Дорога ведет назад

ЧАСТЬ 1

Дикарь, как все его звали на деревне, был молодой парень, ладно скроенный, всегда веселый и беззаботный. Отец не раз пытался направить сына на путь истинный, но, как это обычно бывает с мальчишками, у которых матери умерли рано, душа его не лежала к дому. Он целыми днями блуждал по лесу и не представлял себе, как можно с утра до позднего вечера, словно бык, ходить за плугом. Какие только уловки он не придумывал, чтобы сбежать с поля!

Больше всего на свете он любил лес. Их деревня была расположена на горном плато; выше начинался густой лес, а внизу, разрезая горы, лентой вилась шоссейная дорога. Дикарю нравились и лес, и эта дорога. Он мог без устали бродить по лесу, и как горожане знают улицы, переулки, тупики в родном городе, так он знал в нем каждое деревце, каждую нору, определял зверей по шороху их шагов, знал, что в полдень никого из них не увидишь у ручья, бегущего в чаще леса, потому что в это время приходит на водопой тигр. Дикарь знал, что весной, когда на виноградных лозах, обвивающих сосны, наливаются соком блестящие сладкие ягоды, медведи покидают свои берлоги высоко в горах и спускаются вниз в поисках меда, винограда и орехов. Весной ярко светит солнце и в лесу все погружено в легкую зеленоватую дымку, невинные фиалки удивленно оглядываются вокруг своими несколько испуганными глазками, а в лунные ночи в зарослях высокой травы, опьяненные их свежим запахом, исполняют свой прекрасный танец стройные лани. В такие ночи Дикарю почему-то хотелось плакать, он и сам не понимал почему.

Любуясь танцами ланей и газелей, он невольно подносил к губам свирель. Ее нежные звуки наполняли лес и неслись далеко-далеко. Они достигали деревни, и тогда смолкали разговоры, застывала в воздухе рука, несшая ко рту ложку, просыпались те, кого уже сморила усталость. Свирель обращалась к каждому, кто ее слышал. Она будила в людях мечты, которые никогда не сбудутся, желания, оседающие на сердце печалью и затуманивающие взгляд, надежды, под сенью которых человек может вынести любые несчастья и трудности.

Односельчане часто осуждали отца Дикаря за то, что он не заставляет сына работать, но, заслышав свирель юноши, прощали ему все его грехи.

И все-таки он не был лентяем и бездельником. Если отец бывал болен, Дикарь работал в поле, приносил из леса хворост, заботился и о корме для быков. Скашивая сочную траву на крутых горных склонах, он порой рисковал свернуть себе шею. Он приносил из леса и медовые соты, и лесные орехи, и крупные коричневые кисти винограда. Осенью он покрывал крышу их глинобитной хижины камышом, сверху засыпал его землей и так хорошо ее утрамбовывал, что зимой ни одна капля не просачивалась в хижину. А когда горные склоны, отроги, долины, поля, лес — все вокруг покрывалось снегом и сковывалось льдом и на ветвях деревьев поблескивали снежинки, будто облака оставили на них следы каких-то неизведанных судеб, Дикарь покидал деревню и спускался вниз, к шоссе. Усевшись на выступе скалы, он смотрел на сверкающую в солнечных лучах голубую ленту дороги, бегущую куда-то далеко-далеко от этих заснеженных мест, в город, где никогда не бывает снега, где день сверкает в золотистых лучах солнца, а ночь — в электрических огнях. Постели там у всех такие мягкие и теплые, что стоит лишь опустить голову на подушку, как человек засыпает, не то что в деревне: лежишь, укутавшись в ветхое одеяло, и щелкаешь зубами от холода. Сам-то он молод, кровь у него горячая, и ему не страшна стужа, а вот отец… Когда Дикарь видел, как у отца зуб на зуб не попадает от холода, видел его посиневшие руки и ноги, ему хотелось бежать в город, забрать в каком-нибудь уютном домике теплое одеяло и укутать в него отца с головы до ног. Но это были только мечты. Отец его, как и другие крестьяне, был очень беден, и постелью ему служила прошлогодняя зловонная, полусгнившая овечья шкура.

Дикарь был в том возрасте, когда особенно приятно помечтать, когда все трудности кажутся легко преодолимыми. Он не боялся никого — ни ростовщика, ни отца, ни его сварливой сестры, которая дважды в день приходила к ним приготовить пищу. Ее на деревне остерегались, говорили, что у нее дурной глаз — стоит ей раз сердито взглянуть на человека, и тот вскоре умирает. Но Дикарь не верил этому. Да и что может его испугать, если он не робеет перед медведем и пантерой? Правда, и в его сердце иногда закрадывался страх — страх перед стройными, красивыми девушками деревни. О чем говорят их огромные ясные глаза, блестящие, словно голубой водопад? И как грациозно изгибается точеный стан под тяжестью кувшина… Почему девушки улыбаются ему, направляясь цепочкой к ручью за водою, а потом громко смеются, переговариваясь между собой? В эти мгновения кажется, что воздух полон маленьких веселых смешинок и все вокруг жужжит, словно улей. Дикарь не мог выносить смеха и шуток девушек. Он терял дар речи и застывал на месте, словно был не человеком, а деревцем, вдруг выросшим в кругу лесных фей, а потом, когда девушки слишком уж откровенно начинали его рассматривать, обмениваясь вслух замечаниями, ему казалось, что в него со всех сторон летят тысячи стрел. Тогда он срывался с места и убегал, унося в лес свое громко стучащее сердце. А девушки кричали ему вслед: «Дикарь! Настоящий дикарь!»

Был ясный весенний день. Снег уже таял, на величественных горных склонах пробивалась зеленая нежная травка, на чинарах распустились листочки, ветви алычи покрылись белыми цветами, и в воздухе стоял такой аромат, будто тысячи благоухающих бабочек кружились над головой. Дикарь с топором на плече шел нарубить сучьев. Внизу, у самой дороги, располагалась чайная Гангу; сквозь стены ее, сплетенные из обструганных сосновых веток, легко проникал пьянящий запах жареного мяса. Шоферы и их помощники любили эту чайную. Гангу был простой горец. Цены у него в чайной были невысокие, молоко — неснятое, чай — свежий, пакори[1] — горячие, а, кроме того, с Гангу и поговорить было приятно; в самом его облике была какая-то безыскусственность, и его чистосердечие поражало шоферов. Он был совершенно лишен хитрости городского жителя и поэтому казался им каким-то необыкновенным.

Каждый день Дикарь приносил в чайную связку хвороста. Летом он получал за это три анны[2], зимой — четыре и в придачу чашку чая. Иногда Гангу давал Дикарю даже несколько пакори, а порой ему перепадал и кусочек мяса, поэтому Дикарь был очень доволен Гангу и приносил ему такие связки хвороста, за какие другой потребовал бы не меньше шести анн. Гангу тоже был доволен Дикарем. Ну а раз обе стороны довольны, другой дровосек там не нужен.

Утро было таким, что хотелось петь. Дикарь шел босиком, и трава, покрытая росой, щекотала ему ноги. Он повесил топорик на плечо и беззаботно наигрывал на свирели. У девушек, набиравших воду в ручье, замерли сердца. Зов свирели проникал в их душу и пробуждал какие-то неясные чувства, вдруг фейерверком взмывавшие к небу. Невинные, беспомощные, плененные волшебной мелодией, девушки, сердца которых постепенно наполнялись пьянящим нектаром и распускались зелеными лепестками весны, застывали на месте. Теперь, после зова свирели, так трудно нести этот тяжелый кувшин!

— Дикарь! Поди сюда, помоги поднять кувшин на голову!

Он остановился, не отрывая свирели от губ. Это к нему обратилась златовласая стройная девушка с огромными глазами и ярко-красными лепестками губ, дочь старосты. Кувшин стоял на земле, а она грациозно изогнулась над ним, словно натянутый лук. Одна рука на кувшине, другой она звала Дикаря.

Несколько мгновений он стоял остолбенев, не спуская с нее восхищенных и удивленных глаз.

— Ну иди же! — настойчиво звала девушка. Но он не двинулся с места. — Ну, Дикарь, помоги поднять кувшин!

Вдруг он резко повернулся и стремглав кинулся в лесную чащу. Он бежал, не видя ничего вокруг, а девушка у ручья выпрямила свой стан, словно выпущенная из лука стрела. Сердце ее наполнилось тоской. Она сердито топнула ножкой, и в ответ вода радостно забилась вокруг нее, будто фонтан девичьего смеха.

— Вот дикарь, настоящий дикарь!

Она подняла с земли кувшин, поставила его на голову и пошла вслед за подружками. В волосах у них были белые цветы яблонь, под ногами шуршали и весело перекатывались камешки, и их стук отдавался в сердцах девушек каким-то трепетным желанием. Удивленно и печально глядели они по сторонам, и каждая из них спрашивала свое сердце: «И почему это весна приносит печаль?»

Давно уже настал полдень, а Дикарь все еще работал. Он срубал деревце као — отец просил принести из леса прочную толстую палку, чтобы заменить рукоятку плуга. Корни дерева были изъедены красными муравьями, но древесина — прочная и твердая. Дикарю нравилось пробовать свою силу на таком дереве, ведь срубать мягкие и хрупкие ветви сосны было проще простого, да из них и не сделаешь рукоятки. Он с силой взмахнул топором и вонзил его в ствол, но когда собирался сделать другой взмах, на плечо его легла чья-то рука. Обернувшись, он увидел свою тетку.

— Что случилось, тетушка?

— Отца ужалила змея! — Женщина бессильно опустилась на землю и зарыдала.

Дикарь застыл на месте, потом воткнул топор в ствол дерева и стремглав помчался к деревне.

— Отец! Отец!

Он добежал до окраины деревни. Крестьяне молча уступали ему дорогу, боясь взглянуть на него.

— Где мой отец?

— У дома Бер-джи, под орешиной, — ответили ему. Дикарь, широко раскинув руки, вихрем помчался туда, громко крича:

— Отец, отец! Я иду!

Если он хотел этим криком спугнуть смерть, то напрасно. Отец лежал уже мертвый на скамейке под ореховым деревом. Тело его посинело. Дикарь рванулся к нему, схватил на руки и прижал к груди. Ведь он был ему всем на свете — и отцом, и матерью, и пока отец был жив, Дикарь мало думал о нем. Ему казалось, что отец будет жить вечно, будет пахать за него в поле, собирать урожай, а тетка будет печь золотистые лепешки. И вдруг отец умер — ужалила змея! А Мишар-джи все твердил:

— Я был в другой деревне. Если бы я пришел раньше и высосал яд, отец твой был бы спасен, но я был в другой деревне.

Если бы… если бы… если бы… Если бы Мишар-джи пришел раньше, если бы был дождь, если бы не было неурожая, если бы не было долга ростовщику, если бы не нужно было справлять свадьбу дочери, если бы… если бы… Вся жизнь бедняка состоит из этих «если бы». Из «если бы» да еще терпения!

Дикарь нес отца на руках в свою хижину, и ему вспоминалась ярмарка в Сейданпуре, куда отец брал его в детстве. Тогда отец нес его всю дорогу на плечах, а сегодня он несет отца. Отец купил ему красивый острый ножик. Он до сих пор сохранился у Дикаря и всегда висит у него на поясе. Какая красивая была ярмарка, как прекрасен танец девушек-горянок! А как смешно выглядели приехавшие на ярмарку горожане в своих странных одеждах! А карусель! Все крестьяне в тот день напились допьяна, и отца тоже уговаривали пить, но он отказался. «Со мной мой сынок, мне нужно его донести до деревни, я не буду пить», — решительно сказал он.

Друзья отца рассердились на него и прогнали из своей компании.

Ярмарка кончилась. Отец, усадив его на плечи, возвращался в деревню. Руками он придерживал сына за ножки. Он шел и тихонько приговаривал:

— Я не хочу, чтобы мой сын был неучем и невеждой, чтобы он с утра до ночи, словно бык, пахал поле. Да разве это жизнь? Мой сын вырастет и станет большим человеком. Он поедет в город, будет учиться, научится писать, станет чиновником, у него будет большой дом, и о нем будут знать во всем мире. Да, да, мой сын будет большим чиновником!

Так говорил его отец, возвращаясь с ярмарки, бережно неся сына на плечах. А сегодня невежда сын несет на руках своего отца на погребальный костер[3].

«Отец, ты бы выпил тогда вина. Что в том плохого! Разве ты не знаешь, что дети неучей всегда остаются неучами, дети невежд — невеждами? Если бы в тот день ты выпил вина, то не был бы так одинок среди своих односельчан. Что проку в праведности? Разве ты не знаешь, что у бедных нет никакого бога? У них есть только дьявол».

Войдя в дом, Дикарь опустил тело отца на покрытый прошлогодними рисовыми колосьями пол. Вскоре пришла тетка.

— Ничего-то в доме нет, — запричитала она, — где мы возьмем масла для погребального огня, на что купим святой воды Ганга, где достанем камфары?

— Не знаю, — беспомощно ответил Дикарь.

— Я отдала одеяло брата пандиту[4], он обещал все сделать.

С плеч Дикаря словно гора свалилась.

— Ты правильно поступила, тетушка.

— Но нужен и саван.

— Что же делать?

Тетка указала ему на деревянный сундучок, на котором покачивался ржавый замок с разинутой пастью.

— В сундуке я нашла серебряный браслет. Это был последний браслет твоей матери, брат свято хранил его. На него можно было бы купить ткани на саван.

— Хорошо, тетушка.

— А где мы достанем дров для погребального костра?

Дикарь вдруг вспомнил о связке сучьев и полусрубленном деревце, повернулся и, ничего не говоря, побежал к лесу. Женщина поняла, куда он бежит, но все-таки крикнула вслед:

— Побыстрей возвращайся. Уже вечер, нужно скорее разводить костер.

Незадолго до захода солнца Дикарь принес из леса большую связку сучьев, погребальный костер отца будет гореть ярко. Разве он думал, что крепкая дубинка, которую он вырубал для рукоятки плуга, будет нужна для такого костра?

— Чем мы будем угощать общину? — опять запричитала его тетка. — Как будет с поминками на четвертый, на тринадцатый день? Покойный ни о чем заранее не подумал.

«Да, конечно, ему нужно было подумать об этом, — стиснув зубы, проговорил про себя Дикарь. — Мой бедный отец просто взял да умер, не подумав о том, что нужно накормить членов общины, справить поминки, не подумал о дровах для погребального костра. Хорошо, что я сам нарубил сучьев, иначе пришлось бы и за них платить деньги».

Ростовщик успокоил женщину:

— Ты не беспокойся, положись на меня. Я заплачу и за угощение членов общины, и за поминки.

— Вы очень добры, — почтительно сложив руки, ответила та. — Покойный ушел от нас, но хочется, чтобы все было справлено как надо, не то он, бедняга, попадет в ад.

— За это я возьму у тебя двух быков, — заикаясь и косясь в сторону Дикаря, проговорил ростовщик. — Покойный взял у меня двести пятьдесят рупий на свою свадьбу, да так до сих пор и не заплатил не то что процентов, но и самого долга.

Свадьба состоялась, невеста пришла в дом жениха, жена родила сына, сама умерла, сын вырос, но долг еще не был выплачен. Долги крестьянина с годами только растут — так уж заведено, и ничего тут не поделаешь.

— Так я беру быков? — переспросил ростовщик.

Дикарь, опустив голову, молча вышел из хижины, отвязал быков и передал веревку ростовщику. Тот вцепился в нее, с трудом скрывая радость.

— Дикарь! Мне очень жалко, что твоего отца ужалила змея, — произнес он, едва сдерживая улыбку.

Юноша стоял молча, не поднимая головы. Он не знал, что ответить ростовщику, и растерянно почесал затылок. Если он не заплакал даже над телом отца, так неужели он будет плакать из-за быков? Уплыло единственное одеяло, жалкая утварь, браслет матери — что ж, он не жалеет об этом. Но когда, прежде чем разожгли костер на берегу реки, цирюльник начал брить ему голову, он громко зарыдал, видя, как его волосы падают на землю. Только теперь он осознал, что отец ушел от него навсегда и он совсем один на этом свете.

Прошел четвертый день после смерти отца, потом и тринадцатый.

— Ну, теперь для него все испытания уже позади, теперь займись полем. До каких пор я буду тебя кормить? — строго сказала Дикарю его тетка.

— Но быков ведь увел ростовщик, тетушка, — растерянно ответил он.

— Так попроси их обратно, упади ему в ноги!

— Я не встану на колени ни перед кем!

— Ну, подыхай с голоду! — В сердцах она хлопнула дверью и ушла, бормоча что-то себе под нос.

Долго сидел Дикарь в хижине, размышляя, наконец встал и пошел к ростовщику, однако тот не только отказался вернуть ему быков, но и напомнил, что отец его давал поручительство за Рагхью, которому он одолжил двести рупий. Рагхья до сих пор так и не вернул их.

— Он ведь не живет в нашей деревне!

— Ну и что же? У меня все записано в моей книге. Я и так проявил благородство и молчал столько лет, но теперь тебе придется заплатить.

Ростовщик раскрыл свою книгу и показал страницу, на которой были отпечатки пальцев Рагхьи и отца.

— Вот посмотри. Двести рупий, а с процентами четыреста пятьдесят.

— Почему ты не потребуешь их с Рагхьи? — удивленно спросил Дикарь.

— Рагхьи здесь нет. Уже несколько лет как он исчез. Что же получается, сын отказывается заплатить долг отца?

Вспыхнув от оскорбления, Дикарь ответил:

— Я сын своего отца. Я заплачу все до копейки, а если не расплачусь, то отдам тебе землю. — И, немного помедлив, спросил: — Ты знаешь хотя бы примерно, где Рагхья?

Ростовщик долго рылся в бумагах, наконец извлек старый потрепанный конверт и передал его Дикарю.

— Два года назад он написал письмо из Бомбея. Здесь есть его адрес. Больше о нем ничего не было слышно. Я несколько раз писал ему по этому адресу, но так и не получил ответа.

Дикарь аккуратно сложил конверт, спрятал его в карман и вышел из дома ростовщика.

К вечеру он покинул деревню и спустился вниз, в чайную. Ветхое одеяло не спасло его от ночной стужи, он продрог. Гангу напоил его чаем.

В чайной было тепло, к потолку поднимался пар, а ярко-красные угольки в жаровне освещали лицо Гангу с маленькими раскосыми глазками, и оно казалось таинственным.

Гангу в деревне считался самым мудрым человеком, потому что ему приходилось иметь дело с шоферами. Никто не сомневался в его обширных познаниях. Дикарь тоже во всем ему верил.

— Когда же ты начнешь пахать свое поле? — спросил Гангу.

— У меня нет быков.

Гангу поставил тарелку с пышными пакори на другую жаровню и, немного подумав, сказал:

— Пару хороших быков можно купить за двести рупий.

— А сколько это — двести? — спросил Дикарь, который знал счет только до двадцати.

— Десять раз по двадцать.

Наступило молчание.

— Гангу, если я каждый день буду откладывать по одной анне из тех трех, что ты платишь мне, сколько я соберу за год? — снова спросил Дикарь.

Счет — трудная вещь. Гангу неторопливо пересчитал чаинки, бросил их в кипящую воду и прикрыл чайник крышкой. Затем помешал кочергой угли и медленно произнес:

— Что-то около двадцати рупий.

— Через сколько же лет я смогу купить пару быков?

— Через десять лет! — вздохнув, ответил Гангу.

Дикарь сидел молча. Он больше ни о чем не спрашивал. Гангу заглянул в сахарницу, она была почти пуста. Он печально покачал головой:

— Сегодня только три грузовика проехало. Придется всю ночь бодрствовать, не то прогоришь.

— А где находится Бомбей? — запинаясь спросил Дикарь.

В который раз вытирая грязной тряпкой чайную посуду, Гангу ответил:

— Шоферы говорят, что Бомбей далеко отсюда, дальше тысячи миль, наверно. Это большой город… Они рассказывают, что река там такая огромная — другого берега не видно, люди летают по воздуху, а дома их бегают при помощи электрических проводов. Там приготовляют из воды лед, а яйца закладывают в машину, и через несколько минут из них вылупляются цыплята.

Дикарь сидел, удивленно тараща глаза.

— Это правда?

— Шоферы никогда не обманывают меня, — гордо заметил Гангу. Он подставил чашку под пар и вновь начал вытирать ее. — Дома в Бомбее такие огромные, как наши горы.

— А как же люди взбираются в них?

— Для этого есть качели, — разъяснил Гангу. — Они стоят внизу. Люди садятся в них, нажимают кнопку, и качели летят до самого верха.

— Вот чудо! — восхищенно проговорил Дикарь, затем, запинаясь, спросил: — А в Бомбее можно найти работу? Они берут на работу деревенских?

— Шоферы говорят, в Бомбее столько работы, что на три места с трудом находят одного, — уверенно заявил Гангу. — Там все носят белые одежды и едят пять раз в день.

— Пять раз?! — удивленно вскрикнул Дикарь. — У нас в деревне мулла пять раз молится, но чтобы пять раз в день ели, этого я еще никогда не слышал. Так, значит, бомбейцы очень богаты?

Гангу утвердительно кивнул головой. Он стоял у жаровни и смотрел на дорогу. В эту минуту он походил на таинственного тибетского ламу.

— А как отсюда добраться до него?

Гангу зачерпнул ложечкой сахар, высыпал его в чайник и только потом, размахивая ложкой, ответил:

— Отсюда до Патханкота, из Патханкота до Джаланд-хара, оттуда до Дели, а из Дели прямо в Бомбей.

— За сколько дней можно дойти туда пешком?

— Не меньше чем за год.

— За год? — печально переспросил Дикарь.

— Да, а в машине дней за десять-пятнадцать.

— Но шоферы, наверно, много берут за проезд?

— А что ж, бесплатно, что ли, повезут тебя? — снисходительно улыбнулся Гангу.

Дикарь сидел молча, печально устремив взор в окно. Перед его глазами стояли огромные, как горы, дома, сами собой передвигающиеся с места на место. Люди в качелях поднимались наверх, летали, приделав к рукам крылья, или сидели за чашкой чая у окна и приглашали его жестами к себе.

Дикарь шел с большой дубинкой в руке по направлению к Патханкоту. Через плечо его было переброшено ветхое одеяло и небольшой узелок. Рубашка и шаровары отца, бронзовый кувшинчик, шляпа, отделанная красивыми квадратными черными и белыми пуговками, — вот и все его богатство. Отец купил шляпу в лучшие времена и надевал ее, когда шел на ярмарку. Только раз в год он и вынимал ее из своего деревянного сундучка.

Около полудня Дикарь нагнал застрявшую в канаве груженую машину. Трое мужчин тщетно пытались сдвинуть ее с места. Один из них, невысокого роста, в рубашке с рваным воротом и жирными пятнами машинного масла, видимо, помощник шофера, обратился к Дикарю:

— Эй, горец, куда идешь?

— В Патханкот, — немного испуганно ответил Дикарь.

— Хочешь поехать в машине?

— Вы будете очень добры, если возьмете меня, — устало проговорил Дикарь, и слова эти исходили из самой глубины его сердца.

— Давай помоги вытащить машину, мы подвезем тебя в Патханкот.

— У меня нет денег.

— Ничего, бесплатно довезем. Помоги машину сдвинуть.

— Ну что ж!

Дикарь изо всех сил толкал машину, те трое тоже приналегли. Мотор, потарахтев, вновь замолкал. Он заработал лишь после того, как они прогнали машину метров двадцать. Все трое быстро вскочили в кузов, но когда Дикарь хотел последовать их примеру, помощник шофера в рваной рубашке толкнул его в грудь.

— Мерзавец! Убирайся отсюда! Ишь ты, прокатиться захотел!

Дикарь, потеряв равновесие, упал на дорогу. Сжав кулаки, он вскочил, бросился за машиной, но она была уже далеко, только громкий хохот шофера и его спутников долго еще доносился до него. Усталый, Дикарь сошел на обочину и присел отдохнуть под большой развесистой чинарой. Живот у него подводило от голода, он не ел с утра.

До самого захода солнца, пока на горизонте не погасли его последние лучи, Дикарь шел, нигде не останавливаясь. Раскидистые кроны деревьев погрузились в мягкую темноту ночи, слышался вой шакалов, усталые ноги Дикаря, споткнувшись несколько раз, отказались идти дальше. Он заметил у дороги под деревом огонь и, подойдя ближе, увидел погруженного в раздумье аскета. В свете костра вырисовывались его впалые щеки и длинные волосы, посыпанные пеплом.

Дикарь спустился по склону, преклонил перед аскетом колени и коснулся лбом земли.

Слегка приоткрыв свои воспаленные глаза, аскет взглянул на него и громко спросил:

— Куда ты идешь, сын мой?

— В Бомбей.

— Зачем?

— У меня нет быков.

Аскет вздрогнул, шире открыл глаза и пристально посмотрел на Дикаря. Затем, видимо, успокоившись, спросил:

— А какое отношение имеет Бомбей к быкам?

Дикарь поведал аскету свою печальную историю. Тот внимательно выслушал.

— Ты, наверно, голоден, сын мой? — спросил он юношу.

— Как вы узнали об этом? — удивился Дикарь.

— Святой знает все, он думает и заботится обо всех, — спокойно ответил тот и, пошарив в своем узелке, протянул Дикарю лепешку и стручок перца. — Поешь.

Дикарь трясущимися руками взял хлеб, склонил голову перед аскетом в знак благодарности и начал есть.

— В этом сосуде вода, выпей, — предложил тот, когда юноша управился с лепешкой.

Дикарь развязал свой узелок, вытащил кружку и напился воды. Затем снова уселся в ногах аскета. Около двух часов аскет был погружен в самосозерцание. Дикарь устал, его клонило ко сну, он то и дело клевал носом.

— Сын мой! — обратился к нему аскет.

Дикарь испуганно вздрогнул и даже привстал от неожиданности, но тот жестом успокоил его.

— Ты хочешь спать?

— Да, мой махарадж[5].

— Усни.

— А вы?

— Пока бодрствует он — создатель вселенной, бодрствуем и мы. Но ты ведь мирской человек, тебе хочется спать. Усни, а я буду бодрствовать.

Дикарь, с опаской оглянувшись по сторонам, сказал:

— Махарадж, а если появится тигр или пантера…

— Не бойся, спи спокойно у костра, — перебил его аскет. — Если появится тигр или пантера, то под моим взглядом они превратятся в прах. Здесь ты в такой же безопасности, как в утробе матери, сын мой.

Дикарь успокоился. Он снова поклонился аскету в ноги, привязал узелок к палке, завернулся в одеяло и уснул.

Когда лучи солнца, прорезавшись сквозь листву чинары, коснулись его лица, он вскочил и испуганно оглянулся по сторонам. День уже давно вступил в свои права…

Огонь в костре погас, аскет исчез, но вместе с ним исчез и узелок Дикаря — все, что у него было, даже одеяло.

«Святой знает все, он думает и заботится обо всех», — вспомнилось Дикарю, и он улыбнулся.

Дорога была гладкая, прямая, но очень твердая. Дикарь больше привык ходить по извивающимся горным тропкам, где встречаются такие крутые подъемы, что взгляд, кажется, упирается в небо, а иногда и пропасти — глянешь вниз и содрогнешься от страха. Сбитые ноги болели, Дикарь чувствовал, что очень устал. Далеко, далеко, насколько хватал глаз, было видно, как среди гор, долин, ущелий эта ровная дорога лентой бежит вперед. Как хороши горные тропы! То взбираются вверх, то спускаются вниз, иногда вдруг обрываются перед каким-нибудь водопадом, порой исчезают в глубоком ущелье, а то просто теряются где-нибудь в горных проходах. А эта дорога все бежит и бежит, и нет ей конца, словно человеческому отчаянию: Раньше он не уставал, если даже целый день ходил по горным тропам, а на этой дороге ноги начинали ныть уже через несколько миль.

Аскет унес все его вещи, но Дикарь не очень огорчался, свирель осталась с ним. На ночь он привязал ее к поясу, где всегда находился и его любимый нож; может, поэтому аскет и не унес ее. Да и что он с ней делал бы?.. Одеяло, рубаха, шляпа, кружка — это все нужные вещи. Но Дикарь недолго жалел о них, а вскоре и совсем забыл, ему даже идти теперь было легче — нет никакого груза. Он шел, помахивая палкой, все его заботы и печали были позади. Стоял прекрасный весенний день, и Дикарь чувствовал себя свободным, сильным. Казалось, весь мир принадлежит ему. Он запрокинул голову и посмотрел на плывущие в небе белые облака, потом прислушался к мелодии, звучавшей в сердце, достал свирель, прочистил ее, поцеловал и приложил ее к губам. Свирель издала удивительные звуки, полилась нежная мелодия, словно вдруг из скал забил ручеек. Он шел и наигрывал, не замечая, что крестьяне, работающие у дороги, выпрямляли свои натруженные спины и смотрели ему вслед, кивая в такт мелодии, что пастухи долго провожали его глазами, а шофер впереди притормозил машину и ехал медленно, вслушиваясь в чарующие звуки. Он ехал так медленно, что Дикарь обогнал машину, но скоро она настигла его и вот тихонько едет рядом.

— Молодец, парень! У тебя волшебная свирель, — похвалил его шофер, бросил одну анну, включил газ, и машина быстро ушла вперед.

Дикарь ногой подтолкнул монетку, и она, звеня и подпрыгивая, покатилась далеко по дороге, ударилась о камень и, отскочив, упала в глубокое ущелье.

Через пять тысяч лет какой-нибудь археолог найдет ее там и всю жизнь будет биться над тем, чтобы определить возраст монеты, ее первоначальный вид. Он никогда не узнает, что однажды весной беззаботный горец, наигрывая на свирели, зашвырнул ее в это глубокое ущелье. Долго еще Дикарь играл на свирели, и ноги его пританцовывали в такт мелодии, а дорога взбиралась все выше и выше. Вскоре ему стало трудно дышать, и он привязал свирель к поясу. Вдоль дороги и пересекая ее разбегались в разные стороны горные тропинки. Дикарь подумал, что по одной из них он сможет скорее добраться до высшей точки шоссе. Он сошел на тропу рядом с густыми зарослями мимозы, сорвал несколько листочков и положил их в рот. Какие они кислые, приятные, совсем как чатни[6]. Он уже снова хотел есть. Что же, нет хлеба — можно поесть и чатни.

На вершине горы росло дерево пхагора, под которым сидел высокий худой мужчина с шапкой курчавых черных волос и бронзовыми серьгами в ушах. Глаза его беспокойно бегали, на лице блуждала странная улыбка. Он поглядывал вниз, где была расположена небольшая деревня, и что-то бормотал себе под нос. Дикарь тоже присел под деревом отдохнуть.

Мужчина оглянулся, осмотрел его внимательным, изучающим взглядом с головы до ног, улыбнулся и спросил:

— Куда идешь, парень?

— В Патханкот.

— Пешком?

— Да.

— Через семь дней дойдешь.

Дикарь промолчал.

— Почему ты не едешь в машине?

Дикарь снова ничего не ответил. Мужчина всплеснул руками.

— Вы, горцы, глупый народ. Как ослы, бредете, склонив голову, вместо того чтобы незаметно забраться в машину. Я таким образом и до Бомбея добирался.

— Ты был в Бомбее? — живо спросил Дикарь.

— Всю страну объехал и не заплатил за это ни пайсы[7].

— А какой он, Бомбей?

— Работать и там приходится. Куда ни пойдешь, везде приходится работать, дурень.

Мужчина развязал узелок, достал две кукурузные лепешки и стручок красного перца. Отламывая кусочек лепешки, он продолжал:

— Если и в Бомбее приходится работать, и здесь, то какой смысл ехать в Бомбей? Как ты думаешь?

Он положил кусочек лепешки в рот и посмотрел на Дикаря, у которого слюнки потекли при виде хлеба. В желудке у него было совсем пусто, он не сводил голодного взгляда с лепешки. Мужчина отломил кусочек и дал ему.

— Ешь! — Доедая лепешку, он бережно завязал в узелок вторую и сказал: — Ты поел моего хлеба, теперь тебе придется кое-что сделать для меня.

— Что?

— Я скажу тебе внизу, в Сейданпуре.

Деревня Сейданпур была расположена в долине на берегу реки.

Далеко простирались ее поля, окруженные с четырех сторон горами. Посередине, разделяя деревню, бежала речка. По дороге, как заводные игрушки, мчались две грузовые машины. Их тарахтенье затихало, когда они исчезали за поворотом, потом вновь слышалось, когда они появлялись.

— Машины погубили нас, — с ненавистью процедил сквозь зубы мужчина. — Все стали такие хитрые, хитрые и бесчестные. Куда девалась крестьянская простота!

— А чем ты занимаешься? — спросил Дикарь.

— Милостыню прошу. Очень трудная работа.

Спустившись в Сейданпур, нищий увлек Дикаря в сторону от деревни, в поле. Отсюда виднелся большой дом, стоящий на краю поля, крытый соломой, окруженный со всех сторон кустарником. Рядом было два маленьких навеса.

— В этом доме живет старуха. Она очень жадная. Никому не даст ни горсти муки. Я хочу сегодня проучить ее.

— Как?

— У старухи жирные куры. Ты пойди и попроси у нее воды. Милостыни она не даст, но водой напоит. Когда она войдет в дом за водой, я заберусь под навес и стащу двух кур. Старуха и не догадается ни о чем. Напьешься воды и приходи к этому дереву, я буду ждать тебя. Одну курицу я отдам тебе.

— Но это же воровство!

— Ты ел мой хлеб, а помочь мне не хочешь. Воровство! Я же буду воровать, а не ты!

Дикарь сначала хотел наотрез отказаться, но чувствовал себя обязанным этому человеку. Опустив голову, он поплелся за ним. В душе его шла ожесточенная борьба. Они спрятались за большим кустом, оттуда дом был виден как на ладони. Старушка сидела во дворе на кровати и пряла шерсть. Несколько минут они выжидали, потом нищий выглянул и сказал:

— Ты иди прямо к старухе, а я обойду дом сзади. Вон видишь слева навес, там она держит кур. Понял? Воду пей подольше. Я буду ждать тебя под деревом. — И он скрылся за домом.

Дикарь встал и, пригнувшись, перешел к персиковому дереву. Он провел языком по пересохшим губам и, наконец решившись, пошел к дому. Забор был увит тыквенной ботвой, на которой ярко выделялись желтые цветы.

Услышав шаги, старуха вздрогнула, веретено ее остановилось, и она строго спросила:

— Тебе чего?

Дикарь шагнул ближе и тихонько прошептал:

— В твоем курятнике вор.

Старуха с криком и руганью побежала к курятнику. Дикарь сломя голову кинулся со двора, пересек поле и выбежал на дорогу. Недалеко располагалась небольшая чайная, он направился туда. У чайной стояли две грузовые машины.

Старушка поймала вора. На ее крик с поля прибежали два крестьянина и схватили его. Сердце Дикаря громко стучало. Он внимательно посмотрел вокруг — никого, — и быстро шмыгнул под брезент в кузов задней машины. Треть кузова была пуста, на две трети он был набит тюками с хлопком. Некоторые из них были завязаны небрежно, и хлопок выбивался наружу.

Со двора доносились крики. Дикарь, раздвигая тюки, пролезал все глубже и глубже. Он почти достиг кабины, когда вдруг почувствовал, что за одним из тюков что-то шевелится. Он пригляделся и увидел девушку, притаившуюся в куче хлопка. На ней была широкая юбка из голубого ситца. Одна рука прижата к груди, другой она закрыла рот, огромные глаза были полны страха и отчаяния.

Они все еще слышали приглушенные крики: «Вор! Вор!» Девушка испуганно смотрела на него, не сводя глаз. Потом приподнялась и спросила:

— Это ты вор?

— Нет, вор — тот, другой.

— Почему же ты убегаешь?

Дикарь помолчал, посмотрел на свои руки и тихо произнес:

— Я отведал его хлеба, и он взял меня с собой, но я не воровал. — Он поднял на нее свои невинные глаза. В его взоре были мольба и раскаяние. Девушка, казалось, поверила ему и слегка улыбнулась.

— Вор! Вор! — Теперь голоса были совсем рядом.

— Они ищут тебя.

Дикарь сделал движение, будто собирался вылезти из машины. Девушка схватила его за рукав и, указывая на тюки с хлопком, сказала:

— Спрячься, чего ты уставился на меня?

Дикарь взглянул на нее благодарными глазами и поправил тюки с хлопком.

Теперь стало совсем темно.

Деревянный кузов машины высотой в человеческий рост был затянут сверху брезентом. Между досками были небольшие просветы. Девушка и Дикарь смотрели в эти щели.

Недалеко от них у эвкалиптового дерева собралась большая толпа крестьян. Двое крепко держали нищего. Время от времени кто-нибудь бил его то кулаком, то туфлей. Он стоял, опустив голову.

— Они идут сюда! — испуганно сказал Дикарь.

— Не бойся, ты ведь хорошо спрятался, — успокаивала его девушка, — никому не придет в голову искать тебя в кузове машины.

У Дикаря пересохло во рту. Он с трудом проглотил слюну и стал снова смотреть в щелку испуганными глазами.

Теперь толпа стояла под деревом као. Нищий умоляющим голосом повторял:

— Вор не я, а тот, другой, который убежал!

— Неправда, — перебила старуха, размахивая своими худыми руками, — тот парень мне сам сказал, что в мой курятник забрался вор, поэтому я и поймала его.

— А почему же тот убежал, если он не вор? — обратился к ней кто-то из толпы.

— Эта старуха — мой враг, — пытался найти сочувствие в толпе нищий. — Когда бы я ни пришел к ней за милостыней, обязательно обругает меня. Не слушайте ее! Пожалейте меня!

— Ладно, ладно, идем-ка к старосте. Он все решит по справедливости. А где тот, второй? — спросил широкоплечий мужчина среднего роста.

На нем были брюки цвета хаки и серая рубаха, нагрудный карман которой был туго набит бумагами.

— Это шофер, — пояснила девушка Дикарю.

— Сбежал, негодяй, не то мы быстро вывели бы их на чистую воду, — проговорил один из крестьян.

— Я же вам говорю, — вновь вступила в разговор старуха, — тот парень честный. Он ведь мне сам сказал, что в курятнике вор.

Шофер провел загрубевшей рукой по своим небритым щекам, глубоко затянулся, бросил окурок и, втаптывая его в землю, сказал:

— Поехали, Бахтияр, а то и к вечеру в Патханкот не поспеем.

— Это его помощник, — указывая на Бахтияра, вновь пояснила девушка.

Бахтияр ростом был повыше шофера, но более щуплый. Брюки темно-голубого цвета, вымазанные на коленях машинным маслом, висели на нем мешком. Когда-то белая рубашка была вся в пятнах. Большие глаза хитро поблескивали на вытянутом лице. Желтые зубы и вывернутые губы придавали его лицу неприятное выражение. Через плечо у Бахтияра был перекинут узелок. Придерживая его одной рукой, он сильно ударил другою нищего и повернулся к шоферу:

— Пойдем, Махадев.

Бахтияр стоял у машины. Дикарь затаил дыхание, ему казалось, что Бахтияру слышно биение его сердца, но через несколько минут Бахтияр исчез в кабине, хлопнула дверца, послышался шум мотора, и машина тронулась с места. Теперь Дикарю была видна лишь рука Бахтияра с засученным рукавом, на которой ясно проступал след глубокой ножевой раны; он отбивал ею на дверце кабины такт какой-то мелодии, которую мурлыкал себе под нос. Машина быстро набирала скорость.

Девушка тяжело дышала, прижав руки к груди. Когда машина набрала скорость, она немного успокоилась, распушила хлопок и уложила его так, чтобы он загораживал их со всех сторон, оставив лишь небольшое отверстие, через которое проникал свет. Дикарь сидел близко от нее. Нахмурив брови, она негромко, но очень строго сказала ему:

— Сядь подальше.

Дикарю ее шепот показался грозным шипением змеи. Он испуганно отпрянул от нее. Теперь они сидели друг против друга. Девушка продолжала настороженно, исподлобья поглядывать на него, а Дикарь под ее взглядами съежился так, что едва дышал. Их не могли услышать в кабине, звуки тонули в огромных тюках с хлопком, но Дикарь тем не менее сидел молча и лишь таращил глаза на девушку.

— Если ты посмеешь до меня дотронуться или сядешь ближе, я закричу! — предостерегающе заявила она.

Дикарь торопливо закивал, словно пытался уверить ее, что у него и в мыслях такого не было.

Они долго сидели молча, наконец девушка не выдержала:

— Боже мой, скажи же что-нибудь.

— А что мне сказать? — простодушно спросил Дикарь. Она улыбнулась.

— Ну и глупый же ты! Как тебя зовут?

— Дикарь.

Девушка удивленно взглянула на него и вдруг засмеялась.

Закрыв рот шарфом, чтобы не расхохотаться громко, она вся затряслась от беззвучного смеха.

— Разве бывает такое имя? — спросила она сквозь смех.

— Меня все так звали в деревне.

— А мать тебя тоже звала Дикарем?

— Нет. Я ее почти не помню. Она умерла, когда я еще был совсем маленький. Я не знаю… Не помню, как она называла меня.

Девушка вздрогнула. По лицу ее прошла тень, в глазах мелькнули слезы сочувствия.

— А отец тебя тоже так называл? — снова заговорила она после недолгой паузы.

— Нет, он звал меня Раджой.

— Раджой?

— Иногда Раджа, иногда сынок Раджа, а когда и ласково — Раджу. Но теперь никто меня не назовет так. Он умер два месяца назад.

Снова по ее лицу прошла волна жалости и сочувствия, всколыхнув спокойную гладь ее безбрежной души, а глаза засветились материнской нежностью. Наклонившись ближе к нему, она спросила:

— А куда ты едешь?

— В Бомбей.

— Зачем?

— У меня нет быков.

— Ты что же, собираешься покупать их в Бомбее? — Ее начинала раздражать его наивность.

— Нет, найду какую-нибудь работу. Говорят, в Бомбее легко найти работу.

Они замолчали, потому что мурлыканье Бахтияра становилось все громче. Наконец он запел высоким и сильным голосом:

Махадев, стиснув зубы, некоторое время молча слушал, потом, не выдержав, грубо прервал Бахтияра:

— Заткнись!

Бахтияр умолк, словно внезапно выключенный мотор, и удивленно уставился на Махадева.

— Зажги мне сигарету, — сказал тот.

Бахтияр вытащил две сигареты «Чар минар», взял обе в рот и закурил от спички. Одну из них он воткнул в губы Махадеву и вновь уставился на него.

— Послание, послание! Только и слышишь, что послание! — сильно затянувшись, с раздражением проговорил Махадев. — Тебе какая-нибудь девушка пишет письма?

— Нет, — удивленно ответил Бахтияр.

— Тогда зачем ты болтаешь глупости? «Послание! Я всегда ношу его у своего сердца!» Где оно? Я уже пятнадцать лет вожу машину, но не получил ни одного письма от девушки. Да где уж там письмо, ни одна и не взглянула на меня приветливо.

— Тебе нужно жениться, Махадев, — улыбнувшись, заметил Бахтияр.

— Жениться? Из тридцати дней в месяце двадцать мы болтаемся по дорогам. Женюсь, а жену оставлю любовникам?

— Брось болтать ерунду!

— Я верно говорю, — убежденно подтвердил Махадев. — Мне друзья рассказывали много всяких историй.

— Так заведи знакомство с девушками на стоянках, — предложил Бахтияр. — Шофер, с которым я работал до тебя — Бачан Синг, — был очень ловок в таких делах. На каждой стоянке у него были подружки.

— Те проститутки? — презрительно спросил Махадев. — Я знаю, они всегда крутятся около наших стоянок. Но я не об этих несчастных говорю. Это ведь не женщины, а сосуды с болезнями. Посмотри, что стало с Бачаном.

— Да, бедняга надолго застрял в больнице.

— А ты говоришь!

— Встречаются ведь и порядочные девушки.

— Тебе встречались?

— Сотни! — хвастливо заявил Бахтияр. — Я очень опытен в таких делах. Покажи мне девушку, я только пальцем ее поманю, и она станет моей! — На лице его играла ухмылка обольстителя, глаза радостно сияли. Махадев побледнел от зависти и швырнул сигарету в окно.

— Врешь ты все!

— Увидишь девушку на дороге — испытай меня. Я не такой дурак, как ты. Никогда бы не подумал, что молодой здоровый мужчина может быть таким трусом.

— Не выводи меня из себя, Бахтияр!

Тот озорно рассмеялся. Он знал, что девушки — слабость Махадева и что он побаивается их, несмотря на непреодолимое влечение к ним. Завидев девушку, он начинал волноваться и дрожать. Поэтому Бахтияру и нравилось издеваться над Махадевом. Наклонившись к шоферу, он спросил:

— Что бы ты сделал, если бы увидел девушку одну на дороге?

Шоссе, по обе стороны густо заросшее деревьями и кустарником, было совершенно безлюдно.

— Если бы мне сейчас встретилась девушка, — начал Махадев, и мускулы на его руках налились, — я бы остановил машину, взял бы девушку на руки и так сжал в объятиях, что у нее косточки затрещали бы.

— Молодец, Махадев! — подстрекал Бахтияр.

— Так сжал бы, как сжимают орех в ладонях, чтобы расколоть его.

— А потом?

— Вывернул бы наизнанку и съел, как съедают ядро ореха. Съел бы, и все!

Девушка отпрянула от щели. Вместе с Дикарем она слышала весь разговор. Им не было видно ни шофера, ни Бахтияра, но голоса их доносились отчетливо.

Услышав последнюю фразу, она вздрогнула и выпрямилась. Лицо ее побелело от страха, сердце громко застучало. Ей казалось, что на нее надвигаются страшные окровавленные руки шофера. Дикарь вновь заставил окно в кабину тюком с хлопком, и они оказались на своих прежних местах.

Грудь девушки все еще высоко вздымалась, и вся она так дрожала, что Дикарь невольно положил руку ей на плечо, но девушка резким движением скинула ее и, сверкая глазами, сказала:

— Не смей до меня дотрагиваться!

Дикарь испуганно отодвинулся, но через минуту машина так круто развернулась на одном из горных поворотов, что его бросило к девушке. Грудь его прижалась к ее груди, руки легли на ее плечи, щека коснулась ее лица. Это длилось недолго. Через минуту девушка оттолкнула его так, что он очутился на своем прежнем месте. Оба глубоко дышали. Дикарю показалось, что кто-то развел огонь в его груди.

«Неужели всегда бывает такое ощущение, когда дотронешься до девушки?» — подумал Дикарь. Он удивленно смотрел на свою спутницу, которая пыталась встать. Снова толчок — и снова их бросило друг к другу.

Через несколько минут, когда рытвины остались позади, Бахтияр, усаживаясь поудобней, обратился к Махадеву:

— А если бы во время этих толчков вместо меня здесь сидела какая-нибудь женщина…

— О! — простонал Махадев, и рот его остался открытым, как у рыбы, выброшенной на берег. Он прибавил газ, и машина помчалась еще быстрее.

Девушка уселась на прежнее место, одернула юбку, поправила растрепавшиеся волосы и, сердито взглянув на Дикаря, спросила:

— Ты почему наваливаешься на меня?

— Я же не сам это делаю. Меня подбросило на повороте.

— Неправда!

— Честное слово!

— Обещай, что больше не будешь так делать!

Она требовала невозможного, поэтому теперь рассердился Дикарь. Но ему нужно было попасть в Бомбей, и было бы совсем некстати, если бы она вдруг подняла шум, поэтому он пообещал ей больше так не делать, хотя и не отказался бы еще раз испытать то удивительное ощущение, которого он не знал прежде.

— Возьмись руками за уши и поклянись!

Дикарь покорно взялся руками за уши, несмотря на то, что весь покраснел от злости, потому что он не чувствовал себя виноватым. Если бы он видел заранее рытвины, то подготовился бы к толчку, но как же он мог знать об этом здесь, среди тюков с хлопком! За кого она его принимает, в конце концов? Он положил мешок хлопка между собой и девушкой и устроился поудобнее. Теперь они сидели каждый в своем укрытии. Некоторое время царило молчание. Наконец девушка не выдержала. Прислонившись спиной к тюку, она спросила у Дикаря:

— Ты долго будешь молчать?

— Что?

— Ты даже не спросил меня, кто я, откуда, почему я еду одна.

— Ну, расскажи, — произнес он таким обиженным тоном, что девушка улыбнулась, показав при этом ровные белые зубки. Дикарю почудилось, что это распустились белые цветы на яблоневой ветви.

— Меня зовут Тарна.

— Тарна?

— Да, Тарна.

— Ты тоже едешь в Бомбей?

— Нет, — улыбнулась она, — нет, я еду в Икалкот к тетушке.

— А где этот Икалкот?

— На десять косов[8] ближе Патханкота.

— А почему ты едешь к тетке?

— Потому что отец продал меня старосте деревни за семьсот пятьдесят рупий.

В деревне Дикаря родители, выдавая девушек замуж, тоже брали с жениха выкуп. Каждому юноше приходилось выплачивать выкуп за свою невесту — таков обычай горцев. Но чтобы за девушку была уплачена такая огромная сумма! Это в его голове не укладывалось. Даже самые красивые девушки в его деревне не приносили родителям более трехсот рупий, не то что семьсот пятьдесят. Но почему же тогда она убежала?

— Ты не хочешь выходить замуж за старосту?

— Ни за что!

— Почему?

— Он старый! У него семеро детей. Двух жен он уже свел в могилу. Противный беззубый старик! Я буду теперь жить у тети.

Дикарь промолчал. Тарна, подперев кулаками подбородок, погрузилась в невеселые думы.

— И что за жизнь у женщины! — произнесла она с горечью.

Дикарь опять промолчал. «Что за жизнь у женщины? — подумал он. — А что за жизнь у мужчины? Что за жизнь у любого человека? Если у тебя нет двух быков, ты должен покинуть свое поле, деревню и ехать бог знает куда…» Его тоже охватили печальные мысли.

В полдень, когда солнце стояло над самой головой и длинные вереницы девушек возвращались с кувшинами воды от источника, машина въехала в долину Икалкота, напоминавшую небольшую пиалу.

Казалось, горы разжали свой кулак и маленькая красивая долина засверкала на их ладони, словно бесценная жемчужина. Склоны гор заросли фруктовыми деревьями… Ветви персикового дерева были усыпаны незрелыми ярко-зелеными плодами. Мелкие горные яблочки слегка позолочены, будто лучи солнца украдкой поцеловали их. Кое-где уже поспели алыча и абрикосы, под нежной прозрачной кожицей их сверкают янтарные капельки медового сока, они словно губы женщины в ожидании поцелуя в пору весенней любви. Местами по склону спускаются дикие виноградные лозы с широкими зубчатыми листьями. Ягодки еще совсем крошечные и глубоко запрятаны в листве. Налетающий ветерок развевает листву, и жемчужинки плодов, похожие на каплю росы, испуганно выглядывают и снова прячутся. Но так будет недолго. Пройдет пора юности, наступит зрелость. Листья потеряют свою красоту, тяжелые гроздья винограда уже не будут прятаться, а, наоборот, будут привлекать жадные взгляды.

Со склона бегут несколько горных ручьев. Воды их, танцуя, нетерпеливо устремляются вниз, и в каждом их движении — мелодичный призыв, каждая капля звенит словно колокольчик, и этот звон сливается с другими весенними звуками в весеннюю песню гор.

Внизу ручьи соединяются в меленькие речушки, разбросавшие свою серебряную сеть по всей долине. На ровной ленте дороги, пересекающей долину, еще издали видна бензоколонка, напоминающая красный почтовый ящик, рядом с ней — стоянка машин, полицейский участок, небольшой базарчик, а за ним уже деревня Икалкот.

Тарна и Дикарь, прильнув к щели, любовались этой картиной.

— Красивое место! — Дикарь завистливо взглянул на Тарну.

— Очень! — гордо ответила она. — Я теперь навсегда здесь останусь. Тетушка так любит меня, что никогда не отошлет обратно к отцу и беззубому старику.

— А ты знаешь, где живет твоя тетя?

— Конечно, я два раза бывала у нее с мамой. У нас здесь много родственников. И в Икалкоте, и в Патханкоте, и дальше — в Чаманкоте.

— И ты бывала во всех этих местах?!

— Хм, сколько раз! Только всегда с мамой или папой. Одна я уехала из дома впервые.

— И тебе не страшно?

— Ну как же не страшно! Но за старика выходить еще страшнее!

— А вдруг тетушки нет дома? Может, она уехала в другую деревню?

— Ну и что же? Я подожду ее.

Дикарь замолчал. Лицо его было печально. Впервые в жизни он так долго разговаривал с девушкой, впервые совершал путешествие, да еще наедине с такой красавицей! Ему хотелось, чтобы она оставалась с ним как можно дольше. Почему? Он и сам не знал, просто хотел этого, вот и все. Ведь в жизни часто так бывает.

Но у Дикаря не было времени рассуждать. Сейчас девушка сойдет в Икалкоте, и он останется один. Сердце его охватила щемящая тоска. А Тарна нетерпеливо смотрела в щелку. Ее ничуть не огорчала предстоящая разлука. Если бы она не боялась, что услышит шофер, то захлопала бы от радости в ладоши. Она как будто забыла о присутствии Дикаря. Да и кто он для нее? Поневоле какую-то часть пути они вынуждены были провести вместе, вот и все.

Последний поворот, и машина сбавила скорость. Тарна от радости чуть не плясала. «Сейчас машина остановится. Наконец-то приехали! Здесь я найду приют».

Уже был виден базарчик, две груженые машины на стоянке, а у полицейского участка — грузовик, битком набитый людьми. Около машины важно расхаживали полицейские, проверяющие груз. В чайной толпился народ. Рядом в лавке жарились пури[9]. У входа в лавку стоял длинный стол и скамейки вокруг него. Хозяин подавал пури и отварные овощи, завернутые в широкие зеленые виноградные листья.

У Дикаря потекли слюнки. Чувство сильного голода заглушило даже печаль, вызванную расставанием с девушкой.

— Я так хочу есть!

— Я тоже, но… — Она замолкла на полуслове. Когда машина накренилась на повороте и базарчик исчез из поля зрения, Тарна положила руку ему на плечо. — Если у тетушки остался хоть кусочек хлеба, я тебе обязательно принесу.

Он ответил ей благодарной улыбкой.

Машина уже въезжала на базар. Девушка пошарила в узелке, вытащила две легкие красивые туфельки, расшитые золотыми нитками, и надела их. Дикарю бросились в глаза ее тонкие, изящные щиколотки.

— Я сойду, как только машина остановится и шофер с помощником уйдут в чайную. Ты мне помоги.

— Хорошо, — едва слышно проговорил Дикарь.

Машина затормозила и остановилась под эвкалиптом позади двух других машин. Махадев выключил мотор и открыл дверцу кабины. Бахтияр выпрыгнул с другой стороны. Он поднял руки над головой и сладко потянулся. Тарна взяла узелок и улыбнулась Дикарю.

— Ну, до свиданья, я ухожу.

— До свиданья, — опять едва слышно сказал он и начал раздвигать тюки, освобождая для нее проход. Тарна посмотрела в щелку, чтобы убедиться, не опасно ли выходить из машины, но вдруг испуганно отпрянула и бессильно опустилась на свое прежнее место. Лицо ее выражало ужас, из груди вырвался сдавленный стон. Дикарь обернулся и увидел, что девушка сидит в углу, вся сжавшись, а глаза ее полны слез.

— Что случилось? — встревоженно спросил он.

Она молча указала рукой на щель. Дикарь увидел, что несколько полицейских и помощник полицейского инспектора окружили Махадева и Бахтияра и о чем-то настойчиво допрашивают их. С полицейским инспектором были двое пожилых мужчин, с виду походивших на крестьян-горцев, только одежда на одном из них была лучше и чище. Рядом стояла смуглая женщина средних лет с массивными серебряными серьгами в ушах. Лицо ее было взволнованно.

— Это моя тетя, — указав на нее, сказала девушка. — А тот, в черной шапочке, — мой отец, а третий, в чалме, — наш староста.

— Как они попали сюда раньше тебя? — шепотом спросил Дикарь.

— Наверное, в полицейской машине, — печально ответила Тарна. — Инспектор и наш староста — друзья.

— Как же ты сойдешь теперь? — тихонько спросил он.

— Какой же толк теперь выходить? — В ее голосе слышалось отчаяние, но Дикарь обрадовался.

— Если ты выйдешь, они тебя схватят!

Девушка готова была расплакаться, но, заметив радость Дикаря, рассердилась и, сдерживая слезы, обрушилась на него:

— Если они обыщут машину, то поймают и меня, и тебя!

— И меня? — испугался Дикарь.

— Да, они наденут тебе наручники и запрут в полицейском участке.

— Зачем? Они не будут меня бить? А за что меня бить?

— У нас в деревне, когда поймали одного парня и девушку — они вместе убежали, — то полицейские так и поступили с ним, как я тебе говорю.

— Но я же не убегал с тобой?

— Ну и что же? Ведь ты прятался со мной в одной машине! Этого достаточно. Они изобьют тебя, а я буду смотреть! — победоносно глядя на него, заявила Тарна.

— А тебе придется выйти замуж за этого старика! — в тон ей ответил Дикарь.

Тарна испуганно зажала ему рот рукой и спряталась в углу.

— Какая девушка? Чья девушка? — доносился голос Махадева. — Мы в дороге не встретили даже птички, не то что девушки.

Староста описал внешность Тарны.

— Ого, если бы нам встретилась такая красавица, мы бы ее живьем съели! Старик, ты совсем из ума выжил! Девушка пропала. Ты не найдешь ее!

— Господин шофер, — умолял старик, — я заплатил за нее семьсот пятьдесят рупий, а она убежала. Если вы увидите ее где-нибудь на дороге…

— Посадить ее в машину и доставить к тебе? — насмешливо спросил Махадев.

— Да! — с надеждой в голосе произнес тот, угодливо кивая.

— Ах ты, глупый чурбан! Неужели я выпущу девушку так просто из своих рук, если увижу ее? Отдать ее на прозябание с таким поганым стариком, как ты?!

— Правильно, шофер! — вмешалась тетка. Отец Тарны возмущенно повернулся к ней:

— Что правильно? Я купил за семьсот пятьдесят рупий новое поле под рис, а теперь мне придется отдать его обратно!

— А что у тебя в кузове? — спросил инспектор, обращаясь к Махадеву.

— Тюки хлопка, но я в каждый из них спрятал по девушке! Пойдите посмотрите. Бахтияр, покажи господину инспектору груз. А я пока выпью чаю. — И он пошел, покачиваясь, как пьяный слон.

Тарна и Дикарь сидели, сжавшись и едва дыша, окруженные со всех сторон тюками.

Бахтияр приподнял брезент и подозвал инспектора:

— Посмотрите, господин инспектор.

Инспектор и полицейский взобрались в кузов, раздвинули несколько тюков, но ничего не нашли. Тюки стояли тесно, разве что увидишь? Инспектор досадливо хмыкнул.

В это время сержант принес тонкий длинный стержень.

Им обычно пользовались, чтобы проверить, нет ли чего другого в мешках с зерном, сеном или хлопком.

— О, вот это здорово! — радостно закричал Бахтияр. — Если там сидит девушка, то она окажется как шашлык на шампуре.

— Помолчи-ка! — прикрикнул на него инспектор. «Шофер — другое дело, а этот бездельник чего издевается над нами?» — подумал он про себя.

Бахтияр замолчал. Стержень проникал все глубже в кузов. Тарна и Дикарь лежали, тесно прижавшись друг к другу. Вот металлический наконечник показался из тюка прямо перед ними. Еще немного, и он пронзил бы их обоих. Отточенное острие, поворачиваясь, приблизилось к ним. Оно так неумолимо преследовало их, словно у него были глаза и оно говорило: «Я вас увидело! Теперь вы никуда от меня не денетесь!» Вот оно уже совсем близко, у самой груди замершей от страха девушки. Она закрыла глаза и зажала рот рукой. Стержень продвинулся еще. Дикарь сильным рывком притянул девушку к себе и всей тяжестью тела прижался к тюкам, лежавшим у самой кабины. Ему удалось лишь чуть-чуть продавить тюк хлопка, но для спасения жизни этого было достаточно. Стержень прошел рядом с ними и вонзился в хлопок. Через мгновение его выдернули к он исчез совсем. Дикарь все это время крепко сжимал в объятиях Тарну. На лице его выступили капельки пота. Оба не сводили испуганных глаз с двигающегося острия.

— Ничего там нет, кроме хлопка, — вытаскивая стержень, сказал сержант. Он проткнул хлопок еще в нескольких местах и, недовольно что-то ворча, подошел к инспектору.

— Заправь брезент, — обращаясь к Бахтияру, сказал тот и двинулся к полицейскому участку, сопровождаемый старостой, отцом и теткой Тарны.

Когда машина выехала из Икалкота, Тарна зарыдала, спрятав лицо в коленях. Дикарю было очень жаль ее. Он осторожно положил руку ей на плечо, но она тут же скинула ее. Он испуганно убрал руку и беспомощно уставился на тихонько всхлипывающую девушку. Постепенно не стало слышно и всхлипов, но тяжелые вздохи, все время вырывавшиеся из ее груди, отзывались болью в сердце Дикаря.

Рядом с этой слабенькой, хрупкой девушкой он чувствовал себя великаном, силачом, умудренным опытом старцем. Ему хотелось помочь ей, взять ее на руки, прижать к сердцу и сказать: «Почему ты плачешь? Ведь я рядом! Тебе не о чем беспокоиться, пока я жив. Я всю свою жизнь буду тебе опорой». Но вдруг какой-то внутренний голос спросил его, как же сможет защитить девушку человек, который не смог отстоять своих быков. Поэтому он подавил в себе слова, рвавшиеся из самого сердца. Несколько часов прошло в молчании.

— Ты нехорошо сделала, что убежала из дома, — сказал он наконец. — Ведь всегда родители женят своих детей. Так уж заведено.

— Так неужели же, кроме этого поганого старика, для меня никого не нашлось? — разъяренно спросила Тарна. — Для того ли отец пять лет обучал меня в школе, чтобы потом отдать старому козлу?

— Ты окончила пять классов? — удивленно переспросил Дикарь.

— Да! — ответила она с вызовом. Лицо Дикаря вытянулось.

— В нашей деревне никто не учился в школе. Кроме пандита у нас никто не умеет ни читать, ни писать.

— Какая-то дикая ваша деревня! У нас собираются открыть среднюю школу. Если бы отец не продал меня старосте, я бы училась и дальше.

Дикарь был поражен. Долго он сидел молча.

— Поедем со мной в Бомбей. Ты найдешь там место учительницы.

— Да, как же! Ох и глупый ты! Что такое пять классов? Там много людей, которые учились по шестнадцать лет. Кому нужна бедная девушка, окончившая начальную школу? Я уже решила: сойду в Чаманкоте и пойду к брату отца, он приютит меня. Дядя работает старшим учителем в средней школе. Я буду жить у него и учиться дальше в его школе.

— А что такое средняя школа?

— Восьмиклассная школа.

— А что потом делают люди, которые учатся столько лет?

— Траву едят вроде тебя! — презрительно фыркнула Тарна.

Она рассердилась на Дикаря. Какие глупые вопросы он задает!

— Хорошо, но что ты будешь делать потом?

— Не разговаривай со мной! — раздраженно бросила она и отвернулась.

Дикарь удивленно размышлял: «Женщина создана для того, чтобы выйти замуж, и не все ли равно, пять классов она окончила или восемь?» Он до сих пор не встречал образованных девушек, но не нашел в Тарне ничего, что отличало бы ее от девушек его деревни. Она плакала, обижалась, смеялась ни с того ни с сего точно так же, как и они. В чем же разница? Замуж ей тоже придется выйти. И что плохого, если бы она вышла за старосту? Жила бы припеваючи в своей деревне. Ну, если не в своей деревне, то теперь в Чаманкоте выйдет за кого-нибудь. Кто не захочет жениться на такой красивой девушке? Счастливые женщины! Им не надо ни пахать, ни сеять. Им не надо думать о том, что забрали быков, что дом продается за долги. Дикарь с завистью посмотрел на Тарну. «Почему господь не создал меня женщиной? Я вышел бы замуж за этого старосту и жил бы себе спокойно — вернее, жила бы».

Он улыбнулся. Заметив это, Тарна спросила:

— Ты чего это улыбаешься?

— Не разговаривай со мной! — обиженно оборвал ее Дикарь и отвернулся.

— Фу! — Тарна тоже отвернулась. — Кому ты нужен? Кто с тобой разговаривает?

Их разделял тюк с хлопком. Оба сидели, прислонившись к нему, погруженные в молчание. Машина быстро бежала к Патханкоту. Спустилась ночная прохлада. Стало так темно, что трудно было различить что-либо. Сидя почти рядом, они были все-таки очень далеки друг от друга. Постепенно их начало укачивать. В дреме то один склонял голову на плечо другого, и тогда оба испуганно отшатывались, то другой невольно дотрагивался до руки соседа и тут же быстро отдергивал ее. В этом полудремотном состоянии в их душах вдруг возникали какие-то чувства, вспыхивали искры и вновь угасали, а глубокая, ужасающая темнота ночи окутывала все вокруг. Трудно сказать, сколько времени они провели в полудреме. На одной из ухабин машину сильно тряхнуло, и вскоре она остановилась. Дикарь проснулся. Он выглянул. Впереди виднелось множество огней. Приглядевшись, он понял, что это базар. Большая часть лавок была уже закрыта. У одной из них, окруженной с обеих сторон огромными, в три человеческих роста, деревянными амбарами, громоздились узлы, тюки, ящики. Худощавый мужчина в грязной одежде и в пробковом шлеме сидел за двумя сдвинутыми ящиками и что-то писал. Тут же была чернильница и ручка; подмаргивала своим подслеповатым глазом керосиновая лампа. В ее свете склоненные над ящиком лица Махадева и Бахтияра казались призрачными. Они что-то говорили мужчине, показывая бумаги.

— Правильно, правильно, — раздраженно отвечал тот, — но вам нужно было быть здесь в девять часов. Господин Чанан давно закрыл свою лавку и приказал мне дождаться вас, словно у меня нет семьи, детей. Кто думает в этом мире о бедных? Платят шестьдесят рупий, а работать заставляют, как раба, двадцать часов в день!

— Бабу[10], брось эти глупые разговоры. Принимай товар!

Это бабу? Так вот они какие! Дикарь не раз слышал это слово в деревне. Люди с почтением произносили его. И в пути Тарна ему сказала, что если уж выйдет замуж, то за какого-нибудь бабу. Так вот какой бабу! Неопрятный, щупленький, с желтыми зубами, лоб весь изборожден морщинами, огромный кадык, голос хриплый, неприятный, лицо землистое…

Так вот какой бабу! И Тарна выйдет за него замуж? А девушка в это время спокойно спала.

Дикарь растолкал ее. Она испуганно приподнялась:

— Что случилось?

— Бабу!

— Бабу? Какой бабу?

— За которого ты выйдешь замуж. — Дикарь показал пальцем на мужчину, склонившегося над бумагами, и, прикрыв рот рукой, засмеялся.

Тарна выглянула и испуганно сказала:

— Да это же Патханкот! Ты почему меня раньше не разбудил?

— И в этом я виноват! — обиделся Дикарь. — Ему стало больно от ее слов. «Неужели все девушки такие, не задумываясь, могут обидеть?» — подумал он.

Тарна ничего не ответила. Она прильнула к щели и прислушалась к разговору.

— Сегодня нужно отвезти тюки с шерстью в Амритсар. У нас нет сейчас свободных машин, да и шоферов тоже. Придется ехать тебе, — говорил чиновник Махадеву.

— Я не спал две ночи!

— Ничего не поделаешь! — злорадно заявил тот, и впервые на его отвратительном лице появилась улыбка. Видимо, ему доставляло удовольствие делать неприятности людям. — Нужно выехать сегодня же ночью, таков приказ хозяина! — победоносно закончил он.

— Черт побери этого хозяина! — выругался Махадев, но взял у чиновника деньги на бензин, на расходы для себя и Бахтияра и, дружески обняв того за плечи, сказал чиновнику:

— Передай хозяину: раньше чем в четыре часа утра я отсюда ни за что не выеду. Пойдем, брат Бахтияр, перекусим где-нибудь.

Через некоторое время и чиновник закончил свои расчеты, погасил лампу, спрятал книгу в ящик, поставил поверх него еще два пустых ящика и ушел, засунув руки в карманы брюк.

Воцарилась полная тишина. Дикарь и Тарна вылезли из кузова. Оглянувшись по сторонам, Тарна направилась в один из темных переулков.

— Подожди меня здесь, — бросила она Дикарю.

Она скоро вернулась, и они пошли по темным улочкам, взявшись за руки, скрываясь от глаз случайных прохожих. Двери домов были закрыты, магазины на замке. Лишь кое-где в лавках, торгующих паном[11], светились огни, оттуда доносился аромат цветов, пряных духов, слышны были взрывы громкого смеха. Есть ведь и такие люди, у которых день начинается с наступлением ночи.

Тарна шла, крепко держась за руку Дикаря. Они остановились у маленькой харчевни, в которой, судя по всему, закусывали главным образом шоферы и проезжие. Невдалеке от харчевни росло густое дерево. Свет из окна освещал его крону, колыхаемую легким ветерком, отчего тень ее все время двигалась, словно живая. Смуглолицый цыган, прислонившись спиной к дереву, тихонько наигрывал на гармонике. Рядом сидела женщина с большими серебряными серьгами в ушах и подвязывала к ногам колокольчики.

Увидев на женщине серьги, Тарна что-то вспомнила. Она взглянула в сторону харчевни, из которой доносился приятный запах жареных лепешек, вынула из ушей сережки и сказала Дикарю:

— Поди выменяй их на лепешки.

Цыганка услышала ее слова.

— Вы, кажется, очень голодны?

— Да.

— Танцевать умеешь? — спросила женщина.

— Нет, — презрительно ответила Тарна.

— Я хорошо играю на свирели, — улыбаясь, произнес Дикарь.

— Ну-ка покажи!

Он достал свою свирель и прислушался к мелодии, которую цыган наигрывал на гармонике. Тарна и цыганка удивленно смотрели на него. Наконец он приложил свирель к губам.

При первых же звуках свирели сидящие в харчевне замерли. Гармоника заиграла быстрее, свирель пела в полную силу. Цыганка зазвенела колокольчиками, приняла позу, и вот ее руки, извиваясь, словно змеи, поплыли в необыкновенно красивом танце.

Через несколько минут их кольцом окружила толпа. Взгляды зрителей, задержавшись на извивающемся стане и горящих глазах цыганки, скользили и останавливались на огромных глазах Тарны, сидящей рядом с цыганом, полуоткрыв рот. Когда зрители, придя в экстаз, начали криками подбадривать танцовщицу, цыган снял свою черную шляпу и, передавая ее Тарне, сказал:

— Обойди всех по кругу, они дадут тебе денег. Но не стой как мумия, улыбайся!

Тарна, улыбаясь, обошла собравшихся. В шапку посыпались монеты — пайсы, анны. А какой-то развязный парень бросил даже две рупии, громко вздохнув при этом, и выкрикнул:

— Хай, красавица!

Тарна рассердилась, но сдержала себя и продолжала улыбаться. Шляпа была полна монет. Взгляд Тарны не раз обращался в сторону харчевни, откуда доносился вкусный запах золотистых лепешек. Она была ужасно голодна.

— Эй, Гоби, где ты взял эту новую красотку?

— Господин, она даже не умеет танцевать. Это сестра моей жены, она только что приехала из деревни. Я научу ее танцевать и покажу вам через месяц.

— Через месяц! Бог знает где мы будем через месяц! Пусть станцует! Да ладно, если не умеет танцевать, пусть хоть пройдется, притоптывая ножкой.

Гул голосов и свист становились все громче. Круг смыкался все уже. Гоби испуганно сложил гармонику. Издалека послышался свисток полицейского, и цыган облегченно вздохнул, потому что среди собравшихся были всякого рода бродяги, хулиганы и пьяные бандиты. Он боялся, что еще немного — и толпа унесет и его жену, и эту красивую девушку. Услышав полицейский свисток, люди стали расходиться. Гоби быстро перебросил гармонику через плечо и, взяв за руку жену, сделал знак Дикарю и Тарне: «Бегите».

Они бросились в темноту. Впереди — цыган с женой, позади — Тарна с Дикарем. Когда свистки и топот ног почти стихли, цыган остановился и осмотрелся.

Они оказались на пустыре. Стояла тишина.

— Сюда они не побегут, — облегченно вздохнул Гоби.

— А почему мы убежали? — спросил его Дикарь.

— Полицейский шел.

— Ну и что же?

— Без разрешения устраивать представления на улицах нельзя.

— Почему? — удивился Дикарь. — В своей деревне я мог играть на свирели, когда мне вздумается.

— То в деревне, а это — город, — вмешалась в разговор цыганка. Она бросила жадный взгляд на сильное, мускулистое тело Дикаря. Тарна заметила это.

— Пойдемте ко мне в шалаш, я накормлю вас, — сказал Гоби.

— А где он?

Что-то черневшее невдалеке оказалось шалашом.

Они жадно набросились на кукурузную лепешку и вареные овощи, а когда утолили голод, Гоби высыпал содержимое шляпы и старательно пересчитал: пять рупий, девять анн. Гоби взял две рупии и отдал Тарне.

— Это для вас двоих.

Цыганка не отрывала взгляда от Дикаря.

— Ты так хорошо играешь на свирели! Оставайся с нами, мы будем много зарабатывать, — сказала она ему.

— Я тебя за месяц обучу танцевать. Ты будешь всех сводить с ума. Оставайтесь с нами оба, — добавил Гоби, обращаясь к Тарне.

Дикарю пришлось по душе это предложение. Он уже хотел согласиться, но Тарна вспылила:

— Я не для того училась пять лет, чтобы стать уличной танцовщицей! Этим занимаются всякие бродяги.

— Голод на все вынуждает, — удрученно ответил Гоби.

— Это что же, из-за живота и чести своей лишиться?

— А что в этом зазорного? — вознегодовала цыганка. — Я хожу гадать по разным домам и знаю, что даже в богатых семьях девушки выходят замуж и становятся рабой мужчины из-за того же. Пять лет она училась или двадцать — все равно выходит замуж, заводит детей. Если заводить детей не позор, то почему же танцевать — позор?

— Вот твои две рупии. — Тарна швырнула их на пол и вышла, бросив на Дикаря испепеляющий взгляд. — Можешь оставаться! Я уйду одна! — сказала она ему вызывающе.

Дикарю очень хотелось остаться, но ноги сами вынесли его. Гоби с сожалением покачал головой:

— Возьми деньги, пригодятся. Но, скажу тебе, слишком гордая у тебя девушка. Если бы вы остались со мной, я за месяц выбил бы из нее дурь, а ты и за всю жизнь не сможешь сделать этого.

Дикарь ничего не ответил. Он бросился вслед за Тарной, которая быстро уходила прочь. Снова те же темные улицы, безмолвный базар. Подойдя к грузовику, Тарна остановилась и, обернувшись, выпалила:

— Ты что это ходишь за мной по пятам? Иди-ка лучше к своей цыганке. Она же тебе очень понравилась, не правда ли?

— Кто? Та старуха? — удивленно сказал Дикарь.

С Тарны вся злость вмиг сошла. В голосе ее зазвучала нежность:

— Я для твоей же пользы говорила. Свяжешься с цыганами — и тоже станешь никчемным бродягой. Разве это жизнь — ни дома, ни пристанища. Поедешь в Бомбей, так станешь человеком. Пойдем, помоги мне забраться в машину.

Оглянувшись по сторонам, Дикарь осторожно приподнял брезент, взял Тарну на руки и посадил в кузов. Девушка исчезла в глубине. Дикарь влез вслед за ней и тоже начал пробираться вглубь, но наткнулся головой на деревянный ящик и застонал.

— Осторожно. Здесь стоят ящики. Их погрузили после нашего ухода.

— А что в них?

— Откуда я знаю? Да и не все ли равно? Иди скорей сюда.

Тарна протиснулась к кабине, Дикарь следовал за нею. Пришлось раздвинуть немного тюки с шерстью, и вот они уже снова на прежнем месте. Им казалось, что они вернулись в свой дом. Оба были сыты, утомлены и вскоре уснули.

Они не почувствовали, как машина тронулась в путь, покинула Патханкот и выехала на дорогу, ведущую к Амритсару, а когда проснулись, солнце было уже высоко, а в желудке совсем пусто. В кабине Бахтияр беззаботно затянул свою песню.

Дикарь ножом сделал отверстие в одном из ящиков; там оказались орехи, в другом — фисташки, в третьем — сушеная хурма, в четвертом — кишмиш.

Первый орех он осторожно зажал между ладонями и раздавил. Им показалось, что прозвучал пушечный выстрел. Тарна побледнела от страха. Оба сидели несколько мгновений не шелохнувшись. Но Бахтияр продолжал петь. Шум мотора и голос Бахтияра заглушили звук раскалываемого ореха, он потонул как капля в море. Теперь Дикарь осмелел. Он раскалывал орех за орехом, вынимал ядрышко и протягивал его на ладони Тарне. Она брала половинку, другую оставляла ему. Потом Дикарь грыз фисташки и кормил ими Тарну. Потом настала очередь хурмы и кишмиша. Теперь они сидели сытые и довольные. Тарна шутливо сказала:

— Ну и повезло тебе! Будешь щелкать орешки до Бомбея.

— Поедем со мной, — попросил Дикарь. — Смотри, как хорошо едем, спокойно.

— Нет уж. Я сойду в Чаманкоте и останусь у своего дяди. Буду учиться дальше, окончу школу, колледж, тогда и приеду в Бомбей.

— Тогда ты станешь большой госпожой. Разве ты захочешь тогда со мной разговаривать? — печально произнес он.

В сердце ее поднялась волна теплоты и нежности.

— Раджу, ты очень хороший и такой благородный, — смущенно проговорила она.

Дикарь удивленно уставился на нее. Ему было приятно слышать из ее уст эту похвалу. Казалось, что в это мгновение все весенние ветви склонились к нему, и в сердце его забил фонтан радости. Лицо его покрылось румянцем. Тарна ласково засмеялась и тихонько добавила:

— Но ты очень глупый! — и зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться громко. Дикарю страстно захотелось отвести ее руку и прижаться губами к ее шаловливым губкам. Он невольно подался вперед. Но тут машина резко затормозила, и его отбросило.

Тарна с трудом сдержала хохот, но глаза ее сверкали, словно распустившиеся цветы лотоса.

Махадев остановил машину у ручья. На берегу лежало высохшее дерево, корни которого, вывороченные из земли, казалось, молили о чем-то, вытянув свои узловатые, скрюченные пальцы. Ветви, омываемые водой, покрылись зелеными почками — жизнь продолжала борьбу.

Махадев и Бахтияр напились воды, уселись на ствол дерева и начали что-то жевать. Тарне и Дикарю тоже хотелось пить, но разве могли они сейчас вылезти из машины?

— Как хочется пить! — облизывая пересохшие губы, сказала Тарна.

— Мне тоже, — ответил Дикарь, поглядывая на Махадева и Бахтияра, сидящих у ручья.

Студеная, чистая вода, журча, перекатывалась с камушка на камушек. Так близка и так далека!

— А если мы выйдем из машины и напьемся воды, что они сделают? — спросил Дикарь.

— Ничего. Меня они увезут с собой, а тебя оставят здесь.

Шофер и Бахтияр поели и задремали, привалившись к дереву. Они сидели спиной к ручью, лицом к машине. Не выпускать машину из виду — это первое правило шоферов.

— Тебе встречалась когда-нибудь девушка, которой ты не мог добиться? — спросил вдруг Махадев.

Бахтияр порылся в кармане, вытащил складной нож с рукояткой из бычьего рога, нажал что-то, и в воздухе сверкнуло острое лезвие.

— Пусть попробует отказаться — получит нож в сердце.

По телу Махадева прошла дрожь. Потом на него напал смех.

— Ты его просто так носишь в кармане или иногда пускаешь в ход?

— В этом районе не найдешь человека, который лучше меня владел бы ножом. Бахтияра все знают, поэтому-то шоферы так хотят заполучить меня в помощники. Спроси обо мне у Бачана.

— В один прекрасный день ты сядешь в тюрьму, — похлопав его по плечу, сказал Махадев. — Или тебя зарежут, как петуха.

— Тюрьмы и смерти боятся дураки…

Вдруг Махадев вздрогнул и внимательно стал вглядываться во что-то.

— Посмотри!

— Что там? — спросил Бахтияр.

Махадев знаком велел ему замолчать и не сводил глаз с задней части кузова, потом тихонько сказал:

— Под брезентом в задней части кузова что-то шевелилось.

Несколько мгновений Махадев и Бахтияр внимательно наблюдали за кузовом. Но там было все спокойно.

— Тебе показалось, — прошептал Бахтияр.

— Смотри, смотри! — перебил его Махадев. Теперь заметил и Бахтияр. Было ясно видно, как под брезентом кто-то шевелится.

— Та девушка… — тихо произнес Махадев.

— Или какой-нибудь вор, — добавил Бахтияр, вынимая нож.

Они, пригнувшись, на цыпочках стали подбираться к машине. Движение под брезентом то возобновлялось, то прекращалось. Бахтияр осторожно приподнял край брезента и резким движением откинул его. В другой руке его сверкало острое лезвие ножа. Как только брезент был откинут, «вор» приподнял голову и посмотрел на Бахтияра:

— Мя-у!

Это была дикая кошка. Бог знает, когда она влезла в машину. Махадев и Бахтияр расхохотались. Оба одновременно крикнули: «Брысь!» — и кошка выскочила из машины. Заправляя брезент, они размечтались.

Вот было бы здорово, будь это та девушка!

Счастливец тот, в чью машину она попала!

— А может, блуждает где-нибудь по лесу.

Бахтияр взглянул на сухой ствол дерева и предложил:

— Давай захватим это.

— А зачем?

— У стоянки есть дровяной склад, продадим. За такое дерево дадут рупий семь, не меньше. Купим бутылочку сладкого винца.

Услышав о сладком вине, Махадев кинулся к дереву, обхватил его руками и поволок к машине. Бахтияр взялся за другой конец. Они втолкнули его в кузов, но ствол был длинный, поэтому немного выступал из-под брезента.

— Все в порядке, теперь не выпадет, — укрепив его, сказал Бахтияр.

Следующая остановка была уже в Чаманкоте.

Когда Бахтияр и Махадев ушли выпить чашку чая, девушка осторожно вылезла из машины. Дикарь подал ей узелок и расшитые золотыми нитями туфельки. Тарна несколько раз стукнула туфлей о туфлю и надела их. Попрощавшись с ним, она ушла, а у него перед глазами все еще мелькали золотые узоры, сверкавшие на ее туфельках, которые уносили девушку все дальше и дальше от него, словно цветы лотоса, подгоняемые быстрым ветерком. На душе у него было тяжело, глаза наполнились слезами. Тарна в последний раз обернулась, бросила на него взгляд и, махнув рукой, скрылась в лесу.

«Если бы она хоть раз предложила мне пойти с нею, я бы пошел, не задумываясь. Но она ведь ни слова мне не сказала», — подумал он печально, смахнув слезы, и пробрался на свое прежнее место, окруженное со всех сторон тюками с шерстью. Теперь нужно было сидеть спокойно, потому что через несколько минут шофер и помощник вернутся и машина снова тронется в путь. Ему хотелось, чтобы это произошло поскорее. Каждая минута, проведенная здесь, была мучительна. Ведь это тот самый Чаманкот, где Тарна останется навсегда!

Он прислонился головой к тюку и закрыл глаза. Вернулись Махадев и Бахтияр. Махадев завел мотор. Он затарахтел, но через несколько мгновений заглох. Махадев снова включил его. Он заработал очень слабо и вскоре совсем затих.

Оба вылезли из кабины и начали осматривать мотор. Достав различные инструменты, они пытались что-то наладить. Наконец Махадев извлек небольшую деталь и, передавая ее Бахтияру, сказал:

— Вот что повреждено. Не представляю себе, как мы это починим. Если только какой-нибудь шофер не выручит нас запасной деталью, мы тут застрянем.

— Так пойдем посидим пока в харчевне, съедим по цыпленку. Если придется тут заночевать, хоть сыты будем, — предложил Бахтияр, и оба направились к харчевне.

Дикарь задыхался. Пока девушка была здесь, он не ощущал, что от шерсти исходит резкий запах. Не выдержав, он вылез из своего укромного местечка, оглянулся по сторонам и, выпрыгнув из машины, метнулся в лес. Он вдохнул в себя свежий лесной воздух. Почему бы ему не остаться в этом таинственном и прекрасном лесу? Огромные кедры с восседающими на них коршунами, дикие виноградные лозы, обвивающие толстые ветви сосен… Какой аромат стоит кругом! Какая здесь тишина, какое глубокое безмолвие и как спокойно все вокруг! Дикарь напился воды в ручейке и растянулся в траве на бережку. Мягкая душистая постель так и притягивала его к себе. Вот тут бы уснуть… Если бы Тарна была сейчас с ним!.. Они жили бы в маленьком шалаше у ручья. И он мысленно представил себе Тарну, одетую в шкуры. Рассыпанные по плечам волосы змеятся до самого пояса. Она стоит у входа в шалаш и ждет его. А он возвращается с охоты с убитой ланью на плече. Какая любовь светится в ее глазах! А на устах все та же знакомая улыбка, которая даже в темноте сверкает как молния.

В воздухе разлился тонкий, нежный аромат «ночной красавицы», ее голубые цветы раскрыли свои любопытные глазки и оглядываются вокруг, словно ища кого-то. Дикаря пьянил необыкновенный, неповторимый запах леса, в котором смешались тысячи различных ароматов. Каждый из них был особым, и вместе с тем пахло лесом. Это напоминало смех девушек, направляющихся на ярмарку. Ему вдруг отчетливо послышался смех Тарны, и он испуганно открыл глаза. Никого. Ни шалаша, ни Тарны, ни лани, ни охотника. Безмолвный лес окружал его со всех сторон, и только где-то высоко в деревьях весело щебетала какая-то пташка.

Дядя Тарны, Фаттах Чанд, был еще довольно молод, но очень некрасив: челюсти вдавлены, голова огромная, бритая, на толстом затылке развевается по ветру пучок волос.

Когда-то он мечтал, что у него родится сын, он вырастит его, даст ему хорошее образование, сын сделается старшим учителем в школе и обеспечит в старости отца куском хлеба. Но сын оказался немым. Здоровый двадцатидвухлетний парень был ни к чему не пригоден, кроме работы в поле. Но у Фаттах Чанда было не так много земли, чтобы ею можно было прокормиться. Иначе он и не стал бы учителем.

А теперь еще приехала Тарна, словно бог ее послал в наказание за его прежние прегрешения. Он уже получил телеграмму от ее отца. Сколько дней он может прятать у себя девушку, которую ищет полиция? Есть отчего прийти в ярость!

Жена посоветовала ему оставить Тарну и женить на ней сына. А где он возьмет семьсот пятьдесят рупий, чтобы отдать их ее отцу!

— Ты что, не слышала, что говорила Тарна? Восстановить против себя всю общину!

— Если ты выпустишь ее из рук, то будешь жалеть всю жизнь. Где ты найдешь девушку для своего немого сына? Никто из общины не выдаст за него дочь.

— Это большой грех.

— Что же теперь делать?

— Нет, я не могу оставить ее в своем доме, — раздраженно ответил Фаттах Чанд.

— Что же ты будешь делать?

— Сообщу полиции.

Тихонько скрипнула дверь. Супруги вздрогнули. Учитель быстро выглянул, но там никого не было.

Во дворе на печке жарились лепешки. Опустив голову, Фаттах Чанд вышел из дома.

Вечером, когда солнце уже скрывалось за горизонтом, шофер, едущий из Чаманкота в Патханкот, помог Махадеву починить машину.

— По крайней мере теперь ты сможешь доехать до Амритсара.

— А больше нам ничего и не нужно, — смеясь, ответил шоферу Бахтияр.

Махадев включил мотор и внимательно прислушался.

— Давай поехали, брат. Зачем зря бензин тратишь? — торопил его Бахтияр.

— Подожди, — спокойно возразил Махадев. — Проверю, все ли в порядке.

Немного погодя он удовлетворенно улыбнулся:

— Порядок!

Сначала машина шла медленно, но постепенно набрала скорость. Бахтияр взглянул на Махадева, на лице которого блуждала загадочная улыбка.

— Вспомнил о бутылочке винца? — спросил Бахтияр.

— Нет, ну ее к черту, эту бутылочку!

Когда машина тронулась с места, Дикарь почувствовал толчок. Он испуганно оглянулся — перед ним была Тарна.

— Ты?

Она ничего не ответила и молча села рядом.

— Ты вернулась?

Тарна снова ничего не ответила. Она упала как подкошенная и вся сотрясалась от рыданий. Дикарю было очень жаль ее. Он положил свою руку на ее и стал тихонько поглаживать. Тарна резко отбросила его руку и, глядя на него сердитыми глазами, сказала:

— Не трогай меня! Вы, мужчины, все жестокие — что отец, что дядя, что ты! Вы все — злейшие враги женщины!

Дикарь испуганно отстранился, как от сильного удара. «Я не такой, совсем не такой. Почему Тарна считает меня жестоким?»

Махадев продолжал улыбаться.

— В чем дело? — рассердился наконец Бахтияр.

— Девушка, — тихонько произнес в ответ Махадев.

— Где? — У Бахтияра глаза загорелись. — Я не вижу на этой пустынной дороге никого.

— Она бежала за машиной.

— Когда?

— Когда я включил мотор.

— А потом?

— Я тихонько тронул машину с места. Она пыталась влезть в машину, а я все это наблюдал в зеркало.

— А потом? — едва проговорил Бахтияр. Он почти лишился дара речи.

— Она подбежала совсем близко и исчезла.

— Исчезла?

— Да, больше ее не было видно в зеркало.

— Так что же она, колечко дыма или весенняя вода, чтобы бесследно исчезнуть? Дорога, что ли, поглотила?

— Нет, по-моему, она в кузове, — притормаживая машину, ответил Махадев.

Солнце уже зашло. Темнота окутала все вокруг. Махадев оставил фары включенными.

Тарна и Дикарь, беспомощные и испуганные, стояли в свете фар перед улыбающимися шофером и Бахтияром.

— Что с ним делать? — обратился Бахтияр к Махадеву.

— По-моему, сначала нужно дать ему разок в челюсть, — проговорил Махадев и со всей силы ударил Дикаря.

Тот не устоял на ногах, но быстро поднялся, вытирая кровь с лица.

— И один в спину, — не давая опомниться Дикарю, произнес Бахтияр, проворно достав из-за пояса нож.

Тарна пыталась убежать, но Махадев крепко схватил ее за руку. Девушка застонала от боли. Увидев нож, Дикарь сказал:

— Вас двое, а я один.

— Не бойся, с тобой будет драться один, — улыбаясь, ответил Махадев.

— На каких условиях? До первой раны?

— Нет, до победного конца! — сквозь зубы проговорил Бахтияр.

— Девушку возьмет тот, кто останется жив, — подойдя вплотную к Бахтияру и размахивая ножом перед его носом, сказал Дикарь.

Бахтияр стремительно бросился на него, Дикарь отпрыгнул в сторону. Довольно улыбаясь, Бахтияр не сводил глаз с Дикаря и говорил, обращаясь к Махадеву:

— Посмотри, Махадев, сейчас я перережу этому горцу горло, как огурец! — При этом он попытался вновь напасть на Дикаря, но тот снова отбил атаку, а когда Бахтияр отступил, Дикарь взмахнул ножом, целясь ему в лицо, но тот успел присесть и, прежде чем Дикарь наклонился к нему, откатился в сторону, молниеносно вскочил и бросился на Дикаря. Нож его вонзился Дикарю в предплечье.

Брызнула кровь, оросив ноги девушки, стоявшей рядом. Она испуганно отшатнулась, но Махадев не выпустил ее, наоборот, чем жарче становилась драка, тем крепче он сжимал ее руку.

Второй удар Бахтияр нанес Дикарю в плечо. Затрещала грубошерстная рубаха, снова брызнула кровь. Рана была бы глубокой, если бы не плотная ткань. Но и теперь Дикарю казалось, что кровь заливает все его тело, он совсем потерял голову от боли и злости. Стиснув зубы и прищурившись, он применил очень хитрый прием. Бахтияр отбил несколько ударов, но вдруг его правая рука оказалась в левой руке Дикаря. Он быстро схватил свободной рукой правую руку Дикаря. Каждый пытался освободить свою правую руку, глаза противников налились кровью, дыхание стало прерывистым и тяжелым. Вцепившись друг в друга, они упали на землю. Через минуту Бахтияр был на спине у Дикаря. С диким воплем радости он высоко занес нож. Сверкнул острый клинок с белой рукояткой, но прежде чем он вонзился в спину Дикаря, Бахтияр вдруг оказался внизу, а Дикарь сжимал ему шею коленями. Он быстро опустил свой нож на спину Бахтияра и нанес ему неглубокую рану. Брызнула кровь. Дикарь вскочил на ноги и поднял нож Бахтияра, который лежал недалеко от хозяина.

Бахтияр встал, пытаясь нащупать рану. Руки его были в крови, но рана не была глубока, задета была только кожа. Тот, кто искусно владеет ножом, не убивает противника, а лишь слегка ранит его. Дикарь бросил Бахтияру его нож. Тот поймал нож левой рукой, сложил его и опустил в карман.

— Девушка твоя, — удрученно произнес он, не поднимая головы.

— Как это его? — рассердился Махадев.

— Махадев, он выиграл, девушка его, — повторил Бахтияр.

— Я не отдам ее! — еще крепче сжимая руку Тарны, ответил тот.

Бахтияр подошел к Махадеву и, показывая ему окровавленные руки, сказал:

— Посмотри. — Потом он повернулся к нему спиной и показал рану: — Видишь, я проиграл. Он ранил меня в спину. Девушка принадлежит ему.

— Я не отдам ее! — злобно ответил Махадев.

— Если ты не отдаешь, ее, то… то… — Бахтияр снова вытащил свой нож, — то мы оба сделаем из тебя рубленое мясо. Проигрыш есть проигрыш, победа — победа. Ты что, не понимаешь этого?

Дикарь подошел и встал рядом с Бахтияром. В руках обоих поблескивали ножи.

Махадев сначала со злостью наблюдал за ними, а потом вдруг отпустил руку девушки, смущенно улыбнулся и сказал:

— Ну что ж, горец, ты выиграл. Идите садитесь в кузов.

В кабине долго молчали, потом Бахтияр запел:

А в кузове девушка, плача, перевязывала раны Дикаря. Слезы ее падали на его руку, и ему казалось, что они обращаются в бальзам, исцеляющий его раны. Бахтияр затянул еще выше:

Тарна прижалась головой к раненой руке Дикаря. Голос Бахтияра словно прорезал горы, леса:

Тарна, всхлипывая, сказала:

— Раджу, Раджу!

Он притянул ее к себе, прижал к груди и стал целовать лицо, залитое слезами, губы, щеки уши, изгиб шеи. Тело ее дрожало от сдерживаемых рыданий и необыкновенного чувства, захватившего ее.

Машина долго шла без остановок. Голос Бахтияра потонул в лесной темноте.

В Амритсаре они сдали шерсть на фабрику, а в машину погрузили шерстяные ткани для доставки в Дели.

Бахтияр и Махадев прониклись симпатией и сочувствием к горцам. Если было бы можно, они довезли бы этих глупцов до Бомбея, но им было приказано из Дели отправляться в Агру, а потом обратно на север. Поэтому они могли довезти их только до Агры. Махадев высадил их у вокзала.

— На машинах вы никогда до Бомбея не доедете. Отсюда поезд идет прямо до Бомбея. Незаметно проберитесь на вокзал и садитесь в поезд, лучше в ночной. Обычно ночью никто не проверяет билеты.

Тарна и Раджу горячо поблагодарили обоих.

— Пойдем, Махадев, нам пора, — сказал Бахтияр.

Но Махадев почесал затылок, потом отросшую бороду и, наконец, опустив голову, достал из кармана пять рупий и протянул их Тарне.

— Пригодится в дороге.

— Зачем? — удивился Раджу.

— Без билета как-нибудь еще можно доехать, а без еды нет.

У Тарны глаза повлажнели, но прежде чем она успела что-нибудь сказать, Махадев с Бахтияром сели в машину. Через несколько минут они скрылись из виду.

— Возьми, спрячь, — сказала Тарна, передавая деньги Раджу.

— Нет, пусть будут у тебя, — немного сердито ответил тот.

Но его сердитый тон даже обрадовал Тарну. Она улыбнулась и спрятала деньги.

— Пойдем, — сказала она.

— Поезд пришел? — удивленно спросил он.

— Нет, поезд придет ночью. Я тебе что-то покажу.

— О, не говори — покажу, лучше скажи — покормлю. Я очень голоден.

— Тебе все время хочется есть! — И, притворно рассердившись, Тарна топнула ножкой. — А что бы ты делал, если бы Махадев не дал нам денег?

— Ходил бы голодный, — наивно ответил Раджу. — Но теперь ведь деньги есть, почему же я должен голодать?

Тарна засмеялась:

— Ты становишься хитрым. Ну, пойдем поедим, а потом я тебе что-то покажу.

Перекусив, они долго блуждали по улицам и переулкам города, расспрашивая дорогу. Когда они вышли за пределы города, Раджу облегченно вздохнул. Он в первый раз был в городе, так как ему не удалось осмотреть ни Патханкот, ни Амритсар, ни Дели, но Агра ему не понравилась.

— Тебе не понравился город? — спросила Тарна.

— А что в нем хорошего? Грязный, вонючий, лица у прохожих какие-то испуганные, люди бегают по улицам, словно за ними кто-то гонится. Почему они так бегают? У них что, какие-нибудь срочные дела?

— Не знаю, — вдруг сделавшись серьезной, ответила Тарна. — Я знаю только одно — куда мы идем.

— Куда же?

— К Тадж-Махалу[12].

— Тадж-Махал? Что это такое?

— Там две гробницы.

— Гробницы? А зачем они нам нужны? Что в них интересного? Это мусульмане посещают гробницы.

— Эти гробницы посещают не только мусульмане: со всех концов земли люди приезжают посмотреть на них.

— Со всех концов земли? Посмотреть гробницы? — Раджу расхохотался. — Тарна, зачем ты дурачишь меня?

— Нет, Раджу, это правда, ты сам в этом убедишься.

Он долго молчал, морщил лоб, мучительно думая о чем-то.

— А откуда ты знаешь, что люди со всех концов земли приезжают посмотреть на них? — наконец спросил он.

— Я читала об этом в книге по истории. Там была и картинка Тадж-Махала.

— А что такое история?

— История, — задумчиво проговорила Тарна, — это если человек делает что-то очень большое.

Раджу замолчал. После долгого раздумья он вновь спросил ее:

— Значит, если я накоплю в Бомбее денег и куплю двух быков, это будет история?

Тарна расхохоталась, взяла его за руку и сказала:

— Раджу, да ты скоро станешь творцом истории!

Они стояли перед Тадж-Махалом, но ворота его были закрыты. Серебристая дымка окутала все вокруг, сторож у главных ворот совершал намаз, а вольный ветерок, впитавший в себя приятную свежесть волн Джамны[13], тихонько развевал его белую бороду.

Раджу и Тарна молча стояли в сторонке. Когда старик окончил молитву, они подошли поближе, и Тарна спросила у него:

— Отец, а почему закрыты эти ворота?

— Я их только что закрыл. Они откроются, когда взойдет луна.

— А когда она взойдет? — спросил Раджу.

— Часа через три.

— Наш поезд уже уйдет. Идем обратно, Тарна, — решительно заявил Раджу.

— Нет, мы не уйдем, не посмотрев на Тадж-Махал, — не менее решительно произнесла девушка, шагнула вперед и с мольбой в голосе попросила старика: — Отец, мы пришли издалека, с гор, чтобы посмотреть Тадж-Махал. Ночью наш поезд уходит в Бомбей. Если мы сегодня его не увидим, то потом у нас не будет такой возможности.

— Мне не приказано открывать ворота, — ответил сторож.

— Отец! — умоляла Тарна, поймав полу старика. — Покажи нам Тадж, ради бога!

— Хм, оставь, — резко сказал Раджу. Ему не понравилось, что Тарна так униженно просит сторожа. — Подумаешь, что в нем особенного! Две гробницы! Не увидим так не увидим. Пойдем! — Он взял ее за руку и потянул к себе.

Седобородый сторож вдруг рассердился:

— Что особенного? Две гробницы? Теперь вам придется посмотреть их. Пойдем, дочка.

Он пошел к воротам, позванивая от негодования ключами, и отомкнул замок.

Тарна и Раджу стояли у порога. Створки ворот тихонько открылись, и вдруг Раджу показалось, что он очутился в каком-то сказочном мире с волшебными куполами, минаретами, арками, вышками. Этот фантастический мир был чужд ему, но в то же время он что-то напоминал, словно раньше Дикарь где-то его видел. Возможно, в его мечтах и видениях далеко в горных лесах когда-то возникали картины подобной непреходящей красоты и величия. Он остолбенел при виде этого удивительного зрелища, взял за руку Тарну и тихонько двинулся вперед. Он даже не осознавал в этот миг, как сильно сжимает руку Тарны, он не помнил ни о чем. Со всех сторон его окружала волшебная, неописуемая, недоступная разуму красота. Ему казалось, что отовсюду льется необыкновенный свет и лучи его окутывают все кругом гирляндами жемчужных нитей. Дикарь почувствовал, что плывет в этом нежном мерцающем свете. Он наткнулся на решетку с тонкой резьбой и остановился, опираясь на нее, будто у него не было сил противостоять неземной красоте. Глубоко дыша, он спросил Тарну:

— Это… это все создал человек?

— Не один, тысячи. А ты как же думал?

— Мне казалось, что это невозможно, что все это выросло само из земли, как цветок.

Тарна взглянула на него как-то особенно.

— Давай поднимемся на этот минарет.

Взбираясь по полутемной лестнице, Раджу снова спросил:

— Наверно, шах очень любил свою жену?

Тарна ничего не ответила ему. Это был бессмысленный вопрос, ответ был бы таков же. Молча они взобрались наверх. Раджу вдруг задорно спросил:

— Хочешь, я построю тебе такой же Тадж-Махал?

— Ты что же, отказался от покупки быков? — в тон ответила она.

Раджу сделал жест, полный беззаботности, словно отгонял от себя мысль о быках.

— Ого, да здесь красивее, чем в нашем лесу! — Раджу мысленно перенес Тадж в знакомые и близкие его сердцу места. Лес отступил, и в его изумрудной оправе Тадж засверкал в лунном свете как драгоценный камень. Дикарь тихонько достал свирель, приложил ее к губам и закрыл глаза.

Мелодия, взращенная в далеких лесах, среди родников, водопадов, впитавшая в себя прелесть голубого неба, летящих птиц и белых облаков, мелодия опасных горных проходов, извивающихся рек, звона колокольчиков на ногах танцовщиц, проникала глубоко в душу Тарны, и ей почудилось, что это облака спустились и образовали купол, что это туман, поднявшись, образовал минареты, что это лунный свет играет на цветах яблони, обращая их в жемчужную сеть резьбы.

Нежная мелодия разлилась вокруг и заполнила собой все.

Вот она оборвалась, замирая где-то вдали, но еще оставаясь в воображении. Постепенно и это легкое зарево воображения, словно спокойная река, растворилось в таинственной темноте. Тарна глубоко вздохнула.

— Эта мелодия посвящалась тебе, — сказал Дикарь. На ее глазах выступили слезы. Она медленно закрыла их и подошла совсем близко к нему.

— Когда ты играл на свирели, мне казалось, что ты для меня возводишь Тадж-Махал.

Дикарь обнял ее, вытер слезы с ее дрожащих ресниц и нежно сказал:

— Посмотри на меня, Тарна.

Она открыла глаза, и в них отразился свет луны, выглянувшей из-за минарета. Дикарь взволнованно склонился к ее лицу…

— Поезд может уйти, — вдруг очнулась Тарна.

— Ну и пусть, — сказал он, прижимаясь губами к ее губам.

Красота Таджа опьянила их. Им казалось, что минареты, вышки, купола поднимаются все выше и выше, что из ниш и кружевного мрамора льется мягкий свет, а губы их налиты сладким медом любви, озаряемой лунным светом.

Они сидели у приоткрытой двери товарного вагона и с интересом следили за сменявшимися перед глазами картинами. Это было их первое путешествие в поезде, и, к счастью, их единственным спутником был буйвол, привязанный в углу. Остальная часть вагона была забита сеном. Веял приятный прохладный ветерок, а от сухого сена и жующего жвачку буйвола исходило, тепло и спокойствие. Когда порыв ветра трепал волосы Тарны и отдельные прядки падали ей на щеки, Раджу нежно отводил их. От его прикосновений кровь у Тарны начинала бежать быстрее. Какое волшебство скрыто в любящих руках! Она брала руку Раджу, прижималась к ней щекой и смотрела на него влюбленными глазами. Раджу вдруг захотелось поиграть на свирели.

— Тс-с! — Тарна приложила к губам палец. — Услышат пастухи.

— Но их же нет в соседнем вагоне.

В этом составе отправлялась в Бомбей большая партия буйволов, их сопровождали пастухи. Они спали в подвешенных к потолку гамаках, а внизу буйволы жевали солому, силос, сено. Запах сена перемешивался с ароматом цветущей на полях горчицы, запахом навоза, и все это вместе напоминало пастухам знакомую и близкую сердцу картину, душа их просила протяжной печальной песни, а Раджу так хотелось играть на свирели. Запах, который любого горожанина заставил бы закрыть нос платком, будил удивительные чувства в сердцах этих простых людей. Опьянение, обычно охватывающее на пастбищах от смешанного запаха навоза, свежих трав и парного молока, сейчас вдруг охватило Раджу. Это было еще и потому, что рядом сидела красивая девушка. Почему ему нельзя поиграть на свирели? Задний вагон пустой, а впереди на открытой платформе стоит красивая легковая машина с небесно-голубым верхом и молочно-белой нижней частью. Глаза у нее серебряные со вставленными в них стеклами. И только дальше, за открытой платформой, был вагон с буйволами, где находились трое пастухов.

— Ты думаешь, они услышат свирель? — лукаво спросил он у Тарны.

— Не делай глупостей, — укоризненно ответила она. Им очень повезло с этим вагоном. Когда они вернулись в Агру перед рассветом, поезд уже ушел, и на станцию их не пустили. Увидев их поношенную одежду, смущение и беспокойные взгляды, опытный контролер сразу все понял и прогнал их. Им пришлось обойти вокзал, перебраться через насыпь на железнодорожный путь и пройти по нему до этого товарного состава. Из разговора пастухов Мата Дина и Рагху они поняли, что поезд пойдет до Бомбея. Мата Дин был болен и поручал заботу о своей буйволице Рагху. В Бомбее его должен был встретить сын, у которого в Гори Гаун[14] есть стадо из десяти буйволиц — он уже лет пятнадцать продает молоко в Бомбее. Рагху обещал ему выполнить все в точности.

— Ночью спи в том вагоне, где будет моя буйволица, попросил Мата Дин, с трудом пересиливая кашель.

— Не беспокойся, — ответил Рагху, смеясь своим беззубым ртом и крепко хлопая Мата Дина по плечу. — Если будет нужно, я даже вместе с ней лягу спать.

Мата Дин громко расхохотался, но снова сильно закашлялся.

У самого Рагху в этом составе находились три буйволицы, поэтому он не мог весь день сидеть с буйволицей Мата Дина. Он заходил к ней на всех остановках, задавал корм и снова возвращался в свой вагон, где было еще двое пастухов, поэтому Тарна и Раджу чувствовали себя отлично, но были осторожны, так как, хотя они и старались незаметно пробраться к поезду, их все-таки видели. Но потрепанная крестьянская одежда сослужила им службу — их приняли за пастухов.

Им приходилось прятаться в сене раза два-три в день, когда Рагху наведывался в вагон, но остальное время они сидели у приоткрытой двери и любовались мелькавшими картинами. Ночью, когда состав остановился на маленькой станции с грязными закопченными фонарями, Раджу и Тарна выскочили из вагона и спрятались на соседней открытой платформе, где в неясном свете поблескивала красивая автомашина. Рагху устроился на ночь в их вагоне. Когда поезд отошел далеко от станции, они решились подойти к машине, погладить ее сверкающие бока, красивые овальные части.

— Она такая же гладкая, как твои щечки, — засмеявшись, сказал Раджу.

— Ну тебя! — смущенно отозвалась Тарна.

— Давай сядем в нее, — предложил он вдруг.

— Нет, кто-нибудь еще увидит.

— Да кто увидит! — храбро возразил он.

Дикарь повернул ручку дверцы, но дверца не открылась, попробовал другую ручку, а Тарна в это время пробовала открыть дверцу с другой стороны — бесполезно.

— Машина заперта, — опечаленно произнесла девушка. Становилось все прохладнее, усилился ветер, высоко в голубом куполе неба сидели, сжавшись в комочек, как замерзшие на морозе голуби, звезды. По телу Тарны пробежала дрожь. Она, съежившись, подсела к Дикарю.

Дикарь полулежал, прислонившись к борту платформы. Тарна прильнула к его груди и, глубоко вздохнув, проникновенно сказала:

— Как хороша эта ночь и это ясное небо, все в звездах…

— Угу, — отозвался он.

— Ты о чем думаешь, Раджу?

Поезд шел, мерно постукивая колесами. Они все теснее прижимались друг к другу. Дикарь спрятал лицо в волосах Тарны и шепотом сказал:

— Ты знаешь, о чем я думал?

— О чем?

— В Бомбее я куплю тебе такую большую машину, что…

— Ты же собирался купить быков!

— Нет.

— И построить для меня Тадж-Махал!

— Нет, теперь я хочу купить тебе большую машину, больше, чем эта, длинную-длинную.

— Длиннее, чем этот вагон?

— Длиннее. Вот такую! — И он показал левой рукой от земли до неба.

Тарна прикинула на глаз длину машины, и лицо ее постепенно расцвело в улыбке, а Дикарь продолжал тихонько мечтать:

— В машине будет восемь дверей, и ни одна из них не будет закрыта. Стоит тебе захотеть — откроешь дверцу и сядешь в машину. Она будет ездить по земле и летать в небе, у нее будут такие же большие крылья, как у сокола, и мы оба сядем в машину и улетим на ней обратно в лес. Я покажу тебе свой лес, уголок, куда никто не ходит и где я — единственный властелин. А какие у нас красивые водопады и склоны, покрытые цветами! Над сливовыми деревьями вьются пчелы, с густых лоз свисают, подобно горстке звезд, тяжелые кисти винограда, а на ветвях яблони, отягощенной золотистыми плодами, весело переговариваются зеленые попугаи… Тарна… Каждую ночь лес зовет меня обратно. Стоит тебе побывать в этом лесу, вдохнуть воздух моей деревни, увидеть сверкающую снежную корону горных вершин, и ты никогда не покинешь эти места… Тарна! Тарна! Вот только заработаю денег на двух быков и сразу же увезу тебя к себе в деревню. Ты поедешь ко мне в деревню? Тарна, ну ответь же, Тарна!

Но она уснула, прижавшись к его груди, и ровно дышала, как дышат во сне дети. В том, как она уснула, доверчиво прильнув к нему, было столько чистоты и невинности, что он залюбовался ею. Так Тарна проспала всю ночь. Раджу то засыпал, то просыпался, но ни разу не двинулся с места, чтобы не потревожить ее. Перед рассветом она заморгала, лучи солнца проникли сквозь локоны, упавшие ей на лицо, и заиграли на ее щеках. Она широко открыла глаза и заглянула в лицо Раджу, а он приложил палец к ее губам и сказал:

— Совсем как в той машине!

Девушка склонилась над ним, закрыла ему лицо волосами, ее губы почти касались его лица.

— В машине бывает так хорошо?

Долго длились сладостные мгновения поцелуя. Над ними было лишь голубое небо, в котором парила ласточка. Путешествие в товарном составе заставило Раджу познакомиться с жизнью, ранее ему неизвестной. Теперь он знал, на какой станции можно выйти из вагона, на какой — нет. Знал, что на вокзале продукты гораздо дороже, а в городе, на привокзальной площади, дешевле. Знал, где расположены водопроводные краны, где чаще бывают полицейские, с какой стороны лучше выйти из вагона и как другим путем вернуться к нему. Для безбилетных пассажиров это очень сложные вопросы, требующие большого искусства. Только на личном опыте можно научиться действовать без промаха. Сначала он делал их немало, и ему просто повезло, что полиция не схватила его.

До Бомбея было уже совсем недалеко, когда Тарне захотелось пить. Они купили в пути небольшой глиняный кувшин, и Раджу не раз бегал на платформу, чтобы наполнить его. Это было сопряжено с опасностью, потому что он был необычно одет и это сразу бросалось в глаза. Да к тому же платье его было в дырах, и полицейские провожали его подозрительными взглядами. Поэтому Раджу старался как можно реже выходить из вагона днем. Ночью им приходилось перебираться на соседнюю открытую платформу, и тогда же они запасались водой.

— Теперь в Бомбее напьемся. Я слышал, что осталось часа два езды.

— О! Я умру от жажды. О боже, как здесь жарко!

Жара была не такая уж сильная, стояла весенняя пора, но для горных жителей она казалась непереносимой. Тарна без конца облизывала пересохшие губы и с сожалением поглядывала на пустой кувшин. Если бы состав остановился, Раджу сбегал бы за водой. Миновали одну станцию, другую — обе небольшие, не остановился состав и на третьей. Это тоже была небольшая станция, на платформе не было видно ни одного пассажира.

— Вон колонку проехали, — сказала Тарна.

— Спрыгнуть на ходу? — спросил у нее Раджу.

Она промолчала. Состав прошел мимо станции и вдруг затормозил. Тарна радостно вскрикнула:

— Остановился!

Раджу высунулся, огляделся по сторонам. Вокзал был далеко позади, но Тарне так хотелось пить, а товарные составы стоят довольно долго, если уж останавливаются. Он внимательно посмотрел вокруг.

— Ты не принесешь воды? — обиженно спросила Тарна.

Раджу спрыгнул вниз, Тарна подала ему кувшин, и он бросился со всех ног к платформе. Он добежал до колонки и начал набирать воду, все время оглядываясь. Но тут поезд, ставший у светофора и нетерпеливо подававший свистки, получил зеленый свет и тронулся.

Кувшин еще не наполнился, а Раджу побежал обратно, но столкнулся с каким-то пассажиром, видимо, крестьянином. Оба упали, кувшин разбился вдребезги, вода пролилась на них. Крестьянин стал поносить Раджу на каком-то незнакомом ему языке, но тот, не обращая на него внимания, бросился бежать за уходящим поездом.

Тарна испуганно высунулась из вагона почти по пояс и подавала знаки Раджу, чтобы он бежал поскорее. Надобности в этих знаках не было никакой. Раджу добежал до последнего вагона, обогнал его, потом второй, третий. Теперь ему оставалось обогнать еще лишь один вагон. Тарна крепко держалась за дверь одной рукой, а другую протянула ему навстречу. Он бежал изо всех сил, но поезд все ускорял ход. Раджу удалось обогнать еще один вагон, теперь их разделяло всего лишь несколько метров. Их руки встретились на какое-то мгновение, но паровоз рванул, и расстояние между ними вновь становилось все больше и больше. Поезд, посвистывая, ушел уже далеко вперед, а Раджу все еще бежал за ним.

Задыхаясь, он остановился и долго смотрел вслед уходящему составу. Он все еще видел Тарну, стоявшую в дверях. Она хотела выпрыгнуть из вагона, но Раджу запретил ей делать это и крикнул:

— Не бойся, Тарна! Встретимся в Бомбее! Я найду тебя!

И она не выпрыгнула, а стояла, вцепившись руками в дверь, глядя на него полными отчаяния глазами.

Состав теперь мелькал где-то вдали темным пятном, потом исчез совсем, а Раджу все стоял один на рельсах.

Бомбей! Куда он пойдет? Где Тарна будет ждать его, как он найдет ее? Ведь Бомбей такой большой город!