Девора

Глава 1

От автора:

В произведении содержатся сцены насилия и жестокости.

Автор категорически осуждает таковые в любой форме проявления.

Все такие сцены в романе являются вымышленными, не имеют ничего общего с реальностью, а любые совпадения случайны.

Данное произведение ни в коем случае не является пропагандой насилия и жестокости.

***

Океан знал его имя.

Звал к себе.

Далеко-далеко на побережье старые, потрескавшиеся от времени камни образуют древние руны. Они шепчут:

– Abyssuminvoco. Vaalinvoco. Padremea, invoco.

Чужак слышит эти слова сквозь пространство и время.

Он сидит на пороге дома и смотрит в небо.

Там пусто.

Никакого движения. Серая муть. Застывшая каша на завтрак.

Конец бытия.

Никаких надежд на жизнь после смерти.

Мертвецы остаются гнить на Земле.

Плохие. Хорошие. Добрые. Злые.

Все они здесь.

Их волосы, кости, одежда еще не истлели в прах. Облазить и распадаться будут вечно. Словно краска со стен придорожных кафе.

Реальность – могила.

И она глубока.

Ветер скрипит.

Злится.

Борей задувает в трещины-дыры этого мира. Проверяет реальность на прочность.

Он играет с входной дверью, расшатывая ее все больше и больше, заставляя старую, иссохшую деревяшку стучаться о стену убогого дома. Снова и снова. Он просит впустить. Просит выйти наружу.

Стены шатаются. Крыша гудит.

В комнатах сыро.

Плесень.

Запах крови и блевоты.

Мебель.

Труп мужчины на кухне.

Собака.

Она все бегает вокруг мертвеца и громко лает, призывая хозяина действовать.

Пса несложно понять. Он скулит об одном.

Здесь чужак. Злой человек на пороге.

Но мертвец глух и нем.

Никакого движения. Никаких дел и забот.

Лай сколько хочешь, дурацкая псина.

Небо. Дом. Человек.

Эти слова потеряли свой смыл. И они, как открытые двери. Бесполезные конструкции, которыми был наполнен мир до того, как умер. Здесь теперь только ветер. В стенах, трещинах, дырах. Недовольный, злой голосок.

Чужак поморщился от боли и сильнее прижал ладонь к левому боку. Убийце стоило бы ударить снизу. Пробить мышцы живота и желудок, а не таранить кости грудной клетки.

Боль.

Все, что осталось.

Все она.

Виновата во всем.

И сейчас. После смерти. После всех лишений и тягот, которые привели чужака на порог проклятого дома. Нет никакого облегчения. Чувства удовлетворения. Или намека на улучшение, как после тяжелой болезни.

Боль говорит о том, что чужак все еще жив.

Он продолжит свой путь. От одной смерти к другой. До того самого дня, когда все ОНИ сдохнут и уже никогда, НИКОГДА не воскреснут.

Раньше он верил, что нашел смысл жить.

Но теперь нет ничего, кроме боли.

Она залегла чуть ниже сердца. Будто опухоль. Она разносит по телу жуткие метастазы.

Ненависть.

Желание зла.

Вся мерзость собрана в одном ощущении.

Рана в боку ничего не значит.

Это след от неумелого удара ножом в сердце. Лезвие скользнуло по ребрам, разрезав кожу и мышцы. Кровь уже не течет. Она засохла и стала похожа на грязь.

Может быть внутри у него только это. Черная, вязкая жижа, которая бежит по венам и отравляет мозг.

Все убийцы такие. Не люди. Что-то другое.

Нет для этого имени. Нет входа. Нет выхода.

Он чужак на пороге.

Ветер заткнулся.

Собака молчит.

Дом пустой.

Но чужак здесь не один.

Там. Среди сгоревшего поселения. На фоне мрачного неба и все еще оседающего пепла. Мертвец шаркает по асфальту. Он тащится по дороге в сторону города. Остатки волос. Грязная одежда. Рваная обувь. Запекшаяся кровь на губах.

– Я не стал вызывать полицию, – мямлит покойник.

Сумасшедший.

Еще один призрак.

Никакой полиции больше нет. Делай что хочешь, дедуля. Но мертвецы цепляются за прошлое. За исчезнувший мир. Они делают вид, будто ничего не случилось. Надеются, что мама скоро вернется и заберет их из детского сада домой.

Вечная смерть. Таково состояние грешников, облечённых на муки в аду.

Чужак поднимает с порога ружье и взводит курки.

Он целится старику в голову.

Расколоть череп и повредить мозг можно любым подручным предметом: битой, молотком, кувалдой и даже камень с обочины дороги вполне сгодится. Но ружье безопаснее. Выстрел избавляет от близости. Контакта. Кажется, будто убивает пуля, а не человек.

Чужак пожимает плечами.

Приятное заблуждение.

Он так и не вылез из пещеры первобытного страха и ненависти. Он все еще агрессивный мужчина. Никаких компромиссов.

Но это глупые мысли.

Все поступки совершены, парень. Действия остались в прошлом. Здесь и сейчас только последствия. Для них нужна лопата, а не ружье.

Пепел летит за горизонт.

Пустыня тянется во всех направлениях. И она широка. Апофеоз всех пустынь.

Собака выбегает из дома.

Когда-то она была белой.

Теперь красная. В крови и ошметках человеческой плоти.

Он поступил плохо. Убил еще одного человека из длинного списка виновных. Оставил животное без хозяина.

Пес скулит.

Долгий. Протяжный стон. Почти плач.

Старик-призрак смеется. Он бьет кулаком по груди, а потом кричит:

– Будь ты проклят!

Он шаркает дальше.

В никуда.

Собака бежит за ним следом.

Вокруг пустота.

Рухнувшие здания лежат вдоль улицы. Разорванные ураганом. Сожженные. Словно гигантские гнезда ворон. Черные ветки, в которых застрял мелкий мусор.

Пожелтевшая трава.

Опалённые деревья.

_______________

Чужак обошел дом.

Там был маленький дворик с деревьями и лачугой.

Все старое. Покрытое грязью.

Детские игрушки валяются в мертвой траве. Красное ведерко. Кукла без одежды. Фантики от конфет. Пуговицы и монеты. Под забором лежит синее пальтецо. Девочка. Волосы длинные. В них запутались листья и ветки. Труп гниет. Кожа слазит с лица.

Чужак постоял на краю.

Забор покосился. Может быть день или два. Он упадет и похоронит под собой труп ребенка. Жаль, что это случится потом. Жаль, что чужак это видел.

Мужчина помялся перед лачугой, будто боялся найти там внутри еще один труп. Мертвецов здесь и так слишком много. Вокруг только смерть. Никакой новой жизни. Воскресения и спасения. Только тела. Брошенные оболочки. Судный день ровно в двенадцать часов.

Не пропустишь.

Чужаку пора бы исчезнуть. Сдохнуть где-нибудь на обочине.

Но есть еще одно дело.

Он открыл двери лачуги и осмотрелся. Всюду садовые инструменты, ведра, горшки для цветов, удобрения. Лопата в самом дальнем углу. Новая. Ни разу не евшая землю. Рядом валяется ржавый топор.

Все выглядит так, будто ничего не случилось.

Мир все там же.

Примерно в ста пятидесяти миллионах километров от Солнца.

_______________

Из двух мертвецов, которые лежат на заднем дворе дома, меньше всего он хочет прикасаться к мужчине.

Рослый. Мускулистый. Весь в татуировках. Заключенный, вышедший на свободу по УДО за несколько дней до конца света. Он успел натворить дел. Убил Отца, а затем сбежал от наказания на самый край мира. Сюда. В эту тьму.

Он улыбался до самой последней минуты своей никчёмной жизни. Смеялся. Шутил. А потом чужак выстрелил в него из ружья двенадцатого калибра. Дробь пробила брюхо и печень. Конец долбанным откровениям. Злорадству. Рассказ об убийстве и мести оборвался на полуслове.

Полиция, закон, порядок, мораль, нормы поведения. Все исчезло. Разрушилось, сгинуло, обратилось в пепел и облака, которые принесли с собой зиму. Но наказание за грехи нельзя отменить. Здесь оно свершилось руками чужака. Правосудие, которое воздает должное, какое имеет отношение к богу? Всякому свое, каждому по его заслугам.

Чужак постоял какое-то время в нерешительности.

Девочка в синем пальто. Совсем некрасивая.

Он выкопал для нее могилу под яблоней.

Дерево мертвое. Никогда не зацветет.

Но там. На самой крепкой ветке. Качель.

Зачем она мертвецу?

Чужак не знает ответ.

Он думает, что девочке будет приятно лежать там. Дети любят качели. Они не такие скучные, как взрослые. Им нет никакого дела до смерти. Они ничего не знают об этом.

Чужак огляделся по сторонам.

Никто не смотрел.

Он поднял труп девочки на руки и понес к яблоне.

Старая листва шелестит под ногами.

Прошлогодняя осень все еще здесь. Вечная печаль. Ушедшее лето. Время застыло. История мертва. Сюжет никогда не сдвинется с места. Он тоже мертвец.

Чужак погладил ребенка по волосам.

Нужно что-то сказать.

Но он все забыл. Важное куда-то исчезло.

Все его мысли глупые и безнадежно старые. Они повторяются. Ничего нового уже не придумать. Эпоха постмодернизма. Постреализма. Пост чего-то еще.

Он зажмурил глаза.

Обрывки воспоминаний из воскресной школы. Молитвы. Библейские тексты. Откровения и ерунда.

Вот оно:

– Человек пресыщен печалями: как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается. Для дерева есть надежда, что оно, если и будет срублено, снова оживет. А человек умирает и распадается; отошел, и где он? Уходит вода из озера, и река иссякает и высыхает: так он ляжет и не встанет; до скончания неба он не пробудится и не воспрянет от сна своего.

Такие слова.

Наверное, они не подходят для ребенка.

Но похороны не имеют никакого отношения к мертвецам.

Им все равно.

Слова звучат для живых.

Чужак кладет девочку в неглубокую могилу.

Он думает о зле.

Он говорит сам с собой на разные голоса:

– В чем виновата шестилетняя девочка?

– В чем ее грех?

– Если чиста.

– Значит грех на родителях.

Чужак смотрит в небо.

Затем уходит к забору и что-то ищет в пожухлой траве.

Может быть, он явился сюда только за этим. Выполнить древний обряд. Он похож на человека, у которого полным-полно дел. Но мир умер. Даже облака знают об этом. Они все висят и висят. Им некуда больше спешить. Дожди никому не нужны.

Мужчина возвращается к могиле под деревом.

Он кладет рядом с трупом девочки куклу. Маленькая женщина из пластмассы. Образ, который никогда не воплотится в реальность. И не сможет обрести себя. Понять свои желания.

Чужак берет в руки лопату.

Земля летит вниз.

Душа обретет вечную жизнь лишь единожды.

В раю или здесь.

_______________

Он постоял у могилы какое-то время.

Чуть в стороне.

Чтобы не мешать качели раскачиваться на ветру.

Она скрипела. И это было похоже на песню.

Мать часто тянула что-то такое пока мыла посуду или накрывала на стол. Это было давно, но он помнил. Слышал ее голос. Грустный. Невыносимо родной.

Чужак сплюнул.

Боль снова там. Рядом с сердцем. Когда-нибудь оно лопнет. Переполнится черной жижей и разорвется, как сгнивший мешок. Как пакет с мусором. Компост из воспоминаний, надежд, фантазий и убогих представлений о себе. Все, что есть в нем от человека, потечет наружу и этим подведет черту под жизнью на Земле.

Труп убийцы все лежит в омертвелой траве. Никакого движения или намека на новую жизнь. Он там как Иисус. Ждет свой третий день.

Чужак притащил его сюда волоком. Кровавая полоса тянется из кухни через порог дома и постепенно исчезает в саду на заднем дворе.

Это трофей.

Доказательство смерти.

Свидетельство того, что чужаку больше нет смысла здесь находиться. Он должен уйти, как и все остальные. Он закончил. Выполнил долг.

Он выстрелил сукину сыну в живот. Проделал в нем кучу мелких отверстий. После такого уже никто не воскреснет.

Все теперь в прошлом.

_______________

Он снял с мотоцикла канистру с бензином.

Горючего было немного.

Оно болталось на самом дне. Шелестело, как океан.

Чужак облил труп убийцы остатками топлива. Затем поджег его.

Погорело недолго. Пахло приятно. Сладкий душок жаренного мяса. Дым от волос. Капли человеческого жира. Пузыри на коже. Лучшее зрелище из возможных. Реалити-шоу, которое никогда не покажут по телевизору.

Акт возмездия.

Он постоял, посмотрел.

На секунду ему показалось, что Солнце вернулось. Облака разошлись, и едва заметная тень потянулась от дома к костру.

Он спросил у неба:

– Ты это видишь, Отец?

Тишина.

Нет ответа.

Чужак побрел к сараю и взял там топор.

Безумие пряталось под порогом. В мертвой траве.

Он теперь болен.

Слышал, как шептались деревья в саду. Засохшие яблони.

Нужно принять таблетки от сумасшествия. Но их больше никто не продает. Все аптеки разграблены.

Чужак разрубил тело убийцы на части. Отделил руки, ноги и голову. Разбросал конечности по округе. Голову отнес к реке за поселком и швырнул в омут, забитый дерьмом. Там убийце самое место. В темноте. На дне. Без рук и без ног. Вечная тюрьма, из которой уже не выбраться, даже если появится шанс.

Река пахла рыбой.

Грязью. Мертвыми водорослями.

Тухлая слизь. Нечто лежалое. Словно позабытый на кухне пакет с картошкой.

То была гниль, а не вода.

Река стояла на месте и никуда не текла.

В нее можно было войти дважды, трижды. Сколько угодно раз. Ничего бы не изменилось.

Лишь иногда на том берегу сыпались камни. Будто невидимые глазу животные приходят на водопой.

За рекою поля. Мрачные квадраты окаменевшей пшеницы.

Дальше деревья. Ни одного листочка. Только ветки. Обгорелые руки. Пальцы-когти тянутся к небу.

Пустые мольбы.

_______________

Он нашел себе дом на окраине поселка.

Всюду пыль. В спальне два трупа.

Старые. Сухие. Почерневшие от времени. Ничего общего с людьми на фотографиях, которые висят вдоль лестницы на второй этаж.

Он забыл, как выглядят улыбки.

И шатался по комнатам. Искал чужие воспоминания. Застывшие кадры из прошлой жизни. Думал радость передается, как вирус. Подхватишь болезнь и навсегда станешь счастливым.

Не вышло.

Улыбок здесь было немного.

Хмурые старики. Брошенные. Оставленные своими взрослыми детьми умирать в одиночестве. На едине друг с другом и телевизором. У них были собаки, но теперь здесь только пыль. Никаких следов на выцветшем полу, шерсти или пожеванных игрушек. Никакой еды в мисках. Только надписи-клички. «Пират» и «Кокос».

Дом странный. С привидениями.

Иногда скрипит лестница. Кто-то кряхтит и кашляет. Женщина плачет. Шепот мужчины. Лай собак.

Ветер задувает в разбитые окна и двери. Смеется над чужаком.

Мерзкий. Противный. Ветер сквалыга и скупердяй.

Все здесь принадлежит только ему.

Он недоволен присутствием чужака в мире мертвых:

– Тебе тут нечего делать, дурак!

Из раны в боку течет кровь.

Чужаку не стоило рыть ту могилу. Земля была твердой, как камень.

Он хочет снять одежду и запустить в рану пальцы, ладонь, руку. Вынуть занозу. Выбросить сердце. Легкие. Печень. Почки. И все остальные детали. Механизмы. Они ведь так важны. Только эти штуки имеют значение для поддержания жизни. Остальное не в счет. Мысли, чувства, слова. Все пустое.

Библейские заклинания не помогают:

– Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю.

Он сидит на диване в гостиной и смотрит на себя в отражении экрана телевизора. Темная, мрачная тень. Силуэт человека. Схематичный набросок неумелого писателя, художника, свидетеля.

Чужак никогда не существовал. Он лишь образ. Отражение чьих-то мыслей.

– Ты мертвец.

Его голос звучит слишком резко в пустом доме.

Вот еще одна дурная привычка. Болтать сам с собой. На разные голоса. Будто в мире все по-прежнему, детка. Так и есть. Ничего не изменилось. Не с кем поговорить. И сказать тоже нечего. Жалобы. Банальности. Сплетни.

Он переломил ружье и заглянул в правый пустой канал.

Там. На другой стороне был ковер.

Вот расстояние от жизни до смерти. Свинец пройдет лишь полметра.

Быстро. Никаких мыслей. Никаких воспоминаний. Даже звука выстрела не услышать.

Чужак вынул уцелевший патрон и внимательно осмотрел пластиковую гильзу.

В полупрозрачном цилиндре постукивали шарики дроби.

Он подумал об Отце и произнес менторским тоном:

– Перед тем, как идти на охоту, прицеливаться и стрелять, нужно потренироваться на пустых бутылках. Твой организм непроизвольно реагирует на отдачу ружья при выстреле: подает тело вперед, чтобы не упасть. Мозг дает команду на выстрел, палец только потянул спусковой крючок, а мышцы уже толкнули тебя. Это мешает метко стрелять.

Дом молчал.

Он никогда не был на охоте.

Что тут сказать.

Где-то за дверью дул северный ветер. Мертвый. Сухой.

_______________

Он помнил тот день, когда впервые в жизни увидел слезы Отца.

Во всем был виноват стих.

Глупая, дурацкая «Песнь о собаке».

Он не любил поэзию.

Стихи раздражали.

– Все они какие-то ненастоящие, как фрукты в мебельных магазинах.

Много позже, став взрослым, он нашел нужное слово.

То была торговля.

Купля-продажа чувств и настроений. Психологическое воздействие на сознание читателя. Внушение. Спятивший поэт заражает безумием не хуже, чем упаковки с пометкой «легко открывается».

Но Отец думал иначе.

Сказал:

– Ты мало читаешь.

И взял с полки сборник стихотворений Есенина. Ветхая книжка, которая почти развалилась. Почти умерла. Еще в шестидесятые, когда Отец ушел из армии.

Он пролистал страницы до нужной, а потом тихо, вполголоса, прочитал:

Утром в ржаном закуте,

Где златятся рогожи в ряд,

Семерых ощенила сука,

Рыжих семерых щенят.

До вечера она их ласкала,

Причесывая языком,

И струился снежок подталый

Под теплым ее животом.

А вечером, когда куры

Обсиживают шесток,

Вышел хозяин хмурый,

Семерых всех поклал в мешок.

По сугробам она бежала,

Поспевая за ним бежать…

И так долго, долго дрожала

Воды незамерзшей гладь.

А когда чуть плелась обратно,

Слизывая пот с боков,

Показался ей месяц над хатой

Одним из ее щенков.

В синюю высь звонко

Глядела она, скуля,

А месяц скользил тонкий

И скрылся за холм в полях.

И глухо, как от подачки,

Когда бросят ей камень в смех,

Покатились глаза собачьи

Золотыми звездами в снег.

На предпоследнем четверостишии голос Отца дрогнул. Он закончил почти шепотом. Слезы задушили его, и он заплакал, как плачут дети. Горько. Одиноко. Навзрыд.

Его больше нет.

Он никогда не воскреснет.

_______________

Ночью было холодно.

Чужак не мог уснуть и все кутался в сырое одеяло.

Одежда пахла другим человеком.

Это мешало. Сны выглядели, как чужие воспоминания. Кто-то лез чужаку в голову. Хотел там остаться и так обрести новое тело. Жить себе дальше.

В углу комнаты молилась старуха. Бледная. Прозрачная. У нее были порезы и раны на запястьях и ладонях. Она шептала его имя. Язычница. Она взывала к старым богам. Но здесь ее слышал только чужак.

– Хозяин, Владыка. Силач и Бык. Творец всего мира. Оплодотворитель. Источник всей жизни.

Старик-мертвец бродил под окнами. Шаркал по листве, которая все падала и падала с крыши дома на землю. Будто снег или пепел. Мир перестал существовать, а осень все там же. Словно ничего не изменилось. Все по-прежнему. По расписанию. Зима, весна, лето и дальше.

Сколько так будет?

Видно, смерть человека ничего не значит для мира, в котором он жил.

Смерть деревьев.

Смерть животных.

Смерть рыб.

Темнота за окном.

Она тянется. Будто на большой скорости въехать в тоннель, где погасли все лампы. Машина несется вперед. Дальше. Дальше. В самую бездну. В НИЧТО.

Если все нормально. Если все по-прежнему. В самом конце тоннеля должен быть свет.

Но там ночь.

И она холодна.

Он все время думает о собаке.

Не о той, что жила в доме убийцы, а об огромном псе из своего детства.

Добрый. Трусливый. Английский мастиф.

Он только и делал, что ластился к чужакам. Никогда не кусался и редко подавал голос. Молчаливый придурок. Ему не хватало ума понять некоторые вещи. Поэтому он был счастлив. Любил этот мир. И людей.

Он давно сдох.

В одиночестве.

Всеми забытый и брошенный.

Теперь они квиты. Судьба посмеялась над чужаком. Он лежит в мертвом доме. В могиле. Заложенный покойник. А вокруг только призраки и воспоминания.

Ночь тянется в никуда.

Прошлое превращается в сны наяву.

_______________

Чужак спит и видит Отца. Он возится с сетью у самой воды. Рядом собака. Черная и большая. Еще ночь. В небе светит Луна. Над рекой камыши. Ветер гуляет в степи и приносит запах травы и цветов. Ковыль, пострел-луговой, зопник-колючий, житняк гребневидный, адонис весенний.

Он знает эти названия, потому что Мать берет его с собой, когда по весне и летом собирает лекарственные травы в Затонувшем лесу, на лугах и дальше в огромной, бесконечной степи, которая тянется до самого конца мира. Иногда они уходят так далеко, что дом исчезает из виду и, кажется, обратно уже ни за что не вернуться. Но Мать всегда находит путь. Через Вселенную и дальше.

Отец бросил сеть и поднялся с колен. Он вытирает руки об штаны и говорит:

– Ты замерз?

– Я не знаю.

– Перейдем через дамбу. Разложим костер.

– Рано вставать?

– В четыре утра. Как звезды подтают.

– Разве это возможно?

– Что ты, сынок. Я и раньше вставал.

– Я про звезды. Они ведь не тают.

– Солнце придет. Все растают. Если проснешься за пару минут до рассвета, сам все увидишь.

– Ты меня разбуди.

Отец улыбнулся.

Исчез.

_______________

Утром чужак взял из кучи консерв в рюкзаке что-то черное.

Тушеные баклажаны. Они должны были сгнить еще полгода назад, но оказались вполне съедобными. Слишком солеными и с привкусом гари. Но чужак съел их все.

На улице дождь.

Небо серое.

Холодно.

От этого некуда деться.

Он заполз в кровать и лежал в одежде под одеялом. Ничего не хотел.

Он слишком старый и глупый. У него кризис среднего возраста. Или что-то такое. Смена жизненных установок. Переоценка опыта. Определение перспектив.

Чужак говорит сам с собой на разные голоса:

– Ты бы спас этот мир?

– Нет.

– Тогда зачем тебе быть?

Тишина.

Нет ответа.

Ветер бродит по дому.

Он проходит через разбитые окна на кухне и движется по коридору в гостиную и дальше к дверям спальни. Ручка поворачивается. Скрипит.

Чужак открывает глаза и ждет.

Ветер смеется.

Он говорит:

– Зачем тебе быть?

_______________

Чужак снова не может уснуть.

Он валяется в доме, который стоит на краю поселка, посреди мёртвой страны.

Человек в гробу.

Кто-то должен прийти и закопать его.

Или просто забрать куда-нибудь из этого чертового места.

Все сроки хранения вышли. Все даты просрочены.

От него плохо пахнет. По телу ползут темные пятна. Первые признаки разложения.

Глупая мысль вертится в голове целую вечность.

Он мертвец, которого забыли в морге. Труп никому неизвестного человека. Без имени. Без даты рождения. Голубые глаза. Серая куртка. Черные джинсы. Вышел из дома две тысячи лет назад и до сих пор не вернулся. Если кто видел его, то вот горячая линия по вопросам профилактики самоубийств и поддержки психологического здоровья. Дальше идет телефон и надпись:

«ВАМ ПОМОГУТ»

В конце концов он не выдержал. Слетел с катушек и сделал нечто странное.

Чужак вытянул ступни из-под одеяла и снял носки. Долго смотрел на большие пальцы ног.

Там было пусто.

Ни бирок с датой поступления в морг, ни записей о причине смерти.

И все же он сомневался.

Мир мертв, а он жив.

Это НЕЛОГИЧНО.

И это УЖАСНО.

За окном шелестит прошлогодняя листва. От нее идет запах осени.

Время сломалось.

Он отбросил одеяло и поискал часы. Подарок Отца. Пошарил под кроватью, обыскал спальню, обыскал дом, но не нашел. Потом вспомнил. Забыл их около года назад в лагере выживших на перевале.

Видно, слетели с руки в пылу драки.

Или чуть позже. Когда он всех их закопал.

Ему теперь сорок. Многое начал путать. Первую женщину звали Ольга. Может быть Александра. Первой сигаретой был «Золотой пляж». Может быть «Честерфилд». Или что-то такое. Дальше все хуже и хуже. Тысячи сигарет, выкуренных в ожидании зарплаты, еды, врача, пива, решения суда, прибытия самолета, футбольного матча, конца рабочего дня, конца жизни.

Женщины.

На одной был женат. Мог бы найти и получше. Но всегда выбирал тех, что давали на первом свидании.

Он вынул из кармана самокрутку и закурил. Ничего похожего на табак. Просто листья и мусор. Пепел сыпался на постель.

Хорошо, что развелся. Некому стало стирать эту мерзкую грязь, готовить ужин, выбирать занавески. Ему все это было до лампочки. Она злилась. Молчаливая. Сама себе на уме. Жили в ожидании повода развестись.

Сигареты.

Курить начал в десять. Украл у отца целую пачку. Наглотался дыма до одури, до блевоты, почти умер. Остальное раздал по друзьям. И было им мало лет. Семь, восемь и девять. Они курили сухие листья маслин. Перетирали их в труху и насыпали в самокрутки из школьных тетрадей. Вкус дерьма.

Мать как-то спросила:

– Ты что там курил?

Он растерялся и зачем-то ответил:

– Я не брал папины сигареты.

Получил оплеуху. Не больно. Обидно до слез, конец детства в самом разгаре. Курить все же вредно. Не стоило и начинать.

Женщины.

В соседнем доме жила девочка. Чумазая, грязная, блохастая, из бедной семьи. Иногда она приходила играть в карты. Курили листву, а потом целовались. Невкусные, мокрые губы. Маленький рот – слюны до краев. Запах грязных волос. Запах костра в позднюю осень. Она научила его уходить из дому, если там кричали или ругались. У нее были сестры. Целых пять. И отец алкоголик. Он насиловал дочерей в сарае для сена. Подвешивал за руки и оставлял там на целый день. Потому что не помнил. Напивался до полного отупения и все забывал. Иногда он бил девочек на глазах у соседей. Тащил за волосы на улицу. И они кричали. Плакали. Звали на помощь.

Чужак убил его.

Однажды ночью этот мужик был настолько пьян, что не смог открыть калитку в собственный двор. Он попытался перелезть на другую сторону, но зацепился воротом рубахи за шпиль на заборе да так и повис. Он кряхтел. Он брыкался. Его руки дергались. Рвали ткань. Тянулись к шее в тщетной попытке избавиться от петли из одежды. Он таращил глаза и задыхался. Слюна. Блевота. Кровь. И под занавес моча и дерьмо.

Все из него вышло.

Вся душа.

Чужак наблюдал за ним через окно в своей комнате.

В небе торчала Луна мертвецов. Все было видно, как днем.

Чужак вышел на улицу. Прошел через двор. Желтая дорожка из ракушника вела прямо к дому соседей. Камешки сыпались под ногами и катились в сторону обочины с таким звуком, будто падали на дно пропасти.

Чужак встал рядом с умирающим.

Он заглянул насильнику в глаза. Но там ничего не было. Безумие, алкогольный делирий. Мужчина ничего не понимал. Из его рта капала кровь и слюна.

Перегаром разило даже сквозь запах дерьма.

Жуткая, невыносимая вонь.

А затем мертвец открыл рот и сказал:

– Я просто кошмар.

Планета качнулась.

Чужак испугался и побежал. Споткнулся. Грохнулся в грязь под калиткой. Зарылся лицом в темноту. Пролежал там черти сколько времени, пытаясь проснуться. Но он вовсе не спал.

Он очнулся и вздрогнул. Выплюнул кучу жухлой листвы, крови, земли и чего-то еще. То были трупные черви. Он увидел их и закричал, оглашая округу нечеловеческим воплем. Кое-как поднялся на ноги. Сделал шаг и упал. Снова встал. Шатался, но все же добрался до дома.

Там он дрожал под одеялом и думал.

Убил его.

И убил бы снова и снова.

Потому что он был плохим человеком.

Надо было расколоть ему череп. Он не должен вернуться. Никогда. НИКОГДА.