Глория Нейджи Дом в Хамптоне

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Единственную дорогу, ведущую в Хамптон, называли по-разному — «Рут-27», «Монток-трасса» или просто «дорога». Сужаясь, она заканчивалась в Монтоке и выходила к океану, к которому устремлялись группы туристов.

На этой дороге, между Южным Хамптоном и Бриджгемптоном, долгие годы стоит заброшенное заведение Карвела. На нем читается «Моро», а «женое» стерлось. А было время, когда много босых ног переступало этот райский порог. Сейчас это мираж, призрак.

Каждое лето в июле вдруг начинали происходить странные вещи. Перед заведением Карвела появлялись мужчины в рабочих ботинках и по пояс голые. Грузовики подвозили фанеру, краску. Ставились щиты «Требуется помощь». У местных жителей и дачников пробуждалась надежда. На бортах машин надписи большими зелеными фосфоресцирующими буквами: «Скоро август», «Звоните 555-7856 для получения дополнительной информации», «Требуется помощь». Загорелые парни снуют с занятым видом. Ведь уже июль проходит. Времени в обрез.

Вскоре уедут грузовики, уедут рабочие, увянут надежды, и только щиты «Требуется помощь» и «Скоро август» останутся напоминанием об уходящих грезах, преходящем времени, о лете, как о кратком, горько-сладком отрезке времени между весной и осенью.

И пока яхты плывут по морю и средство от загара покрывает лежащие на солнце, молодые крепкие тела, пока прохладное вино доставляет удовольствие, и в ночи мягко мерцают звезды, на темной «дороге», а потом и под полуденным солнцем стоит в ожидании заведение Карвела. Забытое всеми. Но помнящее обо всем.

ПРОЛОГ

«Пропавшие в Аргентине», — вслух подумала она. Это была последняя привычная мысль, как бы подводящая итог прежней ее жизни, теперь, когда новая вот-вот обрушится на нее.

Она сидела на песке, устремив взгляд в безбрежный атлантический горизонт. Как часто, сидя вот так летом на берегу, вспоминала она увиденный заграничный фильм, думала о военных переворотах в далеких странах, там, далеко за океаном, где простые люди — чьи-то мужья, отцы — исчезали бесследно на улицах. Чистое безумие, лишающее возможности мыслить здраво, останавливающее дыхание, замораживающее кровь в человеческом сердце. Подобные кошмары обычно не происходят с такими людьми, как она и ее близкие.

Она улыбнулась. Что за чепуха лезет в голову! Всякое может случиться с каждым. Она обхватила руками колени и прижала их к груди.

Исчез… Из ее груди вырвался отчаянный стон, в котором звучали безнадежность и страх. С этим невозможно было смириться! «Пожалуйста…» — прошептала она, пытаясь совладать с собой. По ее щекам текли слезы.

Ужасные мысли лезли в голову. Обезглавленные трупы, плывущие по реке Гудзон. Сердечный приступ, а в нагрудном кармане не оказалось лекарства… Но самое страшное — он сбежал с ней. Все произошло, как в том фильме с Ширли Буд и Энтони Куином. Она смотрела его по телевизору в одну из недавних бессонных ночей. Мужчина средних лет сбегает в семейном «седане» с молоденькой девушкой своей мечты. Бежит от толстой жены и однообразия своей обремененной трудами жизни. Ну, какой бы Она ни была, едва ли она потянет на эту чертову Ширли Буд. Нет. Не может этого быть. Не мог он так с ней поступить!

Во всяком случае, ей так кажется. Ему не позволят сделать это его благородство и порядочность или, во всяком случае, долг. А может быть, она ошибается? Сейчас она уже ни в чем не уверена.

Единственно, что она знала наверняка, это то, что он исчез. Исчезающая точка на летнем горизонте. Потенциальный заголовок для «Дейли ньюс»: «По дороге домой в Хамптон исчез известный в Манхэттене человек».

Она встала, потягиваясь и протягивая руки навстречу синему безоблачному небу, полной грудью вдыхая океанский воздух. Одинокая фигура на пустынном летнем пляже. Наедине со своей бедой, к которой она абсолютно не была готова.

«Пожалуйста, — прошептала она, — сделай так, чтобы он вернулся домой».

ГЛАВА 1

Январь. Манхэттен. Гарри Харт сквозь стекло бара наблюдает, как снег покрывает Центральный парк.

Он ждет женщину. Много лет назад она должна была иметь от него ребенка. Но случилось так, что он бросил ее тогда, и вот сейчас, спустя столько лет, сидит в баре и ждет, когда она появится. Гарри взглянул на часы. Она опаздывала. Может, передумала и вообще не собирается приходить? Или уже где-то здесь и они просто не узнают друг друга? Все-таки прошло двадцать пять лет. Для женщин немалый срок. Впрочем, для мужчин тоже. Быть может, она увидела его и в ужасе сбежала. Хотя вряд ли такое возможно.

Гарри нервничал. Этот неожиданный звонок вывел его из равновесия. Потягивая пиво, он старался собраться с мыслями.

Может, бросить все и убраться отсюда, пока она не пришла? Вернуться на работу и не создавать себе лишних проблем. Нет, этого он не сделает. Позвонить ей? Но он даже не знает названия отеля, в котором она остановилась. И вообще, что он знает о ней? Последнее время она жила в Калифорнии, в Сан-Диего. Муж ее умер. И это все. Ну нет, ты еще знаешь, что воспоминания о ней неотступно преследовали все эти годы…

Может, заказать еще пива? Пожалуй, не стоит. Надо расслабиться и успокоиться. Она просто не может найти свободное такси, стоит и мерзнет на снегу. Но она обязательно приедет. Ведь сама назначила встречу.

Интересно, что ей понадобилось от тебя? Деньги? Вряд ли. У нее должны быть деньги, ведь Мартин греб их лопатой. О'кей. Что же еще? Секс? Но об этом не может быть и речи. Так что же? Черт! Ненавижу сюрпризы. Надо было спросить у нее по телефону, но все произошло так быстро. Удивительная женщина! Прошло двадцать пять лет, а она звонит как ни в чем не бывало, будто прошло двадцать пять минут, с тех пор как мы расстались. Двадцать пять минут! Черт! Если следующие двадцать пять пройдут, как эти, то ты и рта раскрыть не успеешь, как промелькнет жизнь, и все ее события уместятся в час воспоминаний и четырнадцать секунд разговора по телефону.

Гарри сделал знак бармену: «Светлого, Чарли!» От выпитого пива он слегка разомлел.

А как бы ты размышлял, если тебе уже за сорок? Он окинул взглядом помещение — все светлое, легкое и воздушное: пиво, ломтики поджаренного хлеба, масло, сыр. Легок сам воздух. Даже одежда легка. Чем ты легче, тем дольше живешь. Тяжелы лишь мысли о прошлом. Еще тяжела земля. Под землей по-настоящему тяжело. Будь легок и будешь на земле. Иметь бы все эти знания и опыт тогда, в далеком шестьдесят третьем году. Тогда мы все были молоды, а молодости свойственны тяжесть и крепость. Крепкий портер и сырные палочки. Тяжелые армейские ботинки и шотландские свитера. Толстые кожаные мотоциклетные куртки и металлические шлемы. Тогда даже волосы были густыми и тяжелыми.

Неожиданно Гарри почувствовал, что его глаза наполнились слезами, сердце учащенно забилось, а ладони взмокли. Вдруг он перестал ощущать себя уверенным взрослым мужчиной, которого ценят и уважают дома и в обществе. Он превратился в маленького напуганного ребенка. Будто его страшно испугала, обидела и обокрала злая противная ведьма. Ему жутко захотелось домой. Нет, не в тот дом, где он жил сейчас, а в дом его родителей, в дом предков, где он прятался, когда его обижали в детстве.

Господи! Столько лет раздумий и переживаний. И все ради того, чтобы сидеть сейчас здесь в полной прострации, со страхом ожидая прихода той, которую когда-то любил и о которой все эти годы думал. Страшиться ее и себя. Бояться, что воспоминания захлестнут тебя и ты утонешь в них, растворишься в этой дьявольской женщине. Бояться и не видеть выхода.

Стоп, Гарри! Успокойся. Выход всегда есть, и ты это знаешь прекрасно. Что происходит? Она звонит тебе и просит о встрече. О встрече с экс-супругом. Она несчастна. Она хочет вернуться в прошлое, в дни нашей юности, в дни шумных школьных вечеринок. О Боже! Эта женщина способна вернуть тебя назад, в твое прошлое, и обвинить тебя во всех ужасных вещах, которые вольно или невольно ты сотворил. Может быть, причина твоих страхов и переживаний в том, что ты боишься правды о самом себе? Ты хочешь быть с ней!

О Господи! Если бы я вернулся туда, зная все, что знаю теперь, и… чем все это закончится? Нет, я ненавижу это прошлое! Она не сделала ничего, чтобы что-нибудь изменить. Невероятно!

Да, Мадлен Олсен околдовала тебя своими дьявольскими чарами и вихрем закружила всю твою жизнь.

Гарри показалось, что тихий робкий голос шепнул ему на ухо: «Она опасна. Она неподвластна тебе. Она подобна ветру, а ты — парус, ныряющий в волнах. Тебе не устоять против ее чар».

А может, причина страха в бессилии? Ведь стоит признаться, Гарри, что в глубине души ты очень боишься быть отвергнутым ею. Так это или нет? Во всяком случае, раньше было не так. Раньше ты был хозяином положения. Тогда ты был полон сил, и она очень любила тебя. Маленькая прелестная кокетливая блондиночка. Такая сладкая, что ее можно было облизывать на десерт. Большая грудь, изумительные бедра. Безумно влюбленная в тебя.

Ты сделал ее женщиной. Она кричала и неистовствовала. Еще и еще. Без передышки. Эта примерная католичка требовала много любви, и ты мог ей дать столько, сколько она хотела. Ты был тогда в силе. Сила!

Потом она забеременела. Ты должен был жениться на ней. Эта девка крутила тобой, как хотела. Она оказалась колдуньей — спустя столько лет ты боишься встречи с ней. Ты боишься потерять над собой контроль.

Может, предложить Джине устроить небольшую вечеринку и пригласить ее к нам домой? Рядом с женой все это будет выглядеть не столь опасно. Правда, потом придется три дня объяснять Джине, почему я не предупредил ее за неделю. Она ведь любит подготовиться как следует. Может быть, позвонить своему лучшему другу Донни? Нет, ему тоже придется объяснять очень многое. Ведь и он десять лет своей жизни угрохал на нее, пока она его не бросила. Донни любил ее.

О'кей. Она опаздывает уже на двадцать шесть минут. Жду еще четыре минуты и сматываюсь отсюда.

Вдруг что-то произошло. Он понял это не сразу. Духи, вот что это! Их аромат окружил его со всех сторон. Он входил в него, проникая в каждую пору, заполняя легкие и вытесняя оттуда остатки кислорода и ставшего вдруг неприятным дыма сигареты. Аромат сдавил ему горло. Он не мог дышать, не мог пошевелиться. Сердце вырывалось из груди, голова кружилась. Такой знакомый аромат! Возбуждающий и удушающий одновременно. Захотелось поскорее выбраться из этого прекрасного и ядовитого облака.

Ему вдруг вспомнилась жена. Во что она одевается? Во что-то чистое и хрустящее. И пахнет от нее нормальными духами нормальной женщины. Но этот запах — дразнящий, одновременно манящий и отталкивающий запах кокотки…

— Гарри? Гарри Харт?

Очень медленно Гарри повернулся на голос, изо всех сил стараясь не выдавать волнения.

— Мадлен?

Перед ним, лукаво улыбаясь, стояла очаровательная блондинка, закутанная в роскошные белые меха, лишь задорно торчал покрасневший от мороза носик. Конечно это Мадлен Олсен. В следующий момент она обвила руками его шею. Мягкая шуба обволокла его так же нежно и дразняще, как и аромат ее духов. Гарри чуть не потерял сознание от нахлынувших на него чувств.

Ее голос и смех колокольчиками звенели в ушах, когда она наконец выпустила его из своих объятий.

— Мадлен. Это так забавно звучит. Меня никто так не называет со школьных лет.

Гарри сделал знак официанту.

— Ты опоздала. Я очень беспокоился. Давай присядем.

— О, Гарри! Прости, ради Бога! Мне так стыдно признаться, но я проспала. Даже не слышала будильника. Мне так не хватает Мартина. Я привыкла, что он всегда рядом. Ведь это мое первое в жизни путешествие в одиночестве.

Гарри провел свою белоснежную спутницу к столу у окна. Он чувствовал себя смущенным. Он не мог объяснить себе, чего он ожидал, но только не этих роскошных мехов и искрящегося веселья.

Мадлен освободилась от манто, и Гарри увидел ее стройное тело — такое знакомое и желанное. Под мехами она тоже была одета во все белое. Плотная белая кашемировая юбка и такая же кофта эффектно облегали ее фигуру. «Высший класс, настоящий Голливуд», — сказала бы его жена. На пальцах и в ушах сверкали бриллианты. Настоящая снежная королева! Слегка похудела, но выглядит все так же неотразимо. Действительно, время не властно над такими женщинами. Гарри был восхищен ею. Каждый мужчина, который видел эту женщину, не мог не восхититься ею! Внезапно Гарри ощутил себя подавленным.

— Меня зовут Фритци. — Она широко улыбнулась ему.

Гарри попытался сосредоточиться.

— Объясни, пожалуйста, я не совсем тебя понимаю.

— Фритци. Это мое прозвище. Так прозвал меня Мартин, потому что я ни на что не гожусь. — Мадлен рассмеялась. — Когда ты называешь меня Мадлен, я чувствую себя немного странно.

— Но мне тоже неловко звать тебя Фритци.

— Ничего. Женщинам надо уступать. Зови меня, пожалуйста, Фритци.

— В детстве у меня был хомяк с такой кличкой.

— Замечательно.

— Ты знаешь, он погиб ужасной смертью. Мне так больно вспоминать это, повторяя каждый раз его имя.

Фритци медленно улыбнулась. Очень сладкой и очень злой улыбкой.

— Когда-то я носила в животе ребенка по имени Гарри-младший.

Поперхнувшись, Гарри чуть не выронил бокал, который он только что пригубил. Брызги попали на белую кашемировую грудь.

— С тобой все в порядке, Гарри? — сдерживая улыбку, заботливо поинтересовалась Фритци.

Откашлявшись, Гарри постарался придать своим голубым глазам испытанное холодное выражение. Строгость и снисходительность. По крайней мере, ему казалось, что он выглядит так, хотя понимал — победа за этой женщиной. Он сокрушен и подавлен. И так будет всегда.

— О'кей. Хорошо, я согласен. Я буду звать тебя Фритци, Фритци, Фрииитци, Фриииииитциииии! — пропел он.

— Ну вот и отлично. А я буду звать тебя Гарри. Гарри, Гаааарриии! — Она засмеялась.

Гарри вдруг почувствовал, что ему тоже смешно. Они сидели, несли всякую чушь и все время смеялись. Гарри не мог остановить себя. Это был какой-то нервный смех. Он абсолютно ничего не мог с собой поделать. Это он-то, всегда гордившийся тем, что умеет владеть собой и обстановкой. Но сейчас! Он и не помнит, случалось ли с ним такое раньше, он словно оказался под гипнозом, и смех Фритци колокольчиками звучал у него в ушах.

Они заказали ленч, но он даже не почувствовал вкуса съеденного. Его собственный голос звучал, словно из некоего резервуара, и существовал самостоятельно, независимо от его воли. Гарри даже обернулся — казалось, что говорит не он, а кто-то за его спиной.

После ленча они расстались. Гарри не вернулся в офис — он был ошеломлен, и ему надо было прийти в себя, хорошенько поразмыслить. Появление Фритци в его размеренной, хорошо отлаженной жизни застало его врасплох. Это походило на стихийное бедствие, удар грома среди ясного неба. Оказывается, жизнь его текла настолько размеренно, что ему это осточертело.

Когда присутствие духа покидало Гарри, он предпочитал пешие прогулки. Вот и сейчас он не спеша брел в сторону дома, пытаясь вновь обрести почву под ногами.

У него было две страсти в жизни — бейсбол и Ингмар Бергман. Они совсем не подходили к его имиджу издателя и владельца журнала «Утиная охота» и множества смежных изданий. В охоте он ничего не смыслил, и Джина, его жена, смеялась над этим. А он находил даже какое-то удовольствие от своего невежества.

— Не нужно быть птицей, чтобы торговать пухом. К черту этих уток! Единственная утка, которую я знаю, это издательское дело. Я умею продать свои издания, и это главное! А если бы у меня был журнал «Философия», что ж, мне становиться Карлом Юнгом? Пока на свете существуют тысячи дураков, готовых бродить по холодной воде и морозить свой зад, чтобы от какого-нибудь несчастного голубя полетели пух и перья после выстрела, он не останется без клиентов!

Чего ему сейчас хотелось больше всего, так это уехать в Швецию и работать на Бергмана, публикуя маленькие, полные скрытых намеков эссе.


Дома он уставился в телевизор. Шел фильм «Лицом к лицу» с Лив Ульман и Эрландом Йозефсоном. Это несколько отвлекло его от пережитого. Гарри любил этот фильм, любил Лив — божественную Лив, — самую чувственную женщину, величайшую актрису в мире.

Когда его мысли вновь возвращались к сегодняшнему дню, к Фритци, он усилием воли заставлял себя отвлечься и сосредоточиться на сюжете. Вот глаза Йозефсона с крошечными черными зрачками. Мертвые бусинки, мраморное мерцание черных птичьих глаз. Никогда не можешь заглянуть в них, проникнуть в глубину. Такие глаза пугали Гарри. Они, как солнцезащитные очки, отражали удар света, не давая никакой путеводной нити. Лишающие силы, отталкивающие глаза. Смотришь в них и теряешь над собой контроль.

До него, словно издалека, донесся запах Фритци. Он будто впитал его. Может, стоило еще погулять, чтобы мороз выветрил, высосал из него этот запах, эти воспоминания?

Он так и не узнал, что ей было нужно от него. «Единственный человек моего далекого прошлого», — весело сказала она. Что ей надо в Нью-Йорке? Смены декораций? Она сказала, что серьезно подумывает о доме в Хамптоне. Ее тянет туда, у нее вдруг возникло непреодолимое желание вновь увидеть его. У нее есть деньги. Она хочет купить дом в Хамптоне и просит помочь ей в этом. Может, ей хочется вернуться в прошлое? В душе у него шевельнулось что-то такое… Господи, что с ним творится?

Лив на экране травилась снотворным. Скоро она будет лежать в шведской психушке с трубками в носу.

Мадлен-Фритци-Олсен Феррио вернулась из прошлого, вышла из тени школьных воспоминаний, которые всегда жили в нем вместе с чувством страха и вины. Воспоминания, словно застывшие кони, готовые при волшебном прикосновении прянуть и бешеной скачкой ворваться в твою устойчивую систему координат, все там перепутав. Она — часть паутины прошлого, где смешались реальность и фантазия, печаль и потери, надежда, отчаяние и тоска.

«Что она в действительности хотела сказать?» — подумал он снова, когда на экране возникла дочка Лив и заявила: «Я знаю, ты меня никогда не любила».

ГЛАВА 2

Совладелец фирмы по торговле подержанными автомобилями Френки Кэрш никогда прежде не давал интервью. Тем более такому солидному журналу, как «Нью-Йорк». Подобное дело представлялось ему весьма серьезным и ответственным. Джина Харт сидела напротив него и делала записи на магнитофон.

— Жизнь — это перекресток дорог. И ты в середине, — Френки сделал паузу. Он часто делал паузы, чтобы убедиться, что за ним поспевают записывать.

— Перекресток, — кивнула Джина. — Все нормально. Запись идет. Продолжайте, пожалуйста.

«Он так молод», — улыбнулась она про себя.

— Да. Так вот, самая скоростная дорога перекрестка принадлежит тем, кто всегда имеет деньги. Две другие — тем, кто на пути к их достижению. И наконец, еще одна — тем, кто уже никогда их не будет иметь. Они плетутся медленнее всех, а кое-кто и вовсе застрял.

— Прекрасно. Что же дальше? — Джина сделала глоток остывшего кофе. Который раз за эту неделю она обещала себе сократить дозу кофеина — сердце начинало пошаливать.

Френки самовольно улыбнулся, загорелой рукой поправив темные вьющиеся волосы.

— О'кей. Я продал много машин. Почти каждый, кто приезжает сюда на лето, заходит ко мне. Мои клиенты — банкиры, торговцы, приезжающие сюда отдохнуть и спустить немного денег. Эти ребята всегда при деньгах. Некоторые из них покупают сразу две машины. Скажем, «бентли-84» и маленькую куколку «касрреру-86». Они выписывают чек с таким видом, будто делают незначительную покупку в каком-нибудь магазинчике. Эти ребята могут позволить себе все, что душе угодно. У них всегда есть деньги. Поэтому очень трудно, почти невозможно догнать их и тем более обойти на дороге жизни. Вот они-то и находятся на первой, самой скоростной трассе перекрестка.

А еще мы обслуживаем местных. Тех, кто находится на остальных дорогах перекрестка, — чистят бассейны, пекут булочки и обустраивают свои жилища. Приходя сюда, они смотрят на дорогие «мазерати», но прекрасно знают, что лучшее, что они могут себе позволить, так это «прелюд-82» с плохими покрышками.

— Боже, Френки, о чем вы говорите? — засмеялась Джина. — Какой пессимизм! Ведь что бы ни говорили, мы все отлично знаем, единственная вещь, которая что-либо значит, — это деньги.

— Я просто хотел сказать, что люди, у которых деньги всегда были и есть, — это особый вид материи. Они не живут по принципу «люби ближнего». Они обитают в призрачном мире блестящих игрушек в тех шикарных домах на побережье. Если они не приезжают на лето сюда, в Хамптон, они едут в Мэн или…

— Эй, Френки, привет, — прервал его мелодичный женский голос.

В дверях стояла высокая яркая блондинка лет сорока, в желтом костюме и в соломенной шляпке с цветами. Загорелой рукой она прижимала к стройному бедру теннисную ракетку.

Френки повернулся к вошедшей женщине, и Джина заметила, что он смутился. Он вскочил с видом нашкодившего школьника, застигнутого врасплох воспитательницей.

— Привет, миссис Томас. Вы уже вернулись?

— Да, я уже здесь, — загорелая блондинка подарила Джине спокойную улыбку.

«Она ревнива», — подумала Джина, удивляясь, почему эта мысль внезапно пришла ей в голову.

Оправившись от волнения, Френки, заикаясь, представил женщин друг другу.

— Джина То… простите, Джина Харт. А это моя, хм, клиентка — Бонита Томас. Джина собирает материал для статьи в «Нью-Йорке». Я, хм, даю интервью. Ваша машина в порядке, миссис Томас. Я провожу вас к Кенни, он как раз оставил ключи. Сейчас вернусь, Джина.

Женщины кивнули друг другу, продолжая улыбаться. Джина смотрела, как уходит Бонита Томас. Женщины, подобные ей, вызывали в ней противоречивое чувство: смесь благоговения и презрения. Что-то всегда мешало ей прийти к определенному мнению. Ей казалось, что они прячутся до поры до времени за волшебной изгородью, находясь в романтической тени, с тем чтобы внезапно блеснуть на каком-нибудь грандиозном ночном празднике или на званом обеде, например, у Шарлотты Форд.

Она видела, как смутился Френки при появлении Бониты, как смотрел на нее. Женская интуиция подсказывала ей — очаровательная Бонита спит с Френки. Она почти в этом уверена.

Джина вспомнила о сегодняшнем вечере. Хорошо бы Гарри не забыл купить эту чертову кукурузу. К ним должны прийти гости. Сколько, Гарри сказал, будет людей? Десять? Десять. Пригласил ли он Дженни и Донни Джеймсонов? Черт! Каждый год одно и то же. На каждый День памяти это повторяется. «Все, что мне сейчас надо, — подумала Джина, — так это номер с обслуживанием в мотеле в Монтоке и чистые листы бумаги». Гарри что-то еще говорил про гостей. Ну да ладно, надоело, пускай сам возится с этим».

Появилась Бонита Томас, игриво прижимаясь к Френки. Джина про себя улыбнулась: «Значит, мое предположение верно». Она наблюдала, как миссис Томас скользнула за руль огромного сверкающего «роллс-ройса», и тот мягко тронулся с места. «Держу пари, она не ругается со своим садовником», — почему-то подумала Джина.

Вошел Френки.

— Прошу прощения. — Он уселся за стол, еще не совсем придя в себя. — Так на чем мы остановились?

— Вы говорили об обитателях шикарных домов на побережье.

— Ах, да! Кстати, вот замечательная история, подтверждающая мою точку зрения на то, что деньги — это еще не все. Например, эта леди, что сейчас была здесь. Замечательный партнер. Ее муж умер, оставив ей кучу денег. Кроме того, ей досталось огромное наследство, которое ее предки вывезли из Индии. Она никогда не думала о деньгах — они просто всегда у нее были. Эта леди — одна из самых заметных фигур в Байфронтском клубе. Вы слышали о нем?

— Да, приходилось, — улыбнулась Джина. — Однажды моего мужа Гарри попросили покинуть помещение этого клуба.

— Черт возьми, не может быть! — изумился Френки.

— Да, да. Так оно и было. Знакомый издатель, член клуба, пригласил его на ленч. Когда они вошли, рассказывал Гарри, то присутствующие застыли с перекошенными физиономиями. Дело в том, что, по мнению этих напыщенных болванов, клуб могут посещать только истинные американцы, привилегированный класс. А у моего супруга, как бы это сказать, не самая англо-саксонская внешность. В общем, что-то очень похожее на погромы евреев… Они сели и заказали выпивку, но вдруг, словно из-под земли, перед ними вырос царственного вида джентльмен и чрезвычайно вежливо, насколько это было возможно, сказал, что они очень-очень извиняются, но Гарри должен покинуть помещение. Просто так, без всяких причин.

— И он ушел?

— Да. Здравомыслие не позволило ему ввязаться с ними в драку. Гарри ограничился лишь испепеляющим взглядом.

Френки задумался, переваривая информацию. Наконец он сказал:

— Та леди… Давайте о ней не писать. О'кей?

— Хорошо, — кивнула Джина.

— Да, так о чем я говорил? Вспомнил. Эта леди состоит в правлении Байфронтского клуба. Так вот, один мой знакомый — Рикки Боско, ему тридцать пять лет, и он уже успел сделать пару сотен миллионов. Кстати, не слышали о нем?

— Гарри знаком с ним. Они по воскресеньям играют в бейсбол.

— Этот парень первые два года очень помог мне в бизнесе. Когда он заколотил кучу денег, ему захотелось вступить в Байфронтский клуб.

У меня много знакомых среди богатых вдовушек. Не знаю почему, но я им нравлюсь. Они оставляют мне свои телефоны, делают подарки, приглашают на вечеринки. Среди них, кстати, и Бонита Томас.

В общем, я попросил ее в порядке одолжения встретиться с Рикки Боско за ленчем. Видели бы вы этого парня! Каждый день он звонил мне — что надеть, какую выбрать машину? Я заранее знал, что у этого сына мясника ничего не получится. Но я его должник, поэтому устроил все, как он хотел.

Их ленч продолжался недолго. А двери клуба так и остались для него закрытыми. Несмотря на его миллионы.

— Поучительная история. — Джина отхлебнула остывший кофе. — Мне кажется, Френки, на сегодня достаточно. Но мне может кое-что еще понадобиться для статьи. О'кей?

Френки улыбнулся.

— Конечно. Я знаю множество занимательных историй.


Июнь, 5-е, 1988

Меня зовут Чайна О'Малли, и мне в октябре исполнится двадцать лет. Это первая запись в моем дневнике. Я собираюсь вести дневник все лето, а потом, когда вернусь в школу, я использую его на литературном курсе. Думаю, что после школы я, может быть, стану писательницей. А пока, как говорят, поживем-увидим.

Итак, я снова здесь, в легендарном Хамптоне. Правда, он мне таким не кажется. Может быть, потому, что слишком хорошо его знаю. Я выросла здесь. Моя мама (ее зовут Кловис) родом из Левиттауна, но мы переехали сюда после смерти отца, и с тех пор она все время живет здесь. Она работает официанткой у Джимма Вейла в Бриджгемптоне. Много известных писателей бывало в Бриджгемптоне. Даже Хемингуэй. И хотя это и не самое шикарное место для отдыха, его любят как местные, так и приезжие толстосумы. Я терпеть их не могу. Особенно сейчас, когда на них никакой управы нет. Когда-то Бриджгемптон был действительно красивейшим местом. А сейчас это просто фермерский богатый край — своеобразный мост между Южным и Восточным Хамптоном. И все эти высокомерные сопляки с Уолл-стрит, ищущие себе места для летних развлечений, в конце концов загадили его.

Более того они застроили эти прекрасные поля совершенно нелепыми домами, где каждый заглядывает друг другу в окна, где соседи вездесущи. Все это похоже на огромный безвкусный многоквартирный дом. Никакого уединения. Я думаю, они так долго прожили в большом городе, что забыли, что такое уединение. Во всяком случае, местные жители считают все эти дачные дома смешными и нелепыми.

Одним словом — суета. Я поклялась больше не проводить здесь лето с этими отвратительными богатыми подонками. Но, увы, все равно меня засосало сюда.

Моя мама ждет в гости эту пару — Коуэнов. Они восхитительны, и чертовски мне нравятся. Они очень богаты. Мистер Коуэн обладает поразительной притягательностью. Он настоящий филантроп, занимается активной благотворительной деятельностью. Например, он летал в Эфиопию, чтобы помочь голодающим детям. Теперь это его основное занятие, так же как и коллекционирование картин. Они сейчас довольно старые люди и в благотворительности видят смысл жизни. У них — дочь Джейн, но все называют ее Дженни. Все зовут ее Дженни Джап, но это уже другая история. Ей уже за тридцать. Однако шесть лет назад мистер Коуэн (все зовут его просто Биг Бен) привез домой маленького сироту из Эфиопии, которого назвали Луи. Одному Богу известно почему. Сейчас ему семь, и его няня, миссис Мюррей, вернулась к себе на родину, кажется, в Ирландию. Поэтому им. нужен был кто-то присматривать за малышом. Вот они и обратились к моей маме с просьбой, чтобы я присмотрела за ним. И я согласилась. Тем более что условия были весьма соблазнительными: комната, питание бесплатно да еще три сотни в неделю! Вы бы видели эту комнату! Вы бы видели этот дом! Стоит он на самом берегу, и в нем не меньше тридцати комнат, два первоклассных теннисных корта, бассейн и даже кинозал. Внушительное зрелище. В общем, я согласилась.

И вот я здесь. Моя цель — обзавестись великолепным загаром, заработать кучу денег (и постараться много не тратить), познакомиться с парнем и написать обо всем, что произойдет этим летом. Мне особенно интересно наблюдать за людьми. Я по-настоящему хочу изучать людей. Думаю, что эти наблюдения потом помогут в моем литературном творчестве. Сейчас жизнь мне предоставила прекрасную возможность. Все, пора заканчивать. Луи стучится в дверь.


Донни Джеймсон покачал головой и собрал разбросанные вокруг себя газеты. Господи, какой хаос творится в мире, и некуда от него спрятаться! Местные новости столь же плохи, как и городские. Из лаборатории Саутгемптона похищены пробирки с зараженной СПИДом кровью. Какой-то миллионер добился разрешения построить второй бассейн, что угрожает дюнам. Жители протестуют…

Донни сидел в кафе «Сода Шек». Единственное место в Хамптоне, где готовят по-домашнему. Он очень любил бывать здесь — каждое утро заканчивая тут свою пробежку, покупая газеты, местные и центральные, и заказывая, как говорила Джина Харт, свой большой «завтрак с белым хлебом». Каждое утро, ровно в десять, он ждал здесь свою жену Дженни, чтобы выпить с ней кофе и вместе поехать домой. И каждое утро он не был уверен, что она за ним заедет. Накануне ночью у них всегда происходил один и тот же разговор:

— Если меня не будет там в десять пятнадцать, значит, я плохо спала — не жди меня, — говорила Дженни.

— Я подожду. Там масса газет, чтобы убить время. Я буду ждать до десяти сорока пяти.

— До десяти тридцати.

— О'кей.


Донни посмотрел на часы: десять двенадцать. Приедет или нет? Этой ночью она плохо спала. Начало сезона. Перспектива пребывания в течение целого месяца в доме родителей всегда заставляет ее нервничать. Хотя за последнее время их отношения значительно улучшились. Это хорошо.

Донни попытался сосредоточиться на газетной статье. Ничего хорошего. Защитники природы истендского побережья борются с местными властями за сохранение побережья. Что удается с большим трудом.

Десять тринадцать. Донни вдруг стало одиноко. Он почувствовал, что очень соскучился по своей жене даже после часовой разлуки. Даже после шестнадцати лет совместной жизни. Даже несмотря на то, что зачастую она доводила его до сумасшествия. В такие минуты он не мог понять, как случилось, что он на ней женился. Наверное, они просто срослись друг с другом.

Он вспомнил события прошлой ночи, когда ее мать, Делорес, так сильно нагрузилась спиртным, что грохнулась на этих проклятых ступеньках на глазах у всех гостей. Это чудо, что она не убилась. Бедный маленький Луи! Бедная Дженни! Но что взять с пьяного человека? Никогда не знаешь, как поведет себя эта женщина. Во всяком случае, в подобной отключке он ее никогда не видел.

Донни попытался выкинуть из головы угнетавшую его сцену и переключиться на статью. В ней продолжался спор о необходимости строительства бассейна. Он пытался сосредоточиться, но мысли его постоянно перескакивали на другое.

При встрече с Гарри Хартом он узнал ошеломляющую новость — приехала Мадлен Олсен. Гарри должен был рассказать об этом своей жене, тем более что Мадлен наверняка будет сегодня у них на обеде. А Дженни? Как она отнесется к ее приезду? Будет ли она ревновать меня к той, с которой я когда-то учился в колледже.

Он ощутил боль в желудке. Проклятье! Язва давала о себе знать. Боль очень действовала Донни на нервы. Всю жизнь он старался вести здоровый образ жизни. «Стрессы. Постоянные стрессы. Очевидно, в них причина. И хуже всего — пассивные стрессы. Еще какие стрессы постоянно сваливаются на психиатра! Выслушивать вечные жалобы женщин на проблемы воспитания детей… О Господи, куда от всего этого смыться? Негде, абсолютно негде спрятаться». Жгучая боль в желудке не утихала.

Десять шестнадцать. Дженни, одетая в облегающий черный костюм, выглядела как модель, сошедшая с манхэттенского рекламного плаката. Кудрявые каштановые волосы стянуты яркой желтой лентой. «Осторожно, высокое напряжение!» — кричала ее внешность.

Дженни бросила на стул сумку и поцеловала Донни, прильнув к нему маленьким изящным телом.

— Я сделала это. И очень горжусь собой.

— Сделала что?

— Мне удалось проснуться вовремя и не опоздать. Сейчас я выпью кофе, подброшу тебя и отправлюсь на свои женские курсы.

— Дженни, мне так не хочется расставаться с тобой! Дженни улыбнулась и сделала знак Милли — официантке, которая их обычно обслуживала.

— Твой сын, — Дженни подчеркнула слово «твой», — сделал мне подарок. — Она вытащила из сумки и развернула черную тенниску, белые буквы на ней гласили: «Японцы тоже люди».

— Он такой же мой, как и твой. Будь выше Анны Квиндлен, — Донни подмигнул Милли, принесшей Дженни кофе и половинку грейпфрута.

— Послушай, не напоминай мне об этой чванливой, изъеденной молью ирландской католичке. Если она ведет колонку в «Нью-Йорк таймс», всячески расхваливая собственные достоинства, то это еще не значит, что она является мэтром в женском вопросе.

Дженни примерила тенниску прямо на свой костюм. Донни поцеловал ей руку, поочередно прикасаясь губами к каждому изящному пальчику. Кольцо с бриллиантом и итальянский браслет с изумрудами и эмалью. Подарок Биг Бена к свадьбе. Как давно это было. Каждый раз, прикасаясь к своей жене, Донни испытывал страстное желание. Какой бы она порой ни бывала, она никогда ему не надоедала. Она и Джина — две истерички.

Обед у Хартов. Джина, Дженни и Мадлен — все вместе. С ума сойти! Донни смотрел, как Дженни закуривает сигарету.

— Милый, мне необходим твой профессиональный совет. Речь идет о моей матери. Необходимо что-то предпринять. Давай встретимся за ленчем и обсудим эту проблему.

Донни кивнул, вздохнув при мысли, что спрятаться все равно не удастся. Покой ждет только в раю. Это ясно.


— Пожалуйста, не допусти, чтобы это была ошибка…

Рикки Боско всегда молился так тому, кто был там, наверху, и слушал его. Он никогда не произносил имени, вроде имени «Бог», но обращался к нему то и дело.

Рикки стоял на дороге, ведущей к дому, как часто это делал, стараясь увидеть свои владения глазами человека, который приехал к нему впервые.

Тридцать три акра лучшей бриджгемптонской земли! Бывший маленький польский фермер стал миллионером. Он всегда так мечтал об этом. Ему все еще не верилось в это чудо, хотя уже прошло немало времени. Его собственность за два года удвоилась.

Рикки Боско широко развел руки:

— Мое! — завопил он, обращаясь к своему Богу. — Все мое!

Он еще раз окинул взглядом сосновую рощу, фруктовый сад и поле, покрытое высоким цветущим льном. Рикки с гордостью демонстрировал всем свои владения. Он ужасно любил хвастаться своим богатством. Бывший простой фермер еще не успел вжиться в образ миллионера.


Он завернул за угол большого массивного дома и, выйдя из машины, быстро зашагал по направлению к подземному гаражу. Настоящий бункер. Неплохое укрытие на случай ядерного нападения. Такой громадный, что в нем может разместиться целый парк первоклассных машин. В гараже было уютно, как у жука под землей. Он вспомнил Катарину и Джоя Риверс, приезжавших к нему на уик-энд. Ему нравилось думать о Катарине. В конце концов он надеялся добиться своего.

Рикки отключил сигнализацию. Массивная стальная дверь гаража плавно открылась. Он сел в машину. В ней он ощущал себя, как в египетской пирамиде — так же спокойно. Машина полна сил и тайн. И ключ от них принадлежит ему. Он мог часами сидеть и вдыхать напоенный маслом и бензином воздух. Рикки выдохнул, ощущая истинное наслаждение. «Все мое! Почти сексуально», — подумал он.

Мэтч! Мысль о ней испортила ему настроение. Какого черта он вообще с ней связался? Она с трудом тянула на голливудский стандарт. Взбалмошная и непредсказуемая — никогда не знаешь, что она выкинет в следующий момент. Да и что можно ожидать от двадцатишестилетней женщины по прозвищу Спичка. Он даже не знал, было ли у нее другое имя.

Черт возьми! Что может быть общего между Мэтч и Катариной Риверс?! Катарина — дочь известнейших в шоу-бизнесе людей. Она училась в заведениях, названия которых Рикки даже не мог произнести. Она замужем за Джоем Риверсом, известнейшим кинорежиссером. Да, Мэтч может ему сильно помешать пробраться в высшие круги общества.

Рикки повернул ключ и очень осторожно завел мотор, освобождая машину от сна. Металлическое молчание наполнилось жизнью. В античном совершенстве форм автомобиля он чувствовал мощь, энергию и необузданную страсть. «Давай, малышка!» — Рикки всегда разговаривал со своими машинами так, будто это были созревшие чувственные женщины. Он соблазнял их прикосновениями, обольщая и упрашивая, чтобы потом твердыми и дерзкими руками подчинить своей воле, сделать готовыми для действия. Рикки наконец освободил мерцающую краской и никелем королеву из плена бункера и вывел ее под солнце.

Черт! Он увидел маленький изящный «порш», который он подарил Мэтч. Это была она — его подружка и массажистка. Как некстати! Но в то же время он подумал, что она все еще удивительно сексуальна. Из-за своих огненно-рыжих волос она действительно похожа на горящую спичку. Около шести футов ростом. Удивительно белая кожа, нетронутая солнцем, длинные ноги и соблазнительная большая грудь. «Суперкласс!» — с восхищением подумал Рикки. Полные красные губы и точеный носик. Она вызывала в нем раздражение и желание одновременно. Рикки зло рассмеялся.


Они познакомились два года назад. Вскоре после Дня памяти. С кем же он был тогда? Вспомнил, с Эдмундо. Они зашли перекусить в какой-то вонючий кабак на Одиннадцатой авеню, где вечно околачиваются всякие босяки. Он сразу заметил ее рыжие волосы. С ней был какой-то недоношенный щеголь. Интересно, что позже он стал работать у Рикки в гараже. Парня выкинули из колледжа, а звали его Джекки-кайф. Сейчас он присматривал за его автомобилями. И с тех пор прошло уже два года. Кошмар!

А началось все с того, что Эдмундо стал приставать к рыжей, намекая, что не прочь переспать с ней. Даже назвал ее проституткой. У них произошла настоящая потасовка, в результате чего Мэтч оказалась на тротуаре вместе с разбитой витриной. Рикки оттащил Эдмундо, швырнул на стол деньги и бросился к окну, чтобы помочь ей. Она сидела среди осколков стекла, похожая на маленькую девочку, и плакала.

— Он оскорбил меня! — сквозь рыдания проговорила она.

Рикки стало жаль ее. Она ему понравилась.

— Послушайте, мисс, если вы сейчас быстренько успокоитесь, вас ждет вознаграждение.

Она сквозь слезы посмотрела на него и вдруг улыбнулась.

— Хочу банан, — неожиданно заявила она.

В общем, закончилось тем, что он отвез ее к себе домой, и они всю ночь занимались любовью. Они перепробовали все, ничего не упустив. Как два одержимых маньяка.


Два года. Сейчас она выглядела несколько иначе. В полном соку! Настоящая пантера. Словно из крутого порнофильма.

Мэтч заметила его и наклонилась над капотом «порша», изящно выставив аппетитную попку.

— Какого черта ты там делаешь?

— Слизываю что-то, вроде птичьего дерьма.

Рикки подошел и оттолкнул ее от капота.

— Ты чокнутая. Ты же можешь заболеть. Пошли, оставь это. Джекки помоет машину.

— Я лизала вещи и похуже, мой сладкий мальчик. Так где же твои кинозвезды?

Рикки уже жалел, что рассказал ей про Катарину Риверс.

— Они не кинозвезды. Он режиссер, а она… нечто вроде голливудского общественного деятеля. Ее отец — владелец киностудии. Одним словом, не называй их кинозвездами. Это их оскорбит.

— Оскорбит? — Она видела, что Рикки занервничал, и улыбнулась. — Ладно, дорогой, не бери в голову. Это шутка. Всего лишь маленькая шутка. Нельзя оскорбить того, кто сам себя считает разочарованным королем кино. Но все же королем! Я знаю, что такое милость королей. Ты же тоже ждешь их благосклонности?

— Ладно, Мэтч, успокойся. Просто они мне нужны. Я богат, а он достаточно известен. В общем, я тебя прошу, веди себя прилично: ни одного лишнего слова, ни одного ругательства!

Мэтч похотливо ухмыльнулась, и ее длинная белая рука скользнула по брюкам Рикки.

— Ладно, ваше величество, давайте лучше быстренько пропустим по рюмке виски, пока не приехала эта королевская пара.


Гарри Харт тащился, тяжело дыша, согнувшись под тяжестью чемоданов. Он чувствовал себя неважно, ужасно раздражала сырость. Проклятая влажность! Стояло именно то время года, когда здесь ничего не бывает сухим. Вот и дверь разбухла, еле открыл.

Гарри просто ненавидел сырость. Он ненавидел все, что не было белым, сухим и хрустящим. Его жена называла это «шведской» манией.

Толкая дверь, он чуть не выронил один из чемоданов и, услышав на кухне голос жены, позвал ее на помощь:

— Джина! Помоги мне!

— Господи, Свен!

Дверь открыла Дженни и бросилась ему на помощь. Никто другой, кроме Джины и Дженни, не смел так называть его. Она подхватила чемодан, и он вслед за ней ввалился на кухню. Джина кричала на собаку. Она была явно чем-то раздражена. «Хорошенькое начало», — подумал Гарри.

— Артуро, проклятый обжора, даю тебе десять секунд, чтобы ты убрался отсюда!

Дженни схватилась за чемоданы, намереваясь унести их в комнаты. Приготовление еды не было ее любимым занятием, поэтому она была рада любой возможности увильнуть от этого.

— Артуро не собака, — продолжала воевать Джина. — Это исчадие ада. Бездонная бочка. Троглодит!

— Артуро — хороший пес. Просто у него прекрасный аппетит.

— Скажи на милость, много ли ты знаешь собак, съедавших двадцать семь котлет сразу?

— Это мой пес, — рассмеялся Гарри, стараясь не терять самообладания. «Вынесу ли я все это? Сырость, дом, собака, — подумал он. — Ты же скучал по жене, по всему этому. А она отлично выглядит».

Оставив Артуро в покое, Джина Харт набросилась на мужа.

— Скоро здесь разыграется настоящая человеческая драма, — язвительно начала она. — Настоящий фейерверк. Все будет в огне. Наступит конец и этому дому, и этой дворняжке.

Гарри попытался поцеловать жену.

— Мои поздравления. Мне как раз нужно выбросить отсюда столько хлама…

Он подошел к холодильнику и дернул за ручку. Он сделал это слишком энергично — и ручка осталась у него в руке.

Джина ехидно улыбнулась.

— Прибереги свою энергию, дорогой. Она тебе еще пригодится. Я узнала от Дженни, что сегодня у нас на вечеринке будет твоя первая жена. А она это услышала от Донни, которому, наверное, сказал ты сам. Я же узнаю об этом в последнюю очередь! Вот так, мой милый, обожаемый Гарри!

В комнату опять вбежал Артуро и набросился на баклажан, оброненный Джиной.

— Пошел вон, проклятый обжора! Марш отсюда!

Собака затравленно побежала прочь.

Гарри стоял у холодильника, пытаясь приладить оторванную ручку. Вошла Дженни и устало плюхнулась на стул.

— Я пришлю Изабель, чтобы она помогла Джине на кухне. Это смешно, но я могу сделать для тебя все, кроме уборки и стряпни.

— Да, тут ты большой мастер, — смеясь, ответила Джина.

— Какая уж есть. Не моя ведь вина, что мне ничего не доверяют делать по дому. Кто-то же должен научить человека всей этой ерунде. Это похоже на карту, которую не знаешь, как прочесть. Не так ли, Свен? — Дженни подмигнула Гарри, который сосредоточенно занимался починкой холодильника.

— Может, мы скажем пару слов о ней? — перешла на злободневную тему Дженни.

— О Мадлен? — спросил Гарри.

— Ты ужасно догадлив.

— Хм… Сейчас ее зовут Фритци. Это ее прозвище.

— Ты так ласково произносишь это имя.

— Ради Бога, Дженни, прошло двадцать пять лет. Долго вы еще будете доставать меня?

— Мой муж был так влюблен в эту потаскушку, что целые десять лет не мог прийти в себя после того, как она его бросила. И что самое интересное, она никогда не отвечала ему взаимностью. Игра в одни ворота. Удивительно трогательная история, как из романа прошлого века.

А ты, Гарри, в отличие от него, все-таки женился на ней. И хоть ваш брак и был коротким, ты должен понять состояние своей жены. Вот так внезапно она вдруг появляется в этих местах и собирается заявиться к вам. Как ни в чем не бывало. А Джина, твоя жена, узнает об этом в последнюю минуту.

— Конечно, ты права. Я очень виноват. Совсем забыл рассказать ей, что несколько месяцев назад она позвонила мне, и мы встретились. У нее умер муж. Она собирается переехать сюда и просила меня помочь подыскать ей свободный дом. Хочет купить его. А на прошлой неделе снова позвонила, и я пригласил ее, сразу же после звонка забыв об этом. Конечно же, я должен был предупредить Джину.

Дженни помрачнела, выразительно подняв брови.

— Я понимаю. Интересно, знает ли Донни, как ее сейчас зовут?

— Нет, не думаю.

— И как она выглядит?

— Неплохо. Хорошо одета. Я бы сказал, несколько экстравагантно… Не в стиле истсайдских леди. Скорее в духе Западного побережья. Прекрасно сохранилась. И потом, мы виделись всего один раз, да и то в январе. Да, но сколько шпионов вокруг, — улыбнулся он, имея в виду Дженни.

— Да, вокруг действительно много глаз, — серьезно ответила Дженни. Она встала, подхватив свою дорогую итальянскую сумку. — Не волнуйся, Джина, я пришлю Изабель. Выпей что-нибудь успокоительное. А ты, Гарри, будь с ней ласков. Ладно, ухожу. — Она чмокнула Гарри в щеку. — Могу ли я сегодня вечером привести Луи?

— Конечно.

Гарри проводил ее до двери и, глядя ей вслед, подумал: «Да, веселенький сегодня будет прием».


Июнь, 9-е

Итак, я собиралась вести записи в своем дневнике каждый день, но события развиваются настолько медленно, что я решила подождать, пока произойдет что-нибудь интересное. Летний сезон еще не в разгаре. У меня много свободного времени, поэтому занимаюсь тем, что наблюдаю и изучаю людей.

Биг Бен. Изабель, кухарка, говорила мне, что этим летом он собирается отмечать свое шестидесятилетие. Это, по всей вероятности, будет грандиозный праздник. Можно не сомневаться. Биг Бен совсем не тянет на шестьдесят, он выглядит значительно моложе. Мужчина а ля Клинт Иствуд или Майкл Дуглас. Он очень мил со мной.

Все время шутит и хорошо относится к Луи. «Настоящий мужчина», — сказала бы моя мама.

Мне кажется, что ему больше нравится мужская компания, чем женская. По крайней мере, не общество миссис Коуэн. Он любит охоту, рыбалку и парусный спорт. У него есть большая яхта в Монтокском заливе, и он часто проводит там время со своими приятелями. Он даже брал туда меня и Луи. Миссис Коуэн не нравятся его увлечения. Она считает их пустой тратой времени.

Биг Бен всегда вежлив и тактичен с ней. Но, несмотря на это, чувствуется, что в их отношениях нет настоящего тепла. Они очень разные в отличие от их дочки Дженни и ее мужа Донни (они велели мне называть их просто по именам); к тому же я заметила, что, невзирая на свои шестьдесят, мистер Коуэн все еще очень нравится женщинам.

Я знаю, что он был архитектором и этот великолепный дом спроектировал сам. Еще он прекрасно готовит. Когда приехали Дженни и Донни, он так приготовил баранью ногу, что просто пальчики оближешь.

Мне понравился сын Дженни и Донни (для краткости я буду называть их Джеймсоны). Такой забавный! У него для всех найдется шутка.

Луи тоже прелесть. Чернокожий крошка с большущими коричневыми глазами, белозубой улыбкой и копной кудряшек на голове. Его темная кожа слегка отливает красным — очень красивый цвет. Он очень мил.

Миссис Коуэн. Ее зовут Делорес, я никогда не называю ее по имени. Она такая хрупкая и слабая. Настолько мила и изящна, насколько огромен Биг Бен. Я представить себе не могу их вместе в постели. Мне кажется, они совсем не занимаются любовью. Я чувствую, что с ней не все в порядке. Она выглядит всегда такой отстраненно-мечтательной. Большую часть времени она проводит у себя в комнате или гуляет по берегу в одиночестве. Одним словом — воплощение печали и одиночества. Временами кажется, будто она проснулась, и тогда ее не узнать. Она вся просто искрится весельем. Тогда она становится похожа на Дженни, которая всегда весела и любит пошутить. Впрочем, у миссис Коуэн такие вспышки хорошего настроения бывают весьма редко и быстро проходят.

Мне кажется, я догадываюсь, почему она такая. Она пьет. Насчет наркотиков не знаю, но пьет она наверняка. Я наблюдала за ней во время той вечеринки, когда приехали Джеймсоны. Весь вечер она не выпускала из рук бокала с вином. А потом, когда мы все находились в комнате для игр, она грохнулась на лестнице и съехала вниз, пересчитав задним местом все ступени. Это было ужасно! Слава Богу, что Луи не видел этого. Он был уже в постели.

Мы все остолбенели. Мне показалось, что она разбилась насмерть. Но прежде чем к ней подбежали, она уже встала сама. Встала с таким видом, будто ничего не произошло. Она рассмеялась, пробормотала что-то о своей неповоротливости, потом прошла прямо к бару и занялась приготовлением очередной порции выпивки. Поразительно! Биг Бен проигнорировал происшедшее, но Дженни и Оуэн явно были расстроены.

Итак, я рассказала вам о Биг Бене, миссис Коуэн, Оуэне, Луи и о Джеймсонах. Пока мне нечего больше добавить. Дженни чрезвычайно напряжена. Она явно нервничает.

Она, как и ее мать, выглядит изящно, но говорит, что если перестанет соблюдать диету и заниматься спортом, то сразу поправится. Оказывается, в детстве она страдала булимией (это когда испытываешь постоянное чувство голода). Тогда же она переболела анорексией и жуткой аллергией на шоколад, который, впрочем, обожает до сих пор.

Как бы там ни было, она мне нравится. И муж ее симпатичный и очень приятный мужчина. Примерный муж и хороший отец. Когда я представляю себе моего отца, мне кажется, что он должен был быть похож на доктора Джеймсона.

Я думаю, Дженни иногда расстраивает его, но он спокойно реагирует на это. Он очень добр к Луи. Луи зовет его доктор Джи.

Что еще добавить? Загар у меня еще не такой, как хотелось бы, зато три сотни долларов я уже заработала. И они в банке.


Зябко. Тихо. Чистые мягкие простыни. Целых полчаса в одиночестве.

Джина Харт повернулась на спину и потянулась. Господи, благослови Дженни. Лежа в постели, она слышала, как кухарка Дженни, Изабель, и ее сын Ондин, молчаливый и угрюмый, возятся на кухне. Как хорошо, что они освободили ее от этих забот.

По ее оливковой щеке покатилась слеза. Так много свалилось на нее. Ей уже сорок. Свадьба, Библия, дети и… конец. Ей стало очень грустно. Прошлое. Мать перед смертью. Друзья. Годы калейдоскопом проносились в ее памяти. Как ни странно, все самые важные события, оказывается, происходили летом. Летом она вышла замуж за Гарри. Летом родился Джереми. Летом у нее случился выкидыш, и тогда же ей сказали, что у нее больше не будет детей. Летом умерла ее мать. Она прекрасно помнила каждое лето своей жизни, каждый свой день рождения в июле.

Прошлым летом она ездила по средам в город на консультации к психиатру. «Плачем по матери» называла она это время. Джереми был в лагере. Гарри большую частью июня — на Мэне. Она возвращалась в безмолвный дом. Никогда еще он не казался таким чужим. Абсолютно пустой, безжизненный. Это было похоже на слежку за самой собой. Одиночество. Пустота. Гробовая тишина. Медленное воскрешение. Она включала душ, вывернув кран до отказа. Это всегда выводило Гарри из себя. После душа она собирала на кровати любимые вещи: игрушки, журналы… Это был ее мир. Она растворялась в этом большом доме. Она была похожа на ребенка, брошенного родителями.

Иногда она просто ложилась на кровать и часами лежала, уставившись в потолок. Воспоминания волнами прокатывались в ее голове. Жаркие волны летних воспоминаний: влажные, тяжелые, размытые образы.

«Почему ты думаешь, что мать тебя никогда не утешала?»

«Почему ты чувствуешь себя такой одинокой?»

«Почему ты думаешь, что мать тебя не любила?»

Множество «почему» возникало в голове, когда она, лежа в кровати, предавалась размышлениям.

«Почему простыни белые?»

Одиночество в полуденный зной. Одиночество и свобода. Иногда она позволяла себе такую роскошь. Как в те июльские среды. Почему? Почему? Почему?

Джина вздохнула. Как тяжело копаться в собственной душе. Мысли начинали путаться в голове. Ее мало интересовало, что про нее говорят. Это было как самоиндульгенция.

Психоаналитики. Что только они ни говорили ей, копаясь в ее чувствах и мыслях! Но прошло уже полжизни, а ключ к разгадке смысла бытия так и не найден. И чем дальше, тем больше путаницы.

Этим летом она решила не прибегать к помощи психиатра. Она сама себе будет врачом. Она имеет работу и знает, как жить. Хотя сейчас она уже не так уверена в себе. А что, если она совсем не такая, какой себе представляет? Как ей жить дальше? Эта мысль напугала ее. Из всех вопросов, роившихся сейчас у нее в голове, самым непонятным был вопрос: какого черта она устраивает сегодня прием? Мисс Совершенство. Конец света! «Может выясниться, что я вовсе не милое создание», — подумала она. Как ни странно, но эта мысль совсем не расстроила ее.

Джина услышала, как Гарри поднимается по ступенькам. Все, время истекло. Возможно, она и правда не покажется бывшей жене Гарри таким уж милым созданием.


Когда Джина и Гарри спустились вниз, за длинным сосновым кухонным столом сидели их приятели — Донни и Дженни, а также Оуэн, Луи и Джереми. Все они весело смеялись, потому что Дженни рассказывала что-то смешное. «Отлично, — подумала Джина. — Дженни сегодня в настроении, мне не придется напрягаться, чтобы развеселить гостей».

Гарри достал из холодильника бутылку хамптонского розового. Гости застонали.

— Ради Бога, папа. Уж не собираешься ли ты угощать наших гостей этим пойлом?

— Посмотрите на него, пятнадцать лет от роду, а уже такой сноб, — сказал Гарри.

Джереми встал, как будто собрался держать речь. Очень торжественно он начал:

— О'кей, ребята. Я хочу кое-что обсудить с вами перед тем, как придут гости. Я уже говорил с Оуэном, и он меня поддерживает. — Взрослые за столом еле сдержали улыбку. Джереми продолжал: — Дело в том, что я хочу сменить имя. И хочу сделать это сегодня вечером, чтобы гости, которые приедут к нам и с которыми я еще незнаком, знали бы мое новое имя.

— И как же ты будешь теперь называться? — Джина сделала глоток вина.

— Я серьезно. И прошу надо мной не смеяться. Это для меня очень важно.

Даже Изабель и Ондин, возившиеся у плиты, навострили уши.

— Приступай, малыш. Мне всегда не нравилось имя Джереми. Это твоя мать настояла. Я-то всегда был против, — подначил его Гарри.

— Дай ребенку наконец высказаться, — подала голос Джина и бросила пристальный взгляд на Гарри.

— Я хочу, чтобы меня звали Твен. Твен Харт. Как Марк Твен. Мне нравится это имя — оно уникально.

— Такого имени нет. Оно выдумано, — сказал Гарри.

— Почему ты так решил, Джер? — спросил Донни.

— В общем, я разработал собственную теорию об именах. Видите ли, имена — вещь достаточно тенденциозная. Родители нарекают нас еще практически до нашего рождения. В принципе они могут нам и подойти. Но иногда они называют нас именами, еще не зная, будут ли они соответствовать нашему образу. Они же не знают, что из нас получится.

Мое имя похоже на многие другие. Когда я учился в начальной школе, у нас было шесть имен, которые можно было объединить по одному признаку — все они были еврейские: Дженифер, Мэтью, Джесон, Джереми и Рэчел. Поэтому мне сразу приклеили ярлык. Все решили, что я еврей. Смешно, не правда ли? Кроме того, по моему имени можно установить год моего рождения. В это время была мода на такие имена. По именам моей мамы и Дженни можно догадаться об их возрасте. Не обижайтесь, но это так. Никого сейчас не назовут Джина, Дженни, Джуди и даже Сьюзен. Итак, Твен Харт. Это звучит. И ни у кого больше нет такого имени. Оно мое.

Оуэн и Луи одобрительно захлопали. Джина боялась расплакаться. Оказывается, ее создание, ее гордость, которое принадлежит только ей, уже выросло и на самом деле уже хочет принадлежать только самому себе.

Гарри решил проблему по-своему. Он схватил хрупкого Джереми за плечи и расцеловал его. В то же время он заметил, что на щеках сына нет пока и намека на поросль. Он с воодушевлением воскликнул:

— Я обожаю этого мальчика! Это — будущее. Мужественный, имеющий свою точку зрения парень. Мой сын!

Джереми покраснел, злясь на себя.

Дженни закурила сигарету.

— Ты отчасти прав, Джер. Я согласна с тобой — есть имена, к которым относишься с предубеждением.

Джина встала, ее охватила тревога:

— Имена — с предубеждением? И это тенденция?

Дженни рассмеялась:

— Да, я это допускаю. Я всегда считала глупыми такие имена, как Вирджил или Двейн.

Джина зачем-то открыла буфет и стала доставать какие-то вазы.

— Ты лично, сколько людей знаешь с такими именами?

— Ни одного. Но если я встречу их, то эти люди будут ассоциироваться у меня с глупыми именами.

Гарри усмехнулся. Он любил такие разговоры.

— А как вам нравятся имена Смолли или Муни? Я, например, не знал людей с такими именами. А что вы скажете насчет чисто американских имен?

Донни налил себе еще вина.

— Я играю в теннис с одним парнем в Ист-Хамптоне. Его жену зовут Эппл, а дочь — Пэббл.

— Прекрасно, — захлопал в ладоши Гарри. — Вспомним еще имена семи гномов. Вы можете себе представить живых людей с такими именами?

— Да, имя — это символ. К нему всегда будут относиться с предубеждением, — повторила Дженни, копаясь в косметичке. На миг она задумалась. — Например, Консуэла. И сразу представляешь себе экстравагантную чувственную даму.

Дженни принялась сосредоточенно красить губы. Все невольно обратили на нее внимание. Только Оуэн знал, как она нервничает, когда кто-нибудь наблюдает за ее косметическими ухищрениями. Поэтому он, на манер телеведущего, заговорил в кулак, как в микрофон:

— Уважаемые зрители! То, что вы сейчас наблюдаете, есть превращение добропорядочной лонг-айлендской матери семейства в очаровательное мифическое создание. Еще несколько штрихов, и она окончательно превратит себя в шедевр косметического магазина Бередорфа Гудмена. Фильм в одиннадцать.

Улыбнувшись, Донни погладил сына по волнистым черным волосам:

— Смотри, схлопочешь от нее за это. Даже я не помогу.

Джина закончила красить губы.

— О, нет. Я выше этого. Сейчас я занята созданием прекрасного будущего, где не будет места фантазиям. Женщины объявят мораторий на заботу о своем лице, на краску для волос, физические упражнения, веяния современной моды и на все виды косметики вообще. Все женщины разом. Всемирный запрет. Все сделаем естественным. И наступит всеобщее одряхление женщины. Я буду первой.

— Роскошная идея, мэм. Похожа на всеобщее ядерное разоружение.


Они были вместе — две семьи, которые хорошо знали друг друга. Настолько хорошо, что временами это начинало даже надоедать. Знали мысли, привычки, слабости и достоинства. Знали наперед, кто и что может сказать в данной ситуации. Когда-то свежие штучки и каламбуры сейчас уже не веселили так, как раньше, хотя все по-прежнему и делали вид, что они смешны. Их знакомство со временем переросло в тесную дружбу, а та в свою очередь — в общесемейный альянс. Между сегодняшней зрелостью и школьными годами Гарри и Донни пролегал длинный, насыщенный событиями жизненный путь.

Джина и Дженни. Семнадцать лет дружбы соединили их жизни. Префеминизм, феминизм, постфеминизм и связанные с этим жизненная позиция, мировоззрение, отношение к мужчинам сделали их близкими по духу настолько, что они стали похожи друг на друга: одни и те же мысли, слова, поступки. Все эти годы они пеклись о сохранении этих отношений родства и единства между семьями.


Четверо взрослых и трое детей сидели за столом и болтали о всяких пустяках. Им было очень уютно вместе.

Пока Джина, Изабель и Дженни накрывали на стол, а дети играли в ожидании гостей, Гарри решил поговорить с Донни.

— Мы поехали за льдом, — объявил он и буквально вытолкнул Донни из дому.

Они сели в машину. Гарри не мог дождаться момента, чтобы поговорить с Донни о Фритци, но когда этот момент наступил, он почувствовал себя неловко.

Донни вопросительно посмотрел на него:

— Итак?

— Итак, черт возьми! — вздохнул Гарри. — Это не дает мне покоя. Ты помнишь, что было после ленча? Я позвонил ей в отель, но она уже исчезла. Просто провалилась сквозь землю. Даже не знаю, что и подумать. Тебе она не звонила?

— Зачем ей звонить мне, когда у нее есть ты? — улыбнулся Донни.

Гарри выехал на дорогу и повернул к винной лавке.

— Интересно. Она никогда тебе не звонила?

— Нет. Она написала мне письмо.

Гарри резко притормозил.

— Она тебе написала? Негодяй! Я абсолютно всем делюсь с тобой, а ты скрыл от меня это?

— Я просто не успел тебе сказать. Не хотелось говорить, когда вокруг столько ушей.

— Прекрасно. Мне нравится твой ловкий ход. Это что-то новое. И что же она написала тебе?

— Странное письмо. Пассивная агрессия, если определять клиническим термином. Она пишет, что с тех пор, как умер ее муж, она много размышляла о прошлом. К сожалению, она очень обидела меня в свое время. Она считает, что я был единственным мужчиной, который любил ее по-настоящему. Хотя сейчас, по ее мнению, это, увы, не так. В общем, она хочет вернуться в прошлое и попытаться начать все сначала. Пишет какую-то чепуху по поводу того, что опять хочет стать сиделкой или медсестрой…

— Она работала сиделкой?

— Да. Очень давно какое-то время она занималась этим. Разве она не рассказывала тебе об этом?

— Нет. Она написала тебе любовное письмо, черт возьми! Где оно?

Донни усмехнулся.

— В надежном месте.

— Подонок! И это называется лучший друг.

— Мне кажется, что мы уже когда-то обсуждали этот вопрос.

— Ладно, ладно. Давай скажем так: она вернулась в нашу жизнь…

— И уже взбудоражила всех, в том числе и наших жен. Они со страхом и любопытством ждут встречи с ней. Она переполошила всех в доме, даже еще не появившись. Скоро ли это прекратится?

— Нет, Гарри. Она купила дом в Восточном Хамптоне… Так что опять стукнемся лбами?

— Не знаю… Она… Смешно. Мне страшно. Я не знаю…

— Чьи речи я слышу? Мужчины или жалкого труса?

— А у вас поджилки не трясутся, доктор Джеймсон? — попытался пошутить Гарри, но Донни не улыбнулся. — Я, правда, не знаю, Донни, — серьезно продолжил Гарри. — Ты понимаешь, старик, она чертовски хорошо выглядит. Она очаровательна. Это-то как раз и внушает мне опасения. Это сбивает с толку. Она как приманка. Смешно, но рядом с ней я чувствую себя молодым. И потом, меня все время преследует чувство вины перед ней. Я ведь женился и через месяц бросил ее. Сразу после того, как у нее произошел выкидыш.

— Гарри, поверь, если у тебя есть опасения подобного рода, то мой тебе совет — не играй с огнем. Разберись окончательно в самом себе и выкинь все лишнее из головы.

— Да, ты прав. Это я и сам понимаю. — Гарри вздохнул. — А ты, что будешь делать?

Донни открыл дверцу и вышел из машины, распрямляя свое длинное стройное тело.

— Я люблю свою жену. Просто письмо лишний раз показало, что мы никогда не сможем равнодушно относиться к этой женщине, как, впрочем, и к своему прошлому. Но за себя я спокоен. В общем, положись на меня сегодня вечером. Мне кажется, все будет о'кей.


Когда они вернулись, все приглашенные уже были в сборе. Все, кроме Фритци. Норман Галло, преуспевающий адвокат, с очень молодой беременной женой Карлой. Франко и Эсмеральда Куччи — самые известные в стране оформители книг. Макс Стайлс — известный фотограф и гомосексуалист.

Вечеринка началась. Уже открыли третью бутылку вина. Джина и Гарри являли собой образец предупредительных и внимательных хозяев. Макс развлекал гостей какой-то нескончаемой историей. Гости с энтузиазмом поддерживали разговор, вставляя шутливые реплики. Всем было весело.

Неожиданно Норман Галло, очевидно, желая привлечь к себе внимание, серьезно сказал:

— Вот мы веселимся, рассказывая друг другу всякую чепуху, а на улицах Манхэттена люди умирают с голода. Я уверен, что отсутствие сострадания убивает в человеке душу, лишает его ощущения истинных ценностей. И такое состояние общества способно разрушить и уничтожить всю страну.

В комнате воцарилась тишина. Переход был слишком резким. Юная жена Нормана Карла одернула его:

— Норман, оставь, пожалуйста, свои рассуждения о конце света.

— Что ты понимаешь! — с раздражением воскликнул Норман, — Ты росла во всей этой атмосфере, Карла. Ты слишком молода, чтобы осознать последствия.

Все с интересом посмотрели на Карлу, ожидая ее реакции.

Карла спокойно зевнула, по привычке слегка поглаживая округлившийся живот.

«Амазонки нового поколения, — с уважением подумала Джина. — Они еще преподнесут всем нам урок».

— Норман, если ты произнесешь свою душещипательную речь среди бездомных бродяг на Третьей авеню и при этом останешься таким, какой есть, — весь в кашемире и шелках, с набитым всякими деликатесами желудком и сверкающей белозубой улыбкой, которая обошлась тебе в пять тысяч долларов, — то это будет значить гораздо больше, дорогой, — спокойно произнесла Карла. — Мы все в большей или меньшей степени являемся частью этой проблемы, которую нельзя решить, оставаясь в стороне. — Она снова зевнула.

Дженни закурила очередную сигарету, не обращая внимания на укоризненный взгляд Донни, и сказала:

— В самом деле. Вот, например, почти все из нас имеют по два дома. Я возвращаюсь в город из своего загородного дома и натыкаюсь на парня, который живет в картонной коробке. И мы знаем, что кроме нее, у него ничего нет. Так что, я уступлю ему комнату в собственном доме? Или поделюсь с ним своими доходами? Конечно, нет! Мы отводим душу тем, что выписываем чек на небольшую сумму в Фонд бездомных и, успокоившись, распаковываем корзину на очередном пикнике.

Внимательно слушавший Франко Куччи вступил в разговор:

— Я прочел недавно в газете статью об одном маленьком племени в Ботсване. Очень примитивное племя. Но на территории, где они жили, водились очень редкие, исчезающие виды животных. Племя жило, занимаясь охотой на этих животных. Снарядили экспедицию, чтобы попытаться спасти животных. Экспедиция забралась глубоко в джунгли и обнаружила это племя. Когда выяснили, что одной из причин истребления является именно племя, то выбор был однозначен. Решили защитить животных. Люди могли себя воспроизвести, а животные нет. Племя загнали в резервацию и бросили на произвол судьбы. Вот такие-то дела…

Донни наполнил стакан, хотя хорошо знал, что этого не следует делать. Язва давала о себе знать, и это его ужасно раздражало. Он сказал немного возбужденно:

— Приводя этот пример, Франко, очевидно, имел в виду то, что богатые и сильные люди, например, Нью-Йорка, живут хорошо за счет слабых и угнетенных? Воспроизводящихся?

— Да, именно это я и хотел сказать. Я итальянец, и у нас несколько иные представления о морали. Мне кажется, они более реалистичны.

В дверь позвонили. Вбежал запыхавшийся Луи и взволнованно произнес:

— Я встретил ее… Это, наверное, она… другая жена Гарри.

В комнате будто щелкнул электрический разряд. Все нервно переглянулись. Воцарилось неловкое молчание.

Смех застыл на губах Гарри и Джины. Они осторожно пошли в сторону двери.

Сидя в глубине комнаты, Дженни слышала, как гости полушепотом обсуждают это сообщение.


Месяц спустя, когда Джина вспоминала этот ранний летний вечер, она определяла свое состояние тогда «полной потерянностью». Все потеряло смысл. Она задыхалась, как выброшенная на берег рыба, тараща глаза на мир, который тебя отвергал.


Рядом с Френки Кэршем стояла Фритци Олсен Феррис и улыбалась самой яркой и ослепительной улыбкой, которую когда-либо видела Джина. Она была восхитительна. «Мэрилин Монро… Бэтти Грэбл… Мэмми Ван Дорен… Мэмми Ван Дорен?.. О Боже!» — пронеслось в голове Джины.

Перед ней стояла сказочно красивая, яркая женщина. Джина таких еще не встречала. Настоящая богиня! Она была во всем белом. На шее мерцали бриллианты. Белоснежные руки. Красивые тонкие пальцы. Ухоженные, покрытые белым лаком ногти на руках и ногах. Перламутрово-розовые губы. Она вся искрилась.

Нет, она непохожа на Мэмми. Скорее, Мэрилин… Черт возьми! Эта Мэрилин Монро не только сейчас находилась в ее доме, но и когда-то была женой Гарри. Ее Гарри. Гарри спал с ней, с этой чертовой Монро… до нее…

Эта мысль пронзила ее насквозь. Да, зря она испытывала чувство превосходства перед ней, не зная ее. Сейчас ее «Я» словно распалось на части. Произошло то, чего она меньше всего ожидала.

Фритци представлялась ей этакой пышкой средних лет. Овдовевшей, трогательно-отчаявшейся и утомленной. Но женщина, которую она сейчас увидела, совсем не соответствовала этому образу. Эффект разорвавшейся бомбы! Настоящая богиня чувственности! Нет, это не Мэрилин…

«Это женщина, у которой даже колени пахнут Духами», — подумала Джина. Ею всю передернуло от этой мысли. Подумать только! Ее Гарри целовал эти гладкие, пахнущие духами и кремом колени. Она вдруг физически ощутила себя высохшей, циничной, неинтересной, скованной в движениях и облаченной в траурную одежду женщиной. Она почувствовала себя лужайкой, где вся растительность высохла и остался лишь голый песок. Она ужаснулась: «Кто она? Кто эта женщина? И кто такой Гарри? Как она сможет когда-нибудь преодолеть этот всепоглощающий страх? Но чего она боится?»


«Мэрилин» подошла к Гарри и поцеловала его.

— О, Гарри! Какой чудесный маленький домик! Мне очень нравятся такие старомодные дома. На ранчо в Санта-Фе я не встречала ничего подобного. Он такой милый! Позвольте представить вам моего друга Френки Кэрша. Он владелец компании по продаже автомобилей. Он даже продал мне одну из своих машин. Тогда-то мы и познакомились.

Гарри нежно прикоснулся к локтю Джины, пытаясь помочь ей обрести душевное равновесие. Его очень взволновало выражение ее лица. «Ты дерьмо, Гарри!» — подумал он про себя. Ясно, что нельзя было приглашать ее сюда. Как он мог забыть, насколько неотразима Фритци. Господи! Она невероятно красива: вылитая Линда Эвенс. Как же он мог не подумать об этом? «Ты идиот, Гарри! И только ты виноват в том, что твоя жена сейчас выглядит так, как будто проглотила кусок льда».

«Черт! Донни, Дженни, где вы?! Ты заплатишь за это, Гарри! Готовь гвозди, молоток и терновый венец. Тебе крышка! Захлопни же наконец рот, Джина, посмотри мне в глаза, ничего не пытайся сказать». Гарри нервничал.

— Джина, дорогая, это Мадлен. Ее еще называют Фритци. Это ее прозвище. А это Френки… Керс…

— Кэрш. Он продает машины.

Джина попыталась взять себя в руки.

— Я знакома с Френки. Недавно я брала у него интервью. Какой сюрприз!

Френки пребывал в некотором замешательстве. Он чувствовал, что здесь что-то происходит, но Фритци ничего не рассказывала ему, и он не мог разобраться в этой сложной игре чувств. «Ладно, поживем — увидим, — решил он про себя. — Разберемся».

— Да, мир тесен. Как идут дела со статьей? — поинтересовался он.

Джина постепенно приходила в себя. Время и пространство вновь стали соединяться. Части вновь становились единым целым. «Я — Джина Харт. Мне тридцать девять лет. Это мой дом, и это мой муж. Вокруг наши дети и наши друзья. Это моя жизнь. Я — писатель. Я — личность. Я — привлекательная женщина с кожей оливкового цвета и волнистыми черными волосами».

— Все прекрасно, Френки. Возможно, мне придется еще раз встретиться с вами. А сейчас проходите сюда, пожалуйста. Фритци, Френки, знакомьтесь…

Гарри с Джиной последовали за гостями, не решаясь взглянуть друг другу в глаза.

Обстановку разрядил голос Фритци Олсен:

— Донни Джеймсон! О Господи! Не могу поверить своим глазам!

Она распахнула объятия своих белоснежных рук и направилась к нему. Донни, сидевший между Дженни и беременной амазонкой, вскочил ей навстречу так поспешно, что чуть было не свалил их со стульев. В объятиях Фритци он был похож на сосиску в хот-доге. Это был один из тех моментов, который следовало бы заснять на камеру, но ни у кого, к сожалению, ее не было под рукой.

Словно некий смерч ворвался в дом и засосал всех присутствующих в свой круговорот. Даже Изабель и Ондин, накрывавшие на стол, застыли, словно загипнотизированные. Замерли, раскрыв широко глаза и рты, Джереми, Оуэн и Луи. На нижней губе Дженни зависла незажженная сигарета. Все невольно смолкли при виде такой женщины. Аромат, который она источала, приятно возбуждал их обоняние. Даже Артуро застыл на месте с вывалившимся из пасти языком.

Мэрилин Монро воскресла и вернулась ранним летним вечером в Саг-Харбор.

Пока все находились в безмолвном шоке, Фритци продолжала обнимать долговязую, онемевшую фигуру Донни.

Ничего подобного никогда не было на их вечеринках. Ничто не могло заставить всех одновременно замолчать!


Три часа утра. Спальня Хартов. Супруги лежат рядом, тщетно пытаясь уснуть. На душе у них неспокойно.

— Гарри?

В ответ невнятное мычание.

— Брось мычать! Я знаю, ты не спишь. Мне надо поговорить с тобой.

— Ты уверена, что в этом есть необходимость? Я не хочу говорить о неприятных вещах поздней ночью. Потом я не смогу заснуть.

— Ты бесподобен! Ты не можешь говорить о неприятных вещах после обеда, так как, видите ли, боишься несварения желудка. Ты избегаешь разговоров перед сном, потому что боишься кошмаров. А утро, конечно, ты не хочешь начинать с неприятностей. Но мне необходимо поговорить. И именно сейчас!

Чтобы подтвердить свою решимость, Джина зажгла антикварный ночник, висящий над головой.

— Хорошо, хорошо! Только выключи, пожалуйста, этот чертов ночник.

— Нет. Я хочу видеть твое лицо. Иначе я не смогу тебе поверить. — Неожиданно для себя Джина заплакала.

— Боже мой! Что ты хочешь от меня? Всего лишь один ленч — шесть месяцев назад. Я давно оставил эту женщину. Я убежал от нее. Я выбрал тебя, а не ее. Я никогда не женюсь на ней вторично. И не женился бы, если бы не ее беременность. Это очень, очень старая история.

Джина всхлипнула.

— Старая история. Все мужчины просто утонули в этом желе. Даже Луи! Луи и тот не смог устоять. Она как белый шоколад. И он с удовольствием откусил бы кусочек. В следующем месяце мне исполняется сорок. Мне больно от этой мысли. Я не хочу ревновать тебя к ней, но ничего не могу с собой поделать. Ты занимался с ней любовью! Она была твоей первой любовницей, и она… она великолепна!

— Бога ради, Джина! Она старше тебя!

Вероятно, это подействовало. Джина проглотила слезы.

— Благодарю тебя, Гарри. Я очень нуждаюсь в твоей поддержке. Но хоть она и старше меня, однако выглядит на десять лет моложе. Франко думал, что ей тридцать. Тридцать! Боже, это так унижает! Как ты мог не предвидеть последствий, Гарри?

Слезы Джины всегда очень огорчали Гарри. Сейчас он сам чуть не расплакался. Его глаза наполнились слезами.

— Джин, милая, ради Бога, прости меня. Я так расстроен и подавлен. Ты гораздо лучше меня, собраннее. Я думал, ты воспримешь ее как карикатуру. Ты ведь всегда потешалась над подобными женщинами. Помнишь шоу с Донни Андерсон? Ты так смеялась… Ты моя жена, и я люблю тебя. Она — в прошлом.

— Да, ты прав, Гарри. Хоть ты и порядочный негодяй. Ты бы занял второе место на всемирном конкурсе негодяев.

— Почему второе?

— Потому что ты не совсем пропащий негодяй.

Они оба рассмеялись. Это была их любимая шутка. Гарри нежно обнял Джину и стал гладить ее горячие бедра.

— А не перейти ли нам с этой досадной темы на более приятную — сексуальную? Разве ревность не возбуждает тебя?

— Нет. — Джина попыталась оттолкнуть его. Но Гарри хорошо ее знал. Он скользнул рукой под майку и коснулся ее груди.

— Ты ненормальный, Гарри.

Она испытывала боль от всего пережитого, понимая, что вторжение этой женщины в ее жизнь не закончилось. Но она была благодарна ему за передышку и чувственное желание. Благодарна за столько лет интимных отношений, всегда сопровождавшихся бурной страстью и различными сюрпризами.


Пять часов утра. Спальня Джеймсонов. Дженни сидит на террасе. Она в задумчивости смотрит на океан и жует шоколадку. Донни в ванной комнате. Он уже достаточно долго там, и Дженни ждет его.

Он подошел сзади и обнял ее. Дженни вздохнула, похлопав его по руке. Донни поцеловал ее и сел рядом. Она предложила ему шоколад, но он отказался.

— Ты бледен, — сказала она.

Донни устало улыбнулся.

— У меня расстройство желудка.

Дженни доела шоколад и с отвращением бросила обертку на пол.

— Ничего удивительного. После ее объятий и не такое могло произойти.

— О'кей. Давай не будем об этом, иначе мы не заснем. И хватит обкуриваться до смерти.

Дженни погасила сигарету:

— Ладно. Я думаю, нелегко слышать, как твой сын говорит: «Бедный папа. Мог иметь такую женщину, а выбрал маму».

— Ты его неправильно поняла. Он не это имел в виду.

— Хватит! Смени пластинку. Бедная Джина! Я не хотела бы оказаться на месте Гарри. Она выглядела абсолютно опустошенной. Я и представить себе не могла, что Джина может так ревновать. Так что же все-таки эта Фритци хотела, Донни?

— Почему ты считаешь, что она должна была что-то хотеть?

— Я полагаю, ты достаточно хорошо меня знаешь? Я не вчера родилась. Ей что-то надо. И если это что-то — ты, то так и знай: я утоплю эту белокурую сучку с пышной грудью в первой же попавшейся канаве. Не успеет она и глазом моргнуть.

Донни засмеялся и нежно взял ее руку в свои ладони.

— Ну, довольно, моя девочка. Маленький свирепый воин, готовый драться за своего мужчину. Я тронут.

Губы Дженни задрожали от досады за свои слова. «Слишком много эмоций!»

— Донни, я знаю, ты порядочный человек. И ты будешь со мной искренен. Пожалуйста, не относись ко мне снисходительно, свысока. Поверь, она окрутит тебя, ты не успеешь и опомниться. Она уже много сделала для этого сегодня ночью, и ты прекрасно это понимаешь. Не лги ни мне, ни самому себе.

Донни взглянул на жену, пытаясь выглядеть твердым. Ее слова тронули его до глубины души, тем более что это было правдой и тем более что он сам не хотел, чтобы это оказалось правдой. Он молчал. Дженни знала его слишком хорошо. Он молчал, и молчание подтверждало справедливость ее слов.

— Скажи, ты же не сделаешь этого? — Дженни до боли прикусила губу.

Она не хотела плакать, но слезы текли по ее щекам. Донни опустился на колени перед ней и взял ее руки в свои. Первые лучи солнца коснулись темного летнего неба.

— Нет, малыш. Я обещаю тебе. Я не хочу и не буду огорчать тебя.

Дженни часто закивала головой.

— Я не вынесу этого, Донни, нет!..

Донни поцеловал ей руки. Язва напомнила о себе вновь. Да, это судьба. Рок. Это не милая шутка. Сладкая мечта, которая, оказывается, никогда не умирала. Она вернулась, чтобы снова мучить его. И, черт возьми, он готов пойти на эти муки. Дженни права, ей и в самом деле что-то необходимо. Он тоже хотел этого. Он страстно, безумно желал ее. Боже! Какое блаженство глубоко войти, погрузиться в этот сочный, благоухающий кратер любви!

Будто юношеские мечты вернулись к нему. И вновь мучили и терзали его, причиняя нестерпимую, сладкую боль. Да, он готов пойти на это.


Шесть часов утра. Спальня Рикки Боско. Мэтч занимается с ним французской любовью. Окна раскрыты настежь, и слышно, как ветер поднимает волны в пруду. В пруду, который принадлежит Рикки. Кричат гуси.

Мэтч примостилась в конце кровати между ног Рикки. От удовольствия он постанывает. Голова ее начинает двигаться быстрее. Она знает, когда следует ускорить темп. Она изучила каждый сантиметр его тела, все его секреты…

— О, малыш! Замечательно! Давай еще! Еще!..

Откусить его к черту — вот что она хочет. Она знает, что не ее горячий язык больше всего заводит его, а та голливудская киска. Это точно. Когда она подошла к ним, то поняла, что поступила опрометчиво. Почти глупо. Рикки смутился и покраснел, как помидор. Он не мог связать и двух слов.


— Привет. Меня зовут Катарина. Я так рада наконец-то познакомиться с вами. Джой так много рассказывал о вас, что мне кажется, будто мы давно знакомы. Какие красивые места здесь! Просто созданы для отдыха.

Потом она помогала Флоренсии готовить чай. Флоренсия, похожая на маленького чертенка, плохо говорила по-английски, коверкая слова. Рикки терпеть не мог, когда Мэтч на равных разговаривала с ней. Но Мэтч нравилась эта женщина. Она была естественной и реальной. В отличие от этих богатых уродов.

Мэтч лучше Рикки знала мир богатых. Занимаясь массажем, она годы провела бок о бок с ними. Каталась на их собственных лифтах и летала на их самолетах. Она прекрасно знала, что чувствуешь к концу нескончаемого рабочего дня. Два часа в сабвее, а потом девять часов непрерывного растирания дряблых узловатых мышц этих богатых сучек. Да еще их постоянное нытье: «Господи! Так утомительно лететь из Ла-Гуардин. Я так устала, так устала, хоть самолет и собственный. Мы покинули Аспен в девять часов. Я просто умираю от усталости!»

О чем бы они ни говорили — об импотентах-мужьях, детях, прическах, путешествиях, слова их всегда звучали одинаково: фальшиво, скучно, претенциозно, с оттенком хвастовства и сарказма. Казалось, что все происходящее они воспринимают как маленькую жизненную неприятность.

Катарина Риверс не была похожа на них. Она действительно была красива и изящна. Мэтч достаточно хорошо разбиралась в этом.

Нежные, классические черты лица. Большие серые глаза, словно две жемчужины, и густая грива блестящих черных волос. Они потоком струились сквозь ее красивые длинные пальцы, когда она привычным жестом откидывала их назад, грациозно вскидывая голову. Ей хватало вкуса ненавязчиво демонстрировать свои достоинства. Красивая модная одежда подчеркивала совершенство ее фигуры. Она знала французский и итальянский. Неподдельная живость голоса выгодно отличала ее от фальшивого нытья женщин ее круга.

Лицо Рикки читалось, словно открытая книга. Оно выражало такое восхищение, будто перед ним стояла девушка его мечты. Катарина так не была похожа на тех амазонок с лошадиными физиономиями и телок с теннисных кортов, которым он часто строил глазки. Нет, это была настоящая мадонна.

Флоренсия и Мэтч вынесли чай в патио и стали ждать остальных.

— Флоренсия, присядь на минутку. Попробуй немного настоящего английского чая со сливками. — Мэтч сказала это, желая досадить Рикки, зная, как он будет взбешен, увидев за столом Флоренсию.

Флоренсия хихикнула.

— Нет, Мэтч. Мистера Рикки пусть лучше угощать тебе. Я лучше уйти отсюда, — сказала она, коверкая слова.

Мэтч села. Начинало темнеть. Она увидела их. Внизу, у пруда. «Что мне делать? Что мне делать?» — повторяла она, терзая себя вопросом, на который не было ответа.

Они возвращались. Рикки походил на помешанного. Сейчас им владело лишь одно желание: Катарина Риверс, стонущая под ним, с рассыпавшимися великолепными черными волосами.

Он был вечно голодным. Ему всегда хотелось все и вся. Если бы он не был таким настырным, то вместо Хамптона и Пятой авеню давно гнил бы в какой-нибудь тюрьме. Другие из его среды давно отправились за решетку или на тот свет, или прозябали в какой-нибудь захолустной гостинице. Только не он… Он выкарабкался…

Рикки с малых лет мечтал о богатстве. И он стал богатым. Теперь он даже не помнил, что когда-то был беден. Ему ничего не стоило финансировать очередную картину Джоя Риверса. Но с появлением денег необходимо занять соответствующее положение в обществе. Больше всего он мечтал стать членом Байфронтского клуба. Но это нельзя было купить за деньги.

Все это было до нее. Теперь же он желал ее так сильно, так пылко, что это чувство затмило все. Даже его страсть к автомобилям.

Насколько ему удалось осуществить свою мечту, он оценил только сегодня, когда показывал Катарине Риверс свои владения. Он понял это, глядя на ее восхищенное лицо.

Когда он показывал ей свой дом — ванную, отделанную мрамором, библиотеку с панелями из дерева ценных пород, комнаты с роскошной мебелью, огромную тиковую террасу, где каждое дерево, каждый куст, каждый цветок принадлежали ему, — он испытывал такой триумф, какого не ощущал никогда в жизни.

— А это патио, — сказал он очень скромно.

— О Боже! Это фантастика! — Катарина была потрясена увиденным. — Я никогда раньше не видела ничего подобного! — взволнованно сказала она. Глаза ее сияли.

— Голливуду понравилось? — съязвила Мэтч.

«Чертова Мэтч!»

Катарина повернулась, и Рикки понял: очарование прошло, и он теряет ее. Хорошее настроение улетучилось.

— Да, мне очень понравилось. Как чудесно провести здесь лето! Рикки так добр, что пригласил нас.

— Хотите чаю? — предложила Мэтч.

— О, с большим удовольствием, — отозвалась Катарина. — Джой, дорогой, ты выпьешь немного чаю?

Джой Риверс до сих пор не произнес ни слова. Он был настолько мал ростом и жилист, насколько высока и изящна была Катарина. Джой одевался во все черное и выглядел мрачным. Но, как писали о нем, это был всего лишь его стиль.

— С удовольствием. Только без сливок.

— Но это же не по-английски, — сказала Мэтч, наливая ему чай.

Джой Риверс пожал плечами.

— Значит, Рикки пригласил вас, миссис Риверс? — продолжала Мэтч.

— Простите, я забыла ваше имя, — улыбнулась Катарина.

— Все зовут меня Мэтч. Это долгая история.

— О'кей, Мэтч. Дело в том, что мы продали свой дом в Калифорнии, так как начали строить новый в Малибу. Предполагалось, что он будет закончен как раз к этому времени. Но его, конечно, еще не достроили. Поэтому на ближайшие два месяца, по крайней мере, мы оказались бездомными. Как бродячие кочевники. Да еще Джой как раз собирался начать работу над новой картиной. Вот Рикки и предложил нам погостить у него. Все это так кстати и так чудесно! Я никогда еще не видела такого роскошного дома. Столько вокруг арт-деко!

— Кто такой этот парень — Арт-Деко? — спросила Мэтч, пытаясь прожевать кусок пирога.

Рикки посмотрел на Джоя Риверса, тот взглянул на Катарину, а Катарина посмотрела на Рикки. Потом все вместе уставились на Мэтч. Мертвая тишина. Мэтч удивленно жевала. Она не понимала, почему на нее все смотрят.

Джой Риверс издал хрюкающий звук. Его плечи стали мелко трястись.

— Ха-ха-ха! — наконец, не выдержав, громко рассмеялся он.

За ним стали смеяться Катарина и Рикки.

— Это самый чудесный вопрос, какой я когда-либо слышал, — сквозь смех промычал Джой Риверс. — Кто эта чертовка? Колоссально!

— Я предупреждал… — подал голос Рикки.

«Он предупреждал… Он говорил с ними о ней. Он назвал ее чертовкой? — пронеслось в голове Мэтч. — Может, наоборот, все не так уж и плохо. Целое лето с великим режиссером. Но ее не звали на все лето. Риверсы затевают новый фильм. Спокойно. Они смеются над какой-то ерундой, которую она сказала. Неужели они восприняли ее как равную? Неужели она сможет войти в их круг? Даже если она и не знает, кто такой Арт-Деко».

Рикки. не делал ошибок. Обед удался на славу. Пили вино из собственного погреба, заказанное у лучших торговцев вином в Нью-Йорке. Настолько хорошо, что даже на Риверсов оно произвело впечатление. Великолепно приготовленная еда, десерт и блестящая сервировка.

Им понравился дом Рикки, и, что самое главное, им понравилась Мэтч. Все, что бы она ни произнесла, приводило Джоя Риверса в неописуемый восторг. Они сказали, что она оригинальна, непохожа на этих модных кукол из Голливуда.

Она сделала так, что Рикки стал выглядеть более интересным парнем. Отнюдь не поверхностным, а глубоким и умеющим дать оценку. Он заметил, что Катарина стала несколько иначе смотреть на него. У него появилась тайна. А это всегда интригует. Человек с тайной! Мэтч рассказала им, как они познакомились.

Рикки чувствовал себя прекрасно. Целое лето с Катариной Риверс! И с ее друзьями! Выход в свет. Он присоединит шоу-бизнес к своему делу. Он сделает все. Он будет иметь все. И даже… О Господи!.. И даже ее…


Мэтч выпрямилась. От французской любви у нее покраснел подбородок.

— Фантастика, малыш! Теперь я, может быть, смогу заснуть.

Сейчас Мэтч была похожа на маленькую девочку. Ее нижняя губа дрожала. Она заползла под одеяло, и только ярко-рыжий хохолок, как у петушка, торчал из-под него.

— Рикки, я хочу тебя о чем-то попросить.

— Все что угодно, малыш.

— Я хочу, чтобы ты называл меня по имени. Меня зовут Элен Мари. Я очень хочу этого.

— Элен Мари… Черт?! Нет, конечно, я попробую. Просто к этому надо привыкнуть. Элен Мари… Почему ты вдруг захотела этого?

— Не знаю. Просто так хочется.

Она повернулась набок и свернулась клубочком. Когда она решила поговорить с ним о Риверсах, он уже храпел. «Так даже лучше, — подумала она. — Надо еще разобраться во всем этом». Мэтч закрыла глаза и неожиданно для себя заснула.

ГЛАВА 3

Луи Маньяра Коуэн стоял у самой кромки воды, и его ноги, омываемые пеной прибоя, все глубже погружались в мокрый песок.

Больше всего на свете он хотел не бояться океана, но вода продолжала пугать его. Никто не знал о его страхе, кроме Оуэна. Даже папа. И больше всего мальчику не хотелось, чтобы он узнал об этом, потому что папа не боялся ничего.

Оуэн считал, что страх Луи перед океаном заложен в его генетическом коде, который сформировался в засушливых районах Африки, где он родился. Там почти нет воды, и тем более океана. Правда, Луи не знал, что такое генетический код, хотя Оуэн и пытался объяснить ему, но тем не менее он считал, что в этом есть доля здравого смысла.

Как бы там ни было, но этим летом пришло время войти в воду — ведь он уже не маленький. Он повернулся, чтобы убедиться, что Чайна все еще наблюдает за ним. Она улыбнулась ему и помахала рукой. Он помахал ей в ответ. Ему очень не хотелось, чтобы она догадалась, как он боится.

Он подумал, что Чайна очень красивая. Конечно, миссис Мюррей тоже красивая, но у нее такие кривые желтые зубы, и от нее все время пахнет кислым молоком. Совсем не так, как от Чайны. От Чайны шел запах лимонада, который готовит Изабель, и у нее были самые чистые и белые зубы, какие он когда-либо видел. Такие же были только у девушки с коммерческой рекламы, но это был всего лишь плакат, а не живой человек.

Стиснув зубы, Луи сделал два маленьких шажка вперед. Волны возрастающего прилива холодом обдали его ноги. Он глубже погрузил их в мягкий песок, пытаясь унять подступающий страх.

На следующей неделе его отправят в летний лагерь. В прошлом году ему там понравилось, но сейчас почему-то совсем не хочется ехать. Он не мог понять, почему. Может быть, с ним что-то происходит? Может быть, потому, что ему уже семь лет и в этом возрасте происходят странные вещи, и ты перестаешь любить, например летний лагерь? Больше всего он желал остаться здесь, с Чайной и со своей семьей. «Я им нужен, — подумал он. От этой мысли ему стало неловко. — Я всего лишь маленький мальчик, что им, может быть, нужно от меня?» Но в глубине души он чувствовал, что необходим им.

Что-то случилось в его семье. Обычно ему удавалось развеселить всех какой-нибудь репликой или забавной выходкой, но сейчас, казалось, они вовсе не слышат его, не обращают на него внимания. Особенно мама. Ему было обидно и досадно. Она улыбается так отстраненно, будто находится далеко-далеко отсюда и при этом гладит его по голове, словно какую-нибудь собаку, вроде Артуро. Это очень огорчало его. Ему становилось не по себе от всей этой обстановки в доме. Хотелось помочь, но он не знал как. С кем из них поделиться своими мыслями? Может, с Оуэном?

Хорошо, что доктор Джи не изменился. У него по-прежнему находилось время пообщаться с ним. И слушал он по-настоящему, а не делал вид, как другие. Может, с ним поговорить? Он уж точно во всем разберется.

— Луи! Время завтракать. — Чайна шла к нему по песку, неся в руках полотенце.

«Теперь можно до конца недели отложить эту пытку океаном».

Луи освободил из песка ноги и, оставив свой страх за спиной, бросился бежать к пахнущей лимонадом спасительнице.

* * *

К югу от большой дороги, между Ватермиллом и Южный Хамптоном, в центре безупречно ухоженного района, словно средний палец в итальянском приветствии, одиноко торчит старый бесхозный дом. Прогнившая веранда вся покосилась. Вокруг в беспорядке разбросаны пустые канистры из-под машинного масла, проржавевший садовый инвентарь и другой ненужный хлам.

Некогда зеленая лужайка высохла, и на ней символом ее смерти стоит древний развалившийся «шевроле». Окна плотно закрыты и обклеены газетой, а рамы потрескались и облупились. Вокруг тлен и запустение. Единственная тень жизни исходит от стен веранды, сплошь увешанных американскими орлами, медными, деревянными и пластиковыми. Они парят, будто поддерживая готовые рухнуть старые стены.

Вся эта картина похожа на мираж. Рядом с уютными симпатичными домиками, расположившимися вокруг, этот дом вселяет страх и уныние. Он как предупреждение о чем-то зловещем на фоне цветущей жизни.

Делорес Коуэн любила приезжать сюда. Дом казался ей символом, олицетворяющим ее сущность. Она любила его за честность и неизменность.

Обычно она приезжала сюда одна. Ей не хотелось, чтобы Бен или Дженни знали об этом. Но сегодня Делорес попросила Ондина отвезти ее сюда. Ему она могла доверять. Как наркоман — наркоману. Да и кому он может рассказать? Своей матери? Бедная Изабелла, ей приходится так нелегко. Она из кожи вон лезет, чтобы обеспечить этому оболтусу приличное будущее. Все впустую. Судьба — лотерея. Лишь немногие люди рождаются с характером. Слава Богу, ей повезло с дочерью. Она мало уделяла ей внимания, но Дженни выросла целеустремленной, цельной личностью.

Делорес глубже устроилась на сиденье «роллс-ройса» и прикрыла глаза. Она и Ондин сейчас сделают укол и… Это их маленькая тайна.

Она улыбнулась. Семья так благодарна ей, что она не пьет. Они не знают, что у нее появилась другая привычка. В действительности Делорес по-прежнему очень любила выпить. Но ей не нравилось, когда кто-нибудь знал об этом. Делорес любила состояние невесомости, прозрачной легкости, спокойствия, которое приносило вино. Оно не делало ее слабой и сентиментальной. Делорес просто стекленела и уплывала вдаль.

Но в последнее время она стала падать. Как тогда, на ступеньках. И в пятницу вечером, когда Донни и Дженни ушли с детьми к Хартам, она до потери сознания надралась в дюнах и уснула прямо на песке. Чайна, бедная девочка, испугалась до смерти, чуть не наступив на нее, когда возвращалась со свидания поздним вечером. Пришлось ей сказать, что любовалась луной и случайно задремала. Конечно же, Чайна не поверила в эту чушь.

Пока они здесь, героин все-таки лучше. Осенью дети уедут, Бен улетит в Судан, а миссис Мюррей вернется присматривать за Луи. Вот тогда, наконец, никто не будет мешать — можно будет напиваться до боли, до отчаяния, до смерти.


— Приехали, миссис Коуэн.

«Даже сейчас не может назвать меня по имени», — подумала Делорес. Он был очень странным: милым и холодным, вкрадчивым и жестоким, умеющим обходить углы и извлекать для себя выгоду. Ну да ладно. Она ему хорошо платит за услуги. Достаточно, для того чтобы купить дом и хорошую машину за все это время — за три года, которые он снабжал ее таблетками, кокаином, выпивкой и разной другой дрянью.

Ондин поставил машину в конце улицы так, чтобы она не бросалась в глаза.

От принятой дозы валиума она ощущала слабость и нетвердо стояла на ногах, поэтому он, поддерживая ее за локоть, помог выйти из машины. Они подошли к дому, и Делорес дважды постучала — это был условный знак.

Дверь со скрипом отворилась.

— Привет, Делорес! Как поживаешь? — мистер С. подал ей руку и почтительно пропустил вперед. Его лицо расползлось в противной, слащавой улыбке. Она была его постоянным клиентом. Хотя у него не было недостатка в клиентах, но она была на редкость постоянна. А это мистера С. чрезвычайно устраивало. Ничтожество богатых людей, попавших в зависимость от этого порока, давало ему ощущение власти над ними. Наркотики он считал величайшим уравнителем всех — богатых и бедных, умных и глупых.

Он подвел ее к огромному глубокому креслу с изрядно потертой вельветовой обивкой, сплошь прожженному сигаретами.

— Присаживайся, Делорес. Сейчас я все приготовлю, и ты улетишь в страну надежд.

Делорес Коуэн села и поистине королевским жестом поправила свою белую прямую юбку. Леди в сиротском приюте. Как у Диккенса.

Ондин уселся рядом с ней на грязный пол, подобно королевскому пуделю.

— Почему ты не приведешь в порядок этот вонючий притон? Чистота — вот что нужно для твоего дела, — заметил Ондин с неприязнью. Он терпеть не мог этих самоуверенных напористых людей, приехавших сюда из Италии или еще, черт знает, откуда и сколотивших целое состояние на несчастье людей.

Мистер С., не обращая внимания на замечание, отправился на кухню, чтобы приготовить наркотики. Кухня была единственным чистым местом в этом доме. Она была просто стерильна. Чистыми были и его руки — мягкие и ухоженные. Никакой инфекции, никакого СПИДа. Стерильные иглы, блестящие шприцы. Клиенты должны быть уверены в своей безопасности.

Мистер С. не замечал Ондина. Он был занят своим колдовством исключительно для Делорес.

Она наблюдала за татуировками на его руках и груди, которые двигались вместе с его мышцами и, казалось жили своей самостоятельной жизнью. Они ей нравились.


Делорес даже рассказала как-то Бену об этом:

— Сегодня я видела у одного парня три огромные татуировки. На одной руке — большая, свернувшаяся кольцами змея. Над головой у нее написано: «Гленда». На груди изображен Христос с терновым венком на голове. Под ним написано: «Бабушка, спи спокойно». На другой руке — кристалл горного хрусталя!

Бен чуть не подавился куском отбивной:

— Господи, это еще что такое? Где ты могла видеть такие вещи?

Но она только улыбнулась, ничего не ответив.

Между ними существовал неписаный договор: не задавать друг другу лишних вопросов.


Мистер С. повернулся к ней, неприятно улыбаясь, и сказал:

— Делорес, эта дрянь сейчас проглотит тебя, как акула рыбку.

Она откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. Сейчас она полностью принадлежала ему. Делорес была такой маленькой, такой хрупкой, что трудно было найти место для инъекций, которое не бросалось бы в глаза. Он колол ее в бедро, научив этому и Ондина. Но Ондина она просила сделать укол только… во время сильной ломки.

Делорес расстегнула юбку, мелькнуло голое тело. Она давно уже перестала носить трусики. Но Бен не знал этого, как, впрочем, и многое другое.


У себя в доме она была незаметной. Домашние только тогда обращали на нее внимание, когда она напивалась, опасаясь, что мат в очередной раз выставит себя в глупом виде. Делорес ощущала себя очень маленькой, словно мышка за столом у медведей. Никто не видит и не слышит ее, не замечает, пока она не пробежит у них под самым носом. Словно ее забыли, точно разбитую и потерянную безделушку.


Укол. Невыразимое чувство, ощущение полной эйфории, которое она так любила, охватило ее. Она слышала суету мистера С., принесшего Ондину его порцию, и его непрерывную болтовню. Его голос успокаивал ее, баюкал, словно океан. Она не понимала смысла, просто слушала голос.

— Я думаю, я все еще могу это делать. И никакой выпивки. В этом деле надо быть чистым, как стеклышко. Хотя, к черту все! Приходишь домой, берешь большую кружку, наполняешь ее текилой, или джином, или еще чем-нибудь. Два глотка. Бамц… Пусто… И никакого похмелья. Просто становишься чокнутым. Да, ребята, я был сумасшедшим. Я пытался задушить свою жену. — Он продолжал болтать без умолку. — В баре я прицепился к какому-то парню. «Ты, ублюдок, — сказал я ему. — Ты зачем трогал мою жену?» «Эй, я даже никогда не видел ее», — отвечает он. А сам бледный, как полотно. Но в ту минуту я всех ненавидел. Мне очень хотелось убить их, как Ларри Девис. Достать автомат и расстрелять…

Боже, спаси мою грешную душу! Я второй раз пытался убить свою старушку. Эта маленькая гречанка легче перышка… Я гонялся за ней с ножом для мяса: «Я убью тебя, сука!» Мои братья меня остановили. Боже, помоги им! Но после того, как я побывал в психушке, я успокоился. Теперь я занимаюсь делом. Три года я не притрагивался к этой дряни, не дрался. Мои дети не боятся меня. Но я до сих пор хочу многих отправить на тот свет. Ты видишь, что получается?

Делорес кивала головой. «Да, все верно. Все очень, очень правильно. Вообще все прекрасно!» Ей даже не хотелось умереть, во всяком случае сегодня. Было так хорошо! Ее совсем не волновало, что муж не любит ее… Единственное, что удерживает его, — это деньги. Остальное все — ложь, у него просто не хватает мужества жить без них.

Сейчас Делорес не беспокоили грустные мысли об одиночестве, о старости без его внимания и заботы. Ее не волновала впустую растраченная жизнь и развращенная отцовскими деньгами душа. Она с удовольствием принимала эту сладкую отраву. «Возьми, доченька. Вот еще сладенький кусочек. Никто, кроме папочки, не даст тебе ничего слаще. Он единственный». А вот и Бен с высунутым языком, тоже приготовился лизнуть кусочек сладкого. «Ничего, подходи, папочка и тебе даст. Еще, еще кусочек райского яблочка. Ах, как вкусно!»

Нет, сейчас ее ничего не трогало. Акула проглотила рыбку. Она нашла нового мужчину. Она купила его.


Луи и Чайна сидят на кухне. Луи смотрит по телевизору свое любимое шоу, а Чайна делает запись в дневнике и ест большую сочную грушу.

Ведущий разговаривает с группой женщин, которые раньше были мужчинами.

Луи смеется:

— А этот парень — большой жулик.

Чайна откусывает большой кусок груши:

— Луи, прекрати говорить про взрослых такие слова. Ты слишком много времени проводишь с Джереми и Оуэном. Не забывай, что тебе всего семь лет.

— Человек взрослый настолько, насколько себя таковым чувствует. Так говорит папа.

Прежде чем Чайна смогла ответить, в кухню быстро вошла Дженни с большой сумкой в руках.

— Всем привет, — сказала она и поцеловала отворачивающуюся физиономию Луи. — Чайна, дома моя мать?

Чайна положила ручку.

— Нет. Зато твой отец здесь. Он где-то на пляже, я думаю. — Ей показалось, что Дженни облегченно вздохнула.

— О'кей. Да, кстати, через две недели, в субботу, мы отмечаем день рождения отца. Так вот, я думаю, неплохо было бы позвать твою маму.

Чайна сверкнула глазами.

— О, Дженни! Это так мило с твоей стороны. Я думаю, мама очень обрадуется. Я ей столько рассказывала о доме и вообще обо всем. Ты уверена, что это будет удобно?

— Нет, не уверена, — поддразнила ее Дженни. — И скажи маме — никаких подарков.

— Как у тебя дела, Оуэн? Ты нашел наконец-то работу? — Дженни повернулась к Оуэну, который копался в холодильнике.

— Да нет, мы с Джереми сделали около четырехсот телефонных звонков. Все отвечают, что еще слишком рано, надо дождаться июля. И вообще, ма, надо же мне отдохнуть. Ты знаешь, тут чуть не произошла трагедия. Артуро съел термометр. Ветеринар сказал, что у него ртутное отравление, и Джина, как сумасшедшая, носилась с ним.

— Господи, то-то я волновалась, что ее не было на занятиях группы. И что же, пес остался жив?

— Да, вроде все в порядке. Эта собака проглотит все, что угодно. Его прочистили, и все обошлось. Джина расскажет тебе все в мельчайших подробностях.

Луи с ужасом слушал его. Он ничего не понял, кроме того, что с Артуро случилось что-то плохое и Дженни взволнована. Ему всегда становилось страшно, когда кто-то был взволнован.

— Дженни! Дженни! Что с Артуро?

— Ничего страшного, малыш, успокойся. С ним все в порядке. Он съел что-то плохое. Но сейчас все хорошо. — Она прижала его к себе и погладила по курчавой головке.

Оуэн достал из холодильника кувшин с лимонадом, тарелку с шоколадными пирожными и позвал Луи:

— Эй, Луи, возьми мяч и пошли во двор.

Дженни всегда умиляла непосредственность и искренность их отношений. Они прекрасно понимали друг друга, несмотря на разницу в возрасте. Луи вприпрыжку помчался за своим кумиром.

Дженни посмотрела на Чайну. Ей нравилось смотреть на нее. Такая свежая, тоненькая и хрупкая. «Как ее имя», — подумала Дженни. Имя у нее ассоциировалось не со страной, а с китайским фарфором. Такой же была ее мать. Да, у нее нелегко сложилась жизнь, но красота ее не ушла. Лицо и фигура все еще были хороши.

Луи обожает Чайну, и девочка, конечно, очень им помогает. Тем более сейчас, когда в доме происходит что-то неладное. Ее мать. Надо что-то предпринять. Необходимо обязательно поговорить с отцом. Так больше не может продолжаться. Нельзя еще одно лето притворяться, что все в порядке.

Дженни взяла сумку с покупками и пошла к себе, Размышляя о предстоящем разговоре с отцом.


В это же самое время Бен Коуэн думал о том же. Как начать разговор с дочерью? Дело принимало настолько значимые и серьезные масштабы, что его нельзя было игнорировать. Это, как слон в квартире, его нельзя не заметить. Он чувствовал, что все ждут его решения, ведь он самый старший в семье. Если он летает в Эфиопию, чтобы помочь голодающим, то неужели он не в состоянии помочь своей собственной жене? Но на этот вопрос большой Бен не знал ответа.

Дети не должны понять, что он напуган и растроган и совсем не такой сильный, каким кажется. Сытая жизнь слишком ослабила его. Иногда ему казалось, что его зять Донни обо всем догадывается.

Что ему сказать Дженни? Что он разменял свое мужское достоинство на легкую, хорошо обеспеченную жизнь? Что он слишком стар и очень боится начать сначала, лишиться этой мягкой подушки под задницей? Архитектор, построивший лишь замки на песке. Как может мужчина сказать это своей единственной дочери, которая боготворит его? По крайней мере, ему так казалось. Господи! Он слишком стар, чтобы измениться, и слишком молод, чтобы умереть. Но если он не решится на что-то определенное, то что ждет его впереди? Старость и немощь. Роскошная тюрьма с женой, с которой он не живет. Он потеряет единственную женщину, которую когда-либо любил. Она и так достаточно долго ждала. А вместе с ней уйдет и все хорошее, что еще осталось в нем.

Где же выход? Если он возьмет деньги Делорес, он никогда не будет свободен. Да он и не сможет бросить ее сейчас, когда она в таком состоянии. Он подумал, что тех денег, которые у него есть, плюс коллекция живописи и еще кое-какие средства, нажитые спекуляцией, хватит лет на пять. Но это не капитал, с которым он жил бы так, как привык, — безбедно и на широкую ногу. Тем более, это не те средства, с которыми можно сделать предложение женщине, на двадцать лет моложе его. О Господи! Сердце его сжалось и беспомощно затрепетало.

Мысль о Рикки Боско несколько взбодрила его. Он ждал встречи с ним, чтобы обсудить очень выгодное дело. В течение полугода он имеет право на привилегированную покупку шикарных участков в Северном Хэвене. Прекрасные дома в лесу с видом на залив. Если Боско поддержит его своими финансами, они провернут это. Он очень рассчитывал на него.

Но все равно это не решает проблему с Делорес. Он прожил с ней почти сорок лет. Они практически повзрослели вместе. Кто мог предположить, что дедушка оставит ей все свое состояние? Им всего по двадцать, и они вдруг богаты. А позже, когда умер ее отец, деньги просто потекли рекой.

Первые два года были сказочными. Господи! Какие они устраивали приемы! Будущий молодой архитектор и его очаровательная образованная жена. Изысканная одежда. Сколько денег они спустили тогда! Делорес была большим франкофилом, и они целый год провели в Париже, изучая французскую архитектуру и литературу и устраивая приемы. Они снимали шикарный пентхауз на Парк-авеню!

В 1950-м у них появилась Дженни. В Корее шла война. У него были жена и ребенок, и он не пошел на фронт. Он вступил в национальную гвардию.

Может быть, если бы он прошел войну, то стал бы настоящим мужчиной. Но он ненавидел ее, ненавидел людей, которые играют в эти игры. Наверное, тогда его характер стал ломаться. Репутация сильного мужчины — охотился, рыбачил, ездил верхом. «Я настоящий мужчина! Я большой Бен Коуэн!» И все верили ему. Даже Делорес. Бедная его жена! Ей так хотелось, чтобы он был большим и сильным. И она полностью проглотила эту наживу. Как он может теперь бросить эту бедную, страдающую алкоголизмом женщину, которая и дня не может прожить без него.

Может быть, это и есть его судьба — какой бы она ни была? Их любовь, их жизнь. Как много они пережили! Ее ночные истерики, безумные выходки. А что делал он? Был всегда предупредителен и внимателен, выглядел таким сильным и незаменимым. Он так не хотел терять семью и дом, которых не имел в детстве!

В отношении к Делорес, может быть, именно ее семья привлекала его больше всего. Приглашения ее дедушки и отца, дружеские похлопывания по плечу, игра в гольф, семейные обеды в загородном особняке. И Делорес — прекрасная, воспитанная молодая леди из превосходной семьи — была для него лишь дополнением.

А кто был он? Выросший без отца и матери молодой человек, симпатичный, энергичный, способный. Ему нужна была солидная профессия, и он нашел такую — архитектор. Камень, стекло, огромные здания — это так солидно. Ее семья, которая прекрасно разбиралась в искусстве, архитектуре, поэзии, полностью одобрила и поддержала его выбор. Семья, которая очень многому его научила. Сейчас он понимал, что тогда женился скорее не на Делорес, а на ее семье.

Через десять лет ее отец умер, а вместе с ним распалась и семья. В тридцать лет он стал наследником огромного состояния.


Они оба любили выпить. Он не был святым. Но он был здоровым мужчиной с еврейской и ирландской кровью в жилах и мог держать себя в руках. Он не позволил алкоголю одолеть себя. А она сломалась. Она всегда была слабая и хрупкая. Особенно сильно она стала пить после Лизы, его первой настоящей любовницы. Он не считал девочек «на одну ночь», к услугам которых стал прибегать после того, как родилась Дженни.

После рождения Дженни Делорес очень изменилась. Она стала избегать интимной близости с ним, боязливо съеживалась, когда он касался ее. Но он всегда старался быть вежливым, даже когда в нем клокотали желание и злость на нее. Она просто умерла как женщина. А он был большой, сильный мужчина.

Лиза была иной. Студентка первого курса, с грудью, как у Софи Лорен. Он с ума сходил из-за нее. Особенно в постели.

Делорес узнала об их связи. Он так и не выяснил, кто ей донес. И тогда она по-настоящему начала пить. Выпивка все больше заменяла ей семью. Делорес стала превращаться в алкоголичку.


Так много потерянных лет. Он оставил преподавание в Колумбийском архитектурном институте, бросил практическую работу. У него пропало желание делать карьеру, тем более что деньги были и отсутствовала необходимость их зарабатывать. Делорес полностью ушла от всяких дел, и заботы о семье, доме, ее состоянии целиком легли на его плечи. Она получила полную свободу. Ей было дозволено все.

Но все эти деньги, все ее богатство он никогда не считал своими. Даже тогда, когда спроектировал и построил этот дом.

Дженни уехала в колледж, и они остались одни. Тогда он и построил этот величественный и необъятный дом, где они без труда могли спрятаться друг от друга. Они, подобно привидениям, бродили по нескончаемым коридорам дома, вежливо и сердечно бряцая цепями своего отчаяния. Он готовил, и они обедали, чаще с гостями, но иногда одни. Тогда они очень много пили, и обед проходил легко и непринужденно.


Луи появился, когда Бен переживал тяжелый момент своей жизни. Он дошел до точки. Он иссяк. Он не мог больше врать самому себе. Ни молоденькие красотки, ни милосердные миссии в страну тьмы не давали ему больше душевного равновесия.

Сложное и без того отношение Дженни к матери становилось хуже и хуже. Все реже она с Донни и Оуэном стали заходить к родителям.

Бен построил дочери собственный дом. Нечто вроде взятки: «Пожалуйста, только будь рядом, ведь нам так нужна твоя поддержка. Не оставляй нас одних в пустых комнатах».

Однажды во время своего пребывания в Африке, Бен увидел ребенка. Таких там было много: покрытых струпьями от чесотки, со вздутыми от голода маленькими животиками. Что-то произошло с Беном. Ребенок смотрел ему в глаза, и Бен протянул к нему свои большие сильные руки, да так до сих пор и не выпускал его. Он назвал его Луи в честь своих кумиров — Луи Канна, Луи Салливана, Луи Армстронга. Он выходил его, и когда ребенку стало лучше, привез домой. Их мертвый дом преобразился, будто ребенок принес с собой в дом улыбку, радость и свет. И Дженни, и Донни, и Оуэн вернулись к ним, а Делорес принялась лечиться. Бен открыл настоящее чудо в прекрасной и печальной душе африканского ребенка, пришедшего из страны, которую им никогда не понять, пришедшего, чтобы спасти всех их.

Он понимал, какую огромную ответственность он взваливает на себя, беря на воспитание девятимесячного малыша. И тем не менее пошел на это. Это событие предшествовало его встрече с женщиной, ставшей его первой и последней любовью. Он усыновил мальчика и вскоре вслед за этим встретил свою любимую. Всей душой он хотел быть с ней, но не мог. Ситуация казалась ему неразрешимой. Любовь и долг. Долг перед малышом. Все это еще осложнялось его отношениями с женой. Он давно уже не хотел жить с ней, но и мысль о разлуке приводила его в ужас.

Бен решил перекусить. Он остро чувствовал свое тело, то как наливаются его бицепсы. Он ощущал себя еще таким сильным. И он не собирался сдаваться!

— Привет, папа!

Бен обернулся. Дочь быстро вошла в комнату и направилась к нему. Он знал, зачем она пришла и чего хотела. Он всячески оттягивал эту минуту, однако понимал, что она неизбежна и объяснение должно состояться. Настало, наконец, время принимать решение. И сейчас ему чрезвычайно важно было, чтобы дочь его поняла и поддержала. Что он мог ей сказать? Ничего.

Бен молча слушал ее. С ней было так легко! «Как могли таких два молчуна, как я и Делорес, произвести на свет такое болтливое существо?» — часто удивлялся Бен.

Он согласен с ней — нужно было что-то немедленно делать. Бен решил посоветоваться с Донни. Нужна его медицинская помощь. И если Делорес решится лечиться, она справится со своим недугом. Это была единственная надежда.

Дженни нагнулась к нему. Волосы обрамляли милое, покрытое веснушками лицо. Ей было тридцать девять лет, но для него она оставалась все еще шестнадцатилетней девочкой.

— Мы с тобой договорились, папа. Больше никаких глупостей, хорошо?

Он улыбнулся. Он так хорошо знал ее: «Дженни, моя девочка».

— О'кей, дитя мое. Покончим с этим.


Июнь, 15-е

И вот снова я с вами. Как говорят, лучше поздно, чем никогда. Последнее время я постоянно ощущаю дискомфорт. Я должна регулярно вести свой дневник и записывать все, что происходит вокруг. Это делает мою жизнь более осмысленной. Уверена, что однажды все изменится, и мне наконец повезет. Боже, как я устала!

Бедная моя мама! Как много она работает, чтобы свести концы с концами. Мне кажется, Луи — самый умный и любознательный мальчик на земле! Сегодня он спросил меня, почему его родители умерли от голода, в то время как у нас еды более чем достаточно. Он хотел знать, почему мы ее не отправили в Африку, тогда никто бы не умер.

У Оуэна сегодня начинаются каникулы, и Джеймсоны, по крайней мере Дженни и Оуэн, приедут сюда на все лето. Великолепно! С ними здесь будет не так уныло.

Их друзья, семья Харт, часто приезжают в гости. Мне они очень симпатичны. Мне нравится, как Джина Харт разговаривает со своим мужем. Никогда не видела, чтобы жена была настолько откровенной. Веселая, шумная, она выкладывает ему все без обиняков и постоянно подтрунивает над ним. Но он не обращает на это внимания, что всех ужасно веселит. Даже миссис Коуэн. В прошлый раз Гарри отличился тем, что на завтрак явился с шестью экземплярами воскресного выпуска «Нью-Йорк таймс». Целая куча бумаги! Никто не обратил внимания, кроме меня. Увидев мое крайнее удивление, Джина объяснила, что если Гарри чего-нибудь захочет, то все равно добьется своего. Он терпеть не может, просто выходит из себя, когда кто-нибудь, просмотрев газету, не складывает ее аккуратно. Наконец, ему надоело каждый раз сокрушаться по этому поводу, и он решил, что отныне будет каждому покупать по газете. Вот почему он сегодня притащил целых шесть экземпляров.

Со времени моей последней записи в дневнике, одно пренеприятнейшее событие не дает мне покоя.

Как-то вечером я возвращалась с улицы Бай и наткнулась на миссис Коуэн: она лежала на пляже, напившаяся до потери сознания. Я подумала, что она умерла. На следующий день я рассказала об этом маме. Мне надо было с кем-то поделиться, и я не знала, как себя вести.

Мама успокоила меня. Она сказала, что, видимо, мистер Коуэн прекрасно знает, что происходит с его женой. Кроме того, Джеймсоны могли позаботиться о ней. В общем, я оказалась в центре каких-то событий, чересчур сложных для моего понимания. После этого что-то изменилось. Во всяком случае, миссис Коуэн выглядела значительно лучше. Она совершенно перестала пить и стала более общительной. Хотя в течение нескольких дней чувствовалась какая-то неловкость. Кажется, она догадывается, что мне все известно.

В следующую субботу шестидесятилетний юбилей мистера Коуэна. Дженни пригласила мою мать. Но главное не в этом. Я должна срочно перейти к самому главному событию — я встретила парня.

Его зовут Кенни, и он удивительно красив. Он работает механиком. Я встретила его в саг-харборском клубе, где молодежь, приезжающая сюда на лето, проводит время. Клуб этот представляет собой довольно неприятное зрелище. Все эти ребята из Нью-Джерси, приезжающие сюда на тусовку, и девчонки, сплошь похожие на проституток, очень хотят казаться крутыми. В общем, выглядит все это достаточно грубо и безвкусно. Они собираются здесь в конце недели, и я не люблю приходить сюда в это время.

Но Кенни совершенно непохож на них. Он умный и веселый, очень хороший механик, хотя, я думаю, маме не понравится, что он не учится в колледже. Кенни говорит, что когда соберет достаточно денег, то обязательно будет учиться. Он рассказывает невероятные истории о богачах, покупающих у них машины. Эти рассказы — прекрасный материал для моих литературных занятий.

Вчера Кенни пригласил меня в Ист-Хамптон, где Фритци Феррис справляла новоселье. Леди дружит с боссом Кенни — Френки Кэршем.

Большой современный дом расположен в замечательном месте. Он, правда, не такой, как у Коуэнов, но достаточно внушителен для одного человека, хотя кто-то говорил, что у нее есть ребенок, но я его никогда не видела. Что меня потрясло, так это интерьер — абсолютно все белое, даже цветы! Замечательно!

Но самая изумительная во всем этом великолепии, конечно, Фритци Феррис. Я никогда не встречала таких женщин. Она похожа на кинозвезду. Дейси Мэй? Возможно. Она великолепна и несколько старомодна. Я имею в виду ее стиль одежды — чулки, высокие каблуки, много косметики и драгоценностей. Думаю, если бы моя мама одевалась так, ей очень пошло бы. Но она никогда не станет этого делать.

Обслуживание было прекрасное — прислуга в черной униформе и французское шампанское.

Были Харты, Джеймсоны и этот миллионер Рикки Боско. Он пришел с Риверсами из Голливуда. Я была потрясена — это ведь Риверс снял «Свободную перемену». Классный фильм! А какая очаровательная у него жена! Настоящая красавица. Оставляет впечатление темпераментной, искушенной женщины, способной покорить любого мужчину. Мне обычно не нравится такой тип женщин, но она очень мила. Мы много болтали в тот вечер.

Рикки Боско был со своей подружкой Мэтч. Она весьма своеобразна. Я сидела рядом с Дженни и Джиной, когда она подошла и попросила у них сигарету. Потом она уселась рядом и принялась рассказывать всякие истории. От смеха все буквально катались по полу. Например, она рассказала, что давным-давно, когда была молоденькой, у нее не было денег, чтобы сделать прическу. В Вест-Виллидже она договорилась с одним парикмахером: он ей укладывает волосы, а она ему — ну, сами понимаете, что… Я была просто шокирована, но окружающие восприняли это как шутку. Очаровательная непосредственность. Мэтч сообщила, что занимается массажем, и раздала свои визитные карточки. Все решили, что она большой специалист своего дела, а Дженни даже пригласила ее на очередное заседание женского комитета.

Я думаю, Мэтч немного нервничала. Она все время следила за Катариной Риверс и старалась держаться рядом с Рикки Боско, при этом почти не выпускала изо рта сигарету.

Кенни сказал мне, что Френки Кэрш питает к миссис Феррис самые нежные чувства, даже несмотря на то, что она гораздо старше его. И это неудивительно. Она так сексуальна, выглядит так по-голливудски, что устоять трудно. Правда, она казалась несколько смущенной и почти не отходила от Френки. У меня сложилось впечатление, что она плохо знакома со своими гостями. Кенни сказал, что Френки взял что-то вроде шефства над ней, чтобы ей было легче ориентироваться в новом для нее обществе.

А в общем вечер все же прошел довольно скучно. Все говорили о бизнесе или о недвижимости. У мужчин будто шло соревнование — у кого самый новейший факс, еще какая-либо техника, или автомобиль. Каждый хотел чем-то похвастать. К концу меня даже стало мутить. Но все равно интересно было побывать там. Раньше я никогда не присутствовала на таких приемах. Кенни был очень мил. Я выпила много шампанского, и он отвез меня домой. Он не пытался воспользоваться ситуацией и не допустил ничего предосудительного.

Я пока не собираюсь спать с ним, хотя, Господи, я так хочу этого, но нельзя, чтобы он подумал, что добился своего так быстро! Он должен первым выразить свою любовь. Ему ничего не стоит добиться любой девушки, какую он захочет. А я не хочу быть в этом списке очередной победой. Эти любовные переживания так выводят из себя!

Ладно, теперь о других делах. Отдыхающих становится больше, мой загар — темнее. В банке у меня уже семьсот долларов. (Я не сдержала обещания и потратила немного на одежду.) Луи на следующей неделе отправляется в лагерь, и у меня будет больше времени для чтения и дневника. Мне надо энергичнее шевелить мозгами. О'кей. До следующих встреч. Я устала.


Если бы кто-нибудь с глазу на глаз спросил у каждого участника рыбалки, хочет ли он в это раннее дождливое утро встать с постели и отправиться ловить рыбу, ответ был бы единодушным — нет!

Чайна после свидания с Кенни и позднего возвращения больше всего на свете хотела спать. Биг Бен, проведший бессонную ночь в поисках решения своих проблем и желающий только одного — быть с любимой женщиной. Донни, недовольный молчанием тестя и уставший от своих домочадцев и их проблем. И Луи, со своим ужасом перед океаном и отвращением к мертвой рыбе. Никому не хотелось идти на рыбалку, но, условившись накануне, ни один не посмел нарушить договора.

И вот, подкрепившись черным кофе и пончиками Изабель, они удят рыбу. Донни, как обычно, рыбачит спокойно, сидя на одном месте. Он разговаривает с рыбой и вообще думает о рыбалке как о некоем мистическом действе.

Подошел Луи и сел рядом с ним. Биг Бен ловил рыбу так же, как делал все остальное, — шумно и агрессивно. Сейчас он давал Чайне советы, как удить с борта его большой лодки.

Луи наблюдал за Донни, державшим перед собой маленькое удилище и пытавшимся заменить остатки червяка на крючке.

Донни улыбнулся ему:

— Как Дела, чемпион?

Луи кивнул.

— Нормально. Чем дальше, тем лучше. По крайней мере, хоть дождь перестал. Волны стали поменьше. — Луи нахмурил брови. — Почему, когда ты рыбачишь, то спокойно сидишь на одном месте, а папа все время бегает вокруг?

— Потому, что мы по-разному смотрим на это. Папа воспринимает рыбалку как спорт. Он хочет победить в этой игре. Поэтому к рыбе он относится, как к своему противнику. Он подкрадывается к рыбе.

— Как на охоте? Как будто это львы?

— Ты сообразительный парень и правильно уловил мою мысль. Ты философ.

Луи снова сдвинул брови:

— Философ? Что это такое?

— Как тебе объяснить? Ладно. Вот, например, как я рыбачу? Я рыбачу философски. Я думаю о том, что означает рыбалка. Философы думают о том, что означают те или иные вещи, в чем их суть.

— Это их работа?

— Иногда.

— Ну и как это подходит к рыбалке?

— Просто я не думаю, что рыбалка — это спорт. Когда я сижу здесь, я размышляю о рыбе как о символе.

— Как о чем?

— Символ? Это нелегко будет объяснить.

Луи важно кивнул. Когда он находился с доктором Джеймсоном, ему всегда казалось, что если он внимательно его слушает и задает много вопросов, то он в состоянии все понять и ничего не бояться.

— О'кей, — продолжил Донни. — Символ — это когда ты чем-нибудь заменяешь какое-то понятие. Например, когда вы с Оуэном, играя, заменяете деньги спичками, ведь они у вас становятся деньгами, то есть их символом.

Прежде чем продолжить, Донни посмотрел на Луи, чтобы убедиться, понял ли тот его. Он почувствовал, что его глаза увлажнились. Дети, но особенно Луи, вызывали в нем сильный трепет. Даже к Оуэну он не относился так трогательно, как к этому мальчугану. Наверное, потому, что детская любознательность Оуэна, его взгляд на мир, на вещи, его поиск не были омрачены горем и тревогой, выпавшими на долю Луи. Искренность и миропонимание Луи уходили корнями в первобытное невежество, страдания и страх.

Донни чувствовал ответственность за то, чтобы помочь Луи обрести глубокую и прозрачную ясность в самом себе, преодолев страхи и сомнения. Если Бен прививал ему вкус и давал ощущение силы, поддержки и защиты, то себя Донни видел скорее его проводником сквозь темный забавный дом, полный домовых и привидений, путеводной нитью в «ночь всех святых». Он должен был помочь Луи найти свой собственный путь к свету, словно в кухню, полную сладостей и веселья.

— Мне вроде понятно, — просиял Луи.

— О'кей. Итак, я представляю рыбу символом человека. Рыбы слепо плавают в глубине — целые косяки, миллионы. И всего лишь одна из них попадается на крючок. Если бы другая рыба была быстрее, голоднее, ближе, то наживку проглотила бы она, а не первая. Но попалась именно та, которая попалась. Почему? Почему именно она, а не другие из бесконечного множества? Что это, случайность? Или выбор Господа? Постоянно кто-то рождается или умирает. Так что, это Бог сидит наверху с огромной книгой и решает: «Этому уйти. Этот пусть останется». И касается ли это решение всех: каждого муравья и растения, рыбы и голубя, человека и зверя? Или это наш выбор? А может, это просто слепое везение? Беспорядочное и без всякого плана? Вот об этом я думаю, когда ловлю рыбу. Почему именно эта, а не другая. И вот почему я всех их кидаю обратно в воду. Из-за чего, как ты знаешь, папа злится. И вмешиваюсь ли я в Божьи планы, когда отпускаю рыб? Или я сам Бог? И счастлива ли рыба, оттого что я ее отпустил? Вот это и есть философия. Поэтому я и рыбачу так.

Луи положил удилище и обнял Донни за шею.

— Если я когда-нибудь перестану бояться рыб, я буду рыбачить, как ты. Не говори только об этом папе. Но ты же знаешь, мне становится так плохо, когда он убивает их, даже когда я еще не знал про символ.

Луи умолк, потому что к ним приближался папа с огромной рыбиной в руке.

— Эй, кумушки, посмотрите, что я вытащил из воды к нашему столу, пока вы здесь чирикаете.

Свободной рукой он поднял Луи, показывая ему рыбу.

— Посмотрите, посмотрите сюда, — с раскрасневшимися от удовольствия щеками к ним подбежала Чайна.

— Наконец и я поймала рыбу. Я не могу поверить в это. Луи, это чудесно! Правда?! Пойдем ловить со мной.

Луи дернулся в руках папы, давая ему понять, что его надо опустить. Он не хотел выглядеть ребенком в глазах Чайны. Если она поймала рыбу, то он тоже должен сделать это.

Донни улыбнулся и кивнул ему в знак поддержки и одобрения.

Луи взял свою удочку и последовал за Чайной. Биг Бен положил свою мощную руку Донни на плечо и сжал его. Донни вздохнул. Так Бен выражал свое сожаление.

— Хочешь пива? Ты напряжен, расслабься.

— Нет, спасибо. Ничего так не успокаивает, как рука мастера.

Бен рассмеялся:

— Эй, мой мальчик, сила в них убывает с каждым днем. — Он сделал паузу. — Спасибо, что приехал, Донни. Я хотел поговорить с тобой. Мне уже шестьдесят, и это немалый возраст. Не думаю, что смогу воспитать Луи без тебя и Дженни. Я не был никогда так растерян, как сейчас.

Он задумался. Его зять принадлежал к другой категории мужчин, чем он сам. Он был сильным и благородным, но с первого же дня их знакомства какая-то непонятная отчужденность, дистанция существовала между ними. Хотя, без сомнений, Донни любил его.

Бен сильнее сжал плечо своего зятя. Донни, не поворачивая головы, похлопал его по руке.

— Я всегда с тобой, Бен. Но ты не нуждаешься ни в ком, в том числе и во мне, чтобы решить свои проблемы. Ты всегда это делал прекрасно. С обоими детьми у тебя все получалось, как надо. И еще совсем не поздно.

— Да, ты прав, док. Слишком много трещин появилось в заборе. Их надо заделывать. И ты поможешь мне в этом.

— Папа, папа! Я что-то вытащил! Иди быстрее! — закричал Луи.

Донни и Бен посмотрели друг другу в глаза.

— Папа!

Биг Бен Коуэн поспешил с ощущением, что он знает, что делать.


Леди Мариэлла Сент Джон вздохнула и закрыла глаза.

— Ох, дорогая девочка, эти непослушные шейные мышцы, словно заморожены. Будь добра, обрати на них внимание.

Мэтч нажала сильнее. «Это все телефон. Надо меньше болтать по телефону, от него всегда болит голова». Мэтч сильно смазала пальцы ментоловым маслом и принялась растирать, месить ее шею, плечи, лопатки, словно кусок белого жирного теста. Она прилагала огромные усилия, чтобы разработать застывшие мышцы.

Леди Мариэлла была постоянной клиенткой Мэтч. Она жила в районе Южного Хамптона в доме, принадлежащем ее третьему мужу, и имела семизначный счет в банке. Сюда она приезжала на два летних месяца, июнь и июль, однако прислуга круглый год поддерживала в доме порядок и уют. Богатство и безделье леди Мариэллы вызывали у Мэтч злость и зависть.

Этим летом поток клиентов был особенно велик. «Золотые птички», — так называла Мэтч своих клиенток. Нарядные и беззаботные, они залетали к ней и без умолку щебетали о своих делах и проблемах. А Мэтч погружала свои пальцы в их все еще упругие тела, мяла, терла, массировала их, пока они заливались своей птичьей трескотней.

— Из-за СПИДа, дорогая, — продолжала болтать леди, — я вынуждена была отказаться от многих своих любовников. Некоторые из них были просто незаменимы. Элегантные, симпатичные! Очень грустно.

В дверь постучали. Это был Глен.

— Леди Сент Джон, прошу прощения. Я попытался накормить Освальда, но он отказывается есть.

— Скажи-ка, телятину ты купил у деревенского мясника? — спросила леди Мариэлла.

Глен напрягся:

— Нет, его лавка была еще закрыта. Но я купил мясо не хуже. Оно более чем подходит фокстерьеру.

— Пора повернуться, — заметила Мэтч. Она устала и хотела побыстрее закончить массаж, тем более что эта толстая кукла ей надоела. Никакие деньги не усмирят ее раздражение.

Леди Мариэлла повернулась на спину, приоткрыв свою обвислую грудь. Лицо Глена осталось непроницаемым.

— Дорогой мой, — с издевкой произнесла леди Мариэлла, — когда я говорю о деревенской телятине, надо покупать именно деревенскую телятину. Я не удивляюсь, что он отказывается есть. А сейчас, пожалуйста, скажи Арнольду, чтобы он отвез тебя обратно, и сделай все, как я сказала.

Леди вздохнула. Она сделала неловкое движение и поцарапала себе нос бриллиантовым кольцом, в котором было не менее тридцати каратов.

— О Господи, когда же у нас будет нормальный качественный сервис? И что самое интересное — неважно, сколько у тебя денег. Его просто нет. Если необходимо будет лететь куда-нибудь, то я предпочту «Конкорд» или найму самолет. В противном случае — не сдвинусь с места. Даже первый класс, которым всегда летала благородная публика, сегодня забит какими-то инженерами. Отвратительно!

Леди Мариэлла продолжала болтать, в то время как Мэтч все больше погружалась в свои мысли. Рикки и Катарина — вот что не давало ей покоя. Рикки пригласил семью Риверс погостить у него пару недель. Мэтч же постоянно занята работой и может приезжать только на уик-энд. Больше у нее не оставалось ни минуты времени. Ведь ей нужно обежать стольких клиентов!

Рикки ничего не сказал о том, что в августе приезжает Катарина. И все-таки ей удалось выудить у него эту новость. Вроде бы очевидных оснований для беспокойства не было: Рикки подарил ей «порш», прекрасно одевал с ног до головы, покупал бриллианты. Но все-таки он не был настоящей опорой в ее жизни. Они даже не жили вместе.

И вот «королевская семья» приезжает на две недели, а ей, очевидно, придется развлекать их. Интересно, о чем они говорили, когда она уезжала в город? Похоже, они с нетерпением ждали ее возвращения — им было скучно. Она как бы разряжала обстановку. «Так ли это?» — не раз задавалась этим вопросом Мэтч.

Как бы там ни было, она чувствовала, что устает от этой игры, хотя временно и приняла ее правила. Она была достаточно умна. А может, бросить все к черту? Ведь невозможно заставить Рикки полюбить ее. Никого нельзя заставить полюбить, точно так же как и разлюбить.

Что только ни придумали о любви глупые люди: «Люблю, как сестра», «Люблю, как брат», «Я люблю тебя, но не влюблен в тебя». Что за чушь! Это смахивает на косметику, где все имеет свое предназначение. Этот крем для лица, этот для рук, и он не подходит для ног. Но крем — это крем, а любовь — это любовь. Или любишь, или…


С тех пор как появилась Катарина, Рикки совсем перестал соображать и, кроме нее, ничего вокруг не видит. Он и раньше на людях не слишком много внимания уделял Мэтч, а теперь и вовсе перестал ее замечать. И что ему ее слезы! Последнее время она слишком часто плачет, но тем не менее никогда не позволяет себе распускать сопли перед ним. С ним она ведет себя развязно и даже нахально. Но ему все до лампочки. Он ничего не замечает.

Каждый раз она говорит себе, что с этим надо кончать, но каждую пятницу все равно появляется у Рикки, и спектакль продолжается. Может, ей нравится, что Риверсы находят ее забавной и интересной? Как бы там ни было, но даже в постели, во время их любовных игр, незримо присутствует Катарина Риверс. Они оба думают о ней: Рикки мечтает переспать с ней, а она — убить ее.

От обиды всегда больно. До каких пор она будет пресмыкаться! Разве может Мэтч конкурировать с красивой, популярной голливудской сучкой? Однако она знает себе цену. Хватит паясничать, довольно унижаться! Она найдет себе другого жеребца.


Леди Мариэлла продолжала что-то монотонно бубнить, пока Мэтч массировала длинными тонкими пальцами ее короткие толстые ноги.

— Вчера я была на ленче у Шарлотты Форд. За моим столом обсуждали проблему участившихся грабежей. Все говорили, что в настоящее время ни один состоятельный человек не будет содержать дом на побережье, потому что его трудно охранять. Я была единственной владелицей такого дома среди сидящих за столом. Я чуть со стула не упала. Надо же такое придумать! Недвижимость на взморье все еще высоко котируется на Уолл-стрит. Шарлотте всегда везет с гостями.

Мэтч закончила работу. Боже, как она устала! Она чувствовала себя выжатой, как лимон, и ужасно раздраженной. Приступ ревности вновь охватил ее. Ей не терпелось поехать к Рикки. И она знала почему.

Джой Риверс с прошлого вечера находился в городе, а она весь день работала. Значит, Рикки и Катарина остались одни. А ей надо было еще принять Бониту Томас.

— Я слышала, что этот венгерский автомобильный делец Френки Кэрш навестил своих лучших заказчиков в Ист-Хамптоне. Наверное, с целью дальнейших побед, и не только финансовых. Всех, кроме Бониты, с которой он спал. Я не хочу преувеличивать, но готова держать пари, что он имел амурные дела с немалой частью тех, кто покупает у него машины. Такая забота о клиентах! Это очень трогательно. Да, еще одна сенсация! Ты знаешь, что принцесса Ди собирается обедать со звездами рока? Потрясающе!

— О, леди Мариэлла! Из этого ничего не получится. Эти звезды рока слишком надуты и высокомерны.

Толстая, лоснящаяся англичанка открыла глаза и лениво улыбнулась:

— О, извини, пожалуйста. Я иногда забываю, с кем разговариваю.

— Нет проблем, — пожала плечами Мэтч, завинчивая колпачки на флаконах с маслами. Если учесть, как леди Мариэлла обошлась с Гленом, то она еще хорошо отделалась. Чтоб в этом зоопарке тебя уважали, надо быть, по крайней мере, фокстерьером.

— Надо принять ванну, — сказала леди Мариэлла.

Немолодая, завернутая в полотенце женщина походила на Нерона.

Мэтч помогла ей подняться и проводила в ванную комнату.


— Не хотите покататься? Я как раз пригнал свою «ламборгину», — Рикки старался говорить безразлично, не выдавая своего волнения, хотя его сердце учащенно билось.

Катарина взглянула на него поверх книги, которую читала.

— С удовольствием, — улыбнувшись, ответила она.

Наконец он дождался этого момента. Тысячу раз выстраивал он планы, как остаться с ней наедине. И вот ему повезло: Мэтч занята массажем в Южном Хамптоне, а Джой уехал на какую-то встречу в город. Они одни.

— Через пять минут все будет готово. Я только скажу Джекки, чтобы он подогнал ее сюда.

Катарина встала.

— Прекрасно. А я схожу пока за косынкой.

Он смотрел, как она подходила к машине. На ней было тоненькое, очень короткое шелковое платье, сквозь которое просвечивали очаровательные сосочки. Господи! Как он хотел ее! Спокойно, Рикки. Веди себя так, будто ты присутствуешь при хорошей сделке на Уолл-стрит. Ничем не выдавай себя раньше времени. Пожалуй, это самая большая удача в твоей жизни.

Катарина скользнула на сиденье рядом с ним. Он, словно к женщине, притронулся к ключам, и машина нежно заурчала. Это была его гордость, его игрушка, его страсть. Внезапно ему в голову пришла мысль.

Он выключил мотор. Катарина недоуменно взглянула на него. Легкая полуулыбка на прекрасном лице.

Он улыбнулся в ответ.

— Хочешь сесть за руль?

Она перестала улыбаться.

— Шутишь?

— Нет. Попробуй. Будешь моей гостьей.

Ее глаза засияли.

— О, как чудесно! Я обожаю это!

«Отлично, парень! Молодец, Рикки! Хорошо придумано. Только не торопись. Успокойся».

Он открыл дверцу и выбрался наружу. Она перелезла на водительское место. Когда она это делала, юбка задралась, и он увидел трусики, хотя полагал, что она их не носит.

Рикки сел на ее место и ощутил возбуждающий аромат женщины. Катарина ухватилась за руль.

— Трогай с места очень осторожно. Очень, очень нежно. Эта лошадка с норовом.

— О'кей! — На ее лице был написан полный восторг.

«Спокойно!» Она выполняла все его инструкции. Он говорил с ней ласково, нежно, как обычно мысленно разговаривал со своими автомобилями. И он почувствовал, что она начинает подчиняться ему так же, как и его машины. Он показал ей, как и куда ехать.

Вначале они ехали медленно, и он чувствовал, как автомобиль рвется вперед, всем своим мощным мотором протестуя против насилия. Но он держал его в узде, то отпуская, то натягивая поводья. Он посмотрел на Катарину: приоткрытые влажные губы, тоненькое, словно папиросная бумага, платье, облегающее ее маленькую прекрасную грудь, длинные ноги с золотым загаром, волосы, покрытые шелковым платком.

«Нет, еще не время…»

Они сделали большой круг и снова выехали на монтокскую трассу. Вот сейчас можно быстрее. Еще быстрее. Машина слегка виляла, но все равно у нее неплохо получалось. Непросто удержать этакого монстра.

Он опять посмотрел на нее. Катарина была очень возбуждена. Он впервые видел ее такой раскованной, естественной, без всякой маски на лице. Езда целиком захватила ее. «Быстрее, еще быстрее!» Он чувствовал, что его возбуждение тоже нарастает. Катарина была просто в экстазе.

Остаток пути Катарина проделала без его подсказок. Теперь она слегка остыла, казалась утомленной и довольной. Платье прилипло к потному от возбуждения телу.

— Проезжай вон туда останови машину, — сказал ей Рикки, показывая на бокс за гаражом, где мыли машины.

Она сделала все, как он сказал.

Здесь было сумрачно прохладно и тихо. Как раз то, что надо.

Катарина вышла и устало прислонилась к автомобилю, оставив дверцу открытой. Рикки пересел на место водителя. Лицо Рикки оказалось как раз напротив низа ее живота.

— Боже мой! Это фантастика! Я мечтала о такой езде. Не могу выразить, что я чувствовала. Это было прекрасно! — говорила она, лениво выгибая затекшую спину.

Рикки смотрел на ее лицо. «Пора или нет?» Инстинкт никогда не подводил его, всегда подсказывал ему, когда наступало время действовать.

Она все еще стояла, прислонившись всем телом к машине. Рикки придвинул голову к ее ногам и очень осторожно, очень нежно коснулся языком ее платья. На мгновение он замер. Катарина глубоко вздохнула, но не сдвинулась с места. «О'кей, Рикки, надо продолжать! Вперед!» Он нагнул голову и, действуя языком, словно пальцем, стал приподнимать подол платья все настойчивее и выше. Катарина застонала. Она помогла ему, сдвинув в сторону лоскуток шелка, прикрывавший ее прелести, придвинулась ближе, помогая ему языком достичь цели.

— О Боже! — прошептала она, когда Рикки нашел ее.

Мэтч научила его, как правильно это делать, и теперь реакция Катарины превзошла все его ожидания. Она кричала, вцепившись руками в машину.

— Не могу поверить… Такого со мной еще не было, — выдохнула она, когда он отпустил ее.

«Что? Неужели он разбудил фригидную принцессу?»

Он вышел из машины и улыбнулся ей. Ее глаза были полузакрыты.

— Я провожу тебя, — очень нежно, но уверенно сказал он.

Рикки обнял ее и прижал к себе. Она почувствовала его. Ее трясло. Он крепко поцеловал ее, и она всем телом прильнула к нему. Она стонала и извивалась в его объятиях, но он знал, как надо сейчас поступить. Он знал, как выиграть в этой игре.

Он отступил на шаг, продолжая обнимать ее, и прошептал на ушко:

— Не сейчас, крошка, — и, поддерживая ее, словно жертву аварии, повел прочь из бокса.

Катарина была слишком ошеломлена, чтобы понять, что происходит.

ГЛАВА 4

Каждое летнее воскресенье в Хамптоне происходило событие, уже ставшее ритуалом как для местных, так и для отдыхающих. Это — соревнование по бейсболу. К нему относились достаточно серьезно.

Самые престижные соревнования проводились в Саг-Харборе и Ист-Хамптоне. Игры всегда сопровождались здесь помпезными церемониями. В них участвовали самые опытные игроки. Следует отметить, что быть принятым в команду — дело достаточно сложное. Каждый желающий должен пройти стаж кандидата. Претенденту должно было быть не менее тридцати пяти лет. Принятые в команду чувствовали себя крутыми ребятами. Все они ходили в шортах и майках, на которых обязательно должна была быть эмблема команды и надпись, например: «Пока я играю — я молод».

Хорошим стилем считалась небрежность внешнего вида. Потертые и изношенные шорты и майки, порой не первой свежести. Потные и грязные игроки чувствовали себя превосходно. За сутки до игры они не брились и не причесывались: взъерошенные волосы и небритое лицо а ля Джек Клагман из фильма «Странная парочка».

Все игроки должны «знать» игру. Знать ее досконально. Игры в Саг-Харборе известны своими участниками, допускающими в свой круг только одержимых. Главное условие для кандидата — безумное и непреодолимое желание стать бейсболистом. Порой испытания на прочность доходили до абсурда. Пузатые, прихрамывающие, не привыкшие быстро бегать, но одержимые желанием играть, бедолаги проходили весь этот мучительный испытательный срок. Бейсбол — игра для настоящих мужчин. Претенденты, достигшие цели, чувствовали себя на недосягаемой высоте.

У игроков был свой особый язык. Специальный набор фраз, выражений, слов делал его понятным только для посвященных. Говорили они коротко, отрывисто. Своеобразный языковой инстинкт игрока. Простота его была обманчивой. Это был стенографический язык, передающий целое море информации. Бейсболисты часто любили говорить: «Мы еще молоды, мы играем, как пацаны, и плевать нам на седеющие волосы. Мы просто дети лета, дети, полные надежд и знающие цену настоящей мужской дружбе, живущие и играющие по четким правилам, которым непросто научиться и которые непросто понять. Каждый из нас — часть команды, часть единого целого. Один за всех — и все за одного! Единственное, чего мы хотим, чтобы это никогда не кончалось, — всегда быть вместе, наносить сильные четкие удары и слышать за своей спиной ревущие, подбадривающие голоса команды, захваченной азартом игры».

Каждое воскресное утро они просыпались рано. Надев традиционные шорты и майку и захватив обшарпанные биты, они выходили на улицу, ожидая друг друга. Наконец они собирались вместе и отправлялись на игру.

Команда! Все это было частью ритуала: ленивые движения, ворчливые замечания, небрежно перекинутые через плечо биты.

К началу игры зрителей бывало мало. Подразумевалось, что жены игроков еще нежатся в постелях. По неписаным правилам, они появлялись позже. Жены приезжали на «мерседесах», джипах и «лендроверах», с тем чтобы после окончания игры отвезти домой своих отважных ребят, покрытых грязью, потом и славой, на их собственных автомобилях. А дома, за банкой холодного пива, их ждали длинные рассказы о пережитой баталии, о всех просчетах и удачах.

Бейсболистам нравилось, когда во второй половине матча появлялись их жены и дети. Их присутствие придавало игрокам сил и бодрости. Но эта поддержка никоим образом не должна была быть шумной.

Сидя на трибунах, жены могли, сколько угодно, сплетничать между собой, обсуждать достоинства и недостатки игроков, пить кофе из термосов или просто перелистывать газеты. Все это было в порядке вещей. Но нельзя было шумно выражать свои эмоции, подбадривать или освистывать игроков, вообще как-либо вмешиваться в ход игры. Поддержка только присутствием. Игра — дело их ребят.

Таковы были правила. Став однажды членом команды, ты остаешься им от лета к лету до тех пор, пока не сломаешься или не постареешь настолько, что уже не в силах будешь поднять биту. Это было для них самое страшное. Мысль об этом была настолько же ужасна, как и мысль об импотенции, банкротстве или смерти. Особенно это походило на мысль о смерти.

Никто не хотел этого. Даже их жены. Потому что хорошо знали — эта маленькая глупая игра и нелепые костюмы, в которые облачались их седеющие ребята, на самом деле являются важной частью их жизни.

Они шутили, сплетничали и пили свой кофе, сидя на трибунах; они ждали своих ребят, чтобы отвезти их домой после матча; они выслушивали их бесконечные рассказы о сражениях и делали примочки на синяки и ссадины. И они были довольны. Никто из них не променял бы это ни на что. Потому что ни одной женщине по-настоящему не нужен мужчина, если внутри него не сидит мальчишка. Что тогда ей остается с ним делать? Ведь женщине так необходимо заботиться, переживать и поддерживать своего мальчика. Тем более что каждый из них — солидный, преуспевающий и надежно стоящий на ногах мужчина. Здесь возникла поистине гармония между мужчиной-ребенком и матерью-девочкой.

Мужчины, которые слишком перезрели для того, чтобы по-настоящему чего-либо хотеть, утеряли одно ценное качество — искру, которой может обладать только настоящий мужчина: целиком и полностью, со всей необузданной энергией отдаваться игре! Пока ты способен играть с наслаждением и полной отдачей — ты молод.

У женщин отсутствует такое качество. Это то, что они способны воспринять только через своих мужчин-мальчишек, и без чего нет ощущения полноты счастья и свободы. Отсутствие этого качества компенсирует другое — уют и комфорт дома и раскрытые навстречу объятия.

Таковы неписаные правила игры.


Джина и Дженни никогда не ходили на бейсбол. Им это было неинтересно. Даже Оуэн и Джереми ни разу не были на этой игре.

Но это воскресенье выдалось особым. Сегодня должны были присутствовать на игре Джой и Катарина Риверс, по крайней мере, так сказал Гарри. А эта пара ужасно занимала Джину и Дженни. Да к тому же в команде играл сам Рикки Боско. Уж он-то постарается показать высокий класс, чтобы произвести впечатление на Катарину.

Это лето, вообще, оказалось каким-то особым. Все выглядело, как обычно. Все мило улыбались, болтали, шутили, тем не менее чувствовалось какое-то напряжение. Что-то вторглось в их жизнь, нарушив привычное ее течение. Все незримо ощущали надвигающуюся опасность, но никто не знал когда, откуда и на кого конкретно она обрушится.

Джина возилась у машины, ожидая, когда Дженни вынесет дорожный чемодан. В нем было все необходимое, и даже утюг. Такое впечатление, что они собирались уехать из дома, по крайней мере, на неделю.

Дженни впихнула чемодан, который был размером с нее, на сиденье машины и плюхнулась рядом.

— Боже мой, только десять часов утра, а ты уже такая взвинченная! — Джина развернула «вольво», и они поехали по направлению к океану.

Дженни зажгла сигарету.

— Я всю ночь провертелась, так и не сомкнув глаз. Эта история с моей матерью совсем доконала меня. Я чувствую себя такой разбитой. Рано утром сегодня после бессонной ночи я вышла на пляж и, чтобы как-то собраться, стала медитировать. У меня жутко закружилась голова. Я легла на песок и отключилась на несколько минут. В принципе пятнадцати минут достаточно, чтобы восстановиться, но сегодня мне так и не удалось полностью снять головокружение и тошноту.

— О Господи, Дженни, что за чушь ты несешь?

— Разве я никогда тебе не рассказывала о медитации?

— Кажется, нет… хотя что-то припоминаю.

— Эрика Гесс научила меня этому. В Нью-Джерси есть специальное место, куда стекается масса народу. На вершине холма стоит медиум, под руководством которого все медитируют. Самопогружение до полной отрешенности, чтобы вновь обрести себя.

— Дженни, прервись на секунду.

— Разве ты ничего об этом не слышала?

— Дженни, ты меня поражаешь! Я думала, ты давно покончила с этими глупостями. И прежде всего с Эрикой Гесс. Ты же знаешь, что это за женщина! Глупа и чопорна, как гусыня. Все свое время она проводит, беря уроки по вождению «порша» и игре в поло. Примитивная баба, вышедшая замуж из-за денег. И ты мне говоришь, что это твой новый гуру. Извини, я перестаю понимать тебя. У тебя смятение, головокружение, ты падаешь, ты лежишь, ты встаешь. Черт возьми, что с тобой?

Дженни швырнула сигарету и залилась слезами.

— Я выбита из колеи. Чувствую себя такой потерянной. Еще совсем недавно все было так хорошо. И вдруг этот страх. Я боюсь чего-то. А ты же меня знаешь, когда я испытываю необъяснимое беспокойство, мне кажется я схожу с ума. Мне здесь очень плохо.

Джина остановила машину.

— Извини, дорогая. Я была не права. Я сама себя чувствую расклеенной. Может быть, это влияние полнолуния или еще чего-нибудь. Весь этот месяц я чувствовала себя на грани нервного срыва.

Дженни поморщила нос.

— Да, я тоже. Я ненавижу, когда у меня нервное напряжение длится дольше предменструального периода. Донни говорил, что я придумала новые месячные циклы, в которых предменструальный период занимает двадцать пять дней и всего лишь три дня длится нормальное эмоциональное состояние. Знаешь, как ни странно, но он прав.

— Нет, я не согласна. Очень многое зависит от них, от наших мужчин. Я думаю, что они специально ищут предлог, чтобы скрыть свои похождения.

Дженни достала косметичку, вытерла заплаканные глаза и принялась тщательно красить их заново.

— Ладно, Дженни, мне кажется, ты хотела поговорить со мной о чем-то очень личном. Ближе к делу.

— Нет, то есть да. Боюсь, что это займет много времени. Короче, я наконец встретилась с отцом. Попыталась рассказать ему, что со мной происходит. Ты знаешь, он нисколько не удивился. Во всяком случае, мне так показалось. Он был очень нежным и, казалось, все понимает. Мы вместе поехали в Южный Хамптон, к одному его знакомому в клинику. Я прошла курс лечения и сейчас чувствую себя немного лучше. Во всяком случае, не такой беспомощной. Сегодня вечером возвращается Донни. Ты будешь здесь или вернешься в город?

Джина пересекла улицу и подъехала к бриджгемптонскому стадиону. Игра была в самом разгаре.

— Да, меня не будет всю неделю. Я буду занята на работе. Скорее всего, вернусь к пятнице.

Джина взглянула в зеркало и поправила волосы. В это время рядом резко притормозил «феррари».

— Не поворачивайся и не делай резких движений, — сказала Джина. — Они рядом с нами, те, кого ты меньше всего хотела бы сейчас видеть.

Это был Рикки Боско со своей подружкой Мэтч и Катариной Риверс.

Дженни закрыла глаза.

— Скажи мне, когда можно будет открыть глаза. Ты же знаешь, какая я мазохистка. Можно мне сейчас посмотреть?

Джина открыла дверцу машины.

— Сейчас можно. Но особенно не таращи глаза, а то они заметят. Помни — мы здесь почти инкогнито. Лучше, чтобы нас никто не видел.

Дженни раскрыла свой огромный чемодан и достала из него большие темные очки.

— Вот так, отлично. Шикарные очки. Теперь я могу пожирать ее глазами, а она даже и не заподозрит ничего. Итак, начинаем наблюдение.


Джина и Дженни обосновались на самых верхних трибунах. Сверху им было значительно лучше видно Катарину. Там же крутилась и Мэтч. Наконец она тоже заняла свое место. Джина и Дженни едва успели познакомиться с Катариной на вечеринке у Фритци. Она им понравилась.

Джина рассеянно следила за игрой. Она увидела Гарри, который как раз в этот момент бил по мячу битой. Как же она ненавидела все это! Норман Галло стоял на подаче. Боже, как нелепо он выглядит! Его шорты и майка были в сплошных дырах и висели лохмотьями на нем, живот нависал над шортами. Он как бы перекатывался по полю. Ужасно занимательное зрелище!

— Бей, бей! — кричала во все горло Эрика Гесс своему маленькому, толстому мужу, который неуклюже бегал по полю.

По правде говоря, среди игроков его никто не любил, но вынуждены были считаться, так как он финансировал команду. К тому же он был владельцем магазина, и многие были связаны с ним бизнесом.

Крик Эрики Гесс развеселил Джину. Она подумала, что ей нужно срочно переключиться на что-то другое. Игра действовала ей на нервы. Предстояло еще пережить две подачи мяча. Нет, это слишком!

Она сосредоточила свой взгляд на Джое Риверсе, похожем на маленького надменного павлина. Он находился в правом углу поля и нервно барабанил рукой по перчатке-ловушке. Прекрасное место для кинорежиссера. Видели бы его коллеги! Он играл с таким же петушиным азартом, как и Гарри, однако был менее уязвим. Хладнокровный, хорошо владеющий собой — поистине голливудская школа.

Происходящее вдруг напомнило Джине музей восковых фигур или клетку со змеями. Пришедшее на ум сравнение позабавило ее. Змеиная холодность, скользкие, плавные движения, изменение цвета тела, выдержка, умение хладнокровно дождаться момента для нападения. Эти ребята были именно такими. Каждый в отдельности замкнут, предельно собран, и вместе с тем все объединены одной и той же целью. Все прекрасно себя чувствуют, и все подчиняются правилам игры.

Джой Риверс оставался для нее загадкой. Что это за человек? Ей казалось, что он весь состоит из холодного застывшего желатина.

Она переключилась на Катарину. Господи, как она прелестна! Спокойная, сдержанная. Кажется совсем нечувственной, несексуальной. По крайней мере, так думал Гарри. Хотя чему удивляться, ему нравились женщины, вроде Фритци. Нет, нет, только не это! Она сейчас не должна думать о Гарри и Фритци. Джина постаралась переключиться.

Она попыталась представить себе Джоя и Катарину, занимающихся любовью. Ей представилась картина холодного ядовитого траханья. Джина еще могла объяснить, что его привлекало в ней. Но уж никак не могла понять, что она нашла в нем. Может быть, какая-то голливудская сцена, разыгранная в жизни? Или их отношения — это всего лишь нечто вроде сценария для его очередной картины? Кто знает? Кто вообще может знать, что привлекает одного человека в другом?

Джина смотрела на поле, но игра проходила мимо ее сознания. Она не видела ее.

Тем временем зрителей становилось все больше. Подъезжали жены и подружки игроков. Их болтовня окружала ее со всех сторон.

— Он так стонал после игры на прошлой неделе. Я готова была задушить его. «Какие травмы! Колено! Спина!» — то и дело восклицал он. В конце концов я ему сказала: «Натан, это не Вьетнам, это бейсбол. Если не хочешь играть, брось это занятие».

— Привет, девочки!

Яркая вспышка рыжего. Рядом с ними возникла Мэтч. Джина и Дженни встрепенулись.

— Привет! — Дженни подвинулась, освобождая для Мэтч место. «Мэтч выглядит уставшей и взвинченной», — отметила Джина. Они были знакомы с ней не очень хорошо, но обеим она была симпатична.

— Жены переживают за своих мужей, участвующих в глупейшем событии века?

— Смеешься? — Дженни предложила ей сигарету. — Если честно, то мы приехали только за тем, чтобы получить представление о голливудских гостях. О них так много говорят.

Мэтч прикурила сигарету.

— Это забавно! Лично я сыта ими по горло. Давайте спустимся, и я познакомлю вас.

Джина засмеялась.

— Нет, спасибо. Нам нравится наблюдать на расстоянии, а то мы будем так же раздражены, как ты. Хочешь, мы отвезем тебя домой?

— Нет. Я еще побуду. Не хочу, чтобы Рикки думал, что я не переживаю за него. Другого такого случая не представится, я ведь по воскресеньям обычно работаю. Сегодня я устроила себе отдых, потому что вчера меня вызвали поздно ночью. Вы не поверите, что за история.

Вчера, во время обеда у Рикки, одна английская леди, моя клиентка, сказала мне, что у ее друга, какого-то там графа, происходят мускульные спазмы, и было бы очень хорошо, если бы я оказала ему помощь. Он готов выложить три сотни долларов за сеанс. В общем, я согласилась. Он живет недалеко от главной трассы, перед самым Ист-Хамптоном. Большой старый дом, мрачный и, кажется, полный привидений. Меня встретил привратник, похожий на Бориса Карлова в роли Франкенштейна. По темным ступеням, которые скрипели, как черт знает что, я поднялась наверх и попала в тускло освещенную спальню.

В спальне стояла огромная старинная кровать с четырьмя деревянными выступами по бокам. В ней абсолютно голый, как младенец, лежал этот чертов граф Монте-Кристо.

Ну, я достала все необходимое и принялась за работу. Он кряхтел и стонал, но я не обращала на него никакого внимания. Я отработала свои три сотни долларов. Когда я уже почти закончила работу, это крючконосое привидение вдруг хватает меня за руку и говорит: «Я буду так счастлив, если вы проделаете это на всем моем теле. Я буду чувствовать себя просто прекрасно». И при этом он продолжает крепко держать меня за руку.

Я говорю ему: «Да, я понимаю, что вам нужно, но будет ли это приятно мне и буду ли я чувствовать себя после этого прекрасно? Я в этом не уверена. Поэтому быстренько отпустите мою руку и давайте мне мои деньги, а не то я разобью вашу башку к чертовой матери».

Джина и Дженни смотрели на нее со страхом и благоговением.

— Ты в самом деле так сказала?

Мэтч улыбнулась и глубоко затянулась сигаретой.

— Этот сукин сын знал, откуда я. Но, видимо, он подумал, что я приехала не одна и внизу меня ждут ребята. Как бы там ни было, это сработало. Он так быстро отпустил мою руку, что я чуть не упала. Он заплатил мне четыреста баксов, и я ушла.

Дженни просияла.

— Мне кажется, ты стала моей новой героиней. Я бы отказалась от Нобелевской премии ради того, чтобы, попав в такую ситуацию, не растеряться и так же ответить. Боже, Мэтч, это станет моей новой любимой историей.

Мэтч смутилась.

— Ты что, серьезно?

Джина хлопнула себя по бедру.

— Конечно. Мы с Дженни — продукт конца пятидесятых. Поколение пай-девочек. Такого рода истории для нас просто экзотика. В своих самых заветных мечтах я выступаю в роли творца справедливости и из автомата убиваю всех негодяев. Но я знаю, что реально никогда не смогу сделать ничего подобного. Разве что в какой-нибудь кинокартине, где людей убивают понарошку. Мне нравятся такие фильмы.

Дженни энергично закивала.

— Я хочу встать у своего ранчо в джинсах и сапогах на высоком каблуке, с испытанным «вессоном», болтающимся на бедре, и с большой винтовкой в руках, и сказать всем ублюдкам и негодяям: «Вон отсюда!»

Мэтч почесала нос.

— По-моему, у вас поехала крыша. Вот провели бы вы со мной несколько ночей. Я бы вам устроила приключения, о которых вы даже и не мечтаете. Там настоящие джунгли. Вы бывали когда-нибудь в джунглях?

Джина и Дженни переглянулись.

Донни и Гарри все так же гонялись за тем же мячом.

— Что это за тихий бейсбол? — крикнул им Рикки Боско.

— Просто мужья играют. Поэтому нам нельзя кричать, — ответила Дженни, загасив сигарету.

Хови Гесс сердито посмотрел на них. Джина приложила палец к губам.

— Мы создаем слишком много шуму. Сейчас Хови Гесс задаст нам… своей битой.

— Я знаю этого парня. Пару раз делала массаж его жене. Во время сеансов она без умолку болтает. Причем рассказывает все подробности их интимной жизни. Докладывает, какой он отвратительный в постели, какой она была ветреной, перед тем как выйти за него замуж. Меня поражает непосредственность этой женщины. Оказывается, она десять лет употребляла наркотики, да еще к тому же болела сифилисом. Короче, она не подарок, да и он, впрочем, настоящее дерьмо!

Джина многозначительно посмотрела на Дженни. Дженни открыла сумочку и вытащила из нее пакетик жевательной резинки. Все взяли по пластинке. Несмотря на то, что они с Джиной были старше Мэтч, им втроем было легко.

Дженни забавлялась. Она чувствовала себя очень комфортно с этим странным юным созданием. На свете было всего несколько человек, с которыми она чувствовала себя хорошо: Джина, Донни, Оуэн. Даже с собственными родителями она не могла долго находиться вместе.

Дженни отметила про себя, что Катарина в центре всеобщего внимания мужчин. Это бросалось в глаза. Увы, она никогда не была такой вызывающе красивой, даже в молодости, никогда не была женщиной-тайной. До встречи с Донни у нее было много друзей. Отношения их всегда были ровными, спокойно-дружественными. Никто из ребят, будучи отвергнутым, даже и не пытался покончить жизнь самоубийством. Одним словом, она не была роковой женщиной.

Донни, дорогой Донни! Единственный мужчина, который когда-либо сильно любил ее. За исключением отца. Отец очень любил ее, но никогда по-настоящему не знал. Другое дело Донни. Он чувствовал, знал ее досконально. Иногда он смотрел на нее с таким состраданием, с такой любовью, что ей становилось не по себе. Она словно видела себя в его глазах, и ей казалось, что именно так должен смотреть Бог на любимое свое дитя — человека.

Дженни выплюнула жвачку и взяла новую пластинку. Она вдруг содрогнулась при мысли о том, что ведь могла бы никогда и не встретить Донни, они могли расстаться, наконец. Бред, настоящий бред. Дженни отогнала от себя эти мрачные мысли.

Она проглотила сладкую слюну и отметила про себя, что Катарина уже в который раз кокетливо поправляет свои роскошные волосы. Ей вспомнилось, скольких ее подруг бросили мужья ради молодых женщин. Игра действовала ей на нервы. Она чувствовала, что ее начинает тошнить от этих пятидесятилетних мужчин и их тридцатилетних жен. Все это походило на хорошо поставленный спектакль.

В большинстве своем эти молодые жены даже и не привлекательны. Просто молоды. Дженни с трудом себе представляла, как при такой разнице в возрасте можно находить общие интересы, общий язык. Она была убеждена, что многие из этих мужчин уже давно пережили свой сексуальный бум. Всеми силами они стремились продлить его с помощью этих молодых женщин, привносивших некоторое оживление в их стареющие члены.

Сорокалетняя женщина — опасная женщина. Она еще может многое предложить мужчине и многому научить этих молодых девушек. Однако, как правило, и те и другие высокомерно отвергают ее дары.

Как-то после вечеринки с Фритци она сказала Донни, что если когда-нибудь придется выбирать между разлукой с ним из-за женщины и смертью, то она без всяких колебаний выберет последнее.

Она нечаянно прикусила язык, и от резкой боли из глаз брызнули слезы. «Черт! От этих мыслей ужасно нервничаешь!» Ей казалось, что она потихоньку сходит с ума. Чувство безнадежности не покидало ее. Вся ее жизнь сейчас казалась мыльным пузырем, который вот-вот лопнет. Она знала, она чувствовала это. «Маленькая мужественная сучка», — подумала Дженни о себе. Хотя хорошо знала, что это не так. Во что она действительно верила, так это в прекрасное положение в обществе, благодаря которому многие вещи были ей доступны. И вместе с тем она постоянно ощущала невидимую иглу, следящую за ней, в любой момент способную проколоть ее мыльный пузырь. И неудивительно, что она на пределе своих сил. Это ожидание изматывало ее.

Появилась экстравагантно одетая Эрика Гесс со своей четырехлетней дочкой.

— Мама, я поросенок, — сказала девочка и захрюкала.

Эрика стала поспешно озираться вокруг, не слышал ли кто-нибудь.

Глаза Дженни скрывали солнцезащитные очки. Ей казалось, что она вся спряталась за ними.

— Нет, это не так. Ты маленькая прелестная девочка, — промурлыкала Эрика.

— Нет. Я поросенок, — ребенок захрюкал громче.

— Девочка. — Казалось, улыбка маской застыла на лице Эрики.

Джина и Дженни переглянулись.

— Поросенок, — не унималась девочка.

У Мэтч зачесался язык. Она не могла больше оставаться в стороне.

— Дорогая, а почему не лошадь, ведь они гораздо симпатичнее? — спросила она.

— Папа сказал, что мне нельзя кататься на лошадях. Он сказал, что евреи не ездят на лошадях.

Дженни толкнула подругу локтем.

— А как насчет маленького котенка? — продолжала Мэтч.

— Нет. Я поросенок, — настаивала малышка.

Эрика нервно вертела на пальце кольцо с огромным бриллиантом.

— Но почему именно поросенок?

— Потому что я веду себя, как поросенок.

Мэтч присела на корточки рядом с девочкой.

— Хорошо. Если ты хочешь быть поросенком, будь им. Будь большой, толстой, отвратительной, гадкой свиньей. Будь суперсвиньей.

Девочка радостно засмеялась и с восхищением посмотрела на Мэтч. Эрика бросила на Мэтч испепеляющий взгляд.

Эрика так и не решилась ничего сказать Мэтч.

Дженни улыбнулась. «Ее счастье, — подумала она. — Представляю, что Мэтч сделала бы с ней, уж если она смогла справиться даже с графом».

Все вместе они спустились вниз.

Гарри и Донни выглядели так, будто им осталось жить час, а возможно, и меньше. Это означало, что они действительно довольны собой.

— Я большая, толстая, отвратительная, гадкая свинья, — в восторге повторяла девочка, пока ее мама приходила в себя.

Гарри Харт чувствовал приятную усталость от игры. Черт! Надо же было Джине именно сегодня прийти на игру. Она никогда не делала этого. Ну да ладно. Он все равно не назначил Фритци точного времени. Он сказал ей, что заедет, как только освободится. Сейчас они с Джиной поедут домой, первым делом он примет душ, приведет себя в порядок, а потом найдет какой-нибудь предлог, чтобы отправиться по своим делам. А как быть с Донни и Дженни? Ведь каждое воскресенье они обедали у них. Черт!

Все уже были в сборе и ждали его у машины. Что делать? Так, ладно, он знал, что делать.

Гарри направился к ним. Шел он сгорбившись, еле волоча ноги. Весь его вид выражал крайнюю усталость и изнеможение.

— Эй, Свен, мы едем к ним домой. Встряхнись! Стакан чего-нибудь бодрящего, и ты будешь в полном порядке. — Джина ободряюще похлопала его по плечу.

Гарри поморщился.

— Ребята! Я, по-моему, серьезно повредил ногу. Поезжайте без меня. Мне сейчас надо принять душ, таблетку аспирина и немного вздремнуть.

Джина внимательно посмотрела на него. Что за ерунда! Она знала его, как облупленного, и прекрасно чувствовала, что он говорит неправду.

— Гарри, что с тобой? Пропустить обед у Биг Бена — для тебя подобно клинической смерти. Что случилось?

— Ничего. Этот проклятый ушиб… Мне надо просто прилечь.

Донни понял — что-то произошло, и поспешил на выручку.

— Милые дамы, дайте же мужчине немного отдыха. Вы видите, как он устал. Он сегодня — герой дня. Поезжайте домой, а я отвезу Гарри и захвачу по дороге немного апельсинов. Сегодня мы повеселимся без звезды бейсбола.

Дженни перекинула сумку через плечо.

— Прекрасно! Поехали. Я просто умираю от голода. После бейсбола разыгрывается зверский аппетит.

Джина продолжала внимательно разглядывать Гарри. Она знала, что он лжет. Он тоже понимал, что Джина это знает.

Донни помог Гарри сесть в машину, словно тот был серьезно травмирован. Они спустились по Мэйн-стрит и проехали часть пути в полном молчании. Иногда Гарри издавал стонущие звуки и потирал колено, Донни улыбнулся.

— Эй, Гарри, очнись! Это я. Что произошло?

— Господи! Это что, допрос? Неужели человек не может час в неделю побыть один? У меня болит нога. Я устал. Чертовски устал. Я хочу тишины и спокойствия.

— Гарри! Ты каждую неделю травмируешь ногу или другую часть тела. Но до сих пор ты никогда не жаждал тишины и покоя вследствие этого. Все, что тебе надо было, это пара порций «Кровавой Мери» и бесконечная болтовня о том, как прошла игра.

Гарри снял майку.

— Ладно, ладно, успокойся. Тебе я все скажу. У меня свидание с Фритци. Она позвонила мне вчера и попросила заехать, не сказав, зачем. Все очень загадочно. Когда я ей сказал, что не могу точно сказать, когда смогу заехать, она ответила, что будет ждать меня весь день. А тут, как назло, наша служба «СС» явилась на игру. Я думал, что забегу к ней после игры, а потом, чуть позже, присоединюсь к вам. У меня было бы достаточно времени для этого. Но наши жены спутали все мои планы. Вот и пришлось ломать комедию.

Донни засмеялся.

— Хорошо, хорошо. Маленькая интрижка. Ты встречался с ней после той вечеринки?

— Нет. А ты?

— Нет, Гарри. Будь твердым, ладно?

Донни остановил машину перед домом Гарри. Они увидели Джереми, который тащил упирающегося Артуро вниз по лестнице. Зубами собака сжимала внушительного размера деревяшку.

— Папа, папа! Он разодрал наш диван! Мама убьет его!

Донни рассмеялся.

— Прелестное чудовище. Придется отложить свидание с красивой блондинкой, раз он съел диван.

Гарри собрал свои бейсбольные принадлежности и хлопнул дверцей машины.

— О нет! Это исключено. Мне кажется, что я живу в какой-то хомячьей клетке. Каждое движение на виду.

— С моей стороны будет непорядочно не поддержать тебя. Иди с Богом. Я возьму Джереми с собой, и он ничего не узнает о твоем отсутствии, — улыбнулся Донни.

— Отлично! Скажи Джине, я куплю новый диван. Ей все равно этот не нравился.

Донни помахал Джереми рукой, приглашая его в машину, и сказал Гарри:

— Лучше возьми Артуро с собой. Ты ведь знаешь, что он может натворить в таком настроении.

— Да, прекрасная мысль, — ответил Гарри и слишком проворно для травмированного человека взбежал вверх по ступеням.

Он быстренько принял душ и стал одеваться. Потом снова вернулся в ванную и почистил зубы. Через некоторое время опять забежал в ванную, прыснул на себя дезодорантом и протер лицо одеколоном. Причесался. В спальне он долго разглядывал себя в зеркале. Затем натянул тенниску, спортивные штаны и бейсбольную кепку. Он должен выглядеть так, будто забежал к ней сразу же после игры. «Одет, как бродяга», — подумал он. Ну да ладно. Так, остались кроссовки. Надев старые, потрепанные кроссовки, он еще раз оглядел себя в зеркале. «О'кей! Сойдет».

Гарри взял ключи от машины, пристегнул к ошейнику Артуро поводок и бодрым шагом направился к выходу. Насвистывая что-то себе под нос, он сбежал вниз по лестнице и открыл дверцу машины. Артуро стрелой влетел внутрь и устроился на заднем сиденье. Это было его излюбленным местом. Он очень любил кататься.

«О'кей, Гарри. Ты ведь знаешь, что это очень опасно? Чертовски опасно! Так почему же ты затеял все это? Почему ты не усадил Джину рядом с собой и не рассказал ей обо всем? Но я получил вызов. Очень загадочный вызов. Я должен сам докопаться до разгадки. В конце концов, я должник этой женщины. История повторяется. Опять ты с Донни в одной упряжке. Два парня и одна девушка. Да еще этот венгерский продавец машин, который крутится около нее. Так что, ты не один. Складывается впечатление, что она приехала убедиться, не совершила ли она в свое время ошибки.

По правде говоря, ты был очень удивлен, когда она позвала тебя. Нет, польщен. Да. И еще — очень заинтересован. Вот именно, заинтригован. Во всяком случае, ты никак не ожидал этого. Так почему же ты лжешь собственной жене и сбегаешь, как нашкодивший пацан? Ты хочешь трахнуть ее? О Гарри! Ты видел ее. Ты знаешь, как опасно с ней встречаться… Знаешь это и боишься ее. Или себя? Ты никогда не лгал Джине, и если ты так сделал, то, значит, это чревато последствиями. Вот так, появляется некто из далекого прошлого и переворачивает все вверх дном.

Ладно. Жребий брошен. По всей вероятности, этому не будет конца. Она до сих пор такая… такая пушистая. Пушистая? Это утки пушистые. А ты ненавидишь уток. Пушистая… О Господи! Я слышу, как Джина в истерике причитает: «Он не смог справиться с собой. Она была такой пушистой».

О'кей. Это даже забавно, прямо по-бергмановски — множество смешанных метафор и духовных поисков, невероятное напряжение, сексуальное и психическое. Это необычно и ненормально. Почему она здесь и что ей на самом деле надо? Мое тело? Моя душа? Донни? Что?»


Он уже на месте. Скоро он все узнает. Он выбрался из машины, придерживая Артуро за поводок. Пес не любил, когда его таскали за поводок. Он выразил свое неудовольствие тем, что улегся на белые плиты дорожки. Он отказывался двигаться, отвернув морду в сторону. Гарри стал кричать на него, потом просить, но Артуро закрыл глаза и сделал вид, что его тут нет.

Гарри сильней дернул за поводок.

— Вставай, чертов пес!

— Гарри?

Нежный, насмешливый голосок рядом с ним.

Гарри поднял голову. Артуро тоже встрепенулся и встал, видимо, желая произвести хорошее впечатление.

Фритци стояла у ступенек террасы в белом бикини и туфельках на высоком каблуке. Туфельки были совершенно прозрачные, и казалось, будто она стоит на цыпочках. Ее волосы были похожи на застывшие леденцовые нити.

«Господи, во что я ввязался?» — подумал Гарри.

Артуро натянул поводок и устремился к Фритци так, будто это был его охотничий трофей. Джина была права. У этой собаки психика настоящего охотничьего пса.

— Привет! Извини. Наша собака съела… диван… вернее, разодрала его. Когда Артуро в таком состоянии, его лучше не оставлять одного дома. Надеюсь, ты не станешь сердиться?

Фритци пошла им навстречу. Когда она подошла ближе, Гарри ощутил запах духов. Слава Богу! На этот раз они были не такими дразнящими и возбуждающими. Это был аромат роз. Когда она наклонилась погладить Артуро, обнажилась даже та часть великолепной груди, которая была еле прикрыта.

— О, нет. Это хороший песик. Он не сделает ничего плохого в доме тетушки Фритци, не правда ли?

В какой-то момент Гарри показалось, что Артуро вот-вот ответит ей. Его язык до упора вывалился из пасти.

— Ты понравилась ему. Хотя Артуро мало обращает внимание на то, что он не может проглотить или, на худой конец, пожевать.

Фритци встретилась с ним взглядом.

«Джина права — Мэрилин. Та же улыбка. Мэрилин в фильме «Река никогда не возвращается».

— Ладно, я думаю, у меня есть, чем занять Артуро.

Она повернулась. Гарри показалось, что сзади Фритци абсолютно голая. Ни один лоскуток материи не прикрывал ее красивую попку.

Гарри почувствовал, что заливается краской. Он даже не мог взглянуть на Артуро. Разве такое возможно? Нет, все-таки там что-то было. Это называется ремешок, кажется. Гарри вспомнил, как Оуэн и Джереми рассказывали про какую-то девушку, которую они видели на пляже. У нее была такая же голая попка. Да, но ей было всего шестнадцать. А Фритци… Только тоненький ремешок прикрывал ее прекрасную, совершенно нестареющую попку. «О, черт возьми! Как я хочу ее! Господи! Я так быстро сдался. Я ужасно хочу ее! Отступать уже слишком поздно. Всего лишь один раз, и больше я никогда не сделаю этого. Но сейчас невозможно отказаться».

Он последовал за ней, держа в вытянутой руке поводок. Ему казалось, что его язык так же свисает изо рта, как у Артуро. Он почувствовал себя так же, как во время той памятной встречи в баре «Палас-отеля»: ошеломленно, растерянно, удушливо…

Они вошли в белоснежную гостиную. Единственное, что было не белым в этой ослепительной белизне, это ее загорелое тело. Ее тело и розовые губы.

— Что ты будешь пить, Гарри? Немного текилы?

— С удовольствием.

Гарри погрузился в мягкие диванные подушки. Артуро устроился на полу рядом с ним, зачарованно наблюдая за своей богиней в ожидании, когда она и на него обратит внимание.

— Артуро, малыш, пошли со мной. Я думаю, у меня есть на кухне кое-что и для тебя.

Гарри спустил Артуро с поводка, и тот, как выстрел, мгновенно исчез с глаз. Так быстро он еще никогда не бегал.

Гарри наблюдал, как она уходит. Он чувствовал себя, как мальчик с новой классной наставницей. Что подумает Донни? Что он ему скажет? Да черт с ним! Почему он должен вообще что-то ему рассказывать? Донни всегда был сфинксом, а он — фантазером. Ладно, забудь про это. Все это никого не касается. Это мое личное дело.

Она вернулась с бокалами в руках. Артуро с ней не было. Когда она, нагнувшись, ставила их на столик, Гарри увидел ее прелестные сосочки. Он так быстро схватил свой бокал, что даже немного расплескал его содержимое.

Фритци рассмеялась и уселась рядом с ним. Она взяла свой бокал и, держа его перед собой, сказала:

— Будь здоров!

— Будь здорова! — ответил Гарри и сделал большой глоток, чувствуя, как сладкое тепло волшебными волнами расходится внутри. Великолепно! Это то, что как раз было ему необходимо.

Фритци глубоко вздохнула, высоко подняв грудь.

— О, очень вкусно! Может, наконец, я наберусь смелости сказать тебе кое-что?

Гарри сделал еще один большой глоток. После бейсбола, пережитого волнения да еще на голодный желудок выпивка быстро подействовала на него.

— Скажи. За этим я и приехал.

— Гарри, это действительно тяжело, потому что очень долго сохранялось в тайне. Очень долго.

Фритци сделала небольшой глоток и задумалась. Еще раз отхлебнула, поставила бокал и повернулась к Гарри. Она положила руку на его колено и посмотрела ему прямо в глаза.

— Гарри, я хочу тебя кое с кем познакомить.

Гарри напрягся. Он был несколько смущен.

— Конечно. Но когда?

Он одновременно испытывал два разных чувства. Одно из них — эротическое — было соткано из запаха роз и аромата женщины, его первой жены, чья рука так доверительно покоилась на его колене, другое — непонятная смесь опасности и страха, исходившее от этой женщины.

— Сейчас. — Фритци встала. — Я скоро вернусь.

— Конечно, дорогая.

Гарри попытался сесть прямо, но спиртное разморило его. Теперь нога разболелась по-настоящему. Все тело ныло. Ему очень хотелось принять душ и таблетку аспирина. Он допил свой бокал и поставил его на столик. Интересно, что она замышляет? Он терялся в догадках, но никакого подходящего объяснения в голову не приходило. Может, это какой-то сюрприз? Кто-то из их прошлого? Он закрыл глаза, и волны алкоголя убаюкали его. Он полностью расслабился. «Как говорили в семидесятых годах: расслабься и плыви по течению», — подумал он.

Гарри задремал. Почувствовав сквозь сон аромат роз, он понял, что она в комнате.

— Гарри, я хочу познакомить тебя с… с Аароном.

Гарри медленно открыл глаза. Сегодня он был без очков.

Она стояла посредине комнаты. Гарри попытался стряхнуть с себя оцепенение. Со второй попытки ему удалось подняться на ноги и сделать несколько шагов вперед.

Фритци надела длинную белую майку, облегающую ее красивое тело. Она выглядела решительной и серьезной. Рядом с ней стоял молодой человек приблизительно одного роста с Гарри. Гарри показалось, что он до этого уже встречался с ним. Его лицо было ему знакомо. Черт! Ужасно знакомое лицо!

Вдруг до Гарри дошло: этот молодой человек был похож на него самого.

Прежде чем Фритци раскрыла рот, он уже знал, что она скажет: «Гарри, это твой сын».


Часом позже Гарри Харт остановил машину перед домом Бена Коуэна. Он чувствовал себя опустошенным. Взяв поводок, он помог Артуро выбраться из машины. Пес посмотрел на своего хозяина долгим пристальным взглядом. Он как будто понимал, что переживает Гарри, и вел себя на редкость спокойно — сейчас лучше было не раздражать хозяина.

Гарри поднялся по ступеням и позвонил. Появился Ондин. Стоя у дверей, Гарри слышал голоса, доносившиеся с террасы, они звучали беззаботно и весело. Он слышал, как Дженни говорила:

— Я видела странный сон. Как будто я сижу в ресторане и ем салат. Подходит официант, и я спрашиваю: «Из чего этот салат?», а он отвечает: «Это салат из пениса, заправленный ароматным уксусом и оливковым маслом». Я бросила вилку и сказала: «Я не могу есть это». Что бы это могло значить? Донни, растолкуй мне его как специалист.

Оуэн засмеялся.

— Мама, это значит, что ты слишком часто ешь всякую дрянь в этих паршивых ресторанах вместо того, чтобы сидеть дома и заботиться о своем муже.

Всеобщий смех докатился до ушей Гарри и иголками вонзился в его воспаленный мозг.

Ондин наконец подошел к стеклянной двери и стал отпирать ее.

Боже, как медленно он двигается. Пассивная враждебность — вот как это называется. Гарри ненавидел Ондина.

Наконец он вошел в дом, пересек гостиную и оказался на террасе.

Обед был в разгаре. При его появлении все повернулись к нему.

— Так, так! Явление чуда. Аспирин и правда — волшебное средство. Человек просто летает. — Джина нацепила очки и пристально посмотрела на Гарри.

Донни с первого взгляда догадался, что произошло нечто ужасное. Он встал со стула и направился к Гарри.

Из кухни появился Бен Коуэн, неся огромный поднос с рыбой.

— Эй, Гарри! Ты как раз вовремя.

— Да. Но я вообще-то не очень и голоден. Эта проклятая боль в ноге… Я думаю, у Донни найдется что-нибудь покрепче. Никак не мог заснуть.

Джина хотела что-то сказать, но в последний момент передумала. Джереми внимательно наблюдал за происходящим. Донни взял Гарри под руку и сказал:

— Пойдем, Гарри. У меня есть прекрасное средство от травм. Я тебе сделаю укол.

— Прекрасно. Это как раз то, что мне сейчас надо.

Они удалились, сопровождаемые удивленными взглядами. Джереми взял со стола нож и зажал его в руке, словно микрофон.

— И вот, дорогие зрители, вы видите, как уходит всеобщий любимец, звезда бейсбола…

Джина отобрала у него нож.

— Довольно! Не надо дразнить его. Ты же видишь, в каком он состоянии. Лучше займись Артуро и заставь его замолчать. Пусть даст нам спокойно поесть.

— Ты очень плохо выглядишь, Гарри. Приляг. Я дам тебе успокоительное. Твое сердце стучит, как африканский барабан. Что произошло?

Гарри доплелся до кровати и сел. Потом резко встал.

Донни протянул ему полиэтиленовый пакет и сказал:

— Наклонись вперед и немного подыши в этот пакет, а я пока приготовлю коктейль.

— О Господи! Я больше не могу! Я ничего не понимаю! — простонал Гарри. Он взял пакет и стал дышать в него. — О Боже! Я схожу с ума, наверное!

— Закрой рот и дыши, — спокойно, но твердо сказал Донни. Он плеснул из бутылки в бокал и задумался.

Через несколько секунд Гарри почувствовал себя лучше. Он откинулся на подушки и выдохнул:

— Господи! Наркотик — просто чудо! Теперь я могу понять, почему люди привыкают к нему. Какое облегчение! Я воскрес! Минуту тому назад я был мертв. Это Артуро привез меня сюда.

Донни сел рядом и положил ему на лоб холодный компресс.

— О'кей. Все уже позади. Сделай три глубоких вздоха и потом расскажи мне, что произошло.

Гарри подчинился. Впервые попробовав наркотик, он почувствовал удивительное умиротворение. Какое потрясающее превращение! Неужели нечто подобное кто-нибудь может испытывать без помощи наркотиков? Или потому их и сотворили, что другим путем просто невозможно ощутить истинный покой и блаженство. Поразительно! Это было совершенно новое ощущение! Нечто похожее на первый оргазм.

— Я чувствую себя просто великолепно. Боже мой! Неужели люди не могут так себя чувствовать без этой дряни?

Донни рассмеялся:

— Я еще не встречал таких. Но это то, к чему мы все стремимся.

Гарри закрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя опустошенным.

— Донни, ты не поверишь… Я поехал к ней. Она была в бикини. Еле прикрыта. Чертовски эротична! Я завелся. «Вот она перед тобой, Гарри, — подумал я, — и она хочет вспомнить прошлое». Она угостила меня вином и неожиданно заявила: «Я хочу тебя кое с кем познакомить».

Донни! Вдруг я вижу молодого человека лет двадцати пяти! Его зовут Аарон. И это я!.. Он точь-в-точь похож на меня в этом возрасте. Оказывается, она не делала аборта. Она обманула меня. Она сказала, что не сделала этого, когда убедилась, что я ее не люблю и женился на ней лишь потому, что она забеременела. Она специально одурачила меня, так как знала, что примерный еврейский мальчик никогда не бросит ее, беременную. Она вышла замуж за Мартина, когда Аарону было шесть месяцев. Мартин — единственный, кто был в курсе. Когда Мартин умер, Аарон нашел в бумагах свое свидетельство о рождении и захотел познакомиться со мной. Вот почему она перебралась сюда! Донни! Что мне делать со всем этим?

Гарри выдохся. Лекарство подействовало — он закрыл глаза и мгновенно уснул.

Донни долго сидел рядом и размышлял обо всем услышанном. Жизнь их текла размеренно и спокойно. Все было четко распланировано и подчинялось своим незыблемым законам. Изменения происходили медленно и неуловимо. Так незаметно для глаз смещаются песчаные барханы… И вдруг ураган. Или только первые его отзвуки, первый сигнал опасности, первое волнение перед страшной бурей — большой и разрушительной.

Донни сидел перед своим давним приятелем и вспоминал.

Когда Гарри было десять лет, ему вырезали аппендицит. Во время футбольного матча он сломал руку. Болел ангиной. Донни всегда казалось, что его обязанность — присматривать за Гарри. Он воспринимал это не с чувством превосходства, а как должное. Это придавало ему сил — помогать Гарри. Все первое в своей жизни они пережили вместе. Он не знал, как это объяснить, но считал своим долгом переживать вместе с Гарри и Джиной все их беды и невзгоды. Это очень ему помогало. Это было его желание и его ответственность, и он относился к этому очень серьезно. Верность — вот что ценил он больше всего.

И сейчас, размышляя над случившимся, он старался отыскать единственно верный выход.

Гарри тихо похрапывал. Его лицо порозовело и было спокойным, как у ребенка. «Он проспит не менее двух часов», — подумал Донни. Да, сумасшедшая выдалась неделя! Его никак нельзя оставлять в таком состоянии. Когда Гарри проснется, он отвезет его домой. Они обмозгуют все это вместе и решат, что делать. Обычно они всегда так поступали.

Донни убрал чудодейственный полиэтиленовый пакет и накрыл Гарри афганским пледом. Затем очень тихо вышел из комнаты и спустился вниз.

Голос Дженни звучал весело. Кажется, она была слегка пьяна. Донни улыбнулся и прислушался.

— Нет! Это правда! Эрика Гесс вместе с Максом и его компанией отправилась на лисью охоту. По дороге она отстала. Вдруг все услышали ее вопли и быстро повернули назад. Она бежала им навстречу с криком: «Змея! О Господи, змея! Там змея!» Макс, который разбирается в змеях, потому что в детстве жил на Юге, спросил: «На что она похожа? Какого цвета?» Эрика, подумав, ответила: «Она была цвета синего «мерседеса»!»


Бен Коуэн быстро открыл глаза. Полные страха и смятения, они были сейчас похожи на глаза жертвы из фильма ужасов. Он чувствовал, что его спину, шею, грудь покрывал холодный, липкий пот. Который час? Он привстал и посмотрел на часы: ровно пять. А это означает, что ему уже стукнуло шестьдесят.

Бен быстро вскочил с кровати. От резкого движения он почувствовал, как кровь хлынула по телу. У него закружилась голова. Шестьдесят! Какой ужас! Он посмотрел на Делорес. Она лежала, свернувшись клубочком, как маленький котенок. И лишь углубление в кровати говорило о том, что она была там. Шестьдесят!

Бен схватил халат, пересек холл, спустился по лестнице, прошел основную часть дома и направился к своему офису и картинной галерее. Единственное место, где он чувствовал себя в безопасности. Здесь все принадлежало только ему: книги, коллекция картин, мысли. Он остановился перед любимыми картинами и рисунками.

Прекрасный Тулуз-Лотрек, он приобрел его в Париже в очень дорогом магазине тридцать лет назад. А вот его любимый Клее, его он привез из Швеции. И что самое интересное — купил на блошином рынке. Здесь и замечательные акварели Ван Гога, портрет Пикассо, полотна Джонса, братьев Роткоссов, серия черепов Дайна, картины Бэкона. Он гордился своей коллекцией.

Бен важно уселся за большой письменный стол. Он так и не позволил себе стать художником. Он любил искусство. Он сходил с ума от живописи. И в то же время терпеть не мог художников за то, что они постоянно кичатся своим талантом, считая всех остальных дерьмом. Он не встретил ни одного, кто отозвался бы благородно о своих коллегах. Ради своей коллекции он отверг целый мир. Она давала ему силу, власть, могущество. Бен был счастлив, что мог покупать, а не продавать картины.

Он улыбнулся, вспомнив обед у одного из известных коллекционеров. Хозяйка дома весь вечер говорила о том, как она счастлива, что у них сейчас есть своя собственная картинная галерея и что, наконец, им не нужно терпеть у себя в дома праздно шатающихся художников. Одним взмахом руки она прогнала их всех, от Джаспера Джонса до Лео Кастелли. Бен прекрасно ее понимал. Он любил работу, процесс творчества. Но ненавидел рабочих, ненавидел творцов.

Шестьдесят! О Господи! Это невозможно, невероятно! Он родился, пошел в школу, женился, стал богатым, собрал прекрасную коллекцию, построил летний загородный дом, посещал званые обеды, ходил на рыбалку, любил женщин, бурбон, играл в теннис. Вот, пожалуй, и все. И эта лучшая часть его жизни уже позади…

Его бросало в дрожь от всех этих мыслей. Кошмар! Бен отчетливо представил себе прожитые шестьдесят лет жизни; «Сплошная пляска в темноте, — подумал он. — Сплошные трусость и малодушие». Он с ужасом осознал, что у него осталось катастрофически мало времени. Сейчас или никогда! Он вспомнил о ней. Внутри у него все заныло. Он должен поговорить с ней, увидеть ее немедленно. Только она могла дать ему силы, вдохнуть в него жизнь.

Бен открыл сейф, тщательно скрытый от посторонних глаз за книгами, достал ее фотографию-портрет. Господи! Как она его возбуждала, как он неистово желал ее!..

Бен решил, что еще рано. Нужно немного подождать. Он включил радио.

«С вами Христианское радио Нью-Йорка. Здесь всегда вас благословят».

Бен улыбнулся.

«Сегодня мы прочтем вам проповедь «Богохульство — смертный грех». В Библии ясно сказано, если ты сквернословишь над ближним своим, то этот грех тебе простится. Но никогда не простится тебе ни на этом свете, ни в мире ином богохульство над Духом Святым…»

Бен выключил радио. Услышанное по радио лишало его всякого присутствия духа. За шестьдесят лет он сотворил столько неугодного Богу, что был, очевидно, проклят и осужден на вечный ад. Супружеская неверность, алчность, ложь, трусость, малодушие. Отпустят ли ему эти грехи? В конце концов, какая разница? Они подстерегают человека на протяжении всего жизненного пути, рано или поздно человек их совершает. «Просто нужно молиться. Бог великодушен, все простит. Я уверен в этом.»

Он коснулся фотографии щекой. Бен не мог удержать слез. Он закрыл глаза. Он слышал ее запах, чувствовал ее мягкую, теплую кожу. Видел уставшую печальную улыбку. Он отчетливо слышал сейчас, как она стонет, занимаясь с ним любовью, это был стон женщины, страдающей от любви, от желания любви, от страха потерять ее.

Стон женщины — самый человечный и сильный звук на земле. Вздохи и стоны женщины во время любви — настоящие шедевры: нежные, ароматные и прекрасные произведения искусства. Мужчина может рычать, или тяжко вздыхать, или кричать, или хранить молчание. Он может скрипеть зубами, сжимать челюсти, а потом сразу ослабеть, как раненый зверь. Но Женщины!.. Их звуки любви держат небеса, на них покоится вселенная. Они полны страдания и удовольствия, силы и бессилия, страсти и опустошенности. Завоевывающие и отдающие. Суть женщины — ее стоны.

Бен чувствовал, как напрягся его член. Он ничего не мог с собой поделать. Интересно, который час? Он посмотрел на радио-часы: пять тридцать. Он не мог обладать ею. Но ничего не мог поделать со своим желанием. Проклятье!

Сегодня у него день рождения. Каждая его эрекция может оказаться последней. Он раскрыл халат и коснулся члена рукой. Он думал о ней. Он видел ее грудь, живот, ее широкие сладкие бедра… О Боже! Я хочу, хочу тебя! Господи! Дай мне сделать это, пока еще не слишком поздно.

Открыв глаза, он увидел в дверях жену. Он был застигнут врасплох. Игра вышла из-под контроля. Его карты были перетасованы.

Бен запахнул халат и положил аккуратно фотографию Кловис О'Малли в карман.

Загрузка...