Детективщица (СИ)

В поселке Филатовский редко бывали посторонние люди, зато его часто навещали сотрудники районной службы скорой помощи. И на это имелись особые причины.

Когда-то в середине 60-х годов заброшенные Филатовские выселки распределили под строительство жилья среди комсомольцев местной обувной фабрики. Новоселы построили дома и даже разбили парк. Жизнь в посёлке забурлила, особенно после того, как там возвели ещё и ПТУ, готовившее кадры для предприятия.

Но 90-е годы безжалостно разрушили жизнь Филатовского. Фабрика закрылась, за ней приказали долго жить начальная школа и медпункт. Дольше всего продержалось ПТУ, хотя спроса на его выпускников уже не было. Разъехались в поисках заработков бывшие работники фабрики. В поселке теперь жили только пенсионеры, но и их ряды стремительно таяли.

И вот наступило время, когда в Филатовском остались только семь старушек. Они давно уже разменяли восьмой, а кто и девятый десяток лет. Бабульки дружили. Каждый вечер ходили по очереди друг к другу в гости: чай пить, вместе смотреть нежно любимые сериалы, да и так поболтать о насущном.

Когда умерла Евдокия Федоровна Лобода, это событие не вызвало особого ажиотажа у престарелых подружек.

— Федоровна приказала долго жить, — сообщила ближайшая соседка покойной Баба Груня. — Но чего-то скрючило её напоследок.

— Наверное, печень прихватило — давно маялась, — приковыляла, держась за поясницу, вызванная на помощь Анна Васильевна — особа нравная и строгая. — Скоро все тут передохнем, кто от печени, кто от радикулита.

— Если бы не такое дело — не потревожила бы тебя.

— Да, ладно. Сегодня хоть встала, а то ведь уже неделю маюсь.

— Звони, Васильевна, в "скорую", участковому и её внуку. У меня на "мобиле" денег нет.

Вскоре к дому Лободы подтянулись и остальные жительницы Филатовского.

Участковый Петр Григорьевич Авдеев приехал раньше скорой помощи. Был он мужиком бывалым, поэтому давно уже утратил профессиональное рвение. Ворча себе под нос ругательства, он неохотно прошествовал к дому мимо кучки старух, наблюдающих за ним с нескрываемым подозрением.

В хате у покойницы было грязно: валялись по углам какие-то сомнительные тряпки, полы и окна давно не мылись, клеенка на столе была залита маслом. К тому же дом провонял особым, въедливым запахом нищей старости. Потоптавшись на пороге, Пётр Григорьевич окинул рассеянным взглядом застывшее тело покойницы, и решил написать протокол осмотра в машине, старательно делая вид, что не слышит ехидных реплик старушек.

— Глянь-ка, морду воротит…

— А как, бывало, в общежитие к ПТУшницам таскался, таким брезгливым не был.

— Укатали сивку-то крутые горки. Вона, лысый стал — все волосы на чужих подушках оставил.

Участковый тяжело вздохнул и захлопнул папку. 'И зачем я здесь? Этих бабок давно на том свете с фонарями ищут. Дурацкая и бессмысленная процедура. Ещё неизвестно, удастся ли отсюда уехать до дождя, а то застряну в грязи. Дорога сюда — хуже некуда. Мне ещё надо пивка купить. Суббота — значит, сегодня Зенит с Локомотивом играет'.

— Ну что, Григорьевич, можно Федоровну обмывать? — перебили его мысли докучливые старухи.

Участковый с досадой покосился на застывшие в немом осуждении морщинистые лица.

— Подождите справки о смерти.

— Можно подумать, что без справки она живая.

— Порядок такой, бабули. Не будем нарушать.

— Вот аспид, — буркнул кто-то, — когда же мы этого фельдшера дождемся?

Однако и для участкового, и для остальных обитательниц Филатовского оказалось сюрпризом, когда из пробившейся сквозь осеннюю распутицу машины "скорой помощи" вылезла их хорошая знакомая Люба Ивлева. Её бабушка Ксения Витальевна когда-то тоже жила в Филатовском, но умерла два года назад. И с тех пор Любу они не видели.

Оказалось, что девушка теперь работала фельдшером в районной станции скорой помощи.

— Любочка, — расплылись в скупых улыбках старушки.

— Здравствуйте, бабушки.

Деловитым шагом приблизившись к умершей, фельдшерица тщательно её осмотрела и задумчиво сказала, последовавшему за ней участковому.

— Теперь всех умерших, независимо от возраста, приказано везти в морг на вскрытие, но я и сейчас могу сказать — что-то здесь не так. Трупные пятна чересчур интенсивно окрашены.

Петр Григорьевич лениво отмахнулся:

— Выпить покойница любила.

— Помню, — сухо заметила девушка, — но это больше похоже на отравление.

— Может, грибов каких-нибудь наелась?

— Всё может быть, и всё же на месте патологоанатома я обратила бы на них особое внимание.

В комнату протиснулись подружки покойной и Люба замолчала, принявшись заполнять сопроводительные документы.

— Найдите мне СНИЛС и паспорт.

Старухи принялись неторопливо рыться в вещах умершей — разыскав очередную бумажку, подслеповато рассматривали её на свет.

— Кажись, не та! Очки дома забыла.

— Бабушки, СНИЛС — это ламинированный прямоугольник зеленого цвета.

— Сами знаем, — огрызнулись старушки, — квитанцию мы ищем. Покойница заказала плазму и как раз сегодня должны были привезти. Надо найти бумажку с телефоном магазина.

— Потом найдете, а сейчас нужно документы оформлять.

Но бабки упрямо продолжали искать квитанцию, и тогда Люба сама залезла в коробку с бумагами и извлекла оттуда СНИЛС.

— Всё. Можно выносить.

Хоть Евдокия Федоровна и была сухонькой старушкой, носилки получились тяжелыми. Водитель "труповозки" и сотрудники ритуального агентства изрядно намучились, пока дотащили их до машины.

Между тем, старушки вышли на крыльцо. Клавдия Петровна (которую все звали Клавушкой) возилась с замком, и Люба краем уха услышала, как они обсуждают, что делать с тремя котами и собакой покойной Фёдоровны.

Пёс Полкан прекрасно знал соседок, поэтому, не обращая внимания на покидавшую дом покойную хозяйку, увивался вокруг Анны Васильевны, умильно заглядывая ей в глаза и изо всех сил виляя хвостом.

— Глянь, Васильевна, как Полкан-то к тебе подлизывается. Наверное, новую хозяйку выбирает.

— Да я на завтрак оладьи жарила, вот он и учуял, стервец, что маслом пахнет. А взять его не могу. Будут с моей Жужкой щенков плодить.

— Твоя Жужка от старости давно уже ослепла. Куда ей щенков рожать?

— Для этого глаза не нужны.

— А кто котов возьмет?

— Только не я, — отказалась Софья Никитична — самая молодая из старожилов Филатовского, — Сами знаете, чихаю от котов, и глаза слезятся.

Проводив машину с телом покойницы, Люба подошла к старушкам.

— Кто-нибудь из вас знает, ела ли Евдокия Федоровна накануне грибы?

— Она их не любила, — после некоторого раздумья ответила Клавушка, — живот пучило. Да и откуда грибам в эту пору взяться? Холодно уже.

— А что случилось, Любочка, — поинтересовалась Баба Груня. — Думаешь, Федоровна поганок налопалась?

— До вскрытия не могу сказать.

Старушки проводили задумчивыми взглядами "скорую" и машину участкового.

— Ну, вот и осталось нас шестеро.

Почему-то смерть Фёдоровны не выходила из головы Любы. Казалась странной: 'Чем она могла отравиться?'

Через три дня, когда девушка вышла в смену, она поспешила найти приятеля — тоже фельдшера Женьку Свистунова, который, вдобавок, подрабатывал ещё и санитаром в морге.

— Слушай, я бабульку из Филатовского на вскрытие привозила, и в акте указала, что смерть похожа на отравление. Ты ничего об этом не слышал?

— Ты оказалась права. Бабулька была отравлена крысиным ядом. Я сам был на вскрытии — желудок весь изъеден отравой. Может, она того… сама?

— Крысиным ядом? За что же это Федоровна себя так невзлюбила? К тому же плазму ей должны были в тот день привезти.

— Ну, не знаю… по крайней мере, участковый такую версию выдвинул.

Весь день, даже выезжая на вызовы, Люба не могла выкинуть из головы происшествие в Филатовском и, сменившись, позвонила Петру Григорьевичу.

Тот не смог скрыть удивления.

— Да что это вас, Люба, так смерть старухи тревожит? Ну, съела…

— Так ведь крысиный яд. Петр Григорьевич, я её с детства знаю — не могла она сама отравиться. Как-то мне не по себе. Наверное, вас в Филатовский допрашивать старушек пошлют?

Петр Григорьевич вздохнул.

— А кому же ещё по филатовской грязи таскаться? Мне, хоть и не люблю я это старушечье логово. Эксперт со следователем в доме Лободы ещё третьего дня побывали. Начальство сегодня на планерке по голове настучало — мол, чего сидишь: иди, разберись, выясни. Может, кто-то что-то знает. Ох, Люба, когда подозреваемым в преступлении в среднем лет восемьдесят, их не вызовешь повесткой в прокуратуру. К тому же ни в одном учебнике криминалистики не описано, как взять свидетельские показания у гражданки, которая одновременно глухая, слепая, страдает склерозом и деменцией. Филатовские бабки не столь безобидны, как кажутся.

Уж кому как не Любе было об этом знать — она их всегда боялась.

В своё время девушка немало вытерпела от пожилых гарпий. Бывало, бабок хлебом не корми, но дай сказать при встрече какую-нибудь гадость.

'Что сутулишься, Любочка? Со стороны глянешь, не девушка — верблюд верблюдом'.

'Вчера тебя с пареньком видела. Задрыпанный какой-то, плюгавый да пугливый, как заяц. Неужто получше никто не клюнул?'

А потом ещё спешили нажаловаться Ксении Витальевне на Любу:

'Плохо ты внучку воспитала: неприветливая, неуважительная, смотрит волком'

И всё же, она давно знала этих людей. При мысли, что среди них живёт отравитель, у Любы мороз по коже пробегал.

— Возьмите меня с собой. Вдвоем и веселее, и вам смогу помочь.

— Ну, если ты этих лешачек не боишься… Завтра отправлюсь на подворный обход. Может, с тобой бабульки будут более откровенными?

На следующее утро, доехав на дежурной машине до огромной лужи на въезде в посёлок, мужчина и девушка не рискнули проверять её глубину и отправились в Филатовский пешком.

День выдался ненастный и ветреный. Листья с деревьев почти полностью облетели, и стало видно стоявшее в глубине сада бывшее женское общежитие ПТУ. Петр Григорьевич пустился в воспоминания:

— Ох, что же здесь творилось когда-то! Студентки и пили, и курили. Кавалеры к ним в окна, как тараканы лезли. Что ни день, то драка. Я тогда был молодой, и каждый вечер сюда наведывался. Жена даже ревновала.

Люба подумала, что, судя промелькнувшей довольной улыбке спутника, его супруга недаром подозревала благоверного в измене.

— У моей бабушки тоже квартировали девушки, — вспомнила она.

— Умные родители старались определить девчонок под присмотр квартирных хозяек. Насколько я помню, только у Лободы никогда не проживали студентки. Что уж скрывать, редкостной грязнулей была покойная. Масло на стол пролила и даже не вытерла. А ты знаешь, что эксперты нашли яд именно в этой лужице? Больше отравленного масла в доме не оказалось.

— Откуда же в нём взялась отрава? — удивилась Люба.

— Хороший вопрос, — тяжело вздохнул участковый. — Вот и приходится теперь таскаться по дворам, как бездомному, выясняя, где Евдокия Фёдоровна поживилась ядом.

Люба удивленно покосилась на Петра Григорьевича. Она не могла понять его равнодушия — на вверенном ему участке убит человек. Неужели неинтересно узнать, кто убийца? А вдруг это не первая жертва, и ещё погибнут люди?

— Старушки не уважали покойную, хотя, в силу обстоятельств, поддерживали с ней приятельские отношения, — попыталась она растормошить участкового. — Всё местные бабульки когда-то работали на фабрике, а вот Евдокия Фёдоровна торговала пивом в парке. Мне бабушка рассказывала, что по молодости женщины часто ссорились, когда продавщица отпускала их мужьям пиво в долг, а потом со скандалом требовала деньги с жён.

Но Пётр Григорьевич лишь лениво отмахнулся.

— Это когда было? Бабки уже четверть века, как на пенсии, да и мужей похоронили в незапамятные времена. Гиблое это дело, вот что я скажу.

Первый дом, в который они заглянули, принадлежал Марии Ивановне.

— Любочка? — удивилась старушка, увидев на пороге девушку. — Ты чего к нам? Я 'скорую' не вызывала.

— Я с Петром Григорьевичем.

Только тут Марья Ивановна разглядела, что за спиной гостьи маячит участковый.

— Так проходите, — сразу же засуетилась хозяйка, — сейчас чаю попьем с вишневым вареньем.

Марья Ивановна умела создавать уют в доме, и даже сейчас, хотя силы у старушки уже были не те, в чистенькой комнате приятно пахло домашним печеньем. Везде, где только можно, лежали белоснежные вышитые салфетки, а на подоконниках красовались румяными боками огромные яблоки.

Как и следовало ожидать, вишневое варенье оказалось выше всяких похвал.

— Вот умрем, и некому будет настоящее варенье сварить, — довольно вещала хозяйка. — Здесь ведь в чем хитрость — нужно вытащить косточку, а взамен вложить кусочек ореха. Потом сварить особый карамельный сироп…

Пётр Аркадьевич зазевал и уставился в окно.

— Всё это очень интересно, — терпеливо выслушала рецепт Люба, — но мы здесь по-другому вопросу. Осень… наверное, одолевают крысы?

— С холодами они норовят переселиться поближе к кладовым, — охотно согласилась хозяйка.

— Вы какой-нибудь отравой пользуетесь?

— Ветками бузины. Ну, и кошку не зря держу. А что случилось?

— Согласно экспертизе, Евдокия Федоровна отравилась маслом с крысиным ядом. Где вы обычно покупаете масло?

Марья Ивановна ответила не сразу. Задумчиво пожевав губами, она нервно постучала пальцами по столешнице.

— Фермер привозит — хорошее, душистое. Мы запасаемся, чтобы хватило на весь год. К нам в Филатовский каждый второй четверг приезжает автолавка, но там всё слишком дорого.

— И Евдокия Федоровна делала запасы?

— Ну, как сказать — предпочитала у нас в долг брать. Вечно по всем углам без спроса шарилась.

— А крысы у неё водились?

Марья Алексеевна презрительно фыркнула:

— По такой-то грязи полчищами ходили, пока она котов не завела. Те худо-бедно, но справлялись. Так что не пойму, зачем Федоровне крысиная отрава понадобилась? Что-то вы там напутали в милиции.

— В полиции.

— А не один ли хрен? — грубовато закончила разговор хозяйка. — Идите уж, с Богом.

Следующим ближайшим к ним жилищем был дом Софьи Никитичны.

Поднявшись на крыльцо, Петр Григорьевич громко постучал. Сама по себе распахнулась дверь, и девушка с участковым оказались в сенцах.

— Никитична! — позвала Люба, заглянув в горницу.

Но и там было пусто.

— Вот такие нравы у них в Филатовском: бросают дома открытыми, — заворчал Петр Григорьевич, — заходи, бери, что хочешь. А милиция потом рыскай — ищи пропажу.

Но Любу гораздо больше заинтересовал стоящий у дверей шкафчик. Полки были плотно заставлены склянками, бутылями, банками из-под кофе, пакетиками с гранулами.

— Не здесь ли крысиный яд?

Петр Григорьевич, брезгливо поморщившись, принялся перебирать содержимое полок, вчитываясь в названия.

— Да вроде бы нет. Удобрение какое-то. О… глянь-ка!

И в его руках оказалась красивая бутылка из-под рижского бальзама — в отличие от прочего запыленного хлама она была новенькой и яркой.

— Вон чем старушки у нас балуются.

Люба улыбнулась.

— Надо же, когда-то такая же бутылка хранилась у моей бабушки. Только держала она её в серванте — на самом видном месте. После того, как бальзам закончился, бабушка налила туда настоянный на травах самогон, и хвасталась, что её настойка полезнее, чем бальзам.

— Неужели? — заинтересовался Петр Григорьевич и снял с полки бутылку.

Люба с округлившимися глазами наблюдала, как он откручивает пробку, и когда участковый поднес горлышко к лицу, испуганно дернула его за рукав:

— Осторожнее, бабульки на самогоне настаивают и мухоморы!

Рука участкового дрогнула, и он едва не выронил бутылку. Из неё выплеснулось содержимое, сразу же изгадив маслянистыми разводами блестящую керамическую поверхность.

Петр Григорьевич выругался, и быстро, чтобы не испачкать пальцы, поставил бутылку на место.

— Что я — дурак пить невесть какую дрянь? Здесь точно мухоморы.

Софью Никитичну и двух её престарелых подружек они обнаружили в доме Клавушки.

Женщины сообща квасили капусту. По всему дому плыли запахи капустных кочерыжек и томящейся в печи паренной тыквы. В глубоких мисках ждали своей очереди горы натертой моркови и клюквы. Но не все кромсали капусту: Анна Васильевна, с перевязанной пуховой шалью поясницей, устроившись возле печи с клубками шерсти, вывязывала сложный узор. На носках её валенок притулился котёнок.

"Любят животные Анну Васильевну: вчера Полкан ластился, сегодня котофей прилип" — умилилась Люба.

Старушки им отнюдь не обрадовались.

— Чего это милиционеры по нашему поселку то и дело шастают? — удивилась Клавушка. — Ты, Любочка, не думай, что мы тебе не рады, но всё же шибко интересно, что вам здесь понадобилось?

— А ты не слышала, когда похороны? Уже шестой день пошёл, как помер человек, а ни слуху, ни духу, — подхватила и ещё одна старушка, которую по фамилии все дразнили Кнышихой.

Софья Никитична с досадой крякнула, поправляя слуховой аппарат, и также уставилась на гостей.

— Идёт следствие, — пояснила старушкам Люба, — выяснилось, что Евдокия Федоровна отравилась крысиным ядом.

Старушки перестали стучать ножами и так глянули на фельдшерицу, что она почувствовала себя написавшей в штанишки пятилетней девочкой.

— С чего бы это Федоровне травиться, когда она заказала новый телевизор? Уж дождалась бы по любому, пока его привезут, — презрительно хмыкнула Клавушка — Вот мой внук…

Рассказ о внуке мог затянуться надолго, поэтому Петр Григорьевич поторопился её перебить:

— А откуда у Евдокии Федоровны деньги на телевизор появились?

— Кредит хотела оформить.

— Может, она приняла яд по ошибке? — Люба решила зайти с другой стороны. — Кому-нибудь известно — покупала ли Евдокия Федоровна отраву от крыс?

— Нет, не покупала! — вступила в разговор Анна Васильевна, нервно застучав спицами. — Зато я хорошо помню, как…

Неизвестно, что она хотела сказать, но её перебила, наконец-то, настроившая слуховой аппарат Софья Никитична:

— Да уж ты, Васильевна, помалкивала бы: прославилась в своё время с дырявой памятью-то.

— Не надо мне рот затыкать, — тотчас взорвалась Анна Васильевна. — И ту историю тоже поминать не надо!

За перебранкой обеспокоенно наблюдала хозяйка дома.

— Зачем ты, Никитична, вспомнила, что было ещё при царе Горохе? — укоризненно нахмурилась она. — А что касается крысиной отравы… нехорошо такое говорить про умерших, но иногда за Фёдоровной водилось — могла прихватить, что плохо лежит. Деньги или что ценное не брала, а так… по мелочи. И ловили её на этом, и стыдили, а она все смешочками отделывалась. Ну, теперь на том свете будет отвечать за свои проделки. А нам больше сказать нечего. Старые мы… голова уже плохо варит. Иногда час одеваюсь, а выйду на улицу — направо посмотрю, налево посмотрю, и не могу вспомнить, куда так долго собиралась.

— Я же говорил, что мы ничего не узнаем, — шепнул девушке Петр Григорьевич.

Между тем, хозяйка дома вернулась к своему занятию, но, рубанув пару раз ножом по капусте, добавила:

— Ну, умерла и умерла Фёдоровна. Какая разница почему? Назад-то её не воротишь. Не стоит Дунька ваших стараний — ни живая, ни мертвая.

Вот и поговори со старушкой после таких речей!

Но оставалась ещё одна жительница Филатовского — Баба Груня. Именно она обнаружила тело, поэтому могла многое прояснить.

Старушка не попала на посиделки, потому что прихворнула.

— Поясницу что-то ломит. На прошлой неделе Васильевну прихватило, а теперь, видимо, моя очередь подошла, — пожаловалась она незваным гостям, держась за спину. — Да, вы садитесь, не стесняйтесь. Я вам чайку с травками заварю.

Баба Груня была местной травницей, и её дом пропах густыми ароматами сухих растений, в изобилии развешанных пучками вдоль беленых стен.

"Если бы Бабе Груне пришло в голову отравить соседку, она не стала пользоваться крысиным ядом — нашла травку хитрую какую-нибудь" — подумала Люба.

Хозяйка дома не стала ходить вокруг да около:

— Пётр Григорьевич, Федоровна что-то не то сожрала перед смертью?

— Крысиного яду, — неохотно признался участковый.

— Вот прожила абы как, и умереть достойно не сумела. Теперь её кобеля корми. А больно он мне нужен? Хорошо хоть котов Васильевна забрала, а то мявкали бы у порога — душу выматывали. А у Васильевны вы уже побывали?

— Она у Клавдии Петровны.

— Вот ведь… обещала шаль связать, а сама отправилась капусту квасить. А ведь всю прошлую неделю пластом провалялась — я ходила к ней печку топить.

— Анна Васильевна трудится над шалью, — заверила её Люба. — Не думайте, она про вас не забыла.

Баба Груня удивленно посмотрела на девушку.

— Да я и не думаю: у Васильевны память на редкость хорошая.

Люба вспомнила про недавние язвительные реплики относительно памяти Анны Васильевны.

— А почему же тогда Софья Никитична упрекнула её "дырявой" памятью? А Клавдия Петровна сказала, что та история была "при царе Горохе".

— Фу, — старушка брезгливо скривила и без того морщинистое лицо, — не люблю об этом вспоминать. Тогда ещё ПТУ работал, и почти в каждом дворе стояли на квартире студентки. Пятнадцать рублей в месяц — в те годы хорошие деньги. И вдруг у Васильевны пропал мешочек с шерстью…

Петр Григорьевич сразу же вспомнил скандал.

— Ох, какой тогда шум поднялся! Васильевна спросила про шерсть студенток, и тут приехала мать одной из них, накричала на Анну Васильевну и устроила обыск в её доме. Шерсть вроде бы нашлась в холодильнике?

— Да, в сенцах стоял старый холодильник. Туда не заглядывали с того дня, как он сломался. Каким образом шалопутная баба догадалась, что шерсть именно в морозилке — не известно, но крик подняла на весь посёлок. Позорила Васильевну последними словами. Мало того, нажаловалась директору ПТУ, и с тех пор студенток предупреждали, чтобы не шли на квартиру к Серовым. А позору-то какого Васильевна натерпелась — некоторые соседи перестали здороваться.

— И до сих пор неизвестно, кто засунул шерсть в морозилку? — полюбопытствовала Люба.

Баба Груня тяжело вздохнула.

— Как-то под хмельком она сама мне всё разболтала — хвалилась, какая умная и хитрая.

— Кто "она"?

— Федоровна, кто же ещё. К ней на квартиру отказывались девчонки идти — брезговали. Мы ей говорили, что сначала порядок в доме надо навести, а потом людей приглашать. У Серовых же в доме всегда была идеальная чистота, как в операционной. Ну, Дунька из вредности украла шерсть и спрятала в морозилку, а потом втихомолку потешалась, глядя, как Нюру люди гнобят.

— А вы рассказали Анне Васильевне об этом?

Баба Груня окинула насторожившихся гостей снисходительным взглядом.

— Думаете, это Нюра её укокошила? С чего бы ей сейчас Федоровну травить, да ещё крысиным ядом? Как бы она его подсыпала?

— Экспертиза выяснила, что яд был растворен в подсолнечном масле.

— Ну, слышала я, что яд маслом заливают, чтобы привлеченные запахом крысы им полакомились. Но Федоровна ведь не крыса, чтобы так на запах позариться, что жрать всё подряд?

— На столе была лужица пролитого масла. И эксперты нашли в ней следы отравы.

Баба Груня досадливо крякнула:

— Откуда оно там взялось? Не слизывала же покойница масло со стола?

— Не знаем, а только емкость с отравленным маслом в доме не нашли.

Что-то промелькнуло в глазах старухи, заставившее Любу напрячься — бабулька явно знала больше, чем говорила.

— Ступайте с миром, — внезапно заявила старуха. — Ищите настоящих преступников, а здесь вам делать нечего.

— Но кто-то же накормил гражданку ядом, — недовольно возразил участковый.

— Только луканька знает, где покойница его надыбала и зачем натрескалась отравленного масла. Идите уж!

Выбирались Люба и Петр Григорьевич из Филатовского уже в сумерках.

— А я тебе говорил, что нет ничего хуже, чем иметь дело со старухами, — тяжело вздохнул участковый. — Ничем их не напугаешь, несознательные, упрямые. Вот весь день промотались, а что выяснили? Завтра на планерке у начальства выступать не с чем.

Весь вечер Люба размышляла над этим делом. Только у Анны Васильевны был весомый повод совершить преступление. Но как старушка подсунула яд Федоровне?

Люба подскочила среди ночи, внезапно проснувшись от поразившей её догадки: бабульки толковали о привычке Евдокии Фёдоровны совершать мелкие кражи, к тому же она была пьяницей.

"Фёдоровна украла отравленное масло! Кто-то, зная о её клептомании, специально оставил на виду бутылку с ядовитым содержимым. Но самогон с маслом не спутаешь — даже сквозь стекло видно, что другая консистенция жидкости. Если только… если только бутылка не керамическая!'

Любу даже дрожь пробрала, когда она вспомнила, как по найденной у Софьи Никитичны бутылке из-под бальзама катились капли маслянистой жидкости.

'Не приведи Господь, Петр Григорьевич отхлебнул бы. А Федоровна… она же часто бывала у бабушки. Увидела точно такую же красивую бутылку, вспомнила, что покойница хранила в ней настойку — наверное, бедолага подумала, что Никитична тоже какую-нибудь травку залила самогоном'.

Девушка вылезла из-под одеяла, и нервически заходила по комнате.

'Так-так… И ведь Никитична при мне признавалась, что у неё аллергия на кошек. Как же она тогда воюет с крысами? Травит крысиным ядом. Значит, отрава у неё есть. Неужели она настояла яд на масле и налила в бутылку из-под бальзама? Но зачем Никитичне травить безобидную пьянчужку?'

Чтобы хоть как-то успокоиться, Люба отправилась на кухню и поставила на конфорку чайник.

'Ничего себе безобидная! Вон как подставила Анну Васильевну. Может и Никитичне какую-нибудь пакость подстроила, о которой я просто не знаю. Но почему старушка не уничтожила столь важную улику, и бутылка преспокойненько стоит в шкафу?"

Чайник никак не хотел закипать, в отличие от несчастной любиной головы.

'А что если Анна Васильевна, узнав о яде в бутылке, специально подкинула её Федоровне? Дома-то в Филатовском день и ночь открыты: заходи, бери — никто не помешает. А когда задуманное осуществилось, тайком забрала масло из дома Лободы. Да и кобель вокруг Анны Васильевны увивался, видимо, неспроста".

Люба задумчиво пила удивительно безвкусный чай.

'Хотя, может, решила, что никто не догадается. Федоровну похоронят, и концы в воду. Нет, Васильевна в тот день едва ползала, всё время за поясницу держалась. С разыгравшимся пояснично-крестцовым радикулитом по поселку с отравой не побегаешь. Да, что с чаем-то? '

Люба недовольно заглянула в чашку и только тут сообразила, что забыла про заварку и хлебает простой кипяток.

'Совсем меня с ума свела эта история. Завтра же выведу убийцу на чистую воду, чего бы мне это не стоило. Да, не ангел была покойница, но травить её крысиным ядом — это уже запредельная жестокость'

Утро застало девушку возле огромной лужи перед въездом в Филатовский. Там застряла "скорая", и ругающийся Женька Свистунов беспомощно разглядывал воду вокруг машины.

— Люба, ты что тут делаешь?

— Да так… Сейчас я тебе помогу.

Девушка нашла несколько толстых веток. По ним чертыхающийся Женька добрался до твердой почвы.

— Ты к кому? — полюбопытствовала она.

— К Анне Васильевне Серовой. Кто-то из её подружек позвонил — давление подскочило.

Но по мере продвижения к заселенным домам Филатовского следственный раж Любы стал угасать:

"Допустим, выясню, кто отравил Евдокию Фёдоровну, а дальше-то что? Разве я следователь, чтобы вести розыск? И всё же нужно, чтобы люди знали — среди них живет отравитель. Этак она всех на тот свет отправит — повод найдется'

Не доходя до дома Серовой, парень с девушкой заметили на улице остальных обитательниц Филатовского. Разгоряченные старухи размахивали руками и о чем-то громко спорили, но заметив молодых людей, умолкли.

— Поспешите, — приказала фельдшеру Баба Груня, — а то как бы не окочурилась.

Но когда в дом попыталась пройти и Люба, она преградила ей дорогу.

— Нечего там делать. А то увидит тебя Васильевна, и точно Богу душу отдаст.

Люба разозлилась:

— Знаете, бабушки, я убийцу покрывать не буду, хоть и знаю вас столько лет.

— Да не пугай уж, — буркнула Кнышиха.

— А я и не пугаю. Совершено преступление, а вы ведете себя как дети малые. Участкового едва ли не взашей вытолкали.

— Молода ты ещё нас обвинять. А участковый — кобеляка беспутный — только хвостом вилять может.

— Причем здесь Петр Григорьевич? Я знаю — яд хранится в бутылке из-под рижского бальзама, что находится у вас в доме, Софья Никитична. Или вы мне всё рассказываете, или прямо отсюда отправлюсь в полицию!

Софья Никитична побагровела, но отрицать ничего не стала, суетливо хлопая по карманам — видимо, искала валидол.

— Ишь, какая скорая, — с тяжелым вздохом покачала головой Марья Ивановна, — не всё так просто. Пойдем ко мне, поговорим.

Когда старушки уселись вокруг стола, все тяжело уставились на Любу. Она покраснела, но не отступилась.

— У вас, Софья Никитична, аллергия на кошачью шерсть, я слышала, как вы отказались взять котов Федоровны.

— Слышала она… Да, я изготовила яд, — вдруг воинственно вскинулась бабка. — Готовая отрава дорогая, вот мне и посоветовали: купить гранулы, мелко-мелко растереть, настоять на них масло, а потом понемногу добавлять в зерно или в семечки. Крысы, привлеченные запахом, жрут эту гадость, словно мармелад.

— А как отрава попала к Федоровне?

— Шут его знает! Сперла, наверное, как ещё? У меня прошлым летом внук в Риге был и привез в подарок рижский бальзам. Ну, мы его сообща по ложке и выпили. Для здоровья очень полезно.

Старушки энергично закивали в знак подтверждения.

— Бутылка приметная — глиняная и красивая. С другими не спутаешь. Вот я из осторожности в ней яд и решила настаивать. А Дунька, дурочка, видимо приметила её и решила, что я ото всех ещё одну бутылку бальзама утаила.

Она сначала перекрестилась, а потом ожесточенно отмахнулась.

— Наверное, глотнула прямо из горлышка. Может, и плеснула на стол, когда поняла, что это масло. А может, потом еду какую-нибудь им полила да съела. Кто же теперь выяснит? И жалко её, и зло разбирает.

Люба покачала головой.

— Но если Фёдоровна украла бутылку, как она снова оказалась в вашем доме?

Теперь уже пришла очередь вздыхать Марье Ивановне.

— Мы тут посовещались, и решили, что Васильевна забрала. Она около стола стояла — охала да за поясницу держалась, когда мы квитанцию искали. К тому же опять-таки Полкан на неё прыгал.

— Зачем забрала?

— Наверное, вспомнила, что эту бутылку у Никитичны видела. Когда документы разыскивали, я лично обнаружила в хурхурах Фёдоровны свой гребень и очки Кнышихи. А когда вы с участковым сказали про масло и яд, мне здорово не по себе стало. Только тогда спросила Никитичну об отраве.

— А я сразу же кинулась к шкафу. Мы с Ивановной всё перебрали — нет яда, исчез, а потом вижу, что бутылка на другой полке стоит, — удивленно пожала плечами Никитична. — Да ещё вся в масле, грязная…

Люба смутилась, вспомнив как они с участковым производили обыск в отсутствии хозяйки.

— … думаю, что такое? А, может, и сама запамятовала да переставила в другое место? А теперь оно вон что выясняется.

— Ага, а Васильевну обвинила в маразме! — налетела на неё Клавушка.

— Так она собиралась сказать, что это я купила отраву. Мы тогда вдвоем у автолавки остались — вы уже покупки сделали и ушли. Участковый во всем меня обвинил бы. Не хватало только на старости, как жирафа на мир через клетку глядеть. Вот я и перевела разговор на саму Васильевну. А настояла яд недавно — чуть больше недели прошло. В аккурат за два дня до Дунькиной кончины.

— А где теперь эта бутылка? Надо отдать её полиции.

— Ни к чему это, Любушка, — жестко отрезала Баба Груня.

— Выкинула я её, а масло в яму вылила и закопала, чтобы больше никто по ошибке не отравился, — заявила Никитична. — Хватит, Любушка. Ты у нас умница — всё выяснила и разгадала. Ну, а теперь ступай себе с Богом, пока мы все тут не померли от твоего детективного рвения.

— Но почему вы об отраве не спросили Анну Васильевну? К чему строить догадки? А вдруг это не она вернула на место бутылку?

Старушки заметно занервничали.

— А кто? Вот мы все перед тобой — никто из нас не забирал её из дома Федоровны.

— К тому же, я спросила, — виновато пробормотала Баба Груня. — Хотя Васильевна, болезная, всю неделю в постели пролежала пластом, всё равно сатана стал ум смущать — не старая ли обида в ней взыграла? Это Полкан мне голову заморочил своими прыжками. Пришла к ней сегодня утром, а Васильевна сама не своя. Спицами стучит, как барабанными палками, губы синие, сама вся трясется. "Всё, — говорит, — Груня, конец мне: опять всех собак навешают. Никогда я от той пропавшей шерсти не отмоюсь. Сын в администрации на хорошей должности работает — как узнает начальство, что его мать в убийстве обвиняют, с работы с позором выгонят". А сама всё вяжет, вяжет… Ну, тут я и брякнула про Полкана — мол, что он к тебе полез? Наверное, бутылку с отравленным маслом почуял? Я ещё не успела спросить, зачем она её забрала и тайком Никитичне вернула, а мученица, — старушка шумно высморкалась в платок, — сознание потеряла. Я её и так, и эдак, а Васильевна только мычит да платок мне в руки сует.

— На микроинсульт похоже, — машинально поставила диагноз Люба.

— Вот до чего напраслина довела человека, — всплакнула Марья Ивановна.

— Значит, Полкан всё-таки не зря крутился возле Анны Васильевны: масло почуял.

— Да пёс его знает, что он почуял! Может, запах Жужки — сучка хоть и древняя, а гулять здорова. Кобель, что с него возьмешь. А может, и оладьи захотел.

Бабки уныло переглянулись.

— Мы тут посовещались и решили — Васильевна потому бутылку забрала, что не хотела, чтобы про покойницу лишний раз плохое говорили. Хотя сама от неё немало настрадалась. Но такой уж она человек… таких беречь надо.

В общем-то, Люба разобралась в том, что произошло, и даже облегченно выдохнула, сообразив, что не придется идти в полицию и доносить на старушек: бутылки больше нет, главная подозреваемая между жизнью и смертью, свидетели единодушны в показаниях. Нет смысла сокращать дни бабулек допросами в кабинете следователя.

Старушки вместе вышли её провожать до околицы.

"Скорой" удалось каким-то образом вырваться из лужи, и Женька Свистунов уехал, прихватив с собой и Анну Васильевну.

Узнав о том, что подружка осталась жива, бабушки заметно приободрились.

— Ты уж, Любочка, — заявила Марья Ивановна, — раз выбрала себе работу фельдшера, осторожнее будь с людьми.

— Вон, чуть Васильевну не ухандокали ни за что, ни про что.

Люба только согласно кивнула головой — она и не сомневалась, что во всех своих промахах старухи, в конце концов, обвинят именно её.

Преодолев по обочине лужу, она оглянулась.

Бабки стояли сплоченной группой и смотрели ей вслед: согбенные, опирающиеся на палки, в куртках с чужого плеча и шерстяных платках — такие бесконечно далекие, словно девушка преодолела не лужу, а пресловутую грань между мирами.

Что-то во взглядах, которыми её провожали старухи, показалось Любе подозрительным.

'Уж не обманули ли меня хитрые бабульки?' — мелькнула у неё предательская мысль, но девушка поспешно её отмела. — 'Нет, люди этого поколения на подобное не способны. Они хорошо знают цену справедливости'

— До свидания, — приветливо помахала она рукой.

Бабки чуть подумали, а потом кто-то громко пробормотал:

— Иди уже… детективщица!