Дорога сна

Глава V. Дядя и племянница

Птичка, птичка в золотой клетке,

Что же ты ждёшь — венец или нож?

Лети, птичка, с ветки на ветку,

Жаль, что ты мне уже никогда не споёшь

Айре и Саруман — Санса

Прошёл почти месяц с тех пор, как Леон Лебренн поступил на службу к Бертрану Железной Руке. Деревья за это время потеряли большую часть своей зелени, полностью окрасившись в жёлтые, золотые, оранжевые, красные и пурпурные тона. Дожди шли всё чаще и чаще, правда, в основном по ночам, так что засыпать приходилось под непрекращающийся шелест, зато наутро уже ярко светило солнце, и всё вокруг было свежее и чистое, будто умытое. Крестьяне собирали урожай — в этом году он был обильным, и все возносили благодарственные молитвы Господу. Бертран де Мармонтель не оставлял попыток отыскать логово разбойников, но краткие вылазки в лес ничего не давали. Леон, решив проявить рвение, объездил всю округу, чтобы расспросить пострадавших от разбойных нападений путников, но у страха, как известно, глаза велики, и описания Чёрного Жоффруа с его подручными очень разнились, а уж понять, откуда они появляются на дороге, и вовсе было невозможно. «Выскакивают как из-под земли», — твердили все, кому не повезло попасться Чёрному Жоффруа и его шайке.

Впрочем, Бертран особо не унывал, утверждая, что разбойники слишком обнаглели, совершают всё более и более рискованные нападения и рано или поздно непременно попадутся. Леон не разделял его приподнятого настроения, но и не впадал в отчаяние. Разбойники не вызывали у него ни страха, ни гнева, ни ненависти, он относился к их поимке как к очередному поручению, сродни тем, которых он так много выполнил во время своей службы при королевском дворе.

Службу эту, однако, Леон помнил очень смутно — имена, лица и события расплывались и терялись в глубинах его памяти, смешиваясь одно с другим. Он старался подолгу не задумываться над этим, полагая, что теперь это всё равно уже не важно. Днём это получалось легко — отвлекаясь на повседневные заботы, разговоры с Бертраном, Маргаритой, Франсуа и Вивьен, бесконечные поездки по округе, он мог не думать о том, что так неожиданно и странно выпало из его памяти. Ночью было куда сложнее. Леон, утомлённый дневными хлопотами, быстро проваливался в сон, и его начинали преследовать неясные видения, отблески и отзвуки прошлого, о котором он забыл. Порой они принимали смешные формы, порой — загадочные и даже возбуждающие, а иногда и пугали.

Леон не рассказывал об этом никому — ни Бертрану, ни Маргарите, ни слугам, ни Авроре Лейтон. С Бертраном, несмотря на то, что тот формально командовал Леоном, отношения установились вполне дружеские. Мужчины вместе трапезничали, пили вино, объезжали владения Железной Руки и за всем этим вели долгие задушевные разговоры — впрочем, говорил в основном Бертран. Его возлюбленная была вежлива и дружелюбна, Франсуа поначалу присматривался к новому человеку, но потом его подозрительность угасла, и он принял Леона весьма радушно. Вивьен немного дичилась, хотя Леон и в мыслях не держал хоть как-то её касаться — в любом смысле этого слова. Он быстро понял, что первое его предположение было ошибочным — служанка не была влюблена в своего господина, да и тот не испытывал к ней никаких чувств, всецело поглощённый своей Гретхен. Когда Леон видел, с какой нежностью Бертран глядит на белокурую красавицу, как ласково она смотрит на него снизу вверх, прижимается к его груди или бережно смазывает маслом протез, сердце его сжималось от неясной тоски.

Здесь, в этих солнечных осенних краях, среди золотых деревьев и зелёных холмов, под чистым ясным небом, будто всё было наполнено любовью — хозяина к своим землям, крестьян к своему труду, людей к своим семьям, мужчин и женщин друг к другу. Бертран и Гретхен не скрывали своих чувств, у Вивьен, как вскоре выяснил Леон, тоже имелся поклонник, Франсуа пару лет назад овдовел, а две его дочери вышли замуж и покинули родные края, но и о покойной жене, и о детях старый слуга отзывался с большой теплотой. Только у Леона не было пары, и это заставляло его как никогда остро ощущать своё одиночество и непохожесть на остальных.

Впрочем, пусть Леон пока не встретил в этих краях свою любовь, он нашёл прекрасного друга. По своим смутным воспоминаниям он понял, что в прошлой жизни у него никогда не было близких друзей, и то, что происходило сейчас, оказалось чем-то совершенно новым. Железная Рука много шутил и сам же громогласно смеялся над собственными словами, любил вкусно поесть и хорошо выпить и щедро делился всем — смехом, едой, вином — с новым другом. В нескольких поединках они выяснили, что Бертран научился весьма недурно фехтовать левой рукой, хотя, будучи крупнее и мощнее Леона, он уступал тому в ловкости и маневренности. Ещё, как с удивлением узнал бывший капитан, Бертран неплохо играл в шахматы. Любовь к этой игре, где нужно подолгу сидеть над доской и рассуждать, казалась странной для такого вспыльчивого и неугомонного человека, но над шахматной доской он будто преображался, в серых глазах появлялся жадный блеск, и, орлиным взглядом следя за фигурами, Бертран не оставлял противнику ни единого шанса, замечая малейшую его промашку. Одолеть его не могли ни Леон, ни Маргарита, ни Франсуа.

— Разве что у Авроры иногда получается меня обыграть, — протянул Железная Рука, откидываясь на спинку кресла и от души потягиваясь. Леон, в очередной раз проигравший, без особой досады отодвинул доску и бросил взгляд за окно, в сторону леса, за которым находился стремящийся в небеса замок Авроры Лейтон.

— Вы хорошо знаете госпожу Лейтон? — как бы между прочим поинтересовался он.

— Да почитай с самого рождения, — Бертран покосился на Леона и уточнил, — с её рождения. Я был мальчишкой-сорванцом, уже успевшим прослыть первым драчуном в округе, когда она была ещё совсем малышкой. Помню её родителей: хорошие были люди, хотя женились они явно без любви, по расчёту, — даже тогда я это понимал! Её бабушку и дедушку, родителей её отца, я тоже знал, хоть и хуже. Вот уж там была любовь как любовь — дай Бог нам всем такой любви! Её дед просто боготворил свою супругу! Он был весьма талантливым художником и скульптором, а жена стала его музой.

— Я видел портрет Анны-Женевьевы в замке — в самом деле хорошая работа, — кивнул Леон, хотя в живописи и вообще в искусстве разбирался крайне слабо. — Аврора очень похожа на свою бабушку.

— Я-то помню её пожилой, но в молодости, говорят, она была очень красива, — Бертран помрачнел. — И Аврора унаследовала её красоту сполна. Отец-то её пошёл в старика Грегуара: низкого роста и далеко не красавец, но живой и прыткий, с огненными чёрными глазами. Жаль, что вместе с красотой Авроре не досталось счастливой судьбы!

— Вы знали её мужа? — Леон постарался, чтобы его вопрос прозвучал как можно равнодушнее.

— Знал, — теперь на подвижном лице Бертрана отобразилась грусть. — Красивый был юноша, нечего сказать, но какой-то снулый, как вяленая рыбина. Одно слово — англичанин! Вы ведь бывали в Англии?

— Бывал, — Леон кивнул, хотя воспоминания о путешествии, как и обо всём прочем, произошедшем до приезда сюда, были расплывчатыми и неясными. Но одно он знал точно: Англия и англичане ему не понравились.

— Вот и мне как-то довелось! Ужасно скучная страна, доложу я вам! Скучные люди, непонятный язык, вечные туманы и отвратительная еда! И туда-то этот Виктор хотел увезти Аврору! Бедная, да она бы зачахла там от тоски! Она всегда была такой — тихой, задумчивой, не любила праздники и балы, не ездила на охоту, всё сидела дома и зачитывалась книжками… Помнится, её родители шутили, что бабушка обучает юную Аврору ведьминскому искусству, — он хохотнул. — Она и впрямь была чем-то похожа на ведьму: строгая, статная, как взглянет на тебя своими тёмными глазами — так и прижмёшь хвост, и уже не хочется лезть в чужой сад за яблоками или рисовать на стенах дома священника похабные картинки.

Леон хмыкнул, Бертран тоже усмехнулся.

— В день свадьбы Аврора была настоящим ангелом — с её бледной кожей и чёрными волосами, в серебристом подвенечном платье… Виктор тоже держался молодцом — такой молодой, стройный и серьёзный. Все желали им счастья, только не сбылось. Через месяц Виктор умер от чахотки, а она погрузилась в траур и теперь твердит, что больше не выйдет замуж, а собирается в монастырь, как её мать. Ну не глупо ли? Такая молодая, такая красавица — и вдруг хоронит себя в монастыре!

Леон, не зная, что на это ответить, молча пожал плечами. Железная Рука тоже посмотрел в окно и со вздохом продолжил:

— Хотя, должен сказать, Аврора с этой её задумчивостью всегда была не от мира сего. Ей нет нужды запираться в монастыре — она сама как будто окружила себя невидимой стеной. Понимаете, о чём я?

Леон вспомнил вежливую холодность Авроры и её настороженный, всегда тревожный взгляд и кивнул.

— Ещё эти её серые глаза… Они как будто видят тебя насквозь! Я знаю Аврору с её рождения, я старше её, но мне всегда становилось не по себе, когда она смотрела на меня в упор. Кажется, что она всё знает о тебе и даже может читать твои мысли! Ей-богу, как будто стоишь перед ней голый!

У Леона едва не сорвалось с языка, что он был бы не прочь оказаться перед госпожой Лейтон голым, но он вовремя одёрнул себя. Бертран и сам мог отпустить непристойную шутку, но когда дело касалось его близкой знакомой, следовало держать язык за зубами.

— А так, конечно, она красавица, — продолжал рассуждать Бертран. — Ангел, настоящий ангел!

— Мне почему-то всегда казалось, что у ангелов светлые волосы, — неожиданно для самого себя произнёс Леон. — Как у Анжелики…

— Кто это — Анжелика? — немедленно заинтересовался Бертран. Леон уже открыл рот, чтобы ответить, и с удивлением понял, что не понимает, откуда в его памяти взялось это имя.

— Не знаю, — растерянно проговорил он. Перед глазами ещё пару секунд назад маячил образ светловолосой улыбчивой девушки с ясными голубыми глазами, но стоило Леону сосредоточиться на нём, как он тут же угас.

— Просто откуда-то всплыло это имя… — пробормотал он. Бертран понимающе усмехнулся.

— Понимаю-понимаю! Что поделать, я в молодости порядочно нагрешил, а теперь порой не могу вспомнить ни имён, ни лиц моих прежних возлюбленных!

— Нет, это не то! — Леон потряс головой, пытаясь вернуть к жизни образ девушки. — Анжелика — это не возлюбленная! Она… она…

Та, кто спасла ему жизнь? Давняя подруга детства? Сестра? Но у него ведь никогда не было сестры, не так ли?

— Ладно, не мучайте себя, — Бертран махнул рукой, с сочувствием глядя на напряжённые попытки Леона вспомнить хоть что-то из своего прошлого. — Придёт время, и вы всё вспомните. А если не вспомните — не так уж это и важно!

— Возможно, — пробормотал Леон, снова встряхивая головой, и попытался отогнать от себя воспоминания о светловолосой девушке и так внезапно пришедшем ему в голову имени.

Такие вспышки, происходившие время от времени в его голове, совершенно не радовали бывшего капитана. Он приехал в Бургундию затем, чтобы забыть своё прошлое, так почему же оно столь неотступно преследует его? То имя возникнет в голове, то покажется знакомым лицо, которое он видит впервые в жизни, то приснится сон настолько яркий и правдоподобный, что Леон будет ходить смурной ещё долгое время после пробуждения. Почему бы кошмарам и призракам прошлого просто не оставить его в покое?

О своих переживаниях Леон не хотел говорить ни Бертрану, который наверняка хлопнул бы его по плечу и посоветовал выпить бокал-другой для хорошего сна, ни Гретхен, которая встревожилась бы и начала уговаривать обратиться к лекарю, ни Авроре, от которой он вообще не знал, чего ожидать. Она даст ему какой-то из своих целебных эликсиров? Посоветует побольше ездить верхом на свежем воздухе и меньше думать о всяком-разном? Просто посмотрит на него своими тревожными серыми глазами и ничего не скажет?

С Авророй они виделись довольно часто — иногда она приезжала в гости к Железной Руке, иногда он к ней, порой они встречались на дороге или в поле и ехали верхом бок о бок, негромко переговариваясь. Леон быстро определил, что Бертран не испытывает к госпоже Лейтон любовных чувств — только дружеские и, возможно, покровительственные, как отец или, скорее, старший брат. Аврора тоже считала его другом — во всяком случае, Леон ни разу не заметил в её взгляде, устремлённом на Железную Руку, влюблённости или восхищения. Аврора смотрела на соседа с любопытством или интересом, реже с жалостью, иногда смеялась его шуткам, даже неприличным. Пожалуй, Бертран был единственным, кто мог разогнать окутывавшую её пелену печали и скорби.

Сегодня утром, как обычно, направляясь на конюшню, Леон заметил какое-то шевеление среди тёмных кустов, в изобилии растущих вокруг замка. Насторожившись, он замедлил шаг и положил руку на эфес шпаги, в любой момент готовый пустить её в ход. Неужели воры? Или ещё хуже — разбойники всё-таки подослали лазутчика к замку?

Но вот кусты зашевелились сильнее, и из них выбралась растрёпанная девушка, в которой Леон узнал Вивьен. Её всегда аккуратно причёсанные волосы торчали во все стороны, щёки пылали ярче обычного, губы тоже были красные. Вслед за ней из кустов вылез незнакомый Леону юноша, вихрастый, черноволосый и смуглый, с вихляющимися движениями, которые придавали его худой долговязой фигуре сходство с куклой-марионеткой.

Оглядевшись, но не заметив укрывшегося в тени возле конюшни Леона, Вивьен в волнении прошептала «До встречи, Этьен» и принялась быстрыми движениями поправлять причёску. Этьен впился в её губы страстным поцелуем, потом развернулся и всё той же дёрганой, но удивительно лёгкой и быстрой походкой зашагал прочь. Вивьен, механическими движениями приглаживая волосы, продолжала глядеть ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду.

Усмехнувшись, Леон тоже повернулся и пошёл к своей кобыле, покачивая головой. Этого вихрастого юношу он в деревнях не замечал — впрочем, он здесь не так давно и мог ещё не так хорошо знать всех жителей. Известие, что у Вивьен есть любовник, не удивило Леона, но почему-то расстроило, и вороную он седлал в крайне меланхоличном настроении. Хуже всего было то, что в глубине души он знал причину такого настроения. В этом месте все влюблялись, встречались и целовались в тайных уголках, и только он один оказывался в стороне. Леон понимал, что вокруг живёт множество симпатичных, миловидных и по-настоящему красивых девушек, одна из которых с радостью подарит ему утешение. Проезжая через деревушку или направляясь на местный рынок, он ловил немало заинтересованных девичьих взглядов и знал, что не останется в одиночестве, если сам не захочет этого.

Притворяться перед самим собой было глупо. Леон знал, что мешает ему найти тепло и нежность в одной из местных девушек. Ему нравилась другая — та, которая, по злой иронии судьбы, была для него недосягаема. Аврора Лейтон с её изящной красотой и вечно печальным лицом, хрупкая, благородная и неприступная, заточённая в свой кокон скорби! Она по-прежнему казалась Леону мраморной статуей, прекрасной в своём совершенстве, но холодной и бесчувственной. Но теперь эта холодность не отталкивала его, как в первые дни их знакомства, — напротив, ему хотелось согреть хозяйку Усадьбы теней, подарить ей своё тепло. Леон упрекал себя за это, гнал непристойные мысли — в самом деле, нехорошо! Аврора отнеслась к нему столь гостеприимно в тот вечер, когда Леона настигла гроза, вполне дружелюбна теперь, так беспокоится о его здоровье, припоминая давний обморок, а он? Позволяет себе развратные фантазии о ней!

И всё же Леон не раз задумывался, что было бы, если бы он вдруг поцеловал Аврору.

В этот день они с Бертраном отправились на верховую прогулку безо всякой видимой цели — просто проветриться. Скакали по лугам и полям, пересекли несколько маленьких рощ, но старательно избегали леса, памятуя о столкновении с разбойниками, лишь чудом закончившемся для Бертрана удачно. Где-то на середине дороги они разделились, Леон, пустив кобылу галопом, сделал круг вокруг холма и, уже подъезжая к спутнику, заметил, что тот не один. Пока он отсутствовал, к Железной Руке подъехал другой всадник на великолепном гнедом жеребце, и теперь они о чём-то разговаривали.

— Вот и мой товарищ! — громогласно возвестил Бертран, указывая на приближавшегося Леона. Тот придержал кобылу, успокаивающе похлопал её по боку и поклонился. Шляпу снимать нужды не было: Леон в самом начале прогулки прицепил её к седлу, и теперь его светлые волосы свободно трепал ветер.

— Леон Лебренн, к вашим услугам.

— Жюль-Антуан де Труа, — собеседник Бертрана раскланялся, изящно взмахнув своей шляпой, чёрной с чёрным же пером. Вообще весь его костюм был чёрным, но не производил траурного впечатления из-за серебряного шитья и казался даже нарядным. Но не костюм привлёк внимание Леона, а лицо незнакомца — худое и вытянутое, с орлиным носом, с седыми усами и бородкой. Хотя лицо это было покрыто морщинами, волосы Жюля-Антуана, некогда тёмные, теперь поседели, а под глазами набрякли мешки, сами эти светло-серые глаза оставались живыми, ясными и пронзительными, а в худом жилистом теле чувствовалась немалая сила и ловкость.

Пока новый знакомый объяснял, что он путешествует в компании своей племянницы и нескольких слуг, в эти края они приехали совсем недавно и остановились в гостинице — «лучшей, чем можно было ожидать, учитывая в каком забытом Богом месте она находится», Леон внимательно смотрел на него, не боясь показаться неучтивым, вслушивался в хрипловатый голос, негромкий, но явно голос человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись, и никак не мог понять: кого же ему напоминает господин де Труа? Кого-то, кого он знал очень мало, но этот человек оставил после себя неизгладимое впечатление. Кого-то, кто был старше его… кто годился ему в отцы…

Раздавшийся поблизости топот копыт сбил Леона с мысли, и он, вскинув голову, встретился взглядом с, пожалуй, самой очаровательной девушкой из всех, что он когда-либо видел.

Если черноволосая и бледная Аврора Лейтон была похожа на луну, мрачно белеющую в темноте беззвёздного неба, то эта девушка, без сомнения, была солнцем, освещавшим омытую ночным дождём землю. Хрупкая и изящная, она была бы похожа на фарфоровую статуэтку, если бы у фарфора мог быть такой оттенок — светло-персиковый. На щеках пылал здоровый румянец, черты незнакомки были мягкими и нежными, точно нарисованными акварелью, серые глаза с едва уловимым оттенком зелёной весенней листвы смотрели слегка удивлённо, а по бокам этого прелестного личика падали прекрасные рыжие локоны, имеющие красноватый оттенок. Довершали картину светло-коричневый костюм для верховой езды и серая в яблоках кобылка, на которой всадница держалась исключительно грациозно.

— Позвольте представить, — Жюль-Антуан с едва уловимой гордостью указал в сторону девушки. — Люсиль де Труа, моя племянница.

Леон и Бертран молча поклонились, впечатлённые красотой девушки, исходящей от ней свежестью и едва заметным сиянием. Люсиль поклонилась в ответ, при этом щёки её сильнее запылали от смущения — похоже, она не привыкла к вниманию мужчин. Дальше все четверо ехали вместе, спокойным шагом. Как-то так само собой получилось, что дядя держался с одной стороны от Бертрана, а племянница — с другой, при этом она оказалась между Бертраном и Леоном.

Бертран громогласно расхваливал местные красоты, кухню и вино, подобного которому не сыскать во всём мире, Жюль-Антуан сдержанно кивал, Люсиль ехала молча, восторженно глядя то на Железную Руку, то на дядю. Иногда она поворачивалась к Леону, ловила его взгляд и каждый раз улыбалась. Улыбка освещала её лицо, делая его ещё более нежным и сияющим, и Леон всякий раз невольно улыбался в ответ. Мысленно же он отчаянно пытался сообразить, кого ему напоминает это ангельское создание (вот у кого поистине ангельская красота!).

Всё дело в волосах, это он понял быстро. Когда-то он знал женщину с такими же огненно-рыжими волосами… хотя в них, пожалуй, не было красного оттенка. Ах, злые причуды памяти! Леон прекрасно представлял вьющиеся рыжие пряди, даже ощущал исходящий от них тонкий и чарующий запах духов, но лицо, фигура, голос и имя незнакомки уходили от него, растворялись, исчезали во тьме. Одно он знал точно — эта рыжеволосая женщина не была ему ни сестрой, ни подругой, не была она и ангелом, сошедшим с небес. Нет, их связывало что-то другое, что-то более мрачное, какая-то тёмная тайна.

За разговором они доехали почти до замка Бертрана. Радушный хозяин предлагал им заехать к нему прямо сейчас, но Жюль-Антуан вежливо отказался, сославшись на то, что племянница недавно переболела и ей вредны долгие прогулки. На взгляд Леона, девушка выглядела вполне здоровой, однако он не стал спорить с де Труа, который и так посматривал на него как-то косо. Бертран, желая на прощание то ли подать новому знакомому руку, то ли отдать честь, взмахнул правой рукой, но поводья запутались вокруг неё, а высвободиться, не имея возможности двигать пальцами, было сложно. Ругаясь сквозь зубы, он попытался сквозь перчатку нащупать рычажки, менявшие положение пальцев.

Леон хотел помочь ему, но Люсиль оказалась проворнее. Лёгким движением ног послав свою кобылку вперёд, она подъехала ближе к Бертрану и быстро распутала поводья, высвободив конечность. При этом пальцы её сквозь перчатку ощутили холодное железо, и глаза девушки испуганно распахнулись.

— Боже, что у вас там, сударь?

— Вот спасибо, добрая душа! — громогласно возвестил де Мармонтель, вскидывая руку, и эта фраза тоже отозвалась в Леоне неясным воспоминанием, но тут Бертран стащил перчатку, и девушка громко ахнула, а её дядя присвистнул.

— О, да это работа первоклассных мастеров! Вот почему вас называют Железной Рукой, а не только из-за того, что вы железной рукой управляете своими землями!

— Ну что вы! — Бертран искренне расхохотался. — В моих землях каждый делает что хочет, я же, дай Бог, лишь присматриваю за этим! Нет, своим прозвищем я обязан проклятым испанцам да тому мастеру, что изготовил мне этот протез!

— Ох, но вам, должно быть, было очень больно, когда вы лишились руки! — воскликнула Люсиль, её зеленоватые глаза глядели на Бертрана с ужасом и восхищением. Леон даже близко не держал в голове каких-либо мыслей на её счёт, но его неприятно кольнуло в сердце, и вдруг подумалось: будет ли когда-нибудь кто-нибудь смотреть на него так же? «Дурак!» — тут же обругал он себя. «Чему завидуешь? Хочешь так же лишиться руки? Где ты найдёшь мастера, который сделает тебе столь же искусный протез?».

— Ну, многим приходилось ещё хуже! — Бертран махнул в воздухе железной рукой — Люсиль следила за её движениями как заворожённая. — Кто-то лишился ноги, а то и обеих, кто-то глаза или носа, кому-то вообще оторвало голову… Впрочем, все эти подробности не для юной мадемуазель, — спохватился он, увидев, как побледнела девушка.

— Это уж точно, — заметил Жюль-Антуан, кинув на него неприязненный взгляд. — Вам ещё повезло, господин де Мармонтель, что вы остались живы и теперь можете демонстрировать столь эффектные трюки, — он кивнул на протез. — Мне тоже приходилось бывать на войне, и я видел, что она делает с людьми. Ну что ж, — он повысил голос и натянул узду, крутанувшись на месте. — Возможно, мы с Люсиль как-нибудь воспользуемся вашим любезным приглашением и заедем к вам в гости, но сейчас нам пора.

— Непременно воспользуйтесь! — Бертран вскинул железную руку. Де Труа снова, как и при знакомстве, взмахнул шляпой, его племянница, всё ещё не отрывавшая взгляда от Бертрана, помахала рукой. Леон поклонился, чувствуя себя ненужным и лишним, ведь уезжавшие даже не обратили на него внимания. Он следил за огненной шевелюрой Люсиль, пока всадники не скрылись вдали, и лишь потом повернулся к Железной Руке.

— Какая девушка! — заметил тот, надёжнее зацепляя поводья за протез. — Просто весенний цветок, распустившийся в первые тёплые дни! А сколько доброты и участия!

— Это да, — пробормотал Леон, опуская глаза. — А вот дядя её мне не понравился. Слишком уж холодный и высокомерный, смотрит на всё как… Как столичный житель, для которого всё, кроме Парижа, — провинция, а то и вовсе деревня! Они ведь из Парижа приехали?

— Он не сказал точно, откуда именно, но в Париже они с племянницей явно бывали, — Бертран пожал плечами. — А что до дяди, то я бы тоже смотрел на всех волком, будь у меня такая красавица-племянница! Особенно на мужчин! Я-то что, у меня есть моя милая Гретхен, хоть господин де Труа об этом и не знает, а вот вы, Леон… — он многозначительно усмехнулся.

— Я для мадемуазель де Труа слишком беден и стар, — буркнул Леон. — И наверняка у неё в Париже есть поклонник, а может, и жених.

Бертран всю оставшуюся дорогу до замка продолжал шутить насчёт новых знакомых, столичных замашек де Труа и своей неуклюжести, а Леон ехал молча, низко склонив голову, и с грустью думал, что как бы ни было ярко и приветливо весеннее солнце, сердце его навек отдано печальной луне.