Другой дом

I

Миссис Бивер, хозяйка усадьбы Истмид и совладелица банка «Бивер и Брим», зорко, но снисходительно следила за тем, что происходило — как у нее вошло в привычку говорить — «в другом доме». Разумеется, там происходило гораздо больше событий, чем в огромном, старомодном и практически пустом особняке, где она, овдовев, жила в полном одиночестве. Мистер Бивер умер тремя годами раньше своего друга и партнера, покойного Пола Брима из усадьбы Баундс, оставив единственному сыну (малолетнему крестнику этого надежного партнера) значительную долю в деле, на которое его изумительная вдова — она знала, что изумительна, и гордилась этим — теперь имела заметное влияние. Пол Бивер, цветущий юноша восемнадцати лет, только что перебрался из Винчестера в Оксфорд; по замыслу матери он должен был овладеть как можно более разносторонними познаниями, прежде чем занять свое место в банке. Банк, гордость всего Уилверли, подобный высокой горделивой арке, которой служили прочными опорами два этих дома, стоил того, чтобы потратить немалые деньги на образование. Жители города и графства уверенно говорили, что ему сотни лет и что он так беспримерно надежен, как только может быть надежен арифметически непогрешимый расчет. В настоящее время банк прибегал к услугам самой миссис Бивер. Это вполне устраивало ее и тем более Пола, который столь мало тяготел к сидячей работе, что она догадывалась: на то, чтобы выработать у него привычку к нарукавникам, уйдет намного больше сил, чем ушло в свое время на то, чтобы приучить его к детским штанишкам. Тем более что вторая половина дела принадлежала молодому Энтони Бриму, нынешнему хозяину Баундса, сыну и преемнику коллеги ее мужа.

Она мыслила широко — и, в частности, решила, что по окончании Оксфорда мальчик должен попутешествовать и повидать мир; она была родом из эпохи, когда в заграничную жизнь погружались неспешно, а не окунались наскоро. Другой ее план в основных чертах заключался в том, что, вернувшись наконец домой, Пол должен жениться на самой милой из известных ей девушек, причем здесь тоже необходимо было неспешное погружение, ведь брызги от подобного погружения неизбежно коснутся его матери. Тогда этот вопрос обрел бы решение так же, как в хозяйстве миссис Бивер издавна обретали свое место все вещи, которые лежали где попало и не были пристроены к делу: он был бы убран с глаз долой. Трудно сказать, к миру она готовилась или к войне, но ей было свойственно всюду подстилать соломку, не оставляя почвы для возможных осложнений, каковые, впрочем — по крайней мере пока — ни разу о себе не заявляли. Ее жизнь была похожа на комнату, подготовленную для танцев, где вся мебель сдвинута к стенам. Насчет юной леди, необходимой для разрешения упомянутого вопроса, у нее сомнений не было: самой милой девушкой, какую она знала, была Джин Мартл, и миссис Бивер на днях послала за ней в Брайтон, дабы Джин приехала и выступила в предназначенной ей роли. Бенефис должен был состояться в пользу Пола, чье возвращение ожидалось вот-вот, в середине лета, и следовало с самого начала пресечь его попытки фантазировать о возможных альтернативах. По большому счету, миссис Бивер была рада, что он вообще не склонен к фантазиям.

Джин Мартл — сосланная в Брайтон отцом, который приходился миссис Бивер троюродным братом и которого, по мнению этой леди, медицинские светила не выпускали из Лондона, ибо он был слишком ценен, чтобы его потерять, и слишком скучен, чтобы часто с ним встречаться, — Джин Мартл со временем, вероятно, предстояло приобрести состояние, а также, возможно, набраться ума-разума. То, что при этом она являлась наиболее предпочтительной кандидаткой, говорит об умеренности ожиданий миссис Бивер. Еще меньшего она ожидала от умения девушки вести себя должным образом, которое позволило бы той блистать в обществе, и от ее волос, на которые миссис Бивер взирала в надежде, что с годами они потемнеют. По правде говоря, в Уилверли никогда бы не заметили, что Джин как-то не так себя ведет, однако там питали старомодное предубеждение против ярких оттенков естественного покрова головы. Одна из причин, по которой кузину Пола пригласили в Истмид, заключалась в том, что Полу следовало привыкнуть к экстравагантному цвету ее волос — неумеренно яркому, как в одно погожее июльское воскресенье с некоторой тревогой в очередной раз отметила миссис Бивер. Ее юная приятельница прибыла два дня назад и теперь, в свободный промежуток времени между церковной службой и ланчем, была послана в Баундс с сообщением и кое-какими предуведомлениями. Джин знала, что найдет там дом, до некоторой степени охваченный смятением, новорожденную девочку-первенца, молодую мать, которая еще не встала с постели после родов, и странную гостью на несколько лет старше ее самой — мисс Армиджер, школьную подругу миссис Брим, которая явилась к Бримам за месяц до рождения ребенка и — подчеркнула миссис Бивер — оставалась у них до сих пор, «несмотря ни на что».

Спустя первые два часа по прибытии Джин обе дамы большую часть времени потратили на обсуждение именно этих обстоятельств, но в сложившейся у гостьи картине и после этого полностью отсутствовал портрет главы семейства. Впрочем, это упущение отчасти было исправлено, когда субботним утром миссис Бивер ненадолго заглянула в банк вместе с Джин. У них были дела в городе, и миссис Бивер пожелала поговорить с мистером Бримом — блестящим и веселым джентльменом, который, не сопротивляясь вторжению, мгновенно выставил за дверь доверенного клерка и принял их в своем прекрасном личном кабинете.

— Вы считаете, он должен мне понравиться? — отважно спросила перед тем Джин, чувствуя, что круг ее знакомых расширяется.

— О да, если вы обратите на него внимание! — отвечала миссис Бивер, повинуясь странному внутреннему побуждению обозначить его как лицо незначительное.

Позже, в банке, девушка до такой степени обратила на него внимание, что даже почувствовала некоторый страх; это всегда с ней случалось, когда обращали внимание на нее саму. То, что миссис Бивер не считала его достойным особого внимания, все в городе отчасти объясняли тем, что в Истмиде такое отношение к нему закрепилось издавна и считалось само собой разумеющимся. Королеве-матери, как в шутку называл ее Энтони Брим, было бы нелегко с ходу нарисовать портрет союзного монарха, которого она была склонна рассматривать как несколько беспокойного вассала. Хотя он был на двенадцать лет старше счастливого юного принца, от имени которого она осуществляла регентские полномочия, она знала его с детства, и ей были равно известны его сильные и слабые стороны.

Дом мистера Брима был новым — после женитьбы он добился этого довольно решительными мерами, потратив немалые средства. Его жена и ребенок были новыми; новой в значительной степени была и молодая женщина, которая недавно поселилась у него и, судя по всему, намеревалась пребывать там до тех пор, пока не утратит упомянутое свойство. Но сам Тони — так она всегда его называла — был ей очень хорошо знаком. Миссис Бивер никогда не сомневалась, что знает его в совершенстве, и не испытывала желания пояснять свое мнение о нем, делясь впечатлениями с кем-либо. Эти впечатления были разложены по полочкам так же аккуратно, как ее переписка и счета — не считая того, что они, в отличие от упомянутых документов, не были до такой степени покрыты пылью времени. Одно из них могло быть свободно истолковано как намек на то, что ее молодой деловой партнер представляет опасность для представительниц ее пола. Не для нее самой, конечно; ибо сама миссис Бивер каким-то образом не принадлежала к этому полу. Будь она женщиной — а она никогда не думала о себе так вольно, — она, несмотря на свой возраст, несомненно, осознавала бы эту опасность. Но теперь она не видела в жизни никакой опасности, разве что Полу вдруг взбредет заключить неподобающий брак, против чего она заранее приняла меры. Беда, коли внезапно выявится изъян в системе защиты, в остальном столь надежной. Быть может, смутное ощущение, что Джин Мартл подвергается риску, послужило еще одной причиной не слишком распространяться об Энтони Бриме в беседе с этой юной леди? Спешу добавить, что если такого рода чувство и имело место, то оно заявило о себе еще до посещения банка, ибо Джин впоследствии ничем не обнаружила, что мистер Брим произвел на нее какое-то особое впечатление.

Позвольте мне также, не откладывая, заявить, что общая подозрительность (я вынужден употребить это слово ввиду прискорбного отсутствия в нашем языке обозначений для оттенков и степеней того, что под ним подразумевается) миссис Бивер в отношении Тони не опиралась ни на какие доказательства. Заговорив об этом и будучи спрошена, какие основания есть у нее для подозрений, она, вероятно, вряд ли нашлась бы с ответом. Во всяком случае, подобных оснований определенно не просматривалось в записке с приглашением на ланч, которую Тони послал ей перед посещением церкви. «Дорогая Джулия нынче утром чувствует себя превосходно, — писал он. — Нам как раз удалось переместить ее в комнату на первом этаже, где поставили прекрасную кровать и где вид всех знакомых вещей радует и забавляет ее, не говоря уже о том, что оттуда отлично видно сад и ее любимый уголок на террасе. Коротко говоря, волна спадает, и мы начинаем питаться „в обычном режиме“. Ланч может запоздать, но обязательно приводите свою очаровательную маленькую подругу. Как она вчера осветила мою затхлую берлогу! Кстати, у нас будет еще один маленький друг, не мой, а Розы Армиджер — молодой человек, с которым, как вы, я думаю, уже знаете, она помолвлена и за которого собирается выйти замуж. Он только что приехал из Китая и пробудет здесь до завтра. Наши воскресные поезда настолько неудобны, что я телеграфировал ему, чтобы он воспользовался другой линией, и посылаю за ним в Пламбери». Миссис Бивер не нужно было долго размышлять над этими немногочисленными строчками, чтобы с удовлетворением осознать, сколь полно выразилась в них натура ее соседа — вплоть до «чертовой обходительности». Так — она это слышала своими ушами — бедняга в сердцах называл свойство, которое заставило его начертать эти строки и всегда заставляло говорить слишком много для мужчины — в этой манере изъясняться сказывалось его представление об «обязывающем положении» (и ей это было яснее, чем ему самому). Он весь был погружен в эту преждевременную суету, вызванную медленным выздоровлением жены; в том, как ему по-детски не терпелось поскорее устроить пир; в той простоте, с какой он позволял вводить себя в расходы, связанные с прибытием мисс Армиджер и необходимостью удовлетворять ее бесчисленные потребности. И тем более — в том, как он, не постояв за тратами, послал за шесть миль экипаж встречать молодого человека из Китая, более же всего — в этом намеке, что ланч, вероятно, будет подан поздно. Многое в те дни было новым в другом доме, но новее всего были часы приема пищи. В былые времена миссис Бивер не раз обедала там ровно в шесть. Далее будет видно, что она, как сказано мною в самом начале, держала руку на пульсе Баундса.

II

Когда Джин Мартл, прибывшую с устным посланием, ввели в холл, она поначалу сочла его пустым, и, пока она считала себя единственной его хозяйкой, он казался ей внушительным и даже довольно-таки великолепным. Светлый, просторный и высокий зал, богато украшенный и используемый различным образом, со множеством «уголков», входов и выходов, очевидно, в равной мере служил местом сбора и промежуточным звеном на пути в иные помещения. На его стенах висело так много больших картин, что зал можно было бы принять за музей, если бы все картины не выглядели написанными сравнительно недавно. Здесь царило тенистое лето и пахло множеством цветов, а на каминной полке тикали огромные французские часы — насколько поняла Джин, современной работы. Общая цветовая гамма и броская затейливость убранства комнаты очаровали ее и настроили на веселый лад. Только когда слуга ушел, она поняла, что не одна в холле — это открытие привело ее в минутное замешательство. На другом конце зала обнаружилась молодая женщина, сидевшая в такой позе, что предметы обстановки частично ее заслоняли: она низко склонилась над столом и, должно быть, некоторое время тому назад что-то писала. Сейчас стул ее был отодвинут от стола, лицом она уткнулась в вытянутые на столе руки, и вся ее фигура была расслабленной и отрешенной. Она не слышала ни приглушенного хлопанья двери, ни шагов по толстому ковру, и вид ее свидетельствовал о таком душевном состоянии, что посланница из Истмида заколебалась, не зная, стоит ли ей быстро ретироваться на цыпочках или лучше поскорее дать женщине понять, что ее заметили. Прежде чем Джин успела принять решение, та подняла глаза, а затем быстро и смущенно встала. Это могла быть только мисс Армиджер, и выглядела она очень печальной — даже странно, что на лице ее не было видно слез. Она вовсе не плакала, однако на мгновение растерялась, и в это мгновение Джин вспомнила, лишний раз удивившись, как миссис Бивер говорила, что трудно сказать, ужасно ли она некрасива или поразительно хороша собой. Джин почувствовала, что сказать это совсем нетрудно: она ужасно некрасива. Следует сразу отметить, что у самой Розы Армиджер не возникло ни капли сомнений в том, следует ли признать очаровательным зрелище, представшее тем временем ее собственным глазам. Стройная красивая девушка показалась ей легким наброском к чему-то большему, собранием счастливых намеков, среди которых не найти было еще ничего «определившегося», за исключением великолепных волос и изящного наряда, столь непохожего на те, что носили в Уилверли. Это наблюдение отразилось в глазах по поводу которых Джин заключила, что именно чрезвычайно светлый серый цвет делает их такими странными, даже уродливыми, — и вызвало внезапную улыбку на полных губах. Очевидно, широкий рот мисс Армиджер отвечал за то, второе впечатление от нее. Сверкнули маленькие ровные белые зубы, производя это второе впечатление, и прояснилась та двусмысленность, о которой говорила миссис Бивер, — двусмысленность, что стоила всей скучной миловидности, какая есть на свете. Да, теперь совсем нетрудно было сказать: мисс Армиджер поразительно красива. Таким образом, Джин хватило нескольких секунд, чтобы оборвать всякую связь с мрачным образом, который представился ей поначалу.

— Простите, что я так подскочила, — сказала она. — Я услышала какой-то звук — ожидала увидеть друга.

Джин сочла, что поза, в которой она ее первоначально застала, вряд ли вяжется с этим заявлением, но выразила опасение, не окажется ли она в таком случае помехой; на что молодая леди возразила, что рада ее видеть, что уже слышала о ней и что догадывается, кто она такая.

— И, осмелюсь предположить, вы уже слышали обо мне.

Джин застенчиво призналась, что да, слышала, и, стараясь как можно быстрее сменить тему, тут же предъявила свои верительные грамоты.

— Миссис Бивер прислала меня спросить, вправду ли будет уместно, если мы придем на ланч. Мы ушли из церкви перед проповедью, потому что кое-какие люди должны были пойти с нами домой. Они сейчас у миссис Бивер, но мне она велела поскорей идти сюда напрямую через сад — коротким путем.

Мисс Армиджер по-прежнему улыбалась.

— Миссис Бивер любой путь кажется недостаточно коротким!

Джин смутно почувствовала, что в этих словах был какой-то намек, смысл которого от нее ускользнул; но, пока она размышляла, ее собеседница осведомилась:

— Миссис Бивер велела вам спросить об этом у меня?

Джин замешкалась.

— Полагаю, любого, кто будет здесь и сможет дать мне ответ, если окажется, что миссис Брим не вполне здорова.

— Она не вполне здорова.

На лице младшей из девушек промелькнул страх лишиться обещанного удовольствия, и старшая, заметив это, продолжила:

— Но мы ведь не будем галдеть и топать, не так ли? Мы будем вести себя очень тихо.

— Очень, очень тихо! — охотно повторила Джин.

Улыбка ее новой знакомой перешла в смех, за которым последовал неожиданный вопрос:

— Надолго вы у миссис Бивер?

— Пока ее сын не вернется. Вы знаете, он учится в Оксфорде, и скоро у него закончится семестр.

— И вы сразу ее покинете? Вы уедете, как только приедет он?

— Миссис Бивер говорит, что я определенно не должна так делать, — сказала Джин.

— Тогда вы определенно этого не сделаете. Здесь все делается в точности так, как говорит нам миссис Бивер. Вам не нравится ее сын? — спросила Роза Армиджер.

— Я пока не знаю; она как раз хочет, чтобы я это выяснила.

— Тогда вам придется выражаться предельно ясно.

— Но если я пойму, что он мне не нравится? — решилась спросить Джин.

— Мне будет вас очень жаль!

— Полагаю, тогда это будет единственное, что мне не понравилось в этой прелестной старой усадьбе.

Роза Армиджер на мгновение задержала взгляд на посетительнице, которая все лучше осознавала, что ее новая знакомая — женщина странная, но в то же время отнюдь не неприятная, хотя Джин всегда предполагала, что странные люди неприятны.

— А я вам нравлюсь? — неожиданно спросила она.

— Как я могу сказать, если прошло всего три минуты?

— Я могу сказать, нравится мне человек или нет, даже если прошла всего одна минута! Постарайтесь меня полюбить — надо, чтобы вы очень хорошо ко мне относились, — заявила мисс Армиджер. Затем добавила: — Вам нравится мистер Брим?

Джин задумалась; она чувствовала, что должна с честью выйти из положения.

— О, необычайно! — На это собеседница снова рассмеялась, что заставило ее заговорить более сдержанным тоном: — Конечно, я видела его всего пять минут — вчера в банке.

— О, мы знаем, как долго вы с ним виделись! — воскликнула мисс Армиджер. — Он рассказал нам все о вашем визите.

Джин испытала нечто вроде благоговейного ужаса: оказывается, картина включала множество неизвестных ей персонажей.

— Кому он рассказал?

У ее собеседницы был такой вид, словно ее забавляло все, что Джин говорила; однако Джин находила, что в этом таится какое-то непонятное очарование.

— Ну, конечно же, первым делом он рассказал своей бедной маленькой женушке.

— Но я ведь ее не увижу, не так ли? — довольно нетерпеливо спросила Джин, озадаченная тоном, каким был сделан намек, и лишь отчасти списывая этот тон на непринужденные манеры собеседницы.

— Вы ее не увидите, но даже если бы и увидели, она бы вам за это ничего плохого не сделала, — ответила молодая леди. — Она понимает, как дружелюбен он по отношению к людям, и больше всего ценит его прекрасную искренность.

На смущенном лице Джин появилось такое выражение, будто ей вдруг пришло в голову, что она тоже понимает и любит эти качества. Возможно, в подтверждение этих мыслей она после краткой паузы произнесла:

— Он сказал мне, что я, возможно, увижу чудесного ребенка. Сказал, что сам мне его покажет.

— Уверена, он с удовольствием это сделает. Он ужасно гордится своим чудесным ребенком.

— Наверное, младенец просто прелестный, — заметила Джин более уверенно.

— Прелестный! Вы, что же, думаете, что младенцы бывают прелестными?

Застигнутая врасплох этим выпадом, Джин немного поразмыслила, однако не нашла ничего лучше, чем довольно робко сказать:

— Мне нравятся славные маленькие детки, а вам?

Мисс Армиджер в свою очередь задумалась, затем ответила:

— Ни капли! Наверное, звучало бы куда более мило и, на сторонний взгляд, приятно, если б я сказала, что обожаю их; но я никогда не притворяюсь, что испытываю чувства, которых у меня на самом деле нет, понимаете? Если вы все-таки хотите увидеть Эффи, — любезно добавила она, — я готова принести себя в жертву, чтобы заполучить ее для вас.

Джин улыбнулась, как будто этот игриво-любезный тон был заразителен.

— Но ее-то вы в жертву не принесете?

Роза Армиджер уставилась на Джин.

— Я ей ничего не сделаю.

— Тогда заполучите ее.

— Не сейчас, не сейчас! — раздался другой голос; он принадлежал миссис Бивер, которую только что провели в дом и которая, услышав последние слова девушек, вошла в холл в сопровождении слуги. — Ребенок — дело второе. Мы пришли ради матери. Правда ли, что состояние Джулии ухудшилось? — спросила она у Розы Армиджер.

У мисс Армиджер была своеобразная манера смотреть на человека, прежде чем заговорить с ним, и теперь она с этой своей отстраненностью так долго медлила, прежде чем ответить на вопрос миссис Бивер, что Джин тоже остановила взгляд на доброй леди из Истмида, словно у нее вдруг появилась на то причина. Она была очень привязана к миссис Бивер, но в то мгновение, впервые увидев ее в Баундсе, раз и навсегда поняла, насколько оправа меняет драгоценный камень. Невысокая и плотная, с округлыми формами и крепкими ногами, угольно-черными плоско зачесанными волосами и глазами, слишком маленькими для всего того, что им приходилось выражать, миссис Бивер была дамой настолько «ранневикторианской», что казалась почти доисторической. Она была создана, чтобы похаживать среди массивной мебели красного дерева и посиживать на скамеечках, покрытых чехлами с вышивкой берлинским гарусом. Она походила на одинокий том какого-нибудь старого журнала в добротном переплете. Джин знала, что величайшим светским событием ее юности был костюмированный бал, на котором она появилась в образе андалусийки и о котором до сих пор хранила воспоминание в виде уродливого веера. Джин была девушка такого склада, что, пробыв в Баундсе не более пяти минут, она пусть и смутно, но уже поняла, что элегантность дома мистера Брима была слегка провинциального толка. Тем не менее эта элегантность создавала атмосферу, в которой миссис Бивер выглядела совсем уже замшелой деревенщиной. Это в свою очередь заставило Джин счесть старый Истмид еще более прелестным.

— Полагаю, наша бедная подруга нынче чувствует себя неважно, — произнесла наконец мисс Армиджер. И тут же добавила: — Но я не думаю, что это будет иметь какие-то серьезные последствия.

Однако то, что сказал Джин лакей, впустивший ее в дом, в какой-то мере предвещало обратное. Он сообщил, что мистер Брим находится в комнате жены вот уже почти час, а доктор Рэймидж прибыл некоторое время тому назад и также еще не выходил оттуда. Узнав об этом, миссис Бивер постановила, что они должны отказаться от намерения остаться на ланч и что Джин должна немедленно вернуться к друзьям, которые дожидались их в Истмиде. Именно эти друзья по дороге из церкви упомянули дошедший до них слух — быстрое распространение коего свидетельствовало о компактности Уилверли, — будто внезапная перемена в состоянии миссис Брим произошла уже после того, как ее муж написал записку с приглашением на ланч. Миссис Бивер отправила свою юную компаньонку в Истмид с сообщением для гостей. Джин должна была развлекать их там вместо нее и помнить, что может вернуться на ланч в Баундс, только если за ней пошлют. У двери девушка остановилась и с тоской в голосе воскликнула, обращаясь к Розе Армиджер:

— Что ж, тогда передайте ей мой сердечный привет!

III

— Ваша юная приятельница столь же душевна, сколь хороша собой, — заметила Роза. — Передавать сердечный привет людям, которых никогда не видела!

— Она имела в виду малышку, — возразила миссис Бивер. — По-моему, это довольно мило с ее стороны. Я же в подобных случаях всегда думаю о матери. Я полагала, что ее состояние не вызывает опасений.

— Надеюсь, что так и есть. Но час назад сиделка заявила, что сегодня утром я вовсе ее не увижу. Это будет в первый раз за несколько дней.

Миссис Бивер помолчала.

— Вы пользовались привилегией, в которой мне было отказано.

— Ах, но вы должны помнить, что я старинная подруга Джулии. Она всегда так ко мне относилась.

— Конечно, я знаю, что вы друг другу как родные, — согласилась миссис Бивер и продолжала: — Что ж, мы с вами не в такой давней дружбе, но я тоже отношусь к вам по-семейному. Давайте вместе подождем новостей, только сидите тихо, как мышка.

— Дорогая миссис Бивер, — запротестовала девушка, — я никогда в жизни не производила шума!

— Когда-нибудь нашумите, с вашим-то умом.

— Мне хватит ума, чтобы вести себя тихо. — И, помрачнев, Роза добавила: — Я — единственное существо, которое дорогая Джулия могла считать всецело ей принадлежащим.

Миссис Бивер вскинула брови.

— А мужа ее вы в расчет не принимаете?

— Я принимаю Тони в расчет, и даже очень, но он — другое.

Миссис Бивер снова задумалась — возможно, о том, кем же молодая особа, пусть даже столь благоразумная, может считать Энтони Брима, если не сокровищем для его жены. Но вслух она спросила:

— Вы и в лицо ему говорите «Тони»?

На этот вопрос мисс Армиджер ответила мгновенно.

— Он сам попросил меня называть его так. Даже в разговорах с Джулией. Не бойтесь! Я знаю свое место и не зайду слишком далеко. Конечно, сейчас вся ее жизнь в нем — в нем и отчасти в ребенке. Я лишь хочу сказать, что если он значит для Джулии гораздо больше, то я, по крайней мере, была с ней рядом гораздо дольше. Я старше ее на три года, но еще в детстве нас сплотило то, что сплачивает лучше всего, — общая неприязнь.

— О, я знаю, к кому! — подхватила миссис Бивер в своей обычной манере человека, которому ведомо все обо всех.

— Тогда, возможно, вы знаете, что ее гадкая мачеха — увы, гордиться тут нечем! — приходится мне теткой. Отец Джулии — второй муж миссис Грэнтем, а мой дядя, брат матери, — первый. Джулия потеряла мать; я потеряла и мать, и отца. Миссис Грэнтем взяла меня к себе вскоре после того, как вышла замуж во второй раз. Она отправила меня в ту же ужасную уэймутскую школу, куда раньше поместила падчерицу.

— Вы обе должны быть ей благодарны, — заметила миссис Бивер, — за то, что она вас познакомила.

— Мы благодарны; мы никогда об этом не забывали. Она как будто превратила нас в сестер, причем мне досталось место старшей, которая защищает младшую. Это чудесно. Но больше ничего хорошего она для нас не сделала.

Миссис Бивер деловито и обстоятельно взвесила это заявление.

— Значит, она действительно чудовище?

Роза Армиджер меланхолично покачала головой.

— Не спрашивайте меня о ней. Пожалуй, я питаю к ней слишком сильную неприязнь, чтобы судить справедливо. Осмелюсь сказать, однако, что для меня ее недалекость и черствость не имели серьезного значения. Я не была легкой добычей, я могла постоять за себя, могла бороться. Джулия лишь смиренно страдала. Для нее брак стал настоящим спасением.

Миссис Бивер слушала с явным недоверием.

— И все же пару дней назад миссис Грэнтем приехала сюда из города — и уехала, проведя у Джулии каких-то пару часов. Она проделала долгий путь, чтобы нанести визит падчерице.

— Не из добрых побуждений, — возразила Роза. — От ее приезда был один вред, и я считаю — и Джулия считает, — что именно навредить входило в ее намерения. Миссис Грэнтем прекрасно знала, как ее приезд подействует на Джулию, и добилась того, чего хотела. Она заявила, что прибыла в эту трудную минуту, чтобы заключить мир. Почему она не могла оставить бедняжку в покое? Вместо этого она разворошила ужасное прошлое и разбередила старые раны.

Миссис Бивер перевела разговор на другое:

— По-видимому, она и с вами дурно обходилась.

Роза ответила открытой улыбкой.

— По-моему, отвратительно, но меня это не трогает. Теперь ей меня не задеть и не достать.

— В вашем описании она выглядит чудовищем. И все же, как видно, нашлись двое достойных мужчин, которые оказали ей величайшее доверие.

— Мой бедный дядя перестал ей доверять, когда увидел ее истинное лицо. Она убила его. Он умер от ужаса, который испытал, поняв, на ком женился. Что касается отца Джулии, то вы можете считать его достойным человеком, но он подкаблучник. Он боится жены.

— А то, что она, как вы сами говорите, взяла вас к себе, хотя и не приходилась вам родней? То, что она заботилась о вас и отдала вас в школу? — спросила миссис Бивер, пытаясь выставить еще один довод в защиту миссис Грэнтем. — Разве это не говорит о ее доброте?

— Она взяла меня к себе, чтобы мучить или по крайней мере помыкать мной. У нее есть потребность причинять боль другим. Именно эта потребность привела ее сюда.

— Вы умеете разложить все по полочкам, — заметила миссис Бивер. — Если я когда-нибудь окажусь под судом — скажем, из-за путаницы с банковскими делами, — надеюсь, мой адвокат будет обладать вашими способностями и даром убеждения. — И любезно продолжила: — Неудивительно, что ваши друзья — даже такие безгрешные, как наша милая пара, — столь крепко за вас держатся.

— Если вы имеете в виду: вас не удивляет, что я остаюсь здесь так долго, — весело сказала Роза, — то я очень признательна за ваше расположение. Джулия — единственный родной мне человек.

— Как легко вы сбрасываете со счетов мужей и возлюбленных! — рассмеялась миссис Бивер. — Разве я не имела удовольствия слышать о некоем джентльмене, за которого вы скоро должны выйти замуж?

Роза Армиджер распахнула глаза — возможно, чуть наигранно. Во всяком случае, вид у нее был такой, словно ей пришлось приложить определенное усилие, чтобы понять, о ком речь.

— Вы о Деннисе Видале? — переспросила она.

— Боже, неужели он не единственный?! — вскричала миссис Бивер, после чего, видя, что девушка слегка покраснела и замялась, почти вынуждая поверить, что есть и другие, добавила: — Ваша помолвка — дело решенное, разве нет?

Роза Армиджер оглянулась на часы.

— Мистер Видал будет здесь сегодня утром. Спросите у него, что он об этом думает.

В этот миг одна из дверей в холле отворилась, и миссис Бивер воскликнула с некоторой горячностью:

— Уж не он ли это?

Горячность была весьма ей свойственна и представляла собой одну из существенных сторон ее личности — механизма, детали которого уже давно и плотно притерлись друг к другу. По какой-то причине в эти несколько минут молодая особа, с которой она разговаривала, сильнее, чем когда-либо прежде, показалась ей возможным предметом интереса юноши, слишком наивного с точки зрения даже самой респектабельной матери. Мисс Армиджер только что дала понять, что вполне может расценивать достойных джентльменов как подкаблучников. Она определенно была слишком незаурядной, чтобы ее можно было не принимать в расчет. Если существовала хотя бы малейшая опасность, что Пол в нее влюбится, следовало устроить так, чтобы на пути к ее собственному браку не было никаких препятствий.

Однако вошедший оказался всего лишь доктором Рэймиджем, который уже имел весьма внушительную в своей материальности супругу и, следовательно, никак не мог поспособствовать миссис Бивер в решении данной проблемы. Это был маленький человечек, который с предупредительным видом передвигался на цыпочках, словно играл в какую-то салонную игру с сюрпризами; его чистое и круглое лицо напоминало большую белую пилюлю. Миссис Бивер однажды сказала, посылая за ним: «Я хочу принять не его лекарство, а его самого. Я принимаю его два раза в неделю с чаем». Самый тон доктора действовал на нее благотворно. В руке он держал листок бумаги, исписанный с одной стороны; с этим листком доктор немедленно обратился к мисс Армиджер. То был рецепт, по которому следовало приготовить снадобье, и доктор попросил Розу устроить так, чтобы рецепт немедленно доставили аптекарю; он упомянул, что, выйдя из комнаты миссис Брим, сразу направился в библиотеку, чтобы обдумать назначение. Роза, бросив взгляд на рецепт, с ходу определила природу микстуры, ответила, что с утра находится в нервном настроении и хочет прогуляться, поэтому выполнит поручение сама. Ее шляпка и накидка были в холле; она надела их, собираясь пойти в церковь, но, по зрелом размышлении, видя, что мистер Брим передумал посещать сегодняшнюю службу, сняла.

— Очень хорошо, что вы займетесь этим сами, — сказал доктор.

У него имелись и устные указания, которые она, уже одетая, выслушала со всем вниманием, сосредоточенностью и готовностью помочь. Передавая ей листок, доктор Рэймидж прибавил:

— Вы очень милы, сообразительны и услужливы.

— Она свое дело знает! — с чувством произнесла миссис Бивер. — Но, ради всего святого, что с Джулией?

— Скажу вам, когда буду это понимать, моя дорогая леди.

— С ней действительно что-то не так?

— Жду, когда станет ясно.

Мисс Армиджер тоже ждала, не спеша их покинуть. Услышав вопрос миссис Бивер, она остановилась, не дойдя до двери, и стояла, глядя своими пронзительными ясными глазами на доктора Рэймиджа.

Миссис Бивер также не сводила с него взгляда.

— Значит, вы еще не уходите?

— Ни в коем случае, хотя меня уже ждут в другом месте. Сначала мне нужно получить то средство, за которым вы идете, — сказал он Розе.

Она двинулась к двери, но снова остановилась.

— Мистер Брим все еще с ней?

— Именно так. Потому-то я здесь. Она настоятельно попросила оставить их наедине на пять минут.

— Значит, сиделка тоже не с ними? — спросила Роза.

— Сиделка воспользовалась случаем перекусить. Миссис Брим забрала себе в голову, что ей нужно сказать мужу что-то очень важное.

Миссис Бивер уселась поосновательнее, явно не собираясь в ближайшее время трогаться с места.

— И что же это может быть, скажите на милость?

— Она выставила меня из комнаты как раз затем, чтобы скрыть это от меня.

— Думаю, я знаю, в чем дело, — сказала их собеседница от двери.

— В чем же? — требовательно спросила миссис Бивер.

— О, я не скажу вам ни за что на свете!

И с этими словами Роза Армиджер удалилась.

IV

Оставшись наедине с хозяйкой Истмида, доктор Рэймидж чуть рассеянно посмотрел на свои часы.

— Наша юная подруга в чрезвычайно нервном состоянии.

Миссис Бивер бросила взгляд в том направлении, куда удалилась Роза.

— Вы говорите об этой девушке?

— Я говорю о дорогой миссис Тони.

— Это справедливо и для мисс Армиджер; она места себе не находит от беспокойства. А Джулия, если уж на то пошло, — продолжала миссис Бивер, — никогда не умела держать себя в руках.

— Вот именно. Ей нужно, чтобы ее держал в руках кто-то другой. Что ж, по счастью, у нее есть для этого Тони.

— Значит, он сам уже пришел в себя? А то на него нынче в очередной раз что-то нашло.

Доктор Рэймидж поколебался, прежде чем ответить.

— Я не совсем его понимаю. Кажется, у него в голове полсотни мыслей сразу.

Миссис Бивер пристально посмотрела на доктора.

— А когда с ним бывало иначе? Но я только сегодня утром получила от него записку, составленную в самом приподнятом настроении.

Маленькие глазки доктора Рэймиджа не выражали ничего, кроме того, что он считал нужным выразить.

— Ну, этого у него не отнять, что бы с ним ни случилось!

Миссис Бивер подскочила.

— Роберт Рэймидж, — строго спросила она, — что такое должно случиться с этим мальчиком?

Прежде чем он успел ответить, раздался внезапный звук, который, как ни странно, вполне мог быть сочтен своего рода ответом на заданный ею вопрос и заставил их обоих вздрогнуть. Неподалеку, в комнате миссис Брим, сработал один из тех хитроумных и громких электрических звонков, которые в глазах миссис Бивер служили ярким примером характерных для Баундса нововведений. Оба подождали мгновение, затем доктор тихо произнес:

— Зовут сиделку!

— Не вас?

Пока миссис Бивер говорила, звонок зазвенел снова.

— Зовут сиделку, — повторил доктор Рэймидж, но все же направился к двери, через которую ранее вошел в холл.

Он снова остановился, прислушиваясь, и в следующее мгновение дверь распахнулась, пропуская высокого привлекательного молодого человека, одетого с иголочки, но строго, как раз для посещения церкви, и с большой орхидеей в петлице.

— Вы звали сиделку? — сразу же спросил врач.

Молодой человек стоял, переводя взгляд с одного на другую.

— Она там. Все в порядке. Но, ах, мои дорогие!..

И он, словно смахивая какой-то неотвязчивый зримый образ, с силой провел рукой по лицу, неизменная жизнерадостность которого проглядывала даже сквозь смятение.

— Как сейчас Джулия? — спросила миссис Бивер.

— Говорит, ей стало намного легче от того, что мы поговорили.

— О чем вы говорили, Тони?

— Обо всем, что она напридумывала, и это немыслимо — это ужасно.

— Если бы я не знал, что она хочет именно этого, — заметил доктор, — я бы ей не позволил.

Миссис Бивер окинула внимательным взором своего коллегу по управлению банком.

— Вы расстроены, бедный мой мальчик — на вас что-то нашло, и нешуточное. Произошло что-то, причинившее вам боль.

Тони Брим пропустил это замечание мимо ушей; его внимание было приковано к другому посетителю. Тот стоял, взявшись одной рукой за дверь, ведущую из холла наружу, и безмятежно глядел на раскрытые часы, которые держал в другой.

— Рэймидж, — внезапно выпалил Тони, — вы что-то скрываете? Разве с ней не все в порядке?

Маленькое аккуратное лицо доброго доктора, казалось, само собой сделалось еще круглее.

— Вы хотите сказать, что дорогая леди убеждена, будто ее последний час близок?

— Совершенно убеждена, — ответил Тони. — Если она отослала вас и сиделку, если она заставила меня опуститься на колени у ее кровати и взять ее за руки, то что, по-вашему, я должен был подумать?

Доктор Рэймидж широко улыбнулся.

— Ну, конечно же, что она готовится погибнуть во цвете лет. Я такого навидался предостаточно! — сказал он, обращаясь к миссис Бивер.

— Раньше это было возможно, но не теперь, — резонно возразила та. — Была вероятность, что она погибнет, но теперь это уже позади.

— Доктор, — спросил Тони Брим, — моя жена умрет?

Его друг на мгновение заколебался.

— Когда единственным симптомом склонности к тому является очаровательная многословность, с которой леди распространяется об этой возможности, можно заключить, что дела обстоят в известной мере неплохо. Но для окончательного суждения этого не вполне достаточно.

— Она говорит, что знает это, — продолжал Тони. — Но вы ведь знаете больше, чем она, не так ли?

— Я знаю все, что можно знать. Я знаю, что при определенных обстоятельствах славные молодые мамочки, сделав это неизбежное заявление, переворачиваются на другой бок и покойно засыпают.

— Именно это сиделка должна заставить ее сделать, — сказал Тони.

— Именно это она и делает.

Едва доктор Рэймидж договорил, как звонок в комнате миссис Брим прозвучал в третий раз.

— Прошу меня извинить! — невозмутимо добавил он. — Меня зовет сиделка.

— А меня она не зовет? — воскликнул Тони.

— О нет! — Доктор властно поднял руку. — Оставайтесь здесь.

С этими словами он отправился к пациентке.

Если миссис Бивер часто и без стеснения озвучивала свою теорию о том, что на молодого банкира порой «находит», то эта ее привычка, к которой сам он относился на удивление терпимо, основывалась на ощущении, что у Тони есть какое-то свойство, с ходу заметное даже случайному наблюдателю. Одна женщина, еще умнее миссис Бивер, с которой Тони познакомился на пороге жизни, объясняя ему подоплеку какого-то происшествия, сказала: «Причина, знаете ли, в том, что вы весь одно сплошное преувеличение». Она не имела в виду, что он склонен во всем фанатично доискиваться истины, но пыталась описать словами некую пассивную чрезмерность, которой отличался весь Тони, начиная — для внимательного глаза — с галстуков и заканчивая интонациями. Взглянув на него, всякий сразу видел кладезь даров, которые представлялись таковыми именно потому, что в каждом случае слегка превышали меру. Он умел делать дела — это все, что он о них знал; и он был, можно сказать, сложившимся человеком — ему не нужно было собирать себя воедино. Его одежда была слишком элегантной, цвет лица — слишком ярким, усы — слишком длинными, голос — слишком громким, улыбка — слишком веселой. Его движения, манеры, тон были, в свою очередь, слишком свободными, слишком непринужденными и слишком фамильярными; короче говоря, было слишком очевидно, что это очень красивый, счастливый, умный, активный, амбициозный молодой человек из провинции. Но в итоге его присутствие само по себе создавало ощущение тесного контакта; ощущение непосредственной, бессознательной, ничем не ограниченной жизни; ощущение, что этот человек делает то, что ему нравится, и любит доставлять удовольствие окружающим. По мнению миссис Бивер, порой, когда на него «находило», он снова становился мальчишкой, о чем свидетельствовала чушь, которую он в таких случаях нес. Не то чтобы и сейчас он прямо-таки дал волю этой склонности, но она не могла не заметить, что стоило доктору удалиться, как Тони (именно в этом безалаберном духе) почти сразу же спросил ее, не привела ли она с собой ту ужасно милую девушку.

— Она была здесь, но я отослала ее обратно, домой. — Затем гостья добавила: — Она кажется вам ужасно милой?

— Просто чудо! Я обратил на нее живейшее внимание.

— Она еще ребенок. Ради всего святого, не выказывайте свое внимание слишком явно! — вырвалось у миссис Бивер.

Тони Брим ответил ей ясным взглядом, после чего заявил еще более ясным тоном:

— Я понимаю, что вы имеете в виду. Конечно, я этого не сделаю! — Затем поинтересовался, изображая наивную добросовестность: — А надеяться, что она вернется к ланчу, — значит выказывать свое внимание слишком явно?

— Бесспорно, если Джулия так плоха.

— Да, Джулия чувствует себя сквернее некуда — но она-то тут ни при чем, — сказал Тони со своей взволнованной улыбкой. — Джулия знает о ней, надеется, что она придет, и хочет, чтобы все было естественно и приятно. — Тони снова провел рукой по глазам и добавил, как будто только что осознал, что его тон требует объяснения: — Дело только в том, что Джулия такая подавленная, разве вы не видите? Это невыносимо.

Миссис Бивер помолчала, пока ее собеседник нервно расхаживал по комнате.

— Это всего лишь временный перепад настроения. Доверьтесь Рэймиджу, он знает, что делает.

— Да, слава богу, я могу довериться Рэймиджу, он знает, что делает! — Тони принадлежал к людям, от природы восприимчивым к внушению, и в следующее мгновение смог перейти к менее грустной теме: — Вы случайно не знаете, куда делась Роза?

Уловив новый момент в речи собеседника, миссис Бивер опять помедлила, прежде чем ответить.

— Вы теперь зовете ее Розой?

— Ну да, конечно, когда разговариваю с Джулией. А с ней самой? — продолжал он, как будто припоминая. — К ней самой я тоже так обращаюсь? Да, — вспомнил он наконец, — думаю, должно быть, так и есть.

— Должно, значит, должно, — сухо сказала миссис Бивер. — Ваша Роза отправилась к аптекарю по поручению доктора.

— Как это мило с ее стороны! — воскликнул Тони. — Она — огромное утешение в нашем положении.

Миссис Бивер не высказала никакого мнения на этот счет, но, несомненно, лишь потому, что вскоре задала новый вопрос:

— Кто этот человек, который приезжает сегодня, чтобы жениться на ней?

— По-моему, очень славный малый — и дела у него, что называется, идут на лад: он служит в какой-то конторе на Востоке.

— А почему он не приехал раньше?

— Потому что был в Гонконге или вроде того, работал изо всех сил, чтобы обеспечить свое будущее. Она говорит, что он беден, но стремится пробиться. У них нет ничего, кроме ее собственных двух сотен.

— Две сотни в год? Для них этого вполне достаточно! — заметила миссис Бивер.

— Тогда вам следует сказать ему об этом! — рассмеялся Тони.

— Надеюсь, вы меня поддержите! — ответила миссис Бивер; после чего, не дав ему и рта раскрыть, внезапно спросила: — Откуда она знает, о чем Джулия хотела с вами поговорить?

Тони удивился и растерялся.

— Только что? Она знает? Не имею ни малейшего представления. — В этот миг за стеклянными дверями передней появилась Роза, и он добавил: — А вот и она.

— Тогда можете спросить у нее.

— Запросто.

Но, когда девушка вошла, Тони обратился к ней лишь с выражением живой благодарности за оказанную услугу, так что хозяйка Истмида, с минуту подождав, предположила — и вид у нее при этом стал еще суровее прежнего, — что по некоей причине он предпочитает провести дознание в отсутствие посторонних ушей. Прощаясь с ним на время, она упомянула, что у нее дома гости, о которых она не должна забывать.

— Значит, вы не вернетесь? — спросил он.

— Вернусь через час-другой.

— И приведете мисс, как бишь ее?

Поскольку миссис Бивер не ответила, Роза Армиджер также подала голос:

— Да, приводите мисс, как бишь ее.

Не выразив внятного согласия, миссис Бивер подошла к двери, которую Тони открыл перед нею. Здесь она приостановилась, достаточно надолго, чтобы услышать, как Роза заявила:

— На мой вкус, она прелестно одевается.

— А на мой, у нее прелестные волосы! — рассмеялся Тони.

Миссис Бивер посмотрела по очереди на обоих.

— Не кажется ли вам, что у вас и здесь прелестей хватает, судя по тому, как обстоят нынче дела?

И вышла, твердо решив, что вернется одна.

V

Три минуты спустя Тони Брим задал-таки упомянутый вопрос второй своей гостье:

— Правда ли вы знаете, что именно Джулия некоторое время назад собиралась мне сказать и ради чего велела остальным выйти?

Роза помедлила.

— Миссис Бивер доложила вам, что я ей это сообщила? Тогда да; я, вероятно, действительно это знаю. — Она подождала еще немного. — Бедняжка объявила вам, что убеждена: смерть ее близка. — Затем, увидев, с каким лицом он встретил эти без обиняков произнесенные слова, воскликнула: — Не нужно быть чудовищно хитрой, чтобы догадаться!

Тони заметно побледнел: то, что эта бессмыслица уже дошла до чужих ушей, имело значение и как бы придавало ей важности.

— Она и вам это сказала?

Роза сочувственно улыбнулась.

— Она оказала мне эту честь.

— Вы имеете в виду, сегодня?

— Сегодня — и один раз до этого.

Потрясенный Тони простодушно смотрел на нее.

— Вчера?

Роза снова поколебалась.

— Нет, еще до рождения вашего ребенка. Вскоре после того, как я приехала.

— Значит, это настроение было у нее с самого начала.

— Да, — сказала Роза со спокойствием, свойственным человеку, который понимает происходящее лучше других, — она нарисовала себе эту приятную маленькую перспективу. Она называла это предчувствием, навязчивой идеей.

Тони слушал, нахмурившись.

— И вы никогда не говорили об этом?

— С вами? С какой стати я должна была говорить об этом вам, если она сама не сказала? Я восприняла это как должное — неизбежное, но незначительное следствие нервного расстройства, вызванного визитом ее мачехи.

Тони передернуло; засунув руки в карманы брюк, он сделал несколько шагов по комнате.

— Черт бы побрал визит ее мачехи!

— Именно это я и сказала! — рассмеялась Роза.

— Черт бы побрал и саму мачеху! — гневно продолжал Тони.

— Тише! — успокоительно произнесла девушка. — Нам не до́лжно проклинать своих родственников пред лицом доктора!

Доктор Рэймидж вернулся от пациентки, и Роза сообщила, что лекарство, за которым она ходила, доставят немедленно.

— Большое спасибо, — ответил доктор. — Я сам его заберу. Мне пора бежать к другому пациенту. — Он дружески пожал руку Тони и кивнул в сторону комнаты, откуда только что вышел: — Все тихо.

Тони благодарно схватил его руку и удержал в своих.

— А зачем был этот громкий звонок, которым вас звали?

— Глупая поспешность сиделки. Мне было стыдно за нее.

— Тогда почему вы пробыли там так долго?

— Чтобы поговорить с вашей женой. Она снова хочет вас видеть.

Тони тут же выпустил руку доктора.

— Тогда я иду!

Доктор воздел освобожденную длань.

— Через четверть часа, не ранее. Я бы и вовсе вас туда не допускал, но, так и быть, разрешаю провести там пять минут.

— Возможно, после этого ей станет легче, — заметила Роза.

— Именно поэтому я и соглашаюсь. Но, сами понимаете, нужно соблюдать осторожность. Сиделка скажет вам, когда уходить, — сказал доктор Тони.

— Большое спасибо. А вы вернетесь?

— Как только освобожусь.

Доктор ушел, а Тони остался стоять с мрачным видом.

— Она хочет сказать это снова. Вот чего она хочет.

— Что ж, — ответила Роза, — чем чаще она это повторяет, тем меньше в этом правды. Не ей это решать.

— Да, — задумчиво согласился Тони, — не ей. — И вскоре добавил: — Но также не вам и не мне.

— И даже не доктору, — заметила Роза в своей нарочито ироничной манере.

Тони тревожно посмотрел на нее.

— И все же он так обеспокоен, как будто решать придется ему. — Роза запротестовала, но он не обратил внимания на ее слова. — Если что-нибудь случится… — Казалось, взгляд его был устремлен в ту же даль, где витали его мысли. — Как по-вашему, что будет со мной?

Девушка опустила глаза и очень серьезно ответила:

— Многим мужчинам приходилось пройти через подобное испытание.

— И как же скверно им было, этим мужчинам. — Казалось, Тони погряз в попытках вообразить и примерить на себя самое худшее. — Что мне делать? Куда кинуться?

Роза немного помолчала.

— Вы слишком многого от меня требуете! — беспомощно вздохнула она.

— Не говорите так, — ответил Тони, — в минуту, когда я так плохо понимаю, не следует ли мне просить вас о большем, о гораздо большем! — Услышав это восклицание, Роза встретилась с ним глазами, и выражение ее лица могло бы поразить его, если бы мысли его не были заняты другим. — Вам, Роза, я могу это сказать: она мне невыразимо дорога.

Роза посмотрела на него с глубоким пониманием.

— Именно ваша привязанность к ней покорила мое сердце. — Затем она тряхнула головой, и ее великодушная веселость словно бы выплеснулась, как чай из переполненной чашки. — Но не тревожьтесь. Не может быть, чтобы мы любили ее так сильно только для того, чтобы потерять.

— Пусть меня повесят, если это произойдет! — ответил Тони. — К тому же подобные разговоры звучат гнусно и фальшиво, когда налицо такая радость, как у вас.

— Как у меня? — несколько неуверенно повторила Роза.

Ее собеседник уже был в состоянии заметить ее недоумение и найти его забавным.

— Надеюсь, с мистером Видалом вы разговариваете иначе!

— А, мистер Видал! — пробормотала Роза странным тоном.

— Разве вы не будете рады его увидеть?

— Очень рада. Но как бы вам получше объяснить? — Она на мгновение задумалась, а затем продолжала, будто исключительная понятливость Тони и установившаяся между ними приятная близость делали ответ вполне очевидным: — Радость радости рознь. Это не юношеская любовная мечта; скорее старая и довольно печальная история. Мы волновались и ждали — мы знаем, что такое печаль. Наше сближение было непростым.

— Я знаю, что вам пришлось очень нелегко. Но разве теперь пора испытаний не миновала?

Роза помедлила.

— А вот это как раз ему решать.

— И он, как я вижу, уже все счастливо решил! Только посмотрите на него.

Пока Тони говорил, дворецкий распахнул стеклянные двери. В дверях стоял молодой человек, прибывший из Китая, — невысокий, худощавый, с гладко выбритым лицом, в темно-синем двубортном сюртуке.

— Мистер Видал! — объявил дворецкий, прежде чем снова удалиться, а посетитель, быстро войдя в холл, внезапно и робко остановился при виде хозяина.

Его заминка, однако, продлилась ровно до тех пор, пока Роза с чисто девичьей непосредственностью и грацией не положила ей конец. Тони сразу почувствовал, что он здесь лишний, но это не помешало ему восхититься ее очаровательным и стремительным движением навстречу гостю, ее ласковым «Деннис, Деннис!», ее легкими трепещущими руками, нежно склоненной головой и краткой, но знаменательной тишиной, наступившей в миг, когда она обняла возлюбленного. Тони поглядел на них, сияя от удовольствия, ибо их торжество не обошлось и без его содействия, и немедленно с теплотой пожал гостю руку. Он пресек смущенные выражения благодарности последнего, поскольку был слишком обрадован, и, пообещав, что скоро вернется, чтобы показать гостю его комнату, снова отправился к бедной Джулии.

VI

Когда дверь за хозяином закрылась, Деннис Видал снова привлек к себе нареченную и с безмолвной радостью прижал ее к груди. Она мягко повиновалась, а затем еще более мягко попыталась высвободиться, хотя он, покрасневший и настойчивый, так до конца ее и не выпустил. Суровое молодое лицо Денниса светилось: его глаза, так долго не видевшие любимую, вновь платили ей дань восторга. Удерживая ее, он расплылся в улыбке, так что по бокам сухих тонких губ образовались две складки, говорившие о сильном, но снисходительном нраве.

— Дорогая моя, — пробормотал он, — вы именно такая, как мне помнилось, и даже более того!

Она шире раскрыла ясные глаза.

— Что значит «более того»?

— Еще более тревожащая! Смотрю — и боюсь.

И он снова поцеловал ее.

— Это вы замечательный, Деннис, — сказала Роза. — Вы выглядите так невероятно молодо.

Деннис ощупал худой, изящной, загорелой рукой свой чисто выбритый загорелый подбородок.

— Если бы я выглядел таким старым, каким себя чувствую, дорогая девочка, мой портрет печатали бы в газетах.

Он усадил Розу на ближайший диван и сидел боком, сжимая ее запястье, которое так и не выпустил, хотя пальцы ей удалось высвободить. Роза же тем временем откинулась на спинку дивана и сама внимательно его рассматривала.

— И все же нельзя сказать, что вы выглядите по-мальчишески — или даже так уж свежо и молодо, — продолжала она, словно желая сама толком разобраться в своих впечатлениях.

— Свежо, моя дорогая девочка! — Деннис счастливо усмехнулся; затем поднес ее запястье к губам и держал так, не сводя с нее глаз, пока она не отнимала руку. — Вот это — самое юное, самое свежее из всего, что я знаю! — воскликнул он, когда Роза высвободила наконец запястье и сложила руки на коленях.

— Жизнь вас потрепала, но вы не сломлены, — заметила она в своей доброжелательной, но отстраненной манере. — Знаете, судя по вашей внешности, дела у вас совсем неплохи.

— Да, мои дела совсем неплохи, я знаю, — произнес он с едва заметной ноткой нетерпения. Затем добавил: — Ваш голос все это время звучал у меня в ушах. Но вы вкладываете в свои слова что-то такое, чего никто другой — все это дурачье несмысленное — в свою речь вложить не может! Не смотрите на меня таким оценивающим взглядом, — продолжал он, улыбаясь. — Вы заставляете меня нервничать: я начинаю сомневаться в том, что меня ждет!

Поначалу оба стеснялись друг друга, но теперь Роза уже преодолела стеснение. Она по-прежнему сидела, откинувшись на спинку дивана, с руками, сложенными на коленях, и, повернув к нему голову, с очаровательной задумчивостью его рассматривала.

— Я всего лишь думаю, — сказала она, — что вы выглядите молодым подобно тому, как стальной инструмент высочайшего качества, сколько бы им ни работали, нередко выглядит новым.

— Ах, если вы имеете в виду, что я затачиваюсь во время работы… — рассмеялся молодой человек.

— Жизнь вас шлифует.

— Шлифует! Какое восхитительное слово вы нашли.

— Я не уверена, что вы теперь стали красивее, чем были, когда уезжали, и не знаю, стали ли вы богаче.

— Тогда позвольте сразу сказать, что да, стал! — перебил Деннис.

Выслушав это заявление, Роза с минуту молчала: эти паузы значили подчас гораздо больше, чем слова, произнесенные вслух.

— Я собиралась сказать, — тихо продолжила она, — что я ужасно довольна собой, когда вижу, что, во всяком случае, вы теперь — как это назвать? — человек состоявшийся.

Радостно взиравший на нее Деннис слегка нахмурился.

— Довольны собой? Неужели мной вы совсем не довольны?

Роза помедлила.

— Прежде всего — собой, поскольку в вас я была уверена с самого начала.

— То есть до того, как я преисполнился уверенности в вас? Я почему-то пока в вас не уверен! — заявил молодой человек.

Роза слегка покраснела, но весело рассмеялась.

— Тогда я опережаю вас во всем!

Чувствуя все более настоятельную потребность в близости, он склонился к ней, одной рукой держась за спинку дивана, а другой теребя ткань ее платья, будто надеялся, что так добьется большей отзывчивости.

— Вы всё еще далеки от меня, так же далеки, как те места, откуда я прибыл.

Он опустил глаза, рассматривая измятую им ткань ее платья, и в этот миг она сверху вниз посмотрела на него, склонившегося, и в глазах ее была какая-то небывалая мольба. Когда он снова поднял голову, это выражение уже исчезло.

— Что вы подразумеваете, говоря о состоявшемся человеке? — спросил он.

— О, не то, что понимают под этим обычно, а то, в чем заключен истинный смысл этих слов. Состоявшийся человек — это человек, о котором не нужно беспокоиться.

— Спасибо! Не беспокоятся о том, от кого нечего ждать.

— Это ужасное, себялюбивое утверждение, — сказала Роза Армиджер. — Я хотела вам сказать, какого успеха вы добьетесь — ибо вы его добьетесь, я это чувствую, — но, вижу, вы не заслуживаете моих похвал.

— Что ж, дорогая, — ответил Деннис, — это не так уж важно, ибо мне доподлинно известно, при каком условии я сам в полной мере почувствую, что добился успеха.

Роза пропустила мимо ушей его намеки и предпочла прямо перейти к изложению собственных мыслей. Она с искренним дружелюбием положила руку ему на плечо. Он придвинулся ближе и вновь схватил ее за другую руку. Видя его невысокий рост и скромную наружность, видя, как он смотрит на Розу снизу вверх, видя его маленькую прилизанную голову, землистый цвет лица и простодушный взгляд, случайный зритель мог бы в этот миг решить, что он моложе и, пожалуй, слабее, чем статная, зрелая девушка, положившая руку ему на плечо этим оберегающим и даже слегка покровительственным жестом. Однако, исходя из своих представлений о нем, она тем не менее сочла, что имеет полное право вести с ним не тот разговор, какого он ожидал, а тот, какого хотелось ей самой — и желать которого у нее были веские причины, пусть даже причины эти сводились к тому, чтобы выиграть крайне незначительное время.

— Вы не великолепны, мой дорогой старина Деннис, не ослепительны, не опасны — и вовсе даже не выдающийся человек. Но в вас есть нечто маленькое и тихонькое, нечто такое, что под гнетом времени сделалось совершенным, и это — именно здесь, где вы, наконец, со мной встретились, — заставляет меня безмерно вами гордиться!

Высказавшись таким образом, она предоставила ему самому решать, в каких выражениях он сообщит ей о том, как глубоко тронуло его подобное заявление. Характер места, где он «наконец с ней встретился», был таков, что требовалось оглядеться и сориентироваться, и, начав расспрашивать Розу, он узнал, что прибыл в разгар кризиса. Он видел миссис Брим под крылышком Розы в дни девичества; но в своем стремлении поскорее встретиться с единственной женщиной, которая была для него действительно важна, он, судя по всему, вторгся в жизнь совсем другой особы решительнее, чем предполагал. Хотя Деннис снова выразил живейшую благодарность за доброту, проявленную к нему этими славными людьми, он не смог скрыть своего разочарования тем, что их гостья испытывает еще какие-то сильные чувства, помимо радости по поводу его приезда.

— Вы действительно думаете, что бедная леди омрачит нашу радость? — довольно обиженным тоном спросил он.

— Это будет зависеть от того, какого участия от нее может потребовать эта наша радость, — сказала Роза. — Если вы спросите меня, в опасности ли она, то я думаю, что скорее нет: в таком случае я, конечно, должна была бы вас спровадить. Осмелюсь сказать, что сегодняшний день покажет обратное. Но она так много значит для меня — вы знаете, как много, — что я встревожена и быстро расстраиваюсь; и если вам кажется, что я возбуждена, не похожа на себя и мыслями нахожусь не с вами, прошу списать это на обстановку в доме.

Им еще немало надо было сказать друг другу и об этой ситуации, и о многом другом, поскольку оба стояли лицом к лицу над пучиной накопившегося и необсужденного. Не в силах соблюсти порядок, они еще пять минут беспомощно барахтались в потоке. Сначала Деннис приуныл, ибо то, с чем он здесь столкнулся, похоже, отнюдь не во всем способствовало его планам; затем в приливе вдохновения он заявил своей подруге, что как бы неприятно ни обернулось дело, им обоим следует исходить из того, что их-то счастье ныне гарантировано.

— Наше счастье? — переспросила Роза с большим интересом.

— Конечно. Нашему ожиданию конец.

Она снисходительно улыбнулась.

— Вы предлагаете, чтобы мы сию же минуту пошли и поженились?

— Ну… почти; только сперва я прочту вам одно письмо. — С этими словами он достал записную книжку.

Роза смотрела, как он торопливо перелистывал книжку.

— Что за письмо?

— Лучшее письмо, какое я когда-либо получал. Куда же я его подевал?

Поднявшись на ноги, он продолжил поиски.

— От вашего начальства?

— От моего начальства. Я получил его в городе, оно открывает передо мной невиданные перспективы.

Роза ждала, пока он рылся в карманах; сложив руки на коленях, она сидела и смотрела на него снизу вверх.

— Тогда мне определенно следует узнать, что в нем написано.

— Но куда, черт возьми, я его засунул?

Смущенно глядя на нее, он сверху донизу охлопал ладонями сюртук и жилет в поисках места, куда мог засунуть письмо; заканчивая с этим занятием, он обнаружил, что рядом стоит дворецкий, не издавая ни звука и держась с надменной отстраненностью старшего слуги, всецело поглощенного задачей распаковки вещей.

— Могу я попросить у вас ключи, сэр?

Тут Денниса Видала осенило. Он ударил себя по лбу.

— Глупец! Оно у меня в чемодане!

— Тогда сходите за ним! — сказала Роза — и, пока говорила, заметила за расположенной напротив нее дверью Тони Брима, собиравшегося вновь к ним присоединиться.

Она встала, и Тони, явно взволнованный, но полностью владеющий собой, немедленно сообщил Деннису своим обычным приветливым тоном, что готов проводить его наверх. При этих словах Роза вмешалась:

— Пусть с ним идет Уокер, я хочу поговорить с вами.

Тони улыбнулся молодому человеку.

— Тогда вы меня извините?

Деннис снова выразил сожаление по поводу доставляемых им хлопот, и Уокер увел его. Роза подождала, пока их не станет ни видно, ни слышно и пока к ней не возвратится Тони, который, положив руку на плечо Видала, проводил обоих до двери.

— Он принес вам хорошие новости? — спросил хозяин Баундса.

— Очень хорошие. Его дела идут на лад; у него все хорошо.

Раскрасневшийся Тони встретил ее слова таким смехом, что можно было подумать, не пьян ли он часом.

— Хотите сказать, что он полностью вам верен?

Роза никогда не терялась перед смелой шуткой.

— Так же верен, как верна ему я! Но главное — что нового у вас?

— У меня?

Тони на мгновение закрыл глаза и стоял, почесывая в затылке, словно желая придать комический оттенок обуревавшим его чувствам.

— Джулия повторила свое заявление?

Тони молча смотрел на Розу.

— Она сделала нечто еще более из ряда вон выходящее, — ответил он наконец.

— Что именно?

Тони огляделся и, упав на стул, закрыл лицо руками.

— Мне нужно немного это переварить, прежде чем сказать вам!

VII

Роза сочувственно ждала, пока пройдет его нервозность, а тем временем снова опустилась на диван, где только что сидела со своим гостем. Наконец, поскольку, несмотря на ее выжидающий взгляд, Тони продолжал молчать, она спросила:

— Во всяком случае, она по-прежнему утверждает, что не поправится?

Тони отнял руки от лица.

— С величайшей уверенностью — или скорее с величайшим спокойствием. Но сейчас она относится к этому как к несущественной мелочи.

Роза задумалась.

— Хотите сказать, она действительно убеждена, что уходит?

— Так она говорит.

— Но, Боже, действительно ли это так? Это вопрос фактов, а не мнений.

— Это не факт, — сказал Тони Брим. — Как это может быть, когда с первого взгляда видно, что силы ей не изменили? Она, конечно, говорит, что изменили, но выглядит дело совсем иначе. Горячность, с которой она высказывается, — разве это не признак прилива жизненных сил? Конечно, это волнение — отчасти; но здесь видна также поразительная энергия.

— Волнение? — повторила Роза. — Мне показалось, вы только что сказали, что ей присуще спокойствие.

Тони поколебался, но уточнил:

— Она спокойно относится к тому, что покинет меня, как она это называет, благослови ее Господь; кажется, она приняла эту перспективу с непонятным смирением. Она беспокоится, она — и это еще труднее осознать — действительно мучается и раздражается совсем из-за другого.

— Понимаю — из-за того, о чем вы только что упомянули.

— Она проявляет интерес, — продолжал Тони, — задает вопросы, передает послания, говорит во весь голос. Она была рада узнать, что мистер Видал наконец-то приехал к вам, и просила меня передать вам это от нее и передать это ему — то есть сообщить вам обоим, как она рада, что то, чего вы так долго ждали, теперь так близко.

Роза слушала, потупившись.

— Как мило с ее стороны! — пробормотала она.

— Больше всего она расспрашивала меня о мистере Видале, — продолжал Тони. — Как он выглядит, какое впечатление произвел на меня, как вы сейчас встретились. Она даже передала мне личное послание для него.

Роза слабо улыбнулась.

— Личное?

— О, только чтобы пощадить вашу скромность: пару слов о том, что она за вас ручается.

— В каком смысле? — спросила Роза.

— Ну, ручается, что вы будете самой очаровательной, самой умной, самой красивой и во всех отношениях самой замечательной женой, которая когда-либо была у любого мужчины.

— Она и впрямь взбудоражена! — рассмеялась Роза. Затем сказала: — А что тем временем думает сиделка? Не о том, конечно, — добавила она с той же легкой иронией, — сгожусь ли я для Денниса.

— О состоянии Джулии? Она хочет, чтобы Рэймидж вернулся.

Роза на мгновение задумалась.

— По-моему, она легко теряет голову. Сущая гусыня.

— Я взял на себя смелость сказать ей именно это. — Тони подался вперед, глядя в пол, уперев локти в колени и нервно потирая ладони друг о друга. Затем рывком поднялся. — Как вы думаете, чего она от меня хочет?

Роза попыталась предположить.

— Сиделка хочет, чтобы вы?..

— Нет, эта нелепая девочка.

Кивнув на комнату жены, Тони подошел к дивану и встал перед Розой.

Снова откинувшись на спинку, Роза размышляла, подняв на него глаза.

— Вы действительно имеете в виду что-то нелепое?

— В данных обстоятельствах — абсурдное.

— Ну, — предположила Роза с улыбкой, — она хочет, чтобы вы позволили ей назвать свою преемницу.

— Как раз напротив! — Тони уселся на то место, где перед тем сидел Деннис Видал. — Она хочет, чтобы я пообещал, что у нее не будет преемницы.

Собеседница пристально посмотрела на него; что-то в его тоне удивило ее и заставило заметно покраснеть.

— Понятно. — Она на мгновение растерялась. — Вы называете это абсурдным?

Тони сперва был явно поражен ее удивлением; затем, поняв его причину и тоже слегка покраснев, воскликнул:

— Не саму эту мысль, моя дорогая Роза, боже упаси! Я говорю о том, какую ошибку мы совершаем, придавая такое значение ее настойчивости, — воспринимаем ее так, будто согласны с тем, как она видит свое положение, и действительно собираемся с ней проститься.

Роза, казалось, поняла и даже была впечатлена.

— Думаете, от этого ей станет хуже?

— Конечно, если изображать все так, как будто она и вправду вот-вот умрет!

Тони снова вскочил; его тревога была очевидна; он опять принялся беспокойно расхаживать взад-вперед, как делал уже все утро.

Роза наблюдала за его метаниями.

— А что, если вы ей подыграете, и она, напротив, сразу почувствует себя лучше?

Тони бродил по холлу, без конца почесывая в затылке.

— Из духа противоречия? Я сделаю все, что порадует ее или просто успокоит; буду считать ее требование весьма разумным, даже если на самом деле тут всего лишь много шума из ничего. Но у меня мурашки по коже от таких торжественных церемоний, словно и вправду у смертного одра. Боже, помилуй нас!

Наполовину раздраженный, наполовину встревоженный — в обоих случаях страдания его были порождены нежностью к жене, — он рухнул на другой диван, засунув руки в карманы и вытянув длинные ноги.

— Она хочет, чтобы вы дали ей торжественный обет? — спросила Роза.

— Бедняжка совершенно серьезна. Она хочет, чтобы я поклялся ей честью — именно что дал торжественный обет.

Роза немного помолчала.

— И вы не дали ей эту клятву?

— Я отмахнулся — отказался воспринимать любой подобный разговор всерьез. Я сказал: «Дорогая, у меня с души воротит вести такие жуткие речи, и с какой стати? Подожди, пока не окажешься при смерти!» — На мгновение он растерялся, затем снова вскочил. — Как, черт возьми, она могла вообразить, что я способен…

У него не хватило духа даже закончить фразу.

Роза, однако, договорила за него.

— Жениться снова? Ах, это совсем другое дело! — печально воскликнула она. И добавила: — Тут мы ничего поделать не можем. Конечно, вы понимаете чувства бедной Джулии.

— Ее чувства? — Тони снова встал перед Розой.

— Откуда взялся ее страх перед тем, что вы женитесь снова.

— Конечно, понимаю! Разумеется, всему виной миссис Грэнтем. Она внушила Джулии мысль, что я могу дать нашему ребенку мачеху.

— Вот именно, — сказала Роза, — и, если бы вы знали о детстве Джулии то, что знаю я, вы бы поняли, откуда в ней такой ужас. Он владеет всем ее существом — она скорее предпочла бы, чтобы ребенок умер.

Тони Брим, размышляя, покачал головой с мрачной решимостью.

— Ну, я бы предпочел, чтобы ни Джулии, ни Эффи не пришлось умирать!

— Тогда проще всего дать ей слово.

— Моего слова недостаточно, — сказал Тони. — Она хочет мистических обрядов и заклинаний! Более того, именно к этому простому решению я и хотел прибегнуть. Мои возражения против представления, которого она требует, сводились к тому, что, мне кажется, без таких спектаклей как раз лучше обойтись.

— Попробуйте, — сказала Роза с улыбкой.

— Привести ее в чувство?

— До того, как вернется доктор. Сами знаете, что он, когда придет, вас к ней не пустит.

— Тогда я сейчас же и пойду, — сказал Тони, уже стоя у двери.

Роза поднялась с дивана.

— Будьте очень кратки — но очень убедительны.

— Я готов поклясться всеми богами — в этом или в любой другой чепухе.

Роза стояла напротив него и смотрела ему в глаза с такой проникновенной и упорной настойчивостью, что взгляд ее столько же поощрял его, сколько и удерживал.

— Я вижу, что вы правы, — заявил он. — Вы всегда правы, и я всегда перед вами в долгу. — Затем, открыв дверь, он спросил: — Что-нибудь еще?

— Еще?

— Какой-нибудь совет.

Роза на мгновение задумалась.

— Только один: покажите, что вы полностью прониклись ее идеей, дайте почувствовать, что понимаете ее предложение так, как она сама его понимает.

Тони растерялся.

— Как она сама его понимает?

— Покажите, что думаете про весь срок жизни вашей дочери. — Поскольку Тони, казалось, все еще недопонимал, Роза отважилась уточнить: — Если вы потеряете Эффи, причина исчезнет.

Услышав это, Тони покраснел и вскинул голову.

— Моя дорогая Роза, вы же не думаете, что эта клятва настолько необходима…

— …что вы ее дадите? — перебила Роза. — Конечно, не думаю, так же как не предполагаю, что мы обсуждаем степень вашей верности. Но главное — убедить Джулию, и я сказала это только потому, что убедить ее будет легче, если вы покажете, что действительно собираетесь сделать то, под чем подписываетесь.

Тони издал свой нервный смешок.

— Разве вы не знаете, что я всегда подписываюсь — особенно под «обращениями» — самым безрассудным образом? — Затем отрезал другим тоном, словно испытывая страстную потребность дать разъяснение: — Я никогда, никогда, никогда даже не взгляну на другую женщину!

Девушка одобрила его слова нетерпеливым жестом.

— Вы поняли, мой дорогой Тони. Вот этими самыми словами ей об этом и скажите!

Но он уже исчез за дверью, и, обернувшись, она оказалась лицом к лицу со своим возлюбленным, возвратившимся, как раз когда она произносила эти последние фразы.

VIII

Деннис Видал стоял с письмом в руке и улыбался ей.

— Что, скажите на милость, понял ваш дорогой Тони и что он должен сказать?

— Что он должен сказать? Должен сказать кое-что своей жене, у которой, похоже, нервы настолько разыгрались, что она довела себя до какого-то небывалого состояния.

Лицо молодого человека вытянулось.

— Что это за состояние?

— Странное неверие в саму себя. Она подавлена и напугана — ей кажется, что она угасает.

Деннис посерьезнел.

— Бедная маленькая леди, какое горе для нас! Я прекрасно ее помню.

— И она, конечно, вас помнит, — сказала Роза. — Она проявляет самый дружеский интерес к вашему пребыванию здесь.

— Это очень любезно с ее стороны, в ее-то состоянии.

— О, ее состояние, — возразила Роза, — не такое уж плохое, как она думает.

— Понятно. — Деннис поколебался. — И именно это мистер Брим должен ей сказать.

— Не только. — Роза взглянула на документ, который он ей принес; бумага лежала в конверте, и Деннис чуть нетерпеливо постукивал по нему кончиками пальцев левой руки. Однако ее дальнейшие слова не имели к документу никакого отношения. — Ее гнетет болезненный страх из-за того, что он — подумать только — может еще раз жениться.

— Если она умрет? Она хочет, чтобы он этого не делал? — спросил Деннис.

— Она хочет, чтобы он этого не делал. — Роза немного помолчала. — Она хочет быть единственной.

Деннис задумался, слегка смущенный тем, что заглянул одним глазком в обстоятельства, которые лишь отдаленно касались его.

— Ну, я полагаю, такое желание не редкость среди женщин.

— Осмелюсь предположить, что так оно и есть. — Серьезность девушки уступила место мимолетной улыбке. — Осмелюсь предположить, что и я бы этого желала.

В ответ Деннис Видал просто схватил ее и поцеловал.

— Вам нечего бояться — вы будете единственной!

Его объятие продлилось всего несколько секунд, и Роза не сделала ни малейшей попытки вырваться, но посмотрела на него так, словно хотела дать понять, что крайне приподнятое настроение, о котором свидетельствовал этот жест, было, возможно, чуть-чуть не ко времени.

— Именно это, — обронила она, — я посоветовала ему сказать Джулии.

— Иного я и не ожидал! — Вскоре Деннис продолжил с некоторым удивлением: — Разве он этого не хочет?

— Хочет всей душой. Они оба — всё друг для друга. Но он, естественно, очень расстроен и сбит с толку.

— И он пришел к вам за советом?

— О, он приходит ко мне, — сказала Роза, — так, как мог бы прийти поговорить о ней с ее матерью, которой бедняжка, к несчастью, никогда не знала.

В молодом человеке снова взыграла жизнерадостность.

— Хотите сказать, что он обращается с вами как с тещей?

— Во многом да. Но я очень хорошо к нему отношусь. Люди, которые хорошо относятся к Джулии, могут обращаться со мной как угодно.

Деннис с минуту молчал, а затем вынул письмо из конверта.

— Что ж, надеюсь, они благодарны вам за такую преданность.

— Благодарны мне, Деннис? Они меня просто обожают. — Затем, как бы желая напомнить ему о некоем обстоятельстве, в наличии которого и ему важно отдавать себе отчет: — Разве вы не видите, как много значит для бедной девушки иметь такой якорь — место, где ее уважают, где ей сочувствуют, место, где можно найти прибежище?

Приняв этот вызов, ее гость немного подумал и честно ответил:

— Конечно, я рад, что у вас такие славные друзья — сразу видно, что они очаровательные люди. В последнее время для меня было большим утешением знать, что вы с ними. — Он пристально оглядел светлый и красивый холл. — Это хорошая гавань, моя дорогая, и, должно быть, приятно жить среди таких прекрасных вещей. Мне отвели комнату, в которой их множество, — ужасно милую комнату. — Он взглянул на пару картин, впитывая общее ощущение. — У них полно денег?

— Как у всех банкиров, полагаю, — сказала Роза. — Разве у банкиров не всегда полно денег?

— Да, они, по-видимому, купаются в деньгах. Какая жалость, что мы не банкиры, правда?

— Ах, деньги — меньшее из достоинств моих друзей, — ответила девушка. — Самое замечательное — их душевная доброта.

Деннис остановился перед столом, где на маленьком позолоченном мольберте стояла большая фотография в массивной рамке.

— Не говоря об их прекрасной наружности! Он чрезвычайно хорош собой.

Роза, снисходительно вздохнув, взглянула на изображение Тони Брима во всем его великолепии — в тонком белом жилете и высокой белой шляпе, с тростью, перчатками и сигарой, с его орхидеей в петлице, его фигурой и его улыбкой.

— Ах, этот вкус бедняжки Джулии!

— Да, — воскликнул Деннис, — теперь понятно, чем он ее взял!

— Я про стиль этой вещицы, — сказала Роза.

— Она безвкусна, да? Что ж, вам лучше знать. — Затем, отвернувшись от фотографии, молодой человек добавил: — Должно быть, у этого парня от них отбоя не будет!

Роза замялась.

— От тех, кого она боится?

— От женского пола — благослови его Господь, — если он потеряет ее.

— Осмелюсь предположить, что так, — сказала Роза. — Но он будет стоек.

— Он вам об этом сказал? — улыбнулся Деннис.

Роза улыбнулась в ответ с какой-то сознательной бравадой.

— Он много чего наговорил. Но он уверяет меня, что успокоит ее.

Деннис немного помолчал, затем развернул свое письмо и пробежал его глазами.

— Да уж, забавная тема для него!

— Вы хотите сказать, забавная тема для его разговоров со мной?

— И с вами, и с женой.

— Дорогой мой, — воскликнула Роза, — имейте в виду, что не он эти разговоры начал!

— То есть начали вы? — спросил ее собеседник.

Роза снова заколебалась, а затем ответила спокойно-насмешливо: «Да, тупица!», чем вызвала новое проявление нежности с его стороны. Эту попытку она пресекла — подняла руку, побуждая прислушаться, поскольку ей померещился какой-то звук.

— В чем дело?

Она навострила уши.

— Разве в комнате Джулии не кричали?

— Я ничего не слышал.

Роза испытала облегчение.

— Значит, это всего лишь моя нервозность.

Деннис Видал поднял письмо повыше.

— Надеюсь, она не настолько велика, чтобы помешать вам уделить вот этому минутку внимания?

— А, ваше письмо!

Взгляд Розы остановился на письме, как будто она впервые его заметила.

— Оно самым тесным образом связано с нашим будущим, — сказал ее гость. — Я специально сходил за ним наверх, так что вы должны оказать мне услугу и прочесть его.

Роза тут же с готовностью протянула руку.

— Тогда отдайте его мне — позвольте немного подержать его.

— Конечно; но, пожалуйста, помните, что от меня еще ждут ответа — я хочу сказать, по конкретным условиям. Я ждал встречи с вами, потому что письмо из резиденции губернатора и составлено от его собственного имени — там конкретно сказано, что он готов для меня сделать.

Роза держала письмо; ее большие светлые глаза расширились от удивления и симпатии.

Деннис со значением и вместе с тем не без игривости кивнул на письмо, указывая, куда ей следует направить свое любопытство.

— Прочтите — и увидите!

Роза опустила глаза, но через мгновение, прижав левую руку к сердцу, подняла их со странным, напряженным выражением.

— Я хотела спросить, достаточно ли все это хорошо?

— Именно это я хочу узнать от вас! — громко рассмеялся Деннис.

Судя по выражению его лица, ее поведение привело его в некоторое недоумение.

Роза заметила это, но тут вновь услышала посторонний звук, на этот раз объяснявшийся тем, что открылась дверь вестибюля. Вернулся доктор Рэймидж; Роза отложила письмо.

— Скажу вам, как только поговорю с доктором.

IX

Доктор с ходу обратился к ней.

— Наш друг еще не вернулся?

— Мой — вернулся, — тактично сказала Роза. — Позвольте представить вам мистера Видала.

Доктор Рэймидж просиял в знак приветствия, и наша молодая леди со свойственной ей сдержанной веселостью обратилась к Деннису:

— Он тоже считает, что я какая-то из ряда вон.

— Ах, она просто чудо: она всегда знает, что делать! Но вы и сами в этом скоро убедитесь, — сказал доктор.

— Боюсь, вы сочтете, я тут не ко времени, — озабоченно ответил Деннис. — Скажете: у меня тут пациентка, а этот под ногами путается.

Доктор Рэймидж засмеялся.

— Вовсе нет — уверен, мисс Армиджер этого не допустит.

Потом, взглянув на часы, спросил у Розы:

— Брим сейчас не у нее?

— Он выходил, но вернулся к ней.

— Не стоило этого делать.

— Это я ему посоветовала, уверена, вы и сами скоро убедитесь, что там всё в порядке, — возразила Роза. — Все-таки скажите ему, пусть идет сюда, к нам.

— Сию минуту. — И доктор удалился.

— Он чем-то озабочен? — заметил Деннис, когда тот ушел.

Роза засомневалась:

— С чего вы взяли?

— По нему видно. — И с чувством добавил: — Я же не такой дурак, за какого вы, похоже, меня держите.

Роза откровенно уставилась на него.

— За какого я вас держу? — Несколько секунд оба, покраснев, с раздражением смотрели друг на друга. — Милый мой Деннис, что вы имеете в виду?

Деннис, очевидно, почувствовал, что был слишком, почти до грубости, резок, но стороннему наблюдателю было бы столь же очевидно, что он человек хладнокровный и решительный.

— Я имею в виду, Роза, что не совсем понимаю, что с вами происходит. Как будто я нагрянул неожиданно и обнаружил, что кто-то или что-то стоит между нами.

Казалось, она испытала огромное облегчение.

— Ну разумеется, милый мой мальчик! Между нами бедняжка Джулия — а это немало. — Она снова запнулась; потом взволнованно выпалила: — И могу признаться откровенно, я страшно встревожена. Боже правый, — нетерпеливо добавила она, — неужели вы сами этого не видите?

— Разумеется, я вижу, что вы чем-то взволнованы и озабочены — о чем вы только что меня и известили. Но вспомните, вы же сами уверяли меня, что состояние миссис Брим не внушает опасений.

Не выдержав, Роза сделала нетерпеливый жест.

— Я пыталась обмануть саму себя!

— Я понимаю, — мягко сказал Деннис. — И все-таки, — продолжил он, поразмыслив, — тут либо одно, либо другое. Либо несчастная леди при смерти, либо, сами понимаете, с ней все в порядке.

Подруга взглянула на него с укором, слишком тонким, чтобы высказать его вслух.

— Милый мой Деннис, как вы грубы!

На лице его отразилось смущение вкупе с убежденностью в собственной правоте.

— Я резок — может быть, даже жесток. Если и так, то это не нарочно.

— Подумайте, как много значат для меня эти люди, — сказала Роза.

Он немного помолчал.

— Разве я произнес что-то совсем уж необычайное? Ох, я знаю, — продолжал он, словно опасаясь, что она вновь обвинит его в бесчувственности. — Я прекрасно к ним отношусь — как они того и заслуживают. Пользуясь их гостеприимством, я сознаю все достоинства этих людей. — Письмо, которое она так и не прочла, все еще лежало на столе; он взял его и немного повертел в руках. — Я только хочу сказать, что тоже вам не чужой, прошу, не забывайте об этом.

Этот призыв заставил Розу смягчиться.

— Будьте чуть терпеливее со мной, — ласково сказала она.

Прежде чем Деннис успел возразить, она добавила:

— Вас ведь и самого удивило то, как доктор встревожен. Я старалась не думать об этом, но, должна признать, вы правы. Однако не только это меня беспокоит.

— В таком случае, чем сильнее ваше беспокойство, тем неотложнее наше дело. — Деннис говорил с искренней решимостью, в то время как Роза, отойдя от него, встала у двери, за которой скрылся доктор. Она стояла там и, казалось, внимательно его слушала, так что Деннис продолжил: — Вы ведь знаете, что я тот, на кого вы теперь можете положиться.

Но она уже подняла руку, отчетливо произнесла «Тсс!» и смотрела не отрываясь на своего гостя, в то же время стараясь уловить хоть малейший звук.

— Доктор велел ему выйти. Но он не слушается.

— Тем лучше — у вас есть время, чтобы это прочесть. — Деннис протянул ей письмо.

Она отошла от двери.

— Если ему разрешили остаться, значит, что-то там неладно.

— Мне очень жаль; но почему бы вам не ознакомиться с тем, что и как тут написано?

— Ах, ваше письмо? — Вновь обратив внимание на документ, она взяла его у Денниса и опустилась на диван. — Voyons, voyons[1], что тут у нас! — произнесла она, будто уговаривая себя успокоиться.

Деннис с минуту постоял перед ней.

— Мне кажется, это наш шанс прочно встать на ноги.

Она перевернула листок, чтобы оценить размер документа; там было три больших страницы, исписанных аккуратным убористым почерком.

— А он не слишком-то лаконичен, этот «губернатор»!

— Когда все так прекрасно, — засмеялся Деннис, — чем длиннее, тем лучше! Прочтите, дорогая, спокойно и вдумчиво; постарайтесь вникнуть в то, что написано, — на самом деле там все достаточно просто.

Он говорил нежно и успокаивающе, даже отвернулся, чтобы дать Розе время и не давить на нее. Тихонько насвистывая и вновь приглядываясь к картинам, Деннис медленно зашагал по залу; она же, когда он отошел, с минуту смотрела ему вслед. Потом перевела взгляд на дверь, у которой только что стояла, прислушиваясь, и вместо того, чтобы читать, принялась следить, не откроется ли она. Если бы в тот миг кто-то наблюдал за выражением ее лица, то увидел бы, как его исказила странная трагическая гримаса: казалось, она изо всех сил сдерживает всхлип или вскрик, какой-то подавленный всплеск страдания. Но едва Деннис пересек комнату и обернулся, лицо Розы чудесным образом преобразилось, и пока внушительных размеров часы тикали в благоуханной тишине, он видел только, как его подруга внимательно изучает врученный им документ. Она читала его долго, читала в молчании — молчании столь полном, не нарушаемом ни единым вопросом или комментарием, что Деннис, хоть и не желал, чтобы ей показалось, будто он ее торопит, наконец опять подошел и встал рядом, будто ожидая какого-то знака.

— Вам не кажется, что оно выдержано в весьма дружественном тоне?

— Мне нужно перечитать, — не поднимая головы, ответила Роза.

Она вернулась к началу письма, и Деннис вновь зашагал по комнате. Роза дочитала до конца и, складывая письмо, сказала без особого выражения:

— Да; отсюда ясно, как к вам относятся.

Она положила письмо на прежнее место и, когда Деннис вновь подошел к ней, поднялась.

— Мне нравится и то, что в нем говорится, и то, как это сказано.

— Намного лучше, чем я ожидал. — Деннис взял письмо и, вложив его обратно в конверт, почти любовно сунул в верхний карман. — Думаю, это и впрямь доказывает, что они не хотят меня терять.

— Не такие они дураки! — Роза, в свою очередь, отошла было в сторону, но теперь повернулась к нему лицом — оно оказалось до того бледным, что Деннис при виде его заметно вздрогнул; впечатление было тем сильнее, что трагическая гримаса на белом лице стала еще выразительней. — Милый мой мальчик, вас ждет блестящее будущее.

— Рад, что вас это так впечатляет! — рассмеялся он.

— Это ведь огромная радость: у вас все хорошо. Как я и сказала, теперь вы состоявшийся человек.

— Тогда, говоря вашими же словами, теперь вы — состоявшаяся женщина!

— Я очень, очень рада за вас, — с жаром согласилась она. — Но самое замечательное, что это только начало.

— Именно — только начало! — воскликнул Деннис. Он стоял, глядя на ее загадочную улыбку. — Осталось подождать.

— Я имела в виду, что за этим письмом скрывается многое — отношение к вам в целом. Читайте между строк!

— Полагаете, мисс, я этого не сделал? А ведь сам я не решился дать вам такой совет.

— Разве я нуждаюсь в таких подсказках и наставлениях? — спросила Роза. — Не думаю, что вы разглядели все, что вижу я. Письмо полно намеков и неявных обещаний — мол, то ли еще будет, дайте только срок.

— О, я готов подождать! — заявил Деннис. — Но на самом деле письмо составлено в очень обтекаемых выражениях. Вы очень проницательны, раз столько всего в нем разглядели.

— Я и в самом деле проницательна.

Мгновение спустя, протянув руку, девушка сказала:

— Позвольте мне еще раз взглянуть на письмо.

Деннис охотно вынул его из кармана и подал Розе, которая вновь углубилась в чтение. Он снова отвернулся, чтобы не мешать; медленно прошелся по комнате, напевая себе под нос, — и опять через несколько минут ему показалось, что как-то уж слишком долго она читает. Но, когда Деннис вновь подошел к Розе, та успела закончить чтение и, судя по ее лицу, была совершенно удовлетворена. Она сложила письмо и вернула ему.

— О, вы далеко пойдете! — воскликнула Роза.

— Вас и впрямь все устраивает?

Она секунду помедлила.

— На сегодняшний день — абсолютно. — Ее взгляд был прикован к драгоценному документу, который Деннис вертел в руках, и что-то в его манере вызвало в ней странную веселость. Аккуратно развернув письмо, он тут же услышал насмешливое:

— Вы обращаетесь с ним так, будто это банкнота в тысячу фунтов стерлингов!

Деннис бросил на нее быстрый взгляд.

— Подымайте выше. Посмотрите на приводимые здесь цифры и прикиньте итог с учетом капитализации.

— Капитализации?

— Обратите внимание на сумму инвестиций.

Роза на мгновение задумалась.

— Ох, ради вас я готова на все, за исключением счетоводства! Но ясно, что речь о миллионах.

Когда он спрятал письмо обратно в карман, она добавила:

— Вам следовало бы поместить его между стекол — с маленькой ручкой, знаете, как у щитка от солнца.

— Да уж, никакая рамка не будет слишком роскошной для нашей хартии вольностей — а ведь по сути это она и есть, — сказал Деннис. — Но готовы ли вы к таким переменам? — продолжал он.

— Переменам? — растерялась Роза.

Он снова пристально посмотрел на нее.

— Перед вами, моя дорогая, открываются самые головокружительные перспективы. Вспомните, о какой сумме мы говорим — об этой скромной, милой сумме. Пятьсот сорок фунтов, — игривым тоном, но уже без обиняков уточнил он. — Или около того.

— Как по мне, это славная кругленькая сумма, — сказала девушка. — Для такой, как я, — ничего не скажешь, это просто чудный доход! — Потом воскликнула: — Но подумайте о том, что может получиться в итоге!

— Да — но, конечно же, на ваши деньги я не покушаюсь.

Роза размышляла, как бы что-то взвешивая и стараясь выказать к его словам столько внимания, сколько ему хотелось бы видеть.

— Ну да, не о них речь. Но я об этом и не говорила, — добавила она.

— О, можете принять их в расчет, чисто теоретически — я всего лишь хотел сказать, что к ним не прикоснусь. А то, что придется уехать, вас не смущает?

Роза, казалось, мужественно встретила эту перспективу.

— Что ж, это же всего на пару лет.

Деннис внезапно вспыхнул, как если бы в чем-то до сих пор сомневался и лишь сию минуту окончательно уверился, и заключил Розу в объятия — торжественно, будто обнимал воплощение своих самых заветных грез.

— Ах, вот теперь я узнаю свою девочку!

Она снова позволила себя обнять, но, когда высвободилась, оба каким-то образом оказались недалеко от двери, ведущей в комнату Джулии Брим. Роза стояла на том же месте, где и раньше, а он все продолжал сжимать ее ладонь; затем она произнесла фразу, откровенно лишенную какой бы то ни было связи с предшествующим разговором:

— Не понимаю, почему он не выпроводит его из комнаты?

Деннис Видал выпустил ее ладонь; потом сунул руки в карманы и пинком расправил загнувшийся уголок ковра.

— Вы о докторе и мистере Бриме? О, думаю, они знают, что делают!

— Доктор совсем не хотел пускать его туда. Что-то явно случилось, — заявила Роза, отходя от двери.

Ее гость какое-то время молчал.

— Хотите сказать, что бедняжка покинула нас? — спросил он в итоге.

— Покинула? — эхом отозвалась Роза.

— Полагаете, миссис Брим умерла?

Его вопрос заставил Розу в ужасе отшатнуться.

— Деннис, боже упаси!

— Конечно, боже упаси, не о том разговор. Но кто знает, что вы имеете в виду, ведь за ходом ваших мыслей так сложно уследить. Одного, в любом случае, вы не можете не учитывать: такой расклад возможен. И этого вполне достаточно, чтобы недвусмысленно напомнить вам, какие большие перемены произойдут в вашем положении, если ей будет суждено умереть.

— О чем же еще я, по-вашему, думаю, если не об этих переменах? — спросила Роза.

— Возможно, вы смотрите на это не совсем с той стороны, с какой смотрю я. Если миссис Брим не станет, не станет и «якоря» — употреблю ваше же слово, — который вас здесь удерживает.

— Я понимаю, о чем вы, — ослабевшим голосом произнесла, соглашаясь, Роза; из глаз ее брызнули слезы, и она отвернулась, чтобы их скрыть.

— Люди могут держаться самого высокого мнения о ее муже, но они вряд ли станут спокойно смотреть на то, что вы остаетесь тут, рядом с ним, как ни в чем не бывало.

Роза с достоинством помолчала.

— Вряд ли, — наконец промолвила она тем же тихим голосом.

— Чтобы подготовиться к любому повороту событий, как я уже говорил, следует сию же минуту выбрать день — как можно более близкий, — когда наш союз станет действительностью.

Она медленно подняла на него встревоженный взгляд.

— День, когда я выйду за вас замуж?

— Конечно! День, когда мы поженимся. — Он издал короткий, неловкий смешок. — Какой же еще!

Она вновь замолчала, и на ее лице отразился затаенный страх.

— Мне нужно решить прямо сейчас?

Деннис уставился на нее.

— Но, дорогая, когда, если не сейчас?

— Не могли бы вы дать мне чуть больше времени? — спросила она.

— Больше? — Изумление, которое он сдерживал до сих пор, разом вырвалось наружу. — Больше времени, говорите? Я дал вам годы!

— Ах, но здесь, сейчас — все эти события, вся эта спешка, все так внезапно навалилось…

— Внезапно! — повторил Деннис. — Разве вы не знали, что я приеду, и разве не догадывались зачем?

И тут, сделав над собой усилие, она решительно посмотрела на него; он видел, как от этого усилия окаменело ее бледное лицо — будто в результате работы какого-то скрытого механизма в ее душе случилось нечто ужасное. Потом она проговорила с болезненной дрожью в голосе, которую не могли унять никакие попытки казаться естественной:

— Позвольте напомнить вам, Деннис, что я не просила вас приезжать. Да, вы приехали; но лишь потому, что сами того захотели, и сделали это вопреки моей воле.

У него перехватило дыхание; один лишь тон ее голоса ранил его до слез.

— Вы не хотели, чтобы я приезжал?

— Я рада вас видеть.

— Тогда, во имя всего святого, что вы имеете в виду? Что происходит между нами — и почему вы вот так вдруг со мной заговорили?

— Я всего лишь прошу вас, как уже просила раньше, проявить терпение: позвольте мне в этот решающий час немного оглядеться. Я всего лишь прошу вас потерпеть — я всего лишь прошу подождать.

— Подождать чего? — Он поймал ее на слове. — Я здесь как раз потому, что уже достаточно ждал. Все, чего я от вас хочу, — всего каких-то три слова, которые вы можете произнести за какие-то три секунды. — Он огляделся в беспомощном смятении, будто призывая кого-то невидимого в свидетели. — А вы смо́трите на меня с каменным лицом. И между нами разверзается пропасть. И ничего, ничего не даете взамен. — Он сделал паузу, как бы ожидая возражений, но Роза не отвечала, она лишь опустила глаза и, опираясь на стол, стояла с видом черствым и безразличным. Деннис опустился в кресло и, не зная, куда деть руки, положил их на колени. — Что вы имели в виду, когда сказали, что я приехал вопреки вашей воле? Вы никогда не просили меня не приезжать — до сих пор все между нами было хорошо. Да, это была моя идея; но изначально вы были не против.

Деннис снова дал ей время согласиться с его словами или опровергнуть их, но Роза этим не воспользовалась, и он продолжил:

— Разве вы не знаете, какое чувство владело мной и жило во мне все это время? Разве не понимаете, что во все часы жизни моей я ни о чем другом и думать не мог? Я приехал сюда, так по вас истосковавшись, что словами не выразить; а теперь вижу — хоть и не сразу в это поверил, — что вы с первых минут ведете себя со мной холодно и принужденно.

Пока он говорил, Роза вновь подняла на него глаза; казалось, она с мрачной покорностью следила за каждым его словом.

— Да, должно быть, я кажусь вам довольно странной.

— И не говорите опять, что это из-за вашего беспокойства! — Деннис вскочил и сделал предостерегающий жест. — Ваше беспокойство лишь подтверждает мою правоту.

Его собеседница медленно и неопределенно покачала головой.

— Я рада, что вы приехали.

— Чтобы иметь удовольствие не принять меня?

— Я приняла вас, — ответила Роза. — Каждое мое слово, вам сказанное, и все удовлетворение, мною выраженное, правдивы и исходят из глубины души. Я действительно восхищаюсь вами, действительно уважаю вас и горжусь дружбой с вами. Разве я не заверила вас в своей искренней радости по поводу ваших успехов и дальнейших перспектив?

— Что значит «заверили меня»? Вы ввели меня в заблуждение на несколько странных мгновений; вы заморочили мне голову; думаю, можно сказать, что вы играли мною. Единственное заверение, к которому я готов, — заверение в том, что вы вложите свою руку в мою как моя жена. Во имя всего святого, — задыхаясь, произнес молодой человек, — что с вами случилось и что так сильно изменило вас?

— Я все вам расскажу, но завтра, — сказала Роза.

— Расскажете то, на чем я сейчас настаиваю?

Она огляделась по сторонам.

— То, чего сейчас не могу.

Он выслушал ее с видимым отчаянием.

— Вы нечестны со мной — вы увиливаете от ответа. Вам нечего мне сказать, и вы боитесь. Вы пытаетесь выиграть время и делали это с самого начала. Не знаю, для чего все это, — ваши мысли выше моего понимания; но если для того, чтобы мне отказать, то будь я проклят, если дам вам еще хоть минуту на размышления.

При этих его словах на бледном лице Розы появился легкий румянец — и ему показалось, что она теперь стала пятью годами старше, чем в тот момент, когда он сюда только вошел.

— Какие жестокие обвинения! Вы выбрали странный способ удержать меня! — воскликнула девушка. — Но я не хочу говорить с вами, когда вы в таком состоянии, — продолжила она другим тоном. — Все прояснится, если мы подождем день или два. — И, заметив его нетерпеливое движение, она добавила: — Поймите, я возьму на размышление столько времени, сколько сочту нужным, хотите вы того или нет.

Теперь он и впрямь разгневался, как будто она оказалась не только увертливой, но и дерзкой; и еще сильнее разгневало его то, что она опять начала настаивать на своей просьбе, которая казалась ему бессмысленной.

— Нет, нет, вы обязаны дать ответ сейчас, — сказал он с жаром, — и, если вы в самом деле честны со мной, сделайте это. Я стремлюсь к вам всей душой, но вы должны принять решение: сейчас или никогда.

— Деннис! — слабо пробормотала она.

— Вы отказываетесь?

Она протянула ему руку.

— До свидания.

Он посмотрел на нее так, словно их разделял бурный поток; затем спрятал руку за спину и огляделся в поисках шляпы. Он двигался вслепую, как человек, которого внезапно выбросило из плавно и быстро едущего экипажа и который пытается прийти в себя после сильного удара.

— До свидания.

X

Вскоре он вспомнил, что не захватил с собой шляпу, а спустя еще мгновение осознал, что, даже если наденет ее, в сложившихся обстоятельствах у него нет права немедленно покинуть Баундс. Как раз в тот момент, когда до него дошло, что обязательство, которое он взял на себя, вынуждает его задержаться по крайней мере на день, появился хозяин имения; он поспешно вошел за спиной у Денниса и, оглядев комнату, сразу спросил:

— Миссис Бивер еще не вернулась? Джулия хочет ее видеть — Джулия непременно должна увидеться с ней!

Все пространство зала отделяло Денниса от девушки, с которой он только что получил долгожданную возможность воссоединиться, но ничто в тот момент не указывало на то, что Тони Брим, поглощенный более важным делом, заметил витающую между ними тень предательства. Однако на Денниса его появление произвело мгновенный эффект, напомнив ему о необходимости держать себя в рамках: сама природа Тони была такова, что, во-первых, едва взглянув на него, нельзя было не отдать должное его внешности, а во-вторых, попав ненароком на любую сцену, какой бы на ней ни царил раздрай, он самим фактом своего появления поневоле восстанавливал поверхностную гармонию. Увидев Тони, его новый знакомец сделал резкое движение, будто пытаясь загородить собой какой-то предмет, тогда как Роза, зазвенев, как задетый колокольчик, тут же откликнулась на его возглас.

«Ах, — сказал про себя Деннис, — это из-за них она так волнуется!»

— Она еще не вернулась, но, если это срочно… — Роза так и рвалась услужить.

— Это срочно. Кто-то должен сходить за ней.

Деннис выбрал момент, чтобы, не откладывая, сказать то, что считал необходимым. Он заговорил прежде, чем Роза успела раскрыть рот.

— У вас и так полно забот, мистер Брим, и мне очень неловко обременять вас собой. Не лучше ли мне перебраться в гостиницу?

— В гостиницу — отсюда? Друг мой, вы с ума сошли? — Тони компанейски усмехнулся; он и слышать об этом не хотел. — Не бойтесь, вы нам еще пригодитесь — хотя бы для того, чтобы успокаивать эту юную леди.

— Он может пригодиться прямо сейчас. — Роза посмотрела на своего поклонника так, будто никакая черная кошка между ними не пробегала. — Слуги готовят ланч. Вы не могли бы сходить за миссис Бивер?

— Ах, — смеясь, возразил Тони, — мы не должны превращать его в мальчика на побегушках!

Деннис на мгновение растерялся, а потом, терзаемый переживаниями, ухватился за возможность сбежать из усадьбы на вольный воздух.

— Прошу, поручите мне что-нибудь, — взмолился он. — Я хочу размять ноги и готов сделать что угодно.

— Воля ваша, раз уж вы так добры, к тому же это совсем недалеко, — ответил Тони. — Миссис Бивер — наш лучший друг, а стало быть, друг всех наших друзей, и живет она рядом — прямо за рекой.

— Всего шесть минут, — сказала Роза, — если коротким путем. Приведите ее.

— Коротким путем, — для пущей ясности объяснил Тони, — значит по моему саду, потом через калитку у реки.

— У реки свернете направо, увидите маленький мостик — это как раз ее мост, — продолжала Роза.

— За мостом пройдете мимо сторожки — она пустая и закрытая, — и вы на месте, — сказал Тони.

— То есть у нее в саду — сад очень красивый. Скажите, что речь о миссис Брим и что это очень важно, — добавила Роза.

— Моя жена прямо-таки требует ее! — Тони, выдавив из себя смешок, положил руку на плечо молодого человека.

Деннис внимательно слушал, глядя по очереди то на него, то на Розу.

— Ничего, что она совсем меня не знает?

— Она прекрасно знает, кто вы, не стесняйтесь! — по-свойски воскликнула Роза.

Тони по-дружески хлопнул его по спине, и Деннис ушел.

— Джулия и вам хочет сказать что-то особенное! Она проявляет большой интерес к вашим с ним отношениям, — продолжал он, обращаясь к Розе, когда дверь за их гостем закрылась. Потом, видя по ее лицу, как нетерпеливо, чуть ли не с раздражением она выслушивает все, что не касается состояния Джулии, он, желая оправдать свой переход на постороннюю тему, добавил с тем же принужденным смешком: — Миссис Бивер осуждает идею и дальше откладывать ваш брак и считает, что у вас есть все необходимое, чтобы встать на ноги. По ее мнению, ваших средств более чем достаточно.

— Что она знает о наших средствах? — холодно спросила Роза.

— Без сомнения, не больше, чем я, но это ее мнениям не помеха. Она верит во что хочет. Все потому, что она вообще очень к вам расположена.

— И вовсе она ко мне не расположена. Я ей не нравлюсь. — Роза говорила крайне сухим тоном, подчеркнуто выражая удивление тем, какой оборот приняли шутки ее друга. Теперь Тони был совершенно выбит из колеи; собственно, это относилось к ним обоим, хотя Роза в данную минуту успешнее скрывала свои чувства. Еще дрожа от непомерных усилий, которых потребовало от нее нынешнее утро и особенно последний час, она все же держала себя в руках и наблюдала за тем, что происходило с ее собеседником. Он пережил нечто такое, что привело его в крайнее нервное возбуждение, и его представление о том, в чем можно быть уверенным, — едва ли не о том, что можно счесть реальным, — сливалось теперь с ясным ощущением чего-то небывалого и невероятного. Именно очевидность того, что он через что-то такое прошел, помогала сгорающей от любопытства девушке сохранять выжидательную позицию, окружив себя той непробиваемой оболочкой, которую она с триумфом демонстрировала всякому, с кем ей сегодня, начиная с раннего утра, довелось столкнуться. Но теперь у Тони был такой вид, будто он не собирался вознаграждать ее терпение новыми подробностями; будто в нем проснулась некая новая деликатность и он осознал, что был слишком откровенен. Было видно, что его удивило ее суждение о хозяйке Истмида.

— Моя дорогая Роза, — сказал он, — я думаю, вы сильно ошибаетесь. Миссис Бивер очень ценит вас.

Она немного помолчала; на лице ее читалась усталость от всей той изворотливости, какую ей пришлось проявить в ходе разговора с Деннисом Видалом, дабы суметь одно утаить, а другое выказать.

— Милый мой Тони, — чуть погодя мягко ответила она. — Я еще никогда не встречала человека, который, подобно вам, был бы напрочь лишен наблюдательности. Встречала тех, у кого ее очень мало, и это было жалкое зрелище. У вас ее нет ни капельки, и это прекрасно сочетается с вашим характером: он прекрасен и совершенен.

Ее слова развеселили Тони.

— Люблю, когда люди говорят то, что думают!

— Как бы сильно вам это ни нравилось, мне вы нравитесь еще больше, потому что вы такой, какой есть. Наблюдательность — штука второстепенная; это всего лишь мера предосторожности — прибежище маленьких и робких. Она защищает нас, когда мы смешны, и укрепляет нашу оборону. Вы можете быть смешным — я этого не отрицаю; но в вас нет ни подозрительности, ни страхов, ни сомнений; вы человек естественный, великодушный, искренний…

— И редкостный законченный болван! — прервал ее Тони. — «Естественный» — ну, спасибо! О, эти ужасные естественные люди! Вы хотите сказать — однако слишком милы, чтобы произнести это вслух, — что я настолько поглощен своими интересами и чувствами, что щебечу о них, как канарейка в клетке. Не обладать тем, о чем вы говорите, и прежде всего воображением, значит просто не обладать тактичностью, а нет ничего более непростительного и мерзкого, чем бестактность. Мог ли я — лицом к лицу — столкнуться с лучшим доказательством моего эгоизма — и я уже краснею из-за этого, — чем тот факт, что я вошел сюда некоторое время назад в разгар важного для вас разговора, и у меня не хватило такта задать вам об этом хотя бы один вопрос?

— Вы имеете в виду мистера Видала — после того, как он ушел в свою комнату? Вы уже спрашивали меня о нем, — сказала Роза, — просто ваша тема для разговора была гораздо интереснее. — Помолчав секунду, она добавила: — Вы говорили о том, что не выходит у меня из головы. — Ее слова позволили Тони сослаться на то, что он уже выполнил обязательство, взятое им по ее настоянию; в качестве напоминания о нем Роза заметила: — На мистера Видала времени еще хватит.

— Я и правда надеюсь, что он останется. Он мне чрезвычайно симпатичен, — ответил Тони. — Мне нравится его типаж; совпадает с тем, что вы мне о нем рассказывали. Настоящий мужчина — надеюсь, он останется с нами. — При этих словах Роза издала слабый смущенный возглас, а хозяин имения продолжал: — Клянусь честью, я правда так думаю: я сразу узнаю́ джентльмена, стоит мне его увидеть. Как раз таким человеком я хотел бы быть.

— Хотите сказать, что вы не настоящий мужчина? — спросила Роза.

На вопросы такого рода Тони благодаря своему природному добродушию, даже в трудный час проявлявшему себя с неизменным блеском, всегда отвечал, впадая в нелепые, но по существу благородные преувеличения.

— Какое там! Мне помогают всякие внешние обстоятельства и счастливые случайности. А ваш друг твердо стоит на ногах. — Такой взгляд на Денниса заставил Розу издать еще один невнятный звук; услышав его, Тони посмотрел на нее внимательнее. Но, судя по всему, не счел, что она усомнилась в его утверждении, и через мгновение порывисто вернулся к вопросу, с которым, очевидно, еще не закончил. — Вы и в самом деле должны, знаете ли, отдать справедливость миссис Бивер. Если ей кто-то не нравится, это не вопрос степеней и оттенков. Она не строит козни за спиной — она очень скоро прямо выказывает человеку свою неприязнь.

— Вы имеете в виду, что ее неприязнь открыто проявляется в словах или поступках?

Тони на мгновение задумался.

— Я имею в виду, что она объясняет, чем человек ей не нравится, — она в высшей степени прямолинейна. И я уверен, что она никогда и пальцем не шевельнула вам во вред.

— Может, и так. Но она это сделает, — сказала Роза. — Вы сами только что дали этому доказательство.

Тони удивился.

— Какое?

— Вы ведь передали Деннису: она сообщила вам, что хочет сказать ему что-то особенное.

Тони припомнил, о чем речь, — это уже вылетело у него из головы.

— Она хочет сказать только то, что я сам уже сказал от лица остальных: она всем сердцем надеется, что теперь для его женитьбы не будет никаких преград.

— Ну и что может быть ужаснее этого?

— Ужаснее? — Тони уставился на нее.

— Какое ей дело до его женитьбы? Ее вмешательство отвратительно.

Тон девушки был настолько ошеломительным, что ее собеседник уже не знал, куда деваться от удивления; это было заметно по его заблестевшим глазам и вспыхнувшему румянцу.

— Моя дорогая Роза, разве подобные вещи в таком маленьком кругу, как наш, не являются позволительным поводом для шуток — в порядке дружеского пожелания? Мы все так за вас переживаем.

Роза отвернулась от него. Будто не слыша, она продолжила с внезапной дрожью — дрожью глубокого возмущения:

— Почему она высказывает мнения, которых никто не хочет слышать и о которых ее никто не спрашивал? Что она знает о наших с ним отношениях или о том, в какие трудности и тайны она влезает? Почему она не может оставить нас в покое — хотя бы в первый час?

От смущения у Тони перехватило дыхание — такого он не ожидал. Роза отошла чуть в сторону, а он только и смог, что пробормотать ей вслед, заикаясь:

— Помилуй боже, милое дитя — вы же не хотите сказать, что к этому есть препятствия? Конечно, это не наше дело, но мы надеялись, что у вас все хорошо. — Пока он говорил, она обернулась и взглянула на него с некоторого расстояния, и одного этого взгляда хватило, чтобы он хлопнул себя по лбу покаянно и выразительно. — Какая же я свинья, раз не заметил, что вы не очень-то счастливы, и не заметил, что он… — Тони осекся; на лице Розы была гримаса страдания, которого она не обнаруживала при Деннисе Видале. Роза буквально впилась взглядом в Тони; она стояла, прижав обе руки к своей вздымающейся груди, и во всем ее облике было что-то похожее на первое потрясение после большого несчастья. Сам не сознавая, он стал свидетелем того, что было финальным выплеском сильнейшего напряжения, концом ее чудесного фальшивого спокойствия. Видя, как это спокойствие исчезает у него на глазах, он неверно истолковал происходящее; он ухватился за мысль, что бедная девушка получила удар — удар, на фоне которого ее самообладание, сохранявшееся до этого момента, казалось еще более трогательным. Отсутствие Видала добавило штрих, и картина высветилась с совершенной ясностью.

— Его стремление покинуть вас удивило меня, — воскликнул он, — как и ваше стремление заставить его уйти! — Тони снова задумался и, прежде чем высказать свою мысль, казалось, прочел ее в блеснувших глазах Розы. — Неужели он принес вам дурные вести — неужели не оправдал наших надежд? — Он с состраданием и нежностью посмотрел на Розу. — Вы же не хотите сказать, моя бедная девочка, что он относится к вам не так, как вы ожидали?

Не успел он подойти, как Роза рухнула в кресло и разразилась страстными рыданиями. Она упала ничком на маленький столик, обхватив голову руками, и все то время, пока она всхлипывала, Тони, полный любопытства и жалости, стоял над ней и чувствовал себя беспомощным. Казалось, она была сломлена своим несчастьем и дрожала от муки. Хозяин Баундса, которого терзали приступы собственной боли, едва мог это вынести: он испытывал острое желание заставить кого-нибудь поплатиться.

— Вы же не хотите сказать, что мистер Видал неверен вам?

— О боже, боже, боже! — простонала Роза Армиджер.

XI

Тони отвернулся от нее, как бы признавая, что не может ни на что повлиять; он чувствовал себя неловко оттого, что слишком уж приблизился к горю, средства помочь которому не видел. Будучи в замешательстве, он мог только заверить Розу в том, что глубоко сожалеет о ее несчастье. Однако этот приступ крайней слабости был недолог; вслед за взрывом эмоций она очень скоро, хотя и с видимым усилием, постаралась восстановить душевное равновесие.

— Не обращайте на меня внимания, — сказала она сквозь слезы. — Я возьму себя в руки. Сейчас, сейчас, минутку, скоро я буду в порядке.

Тони задавался вопросом, не следует ли ему дать ей побыть одной; и все-таки счел невежливым оставлять ее в таком состоянии. Роза быстро пришла в себя, и свойственное ей беспокойство о том, что подумают люди, оттеснило боль на второй план.

— Только не говорите Джулии — это все, о чем я прошу. У каждого бывают мелкие огорчения — это сиюминутное. Просто дайте мне минутки три, и от них не останется и следа.

Она выпрямилась и даже улыбнулась, промокнув глаза скомканным носовым платком, в то время как Тони восхищался ее мужеством и умением сохранять положительный настрой.

— В одном вы должны быть уверены, Роза, — с чувством ответил он, — что бы ни случилось, сейчас или в будущем, в этом доме вас будут ждать друзья, которые готовы разделить с вами и радость, и горе.

— Ах, не говорите так! — воскликнула она. — Я едва могу это вынести! Разочарования каким-то образом еще можно принять; но как в этом мире достойно встретить великодушие? В свою очередь, и вы должны быть уверены в том, что никакие жизненные трудности не сделают меня докучной. Как раз по той причине, что ужасно боялась стать надоедливой особой, я и держала себя в узде — и это так нелепо привело меня к тому, что в конце концов я сама себя выставила дурой. Я знала, я однажды сорвусь — по крайней мере, чувствовала: что-то не так, — но надеялась, что все обойдется!

Она остановилась перед зеркалом и, будто актриса в гримерке, занялась своей внешностью, стала даже чуть подкрашиваться. Слегка подрумянила щеки и настояла на том, чтобы ее собеседник не утруждал себя заботами о ней.

— Не жалейте меня, не обращайте на меня внимания и, главное, не задавайте никаких вопросов.

— Ах, — сказал Тони с дружеским упреком, — вы так мужественны — просто не знаешь, как вам и помочь!

— Не пытайтесь мне помочь — даже не думайте. И не говорите глупостей. Тише! — продолжила она уже другим тоном. — А вот и миссис Бивер!

Вошла хозяйка Истмида, предшествуемая дворецким; официально доложив о ее появлении, он тут же известил собравшихся, что ланч подан, причем сделал это таким вызывающим тоном, как будто все до сих пор не садились за стол только потому, что дожидались, когда она, наконец, явится. Слуги, как в Баундсе, так и в Истмиде, умели напомнить ей, что в другом доме они прислуживать не нанимались.

— Ланч — это очень хорошо, — сказал Тони, — но кто, скажите на милость, будет его есть? Прежде чем вы сядете за стол, — продолжал он, обращаясь к миссис Бивер, — я должен вас кое о чем спросить.

— У меня тоже есть к вам один вопрос, — добавила Роза, в то время как дворецкий удалился, подобно добросовестному премьер-министру, уходящему в отставку, будучи не в силах отстоять в парламенте должный состав кабинета. Она обратилась к соседке по имению, и при этом на лице ее, к удивлению Тони, не было ни малейшего признака недавних волнений. — Разве мистер Видал не вернулся вместе с вами?

Миссис Бивер и бровью не повела.

— Именно так! — твердо ответила она. — Мистер Видал сейчас здесь, в саду.

— Тогда я позову его на ланч. — И Роза уплыла, оставив их обоих стоять друг против друга в молчании, прервавшемся только тогда — поскольку Тони утратил дар речи, изумленный проявленным Розой присутствием духа, — когда миссис Бивер убедилась, что ее никто не слышит.

— Она порвала с ним! — со всей ответственностью заявила эта леди.

Ее собеседник возразил.

— Она? Откуда вы знаете?

— Знаю, потому что он сам мне об этом сказал.

— Уже? За эти несколько минут?

Миссис Бивер помедлила.

— Конечно, я первая спросила его об этом. Мы встретились на мосту, я видела, что он потрясен.

— Это Роза пережила потрясение! — возразил Тони. — Это он ее бросил.

Миссис Бивер уставилась на него.

— Это она так сказала?

Тони задумался.

— Практически — да.

И снова его гостья заколебалась, но только на мгновение.

— Значит, один из них лжет.

Тони посмеялся над ее проницательностью.

— И это точно не Роза Армиджер!

— И точно не Деннис Видал, милый вы мой; я ему верю, — сказала миссис Бивер.

Веселое изумление ее собеседника возросло.

— Вы делаете поспешные выводы.

— Хорошо, пусть так. Я пригласила его к себе.

Тони приподнял брови.

— К вам?

— Да, пока он не уедет — завтра, на поезде. Он не может здесь оставаться.

Тони взвесил ее слова.

— Я понимаю.

— Да господи ты боже мой — ничего-то вы, как всегда, не понимаете! Он мне нравится, он в моем вкусе. И что-то мне подсказывает, что я тоже пришлась ему по вкусу!

— Не сочтите за облеченное в учтивую форму оскорбление, если я скажу, что вы приходитесь по вкусу всем и каждому, — заметил Тони. И мгновение спустя поинтересовался: — Он сильно страдает?

— Он в полном ошеломлении. Он ничего не понимает.

Тони снова задумался.

— И я понимаю не больше. Но вы сможете утешить его, — добавил он.

— Сначала я его покормлю, — сказала соседка. — Заберу его к себе на ланч.

— Не очень-то вежливо с вашей стороны, вы не находите?

— Не очень-то вежливо по отношению к вам? — перебила его миссис Бивер. — Это как раз то, о чем он меня спросил. Я сказала ему, что договорюсь об этом с вами.

— И вы, я вижу, уже «договариваетесь». Но как вы его заберете, если Роза ведет его сюда?

Миссис Бивер немного помолчала.

— Да не ведет она его. Она не за ним пошла. Она ушла из-за меня.

Тони удивленно посмотрел на нее.

— Вы снова делаете поспешные выводы, — повторил он. — Я застал ее в минуту явного потрясения.

— А я застала ее в точности такой, как обычно.

— Ну, это тоже было из-за вас, — сказал Тони. — Она держит свое разочарование в тайне.

— Тогда я очень признательна вам за то, что вы открыли мне глаза.

— Я сказал вам это, чтобы уберечь ее от вашего осуждения. Но все так запутанно, — добавил молодой человек с внезапной усталостью в голосе. — Я сдаюсь!

— А я нет… мне нужно все уладить. — Миссис Бивер говорила очень решительно. — Но сначала я должна увидеть вашу жену.

— Конечно! Она все это время только вас и ждет. — Он открыл дверь. Поравнявшись с ним, миссис Бивер остановилась. — Доктор у нее?

— Да, по ее просьбе.

— Как она?

— Совсем с ума спятила! — воскликнул Тони и, поскольку его гостья повторила за ним последнее слово, продолжил: — Я имею в виду ее ужасную навязчивую идею: именно из-за нее бедному Рэймиджу пришлось уступить свои позиции, именно она является прямой причиной обращения Джулии к вам.

Маленькие глазки миссис Бивер, казалось, видели больше того, что содержалось в его словах, прозревали нечто поистине чудовищное.

— Что у нее за ужасная навязчивая идея?

— Она сама вам расскажет. — Он отстранился, чтобы дать миссис Бивер пройти, и она скрылась за дверью, но в следующее мгновение снова возникла на пороге.

— Да, хотела только сказать, что это дитя с минуты на минуту может подойти.

— Какое дитя? — Он уже обо всем забыл.

— Ох, ничего-то вы не помните!.. — Миссис Бивер с чисто женской непоследовательностью едва на него не обиделась.

Но Тони сумел быстро исправить свою оплошность.

— О, ваша племянница? Конечно, я помню… у нее такие чудесные волосы.

— Она мне не племянница, и волосы у нее отвратительные. Но если она все-таки придет, отправьте ее прямиком домой!

— Всенепременно, — сказал Тони.

На этот раз его гостья исчезла и уже не появлялась.

XII

С минуту он походил по холлу, потом, чувствуя, что страшно утомлен и остро нуждается в отдыхе, опустился на диван и вытянулся, закрыв глаза. Он был рад, что остался один, а больше всего рад тому, что теперь сможет без помех полежать в тишине и покое. Тони старался убедить самого себя, что нисколько не нервничает; он имел твердое намерение не двигаться с места до возвращения миссис Бивер. Обстановка в доме сложилась странная, ланч накрыли, можно сказать, с помпой, а сесть за стол некому. У бедной Джулии одно горе, у бедной Розы — другое, а бедный мистер Видал, который сейчас натощак слоняется по саду, — в положении еще более горестном, чем они обе. Тони вздохнул, подумав об этих несчастных, рассеянных по разным уголкам имения, но еще решительней вытянулся на своем диване. Он не хотел садиться за стол в одиночестве, и общество, состоящее только из миссис Бивер, тоже не доставило бы ему удовольствия. Потом ему пришло в голову, что еще меньше он обрадовался бы обществу ее маленькой приятельницы, того самого «дитяти», каковое он обещал отослать назад, как только оно здесь появится; по всему по этому Тони издал вздох, говоривший отчасти о его невзгодах, отчасти о готовности покорно их сносить, отчасти же о печальном осознании того факта, что за всю свою жизнь — жизнь человека, всегда наслаждавшегося отменным здоровьем, — он еще ни разу не ощущал столь полной потери аппетита. Тем временем, однако, попытка перестать слоняться по комнате увенчалась успехом: ему показалось, что, закрыв глаза, он сумел подавить пугающие мысли. Он остыл, успокоился, а кроме того, ему нравился запах цветов в полумраке. Забавно, что стоило ему расслабиться, как его одолела страшная усталость; навалилась на него ни с того ни с сего и показала, как внезапная тревога — а он ведь таки был встревожен — может за какой-нибудь час лишить человека половины жизненных сил. Тони пришло в голову, что, если его еще хотя бы несколько минут не станут беспокоить, это расслабленное состояние завершится блаженной потерей сознания.

Позднее он так и не мог сообразить, посреди ли этих блаженных предвкушений или уже за гранью овладевшей им дремоты услышал он чьи-то робкие приближающиеся шаги. Разомкнув веки, он увидел перед собой хорошенькую девушку из другого дома и немного засмотрелся на нее, прежде чем пошевелиться. У Тони возникло четкое ощущение, что сон отлетел от него именно потому, что она, не издавая ни звука, в течение нескольких секунд смотрела ему прямо в лицо. Она ойкнула и залилась краской; возглас, говоривший о том, до чего ей неловко оттого, что тайное ее приближение возымело такой эффект, заставил Тони немедленно вскочить на ноги.

— Ах, доброе утро! Как поживаете? — Он сразу все вспомнил — все, кроме ее имени. — Простите мне мою позу; я не слышал, как вы вошли.

— Боюсь, я сама помешала лакею доложить о себе, как только увидела, что вы спите. — Джин Мартл была очень смущена, но оттого казалась еще оживленнее, а стало быть, еще краше, чем обычно. — Он сказал, что кузина Кейт здесь, вот я и вошла.

— О да, она здесь — она так и думала, что вы придете. Присаживайтесь, пожалуйста, — добавил Тони, которому инстинкт мгновенно подсказал, как в собственном доме должен себя вести мужчина, наделенный толикой самоуверенности, по отношению к девушке, напрочь ее лишенной. Инстинкт сработал прежде, чем в дело вступил разум, и Джин подчинилась Тони так же покорно, как если бы он отдал ей приказ; но едва, повинуясь ему, она села в венецианское кресло с высокой спинкой и широкими подлокотниками, заключившее трепещущую девушку как бы в золоченую клетку, а Тони опять разместился на том же диване (хотя и не в той же позе) напротив нее, он тут же вспомнил о настоятельной просьбе миссис Бивер. Он должен был отправить ее прямиком домой; да, ему следовало велеть ей без обиняков: беги со всех ног обратно и сиди там, откуда пришла, задыхающаяся и розовая.

Между тем она держалась очень прямо и очень серьезно; казалось, ей очень хотелось все про себя объяснить.

— Подумала, будет лучше прийти сюда, раз уж там ее не застала. Я вышла, чтобы немного прогуляться вокруг усадьбы вместе с Маршами, — меня не было довольно долго; а когда я вернулась, ее уже дома не было — слуги сказали мне, что она должна быть здесь.

На столь логичные оправдания Тони мог откликнуться не иначе как с радушием гостеприимного хозяина.

— О, все в порядке, миссис Бивер сейчас беседует с миссис Брим. — Очевидно, все это было неправильно — он должен был сказать ей, что она не может остаться; но дело осложнялось тем, что засело у него в памяти: он же сам тогда приглашал ее на ланч. — Я написал записку вашей кузине — надеялся, что вы придете. К сожалению, ей самой придется нас покинуть.

— Ах, тогда и я должна уйти! — Джин говорила ясно и логично, однако с кресла не вставала.

Тони заколебался.

— Она побудет тут еще немного — моей жене нужно кое-что ей сказать.

Девушка уставилась в пол; возможно, там ее глазам с отчетливостью печатного текста предстал тот факт, что сейчас, первый раз в жизни, она в разговоре сама обращается к джентльмену. И, поскольку это был такой исключительный, единственный в своем роде случай, ей, по крайней мере, следовало вести беседу должным образом. Ее поведение говорило о серьезном усилии, направленном на достижение этой цели, усилии, заметном даже в том, как боялась она допустить вольность, упомянув о миссис Брим в слишком фамильярном тоне. Джин ломала голову, как бы ей выразить свою симпатию, не показавшись при этом развязной, и в результате выдала следующую фразу:

— Я приходила час назад и встретила мисс Армиджер. Она сказала, что принесет и покажет мне малышку.

— Но она этого не сделала?

— Нет, кузина Кейт посчитала, что этого делать не нужно.

Тони был радостно удивлен.

— Нужно, еще как нужно. Вы бы хотели ее увидеть?

— Думаю, мне это было бы очень приятно. Это очень любезно с вашей стороны.

Тони вскочил.

— Я сам покажу вам ее. — Он отошел, чтобы позвонить в колокольчик; потом, вернувшись, добавил: — Я с удовольствием вам ее покажу. Думаю, она — еще одно чудо света.

— Я тоже всегда так думаю о младенцах, — сказала Джин. — Наблюдать за ними так увлекательно.

— Увлекательно? — повторил он. — Вроде бы нелепость, не правда ли? Но подождите, вы еще не видели Эффи!

Оба совершенно серьезно, с многозначительными паузами обменивались этими замечаниями, в то время как Тони слонялся взад-вперед, ожидая, пока на его звонок кто-нибудь отзовется.

Его гостья некоторое время хранила молчание, которое могло означать, что, памятуя о давешнем запрете, она теперь просто ждет, что из всего этого получится; однако, наконец, она сказала с прежней простотой:

— У моего интереса к ней есть особая причина.

— Вы имеете в виду болезнь ее бедной матери? — Он тут же понял, что ни тени претензий на то, чтобы взять на себя какие-то заботы, в ее словах не было, хотя при упоминании об этом несчастье ее лицо заметно вытянулось: она с трепетом выслушала сообщение о том, что совсем еще несмышленому ребенку грозит беда. — Это очень хорошая причина, — заявил он, чтобы успокоить ее. — Но было бы гораздо лучше, если бы у вас была еще и другая причина. Надеюсь, никогда не будет недостатка в людях, которые относились бы к ней с любовью.

Казалось, уверенности в себе у нее теперь прибыло.

— Именно таким человеком я всегда и буду.

— Именно таким человеком?.. — Тони чувствовал потребность разобраться, что же такое она имеет в виду. Однако теперь ее внимание было отвлечено пришедшим наконец лакеем, к которому он немедленно обратился. — Пожалуйста, попросите Горэм оказать нам любезность и принести ребенка.

— Возможно, Горэм решит, что этого делать не следует, — предположила Джин, когда слуга ушел.

— О, она гордится ею так же, как и я! Но если она так решит, я отведу вас наверх. Потому что, как вы сказали, вы именно такой человек. Я ни капельки в этом не сомневаюсь, но вы собирались объяснить мне почему.

Джин отнеслась к этому так, будто речь шла о чем-то почти секретном.

— Потому что она родилась в мой день рождения.

— С вами в один день?

— Да, когда мне исполнилось двадцать четыре.

— О, я понял; это очаровательно — просто прелестно! — В этом обстоятельстве не было той таинственности, которой она его поначалу заинтриговала, но ее забавная вера в его значительность, приравнявшая половинку финика к сочной груше, странным образом внушила ему ощущение, что этого обстоятельства вполне достаточно для тайны; вместе с тем в нем крепло убеждение, что суждение миссис Бивер о ее волосах было чистейшей клеветой. — Это самое удивительное совпадение и порождает самую интересную связь. Поэтому, прошу вас, всякий раз, как будете отмечать вашу очередную годовщину, празднуйте заодно чуть-чуть и ее день рождения.

— Как раз об этом я и думала, — сказала Джин. Потом добавила, все еще застенчиво, но уже едва ли не сияя: — Я всегда буду посылать ей что-нибудь в подарок!

— А она будет посылать вам! — Эта идея даже Тони показалась очаровательной, и он тут же совершенно искренне решил, что, по крайней мере, в первые годы возьмет это дело на себя. — Вы ее самый первый друг, — улыбнулся он.

— Неужели? — Джин сочла эту новость замечательной. — Ведь она меня еще даже не видела!

— О, таковы все первые друзья малыша. Можете считать, что вы официально объявлены ее другом, — сказал Тони, желая сделать ей приятное.

Однако она явно не одобряла любое умаление ее исключительности.

— Но я ведь даже не видела ее мать.

— Да, с ней вы не встречались. Но непременно еще познакомитесь. Тем более вы уже видели ее отца.

— Да, ее отца я видела. — Будто желая убедиться в сказанном, Джин посмотрела на Тони — и позволила себе обменяться с ним таким открытым и пристальным взглядом, что мгновение спустя, ощутив себя как бы пойманной в ловушку, резко отвернулась.

В тот же миг Тони царапнула мысль о том, что ему следовало отослать ее домой; но теперь, отчасти из-за близости, установившейся между ними всего за несколько минут, а отчасти от осознания ее крайней молодости, его нежелание говорить с ней об этом пропало.

— Вы знаете, я дал миссис Бивер нечто вроде страшной клятвы. — Затем, когда Джин вновь удивленно посмотрела на него, добавил: — Она сказала, если вы придете, я должен тут же вас прогнать.

Джин уставилась на него с еще большим удивлением.

— Ах, мне не следовало оставаться!

— Вы этого не знали, и я не мог указать вам на дверь.

— Тогда мне следует сейчас же уйти.

— Ни в коем случае. Я бы не стал об этом упоминать, если б был с ней согласен. А упоминаю, напротив, только для того, чтобы задержать вас как можно дольше. Обещаю, я все улажу с кузиной Кейт, — продолжил Тони. — Я ее не боюсь! — засмеялся он. — Вы хорошо на меня влияете — за это я особенно вам благодарен. — Она была очень ранима; несколько секунд у нее был такой вид, будто она засомневалась, не подшучивает ли он над ней. — Я имею в виду, что вы успокоили меня в тот момент, когда мне это действительно было нужно. — Тони произнес эти слова с мягкостью, которая, как он с удовольствием отметил, глядя на ее лицо, сразу произвела должное впечатление: выражение ее лица мгновенно преобразилось. — Я озабочен, я удручен, я метался в тревоге. Ваше присутствие помогло мне сохранить хладнокровие — вы как раз то, что мне нужно. — Он кивнул ей с явной симпатией. — Останьтесь со мной, прошу вас!

Джин не бросилась с ходу выражать сочувствие по поводу его домашних обстоятельств, но жалость, наполнившая ее взор в ответ на этот призыв, свидетельствовала о том, что нежная ее природа тут же взяла свое. Именно безмятежность юности послужила причиной тому, что на душе у него стало спокойней, но теперь, всем сердцем откликаясь на его слова, она будто бы сразу сделалась старше.

— Ах, если бы я могла вам помочь! — робко пробормотала она.

— Не вставайте, сядьте, сядьте! — Он обернулся. — А вот и наше чудо света! — воскликнул Тони в следующее мгновение, увидев Горэм с подопечной на руках. Однако его интерес к вновь пришедшим почти сразу же угас, ибо в двери напротив появилась миссис Бивер. Она вернулась, и вместе с ней Рэймидж; едва войдя, оба они замерли на месте; замер и Тони, уловив, как ему показалось, направление зоркого взгляда соседки. Вид у нее был необычайно напряженный; это особенно выразилось во взоре, который она, выпрямившись во весь рост, устремила куда-то мимо него; в суровом этом взоре читалось осуждение, и Тони оглянулся, чтобы посмотреть на побледневшую Джин Мартл. Однако увидел он вовсе не Джин Мартл, а совсем другую персону, Розу Армиджер, которая, по странному совпадению, в этот самый момент, бок о бок с Деннисом Видалом, появилась в дверях, ведущих в холл из передней. Именно на Розу уставилась миссис Бивер — уставилась весьма многозначительно, что, без сомнения, было вызвано той фальсификацией, какой эта молодая леди подвергла историю своего отказа мистеру Видалу, в результате чего в адрес последнего были высказаны столь облыжные обвинения. Она даже не обратила внимания на Джин, которая, в то время как остальные стояли, подтверждала заведомое согласие со всем, что скажет Тони, уже одним тем, что единственная из всей компании сидела в кресле. Выражение лица миссис Бивер, казалось, настолько ее поразило, что она была не в силах подняться на ноги. Тони заметил все это в мгновение ока, равно как то, сколь мало взгляд Горгоны был способен обратить в камень Розу Армиджер, которая с бурным энтузиазмом, внезапно в ней пробудившимся и глубоко его изумившим, обратилась к присутствующим, весьма разумно напомнив им о давно накрытом ланче. Все было уже на столе — все портилось — все уже стало почти несъедобным! Тони почувствовал, что должен галантно поддержать ее.

— Пойдемте же наконец, — сказал он миссис Бивер. — Пойдемте, — повторил он, обращаясь к Джин и Деннису Видалу. — Доктор, вы присоединитесь?

Одним прикосновением он разрушил чары, сковывающие Джин; она встала на ноги; но Доктор, как бы желая сделать адресованное всем присутствующим объявление, поднял сдерживающую, властную руку.

— Пожалуйста, Брим, — никакого банкета. — Он посмотрел на Джин, на Розу, на Видала, на Горэм. — Я беру этот дом в свои руки. Немедленно все успокойтесь и ведите себя тише.

Тони бросился к нему.

— Джулии стало хуже?

— Нет, с ней все по-старому.

— Тогда я могу к ней зайти?

— Ни в коем случае. — Доктор Рэймидж схватил его за рукав, взял под руку и не отпускал. — Если вы не будете хорошим мальчиком, я запру вас в вашей комнате. Немедленно все успокаиваемся, — повторил он, обращаясь к остальным, — идем каждый по своим делам и ведем себя очень тихо. Я требую, чтобы в доме была фактически полная тишина. Но прежде чем она наступит, миссис Бивер имеет вам кое-что сообщить.

Миссис Бивер стояла по другую сторону от Тони, который чувствовал себя между нею и доктором как пленник. Она оглядела свою маленькую аудиторию, состоявшую из Джин, Розы, мистера Видала и почтенной Горэм. На могучих руках Горэм возлежало нечто большое, белое, закутанное в муслин и приводившее на ум приношение богам, доставленное к началу жертвенной церемонии.

— Я должна вам кое-что сказать, потому что доктор Рэймидж согласился, чтобы сообщение прозвучало из моих уст, и потому что мы оба взяли перед миссис Брим обязательство, что доведем его до общего сведения. Мне никогда не приходилось делать таких необычных объявлений, но я только что клятвенно заверила Джулию, что оно будет сделано всем, кого это может касаться, прежде чем я выйду из этого дома, а затем при случае будет повторено и в других местах. — Она сделала паузу, и у Тони, стоявшего рядом, мурашки пошли по коже от ее торжественного тона. Ей самой были не по душе неловкость и принуждение, а он жалел ее, ибо к тому времени уже четко представлял, что далее последует. Он догадывался, что за всем этим кроется свойственная его жене тяга к сугубой предусмотрительности, которая была бы почти гротескной, не будь она такой бесконечно трогательной. Ему казалось, он заранее настроился с полной снисходительностью отнестись к этой ее причуде, решив не придавать значения ране, нанесенной его чувствительности оглаской, на которой она настояла. Он готов был, издав нежный вздох, смириться — в надежде, что это поспособствует ее скорейшему выздоровлению. — Она хочет, чтобы стало как можно шире известно, — заявила миссис Бивер, — что мистер Брим, дабы доставить ей радость в этот критический момент — критичность которого, я убеждена, она преувеличивает, — честью ей поклялся, что в случае ее смерти он больше не женится.

— То есть при жизни ее дочери, — поспешил добавить доктор Рэймидж.

— При жизни ее дочери, — так же отчетливо повторила миссис Бивер.

— При жизни ее дочери! — подхватил Тони с преувеличенной патетичностью, желая юмористической нотой смягчить, при необходимости, эффект, произведенный этой декларацией на смущенную молодежь, чьи ошарашенные взоры ясно говорили о том неодобрении, какое вызвало у них своевольство Джулии. И как бы в духе еще более яростного протеста в этот миг в недрах одушевленного свертка заверещала маленькая пронзительная дудочка: видимо, Горэм, на которую распространилось общее оцепенение, обошлась несколько бесцеремонно. Этот забавный звук разрядил напряженность; Тони бросился к ребенку. — Это же просто скандал, детка моя, — воскликнул он, — толковать про какое-то «при жизни»! — Он отнял ее у перепуганной нянечки и страстно приник к ней лицом. Она перестала плакать, и он крепко ее обхватил; что-то как будто вырвалось на поверхность из самой глубины его души, и в наступившей тишине он с минуту, спрятав голову под покрывальцем, прижимался щекой к маленькой щечке. Когда наконец он оторвался от нее, отдал ребенка няньке и огляделся по сторонам, в холле уже никого не было, кроме доктора, который повелительным жестом тут же приказал Горэм удалиться. Тони остался стоять и, встретившись глазами с доктором, мгновение спустя уловил в его взгляде нечто такое, что заставило его воскликнуть: — Как ужасно она, должно быть, больна, Рэймидж, если ей в голову пришла подобная идея!

Старый друг усадил его на диван, похлопывая по спине, успокаивая, поддерживая.

— Вы должны вынести это, мой дорогой мальчик, вы должны все это вынести. — Доктор Рэймидж запнулся. — Ваша жена очень серьезно больна.