Детские впечатления

Пионерской лагерь 50-х

Не открою никаких америк. Про это уже писано-переписано. И фильмы были сняты. "Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен" я смотрел как что-то близкое и родное. Без всяких преувеличений.

Я ездил в лагерь "Стайки", километрах в двадцати от Минска.

В лагерь нас везли, как солдат, на грузовиках с тентом и поперечными скамейками в кузове. Правда, в последний раз везли уже на автобусе. Родители провожали нас до места сбора, а по воскресеньям приезжали повидаться.

В то время в школе было раздельное обучение. В лагере были отдельные отряды мальчиков (нечетные номера 1, 3, 5, 7) и девочек (2, 4, 6, 8). Первый и второй - самые старшие (14-15) лет. Седьмой и восьмой — октябрята, совсем малявки. Лагерь находился в прекрасном сосновом лесу — как я люблю этот лес и как мне его нехватает! Территория огорожена высоким забором. Каждый отряд (человек по 25-30) размещался в отдельном деревянном бараке. Там рядами стояли армейские железные койки с жесткой сеткой. Постельные принадлежности: тюфяк, колючее армейское одеяло, маленькая подушка, две простыни, наволочка. При каждой кровати - тумбочка, покрашенная коричневой масляной краской. Первая наука, которую нужно было освоить - красиво заправлять койку на армейский манер - конвертиком. Требовали, чтобы все лежало очень симметрично и ровно, как по струночке, без морщин. Койка вожатого располагалась возле входной двери и была отгорожена занавеской.

Расскажу о том, как коротали в лагере скучные вечера. Какие байки рассказывали, какие стихи читали, какие песни пели. При этом не обойтись без густого отборного мата.

Никакой пионерской работы в этом лагере не проводилось - и это хорошо. То есть она проводилась, конечно, и о ней отчитывались пионервожатые, они, бедняги, постоянно писали какие-то планы. Но нас это затрагивало мало.

После обязательной утренней линейки с подъемом флага под барабанную дробь ("Др-р-рищет баба дегтем..."). и очень фальшивые звуки горна — горнисты были неумелыми, мы шли с вожатыми в лес или на речку. Вечером изредка разводили костер и пекли в нем картошку, добытую на кухне.

Вообще этот лагерь считался хорошим. Кормили там невкусно, но калорийно. В те времена результат пребывания в лагере оценивался с помощью весов.

— На сколько ты поправился?

— На два килограмма.

— У, здорово!

На завтрак обычно давали крутое яйцо. кашу на молоке, манную, пшенную или рисовую и чай или "кофе". Обед из трех блюд: суп или щи на первое; на второе котлета или кусок рыбы с гарниром, гарнир - картофельное пюре либо перловка; на третье — компот из сухофруктов или кисель, очень редко на третье давали твердое кислое яблоко. На ужин шел обычно пудинг из утренней каши с добавлением небольшого количества изюма или крохотных кусочков чернослива, посыпанный сахаром и политый густым киселем. Изредка подавали мучные оладьи, политые тем же киселем, чай или какао.

Прочел это описание и пришел к выводу, что выглядит оно прилично и солидно. Поэтому проясню некоторые детали. Начнем, как говорили в старину, с яйца. Оно было жутко переваренным, желток имел цвет старой бронзы, покрытой патиной. В рот не лезло. Слово "кофе" я не зря взял в кавычки. Это был, по всей вероятности, ячменный кофейный суррогат с добавлением небольшого количества молока. Котлета процентов на 80 состояла из черного хлеба и сильно отличалась по вкусу от домашней. Рыба, которую иногда подавали на обед, была треска, но не жареная, а какая-то пареная, с неприятным запахом. Картофельное пюре было полужидким, с комьями, потому как его сильно разбавляли водой. Про крупную перловку (шрапнель) говорить не буду. Второе блюдо часто поливали слизким и противным "белым соусом", напоминающим сопли, обычно мы просили: "Без подливы!". Кисель варили из порошка, он был розовато-белесого цвета и предельно невкусным. Овощи и фрукты, кроме упомянутых яблок, в рацион не входили. Правда, в лесу мы каждый день наедались черникой.

До сих пор я не люблю манную кашу, крутые яйца, перловку, долго не мог есть картофельное пюре. Зато осталась старая любовь к компоту из сухофруктов. Теперь вы можете, наконец, понять, каким я был избалованным и привередливым.

Было, однако, немало ребят, которые дома питались хуже, чем в лагере. Именно они чаще всего проводили в лагере по две смены подряд.

Главное, что можно сказать о лагере — там было тоскливо. Хочу напомнить, что телевидения тогда не было, кино показывали два раза за всю смену, библиотека была слабенькая — там работала пожилая тетка, штатная библиотекарша из какой-то минской школы, которая привозила в лагерь часть небогатой школьной библиотеки.

Единственным выходом из положения было развлекать друг друга. Мы пересказывали содержание кинофильмов, книг, рассказывали анекдоты. Именно там я впервые познакомился с жанром, который теперь называют "русским шансоном" и с лагерным фольклором.

Напоминаю, это было время после большой амнистии в связи со смертью Сталина. Многие миллионы вышли из зон заключения. У них были друзья, родственники, соседи. Лагерная культура глубоко проникла в массы. В нашем пионерском лагере было очень популярно, например, такое стихотворение.

Получил письмо от внука дедушка Федот.

Внук его, как сука, в лагере живет…

Дальше на матерном языке рассказывается, как внук просит деда прислать посылку (”С табаком тут плохо, сала, масла шли…”), а дед в грубой форме отказывает ему.

Раньше с такой поэзией можно было познакомиться на зоне, в подворотне или пионерском лагере. Зато теперь лафа. В интернете есть все или почти все.

А вот попробуйте найти в интернете прототип, балладу Ивана Захаровича Сурикова "Горе" (1872).

Получил письмо от внука дедушка Федот.

Внук у дедушки Федота в городе живёт...

Пишет внук, чтобы не ждали денег от него...

У него по самый локоть отнята рука…

* * *

По улицам шагает веселое звено.

Никто кругом не знает, куда идет оно.

Друзья шагают в ногу, никто не отстает,

И песни всю дорогу тот кто хочет тот поет.

Сергей Владимирович Михалков

"Веселое звено"

Такие песни крутили по лагерному радио. Эта песня еще в детстве меня удивляла своей тупостью и какой-то оторванностью от жизни. Теперь я снова читаю её текст и ярко представляю, что, встретив на улице такое звено, нормальный человек предпочтет отойти подальше.

Вожатые в основном были нормальные люди, чаще всего студенты. Старшая же пионервожатая, профессиональный комсомольский работник, была типичным представителем этой касты, требовала от вожатых предоставления планов и отчетности и тем доводила их иногда до бешенства. Иногда, когда мы шли купаться на речку, она подходила к нам и начинала рассказывать. Рассказ у нее был всегда об одном и том же - как она отдыхала в Артеке, какие там были замечательные ребята из разных республик и городов страны и даже из-за границы - Польши и Болгарии, в какие походы они ходили, как много фруктов в Крыму и как пели песни у костра. Еще о том, как красива Медведь-гора, рассказывала про нее какую легенду, извините, не запомнил — память моя работает избирательно. Перечитывая давно написанное, вспомнил, как мы с Витей Котовым под ее окном изображали пьяных: прогуливались обнявшись и громко пели неаполитанскую песню:

Вернись!

Твои штаны нашлись, вернись!

Она выскочила и очень злобно нас облаяла.

Запомнился наш отрядный вожатый Олег Антонович, по-моему, Шкляр. Я с ним встречался два года подряд. Студент университета, вообще приличный человек.

Теперь немного о быте. Жили мы, как я уже говорил, в большом бараке. Здания столовой, кухни и администрации были капитальными, одноэтажными. Там же был медпункт с изолятором, библиотека и жили начальник, старшая пионервожатая, медсестра и библиотекарь. Умывальники (с соска́ми) были на улице. Воду в умывальник заливали ведром, набирая ее из крана, который был рядом. Мылись, естественно, холодной водой. На весь лагерь было два общественных туалета (с ямой и дырками над ней), отдельно мужской и женский. Русская баня — раз в неделю, для девочек в пятницу, для мальчиков — в субботу. В баню ходили вместе с вожатыми. Веники заготавливали сами — берез вокруг полно.

Немного о распорядке дня. После линейки зарядка, потом завтрак. Потом, если не было дождя, шли в лес или купаться. Если дождь — тоска, сидели в своем бараке и травили разные истории. В час обед — обедали в две смены. Потом — мертвый час часов до четырех. Мало кто спал, в основном разговаривали. В мертвый час обычно вожатый отсутствовал. После этого полдник. Я, может быть, излишне подробно рассказывал о лагерном рационе, а про полдник забыл. На полдник давали стакан киселя или молока и два печенья либо изредка яблоко. Хочу подчеркнуть, что в этом лагере не голодали и не травились некачественными продуктами. После этого были всякие игры на территории лагеря или можно было почитать. Ужин часов в восемь. В десять отбой. В мертвый час и после отбоя как раз и рассказывались всякие истории и пелись песни, уже совсем не пионерские.

Взаимоотношения в лагере в общем были нормальными. Хотя время от времени возникали драки, которые были сугубо индивидуальным выяснением отношений.

Естественно, в отряде была формальное, назначенное сверху, "руководство" — председатель совета отряда и трое звеньевых, но они были людьми разумными и своей "властью" в коллективе не пытались злоупотреблять. В лагере ходила легенда про одного председателя совета отряда, который пытался слишком высоко себя поставить, выслуживался перед начальством, ябедничал (стучал). В итоге ему устроили тёмную и крепко побили, после чего его забрали из лагеря. Расследование, учиненное начальством, ни к чему не привело. Рассказывали и другой аналогичный случай, когда девчонки устроили темную дурочке, которая любила ябедничать на подруг. При мне подобных случаев не было.

Причина драки доводилась до всеобщего сведения. Бой происходил в спальне, один на один, в присутствии всего отряда, как правило, в мертвый час. В случае явного преимущества кого-нибудь драка останавливалась наблюдателями. После драки инцидент считался исчерпанным. Лично я в такой драке участвовал только раз. Причина — оскорбление на национальной почве. Надо сказать, что в нашем отряде, кроме меня, было еще человек 5-6 евреев. Все они были нормальные ребята и пользовались уважением. До этого открытых проявлений антисемитизма не наблюдалось. Мой противник был сыном ответственного работника среднего звена. Я не помню его имени, но фамилию помню. Кстати, его фамилия имела явно татарские корни, хотя он утверждал, что он - "чисто русский". Он меня явно недооценил, так как я никогда не отличался агрессивностью. Сначала бой шел на равных, но потом я пришел в бешенство и попер на него так, что меня еле оттащили. Больше у нас конфликтов не возникало, мы просто игнорировали друг друга.

Через пару дней, в воскресенье, моя мама пришла в ужас, увидев синяк под глазом и рассеченную губу. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы предотвратить ее визит к начальнику лагеря и большой скандал, который она собиралась учинить. Отец, кстати, помог мне ее утихомирить.

Родители приезжали по воскресеньям. Нам разрешалось выходить с ними за пределы территории лагеря и не приходить на обед. Обедали мы в семейном кругу в лесу на полянке. Отец расстилал плащ-накидку, сохранившуюся еще с военных времен, и на нее выкладывались лакомства, точнее, нормальная еда — вареная молодая картошка, свежие огурчики, зеленый лук, редиска. Из молочного бидончика в эмалированные миски наливался холодник со сметаной — простая еда, но ничего этого в лагерной столовой не было. Еще был домашний пирог, самые вкусные в мире яблоки — полосатый штрифель, иногда клубника. Часть приношений я относил в лагерь — для тех, к кому родители не приезжали.

Каждый день в мертвый час и после вечернего отбоя мы интеллектуально развлекали друг друга. На самом деле активных рассказчиков и певцов было всего пять-шесть. Один парень специализировался на вагонных песнях. Он знал их десятка полтора и пел очень здорово высоким сильным дискантом. Я подозреваю, что он с каким-нибудь инвалидом ходил по вагонам пригородных поездов. Как я сейчас думаю, авторами вагонных песен были профессионалы. Эти песни не содержали мата, часто были очень сентиментальными. Они должны были вызывать сострадание, чтобы люди легче расставались со своими копейками. От него я впервые услыхал песню про Мишу-машиниста:

Ты лети, лети моя машина.

Ой, сколько много вертится колес.

Ой, какая чудная картина,

Когда по рельсам мчится паровоз.

Была еще у него песня про неверную жену, которая, чтобы развязать себе руки и уехать с любовником, убила свою дочь:

- Это папочка, деточка, папа,

Только папочка, детка, нв твой!

И вонзила в малюточку ножик,

Только девочка вскрикнула: "Ой!"

Потом вернулся из длительной командировки муж, отыскал жену и любовника и пристрелил их из нагана. Песня заканчивается словами:

Забирайте меня, я - убиец,

За малюточку я отомстил!

Были и знаменитые "Кирпичики":

Началась война, революция,

Вдруг поднялся рабочий народ,

И по винтику, по кирпичику

Растащили кирпичный завод.

Другой парень знал множество песен из пиратско-ковбойской серии. Мне до сих пор нравится "Танго цветов":

Притон был полон вина,

Там пьют бокалы до дна.

Лишь, нарушая печаль,

Бренчит разбитый рояль.

На песне "В кейптаунском порту" я хочу остановиться подробнее. Она сейчас, можно сказать, получила вторую жизнь. В ее основе бессмертная музыка Шалома Секунды "Ба мир бис ду шейн"(1932) и написанная на эту музыку в 1940 году длиннейшая баллада. Автором стихов был ленинградский школьник, 9-классник Павел Гандельман. Потом эта песня стала народной. Существуют десятки вариантов текста. Я слыхал ее под названием "В неапольском порту". Притом французы там дрались не с англичанами, а с русскими. Много лет спустя я подружился с одним моряком. Он ходил механиком на рыболовецких траулерах и плавучих рыбзаводах. Они много месяцев находились в океане без захода в порты, и там тоже очень ценились рассказчики и певцы. В его репертуаре были всё те же знакомые мне по пионерскому лагерю песни. Конечно, кроме них были еще и специфические морские типа

Я пью за кнехты, клюзы,

За дамские рейтузы...

Неудивительно, что известный моряк и писатель Виктор Конецкий в книге "Третий лишний" подробно написал об истории создания песни "В кейптаунском порту" и своей встрече с П.Гандельманом. Впрочем, не только у меня эти песни застряли в голове. Андрей Макаревич в 1996 году выпустил диск "Пионерские блатные песни". А песню "В кейптаунском порту" в 2008 году спели Лариса Долина и Ирина Апексимова. Им удалось очень убедительно сыграть распутных женщин.

Вообще-то в лагере велась борьба против повседневного мата, но мы убедили нашего вожатого Олега Антоновича, что из песни и анекдота слова не выкинешь — теряется весь эффект. Правда, он поначалу предлагал заменять матерные выражения на что-то другое, например "раз, два, три, четыре, пять", но после блатной версии басни "Заяц во хмелю", где вконец обнаглевший пьяный заяц перечисляет по фене свои заслуги

Однажды был в лесу ужасный шмон,

Был заяц приглашен к ежу на выпивон

И до того там накирялся,

Что хулиганить стал. Он сдухаря на стол забрался

И стал кричать:

- Я старый вор, я урка, что по рыло,

Я фармазонщик, я - шнипарь.

Я в рот раз - два - три - четыре - пять всю эту тварь.

Олег Антонович махнул рукой и остановил дальнейшее изложение басни. Однако после этого он уже не предлагал никаких замен.

Интересно, что мало кому известен сегодня прототип этой басни, принадлежащий золотому перу Сергея Владимировича Михалкова, но почти все знают какой-нибудь ее матерный вариант ("В лесу справляли именины, на них был заяц приглашен"). Я этому не удивляюсь. Мои девчонки-погодки, отлично окончившие в СССР 7 классов, прекрасно знали сказку "Пластилиновая ворона" и понятия не имели о басне Крылова.

Я включился в число рассказчиков. На первых порах я специализировался на пересказах книг, радиоспектаклей, включая оперетты с исполнением отдельных арий, и эстрадных реприз. Народ был неизбалованным и воспринимал все это с большим интересом. Особенно почему-то нравилась оперетта "Корневильские колокола", которую мне пришлось "пересказывать" многократно. А диалог графа и графини Воляпюк из "Сильвы" (он был именно таким в радиоспектакле, где графа играл Григорий Ярон) вообще стал использоваться в повседневной речи:

— Лео, побереги свою пэчень!

— Пэчень, к черту пэчень! Сейчас я тебе скажу пару слов, от которых у тебя заболит не только пэчень, но и селезень! Орфеум, Соловей!

Любопытно, что "Сказка о царе Салтане" тоже пользовалась успехом и часто прерывалась комментариями. После места

Делать нечего: бояре,

Потужив о государе

И царице молодой,

В спальню к ней пришли толпой.

Объявили царску волю —

Ей и сыну злую долю.

Зачитали вслух указ,

И царицу в тот же час

В бочку с сыном посадили,

Засмолили, покатили

И пустили в Окиян –

Так велел-де царь Салтан.

кто-нибудь обязательно говорил:

— Во суки!

Еще я воспроизводил песенный монолог Ильи Набатова про Ноя и его ковчег. Для простоты поясню, что персонаж фильма "Покровские ворота" артист Мосэстрады Аркадий Варламович Велюров (Леонид Броневой) - это Набатов один к одному. Он нашел себе беспроигрышный жанр - политическую сатиру, другими словами, он писал и пел со сцены гневные куплеты против империалистов. А я, дурак, их повторял. Что было - то было.

Если у меня спросят, хорошо мне было в лагере или плохо, я отвечу - хорошо! Потому что там были лес и река. И хотя вокруг было немало придурков, как маленьких, так и больших, нормальное большинство поддерживало такую атмосферу, которая не позволяла придуркам творить то, что им хочется.

Дом на Советской

Дом был построен еще до революции и уцелел в войну. Он находился возле Дома правительства примерно напротив костела на противоположной стороне Советской улицы. Улица тогда была узкой, мощеной старой брусчаткой. Это был трёхэтажный жилой дом из необлицованного темно-красного кирпича. В первом этаже был магазинчик, где продавали духи и одеколоны. Наискосок напротив, примерно там, где сейчас гостиница "Минск" был кинотеатр "Первый". Мне потом кто-то рассказал, что этот кинотеатр построен немцами во время оккупации из сборных деревянных конструкций — довольно большой зал, но без фойе.

В конце 50-х этот дом и много других старых домов снесли и на их месте образовалась просторная площадь Ленина. Улица Советская прекратила свое существование.

В этом доме жила двоюродная сестра отца тетя Рая. Муж ее погиб на войне. Она жила там с очень старыми родителями и дочкой Таней, которая была старше меня — когда я пошел в школу, она была старшеклассницей. Они занимали две комнаты в огромной 7-комнатной коммунальной квартире. Квартира изначально была роскошной и остатки этой роскоши создавали странный диссонанс с убогим имуществом ее обитателей. Квартира была на втором этаже, куда мы поднимались по лестнице с красивыми литыми чугунными решетками. На лестничных площадках были ниши. Отец сказал, что в этих нишах когда-то были скульптуры. В нишах вместо скульптур стояли примуса и керосинки — что-то варилось. Меня это не удивляло, ведь я жил хотя и не в коммуналке, но в доме с коридорной системой без кухонь и туалетов, так что наш примус обычно тоже выставлялся на коридор, чтобы в комнатах не воняло керосином, а тут — такое удобство — ниша в стене, примус не стоит на проходе, никто об него не споткнется. Возле двери тётираиной квартиры было 5 кнопок — каждый сосед имел свой отдельный звонок! Мы звонили и попадали в коридор. Слева были двери жилых комнат, справа — общий для всех туалет и общая ванная комната. Огромная ванна с кое-где отколотой эмалью стояла посреди комнаты. Кран был медный, напоминал львиную морду. Рядом высокая дровяная колонка для подогрева воды. Общей кухни не было, то есть изначально, в квартире, конечно была и кухня, но в ней кто-то жил.

Потолки в квартире были очень высокими, больше 4 метров, с лепниной, подоконники шириной больше метра. Мне очень нравилось лечь поперек подоконника и смотреть на улицу. Их семья занимала две комнаты: большая — метров 20, имела три двери (двери очень высокие, двустворчатые, с медными декоративными ручками) — одна входная, из коридора, две другие вели в смежные комнаты. Двери, ведущие к соседям, была заперты и заставлены комодом. То есть квартира была спроектирована так, что ряд смежных комнат составляли анфиладу. Вторая комната поменьше, дверь из нее вела на черную лестницу, которая не использовалась по прямому назначению, выход с нее был отгорожен фанерной стенкой. Это пространство заменяло кухню — там был шкаф с посудой, примус и запас дров.

Отопление печное — голландская печь, облицованная очень красивыми изразцами с выпуклым цветным рисунком, располагалась рядом с дверью между двумя комнатами.

Когда дом снесли, тетя Рая со своим семейством переселилась в двухкомнатную хрущевку "со всеми удобствами" на улице Краснозвездной.

Порядочные люди иностранных языков не знают

В детстве мне много читали, я рано начал читать сам. Сначала детские книги, потом общечеловеческие.

Мне подарили книжку Маршака "Сказки, песни, загадки", изданную еще до войны. В детских стихах вдруг находилось что-то такое, что смущало мою маму, а кое-что я понимал превратно.

Была там пьеса для кукольного театра "Петрушка-иностранец", очень смешная. Есть в ней такой эпизод: Петрушка одевается в чужую одежду и прикидывается иностранцем.

— Пардон, таракан, мерси,

У кого-нибудь другого спроси!

Бульон, бутерброд, консоме.

Мы по-русски не понимэ.

— Ничего, посидишь в кутузке —

Так научишься понимать по-русски!

Мама сказала: "Эти стихи, пожалуйста, никому не рассказывай!"

В стихотворении "Живые буквы" концовка была такая

Яков с малолетства стал языковедом.

Яков в нашем доме очень знаменит.

Яков по-японски говорит с соседом.

Я не понимаю, что он говорит.

— Мама,— спросил я.— А Яков этот — японский шпион?

Уже тогда засело где-то в мозгах: "Порядочные люди иностранных языков не знают". Песни про коричневую пуговку я еще не знал. Видимо, не я один был такой бдительный. В следующем издании этих стихов была поправка:

Яков по-якутски говорит с соседом.

А еще позже бедного Якова на всякий случай от греха подальше из языковедов перевели в садовники.

Яков - знаменитый маленький садовник —

Яблони и груши вырастил в саду,

Ягоду малину, ягоду крыжовник.

Я на днях учиться к Якову пойду.

Про дядюшку Якова (расследование)

Учили мы это стихотворение Некрасова классе в четвертом. Впечатления оно на меня не произвело. Ну, торговец, возит городские товары, меняет их на деревенские. Учительница объяснила, что такое офеня. Все, вроде, понятно, кроме одного – причем здесь груши? Чего он все время орет:

"По грушу! по грушу!"

Грушами эти крестьяне расплачивались, что ли? Вроде бы, нет. Как-то странно там написано:

Дай ему свеклы, картофельку, хрену,

Он тебе все, что полюбится, - на!

Бог, видно, дал ему добрую душу

Ездит - кричит то и знай:

"По грушу! по грушу!

Купи, сменяй!"

Спросил у учительницы, она что-то промямлила и перевела разговор на другую тему. Так этот вопрос остался для меня невыясненным и застрял в мозгах, как заноза.

Семь лет спустя я выучил польский язык и кое-что начал понимать. Груш – по-польски это просто грош, самая мелкая монетка. Но грош там отдельно упоминается.

Сбоина макова

Больно лакома —

На грош два кома!

Автор говорит на грош, а в прямой речи дяди Якова – по грУшу. Дядя Яков говорил с акцентом, ударение соответствует нормам польского языка — на предпоследний слог, и Некрасов это подчеркивает.

Еще 30 лет спустя я приехал в Израиль и узнал, что слово груш вошло в иврит и очень широко используется. Причем так это слово произносили именно евреи, поляки говорят грош.

И только тогда я окончательно понял, что офеня дядюшка Яков был евреем родом скорее всего из Белоруссии или Литвы. Некрасов это хотел подчеркнуть. Поэтому «По грушу!».

Как его занесло в некрасовские края?

В конце Некрасов очень благожелательно пишет:

Экой старик! видно добрую душу!

Будь же ты счастлив! Торгуй, наживай

"По грушу! по грушу!

Купи, сменяй!"

PS: Сделал поиск в сети на слова «По грушу». Объяснения неубедительны. Значит и теперь дурят школьников. Но тогда на кой чорт включать это стихотворение в школьную программу?

Рэвалюцыйная, 3

1954 год. Я учился в пятом классе 4-й мужской школы им. Кирова. Как-то посреди урока в класс вошла завуч и вызвала в учительскую трех учеников, в том числе и меня. Там сидела незнакомая тетка вместе с нашей учительницей белорусского языка. Каждому из нас предложили почитать текст на белорусском. Потом мы вернулись на урок.

В конце дня наша классная сказала, что меня отобрали для выступления по радио, потому что я хорошо учусь и, кроме того, у меня хорошая дикция. Завтра утром к девяти я вместо школы должен пойти в радиокомитет по адресу Революционная, 3.

У входа сидел милиционер. Я объяснил ему, что меня позвали для участия в передаче. Он позвонил, и за мной пришла женщина. Она сказала, что она редактор и назвала свое имя - сейчас я его уже не помню. Мы поднялись по лестнице на второй этаж и пришли в студию — большую комнату без окон. Там был рояль и стол с настольной лампой и двумя микрофонами. Стены и потолок обиты тканью, пол мягкий, ковровый, одна из стен была стеклянной. За стеклом сидели мужчина и женщина в наушниках. С ними можно было переговариваться через микрофон. Мне дали текст, напечатанный на машинке. Сначала я его для тренировки прочел вслух. Редактор в двух местах меня поправила. Потом началась запись. Первые слова своего выступления я помню до сих пор:

— Наш клас, рабяты, дружны i дысцыплiнаваны. Большасць вучняў займаецца на чацвёркi i пяцёркi.

Дальше шло перечисление лучших людей класса и его пионерских достижений.

После записи меня познакомили с постоянным ведущим передачи. Его звали Вадим Дабкюнас, он учился в седьмом классе. Мне сказали, чтобы я пришел через три дня - им понравилось, как я читаю текст, и они решили сделать меня постоянным участником детских передач. Но через два дня я заболел очередной ангиной, и на этом моя радиокарьера закончилась.

В воскресенье все мое семейство слушало радио.

— Гаворыць Мiнск. Слухайце радыёгазету "Юныя ленiнцы". Потом пошла мелодия песни "Пионер, не теряй ни минуты..." С удивлением я услыхал незнакомый писклявый голос: "Наш клас, рабяты, дружны i дысцыплiнаваны..."

В понедельник одноклассники предъявили мне целую кучу претензий:

— Тебя там представили как отличника, а у тебя в четверти две четверки!

— Ха-Ха! Ну, ты, бля, и врешь. Большасць вучняў займаецца на тройкi i двойкi!

— Ну и набрехал ты там про пионерские дела!

А еще на Революционной улице примерно напротив радиокомитета был маленький кинотеатр "Родина". Он располагался на втором этаже. Там я два раза смотрел четыре серии "Тарзана" и три раза индийский фильм "Бродяга".

То радио

Московское радио вещало и пело только по-русски. Конечно, в первую очередь переводились и исполнялись агрессивные песни о борьбе рабочего класса за мир.

Сегодня в доках не дремлют французы.

На страже мира докеры стоят.

— Мы не пропустим военные грузы!

Долой войну, везите смерть назад!

Довольно пушек, довольно снарядов!

Нам нужен мир, домой пора войскам!

Торговцам смерти скажем все - не надо!

Солдаты, оставьте вольный Вьетнам!

Мы песню мира поём,

Её везде простые люди знают.

Она гремит словно гром.

Эй, берегись, кто бойню затевает!

Мы, легионы труда,-

На пакт войны наложим вето!

И никогда, никогда

Мы не пойдем в бой против родины Советов!

Поль Робсон, друг Советского Союза и борец за права негров, пел по-русски "Широка страна моя родная" и арию из оперы "Тихий Дон"

От крайя и до крайя,

От морья и до морья

Берет винтовку народ трудовой, народ боевой!....

Хорошие ребята! Вырастут, настоящими людьми станут.

Очень редко передавали в его исполнении песню о Миссисипи и спиричуэлс на английском. Зато помню спиричуэл на русском.

Если хочешь в божий рай,

Ляг и умирай.

НебО, небО,

Почему мы не спешим в рай?

Сладкий пирог, виски и грог -

Все будет нам точно в срок.

Но у райской реки

Будем выть мы с тоски

На весь божий рай, на все небО,

НебО, небО!

Не хотим мы пирога,

Нам жизнь дорога!

НебО, небО,

Почему мы не спешим в рай?

Это было очень смешно.

Арии из итальянских опер тоже исполнялись по-русски.

Кле-ве-ета вначале сла-адка.

Ве-те-е-рочком

Чуть-чуть порха-ает ..

Неаполитанские песни были нам особенно близки и понятны, не то, что теперь.

Это песня за два сольди, за два гроша!

С нею люди вспоминают о хорошем.

А также

Счастья своего я скрыть не в силах,

Радости исполнен в жизни я.

Все вокруг меня преобразилось,

Все поет, ликуя и звеня!

Спросите вы: "Что со мной случилось?". -

Милая покинула меня!

Я смирюсь с потерею,

Взамен она оставила свободу, друзья!

Счастлив я, исчезли все заботы!

Счастлив я, меня пьянит свобода!

Весел я, весь день пою, друзья!

Забыты слезы, сцены, измены,

Снова свободен я!

По-русски исполнялись и фривольные французские песенки.

Мари не может стряпать и стирать,

Зато умеет петь и танцевать!

Еще Мари умеет, говорят,

Из тряпки дивный сшить себе наряд.

Любой костюм на ней хорош

Пусть всего он стоит грош

Сотню глупостей больших

Ради нее ты совершишь!

Она ошибки делат в письме,

И у нее проказы на уме ...

Впрочем. автора этого перевода гневно отстегали в газете "Правда" за низкий морально-политический уровень. Заодно досталось и песне "Джонни, ты мне тоже нужен".

Знойные латиноамериканские песни также исполнялись советскими певцами в русском переводе...

Ты сказал мне: "Кукорача!"

Это значит - таракан!

За Кукорачу, за Кукорачу

Я отомщу!

Я не заплачу, я не заплачу,

Но обиды не прощу!

Я Кукорача, я Кукорача.

Мне не быть теперь иной.

Я Кукорача, я Кукорача.

Все равно ты будешь мой!

Правда, после появления аргентинского фильма "Возраст любви" стали крутить песни оттуда в исполнении Лолиты Торрес. Но редко. Гораздо чаще маститая советская певица с латиноамериканской печалью пела:

Сердцу больно.

Уходи, довольно!

Мы чужие, обо мне забудь!

Я не знала, что тебе мешала.

Что тобою избран другой в жизни путь.

Шла упорная и непримиримая борьба с буржуазным космополитизмом и низкопоклонством перед Западом. И не только на радио, в театрах и концертных залах.

Позже, когда я стал студентом, я оценил, сколько сил и средств потрачено на эту борьбу. Сколько технических справочников у учебников пришлось переиздать в срочном порядке из-за переименования технических устройств и узлов, носящих имя изобретателя.

Шайба Гровера, шпонка Вудруфа, резьба Бриггса, коробка Нортона, пружина Бельвиля, регулятор Уатта, двигатель Дизеля получили чисто русские названия: пружинная шайба, сегментная шпонка, резьба коническая дюймовая, коробка подач, тарельчатая пружина, центробежный регулятор, двигатель с воспламенением от сжатия. А еще турник стал перекладиной, шофёр — водителем, а монтёр электриком.

Старые названия было категорически запрещено упоминать в технической документации и печатных текстах. Как выжили Вольт, Ампер, Ом и Микрофарада?

Кривое село

Опять возвращаюсь к моему детству. У нас в семье жила домработница. Ее взяли в 1946 году, когда мы поселились в доме на Ленинской. Мои родители работали с ненормированным рабочим днем. Мама обычно возвращалась с работы часов в восемь вечера, а нередко и позже, отец работал часов до семи. Я же в детстве очень сильно и часто болел ангинами.

Ее звали Мария Семеновна Сорока (тетя Маня). Мария Семеновна родилась в 1893 году в деревне Кривое село недалеко от Заславля.

Замужем она не была. Ее жених погиб на Империалистической войне (так она говорила). Его фотография лежала среди прочих бумаг, вложенных, как в папку, в дореволюционную книгу с пожелтевшими страницами. Книга была неинтересной. Она описывала житие какого-то святого. Запомнилось из нее только ранее мне незнакомое слово "хитонъ". Эта книга вместе со всем ее имуществом лежало в огромном тяжелом сундуке. Она служила домработницей в Минске в разных семьях весь период ежду двумя мировыми войнами. Во время оккупации она жила в деревне у своей сестры.

Своих бабушек и дедушек я никогда не видел - они погибли в оккупации. Мария Семеновна заменила мне бабушку. Оба была добрым человеком, со своеобразным чувством юмора. На любой случай у нее находилась какая-нибудь смешная пословица. Патрэбен, як у мосце дзiрка. Знайшоў тапор за лавай. Што кажух, то не вата, а што капуста, то не гарбата. Чужога мне не патрэбна, але i свайго не упушчу. Заработаў, як Заблоцкi на мыле. Правда, пояснений насчет личности Заблоцкого получить от нее не удалось. Зимой она носила немодные мягкие стеганые бурки с галошами. Обувая их, она говорила:

— Хоць глаза палымнеюць, але душа радуецца.

Она не умела писать, но могла расписаться. Читать она умела, но медленно и только печатный текст. Зато считала в уме прекрасно. Каждый вечер она делала отчет о покупках, который начинался с одних и тех же слов:

— Значыцца так. Усе вашы грошыкi я апрыходавала. — Далее шло перечисление. покупок с точным указанием цены.

Конечно, мы познакомились с ее родственниками, в деревне Кривое село жили ее два брата и сестра. Был у нее любимый племянник Володя, который служил на флоте. Его призвали вскорости после войны и он отслужил на Балтике 7 лет срочной службы (тогда были такие срока). Где-то начиная с первого класса я писал под ее диктовку письма Володе. Письма строились по жесткому канону. Любое письмо начиналось словами: "Здравствуй, дорогой племянник Володя! Твое письмо я получила, за что очень благодарю. В первых строках своего письма спешу тебе сообщить, что чувствую я себя хорошо, чего и тебе желаю". Письмо заканчивалось словами: "Жду ответа, как соловей лета. Целую. Твоя тетя Маня". Его письма я читал ей вслух - рукописный текст она читать не могла. Еще она слала ему посылки.

У калгасе добра жыць,

Ёсць што есцi, ёсць што пiць!

Из песни 50-х годов

Где-то лет с семи я и тетя Маня проводили каждое лето в Кривом селе. Оно находится в пяти километрах к северу от Заславля. Родители приезжали к нам по выходным, привозили те продукты, которых не было в деревне. В некоторые годы они проводили там весь отпуск. Запомнилась первая наша поездка туда. До Заславля добирались пригородным поездом. Мы ехали всей семьей. Поезд шел на паровозной тяге. В вагоне были деревянные сидения. До Заславля добирались больше часа - было много остановок. Ехали в основном сельские жители - по одежде они сильно отличались от городских. Трижды через вагон проходили инвалиды. Они просили милостыню. Большинство пассажиров давали. Помнится, один из инвалидов, слепой, в черных очках, шел в сопровождении мальчика. Он играл на гармошке и пел. Другой, без обеих ног, ехал по проходу на низкой деревянной тележке с шарикоподшипниками вместо колес, он держал в руках деревянные колодки, которыми отталкивался от пола. "Братья и сестры, спасибо. Лучше давать, чем просить. Спасибо".

В Заславле нас встречала с подводой сестра Марии Семеновны Юлька. Мы ехали по гравийной проселочной дороге. Деревня представляла из себя одну довольно широкую улицу с домами по обеим сторонам. Основная часть деревни располагалась слева от дороги, по которой мы приехали. Никакого дорожного покрытия не было, даже летом в низких местах были лужи и грязь. В деревне было 54 двора. Дома рубленные, деревянные, потемневшие от старости, крытые соломой. Правда, было несколько более новых домов, покрытых гонтом (узкими деревянными дощечками, приколоченными внахлестку, на манер черепицы).

Сначала мы останавливались у Юльки, сестры Марии Семеновны. Я называю здесь всех так, как в деревне было принято называть друг друга - Мария Семеновна для всех односельчан была Манька. Юлька была худенькой проворной женщиной, её муж Стёпа был в колхозе счетоводом, а уже упомянутый ранее сын Володя служил на флоте. В этой же деревне жили также братья Марии Семеновны Костик и Юзик. Пару лет мы приезжали к Юльке, а потом обосновались у Юзика - у него был более просторный дом. Он был вообще очень хорошим хозяином. Все у него было фундаментально. Крыша покрыта гонтом, прямо к дому была пристроена баня, о которой я еще расскажу. До коллективизации у него было крепкое хозяйство: три лошади, четыре коровы, десяток свиней, за что он чуть не загремел в кулаки, но как-то выкрутился, вступил в колхоз, скотина стала колхозной, хотя и оставалась на его подворье.

Попробую подробнее описать жизнь Кривого села в 50-е годы прошлого века, хотя подозреваю, что многим это будет совсем неинтересно.