Достоевский-сатирик

Произведения Достоевского, собранные здесь, созданы в 1858—1863 годах — в условиях общественного подъема в России, который наступил после поражения в Крымской войне, обнаружившей банкротство всей реакционной внешне‑ и внутриполитической системы самодержавия Николая I, в период подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 года и начавшейся вскоре вслед за тем правительственной реакции. Несмотря на героизм, стойкость и мужество, проявленные защитниками осажденного Севастополя, изумившие весь мир, царская Россия проиграла Крымскую кампанию, и это вызвало гнев и негодование в самых широких слоях общества. Вся передовая, мыслящая Россия пришла в движение, и царизм вынужден был отступить: перед лицом общего недовольства и угрозы крестьянской революции Александр II был вынужден встать на путь отмены крепостного права, на путь проведения судебной, военной и других реформ с целью сохранить устои самодержавия и помещичьего землевладения.

В этой обстановке особенно широкое развитие в литературе получил сатирический жанр. В 1856—1857 годах появились «Губернские очерки» М. Е. Салтыкова-Щедрина, приковавшие к себе всеобщее сочувственное внимание и оказавшие воздействие на плеяду русских писателей 50‑х годов. С остро сатирическими произведениями, разоблачающими сверху донизу дореформенные крепостнические порядки, взяточничество, казнокрадство и произвол чиновничества и судебных властей, выступают во второй половине 50‑х годов Н. А. Некрасов, А. Ф. Писемский, А. Н. Островский, П. И. Мельников-Печерский. Огромное электризующее влияние на русского читателя приобретают «Колокол», «Полярная звезда» и другие издания А. И. Герцена. В «Современнике» вожди революционных демократов 60‑х годов Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов широко пропагандируют «гоголевское», социально-критическое направление в литературе. С 1859 года Добролюбов организует в «Современнике» особый сатирический отдел «Свисток», а поэт-сатирик В. С. Курочкин и художник-карикатурист Н. А. Степанов основывают еженедельный сатирический журнал «Искра», быстро завоевавший, как и другие сатирические журналы 60‑х годов, громадный успех у читателя.

Создавая свои первые, написанные после выхода из Омского острога (где он отбывал в 1850—1854 годах каторгу, осужденный за участие в социалистических кружках петрашевцев) повести — «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели» (1859), Достоевский оказался захваченным общим оппозиционным настроением тогдашней литературы. Впечатления жизни в Семипалатинске (1854—1859) дали ему богатейший материал для создания двух «провинциальных хроник», сверкающих неповторимыми юмористическими и сатирическими красками, в которых Достоевский, следуя по пути, проложенному Гоголем и Щедриным, ярко рисует быт и нравы губернской дореформенной — городской и поместной — России. Но великий писатель-психолог остается и как сатирик глубоко оригинален. Насыщенная комическими эпизодами провинциальная хроника перерастает под его пером в трагедию, ее заурядные бытовые конфликты обретают психологическую сложность и глубину. История, рассказанная писателем в «Дядюшкином сне», на первый взгляд имеет водевильный характер: используя слабоумие старого князя, Марья Александровна, «первая дама в Мордасове», пытается выдать за него свою дочь Зину. Но автор строит рассказ об этом провинциальном водевиле так, что каждый из персонажей в ходе рассказа постоянно получает новую глубину и готовая уже сложиться у читателя его оценка неожиданно тут же опровергается. В заурядной Марье Александровне открываются черты своеобразного провинциального «Наполеона в юбке», а слабоумный князь, не переставая быть жалким и комичным, обретает черты рыцарства, становится воплощением обиженной и беспомощной человечности. Независимая, гордая и прекрасная в своем гневе Зинаида в конце концов хоронит трогательные воспоминания о своей первой полудетской любви и делается великосветской аристократической дамой.

Еще большую определенность метод изображения человека, обнаруживающий, что каждая однозначная оценка его всего лишь относительна, так как он заключает в себе единство множества противоречивых свойств, для всестороннего охвата которых нужна не «арифметика», а «высшая математика» человеческой души, получает в «Селе Степанчикове». Молодой герой повести приезжает здесь в деревню к дяде, где перед ним возникает необходимость разгадать характер Фомы Опискина — порождения крепостничества, озлобленного и невежественного приживальщика, «русского Тартюфа», ханжи и пустослова. И однако Фома оказывается неизмеримо шире всех этих определений. В этом исковерканном жизнью человеке таится гениальный актер, «переигрывающий» всех других персонажей повести. За нелепыми и вздорными на первый взгляд выдумками и капризами Фомы скрываются огромная, приобретенная и развитая годами психологическая наблюдательность, тончайшее знание людей и обстоятельств, блестящее владение сознательно надетой на себя маской. Не случайно в 1917 году в гениальном исполнении Москвина Фома Опискин на сцене Московского Художественного театра воспринимался публикой и театральными критиками в качестве своеобразного предшественника Распутина, а гневно и саркастически изображенные Достоевским в «Селе Степанчикове» типы старой генеральши и «хора» суеверных, тупых и невежественных старух-приживальщиц обрели в их глазах значение грозного сатирического обобщения, символа обреченной историей на гибель царской монархии.

Достоевский сделал в «Селе Степанчикове» блестящее социально-психологическое открытие. «Тайна» Фомы, которую Опискин сознает (и которая постоянно мучит его), — в его трагической, безнадежной бездарности. Фома не только внешне отталкивающ, ничем не примечателен, — ему не свойственно ни одно нормальное, простое, здоровое душевное движение. Все его существо — своего рода «описка» природы. Но самую заурядность свою Фома сумел искусно превратить в средство общественного гипноза — его предельно банальные, вполне ординарные речи и суждения обретают в глазах окружающих людей, в силу своей непривычности, некий высший, таинственный смысл, будто бы непонятный им как не посвященным в его глубины. И на этом-то цинично и грубо спекулирует Фома. Деликатному и душевно мягкому Ростаневу кажется, что, вырвавшись из-под власти общего гипноза, решившись признать Фому тем пустословом, каким тот является на деле, он поступит «неблагородно». Мало того, он докажет другим свою заурядность, мешающую ему оценить «величие души» и «исключительность» Фомы, оценить по достоинству его «гениальную натуру», делающую его в глазах генеральши и ее окружения избранником, своеобразным пророком. Тем самым Достоевский вскрыл корни важного и опасного социально-психологического явления — явления, свойственного не только его эпохе, но и нашему времени, ибо страх прослыть «отсталыми» заставляет немалое число образованных обывателей на буржуазном Западе преклоняться и сегодня перед различного рода ложными гениями, философскими и художественными шарлатанами.

Если в «Дядюшкином сне» и «Селе Степанчикове» Достоевский-психолог выступил как живописец нравов старой, дореформенной России, то «Скверный анекдот» (1862) — злая издевка великого писателя над прославленной позднейшими либеральными дворянскими и буржуазными историками эпохой «великих реформ». Подобно Щедрину, Достоевский показывает здесь, что различия между бюрократом-консерватором и бюрократом-либералом эпохи реформ имеют лишь внешний, второстепенный характер. Сторонник «новых порядков» генерал Пралинский, желающий порисоваться своим либерализмом и продемонстрировать свое душевное благородство, отправляется с этой целью на свадьбу к своему подчиненному — мелкому чиновнику Пселдонимову, где он напивается и производит самый дикий ералаш, после чего легко соглашается со своим консервативно настроенным оппонентом, что единственной опорой дворянско-чиновничьего общества может быть сильная и крепкая власть. Не щадит Достоевский и самого чиновника Пселдонимова, обнажая в его лице душевное и физическое убожество мещанина-обывателя, снедающую его жадность и страх перед начальством. Единственное положительное лицо рассказа — мать Пселдонимова, простая русская женщина из народа, исполненная глубокого чувства собственного достоинства и духовно противостоящая как представителю верхов царской монархии — его превосходительству генералу Пралинскому, так и своему ничтожному, трусливому сыну-обывателю.

Летом 1862 года Достоевский совершил впервые поездку за границу. Писатель побывал в Германии, Северной Италии, Швейцарии, Франции, заезжал в Лондон, где 4(16) июля 1862 года посетил А. И. Герцена, с которым беседовал о настоящем и будущем России. «Отчетом» об этой поездке явились «Зимние заметки о летних впечатлениях» (1863) — одна из вершин творчества Достоевского-художника и публициста.

В «Зимних заметках» получила выражение одна из основных черт мировоззрения Достоевского — его страстная антибуржуазность. Вслед за Герценом — автором книг «Письма из Франции и Италии» и «С того берега», где Герцен изобразил кровавую расправу французской буржуазии над рабочими в 1848 году и выразил свою глубокую тревогу за дальнейшие судьбы западной цивилизации в связи с победой реакции и приходом к власти Наполеона III, Достоевский дал в «Зимних заметках» глубокое и резкое, гневно сатирическое изображение общественной и культурной жизни милитаристской Пруссии и буржуазной Франции эпохи Второй империи, нарисовал потрясающую картину капиталистического Лондона, его рабочих кварталов, с их «полуголым, диким и голодным населением», пророчески предсказал неизбежную, исторически неотвратимую гибель капитализма и буржуазной культуры.

Не случайно в «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевский цитирует комедию Д. И. Фонвизина «Бригадир» и его же письма из Франции, написанные в 1777—1778 годах к другу и единомышленнику Фонвизина графу П. И. Панину во время первого заграничного путешествия русского драматурга. В комедии «Бригадир» Фонвизин рассказал горькую правду о русской жизни своего времени и в то же время ядовито и безжалостно высмеял французоманию русских дворянских щеголей екатерининской эпохи, а в письмах из-за границы дал глубокое критическое освещение жизни двора и всего французского аристократического общества, нарисовал беспощадно верную картину голода, бедствий и нищеты французского крестьянства в годы, предшествовавшие Великой французской революции XVIII века.

Приступая к работе над «Зимними заметками», писатель перечитал не только заграничные письма Фонвизина, но и «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина, книги А. И. Герцена «Письма из Франции и Италии» и «С того берега», путевые очерки Ап. Григорьева, Евг. Тур, М. И. Михайлова и других русских писателей-очеркистов 60‑х годов. Находились в поле зрения Достоевского и печатавшиеся в «Колоколе» в 1862 году и вышедшие отдельным изданием год спустя герценовские «Концы и начала», где, во многом предваряя выводы Достоевского, Герцен не только пишет о бесперспективности развития Европы по буржуазному пути после 1848 года, но и дает глубокую эстетическую критику буржуазного искусства и литературы, которые неизбежно терпят свое поражение там, где в жизни и на сцене торжествует этот герой современности — «мещанин во фраке».

Центральной проблемой «Зимних заметок о летних впечатлениях» является проблема «Россия и Запад». Иронически и в то же время восторженно Достоевский вспоминает время своей молодости — 1846 год, — когда в кругу Белинского и петрашевцев не только пользовались «обожанием» имена Жорж Санд или Прудона, но и были окружены высоким уважением имена таких будущих деятелей революции 1848 года во Франции, как Луи Блан и Ледрю-Роллен, доказавших вскоре свою историческую заурядность. И все же, утверждает Достоевский, даже в период своего увлечения идеями французского утопического социализма такой «страстно русский человек», каким оставался, несмотря на все свое «западничество», Белинский, он не мог не испытывать известного скептицизма по отношению к своим западным кумирам и в этом смысле в нем временами прорывался «тайный славянофил», страстно преданный России и уверенный в ее великом будущем, ибо «есть какое-то химическое соединение человеческого духа с родной землей», что доказывает пример не только Белинского, но и Пушкина, и каждого подлинно русского человека. И это «химическое» сродство с родной землей побуждает его постоянно, даже во время заграничного путешествия, быть прикованным к мысли о России, о ее историческом прошлом, о ее настоящем и будущем.

«Вопрос вопросов», который русская история остро поставила перед всей русской общественной мыслью после крестьянской реформы 1861 года, состоял в том, пойдет ли Россия по тому же пути буржуазного общественного развития, по которому Западная Европа развивалась после Великой французской революции, или же для России возможен другой, небуржуазный путь развития. На этот-то вопрос Достоевский и пытается дать свой ответ в «Зимних заметках о летних впечатлениях».

Уже выдающийся французский утопический коммунист Гракх Бабёф, утверждал Достоевский в конце своей жизни, был «первым человеком», который верно понял и предрек, обращаясь к своим современникам, что «вся их революция… есть не обновление общества на новых началах, а лишь победа одного могучего класса общества над другим». В результате победы буржуазии над дворянством во Франции и во всей Европе лишь «обновился деспотизм». «Новые победители мира (буржуа) оказались еще, может быть, хуже прежних деспотов (дворян)… «Свобода, равенство и братство» оказались лишь громкими фразами и не более. Мало того, явились такие учения, по которым они из громких фраз явились уже и невозможными фразами».

Западноевропейские революции, совершившиеся на глазах писателя, и в частности революция 1848 года, не изменили этого основного социально-политического результата французской революции XVIII века. «Интересы среднего сословия, — писал об этом в 1862 году, незадолго до появления «Зимних заметок», журнал Достоевского «Время», — никогда не были в то же время интересами целого народа. Возникши на экономической почве, скопив в руках своих огромные богатства, среднее сословие, где оно ни возникало, всегда было представителем деспотизма капитала. Сплоченное в одно, оно везде стояло за капитал и старалось о подавлении им труда. Такова, например, французская буржуазия. Погрузившись в самый грубый материализм, она не может понять стонов народных и отказаться от безнравственных своих взглядов на вещи. И нигде нет такой ощутительной и явной вражды, как именно в тех странах, где буржуазия приняла сословный характер».

Развитие буржуазного общества, по убеждению автора «Зимних заметок», неизбежно ведет культурный мир к катастрофе. Чтобы предотвратить ее, нужно уничтожить нравственные основы буржуазного капиталистического строя жизни, без чего невозможно перестроить человеческое общежитие на новых, справедливых основаниях.

Полемизируя с либеральными апологетами капитализма, Достоевский утверждает, что буржуазная цивилизация «не развитие, а, напротив, всегда стояла с кнутом и тюрьмой над всяким развитием». Буржуазная цивилизация, пишет он, имея в виду учения социалистов-утопистов, «уже осуждена давно на самом Западе», где за нее стоит «один собственник», желающий «спасти свои деньги».

Заявляя, что из всех лозунгов французской буржуазной революции XVIII века на практике осуществился лишь один — власть буржуа, ставшего, по предсказанию одного из ее идеологов, аббата Сийеса, из «ничего» — «всем», Достоевский беспощадно вскрывает формальный характер буржуазного понимания свободы и равенства. Ибо свобода в буржуазном мире — это свобода для богатых, для тех, которые имеют миллион. «Дает ли свобода каждому по миллиону? — саркастически спрашивает Достоевский. — Нет. Что такое человек без миллиона? Человек без миллиона есть не тот, который делает всё, что угодно, а тот, с которым делают всё, что угодно».

Сердцевину «Зимних заметок» составляет «Опыт о буржуа». Достоевский ядовито высмеивает здесь все традиционные святыни буржуазного собственника — его семейные устои и развлечения, его отношение к природе, обществу, искусству. Буржуазный мир низводит человека до уровня бездумного, бездуховного существа, воплощением которого становится изображенная русским писателем «средняя» буржуазная семья с ее традиционным любовным «треугольником» (блаженствующие, нежничающие супруги («эпузы») — «брибри» и «мабишь» — и щеголеватый, напомаженный приказчик Гюстав, выступающий в роли любовника). Любовь низводится в царстве чистогана до уровня фальшивого сюсюканья, литература и театр подменяются дешевыми их суррогатами — канканом, пошлой мелодрамой и скабрезным водевилем, а нормальная связь человека и природы, без которой немыслима подлинная, здоровая общественная жизнь, — воскресными загородными прогулками и мечтой поваляться на травке. В итоге капитализм предстает на страницах «Зимних заметок о летних впечатлениях» в образе-символе враждебного природе и человеку, мрачного и жестокого царства Ваала, где, как это было когда-то в восточных религиозных культах, человек приносится в жертву новому, страшному божеству — Золотому тельцу. Отсюда — мрачные, апокалиптические интонации тех страниц «Зимних заметок», которые посвящены капиталистическому Лондону. На вершине своего внешнего могущества буржуазная цивилизация превращается неизбежно — по пророческому диагнозу великого русского писателя — в свою противоположность, порождая озверение, варварство и одичание.

Достоевский одинаково беспощаден в «Зимних заметках» и к буржуазной морали классового эгоизма и своекорыстия, и к проповеди нравственного безличия, отказу человека от активного служения идеалу общего блага. «Что ж, скажете вы мне, — восклицает он, полемизируя с проповедниками пассивности и нравственного индифферентизма, — надо быть безличностью, чтобы быть счастливым? Разве в безличности спасение? Напротив, напротив, говорю я, не только не надо быть безличностью, но именно надо стать личностью, даже гораздо в высочайшей степени, чем та, которая теперь определилась на Западе… Добровольно положить свой живот за всех, пойти за всех на крест, на костер, можно только сделать при самом сильном развитии личности. Сильно развитая личность, вполне уверенная в своем праве быть личностью, уже не имеющая за себя никакого страха, ничего не может и сделать другого из своей личности, то есть никакого более употребления, как отдать ее всю всем, чтоб и другие все были точно такими же самоправными и счастливыми личностями. Это закон природы; к этому тянет нормального человека» — таково гуманистическое нравственное завещание великого писателя, обращенное не только к его современникам, но и к людям нашей социалистической эпохи.

Достоевский не во всем оказался прав в своих «Зимних заметках». За представителем «рабочей аристократии», пролетарием-собственником, нравственно отравленным и разъеденным буржуазным царством наживы, Достоевский не смог увидеть на Западе пролетария — борца и протестанта, которому история уготовила историческую роль могильщика буржуазии. А горячая любовь писателя к России, его глубокая, страстная вера в то, что русский человек сумеет противопоставить буржуазной морали эгоизма и своекорыстия свой, воспитанный в нем веками и поколениями народной жизни и сохраненный, несмотря на века крепостного гнета, идеал бескорыстного, братского общего труда и единения людей, побуждали великого художника, подобно Герцену и народникам 60‑х—70‑х годов XIX века, возлагать свою надежду на русскую крестьянскую поземельную общину, связанный с нею весь строй народных чувств, верований и идеалов. Позднейшая история показала, как это верно предвидели уже в 40‑е годы XIX века Маркс и Энгельс, что лишь союз пролетариата и крестьянства, их совместная победа в социалистической революции могли освободить человечество от власти капитала, заложить основы нового, социалистического общества. Эту истину навсегда подтвердила Великая Октябрьская социалистическая революция. Но и сегодня произведения Достоевского-сатирика, его гневная критика крепостничества и буржуазной культуры, как и все творчество великого русского писателя, поражают нас своей прозорливостью, продолжая служить великому делу социального и нравственного воспитания трудящегося человечества, рождая у читателя ненависть к бездуховности, стяжательству, потребительскому отношению к жизни, верность гуманистическим идеалам мира, братства трудящихся всех народов и стран, делу культурного и социального прогресса.

Г. Фридлендер