Дух литературы

Героя мы будем называть Бухарь Заливанов.

Имя у него, конечно, другое, но он сам так себя назвал, когда выдумывал ник для Рваной Грелки. Так что, пусть будет Бухарь. Сам виноват.

Итак, Бухарь Заливанов сидел у себя в грязной и тесной комнатке и ждал. Каждые полгода своей недолгой жизни он занимался этой фигней — вместе с толпой таких же графоманов строчил за пару дней рассказы на заданную тему. Темы обычно высасывали из своих многочисленных пальцев какие-то полузабытые литературные деятели, о которых помнили только те, у кого даже яйца давно стали седыми. У Бухаря Заливанова с яйцами было совсем плохо. У него яиц вообще не было.

Да, наш Бухарь был женщиной.

Впрочем, довольно странной. Костлявой, прокуренной и коротко стриженной. Больше всего ему нравилось, когда в автобусе его называли «молодой человек». Он и сам себя так позиционировал. «Я пошел», «я сказал». Вот и мы будем уважать его гендерный выбор. Поэтому Бухарь Заливанов — он.

Что вы сказали, простите? «Оно»? Оно, мил человек, у вас в кишках застряло. А тут, знаете ли, толерантности псто и всякого прочего уважения.

Вернемся.

Пятница, 26 апреля, три часа пополудни.

Время публикации конкурсной темы.

Бухарь закинул в пасть очередную сигарету и обновил страничку. Надеяться на что-то приличное он перестал еще неделю назад, когда узнал имя нового застрельщика комедии. Ясно, что от этой старой американской кошелки ничего хорошего ждать не приходилось. Бухарь ее книжек ни разу не читал, и даже про нее ни разу не слышал, но википедия врать не будет. Что хорошего может придумать древняя чувиха, сочиняющая бесконечную сагу о космических дредноутах и их милитаризированных командирах? Впрочем, всегда приятно хмыкнуть и пробурчать «Я так и знал».

Когда страничка обновилась, показав новый пост, Бухарь, наконец, узрел набранное полужирным шрифтом название темы.

Название было странным. Англо-греко-латинские словеса разбегались в разные углы мозга и никак не хотели соединяться в единую фразу. А когда наконец соединились, Бухарь хмыкнул и пробурчал:

— Да вы издеваетесь.

От темы несло снобизмом, пафосом, маскулинной гегемонией, токсичным гендером и вообще всем, что Бухарь терпеть не мог. Он даже хотел было захлопнуть ноут и забыть про эту гадость. Но мозги самопроизвольно напряглись и стали обдумывать задание.

Итак, у нас в одном углу ринга — честь (она же благородство, слава, почет, награда или просто гонор). В другом — эго (оно же последняя буква алфавита, оно же посредник между внешним и внутренним по Фрейду и комплекс сознания по Юнгу). Эти два бойца должны сойтись в поединке, и один другого обязан замочить. Кто выйдет победителем из мордобоя? Внешний гонор или внутреннее я? Амбразура или моя хата с краю?

Мозги явственно заскрипели, и Бухарь даже не сразу понял, что это не мозги, а кресло, расположенное в дальнем углу комнатки.

— Не-е, — глумливо протянул кто-то сзади. — Так ты рассказ точно не напишешь. Мозги в таких случаях вообще отключать надо.

Бухарь взвизгнул и подпрыгнул.

В кресле за спиной сидел незнакомый, небритый и пузатый мужик в заношенном свитере и почему-то шортах. На волосатой ноге покачивался пляжный шлепанец.

— Ты кто?! — завопил Бухарь женским голосом и тут же испытал досаду за свое естество.

— Я? — осклабился мужик. — Я дух. Можно сказать, привидение. Не похож?

— Для привидения ты слишком упитанный.

Мужик пожал плечами.

— Духи разные бывают. Есть дух рождества. Дух обжорства, он еще толще. Дух пьянства. Дух кремлевской диеты. Вот он как раз такой худой, поджарый. А я дух коммерческой литературы.

В голове Бухаря что-то щелкнуло, и он вспомнил.

— Подожди. Да я же тебя знаю. Ты — Лукьяненко!

Мужик нахмурился.

— Не знаю о ком ты. Я всегда принимаю обличие какого-нибудь популярного беллетриста. Вот сейчас, например, я выгляжу как Юлиан Семенов.

— А кто это?

Мужик нахмурился еще сильнее.

— Ты не знаешь, кто такой Юлиан Семенов? Про Штирлица чего-нибудь слыхала?

— А, Штирлица знаю. Это такой фашист, про него анекдоты рассказывают. Моя прабабка их очень любила.

Дух коммерческой литературы вздохнул.

— Ясно. Значит, я опять немного отстал от жизни. Ну, да это не важно. Важно то, что ты выиграла в нашей всемирной лотерее!

— В какой еще лотерее? — подозрительно отстранился Бухарь.

Дух расправил на пузе свитер.

— У нас, духов, есть традиция. Каждый год мы проводим розыгрыш лотереи среди всех жителей планеты. Кто выигрывает, получает то, что на данный момент больше всего хочет.

— На данный момент?

— На данный момент. Момент розыгрыша лотереи. Это важно. Единственный счастливчик из семи миллиардов получает исполнение сиюминутного желания.

— То есть если у этого счастливчика в данный момент запор, и он хочет просраться…

— Да. Его желание тут же исполняется.

— А если он в этот момент мечтает о миллиарде…

— Получает миллиард. Но о миллиарде мало кто мечтает. Обычно желания такие, простенькие. Пожрать, поспать, спариться. Ты — дело другое. Твое желание уникально. Давненько такого не было. Я очень рад, что выиграла именно ты.

— Выиграл, — поправил Бухарь.

— Да. Именно поэтому я здесь. Обычно к победителям являются духи еды и секса. А меня не вызывали уже… дай бог памяти… лет тридцать, с тех пор как выиграл Паоло Коэльо… Он совершенно не умел писать, но хотел стать популярным. Пришлось сильно потрудиться.

— И что я такого загадал? — спросил Бухарь, тоскливо догадываясь об ответе.

— Ты загадала порвать какую-то грелку. Не знаю, что это значит, но, видимо, это нечто, связанное с литературой. Иначе бы меня здесь не было.

— То есть я мог загадать все, что угодно. Полететь в космос, прожить до ста лет, получить тот же миллиард. А загадал порвать грелку?

Дух развел руками.

— Наши сиюминутные желания зависят от сиюминутных потребностей. Твои потребности на данный момент заключаются в разрывании грелок. Согласись, это гораздо лучше, чем запор.

Бухарь не знал, что на это ответить. С одной стороны — безусловно. С другой стороны — обидно.

Дух с энтузиазмом потер пухлые ладошки.

— Ну-с. Начнем. Сперва я должен понять, что такое грелка и зачем ты хочешь ее порвать.

— Грелка это такой… — уныло начал Бухарь.

— Обожди, — дух зажмурился и поднял руку. — Я сам.

Вокруг его головы возникло мутное сияние. Сперва оно переливалось всеми цветами радуги. Потом вдруг стало черным и в момент схлопнулось.

Дух открыл глаза и озадаченно глянул на Бухаря.

— Мда… Сдается, с Коэльо-то попроще было. Не буду спрашивать, зачем тебе понадобилось тратить время на… э-э… это. В конце концов, не мое дело. Раз есть желание, надо его исполнять. Но у нас есть несколько проблем.

— Каких? — угрюмо пробурчал Бухарь.

— Во-первых ты совершенно не умеешь писать.

— Вообще?

— Абсолютно.

— Хуже Коэльо?

— По сравнению с тобой он мастер бойкого пера и оригинального сюжета. Да что Коэльо. Большинство графо… э-э… начинающих писателей мира — если не гении, то крепкие ремесленники по сравнению с тобой. Ты скорее та обезьяна, которая впервые в истории человечества взяла в руки палку и превратила ее в копалку.

— Спасибо за сравнение.

— Пожалуйста.

— Маме нравится. И приятелям в школе тоже.

— Маме даже твои какахи нравились.

— Значит, ничего не получится? Можно другое желание загадывать?

— Нельзя. И я не сказал, что не получится. Знаешь наверно, если обезьяну посадить за пишущую машинку…

— Да-да. За миллион лет она напечатает «Войну и мир».

— Именно. Но тут возникает вторая проблема. У нас нет миллиона лет. У нас есть три дня. А за три дня тебя даже правилам русского языка не обучить. Так и будешь «жи» и «ши» писать через «ы».

Бухарь хмыкнул.

— Так ты меня обучать собрался? Я-то думал, ты вроде джинна. Дернул волосок из бороды, хоп и готово.

— У меня нет бороды. У меня только щетина. Дергать замучаешься. И да. Я не дарю рыбку. Я предоставляю удочку. Создаю благоприятные условия. Можешь считать меня чем-то вроде коуча. Или тренера. В общем, потрудиться все равно придется.

— Так чего трудиться, если писать не умею, а времени нет?

— Есть третья проблема. Но она же — и решение. Эта проблема может тебе помочь. У тебя куча конкурентов. Если быть точным — девяносто восемь.

— Почему девяносто восемь? Их обычно больше.

Дух отмахнулся.

— Остальные не конкуренты. Они пишут еще хуже тебя. Невероятно, но факт.

— И как же эти девяносто восемь конкурентов могут мне помочь?

Дух хитро прищурился.

— А сама не догадываешься?

Бухарь почесал затылок.

— Они напишут за меня?

Дух вздохнул.

— Лучше бы ты новые мозги пожелала. Нет, дорогая моя. Девяносто восемь конкурентов могут помочь тебе только одним — своим исчезновением. Как говорится, нет человека — нет проблемы.

Бухарь подозрительно посмотрел на толстого мужика в кресле.

— Ты точно дух литературы? А не дух каких-нибудь заказных убийств? Или там геноцида?

— Нет, что ты, — тот даже обиделся. — Духа заказных убийств вообще не существует. А за геноцид отвечает дух окончательного решения вопросов. Не надо никого убивать. Есть более гуманные способы.

Дух, кряхтя, заворочался в кресле, приподнимаясь и хлопая себя по бокам. Наконец, выудил из заднего кармана шорт нечто, похожее на допотопный пистолет с широким раструбом на стволе.

— Что это?

— Это антиграф. Подавитель писательского зуда. Направляешь его на графомана, спускаешь курок, и — пиу! — у того напрочь пропадает желание пачкать бумагу. Даже от мысли тошнить начинает. Действенное средство. Не навсегда, конечно. Через неделю проходит и снова мания появляется.

— И что мне с ним делать? У всех конкурентов зуд подавлять? Они же в разных городах живут. Даже в разных странах.

— О, это никакая не проблема. Дам тебе талмуд-самолет. Доставит куда угодно за секунды в лучшем виде. Много времени и сил не понадобиться. Разве что запыхаешься.

Он бросил на пол маленькую записную книжку.

Книжка раскрылась и мгновенно увеличилась раз в двести, заняв полкомнаты. На пожелтевших страницах виднелись какие-то древние карты с рисунками морских чудищ и корявыми подписями.

— Все координаты уже в талмуде, — сообщил дух. — Достаточно сесть на страницу и сказать «Следующий!»

Бухарь поскреб затылок.

— Ясно. Давай свою пукалку. Пойду графоманов упромысливать.

Дух отстранился.

— Э, нет. Не все так просто. Я как-никак дух не простой литературы, а коммерческой. Бесплатно ничего не делаю. К тому же у нас есть налог, как и с любого выигрыша в лотерею.

— Денег у меня нет, — быстро сказал Бухарь. — А родаки жадные.

— Расслабься. Деньги нам не нужны. Нам от тебя понадобиться, скажем так, некоторая субстанция…

Бухарю показалось, что над седоватым ежиком мужика появились маленькие рожки.

— Души что ли покупаете? — недоверчиво ухмыльнулся он. — Я что, идиот, за грелку душу продавать?

Дух рассмеялся.

— Не бойся. Душа тоже не понадобится. Все гораздо проще. Вот тебе зачем эту грелку рвать? Чтобы крутой себя почувствовать. Ведь так? Эго свое потешить. Свое внутреннее «я» порадовать. Так что и оплата должна соответствовать теме конкурса.

— Это какая это? — подозрительно прищурился Бухарь.

— Ты отдашь нам честь.

Бухарь прыснул.

— Это что, как в армии? Ребром ладони по лбу?

— К пустой голове руку не прикладывают. А у тебя и фуражки нет. Ты отдашь нам честь в более традиционном смысле.

Дух масляно расплылся в улыбке, отчего Бухарь покраснел, наверное, впервые в жизни.

— Это что… типа десять негров сперва лапают, а потом труселя снимают?

Дух даже задохнулся от возмущения.

— Да как ты… Что за мысли у тебя грязные! А еще девочка!

— Я не девочка, — хриплым басом сообщил Бухарь.

— Да какая разница! Честь это нечто такое эфемерное, неуловимое. Раньше ее было много, а теперь почти не осталось. У тебя ее с гулькин нос. Вот эти остатки мы и хотим забрать. Ты этой потери даже не заметишь. Все равно даже не знаешь, что это такое.

Бухарь фыркнул.

— Да забирайте хоть тонну. На этом все? Можно лететь по графоманам?

Дух развернул невесть откуда взявшийся свиток.

— Нет. Сперва договор подписать надо.

— А! — нахмурился Бухарь. — Все-таки, договор. Кровью небось подписывать.

— Нет, — усмехнулся дух. — Слезами. Писательскими слезами. Райтерс тирс, как говорят ирландские вискокуры.

Руки у него внезапно вытянулись на всю длину комнаты, одна сунула Бухарю под нос половинку луковицы, другая ловко подставила гусиное перо под хлынувшие слезы. Третья рука придвинула свиток с договором.

— Тут, пожалуйста.

Бухарь мельком глянул на витиеватый текст, схватил перо, подмахнул на свободном месте. Прозрачные слезы потемнели и стали голубыми, как яйца дрозда.

Дух втянул свои многочисленные руки обратно, и торжественно встал, выпятив пузо.

— Вот теперь, — провозгласил он, — можно и по графоманам.

— Это он?

— Ага.

— Вот этот мелкий шибздик — мой конкурент?

— Один из лучших.

— Он же младше меня!

— Зато сочиняет с ясельного возраста.

Пиу!

— Следующий!

— Это она?

— Ага.

— Та самая, у которой рваных грелок больше, чем у дурака фантиков?

— Ага.

— Пусть лучше пойдет порисует.

Пиу!

— Следующий!

— А этому зачем? Калифорния, вилла с бассейном.

— Он ее снимает еще с тремя такими же.

— Да без разницы. Ненавижу!

Пиу!

— Следующий!

— О! Знакомая рожа!

Пиу!

— Эй! Ты зачем это сделала?

— Что именно?

— Зачем ты его пнула?

— За дело. Этот гад в прошлый раз мой рассказик обосрал. Следующий!

— Еще один корифей жанра, мать его. У самого тиражи под миллион, а туда же.

— Сейчас у него тиражи раз в двадцать меньше.

— Да без разницы. Вот зачем ему это, а?

— Над графоманами любит глумиться.

— Сволочь!

Пиу!

— Следующий!

— Хосподя! Дедушка! Из тебя ж песок сыпется. Ручки дрожат, ножки дрожат. Иди отдохни.

Пиу!

— Следующий!

— А почему так много домохозяек бальзаковского возраста?

— Бальзаковский возраст — тридцать лет.

— А я о чем? Тридцать, пятьдесят. Полно их.

Пиу!

— Э, а почему она продолжает по клавиатуре стучать, как бешеная?

— Не знаю. Попробуй еще раз.

Пиу!

— Да что такое-то? Она только ускорилась!

Пиу!

— Слушай, твой подавитель графоманов сломался. На такое количество, наверное, не рассчитан. Может у него патроны кончились?

— У него нет патронов. Дай посмотрю… …Плохо дело.

— В смысле?

— Долго объяснять. Но, похоже, на некоторых он просто не действует. Такой принцип работы. Подавляет первичные импульсы и мешает им запускать цепочки ассоциаций. А тут у некоторых вообще импульсов нет, ни первичных, ни вторичных, никаких. Что в голову забредает, то сразу на бумаге оказывается. Как у киргизских акынов. Что вижу, то пою.

— Блин!

— Погоди, это еще не все. Видишь экранчик?

— С зелеными точками? Ну?

— Это показатели уже подавленных графоманов. Типа как звездочки на фюзеляже. Но они должны быть красными. А они зеленые.

— И что это значит?

— Это значит, что их мания уже восстановилась. И они опять карябают рассказы.

— Ты же говорил про неделю!

— Видимо, энергии подавления не достаточно.

— И что делать?!

— Снова пройти по списку…

— Как?!

— Садишься на страницу талмуда-самолета, говоришь «Предыдущий!»

— Да на кой?! Если этот твой подавитель их не подавляет?

— Ну, не знаю… Эй, ты куда?

— Здесь же сад. Огород. Должно быть что-то… А, вот! Лопата!

— Зачем тебе лопата?.. Эй! С ума сошла?!

Удары, хрипы, кровавые брызги, предсмертные вопли.

— Вот. Теперь не позеленеет. Предыдущий!

— Всё? Последний?

— Э-э… Да.

— Может остальных тоже того самого? На всякий пожарный?

— М-м… Думаю, не обязательно.

— Ну, как скажешь.

С торчащими во все стороны липкими волосами, вытаращенными глазами, покрытый с головы до ног кровью, с лопатой в одной руке и антиграфом в другой, Бухарь Заливанов напоминал какого-то нарисованного маньяка. По крайней мере, стоящее в коридоре большое зеркало было точь-в-точь картинка из комикса.

— Уа-ха-ха! — гортанно заколыхался Бухарь. — Ну что? Пора рассказик сочинять?

Дух коммерческой литературы задумчиво поскреб щетину.

— Не обязательно. Рассказик уже готов.

Бухарь повернулся к нему всем корпусом, угрожающе подняв лопату:

— Не понял.

— Ну… Э-э… Рассказ сочинялся все это время. Сам по себе. Автоматически. В зависимости от твоих… действий. Вот.

У него в руке появилась тощая пачка распечатанных листков.

Бухарь вытер липкие ладони о грязные штаны. Пролистал, оставляя кровавые отпечатки. Начал читать. Бросил. Свернул в трубочку.

— Ладно. Плевать. Хочешь сказать эта хрень порвет грелку?

Дух вытаращил глаза.

— Абсолютно!

Бухарь погрозил ему лопатой.

— Смотри у меня. Давай, забирай эту свою честь и вали отсюда. Помыться хочется.

Дух подобострастно поклонился, сложив лапки.

— Сей момент.

В дверь позвонили.

— Кого еще принесло? — Бухарь пинком распахнул дверь.

На площадке толпились негры.

— Добырый ветчер! — белозубо улыбаясь, сказал ближайший негр, в полосатом костюмчике и с букетиком.

— Добырый, добырый! — согласно закивали остальные негры.

Бухарь медленно повернулся.

— Только не говори мне, что они за оплатой.

Десять негров заулыбались еще шире.

— За опалатой, опалатой, да. Мы пришель за твоя честь, да.

— Ты мне другое говорил.

Дух виновато развел руками.

— Ну, милая моя. Я же дух коммерческой литературы. У меня все по шаблону. Совру, недорого возьму.

— Убью, паршивец, — сказал Бухарь и поднял лопату.

Дух издательства сидел у себя в кабинете и играл в танчики.

Стол у него был дубовый, паркет — дубовый, панели на стенах — того же материала, да и сам он имел вид основательный. Лысина, нос в прожилках, старомодный клетчатый костюм и галстук бабочкой.

Тяжелая дубовая дверь приоткрылась, и в кабинет впорхнул дух коммерческой литературы. Впорхнул легко, не смотря на комплекцию.

Дух издательства строго глянул на подчиненного поверх очков.

— Ну? Докладывай. Как прошло?

— Не совсем так, как я планировал, но задание выполнено. Почти сотня графоманов нас больше не побеспокоят.

— Как сотня? — громыхнул дух издательства. — Ты обещал триста! У нас по плану до конца года — тысяча!

Дух коммерческой литературы примирительно поднял ладошки.

— Не все сразу, шеф. Будет и триста, и тысяча.

— Когда?! Тиражи падают. Графоманов больше чем читателей. А они все размножаются и размножаются. Почкованием что ли? Не уменьшим поголовье — всё издательство закрывать придется!

— Понимаю, шеф. Я над этим работаю.

— Работай интенсивнее. Займись другими площадками. Не знаю, где они там свои опусы выкладывают и друг дружку почитывают, вместо того, чтобы книжки покупать?

— Везде, шеф.

— То-то и оно, что везде. Это надо прекратить раз и навсегда. Уменьшим поголовье графоманов, сократим количество наименований. Народ потянется обратно в книжные магазины. А там и тиражи вырастут. Французами доказано.

— Безусловно, шеф.

— Кто из твоих сотрудников занимался непосредственной полевой работой?

— Э-э… Из моих — никто. Пришлось со стороны брать. Фрилансера. Но справился замечательно. Креативность, быстрая реакция на смену условий. Выше всяких похвал. Немного жестковато, но эффективно. Хочу привлечь к дальнейшей работе.

— Привлеки. Как с сетевыми графоманами закончим, надо будет переходить к бумажным. Всех, у кого тиражи меньше пяти тысяч — автоматом заносить в списки на подавление. Чем меньше их останется — тем тиражи будут больше.

— Истинно так, шеф.

— И смени ты, ради бога, свою допотопную щетинистую личину. Возьми кого-нибудь импортного. Дэна Брауна что ли. Или Стивена Кинга.

— Кинга? Так?

— О боже… Всегда забываю, что он — вылитый рептилоид. Ладно. Оставь. Свободен.

Тяжелая дверь за Стивеном Кингом захлопнулась.

Дух издательства вернулся к танчикам.

… Говорят, по ночам, когда графоманы выползают из своих теплых норок, подбираются к сияющим экранам и начинают стучать по клавиатуре, холодный ветер врывается в их окна и проводит ледяной ладонью против шерстки. Тогда слышится нарастающий шелест страниц талмуд-самолета, и черная тень нависает над испуганной тушкой. Ухающий хохот лишает воли, и поднимается над головой окровавленная лопата.

Теперь Бухарь выглядит по-другому. Он отрастил длинные волосы и вернул гендерную принадлежность. Он красит губы в черный цвет и носит длинные черные платья. Теперь он — снова она. Целыми ночами, от заката до рассвета, она носится над крышами домов, вынюхивая графоманов.

Слышишь этот тихий свист за окном?

Она пришла за тобой.