Другая осень

В этот день

В этот день ещё один космический корабль улетел в далёкий космос.

А Гриша Костров получил первую в жизни двойку.

В этот день герой труда Николай Симеонов сделал в подземном тоннеле испытательный рейс к новой станции метро.

А Галя Кострова пошла в магазин, купила полкило камбалы для дрессированного кота Тиграша, но эту камбалу отнял у неё хулиган Кармен.

В этот день папу Кострова выбрали председателем цехового комитета.

В этот день мама Кострова сдала ещё один зачёт в заочном институте; институт этот она давно уже кончает — и всё ей никак не кончить.

А Серёжа Костров снова увидел девочку с красным шарфом и пошёл за нею, сначала по Невскому, потом по Полтавской, а там она села в трамвай, трамвайные двери закрылись автоматически, и Серёжа долго стоял один около пустых рельс.

Кармен и камбала

Это хорошо, если у тебя есть старший брат, который защищает от незнакомых и злых людей.

А если старший брат где-то ходит после школы весь вечер, а придя домой, сам оказывается злым? Кто тогда защитит тебя? Не говорить же родителям обо всём, что случилось?

Галя не помнит, где и когда впервые её увидел Кармен. Не очень-то ей нужно и знать.

Может быть, это он сидел рядом на воскресном киноутреннике и больно толкался. А может быть, это был другой.

Может быть, это он поймал их домашнего дрессированного кота Тиграша и чуть не покрасил его красной пожарной краской, хорошо, тётя Надя — дворник — успела вовремя.

А может быть, это был не он.

Но однажды Галя несла из магазина камбалу всё для того же кота Тиграша. Камбала, обёрнутая бумагой, лежала в сетке. И ей, Гале, навстречу из-за угла вышел этот Кармен. Он вышел, встал перед нею молча и засвистел хулиганскую песню. Галя шагнула в сторону, и Кармен шагнул в сторону. Галя сделала шаг назад, и Кармен тоже шагнул, только вперёд.

Тогда Галя уронила сетку с камбалой, повернулась и побежала вокруг дома. В этом доме был физкультурный техникум. В этом доме было несколько выходов, все они соединялись внутри, но о них мало кто знал из посторонних людей.

Галя вбежала в ту дверь, которую ночью и днём охраняли каменные спортсмен со спортсменкой, и выбежала через ту, из которой выходили сытые люди, пообедавшие в столовой. Эта дверь открывалась в Галин двор. Кармена во дворе не было. Он, конечно, ходил около каменных спортсменов.

Оставалось пробежать вдоль стены физкультурного техникума, перебежать через узкий проезд и вбежать в свою парадную.

Так Галя и сделала.

Дома был один Гриша. Он читал книгу.

Галя не сказала никому ни о камбале, ни о сетке и, конечно же, не сказала о Кармене.

Кота пришлось накормить своей котлетой.

В этот день Галя ещё не знала, что Кармена зовут Кармен. Просто это был незнакомый опасный человек с блестящими медными пуговицами на пиджаке.

Только через день она узнала его имя. Может быть, это было не имя, Галя никогда таких имён не слыхала. Это могла быть фамилия. А может быть, Кармен было прозвище.

Один известный адрес

От Московского вокзала сюда можно приехать на троллейбусе, а можно и на автобусе. Можно на метро. Можно даже на трамвае доехать, но трамвай запутает вас поворотами, поплетётся в объезд, поэтому я советую на троллейбусе.

Остановку называют Площадь Александра Невского. Это просторная площадь, рядом Нева и мост, но вам придётся идти на кладбище. Через арку, между каменных стен по булыжникам, в Александро-Невскую лавру. Из-за стен выглядывают каменные кресты, высокие памятники и склепы. Здесь похоронены знаменитые люди. За стеной слева лежит Ломоносов Михаил Васильевич. Двести лет его знает каждый грамотный русский. Справа — поэт Крылов. Это он сто пятьдесят лет назад сочинил «Вороне как-то Бог послал кусочек сыру…» — басню, которую с тех пор учат все школьники наизусть. Когда-нибудь в выходной день вы посетите знаменитое кладбище. Но сегодня придётся пройти мимо, потом перейти мостик, на котором написано «Лавровский мост № 1», и, не входя в музей, где похоронен полководец Суворов, вступить в берёзовую аллею. На пути будет церковь, в ней тоже прах знаменитого человека — князя Александра Ярославича Невского, потом ещё одно кладбище, на котором лежат наши советские герои. Вот памятник — человек с ружьём, пропеллеры, звёзды. И мимо памятников героям вы пройдёте сегодня, отдав им поклон.

Наконец вы войдёте во двор. Слева — трёхэтажный дом, справа — два двухэтажных. Вы поняли, куда я привёл вас?

Посмотрите: у дальнего двухэтажного дома под молодыми тополями сидит толстый молчаливый зверь. Это — дрессированный кот Тиграш.

А ещё в двухэтажном доме, в квартире пятнадцать живут Костровы. А рядом с ними тётя Надя — дворник. А на втором этаже — старик Бовин.

По двору бегают здоровые молодые люди в спортивных костюмах. Все они учатся в физкультурном техникуме.

А Серёжа учится у них приёмам самбо.

Двойка Гриши Кострова

Гришу Кострова посадили вместе с неряхой Саней Куницыным. С Куницыным за месяц уже посидели двое, и обоих он сделал неряхами. Теперь посадили Гришу.

Куницын постоянно шмыгал носом. У Куницына были постоянно грязные руки. Утром его приводила бабушка, и он был чистым. Его проверяли санитары и ставили в списке плюс.

Но к последнему уроку он успевал наставить кляксы на руки, а иногда и на щёки. Ещё он находил где-то разную грязь. Локти пачкал мелом, перемазывался в смоле. Однажды, когда его решили оставить на перемену в классе, он и в классе нашёл ржавое место у труб и перемазался в этой ржавчине.

Гриша отсидел с Саней Куницыным первый урок. На первом уроке Куницын был чистым.

Но потом, когда все писали букву «л», две строчки, Куницын в середине листа сделал большую кляксу. Он не промокнул её, а захлопнул тетрадь и провёл по обложке кулаком.

Потом снова раскрыл и показал Грише, какая интересная получилась на листе фигура. Как жук. Толстый жук отпечатался на обеих страницах.

Тогда Гриша отвинтил колпачок у ручки и тоже поставил две кляксы. Как Куницын, он так же захлопнул тетрадь и нажал кулаком на обложку. Получился не жук, а бабочка. Бабочка с усиками.

За эту бабочку Гриша получил двойку. Двойка тоже была почему-то с усиками.

— Саня Куницын — он всегда нечаянно ставит кляксы, и ему поэтому три с двумя минусами, — сказала Маргарита Львовна, учительница, — а тебе, Гриша, два. Серёжа, твой брат, никогда не рисовал специальных клякс.

Она любила вспоминать про Серёжу, потому что учила его когда-то целых четыре года.

Снова Кармен

Гриша думал, что Галя сразу увидит его заплаканное лицо и поймёт про двойку.

Но Галя не заметила.

Она заглянула в комнату продлённого дня, где Гриша ждал Галю весь четвёртый урок, и встала около дверей. А Гриша нарочно собирался не торопясь, чтобы она всё-таки увидела его заплаканное лицо.

Гриша не знал, что около школы уже минут десять ходит Кармен — и Галя от этого переживает.

На улице Галя взяла Гришу за руку, хотя всегда ходила просто рядом.

— Пойдём быстрее, — сказала она.

Кармен шёл по другой стороне улицы, свистел свою хулиганскую песню и не сводил с них глаз.

Гриша о Кармене ничего не знал. Он всё думал, как сказать Гале про двойку, и тяжело вздыхал.

Они обошли площадь по тротуару, и Кармен тоже обошёл площадь, только с другой стороны.

Они прошли под арку, и Кармен тоже прошёл за ними.

У мостика через Монастырку, где написано «Лавровский мост № 1», рабочие рыли землю. Прохожие стояли около них и смотрели в яму. Кармен тоже остановился, чтобы посмотреть в яму. И тут Гале удалось скрыться.

Она потянула Гришу по берегу под мост. Гриша и сам знал этот ход. Так ходят мальчишки на четвёртое кладбище Лавры — на Никольское, если чугунные его ворота «закрыты на просушку».

Галя и Гриша постояли несколько минут под мостом. Они подышали мокрыми гнилыми запахами от воды и от старых плесневелых досок. Потом над их головой тяжело зашумело — это проехала по мосту машина.

— От кого мы прячемся-то? — наконец решил спросить Гриша.

— Тихо. Он стриженый, и пуговицы блестят.

Гриша одним глазом выглянул из-под моста и никакого такого стриженого человека не увидел.

Видимо, Кармен, отойдя от ямы, посмотрел на мост и, не найдя Галю, побежал к музею полководца Суворова, потом, решив, что она ушла вперёд, по берёзовой аллее.

И тогда они тоже выбежали из-под моста и, пригнувшись, побежали по низкому берегу вдоль кирпичной стены с обвалившейся штукатуркой.

Потом они прошли по кладбищу, по дороге отломали несколько крупных игл от куста боярышника и вышли через большие ворота, которые сегодня были открыты.

Гриша несколько раз ходил на разведку, но Кармена нигде не видел.

Они благополучно вошли в свой двор, и только здесь Гриша вспомнил, что у него в тетради под чернильной бабочкой-кляксой стоит красная двойка с усиками.

Они шли, смеялись, и Гриша вдруг вспомнил.

— Ой, а я двойку получил, — сказал он и тут же улыбнулся, хотя было ему уже не смешно.

Галя сначала не поверила, и тогда Гриша подставил ей спину, она открыла ранец, не снимая его, взяла тетрадь и нашла ту усатую двойку.

— Ты глаза натри. Натри сильнее их ладонями, а то вид у тебя радостный, — посоветовала Галя, укладывая тетрадку назад.

— Может, ты скажешь? — попросил Гриша.

— Нет уж. Сам получил, сам и докладывай. Ты, главное, лицо расстроенное делай, чтобы мама видела, как переживаешь.

И они вошли в дом.

Старик Бовин

— Это улица, это всё улица! — сказала мама Кострова, узнав про двойку. — У тебя есть брат, у тебя есть сестра, и гуляйте втроём, вместе, кто вам ещё нужен! Серёжа, — сказала ещё мама, — первую двойку получил в третьем классе, и весь день он до вечера плакал. Галя двоек вовсе не получала. А ты? Месяц лишь проучился!

— Ты скажи «больше не буду» или что там ещё полагается, — советовала шёпотом Галя.

Но Гриша никак не мог это сказать. Он просто молчал. Молчал, слушал и вздыхал иногда.

— Гулять ты сегодня не пойдёшь, — решила мама.

Но позже, когда он сделал все уроки, когда пришёл папа и тоже попереживал из-за двойки, а потом ушёл в маленькую комнату к своим самолётным моделям, Гришу отпустили наверх к старику Бовину.

Старик Бовин жил на втором этаже над квартирой Костровых. Он любил шагать по комнате, и Гриша вечером, лёжа в постели и глядя в потолок, часто слышал его шаги.

Старик Бовин ушёл недавно на пенсию. Ему подарили почётную грамоту и красивый альбом с видами иностранных столиц.

В чужих столицах Бовин никогда не был, а всю жизнь прожил в комнате над Костровыми.

Иногда он рассказывал Грише случаи из своей жизни. То вдруг о наводнении заговорит, то о блокаде и о бомбах-зажигалках, пробивающих крышу и горящих на чердаке. Больше всего старик Бовин любил рассказывать о работе. Его должность называлась — дегустатор.

— Есть дегустатор по винам, — говорил старик Бовин, — он пробует на вкус вина и даёт им оценку. Есть дегустатор по пище, по колбасе, например. А я — дегустатор по зубной пасте. Любой вид зубной пасты отличу я зубами и кончиком языка. Главное — это на щётку положить пасты как раз сколько нужно. И щётку тоже лучше специальную.

О зубных пастах старик Бовин мог рассказывать увлечённо, словно о путешествии в Африку.

А ещё он клеил из бумаги фигурки. И не только фигурки — город склеил, деревню, реку и лес по бокам, а однажды склеил горы Памир.

— Это же так просто, — учил он Гришу, когда тот к нему приходил, — прямая линия, ещё прямая, а теперь — кружок.

И Гриша по секрету клеил для Гали Дворец Советов ко дню Восьмого марта, а может быть, к Новому году.

Вот для этого он и ходил к старику Бовину каждый вечер, а не для того, чтобы играть в шашки, как он объяснял маме и всем.

И снова Кармен

Утром в воскресенье в доме не стало хлеба. Вернее, хлеба не стало ещё вечером, когда мама принесла его, тёплый и мягкий каравай, и весь этот хлеб съели зараз.

Серёжа встал рано, чтобы сидеть у окна и молча смотреть, как летают по двору листья.

Гришу в булочную не посылали.

Пришлось собираться Гале.

— Ещё купи песку и масла топлёного, — сказала на прощание мама, — и пальто застегни.

Мама закрыла дверь, а через минуту — стук.

Это была Галя.

— Я сетку забыла.

Галя прошла в кухню, простояла там несколько минут и снова ушла.

И сейчас же снова постучалась назад.

— Ты что? — удивилась мама, потому что Галя тяжело дышала, словно успела пробежать уже километр.

— Да я… — сказала Галя растерянно, — я деньги забыла.

А на самом деле по двору ходил Кармен. Встал в такую рань, чтобы прийти к Гале во двор. И Галя, как видела его, так бежала назад в квартиру. А Кармен ходил кругами, не прячась, около парадной, и его было не обойти.

— Как же ты забыла, если деньги у тебя в руке? — спросила мама.

— Я помру с голоду, — крикнул папа из комнаты, — или сам сейчас соберусь!

— Нет-нет, я уже пошла, — испугалась Галя.

— И больше не возвращайся! — это сказала мама, закрывая в третий раз дверь.

И Галя вдруг ужасно разозлилась на этого Кармена. Она пошла по коридору к парадной, громко топая, а потом звучно стукнула уличной дверью.

Кармен стоял к ней спиной. Галя со злостью взглянула ему в спину, и когда он повернулся, посмотрела ему в глаза.

Так, ни слова не говоря, она и пошла на него, глядя в глаза не мигая. И он не засвистел, как обычно, хулиганскую свою песню, он вдруг сам отвёл взгляд, потом шагнул к стене, повернулся лицом к выбеленной штукатурке и стал делать вид, будто рисует на этой стене.

А Галя прошла мимо, глядя вперёд, только вперёд, высоко подняв голову, ни на что не отвлекаясь и чётко делая шаг.

Когда она возвращалась назад, Кармена во дворе не было.

Девочка Оля Сорокина

На киноутреннике можно встретить знакомых со всех соседних школ, с кем был в лагере или на городской летней площадке.

С двух сторон по Невскому к кинотеатру «Призыв» шли, бежали, перебегали из кучки в кучку мальчики и девочки разных дворов.

Гриша, Галя и Серёжа Костровы пошли вместе. Папа Костров дал Серёже бумажный рубль, чтобы, кроме билетов, они купили бы ещё и мороженое. Им невольно теперь приходилось идти вместе.

В это воскресенье перед началом фильма на втором этаже играл духовой оркестр.

Он играл военные марши, и всем людям, только ещё входящим в вестибюль, показывающим контролёру билет, всем этим людям хотелось топать в такт музыке, размахивать руками, куда-то маршировать. И они поднимались по лестнице на второй этаж чётким солдатским шагом, а там, наверху, они вдруг удивлялись: за трубами, за басами, даже за барабаном сидели пионеры, нормальные школьники.

Оркестром управлял высокий человек с длинными развевающимися кудрями. Он низко пригибался, притоптывая ногой, сильно махал руками, а пионеры-оркестранты сидели с серьёзными непроницаемыми лицами.

Серёжа купил три порции мороженого. Костровы поднялись на второй этаж и сразу разошлись. Серёжа увидел своих одноклассников и пошёл к первому ряду. Галя увидела знакомых девочек и осталась в конце. Гриша никого не увидел и встал рядом с Галей.

Все сидели, слушали духовую музыку. У кого было мороженое — тот ел мороженое. А кто не ел — тот смотрел по сторонам.

Когда оркестр смолк, Серёжа увидел девочку с красным шарфом. Она стояла почему-то на сцене, пряталась за занавес и была сейчас не с шарфом, а просто в школьной форме — в платье и в белом переднике.

Серёжа хотел вскочить и убежать, чтобы она не увидела его так близко. Он ведь сидел в первом ряду. Хотел спрятаться где-нибудь, но так и остался на стуле, потому что длинный дирижёр поправил волосы, повернулся к Серёже лицом и сказал:

— А сейчас выступит пианистка Оля Сорокина.

Если бы Серёжа побежал, всем бы стало ясно, от кого он убегает, и поэтому он остался сидеть.

Все захлопали, девочка подошла к роялю, села, подвинув под себя стул. Дирижёр открыл перед нею ноты. Она взглянула в зал, и Серёжа почувствовал, как и на него она тоже поглядела. Он этого не видел, просто почувствовал. Он сидел пригнувшись, лицо закрыл ладонями, как будто зевал, и глаза тоже спрятал. Так он просидел, закрывшись, в своём первом ряду до тех пор, пока девочка не закончила игру и не ушла за занавес.

Кто же такой Кармен?

Вечером Галя включила радио и вдруг услышала хулиганскую песню. Эту песню по радио пел артист, эту песню играл оркестр. Эту песню всегда свистел Кармен. Галя быстрее выключила радио: вдруг подумают, что она любит слушать хулиганскую музыку. Потом, минут через двадцать, она снова включила, и диктор вдруг сказал:

— Мы передавали оперу «Кармен».

А потом он стал говорить дальше — обычные слова.

Радио у Костровых стояло на полке в большой комнате. Сейчас в этой комнате сидел ещё Серёжа. Он читал книжку. Вернее, он не сидел, а полулежал на диване.

Галя посмотрела в зеркало. В зеркале отражался Серёжа. Нет, в самом деле читает, не подслушивает, что она там делает.

Галя походила вокруг него, не решаясь спросить про Кармена.

Но вот он перевернул страницу и потянулся.

— Про какого Кармена опера, а? — спросила вдруг Галя.

— А кто это Кармен? — удивился Серёжа.

— Ну, хулиган такой.

— Хулиган? Про хулиганов оперы не пишут. Не знаю я Кармена.

«Может, мне послышалось? — подумала Галя. — С чего это вдруг про Кармена и опера. А как же песня? Его же песню пели».

Гриши дома не было. Он пропадал у соседа сверху, у старика Бовина. В маленькой комнате папа делал модель самолёта. Он не любил, когда ему мешали работать.

Галя пошла на кухню. На кухне мама варила бульон. Ещё она чистила картошку.

— Помогать пришла? — спросила мама и подвинула Гале миску с грязной картошкой.

— Мама, — спросила Галя, — про хулиганов пишут оперы?

— Хулиганов сдают в милицию. — Мама подошла к бульону и стала снимать пену.

— «Кармен» — это про кого опера? — снова спросила Галя.

— Кармен? Где ты услышала?

Галя смутилась и подумала: вдруг ей в самом деле по слышалось.

— По радио… — сказала она неуверенно.

— Такая опера есть, — мама немного помолчала, — но тебе ещё рано про неё знать.

Больше мама ничего не сказала. Резала овощи, резала картошку, которую чистила Галя, а разговор не продолжала.

И Галя тоже не стала больше расспрашивать.

Одно стихотворение

Однажды Серёжа написал стихотворение. Сидел, сидел и вдруг написал.

Но сначала об орхидеях.

Орхидеи растут в тропиках, там, где всегда тепло и сыро. Это редкие растения, и за ними в прошлом веке отправлялись бригады охотников. Так и называли тех людей — охотники за орхидеями. Многие богатые люди Европы хотели видеть в своих домах орхидеи и платили за них большие деньги. Дороже стоили те растения, которые почти не имели корней. Они могли присосаться к стене, к потолку, к оконному стеклу, а всю пищу и влагу брать из воздуха листьями. А потом они распускались удивительными цветами. Вот какие редкие растения — орхидеи. Конечно, такие дорогие цветы могли разводить лишь очень богатые люди. Но произошла Великая Октябрьская революция, и вот выращиванием орхидей стал заниматься простой советский школьник — Серёжа Костров. Он выращивал их в школьном ботаническом кружке.

Выращивать орхидеи нелегко. Например, не все знают, что есть орхидеи, которые питаются мухами. Осенью, когда было ещё тепло, мухи летали всюду и доверчиво попадались в руки. А зимой? Зимой Серёжа обходил вокзалы, папа Костров звонил знакомым, весь класс искал мух для Серёжи. Серёжа завёл специальный коробок, и ежедневно кто-нибудь клал туда аккуратно завёрнутую в бумажку муху. А однажды папин знакомый привёз несколько комаров. Вот был настоящий праздник!

И орхидеи сумели прожить всю зиму.

На показательной выставке Серёжины орхидеи заняли третье место, об этом написано в грамоте, которая висит на стене в большой комнате. Все гости, приходя к Костровым, сразу читают эту красивую грамоту, вставленную в специальную рамку под стекло. А рядом — папина грамота за соревнования по самолётным моделям.

И вдруг Серёжа написал стихотворение. Сидел-сидел, грустно ему было, и он неожиданно написал:

Почему Серёже было грустно

Девочку в красном шарфе Серёжа встретил случайно.

Летом Костровы были на даче в посёлке Разлив. Близко от того места, где когда-то в исторические времена скрывался Владимир Ильич Ленин.

Лето кончилось, и Костровы поехали домой. Они ехали на грузотакси. В кабине сидели мама с Галей, а мужчины ехали в кузове. В кузове ехали ещё раскладушки, стол, стулья, матрасы и всякие вещи. Мужчины: папа Костров, Серёжа и Гриша — сидели на мягких матрасах обнявшись и пели солдатские песни.

Один раз шофёр даже остановил машину, потому что они громко топали ногами по кузову в такт песне.

Приехали в Ленинград, проехали по улицам мимо трамваев и удивлённых прохожих, подъехали к дому, остановились. Все вышли из машины и стали вытаскивать вещи. Им на помощь выбежала из дома тётя Надя — дворник. Она очень обрадовалась Костровым и всех перецеловала.

И вот, когда вещи стояли у парадной, шофёр получил с папы деньги, сказал «спасибо» тронул машину, мама Кострова спросила папу:

— Ты не забыл ключ?

— А ты не забыла? — ответил папа.

Мама сказала:

— Я не шучу.

— Я тоже не шучу, — подтвердил папа.

Они оба не шутили.

Ключи от квартиры остались на даче. Они висели на специальном гвоздике, и папа подумал, что возьмёт их мама, а мама — что возьмёт папа.

Так получилось, что Серёжа впервые в жизни поехал один в поезде, назад на дачу, в исторический посёлок Разлив.

Поезд был обычной электричкой, и ехать до посёлка было меньше даже, чем в троллейбусе от кольца до кольца — сорок минут, но всё же это было загородное железнодорожное путешествие.

Серёжа подошёл к даче и увидел хозяев, с которыми совсем недавно простился.

Хозяева громко говорили друг с другом и Серёжу не замечали.

И он ходил вокруг дачи минут пять, не решаясь войти.

Потом открыл, наконец, калитку, и когда хозяева его увидели, вдруг странно заулыбались.

Серёжа тоже улыбнулся и тихо сказал:

— А мы ключ оставили.

Хозяева продолжали стоять на месте и только смотрели удивлённо то на Серёжу, то друг на друга.

Потом хозяйка пошла всё-таки в дом, за нею пошёл Серёжа; в комнате хозяйка сняла ключи, которые спокойно висели на гвоздике, и во второй раз за этот день Серёжа стал прощаться.

В первый раз хозяева его целовали и звали в гости, а сейчас они коротко сказали ему прощальные слова и сразу отвернулись.

На электричку Серёжа едва успел. И вот тут-то он увидел девочку с красным шарфом.

Она тоже ехала одна. Рядом на полу лежали большие оленьи рога. Серёжа и девочка сидели друг против друга у окна и смотрели в это окно.

И как-то нечаянно получилось, что они встретились глазами.

И потом все сорок минут они не разговаривали друг с другом, нет. Только иногда Серёжа поворачивался к девочке, и она сразу отводила глаза, потому что разглядывала его. Потом наоборот: он смотрел на неё, и когда она поворачивалась к нему от окна, он отворачивался и начинал суетиться, делать что-то руками, хватал себя за нос, стучал по стеклу пальцем.

Потом они вышли из вагона, и Серёжа забыл про неё. Кругом было много людей, все толкались, кто-то больно наступил ему на ногу.

И вдруг они снова оказались в одном вагоне, в метро. Девочка сидела в конце вагона, и рога, как и раньше, были рядом с нею. В вагоне стало тесно, Серёжу притиснули прямо к рогам, а ему стало вдруг стыдно: получалось, что он, Серёжа, как бы преследует девочку.

Мало того: даже наверх на эскалаторе они поднимались рядом. Первой ехала девочка, а ниже стоял Серёжа. И всё случайно, нечаянно.

Видимо, девочка с красным шарфом жила где-то недалеко. Серёжа часто встречал её. Она его не узнавала, а он шёл за ней следом, заходил в магазины, останавливался на улице, если останавливалась она. Однажды она заняла длинную очередь в кассу, а он всё это время рассматривал колбасу за витриной, так что на него подозрительно стали оглядываться.

А вечером, особенно когда шёл дождь и Серёжа был дома один у окна, он вдруг вспоминал ту девочку — и становилось ему грустно.

В один такой вечер он и написал стихотворение.

Поручение

Раньше у Гали была подруга — Наташа. Наташа жила в том же дворе рядом с физкультурным техникумом и училась в Галином классе. Утром они вместе уходили в школу, днём вместе шли домой, и поэтому дружили. Они дружили два года.

А теперь Наташа переехала на Гражданку, в новый район, и Галя с тех пор её не видела.

Теперь Галя ходит в школу с Гришей. А на парту к ней посадили Ковалёва.

Ковалёв — самый длинный ученик в классе. Он ростом почти с учительницу Жанну Дмитриевну. Он любит молчать на уроках, и Галя молчит тоже. Поэтому их парта самая тихая.

Через месяц, в годовщину Октября, Галю и Ковалёва примут в пионеры. У них почти весь класс примут, потому что их класс — лучший среди всех третьих в школе, а ещё, наверное, потому, что Жанна Дмитриевна — завуч начальных классов. Жана Дмитриевна очень строгая. У неё есть даже свой кабинет, где на двери так и написано: «Кабинет завуча начальных классов Манякиной Ж. Д.». В этот кабинет всегда страшно входить.

Для того чтобы Галю приняли в пионеры, ей нужно выполнить поручение. Галя и ещё две восьмиклассницы будут ухаживать за больной пенсионеркой.

Больная пенсионерка живёт в доме на углу Невского и Профессора Ивашенцева. Из этого дома снизу можно увезти себе на квартиру рояль или пианино и играть на нём сколько хочешь напрокат, только деньги плати каждый месяц. Там висит вывеска: «Ателье проката музыкальных инструментов». А некоторые, у кого мало жилья или соседи не любят музыку, ходят в это ателье сами. Там, говорят, есть специальные комнаты для игры на пианино.

И вот прямо над музыкальным ателье, на шестом этаже живёт больная пенсионерка. Этот дом показали Гале восьмиклассницы. Сюда Гале нужно ходить и оказывать пенсионерке помощь.

— Приходи сегодня в три, мы там будем, — сказали восьмиклассницы Гале.

И Галя отвела Гришу из школы домой, пообедала вместе с ним, а потом пошла выполнять поручение.

Кармен в лифте

Галя вошла во двор, где живёт пенсионерка, и увидела Кармена.

И сразу Галя поняла, что это его двор. Кармен стоял здесь свободно, совсем иначе, чем во дворе Галином. Он стоял, повернувшись к ней спиной, задирал голову и смотрел в небо. А Галю, конечно, не видел. Он видел маленькие точки — самолёты. Самолёты летели высоко и оставляли за собой белые полосы. Было похоже, что не самолёты это летят, а что полосы сами растут по себе.

Так они, Галя и Кармен, простояли несколько минут. Кармен смотрел на небо, а Галя — на Кармена.

Потом Кармен оглянулся и увидел Галю. Он вздрогнул. Он не прыгнул к ней, чтобы отнять что-нибудь, хотя в руках у Гали ничего и не было. Он не засвистел свою хулиганскую песню, которую почему-то исполняли по радио народные артисты. Он съёжился и побежал в парадную. «Это он от меня бежит», — поняла Галя.

Галя вошла в ту же парадную, куда убежал Кармен, потому что ей нужно было именно сюда. В лифте стояла женщина и держала две сетки, набитые картошкой. А за сетками жался к стене Кармен. Галя увидела его, только когда вошла в лифт.

Она отвернулась к двери, стала глядеть, как лифт проходит мимо лестниц, но он сразу остановился, потому что женщина вышла на третьем этаже, а Гале надо было на шестой.

Галя смотрела на кнопки, но нужную, рядом с цифрой шесть, не нажимала.

Кармен тоже смотрел на кнопки и тоже не отодвигался от стены.

Внизу уже кто-то разговаривал, потом застучал по лифту.

— Тебе на какой этаж? — спросил вдруг Кармен хриплым, не своим голосом.

— На шестой, — сказала Галя и вдруг поняла, что надо сделать: — Но я пешком пойду.

— Это я пойду пешком, — сказал Кармен всё таким же хриплым голосом.

Но Галя вышла уже из лифта. И Кармен тоже выскочил вслед за ней на площадку. Кабина сразу дёрнулась и пошла вниз.

Галя начала подниматься по лестнице. Кармен поднимался за нею. Он тяжело дышал, а Галя всё ждала, что он сейчас что-нибудь такое сделает.

«Как закричу сразу! — подумала Галя. — Я поручение выполняю, а он мешает».

Но Кармен вдруг заговорил.

— Правда, что у тебя отец — чемпион?

— Какой чемпион? — спросила Галя, потому что не поняла. Она даже остановилась, такой это был неожиданный вопрос. — Какой чемпион? — спросила она снова.

— По авиамоделям.

— По авиамоделям? — сказала она, всё ещё не понимая, о чём Кармен спрашивает. Но тут она поняла и обрадовалась. — Ах, по самолётам? Конечно, чемпион.

— А можно, я к вам в гости приду? — сказал вдруг Кармен просительным голосом. — Можно, а?

— Зачем? — Галя совсем удивилась.

И тут вдруг Галя поняла, почему он к ней приставал всю эту неделю. Это он из-за папы, значит, приставал. Чтобы к нему прийти. Но она спросила на всякий случай:

— А будешь ещё лезть?

— Не буду.

— Ладно, приходи как-нибудь.

Галя позвонила в дверь, а Кармен позвонил в соседнюю. Оказывается, его квартира была рядом.

Кармен приходил зря

Вечером папа был в авиамодельном клубе, а мама сидела в маленькой комнате — решала задачки для института.

Когда в дверь постучали, Галя сразу поняла, что это Кармен. Сначала постучали тихо и неуверенно, потом сильно грохнули, а потом снова едва царапнули дверь, испугавшись своего грохота.

Галя открыла дверь — и правда, за дверью стоял Кармен. Он держал большой кособокий планёр и шмыгал носом.

— Что такое? — спросила мама из комнаты.

— Мама, можно к нам Кармен придёт? — крикнула в ответ Галя.

— Кармен? — удивилась мама, по-прежнему сидя в комнате. — Так про него ты это спрашивала, про того хулигана?

— Он и не хулиган совсем.

— В воскресенье ей из дому не выйти. В школу она через кладбище ходит.

«Наверняка Гришенька наболтал», — подумала Галя.

— И неправда! Неправда! — закричала она.

— Иди сюда и закрой дверь! — мама даже не встала со стула.

Всё это слушал Кармен. Он уже сам повернулся и пошёл назад, на улицу. Когда он поворачивался, крыло планёра задело за стенку и ещё больше скособочилось.

— Мне надоело твоё стояние! — крикнула мама. — Иди сейчас же сюда!

— Кармен, подожди, — сказала Галя и пошла в комнату к маме.

— Сядь, посиди на стуле.

— Он не хулиган, — начала Галя.

Но мама её перебила.

— Ты видишь, я занимаюсь. Сиди и молчи.

Галя просидела так на стуле неизвестно сколько времени. Потом она встала. Мама не заметила. Она пошла к двери. Мама молчала.

Она выбежала во двор, потому что Кармен должен был ждать её во дворе. Но во дворе нигде его не было.

Во дворе вообще не было ни одного человека, дул холодный ветер и шёл дождь.

Когда Галя вернулась в квартиру, мама ей ничего не сказала.

Взрослая белая мышь

А через несколько дней, когда Галя и Гриша шли из школы домой, они столкнулись с Карменом.

— Кармен, — сказала Галя Кармену, — завтра у меня день рождения, и уж завтра тебя не выгонят.

— Поздравляю, — сказал Кармен тихо.

— Думаешь, подарок надо? Приходи так, кому какое дело. Я пригласила, и всё.

— И я приглашаю, — сказал Гриша. — Ты придёшь, а я не скажу, что ты Кармен. Я скажу: «Вот пришёл Федя».

— Конечно, Федя! — обрадовалась Галя.

Она хотела спросить у Кармена, как его в самом деле зовут, но постеснялась. А он не сказал.

Всю субботу мама была в институте и готовилась к зачёту. У Гриши было два урока — и он ждал Галю в продлённом дне. После четвёртого урока Галя зашла за ним, и они пошли в домовую кухню. Галя вынула список, который утром написала мама.

Полную сетку продуктов набили они с Гришей в домовой кухне, на все пять рублей. Салат купили, печенье купили, сладкую ватрушку тоже взвесили. И много чего всякого.

К шести часам пришли первые гости. Таня Штабова и Люда Наварская, девочки из Галиного класса. Они принесли общий подарок — книгу писателя Эрля. В книге было много красивых картинок: звери, нестрашные из-за своей красоты. Звери ходили среди сельскохозяйственных растений и отворачивались друг от друга.

Папа достал с антресолей пластинки и включил проигрыватель.

Все сели на диван и стали слушать громкую музыку.

Потом пришёл Галин дядя — Евгений. Он хоть и приходился Гале дядей, а маме — двоюродным братом, но был даже младше Гали на две недели. И через две недели ему тоже исполнялось десять лет.

— Дядя Женя! Дядя Женя! — смеялся Серёжа, потому что Серёжа и вовсе был старше дяди на несколько лет.

— Здравствуйте, племяннички, — отвечал Евгений.

И смеялись теперь уже все, потому что это была старая домашняя шутка.

— Можно накрывать на стол, — сказала мама, — вряд ли ещё кто придёт.

— Где же ваш Федя? — спросил папа Галю и Гришу. — Он знает дорогу?

— Знает, — сказала Галя.

И ей стало неудобно оттого, что и Таня Штабова, и Люда Наварская удивлённо на неё посмотрели: «Что за Федя?»

Мама разложила на столе в большой комнате тарелки, вилки, принесла хлеб, вкусную еду, папа выключил громкую музыку, и в это время в дверь постучал Кармен. Он стучал так же, как в прошлый раз. И Галя, как и тогда, сразу поняла, что это стучит он.

Галя побежала открывать дверь, чтобы не открыла мама.

Кармен раздевался, неловко держа большой свёрток, окутанный белой материей. Планёра у него с собой не было.

— Здравствуйте, — сказал он подошедшей маме, — поздравляю Галю с днём рождения.

— Здравствуй, Федя, здравствуй, — ответила мама и внимательно посмотрела на свёрток.

Со свёртком в руках Кармен прошёл в комнату.

Следом за ним в комнату из кухни помчался кот Тиграш. Кармен ещё раз сказал «здравствуйте» и, ни на кого не глядя, стал отворачивать материю.

Все замолчали и стали смотреть на эту материю, даже дрессированный кот Тиграш.

— Вот, — сказал Кармен Гале, — это чтобы ты любовь к животным тренировала.

Материя запуталась. Кармен долго её дёргал, а кот Тиграш сидел на диване и почему-то нервно перебирал лапами.

Наконец материя лопнула, упала на пол, и в руках Кармена все увидели клетку. Клетка была небольшой, а внутри клетки сидела взрослая белая мышь.

— Ой! — закричали Таня Штабова и Люда Наварская. — Ой, мы боимся! — и полезли с ногами на диван.

— Ай-яй-яй! — взвизгнула вдруг мама Кострова, уронила праздничную ватрушку и тоже полезла на диван.

Даже Гриша — и тот убежал на другую сторону стола.

А Кармен нажал с перепугу от их криков какой-то крючок на клетке, и мышь выбежала на стол.

Она стала не спеша бегать между тарелками, добежав до края стола, поворачивала назад. А все кричали, визжали, и папа Костров, прижавшись к подоконнику, не знал, что делать.

Но тут внезапно дрессированный кот Тиграш одним прыжком вспрыгнул на стол, белая мышь мгновенно оказалась у него в зубах, только голый хвост свисал на сторону. Он тихо, по-звериному зарычал и медленно пошёл с нею по столу между тарелок к дивану. Все дали ему место на диване, и он махнул сначала на это место, потом на пол и понёс добычу на кухню.

Все молчали.

— Я её в зоомагазине купил, — сказал вдруг Кармен виновато, — она не кусается.

— Я знаю, кто ты! Знаю! Ты — Кармен! — вскрикнула мама и внезапно громко охнула.

А Кармен сразу заплакал, повернулся и побежал в прихожую. Пока он бежал, с вешалки упало его пальто, а следом упала шапка. Кармен схватил их, пальто и шапку, и, не одеваясь, выбежал из квартиры.

Галя тоже заплакала и пошла в маленькую комнату. Там она села на стул и плакала долго и громко. К ней подходили, что-то говорили; одни пытались гладить по голове, другие, наоборот, кричали на неё, но она никого не слушала, а только отворачивала голову и продолжала плакать. Постепенно она затихла, а потом так и заснула, положив голову на руки, а руки — на спинку стула.

Она не слышала, как все расходились, так и не попробовав вкусного угощения, не помнила, как её, сонную, мама перевела на расстеленную кровать, раздела и накрыла одеялом.

Сзади шепчутся и смеются

Утром Галя пришла в школу и в раздевалке увидела Таню Штабову. Люду Наварскую Галя увидела тоже. Она стояла рядом с Таней и крутила номерок. И сразу, как только девочки заметили Галю, они переглянулись, засмеялись и побежали на лестницу. Галя сдала пальто, Гриша исчез, а Гале одной не хотелось подниматься наверх к своему классу. Она постояла перед стенной газетой, потом перед цветком в горшке. Попробовала пальцем, мокрая ли земля у цветка. Но в класс идти всё-таки полагалось, потому что прозвенел звонок.

Галя садилась за парту и чувствовала, что сзади на неё смотрят, шепчутся и смеются над нею Таня Штабова и Люда Наварская.

Рядом сидел длинный Коваленко. Он, как всегда, молчал. Жанна Дмитриевна вызвала его отвечать урок. Он и у доски больше молчал, иногда медленно выговаривал несколько слов и снова умолкал. Потом уронил мел и долго лазал за ним по полу.

Жанна Дмитриевна посмотрела на Галю, и Галя поняла, что сейчас вызовут её. Жанна Дмитриевна поискала пальцем в журнале Галину фамилию, увидела, что отметок около фамилии мало, и подняла голову, чтобы сказать: «Кострова». Но вместо этого она вдруг сказала:

— Штабова.

Она даже сама удивилась, даже лицо сделала удивлённое, но Штабова сразу пошла к доске, и Жанна Дмитриевна, сделав серьёзное лицо, перевела глаза с Гали на Таню.

Галя не слышала, что отвечала Таня. Галя чувствовала себя как бы виноватой. Хотели вызвать её, а вызвали Таню. Таня путала, говорила не то, а потом совсем замолчала, и что бы Жанна Дмитриевна у неё ни спрашивала, она всё равно молчала, глядя на дверь.

А Галя думала: «Из-за меня». И так сильно эта мысль её мучала, что она даже сказала её вслух. Она сказала, и Коваленко услышал. И удивлённо на неё посмотрел.

В перемену Галя поняла, что Таня Штабова с нею не разговаривает. И Люда Наварская тоже. Они шептались с другими девочками, показывали глазами на Галю, может быть, и их подговаривали не разговаривать. А Коваленко насупленно смотрел в парту. Потом, когда уже начался другой урок, он вдруг сказал:

— Ты меня позови, когда драться будете. Я всех раскидаю.

Но Галя драться не собиралась и поэтому промолчала.

Ещё один стих

В классе у Серёжи были два товарища: Валентин Борисов и Гоша Захарьян. С Борисовым Серёжа сидел рядом, а Захарьян был сзади них, но всё равно рядом.

На последнем уроке Серёжа написал стихотворение. Он сначала сочинил его в уме, а потом написал на обложке тетради, потому что тетрадь кончилась:

Вот что он написал, прикрывая тетрадь ладонью.

Борисов всё-таки подсмотрел. Он спросил:

— Это ты про закалку написал?

И хотя Серёжа думал, когда сочинял, совсем о другом, он сказал:

— Каждый вечер.

В это время к ним сзади подошёл учитель.

Он молча взял Серёжину тетрадь, приблизил её к глазам, потому что очки у него лежали на столе, и внимательно прочитал все четыре строчки.

Одни ученики в классе смотрели на учителя, другие — на Серёжу, а многие смотрели, куда хотели. Серёжа смотрел на учителя. Он думал, что придётся сейчас положить на стол дневник — и появится в дневнике замечание: «Занимался на уроке русского языка посторонними делами».

Но учитель вдруг спросил:

— Сам написал?

Тут Серёжа мог соврать, что не сам, не он написал, а ему кто-то всё это подстроил, а кто и когда — неизвестно. Но учитель смотрел очень серьёзно, и Серёжа сказал, что сам.

— После уроков зайди в седьмой «а». У тебя пять уроков?

— Пять, — растерянно сказал Серёжа.

А сам подумал: «Неужели родителей вызовет?»

Серёжа ужасно боялся замечаний в дневнике. Хотя замечаний ему почти не писали, а родителей так и вообще не вызывали никогда.

Однажды, когда он учился в третьем классе, он шёл по коридору, и вдруг рядом с ним свалилось со стены расписание уроков. Расписание было в большой деревянной раме за стеклом, стекло с грохотом разбилось, осколки валялись по всему полу, а Серёжа стоял около этого расписания и не знал, что делать.

Тут с лестницы выбежала учительница, схватила Серёжу за руку и повела в кабинет к директору.

Директора в кабинете не было. А учительница, она только недавно преподавала в школе и не знала, что Серёжа Костров отличник и расписание ему бить ни к чему, эта учительница стала вести допрос.

— Ты разбил? — говорила она.

— Не я, я мимо шёл, — отвечал Серёжа и плакал.

— Не реви. Я вижу твои лживые слёзы. Ну сознайся. Сознайся, и я тебя прощу, — уговаривала учительница. — Самому легче же станет.

Но Серёжа не сознавался.

Серёжа долго плакал. Учительница то пугала, что из школы его исключат и из пионеров тоже могут, если он не сознается, то, наоборот, упрашивала его и чуть сама даже не заплакала.

Наконец пришёл директор.

Директор ходил в старой военной шинели со снятыми погонами и опирался на палку. Он медленно, будто не видя учительницы и заплаканного Серёжи, повесил шинель, потом сел на стул, прислонил к углу палку и сказал:

— Плакать не обязательно. Спокойно расскажи, как всё случилось. Только спокойно.

Серёжа рассказал.

Директор поверил и отпустил.

С тех пор Серёжа не бегал по школе, а ходил медленно, особенно обходя расписание, стенгазету и всё другое, что висит на стенах. Ещё он боялся ту учительницу. Если он видел её в конце коридора, то старался спрятаться подальше, в туалет, на лестницу или ещё куда-нибудь. А при встрече с ней отворачивался, делая вид, что не замечает.

Писать стихи

Если бы учитель написал замечание или бы сказал: «Зайдёшь к директору», — никто в классе не удивился бы.

А тут — в седьмой «а».

— Может, бить тебя там будут? — сказал Валентин Борисов, когда урок кончился и учитель ушёл. — Это его класс, воспитательский.

Борисов был здоровым и толстым даже, он с трудом умещался за партой и подраться любил.

— Пошли втроём, — предложил Гоша Захарьян.

Весь класс побежал вниз по лестнице в раздевалку, а Серёжа Костров, Борисов и Гоша — наоборот — поднялись по лестнице вверх.

— Стой, — сказал Борисов, — я на разведку пойду.

Он крадучись подошёл к седьмому «а», приоткрыл двери, заглянул. И сразу отскочил, потому что в коридор из класса вышел учитель.

— И вы тоже! — обрадовался он. — Заходите.

Серёжа не понял, чему учитель обрадовался, но в класс вошёл. С ним вошли Борисов и Гоша Захарьян.

В классе на разных партах, вероятно кто на какой хотел, сидели человек десять. Были два рослых восьмиклассника, несколько семиклассников, а одна девочка — совсем маленькая. Если бы не галстук, Серёжа подумал бы, что она из первого класса.

— К нам пришло пополнение, — сказал учитель. — Вы тоже стихи пишете? — спросил он Борисова и Гошу.

— Мы?.. Не знаю, — сказал Гоша.

— А чего, пишем, — перебил его Валентин Борисов.

А Серёжа понял, что не наказывать его позвал учитель, а на занятие кружка поэтов. Вот куда они попали.

— Даю задание, — сказал учитель, когда все сели и стало тихо, — написать… — он было задумался на секунду, — написать про маму.

— Про чью маму? — спросил кто-то.

— Про свою, про чью же, — ответил один из рослых восьмиклассников.

— Просто про маму, — учитель посмотрел на часы, — даю десять минут.

— Что, стихи придётся писать? — проворчал Борисов, который, как на уроке, сел рядом с Серёжей.

— Сам болтал, сам и пиши, — сказал Гоша.

А Серёжа молчал. Он изо всех сил старался придумать стих про маму и ничего не мог написать.

Все, у кого не было бумаги, подходили к столу учителя и брали листки в косую линейку. Некоторые ходили по нескольку раз. Это сбивало Серёжу с мыслей. Скоро учитель начал посматривать на часы. Все принялись спешно писать. Даже Борисов писал что-то, даже Гоша, а Серёже писать было нечего. Написал было: «Наша мама», но зачеркнул.

— Всё, — сказал учитель, — читаем по порядку.

Восьмиклассники написали по большому стиху. Оба стиха были про мамины руки.

Серёжа не очень вслушивался в то, что читали другие. Он всё ещё старался придумать что-нибудь. Вот прочитал уже Гоша Захарьян, вот Борисов встаёт. Почему-то Серёжа хорошо запомнил, что прочитал Борисов:

После этого стиха все долго смеялись. А потом учитель подошёл к Серёже.

Наверное, учитель всё понял.

— Ничего, — сказал он Серёже, — в следующий раз напишешь.

Потом учитель прочитал знаменитые стихи про природу и объяснил, как красиво они звучат.

И на этом занятие кончилось.

— Так я записываю вас троих, — сказал учитель, когда они уже были у двери.

Гошина знакомая

А когда Серёжа, Борисов и Гоша шли из школы, Серёжа увидел Олю Сорокину, девочку с красным шарфом. Она шла им навстречу, потом заметила их и направилась прямо к Серёже. Серёже страшно стало. И руки и ноги у него перестали слушаться, он остановился и стал смотреть, как Оля подходит. Она подходила, а он смотрел на неё.

И вдруг она поздоровалась с Гошей. И Гоша тоже поздоровался. Они заговорили о каком-то дяде Пете и об Инне Макаровне.

Серёжа с Борисовым стояли чуть в стороне. Оля Сорокина на них и не смотрела, а только разговаривала с Гошей.

— И чего она болтает? — сказал Борисов.

Наконец они кивнули друг другу, и Оля пошла дальше.

— Кто это? — спросил Серёжа, не глядя на Гошу Захарьяна. — Сестра?

Хотя ясно было, что сестрою она Гоше быть не может никак, Гоша был чёрным, он приехал из Армении, а Оля — светлая, даже волосы почти совсем белые.

— Так, — махнул Гоша рукой, — мы вместе праздники встречаем. У нас мамы подруги.

— А я думал, сестра, — снова сказал Серёжа.

— Она из сто шестьдесят девятой.

— Да ну! — сказал Борисов. — Я в эту школу на гимнастику хожу.

Он всем любил рассказывать про свою гимнастику. И сейчас тоже — стал рассказывать, замахал руками, потом остановился, и взмахнул ногой. Но Серёжа его не слушал.

Неудача

В одном классе с Серёжей учился Толя Кубарев. И Серёжа придумал план, в котором участвовал Кубарев и Борисов.

Есть такая узкая улица, которая идёт от Харьковской до Площади Александра Невского. Это — Тележная. На Тележной улице жила девочка с красным шарфом, Оля Сорокина. Серёжа несколько раз шёл за нею следом из магазинов, и всегда она заходила в один и тот же дом.

Серёжа вот что придумал.

Оля Сорокина будет идти по Тележной. Поздно, темно, ветер. На улице, как всегда, никого.

Вдруг из-за угла выбегают двое людей и хватают её за руки.

— Попалась, — говорят, — от нас не уйдёшь.

Но тут появляется он, Серёжа, и спасает её.

Люди сопротивляются, но он легко справляется с ними обоими.

Гордый, спокойный, он идёт с нею рядом, и они разговаривают. Могут про Гошу для начала, если говорить будет не о чем.

Конечно, лучше бы подошёл для этого дела сам Гоша, а не Кубарев, но нельзя — он знакомый.

А Кубарева Оля не знает. И Борисова тоже не помнит, конечно.

Кубарев сразу согласился. Он собирает конверты с картинками, и Серёжа ещё весной подарил Кубареву пять иностранных конвертов с нерусскими подписями.

Борисов сначала не хотел.

— А вдруг она закричит? Там милиция близко.

— Зато милиционеров нет, я проверял, — убеждал Серёжа.

И вот все они трое пришли на Тележную улицу и стали ждать появления Оли. Оля обычно в это время ходила в булочную за булкой.

Потом, когда Оля появилась, Серёжа спрятался в подворотню, а Кубарев и Борисов медленно пошли к ней навстречу. Они поравнялись с Олей и, так же как тренировались на Серёже, схватили её за руки.

— Ага, попалась, — сказал Кубарев.

— Пустите, — негромко проговорила Оля, но визжать не стала.

— Попалась, — снова сказал Кубарев.

Борисов молчал, и что делать дальше, Кубарев не знал.

Но тут появился Серёжа.

Он быстро пошёл прямо на них и ещё издалека закричал:

— Вы что это к человеку пристали! Ну-ка отпустите!

Борисов сразу отпустил. Было видно, что он и уходить уже собрался.

— Тебе говорят, — сказал Серёжа Кубареву.

— Ты, курносый, потише, — ответил Кубарев притворно грубым голосом.

У Серёжи нос был маленький, и он не любил разговоры об этом. Слова Кубарева его задели.

— Я тебе покажу курносого. Через забор сейчас полетишь, зелёное пальто! — сказал он.

Кубарев стеснялся своего пальто, потому что носил его много лет, чуть ли не с первого класса, и оно было совсем старым.

— Дурак, курносый дурак, — ответил он Серёже.

— А ты крокодила зелёная. По улицам ходила большая крокодила, — пропел Серёжа слова из известной песни.

Борисов слушал всё это, равнодушно глядел на них, молчал и дышал носом.

Оля Сорокина тоже молчала. Она с удивлением смотрела то на Серёжу, то на Кубарева.

Потом она легко выдернула свою руку, которую всё ещё держал Кубарев, и пошла к дому.

— Все вы дураки, — сказала она не поворачиваясь.

Она шла медленно и спокойно, но никто из троих не побежал за нею вдогонку.

Старая женщина

Всю неделю после дня рождения Галя не встречала Кармена.

Два раза она приходила к старой женщине Зинаиде Ивановне и помогала ей вместе с восьмиклассницами. Восьмиклассницы покупали продукты в магазинах для Зинаиды Ивановны, меняли цветы в вазе, вытирали пыль. Галя тоже вытирала пыль. А ещё Зинаида Ивановна просила Галю читать вслух статьи из книги. Книга была толстая и называлась «Здоровье и долголетие». Галя читала о гимнастике, которую надо делать, если думаешь долго жить, и Зинаида Ивановна повторяла:

— Поправлюсь, сразу займусь гимнастикой.

Она и в самом деле поправлялась.

Сначала она вставала, надевала халат, но могла ходить только по комнате, держась за стену или за мебель. А теперь даже в коридор и на кухню выходила, чтобы поговорить с соседями.

— Это меня наши девочки так поправили, — говорила она соседям.

Соседи варили ей обед, не доверяя восьмиклассницам, и сразу принимались уговаривать Зинаиду Ивановну вернуться в комнату.

Зинаида Ивановна до болезни работала кондуктором в трамвае и любила рассказывать случаи из жизни.

Как один человек забыл в вагоне скрипку и как она весь вечер ездила по городу, искала того человека. А он оказался знаменитым артистом. Знаменитые артисты тоже иногда в трамваях ездят. И артист пригласил Зинаиду Ивановну на концерт, посадил в первом ряду, а после концерта повернулся к ней и стал ей аплодировать. И зрители, как только узнали, в чём дело, тоже повернулись к ней и зааплодировали. А она стояла вся красная и не знала, куда спрятаться.

Она любила рассказывать этот случай и рассказывала его девочкам несколько раз.

И ещё другой случай, тоже в трамвае.

Как на повороте, автоматических дверей тогда ещё не было, на повороте вдруг в трамвай вскочила огромная собака-ищейка. Пассажиры все испугались, а многие даже закричали, но собака, не обращая внимания на крик, полезла сквозь давку и на передней площадке схватила преступника. А Зинаида Ивановна остановила трамвай, и вместе с собакой они сдали этого преступника подоспевшей милиции.

Выслушав эти истории, девочки расходились по домам. И по дороге назад Гале снова не попадался Кармен, хоть и жил он в квартире рядом.

О Коваленко

Сосед Гали, Коваленко, не умел прыгать.

На физкультуре весь класс выстраивали цепочкой вдоль стены спортивного зала. На середину выносили мат, стойки, а между стойками вешали верёвку. По очереди каждый бежал к середине и прыгал через канат. Коваленко всегда падал. Он хоть и был самым высоким в классе, но не имел прыгучести. Так говорил учитель. Всякий раз он надеялся перешагнуть через эту верёвку и перешагивал уже первой ногой, но второй обязательно цеплялся и падал, а на него падали стойки.

Все смеялись, глядя, как он неуклюже поднимается с мата и идёт на своё место к стене. Все даже ждали обычно: вот сейчас он прыгнет и упадёт — ну и смеху будет!

И он брёл к стене весь красный, опустив длинные руки и долго ещё потом переживал, даже на следующих уроках.

А Галя не смеялась. И не потому, что сидела с ним рядом за партой. А потому, что ничего тут смешного нет, когда человек падает и ногу подворачивает, так что потом весь день хромает. Ни разу она не смеялась над ним, хоть все и хохотали.

Качели в парке отдыха

— Костровы! Мы давно не гуляли вместе! — сказала мама вечером. — Поехали завтра в парк.

— В парк? — удивился папа. — Как же моя модель? — Он помолчал и вдруг сказал другим, радостным голосом: — Поехали!

Оказывается, многие люди в тот день решили отдыхать в парке, и дирекция парка устроила для них народное гулянье.

Всюду играла музыка. На одной сцене читали хором стихи серьёзные пенсионеры, на другой — выступал загадочник, а на третьей были особые артисты — собаки. Вернее, это была не сцена, а остров. Люди стояли на одном берегу, так сказать, на большой земле, а собаки выступали на острове. Они демонстрировали свою служебную работу, по команде стояли, садились, не ели чужую пищу, прыгали через барьер, взбирались по лестнице. Работу собаки делали молча, лишь иногда кто-нибудь из них вспоминал о зрителях, оглядывался и раза два гавкал.

Костровы посмотрели на собак, послушали загадочника, несколько раз постояли в очереди к автоматической машине, которая пекла вкусные пончики. А потом Галя встретила длинного Коваленко, своего соседа.

Коваленко шёл по аллее вместе с родителями, и они оба были меньше его ростом. Они шли не по самой аллее, а по бокам, под деревьями и собирали жёлуди в газетный кулёк.

Папа узнал родителей Коваленко, потому что встречал их на родительском собрании.

Он дал отцу Коваленко два больших крепких жёлудя, которые тоже подобрал в парке. И все вместе пошли к качелям.

Галя больше любила качели. А Серёжа и Гриша — карусели.

— Серёжа такой большой, а всё ещё карусельщик, — сказала про него мама.

— А я качели люблю, — сказал Коваленко.

— Разве ты хорошо их переносишь? — удивились его родители.

— Я ещё летом стал качели любить.

Очередь в кассу была общая, а потом Галя и Коваленко подошли к качелям, а Серёжа и Гриша — к каруселям.

Коваленко совсем не умел раскачиваться — это Галя поняла сразу. Он стоял, вцепившись в деревянные поручни, и только моргал глазами.

Рядом уже качались изо всех сил, а они всё не могли раскачаться как следует. Галя даже устала от раскачивания в одиночку и скоро села, и Коваленко тоже сразу сел.

Он всё время молчал, а потом вдруг проговорил:

— Хочешь, я этому Кармену костыль поставлю?

— Какой костыль? — не поняла Галя.

— Ну, дам ему, чтоб не лез.

— Он и не лезет, — сказала Галя.

Коваленко помолчал, а потом снова проговорил:

— А я думал, лезет.

После этого Коваленко замолчал совсем. Качели стали останавливаться, а он сидел на скамейке, одной рукой держался за поручень, а другую положил на колени. И молчал.

За один день

За один день может случиться так много событий, что некоторые даже забудутся.

Например, после уроков в Галин класс пришла старшая пионервожатая. Все писали на специальных листках слова торжественного обещания, чтобы выучить их дома. А еще слушали рассказ об истории пионерской организации.

На первом уроке, когда писали контрольную диктовку, внезапно подул сильный ветер. Он открыл дверь, распахнул окна, да так, что все диктовки полетели по классу и перепутались. Учительница Жанна Дмитриевна перестала диктовать, ребята принялись ползать по классу и собирать контрольные. В это время можно было подглядеть любые неизвестные слова. Диктовки долго разбирали — чья где, а у Люды Наварской диктовка потерялась насовсем. Сколько ее ни искали — пропала, и Люде учительница поставила точку.

Старшая пионервожатая спросила Галю, как её поручение. И Галя сказала, что хорошо. А на самом деле вчера, когда она читала книжку о долголетии, то пропустила нечаянно страницу. Зинаида Ивановна не заметила, но Галя все равно переживала и весь вечер дома об этом думала. А когда старшая пионервожатая спросила Галю про здоровье Зинаиды Ивановны, Галя снова сказала, что хорошо. И снова стала переживать — вдруг плохое здоровье, вдруг не поправляется Зинаида Ивановна, а только так говорит.

Но когда Галя и восьмиклассницы пришли после школы к Зинаиде Ивановне, у неё был врач.

Он измерил давление специальным прибором на одной руке и на другой, потом долго писал непонятным почерком в тетрадку, которая называлась «История болезни», а потом сказал, улыбаясь:

— Хороши ваши дела, Зинаида Ивановна.

И тут хоть Галя успокоилась.

А потом на площадке она увидела Кармена. Кармен приоткрыл дверь из своей квартиры, наверно, хотел выйти, но заметил Галю и сразу спрятался. Галя постояла минуту на площадке и побежала вниз по лестнице догонять восьмиклассниц.

Стенная газета

На перемене в Серёжин класс вошли два восьмиклассника.

— Кто у вас здесь поэты? — спросили они.

Серёжа хотел промолчать, но все зашумели:

— Вот они, вот те трое.

— Идите за нами.

Серёжа, Борисов и Гоша пошли следом за ними и пришли в пионерскую комнату.

Там на всём длинном столе была разложена стенная газета.

— Берите себе по двоечнику, — сказали восьмиклассники, — и пишите про них стихи.

Серёже двоечника не хватило. Ему дали опаздывальщика Лёхина из четвёртого класса.

— Только быстро, утром газета должна висеть.

Начался урок географии. Но Серёжа не смотрел на карту, не слушал отвечающих, не следил за указкой учителя. Он сочинял стихи про Лёхина. И опять ничего не мог сочинить. Уже и Гоша Захарьян сочинил, и Борисов тоже про своего двоечника, а у Серёжи опять ничего не было. А только вчера он написал в специальную тетрадку новые восемь строчек про вечер и про дождь.

Как-то так получалось, что про вечер стихи писались у него сами собой, а про другое, про прогульщика вот, например, никак. Хоть он и старался весь урок.

— Эх ты, — сказал на перемене Борисов и в одну минуту написал:

Поручение выполнено

— А я сегодня гуляла сама, — сказала Зинаида Ивановна Гале, когда Галя снова пришла к ней. — Я теперь здоровая.

— Я вам сейчас пыль вытру.

— Не надо, я сама её вытру.

— Девочки сейчас в магазин сходят.

— В магазин я уже сходила, — и Зинаида Ивановна показала на сумку, — полную сумку несла.

— Я вам тогда почитаю, — сказала Галя, — про здоровье и долголетие.

— Вот-вот, я зарядку уже начала делать.

В это время в дверь постучали восьмиклассницы.

— Здравствуйте, мои девочки, я совсем уже выздоровела, — встретила их Зинаида Ивановна. — Это и врач сказал. Идите вы лучше в садик, погуляйте.

— Как же я поручение буду выполнять? — расстроилась Галя. — Мне в пионеры вступать скоро.

— Не знаю, девочка. Ещё кого-нибудь найдут, кому помочь. А ко мне приходите в гости…

— Может, вы поболеете? — спросила Галя. И сразу поняла, что сказала что-то не так.

Все засмеялись. На этом кончилось Галино поручение.

Бешеный бой за город Курск

— Слушай, — сказал Грише Кострову неряха Саня Куницын, — сегодня ты поведёшь меня домой.

— Почему? — удивился Гриша.

— У бабушки партийное собрание, а мама с папой работают. Я сказал, что ты.

— Лучше в продлённом дне останемся вместе, — предложил Гриша.

— Я бабушке сказал, значит, всё, провожай меня.

Гриша согласился.

До Саниного дома было близко, даже улицу переходить не полагалось, потому что Санин дом был на углу.

По дороге Саня крутил головой во все стороны и успевал ещё пинать ногами лежащие на асфальте предметы. Даже урну однажды пнул.

А когда они проходили мимо кухни-столовой, Саня остановился и заглянул в открытые окна. Кухня была внизу, в подвале, из огромных котлов поднимался пар, а вокруг котлов ходили два здоровенных человека в белом.

— Бросим в котёл кирпич, а? — сказал Саня Куницын. — Или кусок асфальта. Повар не заметит, начнёт в тарелку суп наливать, а вместо мяса — кирпич. Вот смешно!

— Лучше пойдём, — испугался Гриша. Почему-то ему не хотелось кидать куски асфальта в котёл повару.

— Смотри, человек спит! — показал Саня на другое окно. — Лежит и спит на кровати. Давай крикнем что-нибудь звериными голосами, он и проснётся. Вот смешно!

Но Грише и кричать тоже не захотелось.

Потом Саня увидел дверь с надписью «Осторожно, окрашено». Он приложил к этой двери ладошку со всеми пятью пальцами и едва её оторвал, так она приклеилась свежей краской. Ладошка сразу стала коричнево-красной. И пока они дошли до Саниного дома, он успел покрасить себе и лоб, и нос, и шею. А потом ещё вымазал дверь своей квартиры: оставил на ней пять коричневых пальцев.

Когда они открывали дверь, вышла соседка.

— Саня, бабушки дома нет, — сказала она.

— А меня вот он провожает, — показал Саня на Гришу.

— Разве тебе разрешили быть дома одному? — удивилась соседка.

— А я вот с этим буду, — снова показал на Гришу Саня.

Соседка покачала головой и ушла в свою квартиру.

Гриша сразу хотел идти назад, в школу, в продлённый день, потому что за ним должна была зайти Галя. Но Саня запер дверь на какой-то хитрый замок и сказал:

— Давай играть, а то я тебя не выпущу.

И пришлось Грише играть.

Хотя играл, в основном, один Саня, а Гриша молча сидел на стуле.

Сначала Саня открыл пианино, оставив при этом на крышке страшные следы от грязной руки. На пианино он сыграл, как ходит медведь, а потом стал изображать бешеный бой за город Курск. Рвались снаряды, грохотали танки, выли самолёты — всё это изображал Саня, помогая пианино завыванием, криками и топаньем ногами.

Бой продолжался бы ещё долго, если бы с обоих этажей, сверху и снизу не стали бы стучать по батарее. А ещё в пианино что-то вдруг лопнуло, может быть, главная струна, и оно перестало работать.

— Придумал! — сказал Саня, отдохнув минуту на стуле напротив Гриши. — Давай насыплем в пакеты землю из горшка и на голову прохожим — пум! Он идёт, а ему вдруг земля на голову. Вот смешно!

Хотя Гриша не хотел играть в эту игру, Саня всё-таки вырвал из своей тетради листок, отсыпал в него землю, открыл окно и кинул в двух девчонок. Пакет упал, стукнулся об асфальт, не попав в девчонок, и земля рассыпалась. Следующий пакет попал точно в голову пожилому человеку, прямо по лысине. И когда Саня стал носиться по комнате, хохоча, припрыгивая и сшибая ровно расставленные стулья, Гриша выглянул в окно.

Человек стоял недовольно морщась, стряхивая землю с головы, из-под воротника, а потом он поднял голову. И Гриша вдруг увидел, что это сосед, старик Бовин. И портфель был его, с рулоном красной бумаги.

Гриша ходил к Бовину каждый день разговаривать и клеить Дворец Советов для Гали, а теперь получалось, что он, Гриша, кинул в старика землёй.

Гриша сразу спрятался и не знал, что было дальше. Узнал ли его Бовин или не узнал и пошёл по своему делу.

— Пусти меня, — сказал Гриша, — я пойду.

Но Саня не выпускал.

Тогда Гриша сел в угол и уставился в трещину на полу.

Саня прыгал перед ним, махал своими грязными руками у самого лица, орал, топал, плевал на дорогую полированную мебель, но Гриша не взглянул на него ни разу и только смотрел в ту трещину на полу.

Наконец и Саня, видимо, утомился, потому что сказал:

— Ну и уходи. А я скажу учительнице, что ты у нас сто рублей украл.

Но Гриша и тут сдержался. Взял ранец и молча вышел из квартиры.

Когда он проходил по улице под Саниными окнами, там было тихо.

А вечером, первый раз за долгие времена, Гриша не пошёл к старику Бовину.

Коллекция бабочек

Серёжа был дома у Гоши Захарьина. Серёжа пришёл посмотреть на бабочек в коллекции. О коллекции этой Гоша рассказывал давно.

Гоша достал несколько плоских ящичков. Вместо крышек в них были вставлены стёкла. И под каждым стеклом, распластав крылья, лежали красивые разноцветные бабочки.

— Видел бы их в горах!.. — говорил Гоша.

Вдруг в квартиру позвонили, дверь открыла Гошина мама, и Серёжа услышал два голоса.

Один из голосов был Олин — это Серёжа понял сразу.

И точно: в комнату вошла Оля.

Она поздоровалась с ними обоими, с Гошей и с Серёжей, и подошла к бабочкам.

С Серёжей она поздоровалась, как с незнакомым, как будто не узнала его после того случая, на Тележной улице. А может быть, и в самом деле забыла, ведь он был тогда в пальто и в школьной фуражке.

— Этих я видела, этих — тоже, а этих — нет. Новые? — спросила Оля про бабочек.

— Новые, — сказал Гоша.

Серёжа тоже хотел подойти к бабочкам, но остался сидеть в кресле в углу. Он почувствовал, что надо сказать что-то, уже открыл рот, чтобы произнести:

— А у меня…

Но вместо этого у него вырвался тихий хрий, и он сразу замолчал. Хорошо, что этот хрип никто не услышал, потому что ни Оля, ни Гоша не обернулись.

А Серёжа хотел рассказать про орхидеи, которые он выращивал в школе весь год.

Оля посмотрела на бабочек и пошла в кухню, где её мама разговаривала с Гошиной.

— Ты чего? — спросил Гоша.

— Я? — спросил Серёжа специально удивлённым голосом. — Я ничего.

Он сразу встал с кресла и подошёл к коллекции.

— Я пойду.

— Останься, ты из-за них, что ли? — Гоша кивнул в сторону кухни. — Они скоро уйдут. А мы в настольный хоккей поиграем.

— Я лучше пойду.

Серёжа пошёл в прихожую. Он одевался медленно и слушал голоса, Олин, её мамы и Гошиной мамы. Ему не хотелось уходить.

Если бы ещё раз Гоша попросил его, он бы, пожалуй, остался. Но Гоша молчал, опираясь на дверной косяк, он смотрел, как одевается Серёжа. А когда попросил, было уже поздно: Серёжа застегнул пуговицы.

— Оставайся, куда ты идёшь?

— Я лучше завтра приду или на днях.

Гриша открыл дверной замок. Серёжа крикнул в кухню «до свидания» и вышел на лестницу.

Второгодник Сивцов

Утром из Гришиного класса пропал стул. Уже ученики пришли, а около учительского стола стула нет.

На первой парте у окна сидел второгодник Сивцов. Он сходил куда-то на несколько минут и вернулся со стулом. Всё у нового стула было нормально, только ножки не четыре, а три. Четвёртую ножку Сивцов нёс в руке. Он поставил стул около стола, приладил ножку и отошёл.

— Сивцов, что делаешь? — сказали девочки. — Упадёт же Маргарита Львовна.

— А вы лучше молчите, — ответил Сивцов, — вас не спрашивают.

— Сядет и вдруг упадёт — вот смешно! — сказал неряха Саня Куницын.

Второгодник Сивцов был самым сильным в классе, и его боялись. Поэтому спорить не стали. И ещё интересно было всё-таки посмотреть, что будет. А Сивцов пригрозил:

— Кто скажет, плохо тому станет.

Начался урок. Сначала учительница ходила между колонок, потом она постояла у доски, потом у стола. А потом решила сесть.

И Гриша вдруг представил, как вот она сейчас сядет и сразу упадёт. И стул будет валяться рядом. И как всё это будет плохо. И страшно ему стало очень. И он вдруг сказал:

— Маргарита Львовна!

— Ты хочешь спросить меня, Гриша? — откликнулась Маргарита Львовна. — Тогда подними руку.

Гриша поднял руку и встал. Но он не знал, о чём спрашивать. Он стоял, молчал и не мог придумать.

— А почему в ясную погоду небо синее? — вдруг сказал он.

Маргарита Львовна недовольно покачала головой.

— На другом уроке я отвечу. Сейчас у нас русский.

Она снова отошла к доске, а Гриша крутился за партой и старался на неё не смотреть.

«Только бы не села, только бы не села», — думал он.

Но Маргарита Львовна снова решила сесть. И Гриша снова поднял руку. Маргарита Львовна этой руки не заметила. Тогда Гриша крикнул:

— Маргарита Львовна!

— Что такое? — удивилась учительница и даже немного испугалась.

Гриша вскочил.

— Почему, когда луна светит — холодно, а когда солнце — тепло?

— Я тебе всё объясню потом. Садись и больше не спрашивай.

Гриша сел, а Маргарита Львовна прошлась вдоль его колонки.

Она задержалась около стены, потом снова пошла к столу.

— Откройте тетради, — сказала она.

Все зашевелились, зашуршали тетрадями, и Гриша тоже достал свою. Но тут Маргарита Львовна снова пошла к столу.

— Маргарита Львовна! — закричал Гриша в третий раз, уже не поднимая руки.

Маргарита Львовна посмотрела на него и промолчала.

— Маргарита Львовна! — вскочил Гриша. — Почему каменный уголь как камень, а горит?

— Сейчас тебе будет уголь. И угол тоже будет, — сказала Маргарита Львовна спокойным, но очень злым голосом. — Вот этот угол. — Она показала на угол около двери. — Встань сюда, повернись спиной к классу и успокойся. Серёжа, твой брат, никогда такого не делал.

Гриша чуть не заплакал — так глупо всё получилось. Он медленно пошёл в угол и стал там лицом к стене. А все в классе молчали. Гриша стоял и разглядывал крапинки краски…

— На чём я остановилась? — спросила Маргарита Львовна.

В это время раздался грохот. Это стул упал сам по себе. Он упал около Маргариты Львовны, а ломаная ножка отлетела далеко под парты.

— Теперь мне ясно, — сказала Маргарита Львовна. — Костров, садись на место. А после уроков приведёшь папу в школу.

Гриша не понял сначала, зачем папу нужно вести в школу. Он пошёл к парте, а Маргарита Львовна продолжала говорить, не обращая на него внимания.

И только к концу урока Гриша понял. Учительница решила, что стул подставил он, Гриша.

Гриша посмотрел на Сивцова. Тот сидел как ни в чём не бывало. Делал вид, что внимательно слушает. Гриша посмотрел на Саню Куницына. Саня рисовал на ладони чернильные кружки, а потом размазывал их пальцем.

Урок кончился, и Маргарита Львовна сказала:

— Гриша, я напишу записку. Передашь её родителям.

И стала эту записку писать.

А Сивцов сидел за своей партой, смотрел на Гришу злыми глазами и молчал. И никто в классе не сказал, что не Гриша подставил этот ломаный стул, а второгодник Сивцов.

Маргарита Львовна уже подписывалась, и вдруг Саня Куницын рядом с Гришей поднялся и громко сказал:

— Это я, Маргарита Львовна.

— Что — ты? — подняла голову Маргарита Львовна.

— Это я стул поставил. Я больше не буду.

— Правда? — спросила Маргарита Львовна. — Правда? — повторила она ещё раз и оглядела всех.

Но все молчали.

— Хорошо, я поговорю с твоей бабушкой. А Гриша… Гришиных родителей пока вызывать подожду.

Она взяла журнал и вышла из класса.

И второгодник Сивцов сейчас же вскочил.

— Дурак! — закричал он Сане. — И ты дурак тоже! — он повернулся к Грише. — Я и сам бы мог… — Он хотел ещё что-то сказать, но махнул рукой и выбежал в коридор.

Разговор в парадной

Серёжа Костров часто ходил по Тележной улице. Раньше, весной, этой улицы он и не помнил, а теперь каждый день после школы его тянуло сюда. У него были разные дела, например, на углу Суворовского проспекта и Четвёртой Советской улицы. На том углу висела вывеска: «Детская библиотека Смольнинского района». И Серёже давно полагалось сдать книги. В библиотеку. Каждое утро он брал их с собой в школу. «Сегодня уж точно сдам». Кончались уроки, и он шёл к Суворовскому проспекту. «Сегодня ни за что не сверну», — думал он про Тележную улицу. И… сворачивал. «Не сдавал месяц, день уж потерпят, а завтра обязательно сдам». И завтрашним утром снова нёс свои книги в школу.

На Тележной улице не было магазинов. Так бы можно было зайти, спрятаться от дождя, постоять, глядя на тротуар сквозь витрину. Даже афиш, чтобы долго разглядывать их, на этой улице не было.

Серёжа ходил по Тележной взад-вперёд и наконец видел девочку с красным шарфом, Олю Сорокину. Сразу Серёжа скрывался в парадную. Оля проходила мимо, а он выглядывал из-за дверного стекла. Потом он выскакивал на улицу и смотрел, а она шла. Он стоял, готовый снова спрятаться, если она оглянется вдруг, но она не оглядывалась, а шла прямо, почти не сгибаясь, а он всё стоял и смотрел.

Однажды Серёжа наткнулся на Борисова. Вернее, не наткнулся, потому что Борисов шёл по другой стороне. Зачем он пришёл на Тележную — Серёжа в тот раз не понял. Серёжа сделал вид, что не заметил, сделал вид, что разглядывает тучи на небе. И Борисов его не окликнул.

Но когда он дошёл до конца улицы и повернул назад, они снова встретились. Серёжа снова мог бы отвернуться или даже спрятаться в подворотню, но не успел, потому что они — Борисов и Серёжа — столкнулись взглядами. И пришлось Серёже перейти на сторону Борисова, а когда он перешёл, Борисов спросил:

— Откуда и куда? — и улыбнулся.

Если бы Серёжа спросил первым, пришлось бы Борисову отчитываться. А теперь Серёжа не знал, что сказать и махнул рукой:

— Гуляю.

— И я тоже — гуляю, — сказал Борисов.

И они разошлись.

На другой день Серёжа шёл по той же Тележной, и то ли загляделся он на что-нибудь, то ли задумался, но Оля Сорокина появилась вдруг неожиданно и совсем близко.

Серёжа сразу вбежал в парадную и наткнулся в этой парадной, наскочил на стоящего у стены Борисова. Серёжа даже сказать ничего не успел, так это было неожиданно. А Борисов тоже — дёрнулся, сделал странное лицо и выскочил из парадной. От кого он так убегал — Серёжа не понял.

Но зато Серёжа вдруг понял, что это Олина парадная. И стена, на которой нацарапано непонятное слово «полиглот», а рядом две рожи. И батарея, выкрашенная коричневой краской, хотя стена была синей, — всё это Олино, всё это Олина парадная. Через минуту в эту парадную войдёт Оля — и придётся что-то говорить, здороваться, глядеть на неё. К счастью, из парадной был ещё один ход — во двор.

Серёжа побежал по ступенькам к этому ходу, сначала по ступенькам вверх, потом — вниз. Но во двор он не выбежал, а встал у стены, у выхода.

Сразу хлопнула парадная дверь, и Серёжа понял: Оля.

Дверь хлопнула ещё раз, кто-то кашлянул и сказал голосом Борисова:

— Здравствуй.

Серёжа прижался к стене у своего чёрного хода, и мыслей у него никаких в голове не было, и он ничего не чувствовал и ни о чём не думал, только слышал их разговор.

— Ты тут живёшь? — спросил Борисов.

— Живу. А тебе какое дело?

Этих слов Серёжа боялся больше всего. Из-за этих слов он и не подходил к Оле Сорокиной всю осень.

«А тебе какое дело». Значит — уходи, я с тобой разговаривать не хочу и видеть не хочу, и вообще ты мне не знакомый.

Вот что это за слова: «А тебе какое дело».

Но Борисов — он как будто тех слов не услышал и сказал:

— А у меня тут друг живёт, Дима Макринов.

Оля не ответила. Может быть, потому, что Дима Макринов на этой лестнице никогда не жил.

— А ты из школы идёшь? — снова спросил Борисов.

Глупость какую он спрашивал. Любому дураку ясно, что из школы — откуда же ещё, из планетария, что ли.

— Из школы, — ответила Оля.

Она даже и не подумала, что Борисов спросил глупость.

— А я в вашей школе гимнастикой занимаюсь.

Оля молчала.

— А ещё я поэт, — сказал Борисов. — Хочешь, свои стихи прочитаю?

На втором этаже хлопнула дверь, и два человека громко затопали по лестнице. Наконец они вышли.

И вдруг Оля спросила сама:

— Ты какого больше любишь поэта: Пушкина или Лермонтова?

— Пушкина, — сказал Борисов, потому что Пушкин был знаменитей.

— А я Лермонтова.

«Вот врёт, — подумал Серёжа, — он и книг-то не читает, а ходит на свою гимнастику».

— У тебя дома рояль есть, да? — спросил Борисов.

Откуда он это узнал, было неизвестно.

— Пианино.

В это время по лестнице затопали с верхнего этажа.

— Ну, я пойду.

Но тут хлопнула ещё и парадная, и Серёжа услышал голос Олиной мамы.

Мама что-то сказала Оле, Оля ответила. И Борисов сказал что-то про стихи.

Серёжа плохо слышал, потому что по лестнице топали совсем громко, а ещё громче эти топающие разговаривали.

А потом Серёжа услышал:

— Раз пришёл, поднимайся наверх, — это сказала Олина мама весёлым голосом.

И все они трое: Оля, мама и Борисов — пошли по лестнице.

Уже закрылась дверь их квартиры, прошёл наверх ещё кто-то, потом залаяла собака в квартире первого этажа, и только тогда Серёжа отошёл от стены чёрного хода, пошёл к парадной, вышел на улицу и побрёл к перекрёстку.

На улице дул ветер и брызгал мелким холодным дождём в лицо. Серёжа дрожал от ветра и от дождя и медленно шёл к перекрёстку.

Вокзал

Зачем-то он пришёл на вокзал. Ему было всё равно, куда идти. И он бы, может быть, прошёл мимо. Но на него наскочили люди с чемоданами. Потом ещё пробежали мимо, другие. И тогда Серёжа пошёл вслед за ними, открыл тяжёлые двери, вошёл в зал ожидания.

В зале ожидания на всех скамейках ожидали чего-то люди. Некоторые внезапно вскакивали, хватали свои чемоданы и убегали. На их место сразу приходили новые. Диктор просил по радио провожающих освободить вагоны. Однажды диктор чихнул по своему радио, но никто не засмеялся. Все были заняты проводами и отъездами.

Серёжа посидел на скамейке один, без вещей. Напротив сидела тощая тётка. Вокруг неё было множество тяжёлых мешков.

Сначала тётка дремала, а потом открыла глаза и стала зло смотреть на Серёжу.

Серёжа встал и пошёл к ларьку, где за стеклом лежали красивые журналы.

Тут на него снова наскочили люди с чемоданами. Их было человек шесть. Внезапно они поставили чемоданы на пол. Все вместе, одновременно. Сгрудились в кучу. Один из них, в клетчатом пальто, снял шляпу, помахал ею в воздухе и сказал остальным:

— Друзья мои! Друзья! В другую осень всё станет не так, всё будет прекрасно.

Человек замолчал, надел шляпу, и все они снова, будто по команде, взялись за чемоданы.

«Другой осенью не будет дождя, — подумал Серёжа. — Заснуть бы сейчас, а проснуться — здравствуйте, уже другая осень!»

— Другая осень! Чудаки! — услышал он вдруг рядом. Это говорил старик с большим чёрным зонтом. — Другой осени не бывает. Другой осенью мы пригласим других артистов.

Серёжа отошёл от этого злого старика к лотку с пирожками. Тут была очередь. Серёжа встал около лотка и посмотрел на пирожки.

Вдруг продавщица сказала:

— Скушай пирожок, мальчик.

Серёжа не сразу понял, что это ему, и только когда продавщица повторила снова: «Это я тебя угощаю, бесплатно. Скушай пирожок», — он вздрогнул и повернулся к выходу.

Около выхода его ещё раз стукнули по ноге чемоданом, толкнули. Он вышел на улицу.

Было совсем темно. Мимо ехали машины, их красные огни отражались в асфальте.

Серёжа посмотрел наверх, на часы, и повернул к дому.

Плот на реке Монастырке

Если бы они знали, что так будет, они бы не пошли в этот день через Лавру. Они бы пошли куда-нибудь в другую сторону, сидели бы в школе, делали бы что угодно. Лишь бы не идти по мосту, где написано: «Лавровский мост № 1».

Когда они, Галя и Гриша, шли по мосту, внезапно их кто-то позвал снизу, с воды.

Это был Кармен. Он стоял на плоту и грёб обломком доски. Плот продвигался медленно.

Кармен помахал им доской. Как ни в чём не бывало.

— Покатаемся! — крикнул он. — Спускайтесь к берегу!

— Вот ещё, — сказала Галя, но всё-таки стала спускаться к воде.

— Не бойтесь, — сказал Кармен, подгребая к ним, — прыгайте сюда. Путешествие на «Кон-Тики».

И Галя прыгнула. И Гриша тоже.

Лучше бы они не прыгали. Лучше бы повернулись и пошли домой. А ещё лучше бы и Кармена с собою взяли!

Кармен оттолкнулся от берега доской, плот зашатался, забулькала под брёвнами вода, и Гале стало страшно. Она даже покачнулась несколько раз. А Гриша — он ничего, стоял на толстенных брёвнах — и хоть бы что.

Кармен дал им по обломку доски, и они поплыли вдоль берега, потом выплыли на середину. Снизу река Монастырка оказалась намного шире, чем выглядела с моста. У одного берега и у другого плавали плоты, и они причаливали к ним по очереди.

И вдруг на них закричала толстая тётка с метлой. Лучше бы она не кричала! Она бы ни за что не кричала, конечно бы не кричала, если бы знала, чем всё это кончится.

— Убирайтесь с воды, хулиганы! — крикнула тётка и помахала метлою в воздухе. — Милиционера приведу! — крикнула она и стала перелезать через ограду моста, чтобы по берегу спуститься к воде.

И другие люди, которые раньше лишь смотрели на это плавание сверху, тоже стали ругаться.

Кармен принялся изо всех сил грести к берегу. Гриша и Галя ему помогали, но было мало толку от этой помощи.

Потом они подплыли близко к пустому плоту, который стоял у берега. Кармен прыгнул и крикнул Гале с Гришей, чтоб они тоже прыгнули.

Когда прыгнул Кармен, их плот слегка отодвинулся к середине. Гриша снял ранец и кинул Кармену. Прыгнула Галя, и плот ещё больше отодвинулся к середине. Между плотами получилось уже много воды. Даже плавала синяя крашеная щепка. А с моста продолжали кричать рассерженные люди.

Лучше бы они не кричали! Или бы уж крикнули Грише: «Стой! Не прыгай! Подожди!»

— Стой! — крикнул ему Кармен.

Но в этот момент Гриша прыгнул. Он прыгнул и сразу понял, что упадёт в воду. Он ещё не упал в неё, в эту холодную воду, а уже понял. И Галя тоже поняла, потому что она закричала вдруг:

— А-а-а!

Ничего больше она не кричала, только это. Плавать она не умела.

Гриша упал в воду, на секунду скрылся, потом вынырнул со страшно сморщенным лицом, что-то хотел крикнуть, но снова ушёл под воду, потом показались его скрюченные руки, потом затылок, потом он снова скрылся под водой.

Всё это время Галя кричала. Кругом все тоже кричали. И вдруг сверху, неизвестно откуда, вероятно с моста, потому что не с неба же, конечно, бухнулся прямо в одежде человек, облив брызгами её и Кармена. Кармен в это время, оказывается, сидел на корточках и совал Грише доску, за которую тот мог бы легко ухватиться, если бы у него было время сообразить.

Человек скрылся под водой, через несколько мгновений показался Гриша, потом голова человека, и Галя увидела, что это старик Бовин. Потом голова Бовина опять скрылась, и остались только его руки. Эти руки вытолкнули Гришу на плот, Кармен подхватил Гришу; тут к ним набежали люди, а руки ушли назад под воду и больше не появлялись.

Но Галя даже не обратила на это внимания. Она наклонилась над Гришей, пыталась поставить его на ноги, а у него изо рта выливалась грязная вода и всё левое ухо было забито грязью, и он не стоял, падал, хоть глаза и были открыты. И Галя подумала, как же ей попадёт теперь от мамы и от папы и за мокрую одежду, и за грязь, и за всё, что случилось.

Какие-то взрослые люди оттеснили её, что-то делали с Гришей. Другие продолжали суетиться у воды, зачем — Галя не могла понять. А с моста, с берега, отовсюду бежали.

Гриша сидел уже там, удивлённо таращась на окружающих, а какой-то человек в военном отталкивал всех от него и кричал:

— Воздуху дайте! Дайте воздуху парнишке!

Гришу несколько раз вырвало, он даже не вставал. А потом он вдруг затрясся и громко-громко заплакал.

— Раз ревёт, значит, ожил, — улыбнулся военный.

А у воды люди продолжали суетиться. И только тут Галя поняла, что они ищут старика Бовина.

И вдруг они закричали разными голосами:

— Вон он! Он! На том берегу!

И Галя увидела, что старик Бовин бежит по тому, противоположному берегу в мокрой одежде, а параллельно ему по берегу, Галиному, бегут люди и что-то кричат ему, просят остановиться. Старик бежал вприпрыжку, странно выкидывая ноги, он добежал первым до Лавровского моста № 2 и убежал в сад, который местные жители называют митрополичьим. Из сада был ход прямо во двор, домой.

В это время примчались две «Скорые помощи». Люди подхватили Гришу. Две женщины повели следом Галю; она не сопротивлялась, ей говорили какие-то тихие ласковые слова. А Кармен, когда и его тоже хотели посадить в машину, вдруг закричал, вырвался и отбежал в сторону.

Шофёр захлопнул двери, и машина тронулась.

Галя сидела на кожаном сиденье рядом с молодой санитаркой. Гришу раздели, завернули в одеяло и зачем-то положили на носилки, а носилки подвесили между стен. Он лежал там, а с его одежды около Гали растекались по полу лужи. Машина круто повернула, и Галя чуть не соскочила с сиденья, чуть не упала в эти лужи.

В больнице Галя сидела в специальной комнате. А Гришу, закутанного в одеяло, куда-то унесли.

Строгий доктор в очках записал всё, что рассказала ему Галя о катании на плотах. Ещё он записал про все болезни, которыми болел Гриша. Галя хотела рассказать и про Бовина, но в последний момент удержалась.

Потом привели назад Гришу. Он был в больничном халате. Длинный линялый халат тащился бы по полу, если бы Гриша не поддерживал его руками. Гриша был чистым и даже улыбался. Галя испугалась, что теперь его положат в больницу, — значит, от мамы попадёт ещё больше. Но следом молодая санитарка вынесла Гришину одежду. Одежда была выжата, и с неё теперь вода не текла.

Их вывели на улицу, посадили в ту же «Скорую помощь» и повезли домой.

По дороге Гриша показал на руке жёлтое пятно. Это ему сделали укол и смазали йодом.

Дома никого ещё не было, даже Серёжи. Молодая санитарка уложила Гришу в постель, взяла халат и уехала.

Вечером

Маме не пришлось ни о чём рассказывать. Она узнала о случившемся во дворе, когда шла домой.

— Это всё улица! Всё улица! — плакала мама вечером. — Я вам сколько раз говорила: гуляйте втроём. Из-за вас человек мог лишить себя жизни!

Галя и Гриша сидели рядом на диване, опустив головы.

Папа не пошёл в авиамодельный клуб, остался дома и нервно ходил по квартире.

— Но вы скажите, что больше не будете. Дайте мне такое обещание! — повторял он.

И Галя с Гришей отвечали:

— Не будем, мы не будем больше.

У них можно было и не спрашивать. Уж точно — в эту осень они больше на плот не полезут.

Но папа через несколько минут снова им говорил:

— Дайте мне обещание! Твёрдое человеческое слово!

И Серёжу тоже никуда не пустили, хотя он-то, казалось, был и не виноват.

Его оставили дома, запретив выходить на улицу без разрешения.

Потом мама и папа надели пальто и, пошептавшись, ушли из квартиры на час. Через час они вернулись с большим тортом. Мама пошла наверх к старику Бовину, долго стучала в его дверь. Но никто к двери не подошёл, хотя иногда маме казалось, что в комнате Бовина кто-то ходит, а потом она услышала даже кашель.

Утром

Утром по радио диктор прочитал объявление:

— Управление милиции сообщает, — это диктор прочитал строго: — Вчера ученик первого класса Гриша Костров и его сестра, ученица третьего класса Галя Кострова, вместе с мальчиком, фамилия которого не установлена, катались на плоту в районе реки Монастырки. В результате несчастного случая ученик Гриша Костров упал в воду и стал тонуть. На глазах всех прохожих пожилой мужчина в чёрном костюме прыгнул с перил Лавровского моста номер один в воду и спас погибающего школьника. Фамилия пожилого человека осталась неизвестной. Всех свидетелей происшествия городской отдел управления милиции просит позвонить по телефону двенадцать-ноль семь-тридцать девять. Не отпускайте малолетних детей без присмотра на улицу! — снова строго закончил диктор.

— Достукались, доигрались! — сказала мама. — На весь город меня ославили.

— И меня тоже, — вставил папа. — Мне выговор могут дать по профсоюзной линии.

— А всё улица! Кто это был с вами третий, опять Кармен?

Галя кивнула.

— Жаль, в школу опоздаете. Я бы вам показала Кармена! Нет, придётся найти его родителей. Придётся им объяснить, как воспитывают детей!

Сегодня Гале страшно было подходить к школе. Сразу подбегут, начнут спрашивать, что и как. А что она скажет хорошего. «Может, к врачу пойти, сказать: зуб болит. Пусть даже здоровый вытащат, лишь бы не ходить в школу».

Но у самого входа, на улице, Галю ждала старшая пионервожатая.

— Ой, Галочка, — сказала она неожиданно добрым голосом, — что же ты наделала. Педсовет из-за вас собирают. А я так хочу, чтобы ты стала пионеркой.

Галя чуть не заплакала сразу. И старшая пионервожатая добавила:

— Ты не волнуйся. Постараюсь тебя отстоять. А за плот я тебя ещё буду ругать.

И она погрозила пальцем.

Борисов и Оля Сорокина

На первом уроке Борисов подтолкнул Серёжу и придвинул ему промокашку.

— Смотри, я стих написал.

На промокашке было написано вот что:

— Это я про природу. Здорово?

— Зачем? — спросил Серёжа.

— Для Ольги Сорокиной. Она меня просила, чтобы про природу.

Серёжа не ответил.

— Я гимнастикой в её школе занимаюсь.

Серёжа молчал.

— Я ей поэму обещал написать, только когда? Уроков-то задают…

Серёжа молчал по-прежнему.

— Слышишь, а она тебя знает. Вы с ней в электричке ехали.

— В какой электричке? — вырвалось у Серёжи.

— Откуда я знаю. Это она сказала, я-то не ехал. — Борисов помолчал. — Мы с ней договорились дружить.

— Ну и дружите на здоровье, — сказал Серёжа и изо всех сил сделал вид, что слушает учителя.

Коля Потапов

Вечером дверь открыл папа. Следом за ним вошёл Кармен. Кармен молчал, опустив голову. В руках у него был тот же планёр с кривыми крыльями.

Из кухни вышла мама. Но папа сразу сказал:

— Нам некогда. Мы будем работать.

Он снял с Кармена пальто, повесил на вешалку и провёл своего нового знакомого в маленькую комнату.

— Это Кармен? — спросила шёпотом мама.

— Неважно, — сказал папа, — это Коля Потапов. Мы будем работать.

Он захлопнул дверь в маленькую комнату. Из-за двери слышались иногда отдельные слова да шум папиной ножовки.

Потом папа проводил Кармена до двери. Кармен был без планёра, — вероятно, оставил в папиной комнате.

Папа открыл ему дверь, но он не уходил. Стоял у двери и чего-то ждал.

— Галя, — сказал папа, — ты проводишь своего товарища?

И Галя сразу вышла из кухни, где она была около мамы. И надела пальто. И пошла вместе с Карменом во двор.

Как только Кармен ушёл, дверь из кухни распахнулась, и мама произнесла:

— Ты мне скажи: это всё-таки Кармен?

— Он сконструировал новый тип планёра, понятно? — спросил папа.

— Мне понятно. Мне всё понятно, — ответила мама.

И вдруг на пороге появился старик Бовин.

Кармен не захлопнул дверь, когда уходил, и поэтому старик появился неожиданно и без стука.

Мама сразу же переменилась. Она улыбнулась старику. Но он не заметил.

— Гришенька, — сказал он, — если тебя пустит мама, поднимись ко мне. Мы давно не играли в шашки.

Мама улыбалась изо всех сил. Она смотрела на старика Бовина и улыбалась.

А он стоял, как будто не замечая.

— Гриша, быстренько собирайся, — сказала мама Грише. — Мы вам так благодарны, мы просто не знаем, как вас благодарить! — сказала мама Бовину, не переставая улыбаться.

Но старик Бовин прервал её кашлем. Он закашлялся и кашлял долго. Потом достал платок и вытер глаза.

Он ушёл, и мама сказала:

— Спас ребёнка, а сам не признаётся. Удивительный человек.

В этот вечер

В этот вечер космический корабль продолжал полёт в неизвестном космосе. Вокруг него перемигивались крупные разноцветные звёзды.

А папа Костров начал строить новую модель самолёта, которая долго не будет получаться, но когда-нибудь всё-таки получится.

В этот вечер по тоннелю метро, где герой труда Николай Симеонов сделал первый испытательный рейс, ехали пассажиры.

Некоторые устало дремали, некоторые смотрели друг на друга, и никто не знал, что кресло ведущего вагона, в котором сидел всегда Николай Симеонов, пусто. Сам же герой труда сидит теперь вдалеке за большим пультом и управляет несколькими поездами сразу.

А мама Кострова приготовила обед на два дня, села за стол на кухне, открыла первую страницу красивой папки и написала на ней большими ровными буквами: «ДИПЛОМ». Это значило, что через несколько месяцев она окончит свой заочный институт.

А Галя Кострова сделала уроки, села на диван и представила, как скоро ей повяжут пионерский галстук. И тогда все встречные, увидев её в красном галстуке, скажут: «Какая взрослая идёт девочка», — и сразу станут её уважать.

А Гриша Костров сидел у старика Бовина. Старик иногда покашливал. И они, Гриша и Бовин, договаривались тихими голосами о какой-то тайне, которая никому не была известна.

А Серёжа Костров ходил по улицам один, и ему не хотелось идти домой, потому что час назад он увидел девочку с красным шарфом, Олю Сорокину. Рядом с нею шёл ученик Серёжиного класса, Серёжин сосед, Валентин Борисов. Они шли, разговаривали, смеялись и прошли мимо Серёжи, его не заметив.