Драгоценность

Пора умерить пыл, приятель,

живи умеренно, знай меру, —

твердили мне и те, и эти,

твердили мне мало-помалу,

твердили мне много-помногу,

покамест я, сверх всякой меры

размеренно преображаясь,

не стал чрезмерно неумерен,

не стал по мере сил своих

безмерно беспримерным малым,

и стал, наперекор всем мерам,

закономерно мерзким типом,

примерно радуясь моей

несоразмерности крамольной.

Когда я плавал, словно лебедь,

по судоходному каналу,

меня боялись все суда:

мои порывистые строфы

произвели такие волны,

что все попадали за борт

и увлекли меня на дно.

Там рыбы на меня смотрели

с презрением и укоризной,

а сардонические крабы

заботу задали задам.

Однажды я на погребенье

наведался, где речи были

столь погребально бесконечны,

что я вздремнул у самой ямы.

Из-за халатности преступной

меня засыпали землёй —

в теченье долгих тёмных дней

жевал я жёсткие венки

и сморщенные хризантемы.

О воскрешении моём

так никогда и не узнали.

Потом я был безмерно счастлив

с красавицей. Она звалась,

как драгоценность, Пьедрафина

и походила на черешню,

на разукрашенное сердце

и на хрустальную шкатулку.

Когда мы встретились, она,

естественно, в мой нос влюбилась

он стал предметом вечных ласк

и поцелуйчиков небесных.

Тогда я волю дал моим

наклонностям недопустимым

и неумеренной гордыне,

которые приносят мне

неисчислимые заботы:

что было силы, я напряг

мой нос, который превратился

в новёхонький слоновий хобот.

Путём житейской тренировки

добился я таких успехов,

что смог на самый верх черешни

поднять красотку Пьедрафину,

которая отвергла тотчас

мою безмерную галантность

и самого меня, оставшись

на ветке. Позже я узнал,

что Пьедрафина постепенно

простой черешенкою стала.

От этих бед мне нет спасенья,

и всё же я печально счастлив

и горько удовлетворён:

настырность — тщетное занятье,

но будем честны до конца —

нам в жизни без неё нельзя.