Друг вице-короля, или Король мошенников

Предисловие, написанное достопочтенным графом Эмберли, многие годы губернатором Нового Южного Уэльса, а также бывшим вице-королем Индии

После продолжительных раздумий я пришел к выводу, что мне надлежит объяснить, как я стал невольным пособником знаменитых преступлений 18** года. Хотя открыто меня никогда не обвиняли в соучастии в этих злополучных аферах, но тем не менее меня не отпускает мысль, что именно я ввел в лондонское общество человека, который их провернул, и что не раз — видит Бог, не ведая, что творю! — я действовал как Deus ex machina, с теми именно результатами, каких ему желательно было достичь. Сначала я в нескольких словах напомню, чем был славен год, в который совершились эти преступления, а затем опишу события, вследствие коих в моем распоряжении странным и неожиданным образом оказалась рукопись преступника.

Многое еще можно сказать о случившемся, но, по крайней мере, несомненно одно: тот сезон торжеств Лондон позабудет еще не скоро. Радостное событие, благодаря которому в столице на несколько недель собралась половина европейских владык, лица иностранных принцев стали нам роднее и привычнее собственной аристократии, цены на дома в фешенебельных кварталах взвинтились до небес и даже гостиницы переполнились до отказа, ежедневно обеспечивало лондонцев зрелищами, какие мало кто до той поры мог себе представить. Оно, несомненно, останется в памяти потомства как одно из наиболее примечательных событий в английской истории. Неудивительно, что богатства, стекшиеся в наш огромный мегаполис, привлекли мошенников со всех частей света.

Поистине ирония судьбы — представить английскому обществу одного из самых знаменитых авантюристов, каких только видела столица, выпало на долю человека, всегда гордившегося тем, что не водит сомнительных знакомств. Возможно, если для начала я расскажу, как хитро была подстроена наша встреча, склонные осудить меня помедлят, прежде чем вынести свой вердикт, и спросят себя, не угодили ли бы и они сами так же опрометчиво в столь искусную ловушку.

Это произошло в последний год моего пребывания на посту вице-короля. Во время визита к губернатору Бомбея я решил совершить поездку по северным провинциям, начав с Пешавара, а закончив в гостях у магараджи Малар-Кадира. Он достаточно известен, чтобы не нуждаться в подробных описаниях. Авторитет магараджи и успехи, которых достигла провинция за последние десять лет его просвещенного правления, прекрасно известны каждому, кто изучает историю великолепной Индийской империи.

Магараджа славится своим гостеприимством, и мое у него пребывание стало приятным завершением монотонной во всех прочих отношениях поездки. Он предоставил дворец, слуг и конюшни в мое полное распоряжение. Я проводил время как заблагорассудится; при желании мог вести жизнь отшельника. Но достаточно было отдать приказ — и пятьсот человек бросились бы исполнять мою прихоть. Тем более жаль, что за столь приятное времяпрепровождение я невольно отплатил бедствиями, которые и берусь описать ниже.

На третье утро моего визита я проснулся рано. Посмотрев на часы, я убедился, что до рассвета еще час, и, не испытывая больше желания спать, задумался, как бы провести время, пока слуги готовят мою чоту-хазри, а иными словами, ранний завтрак. Подойдя к окну, я увидел, что утро стояло прекрасное — звезды еще светили, хотя и потускнели на востоке, предвещая рассвет. Трудно было даже представить, что через два-три часа земля, которая теперь выглядела такой прохладной и благодатной, будет лежать в горячем мареве под пылающими лучами индийского солнца.

Несколько минут я стоял, любуясь открывшейся мне картиной, пока не ощутил непреодолимое желание вскочить в седло и отправиться на долгую прогулку, покуда солнце не покажется над джунглями. Искушение оказалось настолько сильным, что, не в силах противиться, я пересек комнату и разбудил слугу, который спал за дверью, в передней. Я велел ему найти грума, чтобы тот взнуздал коня, не перебудив весь дворец, вернулся в комнату и приступил к утреннему туалету. Затем, спустившись по отдельной лестнице в огромный двор, я вскочил на ожидавшую меня лошадь и отправился в путь.

Оставив город за спиной, я поскакал через новый мост, выстроенный по приказу магараджи, после чего направился через равнину к джунглям, которые зеленой стеной высились на другой стороне реки. Подо мной был вейлер исключительных австралийских кровей, и всякий, кто знает конюшни магараджи, поймет, о чем тут речь; ну а лучшего настроения для прогулки не приходилось и желать. Но прохладе предстояло скоро закончиться, и, когда я миновал вторую деревню, звезды растворились в блеклом, сероватом рассвете. Легкий ветерок шевелил пальмы и шелестел высокой травой, но его свежесть была обманчива; я знал, что солнце поднимется, не успею я и глазом моргнуть, и тогда ничто не укроет от обжигающей жары.

Прошло уже около часа, когда стало ясно, что пора повернуть назад, если я намерен поспеть во дворец к завтраку. Позади вилась дорога, по которой я приехал; повсюду разбегались тропки, ведшие бог весть куда. Не желая возвращаться прежним путем, я подстегнул коня и поскакал на восток, не сомневаясь, что мне удастся достигнуть города без особых сложностей, даже если придется сделать небольшой крюк.

Еще три мили спустя жара стала удушающей; я тем временем очутился в таких густых джунглях, каких еще не видывал. Не будь я убежден в обратном, подумал бы, что отсюда до ближайшего человеческого жилья сотни миль. Вообразите же мое изумление, когда тропа в очередной раз повернула, джунгли расступились, и я оказался на вершине огромного утеса. Подо мной расстилалось голубое озеро. Посредине озера был остров, на котором стоял дом. Издалека он казался выстроенным из белого мрамора — впоследствии выяснилось, что я не ошибся. Так или иначе, трудно даже вообразить что-либо прекраснее того белого здания в окружении синих вод на фоне укрытых джунглями холмов. Мне оставалось лишь дивиться. Я повидал в Индии немало красот, но, скажу честно, этот пейзаж превосходил их все. Однако, как мне, заблудившемуся, это поможет? Этого я не знал.

Десять минут спустя я обнаружил проводника.

Десять минут спустя я обнаружил проводника, а заодно и тропу вниз на берег, где, как меня заверили, можно было найти лодку и гребца, чтобы переплыть на остров. Я велел индийцу показывать дорогу, и после нескольких минут осторожного спуска мы с лошадью достигли кромки воды. Там мы быстро сыскали лодочника, и, поручив коня заботам проводника, я поплыл к таинственному зданию. Лодка причалила у ступеней, ведущих на широкую каменную эспланаду, которая, насколько я видел, окружала дом. Среди купы деревьев возвышался дворец — причудливый образчик восточной архитектуры, увенчанный многочисленными башенками. Не считая растительности и синего неба, все вокруг было ослепительно-белым и на фоне темной зелени пальм производило удивительное впечатление.

Подгоняемый крайним любопытством, я выскочил из лодки и поднялся по ступеням, точь-в-точь счастливый принц, знакомый нам еще по детским сказкам. Должно быть, он чувствовал себя точно так же, когда обнаружил зачарованный замок в лесу. Я достиг верха лестницы, и — к моему невероятному удивлению — в воротах с поклоном показался слуга-англичанин.

— Завтрак подан, — сказал он, — и хозяин ожидает вашу светлость.

Хоть я и подумал, что лакей, должно быть, ошибся, но ничего не сказал и пошел вслед за ним по эспланаде, в красивую арку, на вершине которой прихорашивался павлин. Один за другим мы миновали дворики, вымощенные все тем же белым мрамором, затем вошли в сад, где фонтан журчал в тон шелестящим фикусам и гранатовым деревьям. Наконец я ступил на веранду главного здания.

Его превосходительство вице-король!

Отодвинув занавеску, которая висела в украшенном изящной резьбой дверном проеме, слуга пригласил меня войти и немедленно объявил:

— Его превосходительство вице-король!

Разница между ослепительной белизной мрамора и прохладной комнатой почти европейского вида, в которой я вдруг оказался, так меня ошеломила, что я даже смутился и едва успел вернуть себе присутствие духа, когда передо мной появился хозяин дома. Еще один сюрприз! Я ожидал увидеть местного жителя, а он оказался англичанином.

— Я в неоплатном долгу перед вашим превосходительством за то, что вы почтили меня своим визитом, — произнес он, протягивая руку. — Жалею лишь, что не успел получше приготовиться.

— Не говорите так, — попросил я. — Это мне следует извиняться. Боюсь, я вторгся к вам незваным. По правде говоря, я заблудился и оказался здесь случайно. По глупости я отправился на дальнюю прогулку без проводника, так что в случившемся мне следует винить лишь самого себя.

— В таком случае я должен поблагодарить судьбу за благосклонность, — отозвался хозяин. — Но что же я держу вас в дверях. Вы наверняка устали и проголодались после долгого пути, а завтрак, как видите, уже на столе. Давайте закроем глаза на условности и приступим к еде без дальнейших вступлений.

Получив мое согласие, он позвонил в маленький гонг рядом, и слуги под предводительством лакея, встретившего меня на берегу, тут же явились на зов. Мы уселись за стол и немедленно приступили к завтраку. За едой я получил прекрасную возможность изучить хозяина дома, который сел напротив: свет, пробивавшийся сквозь джильмил[1], падал на его лицо. Хотя в памяти моей жива эта сцена, я сомневаюсь, что смогу дать удовлетворительное описание человека, чей облик с тех пор сделался для меня ночным кошмаром. Ростом он был не больше пяти футов двух дюймов. Широкие плечи говорили бы о недюжинной силе, если бы не уродство, которое совершенно портило общее впечатление. Бедняга страдал от сильнейшего искривления позвоночника, и огромный горб между плечами придавал ему самый отталкивающий вид. Но с наиболее серьезными затруднениями я сталкиваюсь, когда пытаюсь описать лицо. Даже и не знаю, как выразиться понятнее. Начнем с того, что вряд ли я погрешу против истины, если скажу, что у него была едва ли не самая красивая наружность из всех моих знакомых. Безупречные черты лица напоминали статую греческого бога Гермеса — если хорошенько подумать, вряд ли стоит удивляться такому сходству. Широкий лоб был увенчан шапкой темных, почти черных, волос, большие глаза смотрели мечтательно, тонкие брови казались нарисованными, нос — самая заметная черта лица — наводил на мысль о великом Наполеоне. Рот был маленький, но решительный, уши крошечные, как у истинной английской красавицы, посаженные ближе к голове, чем обычно бывает. Но больше всего меня поразил подбородок. Не оставалось никаких сомнений, что его обладатель привык повелевать. Подбородок принадлежал человеку с железной волей, которого не отвратят с пути никакие препятствия. Далее — изящные небольшие руки, пальцы тонкие, как у художника или музыканта. В целом он производил необыкновенное впечатление, и, один раз увидев, его непросто было забыть.

За завтраком я поздравил хозяина с обладанием такой роскошной резиденцией — ничего подобного я прежде не видел.

— К сожалению, — ответил он, — дом принадлежит не мне, а нашему общему другу магарадже. Его высочество, зная, что я ученый и затворник, был так любезен, что позволил занять часть дворца. Сколь велика его любезность, можете судить сами.

— То есть вы занимаетесь наукой? — спросил я, начиная постепенно понимать, что к чему.

— Довольно поверхностно, — ответил он. — Иными словами, я приобрел достаточно знаний, чтобы сознавать собственное невежество.

Я осведомился, чем он интересуется больше всего. Оказалось, что фарфором и индийским искусством. О том и о другом мы беседовали около получаса. Я убедился, что он настоящий знаток — и тем более это осознал, когда после завтрака хозяин отвел меня в смежную комнату, в которой держал шкафы с драгоценными образцами. Я никогда прежде не видел подобной коллекции. Ее объем и исчерпывающая полнота были поразительны.

— Но, разумеется, вы не сами собрали все это? — удивленно спросил я.

— За некоторыми исключениями — сам, — ответил он. — Я посвятил индийскому искусству много лет. Мое затворничество объясняется тем, что я занят написанием книги, которую надеюсь издать в Англии в будущем году.

— То есть вы намерены посетить Англию?

— Если я закончу книгу вовремя, — сказал он, — то приеду в Лондон в конце апреля или в начале мая. Кто же откажется побывать в столичном городе ее королевского величества в дни столь радостного и благоприятного события?

Он взял с полки маленькую вазу…

С этими словами он взял с полки маленькую вазу и, как будто желая переменить тему, рассказал мне ее историю и описал прелести. Трудно было представить более странную картину, нежели зрелище, которое представилось моим глазам в ту минуту. Его длинные пальцы держали вазу бережно, как бесценное сокровище, в глазах горел огонь настоящего коллекционера, каким можно лишь родиться, но нельзя стать. Когда он перешел к повествованию о долгой погоне за упомянутым образчиком и, наконец, о счастливом завершении трудов, его голос слегка задрожал от волнения. Я слушал с огромным интересом — после чего совершил самый безумный поступок в своей жизни. Покоренный обаянием хозяина, я сказал:

— Надеюсь, приехав в Лондон, вы позволите мне предложить вам мои услуги.

— Благодарю вас, — торжественно ответил он. — Ваша светлость очень добры, и, если подвернется такой случай — а я надеюсь, что подвернется, — я охотно воспользуюсь вашим предложением.

— Мы будем очень рады видеть вас, — продолжал я. — А теперь, если вы не сочтете меня чрезмерно любопытным, позвольте поинтересоваться — вы живете в этом огромном доме один?

— Не считая слуг, здесь больше никого нет.

— Неужели! Наверное, вам очень одиноко.

— Да, и именно поэтому я так доволен. Когда его высочество любезно предложил мне остановиться здесь, я поинтересовался, насколько велико здешнее общество. Магараджа ответил, что я могу провести здесь хоть двадцать лет и не увидеть ни единой живой души, если только не пожелаю. Услышав это, я немедленно принял предложение.

— То есть вы предпочитаете жить отшельником, вместо того чтобы вращаться в свете?

— О да. Но в следующем году я на несколько месяцев откажусь от монашеских привычек и посвящу некоторое время вращению в свете, как вы выражаетесь. В Лондоне.

— Вас будет ждать сердечный прием.

— Очень любезно с вашей стороны так говорить. Надеюсь, так и будет. Однако я позабыл о законах гостеприимства. Говорят, вы заядлый курильщик. Позвольте предложить вам сигару.

С этими словами он вытащил из кармана маленький серебряный свисток и извлек из него странный звук. Вошел слуга-англичанин. Он принес на подносе множество коробок с сигарами. Я выбрал одну, одновременно взглянув на слугу. Внешне он казался типичным камердинером — среднего роста, безупречно одетый, чисто выбритый, с лицом, лишенным всякого выражения, точь-в-точь кирпичная стена. Когда он вышел из комнаты, хозяин обернулся ко мне.

— Теперь, когда вы осмотрели мою коллекцию, — сказал он, — не хотите ли обойти дворец?

Я охотно принял предложение, и мы вместе отправились в путь. Через час, пресыщенный красотами дворца и с таким чувством, будто всю жизнь знал этого человека, я распрощался с хозяином на ступеньках, собираясь вернуться на берег, где ждал туземец с лошадью.

— Кто-нибудь из слуг отправится с вами, — сказал хозяин, — и проводит вас в город.

— Я вам весьма обязан, — ответил я. — Если мы не увидимся раньше, надеюсь, вы не забудете своего обещания навестить меня либо в Калькутте, прежде чем мы уедем, либо в следующем году в Лондоне.

Он улыбнулся странной улыбкой.

— Не думайте, что я настолько пренебрегаю собственными интересами, чтобы позабыть ваше любезное предложение. Вполне возможно, что я успею застать вас в Калькутте.

— Надеюсь, мы увидимся там, — сказал я и, пожав ему руку, шагнул в лодку, которая ждала, чтобы отвезти меня на берег.

Через час я вернулся во дворец, к большой радости магараджи и слуг, которых мое отсутствие заставило всерьез обеспокоиться. Лишь вечером я улучил удобную минуту и задал магарадже вопрос о его загадочном протеже. Его высочество немедленно рассказал все, что знал об обитателе белого дворца. Ученого отшельника звали Саймон Карн, он был англичанин — и великий путешественник. В одном достопамятном случае он спас жизнь магараджи, рискуя собственной, и с тех пор между ними завязалась тесная дружба. В течение трех лет он обитал во дворце на острове; он то исчезал на несколько месяцев, вероятно в поисках образцов для коллекции, то возвращался, устав от мирской суеты. Его высочество полагал, что Саймон Карн чрезвычайно богат, но никаких точных сведений на сей счет не имел.

И более ничего я не смог узнать о таинственном островитянине, которого повстречал утром.

Как бы мне того ни хотелось, я не успел нанести второй визит во дворец на озере. В связи с неотложными делами я срочно отбыл в Калькутту. Прошло почти восемь месяцев, прежде чем я вновь услышал о Саймоне Карне. Мы повстречались в самый разгар приготовлений к возвращению в Англию. Вернувшись с прогулки, я как раз сходил с коня, когда какой-то человек спустился с лестницы и неторопливо зашагал навстречу. Я немедленно узнал в нем того, кто вызывал у меня такой интерес в Малар-Кадире. Саймон Карн был одет в модный европейский костюм, но это лицо я бы узнал везде и всюду. Я протянул руку.

— Как поживаете, мистер Карн? — воскликнул я. — Вот неожиданная радость! Скажите на милость, давно ли вы в Калькутте?

— Я приехал вчера вечером, — ответил он, — и завтра утром уезжаю в Бирму. Вот видите, я поймал ваше превосходительство на слове.

— Очень рад вас видеть, — сказал я. — Я с неизменным удовольствием вспоминаю, как радушно вы приняли меня в тот день, когда я заблудился в джунглях. Раз уж вы уезжаете так скоро, то, к сожалению, мы будем лишены удовольствия пообщаться с вами подольше. Но, может быть, вы отужинаете с нами сегодня?

— Я был бы счастлив, — просто ответил Карн, глядя на меня своими прекрасными глазами, напоминавшими отчего-то взгляд колли.

— Моя супруга обожает индийскую керамику и латунь, — продолжал я, — и она ни за что не простит мне, если упустит возможность посоветоваться с вами касательно своей коллекции.

— Я буду рад оказать любую помощь, — сказал мистер Карн.

— В таком случае увидимся вечером. До свидания!

Вечером мы наслаждались его обществом за ужином, и должен признать, что никогда еще за столом вице-короля не сидел столь интересный гость. Мои дочери и жена подпали под обаяние мистера Карна так же быстро, как и я. И впрямь, жена признавалась впоследствии, что сочла его самым большим оригиналом из всех, кого знала на Востоке. Это был крайне нелестный отзыв в отношении бесчисленных служащих консульства, которые гордились своей оригинальностью. Прощаясь, мы добились от Карна обещания навестить нас в Лондоне; впоследствии я узнал, что моя жена вознамерилась немедленно сделать из него светскую знаменитость.

Как Саймон Карн прибыл в Лондон в начале мая, как он на весь сезон за огромные деньги снял Порчестер-хаус, который, как известно, стоит на углу Бельвертон-стрит и Парк-лейн, как он шикарно его обставил и привез целую армию слуг-индийцев, как приготовился ошеломлять общество своими приемами — все это хорошо известно. Я приветствовал Карна по приезде, и он отужинал с нами на следующий же вечер. Таким образом, мы, можно сказать, оказались его поручителями в обществе. Трудно представить всю меру нашего заблуждения, если вспомнить, с каким энтузиазмом, даже в разгар веселого сезона, свет принял Карна, какую поднял вокруг него шумиху и в каком восторженном тоне принялся запечатлевать его деяния в прессе. В июне и июле Карна можно было встретить в любом аристократическом доме. Даже члены королевской семьи снизошли до дружеских отношений с ним; пронесся слух, что не менее трех самых неприступных английских красавиц готовы в любую минуту принять от Карна предложение руки и сердца. Есть чем гордиться, если вы стали светским львом в столь блистательный сезон, сняли один из самых дорогих домов нашего прекрасного города и написали книгу, которую признанные авторитеты объявили шедевром. Саймон Карн проделал все вышеперечисленное.

Описав его появление в Лондоне, я должен напомнить вам главную сенсацию 18** года. Каким бы уникальным ни было событие, вызвавшее общее ликование, сколь часто ни прибывали бы в город высокие особы, какие бы пышные вечеринки ни задавали в свете и в какие бы огромные расходы ни входили при этом, все внимание приковали к себе не королевская семья, не светские события и не политика.

Как вы, наверное, понимаете, я имею в виду чудовищные ограбления и мошенничества, с которыми вечно будет связан в нашей памяти этот год. День за днем, неделю за неделей пресса писала о череде преступлений, подобных которым не помнили даже старейшие жители Лондона. Вскоре стало очевидно, что это — дело рук одного человека. То, что он профессионал, так же не подлежало сомнению, как и его успех. Поначалу полиция считала, что кражи совершает иностранная шайка, поселившаяся где-то в Северном Лондоне, и заверяла, что вскоре преступники будут схвачены. Но этим обещаниям не суждено было сбыться. Невзирая на все усилия, ограбления продолжались с досадной регулярностью. Едва ли хоть одно известное лицо избегло печальной участи. Мой друг лорд Орпингтон лишился бесценной золотой и серебряной посуды, моя кузина герцогиня Уилтширская утратила свои всемирно знаменитые бриллианты, граф Кэлингфорт — скаковую лошадь по кличке Эбонит, прочие знакомые также лишились самых дорогих сокровищ. Теперь-то я знаю, каким образом спасся, но, должен признать, что в те дни это ускользало от моего понимания.

Летом мы с Саймоном Карном не проводили и дня порознь. Его общество было подобно хлоралу — чем больше принимаешь, тем больше хочется. Теперь мне говорят, что на остальных он действовал точно так же. Я льстил себе мыслью, что своими светскими успехами он обязан моим стараниям. Могу лишь справедливости ради добавить, что он старался платить благодарностью. В моей библиотеке сейчас висит его портрет, написанный знаменитым художником-академиком, с заключенной в ромб подписью в нижней части холста: “Моему доброму другу, графу Эмберли, от Саймона Карна в память о приятном и благополучном визите в Лондон”.

На портрете он стоит перед книжным шкафом в полутемной комнате. Необычное лицо с проницательными темными глазами полно жизни, а губы как будто приоткрываются, чтобы заговорить. На мой взгляд, портрет получился бы лучше, если бы Карн встал так, чтобы падающий свет не подчеркивал его физический недостаток; но таково, как выяснилось, было желание позировавшего. Это лишь подтвердило мое убеждение, что зачастую он как будто бравировал своим увечьем.

Расстались мы с Карном в конце Каусской недели[2]. Он участвовал в гонках на своей яхте “Неизвестная величина”: словно не удовлетворившись победой на Дерби, он стремился теперь получить и Кубок королевы[3]. На следующий день после знаменитой гонки половина высшего лондонского общества простилась с Саймоном Карном на палубе паровой яхты, которая должна была отвезти его обратно в Индию.

Через месяц по чистой случайности открылась страшная правда. Выяснилось, что человек, вокруг которого мы подняли такой шум и которого принимала почти как друга королевская семья, — настоящий Король мошенников, сумевший извлечь огромную выгоду из представившихся ему возможностей.

Всякий помнит общее волнение, наступившее вслед за открытием ужасной тайны, — и последовавшие разоблачения. По мере того как появлялись новые известия, увеличивался общественный интерес, а публика с каждым днем все больше дивилась почти сверхъестественной хитрости мошенника. Мое положение, как вы сами можете судить, оказалось незавидным. Я понимал, что был ловко обманут; когда друзья, в большинстве своем пострадавшие от невероятных козней мистера Карна, поздравляли меня с благополучным исходом, я напоминал себе, что помог преступнику обзавестись едва ли не половиной его лондонских знакомств. Но, сколько бы я ни пил из чаши скорби, до дна еще было далеко.

Однажды вечером в субботу — седьмого ноября, если не ошибаюсь — я сидел в библиотеке после ужина и писал письма, когда заслышал шаги почтальона; он поднялся на мое крыльцо. Через несколько минут вошел лакей, неся на подносе несколько писем и большой сверток. Прочитав письма, я перерезал бечевку, которая стягивала посылку. К моему удивлению, внутри лежали рукопись и письмо. Я вскрыл его, изучил и с ужасом понял, что письмо прислано Саймоном Карном. Оно гласило:

Разумеется, я не ушел спать, пока не прочел рукопись от начала до конца — и в итоге на следующее утро обратился в полицию. Детективы надеялись узнать, откуда был отправлен сверток, но после долгих поисков выяснилось, что какой-то неизвестный капитан яхты передал посылку командиру брига, идущего в Англию от мыса Финистерре, с просьбой отправить ее из Плимута. Вы увидите, что повествование идет от третьего лица, и, насколько я могу судить, текст написан не рукой Саймона Карна. Но поскольку подробности каждого отдельно взятого ограбления полностью совпадают с фактами, установленными полицией, нет никаких сомнений в подлинности записок.

Я с ужасом понял, что письмо прислано Саймоном Карном.

Прошел год, с тех пор как я получил посылку. В это время полиция почти всех цивилизованных стран пыталась поймать моего бывшего знакомца, но безуспешно. Бог весть, затонула ли его яхта, отправившись на дно морское, или — как я подозреваю — лишь переправила Карна в некое место, где он пересел на другой корабль и счастливо избегнул правосудия. Даже магараджа Малар-Кадира с тех пор ничего о нем не слышал. Впрочем, факт остается фактом: я, хоть и невольно, оказался соучастником череды мошенничеств. Как я уже сказал вначале, рукопись, которую я получил столь странным образом, должна по мере возможности послужить моим оправданием.

Вступление

Ночь была непроглядная и удушливая — ночь, какая бывает только в Калькутте и ни в каком другом большом восточном городе. Вонь индийских кварталов — тошнотворный вездесущий запах, который в жизни не забудешь, если хоть раз почувствуешь — наполняла улицы и даже проникала в священные пределы губернаторской резиденции, где некий человек благородной наружности, хоть и горбун, самым любезным образом желал доброго пути индийскому представителю ее королевского величества.

— Не забудьте, вы пообещали навестить нас, как только приедете в Лондон, — сказал его превосходительство, пожимая гостю руку. — Мы будем очень рады видеть вас и приложим все усилия, чтобы сделать ваш визит не только приятным, но и выгодным.

— Ваша светлость весьма любезны, и я могу заверить, что охотно воспользуюсь вашей добротой, — ответил гость. — А пока что позвольте с вами проститься и пожелать приятного путешествия.

Через несколько минут, миновав часовых, Саймон Карн уже шагал вдоль площади, по направлению к Читпурской дороге. Там он остановился и, казалось, задумался. Он язвительно усмехнулся, вспомнив о недавнем приеме, а затем, словно опасаясь позабыть нечто, с ним связанное, подошел к фонарному столбу, извлек из кармана записную книжку и сделал какую-то пометку.

— Провидение и впрямь было ко мне очень благосклонно, — сказал Карн, с хлопком закрывая книжку и убирая в карман. — И я намерен должным образом выразить свою признательность. Я неплохо поработал, когда его превосходительство решил прокатиться по владениям магараджи. Теперь нужно лишь как следует разыграть карты, и успех гарантирован.

Карн вытащил из кармана сигару, отщипнул кончик и закурил. Когда дым развеялся, он все еще улыбался.

— Какая удача, что ее превосходительство, как и я, большая поклонница индийского искусства, — продолжал он. — Вот мой козырь, из которого надлежит извлечь все, что можно, когда я окажусь по ту сторону океана. Но сегодня мне надо обдумать один серьезный вопрос, а именно изыскать средства для ведения войны. Будем надеяться, что удача, которая сопутствовала мне до сих пор, не откажет и впредь, и Лиз окажется такой же покладистой, как обычно.

Почти в ту же самую секунду, когда он завершил свой монолог, появился гхарри — извозчик-индиец — и, не дожидаясь оклика, остановился рядом. Очевидно, их встреча была не случайной, поскольку гхарри не задал ни одного вопроса седоку, который молча влез в кэб, откинулся на подушки и закурил с видом человека, играющего роль в хорошо отрепетированном спектакле.

Через десять минут кучер свернул с Читпурской дороги в узкий переулок, затем в другой и, наконец, в третий. Эти закоулки, находившиеся в стороне от главной улицы, окутывала непроглядная тьма, и словно затем, чтобы сделать дорогу как можно опаснее, они были завалены всяким хламом. Любой, кто знает Калькутту, легко представит себе эту картину.

Во всех больших городах мира есть трущобы, и каждая имеет свои отличительные признаки. В окрестностях Рэтклиффской дороги в Лондоне представлен обширный ассортимент пороков; китайские кварталы Нью-Йорка, Чикаго и Сан-Франциско вполне способны потягаться с Лондоном; Литл-Бурк-стрит в Мельбурне, бедные кварталы Сингапура и бомбейский порт также обладают уникальными чертами, но, несомненно, в поисках бездны бездн надлежит ехать в Калькутту, столицу нашей великой Индийской империи. В окрестностях базаров Лаи, Мачуа, Бурра и Джойра расположены самые страшные трущобы, какие только можно вообразить. Но это еще не все. Если вам угодно повидать надушенный, облагороженный, залакированный порок, загляните на улицы по соседству от Читпурской дороги — и вы будете полностью удовлетворены.

Достигнув нужного места, гхарри остановился, и седок вышел. Он что-то сказал вполголоса, расплачиваясь с кучером, и постоял на тротуаре, спокойно покуривая, пока тот не скрылся из виду. Тогда он окинул взглядом дома, возвышавшиеся над головой. В одном праздновали свадьбу, в другом, через дорогу, звучал сердитый женский голос. Прохожие, сплошь туземцы, с любопытством оглядывали его, но помалкивали. Белые порой забредают в этот квартал в столь поздний час, но наш герой казался принадлежащим совсем к другому классу. Скорее всего, девять из десяти прохожих принимали его за самого ненавистного из всех англичан — за полицейского инспектора.

Примерно десять минут он ждал, но затем, казалось, занервничал. Человек, которому он назначил встречу, до сих пор не явился, и Карн начал задумываться, что делать, если свидание так и не состоится.

Но, хоть начало и не задалось, Карну не суждено было потерпеть неудачу; как только его терпение начало истощаться, он увидел, как к нему поспешно торопится тот, кого он ожидал.

— Вы запоздали, — сказал Карн по-английски, зная, что собеседник говорит на этом языке бегло, хоть и неохотно. — Я прождал здесь уже более четверти часа.

— Я никак не мог раньше выбраться, — раболепно ответил тот, — но если ваше превосходительство будут так любезны последовать за мной, я безотлагательно провожу вас к человеку, которого вы ищете.

— Ведите, — потребовал англичанин. — Мы и так уже потратили даром много времени.

Без дальнейших промедлений бабу[4] развернулся и двинулся в ту сторону, откуда пришел, не замедляя шага, — лишь изредка он взглядывал через плечо, дабы удостовериться, что его спутник идет следом. Улицы, переулки и аллеи, которыми они шли, казались бесчисленными. Этот квартал, полный перепутанных ходов, больше всего походил на кроличий садок; царила такая мгла, что временами Карн видел лишь своего проводника. Как бы хорошо он ни был знаком с кварталом, он никогда не мог полностью разобраться в здешних лабиринтах; а поскольку человек, с которым ему предстояло встретиться, был склонен регулярно менять место жительства, Карн давно уже отказался от самостоятельных поисков.

Свернув в узкий проулок, отличавшийся от соседних лишь изобилием грязи и неприятных запахов, они оказались на верху короткой лестницы, которая, в свою очередь, привела обоих на маленькую площадь, окруженную непривычно высокими домами. Окна были снабжены балконами, побольше и поменьше, но неизменно в крайней степени обветшания. Выглядело это странно, но куда сильнее удивляла царившая на площади тишина. Кроме ветра и далекого городского шума, ничто ее не нарушало. То и дело в дверях показывались фигуры — они замирали на мгновение, тревожно озираясь, и так же безмолвно исчезали. Ни света, ни звука человеческого голоса. Сюда редко ступала нога белого; несомненно, именно так и подумал Саймон Карн, когда, повинуясь жесту проводника, вошел в крайний дом справа.

Вряд ли кто-то сумел бы определить, что изначально предполагалось разместить в этих домах — квартиры или конторы. Они были ровесниками “Джон компани”[5] и, видимо, не мылись и не ремонтировались с тех самых пор, как их впервые заселили.

Саймон Карн оказался в прихожей, откуда широкая лестница вела на верхние этажи. Он зашагал по ней вслед за индийцем. Добравшись до первой площадки, он остановился, а бабу пошел вперед и постучал в дверь. Откинулась решетчатая ставня, и выглянула индуска. Последовал диалог шепотом; наконец дверь открылась, и Карна пригласили войти. Он с готовностью подчинился и едва переступил порог, как дверь затворили и заперли.

После темной улицы и полумглы на лестнице ослепительный свет в помещении казался нестерпимым для глаз. Вскоре, впрочем, Карн достаточно привык, чтобы оглядеться. Комната была красивая, почти квадратной формы, с большим окном на дальней стене, занавешенным толстой шторой из индийской ткани. Обстановка, подобранная с несомненным вкусом, представляла смешение стилей — европейского и местного. С потолка свисала массивная лампа витой бронзы, в которой горело какое-то масло, источавшее сладкий запах. Множество гобеленов, по большей части необыкновенно редких, закрывало стены, перемежаясь там и сям превосходными образчиками туземного оружия; удобные диваны словно приглашали отдохнуть, и, как бы развивая ту же тему, возле одного из них стояло серебряное наргиле, трубка которого была свернута змеей.

Но, невзирая на всю роскошь этого жилища, Карн явно ожидал увидеть нечто иное — и удивился не меньше, чем озадачился. Едва он успел собраться с мыслями, до его ушей донеслось звяканье браслетов. В следующее мгновение занавеску, закрывавшую дверной проем слева, откинула маленькая, как у ребенка, ручка, унизанная сверкающими кольцами. Лиз Тринкомали вошла в комнату.

Стоя на пороге, на фоне богато расшитой занавеси, которая ниспадала тяжелыми складками позади, создавая крайне выигрышный фон, она представляла собой зрелище, на какое немногие мужчины были способны взглянуть без восхищенного трепета. В ту пору знаменитая Лиз Тринкомали, своими похождениями прославившаяся от Сахалинского побережья до берегов Персидского залива, достигла расцвета сил и красоты — красоты, которую ни один мужчина, увидев, не мог позабыть.

Лиз Тринкомали вошла в комнату.

Как ни печально, эти крошечные ручки погубили столько мужчин, что сравняться с ними не могли никакие другие в целой Индии — да и на всем Востоке. Немного было известно о жизни Лиз Тринкомали, но то, что выплыло на свет, представляло несомненный интерес. Насколько удалось выяснить, она родилась в Тонкине; поговаривали, что ее отец был самозваным французским графом с дурной репутацией, который имел обыкновение за абсентом врать о своих нормандских поместьях, а мать происходила из Северной Индии.

Лиз была очаровательна, как нежный цветок гибискуса. Рассказ о том, каким образом она познакомилась с Карном, слишком длинен, чтобы включать его в это повествование. Но можно с полной уверенностью утверждать, что между ними существовали некоторые узы.

Увидев Лиз, гость встал и шагнул навстречу.

— Наконец-то ты пришел, — сказала Лиз, протягивая ему обе руки. — Я ожидала тебя три недели. Если помнишь, ты сообщил о своем приезде.

— Мне помешали, — ответил Карн. — И дело, по поводу которого я хотел с тобой увидеться, пока имеет самые неопределенные очертания.

— Значит, все-таки дело? — отозвалась она, прелестно надув губки. — Так и думала. Я должна бы уже понять, что ты не навещаешь меня по иным поводам. Но все-таки я не стану обижаться, ведь мы не виделись уже почти год. Расскажи о себе. Чем ты занимался с тех пор, как мы встречались в последний раз?

С этими словами Лиз принялась приготовлять для гостя кальян. Когда он был готов, она прикрепила к трубке крошечный янтарный мундштук и протянула Карну с поклоном, столь же изящным, как ее лилейные ручки. Устроившись на груде подушек рядом с ним, она попросила продолжать.

— Итак, — сказала Лиз, когда Карн закончил, — какое же дело привело тебя ко мне?

Слегка помедлив, он пустился в объяснения, одновременно внимательно изучая ее лицо.

— У меня в голове план, — сказал Карн, осторожно кладя трубку на пол. — Если все сделать как следует, он обогатит нас несказанно. Но, чтобы воплотить его в жизнь, мне нужна твоя помощь.

Лиз негромко рассмеялась и кивнула.

— Ты хочешь сказать, что тебе нужны деньги, — произнесла она. — Ах, Саймон, тебе всегда нужны деньги.

— И это действительно так, — без колебаний ответил он. — Они мне очень нужны. Послушай, что я скажу, а потом ответь, найдется ли у тебя нужная сумма. Ты знаешь, к чему готовится Англия?

Она кивнула. Мало было вещей, о которых Лиз не слышала хотя бы краем уха.

— Предстоят грандиозные торжества, — продолжал Карн. — Половина коронованных особ земного шара соберется в Лондоне. Неописуемое богатство — просто ходи и собирай; и кто сумеет проделать это лучше меня? Говорю тебе, Лиз, я решил отправиться в Англию и попытать счастья, и если ты поможешь мне деньгами, то получишь всю сумму обратно, а в качестве процентов — такие драгоценности, каких еще не носила ни одна женщина. Для начала — ожерелье герцогини Уилтширской. Ага, глаза вспыхнули! Ты слышала о нем?

— Да, — ответила она дрожащим от волнения голосом. — Да и кто не слышал?

— Прелестнейшее ожерелье в Европе, а то и в целом свете, — медленно продолжал Карн, как будто давая Лиз время проникнуться его словами. — В нем триста бриллиантов. Не считая исторической ценности, оно стоит по крайней мере пятьдесят тысяч фунтов.

Он увидел, как руки женщины стиснули подушки, на которых она сидела.

— Пятьдесят тысяч фунтов! То есть… пятьсот тысяч рупий?

— Именно! Пятьсот тысяч рупий, сказочное богатство, — ответил Карн. — И это еще не все. Я раздобуду вдвое больше, как только окажусь на месте. Найди сумму, которая мне нужна, — и ты получишь бриллианты.

— Сколько тебе нужно?

— Столько, сколько стоит ожерелье. Пятьдесят тысяч фунтов.

— Это огромная сумма. Трудно достать.

Он улыбнулся, как будто Лиз пошутила и ему надлежало оценить юмор.

— Ты получишь хороший процент, — произнес он.

— Ты уверен, что сумеешь раздобыть ожерелье? — спросила она.

— Разве я до сих пор хоть раз терпел неудачу?

— Разумеется, ты проделывал удивительные вещи. Но на сей раз ты замахнулся на слишком многое…

— Тем больше слава! — воскликнул Карн. — Я обдумал план. Провал исключен. Это величайший замысел в моей жизни. Если все обернется благополучно, я почию на лаврах. Итак, во имя… сама знаешь, во имя чего… ты дашь мне денег? Ты ссужаешь меня не впервые, и всякий раз я не только возвращал долг, но и вознаграждал тебя за участие.

— Когда тебе нужны деньги?

— Завтра к середине дня. Их надлежит перечислить на мой счет в банке до полудня. Я знаю, ты добудешь искомую сумму без труда. Твои респектабельные друзья-коммерсанты раскошелятся, стоит тебе поднять пальчик. А если они не захотят, нажми на них и заставь.

Лиз рассмеялась, когда Карн отдал дань уважения ее могуществу. Впрочем, через секунду она посерьезнела.

— А какие гарантии?

Он склонился к ней и зашептал на ухо.

— Хорошо, — ответила она. — Завтра у тебя будут деньги. А теперь поделись своими планами. Я должна знать все, что ты намерен сделать.

— В первую очередь, — принялся рассказывать Карн, придвигаясь ближе и понижая голос, чтобы никто не мог подслушать, — я возьму с собой Абдула Хана, Рама Гафура, Джовура Сингха, Нур-Али и еще нескольких человек понезаметнее в качестве слуг. Я сниму лучший дом в Лондоне и с помощью нашего любезного вице-короля, который обещал мне моральную поддержку, проберусь в высшее общество. И там я примусь за дело. Никто и не заподозрит!

— Хорошо, — ответила она. — Завтра у тебя будут деньги.

— Как же ты удерешь, когда добьешься желаемого и исполнишь все, что задумал?

— Об этом я еще не подумал. Но можешь быть уверена, что я ничем не рискую.

— А потом?

Он вновь слегка подался к Лиз и ласково погладил по руке.

— А потом посмотрим, — произнес Карн. — Вряд ли ты сочтешь меня неблагодарным.

Лиз покачала прелестной головкой.

— Говоришь ты хорошо, — воскликнула она, — но слова ничего не значат! Я всякий раз слышу одно и то же. Но откуда мне знать, что ты не полюбишь какую-нибудь мэм-сахиб[6], когда будешь вращаться среди них?

— На свете есть лишь одна Лиз Тринкомали, — ответил Карн, — и поэтому тебе нечего бояться.

При этих словах на лице Лиз отразилось сомнение. И в самом деле, она уже не впервые была вынуждена ссужать Карну огромные суммы, слыша в ответ одни и те же слова. Он знал это — и приготовился сменить тему, чтобы она не передумала.

— Помимо уже упомянутых, я возьму с собой Хирама Сингха и Ваджиба Бакша. Они, насколько я знаю, сейчас в Калькутте, и я свяжусь с ними до завтрашнего полудня. Они — самые умелые мастера в Индии, и мне понадобятся их услуги.

— Я велю их разыскать, и тебе пошлют весточку.

— Смогу ли я увидеться с ними у тебя?

— Нет, это невозможно, меня здесь уже не будет. Через шесть часов я уезжаю в Мадрас.

— У тебя неприятности?

Она улыбнулась и развела руками, как бы говоря: “Кто знает?..”

Карн больше не расспрашивал ни о чем — после короткого разговора о деньгах он встал и распрощался.

— Мне не нравится то, что ты задумал, — сказала Лиз, стоя рядом и глядя ему в лицо. — Это слишком опасно. Зачем так рисковать? Поедем вместе в Бирму. Будешь моим визирем.

— Я бы ни о чем другом и не мечтал, — ответил Карн, — если бы не собирался в Англию. Я решился твердо — а когда дело будет кончено, у Лондона появится тема для разговоров на много лет вперед.

— Если ты решился, я больше ничего не скажу, — произнесла Лиз, — но когда все закончится — и если ты останешься на свободе, — мы еще поговорим.

— Ты не забудешь про деньги? — тревожно спросил он.

Она топнула ножкой:

— Деньги, деньги, деньги! Ты всегда думаешь только о деньгах! Не бойся, ты их получишь. Когда же мы увидимся опять?

— Через полгода. Я заблаговременно скажу тебе, где именно.

— Полгода — долгий срок.

— Ожерелье стоимостью в пятьсот тысяч рупий вознаградит тебя за ожидание.

— Тогда я буду терпелива. До свидания.

— До свидания, дружок, — произнес он и, словно решив, что сказано недостаточно, добавил: — Вспоминай иногда о Саймоне Карне.

Лиз пообещала ему это в самых приятных выражениях. Наконец он вышел из комнаты и зашагал вниз. Достигнув нижней ступеньки, Карн услышал покашливание в темноте наверху, поднял голову и различил силуэт Лиз, перегнувшейся через перила. Что-то упало, зазвенев на деревянных ступеньках. Карн поднял брошенный предмет — им оказалось старинное кольцо с рубинами.

— Носи его — оно приносит удачу! — крикнула Лиз и исчезла.

Карн надел подарок на палец и вышел на темную площадь.

— Итак, деньги найдены, — сказал он, глядя на усыпанное звездами небо. — Хирама Сингха и Ваджиба Бакша разыщут до полудня. Его превосходительство вице-король, заодно с очаровательной супругой, пообещали ввести меня в лондонское общество. Если я при стольких преимуществах потерплю неудачу… значит, я не заслуживаю успеха. Ну, где мой бабуджи?

Из тени выступила фигура…

Почти в то же самое мгновение из тени выступила фигура и приблизилась к нему.

— Если сахиб позволит, я провожу его короткой дорогой в гостиницу.

— Веди. Я устал, и мне давно пора спать.

И Карн добавил про себя: “Сегодня я должен выспаться, потому что завтра ждут великие дела”.

I. Бриллианты герцогини Уилтширской

Та скорость, с которой обыватели величайшего города мира набрасываются на новое имя или новую идею и пускают их в оборот, у мыслящего человека может вызвать, пожалуй, только удивление. Для примера позвольте мне рассказать историю Климо — ныне прославленного частного сыщика, который завоевал себе право стоять в одном ряду с Лекоком и даже с недавно покинувшим нас Шерлоком Холмсом.

Вплоть до одного прекрасного утра даже имя его в Лондоне не было известно, и никто не имел ни малейшего представления о том, кто он такой и что из себя представляет. Город пребывал в надменном неведении, и Климо волновал лондонцев не больше, чем обитателей Камчатки или Перу. Но за двадцать четыре часа положение дел изменилось в корне: всякого, кто еще не видал его объявлений или не слыхал его имени — будь то мужчина, женщина или ребенок, — клеймили невеждой, недостойным привилегии общения с разумными существами.

Имя Климо звучало в кортеже королевской семьи, ехавшей в Виндзор на завтрак с ее величеством; аристократы отпускали по поводу сыщика замечания, проезжая по городу; его имя попадалось на глаза торговцам и иным деловым людям, пока они добирались омнибусом или метрополитеном до своих многочисленных магазинов и контор; уличные мальчишки играли в “сыщика Климо”; артисты мюзик-холла включили его имя в репризы; а еще ходил слух, что даже маклеры на бирже остановили сделки в самом разгаре торгов, чтобы сочинить каламбур с именем Климо.

Было ясно, что Климо зарабатывал своим трудом немало: во‑первых, реклама наверняка обошлась ему в кругленькую сумму, а во‑вторых, он нанял особняк у самого Порчестер-хауса, на Бельвертон-террас, Парк-лейн, где, к неудовольствию своих благородных соседей, и намеревался принимать и консультировать клиентов. Его объявления вызвали ажиотаж, и с того самого дня от полудня и до двух часов тротуар на всю длину Бельвертон-террас был заставлен экипажами, в каждом из которых сидел очередной посетитель, желавший лично убедиться в способностях этого великого человека.

Таково было положение дел на Бельвертон-террас, Парк-лейн, накануне прибытия в Англию Саймона Карна. Если мне не изменяет память, в среду, третьего мая, граф Эмберли подъехал на вокзал Виктория, чтобы встретить Саймона, с которым он познакомился в Индии при весьма необычных обстоятельствах и чьим обаянием он и его семья были совершенно околдованы.

Прибыв на вокзал, его сиятельство вышел из своего экипажа и направился к платформе, куда должен был прибыть Континентальный экспресс. Он шел с беспечным видом и, казалось, был в высшей степени доволен собой и жизнью в целом, вряд ли подозревая о той ловушке, к которой спешил в блаженном неведении…

Будто приветствуя его приход, в конце перрона тотчас показался поезд. Граф встал в удобном месте, чтобы не пропустить своего приятеля, и стал терпеливо ждать его появления. Однако Саймон появился не сразу, и графу пришлось долго вглядываться в толпу пассажиров.

Впрочем, Карна нельзя было не заметить даже в самой густой толпе. Он выделялся как уродством фигуры, так и своеобразной красотой лица. Возможно, после долгого пребывания в Индии лондонское утро показалось ему холодным, поскольку на нем было длинное пальто на меху, а воротник он поднял, прикрывая уши, так что его тонкое лицо оказалось в подходящем обрамлении. Увидев лорда Эмберли, он устремился вперед, чтобы поприветствовать его.

— Вы так любезны, — говорил он, пожимая руку графу. — Такой чудесный день, и лорд Эмберли встречает меня! Что может быть лучше!

Пока он говорил, подошел один из его индийских слуг и поклонился на восточный манер. Саймон Карн дал ему какое-то поручение, и тот ответил на хиндустани[7], после чего Саймон снова повернулся к лорду Эмберли.

— Можете представить себе, как мне не терпится взглянуть на свое новое жилище, — сказал он. — Мой слуга говорит, что экипаж уже подан, и я надеюсь, что вы не откажетесь составить мне компанию и посмотреть, как я собираюсь устроиться.

— Буду очень рад, — сказал лорд Эмберли, которому очень хотелось увидеть все своими глазами.

Они вместе вышли на привокзальную площадь, где стоял закрытый экипаж, заложенный парой великолепных лошадей, а на козлах сидел Нур-Али в ослепительно-белых одеждах и в тюрбане с плюмажем и ожидал прихода господ. Граф отпустил свою карету, Джовур Сингх занял место рядом с первым слугой, и они выехали с привокзальной площади в сторону Гайд-парка.

— Полагаю, ее сиятельство в добром здравии, — вежливо осведомился Саймон, когда они поворачивали на Глостер-плейс.

— О да, разумеется, — ответил граф. — Она просила поздравить вас с приездом, а также передать, что надеется вас увидеть.

— Очень любезно с ее стороны, и я буду счастлив нанести ей визит, как только позволят обстоятельства, — отвечал Карн. — Прошу вас, передайте ей мою искреннюю благодарность за внимание к моей особе.

Пока они обменивались любезностями, экипаж их приблизился к большой афишной тумбе, на которой был вывешен плакат с именем того самого знаменитого сыщика Климо. Саймон наклонился, чтобы поближе рассмотреть его, а когда они проехали мимо, снова обратился к другу:

— Я повсюду здесь вижу это имя, да еще и такими огромными буквами. Ради бога, объясните, что это значит?

Его сиятельство рассмеялся:

— Вы задаете тот самый вопрос, который месяц назад был на устах у девяти из десяти лондонцев. И только недели две тому назад мы узнали, кто же такой этот Климо.

— Умоляю, скажите, кто это!

— Что ж, все оказалось очень просто. Он, вообразите себе, необыкновенно проницательный частный сыщик, сумевший раструбить о себе так, что половина Лондона стала его постоянными клиентами. Я с ним дела не имел, но один мой друг, лорд Орпингтон, стал жертвой невероятно дерзкого ограбления. После того как полиция потерпела неудачу, он обратился к Климо. Так что мы скоро увидим, на что этот Климо способен. Впрочем, я думаю, вы в ближайшее время узнаете о нем больше, чем любой из нас.

…плакат с именем того самого знаменитого сыщика Климо.

— Неужели! И почему же?

— По той простой причине, что он обосновался на Бельвертон-террас, номер один, по соседству с вами, и там принимает посетителей.

Саймон Карн поджал губы, как будто о чем-то раздумывая.

— Надеюсь, он не доставит мне неудобств, — проговорил он наконец. — Комиссионеры, которые подыскали мне дом, должны были сообщить об этом соседстве. Частные сыщики любого сорта — едва ли самые приятные соседи, в особенности для такого любителя покоя, как я.

Тем временем они уже приближались к цели. Когда их экипаж проехал Бельвертон-террас и остановился, лорд Эмберли указал на вереницу экипажей, выстроившуюся у дверей частного сыщика.

— Вот, полюбуйтесь, — сказал он. — Это все экипажи его клиентов, и, вероятно, еще вдвое больше их пришло пешком.

— Я непременно укажу на это комиссионеру, — сказал Карн, и на лице его промелькнула тень недовольства. — Полагаю, соседство с этим человеком — существенный недостаток дома.

Джовур Сингх сошел с козел и открыл господам дверь, а представительный Рам Гафур, дворецкий, спустился с крыльца и поклонился им с восточной почтительностью. Карн снисходительно поприветствовал слуг и, сопровождаемый графом, бывшим вице-королем Индии, вступил в свое новое обиталище.

— Полагаю, вы можете поздравить себя с тем, что в вашем распоряжении оказался Порчестер-хаус, самый завидный дом в Лондоне, — сказал граф минут через десять, после того как они осмотрели главные комнаты.

— Я очень рад, что вы так считаете, — ответил Саймон. — Надеюсь, ваше сиятельство, вы будете помнить, что я всегда рад вас видеть в этом доме.

— Вы очень добры, — с теплотой ответил ему лорд Эмберли. — Нам предстоят несколько месяцев приятного общения. А теперь мне пора. Может быть, завтра, если у вас не найдется лучшего занятия, вы доставите нам удовольствие и отужинаете у нас. Ваша слава уже распространилась повсюду, и мы пригласим нескольких приятных людей, в том числе моих брата и невестку, лорда и леди Гельпингтон, а также лорда и леди Орпингтон и мою кузину, герцогиню Уилтширскую, чья любовь к китайскому и индийскому искусству, как вы, вероятно, знаете, уступает разве что только вашей.

— Буду очень рад посетить вас.

— Итак, мы ждем вас на Итон-сквер в восемь?

— Если буду жив, то, разумеется, приду. Вам в самом деле пора? Что ж, до свидания, и большое спасибо за встречу.

Когда его сиятельство удалился, Саймон Карн отправился наверх в гардеробную, которую, надо сказать, нашел без помощи слуг; там он трижды позвонил в электрический звонок у камина. Ожидая слугу, он встал у окна и стал рассматривать длинную очередь экипажей на улице.

“Дела идут восхитительно, — сказал он себе. — Никто ни о чем не догадывается, и Эмберли меньше всего. Напротив, он приглашает меня отужинать завтра вечером вместе со своими братом и невесткой, двумя близкими друзьями и, главное, с ее светлостью герцогиней Уилтширской. Я, конечно же, пойду туда, и после ужина, прощаясь с ее светлостью, наверняка уже буду на шаг ближе к тому, чтобы вернуть долг Лиз, даже с лихвой…”

В это мгновение дверь открылась, и в комнату вошел его камердинер Бельтон, человек солидный и важный. Карн обернулся и нетерпеливо кивнул ему.

— Ну же, Бельтон, — сказал он, — надо спешить. Сейчас без двадцати двенадцать, и скоро там внизу забеспокоятся. Вам удалось сделать то, о чем я просил вчера вечером?

— Я все сделал, сэр.

— Рад это слышать. А теперь заприте дверь и начнем работать. Можете рассказать мне свои новости, пока я одеваюсь.

Бельтон открыл дверцу массивного гардероба, полностью занимавшего одну стену комнаты, и извлек из него несколько вещей: заношенный бархатный пиджак, мешковатые брюки — такие старые, что их мог себе позволить лишь самый последний нищий или же, напротив, миллионер, — а кроме того, фланелевый жилет, воротничок à la Гладстон, мягкий шелковый галстук и пару расшитых домашних туфель, за которые не дал бы ни единого полупенса и старьевщик с базара на Петтикоут-лейн[8], даже будь дела его в самом плачевном состоянии.

— Теперь подайте парик и расстегните ремни на горбу, — сказал Карн, когда слуга положил всю упомянутую одежду на стоявшее рядом кресло.

Бельтон принялся выполнять поручение, и тут произошло нечто невероятное: он расстегнул два ремня на плечах Саймона, просунул руку ему под жилет и вытащил большой горб из папье-маше, после чего бережно положил горб в ящик бюро. Освободившись от этого груза, Саймон Карн стал выглядеть вполне статным мужчиной, сложенным не хуже любого подданного ее величества.

Уродство, из-за которого многие, включая графа и графиню Эмберли, так часто жалели его, оказалось всего лишь трюком, средством хитроумной маскировки.

Сняв горб и тщательно приладив седой парик, так чтобы ни единая прядь его собственных кудрявых волос не выбивалась наружу, Саймон прикрепил себе на щеки фальшивые бакенбарды, надел уже упомянутые фланелевый жилет и бархатный пиджак, сунул ноги в туфли, нацепил на нос дымчатые очки и объявил, что готов приступать к делам. Теперь узнать в нем Саймона Карна мог бы лишь человек, столь же проницательный, как… ну, скажем, как сам частный сыщик Климо.

— Вот-вот пробьет полдень, — сказал он, бросив последний взгляд в трюмо над туалетным столиком и поправив галстук. — Если кто-нибудь придет, велите Раму Гафуру сказать, что я ушел по делам и вернусь не раньше трех.

— Конечно, сэр.

— А теперь откройте дверь и дайте мне войти.

Услышав приказ, Бельтон подошел к большому гардеробу, закрывавшему собой, как я уже сказал, целую стену, и открыл среднюю дверцу. Внутри на вешалках висели кое-какие вещи, он вынул их и одновременно отодвинул вправо часть задней стенки. Таким образом, в стене между домами открылся проем. Карн вошел в него, закрыв за собою дверцу.

В доме номер один по Бельвертон-террас, где жил знаменитый сыщик, чьим соседством был так недоволен Карн, этот проем был скрыт своего рода исповедальней, в которой Климо неизменно принимал посетителей; ее задние панели открывались тем же манером, что и панели в шкафу в гардеробной. Карн вошел, сел и позвонил в электрический звонок, сообщая домоправительнице, что он готов; ему оставалось только приветствовать входящих посетителей.

Ровно в два часа пополудни прием закончился, и Климо, пожав изрядный урожай гонораров, вернулся в Порчестер-хаус, чтобы снова стать Саймоном Карном.

Возможно, все дело было в том, что граф и графиня Эмберли неустанно расточали ему похвалы, а может, помог слух о его несметных богатствах; одно было очевидно — через сутки после того, как граф Эмберли встретил Саймона Карна на станции, последний стал предметом обсуждения не только великосветских, но и совсем не светских кругов Лондона.

Самые безобидные “утки”, выпущенные на волю с появлением Карна, возвещали, что его домочадцы — все, кроме одного — родом из Индии; что он заплатил сумму с четырьмя нулями за аренду Порчестер-хауса; что он величайший из ныне живущих знатоков китайского и индийского искусства; наконец, что он прибыл в Англию в поисках подходящей пассии.

На следующий день за ужином Карн приложил все усилия для того, чтобы произвести приятное впечатление. Его посадили по правую руку от хозяйки, рядом с герцогиней Уилтширской. Последней он оказывал особое внимание, и с таким успехом, что, когда дамы впоследствии вернулись в гостиную, ее светлость отзывалась о нем чрезвычайно лестно. Они беседовали о фарфоре всех возможных видов, и Карн пообещал герцогине некую вещицу — предмет ее давних мечтаний; в благодарность герцогиня предложила показать ему украшенную причудливой резьбой индийскую шкатулку — в ней обыкновенно находилось знаменитое ожерелье, о коем он, несомненно, наслышан. Герцогиня сказала, что через неделю дает бал и собирается надеть ожерелье, так что если Саймон пожелает взглянуть на шкатулку, когда украшение привезут из банка, то ее светлости доставит большое удовольствие показать ему эту диковину.

Отправляясь домой в своем роскошном экипаже, Саймон улыбался про себя при мысли о том, каким успехом увенчались первые же его усилия. Двое из гостей, распорядители Жокей-клуба[9], были рады слышать, что он намеревается купить лошадь и выставить ее на Дерби. Другой гость, узнав, что Саймон хотел бы приобрести яхту, предложил представить его к членству в Королевском яхт-клубе графства Корк[10]. И в довершение всего самое важное — герцогиня Уилтширская обещала показать ему свои знаменитые бриллианты.

“Ровно через неделю, — сказал он себе, — деньги будут у меня почти в кармане, и я смогу отдать долг Лиз. Все пока что идет прекрасно, но как же мне завладеть камнями? Их привезут из банка только в день бала, а наутро его светлость отвезет их обратно.

Снять ожерелье прямо с шеи герцогини весьма затруднительно. Когда же его снова положат в шкатулку и поместят в сейф, встроенный в стену комнаты, смежной с покоями герцогини, там на ночь останутся дворецкий и один из лакеев, а единственный ключ от сейфа будет у самого герцога. Так что и тут ни малейшего шанса на успех предприятия… Просто ума не приложу, каким образом бриллианты могут перейти в мою собственность. Ясно одно — их нужно заполучить во время бала. А пока есть время составить план”.

Назавтра Саймон Карн получил приглашение на упомянутый бал, а через два дня, когда план его был готов, нанес визит герцогине Уилтширской в ее особняке на Бельгрейв-сквер. С собой он взял небольшую вазу, которую обещал ей на ужине у графа. Герцогиня приняла гостя в высшей степени любезно, и беседа их сразу же вошла в уже привычное русло. Саймон осмотрел ее коллекцию, очаровав герцогиню парой тонких замечаний, и попросил разрешения включить фотографические снимки нескольких сокровищ из коллекции ее светлости в книгу, которую он пишет, после чего исподволь завел разговор о драгоценностях.

— Поскольку речь зашла о драгоценных камнях, мистер Карн, — сказала герцогиня, — вам, возможно, будет интересно взглянуть на мое знаменитое ожерелье. По счастью, оно сейчас здесь, в доме, — мои ювелиры переделывали оправу одного из камней.

— О, я страстно хочу его увидеть, — ответил Карн. — Мне несколько раз выпадало счастье взглянуть на драгоценности могущественнейших индийских правителей, и я был бы рад добавить к этому списку знаменитое ожерелье герцогини Уилтширской.

— Что ж, я окажу вам эту честь. — Герцогиня улыбнулась. — Позвоните, пожалуйста, вот в этот звонок, и я пошлю за ожерельем.

Карн позвонил, вошел дворецкий; герцогиня дала ему ключ от сейфа и велела принести шкатулку в гостиную.

— Через час оно уже должно быть в банке, — заметила она, когда дворецкий удалился.

— Мне чрезвычайно повезло, — ответил Карн, после чего стал рассказывать о некоей любопытной индийской резьбе по дереву, которой собирался посвятить отдельную главу в своей книге. Он упомянул, что зарисовывал для книги двери индийских храмов, ворота дворцов, старую чеканку и даже резные кресла и шкатулки, найденные в самых разных уголках Индии. Герцогиня слушала с большим интересом.

— Удивительное совпадение, — сказала она. — Если для вас представляют интерес резные шкатулки, то вы, быть может, обратите внимание и на мою. По-моему, я вам говорила на ужине у леди Эмберли, что эта шкатулка из Бенареса и на ней вырезаны изображения едва ли не всех богов индуистского пантеона.

— Вы еще больше подстегиваете мое любопытство, — ответил Карн.

Через несколько мгновений слуга принес деревянную шкатулку, длиной примерно в шестнадцать, шириной в двенадцать и высотой в восемь дюймов, поставил ее на столик рядом с креслом герцогини и удалился.

— Вот она. — Герцогиня опустила руку на шкатулку. — Взгляните, какая изысканная резьба.

Едва сдерживая волнение, Саймон Карн подвинул кресло поближе к столу и стал разглядывать шкатулку.

— Вот она. — Герцогиня опустила руку на шкатулку.

Герцогиня не преувеличивала — шкатулка и вправду была настоящим шедевром. Карн не мог определить, из какого дерева она сделана: темная и тяжелая, она казалась сделанной из тика, но это было только внешнее сходство. Всю ее поверхность покрывала затейливая резьба, выполненная с большим искусством.

— Прекрасная и весьма тонкая работа, — сказал Карн, изучив шкатулку. — Могу поклясться, что никогда еще не видел ничего подобного. Если вы позволите, я с большим удовольствием включу описание и изображение вашей шкатулки в мою книгу.

— Безусловно. Я буду очень польщена, — ответила герцогиня. — Если вам потребуется, я буду рада отдать ее вам на несколько часов, чтобы ее для вас зарисовали.

Именно этого Карн и добивался и поэтому живо согласился на ее предложение.

— Хорошо, — сказала ее светлость. — В день бала, когда ожерелье привезут из банка, я выну его из шкатулки и отошлю ее вам. Но с одним условием — вы должны будете вернуть шкатулку в тот же день.

— Обещаю так и сделать, — заверил ее Карн.

— Давайте заглянем внутрь, — предложила герцогиня.

Она вынула из сумочки связку ключей и открыла шкатулку. Карн заглянул внутрь, и у него перехватило дыхание, хотя он за свою жизнь видел немало драгоценностей. Дно и стенки шкатулки были выстелены стеганой юфтью, и на этом роскошном ложе покоилось знаменитое ожерелье. Отражая падающий свет, бриллианты горели таким ярким огнем, что было больно глазам.

Карн отметил про себя, что все камни чистой воды, а в ожерелье их более трехсот. Оправа была выполнена с большим искусством. Украшение стоило около пятидесяти тысяч фунтов — мелочь для герцога, но целое состояние для человека поскромнее.

— Ну, что вы скажете о моем сокровище? — спросила герцогиня, наблюдая за выражением лица своего гостя.

— Великолепно, — ответил он. — Немудрено, что вы им гордитесь. Бриллианты прекрасны, но меня больше восхищает их вместилище. Вы не против, если я обмерю шкатулку?

— Ради бога, пожалуйста, если это поможет вашей работе, — сказала ее светлость.

Карн вынул маленькую линейку из слоновой кости, приложил ее к шкатулке и записал результат измерений в блокнот.

Десять минут спустя слуга унес шкатулку, а Карн поблагодарил герцогиню за щедрость и откланялся, пообещав перед балом лично заехать за предметом своего научного интереса.

Вернувшись домой, Саймон прошел в кабинет, уселся за письменный стол и стал зарисовывать шкатулку по памяти. Закончив, он откинулся в кресле и закрыл глаза.

“Я расколол немало крепких орешков, — думал он, — но этот, кажется, крепче всех. Насколько я понимаю, дело обстоит так: утром в день бала шкатулку привезут в Уилтшир-хаус из банка, где она обыкновенно хранится. Мне разрешено взять ее — разумеется, без ожерелья — на время примерно с одиннадцати утра до четырех-пяти, в крайнем случае до семи часов вечера. После бала ожерелье снова положат в шкатулку и запрут ее в сейф, у которого будут нести караул дворецкий и лакей.

Проникнуть в комнату ночью было бы не только слишком рискованно, но и физически неосуществимо; снять с ее светлости ожерелье во время танцев столь же невозможно. Наутро герцог лично отвезет шкатулку в банк. Словом, я, в сущности, ни на шаг не приблизился к решению”.

— Я вижу шкатулку, — ответил слуга.

Он сидел за письменным столом и разглядывал рисунок; прошло полчаса, час… Под окнами шумела улица, но он этого не замечал. Наконец вошел Джовур Сингх и доложил, что экипаж подан. Саймон приказал ехать в парк, надеясь, что идея возникнет у него с переменой обстановки.

К тому времени его легкий фаэтон с великолепными лошадьми и с индийским слугой был знаком лондонцам не хуже, чем парадный экипаж ее величества[11]. На сей раз светское общество заметило, что Саймон Карн погружен в раздумья. Он все еще бился над мучившей его задачей — увы, тщетно. И вдруг что-то — кто знает, что именно? — подсказало ему решение, и он тотчас же приказал ехать домой. Не прошло и десяти минут, как Саймон снова сидел в своем кабинете, велев прислать к себе Ваджиба Бакша.

Когда Ваджиб Бакш появился, Саймон протянул ему бумагу со своим рисунком.

— Посмотри, — сказал он, — и ответствуй, что видишь[12].

— Я вижу шкатулку, — ответил слуга, привычный к делам своего господина.

— Верно, шкатулка, — сказал Карн. — Древесина, из которой она сработана, — плотная и тяжелая. Я не знаю такой породы. Размеры шкатулки я указал. Внутри по стенкам и дну она выстлана юфтью. А теперь думай, Ваджиб Бакш, ибо тебе понадобится все твое разумение. Скажи, о искуснейший из мастеров, в силах ли ты снабдить эту шкатулку двойными стенками, так чтобы, удерживаемые пружиной, они были плотно пригнаны и незаметны постороннему взгляду? Можно ли устроить их таким образом, чтобы, когда шкатулку закроют, стенки прижали ее содержимое ко дну и шкатулка оказалась будто бы пуста? Способен ли ты сделать такое?

Ваджиб Бакш немного помолчал. Он догадывался, что́ задумал его господин, и не спешил с ответом, понимая, какому тяжелому испытанию подвергнется при этом его слава лучшего мастера Индии.

— Если мой господин даст мне ночь на размышление, — проговорил он наконец, — я приду к нему утром, когда он изволит подняться с ложа, и расскажу, что́ могу сделать, и тогда, если мой господин прикажет, я исполню задуманное.

— Прекрасно, — сказал Карн. — Итак, завтра утром ты явишься и поведаешь мне обо всем. Сделай свое дело на славу, и я наполню твои карманы рупиями. А замо́к и его устройство препоручи Хираму Сингху.

Ваджиб Бакш поклонился по-восточному и исчез, и Саймон на время оставил мысли о шкатулке.

Наутро, когда Карн одевался, Бельтон доложил ему, что мастера явились и хотят встречи с господином. Карн приказал впустить их, и они незамедлительно вошли к нему. Ваджиб Бакш нес в руках тяжелую шкатулку, и Карн велел поставить ее на стол.

— Вы подумали над моим поручением?

— Да, мы размышляли над этим, — ответил Хирам Сингх, всегда говоривший за них обоих. — Если мой господин соблаговолит взглянуть на сделанную нами шкатулку, он увидит, что она того же размера и вида, какие он указал на бумаге.

— В самом деле, неплохая копия, — сказал Карн снисходительно, осмотрев ее.

Ваджиб Бакш ответил на похвалу белозубой улыбкой, а Хирам Сингх подошел поближе к столу.

— А теперь, если сахиб откроет ее, то его мудрость поможет ему определить, похожа ли эта шкатулка на ту, о которой он думает.

Карн выполнил эту просьбу и, открыв принесенную шкатулку, обнаружил, что изнутри она в точности повторяла шкатулку герцогини Уилтширской; на месте была и стеганая юфть, главная особенность оригинала. Карн удовлетворенно заметил, что большего сходства и желать не мог.

— Если наш милостивый господин доволен, — продолжил Хирам Сингх, — пусть соблаговолит произвести один опыт. Вот гребень. Мы кладем его в шкатулку, вот так, ну а теперь господин увидит то, что увидит.

Хирам Сингх положил большой инкрустированный серебром гребень, лежавший на туалетном столике, в шкатулку, закрыл крышку и повернул ключ в замке, после чего поставил шкатулку перед своим господином.

— Полагаю, я должен ее открыть? — спросил Карн и вставил ключ в замок.

— Если господину угодно, — ответил индиец.

Карн повернул ключ в замке, поднял крышку и заглянул внутрь. К его немалому удивлению, шкатулка была совершенно пуста. Гребень исчез. При этом подбитые юфтью стенки и дно внешне выглядели в точности так же, как прежде.

— Поразительно! — воскликнул он. Действительно, этот фокус превосходил все, когда-либо им виденные.

— Все очень просто, — ответил Ваджиб Бакш. — Ведь высокородный господин велел сделать так, чтобы обнаружить обман было невозможно.

Он взял шкатулку в руки, провел пальцами по кожаной обивке и разнял фальшивое дно на две части; вынув их, он показал гребень, лежавший на настоящем дне шкатулки.

— Мой господин видит, — заговорил Хирам Сингх, подойдя поближе, — что части фальшивого дна прижаты к стенкам с помощью двух пружин. Когда ключ повернется в замке, эти пружины высвободятся, а другие пружины уложат на место фальшивое дно, причем швы на стеганой коже скроют зазор между его частями. Есть только один недостаток: когда мой господин поднимет половинки дна, чтобы взять спрятанное под ними, пружины станут видны. Однако для любого, кто знает секрет и может вынуть фальшивое дно, не составит никакого труда незаметно снять эти пружины и спрятать их на себе.

— Верно, это нетрудно, — сказал Карн, — и я про это не забуду. И еще один вопрос. Я могу отдать в ваши руки настоящую шкатулку, скажем, на восемь часов; хватит ли этого времени, чтобы поставить в нее ваш механизм и надежно скрыть его?

— Безусловно, мой господин, — уверенно ответил Хирам Сингх. — Нужно только поменять замок и установить пружины. Это займет не более трех часов.

— Я доволен вами, — заверил его Карн. — В знак моей благодарности вы получите по пятьсот рупий, как только закончите работу. Можете идти.

Как он и обещал, в пятницу, в десять утра, Саймон Карн отправился в кэбе на Бельгрейв-сквер. Он немного волновался, хотя сторонний наблюдатель едва ли мог это заметить. Ставка в сегодняшней игре была столь велика, что даже такой искушенный человек, как Саймон, не мог сдержать волнения.

Прибыв в особняк герцогини, он миновал рабочих, которые сооружали над дорожкой навес для предстоящего празднества. Его провели в будуар к герцогине, и Саймон напомнил ей о ее обещании. Герцогиня была занята приготовлениями к балу и не стала его задерживать; не прошло и четверти часа, а Саймон уже ехал домой со шкатулкой.

“Что ж, — сказал он себе, весело похлопывая по крышке, — если только изобретение Хирама Сингха и Ваджиба Бакша сработает, знаменитые бриллианты герцогини Уилтширской перейдут в мою собственность всего через несколько часов. Полагаю, уже завтра весь Лондон будет ломать голову над таинственным ограблением”.

Прибыв домой, он взял шкатулку с собой в кабинет. Там он позвонил в звонок и велел вызвать Хирама Сингха и Ваджиба Бакша. Когда те явились, Карн показал им шкатулку, к которой они должны были применить свое искусство.

— Несите свои инструменты сюда, — велел он, — и работайте при мне. У вас есть лишь девять часов, время дорого.

Индийцы сходили за орудиями своего ремесла и немедленно принялись за работу. Весь день они трудились не покладая рук, и наконец к пяти часам механизм был помещен в шкатулку. Когда Карн вернулся в экипаже с послеобеденной прогулки в Гайд-парке, шкатулка была готова. Карн похвалил мастеров, велел им выйти и запер дверь, после чего подошел к письменному столу и открыл один из ящиков. Там лежал плоский футляр, а в нем — ожерелье из фальшивых бриллиантов, похожее на то, которым он намеревался завладеть, только чуть большего размера. Карн купил его утром в Берлингтон-аркад, чтобы проверить, как действует сработанный индийцами механизм. И вот теперь пришло время для такой проверки.

Он осторожно положил копию ожерелья в шкатулку, закрыл крышку и повернул ключ в замке. Когда он открыл ее, ожерелья не было; даже зная секрет механизма, Саймон, как ни старался, не мог отличить фальшивое дно от настоящего. Потом он снова взвел пружины и небрежно бросил ожерелье на дно. К радости Саймона, механизм и на этот раз сработал превосходно. Саймон был в высшей степени доволен, а совесть его была достаточно растяжима, чтобы ничуть его не тревожить, поскольку для него это предприятие было не столько кражей, сколько изощренной проверкой мастерства, утверждением превосходства его ума и хитрости надо всем обществом.

В половине восьмого он отужинал, затем выкурил сигару, сидя с задумчивым видом в бильярдной и читая вечернюю газету. Бал был назначен на десять; в половине десятого Саймон спустился в гардеробную и вызвал Бельтона.

— Приведите меня в порядок поживее, — сказал он камердинеру, — и слушайте мои распоряжения. Этой ночью, как вам известно, я постараюсь завладеть ожерельем герцогини Уилтширской. Завтра утром в Лондоне подымется переполох, а я устроил так, чтобы в первую очередь расследованием занялся Климо. Когда же, а вернее, если придет посыльный, проследите, чтобы старая служанка нашего соседа передала герцогу: я приму его лично в двенадцать часов. Все ясно?

— Ясно, сэр.

— Хорошо. Тогда дайте мне шкатулку, и я поеду. Можете идти спать, не дожидаясь моего возвращения.

Точно в десять — неподалеку как раз били часы — Саймон Карн въехал на Бельгрейв-сквер, опередив, как и рассчитывал, прочих гостей.

Хозяйка дома с супругом встретили Саймона в гостиной.

Хозяйка дома с супругом встретили Саймона в гостиной.

— Тысяча извинений, — говорил он, целуя руку герцогине с обыкновенной для себя изысканной вежливостью. — Знаю, я приехал непозволительно рано, но спешил затем лишь, чтобы лично отдать вам шкатулку, которую вы мне столь любезно одолжили. Полагаюсь на ваше великодушие и снисхождение: шкатулку зарисовывали дольше, чем я предполагал.

— Прошу, не извиняйтесь, — ответила ее светлость. — Вы очень любезны, что привезли ее сами. Надеюсь, иллюстрации удались. Жду с нетерпением, когда их закончат и вы мне их покажете. Но вы, верно, устали держать шкатулку. Сейчас слуга отнесет ее в мою комнату.

Она подозвала лакея и велела ему поставить шкатулку на свой туалетный столик.

— Пока ее не унесли, вы должны удостовериться, что я не повредил ее ни снаружи, ни внутри, — сказал Карн со смехом. — Это такая ценность, что я себе никогда не прощу, если на ней появилась хоть одна царапина, пока она пребывала в моем распоряжении.

При этом он поднял крышку, чтобы герцогиня заглянула внутрь. Шкатулка выглядела в точности так же, как утром, когда герцогиня передала ее Карну.

— Вы соблюдали величайшую осторожность, — сказала ее светлость и шутливо добавила: — Если вам угодно, я могу выдать в этом расписку.

После ухода слуги они еще какое-то время обменивались шутками, и Карн пообещал нанести визит герцогине следующим утром в одиннадцать часов, привезти готовые зарисовки, а также одну оригинальную вещицу из фарфора, которую весьма удачно купил вчера вечером у антиквара. Но вот на лестнице показались гости, люди высшего света, и с их появлением беседовать дальше стало невозможно.

Вскоре после полуночи Карн откланялся и поспешил уехать. Он был совершенно доволен прошедшим вечером и не сомневался, что бриллианты перейдут к нему во владение, если только ключ в замке шкатулки не повернут раньше времени. Той ночью Карн спал тихо и безмятежно, как дитя, что свидетельствовало о немалой крепости его нервов.

Наутро, когда Саймон еще завтракал, к Порчестер-хаусу подъехал кэб, и из него вышел лорд Эмберли. Его немедля провели к хозяину дома; увидев, что Саймон изумлен столь ранним визитом, граф поспешил объясниться.

— Дорогой друг, — сказал он, садясь в кресло, которое предложил ему Саймон, — я приехал по весьма важному делу. Как я говорил вам вчера вечером на балу, когда вы столь любезно предложили мне посмотреть вашу новую паровую яхту, у меня сегодня утром в половине десятого была назначена встреча с герцогом Уилтширским. Приехав на Бельгрейв-сквер, я застал всех обитателей дома в замешательстве. Перепуганные слуги метались по дому, дворецкий чуть не сошел с ума, герцогиня удалилась в свой будуар и пребывала на грани истерики, а ее муж в кабинете грозился отомстить всему миру…

— Вы меня пугаете, — проговорил Карн, твердой рукой зажигая сигарету. — Что же произошло, во имя всего святого?

— О, ставлю сто фунтов, что вам никогда не угадать, хотя произошедшее в некоторой степени затрагивает вас.

— Меня? О господи, чем же я провинился?

— Умоляю, не волнуйтесь, — сказал лорд Эмберли. — Вы, разумеется, ни в чем не повинны. И, по здравом размышлении, мне не следовало говорить, что это касается вас. Дело в том, мой друг, что ночью в Уилтшир-хаусе совершено ограбление: похищено знаменитое ожерелье.

— Боже мой! Быть не может!

— Увы, это так. Вот что произошло. Когда моя кузина удалилась в свои покои после бала, она сняла ожерелье, в присутствии герцога положила украшение в шкатулку и заперла ее. После этого герцог отнес шкатулку в комнату с сейфом и сам поместил ее внутрь, закрыв затем сейф своим ключом. В комнате, как всегда, ночью находились дворецкий и лакей; оба они служат в семье с самого детства.

Наутро, после завтрака, герцог открыл сейф и вынул шкатулку, чтобы, по обыкновению, отвезти ее в банк. Однако, перед тем как уехать, его светлость положил шкатулку на столик в кабинете и поднялся к жене. Он не помнит, сколько времени его не было в кабинете, но убежден, что отсутствовал не более четверти часа.

Проведя эти четверть часа за беседой, они вместе спустились в кабинет. Герцог уже взял в руки шкатулку и собрался уезжать, когда герцогиня сказала: “Надеюсь, вы удостоверились, что ожерелье на месте?” — “Каким образом? — спросил герцог. — Ведь единственный ключ от шкатулки у вас”. Герцогиня поискала ключ в карманах, но, к ее удивлению, его там не было.

— Будь я детективом, я бы обратил внимание на этот факт, — сказал Карн, улыбаясь. — Умоляю, скажите, где же были ключи?

— На туалетном столике, — ответил Эмберли. — Но ее светлость не помнит, чтобы она их там оставляла.

— И что произошло, когда она нашла ключи?

— Конечно, они открыли шкатулку — и, к их изумлению и ужасу, она была пуста. Бриллианты исчезли!

— Боже, какая ужасная потеря! Невероятно. Но скажите, что было дальше?

— Сначала они просто стояли и смотрели на пустую шкатулку, не в силах поверить своим глазам. Но, сколько ни смотри, бриллиантов так не вернуть. Они исчезли, но когда и где их похитили? Герцог созвал всех слуг и расспросил их, но, как нетрудно догадаться, никто — от дворецкого до кухарки — не помог разгадать эту тайну; до сих пор так и не удалось ничего выяснить.

— Не могу передать, как я взволнован, — сказал Карн. — Как хорошо, что мне не в чем себя упрекнуть, ведь я вовремя отдал шкатулку ее светлости. Но за этими мыслями я забыл спросить, что привело вас ко мне. Если могу быть чем-то полезен, я к вашим услугам.

— Сейчас расскажу, зачем я приехал, — ответил лорд Эмберли. — Естественно, герцог с супругой жаждут разгадать эту загадку и вернуть бриллианты как можно быстрее. Его светлость хотел немедля известить об ограблении Скотленд-Ярд, но ее светлости и мне удалось уговорить его обратиться к Климо. Как вы знаете, если первым делом обращаются к полиции, Климо вообще не берется за расследование. И вот мы подумали: коль скоро вы его сосед, то могли бы нам помочь.

— Можете не сомневаться, милорд, я сделаю все, что в моих силах. Пойдемте к нему сейчас же.

Говоря это, он встал и бросил в камин остаток своей сигареты. Его гость проделал то же самое, после чего они взяли шляпы и прошли с Парк-лейн на Бельвертон-террас к дому номер один. Они позвонили в дверь, и им открыла старая служанка, всегда принимавшая посетителей сыщика.

— Господин Климо у себя? — спросил Карн. — И если да, можем ли мы его увидеть?

Старушка была глуховата, и вопрос пришлось повторить. Когда же она поняла, в чем дело, то сообщила, что хозяин в отъезде, но вернется к полудню для обычного приема посетителей.

— Боже, что нам делать? — сказал граф, в отчаянии глядя на своего приятеля. — Боюсь, что не смогу приехать в это время — у меня назначена очень важная встреча.

— А вы могли бы доверить встречу с сыщиком мне? — спросил Карн. — Если да, я позабочусь о том, чтобы увидеться с ним в полдень, а потом отправлюсь в Уилтшир-хаус и расскажу все герцогу.

— Очень любезно с вашей стороны, — отвечал граф. — Если вы уверены, что это не будет вам в тягость, то лучшего выхода и быть не может.

— Я с радостью помогу, — сказал ему Карн. — Считаю себя обязанным оказать им посильную помощь.

— Вы так добры, — произнес лорд Эмберли. — Значит, как я понял, вы зайдете к Климо в двенадцать часов, а потом поедете к кузине и ее супругу и расскажете им, чего вы добились. Я так надеюсь, что он поможет нам схватить вора… В наши дни ограбления, увы, не редкость. Но мне пора ехать — я сяду вот в этот кэб. До свидания, и большое вам спасибо.

— До свидания. — Карн пожал графу руку на прощание.

Когда кэб отъехал, Карн направился в свой особняк.

“Не устаю удивляться, — говорил он себе, идя по дорожке, — сколь часто рука случая становится рукой помощи для моих маленьких предприятий… Его светлость оставил шкатулку без присмотра в кабинете на четверть часа, и одного этого хватит, чтобы пустить полицию по ложному следу. Прекрасно и то, что они решили открыть шкатулку дома: бриллианты уплыли бы у меня из рук, если бы шкатулку сразу отвезли в банк и положили там в сейф”.

Через три часа он поехал в Уилтшир-хаус и встретился там с герцогом. Герцогиня была настолько потрясена случившимся несчастьем, что не могла никого видеть.

— Так любезно с вашей стороны, господин Карн, — сказал герцог Уилтширский, услышав от Саймона подробный рассказ о беседе с Климо. — Мы в огромном долгу перед вами. Жаль, что он не сможет прибыть сюда до десяти вечера, и мне не очень нравится, что он настаивает на встрече с глазу на глаз; должен признаться, я бы хотел быть не один — на случай, если забуду что-нибудь спросить. Но если уж у него так заведено, то будем следовать его условиям. Надеюсь, он поможет нам в постигшем нас бедствии. Я вам уже говорил, что моя жена от этого сделалась больна, у нее настоящая истерика, она не выходит из спальни.

— Полагаю, вы никого не подозреваете? — поинтересовался Карн.

— О нет, никого, — ответил граф. — Все это — такая загадка; мы не знаем, что и думать. Но я все же уверен, что мои слуги столь же невиновны, как я сам. И ничто не заставит меня в них усомниться. Мне бы только добраться до грабителя, и он поплатится за этот фокус…

Карн ответил что-то подобающее случаю и вскоре, попрощавшись с разгневанным аристократом, уехал. С Бельгрейв-сквер он отправился в один из клубов, в который его недавно приняли; там он нашел лорда Орпингтона, и они, как договаривались, пообедали вместе. Затем Саймон повез своего нового знакомого на верфь близ Гринвича, чтобы показать ему недавно купленную паровую яхту.

К вечеру он вместе с лордом Орпингтоном вернулся к себе, и они отужинали в торжественной обстановке. В девять часов гость попрощался с Саймоном, а в десять Карн прошел в гардеробную и вызвал звонком Бельтона.

— Как дела на Бельгрейв-сквер? — спросил он. — Вы выполнили мои указания?

— В точности, — отвечал Бельтон. — Вчера утром я написал господам Хорниблоу и Джимсону, комиссионерам с Пиккадилли, от имени полковника Брейтвейта с просьбой предоставить ордер на осмотр особняка по соседству с Уилтшир-хаусом. Я попросил прислать ордер прямо в особняк и передать его полковнику, как только он появится. Письмо я собственноручно отправил почтой из Бейсингстока, как вы велели. Потом я оделся так, чтобы как можно больше походить на пожилого офицера, и нанял кэб до Бельгрейв-сквер. Смотритель, старичок лет семидесяти с небольшим, впустил меня, как только я представился, и предложил провести по дому. Но я уверил его, что в сопровождении не нуждаюсь, подкрепив свои доводы полукроной, после чего он, вполне довольный, удалился заканчивать свой завтрак, а я мог ходить по дому сколько душе угодно.

Оказавшись на уровне того этажа соседнего дома, на котором находится комната с сейфом, я обнаружил, что ваша догадка подтвердилась: можно, открыв окно, незамеченным пройти по карнизу от одного дома к другому. Я убедился, что в комнате с сейфом никого нет, взял раздвижную трость, которой вы меня снабдили, и прикрепил к винту на ее конце свой ботинок. С помощью этого приспособления я оставил правильную цепочку следов от одного окна к другому в пыли на карнизе.

Я оставил правильную цепочку следов от одного окна к другому в пыли на карнизе.

Затем я спустился вниз, попрощался со смотрителем и сел в кэб. С Бельгрейв-сквер я поехал в известный вам ломбард, владелец которого, по вашим сведениям, в то время был в отъезде. Его помощник спросил, зачем я приехал и чем он может мне помочь. Но я сказал, что мне необходимо лично встретиться с его хозяином, поскольку речь идет о продаже бриллиантов, которые я получил в наследство. Притворившись недовольным его отсутствием, я пробормотал — достаточно громко, чтобы помощник услышал, — что теперь придется ехать в Амстердам.

После этого я поковылял прочь, рассчитался с кэбменом и свернул в переулок, где снял накладные усы, шинель и шарф. Пройдя несколько улиц, я купил котелок вместо старомодного цилиндра, бывшего на мне до тех пор, а затем нанял кэб на Пиккадилли и поехал домой.

— Вы превосходно выполнили мои указания, — сказал Карн. — Если дело выгорит — а я на это надеюсь, — вы получите обычную долю. А теперь пора превратиться в Климо и отправляться на Бельгрейв-сквер, чтобы навести его светлость герцога Уилтширского на след грабителя.

В тот вечер, перед тем как ложиться, Саймон Карн вынул нечто, завернутое в красный шелковый платок, из вместительного кармана плаща, который только что снял Климо. Развернув платок, Саймон поднес к свету великолепное ожерелье, столько лет бывшее красой и гордостью семьи герцогов Уилтширских. Камни играли в электрическом свете, вспыхивая тысячами разных цветов и оттенков.

“Приятно праздновать успех там, где столь многие потерпели поражение, — говорил он себе, снова заворачивая ожерелье в платок и запирая его в сейф. — Этому украшению нет равных, и можно быть абсолютно уверенным: Лиз, получив его, признает, что не зря одолжила мне деньги”.

Наутро весь Лондон потрясла новость о похищении знаменитых бриллиантов герцогини Уилтширской, а через несколько часов Карн узнал из вечерней газеты, что сыщики, взявшиеся за дело после того, как Климо, вероятно, от него отказался, все еще находятся в полнейшем недоумении.

В тот вечер Саймон устроил ужин для нескольких друзей, а именно лорда Эмберли, лорда Орпингтона и еще одного значительного лица, заседавшего в Тайном совете[13]. Лорд Эмберли припозднился и прибыл преисполненный сознанием собственной важности; друзья заметили это и поспешили расспросить его.

Саймон поднес к свету великолепное ожерелье.

— Итак, джентльмены, — начал он, когда все обступили его на ковре перед камином в гостиной, — могу сообщить вам, что Климо вынес свой вердикт, и в результате тайна бриллиантов герцогини Уилтширской — более не тайна.

— И что же? — хором спросили его друзья.

— Он отправил свой отчет герцогу сегодня вечером, как и договаривались. Прошлой ночью, проведя две минуты в этой комнате с пустой шкатулкой и лупой в руках, он оказался в состоянии не только определить modus operandi[14] преступника, но и, более того, даже навести полицию на его след.

— И как же преступник действовал? — спросил Карн.

— Прокрался из пустующего соседнего дома, — ответил его сиятельство. — Утром того дня некто, назвавшийся отставным офицером, пришел туда с ордером на осмотр дома, отвлек смотрителя, забрался в Уилтшир-хаус по наружному карнизу, проник в комнату, пока слуги завтракали, открыл сейф и забрал бриллианты.

— Но как Климо узнал все это? — спросил лорд Орпингтон.

— Благодаря своему блестящему уму, — ответил лорд Эмберли. — В любом случае его правота доказана. Преступник действительно забрался в дом из соседнего особняка, а полиция позднее установила, что человек, отвечающий данному описанию, примерно через час посетил один ломбард с целью продать бриллианты.

— Если это правда, то загадка оказалась не столь таинственной, — заметил лорд Орпингтон, когда они сели за стол.

За здоровье Климо!

— Благодаря мастерству умнейшего сыщика в мире, — уточнил лорд Эмберли.

— Что ж, тогда выпьем за здоровье Климо, — предложил тайный советник, поднимая бокал.

— Присоединяюсь, — сказал Саймон Карн. — За здоровье Климо и за успех его дела с бриллиантами герцогини Уилтширской. Пусть ему всегда так же сопутствует удача!

— О да, о да! — поддержали его гости.

II. Как Саймон Карн выиграл Дерби

Было семь часов, и утро выдалось едва ли не самым ясным за целый год. На вокзале Ватерлоо граф Эмберли, лорд Орпингтон и маркиз Лейверсток, беспокойно оглядываясь, мерили шагами платформу на главном пути. Судя по тому, как они рассматривали каждого, кто к ним приближался, они кого-то поджидали. В конце концов этот кто-то оказался Саймоном Карном, который, появившись на платформе, приветствовал друзей с исключительным радушием, одновременно извиняясь за опоздание.

— Кажется, это наш поезд, — сказал он, указывая на вагоны, подтягивавшиеся к платформе, на которой они стояли. — В любом случае со мной мой слуга. В результате упорных тренировок он превратился в ходячего Брэдшо и сможет снабдить нас нужными сведениями[15].

Неподражаемый Бельтон почтительно подтвердил, что хозяин прав в своих предположениях, и первым зашагал к пульмановскому вагону, который прицепили к поезду для Карна и его гостей. Все расселись по местам, и вскоре поезд медленно тронулся. Карн был в наилучшем расположении духа; казалось, ему доставляло огромнейшее удовольствие везти друзей в конюшни своего тренера, Уильяма Бента, дабы они могли полюбоваться, как готовят его кандидата для скачек.

Добравшись до Мерфорда, маленькой придорожной станции неподалеку от деревни, где находились конюшни, они обнаружили, что их ожидает удобный четырехколесный экипаж. Кучер коснулся шляпы и сообщил, что хозяин ждет в Даунсе; так оно и оказалось, ибо, когда они свернули с дороги и покатили по мягкой земле, увидели впереди вереницу породистых лошадей и самого тренера, сидевшего на своей прославленной белой кобыле по кличке Коломбина.

— Доброе утро, Бент, — сказал Карн, когда тренер спешился и приподнял шляпу, приветствуя гостей. — Видите, мы сдержали обещание и приехали посмотреть пробный забег, который вы намеревались устроить.

— Рад вас видеть, сэр, — ответил Бент. — Надеюсь, вы извлечете пользу из того, что увидите. Лошадь в отличной форме, и если она не принесет вам приза на следующей неделе, кое-кто весьма удивится, и это буду я. Как вы знаете, сэр, единственная лошадь, которой я опасаюсь, — это Эбонит. Невозможно отрицать, что он прекрасный скакун.

— Что ж, — сказал Карн, — когда мы увидим нашего коня в галопе, то поймем, в какой мере стоит ему доверять. Лично я не боюсь. Эбонит, как вы сказали, хорошая лошадь, но, по моему убеждению, Мальтийский Рыцарь лучше. Кажется, именно он к нам и приближается.

— Узнали ихнюю стать? — спросил тренер, с блистательным презрением к грамматике. — Ни с кем не спутаешь, а? Если вам будет угодно прогуляться, посмотрите, как их седлают.

Компания охотно вышла из экипажа и зашагала туда, где с четырех чистокровных лошадей снимали попоны. Они все представляли собой прекрасное зрелище, но даже самый неопытный наблюдатель сумел бы безошибочно найти среди них Мальтийского Рыцаря. Это был рослый красивый гнедой жеребец с черными крапинами, чересчур поджарый, быть может, зато с чистыми плоскими копытами и длинными, как у гончей собаки, бедрами, служившими несомненным доказательством огромной движущей силы, которой он славился. Его голова, хоть и слегка вислоухая, сама по себе была совершенством. Мальтийский Рыцарь внешне представлял собой именно то, чем и являлся, — чистокровного до кончиков копыт коня. Рядом с ним стояли Газометр, Водород и Юный Ромео (последний служил своего рода пробным камнем в этой четверке). Тренер неустанно хвалился, что по Ромео можно сверять часы — настолько он постоянен и надежен в привычках, состоянии здоровья и беге.

— Кстати, Бент, — заметил Карн, когда конюшенных мальчиков подсадили в седла, — какой вес несут лошади?

— Юный Ромео, сэр, несет пятьдесят три килограмма, Газометр — сорок восемь, Водород — сорок пять и Рыцарь — шестьдесят три. Дистанция — как на Эпсомских скачках, полторы мили, и лучшая лошадь победит. Ну, сэр, если вы готовы, мы приступим.

Он повернулся к подростку, которому предстояло скакать на Водороде.

— С самого начала задавай скорость и жми что есть духу до низинки, а там поведет Газометр, если сумеет. А потом, парни, покажите, на что способны. Ты, Блант, — обратился он к старшему из них, — следуй за ними до столба, а затем бери в карьер и лети как стрела.

Жокеи отъехали, а Саймон Карн и его друзья последовали за тренером на удобное место, откуда наилучшим образом было видно состязание. Через пять минут вырвавшееся у лорда Орпингтона восклицание дало понять, что скачка началась. Все одновременно поднесли бинокли к глазам и стали наблюдать. Верный полученным наставлениям, жокей Водорода вырвался вперед и держался во главе, пока лошади не спустились в небольшую низину, отмечавшую конец первой полумили.

Там Водород откатился назад, безнадежно выдохшийся, и скачку возглавил Газометр. Мальтийский Рыцарь держался рядом, а Юный Ромео отставал всего на полкорпуса. Когда лошади миновали столб, отмечавший милю, Юный Ромео устремился вперед, но было ясно, что первым он не удержится. Какими бы качествами он ни обладал, сильный соперник нагонял его быстро. Скорость была отменная, и, когда Мальтийский Рыцарь пронесся мимо зрителей, обогнав противников более чем на длину корпуса, Саймон Карн выслушал немало самых сердечных поздравлений.

— Что я вам говорил, сэр? — спросил Бент, радостно улыбаясь. — Сами видите, какой это конь. Тут уж не ошибешься.

— Давайте надеяться, что он не подведет нас через неделю, — коротко ответил Карн, убирая бинокль в чехол.

— Аминь, — подытожил лорд Орпингтон.

— А теперь, господа, — сказал тренер, — если позволите, я отвезу вас к себе и угощу завтраком.

Джентльмены вновь заняли места в экипаже, Бент сел за кучера, и вскоре они уже катили по дороге к опрятному скромному домику, стоявшему на пригорке на краю Даунса. Здесь и обитал тренер — а в конюшнях, расположенных в сотне ярдов от задней двери, стояли его драгоценные подопечные.

Я хотел бы знать, что вы думаете о предстоящих скачках.

На пороге гостей встретила жена тренера со словами “Добро пожаловать в Мерфорд”. Свежий воздух холмов обострил аппетит, и, сев за стол, джентльмены обнаружили, что вполне способны воздать должное прекрасному обеду, который был для них сервирован. Покончив с едой, они отправились в конюшни и вновь тщательно осмотрели кандидата для предстоящих скачек, который, казалось, ничуть не утомился после утренней пробежки. Затем Карн оставил гостей во дворе наслаждаться сигарами, а сам удалился в дом, чтобы побеседовать с тренером.

— Присядьте, сэр, — сказал Бент, когда они зашли в святая святых — уютную комнатку, наполовину гостиную, наполовину кабинет, где на стенах висели бесчисленные памятки о годах, проведенных Бентом в качестве жокея. — Надеюсь, вы довольны тем, что увидели утром?

— Я полностью удовлетворен, — сказал Карн, — но хотел бы знать, что вы думаете о предстоящих скачках.

— Ну, сэр, как вы можете догадаться, они в последнее время не выходят у меня из головы, и вот к какому выводу я пришел. Будь это обычный год, я бы сказал, что у нас лучшая лошадь; но год-то далеко не самый обычный — и есть Эбонит, который, как мне сказали, в отменной форме. Он одерживал победу всякий раз, когда мы встречались. Есть Мандарин, который выиграл на этой неделе скачку “Две тысячи”, и, разумеется, чем ближе к финалу, тем больше на него будут ставить. Есть Флибустьер, который выиграл двухлетние скачки в Крейвен-Митинг, — неплохая лошадь, хоть я и должен признать, что не в восторге от него[16].

— Иными словами, Эбонит — единственный конь, которого вы всерьез опасаетесь?

— Да, сэр. Не будь его в списке, я, как бог свят, не сомневался бы, что увижу Мальтийского Рыцаря победителем.

Взглянув на часы, Карн понял, что ему пора присоединиться к друзьям и вместе с ними отправиться на станцию, если они, как условились, хотят успеть на обратный поезд в Лондон. Поэтому, распрощавшись с тренером и миссис Бент, они вновь заняли места в экипаже и покатили прочь. Прибыв на вокзал Ватерлоо, джентльмены поехали обедать в клуб к лорду Орпингтону.

— Вы знаете, что вы счастливчик, Карн? — спросил граф Эмберли, когда они после обеда стояли на ступеньках этого заведения, прежде чем, расставшись, предаться разнообразным вечерним удовольствиям. — У вас есть богатство, здоровье, слава, приятная внешность, один из самых красивых домов в Лондоне, а теперь еще и вероятный победитель Дерби. На самом деле недостает лишь одного, чтобы ваша жизнь достигла совершенства.

— Чего же? — спросил Карн.

— Жены, — ответил лорд Эмберли. — Просто удивительно, что до сих пор ни одна девица не прибрала вас к рукам.

— Я прирожденный холостяк, — сказал Карн. — Как может человек, который нынче здесь, а завтра там, требовать, чтобы какая-нибудь женщина связала с ним судьбу? Вы помните нашу первую встречу?

— Разумеется, — сказал лорд Эмберли. — Закрывая глаза, я вижу прекрасный мраморный дворец на фоне синих вод столь ясно, как будто не далее чем вчера позавтракал там с вами.

— То утро было на редкость счастливым для меня, — произнес Карн. — Однако вот мой кэб. Мне пора. До свидания.

— До свидания! — откликнулась друзья, когда он спустился по лестнице и сел в кэб. — Не забудьте известить нас, если узнаете какие-нибудь новости.

— О, несомненно, — сказал Саймон Карн.

Откинувшись на мягкие подушки и отъезжая от вокзала в сторону Пиккадилли, он добавил про себя: “Да уж, если я сумею успешно осуществить план, подготовленный мною заранее, и еще парочку тех, что обдумываю сейчас, а затем покину Англию так, чтобы никто не заподозрил, что я — мошенник, который обвел вокруг пальца весь Лондон, у меня и впрямь будет прекрасный повод сказать, что день знакомства с его светлостью был счастливейшим в моей жизни…”

Вечером он ужинал в одиночестве. Карн казался занятым собственными мыслями и слегка разочарованным. Несколько раз, заслышав шум на улице, он расспрашивал слуг, что там такое. Наконец, когда в комнату вошел Рам Гафур, неся телеграмму на подносе, Карн дал волю чувствам, облегченно вздохнув. Проворными пальцами он разорвал конверт и прочел послание. Оно гласило: “Мюзик-холл “Семь звезд”, Уайтчепел-роуд, десять часов”.

Подписи не было, но Карн как будто ничуть не обеспокоился. Он сунул листок в записную книжку и, в гораздо лучшем расположении духа, продолжил ужинать. Когда слуги вышли из комнаты, он налил себе бокал портвейна и, взяв карандаш, начал производить какие-то подсчеты на обратной стороне конверта. В течение десяти минут он занимался вычислениями, затем порвал конверт на мелкие кусочки, убрал карандаш в карман и принялся потягивать вино с удовлетворением, которое свидетельствовало о безупречном завершении расчетов.

— Волнение публики, — произнес Карн, не без легкой нотки гордости, — еще не улеглось после кражи знаменитых бриллиантов герцогини Уилтширской. Лорд Орпингтон так и не открыл местонахождение золотой и серебряной посуды, которая загадочным образом исчезла из его дома несколько недель назад, а полиция из кожи вон лезет, пытаясь изловить шайку грабителей, будто бы бросивших вызов целому Лондону. Но если я нанесу новый удар, все они позабудут о своих бедах, обсуждая очередной — притом величайший — скандал. Вряд ли найдется в Англии человек, которому нечего будет сказать. Кстати, посмотрим, каковы ставки сегодня вечером…

Карн взял газету со столика у окна и просмотрел спортивную колонку. Общим фаворитом, несомненно, считался Эбонит, Мальтийский Рыцарь шел на втором месте, а Мандарин уверенно занимал третью позицию.

— Какой шум поднимется, когда об этом узнают, — продолжал Карн, положив газету на столик. — Следует быть особенно осторожным, иначе удар придется и по мне. Представляю крики газетчиков: “Последние новости! Скандал на скачках! Пропал фаворит Дерби! Эбонит украден! Предотвращено похищение Мальтийского Рыцаря!” А что! Пройдет двадцать лет, прежде чем старая добрая Англия позабудет сенсацию, которую я намерен ей подкинуть.

Мрачно посмеиваясь, он поднялся в гардеробную и запер дверь. Лишь в десятом часу Карн появился, одетый в длинное ольстерское пальто, и сел в собственный хэнсом[17]. Он проехал по Парк-лейн, миновав Пиккадилли и направляясь к Уайтчепел-роуд через Хэймаркет, Стрэнд, Ладгейт-Хилл и Фенчерч-стрит. Достигнув угла Леман-стрит, Карн велел кучеру остановиться и выпрыгнул из экипажа.

Его внешний вид полностью изменился. Вместо горбуна-ученого, каким Карн представал перед друзьями, он принял ничем не выдающееся обличье провинциала-фермера, седого, с хитрой физиономией, украшенной кустистыми бровями и пышными усами. Каким образом Карн добился столь разительного превращения за время поездки в экипаже — бог весть, но он и впрямь изменил свой облик.

Убедившись, что хэнсом отъехал, он неторопливо побрел по улице, пока не добрался до здания, яркая вывеска которого объявляла, что здесь находится мюзик-холл “Семь звезд”. Карн взял билет в кассе и вошел в просторное помещение, где стояло около сотни столиков. На сцене в дальнем конце зала юная леди, одетая весьма скудно, зато щеголявшая незаурядной самоуверенностью, под бравурный аккомпанемент оркестрика излагала ощущения, пережитые ею, “когда Билли ухлестывал за мной”.

Ведя себя соответственно новому обличью, Карн заказал “двойной виски со льдом” и, закурив пенковую трубку, которую извлек из кармана жилета, устроился поудобнее. Когда пробило десять, он слегка повернулся, чтобы лучше видеть дверь.

Прошло около пяти минут, прежде чем его терпение было вознаграждено. Вошли двое; Карн, заметив их, немедленно отвернулся, казалось, всецело увлеченный происходившим на сцене.

Один из новоприбывших — тот, кого, судя по всему, и поджидал Карн — остановился возле столика. Это был человек, бледный как смерть, в костюме на размер меньше положенного и в бархатном жилете самое малое на три размера больше, с клетчатым галстуком, украшенным огромной булавкой в виде подковы с явно поддельными бриллиантами, без каких-либо признаков сорочки и в цилиндре фасона шестидесятых годов. Он положил руку на плечо Карну.

— Мистер Бленкинс, чтоб мне лопнуть, — сказал он. — Кто бы мог подумать, что мы тут встретимся? Только сегодня мы с моим другом мистером Брауном о вас говорили. Ну надо же, вы приехали в Лондон именно сегодня и зашли в “Семь звезд”, а не куда-то еще! Счастливое стечение обстоятельств, как пишут в газетах, провалиться мне на этом месте. Как поживаете, старина?

Он протянул руку, которую мистер Бленкинс принял и дружелюбно потряс. Мистер Браун — судя по внешнему виду, наиболее респектабельный из этой троицы — был представлен как джентльмен, прибывший из Америки. Впрочем, его национальность стала очевидна, как только он открыл рот, чтобы заговорить.

— Небось, обо мне говорили? — поинтересовался мистер Бленкинс, когда компания с удобством расположилась за столиком.

Скрытный мистер Джонс (потрепанный джентльмен с роскошными бриллиантами предпочитал именоваться этой распространенной фамилией) не признавался. Он охотнее обсудил бы последние новости, цену на фураж, военные перспективы, программу на сцене — что угодно, лишь бы не раскрывать тему разговора с мистером Брауном.

Лишь когда мистер Браун поинтересовался у мистера Бленкинса, на которую лошадь тот ставит, мистер Джонс в какой-то мере собрался с духом. Последовал оживленный спор по поводу предстоящих скачек. Бог весть сколько бы он продлился, если бы мистер Джонс не заявил, что глохнет от оркестра. Тогда мистер Браун предложил уйти из мюзик-холла и заглянуть в одно местечко на соседней улице. Так они и сделали. Когда все трое благополучно зашли в маленький отдельный кабинет, мистер Джонс, удостоверившись, что никто не подслушивает, подхлестнул свои ораторские способности разбавленным виски и заговорил свободнее.

Около часа они провели, запершись в кабинете и беседуя вполголоса. Когда наконец разговор окончился и компания вознамерилась разойтись, мистер Бленкинс пожелал друзьям доброй ночи. В эпоху потрепанных миллионеров и разряженных банкротов мало кто рискнет судить по одежке — но если бы такой человек нашелся, то, взглянув на эту троицу, он не дал бы и пяти фунтов за все ее бренные пожитки. Впрочем, если бы он удосужился проследовать за мистером Бленкинсом, то увидел бы, как тот сел в красивый личный хэнсом на углу Леман-стрит. Затем он мог бы вернуться в “Курицу и перья”, проследить за мистером Брауном до самой Осборн-стрит и увидеть, как американец входит в аккуратный брогам[18]20], видимо находящийся в его персональном распоряжении. Еще один хэнсом, и тоже личный, ждал мистера Джонса; через час двое из упомянутых джентльменов были уже на Парк-лейн, а третий смаковал бутылку “Хайдсика” в роскошной гостиной своего номера на втором этаже отеля “Лангем”.

Вернувшись в Порчестер-хаус и войдя в гостиную, Саймон Карн взглянул на часы. Было ровно двенадцать. “Надеюсь, Бельтон скоро придет, — подумал он. — Дадим ему четверть часа, чтоб отделаться от своего спутника, и, скажем, полчаса, чтоб добраться до дому. В таком случае он должен вернуться с минуты на минуту”.

Эта мысль едва успела скользнуть у него в голове, когда в дверь почтительно постучали, и в следующее мгновение вошел Бельтон в длинном зеленом пальто.

— Вы вернулись раньше, чем я ожидал, — сказал Карн. — Видимо, провели с нашим приятелем не так уж много времени?

— Мы расстались почти сразу, как вы уехали, сэр, — ответил Бельтон. — Он торопился домой, а поскольку больше говорить нам было не о чем, я его не удерживал. Надеюсь, сэр, вы довольны результатами нашего предприятия.

— Очень доволен, — сказал Карн. — Завтра удостоверюсь, что деньги у него есть, и тогда приступим к делу. До тех пор подыщите фургон и мебель, о которой я говорил, а заодно договоритесь с каким-нибудь человеком, на которого можно положиться.

— Но как же Мерфорд, сэр, и несостоявшаяся кража Мальтийского Рыцаря?

— Займусь этим в понедельник. Я обещал Бенту провести вечер с ним.

— Надеюсь, вы извините меня за такую дерзость, сэр, — сказал Бельтон, наливая горячую воду и кладя на спинку кресла халат, — но дело очень рискованное. Если сорвется, в Англии поднимется неслыханный шум. Украсть фаворита Дерби, пожалуй, хуже, чем убить премьер-министра.

— Не сорвется, — заверил Карн. — Вы должны бы уже достаточно хорошо меня узнать и не опасаться провала. Нет-нет, не бойтесь, Бельтон; план выработан и продуман, и, даже если нам не удастся завладеть Эбонитом, есть лишь один шанс из тысячи, что нас заподозрят в причастности. Можете отправляться спать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр, — почтительно отозвался Бельтон и вышел.

Одной из особенностей Саймона Карна было никогда не отменять назначенные встречи, даже если они грозили причинить неудобства. Четырехчасовой поезд от вокзала Ватерлоо, в понедельник после встречи в мюзик-холле, о которой выше шла речь, отвез его в Мерфорд: Карн исполнил общение, данное тренеру. Добравшись до маленькой станции в холмах, он обнаружил мистера Бента, который с уважением приподнял шляпу и пожелал хозяину доброго дня. Сидя в экипаже, Карн заговорил о приближающихся скачках и в том числе о письме, которое получил утром, — оно предупреждало о возможной краже лошади. Тренер добродушно рассмеялся.

— Господь с вами, сэр, — сказал он, — пустяки какие. Вы бы видели письма, которые я наклеиваю в альбом для вырезок. Большая часть приходит за пару недель до больших скачек. Одни заявляют, что я труп, если выпущу лошадь на старт, другие спрашивают, сколько денег нужно, чтобы моя лошадь финишировала четвертой, ну а третьи грозят, что если я не послушаюсь, то ровнехонько через два дня мой дом вместе с женой и детьми взлетит на воздух. Не обращайте внимания, что бы вам ни писали, сэр. Я пригляжу за Рыцарем, и можете быть уверены — уж я позабочусь, чтобы с ним ничего не случилось.

— Я, конечно, в вас не сомневаюсь, — заметил Карн, — но все-таки решил предупредить. Сами знаете, я в беговых делах новичок и, возможно, склонен придавать угрозам больше значения, чем если бы пробыл владельцем конюшни уже несколько лет.

— Ну разумеется, — ответил тренер. — Я-то понимаю, что вы чувствуете, сэр. Это вполне естественно. Вот мы и приехали, и хозяйка самолично стоит на пороге, чтобы с вами поздороваться.

Они подкатили к двери; когда Карн вышел из экипажа, миссис Бент приняла гостя весьма радушно, как и предсказал ее супруг и повелитель. Карна проводили в спальню, расположенную в задней части дома, чтобы он мог переодеться к ужину. Окна выходили на конюшенный двор, и из них открывался прелестный вид на сады и деревню, за которой заканчивались холмы и начинался Герберфордский лес.

— Чудесная комната, — сказал Карн, когда Бельтон разложил вещи на постели, — и в самый раз для наших целей. Вы уже узнали, где помещаетесь?

— В соседней комнате, сэр.

— Очень рад это слышать. А что под нами?

— Кухня и кладовая, сэр. За исключением одной комнаты на верхнем этаже в этой части дома больше нет жилых помещений.

— Какие приятные новости. А теперь поскорее помогите мне одеться.

За ужином Саймон Карн любезно беседовал с мистером и миссис Бент. Он был так приветлив, что оба, удалившись отдыхать, признались друг другу, что никогда еще не принимали столь обаятельного гостя. С Карном условились, что его разбудят в пять утра, дабы он мог отправиться вместе с тренером в холмы и полюбоваться на Мальтийского Рыцаря в деле. Около одиннадцати Карн отпустил слугу и улегся в постель с книжкой. Часа два он с удовольствием читал роман, после чего встал и надел грубый рабочий костюм, который приготовил для него слуга. Переодевшись, он вытащил из саквояжа прочную веревочную лестницу, задул свечу и открыл окно. Закрепить крюки, привязанные к одному концу лестницы, под подоконником и перебросить ее за окно было делом одной секунды. Убедившись, что дверь надежно заперта, Карн выбрался наружу. Коснувшись земли, он подождал, пока не увидел, что в комнате Бельтона погас свет. Окно тихонько открылось, и Карну спустили маленький черный мешок, а следом, также по веревочной лестнице, вылез и камердинер.

— Нельзя терять ни минуты, — сказал Карн, как только они воссоединились. — Ваше дело — главные ворота, а я займусь кое-чем другим. В доме спят, но все же шуметь не надо.

Снабдив слугу этими указаниями, он отпустил его и зашагал через двор к стойлу, где находился Мальтийский Рыцарь. Там Карн открыл мешок, который прихватил с собой, и вытащил необычной формы коловорот, похожий на циркуль. Собрав инструмент, он смазал маслом концы и приложил их к двери чуть выше замка. Сам процесс занял не больше минуты.

Затем Карн тихонько прошел в дальний конец двора, к ограде, где вечером заметил короткую лестницу. С ее помощью он вскарабкался на стену, втянул лестницу за собой и опустил на другой стороне, не производя ни малейшего шума. Перед тем как слезть, он, сидя на ограде, натянул неказистые сапоги, которые принес с собой и которые до сих пор висели у него на шее. Затем, выбрав место, Карн спрыгнул и благодаря своему весу оставил отчетливый отпечаток на мягкой земле по ту сторону ограды.

Тяжело шагая, он прошел около пятидесяти ярдов, пока не выбрался на дорогу. Там Карн избавился от сапог, вновь обул легкие комнатные туфли, поскорее вернулся к лестнице, взобрался наверх и опять втянул ее за собой. Спустившись во двор, он оставил лестницу стоять у стены и заспешил к воротам, где нашел Бельтона, который только что завершил порученную ему работу. С помощью коловорота, вроде того, с каким Карн трудился над дверью конюшни, Бельтон извлек замок, и ворота стояли открытыми. Бельтон был явно удовлетворен проделанным; Карн, впрочем, не спешил радоваться. Он подобрал выпиленный деревянный кружок и показал слуге, после чего, взяв коловорот, вставил сверло с обратной стороны и несколько раз повернул.

— Этим упущением вы могли все испортить, — шепнул он. — Первый же плотник, взглянув на дыру, определил бы, что замок открыли изнутри. Но, слава богу, мне известен трюк, помогающий замести следы. Давайте сюда тряпки, я оставлю их у двери. Потом мы вернемся в дом.

Слуга протянул ему четыре больших одеяла, которые Карн, тихонько подойдя к конюшне, бросил у входа. Затем он вернулся к Бельтону, и оба при помощи лестниц вернулись в свои комнаты. Через полчаса Карн уже спал сладким сном — и пробудился лишь от стука в дверь. Это был Бент.

— Мистер Карн! — крикнул он с неприкрытым волнением. — Если вы не заняты, я хотел бы как можно скорее поговорить с вами!

Через двадцать минут Карн оделся и спустился. Тренер ждал внизу, с крайне серьезным выражением лица.

— Пойдемте во двор — я вам кое-что покажу, — сказал он.

Карн взял шляпу и последовал за ним.

— У вас необычайно серьезный вид, — заметил он, когда они шагали через сад.

— Кто-то пытался похитить Мальтийского Рыцаря.

Карн остановился как вкопанный и взглянул на тренера.

— А что я вчера говорил? — напомнил он. — Я был уверен, что это письмо — не просто дурацкая угроза! Но откуда вы знаете, что кто-то предпринял попытку кражи?

— Пойдемте, сэр, и сами увидите, — ответил Бент. — Мне очень жаль, но никакой ошибки тут быть не может.

Вскоре они достигли ворот, ведущих на конюшенный двор.

— Смотрите, сэр, — сказал Бент, указывая на круглую дыру на месте замка. — Какие-то негодяи выпилили замок и пробрались во двор.

Он подобрал выпиленный кусок доски с замком и показал хозяину.

— В одном сомневаться не приходится: тот, кто это сделал, — настоящий мастер своего дела, и инструменты у него что надо.

— Да уж, — мрачно заметил Карн. — Ну, какие еще новости? Лошадь сильно пострадала?

— Целехонька, сэр, — ответил Бент. — Ее и не тронули. Видимо, что-то спугнуло воров, прежде чем они успели вывести Рыцаря. Идите сюда, сэр, пожалуйста, и сами осмотрите дверь стойла. Я строго-настрого запретил тут что-либо трогать, пока вы не поглядите собственными глазами.

Они вместе пересекли двор и приблизились к стойлу. На двери отчетливо виднелся круглый пропил, точь-в-точь такой же, как на воротах, а на земле лежали четыре тряпки странной формы. Карн подобрал одну из них.

— Это еще что такое? — удивленно поинтересовался он.

— Понятно что, сэр, — ответил тренер. — Воры намеревались обмотать ими копыта коня, выведя его из стойла, чтобы подковы не звенели по камням. Жаль, что меня не оказалось поблизости с кнутом, когда они отпирали дверь! Подумать только, какие-то негодяи попытались сыграть такую шутку с лошадью на моем попечении!

— Я понимаю ваше негодование, — произнес Карн. — Кажется, мы чудом избежали беды.

— И все-таки я бы предпочел видеть их в мерфордском полицейском участке, — яростно продолжал Бент. — Сейчас, сэр, я вам покажу, как они выбрались. Им, должно быть, померещилось, что кто-то вышел из дому, иначе бы они удрали через ворота, а не по лестнице.

Он ткнул в сторону лестницы, которая по-прежнему стояла там, где ее оставили ночью, после чего вывел хозяина через калитку и указал на несколько глубоких отпечатков на земле. Карн внимательно изучил их.

— Если по размеру ног можно судить о сложении человека, — подытожил он, — это был редкостный здоровяк. Давайте-ка сравним…

Он поставил свой аккуратный ботинок в один из отпечатков и улыбнулся, убедившись, что след сапога намного больше.

Они вернулись в стойло, застав благородное животное за завтраком. Конь приподнял голову, взглянул на вошедших, укусил край кормушки и игриво взбрыкнул задней ногой.

— Кажется, ночное приключение на нем не сказалось, — заметил Карн, когда тренер подошел к лошади и ощупал ляжки.

— О да, — отозвался Бент. — У этого коня на диво спокойный нрав. Нужно постараться, чтобы вывести его из себя. Будь у Рыцаря нервишки не в порядке, он бы, наверное, и есть не стал.

Напоследок взглянув на Мальтийского Рыцаря, они оставили его на попечении конюха и вернулись в дом. Пробежка после завтрака окончательно убедила их, что с конем все в порядке, и Саймон Карн вернулся в город, как будто окончательно убежденный торжественными заверениями Бента.

Вечером его навестил лорд Кэлингфорт, хозяин Эбонита. Они не раз уже встречались и находились в самых дружеских отношениях.

— Добрый вечер, Карн, — сказал гость, входя в комнату. — Я приехал, чтобы выразить вам искренние соболезнования по поводу вашего несчастья.

— А что стряслось? — поинтересовался Карн, предлагая гостю сигару.

— Господи помилуй, мой дорогой друг, вы не читали вечерние газеты? Повсюду жуткая новость, будто вчера ночью кто-то вломился в вашу конюшню и поутру на месте не оказалось моего главного соперника — Мальтийского Рыцаря!

Карн рассмеялся.

— Интересно, что еще придумают газетчики, — негромко ответил он. — Не буду вас обманывать: действительно, вчера ночью конюшню взломали, но воров что-то спугнуло, и они сбежали, не успев вывести коня.

— В таком случае примите мои поздравления. На какие только подлые уловки не идут некоторые спортивные газеты! Честное слово, я рад слышать, что все в порядке. Скачки утратили бы половину интереса, если бы ваша лошадь вышла из игры. Насколько я понимаю, вы не растеряли прежней уверенности?

— Хотите в этом убедиться?

— Охотно, если вы не прочь заключить пари.

— Тогда ставлю тысячу фунтов, что Рыцарь обойдет Эбонита. Разумеется, если оба выходят на старт — или пари недействительно. Вы принимаете условия?

— Охотно. Сейчас запишу.

Благородный граф занес условия пари в записную книжку и сменил тему, поинтересовавшись, не имел ли Карн каких-либо дел со своим ближайшим соседом — Климо.

— Только раз, — ответил Карн. — Я общался с ним по поручению герцога Уилтширского, когда у его супруги украли бриллианты. По правде говоря, я тоже подумывал пригласить Климо и поручить ему розыски преступников, которые взломали мою конюшню вчера ночью, но, подумав, решил этого не делать. Не хочу поднимать лишний шум. А с чего вы вдруг заговорили о Климо?

— Если вкратце, то у моего тренера в последнее время кто-то приворовывает по мелочам, и я хочу положить этому конец.

— На вашем месте я бы подождал до конца скачек, прежде чем ловить вора. Бог весть что может случиться, если сейчас привлечь к себе внимание публики.

— Думаю, вы правы, и я последую вашему совету. Что вы скажете, если я предложу прокатиться со мной к Олмэку[19] и взглянуть, каковы ставки на наших лошадей? Ваше присутствие будет полезнее любого числа газетных опровержений и докажет, что это дурацкое сообщение — просто утка. Ну что, едем?

— С удовольствием, — ответил Карн и меньше чем через пять минут уже сидел рядом с благородным графом в фаэтоне, катившем в сторону упомянутого места.

Там он убедился, что лорд Кэлингфорт изложил суть дела достаточно верно. Новость о пропаже Мальтийского Рыцаря разошлась повсюду, и Карн обнаружил, что его лошадь утратила всякую притягательность. Присутствия владельца, впрочем, оказалось достаточно, чтобы прекратить панику; когда Карн принял два-три пари, до тех пор безуспешно предлагаемых желающими, Мальтийский Рыцарь начал постепенно возвращаться на прежние позиции.

Вечером, прислуживая хозяину перед отходом ко сну, Бельтон нашел его еще более молчаливым, чем обычно. Лишь когда камердинер почти закончил, Карн заговорил.

— Странное дело, Бельтон, — сказал он. — Вы, наверное, не поверите, но, если бы не ряд причин, которые мешают мне проявить великодушие, я бы бросил всю эту затею и позволил скачкам пройти как всегда. Никогда еще я не брался за дело с такой неохотой. Но раз уж ничего не попишешь, придется работать. Фургон готов?

— Вполне, сэр.

— Мебель на месте?

— Именно так, как вы сказали, сэр. Я лично проследил.

— А что насчет подручного?

— Я нанял молодого парня, сэр, который и раньше мне помогал. Он шустрый и, головой ручаюсь, надежный.

— Рад слышать. Эти качества ему понадобятся. Теперь что касается меня. Я осуществлю свой план утром в пятницу, то есть через два дня. Вы с этим вашим помощником отвезете лошадей и фургон в Маркет-Стопфорд, отправившись товарным поездом, который, как я узнал, прибывает туда между четырьмя и пятью часами утра. Со станции езжайте прямо по дороге в сторону Эксбриджа — вы доберетесь до него примерно через час. Я встречу вас на дороге возле третьего мильного камня, уже готовый к той роли, которую мне предстоит сыграть. Вы поняли?

— О да, сэр.

— Прекрасно. Я отправлюсь в Эксбридж завтра вечером, и никаких вестей вы от меня получать не будете, пока мы не встретимся в названном месте. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Теперь всякий знает: чтобы вызвать гнев у жителя Эксбриджа, а особенно у члена Питмановской тренировочной организации, достаточно обмолвиться о слепом нищем, который появился в деревне на закате в четверг, накануне Дерби 18** года. Когда этот загадочный нищий впервые попался на глаза местным, он брел по пыльной дороге, что змеится меж холмами, от Маркет-Стопфорд до узловой станции Битон, и уныло напевал дрожащим голосом балладу, в которой с трудом можно было опознать “Зеленый цвет”.

Добравшись до конюшен, он стучал палкой по стенам, пока не нашел ворота. Когда старший конюх, которого вызвал один из конюшенных мальчиков, поинтересовался, чего ему надо, нищий ответил, что умирает с голоду, и всеми правдами и неправдами добился, чтобы его накормили. Еще примерно час он проболтал с конюхами, после чего побрел по склону холма в деревню, где приходский священник, снизойдя к просьбам калеки, позволил ему переночевать в сарае. Когда в доме пили чай, слепой вышел из сарая и уселся на лужайке, а в восемь часов перешел речку вброд и зашагал к маленькой рощице, венчавшей небольшой холм на противоположном краю деревни.

Он брел по пыльной дороге…

Трудно сказать, каким образом он нашел дорогу при своей немощи — но он ее таки нашел, раз добрался до рощи. Сторонний наблюдатель заметил бы, что, оказавшись под прикрытием кустов, нищий перестал стучать палкой по земле, пошел прямо и без всякого колебания к пню и уселся на него.

Какое-то время он наслаждался красотой вечера, которую не нарушало присутствие людей. Затем он услышал шаги; в следующее мгновение из кустов выбрался смышленый на вид парнишка и предстал перед ним.

— Ого, — сказал парнишка. — Гляжу, вы умудрились добраться сюда первым?

— Да, — ответил старый мошенник. — Просто чудо, если вспомнить, что я бедный слепой старик. Я рад, что тебе удалось ненадолго ускользнуть, мой мальчик. Ну, что скажешь?

— А что я могу сказать? — отозвался парень. — Одно я знаю точно: то, что вы задумали, сделать невозможно.

— Ну что за славный молодой петушок! Вот только кукарекает слишком громко, — заметил старик с ядовитым смешком. — Откуда ты знаешь, что это невозможно?

— Потому что — а мне-то что потом делать? Если хорошенько подумать, вы затеяли чересчур опасную штуку. Если хозяин прослышит, чего вы от меня хотите, мы с вами во всей Англии от него не укроемся. Вы-то не знаете хозяина так, как я.

— С практической точки зрения я его достаточно хорошо знаю, — ответил нищий. — Если у тебя есть еще какие-нибудь возражения, выкладывай поживей. Если нет, тогда говорить буду я. Нет? И отлично. Теперь закрой рот, навостри уши и слушай, что я скажу. В котором часу завтра утром вы выйдете размяться?

— В девять.

— Превосходно. Ты поедешь в холмы, и хозяин велит тебе пустить Эбонита галопом. Что дальше? Скачи себе ровненько, пока не скроешься из виду, но, как только обогнешь холм, пришпорь коня и ныряй в лес, который тянется по правую руку, как будто лошадь понесла. Когда окажешься в лесу, проедешь с полмили и доберешься до речки. Переправься через нее и езжай дальше лесом. Лети, как будто за тобой гонится сам дьявол, пока не доберешься до тропинки над Лощиной висельника. Знаешь это место?

— А то как же.

— Стало быть, туда и езжай. Там мы встретимся. Тогда уж я возьму дело в свои руки и вывезу и тебя и лошадь из Англии так ловко, что никто ничего не заподозрит. Ты получишь пятьсот фунтов за беспокойство, безопасный проезд вместе с лошадью до Южной Америки и еще пятьсот фунтов в тот день, когда эта кляча ступит на сушу. Риска никакого, и такой смельчак, как ты, способен сколотить целое состояние, имея для начала тысячу фунтов. Что скажешь теперь?

— Говорите вы складно, конечно, — ответил парень, — но откуда мне знать, что вы не обманете?

— Да за кого ты меня принимаешь? — негодующе воскликнул нищий. Он сунул руку в карман и вытащил нечто похожее на скомканный клочок бумаги. — Если сомневаешься, пускай эта штучка тебя убедит. Только не показывай ее никому сегодня, иначе выдашь себя и угодишь за решетку, тогда аминь всем твоим надеждам разбогатеть. Теперь-то, надеюсь, ты сделаешь, что я прошу?

— Сделаю, — мрачно ответил парень, сложив банкноту и сунув в карман. — Мне пора. С тех пор как случилась заварушка с Мальтийским Рыцарем, хозяин велит запирать ворота в восемь и держит лошадь под замком, а главный конюх спит в том же стойле.

— Спокойной ночи, и не забудь про завтра. С утра подергай лошадь, чтобы она занервничала, и намекни хозяину, что Эбонит-де резвится сегодня. Тем правдоподобнее покажется, когда он якобы понесет. Скачи как положено, пока не оторвешься от остальных — зато потом лети как молния к тому месту, которое я назвал. А я уж позабочусь, чтобы погоня сбилась со следа и не догадалась, куда ты поехал.

Только не показывай ее никому сегодня.

— Ладно, — сказал парень. — Не нравится мне ваша затея, но, похоже, я уже слишком далеко зашел, чтоб идти на попятный. Доброй ночи.

— И тебе доброй ночи — и удачи.

Отослав юнца, Карн (поскольку это был он) вернулся другой дорогой в сарай, улегся на солому и вскорости заснул. Поднявшись до рассвета, он зашагал по полям к маленькой рощице над Лощиной висельника, по пути из Эксбриджа в Битон. Там Карн обнаружил огромный фургон, нагруженный мебелью внутри и снаружи. Лошади паслись под деревом, неподалеку завтракали двое возчиков. Увидев Карна, тот, что повыше — солидного вида, с густой каштановой бородой, — встал и притронулся к шляпе. Другой изумленно взглянул на жалкого нищего, который стоял перед ними.

— Вижу, вы добрались благополучно, — сказал Карн. — Даже приехали немного раньше срока. Поскорее налейте мне чаю и дайте что-нибудь поесть, потому что я умираю от голода. Потом давайте сюда одежду, которую вам велено было прихватить с собой. Нехорошо будет, если кто-нибудь из жителей Эксбриджа впоследствии сможет сказать, что видел, как с вами разговаривал нищий, одетый так-то и так-то.

Утолив голод, Карн скрылся в лесу и переоделся в новое платье. Рабочий костюм, фартук десятника, короткая серая борода, усы и котелок полностью изменили его облик; когда Карн спрятал лохмотья в дупле дерева, вряд ли кто-то сумел бы обнаружить сходство между честным рабочим, поедавшим свой завтрак, и подозрительным нищим, который вошел в рощу получасом раньше.

Взглянув на часы и убедившись, что уже почти девять, Карн велел запрягать. Потом они занялись фургоном, и тогда обнаружилась странная вещь. Если смотреть через открытую дверь в дальнем конце, внутренность огромной повозки казалась до отказа набитой комодами, стульями, кроватями, коврами и прочими предметами домашней мебели, однако, потянув за рукоятки, двое мужчин с легкостью убрали почти половину содержимого. Теперь уже даже самый невнимательный наблюдатель заметил бы, что почти все предметы мебели были бутафорией, прикрепленной к поперечной перегородке, которую ничего не стоило сдвинуть за секунду. Оставшаяся часть фургона представляла собой нечто вроде стойла, с яслями в углу и парой широких ремней, свисавших с потолка.

Нервное напряжение, вызванное бездействием, вскоре стало невыносимым. Медленно шла минута за минутой, но лошадь, которую поджидали с таким нетерпением, все не появлялась. Наконец Бельтон, которому Карн велел стоять на страже, прибежал с известием, что услышал в лесу стук копыт. Вскоре этот звук был уже хорошо слышен вблизи фургона; прежде чем возчики успели что-нибудь сказать, показался великолепный конь, на котором скакал юный конюх, разговаривавший накануне вечером со слепым нищим.

— Слезай! — крикнул Карн, хватая коня за уздечку. — Да сними седло. Живее, давайте тряпки! Нужно обтереть его, иначе он простынет!

Вытерев лошадь почти досуха, ее ввели в фургон, которому предстояло в течение нескольких следующих часов служить стойлом. Как ни упирался Эбонит, его подвесили на ремнях таких образом, чтобы копыта не касались земли. Покончив с этим, Карн велел перепуганному парнишке лезть в фургон и присматривать, чтобы конь, упаси боже, не заржал.

В виду показался молодой человек верхом на превосходном коне.

Фальшивую мебель вернули на место, а дверь закрыли и заперли. Мужчины заняли свои места на передке и на крыше, и фургон вновь покатил по дороге, направляясь к станции Битон. Но, как бы успешно ни шло до сих пор предприятие, опасность тем не менее была близка. Они не проехали и трех миль, когда Карн услышал позади стук копыт. Вскоре в виду показался молодой человек верхом на превосходном коне. Он нагнал фургон и жестом велел возчику остановиться.

— Что случилось? — спросил тот, натягивая вожжи. — У нас что-то свалилось?

— Вы не видели тут парня на лошади? — спросил всадник, который так запыхался, что с трудом выговаривал слова.

— Какого парня и какую лошадь? — уточнил тот, кто сидел на крыше.

— Молоденького парнишку, весом этак килограммов в сорок пять, с соломенными волосами, на чистокровном жеребце.

— Нет, мы не видели никакого парнишки с соломенными волосами на чистокровном жеребце весом килограммов этак в сорок пять, — ответил Карн. — А что стряслось?

— Лошадь понесла и удрала в холмы, — сказал всадник. — Хозяин разослал нас во все стороны на поиски.

— Простите, ничем не можем помочь, — произнес возчик, готовясь тронуть с места. — Доброго вам дня.

— Спасибо, — сказал всадник и свернул на проселок, а фургон покатил дальше, пока не достиг железнодорожной станции. Через полчаса — в одиннадцать — подошел товарный поезд, который затем отправился в маленький приморский город Баруорт на южном побережье. Там содержимое вагонов погрузили на пароход, прибывший тем же утром из Лондона.

Когда фургон в целости и сохранности переправили на палубу парохода, к Карну подошел высокий смуглый человек — судя по важному виду, одновременно владелец и капитан корабля. Они вместе спустились в салон, и случайный наблюдатель, окажись он там, заметил бы, как из рук в руки перешел чек на крупную сумму. Часом позже “Джесси Брэнкер” вышла в открытое море, а какой-то военный, ничуть не похожий на трудолюбивого возчика, который оставил мебельный фургон на палубе парохода, направлявшегося в Испанию, стоял на платформе в ожидании экспресса в Лондон. Добравшись до столицы, Карн застал там величайшее волнение. Улицы гудели от оглушительных выкриков газетчиков:

— Украден фаворит Дерби! Эбонит исчез из конюшни!

На следующее утро во всех газетах появилось объявление, предлагавшее награду в пятьсот фунтов за “любые сведения, способные привести к поимке человека или людей, которые утром 28 мая украли (или способствовали краже) из Питмановской конюшни фаворита Дерби — коня по кличке Эбонит, собственность достопочтенного графа Кэлингфорта”.

На следующей неделе Мальтийский Рыцарь, принадлежавший Саймону Карну (Порчестер-хаус, Парк-лейн), с минимальным преимуществом в напряженнейшей борьбе выиграл Дерби. Мандарин пришел вторым, Флибустьер третьим. Как ни странно, до сих пор никто в беговой среде не раскрыл тайну, которой окружено исчезновение одной из лучших лошадей, когда-либо выступавших на английском ипподроме.

И посейчас, вспоминая о своем звездном часе — о том, как в Эпсоме он, победитель, окруженный вопящей толпой, вел Мальтийского Рыцаря с ипподрома, — Саймон Карн чуть заметно улыбается и тихонько бормочет:

— Стоил двадцать тысяч фунтов — и проиграл мебельному фургону…

III. Заслуга перед отечеством

На следующий день после того, как Саймон Карн, протеже графа Эмберли, предстал перед наследником престола на утреннем приеме, Климо досталось одно из самых интересных дел в его практике. Часы в приемной только что пробили два, когда появилась пожилая домоправительница и протянула детективу карточку, на которой стояло имя миссис Джордж Джефрис (Белламер-стрит, Блумсбери, 14). Климо немедленно велел впустить посетительницу, и упомянутая дама появилась перед ним, едва он успел договорить.

Она была молода, скромно и небогато одета, не старше двадцати четырех, хрупкая и изящная, со светло-каштановыми волосами и глазами, которые яснее всяких слов говорили о ее национальности. Миссис Джефрис выказывала несомненные признаки серьезной тревоги. Климо внимательно посмотрел на нее. Хоть и говорили, что сердце у него тверже кремня, детектив обратился к молодой женщине далеко не так неприветливо, как обычно к посетителям.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал он, — и объясните как можно короче, чем я могу быть полезен. Говорите максимально ясно и, если хотите моей помощи, не колеблясь рассказывайте все.

Гостья села и немедленно начала:

— Меня зовут Эйлин Джефрис. Я жена инспектора Английского банка и дочь Септимуса О’Грэди из Чикаго.

— Я запомню, — ответил Климо. — Как долго вы состоите в браке?

— Два года. В сентябре будет два. Мы с мужем познакомились в Америке, потом переехали в Англию и поселились здесь.

— Я так понимаю, вы оставили на родине отца?

— Да, он предпочел жить в Америке.

— Позвольте поинтересоваться, каков род его занятий?

— Это прозвучит глупо, но… боюсь, я не могу ответить, — ответила миссис Джефрис, слегка покраснев. — Он всегда держал в секрете от меня способы, которыми зарабатывал на жизнь.

— Довольно странно, не правда ли? — спросил Климо. — У него были частные источники дохода?

— Я ни о чем таком не слышала.

— В доме бывали деловые люди?

— К нам вообще мало кто приходил. У нас было мало друзей.

— А к какой национальности принадлежали эти немногочисленные друзья?

— Они в основном ирландцы, как и мы, — сказала миссис Джефрис.

— Не поссорились ли ваши отец и муж, до того как вы покинули Америку?

— Открыто — нет. Но я вынуждена признать, что они не были друзьями. С моим отцом нелегко поладить.

— Неужели? Пожалуйста, продолжайте.

— Сначала я должна объяснить, что в конце января мой отец прислал нам из Чикаго каблограмму[20], сообщая, что в этот самый день отплывает в Англию и что, если мы не возражаем, он намерен поселиться у нас по прибытии. Он должен был отправиться из Нью-Йорка в субботу; как вам известно, путь по морю занимает около шести дней. Приехав в Англию, отец прибыл в Лондон и появился у нас на Белламер-стрит на первой неделе февраля. С тех пор он живет с нами.

Эйлин Джефрис

— Вы знаете, что привело его в Англию?

— Понятия не имею, — осторожно ответила молодая женщина, задумавшись на несколько секунд, что не ускользнуло от внимания Климо.

— Вам известно, с кем он имел дела здесь?

— Нет. Несколько раз он примерно на неделю уезжал в Мидлендс, но я не знаю, по какому поводу. В последний раз он уехал пятнадцатого числа минувшего месяца и вернулся девятого, в тот самый день, когда моего мужа вызвали в Марсель по важному банковскому делу. Я немедленно заметила, что отец нездоров. Его лихорадило, и едва он лег, как начал бредить, повторяя вновь и вновь, что жалеет о каком-то поступке — и если только он выздоровеет, то “бросит” навсегда. Почти две недели я ходила за ним, пока он не поправился настолько, чтобы узнать меня. Когда отец пришел в себя, я получила телеграмму, которая и привела меня к вам.

Она достала из кармана листок бумаги и протянула Климо. Тот взглянул на него, изучил почтовый штемпель и дату. Телеграмма пришла из Чикаго и гласила: “О’Грэди, Англия, Лондон, Белламер-стрит, 14. Почему не отвечаете? Каковы шансы? Нерон”.

— Разумеется, я не поняла, что это значит. Отец не поверял мне своих дел, и я не знала, кто такой загадочный Нерон. Но поскольку доктор недвусмысленно заявил, что, если отец будет работать, наступит рецидив, который, скорее всего, убьет его, я спрятала телеграмму в ящик, решив подождать, пока папа не окрепнет достаточно, чтобы уделить ей внимание без опасности для здоровья. На следующей неделе он еще был слаб, и, к счастью, чикагский корреспондент молчал. Потом пришло второе послание. Оно тоже из Чикаго — и с той же подписью. “Ответьте немедленно, не забывайте о последствиях. Время поджимает; если не продать по нынешней цене, упустим покупателя. Нерон”.

Прибегнув к испытанной тактике, я и вторую телеграмму убрала в ящик, решив, что Нерон подождет. Впрочем, сделав это, я вызвала больше неприятностей, чем предполагала. Меньше чем через двое суток я получила третье послание — и тогда решилась и немедленно отправилась к вам. Что оно означает, я не знаю, но не сомневаюсь, что оно предвещает какую-то беду моему отцу. Вы прославленный детектив. Поскольку муж в отъезде, отец не в состоянии защитить меня и в Англии у нас нет друзей, я решила, что самым разумным будет посоветоваться с вами.

— Покажите последнюю телеграмму, — сказал Климо, протягивая руку за полоской бумаги.

Первая и вторая телеграммы были совершенно ясны, но третья оказалась настоящей загадкой. Она гласила: “Волнуемся — альфа — омега — шестнадцать — четырнадцать — сегодня — пятьдесят — кусков — приготовьте — семьдесят — восемь — бразильцы — один — двадцать — девять. Нерон”. Климо прочел телеграмму, и гостья заметила, как он покачал головой.

— Моя дорогая леди, — сказал он. — Боюсь, безопаснее для вас будет не рассказывать более ничего, поскольку, признаюсь, не в моих силах помочь вам.

— Вы ничего не станете делать — теперь, когда я объяснила, в каком затруднительном положении нахожусь? Значит, мне остается лишь отчаяться. Сэр, неужели это решение окончательно? Вы и представить себе не можете, как я рассчитывала на вашу помощь.

— Я искренне сожалею, что вынужден вас разочаровать, — ответил сыщик, — но времени у меня крайне мало, и я не смог бы заняться вашим делом, даже если бы хотел.

Стойкость миссис Джефрис не вынесла этого последнего удара, и, прежде чем Климо успел что-либо сделать, гостья закрыла лицо руками и горько расплакалась. Он пытался ее утешить, но тщетно; когда она вышла, слезы еще катились по ее щекам. Лишь через десять минут, когда Климо уведомил домоправительницу, что больше сегодня никого не примет, он обнаружил, что миссис Джефрис оставила в кабинете свои драгоценные телеграммы. Движимый любопытством, детектив разложил их перед собой на столе. Первые две, как уже было сказано, не требовали особых размышлений — они говорили сами за себя, зато третья поставила его в тупик. Он задумался: кто такой этот Септимус О’Грэди из Чикаго, водивший дружбу с другими ирландцами — любителями поговорить о своей злополучной родине? И на что может жить человек, лишенный частных источников дохода?

Затем внимание Климо привлек еще один вопрос. Если у О’Грэди не имелось никаких дел в Англии, что привело его в Лондон и заставило неоднократно ездить в Мидлендс? Эту загадку Климо на время отложил и принялся разбирать последнюю телеграмму. Он ломал голову: кто или что такое упомянутые в ней “альфа” и “омега”? Как они связаны с Нероном, при чем тут шестнадцать, четырнадцать и “сегодня”? Зачем надлежит подготовить пятьдесят “кусков” и семьдесят восемь бразильцев? Каков смысл цифр — один, двадцать и девять? Климо перечитал послание с начала до конца, потом от конца к началу и, как и большинство людей в подобной ситуации, крайне заинтересовался — именно потому, что ничего не понял. Это ощущение не покинуло его, когда он сбросил личину Климо и вновь стал Саймоном Карном.

За ланчем мысль об одиноком ирландце, который лежал больной в доме, где, несомненно, был нежеланным гостем, странным образом притягивала Карна; встав из-за стола, он обнаружил, что никак не может от нее отвлечься. Он не сомневался, что миссис Джефрис что-то знала об отцовских делах, хоть она и отрицала это столь упорно. Но с чего бы ей так пугаться зашифрованных посланий, которые могли оказаться обыкновенными деловыми телеграммами? Не приходилось сомневаться, что миссис Джефрис испугалась. Хотя Саймон Карн и решил не впутываться в это дело, он все-таки пошел в кабинет и достал телеграммы из ящика. Положив перед собой лист бумаги, он принялся разгадывать головоломку.

— Первое слово не требует объяснений, — сказал он, делая соответствующую пометку. — Следующие два — “альфа” и “омега” — мы, не мудрствуя лукаво, расшифруем как “начало” и “конец”, а так как это ничего нам не дает, заменим на “первый” и “последний”. Итак, первый и последний — но что и где? Слова в шифре, буквы в слове, главы фирмы… или организаторы заговора? Следующие два слова, впрочем, тоже выше моего понимания.

Хоть поначалу задачка и казалась неинтересной, вскоре Карн понял, что больше ни о чем не в состоянии думать. Он ломал голову весь вечер, сидя на концерте в Куинс-холле; он размышлял о странной телеграмме, даже когда после концерта отправился с визитом к супруге премьер-министра. Когда перед ужином он катался в парке, колеса экипажа как будто неумолимо твердили: “Альфа и омега, шестнадцать, четырнадцать”, так что в конце концов Карн охотно заплатил бы десять фунтов за правдоподобное решение загадки, лишь бы перестать об этом думать. В ожидании ужина он достал карандаш и бумагу и снова записал телеграмму, на сей раз десятком возможных способов. Но результат был прежним — ни один из вариантов не дал Карну подсказки. Он выписал вторую букву каждого слова, затем третью и четвертую — и так до тех пор, пока не исчерпал все. Получалась сущая нелепица — Карн стоял к разгадке не ближе, чем восемь часов назад, когда миссис Джефрис вручила “детективу” телеграммы. Ночью они ему снились — и не давали покоя, когда он проснулся поутру. Он, впрочем, перестал ломать голову над “шестнадцать-четырнадцать”, но, поскольку их место заняли “семьдесят восемь бразильцев”, облегчения это не принесло. Встав с постели, Карн попытался еще раз. Но через полчаса его терпение истощилось.

— К черту, — сказал он, отбрасывая бумагу, и уселся на стул перед зеркалом, поскольку преданный Бельтон явился с бритвенным прибором. — Хватит с меня. Пускай миссис Джефрис сама разбирается. Ее телеграммы уже и так доставили мне немало беспокойства.

Он откинул голову назад, подставив подбородок намыленному помазку. Но, как бы Карну ни хотелось отвлечься, он чувствовал себя Старым мореходом; слово “бразильцы”, казалось, было написано на потолке огненными буквами. Пока бритва скользила по щеке, Карн перебирал различные ассоциации, связанные с этим словом — акции, орехи, Нативидад, натурщицы, — наконец, словно из глубин кошмара, всплыла даже энциклопедия Наттала. При мысли об этом Карн улыбнулся — чуть заметно. Он знаком велел Бельтону подождать.

— Клянусь богом! — воскликнул он. — Может быть, я таки нашел ответ. Ступайте в мой кабинет, Бельтон, и принесите словарь Наттала.

Он ждал с намыленной щекой, пока слуга не вернулся, неся упомянутую книгу. Карн положил энциклопедию на стол и достал телеграмму. “Семьдесят — восемь — бразильцы, — гласила она, — один — двадцать — девять”.

Карн послушно открыл семидесятую страницу и провел пальцем вдоль первого столбца. Буква была “Б”, но восьмое слово не навело его ни на какие мысли. Тогда он открыл семьдесят восьмую страницу и в первой же колонке обнаружил слово “бомба”. Немедленно Карн стал воплощенная энергия и рвение. Конец телеграммы гласил “один — двадцать — девять”, хотя было видно, что на странице едва ли наберется сотня слов. Карн пришел к единственному выводу: что “один” означает номер столбца, а “двадцать девять” — номер слова.

Карн положил энциклопедию на стол и достал телеграмму.

Почти дрожа от волнения, он принялся считать. Разумеется, двадцать девятым словом оказалась “бомба” — совпадение, мягко говоря, необычное. Если предположить, что он не ошибся, разгадать содержание телеграммы стало проще простого. Карн перевернул листок и на обратной стороне записал текст послания — как его следовало понимать. Он получил следующее: “Из-за молчания О’Грэди общество в Чикаго заволновалось. Два человека — первый и последний — или, иными словами, главы общества — собираются что-то предпринять (шестнадцать-четырнадцать) сегодня, с пятьюдесятью “кусками” чего-то, поэтому приготовьте бомбы”.

Оставалось лишь выяснить, что такое “шестнадцать-четырнадцать”.

Карн вновь вернулся к словарю и принялся искать шестнадцатое слово на четырнадцатой странице. Он обнаружил “алкагест” и недоуменно пожал плечами, после чего прибег к обратному способу и нашел четырнадцатое слово на шестнадцатой странице, но результат получился еще более обескураживающим. Хотя словарь оказал ему существенную помощь, больше он, несомненно, ничем не мог быть полезен. Карн безуспешно ломал голову. Он вытащил календарь, но даты не сходились. Тогда он записал на листе бумаги буквы алфавита и напротив каждой поставил порядковый номер. Шестнадцатой буквой оказалась О, четырнадцатой — М. Они обозначали два разных слова или были первой и последней буквами одного? И в любом случае — какого? Карну пришли в голову “объем” и “окоем” — и, наконец, “отплываем”. Первые два варианта, казалось, вели в тупик, но третий кое-что подсказывал. Оставалось понять, какое место это слово занимало в телеграмме. Карн взял карандаш и рискнул.

“Из-за молчания О’Грэди общество в Чикаго заволновалось. Два человека — первый и последний — или, иными словами, главы общества — отплываем сегодня, с пятьюдесятью “кусками” чего-то, вероятно фунтов или долларов, поэтому приготовьте бомбы. Нерон”.

Карн не сомневался, что наконец дошел до сути. Или это было необычайное совпадение, или он нашел ответ. Если только он не ошибся, не оставалось никаких сомнений, что по чистой случайности в его руках оказались нити одного из крупнейших фенианских заговоров[21]. Карн вспомнил, что в Лондоне собралась половина коронованных особ Европы — а вторая половина прислала представителей. Вряд ли врагам закона и порядка когда-либо вторично представится такая возможность нанести удар правительству и обществу в целом. И как же поступить? Сообщить полиции и, таким образом, ввязаться в расследование? Нет, он еще не сошел с ума. Значит, все бросить, как он и намеревался с самого сначала? Или же взять дело в собственные руки, вызволить старика отца из неприятностей, перехитрить фениев и прикарманить пятьдесят “кусков”, упомянутые в телеграмме? Последнее особенно понравилось Карну. Но он знал, что, прежде чем приняться за работу, нужно проверить факты. Что подразумевалось под пятьюдесятью “кусками” — деньги или что-то еще? Если деньги, то фунты или доллары? Разница была существенной — впрочем, если он сумеет выработать безопасный план, то будет с лихвой вознагражден за риск. Карн решил, не тратя времени, увидеться с миссис Джефрис. Поэтому после завтрака он послал молодой ирландке записку, прося непременно прийти в двенадцать.

Утверждают, что пунктуальность не входит в число добродетелей той половины человечества, к которой принадлежала злополучная миссис Джефрис, но часы на каминной полке Климо едва успели пробить полдень, как гостья появилась. Детектив немедленно попросил ее сесть.

— Миссис Джефрис, — начал он строгим официальным тоном, — я с прискорбием должен сообщить, что вчера, явившись сюда за советом, вы обманули меня. Отчего вы скрыли, что ваш отец связан с фениями, единственная цель которых — уничтожение закона и порядка в нашей стране?

Вопрос явно застал женщину врасплох. Она смертельно побледнела; на мгновение Климо показалось, что сейчас посетительница упадет в обморок. Но невероятным усилием воли миссис Джефрис собралась с духом и взглянула на своего обвинителя.

— Вы не имеете никакого права так говорить, — заявила она. — Мой отец…

— Прошу прощения, — негромко перебил Климо, — но я располагаю сведениями, которые позволяют понять, кто он такой. Если вы скажете правду, возможно, я возьмусь за ваше дело и помогу спасти жизнь мистера О’Грэди, но если вы откажетесь, его арестуют до истечения суток, как бы он ни был болен. И тогда ничто на свете не спасет вашего отца от заслуженной кары. Что вы предпочтете?

— Я все расскажу, — быстро произнесла миссис Джефрис. — Мне так и следовало поступить с самого начала, но вы, несомненно, понимаете, отчего я не решилась. Мой отец уже давно раскаивается в своих поступках, но до сих пор он ничего не мог поделать. Он был слишком ценен для заговорщиков, и они не позволили бы ему ускользнуть. Прежние друзья требовали помощи вновь и вновь — в конце концов он слег от тревоги и от угрызений совести.

— Признавшись честно, вы выбрали наилучший путь. Теперь я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Во-первых, где находится штаб-квартира общества?

— В Чикаго.

— Я так и думал. Можете ли вы назвать имена главарей?

— В обществе много членов, и я не знаю, кто из них самый главный.

— Но наверняка должны быть люди, которые значительнее остальных. Не знаете ли вы, кто фигурирует в телеграмме под названиями Альфа и Омега?

— Я могу лишь предположить, — после секундного колебания ответила женщина, — что это джентльмены, которые чаще всего у нас бывали, — Магвайр и Руни.

— Вы можете описать их? Еще лучше, если у вас есть фотографии.

— У меня есть фотография мистера Руни, сделанная в прошлом году.

— Пришлите ее, как только вернетесь домой, — велел Климо. — А теперь как можно подробнее опишите того, другого, — мистера Магвайра.

Миссис Джефрис ненадолго задумалась, прежде чем начать.

— Высокий, не меньше шести футов, — наконец сказала она, — рыжеволосый, широкоплечий, с бледно-голубыми глазами, левый слегка косит. Несмотря на долгое пребывание в Америке, говорит с отчетливым акцентом. Я знаю, что оба — отчаянные головорезы, и если они приедут в Англию, то да хранит Бог нас всех. Мистер Климо, вы думаете, теперь полиция не арестует моего отца?

— Нет, если вы будете неукоснительно следовать моим инструкциям, — ответил детектив. Помедлив несколько секунд, Климо продолжал: — Если хотите, чтобы я вам помог — вряд ли стоит напоминать, что это дело из ряда вон выходящее, — немедленно возвращайтесь домой и пришлите упомянутую фотографию. Больше не предпринимайте никаких действий, пока не получите от меня весточку. По ряду причин я готов взяться за ваше дело — и сделаю все возможное, чтобы спасти мистера О’Грэди. Послушайтесь моего совета: ничего никому не говорите, но соберите отцовские чемоданы и будьте готовы при необходимости срочно увезти его из Англии.

Женщина поднялась, будто собралась удалиться, но тут же нерешительно остановилась. Сперва она молчала, только дышала тяжело и теребила ручку зонтика. Затем отвага, которая до сих пор ее поддерживала, иссякла, и миссис Джефрис повалилась в кресло, плача так, словно у нее разрывалось сердце. Климо немедленно встал из-за стола и подошел ближе. В старомодном платье и ермолке, с длинными седыми волосами почти до плеч и в темных очках он выглядел весьма причудливо.

— Зачем же плакать, дорогая моя? — сказал Климо. — Разве я не пообещал сделать все возможное? Впрочем, я хочу, чтобы мы окончательно друг друга поняли. Если вы что-нибудь утаили, расскажите об этом немедленно. Молчанием вы поставите под угрозу свою безопасность и жизнь вашего отца.

— Зачем же плакать, дорогая моя? — сказал Климо.

— Я знаю, вы думаете, что я пытаюсь вас обмануть, — ответила миссис Джефрис, — но я так боюсь кому-либо довериться, что сама не знаю, о чем промолчать, а что рассказать. Я пришла к вам, потому что в целом свете у меня нет ни единого друга, кроме мужа, который в Марселе, и отца, который, как я уже сказала, лежит дома опасно больной. Разумеется, мне известно, чем занимается мой отец. Трудно представить, что я, взрослая женщина, могла быть настолько глупа, чтобы не догадаться, отчего к нам мало кто заглядывал, кроме ирландцев, и почему время от времени они гостили неделями, причем жили в задних комнатах, выходили только с черного хода, уезжали крадучись и ночью. Помню, прошлой осенью, когда я навещала отца, этих визитов было больше обычного, а Магвайр и Руни буквально поселились у нас. Они с отцом днем и ночью не выходили из комнатки на верхнем этаже — а в январе Магвайр поехал в Англию. Спустя три недели все газеты кричали об ужасном взрыве в Лондоне, когда с жизнью расстались сорок ни в чем не повинных человек. Мистер Климо, представьте мой ужас и стыд — ведь я знала, что отец был замешан в этом преступлении. Теперь он раскаивается, а они подталкивают его к какому-то новому злодейству. Я не знаю, что задумано на сей раз, но если Магвайр и Руни собираются в Англию, непременно случится нечто ужасное. Если они перестанут доверять отцу или если кто-нибудь из них попадется, мой отец окажется козлом отпущения. Сбежать значит рисковать жизнью. У них есть агенты почти в каждом европейском городе; если мы не уедем немедленно на другой конец света, они, без сомнения, настигнут нас. Но отец слишком болен, чтобы путешествовать. Врачи говорят, его нельзя беспокоить ни по какому поводу.

— Ну, ну, — сказал Климо, — предоставьте все мне, и я посмотрю, что тут можно сделать. Пришлите ту фотографию и сразу же дайте знать, если появится что-нибудь новое.

— Вы хотите сказать, что я все-таки могу рассчитывать на вашу помощь?

— Если у вас хватит смелости — да, — ответил он. — Теперь последний вопрос, и потом можете идти. Я вижу в последней телеграмме упоминание о пятидесяти “кусках”. Видимо, это деньги?

– “Кусок” означает тысячу фунтов, — уверенно сказала миссис Джефрис.

— Прекрасно, — сказал Климо. — Теперь ступайте домой и не волнуйтесь больше необходимого. А главное, никому не давайте повода заподозрить мое участие. От этого в изрядной степени зависит ваша безопасность.

Миссис Джефрис пообещала повиноваться ему во всем, и они расстались. Перейдя в соседний дом, Климо позвал слугу с собой в кабинет.

— Бельтон, — сказал он, усаживаясь в удобное кресло за письменным столом, — сегодня утром я согласился взяться за дело, которое обещает быть одним из самых опасных и в то же время одним из самых интересных в моей практике. Молодая женщина, жена почтенного инспектора банка, дважды побывала у меня и рассказала очень грустную историю. Ее отец — американец ирландского происхождения, с характерным для этой нации предубеждением против англичан. Некоторое время он состоял в организации фениев и, вероятно, играл там весьма активную роль. В минувшем январе главари послали его сюда, чтобы устроить очередную демонстрацию силы. Но старика охватило раскаяние; душевное напряжение и страх были так велики, что он опасно заболел. Вот уже несколько недель он лежит при смерти в доме дочери. Не получая от него вестей, общество слало телеграмму за телеграммой, но безрезультатно. Наконец двое главных и самых опасных членов организации решили приехать сюда с пятьюдесятью тысячами фунтов на расходы, чтобы взять дела в свои руки и, как решено, устроить бойню. Долг мирного гражданина Лондона и смиренного слуги ее величества повелевает мне отдать негодяев в руки полиции. Но этот поступок затронул бы и самого старика О’Грэди, а муж миссис Джефрис перестал бы доверять жене и тестю; учтите, он ничего не знает о фенианских связях последнего. К тому же мне пришлось бы самым нежелательным образом впутаться в разбирательство, и именно сейчас, когда здравый смысл настойчиво требует оставаться в тени. Короче говоря, я обдумал этот вопрос и пришел к следующему выводу. Если я смогу выработать разумный план, то сыграю роль полицейского, принесу пользу обществу, перехитрю террористов, спасу миссис Джефрис и ее отца и разбогатею на пятьдесят тысяч фунтов. Пятьдесят тысяч фунтов, Бельтон, вы только представьте. Если бы не деньги, я бы об этом и думать не стал.

— Но что же вы придумали, сэр? — спросил Бельтон, который по опыту знал, что не следует удивляться, что бы ни сказал и ни сделал хозяин.

— По-моему, все не так уж сложно, — ответил Карн. — Я вижу, что последняя телеграмма была отправлена в субботу, двадцать шестого мая; она гласит — во всяком случае, неявно, — что они “отплывают сегодня”. Иными словами, если плавание пройдет успешно, они окажутся в Ливерпуле завтра, в четверг. То есть в нашем распоряжении целый день, чтобы подготовить гостям прием. Сегодня у меня на руках будет фотография одного из них, а завтра я пошлю вас в Ливерпуль встречать гостей. Как только вы их заметите, не теряйте из виду, пока не выясните, где они поселятся в Лондоне. Потом я возьму дело в свои руки.

— В котором часу мне надлежит выехать в Ливерпуль, сэр? — уточнил Бельтон.

— Как можно раньше, — ответил хозяин. — А до тех пор вы, какими угодно средствами, должны раздобыть форму полицейского инспектора, сержанта и двух констеблей, включая ремни и каски. Также я попрошу вас подыскать трех человек, которым я смогу доверять полностью и безоговорочно. Это должны быть крепкие парни, отважные и толковые. Найдите такую одежду, которая придется им впору, чтобы они в ней не выглядели нелепо. Пусть прихватят с собой и штатское платье, поскольку двум из них придется съездить в Ирландию. Каждый получит за работу и молчание по сотне фунтов. Как по-вашему, сумеете вы подыскать таких людей, умолчав о том, что я связан с этим делом?

— Я знаю, где их найти, сэр, — сказал Бельтон, — а за такую сумму, полагаю, они будут держать язык за зубами до конца жизни, хоть их на части рви.

— Прекрасно. Свяжитесь с ними сейчас же и прикажите быть наготове, поскольку они могут понадобиться мне в любой момент. В пятницу вечером я, надеюсь, осуществлю то, что задумал, и тогда они вернутся в город, когда и как им будет угодно.

— Хорошо, сэр. Я примусь за поиски сегодня же днем без промедления.

На следующее утро Бельтон уехал в Ливерпуль с фотографией загадочного Руни в записной книжке. Карн провел вечер на модной вечеринке в клубе “Херлингем”, а вернувшись домой, получил долгожданную телеграмму от Бельтона — короткую и без лишних подробностей. “Наши друзья прибыли. В Юстоне в девять”.

Станционные часы показывали без десяти девять, когда во двор въехал хэнсом, в котором сидел аскетического вида викарий. Он купил билет для входа на платформу и, узнав, куда должен прибыть ливерпульский поезд, неторопливо зашагал в нужном направлении. Лишь очень наблюдательный человек смог бы опознать в этом простодушном священнике горбуна Карна с Парк-лейн или знаменитого сыщика с Бельвертон-стрит. Почти секунда в секунду показался поезд и подъехал к платформе. В следующее мгновение викария захлестнула волна пассажиров. Случайный прохожий, окажись он достаточно внимательным, с удивлением отметил бы, что викарий зорко смотрел по сторонам — а также что его манеры заметно изменились, когда он зашагал вперед, чтобы поздороваться с тем, кого ожидал. Приезжий тоже был священником, но, видимо, совсем иного положения, если судить по поведению. Новоприбывший, поздоровавшись с другом, обернулся к двум джентльменам, стоявшим рядом, и, поблагодарив их за то, что составили ему компанию во время путешествия, пожелал приятно провести отпуск в Англии и простился. Затем оба священника зашагали по платформе, направляясь к стоянке кэбов.

Пока Бельтон разговаривал с упомянутыми выше джентльменами, Карн внимательно изучал их лица. Тот, что повыше, рыжеволосый, с водянистыми голубыми глазами, был, очевидно, Магвайром, а другой — Руни, человеком с фотографии. Оба ирландца были рослыми и крепкими, и Карн подумал: если дойдет до драки, они наверняка окажут решительное сопротивление.

Не выпускайте его из виду, кучер.

Два викария рука об руку, вслед за приезжими, вышли со станции. Магвайр и Руни подозвали кэб, положили багаж на крышу и заняли места внутри. Возница, видимо, получил какие-то распоряжения, поскольку тронулся немедленно. Карн тут же подозвал другой кэб, в который мгновенно вскочил Бельтон. Карн указал на кэб, выезжающий из ворот.

— Не выпускайте его из виду, кучер, — сказал он кэбмену. — Но при этом, ради бога, не обгоняйте.

— Ладно, сэр, — ответил тот и стегнул лошадь.

Когда они свернули на Сеймур-стрит, два кэба едва ли разделяли двадцать ярдов; так они проехали по Юстон-роуд, миновали Аппер-Уоберн-Плейс, Тэвисток-сквер и Блумсбери-сквер. Затем кэб свернул в переулок и въехал на улицу, застроенную высокими, мрачного вида домами. Перегнувшись через фартук кэба, Карн уставился на угловой дом, на котором разглядел табличку с названием улицы. Увидев ее, он понял все, что хотел.

Они прибыли на Белламер-стрит, и было ясно, что гости намерены нанести визит миссис Джефрис. Карн немедленно постучал зонтиком по окошку и приказал кэбмену остановиться на дальнем конце улицы. Как только лошади стали, Карн выпрыгнул и, велев Бельтону отправляться домой, зашагал обратно, пока не оказался прямо напротив дома, в который вошли двое приезжих.

Из того, что ирландцы взяли с собой багаж и отпустили кэб, Карн заключил, что они намерены поселиться у миссис Джефрис. Когда кэб уезжал, свет горел в двух окнах, затем засветилось и третье — Карн предположил, что именно эта комната отведена новоприбывшим.

Около полутора часов Карн стоял в тени домов на другой стороне, наблюдая за номером четырнадцатым. Свет внизу погас, через десять минут в комнате на втором этаже произошло то же самое. Убедившись, что новые жильцы устроились на ночь, Карн покинул свой пост, дошел до угла, остановил кэб и поехал домой. Добравшись до Бельвертон-стрит, он нашел на столике в коридоре письмо, адресованное Климо. Оно было написано женской рукой; Карн немедленно догадался, что оно от миссис Джефрис. Открыв его, он прочитал:

Карн с серьезным видом сложил письмо, перешел в Порчестер-хаус и лег спать, обдумывая план действий. На следующее утро он встал в обычное время и еще до завтрака успел решить, что надлежит сделать. Он написал и отправил записку женщине, которая так на него полагалась. Карн велел миссис Джефрис нанести ему безотлагательный визит нынче же утром. Закончив завтракать, он отправился в гардеробную и принял обличье Климо, а в начале одиннадцатого вошел в дом детектива. Через полчаса в кабинет провели миссис Джефрис. Поздоровавшись, Карн заметил, что она бледна и измучена. Несомненно, бедняжка провела бессонную ночь.

— Садитесь, — велел он, — и расскажите, что произошло с момента нашей последней встречи.

— Случилось самое ужасное, — ответила миссис Джефрис. — Как я написала в письме, они приехали в Англию и поселились в нашем доме. Можете представить, каким шоком стало для меня их появление. Я не знала, что делать. Опасаясь за жизнь отца, я не могла отказать — и в то же время понимала, что не имею права впустить их в отсутствие мужа. Так или иначе, они теперь у нас, а завтра вечером возвращается Джордж. Если он узнает, кто они такие и с какой целью приехали, то немедленно отдаст обоих в руки полиции, а мы будем навеки опозорены. Мистер Климо, вы ведь обещали мне помочь, так помогите! Бог свидетель, я очень нуждаюсь в вашей помощи!

— И вы ее получите. Теперь слушайте инструкции. Ступайте домой и наблюдайте за гостями. Днем они, вероятно, выйдут по делам. Как только это произойдет, впустите троих моих слуг и спрячьте в какую-нибудь комнату, чтобы никто не заподозрил их присутствия. Потом появится мой друг, который вручит вам визитную карточку; как только он примется за дело, окажите ему всю возможную помощь.

— Не сомневайтесь, я так и сделаю, — ответила миссис Джефрис. — Я до конца дней буду вам благодарна.

— Ну, посмотрим. Покамест прощайте.

Когда она ушла, Климо вернулся в Порчестер-хаус и послал за Бельтоном. Как оказалось, слуга отсутствовал; но через полчаса он вернулся и вошел в кабинет.

— Вы нашли банк? — осведомился Карн.

— Да, сэр, — ответил Бельтон, — но не раньше чем стер ноги в кровь. Эти люди пугливы, как зайцы. Они петляли и ходили кругами, так что мне даже показалось, что я их вот-вот потеряю. Банк Соединенного королевства, филиал на Оксфорд-стрит.

— Отлично. Как насчет полицейской формы?

— Готово, сэр. Шлемы, мундиры, брюки и ремни.

— Тогда упакуйте все, как я вчера сказал, и будьте готовы отправиться вместе с вашими людьми на Белламер-стрит, едва мы получим известие, что наши друзья вышли из дома.

— Да, сэр. А вы?

— Я присоединюсь к вам в десять часов или около того. Если удастся, мы захватим их за ужином.

Вечерние лондонские развлечения были в самом разгаре, когда закутанный в широкий плащ высокий мужчина с военной выправкой сел в хэнсом перед Порчестер-хаусом, на Парк-лейн, и покатил в сторону Оксфорд-стрит. Хотя дело, вынудившее Карна выйти из дому, представляло собой весьма рискованную затею и могло отпугнуть многих людей, считавших себя не робкого десятка, оно ни в коей мере его не устрашило; напротив, Карн испытывал подлинное удовлетворение. Он насвистывал какой-то мотивчик, минуя освещенные фонарями перекрестки, и обдумывал свой хитроумный план, ласково улыбаясь, как любовник, предвкушающий свидание.

Он вспомнил, что взялся за столь опасное предприятие ради счастья другого человека, и почувствовал себя необыкновенно добродетельным, но в то же время подумал, что, если судьба принесет ему в награду за великодушие пятьдесят тысяч фунтов, тем лучше. Добравшись до библиотеки Мьюди, кэбмен поехал через Гарт-стрит на Блумсбери-сквер и свернул на Белламер-стрит.

На углу Карн остановил кучера и вполголоса передал ему какие-то указания, после чего зашагал по тротуару, пока не дошел до дома номер четырнадцать, и там остановился. Совсем как накануне, свет горел в трех окнах, и Карн сделал вывод, что “друзья” вернулись. Не колеблясь, он поднялся на крыльцо и позвонил. Прежде чем он успел досчитать до пятидесяти, открыла сама миссис Джефрис, которая с подозрением взглянула на гостя. Несомненно, она не узнавала своего пожилого знакомца — детектива Климо — в высоком, хорошо сложенном мужчине с седыми усами и темными волосами.

— Вы миссис Джефрис? — негромко спросил гость.

— Да, — ответила она. — Чем могу помочь?

— Один приятель велел передать вам эту карточку.

Он протянул хозяйке визитку, на которой стояло одно слово — “Климо”. Стоило миссис Джефрис на нее взглянуть, и волшебного имени оказалось достаточно, чтобы развеять сомнения. Она велела гостю зайти. Тихонько заперев дверь, женщина провела его по коридору, вошла в комнату и жестом поманила за собой. Они стояли в кабинете, больше похожем на библиотеку.

— Я правильно понимаю, что вы пришли от мистера Климо? — спросила миссис Джефрис, дрожа от сдерживаемых чувств. — Что я должна сделать?

— Для начала сохранять спокойствие. Скажите, где люди, с которыми мне предстоит иметь дело?

— Ужинают в столовой. Они вышли после обеда и вернулись час назад.

— Прекрасно. Пожалуйста, проводите меня наверх. Я хочу взглянуть, в состоянии ли ваш отец подписать документ, который я принес с собой. Я ничего не смогу сделать, пока не получу подпись.

— Идемте, я провожу вас к нему. Но мы должны двигаться тихо — эти люди так подозрительны, что посылают за мной и расспрашивают о каждом шорохе. Я смертельно боялась, что, услышав ваш звонок, они выйдут в коридор.

Первой поднявшись по лестнице, миссис Джефрис проводила гостя в комнату на втором этаже и осторожно открыла дверь. Карн оказался в красиво обставленной спальне. В середине стояла кровать, на которой лежал старик. В тусклом свете (газ был прикручен, и лампа испускала слабое сияние) он казался скорее скелетом, нежели живым существом. Длинная белая борода растрепалась по одеялу, бледная кожа была почти одного цвета с седыми волосами. Но он находился в сознании — и обратился с вопросом к дочери, когда та вошла.

— Что такое, Эйлин? — слабо спросил он. — Кто этот джентльмен и зачем он пришел?

— Он наш друг, папа, — ответила та. — Он спасет нас от злодеев.

— Благослови вас Бог, сэр, — сказал больной и шевельнулся, словно желая пожать Карну руку.

Тот, впрочем, остановил мистера О’Грэди.

— Не двигайтесь и не разговаривайте, — сказал он, — но, пожалуйста, попытайтесь собрать с силами и подписать эту бумагу.

— Какую бумагу?

— Документ, без которого я не стану предпринимать никаких действий. Мне запрещено делать что-либо, пока вы не подпишете. Не нужно бояться, с вами ничего не случится. Ну же, сэр, нельзя терять время даром. Если мы хотим выдворить этих негодяев из Англии, план надо осуществить сегодня.

— Ради этого я подпишу что угодно! Что касается содержания бумаги, здесь я полагаюсь на вашу честь. Дайте перо и чернила.

Миссис Джефрис приподняла отца, а Карн обмакнул перо в пузырек с чернилами, который принес с собой, и вложил в дрожащие пальцы. Бумагу положили на книжку, и старик старательно вывел свою фамилию в указанном месте, после чего упал обратно на подушки в полном изнеможении. Карн тщательно промокнул бумагу, сложил, убрал в карман и объявил, что готов приступить к делу. Взглянув на часы на каминной полке, он увидел, что уже без четверти одиннадцать; если он намеревался действовать, то должен был поторапливаться. Наказав больному отдыхать и утешаться сознанием того, что ему гарантирована безопасность, Карн жестом подозвал дочь.

— Ступайте вниз, — шепнул он, — и удостоверьтесь, что они все еще в столовой.

Миссис Джефрис повиновалась и, вернувшись, сообщила, что гости закончили ужинать и изъявили желание лечь спать.

— Значит, мы должны торопиться, — сказал Карн. — Где спрятаны мои люди?

— В комнате в конце коридора, — ответила женщина.

— Я пойду к ним. Вы тем временем возвращайтесь в кабинет. Мы присоединимся к вам через пять минут. Перед тем как мы войдем в столовую, один из моих людей позвонит в парадную дверь. Постарайтесь внушить гостям, что вы пытаетесь нам воспрепятствовать. Мы арестуем вас, а затем разберемся с ними. Вы поняли?

— О да.

Она быстро ушла, а Карн заторопился в комнату в конце коридора. Он поскреб ногтем по двери, и через секунду ее открыл сержант полиции. Шагнув внутрь, Карн обнаружил, что его ждут два констебля и инспектор.

— Все готово, Бельтон? — спросил он у последнего.

— Готово, сэр.

С этими словами он достал из кармана какие-то бумаги, первым прошел по коридору и спустился с лестницы. С необыкновенной осторожностью они крались по коридору, пока не достигли дверей столовой; там к ним присоединилась миссис Джефрис. Тут в дверь громко позвонили и, приоткрыв ее на пару дюймов, с грохотом захлопнули. Карн зычно велел женщине отойти, а Бельтон распахнул дверь столовой.

— Говорят вам, сэр, вы ошиблись! — испуганным голосом закричала миссис Джефрис.

— Мне лучше знать, — грубо ответил Карн и, повернувшись к Бельтону, добавил: — Присмотрите за ней!

Услышав, как в дом входят чужие, находившиеся в столовой мужчины вскочили с кресел, на которых сидели перед огнем, и застыли бок о бок у камина, глядя на полицейских и как будто не зная, что делать.

Услышав, как в дом входят чужие, мужчины вскочили с кресел…

— Джеймс Магвайр и Патрик Уэйк Руни, — произнес Карн, подходя к ним и показывая бумаги, которые держал в руке. — Вот ордер. Я арестую вас обоих как участников заговора фениев против ее королевского величества. Советую вам подчиниться. Дом окружен, у всех дверей стоят констебли, шанса сбежать нет ни малейшего.

Ирландцы, казалось, были так поражены, что молча позволили надеть на себя наручники. Как только эта процедура завершилась, Карн повернулся к инспектору и сказал:

— Что касается человека, который лежит наверху больной — Септимуса О’Грэди, — то лучше поставьте у его двери констебля.

— Так точно, сэр.

Повернувшись к Магвайру и Руни, Карн продолжал:

— Властью ее величества я уполномочен предложить вам выбор между арестом и водворением на Боу-стрит и немедленным возвращением в Америку. Что вы предпочтете? Вряд ли я должен объяснять, что у полиции достаточно доказательств, чтобы отправить на виселицу вас обоих, если придется. Решайте поживей, я не намерен тратить время даром.

Магвайр и Руни уставились на него в сильнейшем изумлении.

— Вы не станете нас преследовать?

— Мне велено позаботиться о том, чтобы вы немедленно покинули страну — в случае если вы изберете второй вариант. Иными словами, я лично отвезу вас сегодня в Квинстаун и посажу на почтовый пароход.

— Насколько я могу судить, выбора у нас нет, — произнес Магвайр. — Ну что ж, примите наши поздравления — значит, вы умнее, чем я думал. Как вы узнали, что мы в Англии?

— О вашем отъезде из Америки сообщили телеграммой больше недели назад. За вами следили с той минуты, как вы ступили на английский берег. На борту отходящего парохода оставлены два места, и они предназначены для вас. Но сначала, впрочем, придется подписать клятвенное заверение, что вы никогда больше не ступите на английскую землю.

— А если мы не согласимся?

— В таком случае мы поедем на Боу-стрит, и утром вы предстанете перед судом. Сами знаете, что это означает. Лучше решайте быстрее — я не могу терять время.

Несколько секунд они молчали. Наконец Магвайр мрачно произнес:

— Ей-богу, сэр, поскольку иного выхода нет, я согласен.

— И я, — сказал Руни. — Давайте бумагу.

Карн протянул им устрашающего вида документ, и они поочередно, с показным вниманием, прочли его. Как только оба выразили согласие поставить свои подписи, мнимый детектив положил бумагу на стол в дальнем конце комнаты и велел снять с арестованных наручники, чтобы они могли подойти по одному и подписаться. Будь Магвайр и Руни менее ошарашены, они бы заметили, что текст накрыт двумя слоями промокательной бумаги, так что на виду оставался лишь маленький кусочек листа, серовато-синего оттенка.

Оставив арестованных под присмотром полицейских, Карн вышел из комнаты и поднялся наверх, чтобы осмотреть багаж гостей. Видимо, там он обнаружил то, что надеялся найти, поскольку в комнату вернулся с сияющим лицом. Через полчаса они покинули Белламер-стрит, сидя в разных кэбах. Руни ехал в компании Бельтона и одного из его подчиненных, теперь уже в штатском, в то время как Карн и третий полицейский сопровождали Магвайра. В Юстоне их ждали экипажи; та же процедура была проделана в Ирландии. Путешествие в Квинстаун прошло без приключений; ни на минуту Магвайр и Руни не заподозрили, какую шутку с ними сыграли. Карн и Бельтон с плохо скрываемым злорадством распростились со своими подопечными на палубе парохода, отходящего в Америку.

— До свидания, — сказал Магвайр, когда их тюремщики собирались сойти на берег. — И желаю удачи. Я говорю это, потому как вы хорошо с нами обращались, хоть и подложили изрядную свинью, вот так выдворив из Англии. Разрешите один вопрос. Что будет с О’Грэди?

— Его также ожидает высылка, как только он сможет передвигаться, — ответил Карн. — Больше ничего сказать не могу.

— Пару слов по секрету, — потребовал Руни и наклонился к Карну. — Миссис Джефрис хорошая женщина. Помогите ей чем сможете, потому что о наших делах она ничего не знает.

— Я позабочусь о ней, если потребуется, — пообещал Карн. — Итак, прощайте.

— Прощайте.

Утром в среду пожилой джентльмен, одетый довольно старомодно, но чрезвычайно респектабельный на вид, подъехал в брогаме к филиалу банка Соединенного королевства на Оксфорд-стрит и предъявил чек на сумму в сорок пять тысяч долларов, под которым стояли имена Септимуса О’Грэди, Джеймса Магвайра и Патрика Руни и дата — минувшая пятница.

Пожилой джентльмен предъявил чек…

Чек был в полном порядке, и, несмотря на величину суммы, ее отсчитали без промедлений.

Тем же вечером миссис Джефрис нанесла визит Климо. Она пришла выразить признательность за помощь и узнать размер гонорара.

— Довольно и вашей благодарности. Не возьму ни пенни. Я уже достаточно вознагражден, — ответил Климо с улыбкой.

Когда женщина ушла, он достал записную книжку и сверился со своими записями.

— Сорок пять тысяч фунтов, — усмехнувшись, произнес он. — Да, неплохо. Я не взял денег миссис Джефрис, но награду все-таки получил.

И он перешел в Порчестер-хаус, чтобы переодеться к садовой вечеринке в Мальборо-хаусе.

IV. Свадебный гость

Однажды ясным летним утром Саймон Карн сидел в кабинете и размышлял о временном затишье в делах. С тех пор как он оказал столь важную услугу государству (о чем говорилось в предыдущей главе), он почти ничего не сделал, чтобы повысить себя в собственных глазах. Карн предавался раздумьям, когда появился дворецкий и объявил: “Келмейр-сахиб!” Гость был желанный, и Карн с явным удовольствием встал, чтобы поприветствовать его.

— Доброе утро, Келмейр, — сказал он, пожимая протянутую руку. — Очень рад вас видеть. Как поживаете?

— Бывает и хуже, — ответил новоприбывший, пресыщенного вида молодой человек, одетый по последним требованиям моды. — Вы, конечно, собираетесь на свадьбу к Гринторпам. Я слышал, вас пригласили.

— Вы правы, — ответил Карн, извлек из корзинки карточку и бросил через стол.

Гость взял ее со стоном и произнес:

— Да, это приглашение! И какое красивое. Карн, вы когда-либо ненавидели кого-нибудь так страстно, что запродали бы душу черту, лишь бы навредить ему?

— Нет, — отвечал Карн. — Вряд ли я кого-нибудь ненавидел с такой силой. Судьба обычно подсказывала мне какой-нибудь способ поквитаться с врагами. Но вы, кажется, настроены весьма мстительно. Что стряслось?

— Мстительно? — переспросил Келмейр. — Ничего удивительного. Только подумайте, как они со мной обошлись. Ровно год назад мы с Софи Гринторп были помолвлены. Контора старика Гринторпа еще не превратилась в “общество с ограниченной ответственностью”, и родственники здорово сердились на меня за такой невыгодный брак, но я плевать на все хотел. Я влюбился по уши, а Софи Гринторп — самая прелестная девушка во всем Лондоне. Впрочем, вы ее видели и сами можете судить. Три месяца спустя старый Гринторп продал свое дело более чем за три миллиона фунтов стерлингов. Благодаря им он вошел в парламент, пожертвовал своей партии три тысячи и получил бы за щедрость титул баронета, если бы его партия не провалилась на выборах. Через месяц Гринторпами заинтересовались все важные персоны; герцоги и графы зачастили на приемы к старой леди, хотя раньше их туда совершенно не тянуло. Я почувствовал, что перестал быть для них светом в окошке — старик начал подумывать, что Софи могла бы сделать партию получше, вместо того чтобы выходить за третьего сына небогатого графа. Потом появился Кайлбенхэм. Красивый парень, маркиз, но, как нам обоим хорошо известно, — тот еще мерзавец. У него ни гроша за душой, и ему нужны деньги — очень, очень нужны. И что же в результате? Через полтора месяца я оказываюсь за бортом, а Софи принимает от Кайлбенхэма предложение руки и сердца. Общество говорит: “Какая прекрасная пара!” — и вот вы получаете приглашение на свадьбу!

— Прошу прощения, но вы становитесь циничны, — заметил Карн, закуривая.

Герцоги и графы зачастили на приемы к старой леди.

— А разве у меня нет на то причин? Если бы с вами вот так обошлись, я бы посмотрел, как бы вы себя чувствовали. Как подумаю, что говорят о Кайлбенхэме в свете… как вспомню слухи, которые о нем ходят… как услышу, что старого Гринторпа с его претензиями высмеивают в клубах и язвят в газетах… и ведь они получают невероятно ценные подарки от людей самых разных сословий и состояний, начиная с королевской семьи и заканчивая бедняками-рабочими, которым Гринторп по-прежнему недоплачивает, и все потому только, что Кайлбенхэм маркиз, а Софи — дочь миллионера… в общем, этого достаточно, чтобы стать циником.

— Пожалуй, я с вами согласен, — сказал Карн. — Но, поскольку жизнь состоит из подобных противоречий, мне кажется нелепым биться головой о каменную стену, а потом жаловаться, что вам больно и что стена ничуть не подалась. Думаете, полученные Гринторпами подарки так роскошны, как говорят? Хотел бы я знать наверняка, прежде чем вручить свой. В наши дни дарить нужно то, что дарят другие. Если Гринторпы не получили ничего особенно ценного, то сойдет пара гальванизированных блюд для закусок. А если наоборот… ну тогда бриллианты или картина работы старого мастера — американцы с ума по ним сходят, но не могут приобрести.

— И кто тут циник, хотел бы я знать? — поинтересовался Келмейр. — Утром я слышал, что на нынешний момент они получили подарков на сумму примерно двадцать тысяч фунтов, включая великолепные бриллианты, подаренные отцом невесты.

— Однако!

— Я и сам удивлен, — отозвался Келмейр, вставая и собираясь уходить. — Впрочем, я к вам ненадолго. Заглянул спросить, не хотите ли вы недельку поплавать по Ла-Маншу. Я одолжил яхту у Бергрейва и полагаю, что смена обстановки пойдет мне на пользу.

— Жаль, — сказал Карн, — но сейчас я никак не могу уехать. Предстоит несколько важных событий, которые удерживают меня в городе.

— Я так понимаю, свадьба в их числе?

— Честно говоря, я о ней почти не думал, — ответил Карн. — Вам в самом деле пора? Что ж, до свидания, желаю приятной поездки.

Когда Келмейр скрылся, Карн вернулся в кабинет и уселся сел за письменный стол.

— Келмейр чрезмерно чувствителен, — сказал он, — и задетые чувства мешают ему верно судить о людях. По-моему, он не понимает, как удачно вывернулся из крупной неприятности. Сам не знаю, кого мне больше жаль — бессердечную девчонку мисс Гринторп или отъявленного мерзавца маркиза Кайлбенхэма. Свадьба, впрочем, обещает быть весьма фешенебельной и…

Карн остановился на полуслове, встал и облокотился на каминную полку, глядя в пустой камин. Наконец он стряхнул пепел с сигары и повернулся.

— Раньше я об этом и не задумывался… — произнес Карн, нажимая кнопку электрического звонка в стене. Когда слуга ответил, Карн велел подать экипаж и уже через четверть часа катил по Риджент-стрит.

Добравшись до известного ювелирного магазина, он остановил экипаж и вошел. Он не впервые имел дело с этой фирмой; как только Карна узнали, хозяин лично заспешил к нему, предлагая свои услуги.

— Я ищу подходящий свадебный подарок для юной леди, — сказал Карн, как только хозяин спросил, чем он может быть полезен. — Думаю, предпочтительнее всего бриллианты.

Перед ним поставили поднос с заколками, брошками, кольцами и эгретами, украшенными драгоценными камнями, но Карн остался недоволен. Он заявил, что ищет вещь получше — что-нибудь более впечатляющее. Через четверть часа он вышел из магазина с бриллиантовым браслетом, за который уплатил тысячу фунтов. Ювелир, кланяясь почти с восточным раболепием, проводил Карна до экипажа.

Когда экипаж покатил по улице, Карн достал браслет из футляра и принялся разглядывать. Он уже давно решил, как действовать дальше, и приготовился приступить к делу не откладывая. Сначала он велел кучеру ехать домой, но вскоре передумал и, дернув за бечевку, приказал свернуть на Парк-лейн вместо Беркли-сквер.

— Я должен точно убедиться, — сказал он, — прежде чем что-либо предпринять, и единственный способ это сделать — повидать старого Гринторпа лично и безотлагательно. По-моему, в кармане у меня лежит вполне подходящий предлог. В любом случае попытка не пытка.

Добравшись до особняка Гринторпов, он велел лакею спросить, дома ли хозяин, и если да — примет ли он его. Слуга принес утвердительный ответ, и вскоре Карн и Гринторп приветствовали друг друга в библиотеке.

— Очень рад видеть вас, мой дорогой друг, — сказал мистер Гринторп, горячо пожимая гостю руку и в то же время надеясь, что живущий в соседнем особняке сэр Мобрэй Мобрэй — джентльмен старой закалки, который посматривал на коммерческую аристократию сверху вниз, — выглянет из окна и увидит роскошный экипаж Карна. — Как это любезно с вашей стороны, и, право же, я считаю ваш визит большой честью…

На лице Карна, как и положено, отражались добродушие и восхищение, и лишь уголки губ отчасти выдавали презрение, которое он питал к собеседнику.

Лицо и фигура Мэтью Гринторпа обличали его происхождение яснее всяких слов. Как будто этого было недостаточно, платье и обилие драгоценностей, особенно бриллиантов, украшавших почтенного коммерсанта, довершали дело. Мистер Гринторп, низенький, коренастый, краснолицый, компенсировал недостаток хорошего воспитания крайней развязностью, порой граничившей с оскорбительным тоном.

— Право же, мне неловко вторгаться к вам в такой ранний час, — произнес Карн, когда хозяин умолк, — но я хотел лично поблагодарить за любезное приглашение на свадьбу дочери.

— Надеюсь, вы придете, — ответил мистер Гринторп с ноткой тревоги: ему очень хотелось показать обществу, что они со знаменитым Саймоном Карном на дружеской ноге.

— Именно это и привело меня к вам, — сказал Карн. — К сожалению, я еще не знаю, смогу ли принять оказанную мне честь. Возникли кое-какие трудности в связи с имуществом, в котором я весьма заинтересован, и не исключено, что через несколько дней я буду вынужден отбыть на континент. Цель моего нынешнего визита — попросить у вас разрешения воздержаться от ответа, пока я не получу возможность с большей уверенностью говорить о своих планах.

— Разумеется, разумеется! — ответил хозяин, который стоял, широко расставив ноги, перед камином, и побрякивал монетами в кармане брюк. — Раздумывайте сколько вам угодно, только не говорите, что не сможете прийти! Мы с хозяйкой… гхм… то есть мы с миссис Гринторп так надеемся насладиться вашим обществом, и, честное слово, вас будет страшно не хватать, если вы уедете.

— Я крайне польщен, — любезно отозвался Карн. — Заверяю, если меня не окажется в числе ваших гостей, то отнюдь не по моей вине.

— Да-да, сэр, — продолжал старый джентльмен. — У нас соберется веселое и, смею надеяться, утонченное общество. Мы надеялись, что на свадьбе будут присутствовать члены королевской семьи, но, к сожалению, некоторые причины, о которых я не вправе упоминать, помешали им принять приглашение. В любом случае приедут герцог и герцогиня Рагби, родители моего будущего зятя, а также граф Боксмур с супругой, лорд и леди Саутхэм, полдюжины баронетов и столько членов парламента с женами, что и не сосчитаешь. Вечером накануне свадьбы мэр устраивает бал в Собрании, по завершении церемонии мы угостим ужином наших арендаторов, а после отъезда молодых тоже зададим бал. Помяните мое слово, дорогой друг, ничего подобного в Маркет-Стопфорде до сих пор не видывали.

— Охотно верю, — сказал Карн. — Это будет настоящая веха в истории графства.

— Не то слово, сэр! Всякие праздничные торжества обойдутся мне в целых пять тысяч фунтов. Сначала я хотел устроить все в городе, но меня разубедили. В конце концов, загородный дом гораздо больше подходит для пирушек. И мы уж не ударим в грязь лицом.

Он фамильярно взял Карна за пуговицу пиджака и, понизив голос до внушительного шепота, предложил угадать, в какую сумму обошлись свадебные приготовления, включая подарки.

Карн покачал головой.

— Не имею даже отдаленного представления, — признался он. — Но раз вы требуете, чтобы я угадывал, предположу, что в пятьдесят тысяч фунтов.

— Вполовину промахнулись, сэр! Я вам открою один маленький секрет, о котором не знает даже моя жена…

Гринторп пересек комнату, направляясь к огромному сейфу у стены. Отперев дверцу, он извлек продолговатую коробку в оберточной бумаге, поставил ее на стол в центре комнаты, выглянул в коридор, дабы удостовериться, что там никого нет, закрыл и запер дверь, а затем, повернувшись к Карну, сказал:

— Не знаю, что лично вы думаете, сэр, но кое-какие мои знакомые порой намекают, что если у человека много денег, значит, у него нет никакого вкуса. Что ж, деньги у меня и правда есть… — Гринторп распрямил плечи и гордо похлопал себя по груди, — но я намерен доказать вам, сэр, что и вкусом не обделен. Вы поглядите на эту коробочку…

Гринторп снял оберточную бумагу, и изумленному взгляду Карна предстала огромная позолоченная шкатулка с богатой инкрустацией, стоявшая на четырех массивных ножках.

— Перед вами, сэр, — продолжал Гринторп, — образчик высокого искусства. Угадайте, что это такое.

Карн покачал головой.

— Кажется, отгадчик я плохой, но, раз уж вы требуете ответа, предположу, что это шкатулка для драгоценностей.

Мистер Гринторп поднял крышку.

— Ошибаетесь, сэр. Я вам скажу, для чего она нужна. Сюда вмещается ровнехонько пятьдесят тысяч соверенов. В день свадьбы шкатулку наполнят золотом и подарят невесте в знак отцовской любви. Если это не свидетельство хорошего вкуса, то уж я тогда не знаю что!..

— Я поражен вашей щедростью! — воскликнул Карн. — Признаюсь честно, до сих пор я и не слышал о подобных подарках.

— Я знал, что вы так скажете. Заказывая эту шкатулку, я подумал: “Мистер Карн — первый в Англии знаток искусства, и его словам я поверю”.

— Я так понимаю, ваша дочь получила немало ценных подарков?

— Ценных? Это еще мягко сказано. То, что им преподнесли, вместе взятое стоит двадцать тысяч фунтов — ни пенни меньше. Вы, наверное, не поверите, сэр, но миссис Гринторп подарила молодым полный набор туалетных принадлежностей из чистого золота. Сомневаюсь, что в Англии видывали нечто подобное!

— Боюсь, какой-нибудь грабитель пожелает нанести вам визит в день свадьбы, — с улыбкой заметил Карн.

— Ничего он не получит, — добродушно отозвался старый джентльмен. — Я уже принял меры на крайний случай. В качестве хранилища мы используем бильярдную, потому что там есть такой же сейф, как и здесь. На окна поставят решетки; вечером накануне свадьбы и весь следующий день один из моих садовников будет стоять на страже в комнате, а деревенский констебль — караулить в коридоре. Этого вполне достаточно, чтобы отпугнуть любого грабителя, который пожелает прикарманить подарки. Что скажете?

Ручка двери повернулась, и в комнату вошла невеста. Увидев Саймона Карна, девушка со смущенным видом помедлила на пороге и как будто вознамерилась уйти. Карн, впрочем, оказался проворнее. Он шагнул вперед и протянул руку.

— Как поживаете, мисс Гринторп? — спросил он, пристально глядя на девушку. — Ваш отец только что поведал мне, сколько прекрасных подарков вы получили. Поздравляю вас от всей души. С вашего позволения я прибавлю и мой подарок к остальным. Пожалуйста, примите его.

С этими словами он достал из кармана футляр с браслетом, который купил утром. Открыв футляр, он извлек украшение и застегнул на запястье невесты. Восторг и удивление мисс Софи были так велики, что поначалу она не знала, как выразить свою признательность. Когда девушка наконец опомнилась и обрела дар речи, то начала благодарить Карна, но тот остановил ее.

— Не переусердствуйте, — сказал он, — иначе я решу, что совершил нечто и впрямь достойное хвалы. Надеюсь, лорд Кайлбенхэм здоров?

— Он был в полном порядке, когда мы встречались в последний раз, — ответила девушка, слегка помедлив, что не ускользнуло от Карна. — Но сейчас он так занят, что мы почти не видимся. До свидания.

На обратном пути Саймон Карн сидел погруженный в мрачные раздумья. Добравшись до дома, он прошел прямо в кабинет и сел за стол, где несколько минут сосредоточенно что-то записывал на листе бумаги. Закончив, он позвонил и приказал вызвать к нему Бельтона.

— Бельтон, — сказал он, когда камердинер явился, — в следующий четверг я отправляюсь в Маркет-Стопфорд на свадьбу маркиза Кайлбенхэма и мисс Гринторп. Вы, разумеется, будете меня сопровождать. До тех пор, — и он протянул слуге исписанный лист, — прошу вас позаботиться об этом. Боюсь, некоторые вещи будет довольно трудно достать, но вы должны раздобыть их любой ценой и взять с собой.

Бельтон взял список и вышел с ним из комнаты, и на некоторое время Карн перестал думать о своей затее.

Солнце уже садилось в день, непосредственно предшествующий свадьбе, когда Саймон Карн и верный камердинер добрались до маленькой станции Маркет-Стопфорд. Когда поезд остановился, лакей в ливрее дома Гринторпов открыл дверь заказного вагона и известил гостя, что у ворот станции ждет брогам, который отвезет его в Гринторп-парк. Бельтону вместе с багажом предстояло следовать за хозяином в омнибусе для слуг.

Мистер и миссис Гринторп приветствовали Саймона Карна в зале, дальняя часть которого была превращена в курительную. Судя по количеству гостей, которые расхаживали туда-сюда или нежились в удобных креслах, большинство приглашенных уже прибыли. Поздоровавшись со знакомыми и приняв чашку из рук невесты, разливавшей чай на маленьком столике возле огромного дубового камина, Карн около четверти часа вел любезную беседу, после чего отправился в отведенную ему спальню — красивую комнату, расположенную в главной части здания, сразу при выходе с парадной лестницы. Там он нашел Бельтона. Камердинер уже распаковал вещи; взглянув на часы, Карн убедился, что скоро будет пора переодеваться к ужину.

Он принял чашку из рук невесты.

— Ну, Бельтон, — сказал он, опускаясь в кресло у окна, выходившего в розарий, — вот мы и на месте. Вопрос следующий: каким образом добиться успеха?

— До сих пор вы не знали поражений, сэр, — с почтением ответил камердинер, — и я не сомневаюсь, что нынешнее предприятие вам удастся.

— Вы мне льстите, Бельтон, но я не стану из ложной скромности утверждать, что не заслуживаю похвалы. Впрочем, перед нами дело, требующее большой тонкости и осторожности, поэтому нужно разыграть наши карты с особым тщанием. Когда я осмотрю дом, то разработаю план. У нас не так уж много времени, поскольку попытку надлежит предпринять завтра ночью. Вы привезли все, что я перечислил в списке?

— Сундуки здесь, сэр, — ответил Бельтон. — Груз очень тяжелый, и пару раз я даже боялся, что возникнут подозрения.

— Не бойтесь, мой славный Бельтон, — сказал Карн. — У меня был весьма правдоподобный предлог, чтобы их привезти. Весь Лондон уже знает, что я крупный ученый — и что я никогда не путешествую, не прихватив с собой самое малое двух сундуков с книгами. Общество считает это безобидной причудой. Вот ключ. Откройте сундук, который ближе к вам.

Бельтон выполнил приказ, и оказалось, что сундук почти доверху набит книгами.

— Никто и не подумает, — сказал Карн с улыбкой глядя на удивленное лицо камердинера, — что в сундуке только два слоя книг, не правда ли? Если поднять доску, на которой они лежат, вы обнаружите, что остальное пространство заполнено вещами из списка. Я без вашего ведома положил сверху книги, после того как вы упаковали остальное. Теперь внимательно слушайте, что я вам скажу. Я выяснил, что свадебные подарки, включая пятьдесят тысяч соверенов, которые мистер Гринторп намерен вручить дочери в этой кошмарной шкатулке, выставят на всеобщее обозрение завтра вечером в бильярдной, но до тех пор они будут лежать в сейфе. Один из самых доверенных слуг мистера Гринторпа будет караулить в комнате, а констебля поставят на страже в коридоре снаружи. Окна снабдят решетками, и, насколько я знаю, местной полиции велено в течение вечера через определенные промежутки времени обходить дом дозором. Вопрос в том, как завладеть драгоценностями. Твердый орешек, как по-вашему?

— Признаюсь честно, я понятия не имею, каким образом вы собираетесь это провернуть, сэр, — сказал Бельтон.

— Посмотрим, посмотрим. У меня есть план, но, прежде чем окончательно его принять, я должен кое-что выяснить. Если не ошибаюсь, лестница в конце коридора ведет в прихожую неподалеку от бильярдной и курительных. Если так, нужно этим воспользоваться. Ваша задача — выведать, в котором часу сторожей в последний раз кормят. Сообщите, когда узнаете. А пока поскорее помогите мне переодеться к ужину.

Когда Карн вернулся после ужина, несравненный Бельтон доложил, что караул уже выставлен и что по приказу мистера Гринторпа ужин сторожам отнес ровно в десять один из младших лакеев, которому это вменено в обязанность.

— Очень хорошо, — сказал Карн. — Кажется, теперь я понимаю, что делать. Подождем до утра; тогда я сообщу вам, какое принял решение. При удачном исходе вы получите десять тысяч фунтов за заслуги, друг мой.

Бельтон поклонился и с совершенно бесстрастным лицом поблагодарил хозяина. Затем Саймон Карн лег спать.

Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что день стоит чудесный. Ослепительный солнечный свет лился в окно, на деревьях распевали птицы.

“Отличный знак, — подумал Карн, выпрыгивая из постели и набрасывая тяжелый халат, приготовленный для него камердинером. — Мои поздравления, мисс Гринторп. Милорд маркиз — не единственный человек, которого вы сегодня осчастливите”.

Приятное расположение духа не покидало его; часом позже, спускаясь к завтраку, Карн так и лучился радостной улыбкой, и все признали, что не бывало собеседника приятнее.

До обеда Карн сидел в библиотеке и писал письма.

В час он отобедал с другими гостями. Члены семьи за столом не присутствовали. В половине второго он отправился переодеваться к свадебной церемонии и по завершении этой важной процедуры поехал в церковь. Меньше чем через четверть часа брачный союз был заключен, и мисс Софи Гринторп, единственная дочь Мэтью Гринторпа, бывшего бакалейщика и поставщика провизии с Литл-Бекстер-стрит, что на Тоттенхэм-Корт-роуд, а ныне маркиза Кайлбенхэм и будущая герцогиня Рагби, вышла из церкви рука об руку с мужем.

Саймон Карн и прочие гости следовали за четой по проходу. Рассевшись по экипажам, они вернулись в Гринторп-парк.

Бал в тот вечер имел несомненный успех, но, хотя Карн и был превосходным танцором и мог приглашать красивейших женщин в зале, он как будто не наслаждался происходящим. Его тревогу выдавали взгляды, которые он украдкой бросал на часы. Более того, едва приехал последний гость, как Карн покинул бальную залу и зашагал по коридору в сторону задней лестницы, остановившись по пути, чтобы заглянуть в бильярдную.

Как он и ожидал, дверь была заперта и на страже стоял дюжий деревенский констебль. Карн отпустил шутку насчет сокровищ, охраняемых сельским стражем, и, посмеиваясь над самим собой — мол, позабыл дорогу к спальне, — вернулся к лестнице, по которой и поднялся к себе. Там ожидал Бельтон.

— Без десяти десять, — отрывисто произнес Карн. — Теперь или никогда. Спуститесь на кухню и дождитесь, когда приготовят ужин для караульных. Когда лакей понесет еду в бильярдную, ступайте вместе с ним и постарайтесь как-нибудь втянуть его в разговор. Как только он откроет зеленую дверь, ведущую из флигеля для слуг в главный дом, сильно закашляйтесь. Это будет сигналом для меня. Если что-нибудь со мной стрясется, позаботьтесь, чтобы лакей поставил поднос у подножия лестницы и поспешил мне на помощь. Остальное я улажу. Теперь ступайте.

Бельтон, почтительно поклонившись, удалился. Карн подошел к туалетному столику и открыл стоявшую на нем маленькую шкатулку. Оттуда он извлек крошечный пузырек с серебряной пробкой, вмещавший примерно пол-унции белого порошка. Он сунул его в карман жилета и направился к двери.

На верхней площадке лестницы Карн остановился и навострил уши. Он услышал, как скрипнула внизу в коридоре зеленая дверь. В следующее мгновение донесся голос Бельтона.

— Это так же верно, как то, что я тут стою! — говорил камердинер. — Когда я нес хозяину горячую воду для бритья, она как раз шла по коридору. Я отступил, чтобы ее пропустить, и тут она…

Он немедленно бросился на помощь.

Внезапно рассказ прервался жестоким приступом кашля.

Услышав сигнал, Карн начал спускаться и с полпути увидел, как лакей и камердинер идут по коридору внизу. Тут он, судя по всему, зацепился ногой за ковер, споткнулся и вверх тормашками полетел вниз.

— Господи помилуй! — воскликнул Бельтон. — Это же хозяин! Он убился!

Он немедленно бросился на помощь.

Карн лежал у подножия лестницы, как упал — откинув голову назад, с закрытыми глазами, скорчившись и не двигаясь. Бельтон повернулся к лакею, который так и застыл столбом с подносом в руках. Камердинер крикнул:

— Ставь живей поднос и беги за мистером Гринторпом! Скажи, что мистер Карн упал с лестницы. Боюсь, он серьезно пострадал.

Лакей немедленно скрылся. Впрочем, едва он успел повернуться к ним спиной, Карн тут же вскочил.

— Превосходно, мой дорогой Бельтон, — шепнул он, запуская пальцы в карман жилета. — Подайте поднос, но только тихо, иначе полисмен за углом вас услышит.

Бельтон выполнил приказ, и Карн посыпал ужин, предназначенный для караульных, белым порошком из пузырька. Затем он принял прежнюю позу у подножия лестницы. Бельтон, стоя на коленях над хозяином и поддерживая его голову, ожидал помощи. Прошло всего две-три минуты, прежде чем появился перепуганный мистер Гринторп. Он велел Бельтону и лакею перенести бесчувственного Карна в спальню и уложить в постель. Послали за укрепляющими средствами, и через десять минут пострадавший наконец открыл глаза.

— Что случилось? — слабо спросил он. — Что такое?

— Досадная случайность, мой дорогой друг, — ответил старый Гринторп. — Но сейчас вам уже лучше. Вы свалились с лестницы.

Как будто не вполне поняв сказанное, Карн чуть слышно повторил последнюю фразу и вновь закрыл глаза. Он открыл их лишь затем, чтобы попросить мистера Гринторпа оставить его и вернуться к гостям. После недолгих уговоров хозяин согласился и ушел, захватив с собой лакея. Едва они удалились, Карн первым делом повернулся к Бельтону.

— Порошок подействует через пять часов, — сказал он. — Позаботьтесь, чтобы все было готово.

— Я уже позаботился, — ответил Бельтон. — Нынче же вечером.

— Очень хорошо, — сказал Карн. — Тогда я с преогромной охотой вздремну.

С этими словами он закрыл глаза и погрузился в глубокий сон, как будто не случилось ничего из ряда вон выходящего. Часы на конюшне пробили три, когда Карн проснулся. Бельтон мирно спал — и лишь когда его несколько раз встряхнули, камердинер понял, что нужно подниматься.

— Просыпайтесь, — потребовал Карн, — уже три часа, пора браться за дело. Отоприте сундук и достаньте оттуда все, что надо.

Бельтон послушно принялся укладывать свертки, которые вынимал из футляров, в небольшие кожаные саквояжи. Закончив, он открыл один из чемоданов Карна и извлек два костюма, два парика, две великолепные накладные бороды и две мягкие фетровые шляпы. Упомянутые вещи камердинер положил на постель. Через десять минут он помог хозяину переодеться и принялся ожидать дальнейших инструкций.

— Прежде чем одеваться самому, возьмите бокал и ступайте вниз. Если кого-нибудь встретите, скажите, что идете в кладовую за питьевой водой, поскольку в спальне она закончилась. Бал завершен, и гости уже полчаса как в постелях. Убедитесь, что все тихо, а когда будете возвращаться, взгляните на полисмена, который караулит перед дверью бильярдной, и сообщите мне, в каком он состоянии.

— Да, сэр, — сказал Бельтон и, взяв бокал, вышел из спальни. Меньше чем через пять минут он вернулся и доложил, что в доме царит мрак, за исключением коридора, ведущего к бильярдной.

— А как там охранник? — поинтересовался Карн.

— Крепко спит, — ответил Бельтон, — и храпит как боров, сэр.

— Прекрасно. Второй охранник, несомненно, тоже заснул, если только порошок впервые в жизни не подвел меня. Впрочем, дадим им еще полчаса, а затем приступим. Собирайтесь.

Пока Бельтон переодевался в такой же костюм, как у Карна, тот сел в кресло у туалетного столика и принялся читать “Камни Венеции” Рёскина. Одной из главных особенностей Карна была способность отвлечься от любого предмета, как бы сосредоточенно он ни думал о нем до сих пор, и заняться другим делом, не позволяя мыслям вернуться в прежнее русло. Когда часы отзвонили полчаса, Карн отложил книгу и вскочил на ноги.

— Если вы готовы, Бельтон, потушите свет и откройте дверь.

Когда это было проделано, он велел камердинеру ждать в спальне, а сам на цыпочках спустился вниз по лестнице. Свернув в коридор, ведущий к бильярдной, Карн увидел, что деревенский констебль крепко спит, прислонившись к стене. Тяжелое дыхание эхом разносилось по коридору; беглый осмотр убедил Карна, что бояться нечего. Отперев дверь ключом, извлеченным из кармана констебля, он вошел в комнату и обнаружил, что садовник также спит беспробудным сном в кресле у окна. Карн подошел к нему и, внимательно прислушавшись к дыханию, заглянул под веко.

— Превосходно, — сказал он. — Лучше и быть не может. Теперь, как только придет Бельтон, мы возьмемся за дело.

Карн вышел из комнаты и тихонько поднялся в спальню, к камердинеру. Тот ожидал сигнала. Прежде чем случайный наблюдатель, окажись он рядом, успел бы досчитать до двадцати, оба уже стояли в бильярдной — просторном, роскошно обставленном помещении с эркером в одном конце и нишей с сиденьями в другом. В нише, хитроумно скрытый за обшивкой (на что мистер Гринторп старательно намекал Саймону Карну), прятался огромный патентованный железный сейф новейшего образца. Необычный замок с секретом мог бы поставить в тупик заурядного взломщика, но Карн, как уже говорилось, не относился к числу заурядных представителей этой профессии. Повернувшись к Бельтону, он велел:

— Подайте мне инструменты.

Карн увидел, что деревенский констебль крепко спит, прислонившись к стене.

Меньше чем через десять минут он взломал замок и стал обладателем содержимого сейфа. Когда все, включая пятьдесят тысяч соверенов, было благополучно переправлено наверх и спрятано в сундуках и чемоданах, а сейф наполнен поддельными драгоценностями, которые Карн привез с собой специально для этой цели, он жестом велел Бельтону принести длинную стремянку, стоявшую в углу комнаты (с ее помощью запирался стеклянный люк над бильярдным столом). Установив стремянку таким образом, чтобы дотянуться до люка, он специальным инструментом в форме бриллианта — рукой столь же верной, как и глаз, что ее направлял — быстро вырезал квадрат цветного стекла и вылез сквозь отверстие на свинцовую крышу. Спустя несколько мгновений лестница, которая уже сослужила столь важную службу, помогла Карну спуститься в сад.

Там он оставил цепочку следов на мягкой земле, вернулся на крышу, тщательно обтер концы лестницы, чтобы грязь его не выдала, и вернулся в комнату, втянув стремянку следом.

— Думаю, мы закончили, — сказал Карн Бельтону, напоследок глядя на храпящих стражей. — Эти господа крепко спят, и мы не будем их беспокоить. Идемте отдыхать.

Меньше чем через полчаса Карн уже был в постели и спал сном младенца. На следующее утро ему как жертве несчастного случая пришлось оставаться в комнате, хоть он и заверял, что испытывает лишь едва ощутимую боль.

Все немедленно выразили бедняге сочувствие; Карну передали бесчисленное множество записок с выражениями соболезнования. В самом деле, как досадно, что ним случилась такая неприятность в разгар общего торжества!..

В десять часов первая партия гостей уехала на станцию. Было решено, что герцог и герцогиня Рагби, граф и графиня Рэкстер и Саймон Карн, которого слуги перенесут вниз, вместе отправятся в город специальным поездом, отбывающим после обеда.

Когда они прощались с хозяином, старика переполняли чувства.

— Ваш визит, мистер Карн, доставил мне огромное удовольствие, — заверял он, стоя у дверцы экипажа и горячо пожимая руку Саймона Карна. — Случилась лишь одна-единственная неприятность — это ваше падение.

— Не стоит даже вспоминать, — ответил Карн, отмахнувшись. — Удовольствие, которое я получил от пребывания в Гринторп-парке, с лихвой вознаграждает меня за столь пустячное происшествие.

Он пожал хозяину руку, и экипаж отбыл.

На следующее утро все читаемые высшим обществом газеты объявили, что из-за несчастного случая, имевшего место во время визита в Гринторп-парк к мистеру Мэтью Гринторпу по поводу бракосочетания мисс Гринторп, мистер Саймон Карн не в состоянии нанести обещанные прежде визиты. Неудивительно, что каждый разумный читатель упомянутых газет представил себе мистера Карна прикованным к постели и окруженным заботами опытнейших сиделок Вест-Энда и самых модных эскулапов, каких только удалось разыскать. Несомненно, читатели удивились бы, увидев Саймона Карна поздним вечером занятого нелегким трудом в лаборатории, которую он устроил на верхнем этаже, — целого и невредимого, чувствующего себя не хуже остальных обитателей столицы.

— Теперь апостольские ложечки[22], — произнес он, поворачиваясь от тигля, над которым работал, к Бельтону, сидевшему сбоку за столом. — Бриллианты благополучно извлечены, оправа расплавлена. Теперь, когда мы добавили ложечки в список, лишь очень умный человек сможет обнаружить у меня какие-либо следы знаменитых свадебных подарков Кайлбенхэмов и Гринторпов.

На следующее утро он сидел у камина в кабинете, положив левую ногу на соседнее кресло, когда Рам Гафур объявил о прибытии Келмейр-сахиба.

— Очень жаль, что вы нездоровы, Карн, — сказал гость, пожимая руку хозяину. — Я услышал о вашем несчастье только вчера вечером от Рэкстера, иначе приехал бы раньше. Чертовское невезение — но вам не следовало ездить на свадьбу!

Келмейр-сахиб

— Почему же?

— Сами видите, никакой награды вы не получили.

— Смотря что считать наградой, — заметил Карн. — Я принял участие в интересном спектакле, который давало Общество. Мне представилась возможность созерцать своих сородичей в новом свете. Лично я думаю, что неплохо справился. И потом, оказаться в постели не так уж плохо, как вы, видимо, полагаете.

— Что вы хотите сказать?

— Не всякий может похвастать столь веской причиной, чтобы отказаться от многочисленных приглашений, которые я получил. В моем списке на сегодня — ужин, лекция в Имперском институте, два званых вечера, три бала… в общем, вы понимаете. Теперь я имею право отклонить все, не рискуя оскорбить хозяев и не боясь ранить чьи-либо чувства. Если вы не склонны счесть это удачей, то я — наоборот. А теперь расскажите, что привело вас сюда. Подозреваю, что у столь раннего визита есть какая-то иная причина, помимо дружеских чувств. Я заметил, что вы просто раздувались от гордости, когда вошли. Вы, часом, не намерены сообщить, что отказались от путешествия на яхте и собираетесь жениться?

— На сей счет можете не опасаться. Но в любом случае я принес отличные, великолепные новости. Не каждый день Провидение принимает сторону человека и свершает суд над его врагами. Мне исключительно повезло! Вы еще не слышали?

— О чем? — невинно спросил Карн.

— Невероятное происшествие! — воскликнул Келмейр. — И притом оно касается вас, мой дорогой друг. Вы, наверное, не поверите, но вчера вечером обнаружилось, что свадебные подарки Гринторпов и Кайлбенхэмов были украдены, включая пятьдесят тысяч соверенов, подаренных невесте в знаменитой инкрустированной шкатулке. Что скажете?

— Да вы шутите! — недоверчиво воскликнул Карн. — Я не верю.

— Тем не менее факт остается фактом, — ответил Келмейр.

— Когда же это произошло? И как обнаружилась кража? — допытывался Карн.

— Когда произошла кража, никто не знает, но пропажу обнаружили, когда после отъезда гостей стали собирать подарки. Утром после свадьбы старый Гринторп лично открыл сейф и мельком оглядел содержимое, просто чтобы удостовериться, что ничего не пропало; лишь вечером, когда принялись наводить порядок, оказалось, что все ценные предметы из сейфа исчезли и вместо них появились подделки. Расследование показало, что кто-то открыл стеклянный люк в потолке, а на клумбах снаружи нашли отчетливые следы.

— Господи помилуй, — сказал Карн. — Вот это новость так новость. Богатая же добыча досталась ворам, ничего не скажешь. Но я думал, что в комнате сторожил садовник, снаружи полицейский, а сам старик Гринторп ложился спать, спрятав под подушку ключи от сейфа и от двери!

— Да-да, — ответил Келмейр, — так оно и было, в том-то и тайна. Двое охранников клялись, что бодрствовали до утра и что, пока они находились на посту, никто не пытался взломать люк. Кто совершил кражу и каким образом ворам удалось так хорошо ознакомиться с планировкой дома — эти загадки поставили бы в тупик и сфинкса… ну или вашего соседа Климо.

— Какая неприятность, — заметил Карн. — Надеюсь, полиция поймает преступников, прежде чем они успеют избавиться от награбленного.

— Вы, конечно, сожалеете о подаренном браслете?

— Рискуя показаться эгоистом, вынужден признать, что да. Кстати говоря, могу ли я убедить вас отобедать со мной?

— Боюсь, что никак. Еще по крайней мере пять семей не знают новости, и моя священная обязанность им рассказать.

— Вы правы, не так уж часто удается столь блистательная месть. Извлеките же максимум удовольствия.

Келмейр взглянул на Карна, словно пытаясь понять, смеется тот или нет. Лицо собеседника, впрочем, оставалось бесстрастным.

— До свидания. Вы ведь сегодня не поедете в “Уилбрингэм”?

— Нет. Вы, кажется, забыли, что у меня, как я уже сказал, есть прекрасная отговорка.

Когда за гостем закрылась входная дверь, Карн закурил третью сигару.

— Я перехожу границы дозволенного, — задумчиво произнес он, наблюдая за летящим вверх дымом, — но не каждый день выкладываешь тысячу фунтов за свадебный подарок и получаешь взамен больше семидесяти. Думаю, я имею право поздравить себя с удачной сделкой.

V. Приступ филантропии

Если заглянуть в словарь, там будет сказано, что алкоголик — это человек, который постоянно жаждет спиртных напитков; но еще не придумали подходящее название для того, кто испытывает неутолимую жажду славы, хотя не исключено, что он приносит обществу не меньше вреда, чем завзятый пьяница. После череды удач настало время, когда Саймон Карн, как Александр Великий, вынужден был сесть и восскорбить, что ему больше нечего завоевывать, — проще говоря, Карну казалось, что он исчерпал все способы высокопрофессионального грабежа. Он выиграл Дерби при необычных обстоятельствах, о которых говорили повсюду; он оказал важную, хоть и негласную, услугу правительству; он с огромным риском похитил баснословно дорогие фамильные драгоценности; он лишил самую фешенебельную молодую чету сезона ценных подарков, которыми новобрачных осыпали друзья и родные.

Саймон Карн как будто сделал все, что в силах совершить смертный, дабы установить личный рекорд, но, как вышеупомянутый алкоголик, он ничуть не удовлетворился, а жаждал большего. Безмерную радость доставляли ему отзывы знакомых об очередном дерзком преступлении, как только оно становилось известным обществу. Теперь Карн хотел совершить такое деяние, перед которым померкли бы остальные его подвиги. День за днем он безуспешно ломал голову. Недоставало лишь зацепки. Получив ее, он, несомненно, зашагал бы нужной дорогой. Но именно этой-то мелочи ему и не хватало.

На следующее утро после банкета в Мэншен-хаусе, на котором Карн был желанным и почетным гостем, он сидел в одиночестве в кабинете и задумчиво курил. Хотя общество ни за что об этом не догадалось бы, светская жизнь пришлась Карну не по нраву, и он уже подумывал, что Англия его утомила. Он скучал по теплу и краскам Востока — и если уж говорить начистоту, по уюту озерного дворца магараджи Кадира, где он познакомился с человеком, который ввел его в английское общество, — с графом Эмберли.

Странное совпадение: когда Карн подумал о графе Эмберли и о событиях, последовавших за упомянутым знакомством, своим чутким слухом он уловил звон колокольчика. Так началось одно из самых захватывающих приключений в невероятной биографии Карна. Дворецкий сообщил о приезде леди Кэролайн Уэлтершолл и лорда Эмберли, которые хотели видеть хозяина дома. Рам Гафур придержал дверь для сахиба; бросив сигару в камин, Карн пересек коридор и вошел в гостиную.

Он тотчас же задумался, что привело к нему гостей в столь ранний час. Оба числились среди его самых близких знакомых — и занимали высокое положение в столичном свете.

В то время как ее друзья и родные проводили время в поисках развлечений и в бесконечной череде празднеств, растрачивая здоровье и деньги, леди Кэролайн — гадкий утенок в семье, отличавшейся редкой красотой — посвятила свою жизнь иной цели. Она стала филантропкой; сегодня леди Кэролайн выступала на собрании, завтра председательствовала на заседании какого-нибудь комитета — и вообще стремилась, как она сама высокопарно выражалась, “к улучшению жизни и условий существования наших несчастливых братьев”. Это была низенькая светловолосая женщина лет сорока пяти, с отнюдь не безобразным лицом, которое, однако, страшно портили огромные, выпирающие передние зубы.

— Дорогая моя леди Кэролайн, как любезно с вашей стороны, — сказал Карн, пожимая гостье руку, — и с вашей также, лорд Эмберли. Какому счастливому стечению обстоятельств я обязан столь приятным визитом?

— Боюсь, мы явились слишком рано, — ответила ее светлость, — но лорд Эмберли заверил, что вы нас извините, поскольку дело неотложное.

— Умоляю, не извиняйтесь! — воскликнул Карн. — Видеть вас — величайшее удовольствие. А что касается раннего времени, то я со стыдом признаю, что едва закончил завтракать, хотя уже близится полдень. Не хотите ли присесть?

Они сели, и леди Кэролайн приступила к рассказу.

— Как вы, наверное, знаете, мои знакомые утверждают, что я наношу им визиты, только когда надеюсь выпросить денег на благотворительность, — начала она. — Нет, не спешите застегивать карман, мистер Карн, сегодня я ничего не намерена у вас просить. Вместо этого я предлагаю вам принять участие в благотворительном движении, которое мы начали, чтобы собрать денег в помощь несчастным жителям Канарских островов, пострадавшим от недавнего ужасного землетрясения. Мой кузен, маркиз Лейверсток, любезно пообещал быть нашим председателем; хотя фонд основан лишь вчера, мы уже собрали по подписке десять тысяч фунтов. Как вы понимаете, если мы хотим привлечь внимание общества и добиться поддержки, деньги должны собирать представители всех классов. Наше намерение таково: завтра вечером устроить у меня дома собрание, пригласить побольше известных людей и спросить их мнения. Я не сомневаюсь: если бы вы только согласились внести свою лепту и помочь в осуществлении нашего замысла, мы собрали бы не менее ста тысяч фунтов в пользу пострадавших. Мой добрый друг лорд Эмберли окажет нам неоценимую помощь, исполнив обязанности секретаря. Королевская семья дала свое любезное одобрение и, вероятно, возглавит список жертвователей, сделав крупный взнос. Мы обратимся к обществу в целом и призовем к сотрудничеству священнослужителей всех рангов. Если вы согласитесь, чтобы ваше имя значилось в списке членов комитета… если позволите нам объявить, что вы выступите на завтрашнем собрании… тогда, уверена, мы добьемся успеха.

— Я охотно помогу всем, что в моих силах, — ответил Карн. — Если мое имя принесет вам какую-либо пользу — пожалуйста, располагайте им. А пока что, если позволите, я пришлю чек на тысячу фунтов — мой взнос в благотворительный фонд, который вы основали.

Ее светлость засияла от восторга, и даже лорд Эмберли любезно улыбнулся в знак одобрения.

— Вы очень щедры, — сказала леди Кэролайн. — Я могу лишь пожелать, чтобы остальные последовали вашему примеру.

Она умолчала о том, что пожертвовала в фонд лишь десять фунтов, хоть и была весьма богата. В обществе хорошо знали, что хотя леди Кэролайн и занималась благотворительностью в широком масштабе, но крайне редко делала щедрые взносы. Как однажды заметил некий остряк: “Филантропия — ее добродетель, скупость — ее порок”.

— Клянусь богом, — заметил Эмберли, — если вы намерены вот так швырять деньгами, я почувствую желание сделать то же самое.

— Так позвольте мне с огромным удовольствием внести в список жертвователей вас обоих! — воскликнула леди Кэролайн, с похвальной расторопностью раскрывая записную книжку и выхватывая карандаш.

— Так позвольте мне с огромным удовольствием внести в список жертвователей вас обоих! — воскликнула леди Кэролайн.

— Я буду просто счастлив, — сказал Карн с искренней улыбкой.

— И я, — отозвался Эмберли, и в мгновение ока обе суммы были записаны.

Добившись желаемого результата, ее светлость встала, чтобы проститься. Лорд Эмберли последовал примеру леди Кэролайн.

— Вы ведь не забудете, мистер Карн? — сказала она. — Я очень надеюсь увидеть вас у себя завтра в три часа. Мы с нетерпением будем ждать вашей речи. Вряд ли я должна напоминать, что каждое произнесенное вами слово будет выслушано с огромным вниманием.

— Завтра в три, — повторил Карн. — Я приеду. Не бойтесь, я не позабуду. А теперь, раз уж вы полагаете, что вам пора, до свидания и спасибо за приглашение.

Он проводил обоих до экипажа, который ждал снаружи. Проводив его взглядом, Карн вернулся в кабинет, чтобы выписать обещанный чек. Сделав это, он не встал из-за стола, но продолжал сидеть, покусывая кончик пера и глядя на пачку промокательной бумаги. В голову ему вдруг пришла великолепная мысль — такая грандиозная, что с минуту он сидел как зачарованный.

— Если мой план сработает, какой это будет ошеломительный успех, — сказал он самому себе. — Главный вопрос: можно ли его осуществить? Сделать так, чтобы англичане пожертвовали мне свои фунты, шиллинги и пенсы, — прекрасная идея, и как раз в моем вкусе. И потом, не стоит забывать, что я обеднел на тысячу фунтов и нужно как-то поправить дело. Но прямо сейчас я, пожалуй, отложу эту проблему. После завтрашней встречи я буду знать, с чего начать, и если останусь в прежнем расположении духа, то будет странно, если я не изыщу какого-нибудь способа исполнить задуманное. А до тех пор надо сочинить речь, от нее зависит изрядная доля успеха. Странный мир, в котором столь многое зависит от столь малого!

Без пяти три на следующий день сторонний наблюдатель мог полюбоваться — и это не преувеличение, — как Саймон Карн неспешно шагает от Эпсли-хауса к Глостер-плейс. Добравшись до резиденции лорда Уэлтершолла, он обнаружил длинный ряд экипажей, выстроившихся вдоль тротуара. Седоки высаживались у дверей его светлости. Карн последовал в дом за потоком гостей и поднялся по лестнице в огромную гостиную, где должно было проходить собрание. Набралось уже около ста человек, и не приходилось сомневаться, что, если гости продолжат прибывать с прежней скоростью, вскоре в комнате не останется места. Увидев возле двери леди Кэролайн, которая приветствовала друзей, Карн поспешил пожать ей руку.

— Как хорошо, что вы пришли, — сказала она, беря гостя за руку. — Помните, сегодня мы ждем от вас воодушевляющей речи. Нам нужны слова, которые воспламенят всю Англию и затронут сердце каждого мужчины и каждой женщины в нашей стране.

— Вернее, затронут их кошельки, — заметил Карн с тонкой улыбкой.

— Будем уповать, что нам удастся и это, — ответила леди. — А теперь не будете ли вы так любезны пройти на возвышение в том конце комнаты? Если не ошибаюсь, лорд Лейверсток там беседует с моим мужем.

Карн поклонился и зашагал, куда было велено.

Как только стало известно, что все знаменитости прибыли, собрание объявили открытым, и начались речи. Хотя среди них попадались и недурные, никто не сомневался, что “гвоздем” вечера станет обращение Карна. Он был прирожденным оратором, а главное, хоть его и предупредили лишь накануне, он успел досконально ознакомиться с вопросом. Красивое лицо Карна горело волнением, звучный голос оглашал просторную комнату, подобно трубному гласу. Оратор сел под грохот аплодисментов. Лорд Лейверсток подался к нему и пожал руку.

— Завтра утром вашу речь будут читать по всей Англии, — сказал он. — Благодаря ей фонд получит не одну тысячу фунтов. От души поздравляю вас.

Саймон Карн подумал, что если речь действительно принесет то, на что он рассчитывал, тогда в свете будущих событий ему и впрямь можно от души себя поздравить. Впрочем, он скромно принимал изливающиеся на него похвалы, и, пока следующий оратор кое-как пробирался сквозь дебри собственного красноречия, Карн развлекался, рассматривая лица собравшихся и гадая, что они скажут, когда узнают о сюрпризе, который он намеревался им преподнести. Через полчаса, когда избрали комитет и собрание закончилось, он простился со знакомыми и отправился домой. В тот вечер Карн ужинал у себя, намереваясь затем отправиться в клуб, а между десятью часами и полуночью заглянуть на один прием и два бала. После ужина, однако, он передумал; наказав Раму Гафуру никого не пускать и велев отложить экипаж, он отправился в кабинет, заперся и принялся курить и раздумывать.

“Гвоздем” вечера стало обращение Карна.

Карн поставил перед собой задачу, которая загнала бы в тупик и такого великого интригана, как Макиавелли. Впрочем, он не намерен был отступать. Карн твердил себе: должен быть какой-нибудь способ осуществить эту идею, а значит, он непременно его найдет. Он обдумывал бесчисленные планы — и всякий раз спустя несколько мгновений обнаруживал какую-нибудь мелочь, делавшую их абсолютно невыполнимыми.

Внезапно, отбросив карандаш, Карн вскочил и принялся энергично мерить комнату шагами. Судя по выражению лица, он напал на мысль, которая обещала оказаться плодотворной. В тридцатый раз дойдя до камина, Карн остановился и посмотрел на каминную решетку. Постояв так несколько секунд, он отвернулся и, сунув руки в карманы, торжественно произнес:

— Да! Думаю, это вполне можно устроить.

Какая бы мысль ни привела его к такому заключению, не приходилось сомневаться, что Карн ощутил изрядное удовлетворение. Впрочем, он не спешил хвататься за дело немедленно, а продолжал обдумывать детали плана, пока не довел его до совершенства. Была уже почти полночь, когда он наконец успокоился. Затем, следуя неизменной в подобных случаях практике, Карн вызвал неподражаемого Бельтона. Впустив камердинера в комнату, он велел запереть дверь. К тому времени Карн успел закурить новую сигару и вновь занять позицию на каминном коврике.

— Я послал за вами, чтобы сообщить, что я решил осуществить одну небольшую затею, по сравнению с которой все, что я проделал до сих пор, покажется пустяками.

— Что вы задумали, сэр? — спросил Бельтон.

— Я вам расскажу, но только не пугайтесь. Если коротко, то я намерен присвоить огромную сумму денег, которую расточительная английская публика извлекла из своих карманов, желая помочь обитателям Канарских островов, пострадавшим от недавнего ужасного землетрясения.

На лице Бельтона отразилось изумление.

— Но, сэр, — возразил он, — главой фонда является маркиз Лейверсток, а вы — один из главных членов комитета.

— Вот именно, — ответил Карн. — Этим двум счастливым обстоятельствам я надеюсь впоследствии приписать успех, которого намерен добиться. Лорд Лейверсток — просто напыщенный старый вельможа, для него филантропия не более чем хобби. Этот урок пойдет ему на пользу. Ей-богу, еще до конца недели я сумею обвести старика вокруг пальца. Итак, инструкции. Во-первых, подыщите скромного размера домик, подходящий для пожилой особы и расположенный в фешенебельном районе, например в Южном Кенсингтоне. Меблируйте его, взяв напрокат обстановку в какой-нибудь крупной фирме, и наймите трех слуг, на которых я смогу положиться, — главное, чтобы они умели держать язык за зубами. Затем найдите какую-нибудь старую даму, способную сыграть роль хозяйки. Она должна быть очень слабой и хрупкой; в ближайшей конюшне наймите для нее экипаж, в котором она будет отправляться на прогулку каждый вечер, чтобы примелькаться соседям. Хорошенько дайте понять ей и слугам, что их шанс заработать что-либо с моей помощью зависит исключительно от того, будут ли они буквально выполнять полученные распоряжения. Пока они живут там, пускай сторонятся всякого общения. Разумеется, мое имя должно остаться неназванным. Как только я дам знать, пускай хозяйка перестанет выходить, а соседям намекнут, что она серьезно больна. На следующий день старушке станет хуже, а затем она умрет. Вы договоритесь о похоронах, закажете гроб и распорядитесь перевезти тело в Саутгемптон, откуда оно отправится на Нормандские острова, где ему надлежит обрести вечный покой. В Саутгемптоне будет ждать яхта, которую я сам найму; она нас увезет. Вы запомнили?

— О да, сэр… но я посоветовал бы вам бросить эту затею. Надеюсь, вы простите мою дерзость, сэр, но я опасаюсь, что теперь, после стольких успехов, вы рискуете потерять все, задумав такое опасное предприятие. Это же немыслимо, сэр.

— Бельтон, — серьезно произнес Карн, — я вижу, сегодня вечером вы в странном расположении духа. Не могу сказать, что оно мне нравится. Если бы я не доверял вам целиком и полностью, то заподозрил бы, что вы становитесь честным. В таком случае наше сотрудничество окажется чрезвычайно кратким.

— Надеюсь, сэр, — встревоженно отвечал Бельтон, — вы по-прежнему верите в мою преданность вашим интересам.

— Верю, — сказал Карн. — Выполните же мои инструкции так, чтобы укрепить меня в этой вере. Сегодня среда. Я жду вас в субботу с вестями о том, что домик снят и обставлен, слуги наняты и божий одуванчик на месте.

— Можете на меня положиться, сэр.

— Не сомневаюсь, — отозвался Карн. — А теперь, когда все улажено, я наконец лягу спать.

Через неделю комитет фонда Спасения Канарских островов объявил миру со страниц “Дейли пресс”, что щедрая британская публика пожертвовала круглым счетом сто тысяч фунтов в помощь пострадавшим от недавнего землетрясения. В тот же день Карн присутствовал на заседании комитета на Глостер-плейс. Предложение, внесенное леди Уэлтершолл и поддержанное Саймоном Карном, было принято единогласно. Спустя неделю те члены комитета Спасения, которым дела позволяли выехать из Лондона, собирались отправиться на место бедствия на яхте председателя, предоставленной в их распоряжение, взяв с собой для раздачи ввергнутым в нищету обитателям островов упомянутую сумму, а именно сто тысяч фунтов золотом. При содействии английского консула они получили возможность лично наблюдать за выдачей пособий, а стало быть, вернувшись в Англию, смогут отчитаться перед публикой в том, каким образом были использованы собранные деньги.

— В таком случае, — сказал Карн, который не просто поддержал это предложение, но сам заронил идею в голову леди Уэлтершолл, — было бы неплохо, если бы наш председатель побеседовал с правлением банка и условился, чтобы к назначенному дню сумма была упакована и готова к вручению тем лицам, которых его светлость назначит курьерами.

— Я лично заеду в банк завтра утром, — отозвался председатель. — Может быть, вы, мистер Карн, не отказались бы сопутствовать мне?

— Если это поспособствует работе комитета, буду просто счастлив, — ответил Карн.

Так и порешили.

Во вторник, через шесть дней после собрания и за два дня до назначенного отплытия комитета, маркиз Лейверсток получил письмо. Кэролайн Уэлтершолл, граф Эмберли и Саймон Карн как раз были у него. Маркиз вскрыл конверт, прочел и перечел послание, после чего повернулся к гостям.

— Я получил крайне неожиданную новость, — сказал он. — Поскольку она касается дела, которое все мы принимаем близко к сердцу, я прочту вам письмо.

Грейт-Честертон-стрит, 154, вторник

Благородному маркизу Лейверстоку,

кавалеру ордена Подвязки,

Беркли-стрит

Милорд! Проживя по милости Провидения долгие мирные годы в стране, которой, слава богу, неведомы подобные бедствия, я взяла на себя смелость написать вашей светлости и выразить желание внести лепту в фонд, основанный вами и вашими благородными друзьями, чтобы помочь несчастным, которые пострадали от землетрясения на Канарских островах. Поскольку я одинокая старая женщина, которую Господь соизволил наделить кое-какими земными благами, считаю своим долгом сделать небольшое пожертвование, чтобы помочь тем, кому посчастливилось меньше. К сожалению, я слаба здоровьем, но если бы ваша светлость нанесли мне визит, я поблагодарила бы вас от имени всех женщин за то, что вы сделали, и в доказательство моей благодарности охотно передала бы чек на десять тысяч фунтов, дабы вы присоединили его к имеющейся сумме. С дозволения врачей я принимаю посетителей между одиннадцатью и двенадцатью часами утра и пятью и шестью часами вечера. Я была бы польщена и счастлива видеть вашу светлость. Пребывая в надежде, что вы окажете мне эту маленькую услугу, остаюсь искренне вашей

Дженет О’Гэллоран

Ненадолго воцарилось молчание, когда его светлость дочитал письмо.

— И как же вы поступите? — спросила леди Кэролайн.

— Это благородное предложение, — ввернул Саймон Карн.

— Полагаю, двух мнений здесь быть не может, — произнес председатель. — Мой долг — исполнить просьбу миссис О’Гэллоран, хотя я и не понимаю, зачем она желает видеть меня лично.

— Она пишет, что хочет лично поблагодарить вас за то, что вы сделали, — ответил граф Эмберли. — Поскольку это будет самый щедрый взнос из всех, что мы получили до сих пор, я полагаю, надлежит исполнить ее прихоть.

— В таком случае я, как уже сказал, нанесу даме визит сегодня же, между пятью и шестью часами. А теперь мой долг сообщить вам, что мы с мистером Саймоном Карном встретились утром с правлением банка и условились, что сумма в сто тысяч фунтов золотом будет ждать наших агентов, которые придут завтра утром либо, самое позднее, днем.

— Деньги очень большие, — напомнила леди Кэролайн. — Надеюсь, они не послужат приманкой для воров!

— Бояться нечего, — ответил его светлость. — Я объяснил управляющему, что перевозку денег осуществят мои доверенные слуги в сопровождении двух частных сыщиков, которые останутся на борту яхты, пока мы не поднимем якорь. Риска никакого. Чтобы обезопасить нас окончательно, я также условился, что деньги выдадут только тому, кто предъявит чек и одновременно покажет кольцо с печаткой, которое сейчас у меня на пальце.

Прочие члены комитета были полностью удовлетворены этим планом; решив еще несколько вопросов, они разошлись.

Покинув Беркли-стрит, Карн заторопился в Порчестер-хаус. Войдя в кабинет, он немедленно велел прислать к нему Бельтона.

— Итак, — сказал он, когда камердинер появился, — нельзя терять ни минуты. Лорд Лейверсток примерно через два часа будет на Грейт-Честертон-стрит. Пошлите человека на вокзал Ватерлоо и узнайте, смогут ли они подать заказной поезд в семь, чтобы перевезти покойницу в Саутгемптон. Назовитесь Мерри Берном; скажите, что уплатите положенную сумму, какова бы она ни была, до того как поезд тронется. Как только получите ответ, принесите его на Грейт-Честертон-стрит, дом 154. Я тем временем переоденусь и буду ждать вас там. По пути я телеграфирую капитану яхты в Саутгемптон, чтобы он приготовился. Вы поняли, что предстоит сделать?

— Да, сэр, — ответил Бельтон. — Но должен признаться, что я волнуюсь.

— Напрасно. Помяните мое слово, план верен как часы. А теперь я переоденусь к прогулке.

Лишь очень зоркий наблюдатель смог бы узнать в почтенном священнослужителе, который спустя полчаса подкатил в хэнсоме к дому номер 154 на Грейт-Честертон-стрит, Саймона Карна, недавно присутствовавшего на собрании комитета Спасения. Выйдя из кэба, он поднял голову и увидел, что шторы спущены; ряд несомненных знаков гласил, что Смерть посетила этот дом. Дворецкий, который открыл дверь, ожидал гостя. Он почтительно поклонился и провел священника в гостиную. Там он обнаружил весьма респектабельную почтенную леди в черном шелковом платье, сидевшую у окна.

— Ступайте наверх, — властно произнес Карн, — и оставайтесь в комнате, пока вам не велят спуститься. Будьте осторожны, никому не попадайтесь на глаза. Как только стемнеет, можете выйти из дома, но не раньше. Перед уходом вам заплатят обещанный гонорар. А теперь идите и постарайтесь, чтобы никто из соседей вас не заметил.

Десять минут спустя подъехал какой-то человек, похожий на отставного военного и одетый в глубокий траур. Его также впустили в дом. Хотя никто не сумел бы опознать новоприбывшего, Карн немедленно обратился к нему по имени.

— Бельтон, вы условились насчет поезда? — спросил он, как только они оказались в гостиной вдвоем.

— Поезд отправится в Саутгемптон ровно в семь, — ответил Бельтон.

— Как насчет катафалка?

— Он будет здесь без четверти семь.

— Прекрасно, к тому времени мы заполучим тело. Прежде чем заняться чем-либо еще, поднимите шторы в передних комнатах. Если он решит, что в доме стряслась беда, то, возможно, испугается. Нельзя спугнуть птичку, ведь мы потратили столько сил, чтобы заманить его светлость сюда.

В течение следующего часа оба занимались последними приготовлениями. Они едва успели закончить, когда возле дома остановилось роскошное ландо, и Бельтон доложил, что лакей поднимается на крыльцо.

— Пусть его светлость проводят в гостиную, — приказал Саймон Карн. — Как только он войдет, вы, Бельтон, станьте у двери. Я позову вас, когда будет нужно.

Карн вошел в гостиную, оставив дверь приоткрытой, и тут же услышал голос лакея, спрашивавшего, дома ли миссис О’Гэллоран и примет ли она маркиза Лейверстока. Дворецкий ответил утвердительно, и маркиз поднялся на крыльцо.

— Пройдите сюда, пожалуйста, милорд, — попросил слуга. — Хозяйка ждет. Она вас сейчас примет.

Войдя в гостиную, маркиз обнаружил там почтенного толстенького священника, который на глазах у соседей вошел в дом часом раньше. Священник стоял у камина.

— Добрый день, милорд, — произнес он, когда за дворецким закрылась дверь. — Будьте так добры, присядьте. Миссис О’Гэллоран спустится через минуту.

Его светлость сел и заговорил о погоде, одновременно обводя глазами комнату. Он заметил рояль, удобные кресла по обе стороны книжного шкафа, подставку для цветов у окна — все эти вещи явственно говорили о преуспеянии. Бог весть о чем маркиз бы еще успел подумать — но от размышлений гостя внезапно отвлек грубый голос. Священник произнес:

— Игра окончена, милорд! Если двинетесь или крикнете, вы покойник!

Обернувшись, его светлость обнаружил дуло револьвера, нацеленное ему в голову. Он невольно испустил испуганный возглас и привстал.

Обернувшись, его светлость обнаружил дуло револьвера, нацеленное ему в голову.

— Сядьте, сэр, — властным тоном велел священник. — Вы с ума, что ли, сошли? Вы сами не знаете, с кем вздумали шутить.

— Что вам нужно? — воскликнул изумленный милорд, у которого глаза на лоб полезли. — Я требую объяснить, что значит ваше поведение! Вам известно, кто я такой?

— Разумеется, известно, — ответил священник. — А что касается вашего первого вопроса, то вы узнаете ничуть не больше, чем я соблаговолю сказать. Более того, советую придержать язык, если не хотите, чтобы вам заткнули рот. Это было бы неприятно для нас обоих.

Повернувшись к двери, он позвал:

— Иди сюда, Дик!

Отставной военный, который ездил на вокзал Ватерлоо заказывать поезд, вошел в комнату и обнаружил, что благородный маркиз Лейверсток сидит в кресле, вне себя от ужаса, а достойный священнослужитель стоит над ним с револьвером в руке.

— Дик, мой мальчик, — негромко произнес священник, — его светлость оказался достаточно разумен и прислушался к голосу рассудка. Нет, сэр, пожалуйста, держите руки за спиной, как велено. Спасибо. Если вы не будете слушаться, я вышибу вам мозги, хоть и жаль портить красивый турецкий ковер. Вот так. Дик, мой мальчик, достань из кармана его светлости записную книжку. Давай сюда бумагу и конверты, которые мы прихватили с собой. У меня стилограф, так что чернила не понадобятся.

Упомянутые предметы извлекли и положили на стол. Записная книжка перешла в руки Карна. Он неспешно открыл ее и достал чек на сто тысяч фунтов, подписанный председателем и членами комитета Спасения Канарских островов.

— Возьмите перо, — велел Карн, — и пишите. И не забывайте, что я спешу и не собираюсь тратить время даром. Первое письмо адресуйте правлению банка. Велите им, на правах председателя комитета Спасения, выдать подателям письма указанную в чеке сумму. Золотом.

— Нет! — непреклонно заявил старый маркиз. — Ничто не заставит меня помогать грабителям!

— Очень жаль, — любезно произнес Карн, — но, боюсь, в таком случае придется принудить вас к повиновению довольно неприятным способом. Ну же, сэр, я даю вам три минуты, чтобы написать письмо. Если по истечении срока вы этого не сделаете, я перейду к решительным мерам.

И он недвусмысленным жестом сунул кочергу в огонь камина. Разумеется, через три минуты указанное письмо было написано и положено в конверт.

— А теперь я попрошу вас заполнить этот телеграфный бланк, адресованный вашей жене. Сообщите, что вы уехали по делам из города и вернетесь лишь завтра.

Маркиз составил телеграмму, которую Карн также сунул в карман.

— Теперь, пожалуйста, дайте ваш перстень.

Его светлость с тяжелым вздохом протянул своему мучителю кольцо с печаткой. Он понял, что сопротивляться бесполезно.

— Подай с буфета стакан, Дик, — приказал священник, — и графин с водой. А потом ступай и проверь, чтобы все остальное, о чем я тебе говорил, было готово.

Поставив стакан и графин на стол, Бельтон вышел. Карн немедленно наполнил стакан и добавил в воду около столовой ложки какой-то темной жидкости из пузырька, который извлек из кармана.

— Убедительно прошу, выпейте, милорд, — сказал он, размешивая содержимое разрезательным ножом слоновой кости. — Не бойтесь, это совершенно безвредно, с вами ничего не случится.

— Я не притронусь к вашему питью, — ответил маркиз. — Что бы вы ни сказали и ни сделали, я не выпью ни капли!

Карн демонстративно посмотрел на часы.

— С сожалением вынужден констатировать, что время идет, — внушительно произнес он, — и я не могу тратить его на споры. Даю вам три минуты, чтобы выполнить мой приказ. Если не выпьете, мне придется вновь прибегнуть к небольшому принуждению, которое мы с таким успехом применили совсем недавно.

— Вы хотите меня убить! — возопил маркиз. — Я не стану пить! Я не хочу умирать! Вы просто чудовище!

— С прискорбием повторяю, что вы тратите время даром, — сказал Карн. — Заверяю вас, ничего плохого не произойдет, если вы выпьете. В стакане всего лишь опиат — вы заснете, чтобы дать нам время спокойно убраться. Ну же, эта чудесная кочерга уже раскалилась. Если вы не выполните мою просьбу, то пожалеете. Подумайте хорошенько, прежде чем отказаться.

Последовала еще одна пауза. Несчастный маркиз посмотрел на кочергу, просунутую между прутьями каминной решетки, затем на безжалостное существо, стоявшее над ним с револьвером в руке. Никогда еще член палаты лордов не оказывался в столь неприятном и незавидном положении.

— Минута прошла, — негромко заметил Карн.

Маркиз душераздирающе застонал. Карн с улыбкой напомнил, что предки милорда удостоились титула за смелость, проявленную на поле брани.

— Две минуты!

Он склонился и слегка повернул кочергу.

— Три минуты!

Едва Карн успел произнести эти слова, как лорд Лейверсток протянул руку.

— Вы просто бессердечная тварь, раз принуждаете меня, но я согласен! — воскликнул он и, побледнев, залпом проглотил содержимое стакана.

— Спасибо, — вежливо произнес Карн.

Наркотик подействовал почти мгновенно. Вряд ли кто-нибудь успел бы досчитать до ста, прежде чем старый маркиз, покорившийся судьбе, откинулся на спинку кресла и заснул.

— Сработало даже быстрее, чем я полагал, — заметил Карн, склоняясь над простертым телом и прислушиваясь к ровному дыханию спящего. — Хорошо, что этот наркотик неизвестен в Англии. В любом случае он идеально подошел для моих целей.

Без пяти минут семь катафалк с бренными останками миссис О’Гэллоран с Грейт-Честертон-стрит, что в Южном Кенсингтоне, въехал во двор вокзала Ватерлоо в сопровождении кэба. Заказной поезд ждал, готовый отвезти в Саутгемптон скорбящих родственников — брата покойной, отставного офицера индийской службы, и ее кузена, викария из сомерсетширского прихода. В Саутгемптоне ожидала паровая яхта, готовая перевести их на Гернси, где покойной предстояло лежать в одной могиле с прахом супруга.

Катафалк въехал во двор вокзала Ватерлоо.

— Думаю, мы можем поздравить друг друга, Бельтон, с благополучным завершением дела, — сказал Карн, когда гроб перенесли на борт яхты и водрузили в салоне. — Как только поднимем якорь, мы снимем крышку и выпустим бедолагу. Милорду пришлось провести там немало времени, но пусть скажет спасибо, что мы заботливо проделали вентиляционные отверстия в его временном пристанище. Иначе я бы не поручился за исход.

Через несколько часов, когда гостя привели в чувство и благополучно заперли в одной из кают, яхта причалила в маленьком приморском городке в тридцати или сорока милях от Саутгемптонского залива. Два человека сошли как раз вовремя, чтобы сесть на полночный экспресс в Лондон. Следующим вечером они вернулись на яхту в ста милях дальше по побережью. Когда яхта вновь вышла в море, Карн вызвал в каюту шкипера.

— Как вел себя пленник во время нашего отсутствия? — поинтересовался он. — Не доставлял ли хлопот?

— Ничуть, — ответил шкипер. — Старый дурень слишком укачался, чтоб шуметь. Он отослал завтрак и обед нетронутыми. Ему, кажется, вообще ничего не нужно, кроме шампанского, зато уж его он хлещет целыми бутылками. Я еще в жизни не видел человека, который так ловко опрокидывал бы стаканчики.

— Небольшая качка не повредит; тем лучше будет у него аппетит, когда он ступит на твердую землю, — заметил Карн. — Время его пребывания у нас истекает; сегодня, как только стемнеет, мы высадим милорда на берег. Дайте знать, когда увидите нужное место.

— Так точно, сэр, — ответил шкипер и немедленно вернулся на палубу.

Был уже одиннадцатый час вечера, когда Саймон Карн, по-прежнему в обличье респектабельного служителя англиканской церкви, отпер дверь и вошел в каюту пленника.

— Наверняка вы будете рады узнать, милорд, — сказал он, — что срок вашего заточения подошел к концу. Вставайте и одевайтесь: через двадцать минут подойдет шлюпка, которая отвезет вас на берег.

Несчастный маркиз не нуждался в понуканиях. Хоть его изрядно укачало, он как будто ожил, услышав эти слова. Лорд Лейверсток вскочил с койки и принялся лихорадочно одеваться. Карн сидел и с довольной улыбкой наблюдал за ним. Как только маркиз собрался, капитан постучал в дверь; милорда вывели на палубу и велели спуститься в шлюпку, которая подошла, повинуясь сигналу, и теперь стояла у борта в полной готовности.

Карн и Бельтон перегнулись через фальшборт, наблюдая за отплытием маркиза.

— До свидания, милорд! — крикнул Карн, когда шлюпка отчалила. — Для меня было истинным удовольствием принимать вас, и я могу лишь надеяться, что и вы насладились путешествием. Передайте мои наилучшие пожелания членам комитета Спасения Канарских островов и скажите, что, по крайней мере, один человек на борту этой яхты ценит их благородные усилия.

Лорд Лейверсток принялся лихорадочно одеваться.

Его светлость стоял в лодке и грозил кулаком яхте, пока та не скрылась вдали и не пропала во мраке. Карн повернулся к Бельтону.

— И довольно о благородном маркизе Лейверстоке и комитете Спасения Канарских островов, — сказал он. — Мы возвращаемся в город. Завтра я вновь превращусь в Саймона Карна.

На следующее утро Саймон Карн проснулся в своей роскошной спальне чуть позже обычного. Он намеревался хорошенько отдохнуть, а потому велел Бельтону не заходить, пока он не позвонит. Когда камердинер появился, Карн приказал принести утренние газеты. Он обнаружил искомое в первой же газете, на развороте. Три строки заголовка, набранные гигантским шрифтом, гласили: “Невероятное мошенничество. Маркиз Лейверсток похищен. Фонд Спасения Канарских островов ограблен”.

Его светлость грозил кулаком яхте, пока та не скрылась вдали.

— Выглядит довольно любопытно, — сказал Карн, сворачивая газету поудобнее, чтобы прочитать статью. — Поскольку я кое-что знаю об этом деле, мне интересно, что о нем говорят. Ну-ка поглядим.

Статья гласила: “Из всех необычайных преступлений, о которых мы, повинуясь неприятной обязанности, сообщали в течение этого года, исполненного торжеств и праздников, ограбление, о котором мы намерены рассказать нашим сегодняшним читателям, — несомненно, самое вопиющее. Хорошо известно, что представители всех классов английского общества собрали крупную сумму для несчастных жителей Канарских островов, пострадавших от недавнего землетрясения. Накануне грабежа фонд располагал ста тысячами фунтов; назавтра комитет под председательством благородного маркиза Лейверстока должен был отправиться на место бедствия, взяв с собой упомянутую сумму английским золотом. К сожалению, два дня назад его светлость получил письмо от некоей особы, якобы проживающей на Грейт-Честертон-стрит. Она подписалась “Дженет О’Гэллоран” и предложила прибавить десять тысяч фунтов к уже собранной сумме, если маркиз согласится нанести ей визит и забрать чек. Столь необычное условие было выдвинуто под тем предлогом, что дама хотела лично поблагодарить маркиза за предпринятые им усилия. Решив, что он не вправе упускать такой шанс, его светлость отправился по указанному адресу. В гостиной маркиза принял человек в одежде священника, который при содействии сообщника, на вид отставного военного, приставил револьвер к голове гостя и потребовал, под угрозой различных кар, отдать ему чек, по которому маркиз намеревался на следующее утро получить наличные в банке. Не довольствовавшись этим, преступник заставил маркиза написать правлению банка письмо с просьбой выдать деньги предъявителю сего — доверенному агенту; также маркизу пришлось отдать перстень с печатью, который, как заранее условились, должен был служить доказательством того, что за деньгами явились посланцы комитета. Затем пленнику велели выпить сильный опиат, и его светлость очнулся лишь на борту маленькой яхты в проливе. Несмотря на испытываемые им страдания, маркиза удерживали на борту пиратского судна до вчерашнего вечера, а затем наконец высадили на берег вблизи маленькой деревушки в нескольких милях от Плимута. О пережитых мытарствах он рассказал нам. Продолжение же истории таково.

Вчера, вскоре после открытия банка, некий джентльмен респектабельного вида, в сопровождении трех спутников, которые были представлены управляющему как частные сыщики, явился в банк и предъявил в кассе чек фонда Спасения. В ответ на расспросы он достал письмо, написанное маркизом, и показал кольцо с печаткой. Ни на мгновение не усомнившись, что перед ними посланцы комитета, которых ждали в банке, служащие выдали деньги и сами отнесли их в красивый частный омнибус, ожидавший снаружи. Лишь поздним вечером, когда из Плимута пришла телеграмма от маркиза Лейверстока, обнаружилась подоплека этого невероятного преступления. Потерпевшие немедленно обратились в полицию и передали дело в ее руки. К сожалению, по прошествии столь долгого времени оказалось чрезвычайно трудным найти хоть какую-нибудь улику, которая в итоге помогла бы раскрыть личности участников ограбления. Пока что дело по праву может быть причислено к тем таинственным происшествиям, что в течение последних нескольких месяцев ужасали и озадачивали всю Англию”.

— Освещено достаточно верно, — заметил Карн с улыбкой, откладывая газету, — но какую статью мог бы написать этот журналист, если бы только знал, что лежит в моем сейфе наверху!

Вечером он отправился на собрание комитета в Уэлтершолл-хаус. Был там и злополучный маркиз, чьи жуткие приключения послужили основой для статьи. Карн одним из первых выразил ему соболезнование.

— Я никогда еще не слышал о столь дерзком преступлении! — заявил он. — Остается лишь надеяться, что негодяи скоро предстанут перед судом.

— А что же тем временем будут делать бедолаги, которым мы собирались помочь? — поинтересовалась леди Уэлтершолл.

— Они ничего не потеряют, — ответил лорд Лейверсток. — Я сам возмещу убытки.

— Нет-нет, милорд, это была бы вопиющая несправедливость, — возразил Саймон Карн. — Мы все — распорядители фонда и виноваты в случившемся не меньше вас. Если ко мне присоединятся десять человек, я пожертвую в фонд Спасения десять тысяч фунтов.

— Я последую вашему примеру, — заявил маркиз.

— И я, — подхватил лорд Эмберли.

К вечеру еще семь джентльменов внесли свои лепты; подведя итог, Саймон Карн подтвердил: жители Канарских островов ничего не потеряли.

VI. Королевский финал

Из всех развлечений, светских и спортивных, которые украшают собой английский календарь, одно из самых грандиозных — или как минимум увлекательных — это, несомненно, Каусская неделя. Так думал Саймон Карн, сидя на палубе яхты лорда Тремордена, что стояла на якоре в устье реки Медины[23]. Покуривая сигарету, он нашептывал нежные пустяки в розовое ушко леди Мэйбл Мэддерли, королевы среди прочих признанных красавиц прошедшего сезона. Вечер стоял прекрасный, и будто лишь затем, чтобы наполнить чашу радости до краев, полчаса назад на своей яхте “Неизвестная величина” Карн выиграл Кубок королевы. Неудивительно, что он был доволен жизнью — и нынешним везением в частности.

Крошечная гавань полнилась судами всех сортов, форм и размеров, включая и флагманскую яхту “Гогеншраллас”, принадлежавшую его величеству императору Вестфальскому, личный флот английской королевской семьи, паровые шхуны, катера и прочие плавучие средства, принимавшие участие в крупнейшем водном празднике Англии. Туда-сюда шныряли паровые катера, юркие гички переправляли с корабля на корабль радужно одетые компании, городок на берегу пестрел флагами, и в нем почти непрерывно звучала музыка.

— Должно быть, вы считаете себя счастливцем, мистер Карн, — сказала леди Мэйбл Мэддерли, улыбнувшись, в ответ на его слова. — В июне вы выиграли Дерби, а сегодня — Кубок королевы!

— Если в этом и заключается счастье, то, полагаю, я на седьмом небе, — произнес Карн, вытаскивая из портсигара очередную сигарету и закуривая. — И все-таки я недостаточно удовлетворен и мечтаю о большем. Если цель — достичь победы, по сравнению с которой Дерби и Кубок королевы — сущие пустяки, надо думать, что я получил еще не все дары фортуны.

Должно быть, вы считаете себя счастливцем, мистер Карн.

— Боюсь, я не улавливаю смысла ваших слов, — ответила леди Мэйбл. Но, судя по ее лицу, если она и не поняла, то догадка у нее имелась. По меркам общества Карн был самой желанной в матримониальном смысле добычей, и в последние несколько недель иные сплетники зашли так далеко, что принялись утверждать, будто леди Мэйбл подцепила Карна на крючок. И впрямь, он уделял красавице много внимания.

Трудно сказать, чем Карн ответил бы на слова леди Мэйбл, поскольку на палубе появился хозяин яхты, лорд Треморден, и зашагал к ним. В руках он держал записку.

— Я только что получил письмо о том, что его императорское величество собирается почтить нас визитом, — сказал он, приблизившись. — Если не ошибаюсь, к нам уже плывет катер.

Леди Мэйбл и Саймон Карн встали и вместе с лордом Треморденом подошли к фальшборту. Красивый белый паровой катер с вестфальским флагом на корме отошел от королевской яхты и быстро направился к ним. Через несколько минут он уже достиг трапа. Лорд Треморден спустился приветствовать высочайшего гостя. Поднявшись на палубу, его величество пожал руку леди Треморден, леди Мэйбл и Саймону Карну.

— От всей души поздравляю вас с сегодняшней победой, мистер Карн, — сказал он. — К моему сожалению, вы показали высший класс в гонках. Хоть вы и обошли меня на тридцать секунд, я утешаюсь сознанием, что яхта победителя намного лучше.

— Столь великодушно принимая свое поражение, ваше величество увеличивает радость моей победы, — ответил Карн. — Но должен признать, что успехом я обязан отнюдь не собственным умениям. Яхту выбирали для меня другие люди, я даже лишен возможности сказать, что управлял ею лично.

— Тем не менее она — ваша собственность. И вы навсегда войдете в историю и в анналы яхт-клубов как призер Кубка королевы незабвенного 18** года.

Произнеся этот комплимент, его величество повернулся к хозяйке, предоставив своему адъютанту болтать о событиях минувшего дня с леди Мэйбл. Когда спустя полчаса император отбыл, Карн также простился с друзьями и, спустившись в шлюпку, поплыл на собственную великолепную паровую яхту, стоявшую на якоре в нескольких кабельтовых от императорского судна, где ему предстояло отужинать нынче же вечером.

На палубе его встретил камердинер Бельтон и подал телеграмму. Карн изучил послание без особого интереса. Но мгновение спустя лицо его озарилось, словно по волшебству. С телеграммой в руке он повернулся к Бельтону.

— Идемте вниз, — быстро произнес он. — Это интересные новости — придется не один час поломать голову.

Войдя в салон, украшенный лучшими образцами драпировального искусства, Карн направился в каюту, которую превратил в кабинет, и тщательно запер дверь.

— Мы достигли финала, Бельтон, — сказал он. — Комедия длилась достаточно долго, и теперь нам лишь остается произнести мораль и поскорее спустить занавес.

— Боюсь, я не вполне понимаю, — отозвался Бельтон. — Не объясните ли вы, что случилось?

— Объясню, притом в двух словах. Это телеграмма от Лиз Тринкомали, отправленная вчера из Бомбея. Прочтите сами.

Он протянул телеграмму слуге, который неторопливо прочел вслух:

– “Карну, Порчестер-хаус, Парк-лейн, Лондон. Брэдфилд уехал две недели назад. Я узнала, что он за тобой. Тринкомали”. Дело серьезное, сэр, — сказал камердинер.

— И впрямь, — ответил Карн. — Видимо, Брэдфилд думает, что наконец-то меня поймал. Но кажется, он забыл, что я ничуть не глупее его. Дайте-ка еще раз взглянуть на телеграмму. Уехал две недели назад? Значит, у нас еще есть время. Если так, то, ей-богу, я уж постараюсь успеть как можно больше.

— Право же, сэр, лучше уехать немедленно, — поспешно возразил Бельтон. — Если этот человек, который так долго за нами охотится, проделал уже больше половины пути до Англии, и притом с несомненной целью загнать вас в угол, то, разумеется, сэр, вы и сами сочтете благоразумным скрыться, пока не поздно.

Карн снисходительно улыбнулся.

— Разумеется, я скроюсь, мой дорогой Бельтон, — сказал он. — До сих пор я никогда не пренебрегал необходимыми предосторожностями. Но прежде чем уехать, я сделаю еще кое-что. Я задумал предприятие, по сравнению с которым все, что я совершил до сих пор, покажется ничтожным. Такое, чтоб у англичан глаза на лоб полезли!

Бельтон уставился на хозяина, на сей раз с неприкрытым изумлением.

— Вы хотите сказать, сэр, — сказал он с дерзостью любимого слуги, — что намерены снова рискнуть, в то время как меньше чем через две недели в Англию прибудет единственный человек, который знает о вас достаточно, чтобы призвать к ответу? Поверить не могу, что вы способны на такую глупость, сэр. Умоляю, задумайтесь!

Карн, впрочем, не обратил никакого внимания на мольбы камердинера. Он заговорил, словно размышляя вслух:

— Главная трудность в том, что именно предпринять. Я, казалось бы, исчерпал все удобные возможности. Впрочем, будет странно, если, хорошенько поразмыслив, я ничего не изобрету. А пока что, Бельтон, позаботьтесь, чтобы в следующую пятницу мы могли покинуть Англию. Велите шкиперу быть наготове. К тому времени мы закончим, и тогда здравствуй, открытое море, и прощай, светское общество! Намекните там и сям, что я уезжаю, но будьте крайне осторожны в словах. Напишите агентам касательно Порчестер-хауса и займитесь прочими необходимыми вещами. Можете идти.

Бельтон поклонился и вышел из каюты, не сказав больше ни слова. Он достаточно хорошо знал своего хозяина и не сомневался, что ни просьбы, ни увещевания не заставят Карна отклониться с избранного курса. Так что по уже выработавшейся привычке он с достоинством покорился неизбежному.

Оставшись наедине с собой, Карн провел около часа в серьезных раздумьях. Затем велел подать шлюпку и отправился на берег. Прибыв в телеграфную контору, он отправил телеграмму, которая в иное, менее суматошное, время могла бы удивить телеграфиста. Она была адресована в Бомбей, некому магометанину — торговцу драгоценными камнями, и, не считая подписи, содержала лишь два слова: “Выезжаю — приходи”.

Карн знал, что телеграмма дойдет до той, кому предназначалась, и что адресат поймет ее смысл и будет действовать соответственно.

Ужин на борту королевской яхты “Гогеншраллас” был роскошен во всех отношениях. Присутствовали владельцы самых богатых яхт; в завершение банкета император лично произнес тост за здоровье Карна, победителя главной гонки регаты, и выпил под гром аплодисментов. Победитель гордился собой, но нес свои лавры со спокойным достоинством, которое не раз служило ему хорошую службу в подобных обстоятельствах. В ответной речи Карн упомянул о близком отъезде из Англии, словно громом поразив слушателей.

Когда гости вскоре после полуночи покинули салон его величества и стояли на палубе, ожидая, пока шлюпки подойдут к трапу, лорд Орпингтон приблизился к Саймону Карну.

— Вы действительно намерены так скоро нас покинуть? — спросил он.

— К сожалению, да, — ответил Карн. — Я надеялся пробыть в Англии дольше, но обстоятельства, над которыми я не властен, требуют безотлагательного возвращения в Индию. Меня призывают дела, от которых прямым образом зависит мое состояние. Я обязан выехать в следующую пятницу, и не позже. Сегодня я уже отдал соответствующие распоряжения.

Император лично произнес тост за здоровье Карна.

— Мне очень жаль это слышать, вот что я могу сказать, — произнес лорд Эмберли, который также подошел к ним. — Уверяю, нам будет очень не хватать вас.

— Все вы были так добры, — сказал Карн, — и моя благодарность за приятное времяпрепровождение не знает границ. Давайте как можно дольше не будем думать о грустном! Кажется, моя шлюпка. Не позволите ли подвезти вас до вашей яхты?

— Спасибо, но, пожалуйста, не утруждайтесь, — ответил лорд Орпингтон. — Моя шлюпка идет прямо за вашей.

— В таком случае спокойной ночи, — сказал Карн. — Увидимся завтра, как договорились.

— В одиннадцать, — подтвердил лорд Эмберли. — Мы заедем за вами и отправимся на берег вместе. Спокойной ночи.

Когда Карн достиг своей яхты, он уже решился. Смелость плана, сложившегося у него в голове, испугала его самого. Если только удастся осуществить этот замысел, получится достойное завершение всего, что он сделал, с тех пор как приехал в Англию. Зайдя в каюту, он почти без единого слова ждал, пока Бельтон помогал ему переодеться на ночь. Лишь когда камердинер шагнул к двери, Карн заговорил о том, что не покидало его мыслей.

— Бельтон, — произнес он, — я придумал величайшую комбинацию из тех, что когда-либо приходили мне в голову. Если Саймон Карн намерен проститься с англичанами в следующую пятницу — и если ему это удастся, — им будет о чем поразмыслить, когда он уедет.

— Неужели вы что-то затеяли, сэр? — обеспокоенно поинтересовался Бельтон. — Я так надеялся, что вы прислушаетесь к моим уговорам!

— Исключено, — ответил Карн. — Боюсь, Бельтон, вам недостает честолюбия. Я заметил, что в последних трех случаях вы старательно отговаривали меня от попыток подарить английским читателям здоровое развлечение. Но и на сей раз уступать я не намерен. Завтра утром вы начнете готовиться к самому крупному делу, к какому я когда-либо прикладывал руку.

— Если вы твердо решились, сэр, я знаю, что возражать бесполезно, — покорно отозвался Бельтон. — Могу ли я поинтересоваться, что это такое будет?

Карн помедлил, прежде чем ответить.

— На борту яхты вестфальского императора, которого я имею честь называть своим другом, находится роскошная коллекция золотой посуды. Я надеюсь, если посчастливится, заполучить ее.

— Но это совершенно невозможно, сэр, — сказал Бельтон. — Хоть, несомненно, вы ловко устраиваете такие штуки, я просто не понимаю, что тут можно сделать. На корабле даже в самое спокойное время очень людно, и, разумеется, коллекцию тщательно охраняют.

— Должен признаться, что на данном этапе и я не до конца понимаю, как все провернуть, но у меня есть план, который, надеюсь, поможет нам достичь цели. В любом случае завтра я расскажу больше. А для начала давайте устроим небольшой эксперимент.

С этими словами Карн уселся за туалетный столик и велел Бельтону принести шкатулку, стоявшую в углу, — прелестную кедровую вещицу с множеством маленьких отделений, в каждом из которых лежали волосы определенного цвета. Взяв щепотку из одного ящичка, Карн принялся раскладывать волоски, пока не получил полоску нужной длины, после чего своими ловкими пальцами сделал усы и приклеил их гримировальным лаком к верхней губе. Два или три вращательных движения придали им необходимую форму. Затем, взяв со столика пару щеток слоновой кости, Карн особым образом зачесал волосы назад, надел шляпу необычного фасона, достал из ближайшего шкафа тяжелый плащ, набросил его на плечи и вызывающе взглянул на Бельтона. На вопрос, на кого он похож, камердинер, хоть и знакомый с уникальным талантом подражания и удивительным умением принимать чужое обличье, присущими Карну, не удержал изумленного возгласа.

— На его величество императора Вестфалии! — воскликнул он. — Сходство просто потрясающее!

— Прекрасно, — отозвался Карн. — Из этого вы почерпнете некоторое представление о моем плане. Завтра вечером, как вы знаете, я приглашен к его величеству, который собирается отобедать на берегу в обществе своего адъютанта, графа фон Вальцбурга. Вот фотография. Как вам известно, он человек весьма решительный, что сыграет нам на руку. Изучите фотографию самым тщательным образом.

Он вынул из ящика фотографию и положил под увеличительное стекло на туалетном столике. На снимке был высокий мужчина с военной выправкой — обладатель щетинистых бровей, огромного носа, густых седых усов и шевелюры того же цвета. Бельтон внимательно рассматривал его.

— Насколько я понимаю, сэр, — сказал он, — вы рассказываете мне это потому, что вам угодно, чтобы я сыграл роль графа фон Вальцбурга.

— Вот именно, — ответил Карн. — Мои намерения именно таковы. Ничего особенно сложного. Граф как раз вашего роста и сложения. Достаточно только усов, бровей, седого парика и огромного носа, чтобы выглядеть неотличимо. Завтра обещают безлунную ночь; если только я не упущу контроля над обстоятельствами, разоблачить нас — во всяком случае, в первой части нашего замысла — будет весьма нелегко, а то и вовсе невозможно.

— Надеюсь, вы простите мою дерзость, сэр, — сказал Бельтон, — но, по-моему, очень рискованно вступать в эту игру, памятуя, сколь многого мы добились до сих пор.

— Признайте, друг мой, если мы преуспеем, наша слава возрастет.

— Но, сэр, как я уже сказал, коллекцию держат в безопасном месте и тщательно охраняют.

— Можете не сомневаться, я досконально все разведал. Коллекция хранится в сейфе, в каюте главного стюарда; пока она на борту, у дверей всегда стоит караульный. И да, я не буду спорить, коллекция хорошо защищена.

— В таком случае, сэр, не понимаю, каким образом вы намерены ею завладеть.

Карн снисходительно улыбнулся. Ему приятно было видеть замешательство слуги.

— Самым простым образом, — ответил он. — Лишь бы удалось подняться на борт королевской яхты, избежав вопроса, кто я такой. Покинем судно путем более опасным, но не настолько, чтобы причинить нам серьезные неудобства. Я знаю, что вы хороший пловец, так что сотня ярдов не составит для вас труда. Приготовьте несколько прочных парусиновых мешков — штук шесть — и надежно привяжите к каждому крепкую веревку пятидесяти саженей длины, а к концу каждой веревки — прочный вертлюжный крюк. Остальное — мелочи. Скажите, вы уладили дела в городе?

— Ваши инструкции выполнены в точности, сэр, — ответил Бельтон. — Я связался с агентами, которые действуют от имени владельца Порчестер-хауса. В завтрашних газетах с утра появится объявление, гласящее, что известный детектив Климо не сможет принимать клиентов как минимум в течение месяца, поскольку он получил срочный вызов на континент и пробудет там в течение упомянутого срока. Я договорился о продаже лошадей из вашей скаковой конюшни, а также экипажей и упряжек, которыми вы пользуетесь в Лондоне. Рам Гафур и прочие туземные слуги из Порчестер-хауса приедут сюда завтра в полдень, а до тех пор, как велено, замуруют отверстие в стене между домами. Кажется, все, сэр.

— Вы превосходно справились, мой дорогой Бельтон, — сказал Карн, — и я очень доволен. Завтра позаботьтесь, чтобы в газетах появилось извещение о моем намерении немедленно отбыть в Индию по важному личному делу. Думаю, пока этого хватит.

Бельтон прибрал в каюте, после чего пожелал хозяину спокойной ночи. Он явно сомневался в успехе предстоящего предприятия, которое Карн описал с таким непоколебимым спокойствием. Карн в свою очередь лег спать — и спал безмятежно, как будто ему не о чем было ни думать, ни беспокоиться.

На следующее утро он встал на рассвете; пока лорд Орпингтон и лорд Эмберли еще подумывали о завтраке, он окончательно отшлифовал план, которому предстояло столь блистательным образом завершить его приключения в Англии. Друзья, как было условлено накануне, явились к нему в одиннадцать часов, и компания отправилась на берег. Стояло чудесное утро, и Карн пребывал в наилучшем расположении духа. Они осмотрели замок, сделали кое-какие покупки в городе, а затем отправились обедать на яхту к лорду Орпингтону. Около трех Карн простился с Орпингтонами и спустился по трапу, намереваясь вернуться к себе. По морю шла ощутимая зыбь, поэтому шагнуть в шлюпку было делом непростым и даже опасным. То ли Карн неверно рассчитал расстояние, то ли не вовремя прыгнул — так или иначе, он оступился и всей тяжестью рухнул на дно шлюпки. Впрочем, не прошло и нескольких секунд, как рулевой бросился к нему на помощь, поднял и усадил на скамейку на корме. Оказалось, что Карн по несчастливой случайности сильно подвернул ту самую лодыжку, которая так подвела его во время пребывания в Гринторп-парке по случаю знаменитой свадьбы.

— Друг мой, мне страшно жаль, — сказал лорд Орпингтон, оказавшийся свидетелем этого неприятного события. — Может быть, подниметесь обратно? Если вы не в силах лезть по трапу, мы запросто втащим вас на борт.

— Благодарю, — ответил Карн, — но я вполне в состоянии вернуться на свою яхту. Поверьте, так будет лучше. Мой слуга умеет обращаться с разными зельями и прекрасно знает, что нужно делать в подобных обстоятельствах; но все-таки это чертовски неприятно. Боюсь, я не смогу появиться сегодня вечером за ужином у его королевского величества, а я так надеялся!..

— Ваше отсутствие не останется незамеченным, — сказал лорд Эмберли. — Я загляну днем проведать вас.

— Вы очень любезны, — произнес Карн. — Я буду чрезвычайно рад, если вы уделите мне немного времени.

И он велел отчаливать.

Когда Карн добрался до своей яхты, боль в ноге сделалась такой нестерпимой, что его пришлось поднять на борт, и это обстоятельство не ускользнуло от тех, кто стоял на палубах соседних яхт, — зрители поднесли лорнеты к глазам, чтобы лучше видеть. Пострадавшего перенесли в салон, усадили в удобное кресло и предоставили попечению Бельтона.

— Надеюсь, вы не слишком сильно расшиблись, сэр, — произнес верный слуга, который, впрочем, не мог скрыть удовлетворения. Бельтон не так уж сильно разочаровался оттого, что хозяин все-таки лишился возможности осуществить опасный план, изложенный накануне вечером.

Вместо ответа Карн вскочил на ноги, не выказывая никаких признаков хромоты.

— Дорогой Бельтон, как вы сегодня несообразительны! — с улыбкой воскликнул он, заметив изумление на лице камердинера. — Неужели вы не видите, что я делаю именно то, о чем вы просили утром, а именно — принимаю меры предосторожности? Разумеется, вы понимаете: раз я лежу у себя в каюте с растянутой лодыжкой, общество полагает, что я никоим образом не в состоянии набедокурить где-нибудь в другом месте. А теперь скажите, все ли приготовлено к сегодняшнему вечеру?

— Да, сэр, — ответил Бельтон. — Одежда и парики готовы. Парусиновые мешки, к которым привязаны веревки с вертлюжными крюками, лежат в вашей каюте и ждут осмотра. Я ничего не упустил, насколько могу судить, и, надеюсь, вы останетесь довольны.

— Не сомневаюсь, так и будет, если вы проявили обычную аккуратность, — сказал Карн. — Принесите бинты и замотайте мне ногу как можно правдоподобнее, потом помогите выйти на палубу и усадите в кресло. Как только о моем падении станет известно, на борту отбоя не будет от визитеров, и я должен безупречно сыграть свою роль.

Все случилось, как и предсказал Карн. С половины четвертого до шести к трапу одна за другой подплывали шлюпки, и сидевший на палубе страдалец купался в лучах внимания, которого было достаточно, чтобы польстить самому тщеславному человеку. Он не забыл послать письмо с извинениями высокой особе, надеявшейся принять Карна у себя, и выразил глубочайшее сожаление по поводу несчастного случая, который столь прискорбным образом лишил его возможности присутствовать за ужином, назначенным на сегодняшний вечер.

День подходил к концу, и небо окутали тяжелые облака. К восьми часам начался сильнейший дождь; услышав стук капель по палубе над потолком каюты и подумав, что ночь, скорее всего, будет темной, Карн убедился, что его счастливая звезда в зените.

В половине девятого он удалился к себе вместе с Бельтоном, чтобы подготовиться. Никогда прежде он не уделял столь тщательного внимания своему внешнему виду. Карн знал, что сегодня малейшая беспечность способна привести к разоблачению, и ему отнюдь не хотелось, чтобы последний и самый великий подвиг обернулся крахом. Пробило половину десятого, когда Карн и Бельтон наконец оделись и решили отправляться. Скрыв лица широкополыми шляпами и прихватив саквояж с плащами и париками, которые им предстояло надеть впоследствии, они вышли на палубу и спустились в ожидавший у борта ялик. Меньше чем через четверть часа их высадили на берег в уединенном месте; там они переоделись и не таясь зашагали вдоль кромки воды к причалу, у которого стоял императорский баркас. Команда слонялась по пристани, перебрасываясь шуточками и смеясь; морячки ничуть не сомневались, что понадобятся королю не раньше чем через несколько часов. Нетрудно представить, как они удивились, увидев двух человек, которых лишь полчаса назад высадили на берег. Шагнув под навес и опустившись на сиденье, его величество приказал как можно скорее возвращаться на яхту. Акцент и голос были неотличимы — никому и на мгновение не пришло в голову, какую шутку с ними сыграли. Карн, впрочем, не забывал, что это лишь первая часть плана; предстояло самое опасное.

Добравшись до яхты, “император” взобрался по трапу на палубу, сопровождаемый адъютантом, фон Вальцбургом. Маскарад, видимо, и впрямь был безупречен, поскольку на палубе Карн оказался лицом к лицу со старшим лейтенантом, который, увидев императора, немедленно отсалютовал. На мгновение Карна чуть не покинуло присутствие духа; затем, убедившись, что его не разоблачили, он решился рискнуть. Ответив на приветствие офицера в той самой манере, в какой это проделывал император, он дал понять, что столь неожиданное возвращение вызвано важными причинами. Подкрепляя свои слова, Карн велел прислать к нему в каюту главного стюарда и переставить часового от двери каюты в конец главного салона с наказом никого не пускать и не выпускать, пока не будет отдан соответствующий приказ. Офицер отсалютовал и отправился выполнять поручение, а Карн, жестом велев Бельтону следовать за ним, спустился по трапу в императорскую каюту. Обоим минуты казались часами. Добравшись до императорской каюты, они вошли и заперли за собой дверь. Поскольку у часового не было причин ослушаться приказа, а настоящий император должен был вернуться не раньше, чем они оба благополучно покинут корабль, удачное осуществление плана казалось делом решенным.

Старший лейтенант, увидев императора, немедленно отсалютовал.

— Положите мешки под стол, а веревки размотайте и свесьте крючья в иллюминатор. Их там не увидят, — велел Карн Бельтону, который наблюдал за хозяином, стоя на пороге. — Будьте наготове: через несколько минут придет главный стюард. Как только он появится, постарайтесь встать между ним и дверью, а когда я завяжу разговор, бросайтесь на него, хватайте за горло и держите, пока я не заткну ему рот кляпом. После этого мы некоторое время будем в безопасности, потому что никто сюда не пойдет, пока на борту не обнаружат ошибку. Думаю, мы должны возблагодарить судьбу за столь благоприятное стечение обстоятельств. Но тише, стюард идет. Хватайте его за шиворот, как только я подниму руку. Если он издаст хотя бы звук, мы пропали.

Карн едва успел договорить, когда в дверь постучали. Главный стюард вошел в кабину и закрыл дверь за собой.

— Шмидт, — сказал его величество, стоявший в дальнем конце каюты, — я послал за вами, чтобы задать вопрос чрезвычайной важности. Подойдите ближе.

Стюард повиновался, но, посмотрев императору прямо в лицо, увидел нечто такое, что его удивило. Стюард взглянул еще раз и немедленно убедился в правильности своей догадки.

— Вы не император! — возопил он.

— Вы не император! — возопил он. — Измена! Я позову на помощь!

Он обернулся, но не успел поднять тревогу: Карн вскинул руку, и Бельтон, который незаметно подкрался сзади, прыгнул на стюарда и схватил за горло, прежде чем тот успел закричать. Мнимый император немедленно достал хитроумный кляп и сунул в рот перепуганному стюарду. В следующее мгновение бедняга уже лежал на полу, связанный по рукам и ногам.

— Так-то, друг мой, — негромко сказал Карн, поднимаясь. — Теперь ты не причинишь нам неприятностей. Сейчас я проверю, достаточно ли надежна веревка, а потом мы положим тебя на кушетку и поскорее примемся за работу.

Проверив веревку, он подал знак Бельтону, и вместе они перенесли пленника на кушетку.

— Если я правильно помню, ключи от сейфа ты носишь в кармане.

С этими словами Карн вывернул карманы стюарда и извлек оттуда связку ключей. Выбрав один, он напоследок окинул взглядом веревки, стягивавшие неподвижного пленника, и повернулся к Бельтону.

— Думаю, он не поднимет шума. За работу. Берите мешки и идите за мной.

Убедившись, что поблизости нет ни души, он зашагал по коридору, устланному роскошным ковром, к двери каюты, в которой помещался главный стюард. Именно там находился сейф, содержавший великолепную золотую посуду, которая и привела Карна сюда. К его удивлению и досаде, дверь оказалась заперта. Строя планы, он упустил из виду это возможное обстоятельство. Скорее всего, ключ также лежал в кармане стюарда; повернувшись к Бельтону, Карн велел ему вернуться в императорскую каюту и принести ключи, которые он бросил на стол. Бельтон ушел, и Карн остался в коридоре один. Он ждал, прислушиваясь к разнообразным звукам в недрах огромного корабля. Над головой, на палубе, послышались тяжелые шаги, на несколько секунд наступила тишина, а затем донесся шум ливня. Невзирая на множество поводов для беспокойства, Карн не сдержал улыбки при мысли о своем странном положении. Он задумался: что скажут его аристократические друзья, если он попадется и вся история выйдет на свет? В прошлом Карн действовал под многими личинами, но до сих пор ему никогда еще не выпадала честь присваивать столь высокое имя. Его последнему предприятию суждено было стать и самым дерзким.

Шли минуты, а Бельтон не возвращался. Карн начал нервничать. Что такое случилось? Карн уже собирался отправиться на поиски, когда камердинер наконец появился с ключами в руках. Карн немедленно их схватил.

— Почему так долго? — прошептал он. — Я думал, с вами что-то стряслось.

— Я задержался, чтобы связать нашего приятеля, — ответил Бельтон. — Он почти высвободил одну руку. Если бы ему это удалось, он вытащил бы кляп и поднял тревогу. И тогда мы бы попались, как крысы в мышеловке.

— Вы уверены, что теперь он связан надежно? — с тревогой спросил Карн.

— О да. Я постарался.

— В таком случае займемся сейфом без дальнейших проволочек. Мы и так уже потратили слишком много времени, и с каждой минутой опасность возрастает.

Без промедления Карн вставил подходящий ключ в замок и повернул. Замок открылся, и сокровищница оказалась в их распоряжении. Каюта была небольшая, но не приходилось сомневаться, что здесь приняты все меры безопасности. Огромный сейф, в котором лежала драгоценная посуда и который Карн намеревался взломать, занимал целую стену. Он был новейшего образца; увидев его, Карн признался себе, что при всем его опыте взломщика потребовалось бы немало времени и усилий, чтобы открыть этот сейф.

Однако при наличии ключа дело заняло лишь несколько секунд. Карн повернул ключ, надавил на рукоятку, слегка нажал — и тяжелая дверь открылась. Сейф был полон доверху. Внутри аккуратными рядами лежала золотая и серебряная посуда — самая разная, в чехлах из замши и зеленого сукна. Ничего подобного прежде не попадало в руки к Карну; и теперь, завладев драгоценной добычей, он намеревался извлечь максимум пользы.

— Ну, Бельтон, — сказал он, — побыстрее вынимайте содержимое и кладите на пол. Мы сможем унести только часть, поэтому давайте позаботимся, чтобы эта часть была лучшей.

Вскоре вся каюта была заставлена подносами, кубками, мисками, вазами, золотыми и серебряными тарелками, блюдами, чашками, ножами, вилками и прочими произведениями ювелирного искусства. В своем выборе Карн руководствовался не красотой, не формой и не тонкостью работы. Его интересовал только вес. Серебро он отверг решительно, поскольку оно ничего не стоило. Меньше чем через десять минут он отобрал то, что хотел, и они под завязку набили прочные парусиновые мешки, которые принесли с собой.

— Больше не унесем, — сказал Карн верному камердинеру, когда они надежно завязали последний мешок. — Забирайте половину, и вернемся в императорскую спальню.

Вся каюта была заставлена подносами, кубками…

Заперев дверь каюты, они отправились туда, откуда начали. Несчастный стюард лежал на кушетке, точь-в-точь как его оставили. Положив мешки на пол, Карн подошел к пленнику и в первую очередь тщательно проверил веревки, которыми тот был связан.

Затем он повернулся к иллюминаторам на корме и, открыв один из них, выбрался на прогулочную палубу. Благоприятствуя его намерениям, лил сильный дождь, и стоял такой мрак, о каком только мог мечтать ловкий преступник. Вернувшись в каюту, Карн велел Бельтону перетащить добычу на палубу; там он прикрепил вертлюжные крюки к кольцам в устье каждого мешка.

— Берите мешки и как можно тише опускайте один за другим в воду, только смотрите, чтобы они не намотались на винт. Когда закончите, пропустите ваш пояс через кольца на другом конце веревок и крепко его застегните.

Бельтон выполнил приказ, и вскоре все шесть мешков лежали на морском дне.

— Теперь избавимся от париков и прочего. Скажите, когда будете готовы плыть.

Избавившись от лишних вещей и швырнув их за борт, Карн и Бельтон перебрались через поручни прогулочной палубы. Коснувшись воды, они разжали руки и поплыли в сторону яхты Карна. Темнота им действительно помогла. Полдюжины гребков — и лишь обладатель очень острого взора различил бы пловцов на фоне увенчанных пеной волн. Но если буря оказала Карну и Бельтону услугу, скрыв от посторонних глаз, в другом отношении она едва не сослужила дурную службу. Хотя оба были отличными пловцами и, к полному обоюдному удовлетворению, доказали это в самых разных морях земного шара, вскоре они обнаружили, что продвигаться вперед удается, лишь прикладывая все силы. Они совершенно измучились, пока добрались до яхты. Как заявил впоследствии Бельтон, он не смог бы сделать еще двадцать гребков, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Наконец они достигли кормы и уцепились за веревочную лестницу, которую загодя оставил там Карн. Он стремительно полез наверх и перескочил на палубу; верный камердинер последовал за ним. Они представляли собой весьма жалкое зрелище, когда стояли у гакаборта, насквозь мокрые, в луже воды.

— Слава богу, мы наконец добрались, — сказал Карн, едва отдышавшись. — Теперь снимайте пояс и повесьте его вместе с моим вот сюда, на кофель.

Бельтон выполнил приказ, после чего спустился за хозяином по трапу в салон. Оказавшись внизу, они побыстрее переоделись в макинтоши и вернулись на палубу. По-прежнему шел проливной дождь.

— Итак, последняя и самая важная часть сегодняшнего дела, — объявил Карн. — Давайте надеяться, что веревка соответствует упованиям, которые мы на нее возлагаем.

С этими словами он отвязал веревку от одного из поясов и принялся тянуть. Бельтон последовал примеру хозяина. Веревка и впрямь оправдала ожидания: меньше чем через четверть часа все шесть мешков, содержавших роскошную золотую посуду императора Вестфальского, лежали на палубе. Оставалось лишь перенести их вниз и сложить в тайник, который приготовил Карн, чтобы спрятать сокровища.

— Так, Бельтон, — сказал Карн, вернув панель на место и нажав на потайную пружину, чтобы запереть тайник. — Надеюсь, вы довольны тем, что мы сделали. Мы отлично поживились, и вы получите свою долю. А пока что поскорее уложите меня в постель, потому что я смертельно устал. Потом сами ступайте отдыхать. Завтра утром вам придется отправиться в город, чтобы договориться с правлением банка касательно моего счета.

Он отвязал веревку и принялся тянуть.

Бельтон выполнил распоряжение, и уже через полчаса Карн лежал в постели и крепко спал. Проснулся он лишь поздним утром и едва успел позавтракать, когда на борту появились граф Эмберли и лорд Орпингтон. Выдерживая роль, которую ему надлежало играть, Карн принял их, сидя в шезлонге на палубе. Его забинтованная правая нога покоилась на подушке. Увидев гостей, он попытался приподняться, но те упросили Карна сидеть.

— Надеюсь, вам сегодня лучше, — вежливо сказал граф Орпингтон, присаживаясь рядом.

— Намного лучше, спасибо, — ответил Карн. — Все не так серьезно, как я опасался. Надеюсь, сегодня я уже смогу ковылять по палубе. Какие новости?

— Хотите сказать, что вы ничего не слышали? — в изумлении спросил лорд Эмберли.

— Ровным счетом ничего, — отозвался Карн. — Утром я не сходил на берег и был так занят приготовлениями к завтрашнему отъезду, что не успел прочесть газеты. Вижу, что-то стряслось, раз у вас перехватывает дух.

— Я сейчас расскажу, — сказал лорд Орпингтон. — Как вы помните, вчера вечером его величество император Вестфальский ужинал на берегу вместе со своим адъютантом, графом фон Вальцбургом. Прошло не более получаса после высадки, когда оба внезапно вернулись. Человек, точь-в-точь похожий на императора и казавшийся весьма встревоженным, велел как можно скорее вернуться на яхту. Тьма стояла — хоть глаз выколи, шел сильный дождь, и, кто бы ни были эти люди, они в любом случае мастера перевоплощения. Они ни в ком не пробудили подозрений, когда добрались до яхты, поскольку офицеры, как вам известно, привыкли к быстрым отъездам и внезапным приездам его величества. Старший лейтенант встретил их на сходнях и даже не усомнился в том, что перед ним его императорское величество. Лицо, голос, манеры совпадали точь-в-точь. По поведению его величества он предположил, что произошла какая-то досадная неприятность; как будто желая укрепить это впечатление, император велел немедленно прислать к нему главного стюарда и поставить караульного, который до тех пор охранял каюту с драгоценностями, в конце главного салона, с наказом никого и ни под каким предлогом не пропускать, пока сам император по завершении разговора со стюардом не отдаст соответствующее распоряжение. Затем он спустился в каюту. Вскоре явился стюард; его впустили. Вероятно, он что-то заподозрил — и уже собирался поднять тревогу, когда вдруг беднягу схватили, швырнули на пол, заткнули рот и связали. Тут же стало понятно, какую цель преследовали преступники. Они потребовали убрать часового от двери сокровищницы и поставить туда, где он не только не смог бы помешать им сам, но и не позволил бы другим. Достав из кармана стюарда ключи от каюты и от сейфа, негодяи вошли в каюту, обыскали ее и забрали из сейфа самые тяжелые и ценные образчики драгоценной посуды.

— Господи помилуй! — воскликнул Карн. — Я никогда ни о чем подобном не слышал. Несомненно, это самое дерзкое ограбление за много лет! Какова наглость — сыграть роли императора и фон Вальцбурга, притом настолько хорошо, чтобы поверили даже офицеры на яхте его величества, а также поставить часового таким образом, чтобы он, сам того не зная, защитил воров во время исполнения их подлого замысла! Но как они умудрились утащить добычу? Золотая посуда, пусть даже и в самых невинных обстоятельствах, ноша не из легких.

И Карн недрогнувшей рукой закурил новую сигару.

— Должно быть, воры удрали на лодке, которая ждала в тени кормы, — предположил лорд Эмберли.

— Смог ли главный стюард предъявить полиции какие-нибудь улики?

— Никаких, — ответил Орпингтон. — Впрочем, он склоняется к убеждению, что преступники были французами. Один из них — который изображал императора — что-то пробормотал по-французски.

— Когда же обнаружили кражу?

— Как только на яхту вернулся настоящий император — вскоре после полуночи. Катер почему-то не ждал на берегу, так что Тремордену пришлось доставить императора на корабль. Можете представить себе, как все удивились его появлению — а потом сошли вниз и увидели, что в каюте страшный беспорядок, стюард лежит на диване связанный и с кляпом, а самая ценная золотая посуда пропала.

— Какое необыкновенное происшествие!

— А теперь, когда мы рассказали вам новости, от которых гудит весь город, позвольте откланяться, — произнес Орпингтон. — Вы твердо намерены покинуть нас завтра?

— К сожалению, да, — ответил Карн. — И я приглашаю как можно больше друзей и знакомых отобедать со мной в час — а в пять я подниму якорь и скажу Англии “прости”. Надеюсь, вы окажете мне честь.

— С огромным удовольствием, — сказал Орпингтон.

— И я тоже, — подхватил Эмберли.

— Тогда давайте временно простимся. Не исключено, что вечером мы еще увидимся.

Обед на следующий день был великолепным светским сборищем, в котором не нашел бы изъянов даже самый взыскательный знаток. Присутствовали все, кто только мог претендовать на принадлежность к высшему свету, а кое-кто даже специально приехал из Лондона, чтобы проститься с человеком, достигшим такой невероятной популярности за время своего краткого пребывания в Англии. Когда Карн встал, чтобы ответить на тост, предложенный премьер-министром, было заметно, что он растрогался — впрочем, как и большинство слушателей.

До самого вечера на палубе яхты толпились друзья, выражавшие надежду, что вскоре Карн снова окажется в их кругу. На добрые слова он неизменно отвечал с улыбкой:

— Я тоже надеюсь, что уезжаю ненадолго. Я получил огромное удовольствие от своего визита, и вы можете не сомневаться, что я до конца жизни о нем не забуду.

Через час подняли якорь, и яхта в атмосфере всеобщего волнения на всех парах устремилась к выходу из гавани. Как сообщил Карну в тот день премьер-министр, с точки зрения общественного интереса его отплытие делило лавры с похищением императорской золотой посуды.

Карн стоял на мостике рядом с капитаном, рассматривая небольшую флотилию яхт, пока она не скрылась из виду. Тогда он положил руку на плечо Бельтону, который как раз поднялся на мостик, и сказал:

— Вот и закончилась наша жизнь в Англии, друг мой. Было несказанно весело. И никто не сможет отрицать, что с деловой точки зрения мы необыкновенно преуспели. Вам, по крайней мере, точно не о чем жалеть.

— Совершенно не о чем, — ответил Бельтон. — Но, должен признаться, хотел бы я знать, что люди скажут, когда узнают правду.

Карн широко улыбнулся:

— Полагаю, что в свете всего случившегося они по праву назовут меня королем мошенников.