Девочка из прошлого

Глава 43.

Давид.

Поднявший среди ночи звонок вбивает из колеи. У друга шок. Без капли сомнений говорю, что едем вместе. Принимаю холодный душ, чтобы проснуться, собираю вещи. Саша спит у себя в комнате, свернувшись калачиком. Теплая, уютная. С минуту смотрю в безмятежное лицо, а потом иду на кухню.

Игорю нужно время, чтобы начать думать и собираться, поэтому пока не тороплюсь. Готовлю своей девочке любимый напиток: оставлю возле кровати. Хочу порадовать, учитывая, что уедем мы не на один день. Захожу по пути в кабинет за листком и ручкой. С Сашиной особенностью не смотреть в телефон предупредить в сообщении будет проблематично.

Стараясь не шуметь, прохожу в спальню. Но моя Саша не была бы собой, если бы все пошло по плану. Сначала она просыпается и забавно так тянет носиком. А потом, выслушав про отъезд и причину, молча встает и вытаскивает вещи. Первая мысль — боится оставаться одна и попросит отвезти к Егору. Вторая — мелькает на задворках сознания — вообще хочет уехать. Я не выспался, естественно, переживаю за друга, но больше всего боюсь оставить свою девочку.

— Я, наверное, сейчас не очень понял, Саш?

— Я еду с тобой.

И всё, ей не нужны никакие аргументы, чтобы остаться, ей не нужны объяснения. Она решила. Потому что хочет быть рядом. Так бывает тоже, когда не ты, а тебя хотят поддержать? Я давно понял — с этой девочкой не нужно «держать лицо», играть в крутого парня. Она просто любит, просто за то, что ты есть. Она готова ехать в неизвестность, потому что ты туда едешь.

Никакие слова благодарности не смогут выразить мои чувства. Просто держать за руку, ощущать тепло, вдыхать аромат волос. Знать, что она рядом.

Друг не в себе. Даем ему успокоительное, и он засыпает. Зная всю ситуацию с семьей Игорька, внутренне нервничаю. Саша пытается отвлекать разговорами, но этого мало, чтобы начало отпускать. Не могу объяснить, почему напряжение внутри так зашкаливает. Как сжатая пружина — еще немного и рванет. К счастью, впереди заправка. Можно остановиться и выйти. Говорю девочке, что хочу размять ноги, а сам думаю, что просто жизненно необходимо прижать ее к себе.

Несколько минут стоим, пружину отпускает. Мысли, что неправильно тащить малышку на похороны, грызут мозг. Но я эгоистично еду вперед. С ней.

К концу дороги устаю безумно. Организм берет свое, и следующие часы осознаю лишь урывками. Память настойчиво фиксирует только моменты, связанные с моей девочкой. Ее смущение, моя футболка на ее теле, сердце, бьющееся в такт с моим.

Нормальное восприятие окружающего мира возвращается вместе с истерикой Игоря. Истина, до которой я сам дошел у реанимации, пришла к другу с опозданием. Не успеть сказать главного вовремя страшное наказание. Родители — наша защита перед вечностью. Остаться без них, значит, остаться один на один с ней. Кто сказал, что мужчина не плачет? Внешне да, то внутри нас рвет на куски.

С прилетевшим Андрюхой ездим по всем необходимым инстанциям, заказываем, договариваемся, с кем—то встречаемся. В один из вечеров Саша сказала, что у нее перед глазами лента людей. Так и есть. Устаешь запоминать имена и лица.

В эти дни практически не разговариваем. Видимся урывками. Но нежного слова, улыбки, прикосновения хватает, чтобы зарядиться для следующего дня. На самом деле Сашино присутствие всем помогает не раскиснуть. Просто чтобы не показаться ей слабыми приходится держаться. Отца Игоря знали и любили все мы. Золотой был мужик. Из тех, кто всегда протянет руку, прикроет тыл.

В утро похорон просыпаюсь с предчувствием грядущего п*здеца. По спине ползет струйка липкого пота. Не могу идентифицировать причину. Но чем дальше, тем больше накатывает. Списываю все на волнение и Сашины переживания. Она хоть и молчит, но стиснутые зубы и кулаки говорят за себя. Она вообще умеет очень выразительно молчать. Посмотришь и становится ясно. Словно мысли прочитал.

Накануне с Тимуром решаем, что девочке видеть особо не стоит ничего. На таких мероприятиях она не бывала. Опять же сточки зрения моральных и этических норм это может быть неправильно. Но сейчас мне хочется плевать на все эти нормы. Кто и где определил правильность? Поэтому в храме встаем у самой двери. Парни поддерживают Игоря. И не зря. Учитывая, сколько выпито им было накануне, и сколько ночей он выл в кабинете, обморок просто следствие.

Краем уха слышу осуждение в разговоре двух мужиков. Хочется повернуться и сказать, что сейчас это не мужчина, пришедший проститься. Сейчас это сын, который провожает отца в последний путь. От выражения эмоций останавливает прижатая к груди и тихо плачущая девочка.

Ну а на кладбище начинается тот самый п*здец. Я оставляю Сашу одну на несколько мгновений. Подхожу проститься. Подойдя к ней снова вижу широко распахнутые глаза со стеклянным взглядом. Губы дрожат, она не моргая смотрит на могилу. Легонько трясу за плечики, но Саша не реагирует. Внутренний голос просто орет.

Когда гроб начинают опускать в землю и закидывать землей, моя девочка вдруг срывается вперед с криком «Перестаньте, он же задохнется» и начинает оседать на землю. Успеваю подхватить, прижимаю к себе. Тимур бежит, чтобы поближе подогнать машину. Устраиваем девочку в салоне, приводим в чувство. Руки ледяные. Она смотрит в одну точку.

— Шок. Вези домой и вызывай скорую. Хер знает, где здесь клиники нормальные есть.

Срываюсь с места. Всю дорогу Саша не шелохнулась. У дома протягиваю руки, чтобы вытащить из машины. Она выходит сама. Сил хватает дойти только до ступеней, видимо. Садится на нижнюю и продолжает гипнотизировать что—то, что видит только она.

— Саш… — зову. Ноль реакции.

Достаю телефон, набираю номер вызова. Когда уже в трубке вместо гудков слышу ответ, Саша вдруг произносит:

— Их двое было. Сказали, что брат попросил встретить. Иногда его друзья приходили. Этих я не знала, но они смеялись и шутили. До машины. Серая такая, блестящая. Ненавижу серые машины…

Саша говорит ровным голосом. Вообще без эмоций. Как читает. По мере ее рассказа внутри рвутся снаряды. Она давно уже на моих коленях и я судорожно прижимаю к себе дрожащее тело. Именно тело. Потому что сознанием она далеко. Там. Я вижу все её глазами. Ужас бывает не только животным. Он бывает таким, что сердце перестает биться, а вместо крови по венам течет кислота. В горле собирается горечь. Бьет крупной дрожью от желания крушить всё вокруг, орать во всё горло… только все это ничто по сравнению с тем, что происходило.

Голос девочки начинает дрожать только во время рассказа о насилии. О том, как ублюдки над ней измывались. Смахиваю капли дождя с лица, они мешают видеть. Спустя долгие секунды приходит понимание, что дождя нет, это слезы. Нет, это не я, это плачет моя душа.

Наши мокрые губы встречаются, и я впиваюсь в Сашин рот. Это даже не поцелуй, не утешение. Это попытка забрать себе ее боль, прожить ее вместо нее. Она толкает меня в грудь и кричит. В нем столько отчаяния, столько страха, столько му́ки. Крик переходит в вой, а руки до крови царапают мою шею. Я готов сейчас сделать все, лишь бы девочке стало легче. Она замолкает неожиданно, смотрит в мои глаза, а потом сама прижимается к губам. Подхватываю ее поцелуй, встаю с Сашей на руках и несу ее в комнату. Ее трясет, руки, обнимающие шею, холодные. Она еще не пришла в себя полностью, потому что начинает лихорадочно целовать на лестнице, от чего я несколько раз спотыкаюсь.

Как справляться с шоком и такой истерикой опыта нет. В очередной раз думаю о вызове врача. Но Саша вцепилась и не выпускает. Включается шестое чувство и действую исключительно на автомате. Заношу девочку в ванную, начинаю раздевать. Она вообще не сопротивляется, только ловит взгляд, который я сам уже не отпускаю. Немного мешкаю, стягивая с нее белье, оставляя только крошечные трусики. Заношу под душ, настраивая горячую воду, и встаю, прижимая к себе.

Почему в голове бьется мысль, что вода поможет смыть общий ужас? Однако через некоторое время Саша расслабляется, ее сжатые кулаки разжимаются и она — снова сама — подставляет губы для поцелуя.

Стресс и инстинкты берут верх, причем у обоих. Вжимаю любимую в себя, фиксируя ее затылок рукой. Поцелуи становятся настойчивее, возбуждение нарастает. Сбитое дыхание, хлещущая вода, желанная девочка…

—Давид, Давид… — шепот обжигает сильнее кипятка… — Давид, пожалуйста…

— Что, моя хорошая? Скажи мне, что мне сделать?

— Сейчас, пожалуйста, хочу сейчас.

Черт! Это мог бы быть идеальный вариант. Правильный, чтобы выпустить гнев. Если бы Саша не была девственницей.

Молча выключаю воду. Мне нужна минута, чтобы правильно подобрать слова. Или убедить себя. Или послать разум на хрен.

Заворачиваю Сашу в полотенце. С самого вода льет ручьем. Кладу малышку на кровать и стягиваю с себя мокрое барахло.

Ложусь рядом, провожу по щеке пальцем. Она тянется за рукой, целует запястье, где бьется вена.

— Пожалуйста… — ее шепот сводит с ума.

Но крохи здравого смысла еще есть, они помогают собрать в кулак самого себя и сформулировать правильный посыл.

— Безумно тебя хочу. Безумно. И не будь ты девочкой… — Поворачиваю ее лицо к себе. — Сейчас тебе больно, ты хочешь эту боль выплеснуть. За тебя говорит желание. Но сейчас нельзя заменить одну боль на другую. Потом сознание может подменять ее, и вместо удовольствия начнется паника.

— Но… — она выпутывается из полотенца, обнимает торс.

— Моя хорошая, моя родная, у нас все будет. Обязательно будет. Мы со всем справимся вместе. А сейчас так надо.

Ложусь на бок, прижимая к себе, глажу спинку и шепчу:

— Сейчас тебе надо поспать.

— А ты?

— Я рядом. Всегда рядом.

— Всегда?

— Всегда.

Всегда рядом с тобой, моя малышка. Моя любимая сильная девочка.