Джинсовый костюм

Портрет Сафонова на Доске почета строительного управления красовался четвертый год подряд. Фотографии рядом менялись каждую весну, лучшие люди уходили искать чего получше, потому что управление из года в год лихорадило: то с планом неувязка, то со снабжением, и текучка была неимоверная — за год двести рабочих принимали, двести увольнялось.

На той пожелтевшей от времени, с водяными потеками в левом нижнем углу фотографии был он молод, двадцати трех лет от роду, два года как из армии вернулся. Ему вообще-то иногда хотелось, чтобы фотографию, наконец, сменили. Особенно раздражал засаленный пошлый галстук, который нацепил ему в ателье прохиндей-фотограф, да и прическа у него теперь была другая, и пиджак имелся поприличнее. Сам он как-то не решался сказать об этом в профкоме, а там, наверное, считали, что и такой портрет сойдет.

В эту южную столицу Федор попал прямо из армии, по оргнабору. Приехал на строительство метро и два года, честь по чести, как и было записано в договоре, отработал под землей проходчиком. Рекордов не ставил, потому что каждая работа опыта и сноровки требует, а на это годы и годы нужны, но с планом всегда справлялся и в бригаде деньги зазря не получал. Зарплата шла из общего котла: сколько наработали — столько и получи, понятно, что лодырей в такой бригаде держать не станут. Может, и стал бы со временем Сафонов знаменитым проходчиком, выбился бы в бригадиры, при его упорстве и сноровке это вполне было возможно, но не лежала у него душа к работе под землей. Не удерживали ни высокие заработки, ни возможность раньше, чем где-либо, решить вопрос с квартирой — уволился, как только срок соглашения вышел. Уж очень хотелось ему на солнышке да на ветерке поработать. Так он и очутился в управлении. Плотничать и столярничать Федор умел с детства — и дед, и отец, пока живы были, на весь Акбулакский район, что в Оренбуржье, слыли известными мастерами. Не было, наверное, в районе села, где бы Сафоновы не оставили о себе память добротно поставленными домами с высокой черепичной крышей, на коньке которой красовался лихой петух. «Сафоновский», — говорили люди, и спутать его с другими было невозможно, он был неповторим, как родовое тавро, как личное клеймо.

И в армии пригодилось ему дедово ремесло: два года тихо и мирно отслужил в хозвзводе, хотя там, на Севере, на сорокаградусном морозе служба ох, как непроста. Но не нашлось среди сверстников никого, кто бы лучше него владел топором и рубанком. Он да литовец Петерс стали хозяевами пахнувшей смолой просторной столярки. А у Петерса, потомственного краснодеревщика, Сафонову было чему поучиться. Какие чертежи, эскизы, зарисовки мебели подарил ему на прощанье щедрый Раймонд!

В управлении, где всегда не хватало кадров, молодой рабочий пришелся ко двору. Сильный, ловкий, соскучившийся по любимому делу, а больше всего — по простору, свету и солнцу, Федор едва ли не плясал на работе: все делал с огоньком, азартом, любил пошутить и хорошую песню поддержать. Поначалу кое-кто, вероятно, решил, что еще один болтун в строители затесался. Таких мастеров по части трепа и наигранного веселья развелось теперь немало. Но у парня и руки оказались золотыми, и голова светлая, да и плечо свое от лишней тяжести, как некоторые, не уберегал. И те, для кого работа — не просто день, отмеченный в табеле, незаметно сплотились вокруг энергичного новичка. Так образовалась бригада. И уже через полгода, как раз ко Дню строителя, его портрет появился на Доске почета.

В том году к концу лета затеяли ремонт в управлении, ну и, конечно, не обошлось без плотничных и столярных работ.

Так получилось, что на работу в контору прораб направил Сафонова и дал ему в помощники практиканта-пэтэушника. В кабинетах главного инженера и начальника управления надо было сделать из полированных плит что-то наподобие современной стенки, — там предполагалось хранить документацию, книги, чертежи. Кроме того, нужно было поставить новые двери, установить дубовые плинтуса на вновь отлакированных паркетных полах, да мало ли работы найдется, когда начинается ремонт. Сафонов отличался от других тем, что не бросался сломя голову выполнять работу, а долго взвешивал, обдумывал задание, так и эдак примерялся к предстоящей работе. И день, и другой ходил он по просторным кабинетам начальства, вымерял, высчитывал плиты, дубовые плинтуса и обналичку, в который раз перемеривал комнаты вдоль и поперек. Через два дня он явился к начальству с неожиданным предложением: просил отдать ему стоящие почти в каждом кабинете шкафы. Старые шкафы эти некогда достались управлению от расформированной гостиницы. Высокие с резными дверцами буковые шкафы, изготовленные еще до войны, привлекли Сафонова добротностью материала, особенно же нравились ему резные створки дверец. Он объяснял, что полированные плиты тяжелы, трудно надежно укрепить ручки, шарниры, замки, а главное — недолговечны, проще говоря — это не самый лучший материал для облицовки. Вот потому он предлагал обшить мебельной доской часть стен в кабинетах, а из шкафов, которые сам разберет, отполирует и отлакирует, сделать стенки. От шкафов этих уже давно не чаяли избавиться и потому списали их без разговоров и отдали в дело.

Когда к Октябрьским праздникам был закончен ремонт, охам и ахам сотрудников управления не было конца.

И вправду, Федор постарался на славу: наверное, впервые по-настоящему показал, на что способен мастеровой. Единодушно было признано, что работа Сафонова не уступает модным югославским стенкам, сделанным под русскую старину. Куда там! И резьба на сафоновской работе была побогаче, и медные ручки, кольца, облагороженные временем, выглядели интереснее. Каждая дверца, панель — на магнитной защелке, на изящных рояльных завесах, а иные внутренние стенки стеллажей были отделаны наборными зеркалами — все из тех же шкафов, не пропадать же добру. Стеллажи стеллажами, но и стены кабинетов были отделаны не хуже! Каждая полированная панель была взята в дубовую раму из обналички. Расположенные в шахматном порядке, они делали комнаты выше, просторнее. Для сейфа, холодильника, гардероба в стенах имелись ниши, и Федор, скрыв их за деревянной обшивкой, приспособил под дверцы оставшиеся резные створки шкафов. Сафонов и батареи отопления спрятал под решетки из дубовой обналички, ими же аккуратно обшил уже успевшие облупиться крашеные подоконники. Кабинеты получились — картинка, да и только.

С этого времени, несмотря на молодость, стали его величать Федором Николаевичем. И с этого же дня, считай, круто повернулась жизнь Федора Николаевича. Вскоре дошли слухи до треста, что в четвертом управлении, самом прежде заурядном, начальство себе такие кабинеты отгрохало — иной министр позавидует. Управляющий трестом, не откладывая дела в долгий ящик, нанес визит в управление, куда обычно заезжал не чаще раза в год. Осмотрел все молча, от минеральной воды из холодильника, любезно предложенной хозяином кабинета, отказался, а под конец гневно сказал:

— Что же ты, сукин сын, с планом едва справляешься, фонд заработной платы у тебя постоянно с перебором, а шиковать надумал?! А ну-ка, покажи смету на ремонт.

Начальник управления, молодой хитроватый мужичок, уже и сам не рад был великолепному кабинету. Он покопался в письменном столе и достал бумаги. Смета как смета, без особых затрат, да и на какие шиши шиковать, когда концы с концами еле сводили, почти каждый месяц приходилось в банке зарплату рабочим чуть ли не на коленях выпрашивать.

— А как же ты умудрился такое наворочать? — управляющий недоверчиво обвел глазами кабинет.

— Да это Федор Николаевич, будь он неладен, расстарался, а я за него теперь отдувайся, от желающих поглядеть на ремонт отбоя нет, — огорченно признался начальник управления.

Так Сафонов был представлен высокому начальству.

Месяца через два принялся он за ремонт в тресте. Там, конечно, с материалами было попроще — что попросил, то и добыли к началу работ. Работать самостоятельно, когда никто тебе не указчик, к тому же с хорошим материалом, — одно удовольствие. Да и сроки его не поджимали. Хорошая работа времени требует, начальство это понимало. После двух лет, проведенных под землей, где темно, тесно, сыро и дело непривычное, любимая с детства работа была особенно приятна, руки сами тянулись к знакомому инструменту. Придавал не известный доселе азарт в работе и материал. Раньше ему с такими породами дерева, как бук, орех, граб, светлая вишня, кизил, работать не приходилось, хотя и слышал, какой это благородный материал, какая богатая у него текстура, не налюбуешься. Вот когда пригодились советы однополчанина краснодеревщика Петерса, и чертежи его в дело пошли.

Когда он работал проходчиком, начальство их особенно вниманием не баловало, там, под землей, начальник один — бригадир, такой же работяга, как и ты. А тут к нему то сам управляющий, то главный инженер заглядывали, и все уважительно Федором Николаевичем величали, за руку здоровались, про житье-бытье его молодое расспрашивали, не перебивая слушали, и это очень нравилось Сафонову — рабочий человек уважение, внимание к себе выше всего ценит. Непосредственных своих начальников видел теперь Федор Николаевич редко. В те дни, когда их вызывали в трест на совещание или другое какое мероприятие, навещали они Сафонова непременно и, зная, что он с самим управляющим чаи гоняет (был однажды такой случай), держались с ним подчеркнуто вежливо. Уважение уважением, но и денежная премия по праздникам, хоть и невеликая, была ему гарантирована. Откровенно говоря, начальник управления и не рад был, что работает у них такой умелец, вроде числится человек, а будто и нет его. Да и зарплату ему требовалось обеспечить на уровне, попробуй ее выкрои, когда план едва выполняли. Но о том, чтобы сорвать ремонт в тресте, не могло быть и речи. Однако нет худа без добра, по окончании ремонта хитроватый начальник управления почувствовал, что трестовское руководство как-то подобрело к нему, а ведь шли уже слухи, что придется оставить кресло в роскошном кабинете.

— Ай да Федя, Федор Николаевич — угодил управляющему, да и мне тоже, — обрадовано сказал начальник, когда Сафонов закончил работу в тресте.

Сафонов вернулся к товарищам, в свою бригаду, но долго работать ему там не пришлось. В ту весну мода на кондиционеры, словно эпидемия, охватила город. Мощные бакинские кондиционеры, не один год загромождавшие магазины, вдруг разрешили продавать по безналичному расчету. И в какой-то месяц словно корова языком слизала с магазинных прилавков эти кондиционеры — ни за какие наличные деньги не отыщешь. Смотришь, стоит едва ли не избушка на курьих ножках — и та на улицу двумя-тремя кондиционерами смотрит: мол, вот какая избушка — почти из сказки, но только за государственный счет. Установить кондиционер — дело не очень-то простое, все-таки оконную раму переделывать приходится, и не в каждой организации плотник или столяр числится. А дорогую вещь установить, чтобы и работала хорошо, и от солнца и ветра укрыта была, и на зиму убиралась махина, на это и вовсе хороший мастер требовался. Первые кондиционеры Федор Николаевич устанавливал не в управлении, не в тресте, а в «Стройбанке», том самом, где его начальник в вечных должниках ходил. Много он там поработал, почти в каждом отделе монтировал кондиционеры, а осенью сам же и снимал их на консервацию, и стеклил на зиму проемы. Вот тут-то и смекнул начальник — какой нужный для него человек Федор Николаевич. Где только не ставил кондиционеры Сафонов по его поручению! Он даже специальную технологию разработал, как быстрее и надежнее монтировать, а из обрезков дубовых и буковых досок заранее наготовил нужные планки, пластины, и в обрамлении из ценных пород дерева кондиционеры смотрелись еще красивее. Казалось бы, чем тут можно было отличиться от других, но работа Сафонова была видна, что называется, за версту.

Когда поутихла эта страсть и Сафонов снова вернулся на объект, бригада его обновилась полностью. Молодые рабочие о нем и слыхом не слыхивали. Но начальство к нему относилось уважительно, зарплата была что надо, в общем, горевать не приходилось. За эти полтора года в новой роли мастера на выезде он отвык от грубой работы на объекте, где тяжеленную опалубку из мокрой древесины все время приходилось ставить, переставлять и старые чердачные перекрытия в пыли и грязи перебирать, — короче, так намаешься за день, домой едва ноги донесешь. И он уже не мог дождаться, когда его вызовут из конторы на новую работу. Хотя приглашений ждать приходилось недолго. Вскоре начальник управления затеял ремонт у себя дома, и Федор Николаевич надолго перебрался к нему со своим инструментом. Холодную лоджию с линолеумными полами превратил в прекрасную комнату. Поставил двойные рамы из некрашеной розовой сосны, утеплил стены древесно-стружечными плитами, а сверху вместо покраски финской пленкой под дуб обтянул, для хозяйки в торцах шкафы смастерил — загляденье. Пол паркетный на стружечные плиты набил — тепло. Батареи отопления под дубовой решеткой таким образом спрятал, что они в лоджии столиками служить стали. Жена начальника оказалась женщиной на редкость хлебосольной, такими обедами его каждый день кормила, что Федор Николаевич жалел: работа эта когда-то ведь закончится. К тому же, сберегая его время, начальник каждое утро за ним в общежитие свою машину посылал. Совсем заважничал Сафонов.

Еще через два года Федора Николаевича уже трудно было узнать, ездил он на собственных «жигулях»-люкс, оснащенных японским кассетным стереомагнитофоном, при белых, под овчину, мохнатых чехлах, с музыкальным итальянским сигналом и прочими, по мелочи, автомобильными аксессуарами, что только могли быть в природе. В свои двадцать семь он выглядел гораздо старше. Нет, не потому, что постарел или работа согнула, — просто теперь держался важно, солидно и ходил-то не торопясь, степенно, как один его знакомый завмаг. Одевался тоже, как знакомые из торговли или автосервиса, — короче, не хуже, чем законодатели мод в этом городе.

С каких, спрашивается, достатков, к тому же вещи-то — дефицит из дефицита? Да все за счет моды, за счет эпидемии. Нежданно-негаданно мода на антикварную, «бабушкину» мебель докатилась и в эти края. Годами пылившаяся в комиссионных магазинах, она была разобрана вмиг. Ее рьяно разыскивали по уцелевшим от сноса старым домам, через знакомых, друзей, соседей, сослуживцев. За полный комплект антикварной мебели доставали новейший мебельный гарнитур, плюс брали на себя все расходы по его перевозке. Старинную мебель найти оказалось не так уж сложно, а кто ее отреставрирует, приведет в порядок, чтобы заиграла она старым, потускневшим красным деревом? Это оказалось посложнее. На весь город отыскались два человека, способных на такое тонкое дело, кто мог вернуть к жизни старые буфеты, горки, шкафы, перетянуть кожей или китайским шелком овальные диваны, пуфики, стулья и глубокие уютные кресла. Были то Федор Николаевич да еще один старичок-краснодеревщик, имевший здоровье неважное, да и клиенты, сидящие на дефиците, его не интересовали, мастер был бессребреник, и если брался за работу, то только для души, — в общем, Сафонову не конкурент.

Конечно, ни о каких шараханьях моды Федор Николаевич никогда бы не узнал, проживи еще хоть десять лет в этом городе. Да и заказчики такие не стоят на каждом углу и объявления в газеты не дают. Такие дела тихо-мирно в своем кругу делаются, и нужных людей друг другу по цепочке передают, по рекомендации, и тут рекомендация большую силу имеет. Начальник Сафонова, хоть не намного был старше Федора Николаевича, а мужик тертый, он и про мебельный бум знал, и с людьми нужными общался, он и все дело организовывал. Федору Николаевичу только работать оставалось. А обеспечить его нужными материалами было непросто. Медную фурнитуру, не отличавшуюся от старинной, приходилось заказывать на заводах, доставать мягкую кожу на обивку, казалось, совсем невозможно, но она всегда была, и даже нужных расцветок: зеленую — так зеленую, цвета спелого апельсина — пожалуйста. Яркие китайские шелка — каких хочешь тонов и расцветок — всегда под рукой рулоны. В общем, солидно было поставлено дело. Федор научился различать своих клиентов: одним его начальник заказывал работу бесплатно, это были нужные товарищи, а другие, как понимал Сафонов, просто люди при деньгах, которые с лихвой возмещали потери на нужных людях. Но Сафонов и у тех, и у других вел себя одинаково, не интриговал, не интересовался, сколько заплатили, он работал. Конечно, от подарков, предлагаемых услуг или угощения за столом не отказывался, но ничего сам не просил, не вымогал. За это его и ценил начальник и кроме зарплаты еще столько, а иногда и больше подкидывал в конверте по окончании очередной работы.

Заказчики понимали, что вся работа — и ее качество, и сроки исполнения — зависели от Федора Николаевича, и зачастую просили его поработать и в воскресенье, и допоздна, и он редко отказывался, да и нечего ему было делать в общежитии: книг он не читал, на концерты не ходил. А с тех пор, как один клиент пообещал ему «сделать» машину, считай, работал он день и ночь, уж очень хотелось иметь автомобиль. Хозяева шикарных квартир рассчитывались за добавочные услуги щедро, чаще модными вещами, потому что брать деньги он остерегался, боялся разгневать начальника. Через полгода, после того, как заимел собственные «жигули», у него и невеста объявилась. Работал он тогда в торговой организации: редкий старинный австрийский столовый гарнитур восстанавливал. Торопил его хозяин чрезвычайно, хотел к серебряной своей свадьбе гостей удивить. Он и так к Федору Николаевичу подъезжал, и этак, а тот — ни в какую: «жигулям» своим еще не нарадовался, в воскресенье то в горы, то на озеро купаться выезжал, и по вечерам при фонарях по городу нравилось круг-другой сделать. Но заказчик оказался мужик с хитринкой, на слабости к «жигулям» и поймал. Обещал: сделаешь работу к сроку — чехлы, колпаки, сигнал и прочую импортную дефицитную дребедень в тот же день получишь в подарок, а для затравки свою машину показал. И Сафонов сдался, не только в субботу — в воскресенье работал, даже ночевать оставался у них.

За столом и познакомился с единственной дочкой хозяев, она оканчивала торговый техникум. Разводить с ней шуры-муры он не собирался, да и в голове в то время были только колпаки от «мерседеса», и в ушах звучала единственная мелодия — развеселый «дили-дан» звукового сигнала. Но даже сквозь эту однообразную мелодию он расслышал, как настойчиво родители увязывают его имя с именем дочери, и все шуточки за столом двойным смыслом полнятся, и даже сквозь ослепивший не только глаза, но и мысли хромированный блеск заграничных колпаков он увидел-таки, как Анжелика трижды в день меняет наряды, то чашечку кофе во время работы поднесет, то подойдет подержать или подать что-нибудь, то сядет рядышком, готовая сорваться по первой его просьбе.

Особого интереса к собственной персоне со стороны девушек Федор Николаевич до сих пор не замечал, хотя и ростом вышел, и внешностью природа одарила род Сафоновых не скупясь, и потому внимание Анжелики, девушки стройной, пышущей здоровьем, богато и со вкусом одетой, не оставляло его равнодушным. На серебряной свадьбе родителей Анжелики, куда Федор был приглашен со своим начальником, его уже представляли гостям как дочкиного жениха.

Свадьба молодых откладывалась до осени: Федор Николаевич должен был получить квартиру в доме, который сдавался к Октябрьским праздникам. В управлении он уже числился ветераном (что немудрено было при такой текучести), пятый год работал и четвертый — в передовиках ходил, фотографию не снимали с Доски почета, ну, как такому квартиры не дать, да и начальник в свое время надоумил его заранее подать заявление.

Невесте надо было уделять время, и работы в последнее время прибавилось: теперь дачный ажиотаж сменил мебельный бум, все дельцы города стремились поскорее построиться в предгорьях, вдали от нескромных глаз, капитально, с размахом, со вкусом, с персональным архитектором. И Федор Николаевич закрутился, с ног валился, как в те дни, когда ставил тяжеленную опалубку из мокрой листвянки.

Срочно нужен был напарник, помощник. И начальник, да и сам Федор Николаевич об этом думали не раз, иногда на казенную работу он брал в компанию какого-нибудь шустрого паренька, но никто из них так и не дотянул до нужного уровня, а частники платили за качество. К тому же ребята любили выпить, а кто пьет, у того язык что помело, а это уже всему делу конец.

И как был обрадован Федор Николаевич, когда в день зарплаты у окошечка кассы его окликнул крепыш в солдатской гимнастерке. Сафонов долго вглядывался в него, но все-таки не признал, а парень оказался бывшим практикантом из ПТУ, с которым четыре года назад он делал тот нашумевший ремонт в конторе.

Радости Сафонова не было конца, он частенько вспоминал этого толкового паренька, и вот тебе удача — на ловца и зверь бежит. Федор Николаевич его даже на своей машине домой подбросил и так уговаривал работать вместе, что Сережа, не раздумывая, согласился, хотя и собирался увольняться из управления — новое место себе уже приглядел.

Оглядывая роскошное убранство машины, Сергей не выдержал и спросил:

— В лотерею, Федор Николаевич?

— В лотерею, Сережа, в лотерею, — ответил развеселившийся от удачи Сафонов и добавил: — Будешь умником, в «фирме» на работу ходить станешь, а года через два, глядишь, и у тебя машина появится, да получше этой — новой модели.

В тот же вечер Федор Николаевич доложил своему начальнику о новом напарнике. Выбор был одобрен — человек знакомый, старательный, к тому же только из армии, холостяк, в деньгах, разумеется, нуждается.

По утрам, сберегая время и желая показать свое доброе отношение, Сафонов заезжал за Сережей на машине. Работали они сразу в трех местах, ремонтировали две квартиры в городе и обшивали дубовой паркетной доской финскую баню на одной даче в предгорьях. Работы было невпроворот, много не поговоришь, но за обедом за столом, который щедро накрывали специально для них, Сергей как-то сказал:

— Что-то эта работенка халтурой попахивает. Не нравится мне все это.

Федор Николаевич, опорожняя пенящийся холодным пивом бокал, в ответ благодушно рассмеялся и менторски заявил:

— Если попахивает, пивка выпей, а то можешь и рюмочку водки пропустить с горбушей малосольной, вот запашок и отобьет.

Так шуточками и отделался. Но когда выпадала свободная минута на работе или вечером, по дороге домой, в машине — Сергей за свое.

— Ну, учи меня жить, учи, — добродушно посмеивался Сафонов, ловко обгоняя одну машину за другой. И, высаживая напарника у дома, говорил: — Ты, Сережа, как сосуд под давлением, никак пары не выпустишь, но я терпеливый, я подожду, уж больно ты парень свой, нужный. Нам с тобой еще долго работать.

Однако Сергей долго работать не собирался, говорил, что закончит ремонт до конца месяца и вернется в бригаду. Сафонов слова напарника всерьез не принимал, считал, что все образуется, как только тот получит первую зарплату и первый конверт с деньгами. Он даже попросил начальника повышенный аванс выписать, и когда хозяин дачи, донельзя довольный банькой, намекнул Федору Николаевичу, что набавит ему за отличную работу, Сафонов сказал, что ему ничего не нужно, а вот Серегу требуется экипировать как следует, парень только из армии вернулся. За прощальным обедом после парилки в новой сауне довольный хозяин и вручил Сереге джинсовый костюм, красную рубашку и остроносые туфли на высоких каблуках. Сергей вроде обрадовался, но когда возвращался домой, все-таки сказал зло в машине:

— Вот из-за таких гадов, как этот толстомордый, ничего и не купишь в магазине, все из-под полы. Я такие туфли уже целый месяц ищу.

Авансу он тоже не очень обрадовался, долго мял в руках деньги, недовольно качал головой и сказал:

— Это какая же зарплата выйдет, если аванс такой? А из управления люди бегут из-за малых заработков, не хотят за мизер на объекте пахать. Я ведь тоже из-за этого увольняться собирался тогда.

— Ну, теперь-то, Серега, грех на зарплату будет жаловаться, со мной не пропадешь, — перебил Федор Николаевич, торопливо усаживая его в машину, чтобы не услышали их другие рабочие.

В городе с ремонтом тоже поторапливали, и они на время разделились: работу попроще Сафонов доверил Сергею, пусть поработает самостоятельно, может, настроение переменится, да и мастерство скорее приобретет. По утрам он по-прежнему подвозил его на работу, а вечером забирал домой.

Сергей за эти дни осунулся, похудел.

— Что, неважный харч у хозяев? — спросил однажды Федор Николаевич.

— Не идет мне в горло чужой, а проще сказать — ворованный, кусок. И о тебе, Федя, думаю. Пропадешь ты с этим жуликом, на кого ты свое мастерство тратишь? Твое бы умение к дворцам приложить, к настоящему делу, а ты в сауны да спальни душу вкладываешь. Хочешь, уволимся вместе и найдем такую организацию, где твоему мастерству рады будут?

В тот вечер они крепко поругались, а наутро Сергей, не дожидаясь Сафонова, трамваем поехал в контору. Был день получки, и в ведомости напротив своей фамилии и солидной суммы он размашисто, но четко написал, что дармовых денег получать не желает. А когда кассирша начала ругать за испорченную ведомость, Сергей отвечать не стал, а отправился к начальству. Заявление у него было заготовлено еще дома. Сергей писал, что отказывается от заработной платы, потому что и дня не проработал на объекте, и аванс в сумме ста двадцати рублей, полученный заранее, обещает вернуть управлению, как только прокуратура удовлетворит его иск к хозяевам, у которых он проработал месяц. Копию иска он тоже выложил на стол. Когда начальник, красный от гнева, увидел в правом углу листка размашистую подпись, то невольно побледнел.

Подпись городского прокурора была ему знакома и ничего хорошего не сулила.

Малеевка,

1982