Долгая ночь

Ray Bradbury The Long Night

Перед жилым домом собралась наша обычная компания: Гомес, Тони, Барон, Сэм Песочный человек и другие. Тони по привычке скакал на одной ножке, то и дело ударяя меня по руке. Наконец мне это надоело, и я сказал ему, если он не прекратит, я сделаю из него отбивную. Тони рассмеялся, широко открыв рот, так что стали видны его большие белые зубы. И начал вместо меня бить по руке Барона. Барону это не понравилось, и он довольно сильно шлёпнул Тони. Тони заорал и подступил к Сэму, уже изрядно глотнувшему рому, и принялся наносить ему быстрые лёгкие удары.

Дело было вечером, в октябре. В такие вечера и случаются всякие истории. Бывает, кого-то изобьют, а другим и дела до этого нет. Мы ждали появления Руди Вердугоса. Он сидел в забегаловке через улицу, откуда доносились звуки музыки. Звуки эти были красными, зелёными, голубыми, розовыми — как лампочки, которые вспыхивали на панели музыкального автомата. Мы топтались на тротуаре, демонстрируя прохожим наши широчайшие брюки с моднейшими отворотами, а также кожаные сандалии — гуарачи — цвета спелого апельсина. На мне была новая чёрная рубаха.

— Привет, — сказал появившийся наконец Вердугос.

В чёрной спортивной куртке, буквально висевшей на его тщедушном теле, Вердугос был парень с огоньком, и за это мы его любили.

— Руди, Руди, Руди! — заговорили мы все наперебой.

Он был старше нас.

— Ладно вам, заткнитесь, — сказал он с улыбкой.

Мордочка у него была узкая, крысиная, а изо рта торчали мелкие острые зубки.

— Что вы тут делаете, ребята?

— Тебя ждали, Руди, — отвечали мы хором.

— Да? — удивился он. — Ладно, я вам кое-что покажу.

Мы взглянули на его вытянутую вперёд ладонь. На ней лежал кастет.

— Что это? — полюбопытствовал кто-то из нас.

— Эх ты, недоумок, — сказал Тони. — Это кастет из латуни. Сгодится в хорошем деле.

— Такая штука нужна, чтобы как следует поколотить погромщиков, когда те явятся сюда и станут срывать с нас, пачучос[1], одежду, — спокойным тоном объяснил Вердугос. Глаза же его при этом горели. — Это ещё ерунда. У меня надёжные связи.

— Вот это да… — удивились парни.

Я же не проронил ни слова и только наблюдал за ним.

— Держитесь ко мне поближе, — самым серьёзным тоном продолжал Вердугос. — И старайтесь немного заработать.

Тут появились трое пьяных, которые громко распевали какую-то песню, шагая вдоль Темпл-стрит. Вердугос окинул их презрительным взглядом.

— Паршивые гринго, — выдавил он из себя. — Вот что я вам скажу: сегодня ночью здесь будет потасовка.

— Да!.. — дружно подхватили мы.

— В газетах пишут, — сказал я, — что прошлой ночью на берегу пачучос пырнули ножом какого-то матроса.

— Не верь ты этим газетам, — отрезал Вердугос, сверкнув глазами. — Мы имеем право здесь жить! Разве нет?

— Конечно, конечно, Руди, — сказали мы не вполне уверенно.

Я чувствовал себя одиноким. Внезапно мне показалось, что я не знаком с этими ребятами. Я вообще толком никого не знал. Ни Тони и Гомеса, ни Вердугоса с Бароном. Не понимал, на кой чёрт им нужны были их дурацкие причёски, зализанные назад чёрные, сверкающие, как у селезней, волосы.

Кто-то вскрикнул. Откуда-то повалил дым. Люди забегали вокруг трёхэтажного здания, словно тараканы. Из подвального помещения полыхнуло пламя. Его красные языки взметнулись вверх, охватив старые побелённые сухие доски дома. Я услышал крик моей мамочки.

Я тоже крикнул ей в ответ и помчался вдоль аллеи.

— Не бойся, мама! Не бойся!

— Позвоните в пожарную команду! — истошно закричал кто-то.

Я наткнулся на шланг, которым поливают сад. Вокруг меня суетились люди. Мама уже спустилась на землю с третьего этажа и кричала мне:

— Фредди, Фредди, будь осторожен! Будь осторожен!

Струя воды из шланга с силой ударила в горящее дерево. Послышалось шипение. Откуда-то донёсся рёв пожарной сирены. Он стремительно приближался, и в следующее мгновение пожарные машины с грохотом подъехали к горящему дому. Кругом забегали пожарные. Я отошёл в сторону, чтобы им не мешать. Вода хлынула из настоящих пожарных шлангов.

Вердугос с остальными парнями стояли на тротуаре с краю и смотрели на пожар.

Ко мне подошла мама.

— Ох, кого-то пожар застал внизу, в подвале! — крикнула она. — Там мёртвое тело!

Я схватил маму за руки. Мы стояли и смотрели на дым, сквозь который почти ничего не было видно. Запасные пожарные шланги лежали скрученными в одном месте и были похожи на клубок умирающих змей. Я почувствовал, что меня мутит.

Через пять минут из подвала вынесли обгорелый труп.

— Кто это? — На балконе второго этажа стояла Фанни Флорианна, громко притопывая ногами.

Мы не знали, кто погиб, даже тогда, когда подошли и посмотрели на покойника. Он был весь обгоревший, закопчённый и мокрый, голова превратилась в чёрную головешку.

Пожарные вытащили всё из его карманов и узнали имя этого человека. Это был Пескуарра, который делал ароматические свечи для магазина на Олвера-стрит.

Мама тяжело переступила с ноги на ногу.

— У него была беременная жена, — сказала она. — А теперь он умер… О Боже…

Я спустился в подвал. Пожарные уже ушли вперёд и сгребали в кучу разные остатки к одной стене. Всё было обгорелым и сырым. Меня душил дым.

Железная дверь бойлерной была открыта. Оттуда шёл тяжёлый запах горелой плоти и волос. Смрад ударил мне в нос, словно кулаком. Я протянул руку и взял клок человеческих волос. И спрятал находку в карман. Пожарные были слишком заняты и не заметили этого.

Наверху жена Пескуарры в этот момент увидела обгоревшее лицо своего мужа. И завыла нечеловеческим голосом.

Меня пронзила дрожь. Я догадался: кто-то окунул голову Пескуарры в кипящую воду. А затем вытащил его оттуда, бросил где-то и поджёг помещение. Всё было очень похоже на несчастный случай.

Не отдавая себе отчёта в том, что делаю, я швырнул мокрый пепел на бойлер. Затем, словно побитая собака, начал тяжело подниматься по ступеням наверх.

— Что с тобой? — вскричала мама, с опаской оглядывая меня с ног до головы.

— Ничего, — ответил я. — Оставь меня в покое.

Спускаясь в подвал, я не рассчитывал обнаружить что-либо особенное. Не думал, что такое может случиться. Мне было просто интересно.

Я выпроводил маму домой, а сам пошёл в холл трёхэтажного дома. Там пахло капустой и человеческим потом. Попасть в комнату Пескуарры не составляло никакого труда. Я удивился тому, что смог отыскать её, бродя в дыму.

Меня шатало из стороны в сторону. Я и сам не знал, чего я ищу. Теперь Пескуарра навсегда покинул эту комнату и мог не беспокоиться относительно выплаты за неё арендной платы. Он был тихим, приятным человеком. Никогда ни с кем не разговаривал. Избегал всяческих неприятностей. Вероятно, поэтому я рассчитывал найти нечто такое, что раскрыло бы мне истину.

Я включил свет. Передо мной стояли ряды разноцветных ароматизированных свечей. И вдруг…

Кто-то щёлкнул выключателем. Свет погас. Я почувствовал, как волосы у меня на голове встали дыбом, и нырнул под стол шириной в тысячу миль. Слышно было, как дверь приоткрылась. Кто-то стоял возле неё и ждал. Значит, я не был единственным человеком, который из любопытства пришёл в комнату Пескуарры.

Любой зверь знает, что ему делать, если его загоняют в угол. Я тоже это знал. Каким-то чужим голосом я прошипел:

— У меня есть нож. Не входи сюда. Убирайся!

Неизвестный у дверей помедлил мгновение. Потом за ним захлопнулась дверь. Я слышал его шаги, когда он пересекал холл. Мне показалось также, что я слышал звон крошечных колокольчиков.

Я не стал торопиться вслед за незнакомцем. Я расслабился в тишине комнаты и выждал, пока высохнет испарина у меня на лбу.

Не прошло и пяти минут, как в комнате снова стало светло. Другие звуки привлекли моё внимание. На улице послышались чьи-то крики. Я быстро выбрался из комнаты Пескуарры, подбежал к пожарной лестнице и глянул вниз.

На противоположной стороне улицы, на тротуаре рядом с кафе «Счастливое место», я увидел лежавшего на земле человека, голова которого была в крови. Видимо, его сильно ударили. Тот, кто это сделал, сейчас убегал в самом конце улицы. За ним вдогонку бросилось несколько человек. Они бежали быстро, молча.

Пожарные машины, сделав своё дело, разворачивались и уезжали. Все жители дома вышли на улицу и наблюдали за ними. Среди них — Пьетро Массинелло со своими собачками, одетый в цветастую рубашку с колокольчиками, тощий пьяница Сэм с вечно затуманенным взглядом, мускулистый Джилберт Рамирес — воплощение неукротимой силы. А также Вердугос, тощий, словно церковная крыса. Собрались и другие парни. Я смотрел на них и пытался угадать, кто мог убить Пескуарру. И почему.

Каким-то резким, металлическим голосом меня позвала мама.

Я поднялся наверх, к ужину. Ничто не может сравниться с кипящим на кухонной плите острым, ароматным соусом «чили». И ничто не может сравниться со столом, на котором высится горка дымящихся мясных блинчиков «энчиладас», где стоят откупоренные бутылки с ароматным вином. А также с мамой, которая скликает своих детей на вечернюю трапезу.

Мы взгромоздились на стулья и, схватив ложки, начали накладывать на тарелки соус «чили», бобы, свинину. Все лопали так, что за ушами трещало. Кроме меня и моего брата Джо. Он стоял у окна и смотрел вниз, на улицу.

Мама подняла голову:

— Что с тобой, Фредди? — Она пододвинула ко мне блюдо с бобами в остром соусе. — Положи себе, сколько хочешь.

Острый соус был похож на кровь.

— Нет, мама, — сказал я и отодвинулся от стола, чувствуя подступающую тошноту. — Что там происходит внизу?

— Уезжают пожарные, — ответила мама, обрадованная тем, что я разговариваю.

Папа ел торопливо. У него при этом шевелились усы.

— Обошлось без большого ущерба, — заметил он. — Вот только мистер Пескуарра погиб. Нужно будет отнести им цветы. Надо же, такое несчастье…

— И это всё? — спросил я.

— Конечно. А что ещё?

— Как видно, ничего. А что говорит полиция?

— Они говорят, что несчастье произошло из-за бойлера. Было плохое соединение труб или что-то в этом роде. Пескуарра как раз его чинил.

Я замер, вспомнив, как швырял пепел на бойлер, пытаясь заглушить запах горелой плоти и волос. Сам не знаю, зачем я это делал. Наверное, мне просто не хотелось, чтобы миссис Пескуарра знала, что её мужа сначала сунули в бойлер головой.

Джо всё ещё молча стоял у окна и смотрел вниз. Лицо у него было бледное, словно камея. Очень печальное у него было лицо. Он любил петь заунывные, неторопливые песни и хорошо играл на гитаре. Этого я не мог в нём понять. Мне нравились мелодии джаза.

Когда мама посетовала на то, что Джо ничего не ест, он ответил:

— Мамочка, сегодня вечером у нас тут будут беспорядки. И они будут продолжаться всю эту неделю. Я рад, что я не имею отношения к пачучос.

— Послушай! — сказал я, проводя пальцами по своим длинным чёрным волосам и чувствуя, что у меня краснеют уши. — Я тоже не имею отношения к пачучос! Но мне нравятся эти ребята!

Джо вперил в меня свой печальный взгляд. Он был молчаливым чужаком в этом шумном доме.

— Если я поймаю тебя в твоей цветастой куртке, я стащу её с тебя собственными руками, — сказал он.

— Ну-ка, успокойтесь, вы двое! — прикрикнул на нас отец. Он жадно запихивал пищу в рот.

Мама подошла к Джо и тоже выглянула на улицу.

— Толпа собралась, — сказала она. — Ты думаешь, они вернутся сюда ночью?

— Не знаю, — ответил Джо, оглядывая улицу. — Их не так много. В основном обыкновенные хулиганы, которым нравятся разные беспорядки. Вчера вечером в Белл-Гарденс собралось пятьсот таких бездельников. Они раздели догола десятерых пачучос и затолкали их в мусорный контейнер. Бывают случаи, когда во время драк люди получают увечья. Для мексиканцев, вроде нас, мамочка, в этом нет ничего хорошего.

— Мы поотрываем им головы! — сказал я, распаляясь и краснея, словно перец «чили» на тарелках. — Они не имеют права приставать к нам только из-за того, что мы по-другому одеваемся!

— Фредди!

Я смолк, дрожа от негодования.

И тут я решился. Совершенно неожиданно. И выпалил:

— Смотрите! Смотрите! — Я достал из кармана обгоревшие волосы Пескуарры и бросил их на стол. — Взгляните, что они сделали с Пескуаррой!

— Что это? — спросила мама.

Они подошли ко мне вместе с Джо. Я рассказал им о своей находке.

В комнате словно бы разом сгустилась тьма. Мама побледнела, так что у неё сразу резко обозначились лицевые кости, а глаза стали большими и влажными. Она прижала ко рту сложенные в кулак пальцы. Джо словно бы поперхнулся, а папа перестал есть.

— Дело рук этих хулиганов, — громко заявил я. — Видите, на что они способны?!

— Нет, не могу поверить, что они это сделали, — со вздохом проговорила мама.

Джо взял в руки обгоревшие волосы. Рот его был крепко сжат. Я решил про себя, что ему полезно об этом подумать.

— Нет, они не могли, — повторила мама. Я не был так в этом уверен. Странно, но в гневе человек может сказать такие вещи, в которые по-настоящему не верит. Есть потребность выговориться. И всё кажется почти правдой.

— Нужно сообщить в полицию, — заметил Джо.

Я поднялся со стула:

— Нет. Меня в этом случае задержат. Я виноват в том, что полиция не узнала, как умер Пескуарра. Что сначала его сунули головой в бойлер. Что толку сообщать им об этом теперь? Они никого не смогут поймать.

— Извините меня, — проговорил папа.

Он выскочил из комнаты на балкон, где его вырвало. Мама тяжело опустилась на стул:

— Куда идёт наш мир? И что мы должны предпринять?

Папа вернулся и остановился в дверях. Глаза у него слезились, лицо было красным.

— Я слышал разговор про немцев, — медленно проговорил он. — Это они стараются вызвать у нас беспорядки. Возможно, Пескуарра был как-то с ними связан. А может, он знал вещи, которые ему не положено было знать. Сегодня возле этого дома не было никаких чужих людей. Не нужно делать поспешных выводов. Не исключено, что Пескуарру мог убить кто-нибудь из пачучос. Подождём до утра.

Я ушёл, хлопнув дверью. Спустился по лестнице и вышел в темноту, вдыхая затхлые запахи. Я старался настроить себя против хулиганов, но всё моё зло прошло. Папа прав. Любой, кто знал, где находится комната Пескуарры, не мог быть чужаком, только кто-то из своих. У людей — как у термитов. Это был человек, который подошёл к двери комнаты Пескуарры и ждал. Тот самый, кого я испугал, сказав, что у меня есть нож. Он-то и был убийцей.

Я услышал, что ко мне кто-то приближается тяжёлой поступью. Мимо прошёл мускулистый Джилберт Рамирес.

— Привет, Фредди, — сказал он и потопал дальше.

Я посмотрел ему вслед и подумал, мог ли он совершить такое. Возможно. А может быть, нет?

На улице вновь послышался страшный шум. Сквозь окно холла я увидел, что к нам опять приближается толпа народа — примерно человек пятьдесят. В основном молодые парни лет восемнадцати-девятнадцати, но были личности и постарше. Все ребята как на подбор, крепкие. За ними двигалась толпа человек в двести.

Холодная судорога сжала мой живот, и я потерял способность здраво рассуждать. Я знал, что им было здесь нужно.

Мне захотелось закричать и швырнуть в них сверху кирпичом.

Дверь комнаты Фанни Флорианны была открыта настежь. Фанни перегородила вход в комнату своим огромным телом. На её круглом розовом лице был написан испуг.

— Иди поскорее сюда, — быстрым шёпотом сказала она мне, — пока они тебя не заметили.

Странно слышать, что такая крупная женщина говорит таким тихим голоском. Я вошёл к ней.

В комнате Фанни повсюду были разбросаны астрологические карты. В мойке гонялись друг за дружкой тараканы. Почётное место занимала аккуратно заправленная постель, однако хозяйка уже многие годы не спала на кровати. Свои ночи она проводила в большом кресле, где отдыхала сидя.

Фанни захлопнула дверь.

— Космические вибрации подсказывают мне, что сегодня вечером здесь произойдут большие неприятности, — доверительно объяснила она. — Овен противостоит Тельцу и взаимодействует с Близнецами. Это будет иметь фатальные последствия. Лучше всего пораньше лечь спать.

— Всем это известно и без ваших карт. Фанни вразвалку пошла к массивному креслу.

— Я знала, что это должно произойти, — как откровение сообщила она мне, прикрыв глаза. — Происходит вообще очень много событий. И все они не случайны.

Я ничего не ответил. Уши в жизни Фанни Флорианны играли первостепенную роль. В ней было двести девяносто фунтов веса, и в силу этого уши у неё тоже были большие. Остальное восполнялось природной проницательностью. Люди вращались вокруг неё наподобие планет, обращавшихся вокруг Солнца. Все приносили Фанни еду и заискивали перед ней, ожидая, что она скажет. Даже мыши отдали бы ей свой сыр, если бы захотели узнать будущее.

Кто-то вошёл в холл. Я прислушивался, затаив дыхание. Фанни тоже напряглась. Шаги проследовали по длинному коридору и остановились у её двери.

Кто-то постучался. Фанни сказала:

— Войдите…

Послышалось тоненькое позвякивание медных колокольчиков. Дверь отворилась, и на пороге перед нами предстал Пьетро Массинелло. Он, пританцовывая, вошёл в комнату, сверкая объёмистой лысиной. У ног его, обутых в сандалии, вертелись собачонки.

— Привет, моя королева! — пропел вошедший и поклонился. Изысканным движением руки поставил на стол тарелку с салатом. — Это для вас, ваше величество.

Я не мог не рассмеяться. Всегда трудно было понять, где кончалась его игра и начиналась серьёзная беседа. Пьетро ждал, что скажет Фанни, как это всегда делали все. Даже я. Мне приходилось выполнять её поручения. Случилось это после того, как однажды она увидела, что я курю. Если бы я отказался ей помогать, она могла сообщить о том случае моей мамочке.

Крохотные колокольчики на красной рубашке Пьетро сверкали, издавая музыкальные трели. Я смотрел на них. И вспоминал комнату Пескуарры. Тот, кто его убил, убежал оттуда, звеня маленькими колокольчиками. Но ведь Пьетро — хрупкий, согбенный старикашка.

— А теперь мне пора уходить, — пропел Пьетро, схватив одну из собачонок и кружась с нею в ритме танца. — Я танцую на Мэйн-стрит под граммофон, чтобы заработать деньги для бедных. Кто эти бедняки? Я сам. Малюю чем-нибудь ярким щёки и надеваю штаны с колокольчиками… Надеюсь, вам понравится мой салат!

Когда дверь за ним закрылась, Фанни вздохнула и сказала:

— Сегодня вечером все сошли с ума! — Её необъятный бюст медленно колебался в такт словам. — Вечные неприятности между хулиганами и пачучос… Ты, наверное, знаешь, что всё началось именно в этом доме?

— Как это? — спросил я.

С хитроватым видом она прикрыла глаза:

— Думаешь, все эти неприятности случаются сами собой? Нет… — Фанни помахала в воздухе толстым, словно сосиска, пальцем. — Такие события должны получить толчок со стороны. Как новорождённый, получающий шлепок по попке.

— А кто несёт за это ответственность? — спросил я.

— Мне платят за то, что я держу язык за зубами. Если ты дашь мне немного денег, может быть, и тебе я кое-что поведаю.

— Как бы не так, — сказал я. — Это Вердугос? Он любит всякие беспорядки.

— Нет. Ему скорее всего платят другие. Более значительные, но менее известные, чем он. Платят за то, чтобы он говорил то, что говорит, и делал то, что делает.

Я сказал:

— Ходят слухи, будто эти беспорядки провоцируют нацисты. Это так?

Фанни лениво, словно гиппопотам, прикрыла одно веко.

— Может быть. Всякое может случиться. Забавно, когда ты знаешь очень много, а говоришь очень мало.

— Ты врёшь! — крикнул я.

Фанни не обиделась, но это её задело. Посмеиваясь, она сунула свою огромную руку в карман платья.

— Ты думаешь, я вру и у меня нет доказательств? Смотри сюда.

Она достала сложенную газету и развернула её.

— Не прикасайся к ней! — предупредила она меня. — Оставайся на месте и взгляни на то, что тут напечатано.

Я взглянул на газету и присвистнул:

— Написано по-немецки!

Я не мог ни слова понять из того, что там было. Фанни торопливо спрятала газету снова в карман, но достала оттуда ещё что-то — кусок какой-то материи. С изображением свастики.

Она сказала:

— Мне помогают мои астрологические формулы. Они подсказывают, куда нужно заглянуть, руководствуясь указаниями звёзд. Свастику и газету я обнаружила в комнате одного человека!

— Того, кто живёт в этом доме?

— Да. Ты думаешь, что в этой части нашего города живут нацистские главари? Нет. Однако время от времени они наведываются сюда в больших автомобилях, чтобы проверить, как тут работают их агенты. И вот этим бедным агентам они платят деньги. Те, кто учиняет беспорядки, находятся среди нас. Они ведут себя и рассуждают, как и все остальные люди. Как наши знакомые. Как люди, которых мы встречаем каждый день. Эти предметы я нашла, руководствуясь моими астрологическими предсказаниями.

— В чьей комнате? — крикнул я и быстро протянул руку к карману Фанни.

Она торопливо прикрыла карман толстыми ладонями.

— Не смей! Я тебе не дам! Сейчас закричу! Если придёт полиция, скажу, что нашла свастику и нацистские газеты в комнате твоего отца. Так что лучше меня не трогай!

Я отстранился от неё, наблюдая за тем, как свастика была спрятана в тот же карман, где находилась нацистская газета. Все неприятности, грозившие этому дому, напряжённость, мучения и заботы, — всё это было сосредоточено в запрещённой газете, которая находилась у Фанни. Я стоял и смотрел ей прямо в глаза.

— Как ты можешь спокойно сидеть здесь, в то время как люди дерутся на улицах из-за таких вот вещей?

— Какое мне до этого всего дело? — ответила Фанни. — У меня здесь собственный мир, и я нахожусь в самом его центре. Люди на улице меня не волнуют. Что они для меня сделали?

Она подалась вперёд, широко улыбаясь:

— Конечно, если бы ты смог достать немного денег…

Не было смысла вести дальнейший разговор. Я повернулся к двери и крепко ухватился за ручку. Мне казалось, что теперь я в состоянии остановить беспорядки. Ведь я могу рассказать людям правду, и они должны перестать ненавидеть друг друга. Да. Но сделают ли они это?

Пожары уже начались. Может быть, я опоздал со своими откровениями.

Я распахнул дверь со словами:

— Я вернусь с деньгами!

Вышел в коридор и с треском захлопнул за собой дверь.

Я ей врал. Не было у меня никаких денег.

Мне показалось, что я слышу удалявшиеся шаги в холле.

На улицах всё было спокойно. Я прислушивался к этой тишине, наступившей после того, как хулиганы направились дальше, к центру города.

И, стоя вот так в темноте, я вдруг понял, что я — единственный, кому действительно известно об убийстве Пескуарры. Конечно, мама, папа и Джо также знали об этом. Но именно я всё раскрыл. Фанни, может быть, тоже прослышала кое о чём, но что от этого толку?

Меня начала бить дрожь. В темноте я быстро спустился по лестнице и споткнулся… Поняв, что это чьё-то тело, я закричал. И тут же поднялся.

Но это был Сэм, который заснул прямо на полу. От него привычно разило ромом, и он лежал весь грязный и спал. Старый человек с морщинистым лицом.

Я выбежал на улицу и остановился у светофора. Дом, который я только что покинул, в темноте показался мне слишком большим и слишком мрачным. В этом доме жило довольно много людей. И один из них знал всё, что касалось беспорядков, и делал Bce, чтобы пачучос их затевали. Флорианна знала, кто он такой.

Был ли это Пьетро, который пел и танцевал вместе со своими тявкающими собачками? Может быть, Пескуарре стало известно, что Пьетро был нацистом, и он пригрозил сообщить обо всём полиции? А за это Пьетро сунул его головой в бойлер? Или беднягу убил Вердугос? Он парень сообразительный и расторопный и к тому же любит деньги. А возможно, Сэм, который жить не может без выпивки? Ну а если это Джилберт Рамирес? Большой, неповоротливый и молчаливый… А вдруг это только видимость, а сам он парень не промах…

Неожиданно меня в плечо ударил камень. Я едва не упал. Второй камень просвистел мимо, не задев. Я помчался прочь. За мной погнались пятеро хулиганов.

— Это один из тех вшивых пачучос, который ударил Пита! — кричали они.

Я бросился бежать по аллее, перепрыгнул через какой-то забор, пересёк двор, затем снова перемахнул через изгородь. Преследователи отстали: я не слышал больше их тяжёлого дыхания и ругани. Я спрятался за куст и стал ждать. Сердце у меня громко стучало. Я припал к земле, готовый вскочить в любую минуту.

На меня устроили настоящую охоту, выслеживая словно дикого зверя. Но они не смогли найти меня ни по запаху чеснока и соуса «чили», ни по бешеному стуку моего сердца, который самому мне казался оглушительным.

Некоторое время спустя им надоела охота, и они ушли. Я решил вернуться домой намного позднее — через те же заборы и по тем же аллеям. По пути я останавливался и прислушивался. Издалека доносились крики людей, топот ног. Похоже было, что беспорядки снова набирают силу. И всего лишь в нескольких кварталах от нас.

Я начал пробираться вдоль аллеи к дому. Что-то заставило меня остановиться возле ступеней, которые вели вниз, в сгоревший подвал. Мне показалось, что там, внизу, кто-то лежит.

Это был мой брат Джо. Ему уже не суждено больше вступать со мной в споры. Передо мной лежало изуродованное тело Джо. На голове у него виднелась глубокая рана с запёкшимися сгустками крови.

Я упал на колени перед бездыханным телом и обхватил его руками.

— Джо! Джо! — звал я его.

О Боже, мир сошёл с ума… Я оказался в центре событий, не будучи ни на чьей стороне. Эта мысль поразила и потрясла меня. Очевидно, Джо спустился в подвал для того, чтобы убедиться в правдивости моих слов насчёт убийства Пескуарры. Убийца, по всей вероятности, заметил, как он пробирался в подвал, и убил его, опасаясь, что Джо может позвать полицию.

Всё выглядело так, будто с Джо расправились хулиганы. Как будто произошёл несчастный случай. Словом, привычное дело. Вроде убийства Пескуарры. Того могли убрать за то, что он слишком много знал о происходящих здесь беспорядках. А ведь Джо на самом деле убили из-за того, что я совал нос не в своё дело. Никто и никогда не узнает, кто убил моего брата.

Ну а что будет со мной?

Кто-то потихоньку крался за мной в доме, кто-то выслеживал меня на улице, выбирая момент для того, чтобы прикончить. Если бы это случилось, в завтрашних утренних газетах появились бы броские заголовки. А это подлило бы масла в огонь, и люди ещё больше бы озлобились.

И тут я решил наконец, чью сторону мне следует принять. Это мне подсказал лежавший передо мной Джо, хотя он не мог уже произнести ни слова. Он сказал мне, на чьей стороне быть. Не на стороне Вердугоса и шайки, которая слепо исполняла его приказы. Они не давали себе труда над чем-либо задумываться. В головах у них гулял ветер — и ничего больше не было. Они просто не понимали, что делали, помогая нацистам.

Я дотронулся до ладони Джо:

— Я с тобой, Джо. Честное слово. Мне жаль, что мы с тобой ссорились. Господь свидетель, честно говорю, мне жаль. Напрасно я сказал тебе обидные слова…

Я встал. Гнев кипел в моей груди, когда я поднимался по ступеням из подвала. Я не понимал, куда иду, и опомнился только тогда, когда увидел, что держу пальцами ручку двери Фанни Флорианны. Она знала всё. Скрипя зубами, сжимая кулаки, Я решил, что заставлю её сказать, кто повинен в убийстве Джо. Я добуду правду, даже если мне придётся убить…

Я отворил дверь в её комнату и остолбенел. Всё получилось гораздо проще. Проще, чем найти Джо. Флорианна лежала на полу, посреди комнаты, лицом вверх. Оно было синевато-бледное. Врач мог бы сказать, что она умерла от сердечного приступа.

Меня не слишком интересовало, на месте ли нацистская свастика и нацистская газета. Скорее всего их взяли.

Стоя над Фанни, я пришёл к выводу, что это так. Я взглянул на её постель, в которой Фанни не спала годами. Ведь она не могла нормально лежать. Она была настолько тучная, что не могла дышать лёжа.

Вероятно, кто-то вошёл в её комнату, толкнул её так, что она упала на пол, и не давал вставать.

А больше ничего и не требовалось. Не нужно было её бить дубинкой, душить или стрелять. Требовалось только держать Фанни лежащей на полу, пока полнота не задушит женщину и её округлое розовое лицо не приобретёт синюшный оттенок.

Словом, всё похоже на ещё один несчастный случай. Всё сделано очень аккуратно, чистая работа. Произошло три убийства, и все они выглядели как несчастные случаи.

Теперь в живых оставался я один.

Наверху, на третьем этаже, набирали номер на телефоне-автомате. Я потихоньку приоткрыл дверь и прислушался. Кто-то говорил шёпотом. Я разобрал лишь несколько слов:

— Полиция, да… Пришлите патрульную машину. На улице лежит труп человека. Да, это всё хулиганы…

Я рванулся наверх, перескакивая по три ступеньки сразу и не заботясь о том, что произвожу сильный шум.

Когда я добрался до телефона, то увидел лишь висящую на шнуре трубку, которая раскачивалась, словно маятник. Говоривший уже убежал вниз. Я видел лишь какую-то быструю тень и крикнул что-то ей вдогонку. В холл выходило два десятка дверей, неизвестный мог скрыться в любой из них. И оттуда можно было спуститься вниз по трём лестницам. Тень исчезла.

Я вернулся к телефону и повесил трубку на рычаг. В этот момент я уже всё знал. Я знал, кто убил Пескуарру. Я знал, кто был нацистом и как ловко он маскировался. Сначала убил Пескуарру. Затем — Джо. И вот теперь — Флорианну.

Сейчас наступила моя очередь. У убийцы всё было точно рассчитано.

Толпа погромщиков появилась неожиданно и поднялась по лестнице. Я не успел убежать, и они меня поймали. Было их примерно человек двадцать — похоже, парни, которые учились в школе или в колледже, и явились сюда поразвлечься.

— Хватайте проклятых пачучос!

— Есть ещё кто-нибудь в этом доме? Тащите их сюда!

— Стучите во все двери! Ломайте их и вытаскивайте этих ублюдков!

— Эй, вы там! Открывайте!

Меня поволокли по лестнице и дальше на улицу. Там было очень светло. Сотни автомобилей выстроились в ряд с включёнными фарами. Трамваи стояли, поскольку пути были заблокированы машинами. Потоки людей двигались в разных направлениях, волнуясь, словно весенние воды. Все оживлённо переговаривались и чего-то ждали. Увидев, как меня вытаскивают на улицу, толпа разразилась дикими криками.

Орудовавший у нас убийца сказал им, что в доме находятся пачучос. Вот они и пришли за мной. Сам убийца в этот момент тоже находился в толпе — смешался с ней и ждал развязки. Я пытался узнать его среди сотен лиц.

Я сопротивлялся. Брыкался и размахивал кулаками. Выкрикивал что-то хриплым голосом… Меня били в зубы, так что губы мои были в крови и распухли.

Я пытался сказать им:

— Погодите… теперь я на вашей стороне! Возьмите мою одежду и оставьте меня в покое, но дайте мне позвонить в полицию! Я знаю, кто убил моего брата! Это сделали нацисты!.. О Боже, пусть меня отпустят!

Но кругом было очень шумно. Ревели автомобильные гудки, кричали парни, звенели трамваи, кто-то свистел. И со всех сторон напирала толпа, жаждавшая увидеть, как выглядят настоящие пачучос, когда из них выпускают кишки.

Меня затащили в круг и начали с силой толкать из стороны в сторону. Я упал и почувствовал удар ногой в живот. Кто-то запустил камнем мне в спину. Я пополз назад, к стене, и в этот момент другой камень угодил мне в ногу. В толпе покатывались со смеху.

«Я же на вашей стороне, — проносилось у меня в мозгу. — Пожалуйста, позвольте мне быть с вами!»

Иногда случается, что людям во время войны не позволяют перейти на другую сторону.

Прибыла полиция. Подъехала патрульная машина, завывая сиреной. Звук её усиливало эхо, отражённое от соседних домов.

Толпа расступилась, давая возможность полиции проехать. Во всеобщей сумятице я вырвался и помчался вдоль аллеи. Кто-то заступил мне дорогу. Я ударил его изо всей силы кулаком, потерявшим всякую чувствительность. Человек упал.

Я рыдал. Одежда на мне была порвана. Я бежал и ощущал на губах вкус крови. Снова я увидел Джо, лежавшего неподвижно в ожидании отправки в морг. Я же продолжал бежать, преследуемый разными болезненными видениями. Затем споткнулся о какую-то изгородь и упал, заполз в густой кустарник и затаился, уткнувшись носом в землю…

Только к полуночи полиция смогла очистить улицу и открыть её для движения. Полицейские сирены выли беспрестанно.

Какие-то люди пришли и забрали Джо. Я слышал, как кричала мама. Тоска разрывала мне сердце.

О мама, если бы я мог сейчас погладить тебя по голове… Если бы я ничего не сказал Джо, он был бы жив сейчас.

Но я не мог пойти к ней сразу. Оставалось дело, которое нужно было провернуть. Ночь только вступала в свои права, и не всё ещё было кончено.

Я с трудом поднялся и пошёл назад по тихим аллеям. Прохожие мне не встретились. Я вошёл в кафе «Счастливое место» и остановился в дверях. Буфетчик поднял голову.

— Проваливай отсюда, малый, — сказал он, увидев мою изодранную одежду. — Ты несовершеннолетний, а сюда вот-вот нагрянет полиция.

Меня мало интересовало то, что он говорил. Я внимательно разглядывал публику, которая располагалась в кабинках.

В одной из них сидел Вердугос с какой-то пышной блондинкой. Перед ними на столе стояло пиво в бокалах. Вердугос чему-то смеялся.

Увидел я и Сэма — худого, с покрасневшими глазами. Его небритое лицо блестело от пота. Он стоял возле бара и наливал себе рому в стакан.

Был там и Пьетро Массинелло со своими крохотными колокольчиками и маленькими собачками. Он сидел на столе и лакал вино из какой-то плошки, задрав кверху рукава яркой рубашки. Колокольчики на нём вызванивали залихватскую мелодию, которая мне казалась грустной. Музыкальный автомат громко выдавал мотив «Ла Компаньера».

Я стоял и смотрел. Мне попался на глаза Джилберт Рамирес — огромный, угрюмый и сильно пьяный. Всё кафе как-то болезненно пульсировало, наподобие боли в порезанной руке, которая начинает нарывать и болеть.

Я взглянул на Вердугоса и увидел, что он пьёт пиво. Посмотрел на Пьетро Массинелло. Он не пил никогда. Он просто пел и танцевал, да ещё дурачился. Сэм, как всегда, пил ром. То был ром особого разлива, который никто больше здесь не пил.

Музыка прекратилась, а я остался стоять в дверях подобно мухе, запутавшейся в паутине. Пот заливал мне лицо, и я усиленно моргал глазами, чтобы он не мешал смотреть.

Сэм обернулся к автомату, шаркая ногами подошёл к нему и сунул в прорезь пятицентовую монету. Он не стал её проталкивать сразу. Там на выбор было двадцать четыре мотива, и Сэм осоловелыми глазами читал названия, выбирая какой-то из них.

Я ждал. Затем подошёл к нему сзади на несколько шагов и позвал:

— Сэм.

Он обернулся.

— Ты пьёшь ром, Сэм, — сказал я.

— Конечно, я пью ром, — подтвердил он.

— Ты единственный из всех, кого я здесь знаю, пьёшь ром.

Сэм захлопал глазами. Я чувствовал, что все посетители кафе смотрят на меня, разглядывая мою фигуру нетрезвыми глазами.

— Конечно, — сказал Сэм. — Я пью ром. Ну и что?

Я сглотнул и закусил губы.

— Значит, это ты перед последними беспорядками вызвал полицию?

Сэм глянул по сторонам.

Я сказал ему:

— Ты, однако, себе на уме. Все думают, что ты просто пропойца, паршивый пьянчужка, никчёмный бродяга. Где уж тут догадаться. Никто не станет подозревать старого алкоголика. Вот взгляни на Вердугоса, он ведь похож на человека непорядочного. Но такой тип, как ты… нет. Нет!

— Ты что, шутишь? — спросил Сэм.

Но было видно, что он заволновался.

— Замолчи! Дай мне закончить, — сказал я. — Ты позвонил в полицию и сказал им, где находится тело моего брата Джо. Ты позвонил в полицию для того, чтобы свалить это убийство на хулиганов. Потом ты снова спустился вниз по чёрной лестнице, а толпа в это время уже возвращалась. Тогда ты подсказал им, что наверху они могут найти ещё пачучос… Меня! Ты убийца, Сэм!

— Ты не можешь это доказать и не смеешь обвинять меня в убийстве! Не смеешь, чёрт возьми!

Я с трудом выдавливал из себя слова:

— Когда ты говорил по телефону, Сэм, в трубку попали капельки твоей слюны. Так происходит со всеми, кто говорит по телефону. Трубка становится слегка влажной. Но после тебя ещё остался запах рома, Сэм! Ты — единственный в этом доме, кто пьёт ром!

Лицо Сэма исказила злобная гримаса.

— Это ничего не доказывает. Зачем мне было убивать Джо?

— Первым был Пескуарра, — сказал я. — Он пригрозил сообщить в полицию насчёт тебя и твоих связей с нацистами. О том, как вы провоцируете беспорядки между группами людей разных национальностей. У тебя было очень много поводов убить Пескуарру. Я как раз находился в его комнате, когда явился ты, чтобы проверить, не осталось ли каких-нибудь вещественных доказательств, которые могли бы тебя изобличить. Ты стащил у Пьетро одну из его рубах с колокольчиками, чтобы кто-нибудь подумал, что раз звенят они, значит, крадучись идёт Пьетро. Потом тебе понадобилось избавиться от меня. Ты заметил, что Джо делает что-то внизу, возле бойлера. Ты знал, что я ему всё рассказал. Тогда ты убил Джо и сообщил в полицию, что это сделала толпа погромщиков…

Сэм дёрнулся в сторону, и я ударил его кулаком.

— Ты убил Джо и в то же время создал видимость, будто беспорядки начались с новой силой. В этом и состояла твоя задача с самого начала. Убить мексиканца и вызвать возмущение мексиканцев. Потом, возможно, убить белого человека для того, чтобы натравить белых на мексиканцев. Ты провоцировал беспорядки. А Джо был уже мёртв.

Буфетчик направился к нам, обходя стойку.

Я продолжал:

— Потом ты убил Флорианну, поскольку сильно опасался, что я или полиция заставим её проболтаться. И потому ты сбил её с ног, а лёжа она не могла дышать и умерла. Но это выглядело как ещё один несчастный случай…

Я набрал побольше воздуха в лёгкие.

— Итак, оставался только я, сующий нос во все дырки в этом доме. Ты пытался использовать меня точно так же, как ты использовал Джо, чтобы нацисты смогли перевернуть наш город вверх дном; орудие — беспорядки, белые против цветных. Только мне удалось спастись, Сэм, только я убежал. А ты совершил непростительную ошибку — не подумал о запахе рома в телефонной трубке! Так что теперь мы знаем, кто ты есть, Сэм. И все эти люди лишились жизни только из-за тебя. Трое умерли из-за твоего предательства, Сэм. Стоило это тех сребреников, которые ты получал? Стоило?..

Сэм быстро сунул руку во внутренний карман пиджака и начал что-то оттуда вытаскивать. Видимо, он в тот вечер хватил лишнего. Мне удалось первым достать свой нож. Я нанёс ему удар, а он выстрелил — одновременно. Пуля попала в оконное стекло, осколки которого с грохотом посыпались на пол.

Сэм начал задыхаться, с удивлением глядя на нож, который торчал из его худой груди. Казалось, он не чувствует никакой боли.

Потом склонился немного вперёд, пытаясь схватиться за рукоятку ножа. Его револьвер с грохотом упал на пол. Все следили за тем, как он задыхался. Затем Сэм подался назад и опёрся спиной о музыкальный автомат. Приготовленная монетка скользнула в прорезь автомата. Раздался щелчок — механизм пришёл в движение…

Сэм осел на пол, придерживаясь за автомат. Он уже не мог говорить: кровь ручьём хлынула у него изо рта.

Кто-то звонил в полицию. Меня била сильная дрожь. Очень хотелось позвать сюда маму.

Музыкальный автомат оглушительно заиграл. Это была весёлая мелодия, но никому в кафе не было весело.

И вот я лежу в собственной постели, на третьем этаже нашего дома. Завтра день рождения Джо. Ему должен был исполниться двадцать один год. Я лежу в постели, прислушиваясь к тому, как капает вода крана, который я не могу как следует завернуть. Потому что на самом деле это слёзы моего сердца, и они утихают.

В комнату долетают звуки музыки. Они заглушав биение моего сердца. Это незабываемая музыка.

Та самая музыка, которая зазвучала через десять секунд после того, как окровавленный Сэм свалился на пол. Музыка, за которую он заплатил немецкой монетой и которая гремела, словно гром, ещё долго после, того, как Сэм умер.

Я не могу разбить эту пластинку. О матушка, в одиночку я не могу разбить эту пластинку!