Две столицы

Событие девятое

Москва встречала колокольным звоном. Совпало? Или на самом деле обрадовались, что хан Петер приехал? Как узнать? Ещё друг Брехта, американский писатель Эрнест Хемингуэй, спросил его: «По ком звонит колокол?». Колокола звонили заполошно, не в унисон. Какофония. Но громко. Со всех сторон. Большой город Москва. Церквей, храмов, соборов много. И все звонят.

Они доехали. И даже успели на коронацию. Успеют. Сегодня только тринадцатое сентября. Завтра ещё целый день, чтобы помыться. Одежду постирать, сапоги почистить. Жену привезти в Москву. Не честно будет, если Антуаннета будет в деревне на печи сидеть, а он — весь в золоте щеголять на коронации. Да и показать злопыхателям надо, что у него самая красивая жена в империи. Опять же возможные слухи пресечь. Вот он хазретлири со своей ханум.

Поход получился тяжёлым. И это ведь всего триста человек… Вот как Наполеон сумел полумиллионную армию, если верить историкам, в Россию притащить и до Москвы довести? Насколько легче и проще был бросок Витгенштейна с пятьюдесятью гусарами на Кавказ. Все одвуконь, полевая кухня и какая-никакая дисциплина. Здесь ничего этого не было. Потеряла лошадь подкову и нужно обязательно к кузнецу заезжать, и часто ждать, пока он работу начнет: то подков нет, то гвоздей, то нож, которым копыто зачищают-подрезают, тупой. Двоих горцев пришлось оставить на излечение в Пензе и троих в Рязани. В Пензе подрались черкесы с послами от Кубинского хана. И что удивительно, дрались не толпа на толпу, а двое на двое. На кинжалах. Если на современные понятия перевести, то азербайджанцы подрались с черкесами. Дрались на кинжалах и, пока Брехт подбежал и смог это остановить, порезали обоих черкесов, не толстопузов, каких хан Кубы послал, а лучших воинов. Пётр Христианович сам обработал раны и перевязал аскерчи. Порычал на них. Раны не смертельные, но отправляться с ними в дорогу, в пыль, грязь и прочую антисанитарию не нужно. Договорился с губернатором, который их встречать вышел, что абреки у него в доме поболеют недельку. Всё же ворки, то есть дворяне, да ещё будущие телохранители самого Государя.

После этого обошёл всех старших из многонационального своего воинства и предупредил, что следующих раненых сам добьёт. Не поверили, один ржать начал. И Брехт ему хук правой выдал. Народ схватился за кинжалы и давай орать. И не бросился никто, даже кинжалы не вытащили. Пётр Христианович потом в голове промотал по новой ситуацию. Почему не бросились? А нет единства. Все друг другу враги. Ну, и он всё же хан. И он доказал в поединках, что почти самый сильный на Кавказе. Не зря боролся и стрелял. С этого дня ругани между кланами стало меньше, а если и ругались, то до поножовщины дело не доходило.

В Рязани оставили троих не из-за ранений. У них началась дизентерия или холера, а может, и просто съели чего не свежего. Пришлось определить чеченцев, а это были они, в больницу и даже провести пару дней в нескольких верстах от города: Пётр Христианович боялся эпидемию в Москву притащить. Ждали, не заболеет ли ещё кто-нибудь. Но бог миловал, и тронулись на третий день дальше. Может, следовало устроить сей отдых. Народ от этой гонки ежедневной и неустроенности, когда спать приходилось на земле и даже под дождём, устал. Остановились на излучине Оки, травка зелёная, погода наладилась, и хоть уже сентябрь начался, но вода терпимая, все помылись и постирались, поели заказанной Брехтом в трактире горячей стряпни. Пирогов разных, с рыбой, с курятиной, с зайчатиной.

Перед самой Москвой, в селе Софьино, на последней ночёвке, Пётр Христианович отправил Ваньку в Студенцы, чтобы он панику там навёл и передал графине, что в парадном виде ей, без детей, естественно, нужно срочно выдвигаться в Москву.

— Ты же помнишь дом купца немецкого, что я купил. Вот туда и выезжайте. Да, вот еще что: всех коней и кобыл, что на племя отобраны, берите с собой, и обоих конюхов. Коронация пятнадцатого, значит, четырнадцатого должны быть в Москве. Пусть не мешкают. Не успеют — запорю. Всё, езжай. Сам поспеши. Отсюда вёрст сорок до Студенцов. Вот, карту посмотри, через какие сёла проезжать будешь. В Подольск не заезжай. Ещё остановит какой полицейский. Время потеряешь.

Ванька ускакал на его Кареме, а Брехт стоял, смотрел вслед и думу думал. Ладно он, для себя и жены, место, где остановиться, имеет, а вот те триста человек, что за ним сюда притащились, где они будут проживать? Коронация — это не один день. Это месяц, а то и больше. И половина дворян богатых приехала, там даже в конюшнях сейчас графини и баронессы, должно быть, живут. А тут три сотни не сильно адекватных и бедных, как церковные мыши, горцев и казахов, многие себя князьями считают при этом и, почти все — дворянами. Послы, опять-таки, от четырёх ханств. Где их всех размещать и кто это будет делать? Он просто не потянет. Тем более Москвы толком не знает.

Событие десятое

— Куда прёшь, орясина басурманская! — Навстречу отряду хана Петера, от рогаток, перегораживающих дорогу, выехал всадник в шитом золотом мундире, но не военном, за ним с примкнутыми штыками потянулись солдатики в зелёной форме.

Как там потом господин Пушкин напишет в «Евгении Онегине»? «К Таlon помчался: он уверен, что там уж ждёт его Каверин».

— Павел Никитич! Что ж вы так дорогих гостей встречаете? — Строки поэта не про этого господина — про сына его, Петра, написаны. Пётр Христианович мальчика мельком видел, блондинчик такой кучерявый, ангелочек. Как, впрочем, и гарцующий сейчас на кауром жеребце его батянька — обер-полицмейстер Москвы Павел Никитич Каверин. — Рад видеть вас на своём посту вновь!

Действительный статский советник Каверин сощурился, выказывая предрасположенность к дальнозоркости, и шагом подъехал к огромному бородатому горбоносому горцу в золотой парчовой черкеске со странными орденами на груди. Хотя имелся среди двух круглых золочёных орденов и один европейский. Назвать его российским определённо нельзя было. Это был орден святой Анны, но вручённый явно до того, как был причислен к наградам Российской империи и разделён императором Павлом на три степени. Этот же был с бриллиантами и степеней ещё не имел. Голштинский орден, вручённый ещё цесаревичем Павлом.

— Не узнаёте, Павел Никитич? — Брехт тоже ногами заставил выделенного ему горцами аргамака сделать пару шагов навстречу.

Граф фон Витгенштейн, будучи ещё командиром Ахтырского гусарского полка, с обер-полицмейстером Москвы был знаком. Даже утешал того, когда Каверин неожиданно впал в немилость у Павла и был отстранён от должности. Этот кусочек памяти графа Брехту достался. Интересную фортель тогда судьба выкинула с обер-полицмейстером. Павел сам его: и назначил на должность, и чинами новыми, с наградами, каждый год баловал, — и сам же после вдруг резко изменил своё мнение. А виной тому какой-то француз. У обер-полицмейстера возник конфликт с французским подданным (фамилия не запомнилась Витгенштейну), который оскорбил Каверина. Император Павел I, толком не разобравшись, обвинил начальника полиции в жестокости, в декабре 1798 года освободил его от должности и причислил к Департаменту герольдии. И, именно в это время, у Павла Никитича умирает жена Анна Петровна. Тогда-то граф и приехал его утешить.

Вообще, Павел был непредсказуем. Всех своих любимчиков поснимал и в ссылку из-за ерунды отправил, хорошо хоть смертной казни на Руси не было в этом времени. Брехт тогда такую версию от Каверина услышал, мол, всё дело в национальности. Павел тогда воевал руками Суворова с Наполеоном и посчитал, что дуэль с французом ущемляет его честь, будто мстит он Буонопартию таким образом. Вот Каверину и досталось.

Александр, одним из первых своих указов, обер-полицмейстера Москвы вернул на своё место. Как и одиннадцать тысяч других разогнанных отцом чиновников и военных. В том числе, и графа фон Витгенштейна снова сделал шефом Мариупольского гусарского полка. А всего вернул из ссылки триста тридцать три генерала. А ведь на всех этих местах уже служили другие люди. Чехарда первые месяцы правления Александра творилась страшная.

— Пётр Христианович? Да вы ли это? Борода? Одёжка бусурманская? Что это за машкерад неуместный такой? А это тоже всё ваши мариупольцы ряженые? Вроде всего полуэскадрон с вами отправлялся. А тут смотрю сотни, да верблюды. Объясните, Ваше Сиятельство!

— Я теперь не сиятельство, — спрыгнул с каурого аргамака Брехт.

Каверин тоже спешился и, как положено, полез обниматься и целоваться. Хорошо хоть не в засос, как Леонид Ильич.

— Не слыхал я таких новостей. Тут слухи ходили про вас Пётр Христианович…

— Что за слухи? — Брехт поправил папаху на голове.

— Кхм, слухи. Не след их повторять…

— И не надо. Всё врут календари, дорогой Павел Никитич. Прямо с Кавказа я. Мне бы с этими абреками к императору. Где он Москве остановился?

— Государь остановился в Слободском дворце, где сейчас и прибывает. Только боюсь я вас с эдакой ордой дикарей туда отправлять, может, они тут подождут? А вас…

— Не думаю, Павел Никитич. Тут послы от четырёх государств и горцы — все в основном князья и дворяне, что я по приказу Государя собрал для организации его конвоя. Уверен, император зело обрадуется этим людям и тем вестям, что я ему привёз, — Брехт оглянулся. Нда. Та ещё картинка, и зевак уже несколько сотен собралось.

— А ну, ребята, разгоните зевак! — проследил за его взглядом обер-полицмейстер.

— Не, не. Не надо. Пропустите нас, Павел Никитич, устали люди. Больше месяца в дороге. Я за их хорошее поведение отвечаю. Без сомнения, провожатых надо, чтобы зевак отгонять, а то бросаться же будут под копыта. Верблюды опять же нервные, покусают кого.

— Под вашу ответственность, Пётр Христианович, поедем, сам сопровожу, первый и новости узнаю, почему это вы теперь не сиятельство. Любопытно самому, — Каверин повернулся к солдатикам. — Капрал, два десятка человек перед нами по Тверской пусть вперёд бегут и зевак разгоняют. Выполнять!

Событие одиннадцатое

В саду Слободского дворца[1]…

В саду Слободского дворца прогуливалось всё императорское семейство. Под ручку вышагивали Александр с женой Елизаветой Алексеевной, а чуть поодаль, о чём-то оживлённо разговаривая, шёл цесаревич Константин с матерью вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной. Константин говорил на повышенных тонах и размахивал руками, но явно не на мать голос повышал, так как Мария Фёдоровна шла, улыбаясь и покачивая головой, очевидно соглашаясь с сыном. Повдоль дорожки, по которой шли помазанники, стояли рядами гайдуки гигантского роста в мантиях и киверах. За монархами шли, с мамками и дядьками, молодые и маленькие великие князья и княжны.

Брехт, смотрящий на эту картину, поразился: в саду было полно москвичей и, как говорится, гостей столицы, которые находились практически рядом с монархами и никто даже нормального оцепления не организовал. Он с обер-полицмейстером еле пробилсясквозь толпу любопытствующих, да и то с помощью, тех самых преображенцев, что их и сквозь толпы на улицах провели.

На центральную эту тропинку Пётр Христианович с Кавериным выскочили из толпы в десяти метрах позади Марии Фёдоровны с Константином Павловичем и быстрым шагом стали их догонять. При этом, увидев золотого бородатого горца огромного роста, толпа зевак заволновалась, послышались крики, и все четверо прогуливающихся повернулись. Обер-полицмейстера Москвы Каверина царственные особы узнали и подались вперёд образовав своеобразный полукруг.

— Павел Никитич, что-то случилось? — выступил вперёд Константин.

— Пётр… Пётр Христианович! Вы ли то? — чуть сбилась Мария Фёдоровна.

— Граф? — государь был без шляпы, взъерошил себе чуб. Детская привычка: при волнении чуб себе лохматить.

— Ваше Императорское Величество, разрешите доложить! Ваше приказание выполнено — восемьдесят горцев для вашего конвоя мною доставлены! — проорал «командным» голосом Брехт, задрав голову к верхушкам деревьев.

— Отлично, Пётр Христианович, прямо порадовали меня, — Александр отцепился от руки жены и, подойдя к Витгенштейну, осмотрел его внимательно, — странный у вас вид, граф.

— Выше Императорское Величество, разрешите доложить!

— Говорите, Пётр Христианович.

— Во время выполнения поручения Вашего Императорского Величества мною бы захвачен город Дербент, жители города вынесли мне ключи и провозгласили меня ханом Дербента. Кроме того я привёз с собой трёх послов от Шамхала Тарковского, от хана Кубинского и от хана Младшего жуза Букея, которые клянутся вам в верности. Я, как хан Дербента, тоже хочу принести вам присягу.

Александр отступил на шаг оглушённый известиями и командным голосом. Постоял, мотая головой, вытряхивая из ушей необычные громкие известия, а потом заржал. Весело так, по-детски. Сбитые с толку члены семьи тоже захихикали.

— Хан, значит. Ох и повеселили, Пётр Христианович. Стойте, а как к вам теперь обращаться нужно? — и опять заржал.

— Хазретлири хан Петер!

Александр схватился за живот.

— Ой, не могу. Хватит уже… хазтерлири…

— Хазретлири, Ваше Императорское Величество. Можно по-простому — Ваше высочество.

— Да, хватит уже, Ваше высочество, сейчас упаду. Ой, хорошо-то как, с детства так не смеялся. Вас, Пётр Христианович, нужно с посольством в Париж послать. Вернётесь оттуда императором. Ой, не могу.

— Ну, насчёт Парижу, не знаю, а вот все ханства до Баку могу попробовать.

— Нда, Ваше Высочество, пойдёмте же во дворец, всё подробно расскажете. А где же горцы?

— В ста метрах отсюда, там же послы от ханов и шамхала Тарковского…

— Константин, Павел Никитич, озаботьтесь нашими новыми подданными, нужно разместить и накормить. Послов уж после коронации примем. Пойдёмте же быстрее, Пётр Христианович, поведаете о ваших приключениях. Как? Хазретлири хан Петер? Замечательно!!!

Мария, Екатерина, Ольга и Николай Палкин сидели рядком на оттоманке и с открытыми ртами слушали повествования графа фон Витгенштейна. Когда же он дошёл до ранения Ваньки младшего, то прямо руками закрыли лица, и только самая старшая тринадцатилетняя Екатерина осмелилась спросить, перебив рассказчика:

— И что же с мальчиком? С Ванечкой?

— С Ивашкой? — выбитый из возвышенного штиля не сразу переключился Брехт. — У меня в деревне… — Он оглядел открывших вновь рты детей, да и взрослых, всяких императоров с императрицами, снизил голос до шипящего шёпота, — у меня в деревне есть ведьма.

— Ох, Пётр Христианович! — всплеснула руками Мария Фёдоровна.

— Самая настоящая баба-Яга с бородавками и избушкой на курьих ножках.

— В самом деле? — Александр насупил брови.

— Конечно, Государь. Разве я могу врать императору? Так вот она мне дала с собой много всяких мазей и настоек. Вылечили Ивашке ногу, а мне плечо, зажило всё.

— Необычный вы человек граф… Ах, да-а, Ваше Высочество, — хохотнул из другого угла вернувшийся Константин. — Давайте же дальше, на самом интересном остановились.

— И генерал-майор Попов проводил нас до Царицына, — закончил почти через час свои дозволенные речи Пётр Христианович.

— А вы знаете, Пётр Христианович, я согласен с вашим титулом, владейте. Только «хан» — как-то коробит немного. Давайте-ка, я, после коронации, одним из первых указов пожалую вам титул — «князь Дербентский». Заслужили. Ну, а сейчас напишу указ о награждении вас орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Это заодно делает вас генерал-лейтенантом и кавалером орденов Анны первой степени и Святого Александра Невского. Поздравляю вас, князь.

— Сашенька, а я награжу жену нашего героя орденом Екатерины. Малым крестом. Будет отныне ваша Антуаннета Станиславна — «кавалерственной дамой». Натерпелась, вечно вас на подвиги благословляя. И Ванечку чтобы завтра взяли на коронацию.

— А Ванечку?! Наградить? — пискнула Екатерина.