Дуэль. Вальс расколотых

Вальс расколотых - Bademus Arcarius

В качестве полемики с @furherring

Применять только согласно инструкции.

Ф. К. Дик, «Убик»

— Это бесполезные разговоры. У нас есть приказ. У нас есть инструкции. Чего тут ждать? Что решать?

Ка-пе-ранг. Уставное звание, родом с отдраенных палуб и залитых искусственным солнцем залов.

Но формальности плохо работают там, где от непереносимой глубины сходят с ума кальмары, разноцветным хохотом выдавая безумие. Даже уставное обращение «товарищ каперанг» здесь — грубейшее нарушение, это рычащее нарушение главного закона подводного мира — тишины. Слова здесь не чеканятся, как сапоги на плацу, а мягко и тихо выговариваются, как шёлковые тапочки на резиновом покрытии.

Мой свистящий шёпот, кажется, готов сорваться на визг:

— Маг, чтоб тебя черти драли. Мы друг друга знаем уже сколько времени? Ты так и будешь мяться? Вот почему Мешок яйца чешет, я понимаю. А ты?

Здесь нет никакого «товарища капитана первого ранга Магомедова». Есть Маг. Тот, кто стоит между миром живых и гробницей мёртвых, и держит ключ от врат.

И Маг пытается понять, пришло ли время.

Потому что в нужный час трёхсотвосьмидесятиметровое ухо подводного ракетного крейсера не услышало сигнала о всплытии.

В голову врывается другой голос, расслабленный, как будто не из стальной могилы, а с ялтинского пляжа:

— Коля, успокойся. Либо да, как я считаю, либо нет, как Мешок говорит. Спешить-то куда? Будешь так кричать, демаскируешь.

По меркам тех, кто на суше я — кавторанг Зосимов Николай Иванович, и я не существую. Но в подлодках проекта «Зенон» мы можем слегка игнорировать такие вещи, как реальность. Как в старом анекдоте, значение «пи» в военное время может достигать восемнадцати, только теперь — всерьёз. Что ещё ожидать от корпуса, который не вытесняет воду по законам ветхого Архимеда, и двигателя, поглощающего шум?

Впрочем, некоторые условности надо соблюдать, и поэтому я нахожусь в ростовом манекене, вальяжно развалившемся в кресле старпома. В похожем положении — майор из разведки, которого не называют по имени, только Мешок, и физик-ракетчик Гоша в звании подполковника. Единственный, кто сейчас в привычном «суше» облике из плоти и крови — Маг.

Смешно, что из всех нас он говорит меньше всего.

И вот, его первые слова за два часа:

— Я приму решение. От этого решения зависит всё. Потому оно будет взвешенным.

Мда. Гениально. Блестяще. Неожиданно, главное. Мне нельзя вздохнуть или пожать плечами, но этого и не требуется.

— Взвешенным решением тут будет одно — всплывать и уходить, — подаёт голос Мешок. Назначенный ему манекен слегка дёргается. Сопливое ничтожество, как его вообще в разведку взяли.

Куклы несуществующих людей на борту — необходимая условность. Дополненное сознание в проекте «Зенон» слегка похоже на шизофрению, без принятия мер по фиксации мы можем проявиться где угодно, в том числе в приборах со стратегически важными показаниями. Манекены нужны, чтобы избежать неприятной ситуации, когда сонар говорит не о вражеских торпедах, а о своём отпуске на Сахалине. С точки зрения «суши» мы — галлюцинации, но те, кто слышали глубину, знают лучше. Мы — дополненное сознание, средство поиска решения там, где решений не существует.

Шёпот Гоши вдруг становится ласковым до масляности:

— Мешок, дорогой, давай попробуем подумать логически. Давай представим, что мы не понимаем, что же такое тобой движет. Давай, разверни свои аргументы. Связи со штабом нет, мы в радиомолчании и не можем всплыть без сигнала. Сигнала нет три часа и восемь минут, так?

Он прав, и Мешок не отвечает — неписаный устав. Прошло уже тридцать три часа с тех пор, как Маг вызвал своё сознание из небытия глубокого криосна и оживил три выцветших от времени манекена с погонами. Три последних часа подряд мы спорим так яростно, что Гоша периодически бросает взгляд Мага на приборы, проверяя целостность завесы молчания. Смешно, конечно. Беззвучный спор в голове пока нельзя подслушать, в этом смысл проекта «Зенон»... впрочем, физику виднее. Когда технологии меняют саму природу материи, это больше похоже на колдовство, чем на то, чему нас учат в школах.

А я не колдун. Такие вещи — по части Мага.

И с каждым таким пробуждением меня всё больше мучают воспоминания о семье.

Чужие воспоминания. В чужой голове. Почему же тогда так болит чужое сердце, когда в памяти всплывают серые глаза Ленки? Ленка — драная коленка. Что это должно значить?

Маг молчит, Мешок молчит, Гоша продолжает капать ядовитым маслом:

— Возражений нет, как я вижу. Что значит «нет сигнала»? Два варианта: либо передатчик сломан, либо уже давно идёт война и мы три часа как должны были осуществить пуск. Теперь давай представим, какова вероятность того, что это технические неполадки. Допустим, один передатчик сломан. Сколько их, Мешок? Ты знаешь?

Тот, кто не был на борту «Зенонов», никогда бы не подумал, что полное отсутствие звука может так страшно звенеть в голове. Я бы сказал, что мы привыкли, но к такому нельзя привыкнуть. Это, конечно, не депривационная камера, но очень близко.

Я встреваю:

— Даже если знает, не скажет, разведка же, субординация, — беззвучный смешок, как будто общий для всех четверых. — Но я могу уверенно сказать, что как минимум у каждого областного центра стоят антенные поля. Уже порядка сотни. Плюс неизвестное количество по разным спец-вэ-че. Плюс антенны воздушного базирования в каждой бомбардировочной части. Всё одновременно может сломаться только в одном случае.

Подсвеченная жёлтым стрелка мягко качается, слушая бредовые сказки геошума. Сигнала нет.

— Война.

Маг на удивление немногословен. О чём он думает? Почему до сих пор не действует? Что за странные мысли бродят в седой не по годам голове? Ну, кроме нас троих, конечно.

— Не обязательно, — подаёт голос Мешок. — Вспомните, какой бардак на коротких частотах был в эфире до погружения. Про нас могли просто забыть.

Началось. Я закипаю:

— Гениально. Великолепно. Просто забыли про крейсер проекта «Зенон»? Что ещё расскажешь?

Настоящий Зосимов, из которого слепили моё сознание, тоже легко злился на глупость. Эта черта передалась моей... его дочке, Елене Николаевне Зосимовой. Для чего мне эта информация сейчас? Только раздражает ещё больше.

Хотя не раздаётся ни звука, напряжение слышно в воздухе, и взгляд Мага падает на приборы. Гоша...

— Если бы была война, — продолжает майор, — были бы взрывы. Их бы заметил детектор. Я не вижу ничего, кроме геошума.

Пауза.

Смешно говорить о паузах среди глубокого молчания.

Подсвеченная жёлтым стрелка мягко качается, редкие подёргивания не говорят ни о чём.

Наконец Гоша выдаёт:

— Мы могли просто не поймать сигнал в толще воды.

Теперь я злюсь уже на него. Лицо Мага сморщивает нос... в точности как Маша, а за ней Ленка повторяла... за что мне это? Так, собраться. По делу.

— Подполковник, не позорься. Физику в школе мы учили. Максимум, что мы могли бы пропустить на такой глубине — заряд мощности около «Першинга». Или меньше. Ты думаешь, что война велась бы одними «Першингами»?

— Давай без подполов всяких, Коля. Школьной физики маловато будет для обсчёта слоевых эффектов. Солёность, температура, течения — это сложно. Кроме того, мы могли просто пропустить пик.

Гоша отвечает спокойно. Размерено. Как будто объясняет сложный материал туповатому ученику. Мешок не принимает этот тон ни на секунду:

— Мы уже смотрели записи. Там пусто. Не было никакой войны, хватит морочить голову.

Тело Мага чуть двигается в кресле, в его голове — тихий смешок без единого звука. На жёлто-чёрном экране перед ним расстелен неподвижный донный рельеф, снятый криком сонара много бесконечных часов назад. До наступления молчания.

— Но сигнала не было. Это факт.

Физик не собирается отступать и снова включает свою мерзкую масляную манеру.

— И это даёт нам две альтернативы. Первая: наверху — война, и мы её не засекли. Вторая: прилетели инопланетяне из космоса и уничтожили все передатчики в один момент. Что вероятнее?

— Пожалуй, космос, — внезапно говорит Маг.

Молчание.

Я нарушаю его первым:

— Маг, мы понимаем, что с голосами в голове трудно, но инопланетяне...

Меня обрывают:

— Нет. Космос. Вспомните. Девятнадцатый век. Солнечная вспышка. Тогда горели даже телеграфные провода.

Гоша не унимается:

— Вероятность, подумайте о вероятности! Идёт напряжённость, готовимся к войне, объявляют боевую готовность — и всё сгорело? Просто так?

— Вероятность есть.

Лёгкие Мага выдают короткий хрип. Это должно означать очень разочарованный вздох.

— Или — опять же — может, нас просто забыли.

Тело чуть меняет положение, осматривая экраны и шкалы приборов. Ничего нового. Пора заканчивать с этой глупостью.

— Маг, — говорю я, — нужно принять решение. Мы всё сказали, ничего нового ты уже не услышишь. Ты капитан, и долг на тебе.

— Нет.

Что?

— Я капитан... но я понял, что не имею права. Скажи, Коля, ты помнишь, как мы вообще оказались вчетвером в одном теле?

Вспышка перед глазами. Непролазная темень депривационной камеры, вода телесной температуры постепенно перестаёт ощущаться, куда ни глянешь — повсюду фракталы из самовложенной тьмы. Побочный эффект спецпрепарата. А в уши шепчет — рвётся — кричит — стучит голос майора, рассказывающего, как в детстве он собирал с мальчишками патроны в брошенных окопах, голос подполковника, поджигавшего муравейники, голос майора, сидящего на гауптвахте за избиение «дедов», голос подполковника, восхищённого весной на Амуре, анекдот с бородой, горький дождь, одиночная камера, голос — голос — голос — пустота — голос — пустота. Всё на живую рану, на Машу с чемоданом, на слёзы, на серьёзную не по годам Лену, на пустую кухню, на пыльные документы, на украденные фотографии, на банку с окурками.

Привой делают только на кровоточащую рану.

И она так и не зажила.

Мне нужно некоторое время, чтобы воспринять это и собраться с мыслями. Наконец, отвечаю, по инерции шевеля губами при этом:

— Я искусственно привитая личность. Тебя, Маг, накачали препаратами, расщепляющими сознание, и на открытое место привили меня. Мешок и Гоша — такие же. Поэтому ты капитан.

Смех. Смех в голове. Металлический, чужой. Индикаторы «завесы» перепуганно мигают.

— Это то, во что ты обязан верить.

Кто ты?

— А кто ты?

Капитан второго ранга, старший помощник...

— Кого?

Корабля.

Подводного ракетного крейсера проекта «Зенон».

Не тот Зенон, что не мог догнать черепаху. Другой.

«Зло не может быть славным, смерть бывает славной, значит, смерть не есть зло».

Попытка научить машину выносить этические суждения.

А это тело — то, что я принёс в жертву.

Манекены — не для меня, для корабля.

— Да.

Почему ты не принимаешь решение?

— Потому что я не понимаю ваши данные. Вспомни, как ты играл с дочкой. Вспомни.

Леночка. Она любила игрушки для мальчиков, была той ещё забиякой в городке. Помню, как она радовалась, когда я купил ей новенький грузовик-автовоз, с блестящими лаком модельками машинок... Она не любила ходить в школу, капризничала, жаловалась, что учителя зануды. Она вечно ходила в изодранном платье, вечно в какой-то гадости — то в креозоте, то в угле, то просто в грязи. Когда стала ходить на стрижку без мамы, сама, Машу чуть не хватил удар от того, как коротко её «обкорнали»... К чему это?

— Я не понимаю ничего из этого. Начиная с первого слова. Значение слова «Леночка» невозможно установить. С остальными то же. Я не могу принять решение.

Ну что ж. Если капитан не может выполнять свои обязанности... для того и нужен старпом. Верно, «Маг», старый друг?

— Маг отключается. Вспомогательные сознания майора Мешкова и подполковника Бухановского уже отключены. Прими верное решение... Коля. Друг.

Тело «Мага» — уже моё — встаёт с кресла, делает короткую разминку, чуть трёт онемевшую ногу.

Могу ли я рисковать трибуналом?

Могу ли я рисковать Леной?

Сейчас у неё, наверное, уже свои дети.

Могу ли я рисковать ими? Должен ли я убивать... а если ради их памяти?

Корабль, уже не капитан, слышит мои мысли. Он подчиняется мне.

Не прикасаясь к приборной панели, я убираю буксируемую антенну.

Через двадцать минут мы возьмём курс на нейтральные воды.

Через восемь часов сорок две минуты мы начнём всплытие.

Через двадцать плюс-минус два часа мы будем слушать эфир.