Дочь вне миров

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Макс.

С помощью трех Вальтейн, двигающих ветер над морями, мы должны были прибыть в Трелл не через недели, а через несколько недель. Я все еще находил корабль и все обстоятельства, связанные с нашим местом на нем, одновременно угнетающими и пугающими. И все же, после нашей встречи под луной в первую ночь в море, в моем общении с Тисаной появилось нечто более легкое, более простое. Это был первый раз за восемь лет, когда я вырезал эти истории из себя. Да, во мне все еще оставались осколки этого, и все еще были вещи, которые я не мог заставить себя признать вслух.

Но все же… она знала больше, чем почти все остальные. И я никогда не думал, что это будет приятно, но вот мы здесь.

Решайе, к счастью, в основном молчало. Я подозревал, что его выступление на ринге несколько дней назад истощило его энергию. Рано было брать контроль вот так, использовать магию. Бывали моменты, когда я видел, как лицо Тисаны застывало, как она смотрела куда-то вдаль, и я знал, что он шепчет ей. Но проходили дни, и дальше этого дело не шло.

Большую часть времени мы с Тисаной проводили, практикуя ее бой. Следы воспоминаний Решайе от предыдущих хозяев дали ей некоторые фрагменты врожденных знаний, которые мы вместе складывали в нечто более цельное. А ночью, когда все ложились спать, мы пробирались на палубу и сидели под небом. Там было чище. Свободнее.

Но на третью ночь в море она так вымоталась, что вырубилась, едва коснувшись подушки. Поэтому я поднялся туда один, повторяя движения снова и снова, пока мои мышцы не вернули себе воспоминания.

Я был не в форме.

Последние несколько дней тренировок, как ни стыдно, довели меня до того, что мышцы рук и спины стонали в знак протеста при каждом движении, не привыкшие к тому, что им приходится работать, чтобы управлять оружием. Лучше сейчас, подумал я, чем через неделю.

— Сегодня нет ученика?

Я выругался себе под нос и обернулся. Нура стояла там с самодовольным видом.

— Вознесенный, Нура, не делай этого.

— Будь внимательнее.

Я почти насмехался. Этот совет был почти поэтическим, исходящим от нее. Если бы я так поступил, возможно, никто из нас не был бы здесь.

— У тебя нет практики, — заметила она, и я вздрогнул.

— Я не думал, что мне придется делать это снова, так что да, немного.

Лицо Нуры было белой, безмолвной маской. Каждый раз, когда я смотрел на нее, мне приходилось бороться с яростью в своей груди, пока она не стала слабым пульсом под моей кровью — ярость на Тисану, да, но также и почти десятилетие копившееся предательство. Странная, сюрреалистическая вещь, с которой приходится сталкиваться каждый день.

— Нужен спарринг-партнер? — она потянулась под куртку, чтобы достать два кинжала, и слегка улыбнулась мне. — Думаю, в прошлый раз мы оставили ничью. Но это было так давно.

Я знал, что должен сказать «нет».

Я был слишком чертовски зол на нее, чтобы «дружеский» поединок был чем-то хорошим.

Но я не колебался, сказав:

— Хорошо.

Никакой магии, мы договорились. Пять шагов друг от друга. Поворот. Позиция. И…

Я и забыл, как быстро она двигалась. Как будто она стала тенью.

Я должен был немедленно блокировать ее. И снова, вращаясь на пятке, чтобы соответствовать жидкой скорости, с которой она огибала меня. Она отскочила от удара, как будто мой посох просто пронзил облако клубящегося дыма.

Блок — снова.

Она остановилась лишь настолько, чтобы одарить меня ухмылкой.

— Постарайся, Макс.

Я следил за ее бесшумными шагами, отмечал ее скорость, длину каждого шага. Отметил, куда она приземлится через две, три, четыре секунды.

И устремился вперед одним расчетливым ударом.

Вот как надо было действовать с Нурой — расчетливо. Нельзя было ждать, пока она сама придет к тебе, или рассчитывать победить ее разрозненной силой. Ты должен был атаковать, решительно. Одно идеально выверенное движение за другим.

Я следил за ее ногами, руками и клинками одновременно, поворачивал, изгибал, наклонял изогнутое лезвие своего посоха в нужную сторону.

Я тоже мог быть быстрым.

Один удар, со всей силы, так же, как гадюка делает выпад всем телом.

Один удар, и один удар.

Она выпустила рваный вздох, грация нарушилась, ноги заскользили по полу. Потеряв равновесие, она повернулась. Как я и знал. Так же, как я знал, что она ударит низко, потом высоко, потом повернет…

Я был готов.

Замах, полушаг, контрудар на каждое движение. Мы скользили по палубе, отвечая на уколы и уклонения друг друга мгновенными ответами, каждый из которых становился короче, резче, злее.

Я смотрел на ее лицо в промежутках между смазанными движениями нашего оружия и видел забрызганного кровью солдата, который семь лет назад поднял руку к моему виску. Я видел печальный, покровительственный взгляд, которым она одарила меня, когда рассказала о кровавом договоре Тисаны.

Мой гнев пылал так жарко, что превратился в лед. Я еще глубже погрузился в свои удары, словно надевая старую, удобную куртку.

Серебряные глаза Нуры сверкнули, когда она едва уклонилась от одного из моих ударов.

— Вот вы где, капитан Фарлионе.

Вот он я, блядь.

Я крутанулся на пятке. Намеренно потащил левый бок, только едва-едва. Позволил своей левой лодыжке вывернуться.

И когда она увидела это, когда она сделала выпад — потому что я знал, что она сделает это — я был готов.

Одним последним рывком я прервал ее движение длиной своего посоха, выбил один из ее кинжалов из руки, толкнул ее на землю…

Только для того, чтобы она перекатилась, а затем бросилась вперед. Так быстро, что я едва мог ее видеть. Так быстро, что она оказалась позади меня, когда я увидел, как ее предплечье обвилось вокруг моей шеи. Она задела рану на моем плече, и на одну критическую долю секунды волна боли, настолько сильная, что ослепила меня, охватила мои мышцы. Я боролся с ней.

Кинжала не было. Я все еще могу…

И тут она вскинула руку, из рукава выскользнуло еще одно лезвие. Оно пристало к моему горлу, прежде чем я успел ее обезоружить.

— Я думаю, это твой выход, — сказала она мне на ухо.

— А, понятно. — я попытался выдать свое задыхающееся дыхание за прерывистый вздох, но это удалось лишь частично. — Магия была под запретом, но спрятанные клинки — честная игра. Так мало изменилось, Нура.

— Это всегда было нашей проблемой, Макс. — она отпустила меня и отступила назад. — Ты всегда считал меня более благородной, чем я есть.

Я выругался сквозь зубы, сопротивляясь желанию сжать плечо, которое все еще болезненно пульсировало.

— Это щедрая формулировка.

Ее взгляд упал на мою рану — прикрытую, но, несмотря на мои усилия, она должна была быть видна.

— Тебе стоит попросить Саммерина взглянуть на это.

— Я позабочусь об этом.

— Отбрось свою гордость. Ты нужен нам целым и невредимым.

Я поднял свой посох, указывая на нее одним концом.

— Нам? Давай проясним, я здесь не ради тебя.

— Так защищаешься. Так защищаюсь. — твип — когда ее нож убрался обратно в рукав. — Я знаю, что заслужила твое недоверие, но сейчас мы на одной стороне.

— Так говорит женщина, засовывающая кинжалы в рукава.

Это была Нура. Все эти скрытые острые грани, готовые вонзиться между ребер.

— Оскорбляй меня сколько хочешь, — сказала она, слишком непринужденно. — Я все равно рада, что ты все-таки вернулся. Мне нравится, когда Зерит вынужден признать мою правоту.

В том, как она это сказала, было что-то такое, от чего у меня побелели костяшки пальцев на посохе от ярости. Я так сильно сдерживал подскочившие к горлу слова, что у меня задрожала челюсть.

Мы стояли молча. Потом Нура слегка вздохнула.

— Ну что ж. Спасибо за тренировку. Спокойной ночи, Макс.

Но когда она отвернулась, я рявкнул:

— Нура.

Она повернулась и посмотрела через плечо, приподняв бровь.

— Почему? — я сплюнул. — Ты там была. Почему?

Это было практически нагромождение слов, ни одно из которых не было особенно конкретным или значимым. Но я увидел, как изменилось выражение ее лица, и понял, что она прекрасно понимает, о чем я спрашиваю.

Она была рядом со мной на протяжении всего этого. Было время, когда я доверял ей больше, чем кому-либо, больше, чем самому себе. И как бы я ни ненавидел ее, как бы ни отчитывал за то, что произошло в Сарлазае, я знал, что она любила мою семью почти так же сильно, как и я.

Она была безжалостной, сосредоточенной до черствости и жестокости. Но она не была глупой. Возможно, даже не эгоисткой, не совсем. Она не была Зеритом, движимым эгоизмом до безрассудства.

Так… почему?

Слабая улыбка.

— Что? — сказала она. — Ты все еще думаешь обо мне лучше?

— Я хочу знать, где ты прячешь клинок.

— Если я скажу тебе это, какой смысл его прятать?

Я посмотрел на нее тяжелым взглядом. Тот самый, которым я смотрел на нее все эти годы назад, когда мне нужно было пробить весь этот лед.

И, как и тогда, выражение ее лица дрогнуло.

— Я бы не стала этого делать, если бы это не было необходимо.

— Для чего? Ради трона капризного двенадцатилетнего ребенка? — я покачал головой. — Нет. Это не имеет смысла.

— Я бы не стала этого делать, если бы это было не нужно, — повторила она. Затем, ниже: — Поверь мне, Макс.

Я насмехался. Доверься ей. Точно.

— Полагаю, с таким взглядом мне не поспорить. — последние остатки ее улыбки исчезли. И я увидел это — нерешительность.

— Грядет что-то важное, — пробормотала она. — И никто из нас не будет резвиться в садах с красивыми треллианскими девушками, пока все не закончится.

Холодная дрожь пробежала у меня по позвоночнику. Даже не от ее зловещих слов, а от ее взгляда: безжалостная решимость.

Мало что может быть опаснее этого.

— Что-то большее, — повторил я. — Ах да. Это отменяет все мои опасения. Мое доверие обеспечено.

Она не засмеялась, не улыбнулась. Не нанесла ответного удара. Она только пожала плечами.

— Я никогда не боялась быть плохим парнем. — она отвернулась и лениво взмахнула рукой. — Спасибо за спарринг, Макс. Передай нашей девочке мои пожелания спокойной ночи.

***

Тисана выглядела такой обычной, когда спала. Ну, может быть, не совсем нормальной — в ней не было ничего обычного, в конце концов. Но когда я вернулся под палубу и заглянул в приоткрытую щель в ее занавеске, чтобы увидеть ее лицо, прижатое к подушке, я невольно вздохнул. Никто никогда не догадается, что творилось в этой голове. Прекрасные махинации или чудовище, поглотившее их.

Мне стало любопытно, думаешь ли ты о ней так же, как она думает о тебе?

Эта фраза всплыла в моей голове без предупреждения, вызвав всплеск неприятного отвращения. Никакого акцента, и никаких следов Тисаны тоже. Это было так далеко от нее, что я смог спрятаться за своим отвращением настолько, чтобы не думать обо всех любопытных последствиях этой фразы.

Ответ, конечно, был: да, часто, в мельчайших подробностях. Но я притворялся, что это не так, до тех пор, пока мог. В конце концов, я был хорошо практикующим, всемирно известным экспертом по отрицанию. Я был хорош в магии, хорош в бою, хорош в садоводстве. Но я прекрасно умел избегать неудобных истин.

Я проскользнул сквозь занавеску и бесшумно устроился на ящике у стены, прислонившись спиной к дереву, наблюдая за макушкой Тисаны. За ровным ритмом ее дыхания.

Я моргнул. Когда я снова открыл глаза, мир был более размытым.

Еще одно моргание. На этот раз они вообще не открылись.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ВТОРАЯ

Макс.

— Макс

Май-оукс.

Я пробивался сквозь темноту. Повернулся во сне и посмотрел на облачное небо. Так же поступил и Брайан, его стальной взгляд то поворачивался, то поднимался, когда он опускал меч.

— Макс.

Я рывком проснулся. Не подумав, я пошевелил левым плечом и поплатился за это всплеском ослепляющей боли.

— Ты разговаривал во сне. — глаза Тисаны, опустившиеся на мое плечо, были окольцованы тьмой и тяжелы от беспокойства. — Все еще?

Я даже не мог разжать зубы.

— Ничего страшного.

— Глупый, — проворчала она и откинула занавеску, подзывая Саммерина.

***

Я вздрогнул и посмотрел на двух сиризенцев через открытую занавеску. Они находились на противоположной стороне лодки, но я чувствовал, что они смотрят на меня, и это ощущение было не менее неприятным из-за отсутствия у них глаз. Вознесенные, они были жуткими. Я сопротивлялся желанию скрестить руки на голой груди.

— Не могли бы вы закрыть это, пожалуйста? Мне не нравится, когда ауди… — оставшаяся часть предложения была потеряна в сдавленном шипении между зубами, когда Саммерин коснулся кожи вокруг моей раны.

Он нахмурил брови.

— Правда? Я даже близко не подходил.

Тисана задернула занавеску, не отрывая от меня взгляда.

— И пахнет очень плохо, — заметила она.

Несмотря на себя, улыбка дернулась у меня на губах. Как всегда, тактично. Иногда я думал, не стоит ли мне обидеться, что я никогда не получал ничего из того сахаринового очарования, которое она создавала для всех остальных, но я понял, что это действительно был больший комплимент. Никакого подсчета ее танцевальных шагов со мной.

— Спасибо, Тисана. — я взглянул на Саммерина, который теперь с каменной сосредоточенностью смотрел на темный участок моей кожи. — Что именно?

Я все еще не мог понять, что это. Это точно был не ожог, но и не порез, и болело оно сильнее, чем почти любая другая травма, которую я когда-либо получал. Это о чем-то говорило.

И, как бы ни было стыдно, Тисана была права — от него действительно начало вонять.

— Я никогда не видел ничего подобного раньше, — сказал Саммерин. Тисана снова подошла к нему, в ее глазах было беспокойство. Беспокойство и завуалированное чувство вины.

— Это не… — начал говорить я.

А потом весь мир стал белым, и мое тело сложилось само по себе.

— Матерь кровоточащих чертей!

Прошло целых десять секунд, прежде чем я смог сделать вдох, не говоря уже о том, чтобы открыть глаза.

— Прости. Лучше без предупреждения. — когда я открыл глаза, Саммерин смотрел на свои руки, потирая пальцы. — Мне нужно было это почувствовать.

— Творческое проклятие. — Зерит отодвинул ткань и прислонился к деревянной колонне, наблюдая за мной с ленивым любопытством. — Ты умеешь обращаться со словами, Максантариус.

— Пошел ты. — мне было слишком больно, чтобы я мог придумать что-то более изобретательное.

— И сказано с таким энтузиазмом.

— У тебя нет ничего получше, чтобы…

— Это гниль. — Саммерин говорил тихо, сосредоточившись только на своих пальцах. Мы с Зеритом оба погрузились в молчание.

Я взглянул на Тисану, которая смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

— Гниль? — повторил я.

— Гниль. Распад. — он покачал головой, все еще недоуменно глядя на свои руки, потом на мою рану. — Я даже не могу говорить с плотью. Она мертва.

— Как инфекция? — нерешительно спросила Тисана.

— Инфицированная рана начнет разлагаться, если ее долго не трогать, но это далеко не так. Так было с самого начала?

— Стало хуже, но…

— Она была черной, как сейчас?

— Да. — Тисана ответила за меня. — Оно выглядело так же.

— Я никогда не видел ничего подобного, — пробормотал Саммерин.

Я тоже не видел.

Во мне Решайе просто увеличил масштаб моей природной магической способности, подпитывая мои собственные силы в ошеломляющих масштабах. Но для Тисаны, как вальтейна, такие физические способности были бы затруднительны. И я никогда не слышал ни об одном Владельце, Вальтейне или Солярии, который бы превращал что-то живое в тлен через прикосновение. Даже Владелец, управляющий плотью, как Саммерин. Он мог разорвать ее на части, лишить крови, задушить и медленно увядать. Но гнить? Прямо убить его? Для меня это было в новинку.

Тисана побледнела.

— Похоже, мне не хватает некоторой справочной информации. Это ты сделала, Тисана? — в глазах Зерита появился какой-то блеск, какой-то голод, когда они остановились на ней и задержались.

— Решайе, — поправила она.

Я пожалел, что не могу набрать в легкие воздух и остановить ее, прежде чем она ответит.

— Ну… Это интересно.

Взгляд Тисаны снова переместился на меня и на эту необычную рану. Но я смотрел мимо нее, на Зерита, чьи глаза блуждали по ней с предвкушением удовольствия, словно ему только что преподнесли подарок, который не терпелось развернуть.

За эти годы было много-много раз, когда я очень живо представлял себе, как хорошо было бы вырвать горло Зериту, но это был, наверное, первый раз, когда мне пришлось активно останавливать себя, чтобы не сделать этого.

— Ты думаешь? — я насмехался. — Честно говоря, это немного не впечатляет. Больше всего раздражает. Давай просто залечим эту штуку, Саммерин.

Я знал, что это было неубедительно, но это была моя лучшая попытка. Моя кровь забурлила, когда уголок рта Зерита слегка дернулся, давая понять, что он точно знает, что я пытаюсь сделать. Это так отвлекло меня, что я почти не слышал Саммерина, когда он сказал:

— Я не могу.

Мое внимание снова переключилось на него.

— Ты не можешь?

— Нелегко. Я не могу говорить с этим. А форма… — его губы истончились в концентрации. — Мне нужно выкопать ее, прежде чем я смогу попытаться устранить повреждения.

Он только что сказал «выкопать»? Я постарался не покраснеть.

— Ты можешь уйти, пожалуйста? — огрызнулся я на Зерита. — Это инвазивно.

Было удивительно, как быстро изменилось выражение лица Зерита — словно каждый мускул сразу же перестроился в острый, как бритва, взгляд.

— Это мой корабль. Я могу залезть с тобой в умывальную комнату и буду вполне в своем праве. И это не считая того, что мне не нравится твой тон. Помни, с кем ты говоришь.

Верно. Зерит Алдрис, арх-комендант.

Зерит Алдрис, человек, который однажды отправился на разведку с пятью своими самыми талантливыми военными коллегами — своими самыми талантливыми конкурентами — и, по счастливой случайности, единственный вернулся живым. Человек, который заставил меня вернуться в дом моей семьи, чтобы убрать меня со своего пути. Человек, который выступал за мое заключение в тюрьму, хотя прекрасно знал правду о том, что произошло в Сарлазае в тот день.

Зерит Алдрис, человек, который «подружился» с подростком Тисаной в рабстве и оставил ее там не один, не два, а четыре проклятых раза. А потом с ленивой улыбкой пытался заставить ее встать на колени перед всеми, на кого она так отчаянно хотела произвести впечатление, просто потому, что мог.

И который теперь, после всего этого, смотрел на нее так, словно она была куском мяса, готовым к разделке для его собственных целей.

О, я точно знал, с кем говорю.

Я улыбнулся ему сквозь стиснутые зубы и сказал:

— Я никогда не смогу забыть.

Честно говоря, я гордился своей сдержанностью. Но, очевидно, мой тон все еще не соответствовал стандартам Зерита, потому что он выпрямился, расправил плечи, наклонил голову.

— Подойди сюда, Максантариус.

— В этом нет необходимости, — вклинилась Тисана, прежде чем бросить на меня взгляд, который говорил: «Заткнись и прекрати создавать проблемы».

— Встань и подойди сюда.

Длинные, острые пальцы вцепились в мой разум и сжимали, сжимали…

Мне удалось продержаться пять долгих секунд, прежде чем мои ноги предали меня, поднявшись со стула без моего разрешения и делая один мучительный шаг за другим. Я остановился в нескольких шагах перед ним и вскинул брови, как бы говоря: «Теперь счастлив?»

Он поднял бледный палец и поманил.

— Еще один шаг.

Ублюдок. Я сделал крошечное движение, как только мог, слегка подавшись вперед, и он рассмеялся.

— Ты никогда ничего не делаешь легко. — его улыбка превратилась в нечто более близкое к усмешке. — Ты всегда был таким болтливым. Но эта сила воли никогда не была достаточно сильной, не так ли? Всегда подводила тебя в самые важные моменты.

Низко. Так чертовски низко, даже для него. Ярость впилась когтями в каждую мышцу моего тела.

— Это твой корабль, но это моя миссия. — голос Тисаны раздался у меня за спиной. — И эти отвлечения ни к чему, Зерит. Мы здесь не для этого.

— Отвлечения? — его взгляд опустился на мое плечо. — Я только хотел взглянуть на это поближе. Мне нравится полностью понимать потенциал ресурсов, которыми я располагаю. — он осмотрел раны, сморщив нос. — Отвратительно. И восхитительно.

Затем он повернулся к Тисане, на его лице появилась озабоченность.

— Меня беспокоит, Тисана, что ты не сочла нужным рассказать мне об этом раньше.

Ее лицо оставалось нейтральным, но я наблюдал за ее стальным выражением, которое говорило мне, что она просчитывает идеальный ответ. Затем ее черты приняли хорошо отработанную извиняющуюся слащавость, и она ответила:

— Просто столько всего произошло… так быстро… я не успела как следует подумать.

Это было так сладко, что граничило с сарказмом, а может, мне так показалось только потому, что я слишком хорошо ее знал. Но Зерит, по крайней мере, казалось, купился на это. Одно моргание, и ослепительная, лучезарная улыбка вернулась.

— Мы все немного отвлеклись. Такое случается, в такие времена. Но, не заблуждайтесь, именно поэтому мы здесь. Никто из нас не может позволить себе забыть об этом. — его веселый взгляд переместился на меня, жестом указывая на рану. — Тогда позаботьтесь об этом. Повеселитесь с… раскопками.

И вот так он скользнул прочь, не потрудившись оглянуться, когда поднимался по ступеням на палубу.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

Тисана.

— Все прошло именно так, как он хотел, — сказал Саммерин, покачав головой, а Макс нахмурился так, что понял, что его друг прав.

Я наблюдала за Максом, когда он опустился обратно на ящик, и стиснул зубы. Глупо. Так глупо, в этой уникальной мужской манере, опуститься до того, чтобы ввязаться в соревнование по размахиванию членом, вместо того, чтобы остановиться и подумать о том, что это может означать. Боги, какая это, должно быть, привилегия.

Возможно, у меня была способность разлагать плоть — эта мысль заставила меня содрогнуться, — но мне все еще не хватало свободы, которая позволила бы мне вести себя так беспечно.

Макс поймал мой взгляд.

— Что?

— Ты слишком упростила ему задачу.

— Поверь мне, я знаю Зерита достаточно долго, чтобы понять, что он все равно нашел бы оправдание для этой демонстрации. Это было неизбежно. Сейчас или позже. — насмешка. — Ублюдок.

— Это не имеет значения. Ты не можешь дать ему так много, чтобы он использовал это против тебя.

Лицо Макса ожесточилось.

— Этот человек обращался с тобой, как с животным, и он просто смотрел на тебя, как на… — он выдохнул сквозь зубы. — И ты говоришь мне, что я недостаточно хорошо играл?

Мне хотелось смеяться. Как кто-то может быть таким циничным и в то же время таким наивным?

— Ты понимаешь, сколько мужчин смотрели на меня таким образом? Как на вещь, а не как на человека? Я бы и недели не прожила при дворе Эсмариса, если бы…

— Но это неправильно.

— Конечно, это неправильно, но так оно и есть. Единственное оружие, которое у меня есть — это использовать его.

Макс посмотрел вниз на свое плечо. На сверкающую черную гниль.

— Я не думаю, что это даже отдаленно похоже на правду, Тисана.

Шепот, далекий, когда глаза упали на этот участок гнили: {Посмотри, что мы можем сделать вместе. Прекрасно.}

Один отголосок шепота, и он снова исчез. Это было всегда, всегда так устало.

— Я связан с орденами, — сказал я Максу. — Это правда, нравится ли это мне или тебе. И это… гниль… — я подняла руку к его плечу, сдерживая отвращение к этому слову. — Это не принадлежит мне. Это принадлежит им.

Привязана к Зериту. Связана с Нурой. Привязана к королеве Сесри. И, конечно, что, возможно, опаснее всего, привязана к Решайе. Все эти веревки, режущие мою кожу. Моя кожа, которая может убить. Мои руки, которые могли разлагаться.

Было проще, признавала я в глубине души. Легче было злиться на Макса за то, что он делает то, что я не могу, чем думать обо всем, что это подразумевает — чем думать о том, что эти люди сделали из меня и что мое рабство, мое рабство заставит меня делать.

Потому что это? От этого мне становилось плохо, сколько бы раз я ни говорила себе, что все это будет стоить того, если это означает освобождение тех, кого я оставила.

— Но ты больше, чем все эти вещи, — тихо сказал Саммерин. — Не забывай об этом.

— Я буду той, кем мне нужно быть.

— А как насчет того, кем ты хочешь быть? — Макс наклонился вперед, морщась от этого движения. — А что насчет тебя?

А как же я? Я была средством для достижения цели. Моя мать отослала своего единственного ребенка. Серел был готов пожертвовать своей жизнью. То, от чего они отказались ради меня, должно было чего-то стоить.

— Сейчас не время быть эгоистом, — сказала я. — Еще не время.

И потому что я не могла больше смотреть на это — на Макса и то, как он меня видел, на рану, которую я нанесла ему, на все, что подразумевало, что меня будут использовать, — я повернулась и пошла наверх, найдя небольшое облегчение в соленом бризе и неумолимом суровом небе. Зерит отдыхал в одном конце лодки. Но меня тянуло к задней части, где Нура ходила кругами.

Твимп.

Звук был резкий и чистый. Через каждые три шага Нура бросала маленький ножик на мачты, высекая серебряные отблески на дереве. Я подошла к ней и не могла не поразиться тому, что ее ножи были выстроены в прямую, идеальную линию, почти касаясь друг друга, точность была безупречной.

Ее лицо поднялось, чтобы поприветствовать меня. Это небольшое движение испугало меня, несмотря на меня саму. Иногда, когда я впервые видела ее, мне казалось, что острые края моего сознания зацепились за обтрепанный кусок ткани, зацепившись за нити воспоминаний, которые мне не принадлежали. Иногда они были окрашены горько-сладкой привязанностью. В других случаях — яростным гневом. Чаще всего я видела печальный, решительный, не признающий никаких сомнений взгляд в ее глазах, когда ее рука поднималась к моему — Макса — виску в Сарлазае, в паре с тем разрушительным предательством.

— Я слышала этот беспорядок внизу. — ее внимание вернулось к ее метательным ножам.

Твимп.

— Я забыла, какими занимательными могут быть эти стычки, — добавила она.

— Я бы не назвала это развлечением.

Она пожала плечами.

— В любом случае, похоже, это была не самая интригующая часть. — ее взгляд переместился на мои руки. — Гниль. Интересно.

Самосознательно, мои пальцы скрючились.

— Да.

— Разве тебе не повезло, что ты обладаешь такой силой…

Я не чувствовала себя счастливчиком. Но я сказала — ей и себе -

— Если это поможет достичь моих целей, то да.

В голове пронеслось воспоминание об издевательском лице Эсмарис, и измученное шипение Решайе проскользнуло в мои мысли. Я поморщилась.

— Посмотрим, что мы сможем с этим сделать, — сказала Нура. — Но это впечатляет и уникально. Я уверена, что он вселит страх в сердца ваших треллианских лордов. Да и вообще кого угодно.

Твимп.

Ее пальцы двигались так быстро, что превратились в тонкие белые мазки. Эта впилась в дерево немного не по центру. Она скорчила гримасу, а затем посмотрела на меня долгим, задумчивым взглядом. Под таким взглядом легко было бы сморщиться.

Чего хочет Нура? Спросила я себя. Я умела отвечать на этот вопрос. Но Нура… С Нурой было трудно. Она была жестокой и холодной. Но она была так нежна со мной, когда я болела. И она давала показания в пользу Макса, когда никто другой не мог этого сделать. Она прокляла его, но и спасла.

И все же она и глазом не повела, чтобы разрушить целый город, убить сотни невинных людей, предать человека, которого, как она утверждала, любила больше всего, самым ужасным образом.

Она слегка наклонилась ко мне, когда заговорила снова.

— Зерит преследует Макса, потому что видит в нем угрозу, и ему нужно доказать свое превосходство при любой возможности, — сказала она, ее голос был низким, когда она бросила короткий взгляд на Зерита на другом конце корабля. — Он делает то же самое со мной, что очевидно. Ты либо друг Зерита — то есть тот, кого он может использовать, либо угроза.

Овладеть или уничтожить. Это всегда было одно и то же.

— То, что он только что увидел, сделает тебя угрозой для него, — сказала она. — Имей это в виду.

Я почти насмехалась. Я бы никогда не позволила Зериту — или Нуре, если уж на то пошло — видеть во мне опасность. Не совсем так. Я бы показала им часть своей силы, да. Я показала бы им то, что могла бы дать. Но даже во время моего пребывания в рабстве я никогда не позволяла себе воспринимать себя как угрозу. В том, что меня недооценивают, была сила.

— Это было бы глупо с его стороны, — сказала я. — Я связана с Орденом. Ты это знаешь.

— То, что он думает, что может использовать тебя, не означает, что он также не боится тебя. Будь осторожен. У тебя слишком большой потенциал, чтобы его первобытные истерики сожрали тебя. Какая это будет потеря. — она бросила на меня быстрый, знающий взгляд. — Мужчины хотят власти, потому что она заставляет их чувствовать себя хорошо. Женщины хотят власти, потому что она позволяет нам что-то делать. И представь, Тисана, что мы могли бы сделать с тобой.

Ее взгляд вернулся к Зериту, и он не шелохнулся, даже когда она выпустила из пальцев еще три клинка.

Твимп, твимп, твимп.

На этот раз они выстроились в идеальную линию. И она подарила мне одну маленькую улыбку, которая расплылась по ее лицу, как дыхание замерзшей зимы — маленькую довольную улыбку, которая сказала мне, что эти ножи попали именно туда, куда она хотела.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

Тисана.

Четыре дня. Это все время, которое у нас было бы в Трелле.

Всего на миссию мне дали две недели. Четырнадцать дней. Пять уйдет на дорогу туда и пять на дорогу обратно — может быть, меньше, если нам повезет, но я не могла планировать удачу. Дни, часы и минуты текли, а я проклинала солнце за то, что оно слишком часто встает, а море — за то, что оно слишком медленно нас перемещает, даже с помощью Зерита, Нуры и меня, подгоняющих ветер, насколько это было возможно, чтобы мы плыли быстрее. В конце концов, мы двигались в два с лишним раза быстрее, чем я, когда только пришла на Ара. Но все равно это было недостаточно быстро.

Дни шли.

Мы собрались, чтобы уточнить план, когда до берега оставалось менее двадцати четырех часов, а туманные очертания треллийского континента едва виднелись вдали. Высадившись на берег, мы могли быстро добраться до поместья Миков благодаря стратаграммам, которые Зерит составил в ходе своих — очевидно, обширных — путешествий по всему Треллу. Я приказала не применять силу — не сразу. Не раньше, чем я увижу Серела и обеспечу его безопасность. Я не могла рисковать, нанося слишком ранний удар и заставляя его страдать от последствий.

— А после этого? — спросил Макс, скрестив руки, прислонившись спиной к мачте.

— Вся цель этого путешествия — посмотреть, на что способен Решайе, — добавил Зерит с острой улыбкой.

Я сопротивлялась желанию поправить его или позволить себе задуматься о том, что Решайе все еще почти не разговаривал со мной после инцидента со спаррингом. Вместо этого я ответила на его ухмылку с мрачной решимостью.

— Они не отпустят рабов так просто. Я уверена, что у нас будет шанс сразиться. И убедиться, что в поместье больше никогда не будет рабов.

— Отлично, — ответил Зерит, похоже, довольный таким ответом, но тут глаза Макса встретились с моими. Вместе мы погрузили наши пальцы в бассейн нервозности, голода и огня.

В тот вечер, когда мы, соприкасаясь плечами, смотрели, как солнечный свет окрашивает море в кроваво-красный цвет, я могла думать только о времени и его отсутствии. Я была глупа. Я должна была просить о большем.

Я не озвучила эту мысль, но Макс тихо сказал:

— При правильном подходе к делу с помощью неумолимой грубой силы четырех дней более чем достаточно, чтобы свергнуть одного или двух треллианских лордов. — как будто, как всегда, он услышал мои затаенные сомнения. И хотя я не совсем поверила ему — не совсем — я все равно медленно выдохнула от облегчения, просто услышав, как эта надежда облекается в слова.

— Так и будет.

***

В ту ночь я не могла уснуть. Я так нервничала, что едва могла дышать. Нервничала просто от того, что снова нахожусь в этом пространстве. Нервничала, что провалюсь. Нервничала, что не справлюсь. Нервничала, что снова увижу Серела, ведь я так долго не возвращалась за ним. И нервничать, что его там не будет.

На протяжении всего путешествия я постоянно осознавала паутину собственных мыслей, вечно помнила о холодной темноте Решайе. Я чувствовала, как она движется, смещается и шепчет, но ничего больше, даже когда Макс был рядом со мной.

Какое-то время это было облегчением. Но теперь, накануне нашего прибытия, передо мной замаячила моя собственная хрупкость. У меня был один шанс. Всего один. И без Решайе я была никем.

И вот, оставшись одна на палубе, я стояла под молочным лунным светом. Вдалеке я наблюдала, как очертания Трелла становятся все ближе и ближе.

И я сделала то, о чем никогда не думала:

Я попыталась разбудить Решайе.

Когда я прикоснулась к ней, на меня обрушилась стена, от которой я пошатнулась — стена белого и яркого, неумолимого света, вспышка золотистых волос, вгрызание ногтей в плоть. И, прежде всего, ужас, словно я попала в гущу чьего-то кошмара.

Когда я открыла глаза, я стояла на коленях, а Решайе свернулся вокруг моих мыслей, перебирая паутину моего разума, как паук, перепрыгивающий с нити на нить. Остатки его страха переплетались с моим в моих венах. Я заставила себя отступить, шепча тихие утешения дрожащему присутствию в моей голове.

Шшш. С тобой все в порядке. Ты в безопасности.

По позвоночнику прокатился рык.

{Никогда.}

Ты в безопасности.

{Они сделали такие ужасные вещи.}

Я задалась вопросом, кто такие «они». Зерит? Нура? Макс, даже?

Или «они» — это десятки людей, разбросанных по десятилетиям или столетиям, собранные агрессоры миллиона разрозненных мгновений? Возможно, Решайе даже не знал.

Я питала его своим вынужденным спокойствием. Многие люди совершают ужасные поступки. Но мы можем либо питаться своим гневом и делать его топливом, либо позволить ему съесть нас заживо.

Решайе вдыхал воспоминания о моей матери, ее строгом и прекрасном лице, когда она говорила мне эти слова, а затем выпустила их обратно, как дым через ноздри. Я почувствовала его невысказанный вопрос.

Это моя мать. Она сказала мне это много лет назад.

{Ее больше нет.}

Да. Она умерла ужасной смертью, как и вся моя семья.

Я позволила ему увидеть веревки, цепи, широкополые черные шляпы. Я позволила ему увидеть сломанные тела, которые я видела на рынках рабов, людей, слишком старых или слабых, чтобы работать в шахтах, чтобы их продали на металлолом. Я позволила ему увидеть шрамы.

Я чувствовала, как оно подбирает и рассматривает каждое изображение, как любопытный ребенок рассматривает новую игрушку, заинтригованный, но не тронутый.

Отлично. Новый подход.

Завтра мы возвращаемся на мою родину. И я хочу отомстить. Это было понятие, которое, как я знала, оно уловило. Оно убило семью Макса, чтобы наказать его. Оно понимало гнев, даже если не понимало мою любовь. Ты тоже этого хочешь? Ты знаешь, что такое быть в гневе.

Хихиканье.

{Да. Это единственная твердая вещь, которая осталась. Все остальное сгнило}.

Мои воспоминания увядали, как плоть Макса под моими пальцами. Я должна была бороться со своим отвращением.

Тогда помоги мне. Ты мне понадобишься, когда мы придем туда. Только ты. Когда я позову тебя, ты придешь за мной?

И Решайе дрожал, дрожал, извиваясь, погружаясь все дальше и дальше в мои ужасные воспоминания, пока не задело самое острое из всех: лицо Эсмариса, его усмешка, кровь, приливающая к щекам. Оно снова и снова просматривало эти образы, мучительно медленно, словно препарируя их.

{Тебя предал тот, кто, как ты думала, любил тебя.}

Я не могла заставить себя озвучить свое подтверждение, хотя знала, что в ужасном, извращенном смысле это правда. Вместо этого я снова спросила:

Поможешь ли ты мне, когда я позову тебя?

Долгое раздумье.

{Да, — прошептало оно и скользнуло обратно во тьму.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ПЯТАЯ

Тисана.

Стратаграммы, которые наметил Зерит, были разбросаны по всему Треллу, чтобы обеспечить ему сеть точек соприкосновения, между которыми он мог быстро и гибко перемещаться. Впрочем, «быстро» — это понятие относительное. Мы перескакивали через такое количество точек, что к пятому прыжку у меня уже кружилась голова.

— Когда ты не знаком с землей, — объяснял Макс между остановками, — Ты можешь начертить стратаграммы, чтобы использовать их в качестве крючков, за которые можно ухватиться между прыжками. Но они не могут быть очень далеко друг от друга, максимум несколько миль. — к этому моменту даже он начал выглядеть бледновато.

Первый прыжок привел нас через портовый город. Второй — через скалистые ущелья. Третий — в пышный, грозный лес.

Но я не думала, что это поразит меня так сильно, так глубоко, когда мы совершили, наверное, почти десятый прыжок, и нас встретили раскинувшиеся луга. Земля, которая когда-то, давным-давно, была Низереном.

Вид этих покрытых травой холмов, золотых от осенней смертности, припорошенных далекими намеками на цвет полевых цветов, вырвал слова из моей головы и дыхание из моих легких. Если я достаточно прищуривалась, то могла увидеть вдалеке свою семью. Маленькие силуэты деревни на горизонте, машущая рукой фигура, зовущая меня домой издалека.

Мой дом, подумала я, слова звучали одиноко и скорбно. Как я могла забыть?

Остальные члены группы разбрелись в разные стороны, стоная от головной боли или готовясь к следующему прыжку. А я просто стояла и смотрела.

Я почувствовала знакомое присутствие Макса, который остановился рядом со мной.

— Добро пожаловать в Трелл, — пробормотала я. — Добро пожаловать в Низерен.

— Это прекрасно.

Гордость и печаль смешались в моей груди.

— Я рада, что ты увидел то, что вижу я, когда вспоминаю свой дом. Прежде чем мы отправимся в путь, ты увидишь все то ужасное, во что он превратился.

— Я тоже, — сказал Макс, и мы постояли еще мгновение, позволяя призракам окутать нас, погружаясь в красоту моего печального потерянного мира.

Всего на мгновение, прежде чем мы повернулись и совершили еще один прыжок, от которого сводило желудок.

***

Еще три прыжка.

К этому времени моя голова кружилась каждый раз, когда мы приземлялись. Что еще хуже, Решайе становилось все более и более взволнованным.

{Ну что?} нетерпеливо спрашивало оно при каждом приземлении.

Пока нет, — отвечала я настолько успокаивающим тоном, насколько могла. Но я уже начала сомневаться, не совершила ли я ошибку, разбудив его накануне вечером. Он слушался меня с трудом… пока что. Но я боялась, что произойдет, если ему надоест мой отказ раньше, чем я буду готова.

Когда мы приземлились в этот раз, мне потребовалось мгновение, чтобы прояснить свое вращающееся зрение, оттолкнуть Решайе, привести в порядок остальную часть головы.

Когда мне это удалось, я моргнула и обнаружила, что мы стоим на длинной грунтовой дороге. Дорога вела к холму, на котором возвышалось здание. Не огромное, но, безусловно, внушительное — построенное из золотистого кирпича, которое, казалось, поднималось прямо из янтарной травы вокруг него, шпили, увенчанные округлыми остриями, которые сходились к закрученному кончику, как глазурь на пирожном. Возможно, когда-то он был красив, но теперь он осыпался и облупился от поверхностного пренебрежения.

Вокруг него кипела жизнь, люди и лошади снуют вокруг его основания. На другой стороне холма я увидела вереницы фигур, пробиравшихся к входу.

У меня защемило в груди, когда я поняла, на что смотрю.

— В прошлый раз, когда я был здесь, это здание было заброшено, — сказал Зерит, нахмурившись.

— Это здание Низренеца, — пробормотала я.

Архитектура была очень похожа на архитектуру треллианских лордов, но небольшие отличия было легко заметить, если знать, куда смотреть: более узкие окна, более яркие оттенки краски, квадратные двери вместо округлых. Одно из наших старых правительственных зданий, оставленное гнить. Теперь здесь держат в клетках и пытают людей, которым оно когда-то служило.

Я снова посмотрела на вереницы людей, идущих по дорожкам, и нахмурила брови. Стены и стены ужаса обрушились на меня, сотрясая мои колени. Я и забыла, насколько сильны эмоции больших групп незащищенных умов. А эти? Они скользили между моих ребер и впивались когтями в мои внутренности.

— Эй! — двое мужчин на белых лошадях рысью приближались к нам, крича на резком теренском. Один поднял над головой скимитар, неуклюже угрожая. — Что, черт возьми, вы думаете, вы делаете?

Двое мужчин на белых лошадях.

Двое мужчин в широкополых черных шляпах.

Моя кровь превратилась в лед.

— Рабовладельцы. Конечно. Они делали это — занимали заброшенные здания, чтобы использовать их как торговые и транспортные узлы. Я сама бывала во многих из них.

Словно подстегиваемая шоком, пронесшимся сквозь меня, Решайе с нетерпением ждал моих мыслей.

{Теперь мы покончим с ними.}

Еще нет.

Мужчины ехали ближе, приближаясь к нам по грунтовой дороге.

— Если мы выберемся из Стратаграммы, то сделаем это сейчас, — сказала Ариадна.

Зерит бросил на меня любопытный взгляд, не обращая внимания, одна бровь была вздернута.

— Нам не обязательно идти, если Тисана предпочтет вмешаться.

— Там наверху, возможно, пятьдесят человек, — сказала Нура. — Плюс рабы.

— Для нас? Легко, — промурлыкал Зерит. — Какой замечательно благородный способ посмотреть, на что способен Решайе.

Череда яростных проклятий Терени стала громче, сопровождаемая стуком копыт.

Я подняла взгляд на здание и увидела маленькую фигурку в приближающейся очереди. Ребенок со связанными запястьями.

{Да, да, сейчас!}

Еще нет, еще нет.

— Все зависит от тебя, Тисана, — тихо сказал Макс. — Одно слово и место взлетит на воздух.

Мы были так близко к Серелу. Так близко. И шансы здесь были не в нашу пользу. Пятьдесят человек против нас семерых.

Но…

Я посмотрела на ребенка, ее голова была повернута вверх, чтобы прищуриться на здание перед ней. Я прочувствовала ее страх до самых костей. Ее кровь текла в моих венах, а моя — в ее.

И тут мой взгляд упал на одну из многочисленных фигур в черной одежде, высокого худого мужчину, который повернулся, чтобы посмотреть через плечо на нас, и у меня перехватило дыхание. Даже с такого расстояния я узнала эту фигуру.

Вы когда-нибудь покупали на рынке недозрелые фрукты? Сказал он, глядя на меня так, словно я была чем-то пожираемым, словами, которые я буду повторять в кошмарах на протяжении восьми лет.

— Один из тех, кто забрал меня в детстве, здесь.

Когда я встретила взгляд Макса, ярость накатилась на его черты, как грозовые тучи, темные, холодные и смертельно неподвижные. Он снял посох со спины и приготовил его, тепло слабо пульсировало там, где его пальцы пересекали узоры. Свертывание. Ждет моего разрешения.

— Это принадлежит тебе. Я двигаюсь только тогда, когда ты мне прикажешь.

Стук копыт был почти рядом с нами.

Я потянулась за спину и обхватила пальцами рукоять Ил'Сахаджа.

Я видела эти шляпы, их оценивающие взгляды, тела моих убитых сородичей. И я была зла.

{Сейчас? Сейчас?}

— Одно слово, Тисаана.

Мой клинок был наготове, его острие было таким же острым, как ужас девушки, которой я была, и ярость женщины, которой я стала.

Мои глаза метнулись к одному рабу и остались там.

— Да, — вздохнула я.

Решайе разразился торжествующим смехом.

— Ты что, блядь, оглохла… — голос приближающейся Терени возвысился до раздражения, а затем резко затих. Посох Макса пронзил плоть, словно бумагу, на его лице появилось злобное, предвкушающее удовлетворение, когда мы все бросились в ад.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ШЕСТАЯ

Тисана.

Два приближающихся раба упали, словно были сделаны из песка. И, как и в ту ночь, все было тише, чем я ожидала. Их слова захлебнулись в тишине, их тела с глухим стуком упали на землю.

На несколько секунд все замерло. Я и мой клинок, Макс и его клинок, сиризенцы и их незаточенные копья. Саммерин, Нура, Зерит приготовились к действию — все мы были готовы.

А потом, все разом, что-то сломалось, и мы погрузились в грязь и кровь. Я зарылась в нее с неожиданным ликованием. Я не убивала со времен Эсмарис. Даже в Таирне мне удавалось избегать этого. Но когда мои глаза остановились на этом человеке и не отрывались от него, я не желала ничего, кроме крови.

Я выкрикнула грубый, неистовый приказ защищать рабов, молясь, чтобы он не потерялся в хаосе. Уголком глаза я увидела, как Эслин схватила Саммерина и исчезла вместе с ним, вновь появившись через доли мгновения возле толпы перепуганных рабов. Хорошо. Потому что я не могла думать о них.

Было только одно место, куда я хотела попасть.

Я отдала всего несколько нитей своего разума Решайе. Достаточно, чтобы почувствовать, как его сила проникает в меня, поднимая волоски на руках, сплетаясь с пьянящими, всепоглощающими эмоциями, которые я втягивала с каждым вдохом.

Я хватала умы, как горсти очищенного от кожицы винограда. И я наслаждалась тем, как ужас рабовладельцев стекал по моим рукам, подобно их крови, когда я вонзала Иль'Сахадж в их груди. Каждый удар клинка оставлял гнилые пятна разложения, даже неглубокие промахи расцветали гнилостной черной плотью. Решайе бросалось на каждый клочок контроля, который я ей давала — сначала с ликованием, потом с нетерпением.

{Еще}, - потребовало оно.

Еще нет.

Это было мое. Только мое. И мне нужна была власть над моими мышцами, которую я поддерживала с такой отчаянной ментальной энергией — с таким количеством невинных здесь, я не могла рисковать этим.

Тем не менее, сохранять контроль становилось все труднее, пока я тонула в мучительной, кровожадной эйфории, которая принадлежала только мне, и растерянном ужасе, который не принадлежал мне. Макс был рядом со мной, наполняя мои ноздри ароматом горящей плоти, и он погружался в эту жестокость с точной грацией, которая была мрачно прекрасна.

В том, что я делала, не было ничего изящного. Если он был танцором, ведомым годами тренировок и смертоносной точностью, то я была животным, опьяненным голодом и инстинктами. Но он защищал меня, скрывая небрежные ошибки моей ярости, отвечая на каждую безмолвную просьбу моих движений.

Я не смотрела ни на кого, кроме этого высокого, худого раба. Он схватился за свой скимитар, но побежал вдоль стен здания, нырнув в дверь, как испуганный кролик, ищущий свою нору.

Я пробивалась к нему. Я почти не почувствовала брызг крови на своем лице, когда сбила с ног охранника в дверном проеме, или раны, которую он прорезал на моей руке, когда я не попала в цель. На одну долю секунды толстые пальцы раба сомкнулись на моих руках. Я уступила контроль Решайе и позволила ему вырывать руки, пока он не закричал — пока Макс не оторвал его от меня и не отбросил к стене, одним ударом рассекая его от пупка до горла и позволяя его кашеобразной, тлеющей жиже расплескаться по полу.

Мое тело дрожало от смеха Решайе, от его удовольствия, от ее неутоленного желания.

{Еще, еще, еще}, с каждым ударом моего учащенного сердца и каждым вдохом ярости, руки дергали мой разум со все возрастающим отчаянием.

Я едва успела отпрянуть от мертвого охранника и с кряхтением влетела в дом, но тут же остановилась. Внутри было так темно, что мои глаза с трудом адаптировались. И страх навалился на меня сразу, он витал в воздухе так же густо, как потный запах тел и мочи. Через каждую открытую дверь я видела мерцающие белки глаз и пальцы, дрожащие на веревках и ржавых кандалах.

Меня пронзил рваный вздох. Боги, это было просто… это было слишком. Воспоминания о моем пребывании в подобных местах обожгли мне горло, как кислая желчь. Я споткнулась. Нура и Зерит пролетели мимо, запечатывая те комнаты, очищая коридор. Они так легко убивали.

Рука Макса коснулась моей спины. Бессловесная нота беспокойства, когда он не мог прекратить двигаться или сражаться достаточно долго, чтобы говорить.

{Не останавливайся!}

Я не останавливалась.

Не могла, даже если бы захотела.

Я стояла в большом вестибюле, передо мной открывалась широкая лестница. Ступени уже заполнялись бешеными телами оставшихся работорговцев, спускавшихся вниз, с клинками наготове. Один бросился на меня. Одно прикосновение — один взмах моего меча — и его плоть превратилась в ленты гноя и гнили.

Его тело еще не упало на землю, когда мои глаза снова нашли того, кого я искала. Высокий, худой человек отступил в угол под лестницей, его черная шляпа была отброшена, обнажив жалкие тонкие волосы на голове, которую он склонил, как будто, если он будет смотреть в пол, то его не заметят.

Он. Он.

Вся моя усталость улетучилась на фоне одного воспоминания: эта ночь, снова и снова.

Слишком молода для шлюхи. По некоторым стандартам.

Один рывок сквозь массу тел, и я настигла его. Я схватила его. Бросила его на каменную землю. Из моего горла вырвался беззвучный, стонущий крик.

Я хотела увидеть, как он будет страдать так же, как страдала я.

{Еще, еще!}

Решайе глотало мой гнев, все еще умоляя о большем контроле. Сдерживать его становилось все труднее и труднее.

Руки раба закрывали его лицо — уже покрытое гнилыми ранами от моих прикосновений, — рот разевал в нечленораздельных мольбах.

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо… Пожалуйста…

Мой народ тоже умолял.

Я стояла над ним, поставив ноги по обе стороны от его бедер, с Иль'Сахаджем в руках.

— Ты помнишь меня?

— Пожалуйста, пожалуйста… — его лицо осунулось, прижалось к полу, глаза зажмурились.

— Посмотри на меня! — я приставила лезвие Иль'Сахаджа к его лицу и с его помощью разворотила ему щеку. Плоть его лица истлела в месте соприкосновения с металлом. Я наслаждалась его визгом боли. Его страх пульсировал во мне, как отвратительный, пьянящий наркотик.

— Не убивай меня, — рыдал он.

Ублюдок. Ублюдок. В его глазах не было узнавания — ничего, кроме трусливой паники.

Он забрал у меня все. Убил членов моей семьи в их постели. Продал ребенка на страшную судьбу. Меня, и многих других.

И он не помнил.

Решайе зашипело.

— Вспомни меня, — прорычала я. Не вопрос, а приказ, и я раскрыла ладони, выпуская потоки и потоки бабочек — багровые, гнилостные крылья, извергающиеся в воздух с такой же силой, как струи крови и дым погребальных костров. Они продолжали приближаться, окружая меня, даже когда я снова сомкнула руку вокруг рукояти меча, словно отслаиваясь от моей кожи.

Я услышала свое имя, слабое, далекое.

Я проигнорировала его.

— Пожалуйста, — стонал мужчина.

Он не помнил. Ему было все равно, что вспоминать.

Я была для него никем. Невидимая и незаметная, просто еще одно тело, которое можно использовать, продавать и разрушать, как и многие другие, кто приходил до и после меня.

И, возможно, для меня это было то же самое. Я посмотрела на старика, скорчившегося на полу, и заметил, как порозовели его щеки и заострился нос. Действительно ли это тот самый человек, которого я встретила все эти годы назад?

Имело ли это значение?

Кроваво-красные бабочки омрачали воздух, прилипая к полу, потолку, стенам и к моей душе.

Недостаточно. Никогда не хватит.

{Еще!}

Я позволила своей ярости поглотить меня.

{СЕЙЧАС!}

Звериный крик вырвался из моего горла, когда я подняла Ил'Сахаджа над головой.

И когда клинок опустился — когда он молниеносными пальцами разложил тело раба — мои руки уже не были моими.

Слезы потекли по моим щекам, когда Решайе поднял мой подбородок и разразился маниакальным, воющим смехом.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

Макс.

Я больше не смотрел на женщину.

Я смотрел на гребаную богиню. Богиня смерти, мести и полного, беспорядочного разрушения. Она не могла быть никем другим — стояла там в своей белой куртке, забрызганной кровью настолько, что она стала пунцовой, меч поднят, алые бабочки образуют накидку вокруг ее плеч.

— Вознесся выше, — прохрипел я Саммерину. — Я выглядел так?

— Да, — сказал он. — Да.

Бабочки запорхали в воздухе, распространяясь по коридорам. А когда Тисана выпрямилась, деревянные половицы почернели под каждым ее шагом.

Рабыня, с которой я сражался, побледнела и попятилась, широко раскрыв глаза. Я воспользовался случаем, чтобы провести один обжигающий удар по его горлу, не отрывая взгляда от нее.

— Невероятно, — услышал я вздох Зерита.

Оставшиеся рабы, по крайней мере, те, что находились достаточно близко, чтобы в полной мере ощутить эффект того, с чем они столкнулись, начали отступать.

Или, по крайней мере, пытаться. Далеко уйти им не удалось. Она тащила их назад рывками невидимых рук, истребляя их плоть одними взмахами меча.

И ее выражение…

Не ярость Тисаны, не боль и даже не злобное удовлетворение встретили меня, когда эти несочетаемые глаза обратились ко мне. Нет. Это было пустое, остекленевшее ликование.

Это было Решайе. Это все Решайе.

Эти мерзкие бабочки стали плотными, и я мог видеть ее только в мерцании их крыльев. Одна попала на руку Саммерина, и он с шипением стер ее, чтобы показать пятно гнили.

Я схватил Нуру за руку.

— Уберите этих людей отсюда. — я дернул подбородком по коридору — к рядам комнат, в которых, как я знал, содержались рабы. — Через окно, если понадобится.

Конец моих слов заглушил воющий крик, когда Тисана — Решайе — заживо сгнил еще один раб. Теперь их оставалось всего несколько.

Я отдал тот же приказ двум сиризенцам, и они унеслись в противоположном направлении.

Тисана обернулась. Я увидел, как пустые, незнакомые глаза остановились на одной из приоткрытых дверей. Я услышал, как изнутри доносится хныканье страха.

И я не дал себе ни одной жалкой секунды на размышления, прежде чем прыгнуть перед ней, перечеркнув ее путь своим посохом.

Ее красивый рот растянулся в кровавой, яростной ухмылке, когда ее беззлобный голос шипел:

— Двигайся, Максантариус.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Тисана.

Меня разрывали на части, и я наслаждалась каждой секундой этого. Я не чувствовала ничего, кроме запаха крови, ничего, кроме увядания кожи моих врагов под моей собственной. Я погрузилась в это и позволила себе утонуть — отдалась своей боли и своей мести.

И я слишком долго не могла понять, от чего именно я отказалась. Я не только не хотела останавливаться, но и не могла остановиться. Мои попытки контролировать собственное тело наталкивались на ту же толстую стеклянную стену, что и в тот день на ринге для спарринга с Максом — но более болезненные, более яркие, потому что я была опьянена эйфорией Решайе, словно каждый мой нерв работал в сто раз сильнее, чем обычно.

Я боролась с туманом и колотила по стеклу.

Впусти меня обратно.

{Нет.}

Я бросилась на него, впиваясь ногтями в стекло, как когтями. Впусти меня обратно!

Волна удушающего наслаждения затуманила мои чувства, когда еще одно тело упало на землю и истлело под моими руками. {Ты просила моей помощи. Вот что я тебе даю}.

Но даже его голос звучал невнятно и одурманенно. Он глотал обрывки эмоций, ужаса, как рюмки спиртного.

Тело за телом падало на пол.

Нет. Нет, я не могла этого допустить.

Я заставляла себя успокоиться, дышать. Не стена, напомнила я себе. Паутина. Вдох, и схема моего собственного разума снова раскинулась передо мной в нитях сверкающего шелка. Но… но на этот раз что-то было не так.

Нити не были расположены в сложных, но аккуратных скоплениях. Вместо этого они переплетались. И они не горели нежным белым светом. Они горели. Синий, черный огонь, который полз по нитям, как будто сжимая их в кулак.

Я попытался разорвать их. Попытался оттолкнуть Решайе обратно в ее укромный уголок. Но меня встретил жестокий удар, как будто меня впечатали в стену, а затем связали, затянув веревки вокруг моего горла.

Вот только веревки были моими собственными воспоминаниями.

Размытый, полузабытый образ горящей столицы Низренеца.

Прощальный поцелуй матери на моем лбу и поцелуй Серела на моей щеке.

Мне не нужны твои деньги.

Руки — руки на моих запястьях, на моем теле, на груди, плеть, которая резала мою кожу снова и снова, и снова, и снова.

Паника. Паника росла и росла, росла так высоко, что я почти не видела лица Макса перед глазами.

Не надо, — взмолилась я, прежде чем Решай издал злобное рычание и накрыл меня черным покрывалом.

Закрывая меня во тьме и утопая в моем собственном ужасном прошлом.

ГЛАВА ПЯТДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

Макс.

Я искал на ее лице признаки моей подруги, но не увидел ни следа Тисаны ни в этих чертах, ни в этом голосе. У меня свело живот.

Ну же, Тисана. Вернись.

— Тебе конец, — сказал я.

На переносице у нее появилась болезненная усмешка.

— Этого недостаточно.

— Ты закончила, — повторил я. Красные бабочки все еще струились с ее кожи, группируясь вокруг нее, как крылья, и поднимаясь к потолку. Но теперь они были деформированы, не более чем хлопающие крылья.

— Вернись, Тисана. Ты все еще там.

Одно мгновение она смотрела на меня, и в моей груди зародилась надежда.

А затем усмешка стала еще глубже.

— Мы еще не закончили, — прорычала она и подняла Иль'Сахадж, нанося жестокий удар.

Черт.

Я заблокировал ее, затем снова, и снова. Каждый раз, когда ее меч сталкивался с моим посохом, по жидкому огню, скопившемуся в его углублениях, расползалась чернота. Ее магия брала верх над моей собственной, перехватывая вены, встроенные в мое оружие. Мои ладони начали гореть в местах соприкосновения кожи с металлом. Бабочка столкнулась с моим предплечьем, и я вздрогнул от последующей боли.

Я отбросил металл назад одним сильным толчком, отбросив ее к стене. Она ударилась об нее, потом споткнулась, не сразу сориентировавшись. Судя по тому, как подкашивались ее ноги, Решайе все еще не полностью контролировало свое тело.

Идеальное открытие. Та часть меня, которая была тренированным бойцом, знала это движение так хорошо, что оно дернулось в моих руках. Любой другой противник, и это был бы конец.

Но это был не любой другой противник. Это была Тисана.

И все, что я мог заставить себя сделать, это молиться, чтобы момент ошеломленного удара дал ей возможность открыть дверь, необходимую для захвата контроля.

Вместо этого она лишь на мгновение опустила голову, прежде чем ее глаза остановились на мне, и она сделала выпад.

Я блокировал удар, морщась от того, что кожа на ладонях горела.

Где была Саммерин? Я даже не мог видеть сквозь эти чертовы бабочки. Я мог отвести от нее взгляд лишь на доли секунды, но когда это удавалось, я искал ее через плечо в этом красном месиве.

Еще один выпад. Еще один блок. Еще одна вспышка разлагающейся черноты.

Ты подавляешь себя, Максантариус. — ее ноздри дернулись. — Почему ты так боишься?

Я отстранился. Мои ноги танцевали над мертвыми телами, каждый шаг был продуман, чтобы не поскользнуться на полу, покрытом запёкшейся кровью и жирной гнилью. Только для того, чтобы мы снова столкнулись, ее рот одарил маленькой, задумчивой улыбкой.

— Я уже знаю, кто ты на самом деле. Я знаю о тебе все. — улыбка померкла. — Я дала тебе эти подарки. И все же, ты никогда…

Чернота поползла дальше по венам моего посоха.

Вознесся, мои гребаные руки…

Она нанесла еще один удар, и снова я уклонился.

— Сейчас самое время вернуться, Тисана, — рявкнул я.

Пожалуйста, Тисана, я знаю, что ты можешь это сделать.

Мир стал красным, затем белым. Внезапно я прижался спиной к стене, а мой бок горел. Когда я открыл глаза, то увидел свежую кровь, капающую со сверкающего клинка Иль'Сахаджа. Клинок, который она подняла, а затем…

Я проигнорировал крик своего тела, откатываясь в сторону.

Она снова дернулась, ее движения были небрежными и слишком медленными. И вот оно, отверстие: Я мог ударить по задней части ее икр. Это заставит ее упасть. Легко починить, если я буду чист.

Если я был достаточно чист. В противном случае она никогда больше не сможет нормально ходить.

Я поднял свой клинок, готовясь к движению. Но тут мои глаза на мгновение встретились с ее глазами, и мое сердце заколотилось, а рука замерла на мгновение.

И тут из ничего появилась еще одна фигура, мелькнувшая, словно тень от красных бабочек, и нанесла смертельный удар в спину Тисаны.

Я услышал только голос моей подруги, когда она издала крик боли. И я знал, что должен воспользоваться этой возможностью: я видел, как она сбросила с себя Ариадну, как она споткнулась, когда кровь потекла по ее спине. Но мои руки были неподвижны. Даже когда она выпрямилась и повернулась ко мне с бешеным взглядом. Даже когда она с воплем снова подняла клинок.

Но потом она замерла. Ее тело дернулось, а затем застыло. Я только жил этим, никогда не видел этого со стороны, но я точно знал, что происходит.

Мне не нужно было смотреть, чтобы понять, что Саммерин рядом со мной, одна рука поднята, брови узловаты от сосредоточенности. Он втянул пальцы в ладонь. Тело Тисааны издало тошнотворную серию тресков, когда она опустилась на пол, ее конечности перекосились.

Бабочки стекали по стенам, как загустевшая кровь.

Ее глаза прижались к моим. Ярость перешла в ужас. Она издала придушенный звук, не похожий на человеческий. Возможно, потому, что Саммерин завязывал ее мышцы в узлы, заставляя ее легкие сокращаться, пока ее мозг не потерял сознание.

Я опустился на колени рядом с ней. Гниль все еще пульсировала в досках пола, размягчая их под нашими ногами. Я не замечал. Я не замечал ничего, кроме того, как ее испуганный взгляд нашел мой и больше никуда не смотрел.

Мне жаль, — хотел я сказать ей. Мне так жаль.

Ее дыхание сбилось, она боролась всю дорогу, пока ее ресницы трепетали.

Трещина!

Если бы мне удалось отвести взгляд, я бы увидел, что деревянные балки здания начали поддаваться под усиками гнили.

— Это рушится. — я услышал шаги Нуры, приземлившейся рядом со мной. — Пора идти.

Я поднял Тисану на руки и встал, ни на кого не глядя, пока нес ее из здания, ее конечности внезапно обмякли, когда Саммерин выпустил ее тело из-под своего контроля.

ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ

Тисана.

Назвать их кошмарами было бы все равно, что назвать тайфун «легкой моросью».

Я часами путалась в худших из своих воспоминаний, все они были смешаны вместе, все нападали на меня и душили одновременно. Это была реальность, только еще хуже: моя мать прощалась со мной, когда ее плоть увядала, а глазные яблоки выпадали из глазниц, Эсмарис поднимал свой хлыст, когда его кожа превращалась в тень и пламя. И как бы я ни царапалась и ни боролась, я не могла выбраться. Они каждый раз тащили меня обратно.

Когда я очнулась, уже был закат. Я лежала на импровизированной кровати в палатке, Макс был рядом со мной еще до того, как я осознала его. Лагерь, судя по всему, был разбит довольно быстро. Зерит, Нура и Макс объяснили мне, что произошло. Я слушала, онемев.

— Ты была великолепна, — сказал Зерит, улыбаясь.

Я не чувствовала себя эффектной. Я была отрезана от собственного разума.

Я посмотрела на Зерита, но ничего не ответила ему. Вместо этого я повернулась к Максу и встала, не обращая внимания на то, как земля дрожит и скользит под моими ногами.

— Покажи мне.

Он повиновался. Вместе мы поднялись на вершину холма, где стояло Низренское здание. Стояло. Теперь оно рухнуло. Половина здания едва держалась на ногах, а другая часть развалилась на куски камня и дерева. Одна из оставшихся колонн шатко стояла на месте. На некоторых камнях проступили красные пятна, яркие и агрессивные даже при свете луны.

Я посмотрела на другую сторону холма, на клубы черного дыма вдалеке.

— Тела, — констатировал Макс, проследив за моим взглядом.

— Рабов?

— Да. Все до единого ублюдки.

Я подумала, что могла бы почувствовать больше.

— А рабы?

— В том лагере нас более ста пятидесяти человек. — он указал назад в сторону лагеря — палатки и костры усеивали склон холма.

— Это все?

Мне было неприятно его последующее молчание. В горле встал ком.

— Все? — я надавила.

— Один был задет падающим камнем, когда здание обрушилось. Саммерин сделал все, что мог, но он умер.

Он умер. Я оценила прямоту этого заявления. Никаких «он не выжил». Никаких «мы не смогли его спасти».

Он умер. Он умер из-за моего недостатка контроля. И единственная причина, по которой это не произошло, была в том, что Макс остановил меня, а Саммерин заставил меня упасть.

Мое оцепенение треснуло, но не разбилось.

— Я хочу их увидеть, — сказала я, жестом указывая на лагеря, и Макс кивнул.

Он повел меня вниз, чтобы я прошла через скопления людей. Палаток на всех не хватало, но ночь была ясной и умеренной, поэтому многие расположились вокруг небольших костров. Не все они были низренцами. Треллийцы, в конце концов, завоевали и поработили почти полдюжины стран, и я могла сказать по различным акцентам в воздухе, что почти все они были представлены здесь. Но хотя они и родились в разных странах, теперь у них, возможно, общая кровь. Все они собрались вместе в изнуренном покое. По крайней мере, в комфортном. Им удалось спасти изрядное количество припасов из центра работорговли, сказал мне Макс, пока мы шли, что объясняло наличие палаток, еды и спальных мест.

Я услышала, как тихий разговор прерывается воплями, и остановился. Моя голова повернулась к фигурам, собравшимся у края лагеря.

Теплая рука сжала мое плечо.

— Это ничему не поможет, — пробормотал Макс. — Поверь мне, я знаю. — но я все равно отстранилась, и он не попытался меня остановить.

Тело было замотано в лоскуты белой ткани импровизированного низренского савана. Оно было маленьким и стройным — возможно, подросток. Какая-то эгоистичная часть меня была благодарна, что я не вижу его лица.

Женщина средних лет рыдала над его телом, склонившись над ним, вьющиеся каштановые волосы развевались вокруг ее лица в такт рыданиям.

Мое оцепенение лопнуло, и ее горе нахлынуло на меня волной такой силы, что я утонула.

Я открыла рот, но ничего не сказала. Что бы я могла сказать? Что я сожалею? Что я выражаю соболезнования, молитвы, уважение? Что это будет значить для нее — молитвы женщины, убившей ее сына, благословения богов, позволивших ему умереть?

У меня перехватило горло. Я отвернулась, прежде чем их глаза смогли найти меня, но я была слишком медлительна. Я услышала шепот, когда сделал первые шаги от костра. И я почувствовала, как их узнавание поднимается из лагеря, как пар, когда глаза, один за другим, метнулись в мою сторону.

Я смотрела прямо перед собой, пока мы с Максом шли обратно к моей палатке. Но мне не нужно было смотреть на них, чтобы почувствовать это, и мне не нужно было прислушиваться к ним, чтобы услышать их шепот. Они боялись меня. Ведьма, говорили их содрогающиеся мысли. Монстр.

***

Зыбкие луга были так же прекрасны под лунным светом, как и под янтарным сиянием солнца. Я прислонилась спиной к гладкой коре ствола дерева и наблюдала за течением.

Я уставилась на крышу своей палатки, пока гул активности снаружи не затих. Тогда я поднялась и босыми ногами прошлась по лагерю, выйдя на равнину. Там я присела у дерева и нескольких кустов полевых цветов, чтобы посмотреть на холмистые земли и подумать.

Я не удивилась, когда вскоре после этого услышала тихие шаги. Мне не нужно было приглядываться, чтобы понять, кто это. В конце концов, был только один человек, который когда-либо присоединялся ко мне за моими полуночными размышлениями.

— Ты тоже? — спросила я, и Макс издал смешок.

— Я тоже.

Он устроился рядом со мной. Я услышала шорох и посмотрела на него, чтобы увидеть, как он срывает мертвые цветы с полевых, а затем рассыпает их в пепел маленькими огненными вспышками в своих ладонях. Так же, как он делал это в своем саду — так же, как он делал это в первый раз, когда мы сидели вместе ночью после слишком близкой встречи со смертью.

— Прости. — он сложил руки на коленях, заметив мой взгляд. — Привычка.

— Нет, я… — мне это нравится. — Наверное, это хорошо для них.

Он прищурился на цветы, лазурно-голубые с белыми лепестками.

— Интересно, смогу ли я заставить их расти дома?

— Здесь совсем другая погода.

— Нет ничего такого, что нельзя было бы исправить правильным заклинанием.

Мой взгляд скользил вниз по холму, падая на далекие палатки и спящие фигуры, расположившиеся вокруг тлеющих костров. Сто пятьдесят человек без домов. Некоторые попросили вернуться в свои города, или в то, что от них осталось. Но многие предпочли вернуться в Ара под официальной защитой Орденов. Ара, страна, где они могли быть свободными, но страна, которая так сильно отличалась от их домов, где у них не было ни имущества, ни друзей, ни денег, ни языка.

Если бы только было так же легко помочь им укорениться.

— Куда бы они ни попали, там будет лучше, чем там, где они были бы сейчас, если бы ты им не помогла, — сказал Макс, проследив за моим взглядом.

Я подумала о том запеленутом теле и причитаниях его матери. Не все.

— Последнее, что я помню, — тихо сказала я, — это моя рука на двери и твое лицо. Больше ничего. Только… картинки здесь и там. — вспышки крови, гниение, красные бабочки. Кадры моей драки с Максом. Мои глаза упали на бок Макса и побежали вверх, воскрешая едва уловимое воспоминание о том, как мой меч прошелся по его ребрам. — Я знаю, что ты ранен, хотя ты и не сказал мне.

Он отвел взгляд.

— Я в порядке.

— Но что, если нет? Что, если бы они не были? Что если… — я закрыла глаза и в этот момент темноты вновь пережила неистовый, всепоглощающий голод Решайе. — Оно было словно пьяно. Оно чувствовало каждую смерть, и оно…

— Оно процветает на ней, — закончил Макс.

— Оно бы не остановилось. — мое горло сжалось. — И у меня не было контроля. Я была так далека от контроля, что даже не помню. Что если это случится снова?

— Мы не допустим этого.

Этого было достаточно?

То, что я могла бы сделать… мысль об этом душила меня ужасающим страхом. Мои глаза горели, мутнели. И тогда я сказала то, что никогда, никогда раньше не произносила вслух.

— Я не думаю, что смогу это сделать. Я не думаю, что у меня хватит сил.

Тишина. Я проследила абстрактные формы травы и гравия, в основном потому, что это казалось гораздо более удобной альтернативой взгляду на лицо Макса.

— Я хочу рассказать тебе одну историю, — сказал он, наконец. — После окончания войны, после… всего… я долгое время был не в себе. Годы, полные дешевого алкоголя, притонов Севсида, бесцельных скитаний и многого другого. И однажды ночью я затеял типичную жалкую драку в типичном жалком пабе и получил пинок под свою типичную жалкую задницу на булыжниках. В тот год стояла холодная зима, и я бродил по улицам Столицы, дрожа, как утонувшая крыса.

Я подтянула ноги к груди, уперлась щекой в колени, чтобы посмотреть на него. Его взгляд скользнул ко мне, и я была немного поражена тем, что он выглядел почти застенчивым, смущенным.

— И, как мы все знаем, я не создан для этого.

Я усмехнулась.

— Итак, — продолжил он, — Я зашел в ближайшую открытую дверь, которую смог найти. Это была эта… эта маленькая пекарня, которая была открыта на ночь, чтобы показать эти картины…

Его взгляд устремился куда-то вдаль, погружаясь в воспоминания. Мне было интересно, знает ли он, насколько выражение его лица отражает его мысли, когда он говорит. Или как сильно мне это в нем нравилось.

— В них не было ничего особенного, если честно. Художник в основном рисовал свою жену, отдыхающую в саду, и, скажем так, было легко понять, что он был художником-любителем. Но в них было что-то такое искреннее. Я так и представлял, как он трудился над каждой маленькой пупырчатой линией. — он неловко хихикнул. — Я был очень пьян.

Я позволила своим глазам закрыться, и я была там вместе с ним.

— Но что меня действительно поразило, так это когда я смотрел на одну огромную картину. Настоящий труд любви. И дата, написанная на ней…. - он прочистил горло, издав придушенный звук. — Это было в тот же день, что и Сарлазай. Пока я был в горах, занимаясь… ну, этим… Где-то, за много миль отсюда, этот человек просто сидел в своем саду и рисовал свою простую жену с благоговением, подобающим гребаной богине. И это просто… поразило меня. Так сильно, что я разрыдался, как четырнадцатилетняя девочка, у которой разбито сердце. Потому что я забыл.

— Забыл? — прошептала я.

— Я забыл, что люди могут быть такими. Я забыл, что кто-то, где-то, рисовал ужасные картины своей жены в саду. Я был так далеко, что даже не помнил, что такое обыденное удовлетворение вообще существует, тем более в те же моменты, что и такие ужасные вещи.

Мое сердце сжалось. Я кивнула.

— У меня не было жены, которую я мог бы попросить поваляться на скамейках для меня, и я ни черта не умею рисовать. Но после того, как я выплакал себя до изнеможения и протрезвел, я подумал… — его плечи приподнялись в крошечном пожатии, когда его взгляд вернулся ко мне. — Я подумал: «Ну. Я могу разбить сад».

Посадил каждый цветок. Это было навязчиво, сказал мне однажды Саммерин. Понимание щелкнуло на месте. Я закрыла глаза, пальцы нащупали ожерелье на моем горле, большой палец надавил на третью стратаграмму сзади. Та, что приведет меня туда.

— Это был очень красивый сад.

— Лучший чертов сад в Ара.

Боже, я и не подозревала, как сильно буду скучать по нему.

Наступило долгое молчание. А потом голос Макса стал более торжественным, более нерешительным, когда он сказал:

— Ты подарила мне то же самое чувство, Тисаана.

Мое дыхание замерло.

— Не сразу, — продолжил он. — Хотя, признаюсь, было довольно очаровательно с самого начала. Но пару недель спустя, когда ты рассказала мне, зачем ты приехала в Ара и что планируешь делать… я просто забыл, что люди могут быть такими. Что есть люди, которые просто хотят сделать что-то хорошее для мира.

Мои глаза горели. Я хотела этого — отчаянно хотела, хотя сейчас эта цель казалась мне такой недостижимой. Моя мать и Серел жертвовали ради меня, потому что верили в то, что я могу стать чем-то большим. Но когда отголоски рыданий этой женщины доносились до моих ушей, я не чувствовала ничего, кроме стыда.

Я посмотрела на Макса, на его торжественный взгляд, и было что-то в том, как он смотрел на меня, что пронзило все это — все эти сомнения, всю эту неуверенность.

— Но ты гораздо больше, чем это, Тисана, — мягко сказал он. — Я думаю, ты забываешь об этом. Ты старалась так же, как и я, видела все, что стоило увидеть, рассказывала мне свои, откровенно говоря, ужасные шутки, и… ты стала моим другом. Твои цели заставили меня уважать тебя, да. Но все остальное заставило меня…

Он закрыл рот, прочистил горло, посмотрел в сторону. Потом обратно.

— Я сказал тебе, что вместе мы найдем способ сделать это, и я это имел в виду. Но я буду с тобой до конца. С тобой, Тисана. Если ты захочешь бежать, клянусь, мы найдем выход. И если все это сгорит в огне, я буду гореть рядом с тобой, и это все равно будет лучшее, что я…

Я не понимала, что плачу, пока не попробовала соль.

— Прекрати.

Внезапно все приобрело смысл.

Чего ты хочешь? спросила я Макса, так много месяцев назад. И я так и не смогла ответить на этот вопрос, не до конца. Но теперь я понимала. Я поняла, почему он так верил в меня. Потому что больше всего на свете Макс хотел верить, что один человек способен что-то изменить. Потому что…

Если ты можешь это сделать, то и я смогу.

Я задохнулась:

— Ты сможешь, даже если я не смогу.

Между его бровями образовалась морщинка.

— Легко умереть за кого-то, — сказала я, — но гораздо ценнее жить. Я не даю тебе разрешения потерпеть неудачу, если я потерплю неудачу. Ты меня понял? — когда он не ответил, я повторила: — Ты понимаешь?

— Да, — прошептал он.

— Я тебе не верю. — я положила ладони по обе стороны его щек, прижавшись лбом к его лбу. От него по-прежнему пахло пеплом и сиренью, словно он вез остатки своего сада через все море. — Ты лучший из людей, Максантариус Фарлионе, как бы ты ни пытался убедить мир в обратном. Обещай мне, что ты будешь продолжать сражаться в своих битвах, даже если я проиграю свои.

— Ты не будешь…

— Обещай.

Его пальцы нашли мое лицо, прочертили теплую дорожку по щеке. А затем, словно нить оборвалась, он притянул меня в неожиданные, яростные объятия. Я погрузилась в него так плавно, мои руки скользнули по его плечам, мои колени подстроились так, что я свернулась вокруг него.

— Я обещаю, — пробормотал он в мои волосы.

Я надеялась, что он не ожидает, что я отпущу его, потому что я бы не отпустила. Я хотела утонуть здесь, в его груди, сердцебиении и дыхании рядом с моим. Отчаянно необходимое напоминание: Мы все еще живы, и мы все еще вместе.

Я слегка повернула голову, чтобы мое лицо было прижато к гладкой коже его шеи, чтобы я могла вдыхать его и удерживать его запах в своих легких.

Я прижалась губами к его горлу.

Его пальцы сжались у меня за спиной, и это прикосновение пронзило мой позвоночник, сердцебиение поднялось к поверхности кожи. И в этот момент в моем сердце, в моей душе, в моей крови укрепилась истина — часть меня, которая не хотела ничего другого, кроме как воспользоваться этим шансом.

Потому что я хотела его.

Я хотела его во многих смыслах. Как друг, как родственная душа, как яростный товарищ по команде. Как кожа, губы и зубы. Как задыхающийся стон в темноте или ленивое объятие на рассвете. Я хотела этого. Я хотела всего этого.

Я снова провела ртом по его коже, наслаждаясь ощущением тихого стона, вырвавшегося сквозь его дыхание. Я проследовала выше, к углу его челюстной кости, провела губами по ее углу, по рельефной текстуре маленького шрама.

Безмолвный вопрос.

Он вздрогнул.

Вздрогнул и отпрянул от меня, достаточно далеко, чтобы его жуткие, яркие глаза впились в мои собственные…

Когда он проговорил:

— Это не то, чего я хочу.