Буало-Нарсежак. Дурной глаз.

Глава 1

«Это неправда, — думает Реми. — Этого просто не может быть!» Однако он знает, что он прошел вчера чуть больше, чем позавчера, а позавчера — чуть больше, чем в предыдущие дни. Но ему помогали. Он опирался на их плечи. Он слышал рядом дружеские голоса. Они тянули его вперед. Ему оставалось только покориться. В то время, как сегодня…

Он приподнимает одеяло, смотрит на свои ноги, которые неподвижно были вытянуты рядышком, и очень тихонько пытается их пошевелить. «Они шевелятся, но они меня не будут держать». Он откидывает одеяло, и, свесив ноги, садится на краю кровати. Задравшиеся штанины пижамы приоткрывают его вялые, бледные, безволосые икры, и Реми машинально повторяет: «Они меня не будут держать!» Он опирается о ночной столик и встает. Какое странное ощущение, когда тебя никто не поддерживает! Теперь нужно продвинуть вперед ногу. Какую? «Это не имеет значения,» — утверждал знахарь. Однако Реми в нерешительности раздумывает. Он не осмеливается сдвинуться с места, неспособен пересилить свою скованность. Он чувствует, что сейчас не просто упадет, а прямо таки обрушится на пол и разобьет себе голову. Реми прошибает холодный пот. Он стонет. Зачем им нужно, чтобы он ходил? За своей спиной он нащупывает шнурок и что есть мочи дергает его. Звонок должен вызвать дикий переполох на первом этаже. Скоро придет Раймонда. Она поможет ему лечь. Она принесет ему завтрак. Она его умоет, причешет… Раймонда! Он кричит так страшно, словно человек, который после пробуждения не может понять, где он находится. Внезапно он приходит в бешенство.

Его больше никто не любит. Его презирают, потому что он беспомощный калека. Его… Он сделал шаг. Он только что сделал шаг. Рука оторвалась от ночного столика. Вот он совершенно один, но он удерживает равновесие. И не падает. Слегка дрожат ноги. Реми испытывает предательскую слабость в коленях, но все же держится на ногах. Скользя подошвой по полу, он протаскивает оставшуюся позади ногу, потом еще раз продвигает ее вперед. Что говорил знахарь? «Ни в коем случае не раздумывайте, попытайтесь не думать о том, что вы идете». Реми медленно удаляется от кровати. Гнев прошодит. Ему больше не страшно. Он направляется к окну. Оно далеко, очень далеко, но Реми чувствует, что его лодыжки становятся более гибкими, что его ступни крепко стоят на полу. Он свободен. Он больше ни от кого не зависит. У него больше нет необходимости «с видом капризного ребенка», как говорила Раймонда, кого-то просить, чтобы открыли окно, подали ему книгу или сигарету. Теперь он сам может ходить.

«Я иду», — произносит Реми, перейдя от шкафа к зеркалу. Он улыбается своему отражению, откидывает нависшую над правым глазом светлую прядь волос. У него узкое девичье лицо, слегка вытянутый лоб и громадные глаза, которые так запали, что казались слегка подкрашенными. Забавно шагать по комнате, неожиданно чувствовать себя настолько высоким, что голова достает до этажерки, на которой Раймонда складывает книжки. Реми останавливается. Ему не верится, что он такой большой. Особенно, что он такой худой. Пижама висит на нем, как на вешалке. Она вяло свисает с его плеч, как будто внутри ее ничего нет. «В восемнадцать лет папа, вероятно, был вдвое толще меня», подумал Рени. Что касается дяди Робера… Но дядя Робер не был человеком.

Это скорее какой-то дикарь, издававший непонятные гортанные звуки, нелепое существо, которое то что-то невнятно про себя бурчало, то неожиданно и беспричинно взрывалось от смеха. Ну и видок же у него сейчас будет, когда он узнает, что его племянника вылечил какой-то шарлатан, гипнотизер, тип, который суеверно крестится, прежде чем дохнуть на больного и начать проделывать над ним пассы! Ведь дядя ни во что иное, как в Науку, не верит! Реми делает еще несколько шагов. Он чувствует, что ему нужно перевести дух, восстановить силы, и цепляется за подоконник, перевешивается из окна, чтобы дать отдых ногам. Этим утром все кажется таким новым, таким лучистым, сияющим. На авеню Моцарта четко обрисовываются контуры голых платанов, во дворе воробьи дерутся в пыли, залетают на крышу оранжереи. Оранжерея!… Реми считает на пальцах. Девять лет он туда не входил. Доктор, «настоящий» доктор, которого нанял дядя, утверждал, что влажная и тяжелая атмосфера подобного места опасна для больного. Да он просто не любил оранжерей, этот доктор! И дядя тоже. Должно быть, дядя и посоветовал ему дать такое предписание. Потому что эта оранжерея, такая экзотическая со своими тропическими деревьями, лианами, струйками воды, журчащими где-то в глубине сада, со своими скамеечками, скрытыми в необычной листве, была построена по маминому желанию… Реми еще сильнее наваливается на подоконник. Перед полуприкрытыми глазами мотается прядь его волос. Он пытается мысленно увидеть маму, но ему удается оживить в памяти только зыбкий силуэт, который где-то на окраинах сознания теряется среди теней прошлого. Все, что предшествовало несчастному случаю, мало-помалу стерлось из памяти. Однако Реми хорошо помнит, что мама почти каждый день водила его в оранжерею. Он помнит ее белую блузку с кружевным воротником. Перед глазами четко вырисовывается эта блузка, но сверху над нею ничего нет. Он изо всех сил старается представить мамино лицо… Он знает, что у нее были светлые волосы, выпуклый лоб, как у него самого… Он рисует в воображении хрупкую, грациозную девушку, но этот искусственно вызванный призрак не возбуждает никаких эмоций в его душе. Все это было так далеко! И потом, прошлое теперь не играет роли. Воспоминания… это неплохо, когда ты прикован к постели или к инвалидной коляске. В сущности, ей теперь место в гараже. Нельзя сказать, чтобы Реми ее ненавидел. Когда он, как всегда, зябко закутанный в плед, проезжал на ней по улице, люди оборачивались ему вслед. Он улавливал их полные сочувствия взгляды. Раймонда специально очень медленно катила коляску… Эта Раймонда прекрасно его знает! Неужели и в самом деле прошлое уже не играет роли? Уверен ли он, что уже не жалеет о том времени, когда?… Он поворачивается, осматривает комнату, останавливается взглядом на шнурке звонка у изголовья кровати, потом переводит его на костюм, который Клементина вчера вечером распаковала и разложила на кресле.

«Лучше пройдусь!» — решает Реми. Он идет по направлению к креслу. Он больше не испытывает никаких колебаний. Чувство одеревенелости в коленях и лодыжках исчезает. Реми натягивает безупречно отутюженные брюки и долго рассматривает себя в зеркале. Будут ли на него еще обращать внимание? Разве могут они себе представить, что он не такой, как остальные? Шикарный костюм! Наверняка его выбрала Раймонда. Выходит, она признала, что он не ребенок, что он стал мужчиной, что он также обладает и правами мужчины… Он слегка краснеет, быстро приводит себя в порядок, натягивает тупоносые ботинки с черной подошвой. Он спешит оказаться за пределами комнаты, шагать по улице вместе с остальными прохожими, рассматривать женщин, проносящиеся мимо машины. Он свободен. Кровь ударяет ему в голову, и он чувствует, что краснеет. Свободен… Свободен… Он больше не потерпит, чтобы с ним обращались, как с больным. Рядом с коляской Клементина поставила палку с резиновым наконечником, и у Реми появляется желание бросить эту палку во двор. Он кладет в карманы пиджака портсигар, зажигалку, бумажник. Нужно подумать о том, чтобы потребовать денег… Реми с удивлением спрашивает себя, как он мог на протяжении столь долгого времени выносить то, что с ним обращались, как с вещью, что его, как какой-то бездушный предмет, перемещали с места на место. Он открывает дверь, пересекает лестничную площадку. Сможет ли он нормально пройти по лестнице? А если он потеряет равновесие?.. Он закрывает глаза, на мгновение жалея о том, что он не в комнате, где его руки инстинктивно находили опору. Нужно было взять палку. Да, это верно, он всего лишь мягкотелый и беззащитный бедолага… Гулко стучало сердце. Чем они там занимаются внизу? Неужели никто не придет к нему на помощь? Разве не должен быть тут, рядом с ним, его отец? Должно быть, хорошо иметь сына, который постоянно находится в лежачем положении; просунул голову в дверь, брякнул: «Ну как, все в порядке, малыш?.. Тебе что-то надо?..» и свалил, вздыхая и тихонько так прикрывая за собой дверь. А если Реми вернется в комнату? Если он притворится, что не может ходить? Ну нет. Это говорит его нечистая совесть. Он отлично знает, что должен в одиночку выдержать это испытание. И он понимает, что его специально оставили одного. Чтобы доказать ему, что у него есть сила воли, как у настоящего мужчины… Он стискивает зубы, хватается за перила и рискует поставить ногу на первую ступеньку. Теперь его притягивает к себе бездна, в которую, подобно каскаду, аж до самого вестибюля стекает красный ковер.

Вторая ступенька… Третья… В сущности, нет никакой опасности… Все это происходит в его мозгу. Он сам, чтобы доставить себе удовольствие, придумывал все эти страхи. Чтобы себя помучить. Если бы тут был этот знахарь, при помощи пассов вокруг лба и висков он снял бы мучительное состояние тревоги. Еще одно усилие… Ну вот, наконец! Он выпрямляется и не испытывая ни малейшего смущения, идет по направлению к столовой. Он передвигается так тихо, что ему удается появиться на пороге, не привлекши внимания Клементины. Она что-то штопает, шевеля при этом губами, словно молится.

— Здравствуй.

Она испускает крик и поднимается. Ножницы падают и втыкаются в паркет. Засунув руки в карманы, Реми продвигается вперед. Какая она крошечная, вся какая-то узловатая, морщинистая, со слезящимися глазами за металлической оправой очков. Господи, Реми опускается, поднимает ножницы. Он специально не опирается при этом о стол. Клементина всплескивает руками и смотрит на него с выражением какого-то страха.

— Ну что, разве не шикарно! — говорит Реми. — Ты могла бы мне и помочь.

— Хозяин мне запретил.

— Это меня не удивляет.

— Доктор сказал, что тебе нужно с этим справиться самому.

— Доктор?.. Ты имеешь ввиду знахаря?

— Да. Похоже, что ты уже давно бы мог ходить. Это страх тебе мешал стоять на ногах.

— Кто тебе это сказал?

— Хозяин.

— Выходит, я был парализован только потому, что я этого хотел?

Реми в бешенстве пожимает плечами. Его прибор был уже на столе. На электрической плитке дымится серебряная кофеварка. Он наливает себе кофе. Старая Клементина не отрываясь на него смотрит.

— Да сядь ты, наконец, — ворчит он. — Где Раймонда?

Клементина снова берет свое шитье и опускает глаза.

— Я не нанималась за ней следить, — бормочет она. — У нее нет привычки сообщать мне, куда она идет, когда выходит из дому.

Реми мелкими глотками пьет свой кофе. Он чувствует себя несчастным.

Он считает, что если бы у него была нормальная семья, в такой день, как этот, все должны остаться дома, чтобы любовно окружить чудом исцелившегося больного. А здесь… Даже Раймонда его предает. Куда податься? Для чего тогда ходить? Он зажигает сигарету и прищуривается.

— Клементина, почему ты на меня так смотришь?

— Ты сейчас так похож на маму.

Бедная старушка, она становиться идиоткой!

Реми выходит во двор. Он медленно продвигается вперед, проходит перед пустым гаражом. В глубине двора, за выгребной ямой, Адриен поставил маленькую черную машину, таратайку для инвалида, которую заводят вручную. Надо будет ее кому-то отдать. Надо будет порвать с этим прошлым, которое липнет к тебе, как смола. Для этого он должен быть способным жить, как все, быть счастливым, беззаботным, добропорядочным мальчиком. Реми останавливается перед оранжереей, прижимается лбом к стеклу. Бедная мамочка! Если бы она увидела этот запущенный сад! Неужели никто больше сюда не входит? Пальмы, покинутые на произвол судьбы, кажутся ему неестественно больными; в бассейне гниют листья; все заросло чудовищно разросшимся папоротником, который стал похож на один гигантский куст. Настоящие джунгли! Продираться сквозь них? Реми не может на это решиться. Могила мамы! Лучше бы они поддерживали порядок в этой оранжерее, где она раньше любила укрываться в одиночестве. Никто больше не ходит на кладбище. Скоро, однако, будет праздник Всех Святых. Реми вспоминает свое последнее посещение кладбища Пер-Ляшез. Он был еще маленьким мальчиком. Адриен нес его на руках. Раймонда у них еще не служила… Они остановились в начале какой-то аллеи. Кто-то сказал: «Это тут». Реми бросил букет на гранитную плиту и потом, перед тем, как уснуть, долго плакал в машине. С тех пор он туда больше не возвращался. Запретил врач. Реми уже не помнил, какой из них. Он столько видел этих врачей! Но теперь больше никто не помешает ему пойти на кладбище. Как знать, может быть, мамочка каким-то мистическим способом будет извещена, что ее сын начал ходить, что он стоит на своих собственных ногах у ее могилы, рядом с ней. Очевидно, что никто не должен об этом знать. Даже Раймонда. Есть вещи, которые ее не касаются, к которым она больше не имеет отношения. Начиная с сегодняшнего дня, Реми перестает им принадлежать. У него появилась своя личная жизнь.

Скрипит выходящая на улицу дверь, и Реми оборачивается. Раймонда! Увидев его там, перед оранжереей, она тоже испускает легкий крик. Она застывает на месте, и именно он вынужден преодолеть отделяющее их пространство. И тот и другой чувствуют себя смущенными. Возможно ли, что эта женщина, такая рафинированная, такая элегантная, обязана была… Еще вчера она помогала ему садиться на кровать; в некоторые дни она его кормила… Он с опаской протягивает руку. Ему хочется попросить у нее прощения.

Раймонда смотрит на него точно таким же взглядом, какой недавно был у Клементины, потом она машинально протягивает ему свою руку в перчатке.

— Реми, — говорит она. — Я вас не узнаю. Вы сумели…

— Да. Без труда.

— Как я рада!

Чтобы лучше рассмотреть, она слегка отстраняет его от себя.

— Какая трансформация, мой маленький Реми!

— Я больше не маленький.

Она внезапно улыбается.

— Для меня вы всегда будете малышом…

Он резко ее обрывает:

— Нет… Особенно для вас.

Он чувствует, как загорелись ее щеки, и неловко берет ее руку.

— Извините меня… Я пока еще не знаю, что со мной происходит… Я немножко стыжусь всего того, что вам пришлось выдержать со мной… Я был нелегким больным, не так ли?

— Теперь это закончилось, — говорит Раймонда.

— Хотелось бы… Вы мне позволите задать вам вопрос?

Он открывает дверь оранжереи и пропускает молодую женщину вперед. Тяжелый, затхлый воздух, пахнет размокшим деревом. Они медленно идут по центральной аллее, и по их лицам скользят зеленоватые отблески.

— Кому пришла в голову идея пригласить знахаря? — спрашивает он.

— Мне. Официальная медицина никогда не внушала мне доверия, а раз врачи рассматривали ваш случай как безнадежный, ничего не стоило попытаться…

— Я не то хотел сказать. Раймонда, неужели вы и в самом деле думали, что я специально притворялся больным, чтобы не ходить? Она останавливается у какого-то дерева, задумчиво хватает нависавшую низко ветку и притягивает ее к своей щеке. Она размышляет.

— Нет, — наконец, говорит она. — Но вы представляете себе, какой вы испытали шок, когда умерла ваша мать?..

— У других детей тоже умирают матери, но их от этого не разбивает паралич.

— Но, мой маленький Реми, затронуты были не ваши ноги, а ваш мозг, ваша воля, ваша память. Паралич служил вам чем-то вроде убежища.

— Сказки какие-то!

— О, нет! Только знахарь Мильзандье объяснил нам, что с вами произошло.

Он считает, что теперь вы очень быстро поправитесь.

— Выходит, он меня еще не совсем вылечил.

— Да нет, увидите, вы станете нормальным человеком. Еще несколько сеансов, и вы сможете заниматься спортом, плавать, делать все, что угодно. Все зависит от вас, от вашего желания. Мельзандье нам сказал: «Если он любит жизнь, я за него ручаюсь.» Это буквально его собственные слова.

— Легко сказать, — бормочет Реми. — Вы в это верите, в эти его флюиды?

— Ну да, верю… Доказательство налицо.

— А отец? Он доволен?

— Реми! Почему, когда вы говорите об отце, вы становитесь таким злым?

Если бы вы знали… Он был так взволнован, что даже не мог поблагодарить.

— А сегодня утром он был так взволнован, что даже не зашел взглянуть, как я провел ночь. А вы, Раймонда?

Своей надушенной рукой она прикрывает ему рот.

— Молчите!… Вы собираетесь говорить глупости… Мы получили указания. Мы должны были оставить вас одного. Такой эксперимент.

— Если бы я знал…

— И что? Может быть, вы бы продолжали лежать? Чтобы нас позлить?.. Вот какой вы, Реми!

С опущенной головой он пинает ногами камешки. Пальмовым листом Раймонда щекочет ему ухо.

— Улыбнитесь же, мальчишка! Вы должны быть таким счастливым!

— Я счастлив, — бурчит он. — Я счастлив, счастлив… Если я буду все время это повторять, вы увидите, что в конце концов, это станет правдой.

— Ну что с вами, Реми?

Он поворачивает голову, чтобы она не заметила его слез. Он все же достаточно большой, чтобы не пускать нюни.

— Вы не очень то со мной любезны, — продолжала она. — Я вышла, чтобы купить вам книгу. Смотрите: «Чудеса силы воли». Тут куча забавных историй. Автор утверждает, что путем концентрации психической энергии можно воздействовать на людей, животных и даже на предметы.

— Спасибо, — говорит он. — Но я думаю, что с развлечениями такого рода покончено. Теперь отец захочет, чтобы я серьезно начал работать.

— Ваш отец не палач. Я даже могу доверить вам один секрет, если вы мне пообещаете молчать… Обещаете?

— О, да… Но я вам могу заранее сказать, что это меня не интересует.

— Спасибо… Так вот, он намеревается вас отправить в Мен-Ален.

— Если я правильно понял, он вам рассказывает обо всех своих делах.

— Мой маленький Реми, вы просто смешны.

Они смотрят друг на друга, не говоря ни слова. Реми вытаскивает платок, вытирает краешек скамейки и садится.

— Вы распоряжаетесь мною, как вещью, — с горечью произносит он. — Вы даже меня не спрашиваете, хочу ли я уезжать из Парижа или нет. Вы постоянно интригуете за моей спиной. Вчера это был знахарь. Завтра это будет… А если я хочу остаться здесь, а!

— Если вы будете разговаривать со мной таким тоном…

Она делает вид, что уходит.

— Раймонда… Раймонда… Я вас умоляю… Вернитесь… Я устал. Помогите мне!

Как она быстро повиновалась, мгновенно! Похоже, она сразу же не на шутку обеспокоилась. Он тяжело поднимается, цепляется за ее руку.

— Кружится голова, — шепчет он. — ничего… Я еще не слишком крепок… Если я туда поеду, вы отправитесь с нами?

— Что за вопрос!… Реми, вам не следует долго оставаться на ногах.

Он слегка улыбается и выпускает ее руку.

— Я специально заставил вас вернуться, — признается он. — совсем не устал… Не сердитесь на меня… Подождите, Раймонда! Вам будет приятно, если нас застанут здесь вдвоем?

— Что вы хотите сказать?… Вы действительно сегодня утром просто смешны, мой маленький Реми…

— О! Хватит называть меня маленьким Реми… Признайтесь, что если бы я не был больным, вы бы даже на меня не взглянули… Что я для вас, Раймонда?.. Вы только что сказали: мальчишка. Вам платят за то, чтобы вы занимались этим мальчишкой, возили его на коляске, и особенно за то, чтобы вы за ним следили. А по вечерам вы пишите рапорт, вы даете отчет моему отцу. Скажите, что это не правда.

— Вы меня огорчаете, Реми.

Он на мгновение умолкает и чувствует, что у него вспотели руки в карманах. Потом с мягкой улыбкой он добавляет:

— Это не профессия, Раймонда. Целыми днями ухаживать за таким малым, как я, рядом с типом, который напоминает могильщика, и ворчащей по любому поводу старой служанкой. На вашем месте я давно бы уехал…

— Да что это вы устраиваете сцену! — не выдерживает Раймонда, — Ну-ка, пошли… Дайте мне руку… И не нужно делать такой обиженный вид. Честное слово, можно подумать, что вы такой несчастный!… Нет, Реми, я не рассказываю все вашему отцу.

— Вы клянетесь?

— Клянусь.

— Тогда…

Он наклоняется к ней. Его губы касаются щеки молодой женщины.

— Реми!

— Что!… Раз об этом никто не узнает… А если вы мне не позволите это сделать, я чувствую, что мне снова станет плохо. Вам придется привести сюда Клементину.

Разозлится ли она на него? Смотря в сторону двора, она учащенно дышит. Ее глаза блестят. Раймонда быстро проводит языком по губам. Ее рука ищет ручку двери.

— Если вы не хотите больше быть серьезным… — начинает она.

Он победил. Впервые он непринужденно улыбается.

— Раймонда… Это просто, чтобы вас отблагодарить… за знахаря… Ну вот. И это все. Не нужно на меня дуться.

Она отпускает руку и после небольшого колебания приближается к нему.

— Вы становитесь невыносимым, — вздыхает она. — Нам лучше вернуться.

Он берет ее за руку. Нужно спуститься на несколько ступенек, чтобы из оранжереи попасть в котельную, откуда следующая лестница ведет в прихожую. Оттуда они проходят прямо в гостиную, и Раймонда раскладывает на столе книги.

— Неужели в самом деле нужно заниматься? — спрашивает Реми. — Сейчас полдень. Скоро придет отец. И потом, знаете, математика… с моей-то памятью… Вы говорили знахарю о моей памяти? Я все начисто забываю, и, уверяю вас, я в этом не виноват. Я, наверное, скоро снова пойду к этому дяде. Мне кажется, у меня есть куча вещей личного характера, чтобы ему рассказать.

— Не знаю, будет ли ваш отец…

— Снова отец! — бросает Реми. — Само собой разумеется, он меня любит. Ради меня он отдает последнюю копейку… Между нами, у него есть, что отдавать. Но, в конце концов, разве я его пленник?

— Молчите… Если Клементина вас услышит…

— Ну и что, пусть слушает! Пусть идет и все ему расскажет…

Со скрипом открываются входные ворота. По двору мягко проезжает длинный бежевый «хочкис», и у Реми было время заметить, как в бледных лучах солнца по проспекту бесшумно скользят машины. Потом из лимузина вылезает Адриен, закрывает тяжелые створки и запирает их на засов, словно и среди бела дня они боялись воров!

— Я вас покидаю, — говорит Раймонда.

Реми даже не слышит, как она выходит. Через окно он смотрит, как отец помогает выбраться из машины дяде Роберу. Они о чем-то спорят. Они все время спорят. Дядя, естественно, тащит с собой свой портфель. Не успев выйти из машины, он начинает похлопывать по нему ладонью. Без сомнения, его аргументы были там.

Цифры… Цифры… Он верит только в цифры. Сейчас он усядется за стол и будет приводить в порядок цифры. Он вытащит ручку, записную книжку, отодвинет в сторону тарелки, бутылки, и будет с пеной у рта доказывать, что… Реми поднимается. Черт, нужно отсюда сматываться! Сменить обстановку! Но в конце концов, что может удерживать Раймонду в этих стенах? Ведь ей всего двадцать шесть. Ее примут в любой дом, где нуждаются в опытной сиделке, чтобы ухаживать за больными… Дядин голос теперь доносится из прихожей. Он говорит густым баритоном, слегка при этом задыхаясь. Дядя всегда вынужден был бежать за своим братом, который получал удовольствие в том, что, когда тот находился рядом, специально шел размашисто и быстро. В сущности, эти двое, они не так уж любят друг друга. Реми зажигает сигарету и, чтобы сохранить самообладание, прислоняется спиной к камину. Он пока еще чувствует себя хрупким и уязвимым. Внимание! Они идут.

— Здравствуй, дядя. Как дела?

Нет, он все-таки ужасно комичен со своими овернскими усами и большими бледными, постоянно трясущимися щеками. Он с недоверчивым видом, слегка склонив голову, застывает на месте.

— Глядите! Он ходит.

Реми небрежно делает несколько шагов, коротким движением откидывает прядь волос. Наблюдая за своим отцом, он замечает, что тот побледнел и у него на лице появилось такое же выражение страха, какое было недавно у Клементины.

— Вот это да… великолепно! — говорит дядя. — У тебя все прошло? Не насилуешь себя? Ну-ка, посмотрим, как ты пройдешь до окна.

Он хмурит брови так, словно, старается разгадать, как Реми проделывает этот трюк. Он вытирает платком лысину и строго смотрит на брата.

— Как это ему удалось?

— Пассы… Руками… вдоль ног.

— И ему не делали облучения?

— Нет. Через пять минут он ему просто сказал: «Вы можете ходить.»

— Ладно, — говорит дядя. — Но… как долго это будет действовать?

— Он гарантирует.

— О, гарантирует! Он гарантирует! В конце концов, черт с тобой. Если ты доверяешь таким людям… Какие лекарства он ему прописал?

— Никаких. Только упражнения. Свежий воздух. Я собираюсь его отправить в Мен-Ален. Он мог бы там гулять по парку.

— А ты не боишься, что…

Дядя внезапно останавливается, потом очень быстро, с принужденной веселостью продолжает:

— А впрочем… отличная идея! Может быть, и я схожу к твоему знахарю проконсультироваться по поводу моей астмы.

Он смеется и подмигивает брату.

— К несчастью я сделан из вещества, над которым трудно творить чудеса. У меня нет веры… Он дорого тебе обошелся?

— Он ничего не взял. Заявляет, что у него нет права извлекать выгоду из своего дара.

— Да этот тип просто сумасшедший! — говорит дядя.

И осененный внезапной идеей, он, понизив голос, прибавляет:

— А ты не думал о том, чтобы рассказать ему о?.. А? Кто знает?

— Я тебя прошу, Робер.

— Хорошо. Я не настаиваю… Ладно, дети мои, я вами доволен. Слушай, Этьенн, это надо спрыснуть!

Не ожидая остальных, он проходит в столовую. Слышится звон стаканов. Реми приближается к отцу. Тот весь как-то зажат и отстранен от всего, что его окружало. Теперь Реми с ним одного роста. У него появляется абсурдное желание взять его за руку, пожать ее, как мужчина мужчине, чтобы устранить это невидимое препятствие, которое отделяло их друг от друга сильнее, чем стена.

— Папа.

— Что?

И все на этом закончилось. У Реми больше нет смелости. Он снова чувствует, как все у него внутри затвердело. Он оборачивается и видит дядю, который направляется к ним с подносом в руках.

— Чертов Реми, слушай, раз ты стал мужчиной, открывай бутылку. Твой знахарь, надеюсь, не запретил тебе аперитивы. Ну, за удачу… Желаю тебе выбраться из этой передряги, мой бедный Этьенн.

— Это решено? — бормочет Вобер. — Ты нас покидаешь?

— Я вас не покидаю. Я просто беру на себя это дело в Калифорнии. И все… Повторяю, ты вот-вот пойдешь ко дну. У меня есть рапорт Бореля. Ты ведь не можешь отрицать цифры…

Он хлопает по своему портфелю. Реми отходит к окну и смотрит во двор. Адриен с закатанными рукавами ходит вокруг машины. Показывая пальцем на руль, Раймонда ему что-то объясняет. Они смеются. Реми прислушивается, но дядин голос заглушает все остальное.

Загрузка...