Детектив в путешествии

Евгения МихайловаДунайские волны

У Марины были по жизни три непроходящих беды. Косоглазие, отчим и красивая младшая сестра. Детское косоглазие лечили-лечили, потом оперировали, но полного избавления, как обещали врачи, не случилось, – оно лишь стало чуть менее заметным взрослым косоглазием. Сестра Настя выскочила замуж очень рано, пропала в своей жизни, появлялась у них редко и даже не догадывалась о том, какую бурю в душе Марины успевала вызвать. За годы накопилось столько. Отчим умер недавно и скоропостижно, а тяжкая обида и если не прежняя ненависть, то активная, агрессивная нелюбовь к нему остались.

Марина знала, что она человек непростой и не всем приятный, но почему-то у нее всегда были самые преданные подруги. Потом те же подруги с детских лет и самые преданные ученики. Марина, конечно, стала учительницей русского языка и литературы, как мама. У Насти подруг не было никогда. Нет и теперь. Горькая мысль иногда мучила Марину. Может, ее жалеют? За косоглазие, за ее вечную обиду, за красивую сестру? С Настей, возможно, все проще. Ей завидуют. Она отвечает презрением. Такой характер. Упадет, сломает себе что-то, никого не позовет. И ее, Марину, тоже. А она бы прибежала, конечно.

Но нет, не может быть, чтобы дружили только из жалости. Марина знает горбунью, знает хромых, слепых – что-то у них нет такого количества подруг и преданных учеников. У каждого человека есть какие-то ученики, независимо от профессии. А Марина даже не так чтобы очень хороший учитель. Она патологически зависит от мнения и вкусов мамы. Даже сейчас, когда мамы нет. Это тоже не проходит никогда и ни в какой ситуации. Она могла при подготовке к уроку перечитать десятки самых лучших и нужных книг, написать правильный и объективно хороший конспект… А потом в слезах разбудить маму: «Сделай, как нужно. Или я никуда завтра не пойду». И мама спокойно вставала, смотрела ее текст, всегда хвалила: «Я бы никогда не догадалась использовать и это…» Дальше так же спокойно писала другой текст, в три раза короче, но он был такой… Был благоуханный.

– Тут у тебя останется время, – говорила мама, – прочитай вот этот кусочек. Он сразу откроет детям все, что нужно, для понимания этого писателя.

Марина посмотрела на часы. Шесть утра. И, как назло, уже начались школьные каникулы. И дом, ее большой дом, опустел месяца на три. Она одна. А это не беда. Это крест ее жизни. Ей так хорошо с друзьями и учениками. Но у всех свои жизни. Они туда и уходят. Оттуда звонят, пишут письма, шлют открытки и подарки. Это самые ценные вещи в жизни Марины – детские картинки, которые она развешивает по стенам, яркие поздравительные открытки, которые она аккуратно укладывает в стопочки по датам, всякие подушечки, расшитые от руки, фотографии в рамках. Друзья и ученики звонят. Будет время, приедут обязательно. Марина это точно знает. Она позвонит – приедут мгновенно, если в Москве, и при первой же возможности приедут издалека.

Не позвонит и не приедет только Настя. Видимо, никогда. Когда сестра уходила из этого дома после похорон мамы, Марина знала: навсегда уходит. И не подумает оглянуться, посмотреть, как дрожат у нее губы и руки… Они не ссорились. Просто их перестала связывать общая, одинаково любимая мама. Просто они не сошлись во взглядах на большую политику. У Марины раньше не было никаких взглядов. У нее были взгляды мамы. Мама всегда соглашалась с Настей, она, как и папа, сотворила из нее кумира. Для Насти ее мнение – единственно верное. Марина стала говорить все ровно наоборот. Даже приветствовать войну.

– Что ты несешь, – брезгливо сказала Настя. – У нас родню закопали фашисты в Бабьем Яру, наш дедушка пролежал двадцать лет парализованным после очередного допроса в КГБ. А он просто хотел делать хорошую муку и был против того, что наши солдаты воюют как оккупанты в чужой стране. Он сам воевал за свою, вырывая жизнь из лап двух фашизмов. Для нас, чтобы решать нам в уме задачи до последнего своего дня, пусть и лежа в неподвижности.

А Марине как-то надо было заявить о том, что она есть сама по себе и без мамы. Как-то надо защищаться от этой безысходности, неизбежности, очевидности. Только это. Это она ездила в Киев искать тех родственников, чьи предки были зарыты в Бабьем Яру. И дедушку она знала на десять лет больше Насти. Такая между ними разница в возрасте. Она сестре больше никакая не сестра. Сводная – это же курам на смех, а не родня. Особенно если тебя не любят.

Марина вышла в сад. Хорошо. Роса. Умытое солнце. «А в небесах свистят-свистят безумные птенцы» – совсем как у Бродского: «Мы едем-едем по земле, покуда не умрем…» Все в разлуке со всеми едем и живем. Она подняла голову, солнце ласково заглянуло ей в глаза. Так захотелось жаркого дня, моря или волн Дуная… Но Марина туда теперь – никогда в жизни.

Вчера звонила Василка из Болгарии. Одна из преданных подруг. Они познакомились давно, в «Артеке», где проводился форум учителей из разных стран. Василка такая забавная, веселая, полная, крепко сбитая, с черными яркими глазами и белозубой улыбкой. Она сразу привязалась к Марине. И Марина с ней была веселой и общительной. И думала так, как Василка. Пригласила ее в Москву. Та приехала, навезла кучу всяких болгарских сладостей и почему-то много разных кусков ткани. Все с цветами или национальными узорами. Оказалось, что она себе платья шьет сама. Мама потом отнесла ткань их портнихе-дизайнеру, которая из одинаковых тканей умудрилась сшить абсолютно разные платья, блузки и сарафаны Марине и Насте. Настя в тех нарядах была королевой, Марина ее сводной сестрой. Марина через несколько лет приехала в Болгарию. Ах, как же там было!

Василка удачно вышла замуж. За состоятельного, правильного и четкого бизнесмена. А любила она Володимера, другого и совсем неправильного человека. Вышла замуж даже не потому, что Богдан богаче и надежнее, чем Володимер, который жил с мамой. А просто потому, что Володимер не собирался ни на ком жениться. Но разрешал ей быть рядом с собой, принимал любовь и заботу.

У Василки тоже был отпуск. Она показывала Марине свой городок, они купались в Дунае, гуляли в парке, где по вечерам люди просто так выходили – посмотреть друг на друга, пошутить, выпить пива, потанцевать на площадках. Было очень весело. Через несколько дней Василка повела Марину в горы. Там, на пустынном холме, вдали от людей, среди деревьев и вьющегося, ползущего вверх винограда, был маленький дом Володимера и его мамы.

Володимер. Что-то так туманит память и взгляд Марины, что она не может вспомнить в деталях его лицо и фигуру. Только ощущение: крепкий, сильный, как будто прокаленный жарким солнцем, выдержанный в аромате буйных цветов и виноградного вина. Руки у него очень мужские, ловкие и, кажется, такие надежные… У Богдана совсем не такие руки, хотя надежным человеком был именно он. Володимер рвал на куски этими руками горячий домашний болгарский хлеб, разливал домашнее вино собственного производства по большим кружкам, крупно резал яркие овощи, раскладывал в вазы какие-то райские фрукты, пьяные от солнца, запаха и сладости. Старался говорить по-русски, но неумело, со смешным акцентом. Василка влюбленно смотрела на него, смеялась, переводила.

Сказочный был тот отпуск. Они втроем купались в Дунае. Марина узнала, какие там сильные, высокие волны. Однажды она заплыла немного дальше, чем нужно, обратно не могла вернуться. Чувствовала, что силы кончаются. И тут рядом оказался Володимер. Он подтолкнул ее, потом просто потащил за собой одной рукой. Держал выше локтя. Это единственное его прикосновение к ней за все время. Он, конечно, забыл, а у нее то место, кажется, до сих пор горит.

Василка, провожая Марину, просила приехать еще. Обещала, что в следующий раз свозит подругу в Варну. И что их повезет Володимер. Но поездка оказалась невозможной в течение нескольких лет. Болел и выкарабкивался отчим, надо было страховать маму. У отчима была большая проблема с легким. Временами врачи говорили – все, дальше резать нельзя. А потом все же решались, и он восстанавливался, потому что очень хотел жить. Он хотел работать, любить жену и свою дочку. Своего позднего ребенка – Настю. Настя, конечно, тоже приезжала помочь, навестить. Но она была в своих драмах – убегала от одного мужа к другому, страдала из-за того, что оба страдали и мучили ее. Много работала: везде писала, выступала, она окончила Литинститут, в промежутках издавала женские романы исключительно про любовь. Опыт позволял ничего не придумывать. Хватай из воздуха то, что сама натворила, и пиши. Промежутков ей часто не хватало даже на сына, прелестного синеглазого Тараса, поэтому он подолгу жил у бабушки с дедушкой.

Лишь два года назад что-то удалось решить и совместить. Василка пригласила не только Марину, но и Настю с Тарасом. У них получилось поехать первыми. Мама сказала: «Я просто счастлива, что Настенька и ребенок отдохнут. И эти сумасшедшие мужья ее там не найдут».

Василка устроила Насте с Тарасом ту же программу, что и Марине. Парки, гулянья, путь наверх – в царство Володимера. Он им рвал горячий хлеб и наливал свое вино… Настя смотрела на его руки, в которых жаркое солнце, запах цветов и вина. Но Настя все рвалась в Варну. Она очень любила море и жару. Мама и Марина звонили Василке почти каждый день. Марине показалось, что подруга говорит о поездке в Варну грустно и обреченно. Договорились, что Марина приедет прямо туда, в квартиру, которую сняла для всех, кроме Володимера, Василка. И она приехала в ослепительный летний день. Нетерпеливо ждала их в этой квартире. Видела, как они подъехали с моря. Володимер высадил Василку, Настю и малыша, привел их в квартиру, по-родственному приветствовал Марину и ушел к себе, он снимал квартиру неподалеку. Жить с посторонними женщинами он не мог.

Вечером Володимер заехал за всеми, и они отправились в ресторан. Какой-то странный ресторан. Все, как у себя во дворе, сидели за длинными столами под открытым небом, говорили, как родственники, смеялись, пели, рвали руками горячий хлеб, разливали вино. Мужские взгляды со всех сторон просто прилипали к Насте, она отмахивалась, как от мух. Володимер мрачнел. А Василка вдруг налила себе сама большую кружку вина и сказала тост. По-русски, у нее почти нет акцента.

– За десять дней, которые потрясли мир.

Настя с сыном в Болгарии провела именно десять дней. Впереди было еще столько же дней этого отдыха. Ночью Василке было плохо из-за того, что она перепила. Она практически не пьет…

Марина вошла в дом, включила компьютер, нашла фотографии того лета. Надменное лицо Насти, преданный, как у собаки, взгляд Володимера, его надежные руки, сжатые в кулаки, чтобы не тянулись к Насте, черные, как ночь, глаза Василки. И смеющийся мальчик, синеглазый и безмятежный. И она, Марина, сгорбившись над книжкой, сидит в пляжном шезлонге далеко от моря, которое тоже любит… Одна. В стороне от того, что происходит, что не хочет видеть. Но она все видела. И думала временами: лучше бы мне выкололи глаза, когда якобы исправляли косоглазие.

Впрочем, лето бывает и здесь, в Подмосковье, куда она переехала с родителями вскоре после того отпуска в Болгарии. Отчиму становилось все хуже. Дышать в Москве ему было нечем. И резать больше было нечего.

Здесь хорошо. Марина открывает все окна в свой маленький дикий сад: кто-то посадил здесь эти сливы, яблони и вишни, они и живут тут сами на свободе. И на них созревают плоды. В прошлом году был обильный урожай. Марина даже приглашала людей его снимать. Мыла, раскладывала по пакетам, разносила тем ученикам, которые никуда не поехали отдыхать. Теперь она работала учительницей в маленькой поселковой школе.

Она купила себе мощную стиральную машину и через день стирала в ней белое постельное белье. Потом развешивала его во дворе. Складывала стопками на полке в шкафу. Белье чудесно пахло, когда она его снимала – чистым воздухом, вечером и утром, семьей и мамой, которая недавно умерла, не сумев научиться жизни без мужа. А ведь им было так хорошо вдвоем, казалось Марине. Теперь понятно, что хорошо было только Марине. А мама позволила своему больному сердцу разорваться. И оставила старшую, никем, кроме нее, не любимую дочь. В утро ее смерти Марина позвонила сначала своим преданным друзьям и ученикам, которые занялись печальной помощью, потом Насте. Сказала, что мамы нет, что похороны через два дня.

– Так быстро? – испуганно спросила Настя.

Насте было страшно расставаться со своей мамой.

– А когда бы ты хотела? – грубо ответила Марина.

Она сообщила сестре о том, что будет хоронить свою маму.

– Я вообще не хотела, чтобы она умерла, – сказала Настя о своей маме.

Они и в горе не поместились рядом.

Марина прошлась по комнате, открыла огромный книжный шкаф, привычно провела ладонью по корешкам книг, так она их приласкала. С тоской взглянула на пустое кошачье лукошко. И Марсик, толстый и старый, ушел от нее туда, за горизонт, в кошачий рай.

Марина заварила на кухне мюсли в широкой пиале, позавтракала и стала собираться на кладбище. У нее за день будет много разговоров с друзьями и учениками. Но вопросы задавать она ходит на кладбище. Точнее, всего один вопрос: «Как же все так у нас получилось?»

Дорога на кладбище была пустынная. Подходящая для мыслей, заманчивая для коварных воспоминаний. Дома их отгонять легче.

…Оставшиеся десять дней потрясли не только Василку. И ведь не расскажешь никому. Даже маме Марина ничего не рассказывала. Но та что-то понимала, судя по случайным словам. Как расскажешь о том, что на берегу синего моря, на золотом, расцелованном солнцем песке, рядом с родными людьми и преданной подругой, рядом с чужим и приветливым мужчиной ты была в аду? Нет, Марина не была влюблена в Володимера. Она себе бы никогда это не позволила. Это нелепо. Об этом не стоило и мечтать. Но даже если бы это было возможно… Если бы была надежда, что он как-то ответит, просто заметит ее… Исключено. Это мужчина Василки, которая на смерть за него пойдет, тут не было сомнений. И он так мило и по-доброму принимал обожание Василки, что Марина радовалась за подругу. Никогда, ни одной завистливой или ревнивой мысли. Это был красивый, поэтический мир, и Марина была в нем уместна. Настя не просто разбила его на кусочки, она разнесла этот мир в пыль. Вот что происходило на золотом песке, в синем море, на улочках Варны, в их квартире с окнами на горы.

Настя безумно любила воду, она готова была в подмосковной луже плескаться вместе с утками до посинения. А тут – такое блаженство. И она бегала по песку сначала с Тарасом, они смеялись и плавали на мели, мальчик только учился. Володимер стоял на берегу и напряженно смотрел. Как дежурный спасатель. Потом ребенок бежал, чтобы зарыться рядом с Мариной и Василкой в горячий песок, просить пить, фрукты, мороженое – все сразу. А Настя уплывала далеко, дальше всех… И когда ее уже было трудно рассмотреть с берега, Володимер бросался в воду, как будто до этого боролся с собой, пытаясь удержать себя на расстоянии. Но расстояние в какой-то миг становилось для него невыносимым. Он плыл сильным брассом, мелькали над водой и сверкали его шоколадные от загара, умелые и надежные руки. И они догоняли Настю. И обнимали ее там, на большом расстоянии, он ее целовал, это Марина видела и без бинокля, в который смотрела Василка. Марина со своим косоглазием видела все. Что не видела, то легко могла восстановить, когда они вдвоем выходили на берег. Он по-хозяйски осматривал Настю и поправлял ее крошечные трусики. Марину и сейчас качнуло при этом воспоминании, как в школе после какого-нибудь ужасного унижения, как дома после грубого окрика отчима. Ласкового Настиного отца.

А Василка там, на этом растекающемся от страсти ее мужчины пляже, с каждым днем становилась все больше похожей на суровую вдову. Она не смеялась и не пела. Да и не ела. Все нравилось только ребенку. Его Володимер таскал на руках и целовал, как своего. Как ребенка Насти. Он бы носил на руках и парня лет двадцати, как ребенка Насти.

Тарасу в сентябре нужно было идти в первый класс. Володимер как-то зашел озабоченный к ним, уже после пляжа, сказал, что присмотрел красивый ранец. Они ушли втроем и не возвращались несколько часов. Марина была в ужасе: неужели сестра настолько развратна, что с ребенком пошла на квартиру к Володимеру? Она бегала по улицам Варны и спрашивала по-русски: «Где продаются ранцы?» Как идиотка. Ей доброжелательно показывали, предлагали проводить, она отказывалась. А потом увидела их совсем близко. Нет, они не ходили к нему на квартиру, это было понятно. Тарасик надел на себя новый яркий ранец, Володимер был обвешан какими-то свертками, наверняка накупил мальчику всякого приданого в школу. До дома, где их квартира, оставалось несколько метров, но он вдруг остановил Настю, придержал ее за руку и произнес с акцентом:

– Я хочу тебе сказать… Нам надо быть вдвоем… Только для того, чтобы я мог тебе сказать…

И замолчал надолго. А Тарасик, сияя голубыми любопытными глазами, звонко прервал паузу:

– Так говори же, дядя Володимер… Почему ты молчишь?

У Марины тогда все поплыло перед глазами. Ребенок! Она позволяет себе такое при ребенке… Понятно, что Марине не с кем и сейчас поделиться возмущением по тому поводу. Любой скажет: «А что такого страшного произошло при ребенке?» Страшное – и сейчас уверена Марина. А потом было еще страшнее. Она прибежала в квартиру, где средь бела дня курила и пила ракию Василка. Встретила этих троих, как будто никуда не выходила, но недобро взглянула даже на любимого племянника, хотя и похвалила ранец, повела мальчика мыть руки. А Володимер повел Настю по коридору в их с Тарасиком спальню и закрыл изнутри дверь… Минут на пятнадцать. Потом быстро убежал, как будто в пропасть бросился от непосильной страсти.

Ночью у Марины была истерика. Пришла Василка и влила ей в рот несколько глотков ракии. Марина не выносила алкоголя. Но ей стало легче от жжения в груди. Голова только немного поплыла. Она направилась в ванную, умылась холодной водой, а на обратном пути потеряла равновесие и села на пол посреди коридора. Василка испугалась, позвала Настю, которая выскочила в растянутой майке на голое тело, наклонилась к сестре, а Марина до крови прикусила себе язык, чтобы не взвыть, не вцепиться зубами в эту загорелую, развратную грудь, в эти гладкие бедра, от которых пахнет солнцем, морем и руками Володимера… Так они отдохнули тогда. Сестры…

На кладбище было солнечно. Солнце прогревало землю, пробиваясь к тем, кому сейчас холодно. Кто ждет живого тепла. Вот Марина и пришла. Она села на скамеечку и смотрела на два портрета. У нее много невысказанных упреков, но она пришла не для этого. Она задала свой вопрос и долго ждала ответа. Она его получила. «Потерпи, доченька», – сказала мама. А что еще она могла сказать? Но ее голос зазвучал где-то там, под пышными и красивыми волосами Марины, за ее детским и не таким уж заметным косоглазием.

Марина встала, как будто глотнула какой-то волшебный успокоительный и витаминный коктейль, вынула из сумки пакет с пирожками, которые пекла с вечера перед этим свиданием, разложила их на могиле. Пусть прилетят к маме птицы. И к нему. К папе. Только на кладбище она называла отчима папой.

Путь домой был спокойным. Но вдруг откуда-то набежали на солнце серые облака, возникла тревога, и позвонила Василка. Она даже не поздоровалась. Она кричала:

– Марина, Марина, Володимер пропал!

Оказалось, что он куда-то поехал, ничего не сказал ни своей тихой матери, ни Василке, его нет четвертые сутки. В ДТП не попадал, Василка проверяла, в больницах нет, на самолет и поезд билет не покупал.

– Что же я могу сделать? – в ужасе спросила Марина.

– Узнай у Насти. Я чувствую, что он мог поехать только к ней.

– Я не знаю, как спросить… Мы почти не общаемся. Она мне не скажет. Она будет злиться, что я ей мешаю и говорю глупости. Подумает, что я сошла с ума…

– Ты так много уже наговорила. За это время ты могла бы уже получить какой-то ответ. Скажи ей, что его мать переживает!

– Хорошо.

Настя была сонной, она поздно вернулась накануне: отвозила Тарасика в спортивно-оздоровительный лагерь.

– Господи, – сказала она. – Чего вы только с Василкой не придумаете! Только вам такое могло прийти в голову. Мало ли куда Володимер мог поехать? И, скорее всего, он сказал маме. Но у нее плохо со слухом. Василке он докладывать не обязан. А мне… Честно, Марина, я даже не сразу сообразила, о ком речь. Как он мог приехать ко мне, подумай? Без звонка, без моего согласия. У меня муж только что ушел на работу. А я вчера весь день была с Тарасом, ночью приехала. Выпей валерьянки. Как у тебя дела?

– Хорошо. Ходила к маме с папой.

– Молодец. Я обязательно тоже вырвусь. Ты часто ходишь, передавай им от меня привет. Я их люблю.

«Я ИХ люблю», – так выразилась сводная сестра.

Марина позвонила Василке, передала то, что сказала Настя.

– Она, может, и не сразу сообразила, да он не забывал. Я его знаю. В общем, буду звонить. Ты, пожалуйста, тоже.

К дому Марина бежала под проливным ливнем. Она радовалась ему, как освобождению. Только не эти тревоги, воспоминания, не этот страх. А вдруг действительно что-то случилось?

Она успела сбросить мокрую одежду, прогреться в горячей ванне. Успела выпить очень горячий чай с лимоном, съесть пирожок с капустой… И тут раздался звонок. Номер незнакомый, ей ведь никогда не звонил Володимер, у нее и телефона его не было. А это был он. От звука его голоса, от его акцента она сразу попала на костер.

– Здравствуй, Марина, – сказал он, этот мужчина Василки, такой ненадежный, такой неправильный. – Я в Москве.

В костер упало сердце Марины. Безумная надежда, кажется, его выронила из рук.

– Ты хочешь приехать ко мне? Но тебя ищут. Мама, Василка. Почему ты им ничего не сказал?

– Я думал, что быстрее вернусь. Но Насти вчера до вечера не было дома. Я ночью не мог звонить ей домой. Только сейчас она нашлась. Возила Тараса в лагерь. Марина, да, я хотел бы приехать к тебе. Если она согласится. Она не пойдет со мной в гостиницу. Ей нельзя, узнает муж…

Сердце, вспыхнув в костре, превратилось в обожженную, черную шкурку.

– Да, конечно, – ответила она. – Если Настя захочет. Мне уйти? Я могу пойти к подруге.

– Да нет, – ответил Володимер. – Мы тебе не помешаем. Выделишь нам какую-нибудь маленькую комнату, далеко от тебя. Ты же одна… Настя может со мной встретиться только вечером. А ее муж собирается после работы поехать к Тарасу. Повезет ему запасную теплую куртку, обещали дожди и похолодание. Но к ней домой нельзя. Соседи увидят.

Какой страшный, безумный, циничный, развратный кошмар. И эта простота, с которой Володимер все разложил по полочкам. Да уж, простота хуже не только воровства. Она бывает хуже убийства.

– Хорошо, – сказала Марина. – Только ты должен мне точно сказать, когда вы приедете. Мне надо убрать, погладить постельное белье, что-то приготовить.

– Готовить не нужно, – деловым тоном прервал ее Володимер. – Я привез вкусные вещи. И вино, фрукты. Тебе понравится.

«Какие сомнения? Уже понравилось», – подумала Марина и принялась за уборку. Все валилось из рук, но она вытягивала перед собой свои маленькие ладони, смотрела на тонкие, почти детские пальцы, которыми когда-то играла на скрипке, но бросила, – и давала им команду: работайте. И она гладила им белое постельное белье, которое пахло воздухом, домом и мамой… Но что-то главное, что-то такое она должна сделать, должна успеть. Никак не сообразит. Василке позвонила, попросила передать матери Володимера, что он жив и в Москве. Что дальше, зачем приехал, сказала, что не знает. Он просто позвонил. Может, заедет. И тут она поняла, что нужно сделать. Это еще циничнее и развратнее, чем их поведение, но она так долго берегла свою чистоту, что к ней грязь уже не пристанет. Пристанет – сунет себя в стиралку вместе с их греховным постельным бельем.

Марина позвонила своему выпускнику в Москву. Игорю Сушкову. Сказала, что у нее проблема. Подобрала больного котенка, он в клинике, ей завтра его забирать, долечивать, но его нужно изолировать. Она спит в маленькой комнате, смежной с кухней, а котенка хочет оставить на ночь в кухне. Но дверь открывать нельзя, он заберется к ней, а у него лишай и глисты. Но она должна за ним наблюдать: ему может стать плохо.

– Легко решаемый вопрос, – сказал Игорь. – Сделаю вам окошко, будет даже красиво.

У Игоря были золотые руки. Он быстро приехал и все сделал. В том, что в маленькой комнате, где стояла большая кровать, застеленная свежим бельем, они не выключат ночники, Марина не сомневалась.

К ней хотела приехать вечером подруга с мужем, но Марина болеет: простудилась под дождем, когда шла с кладбища, и рано ляжет спать. Она открыла дверь Насте и Володимеру, и сердце вопреки всему обрадовалось им. Сестренка, младшая, сероглазая, маленькой была такая серьезная. Володимер, такой открытый и радушный, он приехал из другого лета, более яркого и счастливого. Но от волнения Марина не могла рассмотреть их хорошо. Только детали. Это были убийственные детали. Настя была не накрашена, ни капельки. Как у себя дома перед сном. Она не хотела тратить время на то, чтобы умываться. Для другого приехала, она спешит это получить. Получить мужчину, который без нее по ней с ума сходил два года, а она утром не могла сообразить, о ком речь. Володимер… От него просто слепило глаза. Марина видела только шоколадные руки, от которых жар чувствовался на расстоянии, и взгляд… Другой взгляд, не тот, который она помнит. Его светло-карие, ореховые глаза смотрели требовательно и нетерпеливо с загорелого, нестерпимо мужского лица. Марина увидела себя где-то на краешке его радужки. Он по-хозяйски стал накрывать стол, сам все находил, как будто он здесь не впервые и не на одну ночь. Рвал хлеб, разливал вино.

Настя сказала после ужина:

– Я оставила Косте записку, что ты простудилась. Он был вне доступа. Может позвонить.

– Так я на самом деле простудилась, – и Марина закашлялась, прижала к носу платок. У нее искривленная носовая перегородка. Насморк не кончается. – Я ему скажу, когда позвонит. Если ты будешь уже спать.

Они ушли. Марина будет помнить эту ночь и на том свете. Она стояла много часов босиком в темной пустой кухне и смотрела в окошко, сделанное Сушковым. Красиво действительно получилось. А они, как Марина и думала, не выключили ночники. Более того, Володимер включил бра и настольную лампу. Он хотел все видеть и запомнить. Он носил Настю в ванную, дверь они тоже, конечно, не закрывали, купал, как ребенка, кутал в полотенце, сушил капли воды губами. Ох, как хорошо Настя вспомнила, кто это такой! Марина в свои сорок пять лет понятия не имела, что так бывает. Так страшно, бесстыдно, так красиво, так мучительно, так сладко и окончательно. Так жестоко по отношению ко всем людям, которые страдают от того, что этим двоим сладко. Марину физически тошнило от постельных сцен в кино. Она – чопорная старая дева. Вот и довелось узнать, что те сцены действительно мерзость и фальшивка.

Утром они завтракали, как примерная семья. Марина доложила, что Костя звонил, она ему все сказала. Он ей пожелал выздороветь, Настю просил не будить. Володимер уходил из ее дома, как изгнанник из рая. На пороге остановился, сказал:

– Ох, я забыл.

Вытащил из одного пакета, с которым приехал к Марине, два завернутых в атласную бумагу свертка. Один был больше. Его он протянул Насте. Меньший – Марине. Поцеловал ей руку, страстно благодарил. За приют утоленной страсти. Да нет, не утолил он страсть. Глаза опять другие. Потерянные и голодные. А у Марины осталось столько вкусной еды в этих его пакетах. Они выходили, когда Насте позвонил муж. Она положила свой пакет с подарком на стол, чтобы достать телефон. Поговорила, а пакет забыла. Марина видела и ничего не сказала. Володимер, к счастью, не заметил.

Марина, когда они ушли, раскрыла сначала свой подарок. Там была золотая коробка с набором ароматических масел. Она прочитала «Золотая роза», открыла флакон, запах был сладким, стыдным, душным. В пакете Насти оказалась такая же коробка – какой справедливый этот мужчина Василки, – а под коробкой красивый, тоже весь в золотом орнаменте русско-болгарский словарь. На первой странице было написано: «Чудно красива жена».

От слова «жена» Марина едва не потеряла сознание. Бросилась к компьютеру, нашла в гугле переводчик с болгарского… Чуть отлегло. Это всего лишь: «Дивно красивая женщина». Просто женщина, а никакая не жена.

Позвонила Василка. Марина начала что-то говорить, подруга впервые резко и гневно сказала:

– Как ты можешь мне врать! Они были у тебя. Ты пустила их. Ты, моя подруга, порядочная женщина…

Ну вот и Марина получила свой комплимент. Дальше нужно было бежать и спасаться. Срывать их постельное белье, раскладывать по другим пакетам оставшиеся фрукты и сладости, разносить ученикам, которые не уехали на каникулы. Она так бегала по поселку, возбужденно и слишком весело о чем-то говорила. Рассказывала про отдых в Болгарии, о том, как чуть не утонула в Дунае, о том, как ее спасли.

– И этот человек вчера приезжал ко мне. С моей сестрой.

Так удалось убить день. За это время погода стремительно менялась: то солнце, то грозовые тучи. Гроза медлила, откладывала выстрелы и удары. Оставляла на ночь, когда Марина останется одна.

Марина вошла в свой двор, подняла голову к небу и попросила маму: «Помоги». И мама услышала. У крыльца раздался жалобный писк. Она вскрикнула, зажгла свет у входной двери. Маленький серо-голубой котенок плакал-надрывался от страха, горя и сиротства. Марина схватила крошечный комочек, внесла в дом. Появилось дело. Нужно срочно спасать, лечить, кормить.

А потом раздался гром. Но он был какой-то странный. И не с неба. Боже! Это не гром! Это кто-то колотит чем-то тяжелым в ее крепкую стальную дверь, которая закрыта на пять надежных замков. Марина так сделала после смерти мамы. Она ужасная трусиха. К тому же слышала, что в их поселке есть какие-то бандиты. Они нападают на дома, грабят, кажется, кого-то даже убили. Марине было страшно слушать такие истории. Дверь-то, конечно, крепкая, замки тоже. Но она в проеме, который выбить не так сложно. Окна без решеток, как у других. Это конец. Марина схватила котенка, прижала его к груди. Утром она не хотела жить. Сейчас… Дело в том, что ей будет больно, что ее будут унижать, что у нее этот кошачий ребенок. Потом схватила телефон и стала звонить в полицию, друзьям. Только Насте она не позвонила. А в спальне уже звенело разбитое окно, раздавались грубые и отвратительные крики. Никто не успеет доехать.

И вдруг раздался гром, нет, это тоже не такой гром, не с неба. Это похоже на выстрелы. Потом чьи-то ругательства, топот ног – уже от ее дома. И в тумане слез и страха Марина услышала мягкий мужской голос у разбитого окна.

– Марина, это ваш сосед, Арсений. Откройте дверь, пожалуйста, они убежали.

Марина опустила котенка, трясущимися руками открыла свои замки. На крыльце стоял седой, красивый, грустный и мудрый мужчина. Они редко встречались, хотя жил он через дом. Просто видели друг друга. В руках сосед держал охотничье ружье. Марина взглянула на ружье с ужасом.

– Там просто порох, – понял ее страх Арсений. – Трупов штабелями в вашем дворе нет, Марина. Это такие храбрецы… Я их знаю.

– Ой, – смутилась Марина, – а я вызвала полицию, друзей… Неудобно получилось.

Он рассмеялся, этот милый Арсений.

– Вам неудобно от того, что враг бежал? Я все объясню. Мы извинимся.

Так они и сделали. Все уехали. Котенок уснул. Марина разлила вино, которое привез Володимер, порвала руками хлеб, не разогревая. Порезала овощи, помыла фрукты.

– Это мне из Болгарии привез… Знакомый.

Они выпили, Марина вспомнила эти ужасные ночь и день, свой позорный, дикий поступок… Слезы смешались с вином, глаза, наверное, косили, нос, конечно, покраснел. И она все рассказала Арсению. Она ни за что не рассказала бы это никому, даже маме. Она рассказала даже про окошко, которое сделал Сушков! Арсений слушал ее внимательно и сочувственно.

– Но ничего страшного ведь не произошло. Им было хорошо. И тебе будет хорошо. В свое время. Это к разным людям приходит в разное время. Иногда через боль.

– Какое время, – всхлипнула Марина. – Мне сорок пять лет. Я – старая дева. Я не могу жить и работать без мамы. У меня косоглазие, искривленная носовая перегородка. Меня не любил отчим, у меня красивая сестра, которая разрушила жизнь моей подруги. А через меня они просто переступили. Оставили масло «Золотая роза».

– Какие красивые у тебя волосы, я всегда любуюсь, – сказал Арсений. – Волны, как из червонного золота. А руки у тебя, как у девочки, которая играет на скрипке. Ты успокоишься, слезы – это полезно бывает. Они все ненужное смоют. И мы со всем справимся. Мне гораздо больше, чем сорок пять. Я знаю.

Котенок проснулся и пошел, покачиваясь, по волнам человеческого тепла. Его разбудило отсутствие сиротства…

Володимер вернулся в свой благоуханный дом. Долго ждал звонка или какой-то весточки от Насти. Послал ей на почту несколько коротких писем, из которых все было понятно. Ответа он не получил. И запил. Когда умерла его мама, он позаботился о том, чтобы все было, как нужно, даже пел печальную прощальную песню на поминках. А потом повесился в своем прекрасном саду. Василка развелась с мужем. Сказала Марине по телефону: «Если бы были дети… А так… Мы больше не могли притворяться». Настя сбежала с Тарасом от Кости к очередному мужу. Перед этим они приехали к Марине. Она утешала плачущую Настю, переживала за Тараса. Тарас воспринял это все уже как привычное приключение. Арсений повез их тайными тропами, чтобы Костя не догнал. Он гнался за Настей, как и предыдущий муж, когда она убегала к нему. Машина Насти стояла во дворе Марины, Костя бегал, все переворачивал, как будто его жена и сын могли спрятаться под кроватью или в шкафу.

– Костя, – сказала Марина, – хорошо разным людям бывает в разное время. Это точно. Так сказал Арсений.

Она уже думала так, как ее будущий муж. С ним ей не хотелось спорить. А котенок, спасший ее в тот вечер, терся об ноги. Она назвала его просто «Котик».