Дом, который построил

1

Надпись на черной дерматиновой двери гласила:

И чуть ниже и мельче:

Игорь Фатьянов сидел на подоконнике в своем кабинете и с высоты второго этажа наблюдал за сухоньким старичком, топтавшемся перед дверью конторы. «Это что за ископаемое?.. Мезозой или кембрий? Ну и видок, однако! Жара, того и гляди расплавишься, а этот — в пимах сорок последнего размера, да еще и ватничек под ремень…» — Игорь ткнул в пепельницу наполовину выкуренную сигарету и передернул плечами рубашка словно прикипела к коже.

На столе, заваленном эскизами и накладными на пиломатериалы и прочий дефицит, сонно тренькнул телефон. Фатьянов глянул на часы — без десяти двенадцать — стоит отвечать или нет? С одной стороны, нарвешься на какого-нибудь зануду-жалобщика — и прощай, обеденный перерыв, с другой — а если шеф?..

Трубка была липкой, как пластилин. Перекрывая треск помех, чей-то стершийся дискант сладострастно вопил: «…и я вспоминаю, тебя вспоминая!..»

— Реставрация, — привычно-ровно произнес Игорь.

В трубке тяжело, с придыханиями дышали.

— Слушаю. Говорите!

Дискант сорвался на визг: «…летящей походкой ты вышла из мая-а!..»

— Это комиссионка? — неожиданно громко спросил капризный женский голос. — Мне Надюшу. Быстренько!

— Ошиблись, гражданка. Здесь мастерская по реставрации!

— Тогда Симочку…

— Это реставрация! Понятно?

— Но я звоню в комиссионный! Хулиган!

Фатьянов раздраженно кинул жирную трубку на рычаг и потянулся за очередной сигаретой. Закурив, он поднял голову и вздрогнул: перед ним, примостившись на краешке массивного, «под готику», стула, тихо покачивался давешний кургузый старичок.

— Здравствуйте… — Игорь поперхнулся дымом. «И когда же он успел? И с дверью справился, и на второй этаж забрался?..» — Чем могу быть полезен?

— Бывайте здоровы, уважаемый Игорь Евгеньевич! — часто-часто закивал старикан. Голос у него оказался неожиданным — по-мальчишески звонким и сильным. — С просьбой к вам, от всего нашего, так сказать, коллектива жилищного.

— Хотите сделать заявку?

— Хотим, милый, обязательно хотим! — Старичок поерзал на стуле, умащиваясь поудобнее. — Значит, живем мы все в доме под номером тринадцать, что на Береговой улице, за дамбой которая, — он неопределенно махнул рукой куда-то за спину Игоря. — Так вот, сносить его, дом-от наш, собираются. А мы, значит, против, абсолютно и категорически! — Сухонький кулачок несколько раз взметнулся вверх.

— Не волнуйтесь, отец, сейчас выясним. — Фатьянов развернул на столе карту города и быстро нашел нужную улицу: — Увы! Район подлежит новой застройке. Ничем помочь не могу: памятников архитектуры на Береговой нет.

— Едрена корень! — Старичок аж подпрыгнул. — А мы? Наш-от дом?! Он же самим Елизар Матвеичем Бастрыгиным срублен был! На Ивана Купалу заговорен от огня, от воды, от людской хулы! Чтоб тыщу лет стоять… а его — бульдозером! Уж и чушку чугунную пригнали! Не-хо-ро-шо, не-лад-но… — погрозил темным корявым пальцем гость.

— Кто такой Бастрыгин? — заинтересовался Игорь: пыхтящий, как самовар, дедок показался ему занятным. — Купец, что ли?

— О-о!.. — восхищенно закатил тот глаза. — Преизвестнейшая личность, я вам скажу! Ну и купец, конечно. Жаль, пожил недолго. И всего-то годков триста ему было, когда спьяну с лешаком из Черного бора сцепился. Ну, тот его в болотине и утопил, даже пузыря не осталось. А дом опосля нам отдали, под коммуналку. Вернее, коренных-от пришлось уплотнить, когда домишки в Заистоке да в Черемушках поразвалили. Набежал народец, куда же его деть, в тесноте — не в обиде…

Фатьянов заскучал: «Дед-то, похоже, того… Про леших каких-то болтает, про купца-долгожителя… Нарвался все-таки, опять придется в столовке час топтаться…»

— Ну хорошо, хорошо… э, как вас по имени-отчеству?

— Зовут? А, Кузьмой Васильичем кличут. Раньше, бывалочи, все в Кузьках ходил, а как за пятьсот перевалило, величать стали, с уважением! — Старик горделиво вскинул кудлатую бороденку.

— Кузьма Васильевич, давайте так: я запишу вашу просьбу, разберусь и сообщу результат. Договорились?

— Вы уж похлопочите, Игорь Евгеньевич, а мы в долгу не останемся. Мышей отвадим, тараканов повыведем — небось донимают? Жрут подписи-то на бумагах?.. Они ведь счас все как есть подряд метут: пасту, чернила, тушь — прямо беда! Не знаем, как и бороться. — Старичок спрыгнул со стула, и над столом виднелась теперь только его голова. — А вот психушку вызывать не надо! — хихикнула голова — и пропала.

Фатьянов мог поклясться — дверь даже не шелохнулась. «Чертовщина какая-то! Не иначе — от жары!.. А ведь и впрямь спецбригаду хотел вызвать. По моей физиономии догадался? Не мысли же дед читает? Бред!» — Игорь сгреб бумаги в одну увесистую стопу, придавил ее сверху телефоном и вышел в полутемный, дохнувший прохладой коридор.

Подперев коленом упрямо отскакивающую дверь, Игорь принялся отчаянно шуровать в скважине вертлявым ключом-саботажником. «Конечно, деда понять можно: всю жизнь тут прожил, на новом месте пока привыкнет! И с Бастрыгиным, небось, не один пузырь раздавили — вон как его защищал! Жаль старого, да ничего не поделаешь, придется переселять…»

И вдруг в тиши и сумраке конторского коридора, прямо за спиной, раздалось явственное и многозначительное покашливание. В тот же миг замок чвокнул, а ключ, извернувшись, необъяснимым образом скользнул в карман брюк.

Фатьянов стоял не шелохнувшись, не смея повернуть голову, хотя прекрасно понимал, что там никого нет и быть не может! Напротив кабинета диванчик для посетителей, над ним стенд «За высокую культуру обслуживания» — и все!

— Эхе-хе! Нехорошо, Евгеньич, обещал ведь! — Голос был тихий, укоризненный и до ужаса знакомый.

Сделав над собой усилие, Фатьянов резко развернулся всем корпусом — никого! Лишь невесомые шары тополиного пуха неслышно скользили по линолеуму вдоль коридора. В полном изнеможении Игорь опустился на диван и достал сигареты.

Зажигалка прыгала в руке, свистя и разбрасывая желтые искры…

2

Молодой прораб Сеня Пенкин готовился начать свой первый трудовой день, как и полагается, планеркой. Перед ним лежала новенькая, купленная по такому случаю тетрадь в коленкоровом переплете. На титульном листе было красиво выведено красным фломастером: «Рабочие планы и задания 6-го ремонтного участка. С.И.Пенкин».

Когда-нибудь эта тетрадь станет бесценной и единственной свидетельницей головокружительной и славной карьеры скромного, никому пока не известного прораба. Необходимые документы должны быть обнаружены в нужном месте и в нужное время. И всякий умный человек, говорила мама, обязан позаботиться об этом заранее.

Сеня открыл чистую страницу и торжественно извлек из обшарпанного студенческого портфеля подаренную ею в честь окончания института ручку «Мицубиси». Будущий начальник не мог позволить себе расписываться на важных бумагах шариковой, копеечной. Каждое кресло требует соответствующей экипировки. Пока — «Мицубиси», придет время — появится золотой «Паркер». А в том, что оно придет, ни Сеня, ни мама не сомневались. Только зевать не надо: полоротых Фортуна презирает, деловых — уважает. А деловой человек не тот, который норовит отхватить кусок побольше, а тот, который и копейку умеет в рубль превратить.

Взять нынешнее Сенино назначение. На первый взгляд, хуже не бывает: грязь, пыль, хлам! Сносить клоповники, столетние хибары радость небольшая. Но ведь можно поглядеть и с другой «кочки», в свете иного фонаря, к примеру, исторического. И тут такие любопытные уголки высвечиваются!.. Город древний, четыреста лет вот-вот стукнет, кто его, спрашивается, населял триста с лишним лет? Мастеровые, ремесленники, купцы и прочие предприимчивые люди. Деньжата водились у всех, а хранились где? Надежных, как нынешние, сберкасс не было, облигаций трехпроцентного займа — тоже, банки в революцию полопались, значит, где?.. Остается предположить: в индивидуальных домашних тайниках. Следовательно, что?.. Их нужно обнаружить и вернуть народное достояние законному владельцу, то есть государству. Это святой долг каждого честного гражданина, а народ — он у нас благородный, он в долгу не останется…

Или другой ракурс — моральный. Возможная ситуация: дом приговорен, а расстаться с ним сил нет, деды, прадеды тут жили, корни, словом, родовые. Почему не проявить милосердие, не потянуть недельку-другую, пока человек не свыкнется со своей бедой, не примирится с необходимостью оставить дорогие стены?.. Здесь важно, чтобы бедолага не спутал, чья рука поддержала его в трудную минуту, здесь обезличка ни к чему. И без всякого нажима, боже сохрани! Уголовный кодекс Сеня уважает, это, спасибо маме, у него в генах…

Ну а когда Сеня прочно станет на ноги, тогда посмотрим, как Липочка, секретарша главного, будет носик свой курносый воротить. Но тогда С.И.Пенкин, хоть в каждом глазу Липочки по крылатой ракете и накрывают они цель с первого выстрела, будет вне пределов ее досягаемости. Выбирать он будет сам. Как там утверждает русская пословица? «По Сеньке — шапка?..» Прекрасно! Вот и нужно подсуетиться, чтобы этот головной убор достался ему познатней…

Сеня с сожалением оборвал белокрылый полет фантазии, глубоко и взволнованно вздохнул, открыл чистую страницу и аккуратно вывел: «План демонтажа дома № 13 по улице Береговой».

Утром, ровно в восемь, Пенкин, слегка робея, вошел в рабочий вагончик шестого участка. Три угрюмых, загорелых мужика в замурзанных, видавших виды спецовках сидели рядком вдоль стены на грубо сколоченной некрашенной скамейке. Самый старший, с седыми кустистыми бровями, в газетной треуголке, лихо, как пилотка, сдвинутой набекрень, сосредоточенно шевеля губами, читал колонки объявлений в «Городской неделе». Цыганистого вида парень, ощерив крупные, один к одному, белоснежные зубы с небрежно зажатой сигаретой, лениво резался в очко с мрачным рыжебородым напарником, которому, судя по всему, Фортуна улыбаться не хотела.

У Сени при виде этой компании неприятно засосало под ложечкой и заныло в животе. Он запнулся на пороге, с грохотом пролетел оставшиеся метры до стола и, кое-как поймав равновесие, вдруг совершенно уж некстати осипшим голосом спросил:

— Можно?

Однако никто, кроме седого в треуголке, не обратил на его шумное появление внимания. Отложив газету, «бровастый» поинтересовался:

— Не зашибся? Чего тебе, сынок?

— Я… Пенкин, Сеня. То есть Семен Иванович. Кстати, имею направление… В-вот…

— А-а, новый прораб! — почему-то обрадовался седой и зычно скомандовал: — Братва, па-адъем! — Затем ловко выдернул из-под стола табуреточку, обмахнул ее рукавом и пригласил: — Милости просим, располагайтесь.

На ватных ногах Пенкин прошагал на свое новое место во главе стола, положил перед собой заветную тетрадь, придвинул поближе разбитый телефон и достал, наконец, новенькую «Мицубиси». Братва с любопытством наблюдала за манипуляциями начальства. Пауза затягивалась, и Сеня, собравшись с духом, не поднимая глаз, хрипло произнес заготовленную накануне фразу:

— Разрешите объявить первую планерку открытой. Гм-м!.. Многозначительное «гм-м» должно было придать речи необходимые вескость и солидность. — Нужно обсудить план демонтажа дома номер тринадцать по улице Береговой.

— Да чего там обсуждать, язык мозолить! — Смуглый парень лихо сплюнул, и «бычок», описав дугу, вылетел за порожек вагончика. Снести к дьяволу — и баста! Перекрытия выбить, а коробку тягачом сдернуть.

— Не шебурши, паря, — одернул товарища седой. — Не лезь поперед батьки в пекло. Семен Иванович, давайте раньше познакомимся. Всеж-таки работать вместе. Моя, например, фамилия Шахов, Николай Андреевич, по специальности бульдозерист. Это — Амир Тагиров, водитель, ас, можно сказать. И — Константин Кринка, наш славный бомбардир, он же крановщик.

— Очень приятно! — Сеня покраснел, обводя глазами бригаду, и еще раз с чувством повторил: — Очень рад! Надеюсь, мы сработаемся, товарищи.

— И мы надеемся, — снова чему-то обрадовался Шахов. — Позвольте ввести вас в курс дела.

— И вводить неча, — встрял рыжий. — Айда, на месте посмотрит.

— Дельное замечание, — кивнул Шахов. — Одно дело — на бумаге, — он насмешливо покосился на толстую тетрадь прораба, — а когда своими глазами…

— Гм-м, — Пенкин поднялся, спрятал тетрадь в портфель и, выдержав паузу, раздумчиво произнес: — Что ж, проводите на объект.

Шахов метнулся к выходу, отшвырнул в угол злополучный ящик, дабы начальство еще раз не споткнулось в самом начале своего трудового пути, и ласково предупредил, пропуская вперед Пенкина:

— Семен Иванович, осторожно! Здесь три ступеньки!..

Вид у дома и впрямь был неказистый: почерневший от старости, осевший на бок, видимо, подмытый грунтовыми водами. Но о доме заботились: кто-то совсем недавно покрыл шифером крышу, подсыпал завалинку и отмыл до блеска окна. Рядом, прямо на чахлом газончике, подмяв молодую березку, разлаписто стоял гусеничный кран с привязанным к тросу внушительным чугунным шаром-молотом. У покореженного забора, набычась, пристроился обляпанный засохшими комьями дерна видавший виды бульдозер.

Все остановились, задрав головы на конек крыши, изображающий не то морду, не то хвост какого-то сказочного зверя. Когда-то дом украшала, очевидно, затейливая резьба, судить о которой теперь можно было лишь по нескольким чудом уцелевшим, растрескавшимся фрагментам.

— Хибаре этой годов триста, не меньше, — сказал рыжий Костя. — И еще столько же простоит: кедра — вечное дерево. Потемнел да подмыло его малеха. Так угол поднять можно, пару венцов сменить — всего-то и делов! А эти сразу — ломать!.. Мы, мол, тута гостиницу на двенадцать этажей сбацаем. И реставрюги чертовы с имя в одну дуду свистят: обыкновенный, слышь, пятистенок, ценности не имеет, чинить не будем!..

— Осядь, Криночка! — рассердился Шахов. — Не мути воду-то, сказал. Там люди поумнее тебя сидят, специалисты, соображают, чего надо беречь, а чего нет!

— Специалисты?! — задохнулся Костя, и его огненная борода словно бы побледнела. — Сосунки! Да я…

— Кончай бузить! — хлопнул его по плечу Амир. — Тебе больше всех надо? Как начальство решит, так и будет. Верно, Семен Иванович? — Он ехидно подмигнул стоявшему в стороне Пенкину.

Поняв, что отмолчаться не удастся, Сеня выступил вперед и, вдохнув поглубже, изрек:

— Демонтаж объекта, думаю, следует проводить по утвержденному управлением плану. Гм-м!.. — На сей раз «гм-м» получилось отличное, как громовой раскат. — Вот так! — веско добавил он, рискнув при этом взглянуть на мрачно потупившегося Костю.

— А я чо, против? — буркнул тот. — Мне приказали, я делаю, — он повернулся и полез в кабину крана. — Хоть щас крышу снесу!

Машина взревела и начала задирать стрелу.

— Стой!.. Стой, зараза! — замахал руками Шахов. — Семен Иванович, — повернулся он к Пенкину, — надо бы шифер снять. Новье ведь! Позвольте?

Костя приглушил двигатель.

— Чо, Андреич? — прищурился он. — На дачку не хватает?

Ответить Шахов не успел.

— Ай-я-яй, граждане строители! — неожиданно звонко раздалось у них за спиной. — И не совестно вам?

Бригада дружно развернулась на месте: перед ними в позе Наполеона стоял крохотный старичок в огромных стоптанных валенках и куцем линялом пиджачке.

— Особливо тебе, Константин Петрович, — дедок укоризненно покачал белой лохматой головенкой. — Чай, знаешь, чей дом-от?.. Викентий Мокеич, прадед твой, небось сказывал? Эхе-хе! Память людская… Ну, попытайтесь, попытайтесь! — Старичок в сердцах сплюнул и исчез за гусеницей крана.

Двигатель вдруг чихнул и заглох.

— Кто это? — спросил оторопевшего Костю Шахов — Знакомец?

— А?.. — очнулся тот. — Не, в первый раз вижу!

— Возможно, живет где-то рядом? — подал голос прораб.

— Да нет, — озабоченно откликнулся Шахов. — Больно приметный гражданин, я бы запомнил.

— Не было его тут, точно! — отрубил Амир, ловко выхватывая из пачки зубами сигарету. — Рыжий, чего он там про твоего предка трещал? — и он щелкнул зажигалкой.

— Вспомнил! — хлопнул себя по лбу Костя. — Мокеич любил вечерами байки травить про всякую нечисть. Ну а мы с братаном, понятное дело, ухи — локаторами и глотаем, не жуя, чего он только ни наплетет. А про дом этот… Сруб, грят, у него особенный, заговоренный, его будто сам Елизар Бастрыгин ставил.

— Кто такой? Купец? — заинтересовался Сеня.

— Купец или нет, не знаю. Только Мокеич базарил, что ведьмак он был знаменитый! Мог, к примеру, дом на-попа поставить или печь выкатить из горницы. Ну, понятно, под этим делом, — Костя заговорщически мигнул. — А то ежели кого не взлюбил или кто насолит ему, возьмет и напустит в дом мертвяков. Как полночь, они и начинают шуровать. Человек, представь, в койку, а с ним стены разговаривают, допрашивают почище прокурора. Поневоле крыша съедет, — Костя выразительно дернул себя за огненный чуб.

— Очевидно, он делал это с умыслом? Чтобы завладеть таким образом чужим имуществом? — осторожно предположил прораб.

— А черт его знает! — равнодушно ругнулся Костя. — Деньжата у него водились, факт. Как загуляет — вся улица гудит! Веселый был шибко ухлопали его по пьянке.

— Но не все же он пропил, — сомневался Пенкин. — Тогда и цены на спиртное были несравненно ниже. Припрятал чего-нибудь на черный день, — застенчиво улыбнулся он, — зарыл, замуровал в стену какого-нибудь дома вроде этого, а? Зачем иначе его заговаривать?

— Н-да-а, — весело протянул Шахов. — Горазд же ты сочинять, Константин! Вон как фантазия у нашего начальства разгулялась! А вот движок-то у тебя сам глохнет.

— Да не вру я! Вот те крест! — побожился он. — Мокеич рассказывал, честно! — Костя энергично рванул ручку стартера. — Не фурычит. Только что бухтел! — Он откинул боковую крышку двигателя и забрался внутрь с головой. Было слышно, как, остервенело матерясь, Кринка пытается найти повреждение.

Остальные молча курили, сочувственно поглядывая на раскрытое чрево машины.

Спустя некоторое время оттуда появился Костя, растерянный и слегка обалдевший.

— Вот это да, мужики! — Он с размаху сел на гусеницу. — Все свечи в стартере выгорели, вчистую! Ничо не пойму!

— Не болтай, парень, чего не след, — посерьезнел Шахов и сам полез в двигатель. — Амир, давай сюда! — позвал он.

— Ведьмак поработал? — блеснул зубами шофер, посылая на изрытый газончик окурок и присоединяясь к товарищам.

И только Сеня Пенкин как завороженный смотрел на темный, кособокий, неприметный с виду дом…

3

Ровно в десять утра Фатьянов вошел в приемную заместителя председателя горисполкома по строительству. Липочка Разумовская, смазливая и вертлявая, в открытом до «беспредела» сарафанчике, сидела за столом, заваленном папками и черновиками деловых бумаг, и занималась привычным делом: трещала на новеньком «Роботроне», любовалась своим отражением в зеркале напротив и щебетала по телефону, придерживая трубку округлым нежным плечиком, которое не мог испортить никакой загар.

Приход Фатьянова был отмечен прицельным взглядом из-под фиолетовых ресниц, но на сей раз Игорь устоял.

— Доброе утро. — Он сознательно не назвал Липочку по имени, подчеркивая официальность визита. — Антон Кириллыч у себя? Мне назначено на десять.

— Проходите, раз назначено! — Секретарша скорчила гримаску и выдала очередную пулеметную очередь на «Роботроне».

Фатьянов с усилием оттянул массивную дверь из мореного дуба и, оказавшись в тесном «предбаннике» перед еще одной такой же, усмехнулся: «Любопытная зависимость! Чем меньше начальник, тем больше дверь. Почему?»

Апартаменты Антона Кирилловича Толстопятова размерами напоминали небольшой спортивный зал. Сам хозяин сильно смахивал на медведя-пестуна, успешно прошедшего путь к человеческой цивилизации: досиня выбрит, серый английский костюм-дипломат, безукоризненной чистоты и свежести рубашка, дымчатые очки «Оливер» и массивная золотая печатка с профилем Александра Македонского лишь усиливали впечатление и, по замыслу владельца, очевидно, должны были ненавязчиво, но жестко определить дистанцию для посетителей. Игорь был исключением, Толстопятов питал к нему необъяснимую слабость.

— А, Фатьянов! — прорычал он, с грохотом выбираясь из-за стола, напоминающего бильярдный. — Проходи, садись, рассказывай!

— Здравствуйте, Антон Кириллович! Я, собственно…

— Как жизнь? Не женился еще? — Хозяин с чувством тряхнул протянутую руку и усадил гостя в модное, под старину, кресло типа «Колоссаль». — Ух, пройда! — Он с размаху ухнул в другое, напротив, и погрозил коротким волосатым пальцем. — На Липочку, небось, глаз положил, а? Деморализуешь мне кадры? — громыхал Толстопятов. Брюхо его опасно заколыхалось, грозя «с мясом» выдрать фирменную пуговицу.

Игорь давно знал бывшего шефа, еще по обществу охраны памятников архитектуры, когда работал под его началом, но так и не смог привыкнуть к манере Толстопятова панибратствовать и совать свой сизый нос в личную жизнь подчиненных.

— Антон Кириллыч, я вот по какому делу…

— Да погоди ты! Дай-ка погляжу на тебя. Раздобрел, что ли? Раздобрел! Значит, женился, — удовлетворенно подвел итог Толстопятое. — С меня — вилка, с тебя — бутылка, — снова захохотал он. — Как тебе на новом поприще? Денег хватает? И на «подножные» — тоже? А то посодействую, ты только скажи. Подберем что-нибудь пожирнее.

— Да нет, все нормально, — наконец прорвался Игорь.

— Принес? — круто изменил тему разговора зам.

Игорь раскрыл кожаную папку и вынул вчетверо сложенный план реконструкции района.

— Я тут отметил все памятники старины, подлежащие реставрации.

— Давай, давай! — Антон Кириллыч схватил план и расстелил его на своем «бильярде». — Мне в четверг докладывать, а помощники — черт бы их, побрал! — подсовывают всякую липу! Ни одной толковой карты нет в наличии, понимаешь!.. Все такие-то бумажки подтирные суют!.. — Так, он с минуту возил пальцами по чертежу, — хорошо… понятно… отлично… Стоп! — Палец замер. — А это что?

— Где? — Фатьянов тоже склонился над картой.

— Улица Береговая, тринадцать, — прочитал Толстопятое. — Дом Е.М.Бастрыгина, тысяча шестьсот восемьдесят седьмой. Памятник древнего зодчества.

— Как Береговая?! — Игорь отшатнулся. — Не может быть! Здесь должна быть «высотка», гостиница «Интурист»!

— Именно так! — Цепкие медвежьи глазки в упор уставились на Фатьянова.

— Ничего не пойму! — Игорь нервно рассмеялся. — Тысяча шестьсот… Да в городе и домов-то не сохранилось таких. Я сам оформлял акты, я помню! Антон Кириллович, у вас должны быть копии, месяц назад я вам посылал!

— Посмотрим, — Толстопятое погрузился в залежи бумаг на необъятном столе. — Где же она?..

«Раскопки», на удивление, вскоре увенчались успехом — Антон Кириллович кинул поверх карты пузатую папку с размашистой, сделанной красным фломастером надписью «Реставрация».

— Так… это не то… это — тоже… Есть! «Акт-заключение экспертной комиссии»… угу… ага… Ясно. Прости, брат. Все точно. Семнадцатый век, историческая ценность, подлежит реставрации и охране. Старею, память подводит! — Щеки Толстопятова как-то враз обвисли, спина сгорбилась. — Пора в берлогу, на покой, — невесело пошутил он, — пока не помели.

— Да нет, Антон Кириллович! Подождите!.. — Фатьянов дрожащими руками взял злополучный акт и лихорадочно, спотыкаясь на каждой строке, пробежал глазами. Шесть подписей, круглая печать и собственный автограф удостоверяли, что документ составлен по всем правилам.

— Какой-то бред, — Игорь растерянно посмотрел в коричневые, снова обретшие жесткость глазки шефа. — Чертовщина! Я же помню заключение, я не мог такое подписать!

— То есть ты утверждаешь, что это не твоя подпись?.. Акт фальшивый?.. А что мне делать с остальными? — Толстопятов потряс папкой, в которую он предусмотрительно спрятал документ. — Снова назначить комиссию, перепроверять? Соображаешь, какую кашу заварил? У меня в четверг — исполком! И я должен доложить!

— Антон Кириллович, выслушайте! — взмолился Игорь. — Тут какое-то недоразумение. Понимаете… фамилия «Бастрыгин» вам ничего не говорит?

— Купчишка какой-нибудь?

— Тут старичок ко мне на днях приходил, хлопотал он за этот дом. Странный такой дедок, — Фатьянов запнулся, понимая, что не может вспомнить внешность давешнего гостя. — Так вот, он утверждал, будто Бастрыгин Елизар Матвеевич, хозяин дома, был знаменитый… ведьмак! с трудом выговорил Игорь, почти физически ощущая, что пол уходит из-под ног.

— Ты мне не крути! — Тяжелая длань с треском опустилась на столешницу. — Время не то — на лешаков валить! Это — денежки! — потряс снова папкой Толстопятов. — Народные, между прочим! И немалые! Сколько стоит реставрация одного такого домика? А?.. Не слышу!

— Антон Кириллович, я сейчас привезу свой экземпляр акта. Я скоро вернусь! — Фатьянов поднялся и, влекомый смутным, нехорошим предчувствием, выбежал из кабинета.

Ощущение опасности — непонятной и абстрактной, и от того еще более зловещей, — застряло где-то под ложечкой, и от него по животу гулял неприятный холодок. Прыгая через две ступеньки, Игорь спустился в холл первого этажа и остановился. Чего он, собственно, испугался?.. Ну, акт… ну, карта, старик этот полоумный. Спокойно, Игорь Евгеньевич! Ты же образованный товарищ, атеист, член партии и крепко усвоил с детства, что кикиморы, лешие, домовые и прочая нечисть только в сказках водится. Народный фольклор, так сказать. План — это без вопросов — мои «гаврики» сработали, «пошутили» — недаром семнадцатый век замолотили! Ну, это им дорого обойдется, надолго отобьет охоту юморить. Но заключение?.. Что за этим? Неужели я напутал? Правда, от такой жары недолго и свихнуться, и все-таки здесь что-то нечисто! А если предположить на минуту, как вариант, как гипотезу… Только спокойно, спокойно, приказал себе Игорь и, чтобы унять расходившиеся нервы, вытащил сигареты, не спеша размял хрустящую ароматную палочку и щелкнул зажигалкой.

— Ох, Игорь Евгеньевич! — раздалось в прохладной тишине холла. И все-то вам неймется!

Фатьянов вздрогнул. Взгляд мгновенно обежал стены просторного помещения и замер на Доске почета, словно притянутый магической силой. Там, между ликами председателя исполкома и каким-то рядовым депутатом, втиснулась знакомая физиономия.

Дед Кузька!

У Игоря пересохло в горле, он зажмурился и помотал головой, гоня наваждение. Тьфу!.. Померещилось. Рядом с председателем, как и положено, красовался его зам, Антон Кириллович.

Фатьянов судорожно сглотнул и направился к выходу. Уже в дверях не удержался и еще раз взглянул на Доску. Толстопятое широко улыбнулся и подмигнул совершенно обалдевшему Игорю карим полыхнувшим малиновым огнем глазом…

4

Домовой в законе Архип Захарович, единодушно и бессменно избираемый председателем собрания последние два года, самозабвенно стучал большим деревянным молотком. Он позаимствовал его когда-то у одного районного судьи. Суд размещался в бывшем купеческом доме, находившемся на попечении Архипа Захаровича. Потом суд переехал в другое помещение, а дом, как и многие в городе, следуя генеральному плану реконструкции, снесли и поставили на его место молодежное кафе. Архип Захарович был уже в летах, шума не переносил вообще, а от дьявольской современной музыки у него резко подскакивало давление и нестерпимо чесались пятки, вводя в искушение растоптать, разметать орущие, визжащие, гремящие предметы в нарушение Кодекса Домовых. Поэтому, прослышав о коммуналке на Береговой, решил, что это много лучше, чем панельные высотки с мрачными, сырыми подвалами и вечными сквозняками, где кроме хронического насморка и ревматизма ничего не заработаешь. Архипа Захаровича приняли в жилищный коллектив, как и подобает его заслугам и положению, с уважением и радостью.

Город рос, строился, и добрых старых уютных домов оставалось все меньше и меньше. Пропорционально увеличивалось и население коммуналки. Народ подобрался самый разномастный: от совсем еще зеленых юнцов, которым едва перевалило за пятьдесят, до степенных, покрытых патиной домовых, помнящих благословенные времена без электричества, выхлопных газов и пестицидов. А совсем недавно к ним прибились леший Тит из вырубленной под новый микрорайон березовой рощи и кикимора Варька из засыпанного шлаком и застроенного кооперативными гаражами болотца у реки.

Долгое время было спокойно, пока однажды домовой Кузька, самый любознательный из них, регулярно следивший за местной прессой, не ошеломил всех сообщением о решении горисполкома на месте коммуналки построить гостиницу.

Известие вызвало тихую панику. Одни считали, что пора собирать пожитки и подаваться в деревню, проситься у печных на содержание. А это, как известно, самое распоследнее дело, крайняя степень деквалификации домового! Другие, кто помоложе, рвались в бой, горели желанием померяться силами с официальными властями, предлагая самые экстремистские меры.

Разброд прекратил Архип Захарович. Он заявил, что как самый старший по возрасту и положению принимает на себя всю ответственность и готов возглавить борьбу за дом. И не только потому, что это последнее их прибежище, но и по соображениям принципиальным: дом Елизара Бастрыгина — память о добром старом времени, и сохранить ее для потомков — их святой долг. Архип Захарович отправил Кузьму парламентером в исполком, но дальше секретарши тому пробиться не удалось.

Между тем почти всех жильцов выселили, а к дому пригнали кран с чугунной чушкой и бульдозер. Положение создалось угрожающее, и тогда было решено вынести вопрос на всенародное обсуждение.

— Тихо, друзья мои, угомонитесь! — изо всех сил колотил молотком Архип Захарович. — Так мы ничего не придумаем!.. Эй, вы там, на комоде, оставьте в покое пудреницу, поросята!.. Серафим Гаврилыч, опять хозяйские конфеты таскаешь? Нехорошо!

— А я што? — Уличенный Серафим Гаврилыч быстро сунул карамельку за щеку. — Я ж от табака отвыкаю. Все по науке, в журнале прописано.

— Ты ведь читать не умеешь, дядя! — крикнули с комода и пришлепнули лысину Серафима напудренной подушечкой.

— Апчхи!..

Розовое душистое облачко окутало домового. На галерке развеселились.

— Мне Кузьма Василич читал, — обиделся Серафим, — как, мол, придет желание нюхнуть — сразу леденец в рот, и соси! — Он стянул с головы подушечку и пульнул обратно, вызвав новый приступ хохота.

— Тише! — повысил голос Архип Захарович. — Сегодня у нас один вопрос на повестке: как отстоять дом Елизара Матвеевича, светлая ему память. Прошу высказываться. Какие будут предложения?

— Пусть Варька лягушек своих из подпола уберет, спать невозможно!

— А Тит манной каши объелся! На огороде сидит, пугалом прикинулся — от референдума нашего отлынивает.

— Прошу говорить по существу, — строго напомнил председатель собрания.

— Дед Хипа, скажи, чтобы Тимка мне транзистор вернул! Я ж его по-честному у огольцов в «чику» выиграл, а он врет, что я биту заговорил.

— Заговорил, заговорил! И пчелиным молоком смазал!

— А ну, цыц, шелупонь! — рассердился не на шутку Архип Захарович. — Все еще не дошло? Со дня на день по миру пойдем, ежели не придумаем чего. Соображаете? Строители у ворот!

Юнцы притихли, даже ногами болтать перестали.

— Может, еще раз в исполком наведаться? Сами бы, Архип Захарович, и сходили, — предложил робко Серафим, катая за щекой очередной леденец.

— Слыхал, что Кузьма Васильевич сказывал? — покачал головой Архип Захарович. — Там одни атеисты сидят. Запрут в психушку — и все дела.

— Да что с ними чикаться! — подпрыгнул на комоде Тимофей. Подкараулить вечерком — и карточку разрисовать, чтоб и с паспортом не узнали! Мы это с Филькой организуем!

— Вам бы только подраться, — подал голос молчавший до сих пор Петр Игнатьевич, хранитель древних законов и традиций. — Забыли, что в нашем Кодексе записано?.. Домовым категорически запрещается наносить другим лицам непосредственный вред.

— А ежели они сами скопытятся? — поинтересовался Филька.

— Что не запрещено, то разрешено, — глубокомысленно изрек знаток и хранитель законов.

— Эх, мне бы маленькое болотце, — мечтательно произнесла Варька. — Заманила бы миленьких — и поминай как звали!

— Есть мысля! — щелкнул пальцами Филипп. — Отправим ихнего начальника побродить в трех соснах недельки на две, пущай проветрится!

— А когда возвернется, еще злобней будет, — высказал сомнение Серафим. — Тогда уж точно без крыши останемся.

— Придется, Филя, все-таки нам с тобой этим заняться, — повернулся Тимофей к дружку. — Сыграем в «коробочку»?

— А кто ему пятый угол покажет? — прогундосил тот.

— Тита с собой возьмем, он дело туго знает — мастер!

— Только попробуйте, — пригрозил Кузьма, сидевший до этого момента тихо и безучастно в уголке. — Я вам ухи-то живо пооткручиваю, и Тит не поможет.

— Так, — подвел черту Архип Захарович, — чую, аргументы исчерпаны, фантазия истощилась… — И вдруг повернулся к хитро поглядывающему на всех Кузьке: — Ну-ка Кузьма Василич, выкладывай! Я ведь слышу, как у тебя в голове мыслишка колготится, наружу просится. Давай-давай, выпущай!

Кузьма выскочил кузнечиком на середину комнаты и подбоченился.

— Эх, стра-те-ги! — язвительно сплюнул он. — Пока вы тут молоко с печеньем трескали, мы с Кешей дельце провернули.

Кузька яростно поскребся и выудил из-за пазухи сонно упирающегося лесного клопа.

— Хватит дрыхнуть, Кеша, иди-ка пожуй! — Он сунул клопа усами в молоко, и тот сразу принялся громко, с аппетитом хлюпать и причмокивать. — Намаялся, бедный, по замкам-от лазать. Поешь, родной, заслужил!

— Кузьма Василич, не томи! — взмолился Петр Игнатьевич.

— Не томи!.. Легко сказать! — куражился тот, чувствуя всеобщее внимание. — Цельный день на ногах, с голодухи чуть не помер: в ихних столовых окромя гастриту ничего не схватишь!

Кузьма шмыгнул носом и начал загибать пальцы:

— Во-первых, мы с Кешей подчистили кое-какие буковки в исполкоме — лишние буквочки, рискуя здоровьем, съел! Спаситель наш, благодетель, отпаивайся молочком, отпаивайся! — Голос его задрожал от переполнявших чувств. — Ну и таперича наша коммуналка числится у них, как и следовает, самым что ни на есть ценным памятником. Во-вторых, я на всякий случай у строителей маненько покурочил сакаватор. Ну, тарахтелку, которой они удумали дом-от сносить, — пояснил Кузька. Еще пужанул пару раз главного умника из реставрации, что ту бумагу с приговором подписывал. Ужо, почитай, готов! — Он хихикнул и довольно прижмурил глаза. — Но все это так, мошкара и мелочь! — неожиданно закончил Кузька.

Жадно слушавшая аудитория недоуменно всплеснулась:

— Как мелочь?!

— А так! — Кузька назидательно поднял сухой палец. — Перерешить могут обратно: одну бумажку написали — другую напишут, не уследишь. А чтоб сработало, надо… как это у них называется? Поднять обчественность!

— Чего-о?! — Тимофей с Филиппом едва не свалились с комода.

— Сильно тяжелая? — испугался Серафим Гаврилович.

— Пудов сто будет! — авторитетно поддакнул Петр Игнатьевич. Одному не справиться — только миром. Придется попотеть!

— Мудрецы! — закатил глаза Кузька. — Грамотеи! Газеты надо читать хотя бы по праздникам, — не удержался, уколол сотоварищей он. Поднять обчественность — значит, уговорить тех же построителей, чтобы они выступали с почином. Мол, отремонтируем дом-от, сохраним для потомков как ценный памятник. И чтобы об ихнем почине в газете написали: против гласности никто не попрет — ни начальник, ни власть. Все ее боятся, поболе чумы, да!..

— Голова! — не сдержал восхищения Архип Захарович. — Но как же их убедить, строителей-то? Поймут ли нас?.. Первое впечатление, — он запнулся, подбирая слово помягче, — варвары какие-то…

— Во, братцы, — прищурился Кузька. — А таперича ухи распахни — и слухайте. Сработаем так…

5

Сеня Пенкин лежал на тахте и напряженно думал, пытаясь осмыслить происшествие на Береговой. Цепочка выстраивалась довольно простая. Мотор вывел из строя тот странный дед — в этом Сеня не сомневался ни минуты. Зачем?.. Предположим, негде жить, но всем выселенцам предоставляется жилплощадь, с теплым, кстати, сортиром, что на старости лет не последнее дело. Боится одиночества?.. Ерунда! В стране сейчас развернулось такой силы движение милосердия, что впору защищаться от него. Память дорога?.. В подобные сантименты Пенкин не верил принципиально. Остается одно: в доме сокрыта тайна. Клад!.. Хозяин-купец припас, так сказать, на черный день, да революция его опередила. И лежит-полеживает сундучок где-нибудь в подвале, или в стену замурован, или в колодце утоплен и ждет, чтоб его подняли…

Сеня аж застонал: вот она, синяя птица! Манит, подмигивает, крылом уже опахнула — только схватить! Да чтоб не вырвалась! Но — как?.. Пенкин взмок от напряжения, никогда ему еще не приходилось так интенсивно работать головой.

Итак, задача: оттянуть время сноса дома хотя бы на недельку, отыскать деда и войти с ним в долю. А может, он и есть хозяин? Бастрыгин?.. Правда, видок у деда еще тот, но, с другой стороны, это вполне может оказаться маскарадом: прикинуться бедненьким, несчастненьким, чтоб жалели сильней. Елки зеленые — Бастрыгин!.. Елизар Матвеевич! Если бы так! Тогда взять за жабры, коли упрется. Тогда — верняк!.. На миг у Сени потемнело в глазах: мелькнул «Мерседес», шикарная блондинка, очень похожая на Липочку, нежно склонившая лохматую головку ему на плечо, и он сам — респектабельный, «преисполненный»…

У Пенкина засосало под ложечкой, как всегда в минуты особого душевного волнения, возвращая в реальный мирок двенадцатиметровой малосемейки. Голод напомнил, что сегодня — суббота, следовательно, рабочая столовая закрыта и предстоит выматывающая душу процедура приготовления на мерзкой электроплитке «Метеор», которая искрила, била током, бастовала, задавшись целью, по его глубокому убеждению, свести хозяина в могилу или, в крайнем случае, заставить жениться. Сеня неохотно слез с тахты, где так замечательно мечталось, и с тоской открыл холодильник. Нет, чудеса еще не начались: в морозильнике среди сугробов по-прежнему скучал в одиночестве желтоватый кусочек сала.

Побренчав в кармане мелочью, голодный прораб обреченно побрел в соседний с домом овощной ларек. Лифт, по обыкновению, отдыхал, и Сеня отметил, что третий этаж имеет свои преимущества. Машинально сунув руку в почтовый ящик, он неожиданно обнаружил твердый бумажный пакет. Письмо? Бандероль? От кого?!

«С.И.Пенкину», — значилось на конверте. Странно, очень странно… Заинтригованный и несколько встревоженный прораб вскрыл пакет крепкими молодыми зубами и нетерпеливо выудил оттуда сложенный вчетверо плотный серый лист.

Сверху корявыми буквами было написано:

Н.Д.? Кто он?.. Сеня озадаченно теребил нос: ни одного знакомого с такими инициалами он вспомнить не мог. Может быть, «неизвестный доброжелатель»?.. Ну конечно! Доброжелатель, и обязательно неизвестный, ведь истинное добро всегда анонимно, иначе о нем бы так быстро не забывали.

Пенкин развернул лист, и… у него подкосились ноги. План! Настоящий, желанный, который снился ему ночами, о котором грезил наяву!..

На кривом квадратике стоял жирный красный крест и подписи: «погреб» и чуть мельче: «левый угол за ларем».

У Сени захватило дух — наконец! В подлинности чертежа он не сомневался. Мама всегда верила в его звезду, а Сеня верил маме. Но вот так, сразу, в самом начале трудового пути?!..

Пенкин, опасливо оглянувшись, спрятал пакет за пазуху и через три ступеньки помчался домой, готовиться к ночной операции.

6

Счастливый прораб, крадучись и поминутно озираясь, добрался до цели незадолго до полуночи. Улица не освещалась, а фонарик включать кладоискатель предусмотрительно не стал. Повозившись немного со щеколдой у калитки, обливаясь холодным потом, он бесшумно скользнул во двор.

Дверь в доме оказалась незапертой. Внутри, уже подсвечивая себе фонариком, Пенкин благополучно миновал сенцы и вошел в комнату.

Всюду царило запустение. Пыль серым казенным одеялом покрывала пол и немногие, брошенные хозяевами при переезде вещи: стол, комод, два стула-инвалида да в углу массивный сундук с крышкой, узорчато окованной железом.

Но тишины в доме не было. Где-то потрескивало, по углам шуршало, скрипели половицы на кухне. Вдруг за спиной присевшего от страха Сени раздался мягкий, быстрый топоток. Крыса, пытался успокоить себя Пенкин. Сердце выбивало дробь где-то в левой пятке, фонарик прыгал в руке, словно пытался грохнуться об пол и тем покончить счеты с жизнью.

Прошло несколько томительных минут, прежде чем бледное пятно света выхватило толстое железное кольцо под столом. Обхватив столешницу, Пенкин пытался его приподнять — пустые хлопоты! «Да, это тебе не прессованная стружка!» — усмехнулся Сеня и налег на стол всем телом. Гр-рум! — древнее сооружение вздрогнуло и нехотя двинулось с места.

Пристроив фонарик на комоде, кладоискатель, замирая от восторга и ужаса одновременно, поднял тяжелую крышку. Из холодной и вязкой темноты, наполнившей пространство внизу, пахнуло плесенью и болотом. Сене даже почудилось приглушенное кваканье. Он посветил фонариком — на дне тускло мерцала вода, лестница явно отсырела, но выглядела вполне крепкой, и Пенкин рискнул. Зажав в зубах фонарик, он уперся руками в края и поставил обе ноги сразу на вторую ступеньку. В тот же миг гнилое дерево охнуло, и незадачливый кладоискатель полетел в расколовшуюся хохотом тьму…

— Ну как, внучек, не расшибся? — Голос был тих и участлив.

Сеня осторожно открыл глаза. Он сидел в той же комнате на шатком стуле и жмурился от яркого солнечного света, лившегося сквозь чисто вымытые окна. Перед ним на другом колченогом чудище удобно устроился махонький благообразный старичок, почему-то показавшийся знакомым…

— Ты покамест очухивайся, Семен Иваныч, а я тебе кой-чего расскажу, — ласково продолжал дед. — Зовут меня Кузьмой Васильевичем, профессия моя — домовой, а проживаю — в энтом доме, который ты со своей дружиной ломать надумал.

Пенкин начал медленно сползать со стула.

— Э-э, парень, ну чо ты, как девка, сразу — в обморок!.. Домовых не видел? — Кузька нагнулся и легонько дунул ему в лицо.

— Где я? — едва размыкая губы, спросил Сеня.

— Да здеся ты, на Береговой, куда и пришел! — обрадовался Кузька. — Да ты, никак, не признал меня?.. Я вчера вам малость сакаватор покурочил, — несколько смущенно напомнил он.

— А, так вы — хозяин? — в свою очередь обрадовался Пенкин. Неизвестный доброжелатель — вы? Письмо вы подкинули? Про клад?

— Подкинул, — сознался домовой. — Прям в ящик сунул, для скорости. Больно поговорить надо.

— Уф-ф! — облегченно вздохнул Сеня. — А я-то вообразил!.. — Он хохотнул. — Но давайте о деле. Велик ли клад? Золото, камни, валюта?.. Сколько процентов дадите? — Пенкин вытащил записную книжку и «Мицубиси», готовясь произвести необходимые расчеты.

Кузька запустил пятерню в кудлатую бороденку и начал яростно ее расчесывать.

— Уж не обессудь, Семен Иваныч, с кладом-то я тебя того… надул…

— Позвольте! — Сеня почти физически ощутил, как Синяя птица, кружившая над головой, снова начала набирать высоту. — Вы хозяин дома?

— Не, хозяев нету, все, считай, уже съехали. Таперича тут коммуналка.

— И что вы от меня хотите? — догадываясь о цели свидания, спросил Пенкин.

— Вот ты кто? — начал издалека Кузька. — Построитель! Значит, первое твое дело — строить, а не рушить. А ты с чего начинаешь? Еще и на пятак не сделал, а уж портишь на гривенник.

— Кузьма Васильевич, здесь вы не правы! — перебил Сеня, внутренне ликуя, что разговор поворачивает в нужное русло. — Философия жизни: ненужное, старое снести, чтобы освободить место для нового. И мне непонятно, почему вы так нервничаете? Дадут вам квартиру со всеми удобствами: тепло, светло и мухи не кусают. А тут… — он презрительно обвел глазами стены, — пыль да гниль, было бы по чему убиваться!

— Э, мил человек, своя земля и в горсти мила! А в энтих, железобетонных, куда ты собрался меня отселить, лишь ревматизм наживать. Не климат нам тама: печи нету, о батареи только задницу обжигать. Опять же ставенок нету, от земли далеко… Да только дело посерьезней, потому и вызвал тебя сюды.

— Так в чем же состоит дело? — задал наводящий вопрос Пенкин, явственно ощущая легкое хлопанье синих крыльев возвращающейся из поднебесья птицы счастья.

— Я про память поколений толкую. Сохранить ее надоть! В целости да сохранности — в образе нашего дома. Семнадцатый век! Не кот чихнул. Опять же Елизар Матвеевич ставил, заговорил дом от огня, от воды, от людской хулы, да вот от сакаватора — не сообразил. И то сказать, где ему было догадаться! Этих тупорылых тогда в наличии не было.

— Все памятники архитектуры, Кузьма Васильевич, в Горске давно взяты на учет, под охрану государства. А если вашего дома в списках нет, значит, он никакой ценности не представляет и подлежит сносу, веско добавил Сеня, прикидывая, сколь же удастся содрать с деда за отсрочку.

— Охо-хо! — страдальчески закатил глаза Кузька. — Память людская!.. Ума много, да разума нет. Век-от человеческий коротюсенький, чего накопишь, чего упомнишь? А вота нас бы кто спросил — порассказали бы, по пять, по шесть сотен векуем, кой-чего и в головенках имеется, да!

У молодого прораба снова ёкнуло под ложечкой:

— Как вы сказали?.. Человеческий — коротюсенький, а…

— Объединяться, говорю, надоть! Вашей обчественности — с нами, коренными домовыми, и вместе бороться против лихоимцев и бюрократов.

— Так в-вы что?.. Настоящий д-домовой?!

— От те на, приехали! — хлопнул себя по коленям Кузька. — Я ж тебе полчаса долдоню об энтом! Чо, психушку побежишь вызывать? прищурившись, поинтересовался он.

Пенкин попятился к выходу.

— Я… я, пожалуй, пойду. Д-домой, мама во-волнуется…

Оказавшись на пороге, Сеня рванул дверь и опрометью бросился вон. Прораб мчался по улице, не замечая прохожих и машин, пока перед глазами не поплыли красные круги. Он перешел на шаг и попытался сориентироваться. Это была старая часть города и, вроде бы, знакомая. Сеня подошел к ближайшему дому, пристально вглядываясь в проржавевшую, косо прибитую над самой калиткой табличку: «Ул. Береговая, 13…»

Ватные ноги больше не держали Пенкина — он сел наземь, привалившись спиной к столбу. «Не может быть!.. Я бежал минут пятнадцать! По кругу?.. Я прекрасно знаю город, как же так?.. Мама, я боюсь! — Мысли метались, страх — настоящий, липкий — спеленывал тело — Бежать! Немедленно!..» — Сеня вскочил.

— Передумали, Семен Иваныч? Вернулись? — раздался насмешливый голос.

— Опять вы? — Пенкин затравленно оглянулся.

— Конешно. Думаю, пущай немного проветрится парень, душно, небось, у нас-от. А таперича можно и беседу продолжить. — Кузька гостеприимно распахнул взвизгнувшую калитку.

— Насчет дома? — жалобно спросил Сеня.

— Насчет совести. Заходи, мил человек.

И Пенкин вошел.

7

В реставрационной мастерской было безлюдно: обеденный перерыв время святое, лишь в конце коридора кузнечиком потрескивала пищущая машинка. Заперев дверь кабинета, Фатьянов сел и расслабился.

«Вся эта чертовщина с голосами и подмигивающими фотографиями, конечно, галлюцинация. План застройки — это Сашка Хмелев сработал, больше некому. Ну, родной, погоди! Ты, по-моему, еще макет не сдал, а сроки все прошли. Так что, друг, не обессудь, ответный ход Е-2, Е-4! Сейчас найду заключение и — порядок, получи и распишись, как говорится!»

Игорь несколько раз глубоко вздохнул и открыл глаза. Не глядя, достал из нижнего ящика папку «Акты и заключения» и решительно шлепнул ее на стол. В комнате заметно потемнело — собиралась гроза. Фатьянов щелкнул несколько раз выключателем — настольная лампа перегорела. Чертыхнувшись, он вывинтил лампочку и полез за новой в шкаф. Достав запасную, Игорь вздрогнул. Перед ним, как и в прошлый раз, чинно сидел давешний «чокнутый» старик. Или другой?.. Этот вроде и постарше, и посолидней, и лысина более обширная, и лишь борода, пожалуй, такая же седая и клочкастая.

— Доброго вам здоровья, Игорь Евгеньевич! — часто закивал гость. — Не гадайте, я по тому же делу, что и. сотоварищ мой, Кузьма Васильевич.

Фатьянов судорожно сглотнул и начал шарить по карманам, ища сигареты.

— Да вы не волнуйтесь, Игорь Евгеньевич, я располагаю некоторым временем. Вы ведь собирались найти какое-то заключение? Я охотно подожду. — Посетитель опустил тяжелые веки и мелодично засвистел что-то себе под нос.

Фатьянов дрожащими пальцами развязал тесемки и заставил себя опустить глаза. Нужная бумага, как показалось Игорю, сама выскользнула из стопки и послушно легла на стол.

— П-прошу, — протянул ее почему-то гостю Фатьянов.

— Благодарствую, — отвел руку Игоря старик. — Мне известно, что там начертано, а вы — почитайте, почитайте!

Фатьянов пробежал глазами текст и машинально вытер галстуком холодный пот. «…Дом Елизара Матвеевича Бастрыгина представляет архитектурную и историческую ценность и подлежит полной реставрации и охране как памятник старины…»

— Бывает, Игорь Евгеньевич, по себе знаю, — утвердительно и ласково, как сквозь вату, доносилось до Фатьянова. — Понервничаешь, закрутишься — и вон из головы, перепутаешь чего-нибудь. Склероз называется. Сухие сороконожки пополам с кваском, натощак, по столовой ложке три раза в день — и как рукой!

— Вот что, товарищ домовой, — Игорь усилием воли сбросил оцепенение, — как вас величать?

— Архип Захарыч, с вашего позволения.

— Прекрасно! Архип Захарович, рад вам сообщить, что со мною подобные номера не проходят!

— Но ведь документ-с подписали вы-с, — вкрадчиво напомнил домовой.

— Ничего подобного! — с отчаянной решимостью Фатьянов разорвал пополам злополучный акт и бросил в корзину. — Гипнозу не поддаюсь, в мистику не верю, фокусы разоблачаю!

Он достал бланк, подложил копирку и вставил в каретку.

— Сейчас составлю новый акт и завтра подпишу у всех членов комиссии!.. — приговаривал Игорь, с чувством лупя по клавишам.

Машинка возмущенно всхлипывала, чихала, шипела и, наконец, совсем остановилась.

— Саботаж?.. — Фатьянов мрачно усмехнулся, — Ничего, мы и от руки можем написать! — И он принялся лихорадочно строчить. — За нос водить вздумали! Домовых нам еще не хватало! Посоветоваться с ними забыли!.. Все, готово! Можете убедиться! — Игорь сунул гостю одну из копий: — И оставьте ее себе на память.

— Весьма признателен, — Архип Захарович аккуратно сложил вчетверо лист и спрятал в карман. — То, что надо! Благодарю от имени всей нашей колонии и от себя лично! Вы — настоящий человек. Ваш дом будет отныне под нашей охраной, перекроем все щели — ни одна беда не просочится, лихо отведем, напасти заговорим!

— Вы что там бормочете? — встревожился Фатьянов, мельком взглянув на текст: — «…подлежит полной реставрации и охране…»

Он был близок к обмороку, лицо посерело, тошнота волной подкатила к горлу.

— Но ведь это не я решаю, — наконец устало произнес Игорь. — Есть постановление исполкома: построить на месте вашего дома гостиницу. Более удобной площадки нет поблизости.

— Есть! — развеселился Архип Захарович. — И бумажки все уж выправлены, в папочке у вас лежат-полеживают…

Фатьянов, ничему уже не удивляясь, начал перебирать документы, ничуть не сомневаясь, что обнаружит необходимый.

— Гениально! — Игорь неожиданно расхохотался. — Как вам это удается, Архип Захарович? Откройте секрет!.. Мы год бились, ходили, доказывали, митинговали — все тщетно! А тут… доверьте тайну, никому не скажу, слово!

— А нету секретов, — гость обескураженно развел руками. Профессия такая. Да и учимся оной не пять лет, — домовой лихо подморгнул, — а за пятьсот-от годков и печной научится. Это вроде начальной грамотки вашей. Другое худо — учить некого становится. Деревенские — печные да банные — совсем отделились, и за родню нас не признают, а молодежь вконец обленилась — ей бы чего послаще да попроще. Вот „пряталки“, „пугалки“, „перевертыши“ — это они еще осилят. А как чего посерьезней, так и норовят схалтурить. А в последнее время повадились тайком на шабашки к ведьмам лесопарковским мотаться. В рабочее время!.. — Архип Захарович даже поперхнулся от возмущения. — День спят, ночь гуляют. Да еще пристрастились к муравьиной кислоте, бр-р!.. Налакаются, а после язвами да гастритами маются — беда!

— Да, смотрю, и у вас проблемы не легче, — посочувствовал Игорь.

— И-их, — тяжело вздохнул Архип Захарович. — А с другой стороны, чего от них требовать?.. Ребятня десятого да тридцатого года рождения и домов-то путевых не видела: панель да шлакоблок, шлакоблок да времянка, да вагончик с палаткой. Какие-такие традиции передашь в них? Веришь, Евгеньич, как посвящение проводить, с ног сбиваемся. Не во Дворце же спорта собирать народ — и скользко, сквозняки гуляют, вместо нормального пола — лед, а огонь где-то под потолком, мертвый, холодный — рук не согреешь, не то что спину… С появлением реставрации вашей маленько воспряли, — Архип Захарович посветлел лицом и едва заметно улыбнулся. — Никак за ум люди взялись! Хотя бы малое спасти от тлена, где бы душа могла притулиться.

— Послушайте, Архип Захарович! — загорелся Игорь. — Есть конкретное предложение — давайте заключим союз! Вы находите дома, где душе человеческой, как говорится, будет уютно, и оформляете таким вот макаром, — он кивнул на распухшую от документов папку, — необходимые бумаги. Наше дело — быстро привести жилище в порядок, ну а дальше владейте, охраняйте очаг, наполняйте теплом, помогайте людям окончательно не озвереть, — добавил Фатьянов шутливо, явно пытаясь скрыть смущение.

— С превеликим удовольствием! — пылко откликнулся домовой. — Нам это не в тягость, а в радость!

— Значит, договорились, — Игорь крепко пожал детски-сухонькую руку деда. — А все-таки признайтесь, Архип Захарович, заставили меня акт нужный подписать? Вынудили?

— Неужто, Евгеньич, ты до сих пор не уразумел?.. Совесть твоей рукой водила, что в душе живет. А я токо помог ей наружу выкарабкаться, щелочку махонькую проковырял. На это вся надежда, а ты — заставить…

— Архип Захарович, переселяйтесь ко мне, а? Один ведь как перст.

Голубенькие глазки домового подозрительно заблестели.

— Не могу, — отказался он. — Обчество бросить не могу, сотоварищей. Да и дома у тебя нет, куда зовешь? Хрущоба твоя — не дом, а так, крыша общая.

— Ну что ж, — излишне бодро начал Фатьянов, — на нет — и суда нет. Будем сейчас туннель прокладывать к душе одного матерого… Работа долгая, приготовься, Захарыч: там жиром все заплыло.

Игорь несколько раз настойчиво крутил диск, набирая нужный номер, пока на другом конце провода не сняли трубку.

— Фатьянов, ты? — зарокотал Толстопятов так, что все сказанное отчетливо было слышно в комнате. — Что хочешь сообщить?

— Антон Кириллович, я должен извиниться. Затмение нашло перепутал бумаги. Гостиница — на Неточной, вместо гаражей, а дом на Береговой, действительно, семнадцатый век. Поразительно, но факт. Что будем делать? Включать в план?

— Как что делать? Реставрировать! — Трубка гаркнула так, что Фатьянов невольно отпрянул. — У меня тут делегация целая! Строители пришли с прорабом, требует разрешения отремонтировать дом бесплатно! Что молчишь?.. Ступор напал?.. Ха-ха-ха! — грохотал Толстопятое. Новое мышление — в действии! Привыкай, начальник!.. — И уже серьезным тоном зампредисполкома приказал: — Так что давай, подключайся. В реставрации они — ни уха, ни рыла. Руководи, Фатьянов, а я прессу подключу. Такой почин нужно осветить, раструбить по всей стране поднять общественность на ноги! — В трубке запикали короткие гудки.

— Слышали? — Игорь повернулся к Архипу Захаровичу, но… того уже не было: домовой исчез.

Фатьянов подошел к окну, вытащил сигарету, бросил в урну смятую пачку.

За окном все замерло в ожидании дождя. Сизые тучи, казалось, задевают своими лохмами антенны на крышах новеньких девятиэтажек. Ни машин, ни прохожих, ни птиц — все попряталось, затаилось. Игорь размял сигарету и щелкнул зажигалкой. В ту же секунду ослепительно блеснуло, и в этом фантастическом свете ему вдруг почудилось…

Исчез типовой микрорайон, и на его месте, вознося к яркому синему своду иглы шпилей с легкими крыльями крестов на вершинах, встал красавец собор, словно облеченный в камень гигантский водяной вал с застывшими на гребне его пенными шапками сияющих куполов. А от собора вниз, к реке, по крутому склону холма, сбегали тремя ручейками однои двухэтажные дома, окутанные легкими облачками затейливой резьбы…

А через мгновение ахнуло так, что зазвенели стекла.

Игорь глубоко затянулся и вполголоса произнес:

— Срублю пятистенок, дед, и заберу вас к себе!..

август 1987 — январь 1989 гг.