Две столицы

Событие двадцать пятое

Пётр I ввёл смертную казнь для всех участников дуэли, но так никого и не повесил. А уж потом и тем более. Ещё милостивей для дуэлянтов законы стали. Мартынова за дуэль с Лермонтовым на богомолье отправят в Киев. Брехт на богомолье не хотел. Дантеса за убийство Пушкина вышлют. Тоже не вариант. Только план, как не поехать в Киев молиться, созрел у Брехта сразу, лишь только жена опознала в рыжем товарище поляка. Насколько понял Пётр Христианович, Александр всю выстроенную им с риском для жизни польскую историю спустил на тормозах. В унитаз смыл. В Белоруссию будущую отправили один пехотный полк, и несколько десятков офицеров поляков, из Санкт-Петербурга, перевели в другие города, часто с серьёзным повышением в звании. И всё! Ничего не получилось у Брехта. История опять над ним посмеялась. Опять буря в стакане воды. Так и не бесплатно работал. Если деньги английского посла и семейства Чарторыйских — это не стартовый капитал, тогда что же стартовый капитал!?

Ладно. Утрёмся и попробуем ещё раз, тем паче, что более подходящего случая, чем в этот раз, просто не сыскать. Убить могут? Поляки они знатные фехтовальщики. Кто же с ними фехтовать будет? Схватка на ножах. Ножевой бой отличается от боя на шпагах очень серьёзно. И Брехта ножевому Светлов обучил. И очень хорошо обучил. А поляк этот будет пытаться ножом фехтовать, пусть. И в этот раз это будут не кортики адмирала Синявина, которые от шпаги не сильно-то и отличаются, почти полуметровое лезвие. Брехт заказал кузнецу два ножа. Пафосных. Сейчас ни у кого нет, не доросла ещё инженерная мысль до таких. Больше всего это похоже на нож Рембо или «Крокодила Данди». Двадцатипятисантиметровое лезвие, широкое и толстое, с хищным, очень острым кончиком. И массивная рукоять, чтобы это тяжёлое лезвие уравновесить. Ни с чем подобным поляк сталкиваться не мог и владеть таким оружием не должен.

Но оружие в том плане, что Пётр Христианович тут же придумал, а потом только чуть деталями разнообразил, не главное. Главное будет в том, чтобы прилюдно вынудить сказать бретёра этого польского, определённую фразу. Или одного из секундантов к этому вынудить. Тогда это ещё лучше даже. Но!!! Каверин не дурак. Вообще людей держать за дураков не стоит. Хоть врагов, хоть друзей, хоть просто мимо проходящих. Лучше считать их умнее себя. Тогда мозг начнёт всякие комбинации вырабатывать. Хитрые. Одна и окажется правильной.

Приехав после бала домой, Пётр Христианович переоделся. Весь вымок в этой давке и толчее. Так в золотой черкеске и спустился в людскую, где собравшись кружком, жарко спорили о чём-то кабардинцы. Был среди них и Марат Карамурзин.

— Марат, завтра в двенадцать часов император Александр Павлович примет тебя и других послов, что со мною с Кавказа приехали.

— Хорошо. Нам пора домой. Скоро зима. Тут будет холодно, — легко вскочил из сидячего положения Пщышхуэ. Тоже так надо научиться.

— Точно. Посмотрим, как ускорить ваш отъезд, и про дорогу подумаем. Купим на рынке вам тулупы. А то пока доберётесь, и, правда, снег уже пойдёт. В степях на Волге или Дону будет холодно.

— Согласен.

— Марат, у меня к тебе необычная просьба есть, — начал, помявшись, Пётр Христианович.

— Слушаю тебя, князь.

Брехт рассказал о своей задумке. Кавказский князь, долго стоял молча, никак не выражая своего мнения. Потом посмотрел на своих притихших воинов. Вздохнул.

— Мне это не нравится. Так себя мужчины не ведут, — Марат почесал кончик носа. — Но я тебя понимаю. Эти твои враги не мужчины. Это подлые твари. Почему ты не хочешь, Пётр, просто их убить?

— Мне нужно, чтобы они сказали эти слова и чтобы после этого их не смогла допросить полиция, — повторил Брехт.

— Нет, это я понял, не понял почему. Они должны сказать ложь?

— Нет, они скажут правду, но они не подтвердят её на допросе и вся затея рухнет. И это очень плохо отразится на мне и на жизни десятков тысяч людей. В том числе и черкесов с кабардинцами.

— Эх. Плохо. Почему нельзя всё сделать честно!?

— Нельзя, — Брехт уже думал, где взять других исполнителей для своего плана, про Тихона подумал, но отбросил эту мысль. За убийство дворянина, да ещё при таких обстоятельствах, конюха крепостного точно закатают в Сибирь. И тут даже Брехт не поможет.

— Хорошо, Пётр, мы сделаем это. Надеюсь, ты прав, и мы не замараем своей чести… и ты тоже.

— Спасибо, Марат. Ты даже не представляешь, как это важно для страны. И для вас.

— Я сказал, мы сделаем. А теперь иди к себе, я буду говорить с аскерчи. Не просто это будет объяснить им.

Событие двадцать шестое

Надо же, тут, оказывается, вам не там. За князем фон Витгенштейном приехал на роскошной карете его секундант граф Шереметев.

— Пётр Христианович, может, вы всё же помиритесь? — законючил он почти сразу как тронулись.

— Как звать этого поляка? — поправляя доломан, задравшийся при посадке в этот гроб на колёсах, спросил Пётр Христианович у бывшего сенатора, а ныне заслуженного пенсионера.

Карета была эдаким Роллс-Ройсом начала девятнадцатого века: позолоченная, вся в резьбе снаружи, и в бархатекрасном и парче внутри. Дорогой гроб.

— Кшиштоф Павел Волк-Ланевский, — буркнул Николай Петрович. Переживал. Может и за самого Витгенштейна, но что-то Брехту подсказывало, что больше за будущую жену свою Прасковью Жемчугову. Не будет Брехта и кто её лечить будет?

— Николай Петрович, обрадовать вас хочу. Я не успел вам вчера сказать: император одобрил пребывание Прасковьи Ивановны вместе со своей сестрой в деревне у меня. А Елене Прекрасная даже обрадовалась. Это и понятно, с товарищем по несчастью переживать это несчастье проще.

— Премного благодарен, Пётр Христианович, я и не сомневался в вас. А вот теперь тяжело на сердце, не нравится мне эта дуэль, а ну как…

— Николай Петрович, а вы с обер-полицмейстером договорились?

— Ни за что не хотел Павел Никитич в этом участие принимать. При его-то должности. Еле уговорил его. Он вообще арестовать вас с поляком этим хотел. Очень ругался.

— Поверьте, дорогой Николай Петрович, он после дуэли будет вынужден поменять свое мнение. Ещё и рад будет, что лично при ней присутствовал.

— Да ладно вам, Пётр Христианович, что такое должно произойти, что бы этот безупречный служака обрадовался дуэли? Да ещё с вашим участием, при том, что вы сейчас императору нашему как воздух нужны. Да и мне, если честно.

— Всё будет в порядке. Может вас даже наградят, — и про себя добавил: «Посмертно».

— Наградят, за дуэль. Нет, уж, Пётр Христианович, боюсь, что ничто в сём прискорбном поединке Александра Павловича подвигнуть на награждение его участников не сможет. Скорее поверю, что в Сибирь всех отправит, когда узнает. Так это ещё при благоприятном исходе, — замахал руками граф Шереметев.

— Подождём.

— Пётр Христианович, а почему за нами скачет целый полуэскадрон ваших абреков? — обернулся вдруг бывший сенатор.

— Любопытно им, как мы дуэли устраиваем.

— Ох, не нравится мне этот эскорт.

— Мне весь этот водевиль не нравится, но доиграть его нужно до конца, уж поверьте мне пока на слово. А куда мы едем, Николай Петрович?

— В Сокольники. Там на Москве обычно дуэли устраивают горячие головы.

Пустырь. Чахлые вербы с пожелтевшей листвой, да и, стоящие одинокими свечками, берёзы тоже снизу желтеть начинают. И как костёр среди них, несколько выросших рядом, уже покрасневших, осин. Красиво. К ним и подъехали, точнее почти. Тяжёлая карета завязла в колее, и пришлось выходить и последние метров тридцать преодолевать пешком. Дождей не было давно и практически сухо. Пожухлая трава цеплялась за сапоги, как бы предупреждая, ну не ходите вы туда. Люди, давайте жить дружно.

Поляки уже были под деревьями. Они приехали на лошадях и сейчас ходили вокруг, оглаживая заволновавшихся животных. Да и сами храбрые польские парни явно икать начали. В последний момент тридцать черкесов во главе к Пщэшхуэ Маратом Карамурзином вырвались вперёд, и сейчас, горяча коней, скакали вокруг поляков, прямо, как в фильмах про индейцев, почти идеальный круг выстроив. Тут у любого смельчака нервы сдадут. Так и договаривались. Умение — умением, но вывести соперника до боя из себя — может оказаться той соломинкой, что хребет верблюду переломит.

Последним прибыл хмурый Каверин Павел Никитич. Подошёл, покачал головой, осуждающе и тяжко вздохнул.

— Граф, ах, да… Князь, вы ничего не хотите мне объяснить?

— Позже, Ваше Превосходительство. Просто поверьте, что это нужно для России и для Государя.

— Государя? — поползли вверх брови обер-полицмейстера.

— Просто поверьте, потом всё объясню.

— Хорошо, пойду, поговорю. Ах, да, а что за странное оружие вы выбрали, Пётр Христианович? Впервые слышу про дуэль на ножах.

— Взгляните, — Брехт открыл футляр, в котором лежали два этих монстра.

— Боже мой! Ничего себе ножи. Прямо, как гладий у римлян. Да, таким нужно уметь пользоваться, чуть спокойнее мне стало.

Заглянувший через плечо Каверина граф Шереметев присвистнул.

Поляки, видимо, спешили на тот свет, не стали ждать пока к ним секундант подойдёт. Сами припёрлись.

— Дуэль до смерти! — прошипел товарищ Волк-Ланевский.

— Не переживай, пся крев, я убью тебя не больно.

— Ты! Сам ссука! — бамс. Брехт всё же засветил ему в ухо. Кшиштоф завалился на сухую траву. Вскочил и стал за шпагу хвататься.

Бабах. Это один из абреков в воздух пальнул. Ну, пока всё по сценарию.

— Господа. Вы приехали на дуэль, ведите себя достойно, — встал между дуэлянтами обер-полицмейстер. — Вот оружие, выбирайте.

Ножи делал один кузнец и специально одинаковыми, вот, именно для такого случая. Поляк, увидев их, перестал подпрыгивать и с некоторой опаской потянулся сначала к ближнему, а потом, очевидно, подвох какой заподозрив, взял дальний. Какой подвох? Подвох — это сами ножи. Ими нужно уметь пользоваться.

Событие двадцать седьмое

Брехт переоценил своё умение и недооценил ловкость поляка. Спасло, наверное, только то, что Волк этот был взбешён. Он бросился в атаку стремительно, показал обманное направление удара в грудь и, присев, ткнул ножом снизу в ляжку Петра Христиановича. Спасли ботфорты. Лезвие прорезало толстую кожу голенища и упёрлось, на счастье Брехта, в металлическую заклёпку. Контратаковать возможности не было, единственное, что князь смог сделать, так это лягнуть ногой отгоняя поляка. Отпрянули друг от друга. Брехт с потерями, теперь сапоги новые шить.

Кшиштоф махнул ножом перед грудью соперника и попробовал повторить удар низом. Не, так не честно. Опять чуть не достал. Чуть. Брехт повтора не ожидал, но среагировал, хоть и с запозданием, а всё же быстрее, чем в первый раз. Лезвие не достало до ноги, а вот при повторном лягании, князь его по локтю слегка зацепил. Дзинь, нож из руки поляка выскользнул и отлетел ему за спину. Хорош стервец, не бросился назад всякими перекатами. Волк-Ланевский, развернулся и спокойно, нарочито медленно, прошествовал к оружию и поднял его. Эх, даже жалко убивать, такого бы преподавателем в школу суворовскую, что задумал Брехт в Моздоке открыть, заполучить.

Брехт на спину противника не бросился. Хотя даже метнуть мог нож. Тоже обучен. Подождал. Теперь проще будет, знает, что ждать от Кшиштофа. Бретёр показным движением перекинул нож с правой руки в левую и изобразил, что сейчас ткнёт в правый бок немецкому медведю. Пётр Христианович просто шагнул назад, разрывая дистанцию. Снова поляк нож перебросил и в этот раз чуть глубже провалился, надеясь в левый бок сунуть лезвие. На этот раз Брехт отступать не стал и только чуть развернулся. Поляк оказался на расстоянии вытянутой руки, и Пётр ему оплеуху слева засветил, совсем краем, но чиркнул, взлохматил кучеряшки на плойку завитые.

Поляк отскочил и стал кругами ходить. Пора, понял Брехт, он неуклюже развернулся, попал сапогом на кочку из жёлтой травы и, поскользнувшись, чтобы удержаться, переступил к бретёру, опершись о правую ногу. И в глаза при этом смотрел. Радость брызнула из серых глаз Волка, и он, как рапирой, в глубоком полуприсяде воткнул лезвие ножа в правое плечо немецкого урода.

Ровно за мгновение до того Брехт напружинил правую ногу и дёрнулся к поляку, производя одновременно движение левой рукой снизу вверх. Рука эта, совершенно невооружённая, приподняла руку Кшиштофа, и лезвие прошло в сантиметрах над плечом князя. А весь Волк-Ланевский повис на Петре Христиановиче.

Бац. Это рукоятка ножа прилетела по голове кучерявой рыжей. И Пётр Христианович разорвал дистанцию. Мог и в пузу по самую рукоятку загнать, но план был другой. Нужно дать второму поляку, тоже рыжему, возбудиться. Не нужна быстрая победа.

Кшиштоф поплыл. Тряс головой, отскочив назад, запинался о собственные ноги, раскачивался. Брехт стоял, ждал, приподнял камешек потом с земли и запустил легонько в поляка. Не отреагировал. С сотрясением боролся. По существу в нокауте был. Как ещё на ногах держался. Можно было даже счёт открывать. Наконец, крохи сознания вернулись к бретёру, он сплюнул и, перебрасывая нож из руки в руку, как урка настоящая, попёр на обидчика.

Вот теперь время. Брехт широким шагом отошёл вбок и качнулся телом к поляку. Тот ткнул ножом, в живот целясь. Только Брехт движение лишь обозначил, он вернулся в вертикальное положение, продёрнул чуть Волка за вытянутую руку, перебросил нож на обратный хват и со всей дури вогнал клинок в подставленную спину. Так, чтобы в печень не попасть. Просто кишки там все перерезать. Пусть лежит, мучается, кровью исходя. И кричит.

Заверещав, как кастрируемый кабанчик, Волк-Ланевский рухнул на живот.

Брехт повернулся к поляку, вытащил из спины нож и схватил рыжую голову за кучеряшки. Стал примериваться на показ, как голову отчекрыжит.

— Пся крев! — заорал один из секундантов и бросился к соотечественнику и всё же брату, должно быть. Похож. Рыжий так точно.

Пётр Христианович голову отпустил и приготовился. По дороге поляк стал саблю вытаскивать. Или шпагу. Польские сабли, как и английские, в отличие от отечественных, гораздо меньше изогнуты, практически шашки будущие.

Бабах. Опять черкесы вовремя стрельнули из ружья. Поляк остановился и на ещё более шипящем французском, чем у родственника прокричал.

— Вы подлец низкий! Я вызываю вас на дуэль!

Пора.

— Что, панчик, тебе тоже хочется великой Польши от моря до моря?

— Wielkopolska od morza do morza! — и шпагу свою всё же вынул.

— А после меня Александра убьёшь? — громко. Нужно чтобы Каверин услышал.

— Всех русских убьём. Jeszcze Polska nie zginęła.

— Дерёмся на ножах.

— Ты трус, дерись как дворянин! — завизжал поляк.

— На ножах.

Парень подскочил к брату, что дёргался на земле и выхватил у него из руки нож и сразу, без подготовки, попытался воткнуть его в Брехта. Хрясь. Князь отклонился и, перехватив руку, вывернул её за спину, ломая сустав. А когда поляк заверещал и выронил нож, то перерезал ему горло.

— А!!! — и третий поляк бросился, с вытащенной уже шпагой, на Брехта.

Бабах. Бабах. Бабах. Три раза бахнули ружья, и черкесы окутались клубами бело-серого дыма. Завоняло серой.

— Да, что же это такое? — заревел Каверин и из кустов сыпанули полицейские.

— Павел Никитич! — Брехт на всякий случай нож выпустил. — Что тут творится, так-то вы выполняете обязанности секунданта?

— Всем сложить оружие! — бежал впереди полицейских тучный мужик с животиком выпирающим.

— Отставить! — хором заорали Каверин и Витгенштейн.

— Марат, прикажи аскерам опустить оружие.

— Пошли вон все отсюда, — прикрикнул на своих Каверин.

Он обошёл убитых поляков, поднял нож, что выпал из руки второго рыжего и передал его подошедшему, несмотря на крик начальства, пузану.

— Пётр Христианович, вы объясните мне, может, всё же, что это было?! Уж точно не дуэль, — почти спокойно спросил, только желваки играют.

— Павел Никитич, а как часто генерал-лейтенанты тут на дуэлях бьются?

— Никогда.

— Вот то-то. Это не дуэль. Вы слышали, что этот рыжий кричал. Он из организации «Великая Польша от моря до моря», из той самой, что убила английского посла и братьев Чарторыйских. Той самой, что угрожала убить императора. А я привёз аскеров. Теперь они до Александра Павловича добраться не смогут. Вот и решили на мне пока отыграться. Уж больно показательно этот урод мою жену вчера на балу толкнул и мне со всей силы каблуком по пальцам врезал. Да вон, граф Шереметев всё видел и слышал.

— Да! Так какого чёрта вы их убили? Их нужно было допросить, узнать о сообщниках! — взвился обер-полицмейстер.

— Что я и хотел сделать с третьим. Но черкесы решили меня защитить. Может и жизнь спасли, не готов я бы против шпаги с ножом воевать. Проколол бы меня сей молодец.

— Ваша правда, Пётр Христианович. Что творится! Мне нужно срочно обо всё доложить императору. Граф, — он обернулся к стоящему с раскрытым ртом Шереметеву, — вы со мной. Подтвердите мои слова, если у Государя возникнут сомнения. Пётр Христианович. Я слышал, Государь назначил вам аудиенцию на одиннадцать часов. Там и увидимся. Что творится!

Каверин направился было к карете своей, но остановился и вернулся к трупам.

— Афонин. Трупы убрать. И попытайтесь выяснить, где они в Москве проживали. Покажите их всем полицейским, может, кто узнает. Рожи и волосы приметные.

— Ну как, Пётр, твой план удался, — когда все разъехались, от группы черкесов подошёл Карамурзин.

— Спасибо тебе, Марат. Вы отлично сработали.

— И что теперь?