Дух Фиилмарнен и его дети

1 Лисингоны в пути

Степь раскинулась во все стороны, куда ни глянь. Грубая, заматеревшая трава тяжело клонится ветром, ходит зелеными волнами, как море. На ее согнутых спинах – листьях вспыхивают золотые отблески небесного света. А в небе – бой: тяжело идут друг на друга красные облачные воители – великаны. За их спинами горит тусклый желтый свет, пересеченный рваными лентами свинцово – синего света.

С запада, рассекая темный изумруд степи, черным телом улеглась огромная «змея». Вверх от нее тянутся высокие столбы дыма. Их так много, что заходящее солнце, алеющее кровью, купается в черных волнах. «Змея» состоит из множества четырехколесных повозок с высокими бортами, покрытых шкурами и войлоком. В них запряжены толстоногие кони с длинными гривами. Внутри повозок сидят светловолосые дети в кожаной, расшитой костяными бусами одежде, а вокруг важно расхаживают воины в шерстяных плащах. Мальчики с луками по нескольку человек то исчезают в степи, то появляются с убитой дичью. На многочисленных кострах в железных котлах женщины готовят пищу. Там, где ужин готов, люди садятся в круг и, разорвав руками тушку зайца или птицы, жадно едят, облизывая золотой жир, теплыми струйками стекающий по рукам. Нежные розовые кости идут на корм голодным поджарым собакам, умильно глядящим на хозяев преданными глазами, и немногим рабам из пленных.

На виду у всех стоит покрытая белым войлоком повозка вождя. Ее деревянные колеса обиты медными лентами. Сам вождь, белый как лунь и старый, лежит внутри. Он закутан в медвежью шкуру и обвешан серебряными амулетами против злых духов, которые в последнее время поселились в нем. Вглядываясь вдаль против ветра слезящимися глазами, чистыми и бледно – голубыми, как у ребенка, он бормочет:

– Долго движется вперед мой народ в поисках новой земли. Кто знает, близок ли конец его пути? Когда – то давно лисингоны владели богатой землей, такой огромной, что чтобы обежать ее, молодой кобылице понадобилось бы четырнадцать дней, и такой щедрой, что каждая семья, отдавая вождю четырнадцатую часть своего урожая, привозила на его двор 14 мешков пшеницы. Еще мой дед, будучи ребенком, застал это золотое время, но с тех пор как хюльдары согнали нас с нашей земли, как пришлось нам заменить плуг и соху на повозку беглеца, мечемся мы по чужим землям, не зная покоя. Но вот передо мною два пути. Один из них ведет на восток, все дальше в теплые степи. Другой же – на север, через широкую реку, в те густые леса, что у горизонта. Куда же мне двинуть наши повозки?

У ног вождя сидят двое – сын и дочь. Они не смотрят друг на друга. Име двадцать лет. Ее волосы лежат как ленты из красного золота, лицо покрывают рыжие веснушки, а глаза напоминают два холодных озера. Сын Хэмиль на два года моложе сестры, но уже великий воин. Лицо его пересекает темный шрам, одно глаз прикрыт смятым веком, а нос сломан.

– Пошли, отец, меня разведать дорогу на север, – просит дочь вождя Има, гибкая, как натянутый лук.

– Да будет так, моя дочь, ты поедешь туда с десятью воинами. Мы будем ждать тебя три дня, – сказал вождь.

– Пошли, отец, меня на восток, – сказал сын вождя.

– Да будет так, мой сын Хэмиль. Возьми тоже десять воинов и поезжай на восток солнца, – сказал вождь. – Мы ждем тебя также три дня.

Не глядя друг на друга, выходят брат и сестра. Каждый отдельно отдают приказания своим людям. Вскоре оба отряда разведчиков готовы отправиться в путь. Увидев рядом с десятью воинами дочери лошадь, на которой сидят мальчик лет восьми, смуглый и черноволосый, одетый в драную рубашку, и трехлетняя девочка, рыжая, с многочисленными амулетами на плетеном пояске вышитого платья, старый вождь спросил:

– Дочь, зачем ты берешь с собой маленькую внучку?

– Я не хочу расставаться с ней ни на мгновенье.

– Но вам придется плыть через бурную, глубокую реку. Она может выпасть из рук безмозглого мальчишки – раба.

Мы нашли брод, там дно поднимается настолько, что лошадям будет только по брюхо. А мальчишка знает, что стоит моей Хаскнет замочить лишь носок ноги, как я отправлю его к кузнецам, чтобы они закалили мой новый меч в его внутренностях.

– Дочь моя Има, в небесах идет бой: наши боги борются с богами этой земли. Здешние люди, верно, не отдадут свою землю легко, и на разведке может случиться между вами битва. Не место внучке среди дымящихся кровавых ран и стука мечей.

мПерестань, отец, стук мечей для Хаскнет с самой колыбели слаще всякого баюканья. А что касается битвы, так сколько она их перевидала, сидя в мешке, притороченном к луке моего седла! Так чего же бояться? Девочке только на радость будет увидеть еще одну победу своей матери.

– Хорошо, Има, поезжайте, только на сердце у меня не спокойно.

Это осторожная старость говорит в тебе, отец, это старость. Ну да ничего, я привезу молодого сильного раба, и жрец сделает из его молодой крови тебе напиток, возвращающий силы. Тогда темные старческие мысли оставят тебя.

– Да услышат боги, как ты любишь старого отца, и вознаградят тебя, – прошамкал вождь. – Иди, свет моих очей, и делай, как знаешь.

Има зычно кричит, и ее отряд скачет в сторону реки. Их кони словно летят, высоко подкидывая окрашенные в розовый цвет закатом крупы. Солнце, осветив голову Имы, зажигает в ее волосах множество золотых звезд.

Вождь, дождавшись, когда пыль, поднятая конями дочери, осядет, обращается к сыну:

– В тебе, Хэмиль, не сомневаюсь. Ты – храбрый воин, осторожный как ласка и хитрый как лиса. Я верю, ты станешь верным помощником Име. Поезжай, посмотри, хороши ли на восходе солнца земли для нашего народа.

– Я оправдаю все твои надежды, отец, – низко поклонившись, отвечает Хэмиль,.

– Будь осторожен, наши боги бьются в небе с богами этой земли. Надеюсь, наши боги, как всегда, победят чужих, и принесут тебе удачу.

Хэмиль снова кланяется с видом полного почтения к родительской воле, но когда отворачивается, в его единственном глазу, похожем на кусочек синего льда, вспыхивает гордыня. Взглянув на неуклюжих небесных великанов, толпящихся на залитом алой кровью заката небосклоне, он шепчет:

– Нет, отец, то не наши боги бьются с богами враждебной земли. То боги, которым я поднес богатые дары, бьются за меня против богов, стоящих за Иму. Пусть ты, отец, хочешь уподобить Иму своей матери, бывшей единовластной правительницей над нашим народом. Эту мечту ты вселил в нее с раннего детства, но и я слушал историю бабки не зря. И если сестра вынесла из нее мысль о том, что женщина может править целым народом, то я вынес мысль о том, что женщина – правительница так же смертна, как и остальные люди, а потому ее можно легко убить.

2 Засада

Подскакав к самой реке, Има и ее люди оказались перед гуcтой стеной камыша. Здесь решено было остаться до темноты, а затем перейти реку вброд. Два воина, расчистив площадку внутри зарослей, устроились наблюдать за противоположным берегом. Остальные, спутав коням ноги, уселись на землю и стали ждать темноты. Хаскнет сразу же перебралась с рук своей чумазой няньки на руки к матери. Има ласкала дочку, щекоча под мягким подбородком пальцем и заставляя ее смеяться, а также кормила с руки вяленым мясом. Чумазый мальчик сидел рядом, с тоской глядя, как мать целует раскрасневшиеся щечки, гладит кудрявые волосы, отливающие прокаленной медью. С реки тянуло сыростью, и мальчик, чувствуя, как холод ледяными пальцами ощупывает его тело под длинной изорванной рубашкой, мелко дрожал. Ему очень хотелось есть. К дрожи от холода прибавлялась тошнота от запаха вяленого мяса. Пытаясь согреться и унять тошноту, мальчик подтянул к груди ноги, иссеченные острой травой и плеткой Имы за то, что он позволил Хаскнет накануне промочить ноги (точно также он получил бы от хозяйки, если бы не послушался девочки и не выполнил приказа спустить ее с телеги на землю), обнял колени темными от загара и грязи руками и уткнул в них лицо. Этот мальчик был пленник Лисингоны захватили его на юге, куда их племя было свернуло, но встретив каменистую местность и воинственное местное население, никак не хотевшее расставаться со своим имуществом и жизнью, повернули на восток. Мальчик не помнил ни своего дома, ни имени. Звали его сначала, как и других пленных, «раб», а потом, в насмешку над его молчаливостью, дали кличку Снорки – «Говорун».

Самые ранние воспоминания Снорки относились к мужу Имы, который однажды перекинул его через седло и доставил своей жене в качестве няньки для маленькой дочки. Он был высокий, с длинными светлыми мягкими усами и теплыми морщинками в углах глаз. Муж Имы был храбрый воин, но к жене относился несколько застенчиво, и если ему нужно было подсадить ее в седло, он дотрагивался до ее ноги как до величайшей драгоценности. Пожалуй, этот человек лучше всех относился к мальчику – рабу. Он постоянно отнимал его у Хэмиля, который выбрал мальчика главной мишенью своей злобы. Изобретательность Хэмиля не знала пределов: то он заставлял раба прислуживать в женском платье, то подвешивал за руки к перекладине повозки, пытаясь выудить признание в вине, которой не было, и все это не считая обычных затрещин и ударов в живот. Однажды зимой, когда Снорки заболел, Хэмить заставил его ходить босиком по снегу к реке и в малой чаше носить воду. К счастью, когда ноги мальчика посинели и распухли, вернулся домой муж Имы и унес его в повозку, где уложил в углу и накрыл куском старого войлока. Конечно, Снорки не обольщался, он знал, что не представляет для хозяина никакой ценности, просто последний привык даже к своим многочисленным собакам относиться по- хорошему. Больных собак он так же, как его теперь, укладывал в этот угол повозки, накрывал войлоком и отпаивал молоком. Разница состояла лишь в том, что когда в повозке лежала собака, Има не возмущалась, а когда сюда положили больного раба, она долго стучала ногами и плакала, потому что боялась, что заболеет дочь.

Весной хозяин умер. Когда молодая травка пробилась сквозь пахнущую сыростью и холодом землю, непонятная немочь напала на него. Сначала он преодолевал странную слабость, и силы вроде бы возвращались к нему на время. Но однажды он не смог вскочить на коня как обычно.

«Видно, конец», – сказал хозяин, когда его уложили на войлочные ковры и закрыл глаза. Через три дня его не стало.

Има сначала очень горевала, но потом успокоилась. С детства отец готовил ее стать такой же единовластной правительницей, какой была ее бабка. А бабка, прежде чем стать правительницей, потеряла в молодости своего мужа. В совпадении судеб, своей и бабки, Има увидела хорошее предзнаменование. Одно лишь ее смущало: по истечении десяти лет правления бабка погибла от руки одного воина, хотевшего стать ее мужем и соправителем, но получившего отказ.

Для умершего мужа был вырыт колодец, который обложили камнями. На мягкое ложе, покрытое коврами, уложили его самого, одетого в лучшие одежды. Пальцы его унизали перстнями, а на грудь положили серебряного оленя с красным глазом. Чтобы в загробном мире муж не голодал, Има приказала поставить в могилу много редкой серебряной посуды с кушаньями и вином, а чтобы не скучал, приказала убить и бросить в колодец черноволосую девушку, певицу и танцовщицу. Для выполнения тяжелой работы задушили и бросили туда же сильного юношу – раба. Хэмиль предлагал присоединить к ним и Снорки для выполнения мелких услуг, но Име не с кем было оставить дочь, и она не согласилась.

Чтобы муж мог успешно охотиться в загробном мире, жена приказала опустить в погребальную камеру десять железных топоров, три копья, пять деревянных луков с серебряной обкладкой и множество стрел. С той же целью, убив, положили в могилу коня и собак. После этого яму закрыли плитой, ход заполнили камнями, а сверху возвели холм – курган. Повозки двинулись дальше, и курган быстро исчез вдали, как и память о храбром воине.

Лишившись единственного защитника, Снорки приуныл, но вскоре неожиданно нашел его снова в маленькой Хаскнет. Конечно, она сама его мучила, но зато запрещала трогать другим. К тому же, ее изобретательность не могла сравниться с изобретательностью Хэмиля, и пока не продвинулась дальше поездок на мальчике верхом или приказов изобразить собаку или волка.

Между тем стемнело, и далекие звезды зажглись в небесах. Ветер провел рукой по верхушкам камышей, и они закачались, шепча: « Т – с – с! Т – с – с! Тихо! Тихо!»

– Ну, все, – встала Има. – Пора на ту сторону.

– Воины, распутав ноги лошадям, вскочили в седла. Мальчик – раб тоже влез в седло. Подсаживая к нему задремавшую дочь, Има прошептала:

– Если она замочит хоть носок башмачка, мой новый меч кузнецы закалят в твоих внутренностях.

Мальчик так часто слышал эти слова, что не обратил на них внимания. Он лишь с интересом смотрел, как на белом лице хозяйки открывается черный рот. Кони вступили в воду. Вода была черная, с покачивающимися в ней зелеными звездами.

«Если не смотреть вверх, а только в воду, то можно подумать, что мы едем по небу», – подумал мальчик – раб.

В этот момент Хаскнет, повернувшись во сне, чуть не вывалилась из его рук. Он едва успел поймать ее под мышки. Испуганная девочка захныкала. В ту же минуту рука матери сгребла волосы нерадивой няньки и, приблизив темные, как два бездонных колодца, глаза, Има прошептала:

– Конец тебе, звереныш, дома я с тобой расквитаюсь. Еще один промах лишь добавит тебе муки. А ну, держи ребенка крепко.

Сон, заставивший Снорки клевать носом и расслабивший его руки, мгновенно слетел с мальчика. Он почувствовал, как окружающая тьма словно навалилась на него, прижала к дну огромного вертящегося круговорота, задавила ужасом и холодом. Раб знал, что наказание отныне неотвратимо как смерть, и что рука у хозяйки тяжелая. С этой минуты все его мысли были направлены на одно – как бы не усугубить свою вину.

Кони вышли из реки. Има приказала лошадям обвязать ноги войлоком. Воины должны были рассыпаться и линией прочесать лес, который сразу начинался на той стороне. Поднялся сильный ветер. Он так завывал в верхушках деревьев, что заглушал неосторожный хруст сухих веток, который иногда вырывался из – под ног лошадей, а заодно и уносил запах всадников. Има была рада ветру, она раздувала ноздри и довольно кривила в усмешке полные губы. Взошла луна, осветив неверным светом волнующиеся кроны деревьев. Вдруг между стволами мелькнул огонек. Криком ночной птицы Има собрала вокруг себя воинов и указала туда. Осторожно они окружили это место. У костра спали, закрывшись с головой, неизвестные люди. Один из них, сторож, сидел у огня и дремал, опершись на лук.

– Непуганые птички, спят даже под вой ветра, – усмехнулась Има. – Сейчас мы добудем себе проводников. А ты, – обратилась она к мальчику – рабу, – стой в стороне и приблизишься туда, – она указала на костер, – не раньше, чем все враги будут захвачены. А если опять что – нибудь случится с девочкой, я прикажу разорвать тебя лошадьми.

Сделав напутствие, Има издала боевой клич: «Ур – р – рагр!» И люди ее бросились на врага. В ту же минуту позади них раздался другой клич : «Ур – р! Ур – р! Ур – р – рагр!» – и другие люди выскочили вслед за ними и стали избивать людей Имы. Незнакомцы, сидящие у костра, при этом даже не сдвинулись с места. Има, ударив мечом сторожа, закричала от ярости: он был сделан из войлока. В ту же минуту тяжелый боевой топор опустился на ее голову, и она свесилась с седла, разметая косами пепел и заливая кровью огонь. Ее люди падали один за другим на войлочные чучела, хрипя и ломая кости под тяжестью обрушивавшихся под ними, бьющихся в агонии люшадей.

– Ну вот, кажется, все, – сказал один из нападавших, когда последний из воинов Имы перестал шевелиться. – Сосчитай –ка!

– Да, Хэмиль, здесь все десять, а Има одиннадцатая, лошади тоже все, кроме одной, а из людей нет только девчонки и мальчишки, который ее нянчит, – ответил другой.

– Эй, вы, трое, – крикнул Хэмиль, – прочешите все вокруг, поищите дочку Имы и мальчишку – раба.

Трое отправились на поиски, а Хэмиль, нагнувшись, стащил с Имы пояс, чистый и без крови.

– Зачем ты это делаешь? – спросил один из его воинов. – Ее дух и так сердит на нас.

– Ничего, я успокою его богатыми дарами, а пояс мы с вами найдем в реке, и скажем отцу, что неосторожная Има утопила весь отряд, заведя его в место, где полно подводных ям и холодных ключей. Эта причина заставит отца, не проверяя слов, поскорее выступить на восток, который мы распишем в лучших красках. Скоро отец, не смотря на свои чудодейственные напитки, отойдет в вечность, где с радостью попадет в объятья Имы и любимого зятя, а я стану вождем! – засмеялся Хэмиль. – Как мы тогда заживем! У каждого из вас будет по семь табунов лошадей! Спать вы будете на белом войлоке, ваши жены будут увешаны золотом! Но все это будет у тех, кто поддержит меня и не оставит до последнего вздоха!

Не успел Хэмиль договорить, как вернулись трое его посланцев с вестью, что детей они не нашли.

– Это не страшно, – ответил им сын вождя. – Мальчишка меня так боится, что не посмеет вернуться обратно, а если и посмеет, то вряд ли найдет брод. А если и найдет, то знает, что одно его слово, и я сотру его в пыль. Девчонки я и вовсе не боюсь. Она так мала, что едва ли сможет нас выдать. Впрочем, я думаю, что раб и Хаскнет, испугавшись, ускакали в лес, откуда им не выйти. Теперь дело времени, чтобы они умерли с голоду. Ну да ладно! Дело сделано. Вперед, мы должны обследовать наши новые владения на восходе солнца и привезти вождю хорошие сведения!

Хэмиль ударил лошадь и вломился в темную чащу леса, сминая на пути кустарник и молодые деревья. Его воины бросились за ним. Вскоре раздался плеск, потом он затих. Костер на месте битвы потух, и только ветер яростно гнул и ломал ветки деревьев.

3 Дети в дупле

В первую же минуту боя, когда мальчик увидел, как има мертвой упала с седла, Снорки с силой ударил пятками коня, и конь, испуганный предсмертными криками людей и других лошадей, помчался прямо в черноту леса. Мальчик не знал, куда несется конь, но не останавливал его. Ему нечего было оставлять позади, кроме мертвой Имы, от которой его ждало наказание, и Хэмиля, который, несомненно, убил бы его сразу как нежелательного свидетеля смерти сестры.

Наконец конь остановился и, опустив голову, стал жадно пить воду. Мальчик слез на землю. Его привыкшие к темноте глаза различили небольшую полянку и протекающий по ней ручей.

– Сними меня тоже, – тут же потребовала Хаскнет и спросила: – Это что, такая игра?

– Да, игра, только веди себя тихо.

Он снял девочку с седла и прислушался. Ни одного человеческого голоса не слышалось поблизости.

«Должно быть, мы далеко», – подумал он.

– Я не хочу играть. Я хочу спать, – заявила Хаскнет.

– Сейчас я тебя уложу, – сказал мальчик. – Погоди, только найду место.

Он огляделся и увидел черную тень дуба, грозно отбивавшегося ветвями от нападения ветра. У его могучих корней была ложбинка, которая немного защищала от непогоды. Мальчик снял с лошади войлочную попону, уложил ее в ложбинку, а затем позвал Хаскнет. Сам он сел рядом и прободрствовал до утра. Во – первых, он должен был удостовериться, что погоня им больше не угрожает, а, во – вторых, нужно было обдумать, как им теперь быть. Когда серенький рассвет забрезжил над поляной, мальчик стал обследовать окрестности. Поляна была небольшая, через ее середину протекал ручей с болотистыми берегами. Примерно в центре рос большой дуб, под корнями которого они устроились. Пытаясь определить, насколько они далеки от реки, мальчик полез на дерево и обнаружил большое дупло. И он, и Хаскнет легко поместились бы в нем, если бы свернулись калачиком. Дно дупла было в гнилых щепках и сырых прошлогодних листьях.

«Ну вот, теперь у нас есть дом, – подумал мальчик. – Я вычищу его и выложу мхом. Здесь нас никто не достанет и можно будет укрыться от дождя.»

Обследовав дупло, он полез дальше. Зависнув на самой высокой ветке, раскачиваемой ветром, он огляделся, но увидел кругом только море темных крон, да бледную полоску солнца на востоке. Реки не было видно, но и ничего другого, кроме деревьев, тоже не было видно. Дети были совсем одни в огромном лесу. Когда мальчик спустился, Хаскнет уже проснулась.

– А где мама? – спросила она.

– Мама велела нам играть здесь, – ответил мальчик.

– А – а, – протянула Хаскнет. – Я хочу есть.

– Есть? – растерялся Снорки, но тут же просветлел: – Дай – ка мне свой нож.

Дело в том, что у Хаскнет, как у всех детей – лисингонов, первыми игрушками были маленькие, но настоящие нож и кремень для добывания огня.

– Мама сказала, чтобы ты дала мне нож, – дрогнувшим от волнения голосом сказал Снорки. Раньше хозяева ему, как и другим рабам, запрещали дотрагиваться до оружия, и теперь он предвкушал удовольствие прикосновения к его ладони прохладной ручки ножа.

Хаскнет, услышав такое заявление, отошла на несколько шагов, сощурила глаза и, покачав медноволосой головой, сказала:

– Ты лжешь. Ты – лукавый раб. Тебя нужно выдрать.

Уязвленный в лучших чувствах, Снорки подскочил:

– Ну не веришь и не надо. Сиди голодная. Я не могу идти в лес с пустыми руками. Вот нападет на меня зверь, что я делать буду, душить его что ли?

– Ладно, бери нож, – милостиво согласилась Хаскнет, подумав, – только быстрее принеси поесть.

– Хорошо, я пойду в лес, а ты будь здесь и никуда не уходи. Если тебя кто – нибудь напугает, сразу кричи, и я приду. Поняла?

– Ладно, иди.

Спутав ноги коню, чтобы и он не ушел, юный охотник углубился в лес. Он чувствовал себя с ножом очень взрослым. Сказать по – правде, охотиться Снорки не умел, поэтому способы поведения на охоте приходилось сочинять на ходу. То он крался по открытому месту, то падал на живот и полз по росистой траве, пока пребольно не напоролся на сук, торчавший из земли, то прыжками скрывался за деревьями. Несмотря на эти ухищрения, ни один зверь ему не попадался.

Лес, освещенный солнцем, казался теплым и приветливым. Кругом, словно белые столбы, поднимались стволы берез, и их ласковые белые ветви с маленькими резными листочками шептали: «Тихо! Тихо!»

Когда солнце встало достаточно высоко и высушило росу, юный охотник добрался до большого оврага. Дно его поросло травой и кустарником, а на другой стороне начинался темный еловый лес.

«В темном лесу могут жить только злые звери,» – подумал Снорки, и тут одна вещь привлекла его внимание.

Неподалеку, за пышным кустом шиповника, усыпанным красными продолговатыми плодами, из небольшой лужи пили воду два оленя. Их стройные ноги утопали в ярком ковре лохматого желтого зверобоя и розовых звездочек лесной гвоздики. Рыже – коричневые шкуры золотом отливали на солнце. Таких зверей раньше Снорки никогда не видел. Вдруг что–то хрустнуло далеко в лесу, и олени бросились бежать. Они не бежали, а скорее летели, высоко поджимая передние ноги, и гордо закидывая на спины маленькие изящные головы с тяжелыми коронами рогов.

«Нет, этих мне не одолеть, – подумал мальчик, провожая их глазами. – Да и жалко».

С надеждой на настоящую добычу пришлось расстаться. Снорки снова повернул в березовый лес и огляделся. С огромных белых исполинов взять было нечего, но зато на более низких рябинах он заметил рыжеватые кисти ягод. К сожалению, они оказались непригодны для еды.

Солнце достигло полудня, заставив разнежиться и замолчать даже насекомых, кроме вечных болтунов – кузнечиков, а юный охотник так ничего и не нашел. Сказать по – правде, он за свою короткую жизнь видел один – два маленьких лесочка, да и то других, а потому просто не представлял, что бы здесь годилось для желудка, кроме крупных животных, которые были ему недоступны. Наконец, терпение мальчика было вознаграждено. Он набрел на колючую ежевику. Фиолетовые костистые ягоды, скрывающиеся под круглыми листочками, показались ему вкуснее всего на свете. Набрав полный подол рубашки, Снорки отправился назад. Для крепкого здорового мальчишки ягод, чтобы насытиться, оказалось мало, поэтому, возвращаясь, Снорки внимательно смотрел по сторонам, нет ли где еще чего. Вдруг он заметил красивую черную ягоду, растущую на тонкой ножке. Она была похожа на блестящий глаз.

«Хаскнет хватит и тех ягод, которые я несу», –подумал мальчик, сорвал ее

и съел. Ягода оказалась не очень вкусной.

– Я думала, ты уже не придешь, – встретила его девочка недовольным тоном.

– Это не степь, где все видно издалека, здесь искать нужно, – пояснил ей Снорки. – На вот, ешь, а я пока сделаю нам дом. Мы будем жить в дупле.

– Как птицы? – удивилась Хаскнет. Дупло она видела раз в жизни возле какого–то селения, разоренного воинами ее деда. Там еще нашли сереньких ушастых птиц с круглыми глазами.

Пока Хаскнет ела ягоды, а их лошадь щипала траву, мальчик выгреб всю грязь из дупла и начал срезать ножом с корней полосы мха и укладывать их на солнце. Он собирался высушить мох и выложить им дупло, чтобы было теплее. Внезапно он почувствовал тошноту и прилег на землю. Он чувствовал, что становится трудно глотать. Мальчик хотел позвать Хаскнет, но из горла вырвался хрип. Наконец его вырвало, но легче не стало. Кружилась голова, по телу струился горячий пот. Хаскнет, закончившая есть, подошла к мальчику, собираясь сказать, что не наелась. Увидев, что с ним творится, она скривила перепачканное ежевикой лицо и разрыдалась.

– Мне не нравится игра, я хочу домой, – рыдала она.

– Погоди, – выдавил Снорки, и слезы ужаса потекли по его грязным щекам.

Конечно, он мечтал о свободе, но никогда не думал, что первый же день на воле закончится для него так печально. Он сильно раскаивался в том, что необдуманно съел ягоду, похожую на глаз. Несомненно, это она была причиной его несчастья. Прошло много времени, и наступил вечер. Оставаться под деревом было опасно. С трудом преодолев головокружение, Снорки подсадил Хаскнет в дупло, а потом перевалился сам. Ночь была похожа на кошмар. Мальчику чудилось, что дерево горит, и он метался и рвался бежать в бреду. Наутро он затих. Девочка, изголодавшаяся за ночь, стала его тормошить. Он не ответил. Тогда она громко отчаянно разрыдалась. Ее крик вспугнул кукушку, отсчитывавшую кому – то срок жизни. Пригретый солнцем лес прошелестел что – то ласковое и затих.

4 Дух смерти

Сначала Снорки казалось, что горит дерево. Алые языки пламени, похожие на когтистые лапы, протягивались к нему, хлестали по лицу и рукам. Потом ему чудилось, что пришел Хэмиль и хочет убить его. Снорки пытался бежать, но ноги и руки ослабли, налились свинцовой тяжестью, на грудь навалилось что–то темное и жуткое.

«Все, я умираю», – подумал мальчик, но не почувствовал страха. Измученному, ему было все равно.

Так продолжалось долго. Потом появился кто–то огромный и бородатый, он стал тормошить неподатливое тело.

«Это, наверно, дух смерти. Зачем он делает так больно, ведь мне и без того плохо?» – подумал мальчик, снова впадая в забытье.

Дух смерти, как и положено, взял его с собой. Иногда, приходя в себя, мальчик чувствовал сильные толчки, от которых у него все внутри переворачивалось, и острый, тошнотворный запах пота и сырой кожи. Наконец, они прибыли в страну мертвых. Там было темно и прохладно. Дух смерти передал его другим, белым духам. Эти духи были нежными и ласковыми. Они обмыли горячее тело прохладной водой и уложили на что–то мягкое, пахнущее запахом трав.

«Это поля блаженных, – подумал мальчик, засыпая. – Здесь я могу отдохнуть».

Он спал долго, и сон его был спокоен. Но однажды в покой этого сна ворвался методичный стук, а также голос Хаскнет, говорившей на непонятном языке.

«Неужели Хаскнет здесь? – удивился Снорки. – Наверно она умерла от голода после меня. Но если она здесь, то и хозяйка с хозяином тоже. Неужели я снова стану их рабом?»

От этой ужасной мысли он проснулся и вскочил, с удивлением озираясь. Мальчик лежал в доме, сделанном из бревен, с маленькими окошками, в которые вплывал знойный воздух и доносился ленивый лепет листьев деревьев. Свет проходил через окошки, распахнутую дверь и люк над грубым очагом. Сам он лежал на лавке у стены, накрытый тканым покрывалом. В тюфяке под ним шелестела душистая трава. Напротив, за вкопанным в земляной пол столом, сидел мужчина с темной бородой. Он макал в большую глиняную чашку с молоком огромные куски хлеба и отправлял их в рот. Рядом с ним сидели женщина в домотканом платье и Хаскнет. Они смеялись над тем, как молоко течет с усов мужчины на стол. Рядом с лавкой, на которой лежал Снорки, стояло и вовсе что–то непонятное, похожее на две огромные рамы с множеством натянутых вдоль и поперек нитей. За ним сидела девушка, которая просовывала нечто между нитями и щелкала рамой. И бородатый мужчина, и женщина, и девушка имели русые волосы, каких Снорки никогда не видел у светловолосых и рыжих лисингонов, а одеты были в домотканые одежды, подшитые бусами и подпоясанные плетеными поясами. Все это удивительно не походило на поля блаженных, о которых слышал мальчик.

В этот момент какая–то травинка, выбившись из тюфяка, уколола его в руку. Быстро отдернув ее, мальчик привлек внимание девушки за рамой. Она взвизгнула, обрадовалась и бросилась его тормошить. Хаскнет тоже взвизгнула, подбежала к нему, стала дергать за волосы и смеяться. От приступа девчонок мальчика спасла женщина в белом. Она отогнала их, присела рядом и стала гладить по голове, что–то говорить и совать глиняную чашку с молоком.

Вдруг Снорки увидел нахально жужжащую муху, которая летала возле двери в раздумьи, стоит ли влететь в дом или лучше не подвергать свою жизнь опасности. Мальчик знал, что после смерти люди, а также кони воинов, собаки и благородные лесные животные попадают в поля блаженных, где их ждет спокойная жизнь без волнений и трудов. Там они не будут испытывать ни жажды, ни голода, ни жары, ни холода, ни любви, ни ненависти. Дни их будут протекать незаметно и приятно на лоне прекрасной природы, в домах и норах, похожих на земные, среди ранее умерших друзей и родных. Однако все это предусматривалось лишь для людей, коней, собак и благородных лесных животных, а о мухах никогда ничего не говорилось. Снорки окончательно убедился, что он на этом свете.

5 Дом, кузница и лес

Шесть весен пролетели над землей. Шесть раз землю покрывали мягкие белые снега, и шесть раз они таяли, шесть раз солнце отогревало землю, и шесть раз цвели гусиный лук и мать–и–мачеха. Шесть лет прошло с тех пор, как маленький раб по – имени «Говорун» и девочка Хаскнет попали в дом добрых людей неизвестного народа. Однако теперь они знали, что живут на земле славного народа гаутов, и что земля эта зовется Гаутанд. Гаутанд велик и огромен, на многие дни пути тянутся во все стороны его густые леса и топкие болота, а с северо–запада на юго–восток его разрезает огромная река Медвежья. К северу от этой реки лежит земля, называемая Синий Гаутанд. Это самая суровая страна из владений гаутов, славная мехами, янтарем и медом. Там живут сильные неулыбчивые люди, которые носят волчьи шапки и меховые куртки. Они – прекрасные охотники.

По берегам реки и на островах на ней живут ловкие рыболовы. Их страна называется Голубой Гаутанд. Они носят кожаные одежды мехом внутрь и, в отличие от людей Синего Гаутанда, не рубят дубовые покои, а обмазывают сплетенные из ивняка стены, которые затем обжигают огнем. Маленькие окна они затягивают пленками, извлеченными из тел рыб.

На юге страны, где оказались Снорки и Хаскнет, располагается Белый Гаутанд. Это самая богатая земля. Ее жители рубят главные покои дома из дерева, соединяя их глинобитными переходами. Здесь живут лучшие ткачи, умеющие выткать шерсть и мягкие холсты и лучшие красильщики, знающие как окрасить ткань в синий, голубой, серый и коричневый цвета. Их резчики по дереву могут украсить дом и вырезать тонкую посуду, а мастерицы – создать узор из цветных ниток, кусочков меха и бус. Слава охотничьих ножей, сделанных местными кузнецами, гремит по всему Гаутанду.

Все гауты – высокие, русоволосые люди. Каждый род живет в отдельном поселке, окруженном изгородью против диких животных. Лишь один род селится отдельными семьями, и этот род – род кузнецов Элсли.1 Элсли одни из всех гаутов знают тайну изготовления металла. Поэтому остальные считают их любимцами духа земли и опасаются вредить как людям этого рода, так и их одиноким домам, разбросанным по всему Гаутанду. Занятые работой с металлом, Элсли не занимаются охотой и рыболовством в промысловых размерах, как остальные. Даже огороды, которые разводят гаутки, у них небольшие и плохо обработанные, ибо женщины Элсли тоже трудятся над изготовлением металлических изделий. Несмотря на это кузнецы не умирают с голоду, так как все недостающее им приносят другие гауты за починку котлов, орудий труда, оружия, а то и за изготовление новых.

В одной из семей Элсли нашли свой новый дом Снорки и Хаскнет. Теперь они были детьми уважаемого человека – Стига Элсли. Шесть лет назад именно Стиг, отправившись на охоту и увлекшись преследованием зверя, забрел далеко на юг, где возле огромного дуба увидел удивительное животное – лошадь, а в дупле – двух детей, говоривших на неизвестном языке. Из домашних животных гауты знали только свинью и собаку, и среди них не было ни одного человека хоть отдаленно похожего на смуглого, с жгуче – черными глазами сына кузнеца и медноволосого, с белой веснушчатой кожей, как у новой дочери кузнеца. Еще большее удивление вызвали железный нож Хаскнет и железные амулеты на ее платье. Дело в том, что из металлов гаутам были известны только медь и олово, а также сплав – бронза, а их соседи и вовсе никаких металлов не знали. Когда дети научились разговаривать по–гаутски, их пробовали расспрашивать, но мальчик упорно молчал, а девочка могла только сказать, что в дупле они находились долго и умирали с голоду.

Стиг Элсли обратился к жрице духа земли, покровителя кузнецов, чтобы она сказала, к добру ли его находка. Осмотрев коня, детей и железные предметы, жрица подумала и сказала: «Здесь нет ничего удивительного: у кузнеца просто не может быть других детей. Разыскивая руды для плавки, кузнец сговаривается с духом земли Фиилмарненом, повелителем подземных недр и огня, чтобы он навел его на богатую жилу и помог в работе. А теперь подумайте, на кого похожи дети? Мальчик темный, как подземная руда, а девочка рыжая – как огонь. К тому же дети приехали на невиданном чудовище, с ними металл,

неизвестный в нашем мире. Стиг лишь недавно молил Фиилмарнена послать ему еще детей, так как у него только одна дочь. Следовательно, мальчик и девочка – дети духа земли, который так расположен к кузнецу, что исполнил его просьбу, доверив ему собственное потомство.»

Кто соглашался с мнением жрицы, кто тихо сомневался, но многие люди сразу же отправились к Стигу Элсли, чтобы заказать ему амулеты. Они считали, что у человека, к которому так благосклонно отнесся Фиилмарнен, они выйдут сильнее.

Приемные родители, кузнец Стиг и его жена Ойгла, крепко привязались к своим новым детям. Мальчик, не смотря на болезненность, стал приёмным родителям настоящим подспорьем. Одно огорчало их: Снорки сторонился людей и говорил при них очень мало.

Словно в доказательство своего родства с духом земли мальчик с двенадцати лет ходил один в лес и на болото, где с легкостью находил любые руды по цветным пятнам окислов. Руда вырубалась кремневым молотом, а затем в кожаных мешках доставлялась домой, где отец и сын ее дробили и перебирали. Потом готовилась плавильная печь. В ней руду перекладывали слоями с углем и поджигали. По окончании плавки из углубления, куда стекал металл, доставали губчатую лепешку. Ее дробили на куски и очищали проковкой от примесей. Для литья изделий кузнгецом изготавливались одно– и двухсторонние формы из сланца, известняка или глины. Самыми крепкими были формы из камня. Намазав жиром, их можно было использовать несколько раз. Металл плавили в тигле и заливали в форму. Когда он остывал, полученное изделие оставалось проковать и обточить.

Обычно все дни Снорки проводил в кузнице, расположенной во избежание пожара на другом конце двора, напротив жилого дома. Кузница, как и дом, была срубом с плоской крышей, только поменьше. Кузница была таинственным местом, потому что в ней незримо присутствовал дух земли Фиилмарнен, который в незапамятные времена подарил роду Элсли власть над металлами. Каждый раз, выполняя ответственную работу, Снорки чувствовал, как Фиилмарнен следит за ним из пламени в горне.

Отец запрещал мальчику слишком хорошо отделывать изделия, а также заканчивать мордочки животных: если Снорки делал глаза, ему запрещалось делать рот или наоборот. Согласно поверью, Фиилмарнен, оценив мастерство и безупречность работы, мог забрать мастера к себе под землю и заставить работать на себя. У Стига было две работы подземных мастеров из камня агата.22 Одна из них изображала зал в подземном дворце духа земли. На переднем плане виднелось светлое озеро, к которому уступами спускались голубые скалы. Справа ступеньки убегали вглубь коридора со стрельчатым потолком. Когда Снорки глядел на это изображение, ему казалось, что он слышит нежное журчание воды и гулкое эхо одиноких шагов в серебристо–голубом сумраке стрельчатой галереи.

Другая картина имела форму во много раз увеличенного зерна пшеницы. На ней четко просматривался женский силуэт. Голова женщины, резко очерченная по контуру, была словно освещена слишком ярким светом, от чего конкретные черты лица терялись. Стиг считал, что это одна из дочерей духа земли. Он объяснял сыну, что такие работы Фиилмарнен подкидывает, чтобы мастера, соблазнившись, меняли свободу и солнечный свет на мастерство делать подобные вещи и вечное рабство под землей. Заканчивать же изображения животных кузнец запрещал потому, что в них могли вселиться злые духи. Главным другом Снорки в доме Стига стала его ровесница Хилла, родная дочь кузнеца. Как и мальчик, она целыми днями сидела в кузне: лепила формы, крутила украшения из проволоки, заполняла выемки красной и голубой эмалью. После работы дети часто вместе ходили в лес. Особенно они любили озеро с черной водой, находившееся сразу за буреломом. Оно было окружено склонившимися над его поверхностью старыми березами, которые много десятков лет сбрасывали на его дно свои окрашенные осенью в лимонный цвет листья. Листья эти, скапливаясь на дне, и придавали озеру черный цвет. Дети любили посидеть среди корней старых берез, покрытых красноватыми и серыми звездочками лишайников, а также нырять в глубины черного озера и мягко скользить по дну, касаясь руками ковра перегноя. Небо и деревья при взгляде на них сквозь толщу воды казались частью нереального мира, окутанного зеленоватой колышущейся дымкой.

Снорки полюбил лес. Как молодой зверек он с жадностью впитывал все его запахи, шумы, радовался каждому изменению наряда. Лес больше не был врагом. Благодаря Хилле он знал здесь каждое дерево, каждую травинку. Любой самый маленький цветочек был для него протянутой природой рукой помощи, и Снорки удивлялся, вспоминая, как они с Хаскнет едва не умерли в лесу.

Тесная дружба Хиллы и Снорки крепла каждый день не только благодаря тому, что они были однолетки и целые дни проводили в одной кузнице. Хилла никогда не пыталась вытянуть из мальчика ни слова о его таинственном прошлом, как делали все, кому не лень. Прошлое осталось для него незаживающей раной. К счастью, Хаскнет быстро забыла о былом, и никто во всем Гаутанде не мог напомнить мальчику о том, что он был когда – то рабом. Узнав, что гауты считают его сыном духа земли, Снорки молча согласился на это. Однако он сам никогда не говорил о себе так, потому что боялся гнева Фиилмарнена, который мог наказать его за эту ложь.

Еще больше детей сблизило то, что каждой зимой, когда у Снорки распухали и сильно болели застуженные по вине Хэмиля ноги, а в груди словно лаяла старая хриплая собака, Хилла была его главной нянькой. Она жарко топила очаг, отпаивала мальчика, родившегося на юге и не привыкшего к морозу, от которого лопались стволы деревьев в лесу, травами, натирала ноги и грудь медвежьим жиром, развлекала разговорами. Вскоре она стала ему так необходима, что однажды Снорки сказал:

– Просто не знаю, Хилла, что я стану без тебя делать, когда ты выйдешь замуж и уйдешь в дом мужа.

– Не бойся, я не уйду в дом мужа. Род Элсли не отпускает в другие семьи ни мужчин, ни женщин, потому что они все посвящены в тайну обработки металла, которая дарована нам самим духом Фиилмарненом и не должна перейти в руки других.

– А как же все Элсли находят жен и мужей?

– Породниться с нами – большая честь, поэтому другие роды отпускают к нам в жены и мужья своих сыновей и дочерей, – объяснила Хилла.

– Ну, что женщин отпускают в дом мужа – это я понимаю. Но какие семьи согласятся отпустить мужчину, ведь он так много работает и приносит столько пользы? – засомневался Снорки.

– Женщина работает ничуть не меньше и не хуже мужчины. Давай, ты будешь называть домашнюю работу мужчин, а я – женщин, и мы посмотрим, кто делает больше, – сказала хилла.

– Давай, – согласился Снорки. – Мужчины охотятся, выделывают шкуры, ловят рыбу, собирают мед в дуплах…

– Женщины тоже охотятся, ловят рыбу, выделывают шкуры…

– Женщины охотятся не как мужчины, – возразил Снорки. – На медведя они не пойдут.

– Не важно, пусть они охотятся на зверей поменьше, но все же охотятся. Кроме того, они готовят пищу, воспитывают детей, изготавливают одежду, лечат больных, выращивают полезные растения возле дома…

–Ты хочешь сказать, что мужчины во всем хуже женщин? – надулся Снорки.

– Вовсе нет, просто я хочу, чтобы ты не очень задирал нос из – за того, что ты мужчина, – сказала Хилла и ласково добавила: – Не обижайся.

– Ладно. Только я не пойму, как семьи соглашаются отпускать мужчин.

– В Гаутанде есть два рода семей. Одни не отпускают женщин и принимают к себе мужчин, как наши соседи Снайдерсы, а другие не отпускают мужчин и принимают к себе женщин, как Дарнеры.

– А наша мама из какой семьи?

– Она из рода Маар. Все его члены вымерли однажды зимой от тяжелой болезни. Она осталась одна.

– Ей нельзя в кузницу, потому что она из простой семьи?

– Да, всем, кто пришел в семью Элсли, а не родился в ней, запрещено подходить к кузнице. Они должны заниматься хозяйством, пока все посвященные работают с металлом.

Старшие дочь и сын были очень привязаны к матери. Когда они не были заняты в кузнице, то помогали ей. В свободные минуты она обучила их своему любимому ремеслу – лепке горшков. Она открыла им тайну, что если внутри горшка сделать ямки так, чтобы снаружи получились округлые выпуклости, то вода в нем будет закипать быстрее.

Отец, занятый работой, редко общался с женой, заходя в дом лишь чтобы поесть и поспать (под страхом его гнева Ойгле запрещено было подходить к кузнице даже для того, чтобы позвать его на обед), а к Снорки и Хилле обращался лишь по делу. Единственным существом, для которого он не жалел времени, была Хаскнет. Эта девочка словно жила отдельной от всей семьи жизнью.

– Иногда мне кажется, что наша дочь Хаскнет только ест и спит в нашем доме, – жаловалась мужу Ойгла.

– Не трогай ее, пусть делает что хочет, пока мала, – отвечал Стиг.

Хаскнет была божественным сокровищем отца, которого не имели права касаться руки простых смертных. Малышка вскоре поняла это и стала успешно пользоваться своим положением. Как бы ни были правы старшие дети, победа всегда оставалась за ней. Мать ради сохранения мира в доме просила Снорки и Хиллу не препираться с отцом из–за малышки. Пусть он воспитывает Хаскнет как хочет. Хилла придирки отца сносила спокойно. Снорки же переживал, а нежелание матери вмешиваться в ссоры принимал за нелюбовь к себе. Со временем он даже стал считать, сколько мать раз взглянула, погладила по голове, похвалила Хаскнет, а сколько его. Чтобы больше привлечь к себе внимание Ойглы, он стал часто приходить домой с мрачным видом. Однако стоило матери начать расспрашивать его, как он начинал грубить. Все оканчивалось обидой для обеих сторон. Если раньше мальчик был сам не прочь побаловать хорошенькую сестренку, то теперь Снорки ее просто возненавидел. Он поделился своими чувствами с Хиллой, но та лишь посоветовала ему не беситься без повода. Назревавший взрыв вскоре произошел.

В лесу, неподалеку от их дома, был длинный овраг. В нескольких местах его, как мосты, лежали поваленные деревья. От них до дна было два человеческих роста глубины. Снорки часто, проверяя себя на смелость, переходил по этим поваленным деревьям с одной стороны на другую. Нужно было иметь немало силы и ловкости, чтобы, идя по дрожащему бревну, не потерять равновесия и не свалиться вниз.

Однажды утром Снорки отправился в лес, чтобы срубить несколько молодых деревьев и укрепить загородку для свиней. Ничто не предвещало беды. Хилла кормила собак, живших при доме кузнеца и охранявших его. Ойгла копалась на огороде. Отец стучал молотом в кузнице. У самого оврага Снорки заметил, что за ним увязалась Хаскнет.

– Я пойду с тобой, – заявила она.

– Очень нужно, ступай к папочке, – ответил Снорки.

– Нет, я пойду с тобой, – заупрямилась девочка.

Пытаясь от нее избавиться, Снорки быстро перебежал овраг по бревну. Оглянувшись, он увидел, Что Хаскнет собирается сделать то же. Еще стоя на бревне, он качнул его в надежде испугать ее и заставить слезть. В этот момент произошло несчастье. Хаскнет, сделавшая шаг вперед, не удержалась и упала вниз.

Кое–как донес Снорки орущую девочку до дому. Хотя мать, осмотрев ее, не нашла ничего серьезного, отец готов был его разорвать. Смолчи Снорки на его обвинения, все бы обошлось, но мальчик стал возражать, что Хаскнет сама виновата.

– Как, – разъярился отец, – и у тебя хватает совести обвинить сестренку, которая тебя на пять лет моложе, и которую ты чуть не угробил?

– А зачем она ко мне привязалась? – возразил в ответ снорки.

– Молчи, сын, если ты виноват, – вставила свое слово мать.

– И не буду, не буду молчать! Я ее ненавижу! – упрямо закричал Снорки.

И тут отец размахнулся и дал мальчику такую пощечину, что тот отлетел в угол. Когда Снорки встал, на него страшно было смотреть: губы его тряслись, глаза расширились и блуждали.

– Да пропадите вы все пропадом! Я ухожу, я ненавижу всех вас! – завопил он не своим голосом и выскочил за дверь, едва не сбив с ног посетителя, принесшего дырявый котел и туесок с медом в виде платы.

Снорки долго бежал без дороги, а потом упал на землю и заплакал. Он думал, что потерял свой дом навсегда. После такого родители не простят и не станут искать его, а сам он не станет унижаться и просить прощения. Когда наступила ночь, мальчик разжег костер, а когда хворост прогорел и пепел стал теплым, лег на него и уснул. Встав наутро, больной и усталый, мальчик побрел на черное озеро. Наловив рыбы, он нехотя поел. Отчаяние Снорки росло. Неужели его никто не ищет? Он лег на двухсотлетний корень березы и стал смотреть на землю. Перед носом его сновали деловые муравьи.

«У них–то точно есть дом», – подумал он.

Вдруг рядом хрустнула ветка и возле Снорки, обняв его за плечи, села мать.

– Мама!

– Набегался? Может, вернешься домой? – грустно спросила она.

Снорки опустил голову и ничего не ответил.

– Молчишь, значит, ты меня не любишь, – продолжала мать. – А я с вечера дома не была. Все тебя ищу. – Она убрала руку с его плеч.

– Так ты меня любишь?

– А ты в этом сомневаешься?

– Ты любишь меня как Хаскнет?

– Я люблю тебя иначе, чем Хаскнет.

– Меньше?

– «Иначе» не значит «меньше». Ее я люблю как неразумное дитя, а тебя как свою опору.

– Когда отец кричит на меня из–за Хаскнет, ты приказываешь мне молчать, даже если я прав, – буркнул снорки.

– Я хотела избежать ссор. Разве так трудно смолчать и пропустить слова отца мимо ушей?

– Но почему пропускать мимо ушей и молчать, а по сути уступать должен я?

– Я думала, ты взрослее и понимаешь меня. К тому же ты в последнее время сам ищешь ссоры с отцом.

– Ты пришла сюда меня обвинять? – взвился сын.

– Я пришла сюда просить тебя вернуться домой.

Мать беззвучно заплакала. Вся злость мигом слетела со Снорки.

– Пойдем домой, – снова попросила она.

– А что отец скажет?

– Не знаю, но ради меня пойдем.

– Пойдем.

Когда они вернулись, отец не сказал ни слова. Ни слова он не сказал и на следующий день в кузнице.

Видя страдания матери, Снорки стал сдерживать себя и больше не касался Хаскнет ни словом, ни делом. Отныне ни один человек в мире не делал ей ни одного замечания, и она целыми днями бездельничала, пропадая в лесу. Похоже, она действительно верила, что является дочерью Фиилмарнена, и решила не осквернять свои руки повседневной работой. Да может это было и к счастью, потому что стоило ей попытаться что–то сделать, как раздавались крики матери или Хиллы, а затем шипение опрокинутого обеденного кушанья, грохот доски с непросохшими горшками, визг убегающих в лес свиней или вой испуганных псов.

С каждым годом Хаскнет все хорошела. Ее волосы были как свитое в тугие кудри красное золото, а глаза напоминали голубые озера, в которых отражались, словно осенние листья, ее длинные оранжевые ресницы. Отец покупал ей редкие бусы, красивые пояса, возил с собой на ежегодные торги в Голубой Гаутанд. Когда нужно было, Хаскнет словно лиса умела войти в доверие Хилле и Ойгле, но как только интерес проходил, она реагировала на них не больше, чем на стол или лавку. Одного Снорки она ничем не могла провести, а его порой удивляло совсем не детское равнодушие девочки к ласке со стороны семьи. Ее не трогало и не интересовало волнение родных, если она поздно возвращалась домой. Хаскнет сама никогда не переживала ни о ком. Она никогда не делилась ни с кем своими мыслями, лишь задумчиво часами рассматривала свою детскую одежду и попону с лошади, которую Стиг подарил святилищу Фиилмарнена, затуманенными глазами глядела на огонь в очаге. Чаще всего Хаскнет проводила время на островке посередине реки, где купалась, жгла костер и ловила рыбу.

6 Ссора

Как-то раз Снорки поздно возвращался с охоты. День был скверным: с полудня над лесом нависла черная туча, из глубины которой раздавались грохот и рычание, а затем поднялся сильный ветер, и заморосило косым дождем. За день Снорки не встретил ни одного зверя и шел домой с пустыми руками. Ему не хотелось никого видеть, но на переправе он встретил Хиреворда Снайдерса из поселка рода Снайдерс, что находился в полудне пути от дома Стига Элсли. Снорки не любил чужих людей, а потому был рад, что ближайший поселок, а это был поселок Снайдерсов, находился на таком приличном расстоянии. Многочисленные посетители его отца обычно привозили вещи в починку и заказы от всего своего поселка и не особенно задерживались в доме, где, по их мнению, дух земли и подчиненные ему подземные духи чувствовали себя вполне свободно.

Хиреворд Снайдерс был ровесником Снорки, рослым, широкоплечим, русоволосым и сероглазым, удачливым молодым охотником. Переходя через бревно, Снайдерс дружески кивнул соседу. Однако Снорки лишь что – то пробурчал в ответ. Его неприязнь объяснялась не только тем, что у пояса молодого охотника висела парочка приличных зайцев. В прошлом году Стиг Элсли был приглашен с семьей главой рода Снайдерс, матерью Хиреворда, на свадьбу ее дочери. После пира, когда молодежь стала танцевать, Снорки вдруг заметил, что Хилла сидит в темном углу и не танцует. Мальчик подошел к ней и сел рядом

–Посмотри, какой он красивый, – с восхищеньем выдохнула Хилла.

Снорки посмотрел туда, куда указала сестра. Он сразу понял, о ком идет речь. Хиреворд в кожаной куртке, опушенной белкой, в налобной повязке, на длинных красных шнурах которой в свете огня вспыхивали серебряные амулеты, высокий, стройный, с густыми светло–русыми волосами до плеч действительно был очень красив. Упоение молодости и радость жизни сквозили в каждом его движении. Он танцевал уже полночи, заражая своим примером всех остальных молодых людей.

–Послушай, если ты хочешь потанцевать с ним, иди туда, – сказал сестре Снорки. – Они танцуют парами, которые все время меняются, так что за танец ты несколько раз будешь танцевать с ним.

–Ах, Снорки, разве я этого не сделала бы, если бы могла? Но в том –то и дело, что для того, чтобы танцевать в паре, нужно, чтобы кто–нибудь меня пригласил. Я же недостаточно красива для местных юношей. Посмотри, они предпочитают стоять и ждать девушек, которые пляшут, но ни один не подошел ко мне.

Снорки огляделся. Действительно, пять или семь парней сидели на траве, а все девушки, кроме одной горбатой и одной, ходившей с двумя палками, да еще Хиллы, танцевали. И тут Снорки впервые сравнил сестру с другими девушками. Раньше Хилла казалась ему ничем не отличающейся от других девушек. Теперь он увидел, что она слишком угловата, с большими руками и ногами, с круглым, как луна, лицом. Ее волосы, распущенные по-девичьи, были жидкими, а глаза на фоне светлых ресниц и бровей – невыразительными.

– Хилла, хочешь, я буду твоей парой? – шил спасти положение Снорки.

Было несправедливо, что танцует даже рослая Хаскнет, лентяйка и бездельница, а добрая Хилла, которая ему так помогает, сидит одна.

– Не надо, они все поймут и станут смеяться, – ответила сестра.

С тех самых пор Снорки невзлюбил Хиреворда, поэтому встретить его, да еще с добычей, мальчик счел большой неудачей.

Когда Хиреворд перешел на сторону Снорки, а Снорки ступил на бревно и уже думал, что неприятная встреча позади, вдруг из кустов, откуда только что вышел Снайдерс, выскочил другой мальчик, видимо, его спутник. Не смотря на то, что Снорки стоял уже на середине бревна, а двоим на нем было не разойтись, он вскочил на противоположный его конец. На середине мальчики встретились. По ожерелью из янтарей в серебряной оправе, подобные которому ему не раз приходилось чинить, Снорки понял, что этот мальчик из рода Дарнер, чей поселок находился в нескольких днях пути от поселка Снайдерсов.

– Ну, что ты встал? – нагло начал Дарнер. – Посторонись, уступи мне дорогу.

– С какой это стати? – вспылил Снорки. – Сдается мне, я был уже на середине, когда ты вышел из леса.

– Уступи по–хорошему, ты ведь знаешь, кто ты и кто я, – настаивал Дарнер, пытаясь продвинуться вперед и заставить Снорки отступить.

– И чем же ты столь замечателен, позволь узнать? – язвительно спросил Снорки, не двигаясь с места, так что теперь они стояли почти касаясь носами друг друга.

– Я – сын честной женщины и знаменитого своей удачей вождя и охотника, а ты – жалкий приживал в доме кузнеца.

– Не смей так отзываться о моем отце.

– Твоем отце? Разве ты его кровный сын? Или может тайные обряды принятия в род уравняли тебя с его кровной дочерью? Он взял тебя, как берут в дом собаку или свинью!

– Эй, перестаньте, вы зашли уже слишком далеко, – попытался вмешаться Хиреворд, но было уже поздно.

– Пусть так, – попробовал прибегнуть к последнему средству Снорки, – но моим настоящим отцом является дух земли Фиилмарнен, а он не нуждается в ваших обрядах.

– Отцом! – рассмеялся Дарнер. – Мой отец говорит, что это выдумки стариков. Что–то редко вспоминает о тебе твой отец Фиилмарнен! И почему он тебе мало помогает?

– Замолчи, Агне, – в ужасе закричал с берега Хиреворд и бросился к спорщикам, – не смей трогать подземных духов!

Но его уже никто не слушал.

– Ах вот как! – завопил не своим голосом Снорки. – Пусть он мало мне помогает, но сейчас–то он мне поможет! – и закатил Агне Дарнеру сильную оплеуху.

Его противник покачнулся и, падая, вцепился в рукав Снорки. Оба спорщика свалились в ручей вместе с Хиревордом, который не устоял на заходившем ходуном бревне. Противники яростно тузили друг друга. Они вывалялись в грязи, периодически окуная один другого головой в воду. Наконец Хиреворду неимоверными усилиями удалось вытащить их на берег и развести в разные стороны. Они представляли собой жалкое зрелище: с обоих обильно текла вода, смешанная с кровью. Оба порывались сцепиться вновь, но их не пускали крепкие руки Снайдерса.

– Успокойтесь и помиритесь, – сказал Хиреворд.

– Никогда! – крикнул Агне.

– Ни за что! – крикнул Снорки.

– Замолчите оба! – гаркнул Хиреворд таким тоном, что оба врага притихли. – Агне сейчас извинится.

– И не подумаю! – перебил его Агне.

Хиреворд встряхнул Дарнера за шиворот, заставив его замолчать, и продолжил:

– Агне сейчас извинится за то, что он не подождал, пока через бревно не перейдет Снорки Элсли, который стоял уже на середине, а также за то, что он оскорбил человека, чей род находится под покровительством Фиилмарнена, духа земли.

– Род – не спорю, но он не принадлежит к этому роду, – вставил наконец свое слово Агне. – Мой отец говорит…

– Твой отец живет далеко отсюда и может говорить что угодно. А мы живем близко от кузницы, где незримо присутствует дух земли, и не хотим, чтобы из–за твоей глупости на поселок обрушился гнев Фиилмарнена. Извиняйся.

– Хиреворд, ты серьезно? – нервно засмеялся Агне. – Неужели ты веришь басням, что он сын духа? Он же болеет, как все обычные люди, и как они возвращается в неудачный день с охоты с пустыми руками. Темная кожа и волосы – подумаешь доказательство! Может, он сын грязной болотной духевы!

– Молчи! – разгневался Хиреворд. – Или я задушу тебя собственными руками! Не тебе обсуждать жизнь духов! Проси прощения!

Увидев перекошенное, в красных пятнах лицо товарища, Агне испугался. Он знал, что терпение Снайдерса велико, но сейчас он исчерпал все его запасы.

– Ну, хорошо. прости меня, – сказал Агне, едва не плача от унижения.

В тот же момент его постиг еще один удар. Хиреворд отбросил его словно собачонку, а Снорки помог выбраться наверх. Снорки, совершенно уничтоженный, не противился. До этого случая он тешил себя надеждой, что все гауты смотрят на него как на сына духа земли и уважают, а сегодня он убедился, что из–за отсутствия у него каких–нибудь необычных качеств, кроме черных волос и смуглой кожи, кое–кто видит в нем странного подкидыша. Что же, он сам виноват, надо было не таинственно молчать, а сразу выложить, кто он есть. Но если бы здесь, в стране, где он не видел рабов, он рассказал о своем невольничестве, позор был бы еще тяжелее. К тому же, ему наверняка пришлось бы рассказать и о племени лисингонов, переполошив весь Гаутанд известием об опасности, которая надвигалась на него из степи и только чудом миновала. Как возгордилась бы Хаскнет, узнай, кто она! Он хотел начать новую жизнь, начать сначала, жизнь свободного человека, а не раба, и вот чем все это кончилось! Впрочем, он правильно делал, что молчал. Он надежно укрыл свое прошлое, а что до лисингонов, к чему пугать гаутов бедой, о которой они даже не подозревали, никогда не выходя из своего леса и даже не зная о существовании степи? Да, все было правильно, хотя все это ничем не могло помочь Снорки. Шесть лет он ревниво охранял свою тайну, но вот люди, которым он не сделал ничего плохого, бросили ему вызов. Что теперь делать и как им ответить?

Когда мальчики подошли к дому кузнеца, Хиреворд остановился.

– Снорки, – сказал он, – прости Агне, он сам не знает, что говорит. Прости ради нашего рода, который всегда уважал Фиилмарнена и тебя, его родича, и всех элсли. Прости, что оскорбление духу было нанесено на нашей земле и упроси Фиилмарнена не насылать на нас наказания. И возьми вот, – он стал что–то всовывать в руки Снорки.

Это были злосчастные зайцы, все мокрые.

– Спасибо, мне не нужно, – отстранился Снорки.

– Ты не возьмешь? Ты нас не простишь? – Хиреворд побледнел. – Ты не попросишь за нас?

– Я попрошу, но без них, – ответил Снорки.

Он развернулся и пошел к дому, не замечая веток, хлеставших его по лицу, разбрасывая во все стороны осевшие на листьях холодные капли дождя.

Дома готовились ужинать. В большом горшке дымилась каша с медом из корней иван–чая. Мать разрезала хлеб, принесенный кем–то в виде платы за работу, а сверху на каждый ломоть положила большой ломоть вареной свинины. На середине стола стояла глиняная чашка с солью и лежала репа, выращенная Хиллой.

Увидев Снорки, мокрого, в синяках и крови, Ойгла так и присела:

– Великие духи, что с тобой случилось?

– Уж не медведь ли с тобой поздоровался? – спросил сына Стиг.

Снорки молча прошел к очагу и сел на скамейку, сгорбившись.

– Это что–то непонятное. Сын, что случилось? – Отец выбрался из–за стола и подошел к мальчику.

– Отец, скажи, ты считаешь, что я и Хаскнет не достойны входить в твой род? – спросил Снорки.

– С чего это ты взял? Разве вы не живете в моем доме, разве я и Ойгла не любим вас как родных?

– Отец, один человек сказал, что ты взял нас с Хаскнет в свой дом не как родных детей, а как берешь собаку, потому что тайными обрядами ты не захотел уравнять нас со своей кровной дочерью.

Стиг онемел, зато Ойгла рассердилась ни на шутку.

– Так –так, а что он тебе еще сказал? – спросила она таким грозным тоном, которого Агне испугался бы побольше, чем рассерженного Хиреворда.

– Еще он сказал, что поскольку мы не входим в род, то он сомневается в покровительстве нам духа Фиилмарнена, а нас рассматривает как безродных приемышей.

Тут онемела Ойгла, а Стиг пришел в себя и закричал:

– Что – о –о? – Его крик был так силен, что эхо отозвалось в лесу. – Это кто же посмел так сказать?

– Один человек из рода Дарнер. Он, правда, говорил обо мне, но я думаю, что если он обо мне такого мнения, то и о Хаскнет тоже.

– И что же ты ему ответил? – спросил Стиг.

– Что я мог ему ответить, кроме как сбросить с бревна в ручей? А теперь я хочу слышать, что ты мне, отец, ответишь.

– Я отвечу, что не пройдет время от нынешнего новолуния до следующего, как соберутся все наши родичи для совершения тайных обрядов принятия в род. И если я не провел их раньше, то не потому, что я презираю своих детей, а потому, что не был уверен, захочет ли дух земли, великий Фиилмарнен, чтобы его дети вошли в человеческий род, ибо по своему происхождению они выше людей и не нуждаются в их обрядах.

– Отец, люди из рода Дарнер не верят в наше происхождение от Фиилмарнена. – Они говорят, что мы слишком похожи на людей, – сказал Снорки.

– Но ведь ваш отец дух земли? – спросил Стиг, с надеждой глядя на сына. – Ты ведь был старше Хаскнет, когда я вас привез, ты же помнишь?

Снорки опустил голову. Ему нужно было спасать себя и Хаскнет, но врать он не умел. К тому же, если бы он подтвердил, какие бы доказательства мог представить?

– Ты молчишь! Опять молчишь! – разочарованно воскликнул Стиг. – Сын! Я могу провести обряд принятия в род, но никто не может доказать, что ты не безроден, если ты молчишь!

Снорки в душе молил великого духа земли помочь ему, ведь столько лет дух не противился своему сомнительному отцовству, да к тому же сделал его хорошим мастером, помогал находить месторождения руды. И дух его услышал.

– Может, мальчику запрещено говорить об отце, но я знаю человека, который может дать ответ от имени великого духа земли, – сказала вдруг Ойгла.

– Кого ты имеешь в виду? – спросил Стиг.

– Конечно, жрицу Миунн из святилища Фиилмарнена в Голубом Гаутанде. Она год назад стала старшей жрицей, после смерти той, что приезжала к нам шесть лет назад. Дух может дать ответ через нее.

Дух земли помог Снорки, наведя Ойглу на счастливую мысль. Но как узнать, сделал это дух, чтобы спасти детей, или жрица Миунн понадобилась, чтобы разоблачить маленьких самозванцев? Ведь сегодня, Снорки с ужасом вспомнил об этом, он впервые назвал Фиилмарнена отцом. Вдруг дух решит наказать его устами жрицы за спасительную ложь?

– Ах, я болван! – закричал в это время Стиг. – И как мне не пришло в голову обратиться к Фиилмарнену через жрицу? Завтра же я отправлюсь в Голубой Гаутанд и пусть трепещут все Дарнеры вместе взятые!

Снорки совершенно сник. Понятно было одно: признаться он не мог, ибо дело зашло слишком далеко. Оставить все как есть тоже нельзя: это будет равносильно признанию в собственной безродности. Оставалось ждать приговора Миунн: она, обратившись к духу, либо признает его с Хаскнет детьми духа Земли, либо с позором прогонит их.

7 Дар Фиилмарнена

Отец уехал в святилище Фиилмарнена в Голубом Гаутанде, чтобы на этот раз узнать ответ самого духа на вопрос о том, кто же его дети, и может ли он провести над ними обряд принятия в род. Снорки остался дома за старшего, проводя все дни в кузнице, где делал всю работу за двоих. С утра до ночи доносились оттуда тяжелые удары молота, которым он словно вколачивал свое беспокойство в металл.

Даже Хаскнет притихла в ожидании приговора. Несколько раз пыталась она подластиться к брату, чтобы вытянуть из него хоть какие–нибудь подробности из их прошлого, но он оказался не более разговорчивым, чем куски руды, сваленные в углу кузницы. Снорки чувствовал себя прескверно. Он мечтал о чуде, ждал каждого дня с надеждой, и прощался с каждым днем, как с приближающим его позор. Эти темные мысли он пытался задушить в сердце с помощью работы, которой изнурял себя так, что едва доплетался до постели.

Через две недели упорного труда в кузнице кончилась руда. Идти за ней вызвалась Хилла. Снорки повел ее к новому месту, которое нашел несколько месяцев назад. Снорки рубил руду, а Хилла складывала ее в кожаные мешки. Мальчик работал как в тумане. Он был настолько подавлен, что по дороге домой сестра, дотронувшись до его руки, сказала:

– Снорки, что бы с тобой не случилось, я навсегда останусь твоей сестрой.

Несомненно, Хилла говорила из добрых побуждений, но ее слова подействовали на брата, как камень на шее утопающего.

На другой день Снорки приступил к плавке. Поминутно оглядывался он на дверь, потому что так измучился ждать, что даже весть о своем разоблачении воспринял бы с радостью. Однако вздыхать было некогда. Закончив плавку, Снорки достал из сыродутного горна странный пористый металл. Когда кусок остыл, мальчик ударил по нему молотом, чтобы проковать. Кусок даже не изменился. Он ударил еще и еще. Все было бесполезно. С ужасом Снорки смотрел на металл. Почему он не подчиняется ему? Неужели Фиилмарнен начал мстить? Мальчик заполнил горн новой порцией руды и поджег уголь. Потянулось томительное ожидание. В результате он получил снова пористый кусок металла. Снорки не выдержал и ударил по нему, еще горячему, молотом. Металл повиновался. Значит, дух не очень злится. Он лишь решил подшутить. Снорки успел выковать полосу для охотничьего ножа, как металл вновь стал непослушным и перестал поддаваться обработке.

«О, великий дух Фиилмарнен, зачем, поманив прощением, ты вновь на меня рассердился? – спросил Снорки у огня – алого глаза Фиилмарнена, еще теплившегося в печи. – Добрый дух, уговори покориться твое творение, не губи меня».

Чтобы духу было удобнее, Снорки развел в горне большой огонь, который, он знал, был очень приятен Фиилмарнену. Чтобы металл лучше слышал уговоры своего творца, он засунул полосу в печь. Пламя лизало ее и, казалось, что–то ей шептало. Через длительное время, подумав, что уже довольно, Снорки вытащил полосу и (о, чудо!) она покорилась. Полоса получила контуры ножа, прежде чем вновь начала упрямиться.

«О, великий дух! – взмолился Снорки еще жарче. – Не делай доброго дела наполовину, упроси твое творение потерпеть и подчиниться мне. Я один лишь раз злоупотребил твоим именем. Прости меня и не отнимай дара повелевать металлом, который ты мне дал!» – и вновь сунул полосу в печь и стал раздувать мехи.

Пламя взвилось, любовно ощупывая нож. И на этот раз Фиилмарнен сжалился: металл вновь покорился.

Так продолжалось несколько раз. Хитрый дух словно играл со Снорки, то подчиняя, то выводя из под его власти металл. Работа шла всю ночь: Снорки валился с ног от усталости, глаза его покраснели, в голове гудело осиное гнездо. Утром, когда нож был готов, в кузницу вбежала Хаскнет и крикнула:

– Отец вернулся, и с ним приехала жрица!

От неожиданности Снорки выронил нож, и горячий кусок металла упал ему на ногу. К счастью, на нем были кожаные башмаки. Быстро нагнувшись, Снорки концом кожаного фартука схватил нож и бросил его в ведро с водой, стоявшее в кузнице на случай пожара. Вода зашипела, окрасившись в алый цвет.

В это время в кузницу вошел отец, а с ним – маленькая пожилая женщина, которая куталась в старый меховой плащ. На ее загорелом лице с четкими линиями морщин сверкали молодые черные глаза.

– Будь здоров, сын, – поприветствовал его отец, – я выполнил свое обещание. Я привез жрицу Фиилмарнена, она хочет разобраться в нашем деле на месте. Ее зовут Миунн.

«О, великий дух, зачем ты столько ждал, чтобы погубить меня? – подумал тоскливо Снорки. – Да, я позволял другим людям говорить, что я твой сын, но сам назвался лишь один раз. Ты играл со мной сегодня всю ночь, и я уже думал, что ты простил мое самозванство. Но ты просто передумал и нашел средство более позорного наказания».

– Будь здорова, Миунн, будь в нашем доме как у себя, – сказал Снорки вслух.

– Будь здоров, Снорки, – ответила маленькая женщина. – Я слышала от твоего отца, как он нашел тебя в дупле с ножом из металла, чья крепость сравнима лишь с камнем и сущность которого не знакома никому в Гаутанде и за его пределами. А также я знаю о том, что медные и оловянные жилы сами идут в твои руки, а мастерство твое необыкновенно. Также он рассказал, что ты и твоя сестра, найденная с тобой, обвинены в безродности, а отец твой утверждает, что вы родичи духа земли. Того же мнения была умершая старшая жрица нашего святилища. Я приехала, чтобы увидеть вас, а затем обратиться напрямую к самому духу.

Едва Миунн замолчала, как Стиг, который быстрее хотел утереть нос тем, кто не верил в божественное происхождение его детей, закричал, не замечая удрученного вида сына:

– Ну же, Снорки, не стой столбом, покажи уважаемой Миунн твои работы. Она сразу же убедится, что происки Дарнеров – ложь, а я говорю правду.

– Но в кузнице у меня ничего нет, – сказал Снорки.

– А нож? – вставила свое слово Хаскнет, которая до этого стояла в углу, глядя на Миунн во все свои огромные глаза.

– Какой нож? – тут же переспросил Стиг.

– Когда я вошла, Снорки делал нож, – объяснила девочка.

– Это плохой нож, – попытался Снорки спасти от жрицы результат своих уговоров духа Земли.

– С тех пор, как ты научился, у тебя не было неудачных ножей, – возразил Стиг. – Покажи его нам.

– Не стоит, отец, – начал было Снорки, но тут Хаскнет, ловкая как ласка, быстро вытащила нож из ведра с водой и подала отцу.

«Конец! Теперь жрица увидит, что я в немилости у духа», – подумал мальчик и отвернулся, но вместо крика возмущения за его спиной раздался крик изумления.

– Снорки, да ведь это нож из того же металла, что и нож, который я нашел вместе с тобой в дупле! Неужели ты сам его сделал? – спросил его Стиг, пораженный. – Почему ты не ковал таких ножей раньше?

– Я не умел раньше делать таких ножей, – прошептал, не меньше отца пораженный Снорки. – Я не знаю, как он у меня вышел.

– Но ведь как- то ты его выковал. Расскажи, как это было, – сказыла Миунн.

Снорки начал рассказывать, как у него кончилась руда, как они сХиллой пошли ее добывать, как полученный из нее металл перестал ему подчиняться, как он просил Фиилмарнена вновь подчинить ему непослушный нож, и как дух внял его речам.

– Значит, дух сотворил чудо, передав свой волшебный дар сыну, чтобы тот, лишенный возможности защитить себя языком, защитил себя руками! Причем он сотворил чудесный нож тогда, когда великая жрица пришла удостовериться, имеет ли отношение к духу земли сын, воспитывающийся в доме Стига Элсли! – воскликнул кузнец. – Вложив внезапно тайный дар в Снорки, Фиилмарнен тем самым признал в нем сына и указал на это нам!

–Воистину, много лет я служу Фиилмарнену, но в первый раз чудо происходит на моих глазах! – сказала Миунн. – Если бы я не чувствовала тепло ножа, которое говорит за правдивость слов мальчика, я бы не поверила, что этот таинственный металл получен в простой кузнице. Видимо, в знак особого благоволения удостоил дух наш род своим сыном, чтобы как в незапамятные времена сам дух – отец принес нам тайну власти над медью и оловом, так теперь его мальчик сделал нас повелителями еще более крепкого металла. Без других доказательств я склоняюсь перед вами, дети Фиилмарнена!

И Миунн опустилась на колени, дотронувшись лбом земли между руками. Стиг склонился рядом.

«О великий дух, – подумал про себя Снорки с благодарностью, – неужели, передав в мои руки такую важную тайну, ты и впрямь считаешь меня достойным быть твоим сыном?»

Когда наступила ночь и все домашние, а также гостья, уснули, Снорки поднялся потихоньку и пробрался в кузницу. Свалившееся на голову счастье никак не давало ему покоя. Особенно его взволновали за ужином слова жрицы о том, что род Элсли еще больше возвысится благодаря власти над чудесным металлом. Снорки был уверен, что отныне все препятствия для совершения обряда принятия в род со стороны жрицы устранены. Но все остальные Элсли могут захотеть убедиться в том, что он действительно сделал, а не нашел железный нож, и потребовать, чтобы он сделал еще один. А как он сможет выполнить требование, если и сам до конца не понял, как это у него вышло. Чтобы разобраться с тайной, Снорки и отправился в кузницу.

Ночь была темной и теплой. Обильная роса приятно холодила ноги. Старые березы бормотали сквозь сон: «Спи, спи». Несколько собак, дремавших во дворе, бросились к Снорки и стали ластиться к нему. Дойдя до кузницы, Снорки шикнул на собак и, войдя внутрь, крепко запер дверь. Наощупь нашел на полке кремни и, чиркнув, зажег лучину. Первым делом мальчик направился к куче руды и взял кусочек. Рассмотрев его, он тихо засмеялся. Теперь он понял, в чем была тайна! В его руке была не медная, а совсем другая руда! В горячке и расстройстве он вырубил неизвестную руду, вот почему она так сопротивлялась! Значит, дух земли не только не рассердился на то, что Снорки назвал себя его сыном, но и подарил тайну власти над новым металлом, чем, несомненно, подтвердил его слова! Только названный сын не сразу понял это, не сразу разгадал мысли названного отца.

Чтобы до конца проверить правильность своей догадки, Снорки раздул огонь и накалил маленький кусочек выплавленной руды, а потом ударил по нему молотом. Металл подчинился, прогнувшись. Сомнений не было. Фиилмарнен точно признал его сыном. Снорки опустил молот и, сев на кучу руды рядом с угасающей печью, снова тихо рассмеялся. На душе его было спокойно. Он – названный сын духа, владеющий тайной, которая возвышает его над остальными людьми. Отныне никто не сможет его упрекнуть в безродности, а род Элсли с радостью даст ему свое имя и покровительство. Очнувшись от своих мыслей, Снорки увидел, что в щель проникает розовая полоска утреннего света. Открыв дверь, он с радостью вдохнул сыроватый воздух. У порога мальчика встретили мать и жрица. Увидев его излучающее покой и радость лицо, Ойгла сказала:

– У тебя такой довольный вид, сын, словно, узнав, кто твой настоящий отец, ты узнал и кто твоя настоящая мать.

Снорки улыбнулся и неожиданно для себя сказал:

– Настоящая мать моя, матушка, была обычная женщина. Она была добрая и красивая прямо как ты. Она любила цветы, только под землей они были каменные. Она научила нас с Хаскнет тосковать по земле и людям, приучив пить молоко земных коров, пахнущее травами.

Женщины, пораженные его словами, замерли. А Снорки вошел в дом, где, не раздеваясь, бросился на свою лавку, покрытую шкурой. Ему нужно было выспаться за все те дни, что он провел в тревоге без сна.

Ойгла же, наклонившись к Миунн, прошептала:

– Недаром он всю ночь провел в кузнице. Видно, дух земли говорил с ним и снял с него заклятие молчания.

8 Великая жрица Миунн

Вопрос о времени принятия в род был окончательно решен. Глава рода Снайдерс, мать Хиреворда, по просьбе Стига послала нескольких молодых людей оповестить остальных Элсли, чтобы они собирались на празднование в честь Снорки, сына Фиилмарнена, который принес их роду тайну подчинения нового металла, и его сестры Хаскнет. Дома же полным ходом шли приготовления, в которых участвовали также все Снайдерсы. Они сколачивали длинные столы, заготавливали дрова, складывали очаги под открытым небом. Большую группу мужчин мать Хиреворда отправила на охоту, чтобы у гостей кузнеца не было недостатка в угощении. Десять женщин помогали Ойгле лепить большие горшки для мяса и кувшины для вина, а еще десять, включая четырех сестер Хиреворда, помогали Хилле шить и украшать праздничную одежду для Снорки и Хаскнет.

На седьмой день после начала приготовлений прибыли люди из рода Вельен и привезли тридцать бочонков меду, а через два дня после них пришли люди из родов Дармут, Ковалон, Ланселин, Уостерли, Эсклермонд и Элиди, доставившие хлеба, туеса с ягодами, жбаны с ячменным пивом, связки грибов и пригнавшие свиней. Всем хотелось отличиться щедростью по отношению к кузнецу, который снабжал всех этих людей котлами, оружием и орудиями труда, да к тому же так угодил духу земли, что тот послал ему своего сына, умеющего делать ножи в несколько раз тверже прежних.

Снорки пытался помочь людям, готовившим праздник, но родители сказали, что здесь обойдутся и без него, поэтому мальчик, как и Хаскнет, долгие дни проводил в лесу. Однако, купаться и ловить рыбу в черном озере одному было скучно, и Снорки изнывал от безделья, бродя по округе. Однажды он забрел в ту часть леса, где росли сосны. Высокие стройные стволы, покрытые золотистой, в лучах заходящего солнца, корой, поднимались вокруг словно опорные столбы огромного дома, крышей которого служило небо. Густой душистый воздух был напоен запахом смолы, янтарные капли которой виднелись на стволах. На небольшой полянке, заросшей высоким иван – чаем, Снорки заметил женщину. Это была жрица Миунн. Накопав иван–чая, она складывала корни в одну сторону, а нераспустившиеся розовые кисти цветов и узенькие листья – в другую. Услышав шум за спиной, Миунн обернулась.