Дорожник

имена изменены, события воспроизведены

2006

Если вы были молоды в 2006 году – вам офигенно повезло. Это было прекрасное время – редкое, как все чудесные эпохи нашей истории, и быть молодым в те годы – подарок, который подарила нам судьба за детство в 90-х.

В 2006 году мы закончили учебу в институтах и стали взрослыми. Каждый год становился лучше предыдущего: больше свободы, больше возможностей. Это было время, когда мы уже стали наслаждаться возможностями Интернета, но еще не впали от него в зависимость. Когда гаджеты начали делать нашу жизнь лучше, но еще не поработили ее. Мы были последними, кто знал, что такое – гулять по городу без телефона, но всегда знать, где твои друзья. В 2006 году мы были умнее всех – мы были первыми, кто умел жить в новом времени.

Я учился в другом городе, но часто навещал Чебоксары, в том числе из-за своих школьных друзей. Говорят, что школьная дружба, какой бы сильной она ни была, не выдерживает проверку взрослением – и это правда. Но компания моих друзей стала редким и странным исключением из правил. Они до сих пор дружат и регулярно проводят время вместе. Сейчас они взрослые люди, и у них все хорошо – по крайней мере, так говорят сторизы тех, на кого я подписан. Они лысеют, толстеют и заводят вторые семьи по графику. Занимаются спортом, обустраивают квартиры и ездят на шашлыки.

Но даже сейчас для меня, человека, который прошел через десятки безумных компаний в разных городах, эти люди – одни из самых интересных, которых я встречал в своей жизни. Вот так нам всем повезло дружить с клевыми людьми в клевом возрасте в клевую эпоху истории нашей страны. В клевом городе – потому что Чебоксары середины нулевых были какой-то постсоветской Калифорнией.

Тогда Чебоксары получили статус самого благоустроенного города в России, и там удалось построить социализм в отдельно взятом городе. Там все стоило копейки. Если ты приезжал из крупного города, ты мог чувствовать себя олигархом даже на стипендию. По городу было легко перемещаться, в кафе была вкусная еда, а за Волгу каждые тридцать минут ходил пароходик – если вы задерживались на том берегу, вас могли привезти обратно на катере. Это была какая-то высокоуровневая свобода.

Это были наши «шестидесятые». Наша оттепель. Было очень тепло, даже жарко.

Еще в школе мои друзья сильно отличались от эшелонов подростков, завороженных ауе-шной культурой: мои кореша ходили в балахонах Onyх и Prodidgy, читали ПТЮЧ, слушали трип-хоп и IDM. В рамках города того времени они были изгоями, но для меня эти ребята были путеводителями в мир всего, чего не показывали по телеку. И когда мы закончили школу, они оставались моим единственным каналом в мир другой культуры. Это была моя концентрация кислорода.

Они постоянно смотрели фильмы, читали книги, играли в видеоигры – никаких разговоров о рыбалке, бане или автомобилях. Они пили пиво на балконе здания театра и обсуждали фильмы Дэвида Линча. Читали Ирвина Уэлша и слушали получасовые дип-хаус-сеты, пока ехали на учебу. В Чебоксарах того времени такая жизнь была практически противозаконной.

Из всей этой компании самым упоротым был Кома. Я знал его с первого класса – мы с ним единственные пришли в школу, умея читать. Я стал ботаником, он разгильдяем – самым эрудированным разгильдяем в мире. Ему нужно было постоянно потреблять информацию – от фэнтезийных книжек до текстов песен blink-182. Он жрал и жрал инфу, жрал и жрал, жрал и жрал. Он был подключен к Интернету, как к аппарату ИВЛ, и засасывал в себя все существующие комбинации букв и пунктуационных символов. Мне кажется, был момент, когда он прочитал просто все, что было в Интернете, и только Веб 2.0 спас его от информационного голода. Он знал все. С ним можно было поговорить на любые темы. А еще он всегда был пьяным.

Он начал уходить в неконтролируемые запои уже на первом курсе. Настолько сильные, что умудрился вылететь из самого разгильдяйного института города. До конца учебного года он скрывался от военкомата, потом поступил в другой вуз и опять вылетел. Это стало его схемой на ближайшие годы: каждое лето он зачислялся в новое место и почти сразу вылетал. Поскольку основное время он скрывался от военкомата, дозвониться до него с незнакомого номера было нереально. Он крутился только среди своих. Мог выпасть из поля зрения на несколько недель. Мог нырнуть в клуб, а потом прийти через два часа в крови на квартиру на другом конце города и не помнить, что произошло. Мог сесть в маршрутку, уснуть и проснуться через сутки на земле в незнакомом районе без денег и телефона. Мог ночью начать квасить с Ежиком, и уже утром оказаться в Нижнем Новгороде по абсолютно безумной причине и абсолютно бестолковым способом.

У него был свой стиль.

Он постоянно шутил, причем с каждым годом понимать его шутки становилось все сложнее. Он мог бросить фразу, и это была отсылка к Перумову, недавним политическим событием и сборнику рассказов Сорокина одновременно. А через минуту ржать, как дегенерат, над мужиком с шарфиком «Динамо». Харизма была его основной валютой. Он никогда не вкладывался ни рублем, ни работой, но его звали на все вписки. Его просто любили.

И он был главным триггером любого дестроя.

Дестрой.

Дестрой – это… Я не знаю, как это объяснить. Тогда мне казалось, что это локальный экстремум контркультуры, существующей в условиях постоянного социального и парадигмального давления. А сейчас я думаю, что это было просто затянувшееся подростковое г..но.

Когда эти ребята приезжали на вписку, наступал момент, когда градус кутежа переваливал критическую отметку, и тогда они начинали громить все подряд. Просто, без какого-либо смысла, цели или тем более плана. Разносили все, что видели. Как, мать его, Курт Кобейн, только без музыкального гения. Я трижды присутствовал при дестрое, и каждый раз это вызывало странные эмоции. Конечно, я не участвовал в разрушение чужой собственности, но сейчас понимаю, что бездействие – это тоже степень участия.

Многие заведения и дома отдыха уже знали моих друзей и не пускали к себе, где-то даже висели их фотографии. Собственно говоря, поэтому в тот раз мы выбрали «Дорожник» –к западу от города их слава еще не дошла.

Дестрой никогда не был обязательным элементом программы, но в этот раз он был очень вероятен. Кома был с нами.

Юля из Москвы.

За все пять лет студенческой жизни я так и не научился общаться с девушками. В институте весь мой круг общения составляли три еще таких же парня, которые приехали из других городов. Я был тем самым ботаником-заучкой, который понятия не имеет, как вести себя с другими людьми. А девушки казались кем-то с другой планеты.

Поэтому, когда началось обсуждение, каких девушек брать с собой, я стоял в стороне и слушал, как ребенок на взрослых посиделках

–

Вау! Будут девушки…

Я понимал, что, скорее всего, мне ничего не перепадет, но сама атмосфера уже подкручивала внутренний эквалайзер на романтический лад.

Это были утренние сборы, мы распределили обязанности и разошлись по своим делам. От меня ничего не требовалось, поэтому я встретился с братом – просто посидеть на солнышке между Пиццей Ник и Макдоналдсом.

Через какое-то время, в самый зенит Чебоксарского летнего дня, к нам подошла невысокая симпатичная девушка со светлыми волосами и голубыми глазами.

– Извините, ребята, вы местные?

Поскольку ко мне никогда не подходили девушки, тем более симпатичные, я сразу понял, что это какой-то развод, поэтому сосерьезился:

– Да, местные, а что?

– О, здорово! Не подскажете, где здесь можно прогуляться? Я приехала из Москвы к бабушке, давно здесь не была.