Догоняя правду

Пролог

Тимофеич ввёл нерушимое правило после неудачной попытки стащить перстень из красного золота с рубином с бабки, и та восстала из мёртвых: ночью, после пары пропущенных стопок зубровки, обходил владения с фонариком на лбу и портновской иглой.

Он сменил недовольного дневного санитара позже обычного. Проверил обработанных постояльцев одним глазом: «падуха», двое с «авто», трое «бесхозников». Утопленницу он принял сам, уже после 22.00. Бывалый санитар морга знал – с таких взять нечего, обход отложил до следующего дежурства. Тимофеич расстелил клетчатый носовой платок в прозекторской на железный столик, поставил трясущимися руками бутыль с жёлтой жидкостью, стопку и развернул газетный лист со шматом сала и хлебной горбушкой. Порезал скальпелем на несколько ломтиков закуску и посмотрел на часы. Ещё рано. В 23.15 Тимофеич всегда выходил на перекур. Такое правило у сотрудников морга. Незыблемое. Выйти в положенное время вон. Примета – иначе смена будет неудачная. Налил любимой зубровки в тару, закатил в предвкушении глаза, бахнул, дотянулся рукой до радио. Пока горячительная жидкость спасительно растекалась по нутру, начался радиоспектакль. Брэдбери «451 градус по Фаренгейту», читал бесподобно Юрий Яковлев. Тимофеич старался не пропускать радиопостановки с ним.

Он не раз делился с радиоголосом, что слишком правдиво все описано у этого Брэдбери, чертяки, про мир будущего, и чует его бывалое нутро – запретят роман, как пить дать, запретят. Читать Тимофеич сносно научился незадолго до войны. Когда уже был усатым юношей. После контузии глаза уставали от чтения, но для фасона дома имел приличную библиотеку. А тут, поди ж ты, книги жгут. Такого будущего он не видел для своей страны. И в очередной раз сокрушался, вступая в беседу с чтецом и закусывая зубровку салом. Эту постановку он слушал уже восьмой раз, некоторые диалоги с чувством, опережая артиста, произносил за главного героя стоя.

Так увлекся санитар морга, что пропустил, впервые, заветное время. Около полуночи из холодильника раздались звуки. То ли склянка разбилась, то ли дверь в «холодильник» скрипнула. Тимофеич забыл, как жевать и креститься, чуть не подавившись горбушкой, съёжился. Хотя был не из робкого десятка. Посмотрел на часы и почувствовал, как пальцы в обрезанных валенках задубели от холода, руки снова задрожали, во рту пересохло как в мексиканской прерии, слизистую в гортани будто раздирала сотня кактусов…