даже на любовь потянуло, тем более материальная база была укреплена. Познакомился с какой-то девушкой и, чтобы быстрее понравиться, подарил ей только что украденную сумочку.

Шли к нему домой. По дороге он вдруг решил поинтересоваться судьбой своей постоянной приятельницы Анжелы Ивкиной. Вместе со своей новой знакомой зашел в райотдел милиции и спросил у дежурившего в тот день Забары, не задержана ли Ивкина, поскольку накануне вечером он видел ее в обществе нескольких человек в милицейской форме.

Рядом стоял помощник начальника райотдела милиции Кошмал. Он знал Белявского по его прежним делам. Но сейчас обратил внимание не на него, а на его спутницу. Модная красивая сумочка никак не гармонировала с внешним видом девушки.

— Откуда она у вас? — как бы между прочим поинтересовался Кошмал.

— Ее мне Саша подарил, — улыбнулась девушка.

— Можно на нее взглянуть?

— Пожалуйста, — снова улыбнулась девушка.

Кошмал взял сумочку, начал разглядывать.

В этот момент в отделение милиции вошла и сама пострадавшая, чтобы заявить о пропаже. Она тут же увидела свою сумочку.

Вот так была раскрыта эта кража. Причем раскрыта еще до того, как поступил сигнал о ней.

Большую помощь по поддержанию порядка на участке Забаре оказывали члены комсомольского оперативного отряда, которых он называл «юнцами».

Родился отряд «юнцов» на сталепроволочно-канатном заводе. Произошло это так.

С двумя молодыми рабочими Валерием Малеевым и Сергеем Юдиным стряслась беда. Находясь под хмельком, они устроили драку и оказались на скамье подсудимых.

Дело разбиралось в народном суде Приморского района. К Василию Забаре пришли уже знакомые парни Петр, Игорь, Андрей и Борис — нельзя ли как-нибудь помочь?

— Нет, — сказал Забара, — Валерию и Сергею сейчас уже ничем не поможешь. Вот когда они отсидят свое, тогда можно будет помочь им держаться подальше от стакана, чтобы снова не угодить на скамью подсудимых. А в помощи этой нуждаются не только Малеев и Юдин. Сколько без дела шатается ребят по улицам. Каждый вечер пьянки, драки. Иногда и со смертельным исходом. Сколько развелось тунеядцев, всевозможных мошенников, спекулянтов. Надо что-то предпринимать. Однажды вы уже помогли милиции, и хорошо помогли. Начальник райотдела объявил вам благодарность. И вот теперь вновь нужна ваша помощь, но уже не единовременная, а постоянная. Это ничего, что участок и завод несколько в сторонке друг от друга. Какая может быть субординация, когда речь идет о таком важном деле...

Через несколько дней после этой беседы и был создан комсомольско-оперативный отряд.

«Юнцы» горячо взялись за работу. Пригласят в штаб добровольной народной дружины любителя «зеленого змия» или временно «нетрудоспособного», а проще говоря — тунеядца, побеседуют с ним откровенно, по-мужски, с глазу на глаз. И появляется в специальном журнале собственноручная запись-обещание «гостя»: с завтрашнего дня начать нормальную жизнь. И что уж тут срабатывает, трудно сказать, — то ли обещание исправиться, данное в официальной, торжественной обстановке и записанное собственной рукой в журнал, то ли откровенный, суровый мужской разговор по душам, но «гости» и в самом деле берутся за ум. До сих пор никого из них «юнцам» не пришлось второй раз приглашать в штаб народной добровольной дружины.

Бывают и забавные истории. Вот совсем свежая. Случилось это позавчера.

Пришла в «резиденцию» разбитная бабенка и просит, чтобы посодействовали в прописке гражданина Чурсина. Через несколько минут выяснилось, что у нее уже прописан Солматин и Рухбаба, причем оба постоянно.

— Кто такой гражданин Солматин? — спрашивает ее один из «юнцов».

— Мой бывший муж, — отвечает бабенка. — Не получилось у нас семьи. Ну так что? Не выгонять же человека из квартиры. Тем более он люстру купил.

— А кто такой гражданин Чурсин?

— Мой будущий муж.

— В таком случае, кто же тогда гражданин Рухбаба?

— Мой теперешний муж. Но с ним практически уже все кончено, поэтому я и прошу, чтобы прописать этого, который третий. Ничего, мы в тесноте, да не в обиде, бог любит троицу.

Услышав такой ответ, «юнцы» дружно захохотали.

— Так то же бог, — сказал, улыбаясь, Забара. — Ему можно. А вам, гражданочка, положено любить одного: или гражданина Чурсина, или гражданина Солматина, или гражданина Рухбабу — это вы уж сами решайте. Как только решите, сразу же и приходите. Даю вам на устройство ваших амурных дел месяц. После этого на вашей жилплощади должен быть прописан и соответственно проживать только один из вышеупомянутых граждан, двумя лишними вам придется поделиться с другими женщинами...

3

День, когда Василию Забаре исполнилось двадцать семь лет, выдался по-настоящему весенний — солнечный, теплый, без ветра. Синело море, воздух был наполнен ароматом пробудившейся апрельской степи, который ворвался в город сквозь границу промышленных окраин.

Под конец рабочего дня именинника пришли поздравить коллеги с соседних участков — инспекторы Филипп Микитюк и Петр Бондаренко. В хмурой, тесной комнате терялась праздничность. Втроем вышли на улицу. Забара пригласил друзей к себе домой, а по дороге предложил заглянуть на Привоз — надо прибавить что-нибудь к букету гвоздик, который он только что получил от Петра и Филиппа.

На улице Василий сразу же принял на себя обязанности гида:

— Это обетованное место на моем участке доживает свой век. От ветхих, аварийных, отслуживших свое домиков будет очищена обширная площадь между улицей Советской Армии и проспектом Мира. Появятся новые большие корпуса, подъездные пути, службы, словом, здесь вырастет современный рынок. Так что со многими жильцами мне придется распрощаться.

— Жаль, — покачал головой Филипп Микитюк.

— Почему? — удивился Забара. — Им же лучше будет, из коммуналок в отдельные квартиры со всеми удобствами попадут.

— Мне не людей — мне старого Привоза жалко. Потому что... Как это... Во, вспомнил! Барона Мюнхгаузена надо ценить за то, что он всегда врал, но никогда не обманывал. Выражение я это услышал не где-то возле Театра оперы и балета, у памятника Дюку или в клубе под каштанами, где футбольные фанаты ратуют за то, чтобы переименовать «Черноморец» в «Утопленник». Это сказал человек с одесского Привоза. И выражение это касается прежде всего самого Привоза. Конечно, реконструировать надо. Но... это все равно что вынуть самый ценный бриллиант из короны Одессы-мамы.

— Значит, идем прощаться со старым Привозом? — нарушил молчание Петр Бондаренко. — Ломать — не строить... Наш красавец Театр оперы и балета предки возвели всего лишь за два года. А вот капитальный ремонт длится куда дольше. Правда, работы много. И все же, извините, сроки дай бог... А вдруг за Привоз возьмутся так, что ррр-аз! — и реконструировали? Пошли скорей, пока он еще работает, хоть живое слово услышим.

Если брать в целом, то одесский Привоз вряд ли уступит знаменитым бойким, шумным, богатым восточным базарам. По чистоте — это уж точно.

Да и разве может быть иначе, если от урн тебя оттирает встречный людской поток, а курящих сотни? Не купишь же без пробы жареные подсолнечные и тыквенные семечки, разные орехи, редиску, зеленый лучок, тюльку, камсу, таранку, рыбец? В пылу торговли отходы падают на землю, перетираются подметками и каблуками, словно жерновами.

Правда, в одном месте маячат два щита. На одном написано — бесцеремонно, с обращением на «ты» — «Не сори!». На другом — «Не кури!». Первую надпись пока что пощадили, а вторую кто-то подкорректировал, и вышло так: «Не кури!.. чужие, имей свои!» Но разве на эти призывы обращает кто-нибудь внимание?

А какой здесь ассортимент товаров! Не зря шутники утверждают, что атомной бомбы нет. Если бы она существовала, то ее можно было бы купить на одесском Привозе.

Штабеля мешков с картошкой, хруст белокочанной капусты, многоведерные бочки с солениями, ядреное томление покрасневшего от свекловичной приправы хрена в разнокалиберных стеклянных банках, напоминающие глубинные морские мины тыквы, сложенная горками, как картечь для пальбы, чернокожая репа, разноцветные островки гороха, фасоли, сои, зелени, золотистая кожура лука, бело-коричневый перелив чеснока, восхитительная палитра фруктовых рядов. Щедрые дары причерноморской степи дополняют кукурузная мука из Молдовы для мамалыги, сушеные грибы и клюква из Белоруссии для супов и киселей, урюк и изюм из Средней Азии для компота, цитрусовые из Закавказья на десерт.

А разговоры! Жаль, что Привоз на ночь сворачивает торговлю. Слушать здесь шутки-прибаутки можно и круглосуточно — не устанешь, не надоест.

Василий Забара и его друзья, внимательно присматриваясь и прислушиваясь ко всему, что происходило вокруг, начали бродить по Привозу — Василию надо было купить к праздничному столу свежих огурцов, помидоров, зелени.

Во фруктовом ряду краснолицый дядька, с явным говором северных районов Одессщины, занял целую секцию — словно выставку организовал. Его краснобокие яблоки не уступят по размеру кулаку боксера-тяжеловеса. И тем не менее бойкая покупательница спрашивает в «стиле Привоза»:

— Почем эта мелочь?

Краснолицый, ясное дело, торгует на Привозе не впервые, он уже всего здесь наслушался, знает, как нужно отвечать.

— Ты сначала пойди и купи себе очки, — говорит он спокойным голосом. — Тогда возьмешь в руки и будешь иметь вещь.

— Ладно, и без стекляшек присмотрелась. Яблоки действительно божественные, но цена безбожная.

— Как у всех, — невозмутимо отвечает продавец.

— Ну, а так, чтобы взять?

— Так и бери.

Здесь переговоры явно затягиваются.

Неподалеку коренная одесситка, живущая в районе Привоза, о чем свидетельствует ее говор и манеры, торгует клюквой. Привозной товар хорошо сохранился, ягодки — миниатюрные сосудики, наполненные алым сиропом. Но покупатели, без всякого почтения к благим намерениям торгашки принять активное участие в перераспределении продуктов питания, официально именуемом спекуляцией, пренебрежительно спрашивают:

— И сколько надо платить за эту гниль?

Молодая пара, недавно вступившая в брак, ибо у нее кошелек с деньгами, а у него — тяжеленная хозяйственная сумка, грубо щупает клюкву. Одна ягодка стреляет соком торгашке в грудь, выступающую значительным форпостом вперед.

— Просим пардону, мы на вас чуток сиропом брызнули.

— Ха, чуток! Я вас тоже чуток сейчас обсироплю, так обсироплю, что ни одна химчистка не примет! Ходют здесь всякие, щупают. Друг друга щупайте. А если не можете — купите молодого петушка и курочку, муж будет щупать курочку, а жена будет крутить голову петушку. Что ж вы ее пробуете? Разве не видите товар? Говорят же: хохол не поверит, пока не попробует. Вон в магазине «Сельхозпродукты» один такой умник килограмм стручкового красного перца заказал. Пока продавщица взвешивала, он стручок в рот и... все, замер, парализованный. Только и того, что не падает. Продавщица, известное дело, деньги за товар требует, кричит, чтобы отошел от прилавка, очередь не задерживал. А он наконец пришел в себя и как гаркнет: «Цыть! Если я открою рот, то и магазин твой сгорит!»

Вокруг все смеются. До слез смеется и молодая пара.

— Чего вдруг?! — удивляется наигранно перекупщица клюквы. — Хохочут. Ты посмотри на них. У вас что — запасные челюсти имеются?..

За молодой парой пристраиваются другие покупатели. Уже и товар хороший, и цена подходящая. Сумела баба привлечь к себе внимание.

В мясном корпусе приезжая делится в очереди своими первыми впечатлениями:

— Я вижу, что у вас с мясом тоже плохо.

— Ничего подобного, — возражает ей пожилая одесситка. — С мясом у нас хорошо. А вот без мяса действительно плохо.

Но самое большое оживление царит на пятачке, где продают кто что может: столярные инструменты, рыболовные крючки, старинные книги, всевозможные лекарственные травы и бог знает что еще. Здесь можно купить все, что твоя душа желает.

Вот здоровенный детина предлагает изделия из «хрусталя» Шкодовой и Живаховой гор — глиняные пустотелые фигурки животных, приспособленные под домашние копилки-невыпадайки. Единственное достоинство этих копилок заключается в том, что их совершенно не жалко будет разбить, если кому-то удастся наполнить медью и серебром. Видимо, «народный умелец» сначала вылепил туловища разных животных, потом головы и, перемешав заготовки, брал первое попавшееся туловище и лепил к нему любую попавшуюся под руку голову. Спасая положение, детина придумал предельно откровенную рекламу своим глиняным диспропорциональным гибридам:

— Наши изделия покупают в рассрочку, в кредит, но чаще всего сдуру!

Пожилая цыганка схватила парня за рукав и повторяет как заклинание:

— Жвачка, жвачка, жвачка...

Вырываясь, парень испуганно кричит:

— Сама жуй!

— Кстати, о жевательной резинке, — сразу же переключился на другую тему высокий мужчина, обращаясь к своему попутчику (они держались в кильватере движения по бурному людскому потоку, которое возглавляли Забара, Микитюк и Бондаренко). — Я как-то принес домой, угостил свою тещу. Спустя некоторое время спрашиваю, как, мол, маманя, понравилась заграничная штучка? Понравилась, отвечает, и сладкая, и кислая, и мягкая, но вот одно плохо: уж больно тяжело глотать...

— Люди добрые! — истошно кричит молодая цыганка. — Вы только послушайте, что говорит эта дамочка. Она хочет у нас, цыганок, за любые деньги купить вы знаете что? Ну, этих самых... насекомых. Видите ли, у нее ребенок заболел желтухой, так бабка посоветовала откушать этих самых... Тьфу ты, стыд какой!.. Ты лучше на себя посмотри! Подумаешь, если патлы свои укоротила, так от этого ум удлинился? Или если остатки волос покрасила, так сообразительности прибавилось? Да у любой моей подружки-брюнетки голова куда светлее!..

— Дура беспросветная, да еще и бессовестная, — без паузы подхватывает эстафету благородного гнева вторая цыганка. — Бабка, видите ли, ей посоветовала. Да любая цыганка знает, что если заболеет ребенок, то надо немедленно обращаться к врачу, а не к сомнительной, нечистоплотной бабке-повитухе.

— Наш колхоз один из лучших в междуречье Дуная и Днестра, — вступает в светскую беседу третья цыганка. — Видела б ты нашу Фараоновку, наши дома, школу, библиотеку, Дворец культуры, магазины, больницу. Да как у тебя повернулся язык сказать нам такое? Где ж мы тебе возьмем этих насекомых? Мы приехали на экскурсию в Одессу, вечером будем смотреть спектакль в Театре оперы и балета, а только что были в художественном музее. Вот, встретили своих, они живут и работают в Одессе, друг друга в гости приглашаем, жизнь свою хвалим, вместе на Привоз пришли, чтобы детям гостинцы купить, а ты нам все настроение испортила...

Блондинке наконец удается найти брешь в плотном кольце гибких станов, мельтешащих цветастых юбок, и она бросается наутек.

Цыганки кричат хором:

— Держите ее! Милиция!..

Шумит, бурлит, шумит, смеется, бойко торгует всякой всячиной одесский Привоз.

Это одна сторона жизни — здесь все на виду, все на слуху.

Но есть и другая сторона — «подземная торговля». Так называется она потому, что товары для скрытой реализации поставляют «самодеятельные фирмы», расположенные в большинстве случаев в нелегальных подвалах.

Здесь можно купить и «перец душистый молотый», представляющий собой не что иное, как облагороженный пряным заморским ароматом отечественный жмых, и синьку какого-то неземного происхождения, и дамские кофточки, и джинсы, пошитые в примитивных мастерских и украшенные «импортными» этикетками и бирками.

Но сейчас «фирмачи» не интересовали Забару. Сегодня он именинник, и можно считать, что у него отгул на весь вечер и ночь.

Купив все, что наказывала Василию жена, трое участковых инспекторов, благо они были в гражданском и на них никто не обращал внимания, направились к Забаре на праздничный ужин.

4

Друзья держали правильный курс.

Но вдруг командор перехода Забара свернул влево — неподалеку находился его родной сталепроволочно-канатный завод. Почему бы и не зайти в такой день в свой канатный цех, не поговорить с товарищами по прежней работе? Почему бы и не помочь им немного? Не забыл же он, как надо управлять канатосвивочной машиной? Нет, не забыл. И сейчас это докажет.

На смене был преемник Забары Захар Куликов. Состоялись короткие переговоры. Нашлась рабочая спецовка, пришло даже начальство цеха — посмотреть, на что способен их выдвиженец теперь, после длительного перерыва в работе.

Немного наклонившись, Василий пошел вдоль свивочной машины — двадцатиметровой металлической сигары, которая вращалась с бешеной скоростью, а внутри ее летали по кругу катушки, мигали струны нескольких стальных тонких канатов, сплетались в толстый.

— Ребята, — обратилась к Филиппу Микитюку и Петру Бондаренко контролер Мария Васильевна Сибиковская. — А вы знаете, что наш Василек до сих пор считается рекордсменом? Рекордсменом завода. Никто у нас не может так быстро обслуживать канатосвивочную машину, как он! Вам не стыдно, что такого непревзойденного мастера к себе забрали?

Потом она стала комментировать все, что делал Василий Забара.

Свивочная машина вращается с постоянной скоростью, тут ничего нельзя ускорить. Пройдет полчаса с лишним, прежде чем будет сплетен канат стандартной длины — тысяча метров. Через каждые двести пятьдесят метров надо счаливать мягкую сердцевину — сизаль, такой она длины, это тоже стандарт.

Другие канатчики останавливают для этого машину. А Забара научился делать на ходу: сбрасывает несколько витков сизали с новой катушки, хватает оба конца, расплетает и сплетает уже вместе, обрезает остатки. Пока приблизится к направляющему ушку — счалка и готова.

И так трижды на один канат. Результат экономии времени только на этой операции — почти десять минут.

Тысячеметровый канат готов. Машина остановилась. Она на нулевом цикле. Сейчас ее надо заправить: поставить в гнезда шесть катушек с пряжей, связать шесть стальных нитей, завести сизаль в направляющее ушко. И все, можно запускать машину снова в работу.

На все подготовительные операции отводится тридцать две минуты.

И тут начинается то, что на заводе до сих пор называют школой Забары.

Все им учтено, каждое движение отработано до автоматизма, выверено с точностью до миллиметра. Левой рукой он нажимает кнопки дистанционного управления кран-балки, правой — набрасывает трос на пустые катушки. Одна за другой — все шесть — уже на полу. Он не откатывает их в сторону, это можно будет сделать и позже. Сейчас главное — как можно быстрее поставить катушки с пряжей и пустить машину.

В шести заполненных катушках — четыре тонны веса. Забара с помощью кран-балки легко развернул их в воздухе, со снайперской точностью опустил в гнезда ротора, закрыл замки. Тормоза, стропы, кнопки на пульте дистанционного управления — все он мгновенно находит, даже особенно и не присматриваясь.

Теперь надо связать шесть стальных нитей. Снова невероятная ловкость рук, почти неуловимые движения. Проходят считанные секунды — все готово.

Очередная операция — перезаправка нитей в приформовочной головке, надо отпустить и снова натянуть восемнадцать роликов рихтовочного аппарата.

Василий надавил ногой на канат, чтобы немного ослаб, — так легче заводить. Перевязал канат каболкой и сразу же бросил руку на пульт.

Машина закрутилась.

Но еще надо отрезать часть каната, кусок — от первой до последней связки. Это — запланированный брак, в дело канат с горбинками не пойдет. Еще кусок — для лаборатории. Там мгновенно сделают необходимые пробы.

Никто и не заметил, когда Василий Забара успел подать знак девушке-крановщице. Да она и сама знала точно, сколько времени он будет отрезать конец, упаковывать, закатывать готовый канат.

Крановщица подвела крюк в нужное место. Высунулась из кабины, улыбается, приветливо машет рукой, как же, своего узнала, такой мастер взялся за дело.

Василий зацепил крюк за ушко барабана. Кран поднял барабан с канатом и понес его на площадку готовой продукции. А Василий с помощью тельфера начал сразу же ставить на намоточный станок пустой барабан для нового каната.

Вскоре свивочная машина опять заработала.

На перезарядку Забара потратил времени почти вдвое меньше нормы.

Сколько раз контролер Сибиковская видела этот процесс, но и сейчас не могла оторвать взгляда от Забары, любовалась каждым его движением. А что уж говорить о тех, кто впервые видели этот почти цирковой номер.

Василий оглянулся. По его лицу катились капельки пота. Сейчас «чистое машинное время», работа в автоматическом режиме. И он может на несколько минут не то что отвлечься, а просто расслабиться. Это ему нужно как спортсмену-марафонцу, чтобы сэкономить силы — они ему еще понадобятся. А потом откроется второе дыхание.

Все, конец паузе.

Василий снова, наклонившись, идет вдоль машины, заглядывает в «окна» станины: все ли в порядке, свободно ли вращаются катушки с пряжей? Если, не дай бог, заклинит и порвется нить — тогда долго придется распутывать.

На обратном пути Василий откатывает пустые катушки, чтобы удобнее было ставить катушки с пряжей, — заблаговременно готовится к очередной перезарядке машины.

Мария Васильевна Сибиковская поворачивается к Филиппу Микитюку и Петру Бондаренко:

— Представьте себе такую картину. Машина Василька работает вроде бы нормально, катушки с пряжей заполнены, и сизали достаточно. А он вдруг нажимает кнопку «стоп», заглядывает в одно из «окошек», тормозит свивочный агрегат и начинает рывками вытягивать нити пряжи. Это Василий «растрепуху» поймал. Одна из нитей пряжи — со смещенными проволочками. Брак сделали в заготовочном цехе, а распутывать ему.

— Как же он смог увидеть эту самую «растрепуху»? — пожал удивленно плечами Микитюк. — Канат свивается внутри машины, в «окно» заглянешь — сплошное мигание. Да и как тут смотреть? Это же надо стоять все время возле шести катушек и смотреть, смотреть, смотреть. А он же делает все на ходу. Или смог услышать как-то?

— Ничего здесь не услышишь, — улыбнулась Сибиковская, — пусть у тебя даже абсолютный слух. Тоненькие проволочки ударили внутри по какой-то махине — что здесь услышишь? А Василек почувствовал — душой, телом, кожей. Он приложил ладонь к корпусу машины и почувствовал, что внутри ее что-то не бьет, а гладит, ласково так проволочки расплетенные гладят, о помощи просят. Вот он и почувствовал и поспешил на помощь. Он чувствует эту стальную громадину. Понимаете — чувствует.

Филипп и Петр внимательно посмотрели на свивальную машину. И только теперь заметили: возле каждого «окна» на станине — пятна первозданного, металлического цвета. Догадались, что это их друг, Василий Забара, за несколько лет здесь стер своими руками толстый слой зеленой краски и до блеска отшлифовал своими руками металл.

И снова ползет канат, купается в ванной со смазкой, будто огромный вареник в сметане. Василий смотрит на него, улыбается.

Нет, ничего он не забыл, словно и не увольнялся с завода. Хорошо потрудился возле машины. Добротный канат сплел. Второй пусть Захар Куликов заканчивает. А у него теперь иная работа, иные дела и заботы...

5

Жили Забары в тесной комнатушке, поэтому каждый угол был чем-то заставлен. Сделал несколько шагов от двери мимо стола, шкафа, кровати — и все, уперся в противоположную стену.

Отгороженная ширмой ниша служила кухней. Оттуда доносился приятный запах жареного мяса.

— Нина! — позвал Василий жену.

Ширма раздвинулась, из кухни вышла жена в ярком халатике, стройная, черноволосая, было в ней что-то восточное.

Познакомились.

— Вася, найди для гостей такое место, чтобы мы не мешали им своей толкотней, — певуче сказала хозяйка.

— Тут если и не хочешь, все равно станешь рационализатором, — подхватил шутливый тон Василий. — Все время думаю, как удобнее всего расставить мебель, куда воткнуть детскую кроватку. Теща говорит...

— Кому теща, а кому и мать родная, — незлобиво произнесла Нина.

Василий не придал значения реплике жены. Продолжил:

— Теща говорит: тесно, зато тепло. Мы с Ниночкой, когда поженились, зажили самостоятельно, наняли угол. А когда родился Юра, Мария Филипповна, теща моя, начала звать к себе. Чего, говорит, чужих людей стеснять, я вам и внука нянчить буду...

— Тем более твоего сына нянчила, а ты — «теща», — снова вставила Нина. — Она же тебя зятем не называет.

— Не называет, это точно, — повернулся к жене Василий. — Твоя правда. А что касается детей, то мы в расчете. Мама вначале нянчила моего сына, а теперь нянчит твою дочь. Кстати, где они — и мама, и дети? Во дворе я их не видел. Спровадила всех, чтобы не мешали? Все не поместимся за столом, и ты решила от них избавиться?

— Может, и спровадила, — вздохнула Нина. — Погода хорошая, наверное, в скверике играют. Там воздух чистый, свежий. Тебе ведь некогда с детьми погулять.

— Почему же некогда? — улыбнулся Василий. — Я просто вам доверяю. Тебе и маме.

Да, не зря говорят: милые бранятся — только тешатся. Петр и Филипп поняли, что Василий и Нина не виделись почти целый день, соскучились друг по другу и им очень хочется поговорить, отвести душу.

Почувствовав себя спокойней, уверенней, они уже сами, не ожидая какого-то особого приглашения, сделали те самые несколько шагов, которые можно было сделать в этой тесной комнатушке, бесцеремонно отодвинули круглый стол немного в сторону и сели на диван.

— А что, не так уж и плохо ты устроился, — подковырнул Петр Василия. — Хитрый. Его пригласили, потому что пожалели маленького сына, а он в срочном порядке бабушке еще и внучку организовал.

— Неплохо, это верно, — кивнул Забара. — Когда родилась Танюшка, пришлось еще разок уплотниться. Тесновато, конечно, что ни говори — тринадцать метров, а нас — пятеро. Ходил недавно в завком, мне показали длинный список очередников на получение жилья, и я в нем далеко-далеко. Значит, кому-то жилплощадь еще нужнее, что поделаешь... Теперь вот, в связи с переходом на другую работу, даже и не знаю, как с той очередью будет, скорее всего вычеркнут меня. Ну, нам еще здесь терпимо, а вот Ниночке... Надо плитку топить, возле примуса прыгать, хозяйничать так, чтобы ни за что не зацепиться, ничего не свалить. Выйдет иногда из кухни, вижу: полные глаза слез. Спрошу, она хитрит: «А, это от лука».

Петр и Филипп сочувствующе тепло посмотрели на Нину. Им трудно было представить ее плачущей. Она виделась им большой оптимисткой, и они были уверены, что Василию с ней даже и в такой тесноте очень легко живется.

— Мудрый Соломон советовал в таких случаях сначала купить козла, немного подержать, чтобы почувствовать муки ада, затем продать и наслаждаться райской жизнью. Мы пошли другим путем: завели попугаев за неимением райских птичек... Ой, — всплеснула вдруг Нина руками, — мясо подгорает, — и исчезла за ширмой.

Филипп достал из портфеля электробритву «Харьков» и три пары носков, протянул Забаре:

— Это от нас. На день рождения.

— Спасибо, друзья, — поблагодарил Василий.

Он положил подарок на стол, тряхнул головой.

— А знаете, хорошая это вещь — именины! Я ведь и сам себе сегодня два подарка сделал. Первый — сплел канат. Второй — вырвал наконец-то зуб. Утром так прижало, что не выдержал, побежал к стоматологам. А там... Ой, что было! Сижу, значит, в кресле. А в соседнее устраивают своего же зубного врача, он в том же кабинете работает, парень — кровь с молоком. Но едва прикоснулись к его больному зубу, этот здоровяк как заорет благим матом. Подбежал к нему мой врач, начал коллеге помогать. Держит за голову зубного врача, ставшего пациентом, а хозяин кресла клещами прицеливается. Тут меня и прорвало. Вспомнил я поговорку: ворон ворону глаз не выклюет. И засмеялся. Произношу ее вслух и говорю, что не подходит она к стоматологам, иначе бы они всю жизнь мучились бы больными зубами. Ну, здоровячок откричал свое, посмотрел в мою сторону и говорит моему врачу: «Отомсти ему или уступи мне, я чуток отдохну и возьму в свое кресло этого юмориста». Не по себе мне, конечно, стало. Но, к счастью, мой врач не дал меня в обиду. Сам вырвал. Нет уже моего зуба-мучителя, и сразу же полегчало.

— Теперь понятно, почему ты сегодня такой веселый, — подмигнул Василию Петр.

— Да нет, причина другая, — возразил Филипп. — Сегодня же тринадцатое апреля. А по старому стилю это первое число. Ходят слухи, что первое апреля хотят объявить днем смеха, сделать этот день выходным. Вот Василий и радуется.

Нина начала накрывать на стол.

— И почему это у женщины только две руки? Да нам ежеминутно надо делать десятки дел одновременно. Вот столько рук и должно быть у нас, а не две...

— Ты хозяйничай не только руками, — прервал жену Василий.

— А чем еще?

— У тебя ведь голова есть. Зачем я подарил тебе поднос? Чтобы ты не бегала с одной тарелкой из кухни в комнату, а поставила три-четыре на поднос. Производительность труда сразу бы повысилась в несколько раз. А ты забыла о нем.

— Спасибо за напоминание и объяснение. Может, такой же деловой будет и твоя инструкция: как пользоваться трюмо. Ведь ты его тоже мне подарил.

— Понимаешь, я купил трюмо исключительно ради зеркала. Говорят, что каждая женщина должна смотреться в зеркало. Некрасивая — начиная с двадцати лет, а красивая — с сорока.

— Значит, судя по твоей рациональной мужицкой логике, жена у тебя — ни то ни се.

— Не понял.

— Ты же сказал, что некрасивые женщины смотрятся в зеркало, начиная с двадцати лет, красивые — только с сорока. А мне — в районе тридцати. Или ты просто опоздал с такой желанной покупкой на целых десять лет.

— Наоборот, я купил трюмо на десять лет раньше. Привычка делать все досрочно. И вообще успокойся. Женщины никогда не стареют. Стареют только их паспорта.

— Если бы у тебя была еще и привычка помогать своей жене.

— В чем именно?

— Ну хотя бы помогал расставлять на столе те же тарелки.

— Это не казацкое дело, хотя я и не делю работу на сугубо мужскую и сугубо женскую. Понимаешь, мы с тобой — два противоположных полюса, которые создают необходимое жизненное напряжение. Если будем вступать в контакт на кухне, то напряжение разрядится или, наоборот, возникнет короткое замыкание, потому как сковородка, поднос, кастрюля — проводники энергии. Можем зря сгореть. Потом, я знаю, что на работе тебя из-за твоей сумасшедшей энергии называют атомом в юбке. Вот и превращай атомную энергию в мирные цели, тем более это веление времени.

— А ты, муженек дорогой, хотя бы заострил.

— Опять не понял. Что надо заострить?

— Юмор свой. Сегодня он у тебя такой толстый, что даже в уши не лезет.

Забары засмеялись.

— Какая скучная была бы жизнь без спасительного ангела, имя которому — юмор, — сказала Нина. — Мы с Васей сразу же заключили соглашение — никогда не ссориться. А если поссоримся, тут же подаем совместное заявление на развод. Потому и живем в постоянном страхе. Ну ладно. Я уже уморила вас голодом. Давайте начинать праздничный ужин.

Сели за стол. Подняли рюмки...

6

И снова будни.

Дел у лейтенанта Забары много. И среди них то, в котором главную роль играет вор-рецидивист Черевик.

К вопросу о краже на квартире зубного врача Осяка Забара вернулся, когда на его рабочем столе оказались два документа: черновик официальной справки, которую готовил его предшественник, и копия беседы с Надеждой, женой Черевика.

Первый документ свидетельствовал, что к этой квартирной краже Котя Черевик непричастен, алиби у него стопроцентное. А в разговоре с его женой выяснилось, что она была пациенткой Осяка, незадолго до ограбления посещала стоматолога на дому, и муж подробно обо всем ее расспрашивал.

Случайное совпадение? Нет, там, где замешан Черевик, любые случайности надо исключать.

Наученный горьким опытом, Забара сначала заручился специальным разрешением, узаконил свои действия, а уж потом взялся за трудную работу.

Он понимал, что шансов подступиться к Черевику с этой стороны у него мало. Сперва надо доказать, что именно Черевик ограбил Осяка. Если прибегнуть к шахматной терминологии, то его опытный соперник и тут сделал первый ход и партию отложил с явным преимуществом для себя. Изобличать его надо было по горячим следам. Но... Забара на этот раз ничем не рисковал, не подводил ни себя, ни других. Он уже не изобретал велосипед. Просто должен был выполнить большой объем черновой работы.

Стопроцентное алиби Черевика основывается на том, что кража Осяка была совершена после пяти часов вечера, а Черевик закрыл свою мастерскую ровно в пять часов. Братья Юрий и Макар Величко подтвердили это.

Они проходили мимо мастерской и, увидев, что Котя снял спецовку и подсчитывает дневную выручку, сказали, что уже пять часов, Юрий даже показал на циферблат, предложили закрыть «балаган» и выпить по кружке пива — в будку только что привезли свеженькое.

Черевик согласился. В руках он ничего не нес, Юрий и Макар подтвердили и это.

В очереди они стояли вместе. Котя Черевик надолго никуда не отлучался, лишь на минутку заскочил во двор напротив пивной будки. Но туда заходят все любители пива. Обычное житейское дело.

Расстались они у ворот, Котя Черевик сразу же поднялся к себе, в тот вечер на улицу больше не выходил.

Все это в прошлом году подтвердили соседи, и ни у кого никаких сомнений ничего не вызывало. А недавно мать дворничихи Клавы припомнила, что жена Коти Черевика за несколько дней до ограбления Осяков уехала в село. Бывший участковый инспектор, наверное, поэтому ничего и не написал о Наде в своей справке.

Официально считается, что кража на квартире зубного врача Осяка была совершена после пяти часов вечера. Значит, приписывать ее Циркачу можно лишь в том случае, если ограбление произошло несколько раньше.

По просьбе Забары Осяки восстановили все события того вечера.

У зубного врача было очень много работы, и под конец дня он вышел на улицу подышать свежим воздухом. Дома осталась жена. Но вскоре вышла и она — надо было купить на ужин хлеба.

Возле магазина стояла продуктовая машина, продавщица принимала товар, у входа образовалась очередь, в ней находился и Осяк. Увидев жену, он недовольно покачал головой, сказал: зачем пришла, бросила квартиру, хлеба он и сам купит...

Забара попросил, чтобы супруги как можно точнее вспомнили свой разговор в очереди. Дополняя друг друга, Осяки начали вспоминать. Вот их диалог — он записал его в свою записную книжку.

«Он. Ты почему бросила открытой квартиру?

Она. Дома нет хлеба. А дверь я закрыла. Не беспокойся.

Он. Как же ты могла ее закрыть, если я взял ключи с собой?!

Она. Захлопнула на защелку.

Он. Какой прок от той защелки? Я ведь оставил на стеллажах все заготовки, и сейф открыт.

Она. На пару минут ведь вышла.

Он. А зашла бы как? Ключи-то у меня.

Она. Я потому и вышла, что увидела в окно тебя на противоположной стороне улицы. Но пока спустилась вниз — ты ушел оттуда. Решила: возьму хлеб, а затем буду ждать тебя возле нашего подъезда. А ты вот здесь в очереди оказался.

Он. Ладно, дело действительно в нескольких минутах. Кстати, который час?

Она. Уже, наверное, начало шестого.

Он. В половине шестого мне должен звонить Додик. Думаю, я задержусь здесь ненадолго. Сейчас с Привоза несли свежую ставриду, говорят, первые косяки появились возле берегов Одессы. Пойди и возьми два килограмма. Я ведь страшно люблю эту рыбу, да и Додика будет чем угостить, если мы с ним договоримся и он придет кое-что взять у меня...»

После этого разговора жена отправилась на Привоз. Примерно через пять-шесть минут Осяк взял хлеб, вернулся домой и обнаружил, что в квартире побывал вор. Случившееся так потрясло его, что он застыл на месте, не в силах позвать соседей, только почему-то сразу глянул на настенные часы — они показывали семнадцать минут шестого.

Когда пришла с Привоза жена, они осмотрели квартиру и выяснили: исчезло около двух тысяч рублей наличными, фамильные драгоценности — брошь, браслет и перстень с камушками, заготовки зубных мостов и коронок из золота.

Вызвали милицию. Очень долго ждали, пока она приедет, наверное, часа полтора.

Эксперты установили, что дверь была открыта с помощью отмычки. Провели следственный эксперимент, учли время на дорогу в хлебный магазин и обратно, на разговор супругов в очереди, на ожидание, пока продавец примет товар. Набралось около одиннадцати минут.

Значит, квартира была без присмотра примерно с пяти часов шести минут до возвращения хозяина, то есть до пяти часов семнадцати минут. Вот в этот короткий отрезок времени и была совершена кража.

Забара поинтересовался, были ли у Осяка запасные ключи от квартиры. Нет, не было, ответил Осяк. На входной двери поставлено три замка, все сделаны по специальному заказу, а ключи — в единственном экземпляре. Когда имеешь дело с драгоценным металлом, который тебе доверяют твои пациенты, то приходится принимать все меры предосторожности. Лишние ключи — лишний шанс у недоброжелателя заполучить их. Из дома супруги редко когда уходили вместе, а если это случалось, то связку ключей хранил у себя Осяк. У него же был и ключ от сейфа — тоже в единственном экземпляре.

Учитывая, что Осяки впервые случайно оставили квартиру без присмотра, заранее подготовленная кража здесь исключалась. Преступник, конечно, мог вести наблюдение за квартирой зубного врача. Но тогда он убедился бы, что кто-нибудь из супругов, обычно сам хозяин, постоянно находился дома, значит, проникнуть в квартиру незаметно практически невозможно, и либо надо отказаться от своей затеи, либо надо применять насилие. Обычно квартирные воры на «мокрое» дело не идут. Вероятней всего, преступнику просто повезло, он воспользовался неожиданно предоставленной ему возможностью: в его распоряжении было лишь несколько минут, и за это короткое время он успел все сделать.

Кому же так «повезло»? Этим «счастливчиком» вполне мог быть Котя Черевик.

15 марта он подслушал разговор заведующего ателье Давидовского по телефону-автомату со своим другом, а в августе прошлого года нужную информацию получил от супругов Осяков в очереди у хлебного магазина.

Конечно, в обоих случаях еще надо будет все доказать: ни заведующий ателье, ни супруги Осяки не заметили рядом никого подозрительного, а зубной врач, побывав после кражи в медницко-жестяночной мастерской, сказал, что Котю Черевика видит впервые, да он и не присматривался тогда, кто стоял рядом в очереди.

Но если квартиру зубного врача Осяка «взял» Котя Черевик, то когда он успел это сделать? После пяти часов не мог — у него есть стопроцентное алиби. Значит, до пяти часов? Как же это у него получилось?..

Забара беседовал с Осяками в большой светлой комнате, здесь же было и рабочее место хозяина, в углу стоял массивный металлический сейф.

Разговор прекратился, Забара смотрел в окно и ломал голову, как же все-таки умудрился Черевик ограбить Осяков.

Вдруг за его спиной раздался мелодичный звон. От неожиданности Забара вздрогнул, резко обернулся. На стене висели редкой красоты и, пожалуй, музейной ценности часы. У Забары мелькнула догадка. Но он не решился сразу же высказать ее. Сначала нужно было добыть вспомогательные доказательства.

Попросив разрешения позвонить по телефону, Забара вышел в коридор — там, на тумбочке, стоял телефонный аппарат.

Оперативный дежурный по райотделу милиции немного поворчал, но все-таки нашел журнал регистрации происшествий за август прошлого года.

Запись об ограблении квартиры гражданина Осяка была сделана в пять часов двадцать минут. Так получилось, что почти одновременно произошло несколько ЧП, поэтому оперативную группу смогли отправить на осмотр ограбленной квартиры только около девятнадцати часов.

Да, супруги Осяки не ошиблись, приезда милиции они действительно ждали, считай, полтора часа.

Забара вернулся в комнату. Спросил хозяев:

— Вы милицию вызвали из дома?

Осяк удивленно пожал плечами.

— Конечно. Откуда ж еще? Телефон же есть.

— Ну, может, не работал в тот день, поломался.

— Работал. И милицию мы вызвали по нашему телефону.

— Вы говорили супруге возле хлебного магазина, что в половине шестого вам должен звонить Додик. Он звонил?

— Звонил. Только мне уже было не до разговора, случилось ведь такое...

— Вы можете сейчас соединить меня с этим Додиком?

— Пожалуйста. Если только он дома.

Додик был дома. Представившись, Забара сказал:

— Прошу вас, припомните, в какое время вы звонили сюда, на квартиру зубного врача Осяка, в августе прошлого года, точнее, в тот день, когда была совершена кража...

— А зачем мне вспоминать, когда я и так хорошо помню, — ответил Додик. — Звонил я, как и обещал, — в половине шестого.

— Спасибо, — Забара положил трубку. Повернулся к Осякам: — Не смогли бы вы еще раз, так сказать, пережить ощущение того времени? Когда хозяин вернулся из хлебного магазина, настенные часы показывали пять семнадцать. Вскоре пришла с Привоза хозяйка. Вместе посмотрели, что именно украдено. Так вот, постарайтесь определить, сколько времени вы все осматривали или, иначе говоря, через сколько минут по возвращении домой позвонили в милицию?

Осяки долго совещались, бродили по квартире, видимо, имитировали тот свой осмотр и наконец заявили, что с момента возвращения их домой и до телефонного звонка в милицию прошло минут пятнадцать.

Ну вот и первая накладка.

Забара специально не сказал Осякам, что ответил ему оперативный дежурный по райотделу милиции. Семнадцать минут плюс пятнадцать — что тут считать?! Но ведь Осяки позвонили в милицию не в пять часов тридцать две минуты, а в пять часов двадцать минут, что и было зафиксировано в журнале.

Да, это была накладка.

Чтобы еще раз убедиться, что у супругов тогда было точное ощущение времени, он попросил ответить: через сколько минут после того, как они заявили по телефону в милицию о краже, им позвонил Додик?

Осяк, не задумываясь, сказал: минут через десять. Супруга подтвердила: да, где-то так.

— Это вы определили по часам? — поинтересовался Забара.

— Нет, просто нам так показалось, — сказал зубной врач. — Мы как сели в прихожей в том углу, где телефон, так и сидели, не поднимались, да и сил не было, и из милиции нас предупредили, чтобы не ходили по квартире, ни к чему не прикасались. А из прихожей настенные часы не видны.

— Разве у вас нет других — карманных, наручных, будильника, наконец?

— Счастливые часов... — начал было Осяк, но, по-видимому, решил, что это выражение неподходящее для данного момента. — Я работаю дома, жена уже на пенсии, спешить нам вроде бы некуда, так что вполне достаточно и одних настенных.

Похоже, что Осяки, после того как у них была совершена кража, неплохо ощущали ход времени, интервал между вызовом милиции и звонком Додика к ним они определили точно. Значит, таким же точным мог быть и другой интервал, который они назвали, — пятнадцать минут. Именно столько времени у них ушло на осмотр квартиры. А потом они позвонили в милицию. В пять часов двадцать минут! Получается, что Осяк вернулся из хлебного магазина домой не в пять часов семнадцать минут, а в пять часов две минуты! Следственный эксперимент показал, что на дорогу в хлебный магазин и обратно, на разговор супругов в очереди, на ожидание, пока продавец примет товар, ушло около одиннадцати минут.

И в итоге выходит, что кража на квартире зубного врача Осяка была совершена до пяти часов. И Циркач в таком случае вполне может быть причастен к ней.

Сдерживая волнение, Забара наконец задал свой главный вопрос:

— Скажите, а ваши настенные часы всегда идут так точно, как сейчас?

— Всегда! — не без гордости ответил хозяин. — Раньше ведь умели за свою марку постоять! Мы не имеем ни радио, ни телевизора, но сверять нет нужды. Фирма!

— И все же один раз они дали сбой! — твердо сказал Забара. — Ушли вперед ваши часики-то. И обнаружили вы это после того, как вас обокрали.

Супруги удивленно переглянулись.

— А ведь верно, — развел руками Осяк. — Вскоре после того, как все случилось у нас, кто-то из гостей и сказал нам, что часы спешат на целых пятнадцать минут. Мы у соседей специально радио послушали — да, часы наши и в самом деле ушли вперед, как изволили заметить. Мы с женой расстроились, плохой приметой посчитали, боялись, как бы опять чего-нибудь не случилось. Но пока все обходится, слава Богу. А часики подогнали, с тех пор они снова точный ход показывают. Но откуда же вам все это известно?

Забара не ответил. Он думал о своем.

Ясное дело, ему повезло больше, чем следователю, который пытался по горячим следам раскрыть преступление, совершенное в этой квартире. Да, похоже, что он изобрел если не велосипед, то какую-то иную добротную вещицу. Теперь у него под рукой вполне достаточно материала, чтобы построить свою версию.

В тот августовский день прошлого года Котя Черевик закончил работу в своей мастерской, скажем, без четверти пять. Помылся, переоделся и зашагал домой. По дороге решил купить свежего хлеба, стал в очередь.

И вдруг видит: рядом с ним — зубной врач, Осяк. Откуда его знает? Жена Надя как-то на улице показала, она у него коронки и мосты ставила. Черевик не для «дела», а просто так, ради любопытства, все у нее расспросил, возможно, даже побывал на лестничной площадке, провел на всякий случай «рекогносцировку».

Тут подходит супруга Осяка, начинается их разговор.

И Котя Черевик получает ценную информацию: квартира оставлена без присмотра, входная дверь закрыта только на защелку, за ней — раскрытый сейф, который, надо полагать, не пустой, а на стеллажах — заготовки зубных коронок и мостов из золота. Он понял, что такое везение бывает раз в жизни, и тут же помчался на «дело».

Конечно, к «работе» он не был готов, не имел даже хорошей отмычки. Да ее и носить опасно, тем более ему. Но в кармане есть универсальный ключ, сделал как-то на всякий случай. Вот и пригодится. Что-что, а защелку с его помощью он отодвинет.

Отодвинул.

В распоряжении Черевика было несколько минут. Впрочем, можно и подстраховать себя. Супруга Осяка ведь сказала, что мужа в окно видела, вот и можно улицу контролировать. Зубной врач не молоденький, пока доковыляет...

Хотя улицу контролировать и не обязательно. Сколько надо того времени? Какую-то минуту. Что ему по квартире метаться, в шкафах рыться? Все лежало в сейфе и на стеллажах, загружай карманы и сразу же сматывайся, как того и требует первая воровская заповедь.

Но вдруг Котя Черевик увидел настенные часы. На них было без пяти минут пять, а ведь супруга в очереди сказала Осяку, что уже, наверное, начало шестого. Так это же чудесная возможность «побалаганить»! Надо подумать и об алиби. Раз такая везуха, глядишь, номер и пройдет...

Черевику удалось незаметно вернуться в свою медницко-жестяночную мастерскую. От квартиры Осяка туда минуты полторы ходу. Сел за стол и как ни в чем не бывало начал считать деньги. Ясное дело, не те, что украл у зубного врача, а те, что заработал в мастерской. Все, как положено. Мастер закончил свой трудовой день и подсчитывает выручку.

И тут же, наверное, сам господь-бог послал ему братьев Величко. И Котя Черевик решил еще немного «побалаганить» — не поверил, что уже пять часов. И только когда Юрий посмотрел на циферблат, «убедился», что действительно пять часов. Братья Величко конечно же хорошо запомнили эту сцену, в случае необходимости подтвердят. Плюс «номер» с настенными часами в квартире Осяка, на которых он перевел стрелки на пятнадцать минут вперед. Если и здесь «клюнет» — прекрасное будет алиби. Такой улов за несколько минут. Да, повезло ему...

Забара прервал свои раздумья, поднял глаза на Осяка.

— В милицию вы тогда заявили, что было похищено около двух тысяч рублей. В каких купюрах у вас были деньги?

— Все в крупных, достоинством пятьдесят и сто, — с готовностью ответил Осяк. — Знаете, это ведь собиралось, как говорится, на «черный день», не сразу...

«Вот уж точно: собирал на «черный день», только не на тот, а на этот, когда вор пожаловал...»

Итак, на руках у Коти Черевика еще одна «выручка» — шальная, неожиданная, «заработанная» за несколько минут. «Выручка» крупная, хотя объем ее небольшой, но карманы оттягивает, покоя не даст. Надо срочно куда-то ее спрятать. Куда? Где? В мастерской опасно, если начнут искать — найдут. И домой нельзя нести — причина та же.

А из милиции могут в любую минуту побеспокоить, биография у него далеко не образцовая. Так что избавиться от этой «выручки» надо как можно скорее. И все будет в ажуре. В комнате зубного врача он не наследил, это точно, видеть его никто не видел, ключ-отмычку еще по дороге в мастерскую выбросил (зачем лишняя улика?), никаких вещдоков при нем не обнаружат, и он вправе будет вести разговор со следователем в повышенном тоне, еще и прокурором может припугнуть.

Решение пришло, наверное, возле пивной будки, само по себе. Ведь так естественно было на пару минут зайти в соседний двор и там где-нибудь в укромном местечке спрятать украденное — пусть полежит до лучших времен...

Да, хорошая версия получилась у Забары. Вопрос только в том, примет ли ее безоговорочно вор-рецидивист Котя Черевик? Пожалуй, не примет. Зачем ему добровольно вешать на себя еще одну кражу?

Есть и еще один не менее важный аргумент. В квартире зубного врача Осяка Черевик похитил около двух тысяч рублей, фамильные драгоценности — брошь, браслет, перстень с камешком, заготовки зубных коронок и мостов из золота. А старший следователь Форостовский предполагает, что в придачу к этому он еще и приличную порцию золотишка прихватил. Такое огромное состояние трудно промотать за полгода. К тому же Котя Черевик ведет скромный образ жизни, а заработки у него высокие. Выходит, ворованное спрятано в каком-то надежном тайнике, действительно на «черный день», но уже не зубного врача Осяка, а грабителя-рецидивиста Коти Черевика. Признаться в этой квартирной краже — значит не только усугубить свою вину, но и лишить свое смутное будущее материальной поддержки.

Опять тайник? Или он все реализовал, а деньги положил в сберегательную кассу на предъявителя? Но сберкнижку ведь дома у него не нашли. А может, не сумели найти? Обыск проводили не очень опытные сотрудники, могли и «зевнуть». Такой проходимец, как Черевик, может кого угодно с носом оставить.

А с другой стороны... Зачем спешить с реализацией фамильных драгоценностей и золота, если кража «свежая», сыщики глядят пока что в оба? Вот когда они «за давностью» отведут в сторону сначала один глаз, потом второй... К тому же у покупателей интерес к старинным ювелирным изделиям и к золоту будет постоянно повышаться, соответственно будет повышаться и их цена. И через несколько лет он получит от покупателей намного больше, чем твердых два или даже три процента в сберегательной кассе.

Но, имея такое огромное, надежно где-то спрятанное состояние, Котя Черевик тем не менее стал опять подвергать себя риску — совершил три квартирных кражи подряд. Жадность «фрайера» сгубила... А может быть, дело не только в страсти к легкой наживе?

Кража на квартире зубного врача была неожиданной, дерзкой, скоротечной и очень удачной. На нее Циркача «вдохновили» сами супруги Осяк. И вот спустя полгода ему снова улыбнулась удача.

На квартиру Тищенко его, скорее всего, навела Милька, хотя не сознаётся, все обвинения отрицает, прямых же доказательств того, что она сообщница Черевика, нет. А вот квартиры Давидовского и Господчикова... Здесь Черевику снова повезло. Болтливые заведующий ателье и мясник сами навели его на свои квартиры. Как же тут опять не воспользоваться случаем, зачем же упускать такой шанс? Ведь квартиры нафаршированы... Действуй, как и раньше, дерзко, стремительно. И все будет в порядке. И он действовал, полагаясь снова на везение. Действовал, наверное, даже без всякой подготовки, как и во время ограбления квартиры зубного врача Осяка.

Хотя — стоп! А «фомка» сложной конфигурации? Это ведь не ключ-отмычка, который запросто можно было носить в кармане как сувенир, а то и вовсе подобрать под него замок и поставить на дверях собственной квартиры.

Да, над изготовлением такой «фомки» надо было основательно потрудиться. Эксперты пришли к выводу, что «работал» этим не встречавшимся еще в их практике инструментом человек сильный. А Черевик, хотя и высокий, не такой уж и силач. Значит, к самой «фомке» ему надо было еще придумать и изготовить систему рычагов. И все это где-то хранить, при надобности быстро достать и снова после «дела» надежно спрятать.

Что, еще один тайник?..

Казалось, радоваться бы надо Забаре. Ведь чем больше тайников, тем больше шансов найти хотя бы один из них, тем больше шансов получить вещдоки. А без вещественных доказательств говорить с Котей Черевиком о его квартирных кражах будет очень трудно, предъявить же обвинения — тем более...

Но не видно на лице Забары улыбки. Уж больно много тайников нарисовал он в своем воображении. А ни одного пока не нашли. К руинам на улице Куйбышева даже розыскную собаку приводили, сами сыщики в поисках большого чемодана и рюкзака все там обшарили. И никакого толку.

А вдруг все свои версии он, «Детектив с одесского Привоза», соорудил из строительного материала, название которому — песок?

Наверное, пауза слишком затянулась. Зубного врача Осяка одолевало нетерпение, и он сказал почти торжественно:

— Молодой человек, я почему-то верю, что вы поймаете вора. Именно вы! Товарищей из милиции, которые после случившегося беседовали со мной, я просил побыстрее поймать грабителя и представить его мне. Теперь я прошу вас. Я за это вам буду пятьсот, нет, тысячу раз благодарен! Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду? Я хочу поговорить с ним, хочу увидеть того, кто так обидел меня и моих пациентов.

«А ведь старший следователь Форостовский, пожалуй, прав. Преступник действительно спер отсюда приличную порцию золотишка», — подумал Забара. И почувствовал, что сейчас он не испытывает никакой злости к Коте Черевику. А вот зубной врач Осяк вызывает у него какое-то неприятное чувство, словно он, Забара, только что прикоснулся к чему-то скользкому, холодному. «Ишь ты, хапуга, деляга, не хочет со мной церемониться, шпарит почти открытым текстом. Как же, и дураку ясно, что ты имеешь в виду: «Я за это вам буду пятьсот, нет, тысячу раз благодарен!..» Как в том старом одесском анекдоте: «Если вы мне это сделаете, то я буду вам пятьдесят раз благодарный». — «Я вам сделаю это. Но хочу, чтобы вы были мне сто раз благодарны». — «Ну что вы, такой благодарности это не стоит. Семьдесят пять рублей — и ни копейки больше!» А мне, значит, пятьсот, нет, даже тысячу раз зубной врач Осяк обещает быть благодарным? Щедрый... Да, несомненно, Котя Черевик спер у него приличную порцию золотишка».

— Время покажет, — сказал Забара неопределенно. И, чтобы посмеяться в душе над Осяком, тут же добавил: — Может, у вас есть еще какая-нибудь серьезная просьба ко мне?

И неожиданно попал в точку!

Осяк или спутал праведное с грешным, или не имел ни малейшего представления, кто такой участковый инспектор (а именно так представился Василий Забара, правда, он был одет сейчас в гражданский костюм), ибо спросил напрямик:

— Скажите, а у вас в милиции случайно хорошего знакомого нет?

— Есть, — коротко ответил Забара, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.

— О! Так поговорите с ним, поинтересуйтесь: может он устроить мне паспорт? Я ему тоже буду очень благодарен. Как он скажет, так и будет.

— Как это — устроить паспорт? Кому? — опешил Забара — слишком резким и неожиданным оказался переход от шутки к серьезному.

— На мое имя, — без тени смущения сказал зубной врач. По-видимому, с иными собеседниками у него случались и не такие разговоры. — Мой паспорт ведь украли, а без документа никак нельзя.

— Когда же и где его украли?

— Наверное, тогда, когда все это случилось здесь, в августе прошлого года. — Осяк упорно не хотел употреблять слово «кража», он все время говорил — «это случилось». — Только обнаружили мы пропажу гораздо позже, в то время ведь не до такой мелочи было...

«Да, для тебя паспорт по сравнению, скажем, с перстнем — сущий пустяк. — Забаре уже было не до смеха, его захлестнула злость. — Все измеряется чистоганом...»

— А в милицию вы заявляли о пропаже паспорта?

— Если бы я заявил, то зачем же мне тогда нужен был ваш хороший знакомый? — резонно возразил Осяк. — Говорю же, что пропажу паспорта обнаружили позже. Не заявляли, всё оттягивали, на что-то надеялись. Теперь вот боюсь, как бы неприятностей не было. А зачем мне новые неприятности? С меня и старых больше чем достаточно. Так вы поинтересуетесь у своего знакомого? Что будет надо — я тут же к вашим услугам.

— Непременно поинтересуюсь! — твердо пообещал Забара, подразумевая под этим совсем другое.

Он решил и в самом деле поинтересоваться, причем немедленно. Если паспорта на имя Осяка Марка Львовича нет ни в милиции, ни в столе находок, то не исключено, что его припрятал Котя Черевик.

«Новый тайник?! — чуть не вскрикнул Забара. — Значит, у меня стало одним шансом больше... Но где они, эти тайники? Поскорее бы найти хотя бы один...»

Забара еще не знал, что с этой минуты он держит в своих руках нити, ведущие к раскрытию сразу четырех краж на квартирах, расположенных на территории его родного Приморского района, — зубного врача Осяка, старшего механика рыбоморозильного траулера Тищенко, заведующего ателье Давидовского и мясника Жоры Господчикова.

7

И опять Василий Забара сидит за своим рабочим столом, вновь и вновь просматривает и сопоставляет выписки из актов обысков, протоколов допросов. Все напрасно, никакого просвета.

Забара решил прогуляться — побывать на квартире Коти Черевика.

Некоторое время за ней велось круглосуточное наблюдение, так, на всякий случай. И дураку ясно, что Черевик добровольно домой не скоро вернется. После того как наблюдение было снято, в обязанности Забары входило регулярно навещать жилище беглеца. Вдруг что-нибудь прояснится. Да и судьбой Коти Черевика-младшего надо было интересоваться, все-таки ребенок без родителей, только дед приглядывает. Он давно уже выздоровел, но в школу пока не ходил — наступили весенние каникулы.

Конечно, участкового инспектора в квартире на третьем этаже в гости не ждали, чай пить не приглашали. Да он и не задерживался. Здравствуйте, стандартные вопросы-ответы — и до свидания.

В этот раз Забара уловил в коридоре какую-то перемену. Пытаясь понять, что же именно здесь изменилось, он закрыл глаза, начал воспроизводить в памяти все, что видел раньше, словно старые фотографии перекладывал.

А-а, вон в чем дело: в дальнем углу коридора появилась высокая лестница-стремянка.

Забаре сразу же вспомнились слова соседки Геновой: «...спросил, куда это наша лестница-стремянка вдруг исчезла?» С ней беседовал тогда майор Погорелов, а он сидел рядом и слушал. Это было во время обыска на квартире Коти Черевика. Генову пригласили как понятую. Майор Погорелов поинтересовался, не замечала ли она раньше и сегодня чего-нибудь подозрительного за своим соседом. Генова ответила, что нет, не замечала. Сегодня сосед после обеда забежал домой, увидел в коридоре ее и сразу же спросил про лестницу-стремянку.

Тогда ни майор Погорелов, ни он не придали этому никакого значения. Но теперь, когда он поближе «познакомился» с Циркачом... О, тут надо смотреть в оба!

Забара зашел к Геновой. И вот что узнал.

Жильцы их дома всегда помогают друг другу, поддерживают в трудную минуту, живут дружно, мирно, а шум, крики и все прочее в этом роде — просто издержки южного темперамента. В их коммуналке, где из трех семей — две пожилые пары, всю мужскую работу взял на себя Котя Черевик. Он и электрик, и слесарь-сантехник, и плотник, все умеет делать, руки у него золотые. Лестница-стремянка — тоже его работа, и пользуются ею, конечно, все, кто пожелает. Когда-то у архитекторов не было стремления соединять пол и потолок, их особняк старинный, высота комнат — под четыре метра, и чтобы заменить лампочку или прибить карниз — нужна лестница-стремянка. Вот Коля Черевик и сделал ее.

В тот день, когда у него был обыск, он вернулся домой раньше обычного. Генова в это время как раз подметала в коридоре. Котя Черевик сразу прямо с порога посмотрел в угол — лестницы-стремянки там не оказалось, вот он и поинтересовался, куда это она вдруг исчезла?

А лестницу-стремянку взяли Петровские — это соседи со второго этажа, взяли вчера вечером, чтобы люстру поправить. Котя Черевик тут же спустился вниз, слышно было, как он стучал, но Петровские всегда днем на работе, лестницу-стремянку они закрыли в своей комнате.

Котя Черевик поднялся на третий этаж, он был очень расстроен, недоволен. Начал перекладывать инструмент на своем столе, который занимает правый угол коридора.

Когда Генова примерно через полчаса выглянула в коридор, возле входной двери квартиры Коти Черевика уже стоял милиционер, и она поняла: что-то случилось. А через некоторое время ее пригласили как понятую.

Вот такие были исходные данные, которые получил Василий Забара для дальнейшего размышления.

После того как таксист Коля и водитель белого «Москвича» Павел Иванович побывали в медницко-жестяночной мастерской, Черевик заторопился домой. Почему домой, а не на улицу Воровского или на улицу Куйбышева, где, судя по всему, спрятаны украденные вещи? Да потому, что Черевик догадался — им заинтересовалась милиция, за ним следят. Даже если его не насторожил визит таксиста Коли и Павла Ивановича, можно предположить, что он еще утром обнаружил «хвост», хотя парни с завода вроде бы сделали все возможное, чтобы не «засветиться».

Дома Черевику зачем-то срочно понадобилась лестница-стремянка. Ремонт электропроводки? Нет, она была в полном порядке — с обыском на его квартире тогда провозились до глубокой ночи, и свет горел везде. И карнизы висели на своих местах, и с потолка ничего не сыпалось, не капало.

Да, совершенно непонятный «ход» Коти Черевика, едва он начал играть черными фигурами.

Зачем ему понадобилась лестница-стремянка? Причем понадобилась срочно.

Петровские взяли ее день назад, но ни вечером, ни утром он не замечал, что ее нет. Значит, она не нужна была ему. А тут вдруг понадобилась. Немедленно! Даже побежал за ней к Петровским...

Спешил Черевик домой, конечно, не для того, чтобы забаррикадироваться и таким образом избавиться от «хвоста». Он успел что-то придумать, или у него заранее был приготовлен какой-то хитрый ход, так сказать, домашняя заготовка. Для этого ему и понадобилась лестница-стремянка. Но ее на месте не оказалось.

И тогда Черевик, делая вид, что перекладывает инструмент на своем столе в углу коридора, начинает наблюдать через окно за обстановкой во дворе. Замечает его, Забару, и тут же делает ответный ход — придумывает, подготавливает и исполняет спектакль с переодеванием «под врача».

Так зачем же ему срочно понадобилась лестница-стремянка?

Все лестницы существуют для того, чтобы люди могли по ним куда-то подниматься. Значит, и Черевик должен был подняться. Куда? Зачем?..

Забара решил внимательно осмотреть потолок в квартире Черевика.

Зашел снова к Геновой попить воды. И узнал, что Котя Черевик в октябре прошлого года делал ремонт на своей кухне, расширил ее за счет старого светового и вентиляционного фонаря, который пронизывал все кухни на трех этажах особняка.

«Это вскоре после того, как была ограблена квартира зубного врача Осяка, — отметил Забара. — Ишь ты, отдушина ему понадобилась!»

Его насторожили слова Геновой о том, что сосед заодно навел идеальный порядок и на чердаке, даже сделал новую входную дверь, повесил надежный замок, чтобы туда не лазили посторонние, особенно дети. Ключ хранил у себя.

Забара решил тут же связаться по телефону с Погореловым и сообщить ему эту новость. Но майора в райотделе милиции не было.

— Тут вот рядом стоит твой друг Петр Бондаренко. Хочешь поговорить с ним? — спросил дежурный.

— Конечно, — ответил Забара.

Когда Бондаренко взял трубку, он сказал ему:

— Петя, я нахожусь в квартире Черевика. Подъезжай скорей сюда. Ты мне нужен.

У Забары появилась одна догадка. И он так был уверен в своем предположении, что, встретив Петра Бондаренко, сразу же повел его на кухню, где уже стояла лестница-стремянка.

— Смотри, сейчас фокус буду показывать, — сказал Забара и начал подниматься по лестнице-стремянке.

Потолок на кухне был необычный: деревянный, покрытый лаком, посредине находился маленький квадратик, от него расходились к стенам квадраты все больше и больше, стыки между досками были прикрыты планками.

Забара начал дергать планки, которые образовывали примерно полуметровый квадрат. Одна из них показалась липкой. Видно, ее недавно покрыли лаком, не успела высохнуть.

Забара дернул эту планку сильнее, и она оторвалась. Оказывается, была прибита лишь двумя маленькими гвоздями.

Из небольшой щелочки выглядывал конец шнура. Забара дернул его. Раздался легкий щелчок и... в потолке открылся люк.

Проем в перекрытии был закрыт еще и верхним люком. С двух сторон его держали крючки. Забара сбросил их и поднял верхний люк.

Лаз из квартиры вора-рецидивиста Коти Черевика вел на чердак.

С трудом протиснувшись сквозь отверстие, Забара очутился в своеобразной маленькой оранжерее. Только вокруг не было цветов, а под ногами вместо земли находился большой лист фанеры.

Остатки светового и вентиляционного фонаря на чердаке сохранились. Прямоугольник, образованный застекленными рамами, уходил от потолка к крыше.

Как же Черевик затащил сюда такой большой лист фанеры? Ага, вот застекленная рама аккуратно распилена по горизонтали. Он вынул ее нижнюю часть, и образовалось «окно». Теперь эта часть рамы забита тонкими досками и повешена на петли. Вон и задвижка. Открывай ее и распахивай нижнюю часть рамы на все девяносто градусов, дыши свежим воздухом.

Ожидаемого идеального порядка на чердаке Забара не увидел. Разве что весь хлам — старая обувь, надбитые разнокалиберные бутылки, поржавевшие металлические консервные банки — был аккуратно разложен по кучам.

Ну хорошо: поставил лестницу-стремянку, сделал несколько несложных манипуляций — и путь на чердак открыт. Поднялся. А дальше что? Понюхал пыль, проинвентаризировал кучи старья и спустился назад?

Нет, не стал бы Черевик ради этого столько мудрить. Тут, как говорится, и коню ясно. Ему отсюда надо срочно на свежий воздух, на волю. Вот именно — на волю!

Мешает увесистый замок, который с той стороны висит на двери? Там тоже наверняка что-то придумано. Не зря он ключ держит у себя.

Забара подошел к чердачной двери.

Ну вот, так и есть. Команду «На чердак не пускать, а с чердака выпускать!» выполняет обыкновенный штырь. Наружный конец его загнут в кольцо для замка, а здесь на конце — резьба. Она обильно покрыта смазкой, ничуть не заржавела, гайка зажата не плотно, скручивается легко.

Забара снял гайку и, выбив штырь, распахнул дверь.

Куда же можно отсюда попасть? В свой двор — какой смысл? Но если спуститься по лестнице, прикрепленной к торцевой стене особняка до второго этажа, а потом не идти на открытую галерею, а перешагнуть через перила и стать на крышу соседнего, примыкающего вплотную особняка, с его крыши перебраться на крышу пристройки, оттуда спрыгнуть на землю, еще три десятка шагов — и уже другая улица, уже ищи ветра в поле...

Если бы 21 марта лестница-стремянка была не в квартире Петровских, а находилась на своем обычном месте в углу коридора, Котя Черевик наверняка улизнул бы этим путем — не тратил бы время на маскарад, не напяливал бы на себя белую простыню, чтобы быть похожим на врача...

Вернувшись на кухню, Забара закрыл люк. Прибил на место планку. Как ни старался прибивать ее аккуратно, следы молотка на лакированной поверхности все-таки остались.

«Вот почему Котя Черевик вынужден был покрывать ее лаком. И покрывал недавно. Планка не успела хорошо просохнуть. Значит, недавно у него появлялась необходимость пользоваться тайным ходом? Ну и ну, вот тебе и новая задачка. Есть еще над чем поломать голову».

Забара отнес лестницу-стремянку в коридор, поставил ее в угол, на прежнее место. Повернулся к Петру, вышедшему из кухни следом за ним, сказал весело:

— Все, представление окончено. Зайди в комнату и скажи старику, что путь на кухню и к прочим коммунальным прелестям свободен. Может, у него появилась острая необходимость...

— Ты, я вижу, не любишь старика, — прервал Петр Забару.

— А за что мне его любить? За то, что вырастил вора-рецидивиста и задал мне столько мороки? Я тут целое посвящение ему придумал: «Сына выховав такого, що сам ховается вид нього»[5].

— Не соответствует истине. Насколько мне известно, прячется не старик, а его сын.

— Да, прячется. Но не от отца, а от нас с тобой. У меня к тебе просьба. Ты посиди здесь, поговори со стариком, с мальцом, а я еще разок загляну на чердак. Что-то не дает он мне покоя. Если понадобится, я позову тебя.

Забаре хотелось поскорее уединиться. Может, удастся разгадать и этот ход Циркача.

Какие же у него есть данные, чтобы размышлять не «вообще», а конкретно?

Перестроил кухню и сделал тайный лаз Котя Черевик вскоре после кражи на квартире зубного врача Осяка. Хотя эту кражу еще надо доказать. Вполне возможно, что это просто случайное совпадение. Но бесспорно одно: тайный ход существует, и сделан он для того, чтобы спасаться бегством из собственного логова. Значит, у вора-рецидивиста Коти Черевика для этого были основания. Какие?

После кражи на квартире Осяка он жил в постоянном напряжении, у него не было ни минуты покоя. Вот-вот сделает опрометчивый шаг, кто-то увидит, опознает, разоблачит. И тогда надо отрываться от преследования, где-то затаиваться, ждать.

Но за полгода напряжение немного спало. Ничего подозрительного он не замечал — кражу не раскрыли.

И тут ему снова «улыбается» судьба, и он за каких-то десять дней совершает три кражи.

И опять — постоянное напряжение, и опять — обостренное чувство страха. Единственная надежда на спасение — черный ход.

Ворованные вещи спрятаны надежно, прямых доказательств его преступления нет. Значит, на работе или на улице его вряд ли станут арестовывать. Скорее всего, начнется слежка. Он заметит «хвост», притащит его к своему дому и убежит через чердак.

Днем, когда сын находился в школе, а возможно, и глубокой ночью Котя Черевик устраивает репетицию своего отступления. Репетиция эта была проведена совсем недавно — лак на планке, которой прикрыта щель, не успел еще просохнуть.

Но бежать надо налегке. Громоздкие вещи брать с собой нельзя. А вот деньги, золото, облигации трехпроцентного Государственного займа — это другое дело. И обязательно нужен какой-то документ. Ведь могут объявить Всесоюзный розыск, и в любом месте, даже где-нибудь в глуши, не исключена встреча с милиционером. Поэтому он и прихватил паспорт Осяка.

Переклеил фотографию, исправил год рождения с 1912 на 1942. Единицу на четверку исправить не трудно. Правда, пользоваться паспортом с такой фамилией рискованно — он же не знает, что Осяк до сих пор не заявил в милицию о пропаже паспорта. Но ведь можно исправить и фамилию: изменить начальную букву или дописать какую-нибудь в конце.

Конечно, и паспорт, и золото, и деньги Черевик прячет где-то близко. Они должны быть всегда под рукой, чтобы в случае погони можно было быстро вскрыть тайник и пуститься в «бега».

Забара осмотрелся вокруг. Если его рассуждения правильные, то самое подходящее место для оборудования тайника — это чердак.

Он позвал Петра Бондаренко. И они начали искать тайник.

Два часа поисков оказались безрезультатными.

Забара занервничал. Неужели и этот путь не приблизит его к вору-рецидивисту Коте Черевику, к вещественным доказательствам, без которых так тщательно выстроенная версия об ограблении квартиры зубного врача Осяка рухнет как карточный домик? Как же добраться и до других тайников Черевика, если они, конечно, где-то существуют, если вещи, украденные у зубного врача, у старшего механика рыбоморозильного траулера, у заведующего ателье и мясника, не реализованы, не превращены в деньги или драгоценности? Хотя и деньги, и драгоценности тоже надо где-то прятать.

Зачем Котя Черевик несколько дней назад лазил на чердак? Неужели это была просто репетиция побега? А может, он лазил затем, чтобы пополнить запасы тайника деньгами и облигациями трехпроцентного Государственного займа, которые украл на квартире Тищенко, Давидовского и Господчикова? Ведь он мог где-нибудь спрятать или в крайнем случае передать кому-нибудь чемоданы и рюкзак с вещами, а деньги и облигации принес домой, уложил сына спать и полез на чердак, чтобы «подкормить» свой тайник...

— А я ведь этого хмыря знаю, — нарушил молчание Петр Бондаренко.

— Кого? — тупо уставился на него Забара.

— Старикана. Ну, отца ворюги. Он в торговом ряду Привоза посылками промышляет.

— Ничего не понимаю. Какими посылками можно промышлять на Привозе?

— Видно, ты за полдня одичал на этом чердаке, совсем перестал соображать, наверное, немного свой чердак повредил, — улыбнулся Петр. — Посылки — это, значит, обыкновенные ящики — почтовые, стандартных размеров сорок на тридцать на двадцать сантиметров. Изготавливает их старикан из фанеры и толкает на Привозе по конъюнктурной цене. Промысел вроде бы безобидный, за спекуляцию никто не посчитает, зато — надежный. В любое время года найдется приезжий, пожелавший отправить по почте своим близким щедрые дары причерноморской земли, которые всегда есть на Привозе. К тому же наш Привоз охотно избирают местом реализации своих продуктов инициативные владельцы лимонно-мандариновых и гранатово-мимозных участков на побережье Черного и Каспийского морей. Так сказать, берега дружбы, рукопожатие в Одессе с припевом: «Рупь штучка, два — кучка, а в кучке — две штучки, никакого обмана, тавай дэнги с кармана...» Да и многие морячки-бодрячки хорошо наладили доставку в Одессу различных диковинок. Короче, как это — быть в Одессе и ничего не купить? Вот старикан и предлагает тару для отправки покупки по почте.

Что-то в этой обширной информации Забару насторожило. И он на всякий случай сделал в памяти «зарубку» — возможно, когда-нибудь пригодится. Сейчас ему ни на что не хотелось отвлекаться. Надо было продолжать поиски тайника на чердаке.

— Наверное, ты прав, дружище, соображаю я туго. Помоги разобраться. Мне почему-то кажется, что я не в состоянии понять какой-то простой вещи: разгадка ко всем хитрым ходам Циркача лежит где-то на поверхности, кончик клубка перед глазами, а ухватиться за него не могу. Черевик — не примитивный вор, да к тому же еще и везучий...

— Согласен с тобой. Судя по всему, он способен придумать нестандартный ход, оборудовать тайник в таком месте, где искать его никому и в голову не взбредет. А мы с тобой пашем вглубь, как будто на этом чердаке собираемся закладывать плантацию виноградника. Помню, однажды на сборах занятие по выработке наблюдательности и умения ориентироваться проводил очень толковый специалист. Показал он нам, будущим милиционерам, телефонный аппарат и попросил ответить, что это такое. Красивая штука, цвет сразу и не определишь, форма не стандартная. На этом мы, наверное, и попались. Ответов было много. Называли материал, цвет, вес, размеры коробки, трубки и шнура. Спорили, пытались «заглянуть» вовнутрь аппарата, чтобы определить схему. И когда все мы совершенно выдохлись, один из стажеров вдруг догадался сказать, что это — телефон, по нему можно связаться с любым абонентом в Одессе и даже за ее пределами... Вот что-то наподобие этого, возможно, и у нас происходит. Чем занимается в свободное от ограбления квартир время твой Циркач? Где работает?

— Он — медник-жестянщик, держит свою мастерскую, возле Привоза, — Забара кивнул на кучу пустых жестяных консервных банок в одном из закутков чердака.

Не все консервные банки оказались пустыми.

Первый тайник вора-рецидивиста Коти Черевика наконец-то был найден.

8

Василий Забара так устал, что еле добрался до райотдела милиции. И был благодарен подполковнику Астахову за то, что он сразу же пригласил его сесть.

— У меня голова что-то закружилась, — признался Василий, опускаясь на стул.

— Если у тебя закружилась голова, то это значит, что к тебе вскоре придет успех, — чуть заметно улыбнулся подполковник Астахов. Он не скрывал своей симпатии к молодому, энергичному участковому инспектору. — Но вижу, тебе сейчас не до шуток. Твои глаза говорят, сколько ты не спал, ввалившиеся щеки — сколько не ел. И какая всему этому цена, товарищ лейтенант?

Забара молча поставил на стол две жестяные банки, в которых обычно консервируют по восемьсот с лишним граммов овощей или фруктового сока. Они были открыты, вверху торчали острые рваные концы жести.

— Это как понимать? — развел руками начальник райотдела милиции. — У нас есть повод отметить какое-то важное событие? Вот, видишь, снова я несерьезно с тобой... Извини, с твоим приходом у меня почему-то сразу же улучшилось настроение. Голова не перестала еще кружиться?

— Перестала, — улыбнулся Забара.

Он действительно почувствовал облегчение. Минутная слабость прошла. «Наверное, так бывает со спортсменами, — подумал Василий, — когда они финишируют после длинной дистанции. Я тоже наконец-то финишировал».

— Вы, товарищ подполковник, спросили, какая всему этому цена. В этих консервных банках с двойным дном — прямые доказательства того, что кражу на квартире зубного врача Осяка в августе прошлого года совершил Черевик-Циркач. Это как минимум. Здесь же намек и на другие кражи...

Забара стал подробно рассказывать, как ему удалось прийти к выводу, что квартиру зубного врача Осяка «взял» все-таки Черевик, как был обнаружен вначале черный ход на кухне вора-рецидивиста, а затем и тайник на чердаке.

Эти две консервные банки лежали в общей куче, внешне они ничем не отличались от остальных, по весу — средние. Одни банки были потяжелее, другие — полегче, в зависимости от того, чем заполнены — отходами пищи, золой, мусором, битым стеклом, тряпками или бумагой.

Дворничиха Клава и все соседи Коти Черевика утверждали, что не выносили на чердак ни единой консервной банки, они туда и раньше не поднимались, а когда был повешен на дверь замок — и подавно, ключа ведь ни у кого не было. Открытые банки на чердак вынес конечно же Котя Черевик, заполняя их чем попало, то ли потому, что иной раз не мог или не хотел дождаться мусоровозки, то ли заранее готовил место для такого оригинального тайника.

Они с участковым инспектором Петром Бондаренко не побрезгали, не поленились, начали просматривать каждую банку. И наконец попалась одна очень странная: верх ключом вспорот, отогнут, банка набита полуистлевшими тряпками, а под ними, примерно посредине емкости, — перегородка из такой же жести, аккуратно припаянная к стенкам. Банка оказалась с двойным дном.

Позвали понятых, все запротоколировали. Продолжили поиск. И нашли еще одну банку. В первой были «законсервированы» деньги, облигации Государственного трехпроцентного займа и паспорт, а во второй — только деньги.

Забара понимал, что начальника райотдела милиции больше всего должен заинтересовать паспорт, поэтому он словно фокусник извлек его из консервной банки и положил на стол.

— «Юряк Марк Львович», — прочел Астахов и умолк, вопросительно глядя на Забару.

— Это паспорт зубного врача Осяка. Серия, номер и дата выдачи — все сходится, я лично проверял. Черевик прихватил его, когда «очищал» сейф и стеллажи с заготовками золотых коронок и мостов. Сделаны лишь три исправления. Вместо фамилии «Осяк» в паспорте значится теперь новая — «Юряк». Год рождения с 1912 исправлен на 1942 — это подходит Черевику. И еще: там, где внесены данные о прописке, к номеру дома прибавлена единичка — цифра стала двухзначной. Фотография переклеена; на этой, что сейчас в паспорте, — Черевик собственной персоной. Очки он нацепил, скорее всего, для маскарада, во всяком случае, он постоянно их не носит. Все остальное Котю Черевика вполне устраивает.

— Каков смысл этой бутафории? Я вижу, что ты, лейтенант, уже все обмозговал.

— Моя версия такова. Если бы Черевик почувствовал, что тянет за собой «хвост», то постарался бы оторваться от преследования, используя для этого тайный лаз. На чердаке он прихватил бы из своего тайника всего-навсего две консервных банки. Он хорошо понимал, что его будут разыскивать, что на каждом шагу его будет подстерегать опасность, что без надежного документа он не сможет показаться даже на улице, не говоря уже об аэропорте, морском, железнодорожном или автобусном вокзале. Поэтому и хранил в тайнике поддельный паспорт. Возникли у кого-то подозрения, поскольку совпадают приметы, — пожалуйста, вот мои документы, никакой я не Черевик Константин Владимирович, а Юряк Марк Львович. Да и среди особых примет преступника не значится, что он носит очки, а у меня — вот они. Внимательно посмотрите на мое интеллигентное лицо, прислушайтесь к моему разговору, обратите внимание на имя и отчество — ну разве я похож на квартирного грабителя? Молодой конструктор, медик, снабженец, администратор, наконец, просто торговый работник, но не вор-рецидивист. По мнению Черевика, все это должно было сработать безотказно. Но так получилось, что все карты мы ему спутали, и пришлось бедняге убегать налегке. И вот когда я думаю, что же было в том деревянном ящичке, с которым он выскользнул у меня из-под самого носа, то прихожу к единственному выводу: только необходимые вещи, так сказать, командировочный вариант, ну, туалетное мыло, зубная паста, щетка, бритва... Еще мог бросить в ящичек белый плащ и берет — свою «рабочую» форму, именно в ней он почему-то шел «брать» квартиры моряка дальнего плавания и мясника Жоры Господчикова, да и заведующего ателье, наверное, тоже. Дома у Черевика мы это «везучее» одеяние, как он, по-видимому, считал, нигде не нашли. Хотя лично я больше склонен к тому, что он не стал бы держать в собственной квартире такие серьезные улики. Поди знай, видели тебя или нет на месте преступления случайные свидетели. Скорее всего, белый плащ с блестящими бляхами и берет хранится в отдельном тайнике, там, где и его воровской рабочий инструмент — «фомка» сложной конфигурации.

Забара умолк, перевел дух...

— Товарищ подполковник, вы лучше задавайте мне вопросы, потому что я не могу справиться со своей фантазией, когда начинаю думать и говорить о тайниках Коти Черевика. Я уверен, чувствую это всем своим нутром, что прячет он где-то неподалеку и фамильные драгоценности вкупе с золотишком зубного врача Осяка, и ценные вещи мясника Жоры Господчикова, и все похищенное на квартирах моряка дальнего плавания и заведующего ателье. Опять же плащ, берет и «фомка». Они должны находиться под рукой... Так что задавайте мне лучше вопросы, а то я вам здесь такого насочиняю, нафантазирую...

— Да нет, брат, чем-чем, а логикой тебя бог не обидел. Вот каким «говорящим» оказался паспорт, извлеченный из консервной банки. Ну, а что могут сказать нам облигации?

— Они, как выразился зубной врач Осяк, из его «личных накоплений посредством усиленного труда». У него были записаны все номера похищенных облигаций. Я не стал ему все объяснять, сказал, что мы вроде напали на след вора, что вывели нас на него облигации и он очень поможет следствию, если назовет серию и номера тех, что были у него. Тут Осяк и огласил мне весь список. Я переписал, потом сверили вместе с Петром Бондаренко — полное совпадение. Да, Осяк еще очень сокрушался: за это время на его облигации выпали три выигрыша, два по двадцать рублей, и один крупный — пятьсот. Эти облигации здесь. Новый их владелец, Котя Черевик, которому они тоже достались «посредством усиленного труда», почему-то не стал погашать ни одной из них. Может, поленился открывать консервную банку из-за каких-то пятисот сорока рублей, — номера он, конечно, переписал, а может, не захотел рисковать, зная, что все сберегательные кассы предупреждены. Теперь, как я полагаю, все облигации надо будет приобщить к делу. Ведь это — вещественные доказательства.

— Правильно полагаешь, товарищ лейтенант. Дальнейшую их судьбу решит суд. Значит, в первой консервной банке были еще и деньги. Много?

— Около двух тысяч. Именно такая сумма была похищена на квартире Осяка. И купюры таким же достоинством — пятьдесят и сто. Но зубной врач не догадался списать их номера, а деньги...

— А деньги, ты хочешь сказать, не пахнут? Верно. Вторая банка полностью нафарширована ими?

— Так точно, товарищ подполковник. Вот здесь, — Забара вытащил из кармана лист бумаги, — запротоколировано содержимое этого своеобразного сейфа и общая сумма денег и облигаций, все, что хранил Циркач в тайнике на чердаке, держал, так сказать, «под рукой». Остальное — в других тайниках. Возможно, вещи он превратил в деньги, деньги надежно спрятал или же положил в сберегательную кассу, а сберкнижку — опять в тайник... Извините, товарищ подполковник, я ведь предупреждал, что немного помешан на этих самых тайниках.

Астахов внимательно прочел протокол, красным карандашом подчеркнул итоговую цифру.

— А держал Циркач «под рукой» не так уж и мало, пожалуй, зарплату иного рабочего лет за пять. Ишь ты, какая трогательная забота о своем ближайшем будущем. Отсиделся бы тихонько где-нибудь, отдохнул бы, затем негласно вернулся бы в Одессу, почистил бы свои тайники, если они действительно существуют, и хватило бы ему, возможно, на всю оставшуюся жизнь. Да, совершив несколько удачных квартирных краж. Черевик уверовал в свою безнаказанность, у него даже притупилась бдительность, появилось чувство самоуверенности. Это я сужу по такому факту. Двадцатого марта он обворовал квартиру мясника Жоры Господчикова и вечером преспокойно вернулся домой. Элементарных мер предосторожности не принял. Даже не заметил, что на обычном месте, в углу коридора, нет лестницы-стремянки. Или заметил, но не придал этому значения. Суть одна и та же — Черевик на отсутствие лестницы-стремянки никак не прореагировал, хотя она играла важную роль в его заранее выношенном замысле оторваться от возможных преследователей с помощью тайного хода в потолке кухни. Как же, полгода назад «взял» квартиру зубного врача Осяка — и все сошло с рук, нанес свои воровские визиты моряку дальнего плавания и заведующему ателье — опять безнаказанно. Его даже не насторожило то, что рано утром двадцать первого марта на улице Куйбышева, возле развалин, неожиданно появился дружинник. Черевик просто меняет курс — не более. Из молочного магазина он наведывается домой, опять упорно не замечает, что лестницы-стремянки нет на обычном месте.

Ты правильно сделал, что послал таксиста Колю и водителя «Москвича» Павла Ивановича в медницко-жестяночную мастерскую с намеками, что они, мол, знают, кто такой на самом деле Котя Черевик. Этот психологический удар был нанесен совершенно не с той стороны, откуда он ждал опасность, был настолько неожиданным, что Черевик не выдержал и побежал. А твой приход к нему домой и вовсе добил его. Но отдадим должное и своему противнику: даже в такой критической ситуации он сумел сориентироваться и все-таки удрать. Правда, без паспорта, пусть и поддельного, без денег.

Черевик поставил себя в сложное положение. Но не думаю, чтобы он в ближайшее время рискнул вернуться в Одессу с целью незаметно проникнуть на чердак. Не думаю, что он доверял своему отцу. Тогда у них был бы оговорен и такой вариант и консервные банки Черевик давно уже имел бы в своем распоряжении. Вначале и за квартирой, и за стариком велось наблюдение. Но вскоре я понял, что оно ничего не даст, и распорядился снять все посты. И вообще я считаю, что Черевик набрался страху порядочно, забежал далеко, и найти его будет трудно. А ты как считаешь?

— Так же, как и вы, товарищ подполковник. Плохо то, что вроде бы никакой зацепочки пока нет.

— Вот именно — пока. Значит, надо искать, чтобы появилась. Не суетиться, не пороть горячку, но и не быть слишком спокойным. В нашем деле хладнокровие, выдержка должны иметь свои границы, иначе это может превратиться в излишнюю осторожность, даже в равнодушие. Если конкретно, то для начала неплохо было бы подумать: все ли выжато из паспорта на имя Юряка Марка Львовича. Давай над этим поломаем голову вместе. Но только завтра с утра. Хорошо? Сейчас же приказ такой: немедленно отправиться домой, плотно поесть — за сегодняшние завтрак, обед и ужин сразу, лечь в постель и хорошо выспаться. Глядишь, и действительно утро окажется мудренее вечера.

Забара хотел что-то сказать, но Астахов слегка хлопнул рукой по столу.

— Все, никаких больше разговоров, товарищ лейтенант! Иди во двор. Я сейчас прикажу водителю дежурной машины, чтобы подбросил тебя домой.

9

Утром Василий Забара, заметно посвежевший, бодро доложил начальнику райотдела милиции о своей готовности нести оперативную службу на вверенном ему участке и одновременно продолжать поиски похищенных вещей из квартир одесских граждан, а также беглого вора-рецидивиста Коти Черевика-Циркача.

— Ну вот и ладненько, — сказал в ответ на всю эту длинную тираду подполковник Астахов.

Слово «ладненько» как-то сразу же придало разговору не служебный, а домашний, семейный, вернее, школьный оттенок: учитель пригласил к себе на беседу ученика, пусть даже великовозрастного, речь пойдет о любимом предмете, о примерном поведении.

Подполковник Астахов и в самом деле почему-то заговорил о пользе классической литературы, поинтересовался, какие книги успел прочесть за последнее время Забара.

Этот вопрос смутил Василия. Что он мог ответить?

Когда был маленьким, мать часто читала вслух все, что попадало ей под руку. Он любил слушать, но вот самому... Конечно же мог гораздо чаще ходить и в школьную библиотеку, и в сельскую. Позже этот пробел уже трудно было восполнить. Хотя и старался, особенно когда жил в заводском общежитии. Правда, читал преимущественно книги про любовь и про шпионов.

Наверное, начальник райотдела милиции понял его душевное состояние.

— Ладненько, — улыбнулся он. — Поговорим об этом подробнее в другой раз. Да, вспомнил, звонили с твоего завода, просили зайти, там тебе тринадцатую зарплату начислили. Заодно забери документы в профкоме, ты ведь состоял у них на квартирном учете. Будем что-то думать. Если надо ходатайство, чтобы детей в ясли-садик определили, — говори, не стесняйся. Понимаю, трудно вам приходится жить впятером на тринадцати квадратных метрах, но... — Астахов развел руками.

— Ничего, как-нибудь поживем еще. Мы эти тринадцать метров научились очень рационально использовать. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

— Уж не потому ли эта цифра — тринадцать — твоя любимая?

— Отчасти да, — кивнул Забара. — Тринадцатого ноября уволили в запас. Ровно через два месяца женился на Нине. Вскоре привела она меня на свои тринадцать квадратных метров в тринадцатую квартиру в доме номер тринадцать. На заводе я тоже научился отвоевывать у нормы для изготовления каждого каната по тринадцать минут.

— Ну, теперь все ясно, — снова улыбнулся Астахов. — Давай вернемся к Черевику. Надо тщательнее поискать вещи пострадавших граждан. Не поможет ли нам в этом классическая литература? Я вчера вечером вот что подумал: не воспользовался ли Черевик приемом великого комбинатора, только не Остапа Бендера, а Корейко. Тот положил в чемоданишко десять миллионов рублей в иностранной валюте и советских денежных знаках и сдавал в камеру хранения ручного багажа на вокзале. Не придумал ли что-то наподобие этого и Черевик? Он присвоил себе паспорт зубного врача Осяка. Подлинный документ ему конечно же очень нужен, если в воровской жизни предусмотрен и побег из собственной квартиры. А если не только для этого? Вдруг Черевик взял на вооружение такой вид бытовых услуг, как отправление по почте? Сложил краденые вещи в ящик, на крышке написал: «Юряку М. А.» — и на целый месяц обеспечено надежное хранение.

— О, товарищ подполковник! — воскликнул Забара. — Теперь я понял, что меня насторожило вчера на чердаке. Петр Бондаренко сказал, что отец Коти Черевика продает на Привозе обыкновенные почтовые посылочные ящики стандартных размеров сорок на тридцать на двадцать сантиметров. А немного раньше на глаза мне попались ящики, сантиметров на десять выше и несколько шире. Видел я их на кухне Черевика двадцать первого марта, когда там производили обыск. Два ящика из фанеры лежали в углу. Но мы тогда не обратили на них внимания.

— Теперь надо обратить, — сказал Астахов. — Наведите справки в отделениях связи, на Главпочтамте. Возможно, Черевик откуда-то с окраины высылал себе посылки...

Проверка почтовых отделений ничего не дала: посылок на имя Юряка Марка Львовича нигде не было.

Решили еще раз тщательно обследовать развалины на улице Куйбышева.

Понятые молча наблюдали, как милиционеры «штурмовали» подвалы, сараи, пристройки, первые этажи разнокалиберных домов, внимательно осматривали все подозрительные места, где можно было бы спрятать не только чемодан или рюкзак, но и предмет поменьше, например, ящик для почтовой посылки. Пока ничего не нашли.

Перед началом «штурма» вторых этажей и чердаков устроили посреди двора общий перекур.

Характерный шум города сюда почти не доносился, поэтому так отчетливо слышны были птичьи голоса.

Извечную борьбу за жилье вели воробьи и скворцы. На верхушке еще голого каштана был прикреплен скворечник. Вокруг него и кипели птичьи страсти.

— Это не чудачество, а борьба за качество, — прокомментировал происходящее лейтенант Филипп Микитюк: для осмотра развалин были приглашены и коллеги Василия Забары из сопредельных участков. — Дырок для гнезд в этих развалинах миллион, ан нет — каждый птичий мужчина хочет заполучить для своей семьи особняк. Сначала стая на стаю, а потом и друг на друга будут кидаться.

— Интересно, а почему это они игнорируют вон те особняки? Их там с десяток наберется, — майор Погорелов кивнул в сторону двухэтажного дома.

Возле него, раскинув толстые ветки над рубероидной крышей, стояли могучие платаны, к веткам и были прикреплены скворечники.

— Наверное, не хотят иметь под собой рубероидную крышу, гудрончик в знойный день такой аромат источает, что и птичья голова не выдерживает.

— Да и котов на крыше всегда полно. Зачем же пернатым такое соседство?

— Некоторые особняки громоздкие, не иначе как на две семьи рассчитаны. А у птичек, видать, коммунальные квартиры тоже сейчас не в почете.

Пять скворечников и в самом деле были какие-то необычные, очень большие, может, и двухэтажные и повернуты фасадом почему-то в соседний двор, — отсюда не разглядеть, сколько там «влетных» окошек-дверей. Странно: те скворечники, что поменьше, поизящнее, смотрят на юг, в этот двор, а пять больших — на север, в соседний. Ясное дело, никому не хочется поселяться в них, чувствовать себя отшельником.

Милиционеры начали критиковать тех, кто изготовил такие неуклюжие птичьи домики, установил их на перекрестке кошачьих дорог, лишил птиц света и тепла, возможности обозревать жизнь «своего» двора.

Соревнование в остроумии длилось до тех пор, пока Петр Бондаренко не сравнил крупногабаритные скворечни с почтовыми ящиками, которым совершенно безразлично, куда их вешают и что опускают в их утробу: любовное послание, злостную анонимку или очередное напоминание об уплате денег за прокат пылесоса.

Была небольшая немая сцена.

Затем самые шустрые по пожарной лестнице быстро забрались на крышу, подставили под ноги металлическую бочку и устроили ревизию скворечников-особняков.

Фасадные фанерные стенки всех пяти крупногабаритных скворечников вынимались, словно крышки школьных пеналов для карандашей. А внутри находились посылочные ящики, набитые дорогими вещами: норковая шуба, меховые шапки, два кожаных пальто, женские шерстяные костюмы, платья...

Теперь ясно стало, зачем Черевику понадобились большие посылочные ящики. Он знал, что ему «под руку» может попасть шуба, кожаное пальто, другие крупные вещи, да и вообще в каждую посылку желательно положить как можно больше.

Да, хитер, ох и хитер вор-рецидивист Котя Черевик! Такой оригинальный тайник придумал. Но карта его бита! Теперь не трудно будет доказать его грабительские вояжи на квартиры одесситов.

Оперативные работники начали исследовать воровские приемы Коти Черевика.

Основываясь на показаниях дворничихи Клавы, ночного сторожа деда Полундры и участкового инспектора лейтенанта милиции Забары, можно было предположить следующее. Перед тем как совершить преступление, Черевик проносил во двор заброшенных домов на улице Куйбышева тару — посылочные ящики. Прятал их в скворечниках, а возможно, и еще где-нибудь. Скворечники изготовил или сам Черевик, или же кто-то по его заказу, скорее всего отец. А вот повесил их он собственноручно. Тайник ведь остается тайником до тех пор, пока о нем знает только один человек. Это как цирковой фокус. После «дела» Черевик подъезжал в машине на улицу Воровского, через проходной двор незаметно проскальзывал к развалинам, вещи из чемоданов (а вечером 20 марта — еще и из рюкзака) перекладывал в посылочные ящики и рассовывал их по скворечникам. Затем шел домой спать, а утром...

Стоп, стоп! Тут Василий Забара резонно заметил, что надо выяснить, куда же делись пустые чемоданы и рюкзак. Ни дворничиха Клава, ни другие соседи не видели, чтобы Котя Черевик по вечерам возвращался с чемоданами. В его квартире их тоже не нашли. Да и было бы смешно даже предположить, что такой предусмотрительный человек станет складировать дома дешевые по стоимости, но очень дорогие по значимости вещдоки. Не мог он и отнести пустые чемоданы куда-нибудь и продать — зачем так глупо рисковать ради копейки, если в кармане надежно лежит сотенная? Во дворе заброшенных домов на улице Куйбышева их тоже нет. Не испарились же они! А сжигать или оставлять где попало в надежде, что кто-нибудь подберет, — это значит привлекать лишнее внимание к месту, где устроен тайник. Нет, на это Черевик тоже не мог пойти. Тогда остается одно: сломать, исковеркать и бросить в кучу мусора.

Забара оказался прав.

Еще раз внимательно осмотрели все мусорные кучи на улице Куйбышева и нашли искореженные, разорванные чемоданы.

Тищенко, Давидовский и Господчиков признали в извлеченных из кучи мусора останках свою бывшую личную собственность.

А на ручке чемодана, принадлежавшего Жоре Господчикову, удалось обнаружить и отпечаток пальца. Его идентифицировали и установили: след оставил Черевик.

Следствие получило еще одно весомое доказательство: Котя Черевик причастен к квартирным кражам.

Итак, дорогие вещи из квартир некоторых одесситов перемещены в крупногабаритные скворечни. После этого Черевику надо спешить домой, обеспечивать алиби (как, например, «просмотр» фильма «Жертва интриги» на вечернем сеансе 20 марта в кинотеатре имени Фрунзе) и... ждать рассвета.

Не побеспокоит милиция — значит, он вне подозрений. И можно отправляться через проходной двор к развалинам на улице Куйбышева, брать упакованные посылочные ящики — и к какому-нибудь почтовому отделению.

Риска почти никакого: еще темно, улицы малолюдные, да и кто обратит внимание на такую ношу в руках — из приморского курортного города посылки отправляют тысячами.

Так куда же уплыли, улетели или уехали остальные вещественные доказательства?

Развалины на улице Куйбышева ничего больше следствию не дадут. Здесь залежи полезных ископаемых, поднятые преступником в воздух, иссякли.

Значит, надо осуществлять второй этап рабочей версии — проверка почтовых отделений. Ведь Черевик мог отправлять посылки «до востребования» на имя Юряка Марка Львовича не в свой же город, а в какой-нибудь другой.

Где-нибудь во Львове или в Ташкенте посылки будут лежать, согласно инструкции, месяц, затем их вернут туда, откуда они были отправлены, то есть в Одессу, — иди Юряк-Черевик получай.

Предупредить все почтовые отделения и ждать сигнала? А если он отправил посылки на какую-нибудь другую фамилию? Да мало ли что мог придумать этот коварный, хитрый ворюга.

Но в отделении связи должны находиться заполненные его рукой извещения на получение посылок. Вот это уже зацепка. И даже улика.

Только бы не опоздать. Ведь Черевик 25 марта собирался идти в отпуск и, значит, мог уже давно получить все свои посылки.

Интересно, а где он собирался провести отпуск? Не исключено, что именно в тот город он и отправил часть украденных вещей.

После долгих расспросов соседей, постоянных клиентов медницко-жестяночной мастерской и служащих конторы удалось выяснить единственное: как-то Черевик вскользь заметил, что хочет погреться на солнышке, не ожидая, пока небесное светило соизволит направить свои теплые лучи сюда, в Одессу.

Поговорили на эту тему и с бывшей женой Черевика.

Надя сказала, что осенью прошлого года Котя отпуск провел один. Вернувшись, похвастался: отдыхал на берегу Черного моря, но только с противоположной стороны.

Отпуск в прошлом году Черевик взял с 20 августа, то есть после того, как была ограблена квартира зубного врача Осяка. И теперь собирался отдохнуть... после краж на квартирах Тищенко, Давидовского и Господчикова. И здесь удивительное постоянство — как с «фомкой», белым плащом и беретом, приездом после «дела» на улицу Воровского.

Оперативники пришли к выводу, что вероятное место планируемого отдыха Коти Черевика — Черноморское побережье Кавказа. Узкая полоска, протянувшаяся вдоль моря «всего» на каких-то семьсот пятьдесят километров. И все же это не весь Советский Союз.

При повторном обходе почтовых отделений связи оперативно-розыскной группе повезло на улице Фабричной.

Трудно сказать, почему Черевик прибег к услугам именно тридцать третьего отделения связи. Может, потому, что легко запоминался номер, может, потому, что сюда ему было удобно добираться с посылочными ящиками трамваем тринадцатого или автобусом сто первого маршрута — они следовали мимо того места, где был тайник. Это предстояло еще выяснить, хотя особого значения и не имело. Важно было другое: здесь, в тридцать третьем отделении связи, удалось установить город, куда Котя Черевик отправил две посылки.

Оператора посылочного отдела Раю Даценко, кареглазую девушку с обаятельной улыбкой, природа щедро одарила не только красивой внешностью, но и хорошей памятью.

Когда оперативники разложили перед Раей несколько фотографий, среди которых был и фотоснимок Коти Черевика, она обворожительно улыбнулась и весело сказала:

— Если я правильно вас поняла, вы предлагаете мне выбрать жениха. Так вот, я должна вас разочаровать: никто из них мне не нравится. Ну, а если серьезно... Вас ведь интересует, не могу ли я опознать среди них знакомого клиента? Верно?

Оперативники молча кивнули.

— Знаком мне вот этот товарищ, — Рая отложила в сторону фотографию Черевика. — Я принимала у него посылки. Сейчас скажу когда. Одну минуточку.

Она полистала настольный календарь, заглянула в какой-то журнал, вышла в соседнюю комнату, вернулась, снова заглянула в журнал и наконец сказала:

— Так вот, товарищ этот был здесь двенадцатого марта утром, как только открылось наше отделение связи. Он...

— Простите, — несмело перебил ее один из оперативников. — Вы сказали — утром. Нельзя ли поточнее.

— Я думала, что вы обратили внимание на большую табличку у входа, — улыбнулась снова обворожительно Рая. — Там четко написано: наше отделение связи начинает работу в девять часов утра. Товарищ, личность которого запечатлена на этой фотографии, подал мне две посылки. Вес нормальный, а вот размеры... Впрочем, абсолютно никаких нарушений, инструкцией предусмотрено принимать посылочные ящики даже до семидесяти сантиметров длины. Просто мы привыкли к размерам посылок сорок на тридцать на двадцать сантиметров. Это стало что-то вроде стандарта. А интересующий вас товарищ отправлял посылки больших размеров. Это первое, что я запомнила. А второе: на ящиках была написана фамилия и инициалы получателя — «Юряку М. Л. ». Так не положено. Если посылка посылается «до востребования», то имя и отчество надо обязательно писать полностью. Я так и сказала ему. Товарищ не стал возражать, но попросил, чтобы я сама дописала, поскольку он повредил правую руку. Она у него действительно была забинтована. А посылки связаны крепкой бечевкой, их можно принести и в одной руке. Имя и отчество я дописала, разве мне тяжело? Наверное, поэтому и запомнила, что получатель Юряк Марк Львович.

— А вы случайно не запомнили, где живет Юряк, ну, куда отправлял посылки клиент с забинтованной правой рукой?

— Запомнила. Обе в Гагру, на главпочтамт.

— Он дал вам заполненные извещения?

— Да, иначе я не смогла бы принять посылки.

— Но ведь он не мог писать. У него же была забинтована правая рука. Или он левша?

— Может, и левша. А может, и кого-нибудь попросил. Люди у нас с самого утра толпятся.

Остальное было, как говорится, делом техники. Следователь вынес постановление об изъятии посылок, пришедших на гагринский главпочтамт на имя Юряка Марка Львовича. Прокурор утвердил. И на знаменитый курорт Абхазии сразу же вылетел сотрудник уголовного розыска. Он должен был посетить не только Гагру, но и «прогуляться» по всему Черноморскому побережью Кавказа, проверить на главпочтамтах курортных городов корреспонденцию отделов «До востребования» — вдруг где-нибудь еще окажутся извещения на получение посылок на имя Юряка?

У Тищенко, Давидовского и Господчикова Черевик похищал примерно одинаковое количество вещей. Последний его «улов», обнаруженный в скворечниках-тайниках, поместился в пяти посылочных ящиках. Поэтому можно предположить, что для отправки своей добычи двух предыдущих краж ему понадобилось не менее десяти ящиков.

Конечно, такое количество почтовых операций увеличивало вероятность быть изобличенным. Куда безопасней было бы прятать, переправлять и реализовывать все украденное оптом. Но тогда одному никак не управиться. А Черевик не хотел иметь сообщников. Поэтому и шел на риск.

Оператор тридцать третьего почтового отделения связи Рая Даценко сказала, что посылки в Гагру Черевик отправил 12 марта. А кража на квартире моряка дальнего плавания была совершена 10 марта. Выходит, Черевик не готовился заранее идти на «дело». Если бы готовился, то продумал бы и такой вопрос: как сразу же избавиться от украденных вещей. И в таком случае подтверждается версия участкового инспектора Забары о том, что Котя Черевик шел на преступления стихийно, под влиянием сложившихся обстоятельств.

Дело было, видимо, так.

Милька позвонила Черевику и сказала: есть богатый «клиент», можно хорошо поживиться. Он, вспомнив свое прошлое, не удержался от соблазна, взял изготовленную на всякий случай «фомку» и отправился на квартиру Тищенко. Обчистив квартиру, помчался в аэропорт — запутывал следы. Вернувшись из аэропорта в город, остановил машину на улице Воровского, с этой улицы прошмыгнул на улицу Куйбышева. А там вот они — развалины. О них он не мог не знать. Живет ведь в этом районе. Спрятав чемоданы в укромном уголке, пришел домой и стал думать, что же теперь делать с украденными вещами. Развалины на улице Куйбышева — ненадежное место. Там и дети везде лазят, да и взрослых нечистая сила может принести.

Вот в ту бессонную ночь у Черевика, наверное, и родилась идея скворечников-тайников и посылочных ящиков.

Сразу же к отцу — принимай спецзаказ на пять скворечников и на пятнадцать или двадцать посылочных ящиков. Зачем так много ящиков? Пригодятся. А вдруг еще раз подвернется такая шальная удача? Снова не спать, переживать, ломать голову, куда девать ворованное? Нет, теперь уж если еще раз «подфартит», он будет знать заранее, что делать с «уловом».

Первые посылки Котя Черевик отправил 12 марта. Это точно. Ведь только от Раи Даценко он узнал, что на посылках «до востребования» надо писать полностью имя и отчество получателя. Если бы он отправлял посылки и до 12 марта, то не стал бы делать такой «прокол» вторично. Вроде бы и мелочь, но на нее обращают внимание почтовые работники, запоминают, остается какой-то след, а ему это совершенно ни к чему.

Значит, посылочные ящики по спецзаказу были сделаны 11 марта. Хотя это и не столь существенно. Куда важнее знать, сколько таких посылочных ящиков он заказал: пять, десять, пятнадцать, двадцать?

На его квартире обнаружено два ящика. Почему именно два? И что это — остатки от прежней партии? Или, наоборот, первые экземпляры новой?

В остальных почтовых отделениях города коллеги Раи Даценко не смогли опознать на фотографии Котю Черевика как своего посетителя. Так, может, всего-то две посылки и отправил Черевик из Одессы в Гагру? И большая часть ворованных вещей осела где-то здесь? И напрасно сотрудник уголовного розыска мотается по Черноморскому побережью Кавказа?

Нет, оказалось, не напрасно.

Не успели оперативники выяснить у отца Коти Черевика, сколько он изготовил для сына почтовых ящиков — старик юлил, отвечал на вопросы путано, ссылаясь на свою плохую память, — как с Черноморского побережья Кавказа пришло сообщение: посылки на имя Юряка Марка Львовича обнаружены не только в Гаграх, но и в Гудауте, Новом Афоне, Сухуми и Очамчире — общим количеством десять штук.

Да, неплохо собирался погреться на солнышке во время своего отпуска вор-рецидивист Котя Черевик. Наверное, еще осенью прошлого года в тех краях он нашел надежные каналы реализации краденого и теперь снова решил воспользоваться ими.

Сотрудники правоохранительных органов Абхазии установили постоянное наблюдение за главпочтамтами Сухуми, Гагры, Гудауты, Нового Афона и Очамчиры, приняли все необходимые меры, чтобы выявить возможные каналы реализации краденых вещей.

Извещения на получение посылок во всех пяти городах Черноморского побережья Кавказа были заполнены разными почерками. Эксперты установили, что ни один из них не соответствует образцу почерка Черевика Константина Владимировича.

Но как Черевик ни старался быть осторожным, все учесть, предусмотреть, нигде не наследить — ничто ему не помогло.

Настало время предъявить ему обвинение. Но для этого его сначала надо задержать.

Вот и наступила кульминация в жизненном спектакле, который сам Черевик создал и в котором сам являлся главным героем. А за кульминацией, естественно, должна следовать развязка.

1

Самолет, выполнявший рейс Астрахань — Одесса, точно по расписанию приземлился в аэропорту.

Через пятнадцать минут все прилетевшие пассажиры, получив в багажном отделении свои вещи, стали уже пассажирами автобуса образцового сто первого маршрута, следовавшего в центр города.

Еще через минуту один из только что прилетевших мужчин, заглянув в свой чемоданчик, попросил водителя автобуса немедленно остановиться. На глазах ни о чем не догадывающихся своих попутчиков бывший пассажир воздушного, а затем автомобильного транспорта превратился в пешехода, если только можно так назвать бегущего изо всех сил человека с чемоданчиком в руках по направлению к зданию аэровокзала.

Еще через несколько минут мужчина, тяжело дыша, сбивчиво объяснял сотрудникам отдела милиции аэропорта, что перед посадкой в самолет в Астрахани в его чемоданчике была крупная сумма денег и новенький желтый импортный фен, а вот при высадке из самолета в Одессе всего этого в чемоданчике не оказалось.

Вскоре оперативники пришли к выводу, что к исчезновению денег и фена может иметь самое непосредственное отношение бортпроводник Владимир Семин. Было также основание полагать, что он привез на продажу килограммов двадцать черной икры.

Случилось это в воскресенье, магазины были закрыты. Если Семин украл деньги у пассажира, то потратить их не мог. Скорее всего, сам стал продавцом — надо было продать и фен, и черную икру.

Среди предполагаемых точек реализации был назван и Привоз. Оперативники из аэропорта позвонили в Приморский райотдел милиции, оттуда — в опергруппу Привоза, на сопредельные участки, в том числе и Василию Забаре.

В это время в штабе добровольной народной дружины находились многие члены комсомольского оперативного отряда. Пьяниц пришлось на время оставить в покое и всем личным составом перебазироваться на Привоз и его подступы.

Дружинники сработали быстро и четко.

Гость с берегов Волги действительно появился на Привозе. Торговлю начал с черной икры. Было у него дефицитного деликатеса больше пуда. Твердой цены Семин не устанавливал, продавал килограмм и за сорок, и за пятьдесят рублей.

Такую торговлю он устраивал не впервые.

Механика операции была проста: перед вылетом Володя звонил маме, буфетчице астраханского ресторана «Волга», та добывала икру, а сынок через несколько часов продавал ее в другом городе.

Трудно сказать, сколько еще торговых вояжей совершил бы бортпроводник рейсового самолета Астрахань — Одесса Владимир Семин, если бы не фен. Заглянул он «случайно» в чемодан пассажира, увидел там эту штучку, а заодно и пачку денег...

— Даже не знаю, как это получилось, — огорчался Семин в кабинете следователя. — Увидел и не удержался...

Наверное, такое выражение лица было у сына лейтенанта Шмидта Шуры Балаганова, когда он, получив для полного счастья от Остапа Бендера пятьдесят тысяч рублей, тут же в переполненном трамвае машинально украл дамскую сумочку, в которой были черепаховая пудреница, профсоюзная книжка и один рубль семьдесят копеек денег, а его поймали, двинули по шее и передали милиционеру.

Оперативники нашли в самолете тайник Семина, в котором находились украденные деньги и фен. В том же тайнике он прятал во время полета и черную икру.

Василий узнал обо всем это позже.

А в тот день, задержав вместе с «юнцами» Семина, он сразу же забыл о нем, потому что подошел Петр Бондаренко и как бы между прочим сказал:

— А наш общий знакомый переквалифицировался: продает уже не ящики для почтовых посылок, а рыбу. Дерет втридорога, но и товар первоклассный! Лещ, рыбец, таранька... Теперь он занял место между вторым и третьим корпусами...

В понедельник утром Забара вошел в кабинет начальника райотдела милиции, положил на стол две тараньки и большого вяленого леща.

— Прекрасная закуска! Значит, за мной пиво? — улыбнулся подполковник Астахов.

Он сразу повеселел. Не просто же так зашел к нему этот башковитый «Детектив с одесского Привоза». Наверняка вместе с рыбой принес и приятные новости.

— Да, товарищ подполковник, пиво за вами. Но за свежим, хорошим пивом надо ехать в Николаев. Разрешите это сделать мне?

— Ладненько, сдаюсь. Выкладывай, что там у тебя еще кроме леща и тараньки?

Василий стал подробно рассказывать о своем «улове» за воскресный день.

Услышав от Петра Бондаренко, что отец Коти Черевика продает вяленую рыбу, Забара сразу же стал думать: где старик смог раздобыть дефицитный по нынешним временам товар?

Сам он ловлей заняться не мог, для этого надо было уезжать из Одессы, а старик никуда не отлучался, за ним пусть не в оба глаза, но все-таки Забара присматривал. И по почте не приходило посылок — ни на его имя, ни на имя сбежавшего сына. Значит, тут сработала особая почта — передача из рук в руки.

Кто же организовал такую передачу? Вероятней всего, Котя Черевик. Одесские новости не могли его не интересовать: часто ли приходят в «гости» милиционеры, о чем спрашивают, что знают, что обнаружили, наконец, как там без него сын? Черевик мог, не выдавая своего местонахождения, с оказией переслать отцу инструкцию, как вести себя, а вместе с инструкцией и вяленую рыбу, причем в таком количестве, что старик устроил бизнес.

Из какого же рыбного края, скорее всего не очень далекого от Одессы, мог организовать такую передачу Котя Черевик?

Дунай славится своей селедкой, в пресноводных лиманах и озерах обитают в основном караси и карпы. В низовьях Днестра водятся лещи и даже знаменитые голубые раки, но нет рыбца и тараньки. По Николаевской дороге лежат друг за другом соленые лиманы Хаджибейский, Куяльницкий, Дофиновский, Григорьевский, Тилигульский...

Николаев! Вот он, рыбный край!

Как-то Василий ездил на экскурсию с заводчанами в Николаев, зашли на базар, рыбы там было полно: и лещ, и рыбец, и таранька, была еще и такая рыба, которой в Одессе днем с огнем не найдешь.

Связан был с этим городом и такой немаловажный факт. В досье Черевика значится: во время вторичного отбывания наказания в колонии он поддерживал неплохие отношения с пятью заключенными из разных городов, в том числе из Николаева.

Чтобы иметь хотя бы косвенное доказательство того, что он на правильном пути, Забара дал двум «юнцам» денег, и они купили у отца Коти Черевика вяленого леща, рыбца и связку тараньки. Затем поехал к большому знатоку всех рыбных секретов Анатолию Людкевичу. Показал ему купленную рыбу:

— Из какой местности могут быть вот эти лещ, рыбец и таранька?

Как и принято в Одессе, Людкевич ответил вопросом на вопрос:

— А почему главная улица нашего города называется Дерибасовская?

Со знатоком всех рыбных секретов надо было устанавливать контакт. Хорошо, что хохму на эту тему Василий Забара уже слышал.

— Если новороссийскому генерал-губернатору герцогу Ришелье, или, проще говоря, Дюку, установлен бронзовый памятник, то это отнюдь не означает, что название улицы Дерибасовской связано с именем начальника экспедиции Дерибаса, специально посланной в 1794 году для строительства города и пристани. Просто на этой самой улице находится центральный рыбный магазин. Так вот, туда все заходят и спрашивают: «Слушай, де рыба?» Отсюда и название — Дерибасовская.

Это было как пароль. Людкевич понял, что имеет дело со «своим человеком». И не остался в долгу:

— Заходит чудак в этот же магазин и спрашивает у продавца, есть ли икра. «Вы можете немного подождать?» — спрашивает в свою очередь продавец. «Могу», — отвечает этот чудак. Ну и ждет. Потом и говорит: «Послушайте сюда, я жду уже три часа». — «Нет, теперь вы послушайте сюда, — отвечает продавец. — За эти самые три часа хотя бы один покупатель спрашивал: есть ли в нашем магазине икра?» — «Нет, — отвечает этот чудак, — не спрашивал». Продавец развел руками и говорит: «А зачем же нам держать такой товар, который не пользуется спросом у покупателей?» Или еще про икру. Однажды продавали ее в этом же магазине. Икра не настоящая, а химическая. Мазать на хлеб ее уже можно, а есть еще нельзя...

— Хорошая байка, — прервал Людкевича Забара. — Но откуда все-таки вот эта рыба?

— Что рыба? — взмахнул руками Людкевич. — «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя привозил». Даже несколько лет назад в том же Черном море водились и скумбрия, и чирус, и камбала, и глоса. А бычки?! Промышленный лов вели, в банках с томатным соусом консервировали. Сорок три копейки с посудой. Ешь — не хочу! Вкуснотища! Банки, несмотря на острые концы, вылизывали. А ставрида, анчоус?! Косяки надо было от берега отгонять, купаться мешали... Ты не косись на меня, хочешь сказать, что человек больше всего врет в двух случаях: перед женитьбой и после рыбалки. Нет, что было, то было... Неужто придет такое время, когда мы будем восхищаться: «А помнишь, как взяли двух голышей? Один, правда, маленький. А второй такой крупный, почти как средний палец!» Может прийти такое время?

Людкевич помолчал и сам себе ответил:

— Может. Потому что пока кто-то один раз отмеряет, остальные семь раз отрежут. Бык всегда поймет индюка, если речь идет о красном. Это я о браконьерах, о тех, кто химичит, отравляет все живое. Попробуй найди на них управу? Вот и эти рыбехи, что ты показываешь, — лещ, рыбец, таранька. Каждая с икрой. Конечно, для торговли вид товарный. Но с другой стороны — сколько потомства загублено! А ведь запрет сейчас на лов. Только на него — тьфу! Как каждая песня петуха может быть лебединой, так и каждая рыба-мать с икрой может оказаться не на нересте, а в бочке с раствором и на проволоке. Ну а эта рыбка выловлена не далее как пять-шесть дней назад. Засолили, повялили — и сразу же к нам, на Привоз. Что же касается местности...

Людкевич понюхал каждую рыбину, оторвал у леща плавник, пожевал, крякнул от удовольствия:

— Еще бы кружечку пивка сюда — и был бы полный порядок. Да, вялить рыбу они все-таки большие мастера. Даже судака вялят. Никто этого не делает, а они умудряются... Рыба ведь как человек: ничего, что не умеет разговаривать. Размером, внешним видом, расцветкой или еще чем-нибудь она тоже выдает, в какой местности обитает. Как и те, кто ее вялит. Эта вот, что я с твоего разрешения отпробовал, знаешь каким способом приготовлена? В лодке стоит бочка с соленым раствором. Лещ, рыбец, тараньку ловят удочкой или чаще бреднем, как эту. Видишь, на губах нет следов крючка? Ловят и сразу же бросают в бочку. Раствор попадает даже во внутренности, поэтому у рыбы такой необыкновенный вкус. Да, вялить они все-таки большие мастера...

— Анатолий Борисович, миленький, но кто же — они? — прервал снова Людкевича Забара. Ему хотелось поскорее услышать главное — где была поймана рыба, которую продавал на Привозе отец Черевика.

— Как это — кто? Разве я не сказал? Рыбаки из города на Южном Буге — Николаева. Соседи наши — вот кто. Скажу тебе даже больше. Эти лещ, рыбец и таранька пойманы в камышовых заводях речки напротив Родников — так у них примерно километровый участок правого берега называется. Напротив этих самых Родников и водится вот такой необыкновенный лещ, бело-розовой расцветки. Мой старший сын живет в Николаеве. Я часто бываю у него в гостях. Не раз рыбачил в тех заводях. Так что все, что я говорю, — это не байка. Можешь не сомневаться в моих словах...

Выслушав Забару, подполковник Астахов долго молчал. Наконец сказал:

— Да, ты прав, Василий, надо тебе ехать в Николаев. Как искать будешь Черевика в городе корабелов и, наверное, в его окрестностях — подумал?

— Есть две зацепки. Во время повторной отсидки Черевик в колонии поддерживал отношения с неким Марчуком, по кличке Спец, из Николаева, тоже вором-рецидивистом. Думаю, что николаевской милиции хорошо знакома эта личность. Вот через Спеца и попробую выйти на Черевика. Ну, а вторая зацепка — река Южный Буг, камышовые заводи напротив Родников. Если, конечно, Черевик до сих пор рыбачит, а не взбирается на Эльбрус, не путешествует к Северному полюсу, не строит где-нибудь гидроэлектростанцию, не ищет алмазы в Якутии или золото на Дальнем Востоке... Мало ли где может быть в эту минуту такой предприимчивый человек, как Черевик! И все же я почему-то уверен — он в Николаеве.

— Ехать надо немедленно. — Подполковник Астахов что-то написал на листке настольного календаря, снова поднял глаза на Василия. — Насчет машины я сейчас же дам распоряжение. Поедешь с моим заместителем по оперативной работе Петром Васильевичем Артамоновым. У него в Николаеве много друзей, вот и пусть помогают. Я вдогонку вам еще и по телефону позвоню, тоже попрошу об этом. Да и о Марчуке-Спеце пусть к вашему приезду кое-какие справки наведут. Не забудьте фотографии Черевика прихватить. Постарайся преждевременно ему на глаза не попадаться. Внешность твою он хорошо запомнил. А как умеет оставлять нашего брата с носом — не мне тебе рассказывать...

2

Когда Забара с подполковником Артамоновым приехали в Николаев, местные оперативники успели уже узнать, что рабочий завода «Дормашина» Олег Марчук два дня назад взял отгулы на всю эту неделю. Квартира его на улице Малой Морской была закрыта, хозяина соседи не видели ни сегодня, ни вчера. Последний след Марчука удалось обнаружить в агентстве Аэрофлота: два дня назад он забронировал на свое имя место в самолете маршрута Одесса — Сочи. Билет был заказан на сегодняшний утренний рейс.

Подполковник Артамонов позвонил Астахову, сообщил все, что удалось выяснить, передал приметы Спеца. Попросил выяснить в Одесском аэропорту: не задержался ли случайно самолет. Если не задержался, то коллег из Абхазии надо предупредить, что за посылками на имя Юряка Марка Львовича на главпочтамты Гагры, Гудауты, Нового Афона, Сухуми и Очамчира может прийти Марчук Олег Сергеевич с доверенностью Юряка.

Начали устанавливать, с кем был связан Спец, выявлять его окружение.

Вскоре «всплыли» две сестры — Василиса и Руфина — девицы далеко не безупречного поведения.

Сразу же насторожил такой факт: Василисы и Руфины сегодня тоже не было на работе — Василиса взяла недельный отпуск, а Руфина находится в очередном отпуске с 22 марта.

Еще больше насторожили другие факты.

Вечером 21 марта сестер навещал молодой человек, по приметам очень похожий на Котю Черевика. Правда, его видели соседи только один раз. На следующий день Руфина исчезла. Дома она появилась лишь вчера, да и то побыла какой-то час и опять куда-то ушла с большой хозяйственной сумкой.

А Василису в последний раз соседи видели дома в субботу утром. Ушла она с чемоданом.

В агентстве Аэрофлота выяснили, что на Забродскую Василису тоже бронировался билет — рейс и день вылета из Одессы тот же, что и у Марчука.

Из всего этого следовало: четверка разбилась на пары. Олег Марчук и Василиса Забродская отправились на Черноморское побережье Кавказа, а Котя Черевик и Руфина Забродская...

Да, если бы кто-нибудь мог сказать, куда отправились они.

Обсудив несколько версий, начали разрабатывать одну, подсказанную извечным — «Ищите женщину...».

Вскоре нашли нужную ниточку: у Руфины была близкая подруга Марина, у Марины был друг Алик, а у Алика была дача на берегу Южного Буга, где-то в районе Родников.

Забара, услышав о Родниках, сразу же загорелся ехать туда. Но уже наступил вечер, точного месторасположения дачи Алика установить не успели, и надо было ждать утра.

Всю ночь николаевские оперативники наблюдали за квартирой Руфины, Марины и Алика, но никто из них ночевать домой не явился.

Рано утром смешанная николаевско-одесская поисковая группа отправилась в район Родников.

Времянки, домишки, халабуды, курени возводились здесь точно так же, как и на некоторых участках Одесского взморья: нахально, самовольно. Но каждой «нахаловкой» кто-нибудь руководил, в каждом закоулке находился человек, который добровольно брал на себя обязанности администратора.

Один из таких администраторов сказал, что «на дачке, которую пользуют Алик и Марина, сейчас находится вроде бы еще одна пара», указал ее месторасположение.

Дачка стояла на возвышенности, словно наблюдательный пункт неприятельских войск. Есть кто в ней или нет — не так-то просто проверить: все подступы хорошо просматриваются, да и где гарантия, что Черевик, если он там, не имеет оружия и не пустит его в ход?

Наблюдали за дачкой несколько часов — тихо. Ждать темноты — бессмысленно. Ночь — помощница того, кто убегает, а не того, кто преследует.

Подключили к операции двух сотрудниц милиции.

Девушки надели белые халаты и на машине санэпидстанции приехали в «нахаловку». Обошли несколько строений, в том числе и дачку Алика, но им нигде не открыли дверь.

Значит, на дачке Алика никого нет? А может, кто-нибудь затаился и выжидает? Как проверить? Взломать дверь? И... получить пулю в лоб? Нет, сначала надо обследовать камышовые заводи, а потом уж решать, что делать дальше.

В моторную лодку рыбной инспекции сел подполковник Артамонов, переодетый в форму рыбинспектора. Поплыли к противоположному берегу.

Вернулся Артамонов заметно повеселевший. В одной из заводей он обнаружил две лодки не с подвесным мотором, а с веслами. Стоят они рядом. Рыболовы — два молодых человека и две девушки, рыбу бросают в общий котел, точнее — в объемистую кадку, наверное, со специальным раствором, то есть осуществляют засолку «живьем», так называемый соленый мор. Парень по приметам — Алик, девушки — Марина и Руфина, а четвертый в лодке не кто иной, как одесский вор-рецидивист Котя Черевик.

Брать такого опасного преступника, да еще в компании Алика, который у работников Николаевского уголовного розыска никакого доверия не вызывал, было не так-то просто.

Когда, в каком месте лучше всего осуществить эту операцию?

В тихой камышовой заводи или на открытой воде, когда они будут идти на веслах? Приблизиться к ним незаметно невозможно. Издали кричать «Руки вверх!» тоже не лучший вариант. Черевик запросто может прыгнуть из лодки в воду и скрыться в зарослях камыша. И опять-таки — вдруг он вооружен?

Взвесив все «за» и «против», решили арестовать Черевика, когда лодки причалят к мостику напротив дачки Алика.

Чтобы избежать какой-нибудь случайности, выходы из камышовых заводей вверх и вниз по течению Южного Буга блокировали моторными лодками рыбной инспекции. Здесь, в Родниках, тоже вроде бы все учли. От причала узенькая тропинка карабкалась круто вверх к дачке Алика. Почти рядом с причалом стояла сторожка. В ней и разместилась основная группа захвата, в которую вошел и Василий Забара. Для подстраховки неподалеку от причала посадили с удочками капитана Лаврова и лейтенанта Малышевскую.

3

Все произошло быстро.

Обе лодки ткнулись носами в причальный мостик, гребцы выбросили на деревянный настил весла, затем спрыгнули сами — в плавках, уже успевшие загореть. Поднатужившись, вытащили на берег кадку с рыбой, начали обвязывать ее веревкой, оставляя вверху большое кольцо.

Всесильное любопытство погнало к лодке «рыболовов» капитана Лаврова и лейтенанта Малышевскую — это было естественно.

Они быстро подошли к мостику. На нем уже стояли девушки, приводили в порядок свои прически. С ними и заговорили Лавров и Малышевская: хорошо ли клевало, много ли поймали.

С этой минуты путь к лодкам Черевику и Алику был отрезан.

Закончив возиться с кадкой, они вставили в кольцо два весла, положили концы на плечи, рывком подняли ношу и направились к тропинке. Капитан Лавров тут же пристроился к ним сзади.

Ситуация для оперативников сложилась благоприятная: Черевик сам шел к ним в руки.

Когда Алик и Черевик оказались метрах в десяти от сторожки, Забара распахнул дверь и спокойно, не спеша зашагал им навстречу.

Увидев его, Котя Черевик — он шел первым — зыркнул вправо, но там уже был капитан Лавров. Слева оказался один из оперативников, другой побежал на помощь лейтенанту Малышевской, хотя помощь его и не требовалась — Марина и Руфина продолжали заниматься своими прическами, происходящее на берегу их, казалось, совсем не интересовало.

Котя Черевик продолжал идти. Но шагал уже медленней, ступал осторожно, словно под ногами была не твердая земля, а трясина. Глянул исподлобья на Забару, и лицо его скривилось от страха, тонкие губы дрогнули, казалось, Черевик хотел что-то сказать, но передумал, не произнес ни слова.

— Константин Владимирович, может, помочь вам донести рыбу до дачи Алика? — спросил Забара, не скрывая иронии.

Черевик промолчал.

Он шел, понурив голову, глаз не поднимал ни на шагавших рядом Василия Забару и молодого николаевского оперативника, ни на двух других сотрудников уголовного розыска, не оглядывался и назад на Алика, на оставшихся на берегу Марину и Руфину. Не оглядывался не потому, что шел в «упряжке», — приподними концы весел и верти головой на все триста шестьдесят градусов, — просто у него не было на это сил. Какое-то спасение для себя он видел впереди и хотел только одного: как можно быстрее добраться до дачи.

И когда наконец они пришли, Черевик освободился от ноши, сел на землю, спиной и головой оперся о ствол старой ивы и заговорил быстро, словно боялся, что его могут перебить:

— Все, меня нет... Сейчас умер, и завтра похоронят... Я не очень силен в спорах, не умею быстро находить убедительные доказательства. А лишний треп — это не по мне. Если не верите — пошлите в разведку, соберу ценные сведения и никому ни слова. Молчать я умею. Это точно!.. Гоните прочь любопытных, не надо ковыряться в чужой жизни на виду так называемого общественного мнения. Моральные и физические травмы очень похожи, обе оставляют рубец на сердце, запас пережитого обязательно что-то вселяет в тебя. Это «что-то» делает тебя другим человеком, помогает тебе. Вот сейчас оно помогло мне выбрать дорогу получше, чтобы я не наступил на камень, не поскользнулся на песке, не споткнулся, чтобы мне не было больно, поддерживало меня с двух сторон. Я не упал, шел на прямых, потому что ходить согнувшись не умею... Может, я кажусь вам смешным и жалким? Ничего, это «что-то» опять срабатывает, и мне уже все до фени. Только не опуститься бы до крайности, не отключиться... Страх перед этим у меня сильнее страха тюрьмы. Точно!

Черевик дернул головой, обхватил руками виски, словно хотел выдавить глаза. Его черные курчавые волосы поползли вверх, хрящеватый нос еще больше заострился. Несколько секунд он смотрел куда-то вдаль неподвижными, немного выпученными глазами, затем заговорил снова:

— Не подумайте, что это бред сумасшедшего, не ищите в моих словах логики. Мимо! Такое состояние, как у меня сейчас, бывает от счастья, удачи или наоборот — от отрицательных эмоций... Имея радикулит, легко демонстрировать несгибаемость. Не только мне, но и вам будет хуже, если я сейчас потеряю сознание. Я и говорю исключительно для того, чтобы не отключиться. «Скорую помощь» вызвать не успеете, очень прошу — потерпите еще немного... От прежних моральных и физических травм я начал страдать вегето-сосудистой дистонией. Чтобы сбить давление, мне сейчас достаточно сделать укол простенькой магнезии. И я сразу почувствую, как по всему телу побежит горячая волна и исчезнет эта полуобморочная тошнота. Я боюсь потерять власть над собой, мне надоело холодеть от подсознательного страха. И среди орлов бывают пуганые вороны. Вот оно — начинается самое страшное... Такое впечатление, что все из головы переливается в грудь, в живот... Точно! Чтобы не захлебнуться собственными мозгами, я боюсь глотать слюну, боюсь даже вдохнуть воздух... Клин вышибают клином... Дайте стакан водки... Только быстрее, иначе будет поздно... Алик знает где...

Лицо Черевика то краснело, то белело, то становилось каким-то пепельным.

В группе захвата старшим был подполковник Артамонов. Оперативники посмотрели на него, и он коротко бросил:

— Дайте.

Оперативники налили в стакан водки. Черевик выпил, закусил огурцом. Посидел молча с минуту, затем вскочил, мотнул головой, улыбнулся и заговорил, обращаясь непосредственно к Забаре:

— Знаете, я не привык к роли невинной жертвы. Потребность приносить себя в жертву может возникнуть разве что у молоденькой монашки. Это я к тому, что вы конечно же не оставите меня в покое. Но... Пока против меня не возбуждено уголовное дело, пока не началось официальное следствие, я не обязан отвечать ни на один ваш вопрос. Вы должны все тщательно проверить. Это ваша обязанность, я знаю. Доказательства нужны двоим: тому, кого в чем-то подозревают, и прокурору. В Николаеве вы ничего интересного не найдете, посему предлагаю как можно быстрее вернуться в Одессу. Хотя... и там, кажется, вы сможете пригласить меня в райотдел милиции разве что на чашку чая. Зато в Одессе я смогу встретиться с прокурором. В вашей «фирме» любят говорить о справедливости. Есть законность, права личности, так называемая презумпция невиновности. Как же быть с этим? Или это пустой звук? Опять взялись за старое — подозревать, арестовывать, искоренять несуществующее зло? Лучше нескольких невиновных посадить за решетку, чем оставить одного преступника на свободе? Да?

Черевик, вопреки своим словам, быстро входил в роль невинной жертвы. Даже глаза его стали печальны, а в голосе уже не чувствовалось ноток гнева.

— Вы говорите по сути, а мы проверим, — ответил Забара на длинную тираду Черевика. — Иначе в нашем деле никак нельзя, справедливость — прежде всего. Истина — это истина, а ложь — это ложь. Уголовный процесс имеет достаточно надежных способов, чтобы отличить одно от другого. Возникнут сомнения — они будут толковаться в пользу обвиняемого. Вам это хорошо известно. Так что, если вы не совершили ничего противозаконного, не надо переживать, волноваться.

— Да, попробуй вам что-то доказать...

— Попробовать надо — это единственное, что вам остается. Допрос проводят тогда, когда задержанный не хочет признавать свою вину. И вы хорошо понимаете, что ваш арест — никакая не случайность. А дальше все пойдет по обычной схеме: следствие, суд...

— Приберегите лучше свои популярные лекции для какого-нибудь дурачка, — ухмыльнулся Черевик. — С меня хватит. Везите скорее в Одессу, там будем вести душевный разговор.

4

На первом же официальном допросе Котя Черевик начал выкручиваться, строить из себя наивного простачка, или, как говорят в воровском мире, начал «ломать Ваньку»:

— Да что вы такое говорите?! Какие могут быть квартирные кражи в моем теперешнем положении? Я же больной. У меня вегето-сосудистая дистония. И вообще для кражи должно быть особое вдохновение. К тому же сейчас чем меньшим ты обладаешь, тем меньше обладают тобой...

— Константин Владимирович, — прервал Черевика следователь Дунаев, неторопливо переворачивая бумаги в папке. Этим он давал понять, что не спешит, разговор будет долгим. — К моему большому сожалению, мы с вами вот уже третий раз встречаемся по разные, так сказать, стороны стола. Вы что, к нашей теперешней встрече специально изучали язык дипломатов, философию, логику, психологию и даже крылатые выражения? В Николаеве словоблудием занимались, сейчас на допросе тоже хотите этим заняться? А нам надо поговорить об очень конкретных вещах — о квартирных кражах. И для меня никакого значения не имеет: совершили вы их по вдохновению или по рассеянности.

— Ну что вы! — развел руками Черевик. — По рассеянности можно только сдать хорошую карту соседу. А квартирные кражи... Да, они, к сожалению, как вы правильно употребили это слово, гражданин капитан, еще случаются. Я назвал вас не «товарищем», а «гражданином» не потому, что, мол, знаю свое место. Скажи я «товарищ», вы начнете протестовать, я в ответ — то же, и мы будем зря терять драгоценное время. Я понимаю: раз кражи случаются, то их надо на кого-то «вешать». И в первую очередь — на бывших воров. Вот вы и хотите припереть меня к стенке. Только почему вы думаете, что воздвигать эту стену я буду собственными руками? Нет, я себе настоящую цену знаю.

— Поэтому и боитесь ее назвать, — подхватил Дунаев. И тут же быстро спросил: — Фамилия Осяк вам знакома?

— Нет, впервые слышу.

— Значит, вы не знаете Осяка Марка Львовича, зубного врача?

— Представите нас друг другу — среди моих знакомых будет и стоматолог по фамилии Осяк. А пока извините...

— Вам уже представляла его ваша жена Надя. Потом вы стояли вместе с ним в очереди возле хлебного магазина. Потом...

Капитан Дунаев умышленно сделал паузу.

— Все может быть. С кем только не стоишь в очереди или еще где-нибудь. Но это же ничего не значит. При моем аресте на берегу Южного Буга присутствовал вот этот гражданин в штатском, — Черевик кивнул в сторону Василия Забары. — Кстати, он и тогда был в штатском. Часа три мы ехали в одной машине, сейчас сидим в одном кабинете, но... Нас никто не представил друг другу. И, можно считать, мы не знакомы.

Еще в Николаеве Черевик всем своим видом показывал: лично для него главное действующее лицо в группе захвата — Забара, хотя и не знал, кто он и какое у него звание. По дороге в Одессу пытался выяснить, кому это удалось «раскрыть» его, задавал наводящие вопросы. Однако ничего выведать не смог — в разговор с ним никто не вступил.

Капитан Дунаев заметил, что Черевик проявляет повышенный интерес к участковому инспектору, но промолчал. По разработанному плану допроса Забара сам должен был в нужный момент вступить в разговор.

— Пока будет достаточно того, что я напомню вам свое имя — Юрий Максимович. Вы, гражданин Черевик, справедливо заметили, что не стоит нам зря терять драгоценное время, хотя лично у меня сегодня его предостаточно. Предлагаю вам добровольно рассказать о совершенных кражах. Как говорится, зачтется.

— Это хорошо, — кивнул Черевик. — Знаете, у вора труд малодоходный. Одни комиссионные сколько пожирают — подготовка «дела», сбыт краденого, то да се. Точно! Труд малодоходный и в то же время опасный.

— Давайте поконкретней. Я же предупредил: словоблудие ваше мне не нужно. Значит, чтобы к минимуму сократить комиссионные расходы, вы решили действовать самостоятельно — без наводчиков, без сообщников? Ограбили квартиру зубного врача Осяка — и концы в воду. Так?

— Я знаю, что «фирма» ваша солидная, здесь обычно слов на ветер не бросают. Поэтому прошу предъявить мне вещественные доказательства.

— А как же быть с добровольным признанием? Повторяю — зачтется.

Дунаев, учитывая хороший опыт Черевика в криминальных делах и его богатую фантазию, старался вести следствие так, чтобы не раскрывать перед ним сразу все козыри, надо было постепенно убедить Черевика, что для него единственный выход — честно признаться в кражах на квартирах зубного врача Осяка, старшего механика рыбоморозильного траулера Тищенко, заведующего ателье Давидовского и мясника Господчикова: рассказать, в каких тайниках он прячет украденные драгоценности, золото, деньги. И, наконец, назвать сообщников.

Дунаев не сомневался, что все эти кражи совершил именно он, Черевик.

Сидоренко, сосед Тищенко, сам пришел в милицию и признался, что вечером 10 марта звонил по телефону он. Рассказал, как все произошло.

Вступив в лужу крови на лестничной площадке, Сидоренко испугался, подумал, что могут заподозрить его, тем более — угрожал старшему механику, когда случайно узнал, что тот путается с его женой. Туфли выбросил, они «жгли» ноги и все время напоминали бы о происшествии. Но, избавившись от туфель, успокоиться не мог, поэтому и пришел в милицию. За свой проступок готов понести любое наказание, в том числе и за то, что закрывал глаза на сомнительные коммерческие операции жены.

Проверка показала, что Сидоренко и в самом деле не причастен к квартирной краже и нападению на мать Петра Тищенко.

А Милька упорно твердила, что была лишь любовницей Черевика, никакая она не наводчица и вечером 10 марта из квартиры Тищенко никому не звонила.

Изобличить ее мог только Черевик.

Через него можно быстро выйти и на сообщников на Черноморском побережье Кавказа, которые должны были помочь ему сбыть краденые вещи.

— Мне не в чем признаваться. Я не был на квартире зубного врача Осяка, — сказал Черевик. — У меня стопроцентное алиби. Вам не из чего лепить уголовное дело.

— Ошибаетесь, ваше алиби может скоро лопнуть как мыльный пузырь, — спокойно возразил Дунаев. — В конце концов какая разница, сознаетесь вы или нет? Поймите, для меня главное — не засадить вас за решетку, хотя вы и совершили преступление. Сейчас меня интересует и волнует ваша жизнь. Некоторые слабовольные люди попадают в руки опытных преступников, и без нашей помощи к честной жизни они уже не могут возвратиться. Другие сами опускаются в болото. Вот и вы... Для всех вы — чужой. Деньги, драгоценности — это все временное. Вы живете в постоянном страхе, вы боитесь людей, боитесь смотреть им в глаза. Бережете украденное, чужое богатство на «черный день». Да для вас каждый день «черный»...

— Ключик ко мне подбираете, отмычку ищете?! — закричал вдруг Черевик. — Ничего не получится! Точно! Я себя в бронь заковал, намертво запаял!

— Успокойтесь! На меня ваша истерика не действует.

— Но мне не в чем признаваться, понимаете вы это или нет? — Казалось, что возмущенный Черевик вот-вот прыгнет на решетку окна следственной комнаты. — И вообще я не собираюсь работать на вас, тунеядцы! Ищите настоящего вора! Вы за это деньги получаете, вас государство в форму одевает! Или, может, хотите на мне еще и гонорар заработать? Мемуары о своей следственной деятельности будете писать, да? И чтобы я вам страницы будущей книги продиктовал? Ничего у вас не получится. Мимо!

— Да нет же, мемуары писать некогда, — улыбнулся Дунаев. — Времени не хватает. Время приходится тратить на таких, как вы. Вот и сейчас... Вижу, на вашу помощь рассчитывать не приходится, значит, надо самому искать доказательства вашей преступной деятельности. Но знайте: для меня самое главное — справедливость. Как и предусмотрено законом, я десять дней буду искать истину...

— Оставим высокие слова, гражданин капитан. Закон я тоже знаю. И буду жаловаться прокурору. Самоуправство вам так просто не пройдет. У вас нет прямых доказательств моей вины, одни лишь подозрения... А подозрение никогда не было даже частичным доказательством чьей-то вины — это ошибочный тезис старой школы. Вы пользуетесь устаревшими методами...

— Мы уже дважды ловили вас на горячем, и вы свое получали по закону. Нечего приплетать сюда какую-то старую школу.

— Я за свои две предыдущие квартирные кражи рассчитался сполна. А вы хотите повесить на меня чужие грехи. Как же, честь мундира! И вы готовы ловить, обманывать, запугивать, идти на фальсификацию. Вам любой ценой надо получить мое признание. Спешите уложиться в сроки, у вас тоже есть план... «вылова». Будете меня натаскивать, искать свидетелей. Если из ваших рук никто не вырывался — не гордитесь этим. Вас просто боятся! Ваша сила — в мундире. Когда снимаете его, то, наверное, сразу же чувствуете слабость. Кажется, вам мало влетело от прокурора за меня. Ничего, он добавит, не позволит сводить счеты...

Дунаев спокойно выслушал Черевика, достал из кармана пачку сигарет «Космос». Закурил. Предложил и Черевику закурить. Но он отказался.

— Это хорошо, — улыбнулся снова Дунаев. — Берегите здоровье. Жаль, что я не имею права позволить себе ответить вам такой же грубостью. Давайте говорить о прямых доказательствах вашей воровской деятельности. Поскольку милиция вас задержала, значит, у нее было на это основание...

Вот теперь и вступил в эту словесную борьбу Василий Забара. Он положил на стол паспорт, найденный в тайнике на чердаке.

— Посмотрите, — сказал Дунаев, — может, он что-нибудь напомнит вам.

Черевик взял паспорт, полистал, бросил на стол:

— Фотография явно переклеена, и поскольку фамилия другая, то можно предположить, что паспорт или моего двойника, или же это обыкновенная подделка.

— Последнее, гражданин Черевик. Заключение экспертизы, справку из паспортного стола, кто получал этот документ, вам показать? — Забара раскрыл папку, которую держал в руках.

— Зачем же действительно терять время? — пожал плечами Черевик. — Я-то ведь знаю, что везде у вас сидят грамотные специалисты, опытные сотрудники, ошибок они обычно не допускают. Ну, а что же дальше?

— На фотографии вы, гражданин Черевик! Очки надели для маскарада. Настоящий владелец паспорта — зубной врач Марк Львович Осяк. Этот подложный документ мы нашли в тайнике, который вы устроили на чердаке вашего дома. Потайной ход к нему ведет через потолок кухни.

Черевик насторожился. Он хорошо понимал, что вместе с паспортом в жестяной банке были «законсервированы» еще и облигации Государственного трехпроцентного займа, и деньги.

— Все может быть. — Черевик встал, подвинул стул поближе к столу, сел. — Паспорт подложный. Переклеили мою фотографию, причем я на ней в очках. Странно. И какой-то тайник на чердаке моего дома... Объяснений этому можно найти много. Например, поддельный паспорт мне подбросили, чтобы было на кого списать квартирную кражу у этого зубного врача Осяка. Хотя, откровенно говоря, я никак не пойму: какое отношение имеет паспорт к краже? Имя и отчество зубного врача совпадают с именем и отчеством владельца паспорта. Но фамилия там совершенно другая — Юряк. Нет, я определенно пока что ничего не понимаю: Осяк-Юряк...

— Сейчас поймете. — Забара сел на стул рядом с Дунаевым. — Фотографию свою на паспорте признаете? Или станете утверждать, что вам насильно надели очки, посадили перед объективом, чтобы мы имели копию? В Николаеве вы напрасно утверждали, что мы ничего интересного не найдем. Нашли! Я был уверен, что в том ящичке, с которым вы двадцать первого марта ускользнули от меня из собственной квартиры под видом врача, хранятся очки. И не ошибся. Ящичек вы выбросили, а вот его содержимое... Нашли мы все на квартире вашего приятеля Марчука. В том числе и очки. Точно такие, как на вашей фотографии в подложном паспорте на имя Юряка Марка Львовича. Так что, будем делать повторную экспертизу?

— Зачем? — тряхнул головой Черевик. — Думаю, что и первая сделана весьма добросовестно. Повторяю: специалисты у вас грамотные, сотрудники опытные. Только мы вернулись к тому, с чего начали. Действительно, моя фотография оказалась вклеенной в чужой паспорт, документ подброшен на чердак дома, в котором я живу. Может, подброшены даже какие-то вещи, похищенные из квартиры какого-то зубного врача Осяка. Но... Я так понял, что прямых улик против меня у вас нет. Черный ход из кухни на чердак? Согласитесь, что это несерьезно. Мы переделывали фонарь, и у меня была возможность устроить дополнительный лаз, чтобы не выходить во двор, когда надо сушить белье после стирки.

— Странный лаз. Хорошо замаскирован. Недавно вы им воспользовались. Планочку, прикрывавшую щель, аккуратно лаком покрыли. Из фонаря на чердак — дорога в одном направлении. Дверь на чердак так устроена, что легче открыть со стороны чердака, нежели снаружи. Замок повесили. А ключи — только у вас.

— И тем не менее кто-то сумел открыть замок и снаружи, раз на чердаке был якобы оборудован тайник, а в нем — этот подложный паспорт и, наверное, еще какие-то украденные вещи. Думаю, никто не ломал крышу или потолок, чтобы туда попасть. Или воспользовались лазом, который я оборудовал, чтобы проще было развешивать белье на чердаке?

Забара поставил на стол две консервные банки.

— Мы нашли их в тайнике, а проще говоря, в куче мусора на чердаке вашего дома. Знаете, в общем-то неплохо было придумано. Но мы все-таки нашли! В этих банках оригинальным способом были законсервированы, кроме паспорта, облигации трехпроцентного Государственного займа. Банки мы вскрыли, разумеется, в присутствии понятых. Облигации принадлежат зубному врачу Осяку. Кстати, у него были записаны все серии и номера. Выпуск облигаций этого внутреннего выигрышного займа начался недавно, пользуется большой популярностью у тех, у кого возникает необходимость выгодно и надежно хранить деньги. Например, у зубного врача Осяка. Вы, гражданин Черевик, наверное, будете утверждать, что понятия не имеете, каким образом облигации зубного врача Осяка оказались на чердаке вашего дома, да еще и в консервной банке.

— Вы удивительно догадливый, гражданин хороший. Извините, конечно, что я вас так называю, но погон на вас нет, имени-отчества не знаю, представить мне вас упорно не хотят.

— В консервной банке было также около двух тысяч рублей. А именно такая сумма и похищена на квартире зубного врача Осяка. Купюры достоинством пятьдесят рублей и сто рублей. И опять вы будете утверждать, что к перемещению указанной суммы денег из одного места в другое не имеете никакого отношения?

— Совершенно верно. Если я отказался от облигаций, то какой же мне резон соглашаться на деньги? Ничего я не брал, ничего не знаю — и все тут!

— Кстати, о деньгах. Значительную сумму мы обнаружили в этих же консервных банках. Вопрос вот в чем: это часть денег, которые вы «выручили» за фамильные драгоценности зубного врача Осяка, или же это ваш «заработок» на других квартирах?

— Ну вот вам — пожалуйста! Странная логика получается. Не смогли доказать мне кражу на квартире какого-то Осяка, а уже и другие «дела» паяете.

Последнее слово Черевика подсказало Забаре новый ход в ведении допроса.

— По специальности вы — медник-жестянщик. Вам приходится много паять, конечно же выработался свой «почерк». Банки, обнаруженные в тайнике, будут сданы на экспертизу, специалисты там действительно грамотные, сотрудники опытные, и думаю, что сумеют разобраться, одинаковый ли по своему составу припай, вашими ли руками так аккуратно припаяно двойное дно в консервных банках.

— Все может быть, — вздохнул Черевик. — Да, я умею хорошо паять, «почерк» у меня такой же, как у многих мастеров. Но с каких это пор умение хорошо паять считается чуть ли не преступлением?

— С тех самых, когда это связано с нарушением закона. Иначе иной опытный газосварщик спутает цех завода с банком или сберегательной кассой и во вторую или третью смену, может быть, даже в выходные дни, то есть когда меньше свидетелей и слабее охрана, будет вспарывать сейфы с государственными и народными деньгами. За такую «работу» получать он будет больше...

— Вот видите! — прервал Забару Черевик. — Каждый человек, в том числе и я, должен обеспечивать свою семью.

— Должен, — Дунаев встал, бросил недокуренную сигарету в пепельницу. — Значит, закон далеко не совершенный, если некоторые граждане, может быть даже вполне сознательные, нарушают его, чтобы обеспечивать свою семью. Да, где же здесь равенство и равноправие? У одних денег куры не клюют, а у других — полные карманы ничего. А закон преследует и тех, кто допускает такое неравномерное распределение средств между гражданами... У вас есть прекрасная возможность перейти от общих рассуждений к конкретным делам, подать, так сказать, пример другим. У вас сейчас этих самых средств сосредоточено гораздо больше, чем вы того заслуживаете, и, естественно, их у кого-то по этой причине меньше. И чистосердечное признание...

— Не будет никакого признания! — стукнул кулаком по столу Черевик. — Ни чистого, ни грязного! Нечего тут паять мне все, что вздумается! Требую обосновать: в чем вы меня обвиняете? Требую вещественных доказательств и очных ставок! Требую прокурора! Требую всего, что мне положено!

Забара вопросительно посмотрел на следователя Дунаева. Тот кивнул. Да, в партии с вором-рецидивистом Черевиком пора делать основной ход.

— Гражданин Черевик! Пока мы обвиняем вас в том, что в августе прошлого года вы совершили кражу на квартире зубного врача Осяка. Полагаю, что дело было так...

Изложив свою версию, Забара бросил на стол плащ с белыми пуговицами и берет.

— Ваши вещи?

— Я не буду отвечать, — покачал отрицательно головой Черевик. — И вообще разговор с вами можете не записывать. Я под этими бланками свою подпись не поставлю. Официальный допрос имеет право вести только следователь. Вы же одеты в гражданское, даже фамилии вашей я не знаю. А отрекомендовать вас упорно не хотят. Почему-то все хранится в тайне.

— Придется немного потерпеть, гражданин Черевик, — сказал Забара.

— Ничего другого и не остается, — поддержал Дунаев. — Продолжайте, Василий Иванович.

— Именно так: буду продолжать. Плащ и берет ваши?

— Такие вещи и береты сейчас носят сотни одесситов. Мода пошла. Моряки навезли...

— Нас интересует именно ваш гардероб. Так ваши или нет?

— Что на мне, то — мое. А чем вы могли пополнить мой гардероб в мое отсутствие — не знаю. Боюсь, что ваши помощники перестарались.

— Это вы напрасно.

— Да, напрасно! — Черевик бросил гневный взгляд на Забару. — Вон какое нетерпение вас разбирает. Как же, на чердаке подсунули баночки с паспортом, с деньгами и облигациями. Теперь — плащ и берет. Да вы как тот чистильщик с помойной ямы! На вас все плохое остается. А на мне... На мне все настоящее! Как это вот золото! — Черевик рванул ворот рубахи. — Видите, золотая цепочка, золотой медальон. И чужого мне не надо. Точно! Могу свое отдать, даже золото.

Забара улыбнулся.

— Да, ваш медальон из чистого золота. Но... одно существенное замечание: он всегда висит на цепочке.

— Пусть! А вам пока что не удалось и не удастся повесить меня на крючок.

— Плащ и берет мы тоже нашли на квартире Марчука в Николаеве, — сказал Дунаев. — Там, где и очки. Вы слышали об олфектронике и одорологии? Это — разные направления науки о запахах. Так вот, отнесем плащ и берет нашим экспертам, и они безошибочно докажут, что плащ и берет принадлежит вам... Ну как — будем звать на помощь науку?

— Вы убедили меня, — вздохнул Черевик. — Криминалистика действительно сделала заметный шаг вперед. Плащ и берет мои. Так и запишите в протоколе. И обязательно сделайте такое примечание: сознался добровольно.

— Хорошо, — кивнул Забара. — Значит, плащ и берет нужны были вам для маскарада, который вы устраивали в Одессе? Проще говоря, в этом одеянии вы совершали кражи. Сначала ограбили квартиру механика рыбоморозильного траулера Тищенко. Потом всесильному случаю было угодно, чтобы мы десятого марта встретились с вами первый раз. Произошло это на улице Воровского. Туда вы прибыли на белом «Москвиче», предварительно сняв с двух больших чемоданов светлые чехлы, а с себя — черное кожаное пальто, чтобы надеть вот этот плащ. Через пять дней — кража на квартире заведующего ателье Давидовского. Еще через пять дней — на квартире мясника Господчикова. Заключение экспертизы гласит: двери всех этих квартир открыты с помощью «фомки» сложной конфигурации, «почерк» везде один и тот же. Нужны вещдоки? Пожалуйста. Их теперь у нас много. Во время своей последней кражи вы на веранде неосторожно оставили отпечаток своего пальца. Прибыв на улицу Воровского с украденными вещами, вы через проходной двор попадали на улицу Куйбышева. Там добычу из чемоданов перекладывали в посылки. Чемоданы разбивали и бросали в кучу мусора, чтобы избавиться от лишней улики. Но отпечаток пальца оставили. Да и хозяева свои чемоданы признали. Ну, а путь посылок — сначала в скворечни, а затем — на почтовые отделения. Адресовали вы их Юряку Марку Львовичу, то есть себе. Но получили их мы. И это справедливо: и вещдоки против вас имеем, и настоящим владельцам все будет возвращено. Согласитесь, ради этого стоило побывать на Черноморском побережье Кавказа...

Нужны очные ставки? Вас, гражданин Черевик, готовы опознать таксист, который вез в аэропорт, водитель белого «Москвича» — он, как я уже говорил, доставил вас из аэропорта на улицу Воровского, где мы с вами и встретились впервые. Ну, я не в счет, а вот водители... Когда они зашли к вам в мастерскую, вы тут же занервничали, домой побежали. Меня вы вечером десятого марта «сфотографировали», поэтому, когда спустя десять дней показался в вашем дворе, сразу же узнали, хотя я и был не в милицейской форме. Ночной сторож дед Полундра, отец вашего одноклассника Сергея, видел вас двадцатого марта на улице Воровского. А дворничихе Клаве вы про кинотеатр имени Фрунзе насочиняли, даже звонили туда, все уточнили. Оператор тридцать третьего почтового отделения Рая Даценко узнала вас по фотографии — оттуда вы отправляли две посылки в Гагру, на имя все того же Юряка Марка Львовича.

Наконец, самые последние известия. Мы получили их из Абхазии. Там на главпочтамте в Гадауте задержан ваш приятель Марчук, который хотел получить по доверенности уже известные вам посылки. Мы еще в Николаеве знали, что он из Одессы вылетел в Сочи вместе со своей подружкой Василисой Забродской. Это они передали вашему отцу вяленую рыбу и, наверное, обменялись кое-какой информацией. А раз все-таки полетели в Сочи, то одно из двух: либо вы сознательно подставили своего приятеля под удар, либо он сам решил рискнуть. Скорее всего — первое. Отец ваш наверняка рассказал ему, что лаз на чердак обнаружен, и если бы вы заранее сообщили Марчуку о тайнике, то он, конечно, догадался бы, что ход с подложным паспортом разгадан, появляться на главпочтамте за посылками на имя Юряка Марка Львовича опасно. Впрочем, зачем нам гадать? Марчука скоро доставят в Одессу. Думаю, он сам все расскажет, в том числе и о том, кто выдал вам липовые доверенности. Видите, все четыре кражи вы совершили без сообщников, боялись, как бы они вас не выдали. А под самый конец все же втравили в это грязное дело Марчука. Так что же мы будем делать, а, гражданин Черевик?

— Не надо никаких очных ставок, и вещдоков тоже не надо. Тут все и коню ясно. И как вы только смогли все так... — Черевик не договорил, резко повернулся к Дунаеву: — Растем, гражданин капитан! Для борьбы с одесской шантрапой столичных детективов, академиков уголовного розыска выписали!

Дунаев понял, что Котя Черевик сделал комплимент участковому инспектору Василию Забаре.

— Нет, — покачал отрицательно головой следователь. — Обходимся собственными силами. В том, что вы арестованы, самая большая заслуга лейтенанта милиции Василия Забары. Вот он. Наконец-то я представляю его вам. Он — участковый инспектор, в правоохранительных органах служит всего лишь четыре месяца, включая трехмесячную подготовку на сборах. Пришел он к нам со сталепроволочно-канатного завода, по профессии — машинист-канатчик. Так что не знаменитый детектив, не академик из МУРа «расшифровал» вас, гражданин Черевик, а вот этот молодой человек. Я понимаю, ваше самолюбие задето, вашей так называемой воровской гордости, пижонству, что ли, нанесен чувствительный удар. Проявить столько выдержки, самообладания — и все зря. Но это — закономерный конец каждого, кто вздумал противопоставить себя обществу. Ничего, что вы в августе прошлого года перехитрили сыщиков, погуляли на свободе после квартирных краж со взломом, совершенных десятого, пятнадцатого и двадцатого марта. В итоге все равно пришли к тому, к чему и должны были прийти: следствие, суд...

— Вы к закону все-таки поближе, гражданин капитан. На сколько, по-вашему, на этот раз потянет мое умение владеть «фомкой», выдумка и импровизация?

— Ваши «художества», гражданин Черевик, по достоинству сможет оценить только суд.

— Я очень прошу вас: прикажите, чтобы меня немедленно отвели в камеру. Вегето-сосудистый придурок Котя Черевик, как я теперь себя величаю, должен принять лекарства, отдохнуть и все хорошенько обдумать. Столько потрясающей информации мой слабеющий мозг за один присест принять никак не может. Пожалуйста, отправьте меня в камеру и не торопите, я сам дам знать, когда буду готов продолжить нашу душевную беседу...

5

— Я так полагаю, что уголовником называют человека, которого жизнь загнала в угол, — философски начал свое признание вор-рецидивист Черевик. — Говорят, что нельзя завидовать только детству. Какая чепуха! Лишь в детстве у меня и был относительный порядок, я знал, что мне от рождения что-то дано. Дальше... Мимо! Жил — на день вперед не заглядывал. Красота прошла, а глупость осталась, в мозгу одна извилина, да и то от удара кастетом. Выйду из колонии — четвертый десяток годков к концу начнет валиться. Вроде и было что-то в жизни, а брать нечего. А жизнь-то у человека одна, другой у господа бога не выпросишь. Не засчитывается даже то, что по собственной глупости из той, первой, единственной жизни устроил цирковую акробатику, да к тому же выступал верхним. Таких, как я, еще в школе обязаны раскусить преподаватели, объяснить, чем грозит отклонение от нормы, даже запугать, — лично я согласен. Иначе будет хуже. Вот мои годы зря и укатили. Точно!

Говорят, что человек ко всему привыкает. Мол, даже тюрьму можно считать курсами повышения квалификации, местом проведения семинаров, симпозиумов. Какая чепуха! Речь идет только об отдельных личностях. Мелочь, на воле бьющая себя кулаком в грудь и кричащая «Одесса — мама, Ростов — папа!», там, в тюрьме или колонии, сразу же начинает утверждать: чем иметь таких родителей, лучше быть круглой сиротой. А преступники покрупнее... Знаете, я там, за решеткой и проволокой, сделал интересное открытие. Преступный мир сейчас не тот, что был раньше, если судить по рассказам очевидцев, книгам, кинофильмам. Сейчас каждые восемь из десяти правонарушителей — шпана, по сути безвинная мелочь, добывающая себе на пропитание, не больше. Но вот оставшиеся двое... Это — закоренелые, матерые преступники, конченые люди, если только можно назвать их этим словом. У них если руки не в крови, то тяга к преступлению в крови. Видел я разных, в том числе и «замазанных», с «мокрым» концом. Они могут идти по человеческой крови как посуху. Страшно...

Черевик помолчал, облизал пересохшие губы и продолжал:

— А вот о тех, которых большинство. Они оттуда назад, в жизнь, шагали, и уже возле ворот колоний их глаза от счастья в пол-лица сияли. Понятно — второй раз рождались. Я, конечно, своего лица не видел, когда дважды оттуда выходил. На «мокрое» я не способен. Это точно! Даже кабана или другую какую-то скотину не смог бы завалить. Здесь ведь надо все подгонять или к какому-то событию, например к празднику, или же заранее все взвесить, рассчитать, чтобы нажраться до отвала. И тем не менее отношу себя к двум закоренелым, матерым преступникам из каждого десятка правонарушителей.

Плохо, если нет силы воли. Когда я совершил первую кражу, я уже купил себе билетик в один конец. А обратной дороги нет. В стоимость того билета вошло все: корыстолюбие, безответственность, мерзость... Вот и опять помчусь вперед: на восток или на север, рубить лес в районе Магадана или добывать уголек. При условии, что у меня для этого найдется сила — и физическая, и моральная. Я уже сейчас чувствую, что не могу от себя и тень отбросить, если, конечно, будет солнце в том крае, который станет моим местом жительства на ближайшие годы. Последнее время я уже страдал отсутствием аппетита даже к изысканным блюдам. Страдал бессонницей, понимал: все идет к тому, что жизнь буду коротать в колонии или дурдоме...

Как вообще дошел я до такой жизни? Считал, что все ошибки исправить нельзя, ведь тогда не на чем будет учиться. Я шучу, конечно, и не очень удачно. Никто из вас не поверит в такую сказочку для взрослых. Жил-был благородный разбойник. Народ любил его за то, что он отнимал деньги только у тех, у кого они были. Первая моя квартирная кража, затем вторая — там все ясно. Оба раза роковую роль сыграла плохая компания, хотя если бы у меня была сила воли, то мог бы попасть и в хорошую. И до сих пор числился бы где-нибудь в отделе кадров как Константин Владимирович Черевик, а не Циркач — как у вас. Ну, а затем...

Для воровства тоже ведь нужно вдохновение, как, например, для изготовления фарфора. Второй раз я отбывал наказание на противоположном конце Советского Союза. Был в нашей компании великий мастер, его все так и звали, такая у него была кличка — Мастер. Возьмет кусок глины, разомнет, вылепит замысловатую фигурку, подержит ее в костре — вот и готово произведение искусства, чудесная игрушка. Он эти фигурки не по-нашему называл: нецке. Были у нас там выходные. Так вот, многие зеки от Мастера целый день не отходили. Утром он в кадре отмачивал каолин, потом долго переливал из одной тары в другую чуть забеленную воду, самый светлый ее слой вычерпывал, сырье достигало тончайшей структуры. На примитивном деревянном гончарном круге Мастер из фарфоровой массы за считанные минуты изготавливал чаши, блюда, пиалы. С помощью резца доводил изделия из хрупкой полусухой глины до толщины яичной скорлупы, окунал их в белую глазурь, сушил на солнце. После этого — обжиг. Таинственный процесс. Мы смотрели на искусство Мастера как на колдовство. Он говорил, что помимо знаний и опыта тут играют роль чутье, а порой и просто везение. Он любил повторять пословицу, которая ходила среди обжигальщиков: «Загрузить печь — это все равно что выткать цветы; обжечь — это все равно что ограбить дом!»

Мы подолгу не могли отвести взгляд от фарфора, рожденного руками, вдохновением и везением Мастера. А он еще и припевал. Песни у него были короткие, один художественный образ. Мастер их тоже не по-нашему называл — хайку. Я точно не запомнил, но фарфор он воспевал приблизительно так: белый как нефрит, тонкостью подобен бумаге, блеском — зеркалу, звонкостью — цимбалам. Конечно, многие из нас пробовали и фарфор сотворить, и хайку — или о нем, или о времени года, определенном настроении. Только ничего из этого у нас не получалось. Потому что не было главного: вдохновения и везения.

Так вот, о вдохновении и везении. Когда я действительно подслушал в очереди у хлебного магазина разговор этого самого зубного врача Осяка со своей женой, то подумал: вот он, мой звездный час! Казалось, что все сошло. Но в то же время я хорошо понимал, что даже при идеальном везении и великолепном чутье все равно не уберечься. Вот и решил: если воровать и в дальнейшем, то редко, но крупно.

В моем теперешнем падении еще и снабженцы виноваты. Карбида как-то очень долго не было. Сидел я без дела, мысли разные в голову лезли, в том числе и грязные. Еще там, в колонии, один крупный специалист открывать двери чужих квартир рассказал мне, что пользовался «фомкой» сложной конфигурации. В своей мастерской я от нечего делать сначала чертежик набросал, а затем и сам инструментик сварганил. Ну, а раз есть инструмент...

Только я так полагаю: не было бы оборотистого зубного врача Осяка, зажравшегося мясника Жоры Господчикова, не было бы и воров, особенно тех, ну, которых два на десяток правонарушителей. Воры ведь уравниловку делают. Зубной врач и прочие с ним считают, что если деньги находятся в обороте, то им они нужны более всех. Точно!

Да, везение и вдохновение... Неладное что-то начало твориться со мной. Я ведь давно знал, что к приметам, к предчувствиям надо относиться с уважением, иначе может быть худо. Вечером десятого марта, сразу же после «дела», судьба столкнула меня возле проходного двора на улице Воровского с человеком в милицейской форме. Так беги же без оглядки, закругляйся с воровством! А я сумел пересилить себя, довести все до конца, так, как задумал. Посылки по почте отправил. Ведь встреча-то была действительно случайной, я это чувствовал. А на приметы не обратил внимания. Как и на второе случайное совпадение — вечером двадцатого марта на улице Воровского действительно мимо прошел какой-то человек. Будь я повнимательней, то смог бы признать в нем деда Полундру, и это меня насторожило бы. Во дворе, где живет мясник Жора Господчиков, я вел наблюдение за его квартирой с заброшенной веранды. Коты вдруг едва не на голову свалились. От неожиданности я взмахнул рукой, на мгновение нашел какую-то опору. Вот вам и отпечаток своего пальчика оставил. А ведь если кошка перебежала дорогу... Плохо, что цивилизация изживает суеверия.

Опять же: белый плащ и берет, «фомка» сложной конфигурации, один и тот же «почерк» взлома входных дверей во всех трех квартирах. Я подумал: раз везет — зачем же менять и свою рабочую форму, и «почерк»? Кто же не захочет поставить на лошадь, которая выигрывает, какой тренер будет делать замены в команде, которая приносит очки? Вот и решил, что удача на удачу наехала. И потом, мне нравилось после замызганной спецовки, вонищи в мастерской выходить на другую «работенку»... в белом плаще. А оказалось, как любил повторять незабвенный Остап Бендер, кризис жанра.

По-настоящему я испугался, когда в мастерскую зашли таксист и водитель «Москвича». Они сделали такие намеки, что стало все ясно мне, вегето-сосудистому придурку. А когда во дворе показался человек, которого уже однажды видел в милицейской форме, я окончательно все понял. План отступления через чердак рухнул. Пришлось воспользоваться подручными средствами — превратить простыни в белый халат. Не проморгай я с лестницей-стремянкой — пожалуй, сразу же сорвался бы на Черноморское побережье Кавказа. Да и вообще погулял бы какое-то время на свободе.

В итоге что же я имею? Болезнь, которая, как утверждают все врачи, не угрожает жизни, от ответственности за содеянное не освобождает, срок не уменьшает, но нагоняет страх, доводит до полуобморочного состояния, особенно при смене погоды. Характер с детства у меня был далеко не сладкий. И все эти переживания ничуть не улучшили его. У меня, по сути, никого не осталось — ни друзей, ни родных. Сына, конечно, Надя заберет к себе в деревню. А там... Стоит ли загадывать, как жизнь распорядится? Жалко детей, так жалко, что слов нет. А ведь все могло быть совсем по-другому, по-человечески. Теперь же... Теперь если сочинить хайку, как это умел делать Мастер, печальной она получится:

О, как мне не хочется потонуть в пучине Уголовного кодекса! Там, в колонии, я буду читать его как увлекательный любовный роман, погружаться в мир, назидательно говорящий о наказании за совершение кражи личной собственности граждан. А утешать меня будет единственный каламбур, который я придумал собственными ослабевшими мозгами: утраченные иллюзии — это уже большое приобретение.

В самом деле, что я возьму с собой на тот свет? Последнюю непереваренную зековскую пайку, не сдобренную даже глоточком любимого коньяка? Кстати, он расширяет сосуды, и в моем теперешнем положении с точки зрения медицины глоток коньяка зачастую просто необходим. Точно! Но там его не будет. Мимо! Только звон в ушах. От дистонии и лобовой комариной атаки. Вот и вся музыка. Вместо любимого «Полета шмеля» — укус гнуса. Укатили «богатые деньки», о них одно воспоминание — сладкая слюна...

Черевик наигранно зевнул, похлопал ладонью по рту...

— Мой багаж быстренько растрясется, похудею. Будет портрет не для первой страницы газеты, а для последней — под рубрикой: «Из зала суда». Точно!

Дунаев, спокойно выслушав длинный монолог Черевика, закурил новую сигарету.

— Пока он не состоялся, признайтесь нам, как проникли в квартиру гражданина Осяка. Участковый инспектор предполагает, что вы сумели открыть замок входной двери универсальным ключом.

— Верно, был у меня универсальный ключик, подошел к замку. Потом я выбросил его, чтобы не вводить себя в искушение. Вдруг подвернется еще такой случай? Что я хочу сказать про зубного врача Осяка? Он в золоте купался. За коронки и мосты содрал с моей жены десять шкур. Вот я и решил часть нашего семейного бюджета компенсировать. Пусть Осяк не врет, не так уж я его и обидел.

— Мы много говорили о «фомке» сложной конфигурации. Хотелось бы увидеть этот необыкновенный воровской инструмент. Где вы его спрятали? Повторяю, суд будет все учитывать.

— Да спокойно лежит в моей мастерской, — махнул рукой Черевик. — Хоть сейчас могу показать. «Фомка» состоит из трех деталей. Я их приспособил для основной работы. Сами по себе они вполне безобидные вещи, подручное средство медника-жестянщика. А за несколько секунд можно собрать «в кучу», и тогда это уже первоклассный инструмент «домушника». Прошу отметить в протоколе: свое изобретение я не рекламировал, о его существовании ни одной сомнительной личности не говорил, никому не показывал, добровольно передаю в руки нашего правосудия.

— Хорошо. С Осяком более-менее все ясно. Пойдем дальше. Что привело вас на квартиру гражданина Господчикова?

— А-а, король одесских мясников!.. Я пришел пообедать в ресторан железнодорожного вокзала. Кстати, рекомендую вам при случае посещать именно это заведение общественного питания. Кажется, для пассажиров, которые вечно спешат, будут готовить кое-как. Ан нет, кухня одна из лучших в Одессе.

Так вот, пришел я в ресторан. За соседним столом расположился Жора со своей любовницей. Между черной икрой и заливной осетриной начал излагать план на вечер: в какой еще ресторан поведет свою кралю, чтобы было все по-человечески, как они потом голубками залетят в его гнездышко на Пролетарском бульваре, благо жены и сына в ближайшие двое суток не будет дома. Но перед тем, как поворковать, он, король одесских мясников, выкупает ее, королеву любви, в шампанском, отбеленном свежим молоком.

Вот теперь и скажите мне: как было не помешать такому кощунству? Даже не знаю, зачем Жора заявил в милицию? Взял я у него мелочь, на каких-то шесть-семь тысяч, а там у него... У Жоры правило: товары широкого потребления рассчитаны на узкий круг покупателей, ему спутать собственный карман с государственным — раз плюнуть.

Конечно же на его квартиру должен был пойти не вор-одиночка по кличке Циркач, а целая группа работников БХСС. Странно, почему до сих пор «деятельностью» мясника и его жены никто, кроме меня, не заинтересовался. Ведь то, что они хапуги, написано на их лицах плакатными буквами. Они все покупают и все продают, даже свою совесть. Точно! Продадут своих и чужих. Нас. А мы — соотечественники, Родина у нас одна. Все может быть разным, а Родина — одна...

— Значит, вы, гражданин Черевик, — благородный рыцарь уголовного мира? — улыбнулся иронично Дунаев. — Тонко задумывали и проводили операции, дескать, орудовал непрофессионал, дилетант. А сейчас, сидя все-таки здесь, ишь куда хватили: «Воры ведь уравниловку делают». Полноте, мимо, как вы изволили выражаться. Мы действительно не поверим в сказочку о разбойнике, которого якобы любил народ. Как же, он отнимал деньги только у тех, у кого они были... Хватит заниматься словоблудием!

— Гражданин капитан! «Медвежатником», фальшивомонетчиком, налетчиком и «мокрушником» я ведь не стал. «Домушник» я! И за это вы меня не кокнете. Вам-то какой вред от меня? Средний показатель на душу населения остался тот же, статистики я не испортил, мощь государства не подорвал. Наоборот, припугнул хапуг. Пусть знают, что им наказания не миновать. Мы жали на них с двух сторон — вы и я.

— Ну и «растрепуха» же вы! — не сдержался Забара.

— Не понял, — насупился Черевик.

— А что здесь непонятного? Свиваешь стальной канат, прядь к пряди, а одна — с дефектом. Если заметишь вовремя — делай вырубку, прозеваешь — весь канат в брак. Потому что может случиться беда: авария у горняков, нефтяников, рыбаков, альпинистов... «Растрепуха» вы и есть. Из-за вас я вынужден был переквалифицироваться из машиниста-канатчика в милиционера. Вы здесь разглагольствовали о мундире, товарищ капитан промолчал, а я отвечу вам прямо, по-рабочему. Слушая вашу болтовню, лишний раз убедился: правильно сделал, что надел милицейскую форму. Как и мои старшие товарищи, я буду свято беречь честь мундира. Не дам жить таким, как вы, по своим волчьим законам.

— Да, гражданин Черевик, мы решительно выступаем против вашей индивидуальной благотворительности, — подхватил Дунаев. — Вы настоящий грабитель. И не надо навязывать нам такую схему: вы украли у зубного врача, мясника, те — у государства и честных граждан, все идет по кругу. Если даже предположить, что все так и было, то вы все — экономические враги государства. А справедливость — это наша работа. С Осяком и Господчиковым мы разберемся и без вас, можете не сомневаться. Сейчас же надо выяснить все о вас.

— При первом нашем разговоре мне ясно дали понять, что мы сидим по разные стороны стола.

Дунаев поморщился.

— Так оно и есть. Но это отнюдь не означает, что мы ведем дружественные переговоры. Мы ждали от вас чистосердечного признания и раскаяния. Только это могло облегчить вашу дальнейшую участь...

— А тем временем сравниваете меня с опасными преступниками! — взорвался снова Черевик. — В группе всегда быть опасно, больше дадут. С меня достаточно и того, что десять дней радости на несколько лет испуга поменял. Буду поддерживать свое существование воспоминаниями о честном признании. Клянусь, пятерик свободы мне не видать! Я сказал все, лепить не привык, моя правда чистая как слеза.

— Не ехидничайте! — повысил голос Дунаев, но тут же взял себя в руки и сказал уже более спокойно: — Прекратите эту безответственную болтовню. Может, вернетесь в камеру, успокоитесь и все сами напишете?

— А я спокойный, — пожал плечами Черевик. — Потом, почерк у меня — хоть в аптеку неси, грамоте особенно не обучен. Лучше так: вопрос — ответ. Точно!

— Хорошо. Для начала такой. Как вы рассчитывали пользоваться облигациями Государственного трехпроцентного займа? Ведь серии и номера тех, что вы украли, могли быть известны в сберегательных кассах.

— Дайте мне этих облигаций на миллион рублей, и я очень быстро без особых осложнений буду иметь семьсот пятьдесят тысяч рублей. Всегда найдутся любители подзаработать.

— Барыги-скупщики? Ясно. Как вы намеревались реализовать все украденное на Черноморском побережье Кавказа?

— По этому вопросу мы не сможем с вами договориться. Да, кто-то там есть. Комиссионные он берет безбожные, зато сто процентов гарантии, что не засыплет. Его я не видел, прямого выхода у меня на него нет. К нему ведет очень длинная цепочка посредников. Вроде все какие-то родственники. Как-то в разговоре был такой шутливый намек: скорее найдутся свидетели, которые будут доказывать, что никто никому никакой не родственник, нежели свидетели, которые будут доказывать, что между группой этих людей существуют какие-то противозаконные связи.

— Значит, своих сообщников вы пока не хотите назвать? Так и запишем. В квартирах Осяка, Тищенко, Давидовского и Господчикова вы взяли порядочно. Естественно, возникает вопрос: где все это? Промотали, надежно спрятали или с кем-то поделились?

Черевик почесал заросший щетиной подбородок.

— На сухую бреете, гражданин начальник! Хватит рыть в моем направлении, инкриминировать мне грехи других.

— Придется расспрашивать подробно.

— Что, интересно, как все было?

— Да, и это интересно. Кто здесь, в Одессе, был вашим «ассистентом»?

— Обошелся собственными силами. Как было с Осяком и Господчиковым — вы уже знаете. Давидовский по телефону на улице громко разговаривал — я все подслушал. В квартиру на улице Чкалова попал, можно сказать, случайно. Вышел на вечернюю прогулку, меня остановил какой-то мужчина, попросил закурить. Слово за слово, а тут появился молодой человек в морской форме, тот мужчина и рассказал мне все о нем, назвал фамилию — Тищенко. Я сбегал в мастерскую, взял «фомку», плащ и берет. Открыл входную дверь, схватил два чемодана, переоделся в кожаное пальто, нацепил усы, очки, поймал такси и — в аэропорт. Остальное вы знаете.

— Десятого марта вечером вы очень спешили — это понятно. Почему же сейчас рассказываете такой скороговоркой — «открыл», «схватил», «поймал»... Нет, так не годится, гражданин Черевик. О краже на квартире старшего механика рыбоморозильного траулера Петра Тищенко должны рассказать подробнее. Думаю, вы туда попали не случайно, наоборот, готовились к этой краже тщательно. И был у вас сообщник.

— Не надо навязывать мне еще кого-то. Мимо!

— Не кого-то, а конкретную личность. Людмилу Саву, по кличке Милька.

— Она — героиня другой оперы. Любовной. За то, что я спал с ней, меня может осуждать только моя жена Надя. Собственно, она это уже и сделала — бросила и поехала с дочерью к родителям в село. Так что за Людмилу я свое уже получил. Да и вообще личная жизнь — мое дело, не ваше. Но для полной ясности скажу, что здесь замешана настоящая любовь. Людмилку любил тот, другой Черевик. А этот, что сидит сейчас перед вами... Он думает только о том, как бы поскорее выбраться из болота, куда сам себя затащил. И, знаете, можно выбраться, если очень захотеть. Конечно, не сейчас, а после того, как отбуду срок... Да, на волю выйдет совсем иной Черевик. Точно!

— Ну, это будет не так скоро, как вы надеетесь, — сказал Дунаев.

Черевик съежился. По всему было видно, что он боится продолжать разговор о краже на квартире Тищенко. Знал, что следователь вот-вот заговорит о нападении на мать механика.

— Вы уже интересовались, на сколько потянет на этот раз ваше умение владеть «фомкой». «Пятерик свободы мне не видать!», то есть сами же и ответили, что опять будете осуждены на пять лет. Впрочем, окончательно все решит суд. Но... На этот раз вы не просто квартирный вор. Хотя об этом — несколько позже. Сейчас давайте поговорим о Людмиле Саве. Она — ваша наводчица?

— Ничего подобного! Только любовница. Ладно, черт с ней, признаваться так признаваться! Вы, гражданин следователь, знаете меня уже не первый год. Вспомните две наши предыдущие встречи. Я по молодости, а еще больше по собственной глупости связался со шпаной, и в конце концов она меня и засыпала. Оба раза вы усаживали меня на скамью подсудимых, отнюдь не мягкую. Получал я свой срок — и поделом мне! Третья наша встреча здесь, в этом кабинете, не состоялась бы никогда. Если бы не Людмилка...

Красивая, зараза! И это сыграло роковую роль в моей судьбе. Впервые я увидел Людмилу в том же ресторане железнодорожного вокзала. Царица красоты и любви сидела за соседним столиком. Была со своим хахалем. Хотя нет, это он был с ней, своей любовницей и рабыней. Я долго наблюдал за ними и все понял.

Его маленькие глазки гнойно слезились, губы втянуты вовнутрь — не рот, а бесформенная дыра на рябой морде для приема пищи и коньяка. К тому же из нее постоянно вытекала слюна. А когда он продемонстрировал еще и свою походку, посещая, простите, туалет... Правая нога сантиметров на пятнадцать короче левой, поковылял, поковылял — рупь-пять, рупь-пять...

И вот с таким ничтожеством была она, красавица Людмила. Ее имя я услышал от этого же урода. Какая-то неведомая злая сила подняла меня и потащила к их столику.

Наверное, на моем лице было все написано. Она не дала мне и слова сказать, заговорила сама:

«Не надо устраивать скандалы, тебе же будет дороже. Попробуем заключить мирное соглашение. Ты уже достаточно подогрел меня своими глазищами. Но я признаю не эмоции, а реальную жизнь. Мой милый, — она кивнула в сторону своего гнома, — за радость общения со мной выложил сегодня сотенную. Ты способен заплатить больше? Если тебе подходит мое условие — дай знать. Тогда я прощаюсь со своим дорогушей навсегда, французскими духами простерилизую все места на себе, к которым он прикасался, и брошусь в твои объятья. Ну как, договорились? Если не договорились, то исчезни, не дразни гусей...»

Я, гражданин следователь, не возмутился, нет. Меня парализовал ее взгляд, парализовала ее улыбка. Я молча поклонился и ушел. День и ночь Людмилка преследовала меня, все время стояла перед глазами как наваждение. Хотя я старался думать не о ней, не о себе, а больше о том уроде. Мне не хотелось, чтобы он за свои вонючие деньги брал от жизни все. Решил отбить Людмилку у него. Но для этого нужны были деньги. Я не претендую на благородный поступок, но какая-то справедливость в этом, согласитесь, есть.

Ну, а когда встретился с Людмилкой-Милькой... Это был всемирный потоп, конец света! Остановиться я уже не мог, плюнул на жену, на детей. Левого заработка в мастерской не хватало. И тогда я решился на квартирные кражи. Только учтите, Милька за это никакой ответственности не несет. Как и условились, я платил ей за любовь, остальное ее не интересовало.

Дунаев предостерегающе поднял руку:

— Не скромничайте, гражданин Черевик. В нечистоплотности вы даже превзошли ее. И влияние над ней имели куда больше, чем она над вами. Наверное, со временем вы поменялись ролями. Но это уже несущественно. Мне нужна правда.

— Уверяю вас, гражданин следователь, вы ошибаетесь. Милька — моя любовница, и только. Да и то в прошлом. В последнее время начала крутить носом, заводить знакомства с другими мужчинами. Поэтому мы и разбежались. Точно!

— Я понимаю ваше стремление отвести от нее удар. Но одобрить этого не могу. Среди новых знакомых Людмилы Савы нас интересует Петр Тищенко. Хотите, я расскажу, как все было? Знакомство Савы с механиком опускаю. Десятого марта она встретила Тищенко из рейса, посоветовала почти на все деньги купить облигации Государственного трехпроцентного займа, гостила у механика вечером. А затем... Затем разыграла сцену, выбрала подходящий момент и позвонила вам домой. Так, мол, и так, два чемодана хозяина не распакованы, есть облигации, драгоценности, сейчас я выведу Тищенко на улицу, сигнализацию он не включит, поэтому поспеши... Уничтожила все следы своего пребывания в квартире, надеялась, что не найдем ее, ведь до этого наврала, что приехала в Одессу из Тирасполя, живет в общежитии медицинского института. Вы уже, наверное, догадались, что Саву мы нашли.

— Тогда устройте нам очную ставку. И она подтвердит, что никакая она не сообщница, не наводчица. Была моей любовницей — и всё!

— Не сомневаюсь, что сегодня она именно это и скажет. Потому что вы так договорились, это выгодно вам обоим. С очной ставкой не будем спешить. Но из собственной практики я знаю: нет такого бандита, грабителя, преступника, который по каким-то соображениям не потянул бы за собой сообщников. Их «деятельность» не направлена на благородные поступки, это противоестественно. Наоборот, спасая свою шкуру, сваливают вину друг на друга. Как будет с вами — увидим. Пока что вы де́ржитесь так, как договорились. Мол, одному меньше дадут. А выйдете на волю — снова будете иметь надежного «ассистента». Кстати, должен вас разочаровать. Десятого марта вы не просто грабили — вы совершили разбойничье нападение.

— На кого? — вскочил со стула Черевик. — Механика дома не было, я схватил чемоданы...

— ...А тут его мать, Елизавета Ивановна, подоспела. И вы подняли на нее руку.

— Но ведь она жива и здорова!

— Откуда вам это известно?

— Я звонил...

— Кому и когда?

— На квартире Тищенко есть телефон, на аппарате аккуратно написан номер, я запомнил. А утром следующего дня взял и набрал. Ведь не случайно пишут, что преступника тянет на место происшествия. Вот и я... Трубку подняла, судя по голосу, пожилая женщина. Я представился как товарищ Тищенко. Она назвалась его матерью. Сказала, что приехала из села, здесь с нею приключение произошло: зацепилась за половичок, упала и разбила лицо, даже потеряла сознание. Но ничего серьезного, приехала «скорая помощь», ей забинтовали голову, сделали укол. Еще горевала, что квартиру немного почистили: кто-то воспользовался таким несчастным случаем — дверь была открыта. Елизавета Ивановна, или как там ее зовут, все перепутала: дверь открыл я, а она зашла потом, зацепилась и упала. Я, конечно, не стал ей этого объяснять...

— Вот вы и поймались. В ночь с десятого на одиннадцатое марта, а потом еще и целый день на квартире Тищенко находился наш сотрудник. И абсолютно точно: утром одиннадцатого марта вы, Черевик, с Елизаветой Ивановной по телефону не разговаривали. Правда, был один звонок, она подняла трубку и сказала: «Мать Петра Тищенко слушает...» И тут же в трубке загудело. Возможно, это звонили вы. Для вас важно было услышать голос матери механика, чтобы удостовериться, что она в самом деле жива и здорова. А вот Людмила Сава... Та позвонила вечером десятого марта, и Петр Тищенко передал ей все, что мы только что услышали от вас. Почти слово в слово. Что это означает — сами понимаете... Вы промолчали, но я уверен, что Милька передала вам еще и такую подробность: была милиция, только ей на все наплевать. Мы рассчитывали, что такая «информация» успокоит преступника и он чем-то выдаст себя. Не ошиблись. Вы снова полезли в чужие квартиры и... оказались у нас. Закономерный финал вора-рецидивиста, на котором отныне «висит» и разбойничье нападение.

— Не нападал я! — закричал снова Черевик. — Не нападал!..

— Успокойтесь, — поднял руку Дунаев. — Вечером десятого марта до семи часов вы ни на какую прогулку не выходили. Сидели дома и ждали сообщения Мильки. Потом с сумкой, в которой, наверное, были «фомки», плащ и берет, вышли на «дело». В мастерскую вам не надо было бежать. Возможно, по дороге встретили Тищенко и Саву, она дала вам знак: в квартире сигнализация не включена...

— Не нападал я!.. — Черевик тупо уставился в глаза следователя.

— Мы все выясним. Я предупреждал, что время у меня есть. Скажу откровенно: ваше поведение меня удивляет. То чересчур спокойны, даже пытаетесь отшучиваться, то начинаете горячиться. Сейчас я понимаю вас: мы предъявляем вам серьезное обвинение и вы должны волноваться. Но если греха за вами нет, стоит ли волноваться? Потом, чувствуется, что вы внутренне подготовились к вопросам. Вам надо думать, а вы отвечаете автоматически. Или наоборот: вопрос простой, а вы тянете с ответом. Видите, я открываю вам все свои карты. Такое ваше поведение не только удивляет, но и настораживает. Ясно, что здесь не все чисто. Ничего, разберемся. Прямых доказательств у нас предостаточно. Признание больше нужно вам, чтобы суд учел — вы все осознали. Но до этого, по-видимому, еще далеко.

Напомню: существует еще и теория побочных доказательств. Ну мы не теоретики, мы здесь все практики. Закон требует, чтобы побочные доказательства в совокупности являли собой цепочку. Наберется достаточно звеньев — и все, цепочка замкнется. Одно такое звено у нас уже есть. Сами только что подарили. С матерью Тищенко не разговаривали, а все знаете. Милька постаралась? Будет вам и следственный эксперимент на квартире Тищенко, и очные ставки с Елизаветой Ивановной, и с Людмилой Савой, и перекрестные допросы. Все будет, это я вам твердо обещаю. Истина восторжествует.

— Не нападал я! Может, толкнул старуху с перепугу. Я плохо помню, что было там... на квартире Тищенко...

— Ничего, припомните. Толкнули или ударили кулаком по голове пожилую, больную женщину — все выясним. Психологически вы были готовы к убийству. Вот так далеко зашли. Или взять Давидовского. Он — инвалид войны, собирал по копейке. Но что вам до этого? Осяка, Господчикова выставляли, хотели прикрыться ими, мол, учтите, кого я грабил. По справедливости во всем разберемся, будьте уверены. Но перед тем, как вас отведут на обед, спрошу еще вот о чем: фамильные драгоценности, заготовки мостов и коронок, золото Осяка вы успели реализовать? Или держите в надежном тайнике?

— Зачем мне чьи-то камушки? Дай Боже, чтобы свои не завелись... в печенке, в почке или ниже. Хотелось бы новую жизнь начать налегке.

— Значит, не хотите признаваться? А говорите о чистосердечном...

— Что говорил, то и есть. Если допустил неточность, так это от недостатка образования. Я — педагогически запущенный, воспитывать меня поздно, разве что надо бить. Но ведь у вас это не принято.

— Я считал, что в вашем возрасте можно иметь ума и поболее. На сегодня достаточно спасительных разговоров по душам, лимит исчерпан.

— Я как на духу...

— Оставьте! — резко оборвал Черевика Дунаев. — Главное мы сделали: изобличили вас. Свою судьбу будете держать в собственных руках. Если расцениваете общие разглагольствования как генеральную репетицию перед выступлением в суде, то она вам явно не удалась. Идите и хорошенько обо всем подумайте...

6

Следователь Дунаев доложил начальнику райотдела милиции подполковнику Астахову о результатах допроса.

— Порядочная сволочь! — не сдержался Забара.

— Это не сволочь, — возразил Астахов. — Это — враг нашего общества и требует к себе соответствующего отношения. — Он начал просматривать бланки допроса.

— В общем все складывается как будто хорошо, — сказал Дунаев. — Мы изобличили Черевика как грабителя. Он признался, где невозможно было выкрутиться. Дело практически готово, можно передавать в прокуратуру. Но остался какой-то неприятный осадок. Не сумели пока что мы докопаться до его души. Неплохо себя чувствуешь, когда человек, который до этого по-серьезному не задумывался над своими поступками, после допроса уходит растревоженный, взволнованный, и ты видишь: совесть в нем проснулась. Тогда и вся предыдущая работа тебе милее кажется, и последующие дни радостью осветлены. А этот...

— Ничего удивительного не вижу, — Астахов отодвинул от себя папку с документами. — Черевика всегда тянуло к легкой наживе, сразу остановиться он не может. В жизни так не бывает, чтобы преступник-рецидивист после первой же беседы со следователем взял да и перевоспитался. Но уловил я: так называемая гонористость Черевика — от неуверенности, за его въедливостью уже улавливается надлом.

— Ну и артист, ну и Циркач!.. — никак не мог успокоиться Забара.

— Обойдемся без кличек, — внимательно посмотрел на него начальник райотдела милиции. — Учись даже преступников называть их человеческими именами. И вообще давайте лучше поговорим о тебе, уважаемый участковый инспектор.

— Которого, однако, успели назвать «Детективом с одесского Привоза», — вставил следователь Дунаев.

— Хорошо звучит — детектив с одесского Привоза! Очень ты активно начал службу в милиции. Удачный дебют лейтенанта Забары. Хвалю и благодарю. — Астахов помолчал и добавил: — Что же касается «Детектива с одесского Привоза»... Это не кличка... Это, Василий, признание...