Детективная зима

Детективная зима

Александр Руж Игра в американку

Зима 1846 года выдалась в Петербурге необычайно суровой. Нет, морозы стояли отнюдь не сибирские, но сильный ветер, постоянно дувший с моря, перенасыщал воздух сыростью, и от этого делалось особенно холодно. В последние декабрьские и первые январские дни непогода загнала столичный люд в дома и ресторации, число прохожих на улицах заметно поубавилось, зато извозчики стали куда более востребованными, чем обычно.

Инженер Алексей Петрович Максимов сидел напротив окна в одной из комнат квартиры, снятой им на Коломенской улице. На коленях у него лежали местные «Ведомости» с хроникой происшествий, где сообщалось о восьми бродягах, насмерть заледеневших за сутки на территории города. Но взгляд его был устремлен не на газету, а в оконный проем. Там пуржило, по мостовым громыхали коляски, продрогшие лошадки бежали шибкой рысью, не понукаемые возницами. Они хотели согреться, и быстрое движение оставалось для них единственным способом сохранить тепло.

Алексей Петрович, или по-домашнему Алекс, взял со столика объемистый бокал, сделал изрядный глоток горячего глинтвейна, который мастерски готовила служанка Вероника, и блаженно вздохнул. Созерцание снежной коловерти делало пребывание в надежно утепленных стенах, рядом с натопленным камином, еще более уютным. Мягкое кресло, клетчатый плед, любимая жена — и вам абсолютно все равно, какие природные катаклизмы разыгрываются за пределами комфортного семейного гнезда.

— Нелли… будь добра, плесни мне еще глинтвейну, — попросил Максимов, ленно потягиваясь и роняя «Ведомости» на паркетный пол.

Попросил бы Веронику, но та ушла на Ямской рынок за продуктами для обеда. Максимовы были достаточно молодыми и самостоятельными людьми и предпочитали обходиться почти без слуг. Вероника жила в их поместье в Псковской губернии, и это был ее дебютный выезд в Петербург. Можно сказать, сама напросилась: когда господа, справив в деревне Рождество, засобирались в столицу, куда Алекса звали неотложные дела, Вероника — незамужняя и крайне любопытная деваха — пала им в ноги и умолила взять с собой. Дескать, обрыдло в глухомани торчать, посередь лесов с медведями и волками, желаю хоть глазком на мир посмотреть, к культуре приобщиться. Максимов посчитал ее просьбу резонной, заодно рассудив, что Вероника в Питере возьмет на себя домашние хлопоты и избавит господ от повседневной рутины.

— Нелли! — повторил он, не получив ответа, и красноречиво шаркнул донышком опустевшего бокала по столешнице.

— Сейчас… — рассеянно отозвалась супруга, сидевшая тут же, в комнате, у камина и шелестевшая старыми бумагами.

Нелли, она же Анита, она же Анна Сергеевна, урожденная сеньорита Моррьентес, а ныне госпожа Максимова, уже несколько лет жила в России. Ее здесь все устраивало, не привыкла она лишь к холодам. В деревенской усадьбе ее привела в восторг огромная русская печь с лежанкой, называемой роlati. В стылом Петербурге приходилось довольствоваться камином, да и дрова здесь были безобразно дороги. Впрочем, Максимов на отоплении не экономил, в квартире никто не зяб. И все же теплолюбивая Анита предпочитала держаться поближе к огню, тем более что он являл собою дополнительный свет — немаловажное обстоятельство в сумеречный зимний вечер.

Анита посчитала, что начало года — отличный повод разгрести архивы, которых она накопила немало с тех пор, как еще в ранней юности начала собирать все, что так или иначе вызывало у нее интерес. Сейчас перед ней на ковре внавалку лежали книги, блокноты с дневниковыми записями, перевязанные тесемками пачки пожелтевших писем, журнальные вырезки и прочее, и прочее. Она так увлеклась их сортировкой, что пропустила просьбу Алекса мимо ушей. К тому ж невелик барин — в состоянии сам дотопать до кухни.

Он подождал немного, понял, что обожаемая Нелли обслуживать его не собирается, и с кряхтением выпростался из кресла. На его счастье, громыхнула входная дверь — это вернулась Вероника, нагруженная покупками. Ее полушубок заиндевел, а шерстяной платок, которым она укутала голову, покрылся колким инеем. Раскрасневшееся лицо было обветрено, а ресницы смерзлись стрелками. Выгрузив на кухне поросячью ногу, задубелый шмат сала и увязанный в тряпицу фунт соли, она скинула верхнюю одежду и принесла Максимову вожделенный глинтвейн. Хозяева, очевидно, не умирали от голода, поэтому она не помчалась стремглав растапливать плиту, а воспользовалась паузой и, греясь у камина, принялась трещать о том, что видела и слышала на рынке.

Алекс и Анита привыкли к ее болтовне. Необразованную, мало что видавшую в жизни холопку поражало в стольном граде буквально все: от монументальной и вычурной архитектуры до изобилия товаров в лавках. Вероника отличалась наблюдательностью и нередко подмечала то, мимо чего другие проходили с равнодушием. Нынче днем ее внимание привлекла сценка, которую она охарактеризовала «и смех, и грех».

— Прихожу я на базар, — стрекотала она взахлеб, нисколько не беспокоясь, слушают ее или нет, — а там гвалт! Мужик растрепанный промеж прилавков бегает и валенками трясет.

— Это как? — снисходительно уточнил Максимов, потягивая из бокала пахучее животворящее варево. — Ноги вскидывает, что ли?

— Да нет! Валенки он в руке держал. Махал ими во все стороны и орал, как блаженный: «Где этот чертов цыган? Я ему щас рыло набок сворочу и волосья повыдергаю!»

— Из-за чего же он так обиделся? — осведомилась Анита, не прерывая своего занятия.

Вероника, довольная тем, что от нее не отмахнулись, как чаще всего бывало, и не напомнили о стряпне, пустилась рассказывать о происшествии с красочными подробностями.

С ее слов нарисовалась живописная картина. Мужик с валенками до того разъярился, что стал сметать в снег товары с лотков у всех продавцов, кто хоть немного походил ликом на цыгана. Поднялась буча, вызвали жандармов, они скрутили буяна. Думали, что пьян, но хмельным от него не пахло. На расспросы о причинах учиненного скандала он отвечал, что намедни утром на этом самом рынке какой-то проходимец продал ему пару валенок. С виду они были крепкими и ладными, торговец без устали расписывал их достоинства, уверял, что и теплы, и удобны, и сносу им не будет лет десять.

Легковерный покупатель принял все за чистую монету. Он тут же примерил обновку, она пришлась ему впору. Он заплатил за нее рубль серебром и в хорошем настроении ушел домой. Случился, однако, непредвиденный казус: не успел мужик дошагать до доходного дома, где остановился на неделю (приехал из новгородского села навестить родню), как почувствовал, что ступни промокли, а в валенках хлюпает. При детальном осмотре выяснилось, что хваленая обувь худа, как решето. Хитроумный торгаш взял негодные, сильно поношенные валенки, окунул их в воду и выставил на воздух. Мороз сковал их снаружи, скрепив расползшийся войлок. Жулик счистил корку, оставив лед только в порах. Валенки смотрелись образцово, но лишь до первой носки. Когда их новый владелец прошел с версту, они нагрелись изнутри, ледяные спайки подтаяли и потекли. Вследствие естественного физического процесса в валенках образовались болотца, а сами они расползлись еще пуще, чем было до заморозки. Дело в том, что лед, въевшись в толстую оболочку, разрыхлил ее, раздвинул волокна, и когда он растаял, голенища, а с ними и остальные части, превратились в месиво.

С этими-то раскисшими, ни к чему уже не пригодными валенками обманутый мужик и прибежал на рынок искать обидчика. Да разве его сыщешь! Мошенник, предвидя подобный оборот, благоразумно ретировался.

Жандармы завелись с выяснением примет, стали опрашивать всех, кто его видел и запомнил, но Веронику, перестоявшую на стуже добрых полчаса, следственные действия уже не заботили. Она купила все, что ей было нужно, и ушла домой греться.

— Сколько еще дураков на свете! — резюмировал Максимов, позевывая.

История, поведанная служанкой, показалось ему чепуховой. Мелкий житейский анекдотец, ничего более.

Веронику услали-таки на кухню готовить обед. В ожидании трапезы Алекс подумывал о еще одной порции глинтвейна, как вдруг Анита промолвила:

— Вот тебе типично зимнее преступление.

— Что ты имеешь в виду? — не понял он.

— Я говорю, что такую аферу нельзя было провернуть в другое время года. Только зимой.

— Да? — Он призадумался. — Пожалуй, ты права. Но это единичный случай, к тому ж пустяковый. Вряд ли ты сумеешь привести примеры других сугубо зимних преступлений, причем по-настоящему серьезных.

— А что ты называешь по-настоящему серьезным преступлением? Убийство?

— Да… например. Уж тут-то никакой сезонности не бывает. Застрелить или зарезать человека можно в любое время года.

В глазах Аниты блеснул азарт, она отложила связку писем, которую перед тем просматривала.

— А если я приведу тебе не один пример, а целых три? И докажу, что бывают воистину серьезные проступки, которые невозможно совершить ни в какое иное время, кроме зимы?

Алекс обладал игроцкой жилкой, заставлявшей его иногда совершать маленькие глупости. Вдобавок он находился под расслабляющим воздействием глинтвейна, поэтому без раздумий принял вызов:

— Хорошо. На что спорим?

Анита ответила моментально:

— Если ты проиграешь… в чем я не сомневаюсь… то исполнишь любое мое желание. А какое именно — узнаешь позже.

— А если проиграешь ты?

— То же условие: ты загадываешь, я исполняю.

— У нас это называется «американка». Ставка вслепую.

— Так ты готов?

— Идет! Давай свои примеры. Но учти: они должны быть убедительными.

— Постараюсь… — Она ногой отпихнула груду бумаг и пересела поближе к Алексу. — Для наглядности представь себе: все, о чем я буду говорить, происходило с одной особой… чем-то похожей на меня, только помоложе. Если ты не против, назовем ее Анни.

— Анни? Хм… Что ж, пускай будет Анни.

— Итак, она волею обстоятельств однажды оказалась в Северной Италии, в предгорьях Альп. Там с нею и ее спутником… дадим ему имя Диего… произошел

первый загадочный случай.

Стояла зима — начало или середина декабря. Морозы были вполне терпимые, зато снег валил с завидным постоянством. Из-за этого многие горные дороги оказались перерезаны, и нашим героям пришлось, вопреки намеченным планам, задержаться в скромной маленькой гостинице, прилепившейся к склону.

Эта задержка не расстроила Анни. Вообрази себе девушку, выросшую под солнцем Испании и не видевшую снега. А тут — великолепные пейзажи! Белые мохнатые шапки на вершинах, узоры инея на оконных стеклах, искристые россыпи во дворе… Все это впечатляло и завораживало.

В гостинице на тот момент проживали еще три постояльца: молодая пара из Венеции и один начинающий воздухоплаватель, который, желая произвести сенсацию, собирался перелететь через альпийскую цепь на своем водородном аэростате, но какая-то поломка вынудила его совершить экстренную посадку. Аэростат болтался на привязи неподалеку от гостиницы, а воздухоплаватель целый день возился в гондоле, починяя клапан или еще что-то. К вечеру он замерз и явился на ужин в общую столовую дрожащий и посиневший.

В столовой он застал всех своих соседей: Анни, Диего и венецианскую парочку. О последней надобно рассказать поподробнее. У меня нет охоты напрягаться и придумывать им итальянские имена, поэтому назовем их банально: Пигмалион и Галатея. Почему так? Да потому что молодой человек, происходивший из семьи стеклодувов, всерьез увлекался скульптурой. У него были умелые руки, он мог за считанные минуты вырезать изящный сувенир из дерева или вылепить из гипса премилую статуэтку, превратить бутылочный осколок в симпатичную брошь. Галатея, в свою очередь, была единственной дочерью зажиточного коммерсанта. Не обладая талантами, она, тем не менее, отличалась красотой, и Пигмалион, судя по его речам и взорам, обожал ее безумно.

Они поженились недели две тому назад и отправились в свадебное путешествие. Надо же было такому случиться, что воздухоплаватель, с которым судьба случайно свела их в альпийской гостинице, бросился к Галатее с криком: «Ты ли это? Не может быть!» — и пылко расцеловал ее в обе щеки. Такое проявление чувств очень не понравилось Пигмалиону, он затеял с нахалом ссору, которая, не исключено, привела бы к поединку на шпагах или пистолетах. Однако Диего вместе с владельцем гостиницы разняли драчунов, и смущенный аэронавт принес Пигмалиону свои извинения. Он, видишь ли, был другом детства Галатеи, но вот уже лет десять, как они не виделись. О ее замужестве он ничего не знал, потому и не сдержал эмоционального порыва.

Галатея подтвердила его слова, но Пигмалион, снедаемый ревностью, не успокоился. Он спросил у отельера, нет ли поблизости другого места, пригодного для ночлега. Ему не хотелось оставаться с воздухоплавателем под одним кровом. Отельер ответил, что примерно в миле к западу есть уединенный домишко, который тоже принадлежит ему и в данное время пустует. Если Пигмалион хочет, то может переселиться туда с Галатеей, в домике есть все необходимое: спальня, гостиная, кухня с печью и баком для подогрева воды, а провиант можно взять с собой.

Пигмалион, несмотря на возражения Галатеи, незамедлительно согласился, и парочка тем же вечером переселилась в новые апартаменты. Хозяин гостиницы предложил в качестве носильщика своего слугу, но Пигмалион отказался, заявив, что багаж невелик, и он без посторонней помощи довезет его на лошади. Молодоженов сопровождали Анни и Диего. Пигмалион проникся к ним доверием, всю дорогу с откровенностью истого итальянца восклицал, как он любит Галатею и как бесят его всякие наглецы, осмеливающиеся выказывать ей симпатию.

Домик в горах выглядел очаровательно — истинный рай для влюбленных. Чистенький, опрятный, окруженный ровной площадкой, которую с одной стороны замыкали горы, а с другой — лес. Вид из окон открывался умиротворяющий, и Пигмалион мало-помалу пришел к душевному равновесию. Он предложил Анни и Диего выпить по стакану вина, но они спешили возвратиться в гостиницу до того, как окончательно стемнеет, поэтому отклонили любезное предложение, пообещав навестить добровольных отшельников следующим утром. С тем и удалились.

Ночь прошла без происшествий и ознаменовалась очередным обильным снегопадом. Наутро, еще до завтрака, воздухоплаватель завершил ремонт аэростата и улетел. После вчерашней размолвки он, по всему видать, испытывал неловкость, считал, что доставил Галатее неудобства, и торопился продолжить путь, чтобы не стеснять влюбленных своим присутствием.

Хозяин гостиницы собирался известить Пигмалиона о том, что его соперник отбыл. Анни и Диего, как раз вознамерившиеся прогуляться, вызвались доставить эту весть по назначению. Они пустились по знакомой тропе. Идти было нелегко, они увязали в снегу по колено, зато какой же изумительно прекрасный ландшафт развернулся перед ними! У подножия гор землю как будто устилали мириады крошечных драгоценных камней. Они переливались, сияли на солнечном свету, и посреди этого великолепия возвышалось занесенное до карнизов обиталище счастливых возлюбленных.

Увы, идиллия разрушилась сразу же, как только наши герои переступили порог. Дверь почему-то оказалась незапертой, снаружи ее подпирал сугроб. Диего сначала постучал, но никто не откликнулся. Потом Анни показалось, что из домика донесся сдавленный стон. В Диего было двести тридцать фунтов весу, он разбежался и ударил в дверь плечом, как тараном. Она слетела с петель. Теперь стон слышался совершенно явственно. Наши персонажи прошли в спальню и застали ужасное зрелище: на постели, разметавшись, лежала Галатея с колотой раной в груди. Беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы сделать вывод: помощь несчастной уже не требуется.

Но кто же стонал? Они перешли в столовую и увидели Пигмалиона, который скорчился на полу у стола, накрытого на двоих. Анни, имевшая обыкновение примечать любые мелочи, запечатлела в памяти легкий ужин в тарелках (ломтики сыра, отварная телятина и чуть-чуть фасоли). Еда была не тронута, а вот бутылка кьянти оказалась откупоренной, из одного бокала отпили примерно половину, а второй стоял наполненный до краев.

Пигмалион находился в сознании, но плохо соображал, что происходит. На расспросы отвечал, что вчера поздно вечером они с Галатеей сели ужинать. Он отпил из своего бокала вино, бутылку которого вместе со съестными припасами дал ему хозяин гостиницы, и тотчас его замутило. Галатея, не успевшая сделать ни глотка, побежала в спальню за желудочными пилюлями, хранившимися в багаже, но так и не воротилась. Пигмалион сполз со стула и лишился чувств. Что было дальше, он не знает. По видимости, он всю ночь пролежал в беспамятстве и очнулся незадолго до прихода Анни и Диего.

Когда ему сообщили, что Галатея мертва, он впал в буйство, стал терзать свою пышную волнистую шевелюру и выкрикивать безадресные проклятия. Анни побежала в гостиницу за подмогой, а Диего остался с безутешным вдовцом, опасаясь, как бы тот не сошел с ума и что-нибудь с собой не сотворил.

Прибыл лейтенант корпуса карабинеров с двумя подчиненными и врачом. До их прихода ничего в домике не трогали. Врач установил, что Галатею закололи прямым ударом в сердце. Злодеяние произошло не позднее часу ночи. Это согласовывалось с показаниями Пигмалиона, утверждавшего, что ужин начался около половины первого. Орудием убийства послужил четырехгранный клинок. Немедля произвели обыск, но не обнаружили никакого инструмента, хотя бы отдаленно напоминавшего стилет или кинжал.

В оставшемся кьянти — как в бутылке, так и в бокалах — нашли солидную дозу отравляющего вещества. Пигмалиону повезло, что он выпил не так много, иначе, несомненно, отправился бы на тот свет. Но, рыдая над трупом Галатеи, он приговаривал, что лучше было бы умереть вместе с ней, поскольку жизнь потеряла для него смысл.

Хозяин гостиницы божился, что злополучное вино взято из его погребов, и он ручается, что оно не было отравлено. Подозрения против него почти сразу были отринуты, ибо он не имел ни малейшего повода желать смерти своим постояльцам, и тем более глупо так откровенно себя подставлять. Значит, заключил лейтенант, бутылку подменили. Но убийца этим не ограничился и незаметно проследовал за жертвами, желая убедиться, что коварный план сработал. Через окно он увидел, что Галатея избегла трагической участи. Он забрался в дом, зарезал ее, после чего заглянул в столовую, где Пигмалион неподвижно распростерся на полу, и, решив, что дело сделано, убрался вон.

Версия, надо отдать ей должное, не лишена логики, однако к ней сразу же появились претензии. Во-первых, Пигмалион точно помнил, что дверь в дом была заперта изнутри на засов, следовательно, открыть ее снаружи не представлялось возможным. Во-вторых, и это не менее существенно, снегопад прекратился еще до гибели Галатеи. Анни могла присягнуть: когда они с Диего подошли к домику, сугроб под дверью выглядел целехоньким. Ни единого изъяна не было и на снежном покрывале, простиравшемся вдоль стен. Это означало, что после убийства никто не входил в домик и не покидал его.

Естественно, подозрения пали на самого Пигмалиона. Его отчаяние по поводу гибели супруги и проливаемые слезы не могли послужить стопроцентным алиби. Но, как я уже сказала, обыск не принес результатов — карабинеры признали, что ему попросту нечем было совершить преступление. Сжечь клинок в камине нельзя, выточить его изо льда, а затем растопить — идея, годящаяся разве что для бульварных романов. Ты скажешь, что Пигмалион мог выбросить оружие из окна, и оно утонуло в пороше. Подобная мысль пришла к лейтенанту, и снег под окнами тщательно просеяли. Это ровным счетом ничего не дало, так что обвинения против мужа, в одночасье ставшего холостяком, отпали.

Здесь-то и всплыла фигура аэронавта. Припомнили его ссору с Пигмалионом и спешку, с какой он утром покинул гостиницу на своем воздушном шаре. Вот кто имел возможность проникнуть в дом, не потревожив девственных снеговых покровов! На втором этаже домика был балкон. При должной сноровке воздухоплаватель мог, снизившись, привязать к нему аэростат и войти в спальню через французское окно, которое было приоткрыто для проветривания. Что до вина, то бутылку он подменил во время ночлега в отеле.

Новую гипотезу сочли более разумной. Воздухоплавателя объявили в розыск. Пигмалион твердил, что Галатея перед ужином призналась: этот субъект преследовал ее и угрожал расправой, если она предпочтет ему кого-либо другого. Конечно же, в гостинице он появился не случайно, а авария воздушного аппарата — лишь предлог, чтобы задержаться и воплотить задуманное.

Словом, не имея лучших предположений, стражи порядка начали охоту за бесследно исчезнувшим летуном. Анни не разделяла их рвения. В глаза бросались очевидные нестыковки. Даже будучи многоопытным аэронавтом, чрезвычайно сложно достигнуть на неуправляемом шаре маленького домика, да еще и ювелирно пристыковаться к балкону. И какой, скажите на милость, смысл сначала подсовывать отравленное вино, а после доканчивать дело кинжалом? Тогда можно было и вовсе обойтись без отравления. Воздухоплаватель был сложен атлетично и легко справился бы с худощавым скульптором…

Немного погодя в том же домишке, где в ходе обыска все перевернули вверх дном, Анни подобрала ступку и тяжелый пестик, показавшиеся ей странными. Ты спросишь, в чем странность? К поверхности пестика и донышку ступки прилипли крохотные стеклянные крошки. Их было ничтожно мало, но Анни, обладая острым зрением, не упустила этого факта. В ее голове мелькнула догадка, подтвердить которую можно было только путем еще одной проверки.

Анни вышла из домика и посмотрела на перекопанный и просеянный снег вокруг него. Казалось бы, на что она рассчитывала после того, как здесь потрудились дошлые карабинеры? Но она знала, в чем их ошибка. Они искали цельный предмет или, на худой конец, обломки, а надо было — те же самые крошки, что обнаружились в ступке. Анни зачерпнула снег в нескольких местах под окнами и растопила его на огне в тазу. Снежная крупа растаяла, и на дне таза осела горстка толченого стекла.

Теперь все стало понятным. Анни поделилась своими соображениями с лейтенантом. По ее мнению, Пигмалион кропотливо готовился к убийству Галатеи: ждал подходящей погоды, заранее изготовил клинок из стекла (элементарная задача для потомственного мастера). Разумеется, он знал о существовании уединенного домика и рано или поздно нашел бы повод, чтобы переселиться туда с Галатеей, покинув гостиницу. Появление воздухоплавателя стало подарком судьбы. Оно позволило сбить карабинеров с толку. На самом же деле никто к домику не подлетал и не исполнял акробатических этюдов, перелезая через балконные перила. Пигмалион сам зарезал Галатею, а клинок вымыл, раздробил и растолок в ступке до мельчайшего крошева, которое затем рассеял из окна тонким слоем. Стеклянные крупицы смешались со свежевыпавшим снегом и ничем не отличались от него.

Что дальше? Он всыпал в бутылку яд, но сам пить вино не стал, выплеснул немного в камин. Дождался, когда утром придут приглашенные им гости, и изобразил муки отравленного человека. В том горном районе — и это он тоже знал! — не нашлось бы квалифицированных медиков, способных уличить его в симуляции. Так он превратил себя из убийцы в жертву и избавился от орудия преступления.

Как видишь, все просто. Но лейтенант, выслушав Анни, кисло улыбнулся. Он сказал, что это не более чем плод ее фантазии. Но если она и права, то как доказать вину преступника? Крупинки стекла в ступке и под окнами — не улики. Можно придумать сотню объяснений, почему они там оказались. Свидетелей убийства нет, значит, Пигмалион без усилий оправдается, особенно если прибегнет к услугам адвоката-профессионала.

Все же по настоянию Анни следователи занялись его личностью, и это стало для него губительным. Он, как оказалось, был уже трижды вдовцом, причем его предыдущие жены погибали при столь же туманных обстоятельствах. И заметь: все они были богаты. Пигмалион получал наследство, благополучно проматывал его на бегах и за ломберным столом, после чего менял фамилию и расставлял сети в ожидании следующей добычи в лице какой-нибудь молоденькой глупышки.

— Его посадили в тюрьму? — спросил Максимов.

— Нет. Он все проделывал так хитроумно, что… как говорят русские?… прищучить его не удалось. Но, как многие великие комбинаторы, он прокололся на мелочи — играл однажды в покер, а соперник заподозрил его в шулерстве, вызвал на дуэль и хладнокровно прикончил выстрелом в лоб. Ходили слухи, что то была месть брата одной из погубленных им девушек.

— Это все?

Анита кивнула. Алекс поудобнее расположился в кресле, взболтал остатки глинтвейна в бокале.

— Спорить не буду: зима и, в частности, снег сыграли в твоей истории решающую роль, без них было не обойтись. Но что-нибудь еще в таком же духе ты вряд ли придумаешь.

— Я уже придумала, — с невозмутимостью произнесла она. — Желаешь послушать?

— Конечно! Мы же с тобой поспорили. Примеров должно быть три, а ты пока привела всего один.

— Наберись терпения. И представь, что наши Анни и Диего переместились из Италии в… ну, пускай в Швецию. Где с ними приключился

второй загадочный случай.

Ты не поверишь, но мороз тогда был такой, что птицы околевали на лету. Ах, да… ты же русский, для тебя это неудивительно. А вот Анни впервые попала в столь адские условия. Она куталась в шубу, терла варежками щеки, и все равно ей было чертовски холодно.

Случилось так, что они с Диего должны были съездить по поручению одного знакомого в северный район Швеции. Я забыла упомянуть, что наши герои путешествовали по Старому Свету не от хорошей жизни. Они бежали из своей страны, где воцарился хаос, и искали какое-нибудь прибежище, чтобы переждать там лихие времена. С деньгами у них было туго, и если бы не многочисленные приятели Диего, который в ранней молодости служил дипломатом, они бы пополнили ряды каких-нибудь отверженных клошаров. Приятели если и не давали в долг, то, по крайней мере, снабжали рекомендациями, помогавшими найти приют. За это иногда приходилось выполнять некоторые их просьбы.

В том феврале, когда хороший хозяин собаку бы не выгнал из дома, Анни и Диего поехали на север, чтобы передать письмо от стокгольмского мецената… неважно, кому. Эти нюансы для нас не имеют значения.

Они ехали на оленьей упряжке, попали в буран. Сани перевернулись, погонщик — или как он там зовется у скандинавов? — погиб, олени, вырвавшись из постромков, разбежались. И все это произошло в чистом поле.

Ни Диего, ни Анни не знали местности, в которой очутились. Они пошли наугад, на свое счастье, добрели до деревушки с горсткой лачуг и постучались в первую попавшуюся. Им открыл сердитый человечек — низенький, с красной лысиной, в круглых очках, делавших его похожим на профессора. Как позже разъяснилось, он и вправду был профессором, а наши герои оторвали его от важного химического опыта.

Профессор поначалу не выказал желания впускать странников в дом, но Анни со свойственным ей обаянием сумела его переубедить. Он проникся сочувствием к заблудившимся чужестранцам и разрешил им остаться, пока не утихнет вьюга. Он даже накормил их обедом — вареной картошкой и похлебкой из рыбы.

Когда они ели и отогревались у жаркой печи, пожаловал еще один гость. Его звали Гастоном, он прибыл из Гетеборга, но принадлежал к бельгийской нации и с профессором общался на языке галлов. Анни владела им в совершенстве. Из реплик, которыми обменивались эти двое, она поняла, что они дружны с юности, вместе обучались в Сорбонне, и, хотя живут нынче в разных странах, дружба не прекращается, чему способствуют взаимные визиты и активная переписка.

Гастон оказался угрюмым и малоречивым. Возможно, его стесняло присутствие чужаков, при которых он не хотел откровенничать. Следует сказать, что профессор был тем еще оригиналом. Он обмолвился, что совершил несколько эпохальных открытий и мог бы жить в хоромах, однако предпочитает им глухомань и эту утлую хибару, потому что здесь никто не мешает ему заниматься научными изысканиями. Тишина и уединение — вот все, что ему нужно.

Сразу после обеда пришел местный житель и принес вязанку дров. Он был единственным, с кем профессор поддерживал контакт в деревне, и то лишь по необходимости, так как нуждался в топливе и продовольствии. Крестьянин в лохматой шапке свалил дрова возле печи, получил деньги за услугу и как бы невзначай обронил фразу на шведском, приведшую профессора в бешенство. Тот обругал аборигена и выставил за порог. Анни спросила, чем вызвана такая немилость, на что профессор пробурчал:

«Этот невежда говорит, будто минувшей ночью в деревне опять видели следы Черного Свена».

«Черный Свен? — заинтересовалась Анни. — Кто это?»

Профессор с неохотой пересказал ей и Диего старинную легенду, бытовавшую в этих краях лет двести. Отсталое и необразованное население верит в существование охотника-невидимки по прозвищу Черный Свен. Когда-то он был обычным человеком, которого подло погубил давний друг и сбежал с его невестой. С той поры Черный Свен бродит по окрестностям и отстреливает людей по своему выбору. Он заключил сделку с дьяволом, получив от него в дар невидимость и неуязвимость. Каждый год в селениях, расположенных в округе, кто-нибудь да пропадает, и это списывают на Черного Свена. Он подкрадывается незаметно, стреляет из незримого ружья незримыми пулями. Выдать его могут только следы несоразмерно огромных сапог, появляющиеся ниоткуда и ведущие в никуда.

«Но вы в эти сказки не верите?» — усмехнулся материалист Диего.

«Конечно, нет, — недовольно молвил профессор. — Темный народ, сплошные предрассудки… Что до пропадающих зверобоев и рыболовов, то в этом нет ничего сверхъестественного. Рыбаки проваливаются под лед, тонут, а добытчики дичи попадают в волчьи и медвежьи пасти. При чем здесь призрак-невидимка?»

Анни тоже не поверила в байку о привидении, но атмосфера в доме, за окнами которого уже сгустился вечерний сумрак, показалась ей пропитанной злом.

«А вы? — обратилась она к молчавшему Гастону. — Что вы думаете о здешних суевериях?»

«Нелепый вопрос, сударыня, — огрызнулся он. — Профессор переехал сюда всего полгода назад. Я впервые навещаю его здесь, поэтому не считаю себя вправе судить о происходящем».

Больше он не прибавил ни слова.

Метель до ночи так и не прекратилась, и профессор разрешил Анни с Диего пробыть у него в гостях до утра. Он подобрел, заговорил с ними дружелюбно. Анни померещилось, что он, хоть и выражает расположенность к Гастону, не желает оставаться с ним один на один под покровом тьмы.

Внутреннее пространство дома состояло из двух комнаток. Профессор отличался аскетизмом и довольствовался минимумом мебели: двумя односпальными кроватями, столом и четырьмя стульями, не считая шкафчиков и этажерок, заставленных книгами, химической посудой и мудреными приборами.

Анни и Диего хозяин предложил отдельную комнату, тесную, зато теплую, что в шведский зимний сезон, согласись, немаловажно. Сам профессор со своим приятелем расположились на соломенных тюфяках в другой комнате, смежной с подобием сеней или, говоря по-европейски, прихожей. За ужином обнаружилась нехватка свечей. В распоряжении обитателей домика остался единственный огарок, которого должно было хватить не более чем на полчаса. Профессор наскоро оделся и отправился к своему снабженцу-крестьянину, жившему по соседству.

Отсутствовал он недолго, а когда вбежал в дом, на лице его, обрамленном седой бородой, ясно читалась растерянность.

«Что с вами? — удивился Гастон. — Вы словно фантом увидели».

Профессор молча повел всех во двор и показал на исполинские следы, отпечатавшиеся на свежем снегу. Белая пелена быстро затягивала их, но Анни и остальные успели рассмотреть отпечатки гигантских сапог, которые пришлись бы впору разве что великану вышиной в десять-двенадцать футов.

«Таких громадных людей не бывает, — уверенно заявил Диего. — По-моему, это чья-то глупая шутка».

С ним согласились и Анни, и Гастон, и профессор, но было заметно, что последний при всем своем неверии в потусторонние силы испытывает некоторую оторопь.

Как бы там ни было, сошлись на том, что следы — безделица, и не надо придавать им значения. С этой мыслью, озвученной Гастоном, пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по комнатам.

Анни не спалось. Она прислушивалась к звукам, доносившимся из-за стены. Профессор и Гастон о чем-то переговаривались, но делали это шепотом, и она не разобрала ни слова. Однако она готова была поклясться, что это не просто беседа, а острый, если не сказать, ожесточенный, спор. Через час или полтора он затих, какое-то время в доме властвовало безмолвие, затем до слуха Анни вновь долетел шепот. Говорил профессор, Гастон что-то ему отвечал. Скрипнула дверь, и опять все затихло, лишь слышался вой метелицы, ярившейся за бревенчатыми стенами.

А дальше произошло вот что. В дверь комнаты тревожно постучали. Диего, спавший на полу, подскочил и приоткрыл ее. За нею стоял профессор с зажженной свечой в руке. Он в ужасе проговорил:

«Идемте, идемте! Гастон!..»

Накинув шубы, Анни и Диего выскочили вслед за ним во двор. Свечу сию же секунду задуло неистовым ветром, но Анни разглядела недвижимое тело, лежавшее возле крыльца. Профессор, давясь ледяным воздухом, в двух фразах пояснил, что посреди ночи их с Гастоном разбудил какой-то шум — точно снег хрустел под ногами грузного человека. Гастон вызвался посмотреть, что там такое, и, вооружившись старым ружьем, имевшимся у профессора, вышел на улицу. Он отсутствовал минут десять, профессор забеспокоился, выглянул сам и…

«Передо мной было вот это, — он показал дрожащей рукой на тело у крыльца, — и я позвал вас».

Диего спустился по ступенькам, поднял страшную находку и перенес ее в дом. Здесь профессор зажег еще две свечи, и они ярко осветили бледное лицо Гастона — каменное, застывшее, уже начавшее покрываться изморозью.

«Что с ним? — воскликнул профессор и подкинул дров в печку, где еще искрились не догоревшие с вечера угли. — Он жив?»

«Вряд ли. — Анни превозмогла оробелость и сдернула с Гастона шапку, отчего его голова деревянно стукнулась о половицу. — Видите? У него висок прострелен».

Действительно, в черепе Гастона, рядом с левым ухом, чернело отверстие диаметром с монету. Кровь не вытекала оттуда, но в этом не было ничего необыкновенного, если учесть, что труп еще не отошел от действия арктического мороза.

«Он убит? — Профессор выпучил глаза. — Но как?! Я не слышал, чтобы кто-то стрелял!»

Анни призналась, что и она не слышала ни щелчка, ни треска, хотя завывания метели не могли заглушить выстрел.

Мертвый Гастон сжимал в ладони старенькое ружье. Диего не без труда высвободил приклад из оцепеневших пальцев и определил, что из этого оружия не стреляли, по меньшей мере, месяца два или три. А еще он сказал, что, когда переносил мертвеца в дом, на снегу у стены виднелись свежие следы неведомого титана.

«Я не верю ни в каких Черных Свенов! — вскричал профессор. — Его убил человек. Но каким образом он это сделал?»

В деревеньке жил лекарь-самоучка. Его выдернули из постели еще до наступления рассвета. В профессорском доме он осмотрел уже оттаявшего покойника, поковырялся в ране заостренными щипцами, потом какой-то штуковиной, напоминавшей штопор, и вынес вердикт: пули в раневом канале нет. Кроме того, на коже Гастона не отыскалось частиц пороха, при том, что, судя по величине отверстия, стрелять должны были практически в упор.

«Итак, что мы имеем? — подытожила Анни. — Его застрелили невидимой пулей из бесшумного ружья и без применения пороха».

«Чертовщина, да и только! — развел руками Диего. — Убийцу, надо полагать, тоже никто не видел?»

Он был прав. Но кому бы в захолустном селении пришло в голову наблюдать за домом профессора, да еще и в такую скверную погоду, когда в двух шагах ничего не разглядишь?

Власть в деревне была весьма условной — правление осуществлял… не знаю, как он правильно называется, пусть будет старейшина. От своих односельчан он отличался тем, что умел считать до ста и ставить подпись. Этот достойный муж, проведав об убийстве, очень испугался и приказал доставить Гастона в ближайший городишко с совершенно непроизносимым названием. Там квартировал судебный пристав, который мог произвести расследование.

Труп увезли, но покой не восстановился. Деревня колобродила, обсуждая происшедшее. Легко догадаться: в мозгах непросвещенных людей зрела одна и та же мысль: чужеземца убил Черный Свен. Что он имел против Гастона, никто не мог взять в толк, но этим вопросом и не задавались, ведь призраки руководствуются собственной логикой, которую простым смертным не постичь.

Старейшина был чуть ли не единственным из местных, кто не верил в происки лукавого. Или верил, но стыдился поддерживать досужие вымыслы, считая, что это не сообразуется с его высокой должностью. Поэтому он своей волей определил круг из трех подозреваемых, в который вошли Анни, Диего и профессор.

Согласись, он рассуждал здраво. Следы Черного Свена еще не были заметены полностью, когда прибежали соседи, которые оказались охотниками и неплохими следопытами, но никто из них не сумел определить, откуда пришел колосс, оставивший эти отпечатки. Следы начинались у крыльца, огибали его и обрывались под стеной, будто бы великан спустился с неба, потоптался и снова вознесся под облака. Не отыскалось никаких признаков того, что к избушке подходил кто-то еще. Поэтому к профессору и его гостям приставили двух здоровенных мужиков, каковым вменили в обязанность никого не выпускать из дома вплоть до приезда пристава.

Профессор воспринял вынужденное затворничество стоически. Смерть Гастона, похоже, серьезно повлияла на него, он замкнулся в себе, впал в апатию и часами возился со своими приборами, что-то разбирал, собирал, ронял на пол винтики, смешивал смрадные реактивы, которые шипели и наполняли комнату разноцветным дымом.

Диего ходил из угла в угол, как зверь, запертый в клетке. Он выражал возмущение по поводу противозаконных действий старейшины и взывал к его разуму, упирая на то, что не был знаком с Гастоном вплоть до приезда в деревню. То же касалось и Анни. Старейшина, однако, уперся, как баран, и твердил, что выполняет свой долг и что следствие разберется, кто прав, а кто виноват.

Затворничество длилось недолго. Подгадав момент, когда стражи убрались в переднюю, Анни подошла к профессору и показала ему лист бумаги — письмо, написанное по-французски. Профессор побледнел, как известка, попятился и залепетал:

«Откуда оно у вас? Я же его…»

«Да, — молвила Анни, — я заметила, как вы бросили его в печь, когда разжигали огонь после того, как втащили в дом бедного убитого Гастона. Мне подумалось: зачем вам в такую минуту заниматься уничтожением бумаг? И еще показались странными деревяшки, которые вы бросили в топку. Они не походили на поленья. Это были дощечки, правда? Не с их ли помощью вы оставляли на снегу следы Черного Свена? Проще всего это было сделать, стоя на крыльце и держа их в руках».

«Вы ничего не докажете», — просипел профессор и потянулся к большой колбе, в которой что-то пузырилось.

Диего, присутствовавший при этой сцене, вовремя схватил его за локти. Анни поднесла к глазам профессора листок с французским текстом.

«Это письмо, — сказала она, — написал вам Гастон. В нем он обвиняет вас в том, что вы, воспользовавшись его доверием, украли ценное открытие. Он тоже занимался химией и, насколько позволяют мне судить мои скромные познания, был талантливее вас. Он сохранил у себя копию письма, причем пропитал ее особой смесью, и бумага стала несгораемой. Не берусь судить, но, кажется, для подобных опытов используется оксид глины. Как видим, предусмотрительность Гастона оказалась нелишней: вы обыскали труп, нашли письмо и бросили его в печь, уверенный, что оно сгорит. Но вы прогадали, и я получила в свое распоряжение важную улику».

«Допустим… — Профессор взял себя в руки и заговорил с показной насмешливостью. — Но кто подтвердит, что обвинения, которые он выдвигает против меня, не являются огульной клеветой? И зачем бы я стал принимать у себя человека, с которым у меня конфликт?»

«Он вынудил вас принять его. В постскриптуме сказано: я приеду к вам, добьюсь, чтобы вы написали открытое обращение и признали, что вы мошенник. Тогда-то вы, понимая, что он от своего не отступится, задумали убийство. Вы намеревались убрать Гастона тихо, но появились мы с Диего. Сперва вам это не понравилось, и вы хотели нас прогнать, но потом подумали, что присутствие свидетелей — к лучшему. Когда все случится, они займут вашу сторону. Так бы все и вышло, если бы не это письмо в печке…»

«Но как он, черт возьми, исхитрился убить Гастона без пороха и пули?» — вопросил Диего с изумлением.

На это у Анни тоже был готов ответ:

«Я читала, что проект оружия, которое стреляло бы без применения пороха, разработал еще Леонардо да Винчи. А двести лет назад оружейник из Нюрнберга Гуттэр сконструировал пневматическое ружье, которое до недавнего времени стояло на вооружении у австрийских пограничных служб. Оно бьет недалеко, зато не грохочет, не дымит… в общем, обладает рядом достоинств, которые и пригодились нашему профессору. Он полагал, что мы дилетанты в вопросах техники, и после убийства потихоньку разбирал его, разбрасывая винтики и гайки, а наиболее существенные детали растворяя в кислоте. Надеялся, что к приезду судебного пристава из города от ружья уже ничего не останется, но справился с работой лишь наполовину. Вон там, в тряпье, лежит часть спускового механизма».

«А пуля? Почему ее не обнаружили в ране? Он что, сделал ее изо льда?»

«Ты почти угадал. Правда, лед слишком хрупок, однако низкая температура за окном позволила профессору воспользоваться более прочным материалом».

«Каким же?»

«Полагаю, ртутью. Она имелась в его химических закромах. Он изготовил форму, залил в нее жидкую ртуть и выставил на улицу. Мороз был настолько сильный, что ртуть замерзла. Он вложил получившуюся пулю в духовое ружье, ночью выманил бедного Гастона из дома и выстрелил ему в висок[1] После этого припрятал ружье, наштамповал на снегу цепочку следов и позвал нас. Когда труп внесли в комнату, ртуть растаяла и вместе с кровью вытекла из раны. Так совершилось это необыкновенное преступление. Я права?»

Вопрос был обращен к профессору, который вжался в угол и посерел, как мешковина.

«Вы не понимаете… — не выговаривал, а скорее, выдыхал он, подобно астматику. — Я завоевал положение в научном мире… со мной считались… я достиг успеха, о котором мечтал… а Гастон мог погубить меня, если б поднял шумиху. Это из-за него я уехал из Стокгольма, думал, он меня не найдет… Но он проявил упорство и догадливость… Что мне было делать?»

Последние слова он патетически выкрикнул и внезапно дернул вентиль пузатого баллона, стоявшего у его ног. Из медного раструба повалил желтый дым, который мгновенно заполнил комнату. Анни и Диего потеряли профессора из виду, а он, воспользовавшись моментом, добежал до двери и выскочил наружу. Диего пробовал догнать его, но в темноте и снежной заверти никого не нашел.

— И чем все закончилось? — спросил Максимов, когда Анита умолкла. — Этот фрукт сбежал?

— Да… но недалеко. На него через день наткнулись жители деревни, когда пошли в лес за дровами. Вероятнее всего, от быстрого бега и волнения у него отказало сердце, он упал и замерз.

— Поделом, — констатировал Алекс тоном третейского судьи.

— Может быть… Как тебе моя вторая история?

Он пожевал губами и посмотрел на бокал, где уже не было глинтвейна. Анита ждала, что он позовет Веронику и попросит добавки, но Алекс отставил бокал подальше и, откинувшись в кресле, сцепил пальцы рук на животе.

— Я на грани поражения, но справедливость требует признать, что ты выиграла и этот раунд. Чтобы ртуть перешла из жидкого состояния в твердое, требуется очень сильный мороз… Так и быть, я засчитываю тебе второй балл. Но предупреждаю: к третьей истории я отнесусь придирчивее, чем к первым двум.

— На здоровье. Я могу приступать?

— Будь добра.

— Спасибо. — Анита устремила взгляд к потолку, глаза ее затуманились. — Перенесемся теперь из Западной Европы в столицу России, куда наша героиня прибыла уже без своего провожатого.

— Что же с ним стряслось?

— Он умер. Скоротечная болезнь…

— Я так и думал, — бормотнул Максимов вполголоса и добавил громче: — Продолжай, пожалуйста.

— Да… — Анита стряхнула с себя меланхоличность. — Устав от странствий, Анни приехала к своей дальней родственнице. И там произошел

третий загадочный случай.

Родственница Анни (назовем ее графиней В.) имела довольно смутное представление об Испании. Ее предки переехали в Россию еще при императоре Петре и поступили на царскую службу. За сто с лишним лет три поколения семьи сделали блестящую карьеру и нажили состояние. Графине принадлежали обширные угодья в Гатчине и дом в Петербурге. Правда, графиня была неважной хозяйкой, и после безвременной кончины ее супруга владения обветшали, а финансовые дела шли ни шатко ни валко. Тем не менее накопленный за десятилетия авторитет в светском обществе поддерживал род на плаву. Графине везде оказывали почтение и при необходимости давали в долг.

К приезду Анни она вдовствовала уже двенадцать лет. Ее ближайшее окружение составляли двое родных детей — старшая дочь Лизонька, девица на выданье, и младший сын Платон, четырнадцатилетний оболтус, — а также семнадцатилетняя падчерица Летиция. О последней стоит рассказать особо. Ее мать была давней подругой графини, та познакомилась с ней в Италии, на водах, куда во времена, когда обладала достаточными средствами, ездила лечить расшатанные нервы. Графиня умела производить на окружающих впечатление женщины основательной и благонадежной. Вот и мать Летиции прониклась к ней доверием, они обменялись адресами и завели переписку. А семь лет спустя Летиция, тогда еще ребенок, прибыла в Петербург с известием, что ее матушка умерла от скоротечной чахотки. Графиня, смахивая слезы, прочла прощальное письмо подруги, которая просила взять Летицию на воспитание. Вместе с девушкой графине отписывалось немаленькое наследство и просьба: распоряжаться им умно и передать Летиции, когда ей исполнится восемнадцать. Письмо было заверено в ратуше и имело статус завещания.

С той поры Летиция жила у графини на правах приемной дочери. Анни как-то сразу сдружилась с ней, они мило щебетали, гуляя по заснеженным дорожкам гатчинской усадьбы. Летиция с живостью расспрашивала Анни о том, что сейчас происходит в Европе, но о себе рассказывала мало. Анни чувствовала, что эту прелестную и неглупую барышню что-то тяготит.

Покуда Анни силилась проникнуть в секреты новой знакомой, настали зимние праздники. Рождество, Святки, Новый год, Крещение — все слилось в пеструю круговерть. Графиня отчасти следовала католическим традициям, унаследованным от пращуров, но не чуралась и исконно русских, сопутствовавших ей с самого рождения. Для Анни многое из увиденного было неожиданным и непривычным.

Взять, к примеру, святочные гадания. Тихим вечером семья в полном составе вышла к воротам особняка, и дочь графини Лизонька, сняв с ноги сапожок, высоко подбросила его к мерцающим звездам. Он по дуге перелетел через ограду. Лизонька, а с ней и остальные, бросились за ворота. Сапожок лежал на дороге носком в сторону Петербурга.

Лизонька ликующе завизжала, а Анни тактично поинтересовалась, чем вызван этот восторг. Ей растолковали, что, согласно русским поверьям, сапожок указывает направление, откуда должен появиться тот, кто станет Лизонькиным мужем.

Забавно, но вскоре зазвенел колокольчик, и к воротам подъехала кибитка. Из нее вышли два молодых человека. Их представили Анни как доктора Р. и полицмейстера С. Доктор был другом семьи и прибыл погостить на несколько дней. А полицмейстера он взял с собой с позволения графини в качестве товарища. От Анни не укрылось, что Лизонька одаривает симпатичного доктора недвусмысленными взглядами. Несложно было догадаться, что она-то и упросила графиню пригласить его в гости. Но доктор больше заглядывался на Летицию, которая при этом пунцовела и опускала длинные пушистые ресницы.

Я упустила один эпизод. Еще до приезда молодых людей Летиция тоже перебросила свой сапожок через ворота. Первым к нему подбежал юный Платон и ткнул пальцем вбок.

«Туда! Он показывает туда!»

Личико Летиции покрылось смертельной бледностью. Платон поднял сапожок и протянул ей. Она машинально обулась, причем губы ее исказились в болезненной гримасе.

«Что такое? — спросила у нее Анни. — Вам дурно?»

«Нет… — еле слышно прошелестела Летиция. — Просто там… там, куда показал сапожок, находится кладбище».

Непредвиденный исход гадания смутил присутствовавших, но приезд доктора и полицмейстера разрядил обстановку. Нехорошее предзнаменование было забыто, снова пошла череда танцев, игр и прочих развлечений.

В первый день наступившего года члены семьи и гости нашли у изголовий своих кроватей обклеенные цветной бумагой коробочки с подарками. Графиня, хоть и была стеснена в деньгах, не собиралась отступать от обычаев и для каждого приготовила сюрприз.

Анни досталось великолепное золотое колечко с бирюзовым камушком, снабженное записочкой с предсказанием долгих счастливых лет жизни. Она душевно поблагодарила графиню и направилась к Летиции, но та сама вышла из своей спальни, дрожащая и напуганная. В руках она держала коробочку. Анни заглянула туда и увидела лежащую на черном траурном бархате подушечку в виде сердечка, из которого торчали острые иглы.

«Что это? — подивилась графиня. — Откуда?»

Летиция протянула ей коробочку.

«Это стояло на моем прикроватном столике. И еще… смотрите…»

Она вынула сердечко из коробки, уколовшись об один из шипов, айкнула от боли, и на ее пальчике выступила капля крови.

«Дитя мое, ты поранилась?» — Графиня участливо потянулась к ней, но Летиция, пренебрегая царапиной, вынула со дна коробочки записку и подала ее Анни.

«Читайте!»

Записка была написана по-французски, на традиционном языке русских аристократов, печатными буквами, не позволявшими идентифицировать почерк.

«Уезжай из этого дома, иначе тебя ждет смерть», — вслух прочла Анни, и в ее груди шелохнулся страх.

Летиция уронила на пол ощетинившееся сердечко и вопросительно посмотрела на графиню.

«Я впервые вижу эту гадость! — вскричала та, побагровев. — Понятия не имею, кто ее подложил!»

«А что там должно быть?» — полюбопытствовала Анни.

«Брошка с изумрудом. Я купила ее для Летиции, хотела сделать приятное… А в записке пожелала встретить мужчину ее мечты».

Ремарка заставила Летицию порозоветь.

Графиня высказала предположение, что это глупейший розыгрыш кого-то из недовольных слуг. Она попросила Анни никому не говорить о нем, пообещав отыскать и примерно наказать шутника.

События, между тем, развивались стремительно. На улице запуржило, дом оказался в метельной осаде: любого, кто осмеливался высунуться за дверь, тотчас облепляли белые хлопья, они летели в глаза, забивали нос. Такого разгула стихии Анни не видела даже в Швеции. Дворник графини раз в час выходил из своей каморки, закутанный в тулуп, в нахлобученном треухе, и большой лопатой разгребал наносы, иначе особняк был бы за ночь завален до самой крыши.

Но внутри было тепло и светло, горели свечи в канделябрах, их отблески сверкали на хрустальных фужерах. Все семейство и гости сели ужинать. Были поданы восхитительные яства, которые поглощались под игристое вино из Шампани, а венчал трапезу бисквитный торт с цветочным орнаментом. Анни подметила, что каждому едоку был выдан кусочек с определенным фрагментом узора — очевидно, отдавалась дань какой-то традиции, о которой она не имела представления. И еще от нее не ускользнуло, что красавчик-доктор млеет, взглядывая на сидящую напротив Летицию, и всеми силами старается угодить ей, подавая в опережение прислуги то ломтик ветчины, то тарелку с рыбным заливным.

Летиция ела без аппетита, низко опустив голову, и отвечала невпопад, если к ней обращались с каким-либо вопросом. А когда ей поднесли порцию торта, она откусила чуть-чуть, громко охнула и, сорвавшись с места, выбежала из залы.

За столом возник ропот, никто не мог подобрать объяснения тому, что с ней случилось. Графиня отправилась искать ее. Летиция заперлась в спальне и, сославшись на мигрень, отказалась общаться с кем бы то ни было. До конца дня она так и не появилась.

Не вышла она и на следующее утро к завтраку. Графиня постучала в дверь ее комнаты, но ответа не дождалась. Взволнованная, она взяла запасной ключ, отперла замок и тут же лишилась чувств, поскольку Летиция лежала на полу, вцепившись руками себе в горло, и не двигалась.

Прибежавший доктор (он ночевал с полицмейстером в комнате через стенку) определил, что девушка мертва. На Летиции было вчерашнее платье, она не разделась ко сну. Все говорило о том, что смерть настигла ее еще вечером, вскоре после ужина, за которым она повела себя так непонятно.

Сказать, что все были шокированы, значит, ничего не сказать. В доме возникла сумятица, у лакеев все валилось из рук, графиня слегла с нервным припадком, Лизонька и Платон разбежались по своим комнатам и сидели, как мыши. Положение осложнялось тем, что после снежного вихря дороги сделались непролазными и не было возможности ни отвезти тело в покойницкую, ни вызвать жандармов.

В доме, как ты помнишь, находился полицмейстер, он не потерял присутствия духа и рьяно взялся за расследование. В первую очередь спросил, что думает доктор о причине смерти. Доктор выдвинул догадку, что Летицию отравили — он обосновал этот вывод, сославшись на цвет языка жертвы и ряд других косвенных признаков. Но, не имея возможности провести вскрытие, воздержался от однозначных утверждений. На него было жалко смотреть — он, безусловно, любил Летицию, и ее негаданная гибель повергла его в депрессию.

Полицмейстер опросил всех находившихся в доме и стал обладателем сведений, которые заставили его озадаченно тереть лоб.

Во-первых, Анни вспомнила о гадании и сапожке Летиции, указавшем в сторону погоста. Ее тогда удивила прыть Платона, кинувшегося поднимать обувь названой сестры. Анни могла поклясться, что Платон, подобрав сапожок, на секунду сунул в него руку. Что-то подложил? Возможно. Изучив стельку, полицмейстер обнаружил пятнышко, похожее на засохшую кровь. Анни сказала, что Летиция, обуваясь, поморщилась, будто ее что-то кольнуло.

Платон был дерзким малым, но под напором полицмейстера не устоял. Хулиган-недоросль, он только напускал на себя вид бесстрашного героя, но когда ему пригрозили каторгой, разнюнился и стал умолять о пощаде. Он признался, что испытывал к Летиции, мягко говоря, неприязнь, считая, что с ее появлением в доме графиня начала обделять родных детей вниманием, ведь у приемной дочери водились немаленькие деньги. Вбив это себе в голову, он принялся всячески досаждать Летиции. В тот святочный вечер он первым ринулся к ее сапожку и развернул его носком к кладбищу (хотя сапожок лежал совсем по-другому), а затем, подавая его Летиции, всунул в голенище обрезок железной стружки. На нее Летиция и напоролась.

Платон утверждал, что стружка была самая обыкновенная, взятая им в каретной мастерской. К сожалению, найти этот предмет не удалось — Летиция, конечно же, вытряхнула его из сапога и выбросила, не придав значения.

Пока полицмейстер разбирался с Платоном, появилась вторая подозреваемая — Лизонька. Доктор не забыл, как повела себя Летиция за ужином, и заподозрил, что в куске торта, поданном ей, содержалось нечто чужеродное. Кухарка, не желая, чтобы на нее вешали всех собак, шепнула полицмейстеру, что Лизонька вертелась у печи во время приготовления торта, чего за ней никогда прежде не водилось, а после сама же его и разрезала.

Полицмейстер, углядев новую мишень, временно оставил Платона в покое и напрямик спросил Лизоньку, не она ли подложила Летиции яд, который та проглотила вместе с тортом. Лизонька сначала отпиралась, но полицмейстер застращал ее Сибирью, и она, расплакавшись, дала следующие показания. Она ненавидела Летицию, потому что влюбилась в красавца-доктора, но он воротил от нее нос. В свою очередь, Летиция, несомненно, вызывала у него пылкие чувства. Лизонька, одержимая злобой и уязвленной гордыней, характерной для девицы, едва вышедшей из отроческого возраста, пыталась хоть чем-то насолить сопернице. Летиция обладала поистине солнечной улыбкой, и Лизонька придумала подсунуть ей в торт дробинку. Расчет заключался в том, что Летиция, сломав себе зуб, перестанет улыбаться, вследствие чего потеряет изрядную долю привлекательности.

Доктор объявил, что в ходе осмотра погибшей не обнаружил поврежденных зубов. Дробинка исчезла, и заверения Лизоньки, что она замышляла отнюдь не убийство, остались голословными.

В довесок ко всему подозрение пало и на графиню. Кто-то из дворни донес полицмейстеру, что подглядел, как она украдкой клала в коробочку утыканное иголками сердечко. Графиня, услышав обвинение, впала в забытье, и полицмейстер взял на себя смелость обыскать ее будуар, где наткнулся на обрезки черного бархата и футлярчик с иглами, точно такими же, какие содержались в зловещем подарке.

Очнувшись, графиня отвергла все подозрения, выдвинутые на ее счет, сказала, что у нее не было повода губить сиротку, которую она приняла у себя в доме как родную. Доктор опроверг ее слова, сказав, что Летиция жаловалась ему на невыносимые условия, созданные для нее в особняке и граничившие с травлей. А полицмейстер, как оказалось, по просьбе приятеля еще до приезда в Гатчину изучил финансовое состояние графини и доискался до вопиющих фактов. Наследство, которое должно было перейти к Летиции через год, графиня растратила давным-давно. Девушка не знала об этом. Предугадать ее реакцию на известие о том, что денег, завещанных матерью, больше нет, не взялся бы никто. И, по мнению доктора, графиня вполне могла решиться на ее устранение, чтобы избежать скандала.

Выслушав аргументы обвинителей, графиня без сил уронила голову на подушку и созналась, что в самом деле была бы рада избавиться от Летиции. Но убийство — о, нет! На такое она не способна. Она хотела всего лишь запугать падчерицу, чтобы та убралась как можно дальше. Графиня уже договорилась с владелицей пансиона в Италии, которая за умеренную плату согласилась приютить Летицию в своем заведении и свести ее с богатым кавалером. По мысли графини, осев на исторической родине и живя в достатке, Летиция не так настойчиво добивалась бы получения наследства.

Наивные надежды? Мне тоже так думается. Но графиня, очутившись в отчаянном положении, хваталась за любую соломинку.

Полицмейстер поставил рассказ под сомнение и из реестра подозреваемых в убийстве ее не исключил. День спустя дорогу расчистили, стало возможным доехать до столицы. Доктор с другом взяли кибитку, погрузили в нее Летицию и увезли, наказав оставшимся не покидать имения до прибытия жандармов. «Любая попытка к бегству, — предупредил полицмейстер, — ужесточит будущий приговор суда».

Следующие трое суток обитатели особняка провели как под дамокловым мечом. Какое там бегство! Парализованная страхом графиня не вставала с койки, а ее дети враз сделались беспомощными и не отходили от окон. Каждая проезжавшая мимо повозка заставляла их трястись — они думали, что это едет команда, отряженная для ареста. «Никогда, поверь мне, я… то есть Анни, не видела людей, настолько объятых кошмарными предчувствиями и распростившихся со свободой задолго до того, как кто-то на нее посягнул».

Когда переживания графини и ее домочадцев достигли апогея, пришло письмо, написанное рукою Летиции. У графини к тому времени отнялись ноги, а ум, что называется, зашел за разум. Она попросила, чтобы письмо вслух прочла Лизонька. Таким образом, Анни тоже ознакомилась с его содержанием.

Летиция писала, что жива-здорова, поселилась в Петербурге, и доктор сделал ей предложение. Он — человек небедный, согласен обеспечить ее всецело, поэтому на растраченное графиней наследство она не претендует. Она удовлетворена той жутью, которую ей удалось нагнать на своих обидчиков, инсценировав собственную смерть.

Из письма следовало, что она давно посвятила доктора в свой замысел. Он отговаривал ее, считая: она преувеличивает, полагая, что в особняке ее окружают жестокие враги. Чтобы излечить ее от предубеждений, он напросился к графине в гости. Аура ненависти и постоянные каверзы, которым подвергалась Летиция, глубоко потрясли его, и он согласился ей помочь.

Она не была отравлена, но прикинулась мертвой. Это не составило труда, ибо при наличии в доме доктора никто к ней не прикоснулся и даже не приблизился. Летиция рассказала ему и полицмейстеру о тех подлостях, с которыми столкнулась в праздничные дни. Признания, сделанные слугами, только укрепили ее друзей в мысли, что семейный очаг графини представляет собой банку с пауками, где каждый готов предать и сожрать ближнего. Полицмейстер с известной ловкостью опутал сетью подозрений хозяйку имения и ее отпрысков, заставив их пережить сильнейшее душевное напряжение.

Добавлю, что полгода спустя графиня умерла от апоплексического удара. Ее дети, продав имевшееся в их распоряжении имущество, быстро растранжирили вырученные деньги и пошли по миру. Их дальнейшая судьба неизвестна. Думаю, не ошибусь, если скажу, что Летиция отомстила сполна.

Максимов, дослушав Аниту, поднялся и подошел к кипам бумаг, разложенных на полу.

— Я бы хотел похвалить тебя за сочинительское мастерство, но не стану. — Он порылся в бумагах, выудил из них старую газетную вырезку, прочел набранное крупным шрифтом заглавие статьи: — «Подробности драмы в Альпах». А это? — В его руке появилась страница, вырванная из журнала. — «Знаменитый профессор оказался убийцей»… Что до истории, связанной с именем графини Войнаровской, то ее обсуждал весь Петербург. И еще я помню, что твоего первого мужа звали Диего, вы вместе бежали из Испании, но потом он умер от инфлюэнцы.

Алекс, довольный своей проницательностью, победительно глянул на Аниту. Она бесстрастно пожала плечами:

— Ну да… Эти истории я не придумала, они произошли со мной. Но суть не в этом. Признаешь ли ты, что проспорил?

Максимов упрямо мотнул головой.

— Я предупредил тебя, что к третьему случаю отнесусь со всей строгостью. Начнем с того, что преступления как такового не произошло.

— Но оно могло произойти, если бы ненавистники Летиции вправду использовали яд, — поспешно вставила Анита.

— …и к тому же, — закончил Алекс, — зима здесь — условие совершенно необязательное.

— Необязательное? Ты имеешь в виду, что не были задействованы ни снег, ни лед? Но зима в широком понимании этого слова не сводится к одним лишь низким температурам. Святочные гадания, новогодние подарки — разве не указывают на определенное время года? — Анита нахмурилась. — Алекс, я и не знала, что ты не умеешь проигрывать!

— Я? Не умею? — Он набрал в грудь воздуху, чтобы затеять перепалку, как велело оскорбленное самолюбие, но рассудок подсказал, что лишние словопрения испортят установившийся в доме благодушный настрой. — Ладно… Ты выиграла. И чего же ты хочешь?

Он ожидал услышать все, что угодно, только не то, о чем она попросила:

— Елка в гостиной уже осыпается. Давай не будем держать ее до марта, как это всегда бывает из-за твоей лени.

Он покряхтел, подумал и выдал:

— Воля твоя. Завтра займусь… Но ты не станешь возражать, что в нашем споре я пошел на некоторые уступки? И сегодняшний вечер мы могли бы посвятить занятию куда более отрадному, чем копание в хвое и укладка елочных шаров в ящик. А?

Получасом позже Вероника приоткрыла дверь комнаты, чтобы сообщить господам, что ужин поспел и, если они изволят проследовать в столовую, она подаст его незамедлительно. Однако первый же беглый взгляд дал ей ясное представление о том, что об ужине господа вспомнят не скоро.

Стараясь не шуметь, Вероника прикрыла дверь, упорхнула обратно на кухню и налила себе барского глинтвейна. Она заслужила отдых. Ближайшие часы обещали быть томными и бесхлопотными.

Елена Логунова Фея с палочкой

— Инннннн… — донесся до меня тихий голос.

Я бы сказала — слабый, как дуновение ветра, но тот как раз за окном завывал будь здоров. Одинокая елка во дворе трясла темно-зеленой юбкой так залихватски, будто ламбаду плясала.

— Инннннн… — послышалось снова, уже чуть громче и настойчивее.

— Ин вино веритас, — пробормотала я и, с сожалением отставив на подоконник бокал с хересом, повернулась спиной к окну. — Ты проснулся, любимый?

Любимый в ответ застонал, давая понять, что вот-вот уснет вечным сном. Сообщит мне свою последнюю волю — и сразу же отправится в мир иной. Температура 37,3 — это вам не шуточки! Пора, пора готовить белые тапки сорок пятого размера.

— Инночка, подойди… — умирающий заворочался.

Не иначе, желал отойти красиво, не в позе контуженой морской звезды.

Я приблизилась к дивану, присела рядом со страдальцем и изобразила подобающую печаль, которой вовсе не чувствовала.

Я злилась. В кои-то веки мы с Денисом отправились в отпуск, да не на дачу в пригороде, а на далекое море на краю страны, и в первый же день по прибытии на место отдыха любимый свалился, подкошенный внезапной хворью!

А как хорошо все начиналось!

— Инка, пакуй чемоданы, мы едем на море! — неожиданно распорядился Денис за ужином, уложившись с этим приказом аккурат в паузу между своей основной порцией и добавкой.

Я чуть не выронила тарелку с ароматным пловом, приготовленным заботливым папулей. Он у нас знатный кулинар-любитель и кормилец всей большой семьи.

— Какое море, Денис? Зима же! — Я кивнула на окно, за которым с высоты девятого этажа открывался прекрасный вид на декабрьский Краснодар.

Картина навевала уныние: низкие тучи безостановочно сеяли мелкий занудный дождь.

— Докладываю. — Капитан Кулебякин потянулся, забрал у меня тарелку и снова заработал вилкой, отчего его доклад сделался пунктирным, как серия выстрелов. — Море — Балтийское. Место — Зеленогорск… или Светлоград? Я не запомнил. Самолет завтра. Билеты я уже взял.

— Прекрасно! — Я всплеснула освободившимися руками. — Балтийское море зимой, что может быть лучше? На загар можно не рассчитывать, купальник брать не стоит.

— Почему же? Я твердо намерен искупаться. В моем списке Балтики еще нет, — Денис вернул мне пустую тарелку и поинтересовался: — А что у нас к чаю?

— Мое бурное негодование, можешь пить с ним вприкуску! — Я бухнула на стол полную кружку и отвернулась к окну.

— Ну, Инночка, ну, солнышко! — Денис выбрался из-за стола и полез обниматься. — Я же не виноват, что у меня отпуск не летом! Мне бы и сейчас не дали, если бы не Трофимов, это вообще его затея…

— Не переводи стрелки на старшего по званию, — проворчала я, невольно расслабляясь в теплых крепких объятиях. — При чем тут Трофимов?

— А он, прикинь, покупает недвижимость в этом самом Зеленогорске или Светлограде! — оживился Кулебякин, уловив перемену в моем настроении. — Место ему знакомое, он же сам из Калининграда, но вот выбранный домик надо бы посмотреть не только на фото. А тут засада: Трофимов летом уже в отпуск сходил, и теперь его не отпускают.

— Жена его могла бы туда слетать, она же не работает, — напомнила я.

— Ты его Вальку не знаешь? — Денис хмыкнул. — Она же трусиха, всего на свете боится, плюс с конкретным приветом, по-моему. Представь, строго-настрого наказала мне проверить дом на предмет присутствия там всяких потусторонних сущностей. Мол, в этом Зеленогорске или Светлограде, по слухам, аномальная зона, народ там видит разное — то НЛО, то нечисть. А Вальке такого и даром не надо, она бы предпочла купить квартирку в Геленджике.

— А я бы предпочла отпуск в Тае.

— А на какие шиши, малыш? — Кулебякин развел руками, и мне сразу стало зябко. — Ты же хотела, чтобы я взял новую машину? Теперь плачу по кредиту. На Тайланд денег нет. А в Светлограде этом, а может, в Зеленогорске, в нашем распоряжении бесплатно будет целый дом со всеми удобствами. У моря! В сосновом бору! Ну, красота же, согласись?

И я, конечно, согласилась. Уж лучше провести две недели декабря в сосновом бору у моря, чем в заливаемом дождем мегаполисе.

Тем более, если в нашем распоряжении будет целый дом, а не стандартная «двушка» на троих с собакой. В башне, где прямо под нами живут мои родители и бабушка, а тремя этажами ниже — брат с женой, моей подругой, и их ребенком раннего пешеходного возраста.

Семейство у нас, надо признать, дружное, но иногда очень хочется от него немного дистанцироваться. А от Краснодара до Калининграда — пара тысяч километров, вполне подходящее расстояние.

Прилетели мы на Балтику, и что?

В первый же день, едва успев занести в дом чемоданы, Денис помчался к морю, чтобы в нем искупаться. Это у него традиция такая — плескаться во всех подходящих водоемах, встречающихся на жизненном пути, невзирая на время года. Он принимал морские ванны в феврале в Сочи, в марте в Ницце, в декабре в Фамагусте и твердо намеревался пополнить свой список подвигов на Балтике.

Ан нет! Не вышел каменный цветок!

— А где вода? — с комическим недоумением вопросил мой герой, оглядев серую твердь, теряющуюся в сизой туманной дали.

Воды не было. Вместо нее у берега слабо шевелилась полоса густого ледяного крошева.

Но бравого капитана Кулебякина это, разумеется, не остановило, он таки полез искать воду и в итоге нашел ее, провалившись в ледяное месиво прямо в одежде и обуви. Обратно бежал по пояс мокрый, стуча зубами и выплевывая нехорошие слова. А дома, понятное дело, слег.

— Иннннннн…

Я наклонилась, чтобы расслышать страдальческий шепот.

— Я знаю, что мне поможет, — прохрипел Кулебякин.

— Папин ремень! — вырвалось у меня.

У моего папы, бывшего кадрового военного, есть прекрасный кожаный ремень с крепкой пряжкой. Помнится, один его вид очень, очень помогал нам с братцем Зямой. В веселом детстве, бывало, только посмотришь, как папа с намеком взвешивает в руке этот армейский аксессуар, и мигом выздоравливаешь душой и телом!

— Папин, да. — Денис услышал только первое слово. — Свари глинтвейна, а? Только точно по рецепту Бориса Акимовича.

— Кулебякин, ты в своем уме? — возмутилась я.

И тут же себя осадила: что я спрашиваю, в каком уме, откуда бы ему взяться?

Мужчины — они порой как малые несмышленые дети. Особенно это, как ни странно, касается мужчин героических профессий. Чем сильнее и крепче мужик, тем скорее он растекается в лужицу, столкнувшись с тем, что казалось ему невозможным — физическим недомоганием. Я это по своему папе-полковнику знаю: стоит только ему увидеть, что столбик термометра переполз за 37, он ложится помирать. На 37,2 костенеющими пальцами ищет ручку и бумагу — писать завещание, на 37,5 прощается с родными и близкими.

И Кулебякин такой же. С той разницей, что он при температуре 37,3 еще и бредить начинает.

— Какой тебе глинтвейн?! Теплый чай с малиной, вода с лимоном, молоко с медом на ночь — и все, даже парацетамол дают только при температуре выше 38!

— Парацетамола не надо, — согласился Денис. — И молока тоже, не люблю я его, особенно с пенкой. Свари глинтвейн, Индюш, ну, пожалуйста! Вот увидишь, это меня сразу поставит на ноги!

Я задумалась. Эффект плацебо никто не отменял. Если больной убежден, что глинтвейн его вылечит, возможно, так и будет. А мне разве трудно сварить кастрюльку вкусного зимнего пойла?

— Но обязательно по рецепту Бориса Акимовича, — уяснив, что я практически согласилась, уточнил Кулебякин и успокоенно откинулся на подушку.

А через минуту засопел, погрузившись в сладкий — судя по легкой улыбке — сон!

— Вот что предвкушение глинтвейна животворящего делает, — уважительно пробормотала я и тихо, чтобы не скрипнули сначала диванные пружины, а потом половицы, встала и вышла из комнаты.

— Мой рецепт глинтвейна? Пожалуйста. — Папуля нисколько не удивился ни звонку, ни вопросу. — Возьми кастрюльку, смешай в ней палочки корицы, горошины перца, бадьян, гвоздику, нарезанный имбирь и мед. Потом залей эту пряную смесь клюквенным соком…

— Так, все понятно. — Я внимательно выслушала папулю, но не стала за ним записывать.

Как и следовало ожидать, фирменный рецепт родного кулинара-изобретателя мне не подходил. Половины нужных ингредиентов я в нашем сосновом бору днем с огнем не найду.

Но у меня был херес и цитрусовые — бутылку вина и вазу с апельсинами и лимонами хозяйка оставила на столе в кухне как приветственный подарок. Плюс в доме имелся погреб, в нем я уже нашла малиновое варенье, клюквенный соус и мед. Черный перец горошком видела в кухонном шкафчике, гвоздикой, бадьяном и имбирем сочла возможным пренебречь — не такой уж Кулебякин гурман, авось деталей и тонкостей не заметит.

Корица! Вот в чем я видела проблему.

Папуля подает глинтвейн в низкой глиняной кружке, из которой на манер коктейльной трубочки торчит палочка корицы. Боюсь, в отсутствие этой приметной детали Денис подделку разоблачит.

Блин! Где взять палочки корицы?!

Я похлопала дверцами шкафчиков, погремела ящиками, но искомых коричных палочек не нашла. Оставалось надеяться, что они есть в продаже в магазинчике, мимо которого мы проезжали на такси, направляясь к дому. Кажется, это торговое заведение где-то недалеко. Надеюсь, в шестом часу вечера оно еще работает.

Я заглянула к Денису — предупредить его, что ненадолго отлучусь, но пациент мирно спал, и я не стала его будить.

Оделась, утеплившись по здешней погоде, и тихо вышла из дома.

Уже стемнело, с невидимого неба скудно сыпалось нечто снегообразное — не снежинки, не крупинки, а мелкий белый порошок. Условный двор — забора как такового не было, его роль исполняли низкие кустики — выглядел так, словно там кто-то хорошенько потряс густо вымазанные мелом тряпки или мешки из-под муки.

Образовавшееся подобие тумана ухудшило видимость, и я не рискнула идти напрямик сквозь лес, побоявшись не найти тропинку. Двинулась по дороге, которая тянулась буквой Г — получилось дольше, зато я безошибочно пришла к магазину.

Корица там была, но не настоящая: порошок кассии. Я все-таки взяла два пакетика, решив: поддельная корица лучше, чем ничего, и поспешила восвояси. Кулебякин, если проснется и не увидит меня рядом, отправится на поиски, нарушив постельный режим.

Пока я делала покупки, снежная мука с неба сыпаться перестала, видимость улучшилась, и я прямо с порога магазина высмотрела тропинку, ведущую к нашему с Денисом временному жилищу.

Она была почти прямая, хорошо утоптанная, только немного скользкая из-за белого порошка. Опасаясь грохнуться и покатиться, как по бобслейному желобу, я шла осторожно, внимательно глядя под ноги.

И вскоре увидела его.

Чей-то след.

Точнее, отпечаток ноги сто какого-то размера!

Реально, не привираю, — стопа у прогулявшегося по тропке была как минимум полуметровая!

Тихо ойкнув, я огляделась, никого вокруг не увидела и опасливо склонилась над отпечатком, рассматривая его недоверчиво и с нарастающим страхом.

Ладно бы след оставила просто большая нога. Как-то я листала Книгу рекордов Гиннесса и запомнила, что туда занесен какой-то парень с семьдесят четвертым размером стопы. И у баскетболистов ноги бывают будь здоров, и клоуны в цирке носят башмаки, сопоставимые с небольшими лодками.

Но в том-то и дело, что в данном случае отметилась не просто большая, а еще и босая нога!

Это ж каким клоуном надо быть, чтобы по пороше босиком гулять?!

Продолжая присматриваться к тропинке, согбенная, как старушка-горбунья, я прошла несколько метров, насчитав на этой короткой дистанции с десяток следов.

Потом разогнулась, снова оглядевшись, вынула из кармана мобильный и сделала его камерой несколько снимков. Сфотографировала наиболее четкий отпечаток в разных ракурсах: строго сверху, сбоку, с соснами на затуманенном заднем плане и со своей собственной ногой в зимнем ботинке в кадре для масштаба.

Потом мне подумалось, что обладатель суперноги вполне может пожелать прогуляться в обратном направлении, а встречаться с ним лоб в лоб на узкой тропинке мне не хотелось.

Хотя какое там «лоб в лоб» — я, наверное, макушкой ему по пояс буду! Помнится, в Книге рекордов Гиннесса было написано, что у парня с рекордной стопой № 74 рост за двести семьдесят сэмэ. Каких же габаритов должен быть незнакомец с ножкой сотого размера?!

Мне совершенно не хотелось знакомиться с чокнутым босоногим гигантом, поэтому я свернула с тропинки и по пружинящему хвойному ковру просквозила под соснами прямиком к дому.

Уже поднявшись на крыльцо, я краем глаза заметила какое-то движение. Резко оглянулась — ах, нет, это просто снова елка затряслась. Вероятно, в порыве ветра.

Странно, а сосны спокойно стоят. Хотя у них-то ветки наверху, может, ветер туда не задувает, исключительно низом идет…

Я проехалась уважительным взглядом по высоченному стволу ближайшей мачтовой сосны, и тут меня осенило!

Корица ведь почему так называется? По сути она является корой. Пусть в магазине не нашлось коричных палочек! У меня тут целые километры прекрасной коры — знай, отдирай со стволов и в трубочки скручивай!

Спрыгнув с крыльца, я коршуном налетела на ближайшую сосну и попыталась добыть с ее ствола подходящий кусок коры. Не вышло — она на дереве держалась крепко. Зато под ногами я нашла несколько превосходных красно-коричневых пластинок. Они, правда, упорно не желали сворачиваться в трубочки, но я решила, что уж этим можно и пренебречь. Макаронные изделия самой разной формы бывают — трубочки, бабочки, пластинки, полоски — и все они прекрасно годятся для пасты. Чем кора хуже? Долой дискриминацию!

Очень довольная своей находчивостью, я вернулась в дом и из того, что было, сварила превосходный глинтвейн. Правда, очень вкусный — я сама его вдумчиво продегустировала, прежде чем Кулебякина поить. Кору только пробовать не стала, оставила эту честь Денису.

Любимый еще спал, но, учуяв соблазнительный аромат, пошевелил носом и сел на диване.

— Фирменный глинтвейн «по-кузнецовски»! — возвестила я, подруливая к ложу больного с кружкой на подносе.

Не стала врать, что по рецепту папули, хитроумно поиграла словами. Я тоже Кузнецова, имею право назвать своим именем изобретенный кулинарный шедевр.

— А это?… — Любимый с сомнением посмотрел на задорно торчащую из бордовой жижи пластинку коры.

— Коричная палочка, — соврала я. — Просто развернулась.

Доверчивый опер залпом выпил мой фирменный глинтвейн, занюхал его сосновой корой и, из-за насморка не уловив разницы в аромате, удовлетворенно выдохнул:

— Ну, теперь точно к утру буду как новенький!

После чего отдал мне кружку (и кору), повернулся на бочок, сунул сложенные корабликом ладони под голову и засопел.

Оставив меня один на один с неведомым монстром!

Хотя я ведь про монстра ему ничего не сказала. Решила, что ночь как-нибудь продержусь, а у к утру у меня будет здоровый и крепкий защитник.

Но моральной поддержки все же хотелось прямо сейчас, и я позвонила тому, вернее, той, кто могла мне ее оказать.

Лучшая подруга, она же супруга моего родного брата и мать единственного племянника, взяла трубку после седьмого гудка.

— Не спишь? — спросила я.

— Не сплю, — согласилась она.

— А как там мой любимый племянник? — Я уже знаю, что беседу с ней лучше начинать с вопроса о малыше. Молодая мать сразу делается разговорчивой.

— Вот он как раз спит, — ответила Трошкина, ожидаемо оживляясь. — И твой любимый брат, к слову сказать, тоже. А меня ты разбудила, но я сама виновата, не надо было засыпать ухом на телефоне.

— Ты и Зяма спите в семь часов вечера? — удивилась я.

— Я и Зяма спим тогда же, когда и мелкий! Тебе еще предстоит это узнать, но я предупрежу: главная спортивная дисциплина для молодых родителей — синхронный сон! — Алкин голос сделался язвительным.

Мне стало совестно: вот кого нужно было отправить в отпуск на другой конец страны — сонную синхронистку Трошкину.

— А у тебя там что? — Она зевнула и извинилась: — Пардон.

— А у меня тут что-то странное.

Я рассказала Алке о шокирующей находке на тропинке и, чтобы не быть голословной, отправила ей фотографии.

— Да, это впечатляет, — посмотрев снимки, согласилась Трошкина. — Какой-то очень крупный ивановец…

— Кто? — не поняла я.

— Ивановец! Ну, последователь некогда очень популярного учения Порфирия Иванова. Ты разве не помнишь, я тоже как-то его практиковала?

— Ходила босиком и голодала? — припомнила я. — Еще здоровалась со всеми подряд, а бабушки во дворе сочли, что ты, бедняжка, в уме повредилась?

— Сами они повредились! — огрызнулась Трошкина. — Хороший метод оздоровления, и, кстати, недурной способ экономить. Убежденные ивановцы ни теплой одежды не покупают, ни обуви, такая расходная строка бюджета вычеркивается…

— То есть этот босоногий мальчик, возможно, еще и без одежды тут гуляет? — Я несколько напряглась.

Точно знаю, Кулебякину не понравится, что вблизи от нашего любовного гнездышка расхаживает нудист особо крупных размеров.

— Ты сказала — мальчик? А это еще одна версия! — обрадовалась Трошкина. — Ты обратила внимание, какая у него стопа?

— Огромная!

— И плоская! Намочи ногу, оставь на полу след и посмотри, какой он у нормальных людей — изогнутый, с отчетливо круглой пяткой и выемкой на месте подъема.

— Погоди-ка!

Я безотлагательно провела следственный эксперимент, только ногу мочить не стала. Просто присыпала плитку пола мукой и поместила на нее свою босую стопу, подтвердив:

— Ты права! У меня получился именно такой отпечаток. А на тропинке другая картина была, там след широкий, без сужения под сводом стопы. Как от ластов для плавания! Но что это нам дает?

— А ты знаешь, что для младенцев и маленьких детей абсолютно нормальными являются плоские стопы? — Молодая мать мигом оседлала любимого конька.

— Трошкина! Версия о том, что в зимнем сосновом бору бегает четырехметровый младенец, не выдерживает никакой критики!

— Это почему же? В скандинавском эпосе существовали великаны…

— Тогда придется допустить, что где-то рядом бродят его десятиметровые родители!

— Спят, наверное… — Алка в трубке мечтательно вздохнула и встряхнулась. — Ой, прости, я опять о своем. Так… А нет ли на снегу еще чего-нибудь, кроме следов?

— Чего, например? Потерянной погремушки из цистерны, набитой валунами?

— Нет, я имела в виду — какого-нибудь генетического материала.

— Кучки детской неожиданности размером с монгольскую юрту?!

— Да не язви ты! Сама же сказала — версию с младенцем бракуем, думаем дальше. Мне вот вспомнились байки о йети, таких огромных, мохнатых… И неизменно босоногих, а это значит — плоскостопых.

— Йети? Это которые снежные человеки? Их же вроде бы видели только в горах?

— Ой, да когда это было! Что за предрассудки! Почему современный йети не может жить там, где ему хочется? Это нарушение прав человека.

— Прав йети, тогда уж. Но ладно, предположим, это он. Что тогда?

— Рано делать предположения, маловато информации. Там у вас случайно колючей проволоки нет?

— Ни проволоки, ни вышек с автоматчиками, — опять съязвила я.

— А малинника?

— Только малиновое варенье в погребе.

— Ну, хоть елки есть?

— Одна точно имеется. — Я посмотрела в окно. Ветер стих, и елка во дворе уже не тряслась. — А так-то все больше сосны…

— Вот! — Алка обрадовалась. — Елки, сосны — это все хвойные, у них иголки, они колючие! Пойди, посмотри, нет ли где на ветках клочьев шерсти. Йети же меховые, должны линять.

— Блин, вот это захватывающая миссия, — проворчала я. — «В поисках линяющего йети»!

Но спорить не стала: вбила ноги в теплые ботинки, надела пуховик, сунула в карман мобильный и пошла во двор.

Трошкина умница, не зря и в школе, и в институте была круглой отличницей. Она как в воду глядела: на еловой лапе трепетал белый клок. Убеждая себя, что это просто снежинка, только очень большая, я подошла поближе и огорченно вздохнула: нет, не снежинка.

Шерсть!

Длинная, серебристо-белая, свалявшаяся в комок. Я потянулась рукой в перчатке, осторожно сняла клок с ветки и, держа его с некоторой брезгливостью, прошлась к ближайшей сосне.

Там, примерно в полуметре над моей головой, белел еще один шерстяной «снежок».

Воображение мигом нарисовало картину «Трутся спиною йети о земную ось», только вместо воображаемой оси там была реальная сосна.

Внутренний голос уныло подсказал, что два клока — это уже не случайность, а система. И высота, на которой обнаружен клок номер два, определенно свидетельствует: тот, кто чесал тут спину, трехметрового роста. Как минимум!

Я сунула первый клок в карман и почти дотянулась до шерсти на сосновом стволе в высоком прыжке, но в последний момент сообразила, что поступаю неправильно. Надо бы зафиксировать местоположение улики.

Я встала к стволу, как к ростомеру. Но, хотя я и сама, прямо скажем, не Дюймовочка — рост за сто восемьдесят, — сделать селфи так, чтобы в кадр попали и моя голова, и зацепившийся за шершавую кору белый клок, не вышло.

Мысль разбудить Кулебякина, чтобы он сделал правильное художественно-документальное фото «Вечер в сосновом лесу, или Индия Кузнецова и клок шерсти безымянного йети», я отогнала. Денису нужно набраться сил. Они ему могут понадобиться для богатырского поединка, если снежный человек окажется недружелюбным.

— Ау! Есть тут кто-нибудь? — неосторожно позвала я.

И тут же прикусила язык, поскольку это мог быть не кто-нибудь, а трехметровый мохнатый чувак.

Однако меня уже услышали.

— А тут кто? — с подозрением отозвался мужской голос, и из остаточного тумана выдвинулся темный силуэт.

Невысокий, даже ниже меня.

Я облегченно выдохнула.

— Девушка, вы что здесь делаете? — подходя ближе, строго спросил мужчина самого заурядного вида.

То есть одетый и обутый, хоть и несколько не по погоде — в резиновые сапоги. Зато лишенный шерстяного покрова, если не считать таковым кроличью шапку.

Я не сразу нашлась с ответом. Что я тут делаю? Гуляю. Дышу свежим воздухом. Йети выслеживаю…

— Селфи делаю! — наконец сказала я чистую правду. — Не поможете? Хотелось бы снять фото в полный рост на фоне вот этой прекрасной сосны.

— В потемках? — Мужчина саркастически хмыкнул, но все же взял протянутый мобильный. — Может, со вспышкой и получится, но я бы вам советовал провести фотосессию днем. Не стоит бродить одной по ночам.

Он ловко справился с задачей, отщелкав несколько кадров: точно не дикий, вполне цивилизованный человек, знакомый с современной техникой. Вернув мне смартфон, спросил:

— А вы не заблудились, нет?

Услышав, что я тут рядом живу, во-он в том доме, незнакомец покачал головой, повернулся ко мне спиной и зашагал прочь, слегка сгибаясь под тяжестью рюкзака на спине.

Турист, что ли?

Ну да, если это местечко имеет славу аномальной зоны, их тут должно быть немало.

На ходу просматривая снимки, сделанные туристом, я вернулась в дом и тут же отправила новые фотографии Трошкиной.

— И что тут у нас? — зевнула мне в ухо подруга, перезвонив через минуту.

— Шерсть нашлась, ты была совершенно права! — объявила я. — Один клок на еловой ветке, второй — на сосновом стволе. Тот, что на сосне, весьма высоко, видишь светлое пятно над моей головой?

— Фотка так себе в смысле качества, ничего толком не разглядеть, — посетовала Алка.

— Погоди-ка…

Я включила камеру, выложила на стол шерстяной комок, снятый с ёлки, и со всех сторон показала его Трошкиной.

— Слушай, а ведь отличная шерсть! — сказала она с ноткой зависти. — Светлая, длинная, шелковистая, моим бы овцам такую.

У Алки есть небольшая овечья ферма в Австралии — наследство покойного дяди-эмигранта.

— Если это клок шерсти снежного человека, можно понять, почему эти существа прячутся от людей, — задумчиво продолжила подруга. — Слишком велико искушение завести йети-ферму и производить высококачественную шерсть в промышленных масштабах…

— Давай не будем сейчас строить бизнес-планы? — досадливо предложила я. — Не время для этого. Ситуативно уместные соображения есть?

— Есть предложение временно отставить версию с йети, зайти с другой стороны и подумать, чья еще это может быть шерсть. Может, тут что-то совершенно прозаическое. Мне с ходу в голову приходят белый медведь, полярный волк, снежный леопард, гренландский тюлень, песец…

— Полный! — поддакнула я ехидно. — Тюлень-то как бы залез на сосну?!

— Тюленя теоретически могло забросить высокой штормовой волной, — нашлась Трошкина. — У вас же море совсем рядом? А снежный леопард, например, запросто лазит по деревьям… Ой, проснулся мелкий! — В трубке пошли гудки.

Я вздохнула. Материнство неизменно побеждает дружбу. Теперь, пока ее мелкий не уснет, Трошкина для меня потеряна. А потом она свалится спать, позабыв обо всем…

Значит, я снова предоставлена сама себе. Одинокий сыщик в темной зимней ночи.

Так… Что бы сделал на моем месте, например, комиссар Мегрэ?

Наверняка налил бы себе чего покрепче, пропустил рюмочку-другую…

Взгляд сам собой устремился к почти пустой бутылке хереса. Я взяла ее, поболтала, заглянула внутрь.

Нет, такого количества хереса и настоящему мастеру сыска для дедуктивных раздумий не хватило бы, логическое умозаключение оборвалось бы, едва начавшись…

Я машинально допила жалкие остатки хереса прямо из горлышка и додумалась до светлой мысли: а магазинчик-то, как написано на вывеске у двери, работает до 21:00! И спиртное там есть в продаже, я видела!

Надо сбегать и купить. Не для себя даже — для Дениса. Вдруг ему еще доза-другая целебного глинтвейна понадобится, осуществим, так сказать, курсовое лечение.

Недолго думая, я снова оделась-обулась и потопала в магазин.

Но не по тропинке, а вдоль нее, перебежками от сосны до сосны.

А то мало ли… Не хотелось встретиться с йети.

С полярным волком или белым медведем, впрочем, тоже.

В магазинчике на этот раз было пусто. Дородная продавщица, которая в первый визит была плотно занята, потому что к ней стояла очередь, сейчас лениво вела разговор по мобильному и при моем появлении оживилась.

— Перезвоню, — пообещала она кому-то, сунула трубку в карман передника и выжидательно уставилась на меня. Даже поморгала, давая понять, что готова к контакту.

— Добрый вечер! — Я тоже поморгала, присматриваясь к полкам за спиной необходимой женщины — в смысле, ее на узкой дорожке не обойдешь. — У вас есть херес или мадера?

Зрение у меня не идеальное, разглядеть этикетки на бутылках с расстояния в метр-другой мне не под силу.

— Есть портвейн, кагор и мускат. — Продавщица посторонилась, открывая вид на полки, но это не сильно помогло. — И водка. И коньяк. Ну, и пиво, конечно.

— Мне для глинтвейна, — зачем-то объяснила я.

— О! Как изысканно! — восхитилась продавщица и утвердила на прилавке пухлый локоть, а на ладони — мягкую щеку, приготовившись слушать. — Издалека к нам?

— С Кубани.

— Хороший край, — одобрила она. — Всегда тепло, продуктов много, море теплое. А к нам вы зачем?

— Так, путешествуем, — уклончиво ответила я. — А вы же местная? Расскажете, что здесь стоит посмотреть? Может, что-то особенное есть?

— Да что тут особенного? Там янтарный комбинат, там новая набережная, — женщина махнула рукой сначала направо, потом налево. — И еще в парке дуб старый, он чуть ли не викингов помнит.

— Как интересно! — соврала я. — А что насчет фауны: какие-то редкие животные в этой местности водятся?

— Ну, разве что козы Иванихи, скажи ей, — засмеялся кто-то за моей спиной.

Я оглянулась и увидела сухопарую старуху со шваброй. Она намывала полы между рядами с товаром, и я ее раньше не заметила.

— А и скажу, отличные козы у Иванихи! — неожиданно вдохновенно подхватила продавщица. — Ангорской породы, пуховые — жуть! Прям не козы, а черные помпоны на ножках. Иваниха с них мохер добывает, из него вязаные жилеты получаются лечебные, лучший местный сувенир! Не хотите?

И она вдруг затарахтела, как по писаному:

— Ни одна шерсть не обладает такими свойствами, как ангорская! Пух прекрасно отталкивает воду, но поглощает естественную влажность, при этом удерживая тепло! Большим плюсом ангоры является устойчивость к загрязнениям, при этом стоит отметить, что эта шерсть абсолютно гипоаллергенна! Изделия из этой пряжи помогают людям при таких недугах, как остеохондроз, артрит и гипертония, поскольку ангорская шерсть обладает пониженной теплопроводностью, а значит, создает «сухое тепло»…

— А у Иванихи только черные козы, белых нет? — перебила я отработанную рекламную речь. — Или серых, серебристых? Тоже с длинной пушистой шерстью?

Продавщица осеклась.

— Не знаю, о чем вы. — Она вдруг замкнулась. — Брать-то что будете?

— Кагор, пожалуй, — обескураженно ответила я.

Продавщица, не сходя с места, повернулась, сняла с полки бутылку и со стуком поставила ее на прилавок передо мной:

— Триста двадцать рублей.

Я расплатилась и вышла, провожаемая пристальными и не особо доброжелательными взглядами. Уже закрывая дверь, услышала нелицеприятный комментарий:

— Ходят тут всякие, нос свой суют!

Хм… Я вроде никакими секретами не интересовалась, только про коз спросила. Или тема белых/серых/серебристых пушных животных тут табу? Но почему?

Ой, скрывают что-то местные жители!

Или кого-то.

Например, белокурого йети!

Берегут и его покой, и свой: не хотят наплыва в тихое местечко экзальтированных любителей сенсаций и назойливых исследователей паранормального!

Никакой сумки у меня при себе не было, так что я пристроила кагор на локоть, как младенца, и, машинально баюкая уютно булькающую бутылку, пошла к себе. От тропинки отдалилась, самонадеянно попытавшись найти прямой путь к дому, и в результате сбилась с пути — прибрела к какой-то странной избушке.

Ее единственное окно полыхало переливами красного, словно за стеклом плясал живой огонь, и на ало-золотом фоне металась невнятных очертаний темная тень.

Тьфу ты, чур меня, чур! Бесовщина какая-то!

Впечатленная и устрашенная, я шарахнулась от странной избушки и вскоре очень удачно влетела в елку. Ту самую, которая имела обыкновение плясать в порывах ветра. С нее я сняла первый шерстяной клок.

Елка, спасибо ей, помогла мне сориентироваться, и вскоре я уже поднималась на крыльцо, перебирая ступеньки ногами так быстро, словно за мной кто-то гнался.

А может, так оно и было?

Я закрыла входную дверь на замок, заперла ее на засов и еще на всякий случай массивную деревянную обувницу к ней придвинула. После чего решила, что сделала все возможное для пассивной обороны нашего временного жилища и могу с чистой совестью лечь спать.

Синхронно с Кулебякиным, раз уж этот навык нам с ним когда-нибудь пригодится.

— Я что, проспал штурм дома — нашей крепости? — поутру удивился Денис, выйдя в прихожую в поисках санузла.

Спросонья он не сразу сориентировался в новом жилище, забрел не туда и озадачился, увидев подпертую мебелью дверь.

Я совсем забыла отодвинуть заградительную обувницу!

Пришлось признаваться:

— Мне ночью было страшновато. Все незнакомое, ты спишь, за окном кто-то шастает…

— Да кто там может шастать? Городок преспокойный, мы с Трофимовым здешние криминальные сводки загодя просмотрели, тут даже пьяная драка на свадьбе — событие, — отмахнулся от моих страхов любимый и скрылся за дверью благополучно найденного санузла.

Мне стало обидно. Даже захотелось ему соли вместо сахара в свежесваренный кофе насыпать. Я, значит, нервничаю, переживаю, а ему все равно? Ну, получи, капитан Кулебякин!

И, едва дождавшись возвращения милого из клозета, я рубанула правду-матку:

— Тут бродит йети!

— Кто-о-о?! — Милый сделал большие глаза и потянулся ладонью к моему лбу. — Теперь у тебя температура?

Я увернулась, не позволив себя пощупать, и сбегала в комнату за оставленным там мобильным. Открыв вчерашние фотографии следов, я торжественно предъявила их Денису.

— Однако, — крякнул он и, встав из-за стола, пошел в прихожую. Но кружку с кофе не оставил, отчего пуховик надел только на одно плечо, как гусарский ментик.

Я прям залюбовалась: ну, чисто бравый кавалергард!

— За мной! — скомандовал кавалергард и одной левой (причем ногой) легко отодвинул от двери обувницу с функцией баррикады. — На местности покажешь, где это чудо.

Я живенько оделась, обулась, вымелась из дома вслед за милым, во дворе обогнала его и повела, маняще помахивая ручкой, к тому месту, где вчера совершила шокирующее открытие. В смысле, увидела гигантские следы.

Их на тропинке, конечно, уже не было, потому что от порошкового снега не осталось и следа. Но я сверилась с фото в мобильном и уверенно объявила:

— Вот здесь!

В этот момент, по моему дилетантскому мнению, опытный опер должен был присесть и вперить пытливый взор в тропинку. Кулебякин же, наоборот, поднял голову и спросил:

— А это ты видела?

Я посмотрела туда же, куда и он:

— Что — это? Интернет?

— Да хоть Интерпол! — фыркнул милый. — Без разницы, каково назначение этого кабеля, важно, что он протянут поперек дорожки на высоте метра два с половиной, не больше. А это значит — что?

— Что не проложили тут нормальную оптоволоконную связь?

— И это тоже, но главное, что твой босоногий гражданин, если он так высок, как ты думаешь, в этом месте должен был сильно пригнуться или вообще опуститься на четвереньки.

— Может, он и опустился, откуда нам знать?

— А отсюда! И отсюда! — Денис кивнул на мой мобильный и на тропу. — На твоих снимках все следы одинаковые, а так не должно быть. Когда человек опускается на корточки, не имея опоры под ягодицами, он сгибает колени и опирается на стопы. Следы стали бы глубже, и цепочка их была бы не такой ровной. Это первое.

— Так то человек, — пробормотала я, не спеша соглашаться.

Ну, не понравился мне важный менторский тон любимого опера.

— Второе: чем, по-твоему, объясняется небольшая длина шага? Чтобы примерно высчитать рост человека, нужно отнять от длины его ступни в яловой обуви три сантиметра и умножить разность на семь…

— Так то человека! — снова повторила я, но уже громче.

— А йети твой кто? Человек, только снежный, — парировал Кулебякин. — Выходит, в этом босоногом гражданине примерно три с половиной метра роста. Но!

— Но? — повторила я нетерпеливо, потому что милый надолго приложился к кофейной кружке.

— Подержи-ка. — Он сунул мне опустевшую посудину и наконец надел пуховик нормально, а не а-ля гусар летучий. — При таком росте длина шага у него должна быть сто двадцать — сто тридцать сэмэ, а тут вдвое меньше!

— Может, он просто семенил. — Я вспомнила, как сама вчера боялась поскользнуться на притрушенной снежком тропинке.

— Тоже версия. — Денис не стал спорить, но зашагал обратно в дом, из чего следовало, что он считает тему закрытой.

Я нахмурилась. Это что сейчас было? Меня не приняли всерьез?!

— А как же шерсть?! — крикнула я вслед самодовольному всезнайке.

— Какая еще шерсть? — Тот оглянулся.

— Вот эта! — Я пошарила по карманам и вытащила серо-белый клок, похожий на войлочный мячик.

— Сама вырвала? — притворно восхитился милый, но все-таки вернулся, взял улику и начал рассматривать. — Тут я, признаюсь, не спец… У тебя лупы нет?

— У меня ничего нет. — Я нарочито печально вздохнула. — Ни лупы, ни микроскопа… Ни верного Ватсона, как у Шерлока Холмса…

— Но у тебя есть смартфон с хорошей камерой. Сделай-ка несколько снимочков этого пуха при дневном свете. — Кулебякин не понял намека и не отошел с поклоном на вторую роль, а продолжил командовать. — Так и быть, пошлю фото эксперту, попрошу посмотреть.

Он ушел в дом, но через минуту выглянул в приоткрытую форточку и позвал:

— Ты долго еще там? Кто-то мне яичницу с колбасой обещал!

Яичницей я не ограничилась, сварила суп — на обед. Денис тем временем занялся осмотром дома, проверяя, как обещал своему коллеге Трофимову, его состояние. Все помещения обошел, даже в подвал спускался и на чердак поднимался. Кажется, еще и протокол осмотра составлял, как самый правильный опер.

Я краем глаза отслеживала его перемещения сначала из кухни — от плиты, потом с дивана в комнате… А потом уснула и не заметила, как любимый ушел.

Все-таки надо, надо освоить эту дисциплину — синхронный сон, чтобы у нас с Денисом режим дня совпадал…

Разбудила меня хозяйка, Янина Александровна. Явилась с возгласом «Тук-тук!» на устах, заискивающей улыбочкой на губах и картонной коробкой в руках. Покричала из прихожей, шумно сбрасывая обувь:

— Это я, тетя Яна! Принесла вам пирог с брусникой!

«Это я, почтальон Печкин! Принес заметку про вашего мальчика!» — вспомнилось мне.

Что ж, информация никогда не помешает.

И пирог тоже.

Я села на диване, пригладила волосы, нацепила улыбку.

— Вот вы где! — Янина Александровна заглянула в комнату, огляделась: — А супруг ваш где?

— Пошел прогуляться. — Я не стала объяснять, что Денис мне не супруг, а только жених.

— Но все в порядке? Вам удобно, нет проблем или вопросов?

— Все хорошо, спасибо, только… — Я вспомнила, что вопросы у меня есть. — Что за адская избушка там, у нас на задворках?

— Какая избушка, почему адская? — заволновалась хозяйка. — Вы это про флигель?

Я неопределенно пожала плечами:

— Может, и флигель, хотя больше похоже на филиал пекла. Там вроде ночью пламя горело и черти кружились…

— Ой, да что вы, не бойтесь, это обычный флигель! — Янина Александровна посмотрела на меня, как на душевнобольную, с брезгливой жалостью. — Там Владимир, он у нас художник-керамист, мастерскую себе оборудовал, с гончарным кругом и печью для обжига. Все хорошо там, ничего потустороннего, вы не волнуйтесь! Отдыхайте, гуляйте, у нас тут воздух такой целебный, прекрасно нервы успокаивает… Пирог вот ешьте… А я побежала, мне надо…

Она положила на тумбочку у двери свою коробку и отступила в прихожую, опасливо поглядывая на меня.

Хлопнула наружная дверь.

Кажется, я произвела на добрую женщину впечатление неуравновешенной особы.

Пойти, что ли, успокоить нервы целебным воздухом?

Я встала с дивана и подошла к окну.

Ого, как долго я спала! Солнце успело не только подняться над верхушками мачтовых сосен, но и перевалить за них. Двор, исчерченный тенями высоких стройных стволов, сделался полосатым, как тельняшка. Что-то мелькнуло у меня в голове по ассоциации с ней и морем… А, какой-то там тюлень! Как его? Гренландский.

Надо все же воспользоваться Алкиной подсказкой и посмотреть, какие в природе бывают белые меховые животные и кто из них может водиться в этой местности.

Я полезла с этими вопросами в Интернет и выяснила, что отличница Трошкина опять оказалась права. Белыми в природе бывают лев, волк, медведь и заяц, ласка, молодой гренландский тюлень, полярный песец, конечно же, а еще снежный барс, японские макаки и разные копытные.

Я посмотрела картинки, и наибольшее подозрение у меня вызвали макаки. Во-первых, они оказались не чисто белыми, а серебристо-серыми, как найденные мной клоки шерсти, во-вторых, уж макака-то запросто забралась бы на трехметровую высоту, чтобы почесать там спинку.

Хотя откуда тут макаки? Думаю, у них алиби. Сидят себе в своей Японии…

Оборвав мои дедуктивно-зоологические размышления, хлопнула дверь, заскрипели деревянные полы.

— Инка, ты где? — позвал веселый голос Кулебякина.

Смотри-ка ты, все сегодня спрашивают, где я! И хоть бы кто-нибудь поинтересовался, как я.

Но оказалось, что любимый как раз позаботился о том, чтобы унять мои тревоги и страхи.

— Смотри, что я принес! — Он водрузил на кухонный стол большой рюкзак.

«Не наш, — машинально отметила я, — мы с чемоданами прибыли. Хотя знакомый вроде…»

— Это что? — Я подошла ближе.

— Конфискат! — Денис похлопал по рюкзаку, и там что-то упруго шевельнулось, всколыхнув ткань изнутри.

«Гренландский тюлень!» — мелькнула дикая мысль.

— Открывай, — предложил милый и отступил от стола, давая мне место. — Открывай-открывай, не бойся.

Смотри-ка, все сегодня просят меня, чтобы я не боялась!

При мысли о том, что окружающие считают меня, Индию Кузнецову, родную дочь своего папы, бронетанкового полковника, трусишкой, я собрала нервы, все еще не подлеченные местным воздухом, в кулак и решительно потянулась к рюкзаку.

Зловеще свистнула молния замка. Я зажмурилась, но услышала смешок Дениса и распахнула глаза.

Внутри был не тюлень. Вообще не живое существо, а какая-то штуковина. Даже две!

— Что это? — Я вытащила из рюкзака что-то просторное, увесистое и упругое.

— Не видишь? Оригинальная обувь сто какого-то размера. Я бы назвал эту модель «Лапти йети». — Кулебякин продолжал веселиться. — А по сути — силиконовые формы, только они не для отливки использовались. Ты посмотри, какие креативные штуки, одна на левую ногу, вторая на правую, и сделаны так, чтобы не на голую ногу надевать, а на резиновые сапоги.

Мигом вспомнился турист в резиновых сапогах, который помог мне сделать фото. Точно, это его рюкзак!

— Ах он, гад! — медленно выговорила я, прозревая. — Значит, пока я искала гигантского снежного человека, этот шпендик снял свои йети-лапы, сложил их в рюкзак и похохатывал, наблюдая за мной… Но зачем?

Я подняла глаза на Дениса, который перестал хихикать и сделал важную физиономию.

— Запомни, Инка: приступая к расследованию, всегда нужно задать себе один важный вопрос, — начал он менторским тоном.

— Кто виноват? — перебила я.

— Да нет же! «Кому это выгодно?»!

— Ну, и кому, скажи мне, выгодно пугать меня воображаемым чудищем?

— А кто сказал, что пугали тебя? — Кулебякин заговорил нормально, буднично. Он отвернулся к плите, поднял крышку на кастрюле. — О, супчик! Очень кстати, я проголодался.

— Не увиливай от ответа! — Я подошла и шлепнула его по руке. Крышечка звонко брякнулась на кастрюлю. — Сначала объяснение, потом обед!

— Да почти ужин уже, время-то к вечеру. — Милый смахнул воображаемый пот со лба — изобразил усталость трудового человека, но я на это не повелась, так что пришлось ему продолжить. — Ты обратила внимание, что хозяйка при заселении не попросила у нас паспорта?

— Нет, а это важно?

— Конечно, потому что о двухнедельном тестовом проживании с ней договаривался Трофимов! И он собирался приехать сам, но не один, а со своей Валькой! А та, как ты знаешь, женщина своеобразная, — Денис покрутил пальцем у виска, — ей всюду хрень и хтонь мерещится. И Трофимов хозяйку об этом предупредил. Уж очень ему хочется домик тут купить.

— Так вот почему Янина Александровна все уговаривала меня не бояться! — сообразила я. — Она решила, что мы с тобой Трофимовы и я Валька! А Валька запросто может наложить вето на покупку этого дома, если ей что-то пугающее тут померещится! Но погоди…

Я наморщила лоб.

— Хозяйке-то зачем срывать покупку?

— Хозяйке незачем, — согласился Денис и сел за стол, опережая события: я еще не все объяснения получила. — Но я сходил к местному участковому, он все про всех тут знает и рассказал мне, что у Янины Александровны есть брат — Владимир…

— Художник-керамист, — вспомнила я.

И с новым интересом посмотрела на силиконовые формы в виде гигантских лап.

Керамисты же украшением интерьера занимаются, правильно? Лепят всякое, в формах отливают…

— Откуда знаешь? — слегка удивился Денис. — Видела его?

— У него мастерская во флигеле, — сообщила я и кивнула на йети-лапы: — Его работа?

— Ну! — Кулебякин энергично кивнул и расставил локти на столе так, чтобы между ними поместилась большая тарелка супа.

Я покачала головой: опять он забегает вперед!

— Владимир и Янина Александровна — совладельцы этой недвижимости, — объяснил Денис, торопясь заслужить обед. — Но у нее три четверти собственности, а у него — одна, и он уже выделил свою долю: тот самый флигель. Сестра давно хотела свою часть продать, но ей ту цену не давали, какую она хочет. И вдруг нашелся Трофимов, готовый раскошелиться! Сестра предупредила об этом брата, как положено, поскольку у совладельца в этом случае преимущественное право покупки. А художник наш очень хочет купить весь участок, но у него денег не хватает, чтобы перебить ту цену, которую дает Трофимов.

— А Янина Александровна неосторожно рассказала ему о реальных покупателях, еще и о Валькиной фобии упомянула, да? — сама догадалась я. — И креативный братец придумал, как сорвать продажу, а заодно и снизить цену, чтобы сестра в отсутствие других реальных покупателей продала все ему!

— Теперь понимаешь, почему надо задаваться вопросом «Кому это выгодно?»? — Денис дотянулся до ящичка со столовыми приборами, с грохотом выдвинул его и взял ложку. — Налей уже мне супу!

— Сейчас. — Я повернулась к плите с кастрюлей, сняла крышку, взяла половник.

И замерла, сообразив, что в нарисованной смышленым опером картине остался пробел.

Даже два пробела. Небольших, размером с клок волосяного покрова неизвестного существа.

— А как же шерсть на деревьях? — Я развернулась к Денису. — Она чья?

— Эксперт сказал — кошачья, вычесанная, он даже разглядел на фото крошечный проволочный крючок от специальной щетки, — ответил милый и требовательно постучал ложкой по столу.

— У Владимира есть кошка? — Я щедро наполнила глубокую тарелку, но не поставила ее на стол, а держала в руках, дожидаясь ответа.

Кулебякин вздохнул, недовольный проволочкой:

— Не у Владимира, а у его подружки, местной продавщицы. И не одна кошка, а две, и обе длинношерстные, породы «серебристая шиншилла».

— Откуда знаешь? — поинтересовалась я и поставила перед милым тарелку.

— И хлеба дай, пожалуйста, — попросил Денис.

— Откуда знаешь про кошек? — повторила я, взвешивая в руке батон.

— Блин, Инка, тебе в допросной цены бы не было! — психанул любимый. — Ну откуда я могу это знать — участковый сказал, разумеется, говорю же, он в курсе всего. Я ж расспрашивал про здешнюю криминогенную обстановку, он и поведал, какие тут преступления. Одна бабка написала заявление на продавщицу, потому что та ей всучила вязаный жилет, якобы гипоаллергенный. А бабке от него поплохело, поскольку у нее непереносимость кошачьей шерсти. Стали разбираться — и оказалось, что ушлая продавщица жилет тот связала сама, тут многие бабы этим занимаются, но для удешевления изделия щедро подмешала к дорогой козьей пряже кошачью шерсть! Теперь все, я могу наконец поесть?!

— Приятного аппетита. — Я поставила на стол тарелку с нарезанным хлебом, солонку и перечницу.

Умиротворенный любимый заработал ложкой, а я села напротив него, подперла щеку ладошкой, как пресловутая продавщица из местного магазина, и слегка пригорюнилась.

— Ну, и чего ты киснешь? — покончив с супом, спросил Кулебякин. — Тайны разгаданы, дело раскрыто, и у нас с тобой еще две недели спокойного отдыха.

— И это прекрасно, — кивнула я. — Но знаешь… Немного жаль, что на самом деле тут нет никаких загадок природы, ничего такого необыкновенного и чудесного…

— Ты у меня чудесная! — Денис встал, обошел стол и притянул меня в объятия. — Какой глинтвейн вчера сварила — просто волшебный! Фея ты моя с палочкой!

— С пластинкой, — почти беззвучно поправила я и спрятала на груди любимого коварную улыбочку.

Ну и ладно, пусть капитан Кулебякин думает, что он раскрыл все тайны. Я-то знаю, что это далеко не так!

Секрет моего фирменного глинтвейна он никогда не узнает.

Татьяна Устинова У меня зазвонил телефон

Он принимал душ, когда дверь тихонько хлопнула и сквозняком дернуло по занавеске.

Дети пришли, решил он, намыливая волосы.

Что-то рановато, обычно их с горы не вытащишь. Предполагалось, что они скатятся еще пару раз, а потом все вместе двинут на ужин.

Они прилетели вчера, большой компанией, и пока как следует не освоились в свободе и безделье. Крохотный пряничный немецкий городок, засыпанный чистым снежком, уставленный елочками, увешанный разноцветными лампочками и рождественскими веночками, был почти пуст — Рождество миновало, а Новый год еще не грянул. В это время принято сидеть дома. Попивать глинтвейн — здесь говорят «глювайн», — любоваться на елочку и правой рукой прижимать к себе супругу, а левой по очереди гладить по головам малюток. Проделывать все это следует дома, а вовсе не на горнолыжном склоне!..

До нынешнего года он все это и проделывал — ну не совсем уж так до приторности сладко и открыточно, но что-то в этом духе проделывал!.. Елочку выбирали и наряжали «всей семьей», метались по магазинам, выбирая прекрасные глупые подарки, покупали еду — новогодней еды должно быть столько, чтобы хватило до самого Рождества человек примерно на пятьдесят.

И никогда он не соглашался никуда ехать или лететь, хотя каждый год его звали то в горы, то на пляжи. Нет, ну куда лететь на Новый год!.. А запеченная буженина в фольге?! А подарки под елкой? А «Ирония судьбы» пять раз за день по разным каналам? А нелепые норвежские варежки, которые надеваются раз в год, первого января, на горку?! А худосочные детские задницы, торчащие над разложенной на полу «Монополией»?! А поцелуи, пахнущие шампанским, клубникой и кофе, ранним серым новогодним утром, под теплым и легким одеялом?! И в голове шумит, и впереди выходные, и все так хорошо, что даже странно, что так хорошо!..

В этом году все не так.

Отель вместо дома. Чемоданы вместо подарков под елкой. Оставленная на полпути работа. Кажется, он даже строчку в ежедневнике не дописал, бросил как было — не хотелось ему дописывать. Ничего ему не хотелось — ни отдыхать, ни работать.

И еще собаку пришлось отвезти маме, и он сочувствовал обеим — и маме, и собаке.

Кроме того, он ждал звонка из Москвы, и этот звонок был так важен, что мысль о нем все время всплывала в сознании, даже вчера вечером, когда он пил в ресторане вино и разнимал детей, которым как раз в этот момент пришло в голову выяснить, кто умнее. Этот вопрос они выясняли, стуча друг друга по голове толстой книгой и оценивая звук, который раздавался.

Мишка, самый старший, объявил остальным, что чем звук звонче, тем, стало быть, человек глупее. Младшие поверили и старались стучать друг друга тихонечко, вполсилы, но все равно к концу процедуры пришлось их разнимать.

Он старательно домыл голову — жена всегда говорила, что, если волосы в порядке, на все остальное наплевать! — и, обмотавшись полотенцем, вышел из душа.

Странное дело. В номере не было никаких детей, ни его собственных, ни пришлых. Его общительные дети любили притащить в гости каких-нибудь новых знакомых со склона или из бара, где они шикарно попивали горячий шоколад или капучино. Старшие пили со взрослым достоинством, а маленький всегда фыркал и хрюкал от удовольствия, как слоненок, вытягивал губы трубочкой, слизывал пенку, утирался рукавом, и у него становились блестящие и круглые мышиные глаза.

Жена хохотала и вытирала ему мордаху салфеткой — по кругу, как кот Базилио вытирал бедолагу и недотепу Буратино!..

Детей — бедолаг и недотеп — в номере не было, зато обнаружилось, что пропал его мобильный телефон, а это уже было серьезно.

Мало того, что телефон последней модели был из дорогих, мало того, что там помещались все контакты, и дорогие сердцу эсэмэсочки, и его расписание на несколько недель вперед, и дни рождения, но он еще ждал звонка — так, что ни о чем другом думать не мог!..

Он поискал на тумбочках — в своей комнате и в детской тоже. Зарядники на месте, детские трубки тоже на месте, а его телефон как в воду канул!

Он поискал в чемоданах, мало ли, может, засунули по недоразумению или смахнули, когда одевались на склон. Нигде и ничего.

Снова дернуло сквозняком, бабахнула входная дверь — вернулись дети.

— …сколько раз можно повторять, Тимон, когда падаешь, надо снег из перчаток вытряхивать! Понял?! Не ребенок, а наказание какое-то!

Что-то рассерженно загрохотало, взвизгнула «молния», и Мишка, старший, продолжил разборку:

— У тебя теперь полные перчатки воды! Ты что? Тупой?!

— Он не тупой, он просто последний в цепочке питания! — Это Саша вступила.

Тимон благоразумно помалкивал, было слышно только сосредоточенное сопение.

Он вышел и посмотрел на них. Они возились в просторном холле, неуклюжие от комбинезонов и лыжных штанов, краснощекие, длинноволосые, пахнущие морозцем и его собственными детьми.

Он так жалел их!.. Лежа по ночам без сна, с тошнотворным страхом он все время думал одно и то же — что с вами будет, мои хорошие? Что же мне сделать, чтобы у вас, хотя бы у вас, все обошлось?…

Он никогда и не подозревал, что способен на такой страх.

— Пап, привет! Ты зря ушел! Все ушли, мы так классно катались! Даже Тима со «стиральной доски» съехал!

— Он не хотел, пап! Но его Мишка заставил!

— Тим у нас герой! Да, Тим? Только полные варежки снега набрал!

— Я упал, — сообщил Тим, подумав. — Я не специально, папа, полные варежки снега набрал.

Отец вздохнул и спросил серьезно, не знают ли они, где его мобильный телефон.

— Ты что, папа? — Саша распахнула голубые, огромные, таинственные, в длинных пшеничных ресницах глаза. Ну что делать, если у его дочери именно такие глаза! — Мы никогда его не берем! И не играем с ним, ты же не разрешаешь! И Тиме я не позволяю…

Тимон сосредоточенно пристраивал на батарею свои мокрые перчатки, которые никак не пристраивались. Уложив одну, он брался за вторую, а первая в это время шлепалась на ковер с мокрым лягушачьим звуком, и все повторялось сначала.

Мишка подошел, отобрал у него перчатки и разложил на батарее. Тим возликовал, а Мишка поверх его спутанных светлых влажных волос внимательно посмотрел на отца — у того было напряженное, сердитое лицо.

Некоторое время телефон искали все вместе, но не нашли.

— Пап, а ты на склон его не таскал?

— Миш, как я могу таскать его на склон?! На веревочке, что ли, за собой возить?! Он же здоровый, ни в один карман не лезет!

— И то правда.

— Пап, ты не волнуйся только, — сказала Саша совершенно как взрослая. — Найдется твой телефон.

— Вы не понимаете!.. — перебил он угрюмо.

Ему должны звонить, а мобильника нет! Кроме того, такого быть не может, чтобы из закрытого номера в дорогом отеле вдруг пропал телефон! А что еще может пропасть? Кошелек? Бумажник? Кредитные карты?

— Миша, ты точно не брал?

— Пап, ты что, с ума сошел?! Я вообще не притрагиваюсь ни к твоему телефону, ни к компьютеру, ни к машине! Если мне надо, я у тебя прошу, и точка!

— Да, но телефона-то нет!

— Мальчики, не ссорьтесь, — сказала Саша, совершенно как ее мать. — Давайте искать.

Искали долго — и в его спальне, и в комнате детей, и в ванной, и в сумках, и в карманах, где этот распроклятый телефон уж точно никак не мог оказаться! Даже Тим вынул палец из носа, которым он там сосредоточенно и заинтересованно ковырял, бодро залез под кровать и завывал оттуда страшным голосом.

Все насмерть перессорились, но телефон как в воду канул.

Только болтался осиротевший хвост зарядника, а рядом лежала карточка-ключ, которой открывался магнитный замок.

Он посмотрел на карточку, подумал, потом быстро залез в карман джинсов и извлек вторую, точно такую же.

Ну да, все правильно. Их и должно быть две, только одну он сегодня утром отдал Олегу. Они пили пиво на террасе отеля — эдакие состоятельные, взрослые, но все еще молодые хлыщи в норвежских свитерах и белых унтах, на загорелых лицах непременные темные очки!.. Они пили пиво, страшно гордились собой, поглядывали по-петушиному, хотя петушиться было не перед кем.

Олег расслабленно пил пиво, а потом вдруг вспомнил, что должен немедленно что-то купить такое, без чего никак невозможно кататься, то ли очки, то ли перчатки, и засобирался в город, чтобы потом успеть вместе со всеми к подъемнику. Свою карточку-ключ и одновременно пропуск на территорию отеля он позабыл в номере, а без карточки вернуться было никак невозможно. Охранники проявляли бдительность, и приходилось затевать целую канитель — звонить на ресепшен, предъявлять паспорт!.. Вот он и отдал Олегу карточку, чтобы тот не метался туда-сюда, а просто пошел бы и купил то, что ему нужно.

Выходит, пока он в душе мылил свои драгоценные волосы — жена сказала, что они должны быть в порядке! — Олег зашел в его номер, оставил карточку, а телефон утащил?!

— Подождите, ребята, — сказал он растерянно и потер лоб, — подождите меня здесь! И выскочил за дверь. Дети — все трое — проводили его встревоженными взглядами.

Он решительно не помнил, в каком номере живет приятель, скатился с лестницы и в холле увидел Павлика, сына Олега, который, забравшись с ногами в кресло, играл на его мобильнике в какую-то игру.

Он вдохнул, выдохнул, подошел и вынул у Павлика из рук телефон, который сотрясался и визжал. На экране ехали какие-то машины и падали камни.

— Чужое брать нехорошо, — сказал он Павлику сердито. — Разве можно?

— Я ходу доигать, — сообщил мальчик и потянулся за телефоном, в котором все продолжало ехать и падать, но уже без Павликова участия.

— Зачем ты взял мой телефон?!

Павлик удивился. Вопрос, по его мнению, был глупым.

— Стобы поигать! Зацем зе есе?

— Тебя папа послал карточку мне отдать, а ты телефон утащил! Ты же взрослый мальчик!

Взрослый мальчик кивнул, соглашаясь.

— Папа сказал, сто надо быть само… сама… стоятельным! Стоятельным, вот каким!..

— Иди к папе и передай ему от меня привет, — сказал он сердито, — мы все из-за тебя перессорились!

Телефон взвыл, хрюкнул, все машины разлетелись в разные стороны. Павлик вытягивал шею, чтобы посмотреть.

Тут, словно раздумав играть дальше, мобильник перестал завывать и сотрясаться и зазвонил нормальным, привычным, цивилизованным звонком.

Он глянул на экранчик, вдохнул, выдохнул и нажал кнопку:

— Да.

— Привет.

— Привет.

Если она сейчас спросит: «Ну как вы там?», значит, конец всему, глупо загадал он. Больше ничего и никогда не будет. В конце концов, сколько можно мучиться?!

И в отпуск они первый раз в жизни решили не ехать вместе. И Новый год первый раз в жизни они будут встречать… не дома. И мысли, трусливые и дурацкие, о том, что, если просто тихо сидеть, не высовываться, не паниковать, может быть, все и обойдется, — тоже в первый раз в жизни.

Она сказала — нам нужно отдохнуть друг от друга, и он согласился. Куда же деваться, надо соглашаться, даже если весь мир, огромный и прекрасный, вот-вот рухнет тебе на голову и разлетится в разные стороны, как в игре, ради которой самостоятельный Павлик утянул его телефон!..

Мишка обо всем догадывался, тревожно спал и смотрел вопросительно, но не задавал никаких вопросов — боялся. И Саша, кажется, догадывалась тоже. Только Тим был по-прежнему бодр и весел, единственный из всех.

Если она сейчас спросит: «Ну как вы там?» — и засмеется незнакомым русалочьим смехом — они все так смеются, когда лгут! — или попросит позвать к телефону Мишу или Сашу, значит, больше никогда и ничего, это точно.

Когда они уезжали из дома и глупо стояли у дверей, не зная, как и для чего надо прощаться, она обещала позвонить.

«Я тебе позвоню, — сказала она и отвела глаза. — Ты телефон не выключай!»

Он его и не выключал. Он его почти потерял.

— Дим, — сказала в трубке жена, — я купила билет. Я завтра к вам прилечу. Можно?…

Он даже не сразу сообразил, о чем она спрашивает.

— Дим, ты меня слышишь?

— Да.

— Это какая-то глупость. Что вы уехали без меня.

— Ты сказала, что тебе нужно от нас отдохнуть.

— Ну, я уже отдохнула.

— Быстро.

— Что? Я плохо слышу! У тебя там какой-то шум!

— Прилетай скорей! — закричал он, и Павлик из кресла посмотрел на него с изумлением. — Мы тебя ждем! Мы закажем ужин с вином! Хочешь ужин с вином?

— Я хочу тебя! — крикнула она в ответ. — И отпуск! И чтобы все стало как всегда, Дима! У нас же все хорошо!

— У нас все хорошо, — согласился он и вытер мокрый лоб. — Самое главное, что ты позвонила.

— Я загадала, — призналась она. — Если ты не возьмешь трубку или выключишь телефон, значит, все пропало и ты меня совсем не ждешь.

— Я жду.

— Я знаю. До завтра.

Какое прекрасное, замечательное, упоительное слово — завтра! Так просто, так понятно, и еще так долго!..

Он нажал кнопку отбоя и посмотрел на Павлика, который все вытягивал шею.

— Ты чуть было мне всю жизнь не испортил, приятель, — сказал он и поцеловал Павлика в золотистую макушку. — Брать чужие телефоны нехорошо. Иногда опасно для жизни, понимаешь?

— Там иглушка холошая такая!..

— Хочешь, я тебе его подарю? — Он подкинул телефон, поймал и сунул в Павликовы ладошки, подставленные ковшиком. — Играй на здоровье!..

Марина Крамер Привилегия женщин

Между чертом и ангелом

Я балансирую на тонком лезвии — каждый раз, каждую секунду. Я хорошо держу баланс — много лет этому училась, мое тело тренировано настолько, что уже давно живет по собственным законам, не подчиняясь импульсам мозга. Я чувствую себя средневековой девочкой-канатоходкой, что пытается преодолеть расстояние над городской площадью по натянутому канату. А ветер безжалостно раскачивает этот канат, стремясь столкнуть, сбить хрупкую фигурку, медленными шажками продвигающуюся вперед. Я знаю имя моего ветра. Его зовут Алекс. Я не вполне уверена, что это человек, — но вполне уверена в том, что если вдруг мне понадобится помощь, он тут же возникнет, материализуется, подхватит на руки, предотвратив падение. Как будто не он секунду назад раскачал мой канат до предела…

Мой муж Костя — человек властный и жестокий. Правда, не в отношении меня. Со мной он нежен, внимателен и очень щедр. Любая другая была бы счастлива. Но я поняла, что совершила ошибку, выйдя за него замуж, уже через два месяца. Иногда так бывает — сгоряча сделаешь что-то, а потом расплачиваешься всю жизнь. Вот и я…

В определенный момент мне показалось, что брак с Костей будет самым лучшим решением всех моих проблем. Я понимала, за кого выхожу, знала, кто он, — но в запале думала, что примирюсь, смогу закрыть на это глаза. Как будто я себя не ведала…

Жить с мужчиной и знать, что он карточный шулер, аферист и просто кошмарный человек — это оказалось не по мне. Меня пугали его руки с длинными пальцами — казалось, что эти подушечки с тонкой кожей — он снимал ее бритвой для улучшения чувствительности — могут впитать мои мысли, понять то, что я думаю на самом деле. Я страшилась моментов, когда он вдруг поворачивал мое лицо к свету, сжимая пальцами виски — кошмарнее этого мне не доводилось испытывать ничего. Кроме шуток — я боялась думать о чем-то, чтобы ненароком не позволить мужу уловить это. Костя не простил бы мне…

Он считал, что у нас все в порядке, что я счастлива и довольна жизнью, что у нас идеальный брак. Он любил появляться со мной в публичных местах — как настоящий кавказский мужчина, обожал выставляться и демонстрировать всем то, что имел. Я чувствовала себя вещью, которую все оценивают, одобрительно цокают языками и кидают завистливые взгляды. Однако никто не рисковал приблизиться ко мне хотя бы на шаг — Костя никогда не стал бы терпеть подобное. Его жена — только его, и никто не смеет даже помыслить о чем-то. Смотреть, восхищаться, завидовать — на здоровье. Но прикасаться — ни-ни.

И только Алекс, Господин Призрак, странный, почти мистический, основательно безумный Алекс плевать хотел на все эти Костины резоны. Будучи одной крови с моим мужем, он прекрасно понимал его чувства, однако считаться с ними не собирался. Он играл со мной хитро — сперва виртуально, долгими разговорами в аське, короткими эсэмэс-сообщениями, тонкой интригой и откровенно высказываемым желанием. Он терпеливо ждал момента, когда я сама созрею для того, чтобы просить его о чем-то. Костя видел мое увлечение Интернетом, однако это волновало его куда меньше увлечения кокаином. Мне пришлось сделать над собой усилие и завязать с порошком — ну, хоть что-то хорошее сделал мой муж для меня. Плохого было все-таки куда больше…

Костя всегда «работал» в паре со старшим братом Артуром. Арик в семье считался неудачником — вялый, склонный к пьянству и мелким аферам, он во всем слушался Костю и поступал только так, как велел брат. Но в своих карточных делах Костя предпочитал тем не менее исключительно братскую помощь и участие. Я подозревала, что как раз Арику принадлежала идея втянуть меня в их дела, несмотря на категорические отказы мужа. И только однажды Костя вдруг решил иначе.

Я хорошо запомнила этот день и потом много раз прокручивала его в памяти, удивляясь, как вообще осталась жива-здорова и не сошла с ума от страха.

Стоял жаркий, нестерпимый июль, мы никуда не уехали, так и торчали в своем Бильбао — я не особенно любила круизы и всякие путешествия, а у мужа были собственные планы на лето. «Сенокос» — так он называл сезон отпусков, часто мотаясь в Россию и там — то в Адлер, то в Сочи, то еще куда-то на Черное море. Меня с собой не брал, и я понимала — «работает». Его делишки меня никогда не заботили и не интересовали — хватало своего. Как раз в этот момент я обдумывала, каким бы образом мне оказаться в Москве, в квартире моей любимой подруги Марго, и провести с ней хотя бы пару недель. К несчастью, Костя категорически возражал против моих выездов к ней. Только однажды он позволил Марго приехать к нам, когда сам улетел на два месяца в Майами, а я не могла поехать с ним, переболев жуткой пневмонией. Это было незабываемое время… Кроме Марго, у меня не было близких людей — ну, не с женами же Костиных приятелей мне было откровенничать! А Марго… она была моей частью, моим отражением, моим всем. И нас связывала общая тайна. Алекс. Как-то вышло, что он был ее прошлым, а моим настоящим, но ему никогда не суждено было стать для кого-то из нас будущим. Потому что нельзя удержать на поводке ветер.

Тем жарким июльским днем, сидя на просторной террасе в плетеном кресле, я обдумывала повод, который гарантированно заставит Костю отпустить меня в Москву. Ничего, как назло, не шло в голову, я злилась, нервничала, много курила. Свободный белый сарафан казался тяжеленной кольчугой, а легкие сабо на невысоком каблуке — кандалами. Чертова жара, от которой плавится все вокруг… И это Бильбао, где вообще-то чуть прохладнее, чем в Мадриде, например. А надо как-то собраться и что-то все-таки изобрести, я просто не могу уже в этой испанской клетке, я схожу с ума от ежедневной сангрии в стеклянном кувшине, от запаха паэльи и чиабатты, от продолжительной сиесты, во время которой все словно вымирает. Мне просто необходимо сменить обстановку, побывать в суматошной Москве и увидеть единственного родного человека — мою Марго.

И вот тут-то удача свалилась на мою голову в образе собственного супруга, вернувшегося домой как раз к началу сиесты.

— Долорес приготовила обед, — не оборачиваясь, сообщила я.

— Жарко… попить бы только… есть не буду, — пробормотал он, склоняясь надо мной и отгибая поля огромной шляпы, с которой я не расставалась, не желая покрываться загаром и напоминать местную жительницу — моя белая кожа и рыжие волосы контрастировали с окружающими, прокаленными солнцем брюнетками.

Я поморщилась, изо всех сил стараясь скрыть отвращение, охватывавшее меня в последнее время при одном только приближении Кости.

— Ты не хочешь прилечь, отдохнуть? — пробормотал он, целуя мое плечо и шею.

— Я только встала.

— Мария, ты испытываешь мое терпение, — голос стал чуть суровее.

— Я действительно только что встала, можешь спросить у Долорес.

Опускаться до расспросов прислуги Костя не стал, но я физически ощутила недовольство своим поведением, а это означало только одно — ночью он будет груб, как животное. И пьян, как портовый грузчик. А я завтра, как следствие, вынуждена буду либо замазывать синяки на шее тональным кремом, либо надевать водолазку с высоким горлом, что в такую жару просто катастрофа. Но я ничего не могла поделать с собой — слишком уж много я про него знаю, чтобы спокойно относиться к притязаниям на мое тело. Вот уже долгое время я тщательно искала повода и момента для бегства и уже почти все устроила, почти… Но для того, чтобы все удалось, мне нужно быть более мягкой и более сговорчивой — иначе у Кости возникнут ненужные подозрения и вопросы, а вот это мне и ни к чему.

Сделав над собой нечеловеческое усилие — в буквальном смысле, кстати, — я поднялась из кресла и подошла к мужу, курившему, облокотившись о перила террасы. Положила руки на плечи, прижалась, чувствуя знакомый, но теперь почему-то отталкивающий аромат туалетной воды:

— Костя… прости меня, я, видимо, перегрелась… такая жара… — Мои руки скользнули в расстегнутый ворот белой рубашки, и я еле сдержалась, чтобы не впиться ногтями ему в грудь.

Он перехватил меня за запястья, развернулся и привлек к себе:

— Почему ты всегда заставляешь меня злиться, Мария?

— А ты злишься? — я смотрела ему в глаза и в них читала — убил бы.

— Я? — он провел пальцем по моей щеке, спустился по шее в вырез сарафана. — Я тебя люблю. И хочу, чтобы ты не забывала, кому принадлежишь.

Как можно забыть об этом…

Потом мы лежали в прохладной спальне, Костя прикурил две сигареты, одну из них сунул мне и проговорил:

— Через неделю мы едем в Питер.

Это было сказано небрежным тоном, словно невзначай, случайно, но я-то чувствовала — он ждет от меня реакции, ждет, что я запрыгаю до потолка, брошусь ему на шею с благодарностями, но я молчала. Молчала — хотя внутри все переворачивалось от счастья. Поездка в Питер — что могло быть лучше? Единственная помеха — Костя. Он мне в этом городе был абсолютно не нужен. Питер принадлежал нам с Марго, именно она впервые утащила меня туда, хотя и прежде мне доводилось бывать в Питере на различных конкурсах. Правда, это было давно, еще когда я танцевала и участвовала в соревнованиях разного ранга. Но такого Питера, как подарила мне Марго, я никогда не знала.

— Что ты молчишь?

— А что я должна сказать? Ну, поедем.

— Ты какая-то странная, Мария. В последнее время мне все чаще кажется, что ты скрываешь от меня что-то. — О-па, а вот это лишнее… Потому что — да, скрываю.

Я перевернулась на живот и уперлась в грудь Кости подбородком:

— Ну что ты… Что мне скрывать? Прыщик на лбу? Глупости такие… Я нигде не бываю, ни с кем не общаюсь — ты ведь сам видишь, я даже из дома не выхожу почти, разве что с тобой.

Он внимательно изучал мое лицо, и я в душе благодарила Бога за актерские способности, презентованные мне авансом. Я никогда не хотела реализовывать их на сцене, зато очень часто вынуждена была делать это в жизни — как сейчас.

— Я везу тебя туда не просто так… — Выдержав многозначительную паузу, Костя продолжил, словно не замечая, что я сделалась каменной от этих слов: — Ты поможешь нам с Ариком.

— Мы договаривались… — начала было я с металлом в голосе, но это был явно не тот момент.

Костя накрыл мой рот рукой и продолжил:

— О чем мы договаривались, я помню. Но сейчас ситуация сложилась так, что мне нужны деньги — много и сразу. И взять их я могу только одним способом. И для этого мне нужна ты.

— Костя… — прогнусавила я сквозь его пальцы, по-прежнему закрывавшие половину моего лица. — Ты обещал… Продай мою машину, мне все равно некуда ездить на ней…

— Помолчи. Тебе ничего не угрожает. Ты ведь понимаешь, надеюсь, что я не стану рисковать тобой — ты моя жена, я тебя люблю. Но сейчас ты должна помочь мне. Все. Мы больше не будем обсуждать эту тему. Через неделю улетаем, продумай свой гардероб. Ты должна быть яркой и броской, чтобы прохожие сворачивали шею и пускали слюну.

Он встал и ушел в душ, зашумел там водой, а я, как была, вышла на террасу и опустилась в кресло. Солнце неприятно жгло кожу, слепило глаза, они начали слезиться, но я словно не замечала этого. Я курила, глубоко вбирая дым в легкие, и чувствовала, как мне хочется плакать. Костя собирался провернуть какую-то очередную аферу, используя при этом меня, но не потрудился даже объяснить, что и как, лишний раз подчеркнув, насколько я зависима от него, до какой степени принадлежу ему. Это внезапно разозлило меня и заставило проглотить слезы и встать из кресла.

Всю ночь я, запершись на чердаке, стучала по клавиатуре компьютера, сбрасывая написанные куски текста в свой интернет-дневник и тут же уничтожая файлы в компьютере. Осторожность никогда не мешала, особенно если ты вдруг решила вывести своего собственного мужа на чистую воду. И вдвойне — если твоего мужа звали Костя Кавалерьянц.

Всю неделю у нас провел Арик, специально прилетевший из Бордо, где обосновался, оставив жену и троих дочерей в Сибири. Мать братьев тоже осталась там, и никакие Костины уговоры не заставили пожилую женщину изменить решения. Я не принимала участия в обсуждениях — я вообще не была для их матери невесткой, Аревик Вартановна не замечала меня на семейных праздниках, проходила мимо, столкнувшись случайно в городе. Я была русская, Костя женился на мне без ее одобрения и даже вопреки ее бурному несогласию. Мне дела не было до ее отношения, тем более что продолжать род Кавалерьянцев я ну никак не планировала, чем, кстати, еще сильнее настраивала против себя свекровь.

Арик чувствовал себя в нашем доме почти хозяином, то и дело указывал Долорес на какие-то мелочи вроде сдвинутого с места подсвечника или золы в камине. Я злилась, но молчала, хотя ужасно хотела иной раз влепить деверю оплеуху — мне бы хватило характера для этого. Но приходилось терпеть, потому что я решила выдвинуть Косте встречное условие. Я сделаю то, что нужно ему, а он взамен разрешит мне поехать в Москву к Марго хотя бы на неделю.

Вечерами, когда они с Артуром запирались в кабинете, я приникала к двери и превращалась в слух, стараясь по крупицам, по обрывкам фраз сложить хоть какую-то картинку предстоящего. Но Костя, видимо, предусмотрел это, а потому говорили они исключительно по-армянски, и я не понимала ни слова. В такие моменты я очень жалела, что не могу записать хотя бы на диктофон, а потом спросить при случае у того же Алекса. Мысль о Призраке стала посещать меня все чаще. Это забавно — я не видела человека вживую, но между нами установилась какая-то весьма прочная связь. А еще говорят, что так не бывает. Сама бы не переживала — не поверила бы.

— …и она просто встанет и выйдет с пакетом, понимаешь? — вдруг ворвался в мои мысли голос Арика, и я вздрогнула — он заговорил по-русски.

— Ты думаешь, они вот так спокойно дадут ей уйти? — В голосе Кости я уловила нотки сомнения, но Арик горячо убеждал его:

— Костя, это верная схема! Просто чем глупее кажется план, тем легче его исполнить, понимаешь?

— Ты забываешь, что это не твоя жена будет сидеть в квартире с тремя чужими мужиками!

— Я тебе голову могу прозакладывать — они Машку не заподозрят!

— Не зови ее Машкой, она не кошка! — огрызнулся Костя, не терпевший никаких уменьшительных форм моего имени — собственно, как и я сама. — А если что-то не так пойдет? Они ж ее порвут там втрояка!

— Костя! Ты мне не веришь? — с обидой отозвался Арик, а у меня внутри заныло — Костя, не верь ему, не верь, он меня во что-то втравливает, и ты сам понимаешь, что закончиться это может весьма плачевно. В эту секунду я готова была на коленях умолять мужа не брать меня с собой — и гори он, этот Питер. Но мой муж, когда речь шла об Игре и Деньгах, мог прозакладывать маму родную, что уж говорить обо мне…

— Хорошо. Но смотри, Артур…

— Ай, молодец! Говорю тебе — все будет идеально, Мария им так глаза зальет, что они не сразу поймут, что вообще произошло, а остальное — дело техники, брат!

В ту ночь я не могла уснуть, рядом кошмарно храпел Костя, выпивший за ужином довольно много. Мне же не помогало ни снотворное, ни коньяк — только в голове шумело, а сон не шел. Я выбралась из постели и вышла на террасу. Ночь оказалась приятно прохладной, свежей, как будто и не было душного зноя днем. Откинув крышку ноутбука, я устроилась в кресле, закинув ноги в длинных гетрах на край стола — привычка укутываться в шерстяные гетры осталась у меня со времен занятий танцами, неоднократно растянутые связки и суставы отчаянно болели и мерзли даже здесь, в Испании, — и взяла сигарету. Автоматически включившаяся аська вдруг заморгала в углу желтым конвертиком. Наведя на него курсор, я едва не уронила сигарету — это был Алекс.

— Привет, как твои дела? — и традиционный смеющийся смайлик в конце сообщения.

Я не ответила, затаилась в ожидании.

— Мэ-ри! Ты ведь здесь, я это вижу.

Но я молчала по-прежнему, гадая, надолго ли хватит терпения у вспыльчивого Призрака.

— Мэ-ри. Ты игнорируешь меня? За что?

И я сдалась.

— Привет, Алекс. Я не игнорирую. У меня неприятности.

— Поделишься?

Соблазн вывалить на его голову то, что я услышала сегодня от мужа и его брата, был слишком велик, но я сдержалась. К чему сложности?

— Не думаю. Это семейное, знаешь ли.

— Ты одумалась и начала вникать в семейные дела?

Мне показалось, что я даже слышу, как он ухмыляется, хотя никогда не видела его живьем — только на фотографиях, которые показала мне Марго. Но даже снимки ухитрялись передавать опасность, исходившую от Алекса волнами — совсем как от моего мужа.

— Нет. Просто семейные проблемы.

— Ты любишь своего мужа, Мэ-ри? — и эта его манера растягивать мое имя по слогам даже в аське, совсем так, как он делал это в телефонном разговоре, состоявшемся у нас как-то благодаря Марго.

— Какое это имеет значение?

— Для меня большое.

— Ну, а для меня совсем никакого, — нажав на «отправить», я закурила новую сигарету и почувствовала, как мне хочется коньяка. Однако вставать и идти за ним вниз, в полуподвальную кухню, было лень, так что я подавила в себе желание выпить. Иной раз уход по пути наименьших затрат давал ощутимые положительные результаты…

— Ты напоминаешь мне смесь коньяка, корицы и опасности, Мэ-ри, — вдруг написал Алекс, и я поперхнулась дымом от упоминания о коньяке. Эта его манера угадывать какие-то вещи пугала меня. О коньяке я мечтала буквально секунду назад, гель для душа с ароматом корицы всегда был моим любимым, ну, а опасность… Это как раз то, что преследует меня все то время, что я замужем за Костей. Так что Алекс угадал все.

— Ты выдумщик, — и я поставила какой-то совсем уж фривольный смайлик с высунутым языком.

— Я не понимаю этого слова.

О да, простите, снова забыла о вашем английском воспитании и языковом барьере, Господин Призрак! За время общения я как-то привыкла, что некоторые слова и понятия даются ему с трудом, и сам он иной раз подолгу выстраивает предложения.

— Выдумщик — это тот, кто придумывает, сочиняет.

— Выходит, я тебя тоже сочинил, Мэ-ри.

— Возможно.

— Мне пора. Береги себя, Мэ-ри, — снова хохочущий смайлик, который меня так бесит, снова он ушел вот так — не попрощавшись, просто исчез, прикрывшись красным цветком-статусом.

Меня почему-то всегда будоражили эти странные диалоги. Первое время я даже не была уверена, что по ту сторону монитора находится мужчина. Но потом Марго, которой я показала пару таких вот диалогов, совершенно безапелляционно заявила, что это может быть только Алекс — по манере строить фразы, по манере общаться, по некоторым словам. Не знаю, успокоило это меня или испугало, но все-таки осознание того, что человек, с которым я общаюсь, существует, давало какую-то опору.

Поддавшись порыву, я написала Марго длинное письмо, полное жалоб и сетований, но потом решительно вымарала из него все стенания, а следом и вовсе удалила из папки, так и не отправив. Во-первых, мы уже давно не общались — я так решила, мне нужно было довести себя до полного одиночества, потому что только в экстремальной ситуации я могла соображать и действовать решительно. А во-вторых, ни к чему впечатлительной и не слишком здоровой Марго читать мои сопливые жалобы. Я справлюсь и сама, справлюсь и смогу увидеть ее, погостить в ее доме, в котором прижилась, как кошка, — на диване, в уютном уголке кухни между столом и батареей у окна. Я отдамся в ее умелые нежные руки, и она приведет меня в полный порядок — так, как она умеет, потому что никто не знает мое лицо лучше, чем она — профессиональный имиджмейкер-пиарщик. Сколько чудесных образов она придумала для меня, когда я еще не была замужем и танцевала, сколько эскизов платьев нарисовала, сколько рулонов тканей перевернула и отвергла в поиске именно «моих» цветов и фактур… Только Марго сделала из меня то, чем я являюсь сейчас.

С утра похмельный Костя занялся моим гардеробом для предстоящей поездки. Я и на трезвую-то голову терпеть не могла этих его командирских ноток и весьма вычурного и своеобразного вкуса, а все это, помноженное на похмелье, превратило процедуру в кошмар. Лежа на боку поперек кровати, он командовал, что положить в чемодан, а что немедленно вынуть и вернуть обратно в шкаф. Когда я опустила взгляд в разинутую пасть коричневого чемодана из крокодиловой кожи, меня передернуло от ужаса и отвращения — там пестрило и переливалось так, словно я спрятала парочку девок из бурлеска или дешевого стрип-бара.

— Костя, я не могу появиться в этом на улице, — жалобно сказала я, опускаясь на край кровати. — Невозможно ходить по городу во всех этих красных атласах и пайетках.

Но любимым дизайнером Кости был Версаче — причем в самый неудачный, на мой взгляд, период своего творчества, а потому споры ни к чему не приводили. От злости хотелось реветь и прихлопнуть Костину голову крышкой чемодана. Марго убила бы меня, появись я ей на глаза во всех этих перьях…

— Прекрати, Мария, — лениво отозвался муж, поглаживая меня по спине. — Ты просто слишком консервативна, вот и все. Мне нужно, чтобы на тебя оглядывались.

Ну, в этом можно было не сомневаться — рыжие волосы, ярко-красное атласное платье с коротким болеро, расшитым пайетками, — на меня не оглянется только слепой и страдающий дальтонизмом! Еще бы туфли сюда зеленые! Но спорить означало навлечь на себя гнев мужа, а потому оставалось только надеяться, что мой чемодан потеряется при пересадке — или просто в аэропорту, например.

В самолете я забилась к иллюминатору и, укутавшись пледом, закрыла глаза. Стюардесса предложила бокал вина, но я отказалась, опасаясь головной боли. Я вообще пила исключительно крепкие напитки, отдавая предпочтение коньяку, в котором отлично разбирался Костя. Кроме того, вино не дарило хмель, а будило воспоминания, которых и на трезвую голову хватало.

Я исступленно полюбила Питер с той самой поездки туда с Марго. Это была любовь с первого взгляда, с первого вдоха влажного сентябрьского воздуха, с первого шага по мокрому от дождя перрону Московского вокзала. Во второй приезд, зимой, он показался мне совершенно волшебным — тихим, уютным и таким моим…

Окно гостиницы, выходящее на Староневский, прямо на перекресток. Идет тихий снег, вечер, снежинки блестят в фонарном свете. Я сижу на низком широком подоконнике большого окна за шторой, курю и смотрю вниз. Там такая сказка… Даже шарканье метлы дворника не нарушает какой-то совсем уж первозданной тишины — и это на одном из самых оживленных перекрестков, просто удивительно. В Питере даже троллейбусы ходят на цыпочках…

Марго лежит на кровати, читает что-то. На мне — символический гарнитур, купленный буквально вчера, на ней — традиционно длинная трикотажная футболка со смешными медвежатами-аппликацией. Мы молчим. Бывают такие моменты, когда совершенно не нужно говорить. Буквально полчаса назад мы были в любимом ресторанчике, сидели, как обычно, долго. Почему-то именно с ней я люблю сидеть в ресторанах, кафе и барах подолгу, говорить о чем-то, есть всякие вкусности. С другими — нет. Мне уютно рядом с ней настолько, что я порой забываю, что мы, собственно, не так давно знакомы и не так часто видимся. Может, поэтому так хорошо — что это не превратилось в рутину, в бытовуху, не стало привычным, как домашний борщ — вроде вкусно, но наизусть все знаешь. А так — каждый раз судорожное желание быть вместе как можно больше, не отвлекаться ни на кого, чтобы — не дай бог! — кому-то не досталось то драгоценное время, что предназначено только ей. Марго прежде часто старалась вытащить меня куда-то и всякий раз обижалась, выслушивая очередной отказ. Но я не могла лишить себя удовольствия, не могла украсть у себя же самой такие редкие и такие мучительно-сладкие минуты и часы вдвоем…

Питер — совершенно наш. Всякий раз, вспоминая, мы обращаемся к нему — «а помнишь, в Питере?… А вот в Питере…». Он — как квартира приятеля, который выдал ключи на вечер. Но с той лишь разницей, что мы не считаем этот город такой квартирой — мы считаем его своим домом. Потому что именно там нам всегда бывает невыразимо хорошо. Там не одолевают проблемы и возвращенцы из прошлой жизни, там нет ничего и никого, что могло бы нарушить наш уединенный покой и разрушить наш счастливый мир. И возможность вернуться в этот город, снова оказаться в плену его улиц, мостов и каких-то уже совершенно «твоих» мест всегда вызывает во мне исключительно приятные чувства. Мне там хорошо. Наверное, лучше, чем везде.

И теперь, вот сию минуту, как только я спущусь по трапу на асфальтовую дорожку Пулково, этот город перестанет быть моим домом. Он станет чем-то вроде вражеской крепости, в которую меня везут силой, против воли. Я не смогу больше чувствовать его очарование и его ошеломляющую красоту — здесь произойдет нечто, после чего я уже никогда не смогу вернуться. Даже с Марго.

Из аэропорта мы поехали в гостиницу, и по злой иронии она оказалась той самой, где мы останавливались с Марго. Весь мир ополчился против меня — из множества мини-отелей в городе Костя выбрал именно этот, уютный и почти домашний. У меня было ощущение, что кто-то грязными лапищами схватил мою хрустальную мечту и оставил на безупречном стекле отвратительные разводы и потеки… В мой маленький мир, который я тщательно оберегала от посторонних, вторглось что-то чужое и громит теперь все налево и направо.

К счастью, номер, в котором предстояло жить нам с Костей, оказался совершенно в другом конце длинного коридора, и это хоть как-то примирило меня с несправедливостью жизни. Рухнув на кровать, я проспала до вечера и не слышала, как уходил, а потом возвращался Костя, как звонил его мобильный телефон, как потом появился Арик. И только их голоса заставили меня открыть глаза и сесть, натягивая на грудь одеяло. Костя сидел у меня в ногах на кровати, Арик примостился на стуле у небольшого столика под зеркалом, и они что-то оживленно обсуждали. Заметив мое пробуждение, Арик чуть заметно кивнул, и Костя мгновенно повернулся ко мне, натянув на лицо счастливую улыбку, под которой — я слишком хорошо это знала — только что успел спрятать хищный оскал:

— Проснулась? Прости, что мы разбудили тебя…

— Ничего, я что-то совсем заспалась… — Черт, как надоели эти протокольные расшаркивания, как я устала создавать видимость отношений и играть роль покорной жены. — Пойду в душ.

— Да, поторопись, пора ужинать.

Я потянулась к халату, который Костя заботливо достал из чемодана и повесил на стул, и муж помог мне, загораживая спиной от жадного взгляда Артура. Старший братец никак не терял надежды на то, что однажды я все-таки окажусь в его постели, как все Костины девки до этого. Но в отношении меня Костя был тверд и неумолим — как-никак я являлась его официальной женой. Повезло так повезло…

— …квартиру снял, все там просмотрел. Осталось только связаться с человеком, — возбужденно рассказывал за ужином Артур.

Они уже не прятались от меня и не говорили по-армянски — к чему церемонии, когда я сижу тут же, с ними, и, значит, сделаю все так, как скажет Костя. Я же пока никак не могла уяснить свою роль в предстоящей афере, как ни силилась прислушаться. Тонкости Костя объяснил мне ночью в отеле, прижавшись губами к уху, чтобы никто не мог слышать его слов, кроме меня. Сказать, что я испугалась, было не сказать ничего…

Назавтра, выпив кофе в ближайшей кофейне и кое-как затолкав в себя вишневый штрудель с мороженым, я покорно брела к такси вслед за Костей и Ариком. Мы долго ехали какими-то дворами и оказались перед новой высоткой очень далеко от центра, я даже затруднялась определить, в какой стороне теперь Московский вокзал и отель, где мы остановились.

— Шестой этаж, — сказал Арик, вызывая лифт.

Квартира, которую он снял, оказалась прекрасно отремонтирована и обжита — как будто не сдавалась в аренду. Две комнаты, одна из которых объединена с кухней, и символической границей служит лишь барная стойка. Костя подвел меня к ней, открыл нижний шкаф и показал мусорное ведро:

— Видишь пакет?

— Ну.

— Его ты и должна будешь вынести отсюда, когда мы с Ариком исчезнем. Но перед этим у тебя будет пара секунд, чтобы бросить в него коробку с деньгами, а ту, в которой лежит «кукла», аккуратно поставить на прежнее место.

Он продемонстрировал мне две палехские шкатулки, в одной из которых лежала пачка бумаги, нарезанной по размеру денежных купюр.

— Смотри — я ставлю ее сюда, — Костя убрал шкатулку с бумагой на верхнюю полочку. — Аккуратно возьмешь и поставишь на стол, а эту, в которой будут деньги, смахнешь в ведро. Вот в этом пакете, — он продемонстрировал мне черный непрозрачный пакет, от которого шел неприятный рыбный запах, — сунешь сверху в ведро.

— Чем так воняет? — сморщилась я.

— Это шелуха от креветок, — усмехнулся Костя. — Отвлекающий маневр. Все, Мария, теперь твое дело — не удивляться ничему, что бы ни произошло, а стараться подыграть. Но главное — вынести деньги, кроме тебя, никто этого не сможет, роли расписаны.

Меня трясло. Я прекрасно понимала — сейчас сюда придут какие-то люди, готовые сыграть в покер с Костей и Ариком, и Арик, который, кстати, ушел куда-то, тоже появится и будет делать вид, что не знаком ни с Костей, ни со мной. Потом оба исчезнут, а я останусь в квартире с незнакомыми людьми и должна буду придумать повод, чтобы выйти отсюда с деньгами, которые перед этим сама же брошу в мусорное ведро вместе со шкатулкой. Как, как?! Я никогда не делала этого! А если я не смогу, не справлюсь?! Они меня тут просто убьют, когда поймут, что их надули. Костя не собирался играть — он собирался просто снять деньги с каких-то незадачливых игроманов. К чему напрягаться и просчитывать ходы, когда все так просто? Ему просто. Но есть еще я…

Костя же, посчитав, видимо, что вполне достаточно меня проинструктировал, развалился по-хозяйски на диване и включил телевизор. Он как-то удивительно быстро вжился в роль хозяина этой квартиры, вел себя так, словно сто лет сидит на этом диване и щелкает кнопками пульта.

— Ты бы походила, освоилась чуток, — посоветовал он мне. — Чтобы потом, при людях, не искала выключатели или посудный шкаф.

В этом был свой резон, и я послушно двинулась по квартире, запоминая, что где находится. Интересно, кому пришло в голову сдавать такую обустроенную и уютную квартиру? Тут же просто музей идеальной обстановки и отменного вкуса. Но каков все-таки Арик! Эта квартира стопроцентно подходила нам с Костей в качестве жилища, невозможно было заподозрить, что она не наша. Я даже как-то успокоилась, представив, что это на самом деле мой дом, потому что атмосферно тут все подходило мне.

— Костя, — я присела на подлокотник дивана и решительно заговорила о том, что волновало меня до того, как я переступила порог этой квартиры. — Пообещай мне сейчас, вот прямо сейчас, что, когда все закончится, ты позволишь мне поехать к Марго. Я схожу с ума, Костя… Мне необходимо сменить обстановку и расслабиться. Прошу тебя…

Он молчал, хотя я чувствовала сомнения в этом молчании — было видно, что муж обдумывает мою просьбу и пытается понять, в чем подвох. Он уже давно никуда не выпускал меня, с тех самых пор, как я вернулась из Москвы с видом побитой собаки — побитой и мужем, и Марго. Тогда моя попытка обрести независимость закончилась тем, что Костя на моих глазах застрелил человека, пытавшегося помочь мне, проявившего каплю внимания и сочувствия, а Марго… Она не постаралась понять — она просто сказала — да, вернись к нему, стань жертвенной овцой. Она не смогла понять, что возвращаюсь я только с единственной целью — отомстить Косте и освободиться от него. И если сейчас мне удастся вымолить у Кости поездку, я объясню Марго все. Однако муж по-прежнему колебался.

— Я обещаю, что сегодня все пройдет так, как ты рассчитываешь, я тебя не подведу и все сделаю как нужно. Только, пожалуйста… разреши мне потом…

Плакать не хотелось, да и макияж было жалко, я изо всех сил старалась держаться.

— Посмотрим на твое поведение, — хмыкнул Костя, и тут раздался звонок.

Я вздрогнула всем телом и встала — начинается… Как же страшно…

— Соберись, Мария, у тебя лицо испуганное. Помни — ты тут хозяйка, а Арика видишь впервые, — процедил Костя и, поцеловав меня в щеку на ходу, пошел в прихожую.

Было странно, что он не проинструктировал меня насчет поведения более тщательно, словно понадеялся на мою природную артистичность и броскую внешность, умело подчеркнутую косметикой и ярким нарядом. Да, женщине с такими данными мозги вообще не нужны — можно молчать и призывно улыбаться, про остальное никто и не вспомнит. Проблема в другом — именно внешность потом не позволит бесследно исчезнуть. Если я захочу ехать в Москву, мне придется либо стричь волосы, либо красить их — либо и то и другое вместе. Хорошо, что у меня хватило ума подстраховаться и в чемодан я сунула парик — светлые кудри до плеч, и сейчас быстро скроюсь в ванной и надену его. Да, у Кости отвиснет челюсть, да, Арик в первый момент вообще решит, что дверью ошибся, — но я не хочу быть когда-то опознанной на улице, а другая прическа и комплект линз застрахуют меня от этого хотя бы частично. Ну, и плюс — моя привычка одеваться в обычной жизни неброско и очень просто.

Мне хватило пяти минут, и когда я появилась из ванной комнаты, в гостиной за большим столом уже сидели трое мужчин и мой муж. Арика не было.

— Дорогая, знакомься, — Костя встал и направился ко мне, и я отдала ему должное — он прекрасно собой владел, и даже мое неожиданное преображение не заставило его продемонстрировать какие-то эмоции. — Это Илья, Сергей и Михаил.

Я приветливо улыбнулась, хотя даже не потрудилась идентифицировать людей по именам, названным Костей:

— Добрый день. Может быть, чаю?

— Да, можно, если есть зеленый, — согласился кто-то из этой троицы, и мне пришлось напрячь память, чтобы определить, был ли среди пачек в шкафу зеленый чай.

К счастью, упаковка зеленого чая оказалась первой, вывалившейся мне в руки из открытого шкафчика. Чертыхнувшись вполголоса, я щелкнула кнопкой чайника и перешла к другому шкафу за чашками, чувствуя на себе пристальные взгляды сидевших мужчин. В это время раздался звонок — это явно пришел Артур. Костя открыл дверь и представил его собравшимся:

— Вазген.

Я краем глаза наблюдала за тем, как Арик пожимает всем руки, а потом переводит взгляд на меня:

— Это твоя супруга, Ашот?

Костя-Ашот широко улыбнулся, подошел ко мне и взял чашку из моих рук:

— Да, знакомься, Лиза, это Вазген.

— Очень приятно, — пробормотала я, пытаясь уложить в голове все эти новые имена. Ужас мой только усиливался, казалось, что я вот-вот упаду в обморок, но нужно было держаться, потому что сейчас все начнется.

— Ну что, может, начнем? — предложил кто-то, и Костя кивнул:

— Да, пожалуй. Какие ставки?

Они начали обсуждать денежные суммы, но у меня даже не было сил вслушаться и прикинуть, что к чему. Но вот передо мной оказалась шкатулка, закрытая на ключ, и Артур проговорил:

— Пусть здесь постоит, да?

— Да, конечно, — как можно равнодушнее откликнулась я, села на высокий табурет и, закинув ногу на ногу, взяла журнал, лежавший на барной стойке. Погружаться в чтение, однако, не стала, боясь пропустить момент, а потому просто листала страницы, разглядывая картинки. За столом шел оживленный разговор, Костя тасовал колоду, и это зрелище завораживало не только меня, но и всех присутствующих. Красивые Костины руки с длинными изящными пальцами легко вертели колоду, неуловимым движением деля ее напополам, раскидывая веером или перебрасывая из руки в руку длинной дорожкой. У меня это до сих пор, несмотря ни на что, вызывало неподдельное восхищение. Вдруг мое внимание привлек Артур, начавший расстегивать воротник рубашки. Лицо его пошло пятнами, руки стали суетливыми и чуть подрагивали.

— Что-то не так? — спросил один из игроков, заметив выражение лица Арика.

— Н-нет… все в порядке… — пробормотал Арик, откинувшись на спинку стула. Костя невозмутимо тасовал колоду, словно не замечая того, что происходит с Артуром. Игроки же разволновались, один встал и открыл окно:

— Чем тут пахнет?

— Ничем вроде, — отозвался другой. — Может, просто душно?

Артур же на глазах делался все более красным, рубашку расстегнул уже до брючного ремня, вынул из кармана платок и вытирал лоб. Костя наконец заметил это:

— Тебе плохо, что ли?

— С… сердце… — прохрипел Арик.

Игроки как по команде принялись давать советы, попытались даже перенести Артура на диван, и в тот момент, когда они подняли его, Костя выразительно глянул в мою сторону и чуть шевельнул губами, мгновенно приняв прежнее положение. Я поняла — пора действовать. Быстро накрыв шкатулку журналом, я сунула руку в приоткрытую дверку барной стойки и вынула точно такую же, но с «куклой», смахнула первую на колени, а вторую поставила на ее место. Сунуть же шкатулку с деньгами в ведро и туда же — пакет с креветочной шелухой оказалось еще проще. Выпрямившись, я предложила громко:

— Может быть, «Скорую»?

— Н-нет… — хрипел Арик. — У меня лекарство… в машине…

— Я принесу, — предложил Костя, но Арик помотал головой:

— Ты… не найдешь…

— Может, ты его до машины проводишь? — предложил кто-то из гостей, которых я так и не различала от волнения.

— Да, пожалуй. Он тут недалеко живет, я довезу и вернусь, — Костя помог Арику встать и вывел его из квартиры.

Я осталась одна с тремя чужими мужиками. Они живо обсуждали случившееся, выражали сочувствие Артуру, а потом один посмотрел в мою сторону:

— А все-таки пахнет чем-то.

Я повела носом, встала с табуретки и прошлась по комнате, делая вид, что ищу источник запаха. Кожей я ощущала взгляды, сопровождавшие мои передвижения, и от этого становилось еще страшнее — а что, если вдруг, поняв, что их банально надули, эти трое решат компенсировать себе моральный ущерб? У меня вообще нет ни единого шанса убежать… Нет, не думать об этом, не думать, не думать…

— Черт! Мы вчера креветки ели, может, они? — Я вернулась к барной стойке и открыла дверку, за которой стояло мусорное ведро. — Ну, точно!

— Они-они, — подтвердили мою «догадку» игроки, и я виновато улыбнулась:

— Я выброшу мусор, хорошо? А то вдруг еще кому-то плохо станет.

— Да, конечно, а мы чайку еще пока, — и старший из мужчин потянулся к чайнику, приглашая остальных присоединиться.

Я же, аккуратно взяв черный мусорный пакет, вышла на площадку и на цыпочках стала спускаться по лестнице пешком — вызывать лифт, понятное дело, было нельзя. Мне стоило огромных трудов не побежать, цокая каблуками, я заставляла себя идти медленно, но на втором этаже самообладание меня покинуло. Стянув с головы парик, я сунула его в пакет и побежала, понеслась к подъездной двери, перескакивая через две ступеньки. Одновременно нажав на кнопку домофона и ударив бедром в дверь, я вылетела во двор и понеслась за угол. Мне даже в голову не пришло, что мы не договорились с Костей, где именно они будут ждать меня. Я вылетела из двора на оживленную улицу и побежала по тротуару, сжимая в руках мусорный пакет. Представляю, как нелепо я выглядела при этом — в красном платье, обтягивающем меня как кожа, в блестящем болеро и с волосами, сколотыми на макушке в небрежную шишку. Шпильки вываливались, волосы выбивались из пучка… Сигнал машины сзади заставил меня ускориться, но «Волга» догнала меня, и из нее наперерез выскочил Костя:

— Мария! Стой, куда ты?

Я запнулась и едва не упала, и только его сильная рука, поймавшая меня за болеро так, что оно затрещало, предотвратила падение на асфальт.

— Испугалась? Иди ко мне, — он притянул меня к себе и крепко обнял, поглаживая по плечам. — Ну-ну, все, уже все.

Мне же совершенно не казалось, что «уже все», напротив — вот сейчас-то все и начнется. С водительского места заорал Арик, привлекая наше внимание:

— Хотите подождать, пока они сообразят, что их кинули, и побегут нас искать?

Костя увлек меня за собой в машину, и мы поехали в отель. Мусорный пакет так и остался у меня в руках, и муж даже не обратил на это внимания. Странное дело — Костя, для которого деньги были превыше всего, сейчас забыл о том, что вот они, в шкатулке, прикрытые всяким мусором. Он тормошил меня, целовал, прижимал к себе и все время бормотал что-то по-армянски. Со стороны, наверное, он выглядел любящим и заботливым. Но разве мужья заставляют своих жен, которыми дорожат, проделывать подобные трюки? Разве могут оставить в квартире с незнакомыми людьми и подвергнуть реальной опасности? Ради денег!

Я не отталкивала его, но понимала, что этот случай — еще одна зарубка на память, и за это он тоже будет рассчитываться со мной. Этого я ему не прощу тоже.

Неприятности начались поздно вечером, когда по местному каналу в «новостях» показали фоторобот мошенницы, поразительно похожий на меня, только что с кудрявыми волосами. «Ну, вот и все», — с нежной жалостью к себе подумала я и зло посмотрела на лежащего в постели Костю. Он же и бровью не повел:

— Ну и что? Мало таких баб?

— Ты что — серьезно?!

— Вполне. Завтра утром в самолет — и поминай как звали.

— Да ты что — не понимаешь, что я могу до самолета не добраться?! — Я вскочила и начала выворачивать свою сумку в поисках сигарет. — Меня же первый встречный полицейский остановит!

— Да? А ты ж какого черта тогда так подстраховалась? Паричок нацепила! Умная слишком? — Он приподнялся на локтях и насмешливо наблюдал за мной. — Или догадалась, что по нашим с Артуром приметам менты будут нас искать сто лет — и не найдут, а ты слишком уж яркая?

Я остановилась и замерла. Смысл Костиных слов дошел до меня — так они планировали отвести подозрения от себя, сделав именно меня ярким пятном, за которое зацепится глаз любого мужика… В самом деле — поди опиши внешность мужчины с Кавказа! Особенно если при этом у него нет никаких особых примет, как у Кости и Арика! Вот сволочи… И теперь я вынуждена слушать это и терпеть, потому что даже паспорт мой находится у мужа! Я уехать не смогу самостоятельно, из отеля выйти! Сволочь, ну какая же сволочь…

— Все, одумалась? — так же насмешливо произнес Костя, дотягиваясь до бутылки с коньяком на тумбочке и делая большой глоток прямо из горла. — Ты запомни, Мария, — без меня ты никто и ничто. Захочу — и поедешь в Мордовию по этапу, достаточно один звонок сделать.

Я совсем сникла, потому что отлично знала — если он захочет, то так и будет. И никто не поверит в то, что рядом со мной был еще кто-то — Костя и Арик к тому моменту будут уже на пути в Испанию.

— Все, Мария, поиграли — хватит, — примирительно заговорил муж, поднимаясь с постели и подходя ко мне. — Я пошутил. Да, согласен — неудачно, больше не буду. Иди сюда, — он обнял меня, и я даже не попыталась вырваться, понимая — бесполезно.

Ночью я так и не смогла уснуть. Костя храпел вовсю, накачавшись коньяком, а мне не помогало даже это. Я прокручивала в голове возможные варианты развития событий и понимала — в Москву к Марго мне нельзя. Ни за что нельзя, как бы сильно ни хотелось. Да и паспорт… Конечно, в порту Костя мне его отдаст, но сам будет находиться поблизости, и Арик тоже, а потому я вряд ли смогу исчезнуть из их поля зрения, особенно не зная ходов-выходов в питерском аэропорту. Я выпила еще полстакана, но и это не принесло облегчения. Сидя на подоконнике, я наблюдала за тем, как дворник в оранжевом жилете метет тротуарную плитку, сгребая мусор в небольшие горки у бордюра. Ни души на улице — только этот дворник и изредка — проносящиеся мимо отеля автомобили. Небо затянуто тяжелыми серыми облаками, и рассвет почти не пробивается сквозь них. И во всем этом какая-то обреченность сродни той, что сейчас поселилась внутри меня.

— Идешь к стойке и спокойно регистрируешься, поняла? — Костя цедил слова, облокотившись на столик в маленьком аэропортовском кафе. Незаметным движением он толкнул в мою сторону паспорт вместе с вложенным в него билетом. — Все, иди. В самолете встретимся.

Я медленно взяла паспорт и сунула в сумку, висевшую на плече. Арик маячил в другом конце кафе, тянул кофе и исподтишка оглядывался. Как же мне хотелось, чтобы их никогда не было в моей жизни — никогда… Как я могла подумать, что смогу спокойно ужиться с таким, как Костя? На что только не толкает людей страх одиночества. Когда меня оставил любимый мужчина, я с чего-то решила, что активно ухаживающий за мной Костя может стать достойной заменой и избавить меня от тоски и нестерпимой сердечной боли. Это же нужно так заблуждаться в моем-то далеко уже не юном возрасте!

Я обреченно шла к стойке регистрации, когда сзади меня окликнули:

— Девушка, задержитесь на минутку.

Повернувшись на голос, я обомлела — ко мне приближался полицейский. Сказать, что я испугалась, значило не сказать ничего. Я перестала ощущать собственное тело, руки и ноги будто парализовало, как и разум, собственно. Даже не оглядываясь, я могла точно быть уверена, что Костю и Арика сдуло ветром.

— Позвольте ваши документы.

— Lo siento mucho, pero tengo que irme! Tengo prisa![2] — с перепугу я вдруг перешла на испанский, которым владела далеко не блестяще. К моему счастью, полицейский не владел оным вообще…

— Паспорт… паспорт, понимаете? — он чертил пальцами в воздухе небольшие прямоугольники, но слово «паспорт» звучит практически одинаково на многих языках, так что притворяться идиоткой дальше было глупо.

Я протянула испанский паспорт, и парень начал изучать его, шевеля губами. И в этот момент кто-то взял меня за локоть и произнес:

— Que paso? Que quiere decir esto?[3]

Я вздрогнула и повернулась влево. За локоть меня держал высокий мужчина в черной рубашке и таких же джинсах, в солнцезащитных очках вполлица. Однако по характерным признакам его можно было принять за испанца либо за… кавказца. И он был мне совершенно незнаком. Единственным акцентом, за который я зацепилась взглядом, был черно-белый тонкий шарф, и это заставило шевельнуться какие-то воспоминания в моей голове, но погружаться в них было некогда. Мужчина явно старался избавить меня от полицейского досмотра.

— Mi pasaporte, por favor[4]? — пробормотала я, а незнакомец, двумя пальцами изъяв у сотрудника паспорт и вернув его мне, сказал по-русски:

— Простите, господин лейтенант, моя спутница не говорит по-русски. У вас какие-то вопросы?

— Нет, что вы, — смутился почему-то полицейский. — Просто показалось… ориентировка… извините еще раз, и приятного полета. — Он козырнул и удалился, а я повернулась к незнакомцу, чтобы поблагодарить, но тот уже уходил в противоположном направлении.

— Dios mío[5] — пробормотала я и направилась к стойке регистрации.

И только в самолете меня вдруг укололо — а ведь Марго как-то рассказывала мне о привычке Алекса постоянно носить тонкий черно-белый шарф… Неужели это был он?! Но как, откуда?! Неужели то, что говорила о его способностях Марго, правда? И он пришел на помощь как раз тогда, когда я в ней нуждалась? Странно, непонятно, но — вот было же. Я видела его собственными глазами, чувствовала прикосновение руки — не могло же это мне привидеться?

Телефон завибрировал — пришла эсэмэска от дорогого супруга Кости с пожеланиями приятного полета.

— Чтоб ты сдох! — пробормотала я, стирая ее.

Оказавшись дома в Бильбао, я первым делом метнулась к компьютеру и зашла в аську с вопросом, адресованным Алексу:

— Это был ты?

Он долго не отвечал, и я повторила вопрос, на который через пару секунд получила смайлик в черных очках, и Алекс вышел из диалога.

Теперь я точно знала — да, это был он. И только он сможет помочь мне отомстить Косте, когда придет время. А оно придет — я умею быть терпеливой и дожидаться своего.

Наталия Антонова А Золушка ненастоящая!

Действующие лица и события романа вымышлены, и сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Автор

Владелица детективного агентства «Шведское варенье» Андриана Карлсоновна Шведова-Коваль сидела на кухне на своем синем диванчике, в окружении двух кошек русской голубой породы, Фрейи и Маруси, пила чай с ватрушками, испеченными Артуром. При этом кошки аккуратно слизывали кусочки запеченного творога с ладони хозяйки.

Артур, увы, не был ни мужем, ни возлюбленным Андрианы Карлсоновны. Он был внуком ее первой любви и теперь по завещанию деда, которого тоже звали Артуром, опекал ее, проявляя при этом нередко неуместную, с точки зрения Андрианы Карлсоновны, прыть.

— Ах, Артур, — вздохнула она вслух и углубилась в чтение светской хроники, но почти тут же отбросила газету. Да как тут не отбросишь ее, если в ней черным по белому написано, что возлюбленный Мадонны моложе ее на тридцать пять лет, а возлюбленный героини «Основного инстинкта» и вовсе моложе Шарон Стоун на сорок лет.

Фрейя и Маруся одновременно понюхали брошенную хозяйкой газету и пренебрежительно чихнули.

— Правильно, девочки, — одобрила хозяйка, — чихать нам на все это. Хорошо еще, что новогодние праздники наконец-то закончились, — вдруг ни к селу, ни к городу добавила она. И стала вспоминать, как славно она провела это время.

Новый год Андриана встречала в компании своих старинных подруг, Милы и Леокадии, и двух, как теперь говорит молодежь, бой-френдов последней.

Хотя их компанию к молодежи не отнести, все-таки всем им за семьдесят. Но, как говорится, то ли еще будет. Пенсионная реформа омолодила пенсионеров, а нехватка средств на нормальную человеческую жизнь заставляет их работать и в семьдесят. Так что, вполне возможно, что случится очередная пенсионная реформа, которая омолодит пенсионеров еще лет на десять, предложив им работать до семидесяти пяти лет. Чем черт не шутит, пока бог спит.

Артуру до пенсии далеко, ему нет еще и тридцати, и новогоднюю ночь он провел неизвестно с кем и где, но первого приехал к Леокадии и забрал Андриану домой.

Второго и вовсе расщедрился и повел Андриану Карлсоновну в недавно отстроенный заново ледовый дворец на балет «Щелкунчик». Андриана была в восторге.

Шестого во второй половине дня отправились на дачу к одному из поклонников Леокадии, Андрею Яковлевичу, полковнику в отставке, где и провели все Рождество. Поехали даже Артур и Виолетта, внучка подруги Милы.

Андриана ревниво поглядывала в сторону Артура и Виолетты, подмечая, какими взглядами обмениваются молодые люди, но не заметила ничего предосудительного и успокоилась. Хотя подруга Мила, кажется, огорчилась, может быть, она надеялась на то, что ее внучка понравится Артуру…

И Милу можно понять, такой парень, как Артур Соколов, для любой девушки перспективная партия.

Но Виолетту он, кажется, не заинтересовал.

Старый Новый год Андриана встретила вдвоем с Артуром при свечах и с шампанским. Была также красная икра и утка, которую зажарила Андриана, обрадованная обещанием Артура провести эту ночь с ней.

Конечно, ничего такого между ними не было! Не считая мыслей неопределенных очертаний, бродивших в ее голове.

Несмотря на то что Артур не одобрял ее пристрастия к розовому, Андриана надела розовое платье.

И он, увидев ее в нем, не удержался от того, чтобы не фыркнуть.

Она тотчас начала оправдываться: между прочим, розовый цвет выбирают люди, чуждые агрессии, стремящиеся получать от жизни как можно больше новых впечатлений.

— Это цвет нежности! Понятно тебе? — спросила она и воинственно топнула своей маленькой ножкой.

Артур не смог сдержать улыбки.

— Нечего тут улыбаться!

— Мне отправиться улыбаться на лестничную площадку? — поинтересовался он.

— Нет, — решила пойти на попятную Андриана, — но учти, что розовый цвет выбирают трудолюбивые люди, которые готовы и могут трудиться, как пчелки.

Артур поднял руки в знак того, что сдается.

И вот наконец-то январь, неторопливо ступая обутыми в мягкие белые унты ногами, подходит к своему завершению.

Придет февраль, следом за ним март, и повеет весной.

Андриана от удовольствия зажмурила глаза, и тут раздался звонок в дверь.

«Что же я так размечталась, — укорила она сама себя, — что не услышала, как лифт остановился на нашей площадке». Сыщица заспешила к двери.

Посмотрев в глазок, она увидела, что перед ее дверью стоят двое — девушка в симпатичной пушистой, но искусственной шубке и парень в дорогущей куртке из натуральной кожи. Оба высокие, девушка, правда, немного пониже. С разрумяненными лицами и без головных уборов. «Он — натуральный блондин», — сразу определила Андриана. Подруга Леокадия научила ее отличать «так называемых натуральных блондинов» от настоящих природных. Девушка была брюнеткой с роскошными, блестящими даже при неярком освещении в подъезде, волосами.

— Вам кого? — спросила сыщица.

— Андриану Карлсоновну, — ответила девушка.

— Вы по делу или как?

— По делу, — не выдержал парень и попросил жалобно: — Откройте, пожалуйста.

Сыщице вдруг показалось, что он в любое мгновение готов сорваться с места и дать деру. «С чего бы это, — подумала она, — не за шкирку же его сюда притащили». Она даже не догадывалась, как близка была к истине.

Андриана Карлсоновна повернула защелку, приоткрыла дверь наполовину, еще раз осмотрела своих посетителей и, сказав: «Заходите», открыла дверь полностью.

Войдя в прихожую, девушка пожаловалась:

— На улице так холодно.

— Вы на автобусе приехали? — почему-то спросила Андриана Карлсоновна и посмотрела на снежинки, тающие на волосах пришедших.

Парень фыркнул, как фыркают обеспеченные с пеленок молодые люди, понятия не имеющие о том, что кому-то и возможность купить билет на автобус кажется чуть ли не счастьем. Девушка же только покачала своей прелестной головкой, и Андриана догадалась, что ей-то хорошо известна цена каждой трудовой копейки. И только тут сыщица рассмотрела, что глаза у нее ослепительно-голубые. «Красавица», — подумала она без малейшей зависти.

— Раздевайтесь и проходите. — Андриана сначала жестом указала на вешалку и на лежащие в небольшой плетеной корзине бахилы, потом сделала приглашающий жест в сторону кухни и направилась туда первой, не оборачиваясь на гостей.

Она услышала короткий звук «вжик», потом звук повторился. Понятно, красавица не захотела надевать бахилы и сняла сапоги. Что ж, это ее право. Потом послышалось — бум, бум. Это парень последовал примеру своей спутницы и, сняв итальянские ботинки, небрежно отбросил их в сторону.

«Ботинки-то, небось, на рыбьем меху, — подумала Андриана, — а тут вам не Италия. Надобно носить унты или, в крайнем случае, сапоги на овечьем меху». Ладно, это не ее дело. Тем более что своим фырканьем молодой человек дал ей понять, что прибыли они на автомобиле и, надо думать, не на «Жигулях» или «Запорожце». И поставили машину, скорее всего, прямо возле подъезда. За что она, Андриана, опять получит нагоняй от старшей по дому Марины Остаповны Шляпы.

Артур приходил в восторг от фамилии Марины Остаповны. Хотя чего в ней особенного? Шляпа как Шляпа.

Гостям пришлось сделать от машины до ее подъезда всего несколько шагов, а снежинки, тем не менее, успели запутаться в их волосах. «Значит, опять пошел снег», — подумала Андриана и подошла к окну, чтобы убедиться в этом. Так и есть! Небольшие, но частые снежинки кружились в воздухе.

Краем глаза заметив, как напряглись кошки, Андриана Карлсоновна догадалась, что парень и девушка уже входят на кухню.

— Девочки, идите в зал, — попросила она Фрею и Марусю, и те послушно спрыгнули с дивана.

— Какие хорошенькие! — воскликнула девушка, когда кошки проскользнули мимо ее ног.

Парень не проронил ни звука.

Усадив своих гостей на диванчик, сама сыщица присела за стол, на всякий случай положив рядом с собой ручку и блокнот. Компьютером она, несмотря на увещевания Артура, так и не обзавелась, уверенная в том, что если Мод Сильвер, мисс Марпл и месье Пуаро обходились без компьютера, который им даже и не снился, то и она успешно справится с раскрытием преступлений, имея под рукой только ручку и блокнот.

— Давайте знакомиться, — сказала Андриана Карлсоновна, — хотя, как меня зовут и чем я занимаюсь, вы знаете? — Она вопросительно посмотрела на своих гостей.

Молодые люди одновременно кивнули.

— Вот и хорошо. Тогда ваша очередь назвать ваши имена и фамилии.

— Я Лика Летучая, он Прохор Измайлов, — ответила за себя и за парня девушка.

— Вы и по паспорту Лика? — уточнила Андриана Карлсоновна.

— По паспорту я Анжелика Витальевна Летучая, — невольно улыбнулась девушка.

— А ваше отчество, молодой человек? — перевела Андриана взгляд на парня.

— Сергеевич, — ответил он, не сводя с Андрианы изучающего взгляда. Из чего сыщица сделала вывод, что парня привела сюда девушка и сам он не очень-то доверял детективным способностям всяких там доморощенных сыщиц пенсионного возраста.

Андриана не знала, что Прохор в разговоре с Ликой выразился более резко, назвав ее заочно престарелой ищейкой, давно утратившей нюх.

Если бы Андриана узнала об этом, она бы наморщила свой маленький аккуратненький носик, сделала небрежный взмах рукой и оставила бы недружелюбные слова на совести самого Прохора.

Но она об этом ничего не знала, поэтому спросила, обращаясь одновременно к обоим:

— Чем могу служить вам, молодые люди?

Блуждающая улыбка коснулась губ Прохора и тотчас растаяла. Заговорила, как и в предыдущий раз, девушка:

— Понимаете, мы угодили в скверную историю. И боюсь, что нам с Прохором из нее без вашей помощи не выбраться. — Девушка при этом смотрела на Андриану честно и открыто.

— Что за история? — спросила Андриана Карлсоновна.

— Вот, — Анжелика вытащила из сумочки газету и положила ее на стол перед Андрианой, — почитайте.

Сыщица с удивлением развернула газету, это были местные «Криминальные известия». На первой странице крупными буквами было написано:

«В парке была найдена девушка с зажатой в руке золотистой туфелькой. Полиция ведет расследование убийства Золушки».

— И что? — спросила сыщица, не подавая вида, что заметка заинтриговала ее.

— Ничего, кроме того, что в убийстве так называемой Золушки подозревают нас обоих. Но Прохора больше, — ответила Лика.

— Почему?

— Она была задушена, и следователь считает, что это дело рук мужчины.

— Почему же вас не задержали?

— Из-за папы, — небрежно пожал плечами Прохор.

— Из-за папы? — удивилась Андриана Карлсоновна.

— Ну да, — усмехнулся парень, — хотя вы, судя по всему, понятия не имеете о том, что мой папа — пуп земли.

Андриана и впрямь ничего не знала ни о каком пупе земли, и, благоразумно решив оставить выяснение этого на более позднее время, вместо этого сыщица предложила:

— Расскажите мне все с самого начала. Пока мне совершенно не ясно, почему в убийстве девушки заподозрили именно вас?

— Если с начала, то начинать ему, — Лика тихонько толкнула своего спутника в бок: — Начинай, Проша.

Парень так тяжело вздохнул, точно был бурлаком, тянущим баржу по Волге, того и гляди, затянет «Дубинушка, ухнем».

Но Прохор не запел, послушавшись девушку, он начал свой рассказ:

— Мой отец — весьма обеспеченный человек. И даже более того, — многозначительно добавил Измайлов.

Андриана и сама уже об этом догадалась по его одежде и поведению.

— Я с детства ни в чем не знал отказа, — продолжил Прохор. — Однажды, когда я был еще ребенком, я увидел советский фильм «Золушка», в котором главную героиню, как я позднее узнал, играла Янина Жеймо, и буквально влюбился в эту девушку. Мне было тогда не больше пяти лет, но я не сомневался в том, что родители приведут ее ко мне, если я им об этом скажу. Но, увы! Меня ждало жестокое разочарование! С большим трудом мне объяснили, что актрисы, которая играла Золушку, уже нет в живых. Тогда я захотел, чтобы ко мне привели ее дочь. Ведь король говорил, что у принца и Золушки родится дочь, вылитая Золушка. Тогда родители где-то выискали фотографию дочери актрисы, сыгравшей Золушку, и показали ее мне. Женщина выглядела старше моей мамы. С этого дня я так загрустил, что перестал есть и пить. С большим трудом отцу удалось вбить в мою голову, что свою Золушку я встречу только тогда, когда вырасту. Потом эта детская блажь, как я был уверен, вылетела из моей головы. Хотя в подсознании она, как оказалось потом, все-таки осталась.

Я подрос, пошел в элитную гимназию и, надо сказать, неплохо учился. Окончил с золотой медалью. Поступил в университет на бюджетное место, хотя от меня никто этого не требовал. Родители легко могли заплатить за мою учебу. Но дело было не в деньгах, а в принципе. Я чувствовал себя лучшим представителем своего поколения, а не барчуком-недорослем, вокруг которого вечно копошатся мамки-няньки. Мне нравилось брать одну вершину за другой. Я получал от этого ни с чем не сравнимый кайф.

«Молодец, — одобрила мысленно Андриана, — значит, родители не совсем избаловали мальчика».

— Когда мне исполнилось восемнадцать лет, отец спросил, что я хочу получить в подарок на совершеннолетие. Я, недолго думая, ответил: «Замок». У меня должен быть свой дворец! Папа мой присвистнул.

«Я бы тоже присвистнула», — подумала Андриана.

— Отец отказал вам? — спросила она, не скрывая надежды.

— Не совсем, — усмехнулся Прохор.

— Как так — не совсем? — неосознанно забеспокоилась сыщица.

— Очень просто. Он сказал, что подарит мне дворец, в смысле, дом в виде дворца, но не на восемнадцать лет, а на двадцать один год.

— И что?

— Подарил, — вздохнул Прохор, — на мою и свою беду.

— То есть? Замок развалился? — встрепенулась Андриана.

— Если бы, — усмехнулся парень, — стоит замок. Но с него и начались мои неприятности.

— Если бы не открытие твоего замка, мы не узнали бы друг друга так близко, — тихо прошептала Лика.

— Тут ты права. — Прохор приобнял девушку и чмокнул ее в висок.

— Продолжайте, — строго проговорила Андриана Карлсоновна, которая не одобряла «телячьих нежностей», тем более проявляемых прилюдно.

— Мы отдыхали с друзьями в ночном клубе, когда я объявил, что приглашаю их на торжественное открытие своего замка.

— Они согласились прийти?

— Еще бы! — хмыкнул Прохор. — Но тут нелегкая дернула меня за язык, и я сказал, что на этом балу надеюсь встретить свою Золушку. Парни, как водится, принялись зубоскалить и подначивать меня, я завелся и заключил пари, что женюсь на той, чью туфельку найду в двенадцать часов ночи на парадной лестнице своего замка. Тогда эта идея понравилась мне самому. Правда, наутро, протрезвев, я уже не находил ее такой уж перспективной. Мое сердце екнуло и предупредило, что туфельку может оставить такая ведьма, что мало не покажется. Но я тут же успокоил себя тем, что девчонки, кто из озорства, а кто и в надежде захомутать меня, набросают столько туфелек, что пари можно будет признать несостоявшимся из-за реальной невозможности жениться на всех. Гаремы-то у нас запрещены законодательно. И, таким образом, я надеялся выйти сухим из воды. Но мне не повезло. Когда пробило двенадцать, парни поволокли меня на лестницу, и за нами увязалась вся компания. Оказавшись на месте, я не поверил своим глазам! На лестнице лежала одна-единственная туфелька. Девчонки выхватили ее у меня из рук и стали по очереди примерять, покатываясь со смеху. Хозяйки туфельки среди гостей моего вечера не оказалось. Я подумал, что это чья-то глупая шутка, рассмеялся и предложил всем продолжить вечер.

— И вы продолжили?

— Да, мы гуляли до утра. На этом вечере я близко познакомился с Ликой, и мы влюбились друг в друга.

— А раньше вы не были знакомы?

— Шапочно.

— То есть?

— Я видел Лику несколько раз мельком. Она была девушкой моего приятеля. С ним она и пришла на вечер.

— Правильно ли я вас поняла, что приятель не знакомил вас раньше со своей девушкой? — решила уточнить сыщица.

— С какой стати ему меня с ней знакомить? — удивился Прохор.

— Но как же? — растерялась Андриана. — Если она его девушка, а вы его друг…

— Я тоже не знакомил своих приятелей со своими девушками, если только знакомства нельзя было избежать, — несколько раздраженно ответил парень.

— Как странно все у вас, — проговорила вслух не скрывающая своего недоумения Андриана.

— Девушки часто меняются, — насмешливо проговорил Прохор, — приятели гораздо реже.

— Как зовут этого приятеля?

— Эдик, — нехотя проговорил Измайлов.

— Его полное имя?

«Вот зануда», — подумал Прохор, но все-таки ответил:

— Эдуард Игоревич Нефедов.

— Он был вашим парнем? — посмотрела сыщица на Летучую.

— Можно сказать и так, — так же нехотя ответила Лика.

Андриана принялась копать дальше:

— То есть вы пришли с Нефедовым, а потом сблизились с хозяином замка?

— Да, — пролепетала девушка, — так получилось, — и принялась оправдываться: — Я влюбилась в Прохора вовсе не из-за его замка.

— А из-за чего?

— Я сама не знаю, — смутилась Лика, — это получилось само собой.

— А вас как угораздило влюбиться в девушку друга? — спросила Андриана Прохора.

— Сердцу не прикажешь, — повел тот широченными плечами.

— Как на все это отреагировал Эдуард Игоревич?

— Эдуард Игоревич, — проворчал Измайлов, — никак не прореагировал, только и сказал: «Ну вы даете, ребята», — и принялся волочиться за Зинкой Кануевой.

— Кто это?

— Моя однокурсница!

— Они и ушли с вечеринки вместе, — тихо сказала Летучая.

— И вас это не огорчило? — спросила Андриана.

— Ну что вы! — вырвалось у девушки. — Я обрадовалась!

— Чему?!

— Что все так удачно разрешилось. Никаких обид и претензий друг к другу.

«Я, кажется, совсем отстала от жизни, — подумала Андриана Карлсоновна, — и не могу понять современную молодежь».

— Что же, вы встречались с Нефедовым, не испытывая к нему никаких чувств? — все-таки решилась она спросить девушку.

— Почему же не испытывала, Эдик мне нравился.

— Надо думать, что и вы ему нравились.

— Я тоже так думаю, — легко согласилась Лика.

— Почему же он так быстро утешился? — продолжала недоумевать Андриана.

— А вы хотели, чтобы он разыгрывал Отелло? — усмехнулся Прохор.

— Нет, этого я не хотела.

— Мы тоже, — заверил ее Измайлов и не удержался от иронии: — Кажется, в вашем поколении было принято говорить: «Мы же все интеллигентные люди».

— А что принято говорить в таких случаях в вашем поколении? — спросила Андриана с вызовом.

— Ничего. Лучше сделать вид, что все в порядке вещей.

— Хорошо. Что было дальше?

— Дальше в институте я узнал, что Золушка, оставившая на лестнице в моем доме туфельку, не кто иная, как Светка Кравцова!

— Вы были с ней знакомы?

— Не думаю.

— То есть? — удивилась Андриана Карлсоновна.

— Светка училась в этом же институте, но на втором курсе.

— Мы с ней учились в одной группе, — тихо сказала Лика.

— Кравцова была на вашей вечеринке?

— Нет, — помотал головой Прохор, — я уже говорил вам о том, что хозяйки туфельки на моем празднике не было.

— Как же ее туфелька оказалась в вашем доме?

— Это я ее туда принесла, — еле слышно призналась Лика.

— Зачем?! — изумилась Андриана.

— Света была тайно влюблена в Прохора. Но у нее не было ни единого шанса! А тут он появился, — тихо проговорила Лика, стараясь не смотреть на Измайлова.

— Как Кравцова узнала о готовящейся вечеринке и пари?

— Тоже мне, секрет полишинеля, — фыркнул Прохор. — Да кто-то проболтался, и вскоре об этом знали на всех курсах.

— Вы такая известная в вузе личность? — спросила Андриана.

— Представьте себе!

— У него и прозвище есть, — пробормотала девушка.

— Какое?

— Принц.

— Даже так, — удивилась Андриана. — А вы сами до того, как оказались в доме Прохора, не были в него влюблены?

— Нет, — призналась Лика, — и не думала, что смогу когда-нибудь полюбить его. Иначе я бы не согласилась помогать Свете.

— Кому пришла в голову идея подложить на лестницу туфельку Светланы?

— Светке, конечно, — передернула плечами Лика.

— И вы согласились?

— Да, тогда этот розыгрыш показался мне клевым.

— Вы не верили, что Света заявит на Прохора свои права?

— Нет, я даже не думала об этом. К тому же, все знали, что Кравцовой в замке не было.

— Но Кравцова решила бороться за свое счастье до конца?

— Точно! Буквально уперлась рогом.

— Она принесла в аудиторию вторую туфельку! И при всех потребовала, чтобы я надел на нее ту, что нашел в своем доме.

— А вы?

— Разозлился, конечно. Сначала я подумал, что это кто-то из ребят надо мной прикололся. Но они все ушли в несознанку. Тут-то Лика и призналась, что это ее работа. Так мы оба оказались в тупике.

— Вы не рассердились на Анжелику? — спросила сыщица Прохора.

— Рассердился, конечно, но не сильно, — вздохнул Прохор.

Сыщица повернулась к девушке:

— Если вы влюбились в Прохора, то почему вы все-таки оставили на лестнице туфельку Кравцовой?

— Я сама не знаю, — прошептала Лика Летучая, — я действовала, как запрограммированная. К тому же я была слегка пьяна, — призналась она.

Сыщица перевела взгляд на Измайлова:

— Вы пробовали говорить с Кравцовой?

— И не один раз.

— Что она вам отвечала?

— Что я просто обязан жениться на ней!

— Наверное, вокруг вашего дома есть камеры, на которых видно, что ее не было в тот вечер в вашем доме?

— Камеры есть! Но что толку?! Светка вообще никогда не была у меня! Ни в квартире, ни в доме! Но ей на это было наплевать! Она тыкала мне в лицо своим башмаком и требовала назначить дату свадьбы!

— И тогда вы… — осторожно начала Андриана.

— Вы с ума сошли! — заорал на нее до этого спокойный Прохор. — Я говорил тебе, — обернулся он к девушке, — нечего шляться по…

— Погоди, Проша. — Анжелика закрыла ладонью рот любимого. — Мы не убивали ее, — сказала она Андриане. — Помогите нам доказать это.

— Доказать вашу невиновность или найти настоящего убийцу? — уточнила Андриана Карлсоновна.

— Найти! — рявкнул Прохор, отведя руку любимой девушки от своего лица. — И мой отец озолотит вас!

— Не надо меня золотить, — обиделась Андриана, — у меня есть расценки.

— Да, да, конечно, — быстро проговорила Анжелика, — Прохор просто неправильно выразился, он не хотел вас обижать.

— Вы пытаетесь извиниться за бестактность своего молодого человека? — с едва заметной иронией спросила Андриана.

— Я… — начала было Лика.

— Ликусь. — проговорил взявший себя в руки Прохор, — не надо за меня извиняться. Я сам это сделаю. — И, посмотрев на Андриану, проговорил: — Прошу меня простить! Я погорячился.

— Извинение принято. Приступим к делу.

— Приступим, — согласились молодые люди.

— Как полиции узнала о вашем пари?

— Сначала им о пари ничего не было известно. Когда нашли Свету, у нее при себе был паспорт. Опросили ее соседей, вышли на тетку, а та возьми им и брякни, что Светка собралась замуж за сына миллиардера Прохора Измайлова. Полиция поинтересовалась, где проживает «сей ценный кадр», то есть я. Тетка не знала, где я проживаю, зато была осведомлена, что я учусь в том же вузе, что и ее племянница. А дальше — дело техники, — вздохнул Прохор.

— О пари, насколько я понимаю, — проговорила Андриана, — полицейским выложили ваши однокурсники.

— Совершенно верно, — вздохнул парень, — у некоторых вода в одном месте не держится.

— Не знаете, у кого именно?

Прохор усмехнулся.

— Никто мне в своем доносительстве не признался.

«Еще бы», — подумала Андриана.

Прохор продолжил:

— Подозреваю, что это кто-то из девчонок выложил им историю о моем пари с ребятами.

— Ладно, не будем выяснять, кто оказался вашим недоброжелателем. Лучше скажите, что же было дальше?

— Потащили на допрос сначала меня, а потом и Лику.

— Вы пытались юлить?

— Ни в коем разе! — возмутился Прохор. — Выложил им все как на духу!

— Но они в вашу искренность не поверили?

— Нет.

— Вы сказали, что просили Кравцову отступиться от вас?

— В общем, да.

— Вы предлагали ей деньги?

— И это тоже, — признался Прохор. — Хотя сначала я пытался давить на ее сознание.

— Каким образом?

— Объяснял, что не люблю ее!

— А она?

— Усмехалась — стерпится, слюбится. Я же говорил ей, что этого никогда не случится, и если она не откажется от свадьбы, то мы все трое будем несчастливы.

— Она отмела все ваши доводы?

— Да! Она была просто одержима!. Тогда я сказал ей, что надену туфельку на ногу Лике!

— Надели?

— Нет, даже не пытался, у Светки 35-й номер обуви, а у Лики — 39-й. Так что тут и пытаться нечего. И потом, сейчас все стали грамотными. Светка сказала, что она в два счета докажет, что туфелька ее.

— А вы не могли просто отпереться от своего пари?

— Мог, но тогда бы на мою репутацию легло несмываемое пятно.

— Пятно?

— Конечно! Все стали бы считать, что я лжец и не держу своего слова.

— По-моему, это ерунда, — осторожно сказала Андриана.

Молодые люди промолчали.

— При этом вы утверждаете, что мысль избавиться от Кравцовой не приходила вам в голову?

— Никогда! — заявили оба в один голос.

— Что вы испытали, когда узнали, что Света больше не стоит у вас на пути?

— Шок! — ответила Лика.

— И облегчение, — добавил Прохор.

«Честный малый», — отметила про себя Андриана и спросила:

— Надеюсь, вы не сказали об этом полиции?

— Они и не спрашивали.

— Если спросят, то скажите, что были растеряны или огорчены, — посоветовала сыщица.

Измайлов молча усмехнулся.

— Согласно сюжету, — пробормотала Андриана себе под нос, — в этой истории должна присутствовать злодейка мачеха.

Как ни тихо была произнесена сыщицей эта фраза, молодые люди ее услышали, и девушка ответила:

— Не было у Светы никакой мачехи. Была мама. Но она скончалась шесть месяцев назад.

— А где ее отец?

— Нет отца.

— Совсем? — наивно удивилась Андриана Карлсоновна. — Как же она тогда появилась на свет?

Прохор фыркнул.

— Отец, конечно, был, — поторопилась ответить Анжелика. — Но никто его не видел и не знает, кто он и где он.

— Родственники у Светы есть?

— Есть только тетка, на которую и вышла полиция.

— Больше никого?

— Никого.

— Мне нужно с ней поговорить.

— Поговорите. Она живет в квартире Светы.

— Почему не в своей?

— Так эта и ее квартира, сестры после смерти родителей так и остались жить вместе, ведь обе незамужние.

— Вы знаете адрес Светы?

— Конечно. — Лика продиктовала адрес.

— Как зовут тетю Кравцовой?

— Лидия Петровна Кравцова.

— А как звали мать Светланы?

— Анастасия Петровна Кравцова.

— Выходит, что замуж официально она не выходила и дала дочери свою фамилию.

— Так мы вам об этом и говорили!

— А отчество у Светы было по деду?

— Наверное, мы не вникали.

Задав еще несколько уточняющих вопросов и заключив с Прохором Измайловым договор, Андриана Карлсоновна до двери проводила молодых людей.

«Какая печальная история», — подумала сыщица, оставшись одна. Она долго рассматривала фотографию Светланы Кравцовой, которую оставила ей Лика Летучая. Света Кравцова показалась Андриане хорошенькой. Может быть, ее нельзя было назвать красавицей, так как черты ее лица были далеки от канонов классики, но она, несомненно, была премиленькой.

Неожиданно на Андриану нахлынули воспоминания. Ведь и она тоже была когда-то молодой. И даже юной. И у нее тоже был свой новогодний бал. И свой принц. Как давно это было!

Три закадычные подружки — Андриана, Леокадия и Мила отправились на новогодний бал в летное училище. Там они и познакомились с тремя бравыми курсантами. Андриана с Артуром, Леокадия с Константином, а Мила с Иваном.

Леокадия, которая не могла похвастаться постоянством в любовных отношениях, рассталась с Костей через пару месяцев. У Андрианы с Артуром случилась большая романтическая любовь, затмившая собой на какое-то время весь мир. Впрочем, любовь эта, глубоко запрятанная в душе, осталась с ней на всю жизнь. Но не судьба была им прожить с Артуром всю жизнь вместе и умереть в один день. Он улетел! В Забайкалье, где располагалась войсковая часть Воздушно-космических сил России. Андриана же не нашла в себе смелости выпорхнуть из-под уютного материнского крылышка и улететь вслед за любимым. Артур не простил ей этого и довольно быстро женился на другой. У него родился сын Владимир, а потом и внук Артур. Перед тем как уйти из жизни, Артур-старший вспомнил о своей первой любви, а, может быть, он никогда и не забывал о ней. Во всяком случае, он попросил внука присматривать за бывшей возлюбленной. Вот так в ее жизни появился Артур-младший.

На следующий день первым делом Андриана Карлсоновна решила съездить к своему знакомому следователю Николаю Егоровичу Кочубееву. Истины ради стоит сказать, что полковник Кочубеев практически никогда не был рад ее приходу.

«Ничего, — подумала Андриана Карлсоновна, — переживет». И на следующий день с утра пораньше отправилась к Кочубееву.

Полковник, увидев ее, сморщился так, словно только что скушал целый лимон.

— И зачем вас принесло на этот раз? — спросил он совсем не ласково.

— Николай Егорович, — проговорила сыщица голосом строгой классной дамы, впрочем, это было вполне естественно, ведь до пенсии Андриана тридцать пять лет проработала в школе учителем физики, — где ваше «здравствуйте»?

Кочубеев сделал вид, что полез в карман, пошарив в нем, он протянул руку раскрытой ладонью вверх и дунул на нее:

— Вот оно! Нашлось! Здравствуйте, Андриана Карлсоновна!

— Здравствуйте, Николай Егорович! Вы не хотите предложить даме присесть?

— Садитесь, если уж пришли, — процедил сквозь зубы Кочубеев.

— Спасибо, — вежливо поблагодарила Андриана Карлсоновна, — я к вам по делу. — Догадываюсь. На чай, кофе вы ко мне не заходите.

— Если бы вы меня пригласили, то я бы, скорее всего, с удовольствием пришла, — ответила она.

— Еще чего, — вырвалось у Кочубеева.

Андриана Карлсоновна одарила его укоризненным взглядом и спросила:

— Дело об убийстве Золушки ведете вы, Николай Егорович?

Кочубеев фыркнул, а потом спросил:

— Вам-то что?

— Дело в том, что я решила помочь молодой паре, попавшей в беду из-за ваших злокозненных подозрений.

— Из-за моих чего? — вытаращил на нее глаза полковник.

— Я хотела сказать, из-за необоснованных подозрений, — поправилась Андриана.

— Если вы имеете в виду Прохора Измайлова и Анжелику Летучую, то обвинения мои вполне обоснованны. Однако пока им ничего не предъявлено. Они даже не задержаны.

— А это почему, скажите, пожалуйста? — наивно спросила Андриана. — Если вы уверены в их виновности, — взмахнув при этом своими слегка тронутыми тушью ресницами.

— Измайлов-старший имеет в городе большой вес, — признался с недовольным видом следователь. — И оттуда, — Кочубеев показал указательным пальцем на потолок, — просили не трогать его сынка, пока не соберем неопровержимую базу улик.

— Ах, вот как, — с живостью в голосе отозвалась Андриана Карлсоновна и добавила: — Думаю, что вам не удастся сделать это никогда.

— Это еще почему? — сдвинул брови Кочубеев.

— Потому что они Золушку не убивали.

— Откуда такая глупая уверенность? — усмехнулся полковник.

— Оттуда! — Андриана тоже в свою очередь указала пальцем вверх. При этом, в отличие от полковника, который имел в виду свое начальство, Андриана ссылалась на небеса. — Что у вас вообще есть на Прохора?

— Всем было известно, что он прилюдно обещал жениться на девушке, туфельку которой найдет на парадной лестнице в двенадцать часов в новогоднюю ночь.

— Ну и что? Там могли оказаться десятки туфелек!

— Прохор тоже так думал. Тогда он был бы освобожден от своего обязательства. Но туфелька была одна! — Он одарил сыщицу торжествующим взглядом.

— Однако всем присутствующим на вечеринке Измайлова известно, что девушка, которой принадлежала туфелька, на мероприятии не присутствовала. И все они готовы подтвердить это!

— Прямо-таки все? — усмехнулся полковник.

— Конечно, — пожала плечами Андриана, — кому же охота быть привлеченным к суду за дачу ложных показаний.

— Таковые всегда находились, — ответил Кочубеев, — но только все это в данном случае не имеет значения, — уверенно проговорил Кочубеев.

— Это еще почему? — вздернула брови сыщица.

— Прохор по условиям пари все равно должен был на ней жениться. Но он не захотел этого делать! Ввиду того, что девушка упорствовала, ему пришлось убить ее.

— Это ничего не доказывает! Одни ваши предположения!

— Еще как доказывает! — Полковник не удержался и выложил: — На сумочке и на туфельке, которую держала в руках убитая, обнаружена ее слюна.

— И что? — не сразу поняла Андриана.

— А то! Не думаете же вы, что девушка целовала или, пуще того, облизывала собственную сумочку и туфельку?

— Туфельку она могла прижать к губам, — задумчиво проговорила Андриана, — а сумочку, скорее всего, нет.

Полковник фыркнул и спросил:

— Теперь вы понимаете, куда я клоню?

Андриана Карлсоновна кивнула:

— Преступник, скорее всего, прежде чем убить девушку, зажимал ей рот рукой.

— Да, когда тащил ее с дорожки в кусты. При этом девушке удалось укусить его, отчего на его перчатке осталась слюна. Преступник этого не заметил. Этими же перчатками он взял сумочку, открыл ее, вынул оттуда туфельку и вложил ее в руку девушки.

— Понятно. Вы хотите сказать, что на перчатке Прохора обнаружена слюна убитой? — затаив дыхание, спросила Андриана.

— Пока не обнаружена, — ответил полковник и посмотрел на сыщицу многозначительным взглядом.

— То есть?

— Подозреваемый сообщил, что он играл со своей собакой, и она зубами порвала его перчатку.

— Так на перчатке собачья слюна? — обрадовалась сыщица.

— Неизвестно, — с мрачным видом ответил Кочубеев.

— А что, ваши эксперты не могут отличить собачью слюну от человечьей?

— Могут! — рявкнул Кочубеев. — Еще как могут! Но Прохор не дурак! Он избавился от этих перчаток.

— Не может быть! — вырвалось у Андрианы, она хорошо помнила, что когда молодые люди рассказывали ей свою историю, речь ни о каких перчатках не шла. «Как они могли утаить от меня такую важную информацию?» — мысленно укорила их Андриана. — Измайлов сказал вам, куда он их дел? — спросила Андриана Карлсоновна у Кочубеева.

— Сказал, что выбросил в мусор, — ехидно отозвался полковник.

— Так поищите их там! — рассерженно воскликнула сыщица.

— Мы бы поискали, но мусор уже вывезли на свалку.

— А там?

— Вы представляете себе, что такое свалка?

Андриана неуверенно кивнула.

— Поиск не дал результатов.

— Значит, у вас нет доказательств? — с проснувшейся надеждой в голосе спросила Андриана.

— Будут, — заверил ее полковник.

Андриана Карлсоновна легко вспорхнула со стула.

— Ладно, — сказала она, — я пошла. До свидания, Николай Егорович! Было приятно побеседовать с вами.

— Куда это вы собрались? — воскликнул удивленной переменой ее настроения полковник.

— Не сидеть же мне вечно в вашем кабинете, — лучезарно улыбнулась Андриана и скрылась за дверью.

Оказавшись на улице, она первым делом позвонила Прохору. А когда он взял трубку, принялась распекать его:

— Вы почему ничего не сказали мне о перчатке?

— О какой перчатке? — не сразу понял он.

— О той, которую вам якобы прокусила собака.

— Почему — якобы? — удивился парень. — Мне ее и в самом деле прокусил Кочубей!

— Какой еще Кочубей? — сердито проговорила Андриана. — Вы что же, на полковника Кочубеева намекаете?

— Нет, ну что вы, — беззаботно рассмеялся Прохор, — Кочубеем зовут мою собаку.

— Почему вы выбросили перчатку?

— Потому что Кочубей прокусил ее!

— Вы не обманываете меня? — спросила она недоверчиво. Несмотря на то что Андриана была уверена в невиновности Прохора, крошечный червячок сомнения все-таки не давал ей покоя.

— Зачем мне это делать? — спросил Измайлов.

— Затем, что если ее прокусила не ваша собака…

— А кто же? — спросил он.

— Светлана Кравцова.

— Бред!

— Вам понадобилось избавиться от нее, — закончила свою фразу сыщица.

— Нет, я не обманываю вас, — став серьезным, заверил ее Прохор.

— Давно вы ее выбросили?

— Перчатку?

— Что же еще! — В голосе сыщицы послышалась легкая досада.

— Во всяком случае, до убийства.

— Но не в тот же самый день?

— Нет! Раньше! Дня за три до этого.

— Вы можете мне описать свою перчатку?

— Я могу даже сбросить вам фото перчатки на телефон.

— Вы хотите сказать, что вы фотографировали свою перчатку? — напряглась Андриана.

— Нет, — не удержавшись, рассмеялся он, — я хочу сказать, что я фотографировался в этих перчатках в обнимку с Кочубеем.

— Кто вас снимал?

— Моя младшая сестра Аглая.

— Она может это подтвердить?

— Конечно! — снова рассмеялся Прохор.

— Шлите мне свою фотку, — разрешила Андриана и, не удержавшись, добавила: — А веселиться пока рано.

— Понял вас, — отреагировал он, — но предпочитаю шагать по жизни с улыбкой, — и, не дав ей ответить, отключил связь.

«Тоже мне принц, — сердито подумала Андриана, — а Золушка ненастоящая».

Получив фотографию Прохора, Андриана долго и внимательно рассматривала его перчатки. Они казались ей обыкновенными, но аналитический ум подсказал сыщице, что они отличаются от обычных качеством и ценой, короче, такие перчатки каждый день в мусор не выбрасывают.

Андриана, недолго думая, отыскала среди своих контактов абонента под ником «Чудо» и нажала на вызов.

— Але, — отозвался хрипловатый мужской голос.

— Здравствуйте, Емельян Андреевич, — поприветствовала сыщица мужчину.

— Ой, никак Андриана Карлсоновна по мне соскучилась, — рассмеялся голос из мобильника.

— Емельян Андреевич, — строго проговорила сыщица, — у меня к вам дело. Надо бы встретиться.

— Я как пионер, — отозвался абонент сыщицы, — всегда готов.

— Тогда завтра в одиннадцать пополудни на нашем месте.

— Усе понял! — отрапортовал мужчина. — Примчусь на крыльях любви, — рассмеялся тот, кого Андриана называла Емельяном Андреевичем, и отключился.

— Озорник, — улыбнулась Андриана и мечтательно улыбнулась.

С Емельяном Андреевичем Кудесниковым, которого она называла про себя «Чудо», сыщица познакомилась, когда расследовала дело, которое позднее получило название «Любимая женщина трубочиста». Кудесников в ту пору был обыкновенным бомжом. Хотя все-таки не совсем обыкновенным, ведь это именно с его подачи она раскрыла убийство владельца магазина сантехники Семена Пронина. Без Кудесникова то дело могло остаться нераскрытым. Правда, все лавры достались полковнику Кочубееву. Но Андриана была не в обиде, сестра бизнесмена заплатила ей хороший гонорар.

Сыщица не забыла о Емельяне, как он представился ей при их первой встрече, и отвезла ему щедрое подношение.

И как-то так само собой получилось, что Кудесников стал ее осведомителем, короче, агентом. Ведь у каждого порядочного сыщика есть свои тайные агенты. Чем же Андриана хуже их?!

Привыкшая к тому, что в школе всех называют по имени-отчеству, Андриана Карлсоновна и бомжа заставила вспомнить, что он никакой не Емеля, а Емельян Андреевич.

И, конечно, бывшему педагогу не нравилось, что ее осведомитель ведет асоциальный образ жизни, ночует в подвале. Она вся извелась, думая о том, куда бы его пристроить. Помог ей ее молодой друг Артур. Он умудрился подыскать Кудесникову место ночного сторожа в одной из фирм, для которой компания, где работал Артур, делала программное обеспечение. Фирма даже выделила бывшему бомжу крохотную комнатенку с кухней, санузлом и душем. Для Емельяна это было верхом блаженства. С тех пор он стал считать себя по гроб жизни обязанным Андриане.

Встречались они всегда в одном и том же месте, в маленьком кафе «Ивушка», которое когда-то было обычной советской столовой. С той поры кафе преобразилось, стало частным заведением с приличной, но недорогой кухней. В уютном зале стояли чистые столы, столешницы которых не лоснились от жира и не были залиты кетчупом, компотом и прочим. Приходили сюда люди небогатые и невзыскательные. Преимуществом «Ивушки» было то, что здесь никто ни на кого не обращал внимания.

Кудесников ждал Андриану возле входа.

— Я опоздала? — спросила она, зная, что не опоздала ни на одну минуту.

— Нет, это я раньше пришел, — ответил Емельян, притопывая на месте.

— Вы же совсем замерзли, — всплеснула руками сыщица, — идемте скорее вовнутрь.

— Только после вас, — проявил вежливость Кудесников.

Андриана не стала спорить и позволила открыть перед собою дверь. Они заняли столик недалеко от искусственного камина.

Подошел улыбающийся официант и принял заказ.

Кудесников заказал себе обед из трех блюд. Андриана ограничилась супом харчо и небольшой котлеткой с гречневой кашей.

Наевшись, бывший бомж, а ныне уважаемый гражданин, спросил:

— И какое же у вас ко мне дело, уважаемая Андриана Карлсоновна?

— Вот, — сыщица положила на стол фотографию, — нужно найти эти перчатки!

— Перчатки? — Емельян почесал макушку. — А парня искать не надо?

— Не надо! Он не терялся.

— Вы что же, теперь занимаетесь розыском потерянных вещей? — недоверчиво переспросил Кудесников.

— Не совсем, — качнула головой сыщица, — перчатки не потеряны. Их выбросили в мусор за ненадобностью.

Емельян внимательно посмотрел на фотографию:

— Не могу поверить, что кто-то мог выбросить такие хорошие перчатки.

— Они прохудились.

— Вот в чем дело, — протянул Емельян, — а зашить слабо?

— Хозяин этих перчаток не привык носить штопаные вещи.

— Барин? — полувопросительно протянул Кудесников.

— Берите выше, Емельян Андреевич, — ответила Андриана, — принц!

Кудесников посмотрел на ее серьезное лицо:

— Так, понятно. Зачем же они теперь ему понадобились?

— Они понадобились не ему, а мне, — сказала Андриана. — Найдете?

— Найду ли или нет, не знаю, но постараюсь.

— Вот и прекрасно, Емельян Андреевич, — сказала Андриана и полезла за кошельком.

— Не торопитесь, голубушка, — остановил ее Кудесников, — я теперь и сам человек не бедный. Так что не лишайте меня удовольствия заплатить за даму.

Андриана улыбнулась, и щеки ее тронул легкий, почти девичий румянец.

Прошло целых пять дней, прежде чем Андриане позвонил Кудесников.

— Говорите, — отозвалась она на звонок и тут же спохватилась, узнав высветившийся номер звонившего, — Емельян Андреевич, здравствуйте!

— Здравствуйте, голубушка, Андриана Карлсоновна, что-то я заскучал по вам.

— Ах, — вырвалось у нее, она уже хотела было спросить, удалось ли ему выполнить ее задание, но решила так, на всякий случай, по телефону ничего не спрашивать.

Кудесников заговорил сам:

— Жду вас завтра в сквере возле «Ивушки» в одиннадцать.

— Хорошо. Я поняла, — ответила Андриана.

— До встречи, голубушка.

— До встречи, Емельян Андреевич.

Андриана догадалась, что Кудесников, скорее всего, нашел то, что она просила отыскать, иначе он не стал бы назначать свидание в сквере. Пригласил бы сразу в «Ивушку». Но осторожный Емельян не хочет, чтобы кто-то видел, как он передает ей сверток.

Она еле-еле дождалась завтрашнего утра.

На этот раз Андриана Карлсоновна заявилась на свидание раньше на целых двадцать минут. Сначала она присела было на скамейку, стряхнув с нее мягкий снег. Но быстро почувствовала, что мерзнет, и стала нарезать круги по скверу, крутясь в основном возле фонтана. Наконец появился Кудесников.

— Кого я вижу?! — закричал он издалека, развел руки в стороны, сделав вид, что жаждет заключить ее в объятия. — Голубушка моя, Андриана Карлсоновна!

— Емельян Андреевич! Давайте обойдемся без телячьих нежностей, — остудила его пыл Андриана.

— Экая вы неласковая, — шутливо укорил он.

— Принесли? — спросила Андриана, с трудом скрывая нетерпение.

— Принес. А как же не принести, — снисходительно улыбнулся он.

— Давайте!

Он протянул ей небольшой сверток, и она сразу же спрятала его в сумку.

— Вы уверены, что это то, что я искала?

— Обижаете, — скривил губы Кудесников.

— Не обижайтесь, Емельян Андреевич, это я так спросила, на всякий случай. Ведь всякое может быть.

— Это перчатки с фотографии, — уже серьезно заверил ее бывший бомж. — Но мне нужны деньги.

Она кивнула:

— Сколько?

Он назвал сумму.

— Столько я заплатил Патлатому.

— Кому?

— Патлатому. Вы его не знаете. Перчатки оказались у него. Но в процессе поиска на подмазывание мне пришлось истратить еще. — Он снова назвал сумму.

— Емельян Андреевич, можно я вам всю сумму на карточку переведу? — спросила Андриана.

— Переводите, — согласился Кудесников.

— Хотя часть могу отдать наличными, — предложила Андриана.

Кудесников вместо ответа протянул руку, и Андриана торопливо вложила в нее деньги.

— А теперь идемте в кафе, — пригласил ее Кудесников.

Андриане совсем не хотелось идти в кафе, но обижать Кудесникова ей не хотелось еще больше, поэтому, наступив на свое собственное «не хочу», она отобедала с ним в «Ивушке». И на этот раз заплатила за двоих сама, напомнив заартачившемуся было Кудесникову, что он платил в прошлый раз.

— Так вы дама! — возразил он.

— Я не дама! Я сыщица! И отношения у нас с вами, Емельян Андреевич, рабочие.

— Рабочие так рабочие, — не слишком охотно согласился он и то ли в шутку, то ли всерьез добавил: — А я уж было думал приударить за вами.

— Не получится, — ответила Андриана тоном строгой классной дамы.

— Экая несговорчивая, — пробормотал Кудесников себе под нос и, чтобы утешиться, заказал себе еще одну чашку кофе с ванильной булочкой. За эту добавку он расплатился сам и показал Андриане язык. Она не выдержала и улыбнулась, подумав при этом, что некоторые мужчины никогда не взрослеют, на всю жизнь оставаясь в душе озорниками. Но так как озорство Кудесникова было безобидным и не причиняло ей никаких хлопот, она решила не делать ему замечания.

В кабинет следователя Кочубеева Андриана попала уже ближе к вечеру.

— Чем порадуете на этот раз? — спросил он беззлобно, предложил ей присесть и даже попросил секретаршу принести две чашки кофе.

На подносе, который секретарь поставила на стол начальника, кроме кофе было еще печенье курабье. Андриана съела пару штук и запила кофе. «Так себе кофе», — подумала она, а печенья пришлись ей по вкусу.

— Я к вам по делу, — проговорила Андриана и полезла в сумку.

— Как и следовало ожидать, — пробормотал полковник, — что у вас там? Выкладывайте!

— Перчатки! — сказала Андриана и положила на стол полковника сверток.

Он осторожно развернул его.

— Неужели те самые? — удивился Кочубеев.

— Можете не сомневаться. Вот фотографии.

— Эти перчатки кто только не хватал, — проворчал полковник.

— В любом случае слюну на них отыскать можно, — уверенно проговорила Андриана, с удовольствием наблюдая за реакцией, как она сама думала, поверженного противника. Хотя и понимала, что до победы еще было далеко.

— Прежде я хочу, чтобы их опознал Прохор, — проговорил Кочубеев.

— Разумно, — согласилась Андриана и стала прощаться, — я вам пока больше не нужна.

— Это точно! — не удержался от того, чтобы не съязвить, Кочубеев.

Но крепкую нервную систему сыщицы, закаленную, как сталь, годами педагогической деятельности, было не дано пробить какими-то там следовательскими шпильками. Она приехала домой в самом благодушном настроении, накормила Фрейю и Марусю куриным филе, сама попила чай с курником, купленным по пути домой в кулинарии, и провела остаток вечера с книгой своего любимого Эдда Макбейна. После чего спокойно проспала до утра.

Вечер полковника Кочубеева был далек от умиротворения Андрианы.

А следующее утро — тем более. Вызванный на допрос Прохор Измайлов без труда узнал свои перчатки среди многих других.

— Вот видите! — потыкал он пальцем в правую перчатку. — Я же вам говорил, что на указательном пальце дырочка от зубов Кочубея!

Полковник вскинулся.

— Зря вы принимаете стойку, — широко улыбнулся парень, — просто мой пес — ваш тезка, хотя и не полный. И вообще, я же понятия не имел о вашем существовании, когда давал имя подаренному мне щенку.

Полковник нетерпеливо отмахнулся, давая парню понять, чтобы он замолчал.

Прохор пожал плечами:

— Я могу идти?

— Можете! — рявкнул полковник.

Кроме Прохора перчатки опознали его сестра Аглая, Лика Летучая и несколько сокурсников.

Эксперты-криминалисты подтвердили, что внутри обеих перчаток были потожировые следы неизвестного лица, по-видимому, того самого Патлатого, у которого и выкупил их Кудесников, и Прохора Измайлова. На пальце перчатки с дыркой присутствовала собачья слюна. Кочубеев с трудом сдерживал рвущееся наружу разочарование. Сыщица оставила его с носом! Вернее, без подозреваемого.

Андриана не поленилась и заскочила к нему в кабинет в середине дня, чтобы узнать, как обстоят дела.

Он выложил ей все и спросил:

— Теперь ваша душенька довольна?

— Ну, еще бы! — не стала скрывать она, потом посмотрела на приунывшего следователя и сказала: — Николай Егорович, если слюны Кравцовой нет на перчатке Измайлова, то должна существовать другая перчатка, принадлежащая другому лицу, на которой эта слюна присутствует!

— Должна, — нехотя признал Кочубеев и махнул рукой в сторону двери, давая Андриане понять, что ей следует уйти.

Андриана Карлсоновна и сама не собиралась засиживаться в кабинете полковника. У нее еще были дела. И притом неотложные.

Она решила навестить тетку погибшей Светланы Лидию Петровну Кравцову.

Кравцова если и удивилась приходу частного детектива, то вида не подала. Хотя, может быть, женщина просто не обратила внимания на формулировку, решив, что какой бы ни был детектив, работает он в полиции. Поэтому она без всяких вопросов пригласила Андриану пройти в квартиру. Чем та и воспользовалась незамедлительно.

Разглядывая тетку Светланы Кравцовой, сыщица умело скрыла свое удивление, она не ожидала, что женщина окажется такой старой. Ей казалось, что у юной девушки и тетка должна быть молодой. Но на самом деле тетке больше подошла бы роль бабушки.

— Лидия Петровна, — начала сыщица, — насколько я понимаю, ваша племянница сама рассказала вам о том, что она решила женить на себе Прохора Измайлова?

— Да, — кивнула женщина, — Светочка всегда мне обо всем рассказывала. Даже в детстве она доверяла свои секреты мне, а не Насте.

— Насте?

— Да, это моя сестра, мама Светочки.

— Почему же так получилось?

— Может, потому, что я была старше Насти, или потому, что сама интересовалась всеми девчачьими секретами племянницы.

— А мама Светы?

— Настя тогда очень много работала, — ответила женщина.

— Когда Света рассказала вам о плане завоевания Прохора, вы не пытались ее отговорить?

— Как же не пыталась, — тяжело вздохнула Кравцова-старшая, — я говорила ей, что на обмане семью не построишь.

— А она?

— Светочка и слушать меня не хотела. Хоть я до последнего ей твердила, что Прохор ей не пара. Он богатый парень, зачем ему такая бедняжка, как Светочка. Ничем хорошим ее затея закончиться не могла. Но я и подумать не могла о том, что мою деточку убьют. — Кравцова тихо заплакала.

— Когда вы узнали о гибели племянницы, то сразу подумали о Прохоре?

Женщина кивнула:

— Кому еще надо было убивать Свету?

— Лидия Петровна, Прохор не виноват в гибели вашей племянницы.

— А кто же тогда? — Женщина посмотрела на сыщицу широко открытыми, мокрыми от слез глазами.

— Вот как раз это и предстоит выяснить следствию с вашей помощью.

— С моей помощью? — удивилась Кравцова. — Да что же я еще могу вам сказать? Я ведь ничего не знаю.

— Лидия Петровна, припомните, пожалуйста, в окружении вашей племянницы в последнее время не появлялись новые знакомые?

— Вроде бы нет, — растерянно ответила женщина.

— Может, у нее появился поклонник новый?

— Какой там! — отмахнулась Кравцова. — Не было у моей Светы поклонников, ни новых, ни старых. Она с первого курса была без памяти влюблена в Прохора. Только и твердила о нем! А он даже и не замечал ее.

— У нее что, никогда не было кавалера? — не поверила Андриана, наслышанная о том, что теперь уже чуть ли не с пеленок девочки интересуются мальчиками и наоборот.

— Я же вам говорю, что никого у Светы не было. Вот у ее закадычной подружки Лики Летучей всегда кто-то был под рукой. А теперь и Прохор ей достанется.

— Насколько я поняла, сначала Лика не была заинтересована в Прохоре.

— Этого я не знаю, — поджала губы Кравцова.

— Если бы он нравился ей, то она не согласилась бы помогать вашей племяннице.

— Может, вы и правы, — вздохнула женщина, — только, видимо, богатство Прохора и ее околдовало.

— Измайлов и без богатства отца видный парень, — заметила Андриана. — Разве ваша племянница влюбилась в него из-за денег?

— Света — нет, — покачала головой Кравцова, — но большинство современных девушек так и смотрят парням в кошелек.

Андриана невольно улыбнулась, но тут же придала своему лицу строгий вид.

А Кравцова продолжила:

— Ведь у Лики-то был парень, дружок Прохора, Эдик Нефедов. Прохор-то Лику не приглашал, она пришла с Эдиком.

— Да, я знаю об этом.

— Ну вот, видите. А она Эдика бросила и Прохору на шею бросилась.

Андриана поняла, что Кравцова осуждает Летучую, считая, что она предала подругу.

Сыщица не знала, можно ли считать поступок Летучей предательством. Ведь молодые люди на самом деле могли влюбиться друг в друга. Андриане Анжелика не показалась меркантильной.

Андриана Карлсоновна решила переменить тему.

— Лидия Петровна, — спросила она, — а что вы знаете об отце Светланы?

— Ничего, — пожала плечами Кравцова.

— Сестра не знакомила вас со своим мужчиной?

— Нет.

— Вы не пытались расспрашивать ее о нем?

— Пыталась, конечно. Но она не любила говорить о своих личных делах.

— То есть вы никогда его не видели?

— Видела один раз мельком.

— Где?

— Я зашла в булочную. А там была моя сестра под ручку с парнем.

— Может быть, это был коллега?

— Нет, — покачала головой Кравцова. — Это был Он!

— Почему вы так уверены?

— Если бы вы видели, какими глазами моя сестра смотрела на этого парня, вы бы тоже были уверены.

— Ваша сестра видела вас?

— Да. Но Настя сделала вид, что не заметила меня.

— А вы?

— Что — я, — вздохнула Кравцова, — подыграла ей.

— Ваша сестра вела дневник?

— Не знаю, но, скорее всего, нет.

— А полиция проводила у вас обыск?

— Да, но очень поверхностный. Ведь Свету убили не в доме.

— Вы не могли бы позволить мне осмотреть квартиру?

— Осматривайте, если хотите, — вздохнула женщина.

Андриана сначала просто ходила по квартире и присматривалась к вещам и картинам. Потом стала открывать шкафчики в стенке. Ее внимание привлекла шкатулка.

Андриана взяла ее в руки, донесла до стола, открыла крышку. Шкатулка почти до самого верха была набита поздравительными открытками.

Андриана просмотрела некоторые из них и спросила:

— Кто все эти люди?

— Знакомые, коллеги, подруги.

Андриана поверила, так как отправителями всех открыток были женщины. Можно было бы закрыть крышку и поставить шкатулку на место, но что-то заставило сыщицу продолжить перебирать открытки. Неожиданно на самом дне она увидела маленькую фотографию, какие делали на советский паспорт.

— Кто это? — спросила она.

Кравцова вытянула шею и несколько мгновений удивленно рассматривала фотографию, а потом воскликнула обрадованно:

— Так это он!

— Кто — он?!

— Парень, с которым встречалась Настя!

— Вы не ошибаетесь?

— Нет, я хорошо запомнила его лицо.

— Лидия Петровна, вы уверены, что не знаете, как его зовут?

— Настя пару раз обмолвилась, но я уже не помню. Столько лет прошло…

— Постарайтесь вспомнить! Это очень важно!

— На языке вертится, но вспомнить не могу, — виновато проговорила женщина.

— Хорошо, — вздохнула Андриана, — если вспомните, то позвоните мне, — она протянула свою визитку.

Было всего девять часов утра, когда кто-то позвонил в дверь Андрианы.

Это оказался не кто-то, а подруга Леокадия.

Андриана была рада ее приходу и не скрывала этого.

— Лео! Какая ты молодец! Чего не позвонила?

— Решила сюрприз сделать, — улыбнулась Леокадия.

— А если бы я уже ушла куда-то?

— По-моему, так рано ты из дома никогда не выходишь.

— Не скажи! Если у меня есть дело, то могу и в восемь уйти.

Леокадия взмахом руки отмела ее возражения и велела:

— Доставай свое шведское варенье, я пирог с капустой принесла.

— Сама пекла? — обрадовалась Андриана.

— Кто же еще, — ответила Леокадия.

Подруга Андрианы Леокадия Львовна всю жизнь проработала искусствоведом. Как говорила героиня одной из советских комедий, «вся в искусстве».

Леокадия тоже вся была в искусстве, что не мешало ей прекрасно готовить. Подруги без зависти восхищались ее стряпней. А поклонники, которые просто роем вились вокруг Лео всю ее сознательную жизнь, буквально млели от ее кулинарного мастерства, которым она дала бы фору французским поварам.

Единственное, чего не умела делать Леокадия, так это варить шведское варенье, рецепт которого хранился в семье Андрианы Карлсоновны и передавался от матери к дочери. Вот только у Андрианы детей не было, и кому достанется ее рецепт, имеющий более чем двухсотлетнюю историю, было неизвестно.

Когда они напились чаю, сыщица спросила подругу:

— Лео, вот если бы ты влюбилась в мужчину и забеременела от него, а он бы тебя после этого бросил, что бы ты делала?

Леокадия хмыкнула:

— Ну и вопросики у тебя, подруга. Ты не забыла, что нам уже исполнилось семьдесят?

— Не забыла, — тряхнула головой Андриана. Она терпеть не могла напоминаний о ее возрасте, тем более что чувствовала себя Андриана молодой и здоровой. Энергия буквально переполняла ее. — Это гипотетический вопрос!

— Если гипотетический, — лукаво улыбнулась Леокадия, — то я никогда бы не стала доводить дело до беременности.

— Но ведь этого нельзя предугадать! — воскликнула Андриана.

— Гадать это ты у нас мастерица, — намекнула на любительское гадание сыщицы на картах подруга, — а я просто все рассчитываю.

— Так ведь от любви теряют голову! — возразила ей Андриана.

— Ты-то вот ничего не потеряла.

«И, может быть, теперь горько сожалею об этом», — подумала про себя Андриана, но вслух своих мыслей не высказала, вместо этого она проговорила:

— Лео, говорят, что бывают такие женщины, которые беременеют даже от лежащих рядом с ними мужских штанов.

Леокадия расхохоталась, а Андриана сделалась пунцовой.

— Я хотела сказать… — замялась она.

Но подруга бесцеремонно перебила ее:

— Анри, признавайся! У тебя в спальне наконец-то появились мужские штаны?!

— Ничего подробного! — возмутилась Андриана Карлсоновна. К ней в дом регулярно приходил один-единственный мужчина, Артур Соколов, внук ее первой и единственной любви Артура Соколова-старшего. Артуру-младшему заходить в ее спальню строго воспрещалось. Когда он оставался ночевать у нее, то спал на диване в зале, под портретом его императорского величества Петра Алексеевича Романова.

Андриана испытывала к Петру I глубочайшее почтение, и когда Артур начинал беззлобно подшучивать над ней в этой связи, она затыкала уши.

— Я обратилась к тебе, как к более опытному человеку, — несколько обиженно проговорила Андриана, — а ты, вместо того чтобы выслушать меня, насмешничаешь.

— Ладно, говори, — смилостивилась подруга, — чего ты хотела узнать?

— Забеременевшая и брошенная женщина рожает, потому что очень любит бывшего любовника?

— Не всегда, — повела плечами Леокадия, — может, аборт было делать уже поздно.

— А как она относится к своему ребенку?

— Андриана! — воскликнула Леокадия. — Нет предела твоей наивности! Все женщины относятся по-разному к детям, доставшимся от разочаровавших их отношений. Кто-то в младенце души не чает и нарадоваться не может, а кто-то тихо ненавидит свое чадо. Есть и такие, кто вымещает на ребенке свою злость.

— Ты говоришь ужасные вещи! — не выдержала Андриана.

— Я говорю тебе о том, что бывает в реальности. А ты абсолютно не знаешь жизни.

— Ладно! — махнула рукой Андриана. — Если ты такая всезнайка, то скажи, какими вырастают такие дети? Особенно девочки.

— Опять же разными, — ответила Леокадия.

— Но они по мере взросления начинают страдать любовной зависимостью?

Лео рассмеялась:

— Где ты начиталась этих околонаучных бредней?

— Неважно, но ведь это так? — продолжала настаивать Андриана.

— Я думаю, что нет связи между тем, была ли девочка рождена от недолгой связи матери с ее биологическим отцом или выросла в полной семье. Все зависит от воспитания, от мировоззрения ее матери. Если мать не цеплялась за мужчин, то и дочь, в принципе, не должна. Но бывают исключения. Например, если девочке не хватало материнской любви, то вполне возможно, что она захочет получить ее от будущего мужа или просто от попавшего в ее поле зрения мужчины. Если мать к тому же была холодноватой особой, то девочка, скорее всего, выберет объект, который не обращает на нее внимания, и будет всеми силами стараться заполучить его.

— Вот, Леокадия! Теперь ты попала в самую точку!

— И что из этого следует? — пожала плечами подруга.

— Для того, чтобы найти убийцу, сыщику нужно составить психологический портрет жертвы!

— И ты думаешь, что тебе это поможет?

— Не знаю, но буду надеяться.

— Только я не уверена, что твою жертву погубил тот, кого она принялась домогаться.

— Я даже знаю, что он ни при чем.

— И что же тогда?

— По идее, у жертвы должны быть враги. Но у нее, ты только представь себе, нет даже мачехи!

— Почему у нее должна быть мачеха? — не поняла Леокадия.

— Потому что девушка страдала синдромом Золушки.

— Ну и ну, — улыбнулась Леокадия.

— Я знаю, ты мне не веришь. Но это так! К тому же, мачеха у нее вполне могла быть! Просто Золушка об этом не знала!

— То есть? — удивилась Леокадия. — Ты меня совсем запутала!

— Ничего подобного! — покачала головой Андриана. — Сама подумай, девушка не знает, кто ее отец!

— Так!

— Но ведь он мужчина!

— Надо думать, что это так, — согласилась все еще ничего не понимавшая Леокадия.

— А это значит, что он после расставания с матерью Золушки вступил в новые отношения. Скорее всего, женился. Вот тебе и мачеха! Теперь ты поняла?

— Поняла, — неуверенно отозвалась Лео и спросила: — То есть ты предполагаешь, что твою Золушку убила мачеха?

— Почему нет? — вопросом на вопрос ответила сыщица.

— Но зачем?!

— Это мне пока неизвестно. Найду семью биологического отца Золушки и отвечу на твой вопрос.

— Ты уверена, что тебе это по силам? — с сомнением в голосе проговорила Леокадия.

— Доказать, что Золушку погубила мачеха?

— Нет, найти ее биологического отца?

— Ну и что? — ответила Андриана.

— Ладно, ты ищи, — сказала подруга, — а я пойду домой. У меня Аристарх Ильич сидит голодный.

Аристарх Ильич был, пожалуй, самым дорогим для Леокадии существом. Она в нем души не чаяла и прощала все его выходки. Даже те, которые ни за что бы не простила ни одному из своих поклонников.

Может быть, все дело в том, что Аристарх Ильич хоть и был, конечно, в некотором роде мужчиной, но только попугаем жако. Умным, ласковым и любящим поговорить.

Подарил попугая Леокадии капитан дальнего плавания, некогда безумно влюбленный в нее.

Но капитаны не остаются надолго на берегу. И, как говорится в старой пословице, с глаз долой — из сердца вон. Попугай же никуда не делся, и поэтому Леокадия продолжала его обожать.

Звонок от тетки Светы Кравцовой раздался спустя три дня поздно вечером.

— Я только что посмотрела «Двенадцать стульев», — возбужденно сообщила Кравцова.

— Хороший фильм, — осторожно отозвалась Андриана Карлсоновна, которая уже готовилась отойти ко сну.

— Гаврила был… — процитировала женщина балладу о Гавриле. — Помните? — спросила она.

— Лидия Петровна, я разделяю ваш восторг. Фильм и впрямь чудесный, но, может быть, поговорим о нем в другое время суток?

— Вы сами просили вам позвонить, — обиженно проговорила Кравцова.

— Я имела в виду, если вы вспомните что-то относящееся к делу.

— Так я и вспомнила!

— Что?

— Гаврилу!

— Вы имеете в виду персонажа романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев»?

— Конечно! — обрадованно воскликнула Кравцова.

— Но, — недоуменно вырвалось у Андрианы Карлсоновны.

— Парня Насти звали Гаврилой!

— Ах, вот оно что, — обрадовалась Андриана, — что же вы мне этого сразу не сказали?

— Я пыталась, но вы…

— Простите, Лидия Петровна, я просто вас не сразу поняла. Значит, его звали Гаврилой?

— Да!

— А фамилия?

— Фамилию не помню.

— Ну что же, — сказала Андриана Карлсоновна, — может, посмотрите еще какой-нибудь фильм и вспомните.

— Навряд ли, — вздохнула Кравцова.

Но права оказалась Андриана. Не дословно, а по сути.

Кравцова позвонила ей через два дня и, всхлипывая, проговорила:

— Я, кажется, вспомнила лошадиную фамилию!

— Лошадиную? — опешила Андриана.

— Ну, помните, у Чехова?

— Ах да, конечно. Фамилия Гаврилы связана с лошадьми?

— А вот и нет!

Андриана промолчала, не зная, что сказать.

— Я же говорю вам, что я плачу! — нарушила паузу Лидия Петровна.

— Да, я помню, что вы мне об этом говорили.

— А почему я плачу?

— Вам жаль погибшую племянницу.

— Свету мне, конечно, очень жаль, но плачу я из-за лука, который чищу!

— Да, да, — в полной растерянности проговорила Андриана.

— Фамилия Гаврилы Лукичев! — выпалила Кравцова.

— Лукичев? — радостным голосом переспросила сыщица.

— Точно так!

— А отчество?

— Отчества точно не вспомню.

— Может быть… — начала было Андриана Карлсоновна.

— Нет! Ничего не получится, — перебила ее Лидия Петровна.

— Почему?

— Настя никогда не называла его отчества. Это я точно помню!

— Вот в чем дело, тогда, конечно, — погрустнела Андриана.

— Но я вспомнила другое.

— Что?

— Давным-давно, когда Свете всего годика два было, Настя пришла домой расстроенная. Я спросила ее, что случилось. Она долго плакала, а потом призналась, что встретила на крытом рынке в центре города этого самого Гаврилу!

— Что он там делал? Тоже что-то покупал?

— Нет, в том-то и дело, что он не покупал, а продавал. Вернее, даже был хозяином ларька! Только вот с Настей он говорить не захотел! Она спросила его, получил ли он ее письмо. А он ответил, что никакого письма он не получал!

— Ваша сестра посылала ему письмо?

— Да!

— Что там было?

— Она сообщила ему, что родила дочь.

— То есть она знала адрес Гаврилы?

— Выходит, что знала, — вздохнула Лидия Петровна.

— А вы? Хотя бы приблизительно, — просительным тоном проговорила Андриана.

— Я не знаю его адреса. Настя никогда даже намеком не говорила, где он живет. К тому же прошло столько лет, что Гаврила мог не раз сменить место жительства.

— Ну, хорошо, — ответила Андриана, стараясь не выдать своего разочарования, — во всяком случае, у нас появилась теперь хоть какая-то информация.

— Она поможет вам? — с надеждой в голосе спросила Кравцова.

— Думаю, что да, — ответила Андриана, желая ободрить не только тетку погибшей Светы Кравцовой, но и себя.

Распрощавшись с Лилией Петровной, сыщица тут же решила, что завтра с утра она поедет на Центральный крытый рынок и постарается узнать о Гавриле Лукичеве все, что только возможно. Конечно, времени прошло много, тут Лидия Петровна права, но ничего, фортуна благосклонна к тем, кто не опускает руки и не отступает от своей цели.

С тех пор, как Андриана Карлсоновна была на Центральном рынке, он сильно изменился. Стал чище, светлее и даже, кажется, больше.

«Сколько же лет я здесь не была? — подумала сыщица. И сама себе ответила: — Лет десять точно».

Андриана Карлсоновна жила далеко от исторического центра города, на рабочей Безымянке. Там прошли ее детство, юность, молодость, и в зрелом возрасте она уезжать из любимого района не собиралась. Безымянку она покидала только тогда, когда этого требовали дела. Как, например, сегодня. Продукты и все необходимое она покупала недалеко от дома. Там и магазины сетевые были, и супермаркеты, рыночек возле дома и чуть дальше большой Безымянский рынок. Что-то из товаров можно было купить на «Птичке», где уже давно продавали не только животных. Половину территории уже давно занимали всевозможные магазины и магазинчики. Так что необходимости ехать за покупками в Старый город у обитателей Безымянки не было.

Андриана осмотрелась вокруг и отправилась к рядам с рыбой. Кособокие киоски, в которых продавцы ютились в девяностые годы прошлого века и в нулевых, давно убрали.

Рыбы было так много, что глаза разбегались. Оно и немудрено, ведь город стоит на Волге. А сколько еще пробегает по области рек и речушек, не говоря уже о прудах и озерах. Андриана помнила, как бабушка, рассказывая ей о дореволюционной жизни в городе, говорила и о продавцах рыбы, которые с раннего утра ходили по улицам города и выкрикивали: «Вобла! Вобла! Кому осетра? А вот и караси! Целое ведро бери!»

Всех названий Андриана не запомнила. Только где вся эта рыба теперь? Живодеры браконьеры и производства, злостно нарушающие правила очистки выбросов, погубили почти все рыбное богатство матушки Волги. Управы на них нет! Андриана мысленно погрозила кулаком врагам природы.

Рыба на прилавках лежала почти сплошь морская. И лишь в самом конце ряда она обнаружила мужчину, торгующего речной рыбой. Тут же стояли емкости, в которых плескалась живая рыба.

Обрадованная Андриана устремилась к продавцу.

— Здравствуйте, — выпалила она.

— Здравствуйте, — проговорил он, несколько удивленно окидывая с ног до головы маленькую женщину, чуть ли не бросившуюся ему на шею.

— Вы давно здесь торгуете? — спросила сыщица мужчину.

— Как всегда, с утра, — ответил он.

— Нет, я имею в виду, сколько лет вы на этом рынке?

— Лет двадцать пять будет, — недоумевая еще больше, ответил он.

— Тогда мне нужны именно вы! — озадачила его еще больше Андриана.

— И зачем же я вам нужен? — спросил он осторожно.

— На этом рынке торговал один мой знакомый, который мне теперь очень нужен.

— И кто же это, позвольте вас спросить?

— Гаврила Лукичев.

— Схватились, — усмехнулся продавец, — Гаврила давно здесь не торгует.

— А где он сейчас?

— Понятия не имею.

— Может, вы знаете, где он живет или хотя бы жил?

— Жил он тогда на Вагнера. Хвастал, что купил квартиру в новом доме. Только теперь, конечно, и дом состарился, и сам Гаврила.

— А где именно на Вагнере жил Лукичев? — прервала Андриана философский монолог продавца.

— Где именно, не знаю, но говорил, что где-то в самом начале квартала.

— Спасибо, — проговорила слегка приунывшая Андриана.

— Вы про Гаврилу Лукичева никак гутарите? — спросил продавец овощей.

— Про него самого.

— Так он торговлю рыбой давно бросил!

— И куда подался?

— Прикупил бензозаправку. Сначала одну, потом развернулся.

— Да ты че? — удивился первый.

— Вы разве не слышали о сети заправок «Гаврош»?

— Нет, ни разу!

— Просто, наверное, внимания не обращали.

— Может, и так, — согласился продавец рыбой.

— А вы, мамаша, тоже не слышали? — спросил разговорчивый торговец овощами.

Андриана совсем уж было собралась обидеться за «мамашу», но вовремя сообразила, что «мамаша» звучит намного лучше, чем «бабушка», улыбнулась и развела руками.

Продавец овощей махнул рукой:

— Хотя вам откуда — у вас, поди, и машины-то никогда не было.

Машины у Андрианы точно не было, она передвигалась по городу на мотоцикле. Он и сейчас дожидался ее на улице. Но информировать об этом мужчин она не собиралась. Вместо этого спросила:

— А сейчас эти заправки работают?

— Работают, чего им сделается-то.

— Вы не могли бы мне сказать, где находится хотя бы одна из них?

— На Ленина. Стоит прямо на углу.

— Спасибо вам большое! — радостно поблагодарила Андриана, купила у продавца овощей килограмм дорогущих томатов и кинулась к выходу. Она даже не подумала о том, что пока она довезет помидоры до дома, они от мороза превратятся в ледяной камень.

— А приходила вроде за рыбой, — огорченно покачал головой продавец речной рыбы.

— Этих баб никогда не разберешь, — попытался утешить его сосед справа.

— И то верно, — согласился мужчина.

Андриана уже совсем было собралась ехать на Ленина, но тут ей пришло в голову, что заправки «Гаврош» могут быть и на Вагнера, и она отправилась туда.

Ей повезло, заправка попалась в самом начале квартала. Андриана аккуратно подрулила к заправке, слезла с мотоцикла и вежливо обратилась к обслуживающему ее сотруднику:

— Ваш хозяин ведь где-то поблизости живет?

— Предположим, не мой хозяин, — почему-то нахмурился работник, — а заправки.

«Ишь, пролетарская гордость взыграла», — с потаенной улыбкой подумала про себя Андриана, а вслух сказала:

— Я и имела в виду заправку. Просто мы с Гаврилой Харитоновичем, — наобум начала она, — встречались в компании общих знакомых.

— Иваныч он, — машинально поправил мужчина.

— Конечно, Иванович, я оговорилась, — быстро подхватила сыщица, — так вот он и пригласил меня заходить, когда я буду в этом районе.

— Живет он в красном доме за углом, — ответил работник заправки.

— В каком красном доме? — Андриана ласково улыбнулась мужчине.

— Там один такой дом. Свечкой стоит. И подъезд один.

— Ах да. — Андриана хлопнула себя по лбу, сделав вид, что что-то вспомнила.

— Только я вам не советую ходить туда, — заявил мужчина.

— Это еще почему? — удивилась Андриана Карлсоновна.

— Хозяина нет дома.

— Понимаю. В разгаре рабочий день.

— Ничего вы не поняли. Гаврила Иванович в клинике. Заболел он.

— Какое огорчение! — воскликнула Андриана. — Но, надеюсь, он скоро поправится.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой мужчина, не скрывая сомнения в голосе.

— Что ж, спасибо, что предупредили, — вздохнула Андриана. — Но жена его, наверное, дома.

— Какая жена? — удивился мужчина. — Вдовый он. С сыном живет. — В голосе мужчины прозвучала неприязнь.

«Это он на меня рассердился, что ли, за мою настырность или он сына хозяина не жалует?» — подумала Андриана.

Слетевшая с губ мужчины фраза «Сынок у него тот еще шалопай» развеяла все сомнения Андрианы Карлсоновны.

— Тогда я зайду в другой раз, — вздохнула она, прощаясь с работником заправки.

— И правильно сделаете, — одобрил ее решение мужчина.

Но сыщица сделала все в точности наоборот — отправилась искать красный дом, в котором проживал Лукичев.

«Итак, — думала Андриана, — отца Золушки Гаврилы Ивановича Лукичева нет дома, сын его тоже, скорее всего, отсутствует. Он хоть и шалопай, но, наверное, где-то работает или учится. Выходит, квартира пуста. В таком случае я могу беспрепятственно пообщаться с соседями. Будем надеяться, что мне повезет и среди них окажется хоть один общительный и разговорчивый человек».

С этими мыслями Андриана Карлсоновна добрела до подъезда и набрала на домофоне номер квартиры, которая располагалась этажом выше квартиры Лукичевых.

— Кого еще там нечистая принесла? — поинтересовался у нее не слишком-то дружелюбный мужской голос.

— Почта! — звонко отозвалась Андриана.

— Шляются тут и шляются со своей рекламой, — пробурчал голос. Но дверь подъезда все-таки открылась.

Андриана перевела дыхание и как мышка юркнула в подъезд. Внутри было чисто и пахло каким-то моющим средством для пола.

«Видно, недавно убирались здесь», — подумала сыщица и вошла в стоящую внизу кабину лифта. Поднявшись на нужный этаж, Андриана на всякий случай нажала на кнопку звонка Лукичевых. И — о, чудо! Отозвался женский голос:

— Кто там?

«А на заправке сказали, что Лукичев живет с сыном, — машинально подумала сыщица, — может, он успел жениться?»

— Меня зовут Андриана Карлсоновна Шведова-Коваль, — ответила сыщица на вопрос, прозвучавший из-за закрытой двери, — мне нужен Гаврила Иванович Лукичев.

— Зачем он вам?

— По одному очень важному делу.

— Гаврилы Ивановича нет дома, — грустно ответил голос.

— А вы его жена?

— Ну что вы, — удивился голос, — я его домработница.

— Ох! — вырвалось у Андрианы. — Вы мне как раз и нужны.

— Я не поняла, — ответила женщина. — Вы только что сказали, что вам нужен Гаврила Иванович, а теперь…

Сыщица не дала ей договорить.

— Лукичева, как я поняла, нет, так возникший у меня вопрос вполне можете разъяснить и вы. Кстати, как вас зовут?

Видимо, женское любопытство оказалось сильнее инстинкта самосохранения, так как дверь открылась. Дородная женщина в темно-коричневом платье с наполовину седой шевелюрой, представляющей собой копну кудрей, ответила:

— Меня зовут Евгения Семеновна Укропова.

— На лестничной площадке разговаривать не очень-то удобно, — начала было Андриана.

— Заходите! — перебила ее женщина, видимо, решившая, что Андриана не представляет для нее никакой опасности. Если что, мол, она ее одним своим живым весом задавит.

Андриана просочилась в прихожую мимо тела домработницы.

Укропова закрыла дверь и легонько подтолкнула Андриану:

— Проходите, чего застыли-то.

Андриана пролетела от ее толчка метра на два вперед и сориентировалась, что прямо по курсу, видимо, находится гостиная, а слева кухня.

Она обернулась, и вовремя, домработница уже собралась было подтолкнуть ее прямо.

Не дожидаясь ускорения, Андриана влетела в гостиную и вцепилась руками в первый же попавшийся стул.

— Лучше присядьте на кресло, — предложила Укропова.

— Спасибо, — послушалась ее Андриана.

— Так о чем вы хотели поговорить с Гаврилой Ивановичем? И почему вы думаете, что я смогу ответить на ваши вопросы вместо него?

«А вот это мы сейчас и выясним», — подумала про себя Андриана и протянула женщине свое удостоверение:

— Я частный детектив.

— Частный кто? — удивилась домработница.

— Детектив. Видите ли, у Гаврилы Ивановича была дочь.

— Почему была? Она и сейчас есть.

Андриана Карлсоновна уставилась на женщину во все глаза.

— Так вы знали о Светлане Кравцовой?

— Знала.

— Но откуда, Евгения Семеновна?

— Гаврила Иванович сам сказал об этом Борису.

— Борис — это кто?

— Как — кто? Сын Гаврилы Ивановича Борис Гаврилович Лукичев.

— То есть вы подслушали разговор отца с сыном? — уточнила Андриана.

— Очень мне надо их подслушивать, — фыркнула домработница. — Они так орали, что у соседей, наверное, было слышно.

— И давно это было?

— Что — это?

— Разговор отца с сыном?

— Да уже полгода, наверное, прошло.

— А до этого Лукичев никому о своей дочери не рассказывал?

— Чего не знаю, того не знаю. Но вот Борька признанием отца точно был ошарашен. Потом целый день ходил сам не свой.

— Что же заставило Лукичева открыть тщательно хранимую им многие годы тайну?

— Гаврила Иванович сыном был недоволен. Проблема-то давно назревала, — нехотя призналась Укропова, — а тут Лукичев узнал, что он болен, вот его и прорвало.

— А что с сыном Гаврилы Ивановича не так?

— Все не так, — вздохнула Укропова, — не работает Борька, не учится, постоянно влезает в долги.

— Да, плохо дело, — согласилась Андриана. — Но при чем здесь дочь Гаврилы Ивановича?

— Так он решил ей все отписать — и бизнес, и недвижимость, и деньги. Борьке так и заявил: убирайся, мол, куда хочешь.

— А что Борис?

— Он сначала не поверил отцу, сказал, что тот блефует и просто запугивает его. Мол, нет у него никакой дочери. Тогда Гаврила Иванович отдал сыну какое-то письмо.

— Какое?

— Откуда мне знать, — ответила женщина.

И тут Андриана поняла, что Евгения Семеновна не только подслушивала, но и подсматривала за хозяевами. Хотя, возможно, сделала она это не нарочно, просто прибежала на крики, приоткрыла дверь и увидела.

«Так-то оно так, — подумала сыщица, — но где теперь искать Лукичева-младшего?»

— Борис Гаврилович живет здесь? — спросила она.

— Жил когда-то, но потом решил от отца отделиться и теперь живет на Салтыкова-Щедрина, одиннадцать.

— А вы откуда знаете?

— Как откуда, я сама эту квартиру снимала по просьбе Гаврилы Ивановича, с хозяйкой договаривалась.

— И квартиру эту оплачивает отец?

— А то еще кто же, — повела плечами Укропова.

— А номер квартиры вы помните? — спросила сыщица.

— А то как же, — ответила домработница, — тридцать седьмой.

— Евгения Семеновна, вы не знаете, Гаврила Иванович только грозился или написал завещание в пользу дочери?

— Чего не знаю, того не знаю, — пожала полными плечами Укропова, — об этом нужно спрашивать самого Гаврилу Ивановича или его нотариуса.

— Спасибо, — поблагодарила домработницу Андриана и направилась к двери.

— Постойте, — догнала ее Укропова, — вы так и не сказали мне, по чьему поручению вы действуете? Вас, наверное, уполномочила дочка Гаврилы Ивановича.

— Можно сказать и так, — вздохнула сыщица и попрощалась, оставив теряться в догадках не слишком-то удовлетворенную ее ответом домработницу Гаврилы Ивановича Лукичева.

— Вот незадача, — пробормотала женщина себе под нос и стала думать, нужно ли звонить в клинику хозяину или лучше не беспокоить его по пустякам.

Хотя какой уж тут пустяк. Когда Лукичев-старший заболел, его разочарование сыном, который бил баклуши, ходил в ночные клубы, не желая ни работать, ни учиться, переполнило чашу отцовского терпения. Отец признался, что у него есть дочь Света, и сказал, что отпишет ей все свое состояние.

— Скажи хотя бы, кто она? — спросил сын.

Отец назвал фамилию прежней возлюбленной и даже показал ее давнее письмо, которое хранил все эти годы из чистой сентиментальности.

Андриане пришла в голову мысль о том, что отец, прежде чем начать пугать сына, встретился или хотя бы пытался встретиться с дочерью. Хотя Лидии Петровне ничего не было известно о встрече отца с дочерью.

«Что, если мне поспрашивать обитателей двора, в котором жили Кравцовы, не видели ли они Гаврилу Ивановича». При этом показывать она решила имеющееся у нее малюсенькое фото, на которой Лукичев был совсем молодым. Идея была абсурдной, но Андриана решила все-таки ею воспользоваться.

Придя во двор, она опросила всех сидящих на лавочке старушек и старичков, мамочек на детской площадке, собачников, гуляющих неподалеку. И никто ничего не мог ей сказать. Она уже собралась было уходить, как ее окликнула женщина лет пятидесяти, только что подошедшая к шушукающимся старушкам. Послушав их с полуминуты, женщина бросилась за Андрианой:

— Гражданочка! Погодите!

Андриана остановилась.

— Вы тут какую-то фотографию людям показывали.

— Да, вот эту. — Андриана достала фотографию, которую уж было спрятала в сумку.

— Я знаю его! — воскликнула женщина.

— Откуда?

— Он месяца два тому назад отирался возле двора.

— Во двор не заходил?

— Не знаю. Я шла из магазина вон по той дорожке, и он ко мне подскочил.

— Чего хотел?

— Интересовался Светкой Кравцовой и ее матерью.

— Можете его описать?

— Так чего его описывать? — удивилась женщина и кивнула на фотографию: — Вот же он!

— Это не может быть он.

— Почему?

— Потому что эта фотография сделана в прошлом веке.

— Вот как, — недоверчиво проговорила женщина и присмотрелась к фотографии внимательнее. — А ведь вы правы, — прошептала она. — Но я готова поклясться, что видела именно его!

— Это легко объяснить.

— И каким же образом?

— Вы видели, скорее всего, сына человека с фотографии.

— Возможно, вы правы.

— Вы можете мне назвать свои имя, отчество, фамилию и адрес?

— Зачем?

— Ваши свидетельские показания могут помочь разоблачить убийцу Светы Кравцовой.

— Тогда могу, — вздохнула женщина, — я Марина Александровна Гамашева, живу в этом доме, — и она назвала адрес.

Войдя в кабинет к полковнику Кочубееву, Андриана Карлсоновна сразу же попросила следователя просмотреть камеры.

— Мы уже просмотрели все имеющиеся недалеко от дома Кравцовых камеры.

— А мне можно их посмотреть?

— Зачем?

— Потому что я знаю, что искать!

Лицо полковника стало невозмутимым, как у сфинкса.

«Делать нечего», — подумала сыщица и выложила Кочубееву все, что ей удалось узнать. Увидев маленькое фото, полковник заинтересовался. И через некоторое время они уже вместе просматривали изображение с камер.

Андриане показалось, что один из промелькнувших перед ее глазами парней не только имеет сходство с фотографией из прошлого века, но и подходит под устное описание, данное ей опознавшей Лукичева Гамашевой.

Переведя взгляд на следователя, сыщица поняла, что Кочубеев тоже заметил подозрительное сходство.

— Давайте пригласим Марину Александровну Гамашеву для опознания, — предложила она полковнику.

— Мало ли кто мог интересоваться девушкой, например тайный поклонник, — пробубнил он.

— И все-таки.

— Ладно, вы правы, — махнул он рукой. — Только вы ступайте теперь домой! «Большевики без вас обойдутся».

— Угу. Мавр сделал свое дело. Мавр может уходить.

— Точно, но вы не очень-то расслабляйтесь. Мне могут понадобиться ваши показания. А пока черкните-ка мне адрес съемной квартиры Лукичева-младшего. — Полковник придвинул к Андриане ручку и блокнот.

И она выполнила его просьбу.

Позднее Кочубеев не стал вызывать Андриану для дачи показаний, просто проинформировал, что Борис Лукичев задержан и во всем признался. Да и куда ему было деваться, на его съемной квартире были обнаружены перчатки. На одной из них криминалисты обнаружили слюну Светланы Кравцовой. Перчатка не была прокушена, у девушки зубы оказались не такими острыми, как у пса Кочубея. Поэтому Лукичев и не заметил на своей перчатке ничего подозрительного и не выбросил ее.

Выслушав следователя, Андриана подумала: «Мачеха оказалась ни при чем. Но стрела моей догадки упала не так уж далеко от цели».

Лика Летучая не знала, какими словами благодарить сыщицу. Зато Прохор Измайлов знал и, несмотря на протесты сыщицы, отвалил ей кругленькую сумму сверх причитающегося ей по договору гонорара.

Еще позже сыщица узнала, что Гаврила Лукичев выделил крупную сумму на обеспечение Лидии Петровны Кравцовой, только ей об этом просил не говорить, будучи уверенным в том, что гордая старушка не пожелает принять помощь из его рук.

Остальные деньги Лукичев-старший разделил между семейным детским домом, домом престарелых и приютом для животных.

Однажды вечером, разливая чай, Андриана сказала Артуру:

— Я хочу рассказать тебе одну историю о Золушке.

— Я ее знаю, — улыбнулся он.

— Нет, — покачала она головой, — моя история о ненастоящей Золушке.

— Интересно, интересно. Неужели и такие встречаются? — спросил с деланым недоверием молодой друг сыщицы.

— Представь себе, — ответила она.

— Рассказывай! Я весь во внимании!

— Дело было так, — начала Андриана, — жил-был в окрестностях нашего города один богатый принц, и заключил он со своими друзьями пари, что женится на той девушке, туфельку которой найдет в своем замке в двенадцать часов ночи.

— Ты ничего не путаешь? — улыбнулся Артур. — Может быть, дело было в тридесятом царстве, а не в окрестностях нашего города?

— Не перебивай! — прикрикнула она.

— Ладно, — смирился он, — рассказывай дальше.

И Андриана стала рассказывать:

— Об этом пари узнала влюбленная в парня девушка, но ее не пригласили на вечеринку. И тогда она попросила подбросить ее туфельку другую девушку, которая была приглашена туда со своим парнем. Та согласилась помочь подруге. Но, познакомившись с принцем на балу поближе, сама в него влюбилась. Туфельку подруги она все-таки оставила, и принц подобрал ее. Но жениться на ненастоящей Золушке он не захотел. Неизвестно, как бы он выкрутился из щекотливого положения, в которое попал по собственной глупости, но тут Золушку убили.

Артур присвистнул:

— Что-то уж больно страшная у тебя получается сказка.

— Какая есть, — ответила Андриана и, погрозив ему пальцем, продолжила рассказывать историю о любви, безоглядном стремлении добиться цели любой ценой, вероломном предательстве, алчности и раскаянии.

Когда она замолчала, догадавшийся обо всем Артур спросил:

— И ты раскрыла это дело?

— Представь себе! — Она гордо задрала свой маленький носик.

— Надеюсь, что принц женился на настоящей Золушке.

— Угу, — кивнула Андриана, — и я очень надеюсь, что они будут счастливы.

— В таком случае тебе полагается награда, — улыбнулся Артур.

— Какая? — загорелась Андриана.

— В прихожей в углу стоит большая синяя сумка.

— Но я не видела там никакой сумки!

— Я специально поставил ее так, чтобы ты не заметила.

— И что там?

— Иди и открой.

Андриана почти что выбежала в прихожую, и через пару минут оттуда донеслось:

— Ура! Ура!

Еще бы! Ведь сумка была доверху наполнена столь любимыми Андрианой детективами.

Когда Андриана вернулась обратно за стол, ее глаза сияли ярче звезд, мерцающих за окном на зимнем бархатном небе.

Наталья Александрова Поворот сюжета

— Любите ли вы театр так, как люблю его я? — вполголоса проговорил Селезнев, когда машина остановилась перед желто-белым зданием с колоннами.

— Что, Николай Сергеевич? — переспросил водитель Павлик, повернувшись к нему.

— Так, не обращай внимания! Мысли вслух, сотрясение воздуха, — усмехнулся Селезнев.

Он и правда любил театр. С самого детства, когда бабушка водила сначала в кукольный, потом в ТЮЗ. Она нарядно одевала Колю, они приходили в театр — и начинался праздник.

Потом сам стал ходить. И каждый раз, глядя из темного зала на сцену, он испытывал странное чувство. Там, на сцене, была совсем другая жизнь, не похожая на настоящую. Куда более яркая, выразительная, наполненная подлинным смыслом. Люди в той жизни были куда ярче соседей по дому или знакомых — они много острили, громко смеялись, красиво говорили. И эта жизнь ему нравилась гораздо больше настоящей. Не всегда, конечно, все зависело от уровня пьесы и таланта актеров. Он любил театр только драматический, никакой оперы и балета, это не для него. В опере и балете ему виделась какая-то искусственность. Когда толстая певица вставала в ненатуральную позу и начинала петь о своих фальшивых переживаниях, ему хотелось немедленно уйти.

Он ничего не мог с собой поделать, чувство, которое он испытывал к театру, было сродни смешанному со страхом восторгу, который испытываешь на краю пропасти, когда так и тянет сделать шаг в бездну. Повзрослев, он приглашал в театр знакомых девушек, но быстро понял, что ни одна из них не разделяет его восторга. Больше того, когда рядом сидел кто-то знакомый, кто теребил его за локоть, ерзал на стуле и громким шепотом делился впечатлениями, удивительное чувство не приходило. И Селезнев стал ходить в театр один.

Павлик выбрался из машины, открыл дверь для босса.

— Жди меня здесь же! — распорядился Селезнев.

— Здесь не буду, — Павлик упрямо наклонил голову, — здесь, на проходе, еще какой-нибудь козел заденет, который вчера за руль сел. Тем более сейчас, когда весь город снегом засыпан. Сами знаете, машина новая, дорогая…

Селезнев отвернулся, скрыв улыбку. Павлик трясся над его новеньким серебристым «Мерседесом», как мать над единственным неразумным дитятей.

— Ладно, подъедешь, я попозже выйду, чтобы не с толпой, — бросил Селезнев и под кружащимися снежными хлопьями вошел в широко открытые двери театра.

Театр, говоря словами классика, был уж полон. Селезнев разделся в гардеробе и бросил взгляд в огромное, под потолок, зеркало, пригладив слегка редеющие волосы. Что ж, пока все, кажется, в порядке. Он выглядит неплохо — для своего возраста, конечно. Может быть, есть несколько лишних килограммов, однако сшитый на заказ костюм отлично их скрывает.

В дверях зала его настиг третий звонок. Селезнев кивнул двум-трем знакомым, направился к своему постоянному месту в партере.

В проходе с ним столкнулся капельдинер — не Михалыч, как обычно, какой-то незнакомый, тоже пожилой, но с яркими, внимательными глазами, с излишне длинными прядями седых волос. Капельдинер пристально взглянул на Селезнева, протянул ему программку. От его взгляда Николаю Сергеевичу стало как-то неуютно. Ему померещилось, что капельдинер заглянул в самые глубины его души и увидел там что-то такое, о чем сам Селезнев предпочитал не думать. Он отбросил это неприятное ощущение, прошел к своему месту — посредине, в четвертом ряду, конечно, отсюда лучше всего смотреть.

Билеты ему продавала Ольга, женщина, близкая к миру театра. Она знала его вкусы и предпочтения и всегда оставляла для него лучшие места.

Устроившись, Селезнев взглянул на программку.

Сегодня шла пьеса Пристли «Опасный поворот» в постановке модного молодого режиссера из провинции. Говорят, эту постановку выдвигают на театральную премию. Селезнев быстро просмотрел список действующих лиц и исполнителей, не нашел ни одного знакомого имени и снова поднял глаза.

Впереди сидели двое — молодой человек и девушка. Это была не пара — они не разговаривали, не смотрели друг на друга, и, вообще, по их позам, движениям было видно, что они незнакомы. Но что-то в них странным образом притягивало взгляд Селезнева. Что-то было в них смутно знакомое…

Молодой человек из третьего ряда, видимо, почувствовал взгляд Селезнева, заерзал на своем месте. Неловкость не пропадала, и он, наконец, оглянулся. В последний момент Селезнев отвел взгляд, но успел разглядеть лицо соседа. Что-то в нем было действительно знакомое. Удивительно, недопустимо знакомое…

Казалось, сейчас Селезнев вспомнит, где он видел это лицо, но в это самое время девушка из третьего ряда, соседка молодого незнакомца, заметила в проходе знакомую, привстала, повернувшись в профиль, помахала рукой…

Селезнев замер. Сердце его пропустило удар, а потом, наоборот, забилось мучительно быстро.

Он узнал этот нежный профиль, узнал высокую, чуть смуглую скулу, рыжеватый завиток…

Нет, этого не может быть!

Сколько же лет прошло с того дня? Двадцать пять? Тридцать? Та девушка уже далеко не молода, она прожила уже большую часть жизни, у нее взрослые дети и даже, наверное, внуки…

Но этот завиток… и эта синеватая жилка, бьющаяся на виске… нет, таких совпадений не бывает…

В тот день Селезнев был в этом же театре, да и спектакль шел тот же самый. Только режиссер был другой — маститый, заслуженный, титулованный…

Селезнев купил два билета, второй подарил однокурснице, за которой тогда ухаживал… как же ее звали? Света? Лена? Не вспомнить уже… и то — сколько лет прошло…

Она не пришла, да он не слишком и расстроился, увидев пустое место слева. Эта Света (или Лена) ему нравилась, но не настолько, чтобы сидеть с ней рядом без малого три часа и слушать ее неквалифицированные замечания по поводу спектакля. А нужно ведь еще держать ее за руку и время от времени прислоняться плечом, да еще и поддерживать разговор. В общем, ни минуты покоя. Какой уж тут восторг…

Нет, Селезнев совсем не расстроился. Особенно после того, как увидел девушку, которая сидела рядом с ним справа. Чуть смуглое лицо, высокие скулы, рыжеватые завитки волос, тонкая синеватая жилка, просвечивающая сквозь кожу, как вода просвечивает сквозь чистый лед, только что сковавший зимнюю реку… казалось бы, в ней не было ничего особенного, но сердце Селезнева, как и сейчас, пропустило один удар, а потом забилось часто-часто.

Он то и дело бросал на соседку взгляд — смущенный, растерянный, робкий. В какой-то момент она почувствовала этот взгляд, покосилась на него.

Началось действие, и Селезнев отвлекся на сцену. Несмотря на то что двигались актеры не спеша и произносили реплики четко и правильно, как принято было в этом театре, Селезнев погрузился в эту ненастоящую жизнь с головой. Какая разница, что писательница мисс Мокридж выглядела как депутат горсовета в своем синем непробиваемом костюме, а жена Роберта Кеплена, по пьесе молодая красавица, была старше всех на сцене и явно готовилась к пенсии.

Изредка Селезнев отвлекался и посматривал на соседку, и увидел наконец, что она испытывает то же чувство, глядя на сцену.

В какой-то момент девушка повернулась к нему.

Ее глаза… они были цвета теплого янтаря, нет, цвета тусклого старинного золота, и от них по всему залу рассыпались золотистые искры. В ее взгляде был восторг, сродни тому бессознательному страху, когда стоишь над бездной и смотришь вниз и слегка кружится голова. Девушка встретилась с его глазами, и в ее взгляде проступило смущение и еще, кажется, досада…

Время словно остановилось. Селезнев смотрел на соседку, словно сквозь сильное увеличительное стекло. Он отчетливо видел каждую веснушку на ее коже, видел крошечную каплю пота, выступившую на верхней губе. Девушка приоткрыла рот, словно хотела что-то сказать, но промолчала и вместо этого слегка закусила губу мелкими острыми зубами. Селезнев тоже почувствовал смущение и неловкость. Он ничего не мог с собой поделать, не мог отвести взгляд от соседки — но не мог и заговорить с ней…

И тут она уронила программку.

Селезнев понял, что она протянула ему руку помощи, дала ему повод для знакомства — нужно всего лишь наклониться, поднять программку и подать ей. Но он не решался на это такое простое и естественное движение. Он сидел с глупым выражением лица, с бьющимся сердцем, и ничего, ничего не мог с собой поделать…

Актеры на сцене громко рассмеялись, и Селезнев очнулся от воспоминаний.

И тут он внезапно понял, кого напомнил ему молодой человек из третьего ряда, понял, почему его лицо показалось ему таким неправдоподобно знакомым.

Он был похож на самого Селезнева — такого, каким он был тогда — двадцать пять? Тридцать лет назад? Каким он был в тот давний день, который, как он сейчас понял, определил его судьбу… на того Селезнева, который сидел, растерянно глядя перед собой и не решаясь наклониться за программкой…

На того Селезнева, который смотрел, как мужчина, сидевший по другую сторону от девушки, наклонился за этой несчастной программкой, поднял ее, подал девушке и заговорил с ней.

А она бросила на Селезнева обиженный, недовольный, разочарованный взгляд и заговорила с тем мужчиной, который поднял программку, и через несколько минут уже улыбалась ему, и в антракте он угощал ее тепловатым шампанским в буфете, и они вместе ушли из театра, а Селезнев шел позади, глядя на девушку несчастными глазами побитой собаки, и в ту ночь ему снилось лицо с высокими скулами и янтарные глаза, рассыпающие вокруг тысячи золотых искр…

И в ту ночь, и в другие бесчисленные ночи.

До сих пор ему снится то лицо, хотя теперь, конечно, реже, гораздо реже…

Селезнев усилием воли оторвал взгляд от молодой пары в третьем ряду, перевел его на сцену.

Оказывается, спектакль был уже в разгаре.

Мужчины на сцене вышли из кабинета, где обсуждали какие-то дела, и присоединились к женщинам, которые вели разговор о самоубийстве Мартина Кэплена и о том, как опасна может быть неудобная и несвоевременная правда.

— Мне кажется, — говорил Чарльз Стэнтон с самодовольным видом, — говорить правду все равно что делать поворот на скорости сто двадцать километров в час.

— А в жизни столько опасных поворотов, не правда ли, Чарльз? — выдала свою реплику хозяйка дома.

— Да, бывает — если только не уметь выбрать правильный путь. А что вы об этом скажете? — Стэнтон повернулся к собеседнице. — У вас такой глубокомысленный вид!

Селезнев подумал, что такой же поворот сюжета, такой же поворот жизни может быть связан не только с неожиданно открывшейся правдой, что каждый миг человеческой жизни может оказаться переломным, может стать развилкой, что каждый, самый незначительный поступок может непредсказуемым образом развернуть его судьбу. Если бы тогда… двадцать пять? Тридцать лет назад? Если бы тогда он… если бы только тогда он решился…

Селезнев не додумал свою мысль до конца. Его отвлекло какое-то едва уловимое движение в третьем ряду. Он снова перевел взгляд на молодую пару.

Девушка уронила программку.

Как тогда, двадцать пять или тридцать лет тому назад… она уронила эту программку, чтобы помочь своему соседу…

Селезнев затаил дыхание, закусил губу…

Молодой человек, так похожий на него давнего, наклонился и поднял ее. Она улыбнулась, он шепотом сказал что-то, она мягко тронула его руку — потом, потом, не будем мешать…

Вот и все. Артисты долго выходили на поклоны, но наконец занавес опустился окончательно. Селезнев вздрогнул, словно пробудился от долгого сна.

— Ну, и как тебе эта постановка? — спросила Марина.

Николай Сергеевич повернулся к жене, улыбнулся:

— Да так, ничего особенного.

— Ты знаешь, а мне понравилось.

— А мне показалось, что в ней нет ничего нового. По-моему, этого режиссера чересчур перехвалили. Постановка вполне традиционная, ничего нового в режиссуре…

— Может быть, это и хорошо. Новое — это хорошо забытое старое. Я даже вспомнила свою молодость… нашу молодость. Ты ведь помнишь, что мы познакомились как раз на этом спектакле?

— Как, разве на этом? По-моему, ты что-то путаешь. Столько лет прошло…

— Да нет, я ничего не путаю. Неужели ты забыл? — Марина устало улыбнулась, и Николаю Сергеевичу показалось, что от этой улыбки по залу рассыпались тысячи золотых искр.

Показалось, наверное.

— Пойдем, а то в гардеробе будет большая очередь!

В гардеробе действительно было полно людей. Они встали в хвост очереди, Селезнев получил свою куртку и Маринину порядком вытертую шубку, привычно подумал, что нужно бы купить ей новую. Но каждую зиму появляются другие расходы, и вопрос с шубой откладывается.

Они вышли на улицу.

Вокруг фонарей кружились и медленно падали крупные снежинки, как в сцене дуэли Онегина и Ленского. Впрочем, Селезнев не любил оперу.

Люди рассаживались по машинам, кто-то звонил, вызывая такси.

Совсем рядом с Селезневыми остановилась красивая дорогая машина — серебристый «Мерседес». Из нее выскочил шофер, распахнул дверцу перед мрачным сутулым мужчиной в черном кашемировом пальто. Дверца хлопнула, и «Мерседес» укатил.

Селезнев посмотрел ему вслед и почувствовал какое-то непонятное, необъяснимое беспокойство.

— Может быть, вызовем такси? — проговорил он, повернувшись к жене. — Это совсем недорого.

— А зачем? — Марина пожала плечами. — Такой славный снежок, мороз несильный, пройдем до метро пешком…

Жена взяла его под руку, прижалась к плечу. Серебристый «Мерседес» мигнул огнями далеко впереди.

Людмила Мартова Последний секрет «Титаника»

На языке начальницы это называлось «работать над отношениями». Маша была вовсе не уверена, что отношения того стоят. Ей страсть как не хотелось спасать свой затянувшийся, но, похоже, подходящий к концу роман. Вернее, уже не роман, а неофициальный брак; из шести лет, которые они с Олегом встречались, три года они даже прожили вместе. Вот только в последний год это была не жизнь, а сплошное мучение, и Маша даже радовалась, что оно подходит к концу. Слишком разные они с Олегом оказались люди.

Маша, работавшая швеей в ателье, любила домашний уют, поэтому все свободное время улучшала их с Олегом съемную квартиру: переклеивала обои, шила новые занавески, чехлы на диван и кресла, покрывало на кровать. И готовить она любила, чтобы вкусно, полезно и с выдумкой. И чистота у нее была идеальная, как говорится, муха поскользнется. Вот только Олег, казалось, всех ее усилий даже не замечал. Приходил с работы и усаживался перед компьютером, не глядя, поглощая с такой любовью приготовленный ужин, да еще перед сном на час уходил на утепленную лоджию, где курил кальян. Маша же коротала вечер с ноутбуком, скачивая какой-нибудь сериал, обязательно детективный. Детективы Маша обожала.

Начальница над этой ее страстью подтрунивала, уверяя, что Маша любит острые ощущения ровно до того момента, как в ее жизнь ворвется настоящий детектив. Она знала, о чем говорила: в ее собственной жизни такой детектив был, самый настоящий, с убийством и разгадкой старинной тайны кружевного панно[6]. Верить в то, что начальница права, не хотелось. Уж слишком скучной и размеренной была жизнь. Добавить бы «остренького»!

Начальницу звали Снежана Машковская, в замужестве Зимина, и сейчас она тоже «работала над отношениями». Человеком она была закрытым, поэтому, что именно у них там приключилось с мужем, который вообще-то души не чаял в начальнице и их общей дочке, не рассказывала, но частенько ходила с опухшим от слез носом и решительно задранным подбородком. Не сдавалась.

Маша цепляться за то, что явно изжило себя, не собиралась, поэтому, дойдя до точки, сообщила Олегу: она уходит от него, потому что ей надоело чувствовать себя чем-то средним между домработницей и фикусом. Олег сначала не понял, потом искренне удивился, что, оказывается, ее многое не устраивает. Наконец, он испугался: комфортная жизнь с аккуратисткой Машей, которая к тому же в своем ателье и зарабатывала очень даже неплохо, его вполне устраивала, и менять ее он вовсе не рвался.

Так и появилась идея отправиться вдвоем на базу отдыха, чтобы там, вдали от повседневной суеты, поговорить обо всем и принять решение, которое бы всех устраивало. Маша была уверена: таких решений, в принципе, не бывает, но Олег настаивал, умолял и канючил. А начальница бубнила, что над отношениями надо работать, и Маша сдалась.

База располагалась в заснеженном лесу, добраться до нее можно было только на машине, сотовая связь перестала работать километров через пять после того, как они свернули с федеральной трассы. Заснеженные елки так близко подступали к краю дороги, что практически смыкались над нею, отчего Маше казалось: она мчится сквозь время и пространство, будто в фильме ужасов.

Настроение у нее было — нет, не плохое, скорее, странное. С одной стороны, ей ужасно не хотелось на эту базу и разговоров тягостных — тоже. Страшновато было, что Олег уговорит ее остаться, разрушит этими разговорами внутреннюю уверенность, что она поступает правильно. С другой стороны, внутри живота поселилось странное предвкушение чего-то хорошего, похожего на чудо. И это было очень странно, потому что Маша была взрослой девочкой и в чудеса не верила. Ни капельки.

На сайте базы «Кони» Маша вычитала, что состоит она из шести отдельных коттеджей. Четыре из них были двухместными, правда, с возможностью размещения еще двоих детей в каждом. На первом этаже домика, который забронировал Олег, располагалась кухня-гостиная с камином, телевизором, раскладывающимся диваном и дополнительным креслом-кроватью. На втором, мансардном, этаже под скошенной крышей находилась спальня с двухспальной кроватью.

Пятый домик был с двумя спальнями, в нем могло расположиться до шести человек. А шестой коттедж изначально предполагался для большой компании: четыре спальни были снабжены дополнительными спальными местами, и, пусть в тесноте, но не в обиде, дом был готов к приему четырнадцати гостей.

Наверное, в таком месте было хорошо отмечать Новый год большой, крепкой семьей или дружной компанией, но праздники давно позади, сейчас «не сезон». Путевки продавались с ощутимой скидкой — экономному Олегу повезло.

От мысли, что на базе больше никого не будет, Машу кидало в дрожь: перспектива трое суток видеть только лицо Олега приводила ее в тоску. Но и знакомиться с чужими людьми, скрывая от них свое настроение и изображая натужную веселость, не хотелось. Зачем она вообще согласилась куда-то ехать?

База открылась внезапно. Только что они ехали среди сумрачного леса, как вдруг справа он прервался широкой дорогой, перекрытой шлагбаумом. Снежный накат на ней был твердый, прочный — дорогу явно каждый день чистят от снега. Почти сразу за шлагбаумом стоял небольшой деревянный домик — ресепшен базы «Кони». Чуть в отдалении виднелся еще один дом, побольше, вывеска на нем сообщала, что это кафе.

Подъехавшую машину, похоже, увидели в окно: шлагбаум тут же поднялся, пропуская Олега и Машу внутрь, и опустился, когда они проехали на территорию. Маша вздрогнула, потому что шлагбаум отсекал прошлое — так ей, по крайней мере, в тот момент показалось. Беда с нервами, что ты будешь делать!

— Я быстро, — сказал Олег, вылезая из машины.

— Я с тобой пойду, — заявила Маша, которой почему-то страшно было оставаться одной. Ирреальность страха не делала его менее сильным.

Олег не стал спорить. Он вообще не спорил с ней в последние несколько дней, после того как она сказала, что уходит. Вообще вел себя так, будто Маша была тяжело больна, причем ментально. Он словно боялся, что она устроит какой-нибудь припадок, начнет орать, бить посуду или кататься по земле, и не хотел провоцировать. Маша же чувствовала себя совершенно здоровой, и поведение Олега ее раздражало. Ее теперь в нем все раздражало.

Внутри домик оказался вполне симпатичной избушкой, состоящей из двух комнат, одна из которых, по всей вероятности, предназначалась для персонала. Во второй паспортные данные гостей переписали в журнал, выдали ключ от коттеджа номер два и рассказали о правилах распорядка.

— Коттеджи расставлены по территории в некотором отдалении друг от друга, — говорила менеджер Алена. — Это сделано специально для того, чтобы гости не мешали друг другу и могли побыть в уединении, если им этого хочется. Домики находятся в лесу, но дорожки расчищены от снега, вы не беспокойтесь. Каждый коттедж имеет два выхода, центральный ведет к дорожке и парковке. Вы можете оставить машину прямо у дома. Задний выход приведет вас к площадке, где установлены японские парные бочки. Если захотите воспользоваться, скажите заранее, часа за четыре, как минимум. Придет специальный человек и все подготовит. В стоимость это не входит, так что ознакомьтесь с прейскурантом на дополнительные услуги, он лежит у телевизора в вашем домике.

— А завтрак включен в стоимость? — уточнил Олег. Крохобор!

— Да, конечно. Завтраки накрываются с семи до десяти утра в нашем кафе. Вы наверняка видели его, когда подъехали. Там же вы можете за отдельную плату пообедать и поужинать, но можно и готовить самим. На кухне вашего домика для этого есть все необходимое. Если вы не привезли продукты, можете их заказать. Курьер привезет все, что надо, это бесплатная услуга. На площадке перед домом есть мангал. Уголь, дрова, шампуры и средство розжига вы найдете в предбаннике. Пользование ими тоже включено в стоимость.

— Мясо мы не захватили, — вздохнул Олег и покаянно посмотрел на Машу.

— Можете заказать в нашем кафе. Вам его замаринуют по любому рецепту, — тут же откликнулась Алена. — Еще можете заказать баню. Заказ на сегодняшний день нужно сделать не позднее полудня. Часть времени уже забронирована другими гостями, но свободные лоты есть.

Олег вопросительно посмотрел на Машу, а она вдруг представила баню, жарко натопленную, пахнущую можжевельником, травами и чуть-чуть дымом. Она даже на мгновение ощутила себя внутри облака влажного горячего пара, почувствовала хлесткий веник на мокрой спине и вздрогнула от удовольствия. Вот только идти в баню вместе с Олегом? Морок тут же рассеялся и пропал.

— Мы подумаем! — хмуро сказала она. — На сегодня ничего бронировать не надо.

Ее спутник снова вздохнул, словно был не инженером, разбирающимся в сложном медицинском оборудовании, а осликом Иа-Иа. И как, спрашивается, провести трое суток с осликом? Ей сейчас не хотелось ни бани, ни шашлыков, только поплакать немножко над своей незадавшейся жизнью.

— Тогда приятного отдыха, — лучезарно улыбнулась Алена, не подозревавшая о Машиных страданиях. — Если вам что-то понадобится, можно позвонить из номера по телефону 115. Чтобы заказать еду в кафе — 117. Ну, или заходите в любое время, мы всегда вам рады.

— А почему ваша база называется «Кони»? — выпалила Маша, которой ужасно не хотелось оставаться вдвоем с Олегом в тиши их затерянного среди леса домика. — Тут лошади есть?

— Тут, разумеется, нет. — Алена засмеялась, словно колокольчик прозвенел. У нее было славное, открытое лицо с не очень правильными, но гармоничными чертами лица. Красавицей девушку назвать трудно, но слово «милая» подходило к ней как нельзя лучше. — А вот через три километра дальше по дороге располагается большой конезавод. «Клементьевский», может, слышали? Если захотите на конную прогулку по лесу, то скажите мне. А еще по воскресеньям у них катание на русских тройках. Это уже без записи. Доезжаете до завода, и там в порядке живой очереди катаетесь, чай из самовара с бубликами пьете. Многим нравится.

— Мы подумаем, — снова ответила Маша на невысказанный Олегом, но читающийся у него на лице вопрос. Он опять вздохнул.

Дверь открылась, и в помещение вместе с клубами морозного воздуха ввалилась компания из четырех человек: двое мужчин и две женщины. Высокие, молодые, красивые, одетые в дорогие, яркие горнолыжные костюмы, в которых не стыдно было бы очутиться на курорте в Сочи или даже в Альпах. Маша, конечно, никогда в таких местах не бывала, только в кино видела. Рядом с модной четверкой она тут же почувствовала себя Золушкой в своем недорогом немарком пуховичке и поживших джинсах.

— Здрасьте, — весело приветствовала их одна из девушек, а остальные тут же подхватили: — Соседями будем. Девушка… Алена, мы в дом номер пять. Четырехместное размещение. Хотели детей взять, но в последнюю минуту бабушки согласились за ними присмотреть, так что мы в отрыв уходим. Йохоу! Присоединяйтесь. Меня Лилей зовут. Это мой муж Сергей, его брат Леонид и его жена Светлана. Мы часиков в пять начнем шашлыки жарить, так что подгребайте к нашему шалашу. Баня у нас на девять вечера заказана. Все успеем.

Маша смотрела во все глаза. Хорошо, что эти ребята такие компанейские. Можно примкнуть к компании и не вести унылые разговоры за закрытой дверью.

— Я — Маша, а это Олег, — сказала она, глядя на кислое лицо своего спутника, который, похоже, серьезно настроился на романтический отдых и ни в какой компании не нуждался. — Спасибо за приглашение. Мы подумаем.

На этот раз Олег вздохнул с явным облегчением.

Уйти от стойки регистрации никак не получалось. Гостеприимная Алена, несмотря на то, что новые постояльцы толпились тут же, болтая, смеясь и создавая много шума, все норовила рассказать Маше и Олегу о дополнительных услугах, которые предоставлялись на базе «Кони». Например, можно было арендовать финские сани — удобный деревянный стул на полозьях с мягкой подушечкой, на которых можно было с удобством кататься по расчищенным дорожкам между коттеджами и даже по лесу. И снегоходы здесь тоже имелись.

— Снегоход пока не надо, а сани я возьму, — решительно сказал Олег и полез за кошельком. — Слышишь, Машка, буду тебя катать на санях по всей территории. Здорово же.

— Здорово, — без всякого оптимизма в голосе согласилась Маша, которой больше всего на свете хотелось, чтобы ее оставили в покое.

— Тогда вы пока располагайтесь, вот ваши ключи, домик найдете по указателям, а потом возвращайтесь, я вам сани выдам, — жизнерадостность Алены била все рекорды. — А пока новых гостей оформлю, чтобы они не ждали. Хорошо?

— Хорошо, — согласился Олег, — Маш, пойдем.

Снова усевшись в машину, они проехали по дорожке, ведущей к кафе, и свернули в лес по указателю «Коттедж N 2». Дорога стала уже, но все равно осталась вполне приличной, о комфорте гостей здесь заботились. Метрах в ста виднелся их домик — небольшое двухэтажное шале, выглядевшее очень уютно. Маше вдруг захотелось оказаться внутри, да и сама идея провести здесь время с пятницы по понедельник вдруг перестала казаться глупой. Хорошо же: тишина, белый снег, голубое небо, зимнее солнце, просвечивающее сквозь еловые кроны, и трое суток ничегонеделания. Олег уже затащил сумки в дом, а ей почему-то не хотелось заходить внутрь — нравилось сидеть на скамейке, стоящей перед входом, подставив лицо солнцу.

— Я сейчас схожу за санями, а потом повезу тебя в кафе на обед. Заодно определимся, как будем ужинать. Можно попробовать мяса для шашлыков заказать, можно продуктов попросить привезти и самим что-нибудь приготовить, а не хочешь возиться — снова в кафе пойдем.

— На шашлыки ребята звали.

— Какие ребята?

— Ну, те самые, с ресепшен.

Олег посмотрел на нее с подозрением.

— Маш, ты реально хочешь провести вечер с незнакомыми людьми? Мы же ничего о них не знаем. Может, они буйные во хмелю, может, ограниченные и неинтересные, а может, вообще свингеры, которые себе третью пару ищут.

— Может, — согласилась Маша. Она теперь всегда легко соглашалась, потому что ей было все равно. — А может, они веселые, интересные, и мы можем провести с ними прекрасный, а главное, ни к чему не обязывающий вечер. Мы этого не узнаем, если не попробуем.

— Я тебя не узнаю. Ты всегда была домоседкой, тебя даже раздражало, когда по пятницам ко мне друзья приходили. Ты никогда об этом не говорила, но я же видел. И тут такая общительность. Но ладно, раз ты хочешь, я согласен.

— Меня раздражали не твои друзья, а то, что ты не спрашивал меня, хочу ли я сегодня принимать гостей. Ты просто ставил меня перед фактом, что придешь не один, и я неслась в магазин, быстро прикидывая, что купить. Вставала к плите, а потом держала спину и лицо, вместо того чтобы в пятницу вечером натянуть любимую пижаму и валяться перед телевизором. Но главное все-таки — отсутствие выбора. Мне интересно с людьми, и я люблю готовить, но почему меня никто никогда не спрашивал, что я хочу?

— Ну вот, я спрашиваю. — Олег выглядел растерянным. Еще бы, домашний фикус заговорил, и выяснилось, что у него, оказывается, есть претензии. — Что ты хочешь делать сегодня вечером? Пойти к этим незнакомцам — пожалуйста.

— Я подумаю. — Запал прошел, и Маше ужасно захотелось, чтобы Олег куда-то делся, исчез из поля ее видимости вместе с необходимостью разговаривать.

Впрочем, он и делся — ушел за финскими санями, и Маша осталась сидеть с закрытыми глазами на солнышке в тишине. Просто чудо, как хорошо! Правда, ее уединение довольно быстро было нарушено. Сначала она услышала характерный скрип снега под чьими-то шагами, а потом, распахнув глаза, обнаружила стоящего перед ней мужчину. Надо признать, очень красивого. Лет пятидесяти, высокий и статный, со спортивной фигурой, по крайней мере, под расстегнутой курткой был виден очень скромный, по современным меркам, животик. Несмотря на десятиградусный мороз, он был без шапки, притягивая взгляд аккуратной стрижкой на седых волосах и небольшой бородкой, скорее даже, отросшей щетиной, придававшей мужественности и легкой загадочности. Ко всему этому великолепию прилагались глаза — синие, как небо над головой. Никогда и ни у кого Маша не видела такого цвета глаз. Просто сказочный принц, а не мужчина.

Одет он был в темно-синий пуховик, спортивные брюки, трекинговые зимние ботинки, и весь этот «прикид», стоимостью в среднемесячную региональную зарплату, если не больше, шел ему необычайно.

— Здравствуйте, — сказал незнакомец, дав Маше время, чтобы рассмотреть его хорошенько, — давайте знакомиться: я ваш сосед. Живу в домике номер четыре. Корней.

Насчет корней Маша не поняла, но уточнять было неудобно.

— Здравствуйте, — ответила она. — Меня зовут Мария. А к вам как обращаться? Мужчина вдруг рассмеялся.

— Нормальная реакция на мое имя, — сказал он. — Я уже привык. Дело в том, что меня зовут Корней. Моя мама, во-первых, очень хотела придумать для сына оригинальное имя, которого бы ни у кого не было, а во-вторых, в детстве любила сказки Чуковского. Так что, разрешите представиться: Корней Сергеевич Быстров. Но обращаться можно просто по имени, мы же на отдыхе.

Маша не любила неловкие ситуации, но весь облик этого человека располагал к себе, не вызывая ни малейшего неудобства.

— Вы тоже можете звать меня просто Маша.

— Прекрасно. Вы тут явно не одна, Маша. С мужем? С женихом? С другом?

Это было прямое нарушение личных границ, такого Маша и более близким людям не позволяла, не то что первому встречному. Кроме того, она вдруг врезалась в явную невозможность сформулировать, кем ей приходится Олег. Не муж. Не жених. Не друг. С учетом того, что они три года живут вместе, наверное, неофициальный муж, но она же решила, что уходит от него.

— Я тут со знакомым, — уклончиво сказала она, думая, что Олег, услышав это определение, точно не обрадовался бы.

— Ну вот, а теперь вы тут с двумя знакомыми, — сообщил Корней и вдруг, как фокусник, достал из-под полы куртки маленькую коробочку.

— Хотите малины? Угощайтесь, Маша.

На контрасте с белизной снега ягоды выглядели так заманчиво, что Маша сглотнула слюну. Малину она очень любила, но зимой та стоила так дорого, что много не налакомишься. А тут, пожалуйста, угощают.

Встав со скамейки, она подошла, взяла одну ягоду, положила в рот и зажмурилась от удовольствия.

— Вкусно!

— Вот и хорошо. Держите коробочку и ешьте.

— Что вы, я не могу.

— Можете-можете. Давайте считать, что я купил эти ягоды, зная, что встречу на базе прекрасную незнакомку, которую мне захочется угостить малиной.

— А вы тут тоже отдыхаете? — спросила Маша.

Гость, конечно, сказал, что живет в четвертом домике, но это обстоятельство никак не мешало ему быть, к примеру, владельцем базы «Кони», другом владельцев или…

— Да. Приехал на пару дней мозги проветрить. Я человек свободный, могу себе позволить.

Свободный? Такой красавец? Видимо, сомнение, отразившееся на Машином лице, легко считывалось, потому что новый знакомый сокрушенно покачал головой:

— Любовная лодка разбилась о быт. После двадцати пяти лет семейной жизни мы с женой приняли решение расстаться. Дети выросли, мы, по сути, стали совсем чужими людьми, вот и решили дать друг другу свободу и немного пожить для себя. И, хотя мы вместе все решили, свобода оказалась непосильной ношей. Трудно в пятьдесят лет начинать жить заново и ломать устоявшиеся бытовые привычки.

Маша его понимала. Она долго не решалась сказать Олегу, что им надо расстаться, не из любви, а именно из-за привычки, боязни утратить привычный ход жизни. Вернулся Олег, катящий перед собой деревянное кресло на полозьях — обещанные сани. Он с изумлением уставился на незнакомца, который стоял рядом с улыбающейся Машей, уплетающей свежую малину, хмуро представился и застыл, явно давая Корнею Быстрову понять, что ему нужно уходить. Но тот и не собирался.

— Маша, если ты хочешь вечером на шашлыки к соседям, то надо мяса заказать. Нехорошо заявляться нахлебниками, — сказал Олег, игнорируя присутствие Быстрова. — Давай вместе в кафе сходим. Вернее, я тебя туда на санях домчу.

— Запомните, молодой человек, шашлык — это сугубо мужская обязанность, — назидательно сообщил Быстров. — Так что вы отправляйтесь добывать мясо, а я покатаю Машеньку на санках. Тем более что я тут со вчера и уже все знаю.

От подобной наглости Олег обалдел настолько, что даже не нашелся с ответом. Вид у него при этом был такой растерянный, что в Маше немедленно взыграл дух противоречия.

— Да, так и сделаем, — твердо сказала она и уселась на санки. — Поехали, Корней. Покажите мне здесь все, что сможете.

Экскурсия превзошла все ее ожидания, включая самые смелые. Для начала сани, управляемые Корнеем, прокатили ее по всей территории базы, а потом доставили к конезаводу. Сначала Маше было слегка неудобно от того, что она на глазах Олега уехала куда-то с посторонним мужчиной, но потом неловкость прошла, точнее, Маша ее отогнала.

«Не будь ханжой, — строго сказала она себе. — Ты ничего плохого не делаешь. И вообще, собралась от него уходить, а эта встреча, возможно, тот самый шанс, который дает судьба, когда освобождаешь место в жизни для чего-то нового».

Маша как завороженная гладила коней по шелковистым мордам и кормила кусочками сахара, которые тоже оказались в недрах куртки у запасливого Корнея. Животные выглядели здоровыми и ухоженными. Видно было, что живется им хорошо, сытно и вольготно. Маша вдруг отчаянно захотела покататься верхом, хоть и не умела.

— Так надо уроки верховой езды брать, — тут же предложил ее новый знакомый, с которым она поделилась своим внезапным желанием. — Хочешь, я договорюсь?

О, кажется, они уже перешли на «ты». Маше вдруг стало обидно, что за шесть лет, которые она провела рядом с Олегом, тот ни разу не поинтересовался, чего бы ей хотелось. Ее спутнику жизни даже в голову бы не пришло предложить брать уроки верховой езды. Грустная слезинка выкатилась из уголка правого глаза и поползла по щеке, вслед за ней еще одна и еще.

— Ты что, плачешь? — всполошился Корней и сделал, по Машиным понятиям, невообразимое — губами собрал с мокрой щеки слезы, осушая проложенную ими дорожку.

Застывшая Маша не двигалась, не понимая, как относиться к тому, что происходит, и прислушиваясь к собственным ощущениям.

Пожалуй, от Корнея приятно пахло — ненавязчивым и дорогим одеколоном. И сам он был приятный на ощупь: осмелившись, Маша потрогала мягкий ворс толстовки под расстегнутой курткой и плотные бугры накачанных мышц. Он перехватил ее руку.

— Ты от меня не прячься, пожалуйста. Я хочу тебя видеть. Вы сегодня собираетесь на шашлыки. Можно я тоже приду? Обещаю просто на тебя смотреть. Ты такая красивая.

До этой минуты Маша была уверена, что совершенно обычная. Не уродка, конечно, но и не красавица. Сейчас же она чувствовала себя так, словно вдруг, по меньшей мере, стала «Мисс Россия».

— Конечно, можно, — засмеявшись от острого чувства счастья, сказала она. — Правда, компания нам совсем незнакомая. Две пары. Мы на стойке регистрации познакомились, и они нас пригласили вечером прийти. Если Олег, конечно, сможет заказать мясо. Он прав, нельзя приходить с пустыми руками.

— Что-нибудь придумаем, — Корней пожал плечами, — в крайнем случае, съезжу в город.

— За девяносто километров? — поразилась Маша.

— А что тут такого? Чего хочет женщина, того хочет бог.

Она снова чуть не заплакала.

К своему домику она вернулась через два часа. Смотреть Олегу в лицо было немного страшновато, но, когда она зашла в дом, он лишь кинул взгляд на раскрасневшиеся Машины щеки и отвернулся.

— Мясо я заказал. Или ты уже передумала идти на шашлыки?

— Нет, не передумала, — поспешно сказала она. — Корней тоже пойдет, так что шашлычничать будем большой компанией.

— Я в восторге, — язвительно сообщил Олег. И все.

Маша вдруг поняла, что совершенно не дорога этому человеку. Он даже сцену ревности не устроил! И не потому, что не хотел скандала — ему просто все равно, где и с кем Маша провела два часа. И как прикажете жить с таким человеком. Зачем?

В полном молчании они сходили в кафе на обед. Есть Маше совсем не хотелось, но до вечерних шашлыков она бы, пожалуй, недотянула. Еда оказалась простой, но очень вкусной. Маша выбрала уху, и ей принесли большую тарелку наваристого бульона с огромными кусками судака.

За столиком у окна сидел Корней. Он пил пиво из высокого бокала и в упор рассматривал Машу так нескромно, что у нее чесались уши. Эта неожиданная встреча с Корнеем — на радость или на беду? Знак, что она все делает правильно, или предостережение? Не было у нее ответа. Олег не мешал ей размышлять. Он молча ел свою солянку и не говорил ни слова.

За соседним столиком оказалась еще одна пара, незнакомая, с ребенком лет двух — как выяснилось из случайных реплик, обитатели домика номер один. База отдыха явно не пустовала, несмотря на невысокий сезон. Впрочем, Маша понимала, почему. Сервис тут на уровне, еда вкусная, условия комфортные, от города недалеко.

— Лиза, тебе десерт заказать? — спросил мужчина за соседним столиком.

— Нет, спасибо, Артем, — ответила она. — А вот кофе я бы выпила.

Мужчина поднял руку, подзывая официанта, и Маша обратила внимание на его часы — довольно крупные, со стальным корпусом и черным гладким браслетом. Циферблат сложный — рассмотреть на расстоянии не получалось, хоть у Маши было хорошее зрение. Ее папа — фанат часов, имел неплохую коллекцию, которая хранилась в специальных боксах, так что Маша в них разбиралась еще со школы. Часы Артема были эксклюзивными и весьма дорогими, это она могла оценить с одного взгляда. Маша бы с удовольствием изучила встретившийся ей экземпляр поближе, но приставать к незнакомому человеку в кафе было неудобно.

— Я бы тоже выпила кофе, — с вызовом сказала она.

— Тоже? — Олег выглядел озадаченным — видимо, погруженный в собственные мысли, диалога рядом он просто не слышал. — Закажи, я не против.

Маша тихонечко вздохнула.

— Официант, — негромко сказал Корней от окна, — пожалуйста, вон за тот столик чашку капучино принесите. И кусок меренгового рулета с малиной. На мой счет и то, и другое запишите.

Олег сжал зубы, желваки заходили на щеках, будто он еле сдерживается. Тут дверь отворилась, и в кафе вошел один из двух мужчин, с которыми они познакомились у регистрационной стойки, кажется, Леонид.

— О, и вы здесь, — обратился он к Маше и Олегу, как будто знал их тысячу лет. — А я как раз пришел насчет вечера договариваться. Если все придут к нам, то места не хватит, домики-то маленькие.

— Так что, не приходить? — Маша даже расстроилась.

— Почему же! Приходить обязательно, только не к нам в домушку, а сюда, в кафе. Тут сбоку тоже мангальная площадка имеется. А с едой здесь, в зале расположимся большой компанией. Никому тесно не будет.

— А так можно?

— А чего ж нельзя? Тут праздники отмечают, в аккурат с шашлыками, а мы чем хуже? Просто пожарим сами с мужиками. Все развлечение. Девушка, договоримся? — Последний вопрос был обращен к администратору, которая улыбалась посетителю из-за барной стойки.

— Конечно. Вы скажите, во сколько мангал подготовить, наши ребята все сделают. И посуду вам дадим, и овощи порежем. Хотите — морса брусничного наварим или еще чего.

— Вот и отлично. Мясо, хлеб, помидоры, зелень всякую мы с собой привезли, я это все сейчас закину. Ребят, а вы?

— А мы заказали, — сообщил Олег ровным голосом. — Одалживаться не привыкли, так что наше мясо нужно просто к вашему добавить.

— Да, и я заказал, — сказал Корней.

— Значит, с мясом дефицита не будет, это хорошо. Морс варите. Горячительное у нас свое, но ежели не хватит, у вас докупим.

— А мы вам тогда лепешек напечем. К мясу. У нашего повара они очень вкусные получаются.

— Норм. Все расходы на пятый коттедж записывайте, я потом расплачусь.

— Поделить надо расходы, — хмуро сказал Олег, которому явно не нравилось все происходящее.

— Да бросьте вы! Что там накапает за морс и лепешки — слезы, а не деньги. Водки не хватит — бутылка с вас. Ну, и даме своей выпивку обеспечьте, а то наши привычные водку пить, вином не балуются.

— А можно мы тоже придем? — спросила вдруг Лиза из-за соседнего столика. — Вы так вкусно это все обсуждаете! Мы тоже вечером хотели шашлык жарить, и мясо у нас имеется. Но в большой компании же веселее. Только у нас вот, прицеп, — она кивнула на малыша, который, сидя в детском стульчике, с упоением грыз яблоко. — Артем, мы же придем, да?

— Конечно, раз ты хочешь, — согласился ее муж, похоже, привыкший потакать капризам супруги. — Ребята, нас тоже плюсуйте.

— Плюсуем, — уверенно сказал Леонид. — Тогда имеет смысл и всех остальных позвать. Девушка, в двух оставшихся домиках кто-нибудь живет?

— В третьем — старушка Ольга Леонардовна. Она болела тяжело, теперь на свежем воздухе здоровье восстанавливает. Ее сын привез и неделю оплатил. Не думаю, что она в шумную компанию пойдет — старенькая совсем, далеко за семьдесят. А большой дом свободен. Туда завтра молодожены приедут с близкими друзьями. Небольшая компания, всего восемь человек, но они наше кафе целиком сняли, так что у вас здесь с шашлыками не получилось бы.

— Значит, что-нибудь другое насчет харчей придумаем, — жизнерадостно сказал Леонид.

— Придумывать не надо. Мы все приготовим и в домики доставим. Голодными не останетесь, — заверила администратор.

— Тогда встречаемся здесь в пять часов, — подытожил Леонид.

По пути к домику Маша заметила пожилую женщину, которая неторопливо прогуливалась по расчищенным от снега дорожкам. Под определение «старушка» она не подходила совершенно — среднего роста, худощавая, в стильной шубке из серого каракуля и белом оренбургском платке, обернутом вокруг высокой прически, из которой выбивались аккуратные пепельно-седые пряди. Красиво и стильно.

К женщине больше всего подходило слово «неприступная». Она держалась с таким достоинством, словно очерчивала вокруг себя невидимую границу, переступать через которую Маша бы не рискнула.

Наступления вечера она ждала с давно забытым нетерпением. Олег, глядя на ее возбужденное состояние, насупленно молчал, видимо, осознавая, что не он — причина ее приподнятого настроения. Скорее всего, он уже и сам был не рад, что затеял эту поездку — Маша отдалялась просто на глазах. Не получалось у них работать над отношениями, наоборот, все шло к тому, чтобы поставить в них точку. Жирную.

До кафе, где намечалась грандиозная вечеринка, дошли в полном молчании. Сергей, Леонид, Лиля и Светлана уже были здесь. Мужчины хлопотали на улице возле мангала, подкидывая дрова и обсуждая количество углей. Олег присоединился к ним. Внутри женщины накрывали на стол, и Маша тут же включилась в процесс — нарезала помидоры и хлеб, готовила специальный шашлычный соус с кинзой, укропом и чесноком, расставляла тарелки.

Минут через десять пришел Корней, но с мужчинами не оставался, зашел внутрь и влился в женскую компанию, балагуря и отсыпая шуточки. Маша обратила внимание, что на женщин он производит ошарашивающее впечатление — то ли красотой, то ли обаянием, под действие которого моментально попали и Лиля со Светланой. Нож в руке соскочил, вместо мякоти помидора рассек кожу на пальце. Брызнула струйка крови, Маша ойкнула и быстро сунула палец в рот.

— Порезалась? — Корней уже был рядом.

Он вытащил ее палец изо рта, оглядел ранку и припал к ней губами, останавливая кровь. Лиля и Светлана застыли, оборвав разговор, воцарилась неловкая тишина.

— Да ничего страшного, царапина.

Маша вдруг вспомнила, как пару лет назад у нее в ладони лопнул стеклянный новогодний шар, изрезав ее осколками. Кровь тогда никак не останавливалась, а еще было очень страшно, что крохотные частички стекла могли впиться в мягкие ткани, их придется вырезать, и это будет долго и мучительно. Олег тогда сказал, чтобы она не придумывала лишнего и не ныла. И все.

К собравшейся в кафе компании примкнули Лиза и Артем вместе с их маленькой дочкой. Теперь все были в сборе. Дрова прогорели, количество углей было признано достаточным, и мужчины приступили к жарке шашлыка. Вскоре ароматное мясо с дымком огромной горой украшало стол. Зазвенели рюмки. Почти все собравшиеся пили водку. Лиза не пила совсем, потому что, оказывается, все еще не отучила ребенка от груди. Оставалась одна Маша, которая водку не любила. Но не брать же бутылку вина — стоит дорого, а целиком она ее все равно не выпьет.

Вдруг на столе перед ней появился бокал. Она подняла глаза, — с высоты своего роста ей улыбался Корней.

— Это грузинское сухое вино. К мясу нужно пить только его, тогда вкус и послевкусие будут правильными.

— Ты купил бутылку? Зачем? Я все равно больше пары бокалов не выпью.

— Я привез ее с собой. Сколько выпьешь, то твое. Остальное допьешь завтра или выбросим, — улыбнулся этот невообразимый мужчина.

Олег налил и резко опрокинул рюмку водки. Понятно, злится и не знает, что делать. Первый тост произнес Сергей, разумеется, за знакомство. После этого все стали понемногу рассказывать о себе. Сам Сергей оказался водителем-дальнобойщиком, его жена Лиля работала воспитательницей детского сада. Леонид был менеджером по продаже пластиковых труб, Светлана — продавцом в магазине модной одежды. Артем оказался врачом, а Лиза — учительницей.

За едой шел ни к чему не обязывающий разговор, в котором случайно встретившиеся люди вдруг находят общие темы и интересы. Было весело и спокойно. Маша то и дело обращала внимание на заинтересовавшие ее днем часы Артема.

— У вас такие часы интересные, — наконец не выдержала она. — Я довольно хорошо в них разбираюсь, потому что мой папа ими увлекается. Я с детства привыкла обращать внимание на раритетные экземпляры, но таких, как у вас, не встречала.

— Неудивительно. Это довольно редкая штука. Мне их год назад один пациент подарил. Я, конечно, отказывался — подарок не царский даже, а какого-нибудь шейха достойный. Но тот и слушать ничего не хотел, потому что я действительно ему дочь спас, без ложной скромности скажу. В общем, не удалось отвертеться, хотя первое время я их даже носить боялся. Это Romain Jerome, слышали о такой марке?

Маша даже вином поперхнулась. Еще чуть-чуть, и оно бы у нее носом пошло.

— Да вы что? — благоговейно сказала она. — Боже мой, папа ни за что не поверит, что я их своими глазами видела. Это же коллекция, сделанная из стального корпуса «Титаника»!

— Она самая.

Маше казалось, Корней смотрит на нее с восхищением, чуть ли не с восторгом.

— Часы из корпуса «Титаника»? Это что еще за сказки? — спросил Олег.

— Никакие не сказки. — Маша тут же надулась. Как он смеет подвергать ее слова сомнению, да еще прилюдно? — Я читала, к каждой модели прилагается официальный сертификат, который гарантирует подлинность происхождения материала. Эта компания, про которую большинство людей даже не слышали никогда, когда-то купила трехметровый кусок корпуса «Титаника», а уголь послужил компонентом для создания краски, используемой в оформлении циферблата часов. Корпус может быть стальной, золотой и платиновый.

— У меня стальной, — засмеялся Артем. — Они и так стоят больше ста пятидесяти тысяч долларов, если бы в платине, вообще страшно было бы в руки взять.

— Ни фига себе, — присвистнул Сергей. — Это у тебя на руке около десяти миллионов болтается? Четырехкомнатную квартиру можно купить.

— Можно, но это подарок, поэтому продавать я его не буду, — спокойно ответил Артем. — Хотя коллекционеры предлагали.

— Артем, мне очень неловко просить, но можно я сфотографирую ваши часы, чтобы папе показать? — молитвенно сложив руки, спросила Маша.

— Конечно. — Артем протянул руку, и она быстро щелкнула телефоном, крупно сфотографировав часы, у которых, оказывается, было аж четыре циферблата. И папе покажет, и сама рассмотрит на досуге.

Ее заинтересованность Артемом и его часами, похоже, не понравилась не только Олегу. Корней тоже выглядел дерганым, словно его не устраивало, что он в одночасье перестал находиться в центре Машиного внимания.

— Маша, а хочешь, я покажу тебе звезды через телескоп? — спросил он.

— Через телескоп? А он тут есть? — удивилась она.

— Я привез с собой. Увлекаюсь звездами, ну, как твой папа часами. А в январские морозы на ясном небе их особенно хорошо видно. Пойдем, покажу!

— Сейчас? Может быть, потом, когда вечер закончится?

— Маша, нельзя все время сидеть и есть, — с укоризной заметил Корней. — У тебя, конечно, умопомрачительная фигурка, но я должен держать себя в руках. Давай пройдемся, посмотрим на звезды, а потом вернемся. Хорошо?

— Я не знаю. — Маша с некоторым сомнением посмотрела на Олега, который усиленно делал вид, что его все происходящее не касается.

Ну и ладно, значит, она будет делать то, что считает нужным. Звезды так звезды. Правда, ответить Корнею она не успела: отворилась дверь, и в кафе влетела администратор Алена.

— Говорят, среди вас есть врач, — запыхавшись, сказала она. — Пожалуйста, нужно помочь гостье из третьего домика, Ольге Леонардовне. Она позвонила и сказала, что ей плохо. То ли давление подскочило, то ли с сердцем что. Я, конечно, могу «Скорую» вызвать, но она сюда час ехать будет.

— Я врач, — сказал Артем, вставая. — Конечно, схожу. У вас тонометр есть?

— Да, мы держим на всякий случай. И аптечку тоже.

— Давайте я у вас все это заберу, схожу к Ольге Леонардовне, а потом мы решим, надо вызывать «Скорую» или обойдемся своими силами.

Артем натянул куртку, висевшую у входа, и шагнул за дверь. Алена всплеснула руками.

— Уж вы простите, что мы вам вечер испортили! Но, сами понимаете, человек пожилой. Всякое может случиться.

— Мы привыкли, — спокойно сказала Лиза. — Пока Артем ходит, я Катеньку уложу. Она у нас спокойно спит, так что я вернусь, и мы еще посидим. Хорошо с вами, ребята, душевно.

— А мы пойдем смотреть в телескоп. — Корней потянул Машу за руку. — Скоро чай подадут с пирожными, я на всех заказал. А мы как раз к этому времени вернемся. Пойдем, Маш!

— Давай остатки мяса собакам отдадим. — Сергей потянул Леонида за рукав. — И проверим, как там наша баня, готова или нет. Девочки пока со стола уберут, а когда все вернутся, будем пить чай с пирожными. Они тут вкусные, я с обеда на них облизываюсь, да Лилька ворчит, что мне худеть надо. Сегодня-то можно пирожное съесть, а, Лиль?

— Да ешь, ты же в отпуске, — беспечно махнула рукой та.

— Так, граждане! Объявляется перерыв, — скомандовала Светлана. — Перекурить, оправиться, — она покосилась на Машу, — посмотреть на звезды, подышать воздухом, проверить баню, покормить собак. А мы пока приберем тут все. Через двадцать минут всех ждем на чай с пирожными. А потом мы — в баню!

— Олег? — Маша вопросительно посмотрела на человека, которого считала практически мужем.

— Что — Олег? — грубо спросил он. — Ты же хочешь смотреть на эти дурацкие звезды? Ну, иди, смотри. На звезды, на небо в алмазах, на что угодно!

Он схватил с вешалки куртку, шарахнул дверью и ушел.

— Не расстраивайся. — Корней нежно обнял ее за плечи. — Запомни: ты достойна лучшего, и все мужчины должны лежать у твоих ног. Не вздумай бежать за ним. И вообще, как говорится, через тернии — к звездам. Пошли, у меня есть для тебя сюрприз.

— Как? Еще один? — вяло спросила Маша. Она вдруг разом устала от событий сегодняшнего дня. Ей отчаянно захотелось, чтобы он уже закончился, можно было лечь в постель и уснуть.

Смотреть в телескоп оказалось совсем не интересно. В школе Маша терпеть не могла астрономию. Ей никак не удавалось вообразить, что значит «на расстоянии стольких-то световых лет». Как расстояние может измеряться в годах, в голове не укладывалось. И Большую Медведицу ей никогда рассмотреть не удавалось. Не видела она Медведицы, что ты будешь делать? И через телескоп тоже.

— Ну и ладно, — сказал Корней и посмотрел на часы. — Ты, главное, не расстраивайся. Смотри, у меня для тебя подарок.

Из недр куртки, в которой, казалось, хранилось все на свете, он достал маленький флакончик духов и протянул Маше.

— Попробуй, этот запах очень подойдет к твоим глазам.

Как запах может подходить к глазам, спрашивается?

Маша сняла золотистый колпачок и брызнула немного. Аромат был странный — слишком сладкий, Маша такие не любила. От резкого запаха у нее вдруг закружилась голова, и она схватилась за Корнея, чтобы не упасть.

— Э-э-э, ты что? Маша, тебе плохо?

— Я, наверное, выпила слишком много вина, — заплетающимся языком успела сказать Маша и потеряла сознание.

В себя она пришла от того, что Корней заботливо растирал ей лицо снегом.

— Очнулась? Вот и хорошо, а то я уж был готов за доктором бежать. Встать сможешь?

Маша осмотрелась и обнаружила, что сидит на снегу, но голова ее при этом покоится на коленях Корнея, а он встревоженно заглядывает ей в глаза. Она прислушалась к себе: ничего не болело, лишь немного, совсем чуть-чуть кружилась голова. В руке был зажат флакончик с духами. Ах да, новый знакомый их презентовал, и в момент «дегустации» ей стало плохо. Маша сунула духи в карман.

— Встать смогу, — сказала она, впрочем, не очень уверенно. — И что это я, сама не знаю? Долго была в обмороке?

— Минуты три. Достаточно для того, чтобы я начал волноваться. Но, к счастью, ты пришла в себя. Грузинское вино очень коварное, — улыбнулся Корней. — Я виноват, не уследил за тобой. Встаем потихоньку. Тебе надо прилечь, давай я тебя в домик отведу.

— Нет, пойдем в кафе. Со мной все в порядке, а там пирожные обещали. Я не хочу, чтобы вечер кончался.

— А я очень хочу. — Он многообещающе улыбнулся, и Маше вдруг стало тревожно от того, что могла означать эта улыбка.

К такому быстрому развитию событий она не была готова. Маша приехала сюда с другим мужчиной, и пока они не разберутся между собой, нырять в новый роман с головой она не будет, как бы ни хотелось.

Они прошли примерно полдороги, когда раздался громкий крик — совсем рядом, метрах в двадцати от указателя «Коттедж № 3», мимо которого они как раз проходили.

— Что-то случилось, — тревожно сказала Маша. — Надо посмотреть. Может, этой старушке, Ольге Леонардовне снова стало плохо?

— Тебе самой нехорошо, — твердо сказал Корней. — Кто-нибудь другой придет на помощь, а тебя нужно отвести в кафе и хотя бы усадить, раз лежать ты не хочешь.

Крик повторился, причем теперь было понятно, что это женщина.

— Помогите! Помогите! — доносилось из-за деревьев. Маша могла ошибаться, но, кажется, голос Лизы.

— Да все со мной в порядке, — с досадой сказала Маша. — Пойдем, надо узнать, что случилось.

Не дожидаясь Корнея, она побежала по дорожке, ведущей к домику, и практически сразу, за первым поворотом обнаружила лежавшего ничком Артема и стоящую на коленях Лизу. Женщина безудержно рыдала.

— Что случилось? — спросила Маша, присаживаясь рядом, и тут же отшатнулась, вскрикнув. Из-под головы Артема текла кровь, алая, яркая на белом снегу, собравшаяся в крупную лужицу.

— На Артема кто-то напал.

— Кто? Зачем?

— Я не знаю. Катюшка уснула у меня на руках еще по дороге в домик, поэтому я очень быстро ее уложила и вернулась в кафе. Артема там не оказалось, и я решила пойти ему навстречу. Была уверена, что он еще помощь старушке оказывает, думала, может, надо принести что или позвонить. Но нашла его тут. Вдруг он умер?

Маша присела, приложила пальцы к шее лежавшего без движения мужчины. Под ними билась сонная артерия. Неровными толчками, но все-таки билась!

— Он жив, — быстро сказала она Лизе. — Без сознания, но жив. Нужно срочно вызывать «Скорую» и полицию.

Сзади шумно дышал Корней.

— Тут телефоны не работают, — мрачно сказал он. — Сети нет.

— Беги на ресепшен, там стационарный. А я сбегаю в кафе, позову ребят на помощь. Трогать Артема ни в коем случае нельзя, но надо укрыть чем-нибудь.

Не прошло и получаса, как базу охватила суета, всегда возникающая, когда случается что-то экстраординарное. Приехавший на «Скорой» врач обрабатывал пришедшему в себя Артему рану на голове, а полицейский наряд пытался записать показания как потерпевшего, так и обитателей базы.

Артем, впрочем, ничего рассказать не мог. У пожилой дамы он провел минут пятнадцать — измерил давление, отметил, что оно высоковато, дал таблетку, подождал, пока женщине станет лучше, после чего попрощался. Когда он шел по тропинке, из-за дерева метнулась какая-то тень, и его ударили по голове. Кто это был, Артем заметить не успел. Даже не мог сказать, мужчина или женщина. С учетом времени на часах получалось, что без сознания врач пробыл минут двадцать. Потом его обнаружила жена.

— Получается, с того момента, как Артем ушел из кафе, до того, как Лиза его нашла, прошло чуть больше получаса, — задумчиво сказала Маша.

Что-то было не так, но она не могла сказать, что именно. Полицейские покосились на нее.

— У вас что-то пропало? — спросил у Артема один из них, постарше.

Тот, болезненно морщась, задумчиво посмотрел в пространство, потом обвел глазами собравшихся и опустил глаза. Маша следила за его взглядом и, наконец, уставилась на левую руку, которую до этого исподтишка разглядывала весь вечер, и не поверила собственным глазам: часов на запястье не было! Сам Артем потерю пока не осознавал.

— У него пропали часы, — выпалила Маша, — очень дорогие.

— Часы? Дорогие? — Полицейский стал похож на добермана, ставшего в стойку. — Насколько?

— Около ста пятидесяти тысяч долларов.

— Чего? А такие бывают? — В голосе полицейского звучало сомнение. — Не в принципе, разумеется, а тут, у нас. Вы кто? Олигарх? Роман Абрамович инкогнито?

— Я врач, — по-прежнему морщась, сказал Артем. — Как меня зовут, вы можете прочитать в моем паспорте. А часы действительно столько стоят. И они правда пропали. Я просто сразу не сообразил. Из-за удара по голове, наверное.

— Наверное, — согласился полицейский. — Что ж, описывайте вашу пропажу.

Было видно, что Артему трудно говорить. Голова у него наверняка болела и кружилась. Маша, которую никто не спрашивал, снова пришла ему на помощь.

— У меня фотография есть, — сказала она. — В телефоне.

— А вы, простите, потерпевшему кто?

— Никто. Мы тут познакомились. На базе.

— А фотография откуда?

— Сделала, чтобы своему папе показать. Он коллекционирует часы и очень хорошо в них разбирается, а такие, я уверена, никогда не видел. Вот я и попросила разрешения сделать фото.

Полицейские обменялись взглядами, из которых становилось понятно, что Маша выглядит крайне подозрительной особой.

— Кто, кроме вас, знал о существовании часов и их стоимости?

— Все присутствующие, — сказал Артем, видимо, выгораживая ее. — Мы обсуждали их за ужином.

— И кто, простите, был зачинщиком разговора?

— Я. — Маша совсем пала духом. — Заинтересовалась часами и спросила. Артем рассказал, что они сделаны из сплава «Титаника».

— Простите, из чего?

Маша, запинаясь, рассказала историю часов. Действительно, ее слышали все собравшиеся.

— Тогда давайте разберемся, где каждый из вас был в момент совершения нападения на господина Беляева, — строго сказал полицейский.

Вот тут-то и выяснилось, что алиби нет ни у кого, кроме Маши и Корнея. Жена Артема Лиза укладывала ребенка, но теоретически у нее была возможность уйти из коттеджа раньше, подкараулить возвращающегося мужа и ударить его по голове. Мотива, правда, не просматривалось, но какая разница? Конечно, когда Лиза заходила, ее видели официанты, но она вполне могла нанести удар до этого, потом добежать до кафе, а затем вернуться на место преступления, чтобы «найти» мужа.

Сергей и Леонид вместе проверяли баню, но на какое-то время Сергей отлучался, чтобы сходить за сигаретами. Оба мужчины могли совершить роковой удар, забрать часы, а потом как ни в чем не бывало снова встретиться. Лиля и Светлана, остававшиеся в кафе, оказывается, тоже на время расходились. Лиля бегала в свой коттедж за шалью, потому что начала замерзать. А Светлана, оставшись одна, по ее словам, решила подышать воздухом и какое-то время гуляла по заснеженным тропинкам. При этом ее никто не видел.

Олег, шарахнувший дверью и ушедший в ночь, по его словам, тоже гулял, потому что ему нужно было, как он это назвал, выпустить пар. И даже одинокая старушка, которой Артем оказывал помощь, вполне могла незамеченной выскользнуть за ним на улицу, чтобы ударить по голове и забрать часы. В полном одиночестве вернулась в домик регистрации и администратор Алена. Только Маша с Корнеем провели эти полчаса вдвоем, при этом ни у одной, ни у другого не было возможности смотаться к коттеджу номер три, чтобы совершить преступление. Они все время были на виду другу друга.

Конечно, Маша на какое-то мгновение падала в обморок, но все это время она провела на коленях у Корнея, который пытался привести ее в чувство и растирал лицо снегом. Да и при всем желании не мог он за три минуты, пока длилось ее забытье, сбегать к соседнему коттеджу, чтобы провернуть злодейство. Немного подумав, про обморок Маша предпочла не рассказывать. К делу он отношения не имел, а позориться перед всеми не хотелось. Тоже мне, кисейная барышня!

— А чем Артема ударили? — спросила Маша и снова получила полный неприязни взгляд полицейского постарше. Раздражала его эта выскочка, что ты будешь делать!

— Кастетом, — нехотя пояснил тот. — Хорошо, что удар по касательной прошел, височную кость не проломил, а то бы было у нас тут не просто нападение с целью грабежа, а убийство.

Записав показания всех свидетелей, полицейские уехали. Проводить обыск в домиках гостей они отказались: было ясно, что украденные часы преступник спрятал достаточно хорошо. Не для того он их крал, чтобы сразу попасться. Расследование было отложено до утра.

Лиза снова заплакала. Артема на «Скорой» увезли в больницу: у него было сотрясение мозга. Его жена осталась на базе до утра, чтобы не будить и не тащить в ночь ребенка.

— Если вы боитесь, я могу с вами переночевать, — предложила Маша, которой смертельно не хотелось ни выяснения отношений с Олегом, ни возможного форсирования ситуации со стороны Корнея. Больше всего на свете она хотела лечь и провалиться в сон, чтобы ни о чем не думать. — Вдруг вам некомфортно одной.

— Спасибо, — с благодарностью посмотрела на нее Лиза. — Если вам нетрудно, то было бы неплохо. А то вдвоем с ребенком, после всего, что случилось…

— Мне ни капельки не трудно, — горячо заверила Маша.

— Вот что, дамы, я вас одних не оставлю, — тут же заявил Корней. — Вы располагайтесь в спальне, а я в гостиной на диване прикорну. По крайней мере, гарантирую, что в дом никто не проникнет. В тесноте, да не в обиде.

Маше вдруг стало обидно, что это предложил не Олег.

— Я сейчас за вещами схожу и приду, — сказала она. — Лиза, я быстро.

— Пойдем, я тебя провожу, — резко сказал Олег. — Нечего бегать по территории без присмотра. Один добегался уже.

Ссориться не хотелось, поэтому Маша молча кивнула. В их домике она быстро переоделась, сменив джинсы на спортивный костюм: спать придется одетой, чтобы в случае возможных неприятностей быть ко всему готовой. Косметику надо смыть, зубы почистить, и ничего для этого с собой не тащить. Взять нужно только телефон и зарядку к нему. Пожалуй, все остальное можно оставить. Снова надевая пуховик, она засунула руку в карман и вытащила пузырек с духами. Серебряная крышечка блеснула под светом люстры, и от этого снова противно закружилась голова. Маша вздрогнула и быстро отложила духи в сторону.

— Ты чего? — спросил Олег. — Бледная такая. Все хорошо?

— Да, я сегодня просто в обморок упала, — призналась она. — Запах духов оказался слишком сладким, или это я вина перепила.

— В обморок? Когда?

— У телескопа. Олег, ты только не думай ничего такого.

— А я ничего и не думаю, — ровно сказал он, протянул руку, взял флакончик и открыл крышечку. Снова мягко блеснул серебристый металл. Олег нажал на дозатор, сделав пару пшиков в воздух. По комнате поплыл сладкий, но совершенно не противный аромат. Маша втянула его носом: нет, не тошнит, и голова не кружится. Духи как духи. Пожалуй, даже приятные.

— Этот подарил?

— Да. — Маша вдруг почувствовала себя виноватой.

Стремительно катящийся к закату день казался теперь ненастоящим, словно наведенным. Все, что произошло с того момента, как они сюда приехали, было похоже на наваждение.

— Ладно, пойдем, я тебя до домика Лизы отведу. Раз уж так приспичило.

— Олег, людей нельзя оставлять в беде.

— Все нормально, Маша. Тем более, мне нужно посидеть в Интернете.

Ну да, сотовой связи на базе не было, а Интернет в каждом домике имелся. Разумеется, Олег не может лечь спать, не зайдя в свою любимую игру. Нет, все-таки завтра надо будет собраться с силами и объяснить ему, почему они не могут быть вместе. И красавец Корней с его безупречными манерами тут совсем ни при чем.

В домике Артема и Лизы они сразу начали укладываться на ночлег. Лиза едва на ногах стояла от усталости и пережитого шока, да и Маша чувствовала себя уставшей. На двухспальной кровати, стоявшей на втором этаже, уже лежала маленькая Катенька. Выбор был небольшой: либо ложиться к матери и девочке третьей, либо идти вниз — раскладывать кресло-кровать. Но там на диване располагался Корней, а оставаться с ним наедине не входило в Машины планы. Легонько вздохнув, она прилегла на краешек кровати, к счастью, довольно широкой.

Сон не шел. Маша прикрыла глаза, но перегруженный эмоциями мозг не выключался. В голове проносились обрывки событий, как картинки в калейдоскопе. Маше представлялись шелковые морды коней, ярко-красная малина, ее сладкий сок, растекающийся по языку, чернота зимнего неба в объективе телескопа, россыпь звезд, словно бриллианты на черном бархате, золотая крышечка от холодного флакона духов, сладкая струя, ударившая в нос…

Стоп! Тяжело дыша, Маша села на кровати, опасливо покосившись на Лизу и Катеньку, не разбудило ли их ее резкое движение. Нет, мама с дочкой крепко спали. Вот и хорошо, вот и славно. Маша точно помнила, что у духов, которые ей подарил Корней, крышечка была золотая. Но когда Олег вертел в руках флакончик, вытащенный Машей из кармана пуховика, крышечка оказалась уже другая, серебряная. Но этого же не может быть! Никто бы не стал менять крышечку от флакона с духами, но и перепутать Маша не могла. Получается, флаконов было два! Но зачем?

Она снова закрыла глаза, пытаясь вспомнить, как именно все происходило. Помимо флакона с духами не сходилось что-то еще. Время! С того момента, как они с Корнеем ушли из кафе, и до того, как нашли раненого Артема, прошло минут тридцать пять. Но по ощущениям должно было — гораздо меньше!

Маша начала считать в уме. За пять минут они дошли до домика Корнея, на веранде которого был установлен телескоп, пять минут она честно пялилась в ночное небо, пытаясь понять, чем именно там положено любоваться. Еще минут пять — хотя на самом деле меньше — ушло на то, чтобы открыть подаренный флакончик, вдохнуть сладкий аромат и свалиться в обморок. Без сознания Маша провела, по словам своего спутника, минуты три. Как ни крути, еще десять-пятнадцать минут выпадали из расклада в какую-то сумеречную зону. И что это значит? А может, она просто ошибается, потому что неправильно оценивает время?

Пожалуй, стоило это проверить, повторив те же действия, что они с Корнеем совершили вечером. Пройти по тому же маршруту. Но как выйти из дома незамеченной, если на первом этаже спит Корней?

Немного подумав, Маша решила рискнуть. Осторожно встав с кровати и стараясь двигаться бесшумно, она вышла из спальни, спустилась по лестнице, которая, к счастью, не скрипела, и застыла, вглядываясь в темноту комнаты, нарушаемую лишь мягким светом уличного фонаря, заглядывающего в незашторенное окно. С дивана доносился мерный храп. Корней спал, не подозревая, что утомленная бурными событиями дня Маша вдруг решит прогуляться.

Практически не дыша, она преодолела несколько метров, отделяющие ее от прихожей, быстро натянула меховые ботинки и нащупала на вешалке пуховик. Храп в комнате вдруг затих, заскрипел диван, — Корней то ли поворачивался с боку на бок, то ли вставал. Проверять Маше не хотелось: сорвав пуховик с крючка, она повернула рукоятку замка, распахнула дверь и выскочила на крыльцо. Темная тень, метнувшись откуда-то сбоку, схватила ее за плечи, развернула, прижав к себе спиной, и зажала рот ладонью.

— Тихо!

Маша забилась, затрепыхалась в этих сильных руках, но тут же успокоилась, поняв, что они принадлежат Олегу.

— Вот так-то лучше, — сказал он, выпуская ее и снова поворачивая к себе лицом.

— Ты что здесь делаешь?

— Размышляю, как, не привлекая внимания, выманить тебя на улицу. А тут ты сама выходишь, я глазам своим не поверил. Машка, как ты догадалась, что я тебя тут жду?

Он говорил шепотом, и Маша тоже не повышала голос, хотя и не понимала, почему.

— Я понятия не имела, что ты меня ждешь, — сказала она сердито, — я вышла, потому что мне надо кое-что проверить. Пойдем.

— Куда?

— Я хочу повторить маршрут, которым мы вечером шли с Корнеем. Кое-что не сходится.

Она потянула Олега за руку, но тут же остановилась и, глядя ему в лицо, призналась:

— Хорошо, что ты тут. Ночью бегать по базе в одиночку мне было бы страшновато, а я только сейчас про это подумала.

— Ты в последнее время вообще мало о чем думаешь, — заметил он. — К примеру, сейчас тебя совершенно не смущает, что ты стоишь на морозе в одном спортивном костюме. Пуховик-то надень! Простудишься.

Маша только сейчас начала замечать, как морозный воздух проникает под одежду, пощипывая кожу. Она начала натягивать пуховик и вдруг поняла, что он не ее. Впопыхах и в темноте она схватила с вешалки темно-синюю куртку Корнея. Но не возвращаться же! В ночи и так сойдет, тем более что они ненадолго. Куртка была ей велика, но Маша завернулась в нее, как в одеяло, стараясь не замечать скептического взгляда Олега.

— Ну, что же ты стоишь, пойдем!

— Маш, я должен тебе кое-что сказать.

Вот нашел же время! С точки зрения Маши, «работать над отношениями» сейчас было совсем некстати.

— Позже скажешь.

Спорить они не стали, поэтому они в полном молчании быстро дошли до кафе.

— И что ты тут собираешься искать?

— Ничего. Засекай время.

Олег послушно посмотрел на часы, и Маша двинулась в сторону коттеджа номер четыре, стараясь идти в том же темпе, в котором накануне проделала этот путь с Корнеем. Так, вот крыльцо, а на нем телескоп. Сколько времени это заняло?

Олег, которому она задала свой вопрос, бросил взгляд на часы:

— Четыре минуты.

— Хорошо.

Какое-то время она топталась вокруг телескопа, вспоминая, как Корней накручивал какие-то колесики, направляя трубу в небо и подлаживая окуляр под Машин рост. Потом она прильнула к линзе, снова пытаясь разглядеть хоть что-то, похожее на Большую Медведицу. Безуспешно.

— Ты решила полюбоваться звездами? Вовремя! Машка, послушай, что я тебе расскажу.

— Да подожди ты. Сколько времени прошло?

— Еще четыре минуты, с того момента, как мы ушли от кафе — восемь.

— Ладно, теперь пошли обратно.

— Маша, я ничего не понимаю.

— Я пока тоже, но это неважно. Вот-вот пойму.

Дорога до поворота к коттеджу номер три, в котором жила Ольга Леонардовна, предсказуемо заняла две минуты.

— Здесь мы услышали, что Лиза зовет на помощь, — сказала Маша. — Корней пытался меня остановить, но я побежала посмотреть, что случилось.

Она перешла на бег и повернула на дорожку. Олег молча шел за ней, не упуская ее из виду. Отчего-то Маше было приятно.

— Здесь мы еще какое-то время пытались понять, что случилось. Скажем, минуты две. Да, я была права, на все про все ушло двенадцать минут, что и требовалось доказать. Я не могла провести в обмороке три минуты, как сказал Корней. Я была без сознания гораздо дольше. А плохо мне стало после того, как я понюхала духи. Те, что с золотой крышечкой, а не с серебряной.

Олег смотрел на нее во все глаза, как будто Маша бредила. Пришлось ему все объяснить.

— Маш, выслушай меня наконец, — сказал ее бывший муж — не муж, она и сама толком не знала, кто. — Понимаешь, мне с самого начала этот Корней показался крайне подозрительным типом.

— Потому что я ему понравилась?

— Потому что так не бывает. Ну, сама посуди. Взрослый, состоявшийся в жизни мужик приезжает на загородную базу отдыха. Заметь, один!

— Он расстался с женой.

— Хорошо, пусть. При этом он с места в карьер начинает кадрить первую попавшуюся ему на глаза молодую даму, причем наличие у нее спутника его ничуть не смущает. Он не просто галантный, обходительный и чутко реагирующий на любые дамские пожелания, у него и малина при себе имеется, в январе-то, и флакончик духов в кармане, и телескоп на крыльце. Он выглядит как оживший идеал из женского романа, принц из сказки, и делает все для того, чтобы вскружить даме голову. Ты сама-то не видишь: все его поведение такое сладкое, что оскомину набивает?

— Но зачем это все? — спросила Маша. К разочарованию — Олег, разумеется, прав — примешивалось острое чувство стыда. И как можно быть такой дурочкой?

— Да, похоже, затем, чтобы в нужный момент остаться с этой дамой наедине, убедить ее, что она ненадолго упала в обморок, и тем самым составить себе стопроцентное алиби на время совершения преступления.

— Олег, ты хочешь сказать, это Корней ударил по голове Артема, чтобы его ограбить?

— Я хочу сказать, что поискал в Интернете информацию про этого самого Корнея. Много не нашел, врать не буду, но одно знаю твердо: замечательная старушка Ольга Леонардовна, которой так внезапно понадобилась врачебная помощь, — мать твоего Корнея.

— И никакой он не мой, — надулась Маша. — То есть как это — мать? Алена говорила, что старушку сюда сын привез, и это явно был не Корней.

— А у нее два сына, — засмеялся Олег. — Социальные сети — классная штука, особенно если уметь ими пользоваться. Ольга Леонардовна — бывшая актриса. Ее фамилия Гоголева. Она дважды была замужем, и сыновья у нее от разных браков. Старшего сына зовут Корней Быстров, а младшего — Матвей Северцев.

— Он говорил, что его мама очень хотела дать ему оригинальное имя. Корней и Матвей, куда уж оригинальнее! — пробормотала Маша. — То есть они заранее все спланировали? Хотели заполучить раритетные часы, знали, что Артем с женой поедут на базу, и забронировали два отдельных домика — для матери и для сына. Старушка разыграла сердечный приступ, чтобы Артем, как врач, отправился ей на помощь. Она наверняка держала его заранее оговоренное время. А Корней подготовил почву, чтобы ему было с кем пойти смотреть на звезды. Пока я лежала без сознания, он добежал до нужного коттеджа, подстерег Артема, ударил его кастетом, снял часы и вернулся ко мне изображать заботу и внимание. Я только одного не понимаю: как он мог быть уверенным, что я в нужный момент упаду в обморок?

— А вот тут на первый план выходят два флакончика духов. В первом, который он тебе подсунул, было что-то типа средства для ингаляционного наркоза. Усыпляет моментально, проходит быстро и не оставляет последствий. Идеальное средство, чтобы отрубить минут на десять-пятнадцать. Больше ему и не требовалось.

— А второй флакончик зачем?

— Чтобы ты ничего не заподозрила. Оставить тебе флакон с лекарством он не мог. Но духи же тебе подарили? Значит, если бы флакон исчез, ты бы могла начать задавать вопросы. Поэтому одну бутылочку он забрал, а вторую сунул тебе в руку. Я же брызгал из него, чтобы проверить, почему тебе стало плохо, и ничего не произошло — во втором флаконе обычные духи. Идеальная схема. Ты чудом запомнила, что крышка была другого цвета.

За разговором они медленно брели к своему домику. Маша вдруг остановилась и начала судорожно рыться в многочисленных карманах, на которые была богата куртка Корнея. Она еще удивлялась, что он, как фокусник, достает оттуда то малину, то духи. Вдруг, там есть еще что-нибудь интересное? Сначала пальцы нащупали стеклянную бутылочку. Маша вытащила ее и на раскрытой ладони протянула Олегу. Флакончик духов поблескивал золотой крышечкой.

— Проверять не будем, отдадим в полицию. Думаю, что там препарат для наркоза, который заставил тебя на время вырубиться, — сказал Олег. — Посмотри, может, еще что-нибудь есть.

— Есть, — сказала Маша и вытащила штуковину с круглыми отверстиями для пальцев.

Кастет, а следом еще что-то металлическое, приятно холодящее пальцы. Это были стальные часы на браслете, сделанные из корпуса «Титаника», украденные у Артема знаменитые Romain Jerome стоимостью в сто пятьдесят тысяч долларов.

— Что ж ты такая прыткая-то? — услышала она и резко повернулась.

В нескольких шагах стоял Корней Быстров, одетый в одну лишь толстовку. Олег быстро шагнул и закрыл собой Машу. Она слабо удивилась: зачем?

— Как же я не слышал, что ты из дома-то вышла? Специально же с вами ночевать напросился, как знал: ты способна что-нибудь этакое вытворить. И что мне теперь прикажете с вами обоими делать?

— Вы не сможете ничего с нами сделать, — спокойно сказал Олег, — вы же только со спины нападать можете. Были так уверены в собственной безнаказанности, что даже не перепрятали часы и не избавились от кастета и флакона?

За Машиной спиной послышался скрип снега. Она повернулась и вовремя: к ней быстро двигалась Ольга Леонардовна с перекосившимся от злобы лицом. В руке у нее была каминная кочерга. Старуха замахнулась и… Вспомнив, что в руке у нее флакончик со странными «духами», Маша сорвала золотую крышечку и выпустила струю прямо ей в лицо, другой рукой зажимая нос.

На мгновение застыв, Ольга Леонардовна плавно осела к ее ногам. На снегу катались, вцепившись друг в друга, Олег и Корней, а по дорожке к ним бежали люди в полицейской форме.

— Вы как тут ночью очутились? — спросил Олег, когда на Корнея нацепили наручники.

— Пострадавший в больнице очухался и вспомнил, что нападавший на него был в темно-синем пуховике. А администратор Алена оказалась девушкой крайне наблюдательной и с ходу сказала, у кого из гостей верхняя одежда такого цвета. Ну, пробили мы по базе этого Быстрова и обнаружили, что он занемогшей старушке родной сын. Нам странным показалось, что родство они никак не афишировали, вот и приехали, чтобы вопросы задать сыну, маме, ну и девушке вашей, которая Быстрову фальшивое алиби обеспечила.

— Вот оно, алиби, в бутылочке, — сказала Маша и протянула руку, на которой лежал флакончик с золотистой крышечкой. — Мы сейчас вам расскажем, как он все это провернул.

В конце концов, идея поехать вдвоем на базу «Кони» оказалась не такой уж дурацкой. Сидя за швейной машинкой в родном ателье, Маша с удовольствием вспоминала приключившуюся с ней детективную историю и полные счастья субботу с воскресеньем. Снег был белым и хрустким, еда вкусной, окружающие люди приятными, и лучший на свете мужчина — рядом. То, что он именно такой, было понятно без всякой работы над отношениями. Так она начальницу и заверила. А еще рассказала, что Олег сделал ей предложение, и она его приняла.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.