Дочь атамана

Глава 31

Утром Саша едва распахнула глаза, все еще согретая ночными признаниями, объятиями и поцелуями, а Изабелла Наумовна уже стояла в ногах ее кровати.

— Батюшки, — удивилась Саша, — стряслось разве что-то?

— Стряслось, — мрачно сообщила гувернантка, — венец безбрачия со мной случился! Ты обещала поехать со мной к цыганам, милая моя!

— А я думала, что мы не верим в предрассудки, — она села в кровати и потянулась. Широко зевнула. Прислушалась: — А что за шум с утра пораньше?

— Прибыла вдова канцлера Краузе, — равнодушно ответила Изабелла Наумовна. — Анастасия Дмитриевна вроде. Потребовала вернуть ей тело сына.

— Почему же тело? — Саша резво спрыгнула с перин и нырнула ногами в короткие валенки, натянула через голову цветастый крестьянский сарафан.

— Потому что вдова совершенно не верила в то, что ее сына можно было спасти! Собиралась похоронить мальчика вместе с мужем. Теперь вот рыдает в три ручья, а Михаил Алексеевич поит ее какими-то каплями.

Саша, наспех заплетавшая растрепавшуюся косу, засмеялась.

— К счастью, к счастью, — воскликнула она.

— Ах, тебе сейчас все к счастью! — слегка раздраженно заметила гувернантка.

— Беллочка Наумовна, да не переживайте вы так. Сегодня же съездим к этим цыганам. Наворожим вам суженого-ряженого. Отчего вы такая кислая с раннего утра?

— Александр Васильевич повел Ани на прогулку, — выпалила та гневно, — спозаранку по саду шастают! Предаются общим воспоминаниям! Саша, это просто выше моих сил!

— Да, папа расчувствованный ныне, — согласилась Саша. — Впрочем, и это к счастью! Воспоминания о маме пробудили в нем сентиментальность, иначе он бы еще с неделю буянил и на мое венчание не соглашался. А тут размяк, перепугался, что и я тоже от него сбегу.

— Ты же отречься от него грозилась, Саша! Кто же от родителя отрекается? Сколько глупостей в твоей голове. Впрочем, поторопись, Анастасия Дмитриевна не намерена здесь задерживаться.

— Нам-то что за дело до этого?

— Такое дело, что я хочу успеть к цыганам до отъезда.

Тут Саша обернулась от зеркала, изумленно глядя на Изабеллу Наумовну.

— До какого еще отъезда? — спросила она с заминкой.

Гувернантка стиснула руки, сглотнула и отвела глаза:

— Если ты думаешь, что я останусь здесь и далее, чтобы наблюдать за тем, как Александр Васильевич предается воспоминаниям с модисткой…

— Какой вздор, — Саша даже руками всплеснула, — вы так много надумали себе, невероятно просто. Она просто напоминает ему о маме!

— Ну вот пусть и напоминает дальше. Я не желаю больше оставаться пустым местом при воспитаннице, которая без пяти минут замужняя барыня! Это же нелепо, Саша. А Андре — тихий, послушный мальчик. Я к нему, если хочешь знать, привязалась даже.

— Изабелла Наумовна, — пролепетала Саша жалобно, — и сердце у вас не дрогнет оставить меня?

— Может, и дрогнет. Подрожит-подрожит и бросит. Мне и о себе думать надобно, Саша! У отца твоего то вдовы, то модистки, то балы, то карты, то заставы, то война какая-нибудь. Нет уж, довольно с меня бесплодных мечтаний.

Тут Саша разревелась, уже не сдерживаясь,

Анастасия Дмитриевна казалась бесплотной изможденной тенью. Канцлер заставлял ее снова и снова производить на свет новых детей, но, кроме Андре, из них не выжил ни один.

Когда Саша появилась в гостиной, то вдова — из очень знатного рода, между прочим, — пыталась целовать руки Михаилу Алексеевичу, а он растерянно пятился от нее и бормотал, что не стоит.

Здесь еще был сам Андре, улыбающийся от того, что приехала мама, Марфа Марьяновна стояла в уголке и утирала слезы уголком платка, да и все.

Отец, стало быть, прогуливался с Ани по саду, а деда опять унесло или в деревню, или в лес, или еще куда-то. Он совершенно не мог усидеть на месте.

Саша представилась, и Анастасия Дмитриевна взволнованно залопотала о своей признательности.

— Я ведь знала, что задумал Драго, — сказала она, прижимая к себе Андре. — Он сказал мне, что возможность сия кажется призрачной, неправдоподобной почти, но не осталось же других способов! Мы все испробовали… И я позволила ему увезти Андре, ведь кому мне еще верить было, как не Драго, на кого надеяться! Проводила их среди ночи и сама свалилась в лихорадке, решив, что видела сына в последний раз. И Драго еще простился со мной, сказал, что не вернется больше в башню. Все одно к одному, а потом… представьте себе, какой ужас — муж мой закричал вдруг во сне, да страшно так, отчаянно, и в одно мгновенье стал истлевшим мертвецом. Хоронить закрыто будем, это же никак не объяснить! Впрочем, слухи по всей столице уже ползут, как утаить такое.

Саше захотелось закрыть Андре уши — негоже ребенку слушать жуткие подробности, но его, кажется, нисколько не огорчила смерть отца.

Он принял ее с совершенным равнодушием, только следил внимательно за матерью, будто опасаясь, что она растворится в воздухе.

— Какое же чудо, чудо! — и Анастасия Дмитриевна снова попыталась было схватить Михаила Алексеевича за руки, но он предусмотрительно спрятал их за спину. — Я ведь сына никогда таким здоровым не видела! Я же молиться за вас до конца своих дней буду, и Андре тоже! Вечные, вечные мы должники ваши.

— Анастасия Дмитриевна, — пробормотал Михаил Алексеевич смущенно, — ну что вы. Все это совершенно лишнее. Я счастлив, что смог помочь.

— А я не поверила вашему письму, — она засмеялась сквозь слезы, — вы написали, что Андре в усадьбе Лядовых и что ему гораздо лучше. Не может такого быть, какая злая шутка, вот что подумала я. Несколько часов не могла себя заставить двинуться с места, так страшно ехать было!

— Хорошо, что приехали все же, — Михаил Алексеевич улыбнулся Андре, и мальчик спрятал лицо на груди у матери.

Нет, Сашины дети не будут такими робкими.

К цыганам поехали сразу после завтрака: Изабеллу Наумовну охватило отчаянное, нетерпеливое настроение, словно ей хотелось уехать от Лядовых как можно быстрее.

Папа отказался от столь сомнительного удовольствия, а вот дед рванул бы к цыганам с великой охотой, если бы нашелся только.

— Ну теперь жди его только к утру, — усмехнулась Марфа Марьяновна, — и хорошо, если на ногах стоять будет!

От седла, пусть даже дамского, Изабелла Наумовна категорически отказалась, пришлось запрягать экипаж, при этом Саша бдительно следила, чтобы Шишкин взял лошадей поплоше.

В этот раз старая цыганка не стала гнать Михаила Алексеевича прочь, а только усмехнулась, выпуская дым от трубки изо рта.

— Ты, барин, будто вчера из яйца вылупился, — проворчала она неодобрительно, — фокус почище наших будет. И никак не пойму, в чем тут хитрость.

Михаил Алексеевич залихватски рассмеялся, развел руками, подмигнул задорно.

И Саша тоже рассмеялась — до чего хорош!

Такого она его еще не знала, но уже чувствовала себя заново очарованной.

Страдающий, скорбный Михаил Алексеевич пробуждал в ней глубокую нежность, но веселый дарил остро-пьянящее счастье.

— А у меня венец безбрачия, — вмешалась Изабелла Наумовна, с некоторым высокомерием поглядывая на глазевших на них цыган и едва морщась от их гортанного гомона, смешков и любопытства. — Снимите его быстрее, а то мне совершенно некогда тут торчать на таком морозе!

Старая цыганка долго и внимательно посмотрела на нее, ухмыльнулась.

— Ты, милая моя, — проговорила она ехидно, — так и останешься вековухой. Тут любая волшба бессильна: скверный нрав за пояс не заткнешь.

— Да как вы смеете! — разозлилась Изабелла Наумовна, развернулась и понеслась к экипажу.

— Неужто правда? — огорчилась Саша.

— А я почем знаю? — старуха захихикала. — Руку не позолотила, нос задирала. Кто такую возьмет?

Саша только вздохнула.

А цыганка вдруг погладила ее по щеке морщинистой грубой рукой и пропела:

— В тебе, девка, до конца твоих дней останется искра нечистой силы — ведь ты получила ее еще до рождения. Но рядом с тобой всегда будет человек, который сумеет эту искру погасить, не позволит разжечься пожарищу. Коли не хочешь перейти невидимую черту — держись своего травника, в нем много света, на вас обоих хватит.

И Саша кивнула, понимая, о чем говорит старуха, — о наследстве, полученном от Драго Ружа. О том, что он питал ее силой своей в материнской утробе. И о том, что даже черт испугался этой силы.

Она будет держаться Михаила Алексеевича. Ни за что не отпустит.

Прощание вышло слезливым.

Изабелла Наумовна уезжала, будто сбегала.

Саша, наполовину ослепнув от плача, оторопело смотрела, как Груня с Марфой Марьяновной носят тюки с вещами, как Анастасия Дмитриевна заверяет папу, что позаботится о гувернантке, как Михаил Алексеевич ласково разговаривает с Андре и дает его матери последние наставления.

Все казалось как в тумане.

— Неужели вы даже до венчания не можете остаться? — спросила Саша печально.

— Я приеду, — пообещала Изабелла Наумовна, крепко обняла ее на прощание, сухо кивнула ее отцу и пошла на улицу, к украшенному вензелями великого канцлера экипажу.

Саша бросилась на диван и разрыдалась уже в голос.

Она чувствовала себя так, будто снова осиротела.

— Ужасающая неблагодарность, — процедил папа, глядя в окно, как экипажи исчезают за поворотом, — или я мало ей платил? Или жизнь в деревне слишком непривлекательна для нее?

Саша подняла голову, недоверчиво глядя на него.

Неужели отец так и не понял, что чувствовала к нему Изабелла Наумовна и почему она покинула дом Лядовых?

Можно ли быть таким слепым?

Или он просто не хотел ничего знать, поскольку совершенно не интересовался ею в романтическом смысле?

А теперь, только поглядите на него, еще и дуться изволит!

— Вот ты осталась без компаньонки, Саша, — вздохнул он.

— Я же здесь, — тихонько напомнила Ани, которая во время всей этой суматохи по обыкновению оставалась незаметной и полезной. Помогала, где было нужно, и не путалась под ногами.

Отец посмотрел на нее с глубокой симпатией:

— Но, дорогая Ани, разве вы не хотите вернуться в столицу? Я бы открыл для вас собственную модную лавку, вы бы покорили высший свет.

— Нет-нет, — ответила она торопливо, — если Саша Александровна позволит, я с удовольствием останусь при ней. Деревенский образ жизни мне совершенно подходит. После стольких скитаний мне нравится тот покой, который я обрела в этом доме.

— Удивительные люди тут собрались, — заметил отец иронично. — Управляющий отказывается лечить придворную знать, модистка отказывается шить для этой самой знати. Всем хорошо в глуши и забвении! Уж не закрыть ли мне столичный дом и не перебраться самому сюда? Кто знает, какой благости здесь можно преисполниться!

— Да ты не продержишься в деревне и недели, — невольно засмеялась Саша.

— Я бы с тобой поспорил, но у меня и правда в столице множество дел.

Отец прошелся по гостиной и обратился к Михаилу Алексеевичу:

— Прошу в кабинет, любезный. Нам с вами многое предстоит обсудить.

Они ушли, и Саша встревоженно посмотрела вслед.

Господи боже, ведь не станет папа пытать Михаила Алексеевича?

Ани, однако, терзали совсем другие хлопоты:

— Ах, Саша Александровна, сколько нам дел предстоит! Следует сшить для вас девичье платье и женское, наряд для жениха… Надо бы заказать красного атласа и парчи, жемчуга и бисера, кружев и мехов. А сорочки! А вышивка! Вас ведь не усадить за иглу, подобно иным невестам… В деревне разве мастериц поискать или из города выписать?

Саша посмотрела на модистку со священным ужасом.

Вышивка?

Кружева?

И искренне порадовалась своему скорому отъезду из усадьбы.

Они с Шишкиным и денщиком Гришкой собрались за два дня. Решено было взять с собой Груню, а вот Марфу Марьяновну оставить в усадьбе, все-таки она была стара для столь длинного зимнего вояжа.

Накануне отъезда Михаил Алексеевич торжественно, в присутствии деда и отца, пригласил Сашу на прогулку.

— Жду не дождусь, когда все разъедутся, и мы с вами заживем по собственному усмотрению, — призналась Саша, уставшая от чрезмерно бдительной опеки.

— Недолго осталось, — с улыбкой ответил Михаил Алексеевич. — А я, признаться, счастлив, как мальчишка. В ожидании есть неизъяснимая сладость, которая наполняет мои ночи мечтами и грезами.

— Ах, что такое, — Саша тут же отвернулась, вспыхнув. Стрельнула в него глазами и не удержалась от любопытства: — И о чем же вы грезите, Михаил Алексеевич?

— О тайном ночном свидании, например, — жарко шепнул он, — скажем, в бане. Помните, тогда…

Саша даже задохнулась, непереносимо-остро вспыхнули в ней воспоминания, с какой страстью он на нее накинулся после того, как она признала в нем лекаря. Эта была ночь, полная безумия: изгнанный черт, преисполненная непонятной силы Саша и потерявший всякое самообладание Михаил Алексеевич. Миша. Мишенька.

— У нас ведь пропало одно свидание, — пролепетала Саша, — мы же сговорились, да этот колдун явился!

— Проберетесь мимо своей охранницы? — спросил он глухо. Лицо Михаила Алексеевича потемнело, заострилось, стало резче.

Саша кивнула, уже не отворачиваясь, а наоборот, жадно его разглядывая.

Сколько разных граней она замечала в нем, все время открывала что-то новое. Сейчас Михаила Алексеевича терзали желания, весьма далекие от целомудрия, и это откликалось в ней пробуждением маленькой хищницы.

Саше нравилось вызывать в нем сильные чувства, нравилось, что он изменяет своей обыкновенной выдержке, нравился тот голодный и опасный блеск в глазах, который порой Михаил Алексеевич не умел спрятать.

Это было новое, неизведанное, но бесконечно заманчивое ощущение.

Саше не терпелось броситься с головой в те омуты замужней жизни, о которых не принято говорить в обществе.

Но прежде чем стать добропорядочной замужней женщиной, ей хотелось испытать опасность запретных свиданий тоже.

Папа и дед сделали все возможное, чтобы растащить молодых по разным сторонам, но у нее осталась последняя ночь перед отъездом, и упускать ее Саше не хотелось.

Михаилу Алексеевичу — тоже.

И эта их созвучность заставляла ее сердце пускаться в пляс.

Саша долго лежала без сна, прислушиваясь к дыханию Марфы Марьяновны сквозь приоткрытую дверь. Наконец, вздохи и охи сменились размеренным храпом, кормилица перестала крутиться и возиться.

Стянув с крючка на стене длинную доху, Саша босиком, на цыпочках, прокралась мимо, выскользнула за дверь, прислушалась.

Усадьба спала, и только из деревни доносился дружный вой собак, приветствующих молодую луну.

Обувшись лишь в сенях, Саша тихонько открыла тяжелые двери, умоляя их не скрипеть, а потом припустила к бане.

Михаил Алексеевич уже ждал ее в темном предбаннике, взял за руку, повел внутрь.

Сегодня топили, и в бане было еще тепло и влажно, темно и тесно.

Пахло распаренной березой и щелоком.

Саша зажмурилась, отдавая себя Мишиным рукам и губам, его борода покалывала кожу, поцелуи порхали по лицу, шее, спускались вниз, а весь он — большой, сильный, с широкими плечами и по-мужицки крупными руками дрожал, как новорожденный жеребенок.

Не было ни стыда, ни страха.

Только звенящее ликование.

Только жгучее нетерпение.

Скорее бы забрать его себе без остатка.

И любить уже без оглядки.