Доктор Бладмани

Глава 1

Ярким солнечным утром Стюарт Маккончи драил тротуар перед входом в магазин «Современные ТВ — Продажа и Ремонт». За его спиной по Шаттак-авеню проносились машины, стучали высокие каблучки секретарш, спешащих на работу, одним словом все вокруг было наполнено звуками, запахами и движениями начинающейся недели — времени, когда удачливый бизнесмен может провернуть очередное выгодное дельце, а то и два. Стюарт прикинул, что часиков в десять неплохо бы было еще раз перекусить, перед его мысленным взором возникла румяная булочка и чашечка ароматного кофе. Маккончи вспомнил о клиентах, обещавших собраться с мыслями и зайти попозже, чтобы, наконец, совершить покупку. Возможно, это даже свершится сегодня, тогда уровень продаж буквально хлынет через край и переполнит библейскую чашу его благополучия. Отскребая тротуар, Стюарт насвистывал модный мотивчик с новой пластинки Бадди Греко, раздумывая о том, как, должно быть, здорово быть знаменитым, быть всемирно известным, быть звездой, когда на твои концерты люди ломятся даже в такие роскошные места как, например, «Хэррах» в Рено, или даже в дорогие модные ночные клубы в Лас-Вегасе, о которых он столько слышал, но никогда не смог бы себе позволить посетить.

Стюарту было двадцать шесть лет от роду, и ему пару раз доводилось вечерам нестись по десятиполосному шоссе из Беркли в Сакраменто, через Сьерра-Неваду в Рено. Там можно было неплохо оттянуться, поставив пару фишек, а заодно и познакомиться с не обремененной условностями девицей. Маккончи работал у Джима Фергюсона, владельца «Современных ТВ», получал зарплату и комиссионные, а, поскольку с торговлей у него ладилось, то на круг выходило вполне достаточно. Да и вообще, на дворе был 1981 год, так что дела шли совсем неплохо. Очередной удачный год, буквально с самого первого дня которого, Америка становилась все богаче и сильнее, а ее граждане тащили в дом все больше и больше.

— Доброе утро, Стюарт! — Кивнув, мимо прошествовал средних лет ювелир из магазина напротив. Мистер Кроди, направлялся в свое скромное заведение.

Было начало десятого: магазины и офисы заполнялись служащими, даже доктор Стокстилл, психиатр и специалист по психосоматическим расстройствам с ключом в руке появился перед стеклянной дверью своей приемной, что помещалась в первом этаже высотного здания, возведенного страховой компанией на неправедно нажитые денежки. Доктор Стокстилл припарковал заграничный лимузин на стоянке — он был вполне в состоянии платить пятерку в день. Следом за ним, в приемную проследовала длинноногая секретарша, бывшая как минимум на голову выше своего работодателя. И, само собой, отметил про себя опираясь на ручку швабры Стюарт, к доктору опасливо озираясь, проскользнул первый из сегодняшних недоумков-клиентов.

Да и вообще, мелькнула у наблюдающего за ним Стюарта мысль, наш мир битком набит придурками. Неплохо зашибают эти психиатры. Лично я бы ни за что не сунулся к ним с парадного входа. Не дай Бог, кто-нибудь увидит — засмеют! Впрочем, подумал он, возможно, некоторые, и впрямь заскакивают к нему с черного хода. Наверняка ведь у Стокстилла имеется и черный ход. Для совсем уж никаких, или, вернее (тут он мысленно поправил себя) для тех, кто не хочет выставлять себя на посмешище. То есть, для тех, у кого просто какие-то проблемы, ну, например, кому не дает покоя кубинский конфликт. В общем, для тех, у кого не то чтобы крыша съехала, а кто просто…ну, не в себе.

Впрочем, Стюарт и сам беспокоился, да еще как. Его запросто могли призвать в армию и отправить на Кубу, где в очередной раз война прочно увязла в горах, даже несмотря на все эти новые маленькие противопехотные бомбы, которые находили мерзких ублюдков независимо от того, насколько глубоко те зарылись в землю. Сам он, лично, ничуть не осуждал президента — он же не виноват, что китайцы решили-таки следовать условиям договора. Просто теперь редко кто возвращался домой, не подхватив вирус костянки. Один знакомый Стюарта вернулся с войны, иссушенный и страшный, словно мумия, которую лет сто держали на открытом воздухе. Стюарту Маккончи трудно было представить, как он в таком виде смог бы снова заняться продажей стереотелевизоров.

— Доброе утро, Стю! — Он вздрогнул от неожиданно послышавшегося за спиной девичьего возгласа. Маленькая темноглазая официанточка из кондитерской Эдди. — Что, замечтался? — Она улыбнулась и засеменила дальше.

— Помечтаешь тут, как же! — В сердцах огрызнулся он вслед, и снова принялся остервенело надраивать тротуар.

На противоположной стороне улицы опасливо озирающийся пациент доктора Стокстилла, весь в черном, темноволосый, темноглазый, с бледным лицом, укутанный в плащ цвета южной ночи, остановился у двери, достал сигарету, и, оглядываясь по сторонам, прикурил. Стюарт про себя отметил его ввалившиеся щеки, запавшие глаза и рот, в особенности рот. Губы обвисли, будто бедняга долгое время находился под давлением, совершенно стершим зубы и нижнюю челюсть, впрочем, и сейчас его лицо было напряжено. Стюарт отвел глаза.

Интересно, подумал он, так вот это как, свихнуться. Неужели все дурики так и выглядят? Будто их ржа проела… да нет, не ржа, а даже непонятно что? Время, или может, вода… короче, что-то очень медленное, но неотвратимо разъедающее тебя. Ему и раньше доводилось видеть подобных типов у приемной психиатра, они тоже были изъедены болезнью, но не до такой степени.

В магазине зазвонил телефон, и Стюарт поспешил внутрь. Когда он снова бросил взгляд на улицу, человека в черном уже не было. День набирал прежнюю яркость, предвещая удачу, отдающую тонким ароматом счастья.

А ведь я его знаю, подумал он. То ли фотку в журнале видел, то ли он заходил к нам в магазин. Значит, это либо один из покупателей — человек в возрасте, возможно даже приятель Фергюсона — либо какая-то знаменитость.

Стюарт задумчиво продолжал подметать тротуар.

— Может, чашечку кофе? — сказал доктор Стокстилл новому пациенту. — Или чаю, или колы? — Он бросил взгляд на визитку, которую положила ему под нос мисс Перселл. — Мистер Три, — прочитал он вслух. — А вы, случайно, не принадлежите к знаменитой английской литераторской семье? Ну, знаете, Айрис Три, Макс Бирбом…

Мистер Три, в голосе которого слышался явно иностранный акцент, ответил:

— Надеюсь, вы понимаете, это не настоящее имя. — В его голосе чувствовалась раздражительность и нетерпение. — Даже ваша секретарша догадалась.

Доктор Стокстилл вопросительно взглянул на пациента.

— Я всемирно известен, — продолжал мистер Три. — И крайне удивлен тем, что вы меня не узнали. Похоже, вы ведете довольно замкнутый образ жизни. — Он нервно пригладил длинные черные волосы. — Тысячи, даже миллионы людей люто ненавидят меня и хотели бы меня уничтожить. Поэтому неудивительно, что мне приходится принимать соответствующие меры, например, жить под вымышленным именем. — Он откашлялся и сделал глубокую затяжку. Сигарету пациент держал по-европейски, тлеющий кончик едва не касался ладони.

Боже мой, подумал доктор Стокстилл. Как же я сразу его не узнал! Да это же знаменитый физик, Бруно Блутгельд. И он совершенно прав — целой куче людей и у нас, и на Востоке больше всего на свете хотелось добраться до него, чтобы отомстить за ошибку 1972 года. Отомстить за ужасные радиоактивные осадки, ставшие последствием взрыва на орбите ядерного заряда, который, как предполагалось, никому повредить был не должен. Во всяком случае, так гласили расчеты Блутгельда.

— А вы хотите, чтобы я знал, кто вы на самом деле? — Спросил доктор Стокстилл. — Или предпочитаете оставаться просто «мистером Три»? Решайте сами, лично мне все равно.

— Давайте просто продолжим, — проскрежетал мистер Три.

— Согласен. — Доктор Стокстилл уселся поудобнее, что-то чиркнул в блокноте. — Итак, рассказывайте.

— Как, по-вашему, означает ли что-то неспособность сесть в самый обычный автобус — ну, где уже сидит дюжина совершенно незнакомых вам людей, понимаете? — Напряженно спросил мистер Три.

— Возможно, — отозвался доктор Стокстилл.

— Мне кажется, что все они пялятся на меня.

— А тому есть какая-то причина?

— Конечно, — ответил мистер Три. — Мое изуродованное лицо.

Доктор Стокстилл незаметно окинул взглядом пациента. Перед ним сидел человек средних лет, довольно плотного телосложения, темноволосый, на необычайно бледных скулах темнела трехдневная щетина. Под глазами виднелись круги, свидетельствующие об усталости и постоянном душевном напряжении, а во взгляде сквозило отчаяние. Знаменитый физик был явно не в духе, шевелюра требовала стрижки, а лицо выражало глубокую внутреннюю тревогу… но никакого «уродства» не было и в помине. Если не считать напряжения, это было самое обычное лицо, и вряд ли кто-нибудь обратил на него внимание.

— Вы заметили пятна? — Хрипло спросил мистер Три. Он указала на свои щеки и на нижнюю челюсть. — Эти отвратительные метки, отличающие меня от остальных людей?

— Да нет, — отозвался Стокстилл, воспользовавшись возможностью вставить хоть слово.

— А ведь они есть, — сказал мистер Три. — Естественно, их не видно, они там, под кожей. Тем не менее, люди замечают их и глазеют на меня. Я не могу проехаться на автобусе, сходить в ресторан или в театр. Я не могу послушать сан-францисскую оперу, посмотреть балет, не могу даже сходить в ночной клуб послушать одного из этих нынешних фолк-певцов. Даже если бы я зашел туда, мне почти сразу же пришлось бы уйти, поскольку все начинают пялиться на меня и перешептываться.

— И что они говорят?

Мистер Три промолчал.

— Как вы сами утверждаете, — продолжал доктор Стокстилл, вы — человек всемирно известный. Разве это не естественно, что люди начинают перешептываться, видя, как в зале появляется знаменитость? По-моему, это совершенно нормальная реакция. Да, конечно, вы сами упомянули о своей работе… о связанным с ней враждебным отношением окружающих, включая и самые унизительные замечания. Но, с другой стороны, любая известная личность…

— Дело не в этом, — перебил его мистер Три. — К такому мне не привыкать. Я частенько пишу статьи и появляюсь на телеэкране, поэтому давно привык не обращать внимания. Но то, о чем я говорю, касается моей личной жизни. Моих самых сокровенных мыслей. — Он в упор взглянул на Стокстилла, и продолжал: — Они читают мои мысли, и рассказывают мне же о моей личной жизни, причем в мельчайших подробностях. Они попросту ковыряются у в моем мозгу.

Paranoiasensitive , прикинул Стокстилл, хотя, конечно, требуется более тщательное обследование… например, тесты Роршаха. Скорее всего, это тяжелый случай шизофрении, возможно финальная стадия давно тлеющей болезни. Или…

— Некоторые люди лучше видят пятна у меня на лице и могут читать мои мысли более отчетливо, нежели другие, — сказал мистер Три. — Мои наблюдения показывают, что люди делятся на две категории: одни практически ничего не замечают, другие как будто сразу замечают, что я отличаюсь от остальных — видят пятна. Вот, например, когда я подходил к вашей приемной, на противоположной стороне улицы какой-то негр подметал тротуар… стоило мне появиться, как он тут же прекратил работу и уставился на меня, хотя, конечно, был слишком далеко, чтобы все как следует рассмотреть. И, тем не менее, он заметил.

— Интересно, почему бы это? — спросил Стокстилл, делая очередную пометку.

— Думаю, вы и сами догадываетесь, если вы и в самом деле врач. Женщина, рекомендовавшая вас, утверждала, что вы прекрасный специалист. — Мистер Три смотрел на него так, будто его ожидания оказались совершенно напрасными.

— Наверное, было бы лучше сначала выслушать историю вашей жизни, — сказал Стокстилл. — Насколько я понимаю, меня вам рекомендовала Бонни Келлер. Как она поживает? Мы с ней не виделись, наверное, с апреля, или… кстати, ее муженек оставил таки эту свою дурацкую школу, о которой столько рассказывал, или нет?

— Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать Джорджа и Бонни Келлер, — заявил мистер Три. — Доктор, на меня оказывают страшное давление. В настоящее время может быть принято окончательное решение о моем уничтожении; дело зашло настолько далеко, что … — Он запнулся. — Бонни считает меня больным, а я уважаю ее мнение. — Теперь он говорил очень тихо, и слова едва можно было разобрать. — Вот я и пообещал ей сходить к вам, хотя бы один раз.

— Скажите, а Келлеры по-прежнему живут в Уэст-Марино?

Мистер Три утвердительно кивнул.

— У меня там бунгало, — сказал Стокстилл. — Обожаю ходить под парусом. Наступает погожий денек, и я тут же мчусь в Томалес-Бэй. А вы когда-нибудь катались на яхте?

— Нет.

— Скажите мне место и дату вашего рождения.

Мистер Три ответил:

— Будапешт, тысяча девятьсот тридцать четвертый год.

Доктор Стокстилл, умело задавая нужные вопросы, постепенно начал узнавать подробную историю жизни пациента, факт за фактом. В его работе это было просто необходимо: сначала диагноз, затем, если возможно, выздоровление. Анализ, а потом лечение. Известный всему миру человек, которому все время казалось, что кто-то за ним следит — как же в этом случае отделить фантазии от реальности? На что можно опереться, чтобы отделить одно от другого?

А ведь как было бы просто, думал Стокстилл, найти здесь патологию. Так просто… и так соблазнительно. Человек, которого столь многие ненавидят…И, в принципе, я с ними согласен, признался он сам себе, с этими многими , о которых говорит этот Три — или, вернее, Блутгельд. Ведь кроме всего прочего, я тоже являюсь частичкой общества, частью цивилизации, которой сейчас угрожают грандиозные, фантастические ошибки в расчетах, допущенные этим человеком. Да и мои собственные дети, будь у меня таковые, в один прекрасный день могли бы пострадать лишь из-за того, что этот человек абсолютно уверен в собственной непогрешимости.

Но дело не только в этом. Одно время Стокстилл испытывал к нему смешанные чувства: он смотрел интервью с ним по телевизору, слушал его выступления на радио, читал его просто фантастические антикоммунистические речи — и, в конце концов, пришел к заключению, что Блутгельд глубоко ненавидит весь род человеческий. Ненавидит настолько глубоко и люто, что на каком-то подсознательном уровне ему даже хочется ошибаться, подвергая тем самым опасности жизни миллионов людей.

Поэтому, нечего удивляться, что директор ФБР Ричард Никсон так резко отзывался о «воинствующих дилетантах-антикоммунистах в серьезных научных кругах». Никсон тоже был встревожен — еще задолго до трагической ошибки 1972 года. Элементы паранойи, в сочетании с проявлениями мании величия были ощутимы уже тогда. Никсон, прекрасно разбиравшийся в людях, сразу их заметил, впрочем, как и многие другие. И очевидно, все они были правы.

— Я приехал в Америку, — говорил мистер Три, — с тем, чтобы не угодить в лапы коммунистических агентов, поставивших перед собой цель убить меня. Они ведут охоту на меня… впрочем, как и нацисты. За мной охотятся и те, и другие.

— Понятно, — кивнул Стокстилл, делая очередную пометку.

— Они преследуют меня и по сию пору, но в конечном итоге, у них ничего не выйдет, — хрипло продолжал мистер Три, закуривая новую сигарету. — Потому что Господь на моей стороне. Он знает, что мне нужно, и часто говорит со мной, своей мудростью помогая мне уйти от преследователей. Сейчас я работаю над новым проектом, у себя в Ливерморе, и, когда я закончу, наши враги еще пожалеют, что вообще появились на свет.

Наши враги, подумал Стокстилл. — А кто же, интересно, наш враг? Разве это не вы сами, мистер Три? Разве это не вы сидите тут и разглагольствуете о своих параноидальных идеях? Да и вообще, как это вам удалось добиться столь высокого положения? Кто повинен в том, что вы получили такую власть над людьми, кто повинен в том, что вы сохранили эту власть и после фиаско тысяча девятьсот семьдесят второго года? Вот-вот, именно вы, и те кто способствовал этому — наши настоящие враги.

Все опасения по поводу вас полностью подтверждаются, вы — безумец, и само ваше присутствие здесь подтверждает это. Впрочем, подтверждает ли, спохватился Стокстилл. Совсем не обязательно, такой вывод дисквалифицирует меня как врача. Возможно, занимаясь вами, я вообще нарушаю нормы профессиональной этики. Учитывая то, какие чувства я по отношению к вам испытываю… я просто не способен относиться к вам отстраненно, с беспристрастных профессиональных позиций. Я не в состоянии продолжать оставаться врачом, а, следовательно, мои выводы, мой диагноз, могут оказаться ошибочными.

— Почему вы на меня так смотрите? — Спросил мистер Три.

— Прошу прощения, что? — пробормотал Стокстилл.

— Может, вам неприятна моя внешность? — Настаивал он.

— Нет-нет, — отозвался Стокстилл, — дело совсем не в этом.

— В таком случае, возможно, вам просто претят мои мысли? Вы прочитали их, и их резкость и откровенность заставили вас пожалеть, что я обратился к вам? — Мистер Три резко поднялся и двинулся к выходу. — Всего хорошего, — бросил он подходя к двери.

— Постойте! — Окликнул его Стокстилл и двинулся следом. — Давайте закончим хотя бы с биографическим материалом. Ведь мы едва начали.

Мистер Три остановился, несколько мгновений смотрел на доктора, потом заметил:

— Я полностью уверен в Бонни Келлер. Мне известны ее политические взгляды… Она не участвует в международном коммунистическом заговоре, целью которого является мое уничтожение при первой же удачной возможности. — Он вернулся, и уселся обратно в кресло. Теперь он выглядел относительно спокойным. И, тем не менее, в его позе сохранялась какая-то напряженность — как будто он не мог позволить себе расслабиться в присутствии доктора ни на минуту, понял Стокстилл. Значит, откровенного разговора не получится. Его по-прежнему будут грызть подозрения, и возможно — небезосновательные.

Припарковав машину, Джим Фергюсон, владелец телемагазина, увидел, что его продавец, Стюарт Маккончи вовсе не подметает тротуар, а просто стоит, оперевшись на щетку, и явно пребывает в глубокой задумчивости. Проследив за его взглядом, он понял, что продавец вовсе не разглядывает очередную симпатичную девицу, или какую-нибудь редкую машину — Стюарт любил и то, и другое, и это было вполне нормально — но сейчас он уставился на дверь приемной доктора Стокстилла на противоположной стороне улицы. А вот это уже было ненормально. И вообще, какое его дело!

— Послушай, — окликнул продавца Фергюсон, открывая входную дверь, — ты это брось. Когда-нибудь сам заболеешь, и вряд ли тебе понравится, что кто-то пялится на тебя, когда ты идешь к врачу.

Стюарт обернулся и ответил:

— Да нет, просто сейчас к нему зашел какой-то очень известный тип, только вот никак не соображу кто он такой.

— Только психи подглядывают за психами, — заметил Фергюсон, вошел в магазин, сразу направился к кассе, открыл ее и принялся выкладывать в ящик банкноты и мелочь на предстоящий день.

Ладно-ладно, думал Фергюсон, погоди, вот узнаешь, кого я нанял мастером по ремонту телевизоров, тогда еще не так выпялишься.

— Слушай, Маккончи, — наконец бросил Фергюсон, — Помнишь того парнишку без рук, без ног, который ездит на коляске? Ну, у него еще вместо конечностей торчит что-то вроде тюленьих плавников? Мамаша в шестидесятые глушила какие-то таблетки, вот он и родился калекой. Он все время тут у нас крутится, все хочет стать телемастером.

Не выпуская щетки из рук, Стюарт отозвался:

— И вы, конечно, наняли его.

— Точно, вчера, когда ты был в отъезде.

Маккончи немного подумал, потом заметил:

— Для торговли это, пожалуй, не самое лучшее.

— Почему? Его все равно никто не увидит — он же будет торчать внизу, в мастерской. К тому же, надо и калекам как-то зарабатывать на жизнь, они же не виноваты, что такими родились? Это все немцы проклятые со своей химией.

После недолгой паузы Стюарт Маккончи сказал:

— Сначала вы берете на работу меня, негра, теперь этого урода. Что ж, должен признать, Фергюсон, вы пытаетесь поступать по совести.

Чувствуя, что начинает сердиться, Фергюсон огрызнулся:

— Я не только пытаюсь, я так и поступаю! И никогда не стою без дела и не пялюсь куда не надо, в отличие от тебя. Я человек, который принимает решения и совершает поступки. — Он подошел к сейфу и принялся отпирать его. — Парнишку зовут Хоппи. Он скоро появится. Ты бы видел, какие он штуки вытворяет этими своими электронными руками! Просто чудо современной науки!

— Да видел я, видел, — отозвался Стюарт.

— И тебя от этого ломает, да?

Стюарт отмахнулся:

— Да нет, просто это как-то… противоестественно, что ли.

Фергюсон мрачно уставился на него.

— Только смотри, не вздумай подкалывать мальчишку. Поймаю тебя, или кого-нибудь из других продавцов…

— Да ладно, ладно, — буркнул Стюарт.

— Ты скучаешь, — заметил Фергюсон, — а скука — дело последнее. Она означает, что ты бездельничаешь, причем в оплачиваемое из моего кармана время. Если бы ты работал не покладая рук, тебе некогда бы было стоять и глазеть на бедняг, приходящих к доктору. Я вообще запрещаю тебе торчать на улице. Еще замечу, считай, ты уволен.

— Господи, да как же мне тогда попасть в магазин, или выйти перекусить? Сквозь стену, что ли?

— Нет, входить и выходить ты можешь, — решил Фергюсон, — а вот торчать снаружи — нет.

Скорбно глядя начальнику вслед, Стюарт Маккончи пробормотал себе под нос:

— Ну и ну!

Однако Фергюсон не обратил ни малейшего внимания на слова своего продавца. Он начал включать световую рекламу, готовясь к предстоящему рабочему дню.