Дверь в зиму

Русалка

Вода колышет тонкие зеленые пряди.

Водоросли?

Их движение завораживает. От него трудно оторвать взгляд: смотрела бы и смотрела. Водоросли похожи на волосы — на вид мягкие, шелковистые. Так и хочется их погладить. Протягиваю руку, глажу. Они и впрямь как шелк…

Это волосы. Мои волосы.

У меня зеленые волосы?!

Чему я удивляюсь? У меня роскошные волосы! Поддавшись порыву, делаю оборот вокруг себя. Мир закручивается стремительной каруселью (карусель? что за слово?!). Волосы окутывают меня летящим облаком, я верчусь быстрее и быстрее. Не могу, не хочу останавливаться! Мне хорошо, весело…

— Мама! Ты такая красивая!

Мама?

Останавливаюсь. Дочь — моя дочь?! слово вспоминается с трудом, — зависла в толще воды напротив. Смотрит. Она смотрит на меня, я на нее. Да, у меня была дочь. Давно, не здесь…

Где? Когда?

Не важно! Она была, она есть.

Дочь ждет. Я должна что-то ответить? Имя. У дочери есть имя. Как же ее звали? Что-то с усилием приоткрывается во мне: ракушка с неохотой разжимает створки. Меж створок наружу выплывает имя.

— Аня? Анечка?!

У нее прекрасная гибкая фигурка. Гладкая кожа, похожая на лист кувшинки. Стройные ножки то срастаются в хвост, то вновь разделяются — не уследишь. Анечка всегда была непоседой! У нее такие же волосы, как у меня. Лицо…

Под моим взглядом лицо дочери плывет, меняется. Только что был полупрозрачный пузырь, изнутри подсвеченный мягким жемчужным сиянием — и вот на нем проступает курносый нос, маленький упрямый подбородок. Широко распахиваются глаза: огромные, сияющие…

Мы обе такие. Изменчивые, как вода.

— Ты тоже красавица! Настоящая красавица!

Она улыбается. Зубы белые, ровные, острые. Кажется, раньше ее зубы были другие.

— Дай я тебя обниму!

Одним мощным движением хвоста Аня радостно бросает себя мне навстречу. Мы обнимаемся: долго-долго. Мы вместе. Мы снова вместе (почему — снова?). Теперь все будет хорошо.

— Время спать, Анечка.

— Почему?

— Скоро солнышко взойдет.

— Спать надо ночью, мама! А когда солнышко — играть, гулять, веселиться!

Чепуха. Днем, когда солнце, мы спим. А когда встает луна, приходит наше время. Время русалок…

Мы — русалки?!

Ну конечно! А кто же еще?

— Ты просто забыла, Анечка. Спать надо днем, а играть — ночью. Днем нам лучше не показываться.

— Мне солнышка хочется, мам. Холодно. Хочу согреться.

Да она и правда вся холодная! Обнимаю дочь покрепче, прижимаю к себе. Мне самой холодно. Почему? Вода теплая, Анечка со мной, все хорошо…

Холодно.

— Вот потому и надо ложиться спать. Ты заснешь — и не будешь мерзнуть. А проснешься, и будем играть.

— Правда, мама?

— Конечно, маленькая. Плывем под корягу, там нас никто не потревожит.

Плывем. Устраиваемся. Засыпаем.

…бежим. Мы бежим.

Мы с Анечкой и еще люди. Много людей. Чемоданы, сумки, рюкзаки. Я крепко держу дочь за руку. На нас тоже рюкзаки. Хорошо, что не взяла чемодан. С ним бы далеко не ушли. Пришлось бы бросить.

Позади бахает: тяжело, гулко. Раз, другой, третий. Земля под ногами дрожит от страха. Нет, от страха дрожим мы. А земля дрожит от взрывов. Бомбы? Ракеты? Снаряды?

Какая разница?!

Не выдерживаю, оборачиваюсь на бегу. Над поселком взвиваются в небо черные столбы дыма. Рушится дом: оседает, разваливается. Нет, не наш. Нашего отсюда не видно. По всему поселку полыхают пожары.

Поселок городского типа. Был.

Под ногами жидкая грязь вперемешку со снегом. Оскальзываюсь, едва не падаю. Нельзя смотреть назад. Только вперед, вперед и под ноги. Нельзя упасть.

— Мама, мне страшно!

— Мне тоже. Это ничего. Мы убежим.

Фразы рвутся в клочья, как мое дыхание.

— Сядем на поезд. Уедем. Далеко-далеко.

— Где нет войны?

— Где нет войны.

— Бежим быстрее!

Быстрее не получается, но мы стараемся. Вот и мост. На другом берегу дорога уходит в лес. Там нас не увидят. Доберемся до станции. Говорят, электрички еще ходят. Специальные. Эвакуационные.

Саша звонил три дня назад. Велел нам с Аней уезжать. С ним все в порядке, их рота на второй линии, к ним почти не прилетает. А мы должны уехать.

Немедленно!

Надо было его послушать. Уже были бы в безопасности. Дура, что ты тянула? Собраться не могла? Все из рук валилось? Дом не хотела бросать, надеялась, что пронесет?!

Не пронесло.

По мосту бежать легче: здесь мало грязи. Еще чуть-чуть…

Удар. Глохну от грохота. Я не слышу, не слышу, я ничего не слышу! Мост уходит из-под ног. Аня! Падаю, падаю, падаю… Вода. Почему вода? Был же мост! Анечка, где ты?! Кричу; не слышу себя. В рот заливается вода. Как же так? Я хорошо плаваю. Я люблю плавать.

Аня! Аня!!!

Это все рюкзак. Какой тяжелый! Он тянет меня ко дну. Надо его сбросить. Вынырнуть, глотнуть воздуха; найти Аню. Она жива, она плавает лучше меня. И рюкзачок у нее совсем легонький…

Не чувствую рук. Не чувствую ног. Ничего не чувствую.

Устала. Я так устала. Сил нет. Я немножко полежу, отдохну — и вынырну. Найду Аню, и все будет хорошо.

Все будет хорошо.

Это была я?!

Почему — была? Я есть. Вот она — я. Смотрю на лунную дорожку. Блики бегут по воде. Люди бежали к мосту иначе, некрасиво. Блики — другое дело. Смотрела бы и смотрела…

Тишина.

Вода чуть слышно плещет, убаюкивает. Плакучие ивы полощут ветви в реке. Видно как днем, даже лучше. Аня? Вот она, моя Анечка, сладко спит под корягой. Скоро проснется, и мы будем играть. Я обещала.

Сон. Этот страшный сон.

Он тает комом ноздреватого снега под солнцем, растекается талой водой. На мосту была я. Та, что любуется лунной дорожкой — тоже я.

Холодно.

Почему так холодно? Лето же, должно быть тепло. А мне холодно. Надо согреться. Согреть Анечку. Надо, надо, надо позарез…

— Мама, мне холодно!

Проснулась, моя ненаглядная!

— Давай играть? Заодно и согреешься.

— А во что мы будем играть?

— В догонялки?

— Давай!

— Догоняй!

Вода ласкает тело. Она всюду, вода — это я сама. Мы с ней — единое целое, как мать и ребенок в материнском чреве. Плыву, несусь, мчусь, не встречая сопротивления. Как неуклюже плавала та, другая! А была уверена, что у нее хорошо получается.

Смеюсь, хохочу. Аня тоже смеется.

— Догоняй!

Теплеет, самую малость.

Саша. Любимый.

Лежим в постели, обнявшись. Его лицо рядом. Его дыхание на моей щеке. Родной запах. Родное тепло…

Что это грохочет? Гроза?

Взрывы? Это взрывы?!

Я ощущаю удары всем телом.

Толщу воды пронизывают косые золотистые лучи. Солнце? Почему — солнце? Сейчас день? Что меня разбудило?

Гулкий удар. Еще, еще! Это не взрывы.

Аня! Где Аня?!

Выскальзываю из-под коряги. Спешу на звук. Наверху слышны голоса. Глухие, искаженные — я с трудом понимаю, о чем говорят.

— …утащить хотела, тварь!

— …пацан живой?

— Живой! Только замерз, как цуцик.

— Ничего, отогреем. У меня самогонка есть…

— Самогон? Ребенку?! Дурак старый…

— Сама дура! Разденем, разотрем…

— …где эта?! Где она…

— Глуши!

— Сейчас всплывет!

Человек по пояс зашел в воду, что есть силы лупит по воде веслом. Плашмя. На берегу сгрудились еще трое, хлопочут над мальчиком — мокрым, дрожащим, до смерти перепуганным.

Живым.

Удары весла сотрясают воду. В голове мутится. Прочь отсюда!

Аня! Анечка!

Вот она. Безвольно повисла в толще воды, всплывает к поверхности.

— Аня!!!

Не слышит. Рвусь к дочери сквозь град ударов, сотрясающих тело. Муть в голове; огненные круги перед глазами. Слепну. Чую: Анечка рядом. Удары смолкают, становится легче. Возвращается зрение. Вижу: Аня всплыла на поверхность.

Подныриваю.

— …вот она!

— Хватай!

— Тащи!

— Щас мы ей, тварюке…

Обнимаю дочь — крепко-крепко! — и, не успев остановиться, с разгона выныриваю вместе с ней на воздух. Солнце слепит глаза. По коже бегут кусачие мурашки. Неприятно, но хуже другое: днем мы слабее, медленнее.

Уязвимее.

Вот они: толпятся на берегу, разинули рты. У того, что рядом с нами, в воде, лицо перекошено от страха и ненависти. Он замахивается веслом… Ныряю, унося Анечку на руках. Спешу на глубину.

Удар!

Мы всё дальше. Удары всё тише.

Ушли.

— Анечка, как ты?

Не отвечает. Не шевелится. Течение реки играет с ее волосами. Прижимаю дочь к себе. Больше я ничего не могу для нее сделать. Жду, жду, жду.

Проходит вечность. Моя девочка открывает глаза.

— …мне сон приснился. Плохой, страшный! Я проснулась, вижу — солнышко!

— Я же тебе говорила: днем лучше не показываться!

— Мне было холодно, мама. Я хотела согреться. Подплыла к берегу, а там он.

— Кто?

— Мальчик. Он в воду зашел. Я хотела с ним поиграть. Подплыла и обняла. Мама, он был теплый! Он был такой теплый! Мне стало хорошо-хорошо!

— И что было дальше?

— Он не хотел играть. Он вырывался. Терял тепло, остывал.

— Ты забрала его тепло, маленькая. Ты ведь хотела согреться?

— Я не хотела, чтоб он стал совсем холодный! Я его отпустила. Думала: он на солнышке отогреется, и я его опять обниму.

— А он?

— Кричать начал! Пошел к берегу, идет и кричит! Потом упал. Я помочь хотела, из воды высунулась, а они все как закричат! Я испугалась. Начало бабахать, дальше не помню…

— Не плачь, не надо. Здесь нас не достанут.

— Они злые? Да, мама?

— Люди не злые, Анечка. Люди за мальчика испугались. И нас с тобой испугались. Люди, когда боятся, бывают очень опасными.

— Мы разве страшные? Мы красивые!

— Мы красивые. Просто мы другие. Не такие, как эти люди. Не зря они нас боятся… Обещай мне, что больше не будешь так делать. Крепко-крепко пообещай!

— Как?

— Днем показываться. Людей обнимать.

— Я днем ни за что не выйду! Честно-честно. А обниматься… Они такие теплые, мама! А мне так холодно. Все время…

— Обещай не трогать людей. Слышишь?!

— Обещаю. Только как мне согреться?

— Мы что-нибудь придумаем, маленькая…

Впервые я солгала дочери.

Мы ничего не придумаем. Мы будем мерзнуть без живого тепла, сколько выдержим. А когда не останется сил терпеть, мы подкараулим беспечного человека. Обнимем, заберем его тепло — и ненадолго согреемся.

Он останется на дне, холодный и неподвижный. А мы захотим еще.

Я перестала считать дни и ночи. Я начинаю забывать, что такое «счет». Я-прежняя уходит, исчезает, растворяется. Если бы не сны, она бы ушла совсем. Сны держат: кусочки другой жизни.

Дом, друзья, соседи.

Саша.

Он приходит во снах чаще всего. Обнимает, согревает, шепчет на ухо что-то ласковое. Проснувшись, я не помню его слов. Помню тепло, покой, тихую радость. Желание быть вместе…

Любовь? Я забываю значение слов.

Все чаще мне кажется, что забрать чужое тепло — в этом нет ничего плохого. Кто-то станет холодным? Мертвым? Что с того? Мне нужно его тепло! Нам с Аней нужно. Зачем противиться своей натуре? Надо сделать это один раз, а дальше будет проще, много проще…

Совсем просто.

Наверное, от меня-прежней осталось больше, чем кажется. Та все никак не могла решиться на отъезд, надеялась, что пронесет. Я-нынешняя — жду, тяну, пока могу. Играю с Аней в догонялки. Мы ненадолго забываем о холоде, носимся меж водорослей и коряг, закручиваем головокружительные пируэты. Распугиваем стайки рыб, ныряем в темные бочаги…

Веселье уходит, вымывается. Мы носимся друг за дружкой уже по привычке.

Моя дочь.

За что ей эти мучения? Не лучше ли было сразу, с концами, чем вот так?

Он приходит в сумерках.

Я чувствую его приближение. Подплываю к мосту, прячусь в ряске. Солнце упало за горизонт, последние лучи скользят над берегом, не касаясь воды. Мост восстановили. Вместо камня (бетона? что такое бетон?!) положили бревна, сверху настелили доски.

Я жду.

Саша идет от разрушенного поселка. Ближе, ближе… Ступает на мост. Гулкий звук шагов. На середине моста он останавливается. Опирается на перила. Смотрит на воду. Он не видит меня, а я не могу оторвать от него взгляда. Зеленая одежда в мелких пятнышках — точь-в-точь разводы ряски на воде.

Форма, вспоминаю я. Военная форма.

Тысячу раз виденное во сне лицо осунулось, затвердело. Он знает! Знает, что мы погибли здесь. Он пришел проститься.

Надо показаться ему. Позвать. Он без колебания кинется к нам. В воду, в огонь, куда угодно! Мы его обнимем, мы с дочерью…

Вберем живое тепло. Без остатка.

…он с радостью согреет нас!

Он умрет! Самый любимый на свете человек ляжет на дне, холодный и безмолвный…

…мы будем вместе. Навсегда.

Чего ты хочешь?

…хочу обнять его. Хочу согреться…

Это уже не ты. Не та, что обнимала его когда-то. Помнишь: «Пока смерть не разлучит вас»? Смерть вас разлучила, смирись с этим. Держи подарок: возможность увидеть мужа напоследок. Увидела? Теперь уплывай.

…я хочу согреться.

— Мама, кто там?

— Один дядя. Спрячься! Не высовывайся.

— Он теплый! Он нас согреет?

— Прячься!

— Чтобы его не напугать, да?

— Да!

— Хорошо, я спрячусь. А он зайдет в воду?

— Спрячься и жди.

— Хорошо, я подожду, только…

Что у него в руках? Цветы? Две полевые ромашки.

Саша долго стоит на мосту, потом разжимает пальцы, и ромашки падают в воду. Я хочу их поймать. Хочу прижать к губам, вдохнуть аромат…

Нельзя! Он заметит, увидит.

Течение несет ромашки мимо. Глаза Саши полны слез, но вниз срывается одна-единственная. Не знаю, что бросает меня вперед, к мосту. Мое тело сливается с темной водой. Ни один бурун не вскипает на поверхности. Ничто не тревожит плавное течение реки. На миг вынырнув, я ловлю слезу ртом — и снова ухожу под воду.

Горько. Солоно. Горячо.

В единый миг передо мной проносятся люди, железные машины, взрывы, вспышки выстрелов, разрушенные дома, окопы, изрытые воронками поля, сгоревшие танки, тела, лежащие без движения; огонь, гарь, кровь…

Ссутулившись, Саша бредет прочь.

— Это был папа?

— Да, доченька.

— Он больше не придет?

— Не придет. У него теперь другая жизнь.

— А он не может остаться тут, с нами?

— Не может, Анечка.

— Жалко-то как… Прощай, папа!

Высунувшись из воды, Аня машет ему рукой. К счастью, Саша этого не видит.

— А я вот что поймала!

В ее руке — две полевые ромашки.

— Это папа нам подарил?

— Да, маленькая.

— Одна тебе, другая мне!

Беру ромашку, вдыхаю едва ощутимый аромат. Вплетаю в волосы.

— Папа ушел, — грустит Аня. — Папа ушел, а мне опять холодно.

Сашина слеза. Одна-единственная; волшебная. Да, я вижу. Вижу, как течет наша река, как впадает в другую, большую реку. Возле устья этой большой реки собирается много людей. Чужих людей. Тех, кто бомбил наш поселок. Скоро они начнут переправу. Саша станет в них стрелять, и кое-кто из чужих будет вынужден пуститься вплавь.

— Поплыли, Аня.

— Куда, мама?

— Нам надо спешить. Мы с тобой скоро согреемся.

Апрель 2023 г.