Двойная осторожность

Глава 1

Я приказал ребятам сидеть тихо, пока я схожу за винтовкой.

Обычно это действовало. Я мог рассчитывать на то, что в течение пяти минут, которые потребуются, чтобы дойти до шкафа в учительской и вернуться обратно в класс, тридцать полуобузданных хулиганов четырнадцати лет от роду станут вести себя прилично, потому что их будет сдерживать желание увидеть обещанное зрелище. Вообще-то они считали, что физика требует слишком больших умственных усилий, но то, что происходит, когда пуля вылетает из дула винтовки, это... скажем так, занятно.

В учительской меня ненадолго задержал Дженкинс, Дженкинс, с его кислой физиономией и буйными усами, который заявил мне, что объяснять импульс и инерцию лучше мелом на доске, а вся эта стрельба из настоящей винтовки попросту мальчишество и ненужная театральность.

— Да, вы, несомненно, правы, — вежливо ответил я, обходя его.

Дженкинс взглянул на меня со своим обычным безнадежным презрением. Он ненавидел меня за то, что я всегда с ним соглашался — собственно, почему я и соглашался.

— Извините, — сказал я, удаляясь. — Четвертый "А" ждет.

Однако, вопреки моим надеждам, четвертый "А" вовсе не ждал меня, сдерживая возбуждение. Появление мое было встречено дружными ехидными смешками.

— Слушайте, — сказал я ровным тоном, еще на пороге ощутив атмосферу, царящую в классе, — либо вы немедленно утихомиритесь, либо я сейчас дам контрольную...

Но и эта угроза не возымела действия. Смешки продолжались. Ребята стреляли глазами то на меня, то на винтовку, то на доску, которой я пока не мог видеть из-за открытой двери, и их лица буквально излучали восторг и предвкушение потехи.

— Ну ладно, — сказал я, затворяя дверь, — посмотрим, что вы там написа...

И осекся. Ничего они не написали.

У доски, выпрямившись и застыв в неподвижности, стоял один из учеников: Поль Аркади, классный шут. В неподвижности он застыл потому, что на голове у него лежало яблоко.

Смешки перешли в откровенный гогот. Я и сам не мог удержаться от улыбки.

— А вы можете сбить яблоко у него с головы, сэр? — кричали со всех сторон. — А Вильгельм Телль мог, сэр!

— Не вызвать ли «скорую», сэр? Просто на всякий случай!

— А сколько времени потребуется пуле, чтобы пройти через голову Поля?

— Очень смешно! — сказал я сурово. Это и в самом деле было очень смешно, и они это знали. Но если я тоже засмеюсь, я утрачу контроль над классом, а терять контроль над таким нестойким веществом небезопасно. Очень остроумно, Поль, — сказал я. — Садись.

Поль был удовлетворен. Желаемый эффект достигнут. Он с природным изяществом снял яблоко с головы и послушно вернулся на место, принимая как должное восхищенные шуточки и завистливое мяуканье.

— Так вот, — сказал я, утвердившись на том месте, где стоял Поль, — сегодня вы узнаете, сколько времени требуется пуле, летящей с определенной скоростью, чтобы преодолеть определенное расстояние...

Винтовка, которую я принес на урок, была обыкновенной духовушкой, но я рассказал им и о том, как действует настоящая винтовка, и почему пуля вылетает из ствола так быстро. Я дал им потрогать гладкий металл — многие из них впервые видели настоящее ружье так близко, пусть даже это была всего лишь пневматическая винтовка. Я рассказал, как делают пули и чем они отличаются от дроби и от пулек для духовушки, которые я принес с собой. Как действует зарядный механизм. Как канавки внутри ствола раскручивают пулю, придавая ей вращательное движение. Я рассказывал о трении о воздух и о нагревании.

Они слушали очень внимательно и задавали обычные вопросы.

— А вы расскажете, как действует бомба, сэр?

— Когда-нибудь, — отвечал я.

— А атомная бомба? — Когда-нибудь.

— А водородная... кобальтовая... нейтронная бомба?

— Когда-нибудь.

Они никогда не спрашивали, как распространяются в эфире радиоволны что для меня лично было величайшей загадкой. Они спрашивали о разрушении, а не о созидании; о силе, а не о симметрии. Во всех этих главах отражался дух насилия, от рождения присущий каждому ребенку мужского пола. Я знал, о чем они думают, потому что и сам когда-то был таким. А иначе почему бы я в их годы проводил бесконечные часы на полигоне, упражняясь в стрельбе из кадетской винтовки, пока не довел свое мастерство до того, что попадал в мишень размером с ноготь с расстояния пятидесяти ярдов девять раз из десяти?

Странное, бессмысленное, утонченное искусство. Ведь я никогда не собирался стрелять по живым существам.

— А это правда, сэр, что вы на Олимпиаде выиграли медаль в соревнованиях по стрельбе? — спросил один из них.

— Нет, не правда.

— А что вы выиграли, сэр?

— Я хочу, чтобы вы сравнили скорость пули со скоростью известных вам движущихся предметов. Как вы думаете, может ли случиться, что вы будете лететь на самолете с той же скоростью, что и пуля, так, что, когда вы выглянете в окно, вам покажется, что пуля стоит на месте?

Урок продолжался. Они запомнят его на всю жизнь — благодаря винтовке. А без винтовки, чтобы там Дженкинс ни говорил, он бы мгновенно смешался с общим прахом учения, который они каждый день отрясают со своих ног в четыре часа пополудни, покидая стены школы. Мне часто кажется, что преподавание — это не только сообщение сведений, но и пробуждение образов. Именно то, что сообщаешь в форме шутки, они потом лучше всего отвечают на экзаменах.

Преподавать мне нравилось. Особенно мне нравилось преподавать физику.

Она дарила мне радость, возможно, еще и потому, что у большинства людей физика вызывает только ужас. А ведь физика — это описание незримого мира, точно так же, как география — описание мира зримого. Физика — это наука обо всех необычайно могущественных силах: о магнетизме, об электричестве, гравитации, свете, звуке, космических излучениях... Физика раскрывает тайны Вселенной. Как же можно ее не любить?

Я уже три года работал главой отделения физики общеобразовательной школы Ист-Миддлсекса. В моем подчинении состояли четыре учителя и два лаборанта. Мне было тридцать три года. В будущем я мог надеяться дослужиться до должности заместителя директора, а быть может, и занять пост директора школы, хотя, если я не добьюсь этого к сорока годам, надежду можно было оставить. Директора с каждым годом становились все моложе. Циники поговаривают, что в первую очередь потому, что, чем моложе директор школы, тем проще высшему начальству им командовать.

Короче говоря, я был вполне доволен своей работой и мог рассчитывать на продвижение по службе. А вот семейные мои дела обстояли значительно хуже.

Четвертый "А" изучал импульс. Аркади потихоньку грыз свое яблоко, когда думал, что я не вижу. Однако за десять лет работы в школе мое боковое зрение так обострилось, что временами ребята всерьез верили, будто я могу видеть затылком. Оно и к лучшему: так проще ими управлять.

— Только не бросай огрызок на пол, Поль, — мягко сказал я. Одно дело позволить ему съесть яблоко — он это заслужил, но совсем другое — позволить ему решить, будто я ничего не заметил. Держать в узде этих чудищ это, конечно, постоянная психологическая игра, но еще и необходимость номер один. Мне случалось видеть, как охотничьи инстинкты детишек доводили до нервного срыва людей куда более сильных, чем я сам.

Когда прозвенел звонок, возвещающий конец урока, мне была оказана высокая честь: они позволили мне договорить прежде, чем сорвались и помчались по домам. А ведь это был последний урок в пятницу — и да здравствуют выходные!

Я не спеша обошел четыре физические лаборатории и две подсобки, проверяя, все ли в порядке. Двое лаборантов, Луиза и Дэвид, разбирали и раскладывали по местам оборудование, которое не понадобится в понедельник. Они развинчивали радиотехнические «опыты» пятого "Е" и возвращали батарейки, зажимы, платы и транзисторы в бесчисленные коробки и ящички в подсобке.

— Кого-нибудь пристрелили? — поинтересовалась Луиза, увидев у меня в руках винтовку.

— Просто не хотел оставлять ее без присмотра.

— Она заряжена? — ее голос звучал почти с надеждой. К концу дня в пятницу Луиза всегда находилась в таком состоянии, что никто не решался ее ни о чем просить — иначе вам грозило минут десять выслушивать слезливые рассуждения на тему «Вы просто не понимаете, как много сил отнимает эта работа!», а мне, как правило, на это мужества не хватало. Я полагал, что вспышки гнева Луизы основаны на убеждении, что жизнь обманула ее, и вот теперь, к сорока годам, она вынуждена быть чем-то вроде кладовщицы (хотя, безусловно, добросовестной и приносящей большую пользу), а не Великим Ученым.

«Если бы я поступила в колледж...» — говаривала она тоном, подразумевающим, что в этом случае Эйнштейн давно был бы предан забвению. Я старался обходиться с ней как можно мягче и при первых признаках надвигающейся грозы отступал. Возможно, это было слабостью, но я нуждался в ее помощи, а в мрачном настроении Луиза делалась медлительной.

— Мой список на понедельник! — сказал я, вручая его Луизе.

Она с пренебрежением проглядела его.

— Мартин тоже заказал осциллоскопы на третий урок. В школе не хватало осциллоскопов, и это было поводом для постоянных трений.

— Ну хоть сколько-нибудь! — сказал я.

— Двух вам хватит?

Я сказал, что, наверно, хватит, улыбнулся ей, пожелал хорошей погоды для работы в саду и отправился домой.

Ехал я медленно, и на меня постепенно наваливалась свинцовая покорность судьбе, как всегда бывало на обратном пути. Между нами с Сарой не оставалось ни радости, ни пылкой любви. Восемь лет семейной жизни — и ничего, кроме нарастающей скуки.

Мы не могли иметь детей. Сара надеялась родить ребенка, мечтала об этом, жаждала этого. Мы побывали у всех мыслимых и немыслимых специалистов, Саре сделали бесчисленное множество уколов, она выпила горы пилюль и прошла через две операции. Мое разочарование было переносимым, хотя от того не менее глубоким. Ее же горе оказалось трудноизлечимым и постепенно переросло в непрерывную депрессию, из которой ее не могло вывести ничто на свете.

Врачи утешали нас, говоря, что многие бездетные браки бывают тем не менее вполне удачными и общее несчастье сплачивает супругов, но с нами вышло наоборот. Там, где некогда была любовь, теперь осталась лишь любезность; мечты о будущем и смех сменились тоскливой безнадежностью, слезы и душевные муки — молчанием.

Ей нужны были дети. Меня ей было мало. Мне пришлось признаться себе в том, что для нее главным было материнство, что брак был лишь средством, и на моем месте мог бы оказаться любой другой мужчина. Время от времени я уныло спрашивал себя, долго ли она оставалась бы со мной, если бы оказалось, что бесплоден я, а не она. Но задаваться подобными вопросами было бессмысленно, так же, как и гадать, были ли бы мы счастливы, если бы мечты Сары сбылись.

Осмелюсь сказать, наш брак был похож на многие другие. Мы никогда не ссорились. Спорили очень редко. Нам просто было все равно. И при мысли, что так придется провести всю оставшуюся жизнь, становилось тоскливо.

И это возвращение домой было похоже на тысячи других. Я припарковал машину перед запертыми дверьми гаража и вошел в дом, неся в руках винтовку и пачку тетрадей. Сара, как обычно, была дома — работала неполный день секретаршей в приемной зубного врача. Она сидела на диване в гостиной и читала журнал.

— Привет, — сказал я.

— Привет. Как прошел день?

— Нормально.

Она не оторвалась от журнала. Я не поцеловал ее. Быть может, для нас обоих это было все же лучше полного одиночества, но не намного.

— На ужин ветчина, — сказала она. — И капустный салат. Устроит?

— Замечательно!

Она продолжала читать. Стройная светловолосая, все такая же прелестная, если бы не ставшее привычным обиженное выражение лица. Я уже привык к этому, но временами испытывал приливы невыразимой тоски по смешливой девчонке прежних дней. Временами я спрашивал себя, замечает ли она, что я тоже утратил прежнюю веселость. Хотя я иногда по-прежнему ощущал в глубине души бурлящий смех, погребенный под пластами скуки.

В тот вечер я еще раз попытался развеять наше общее уныние (надо заметить, со временем я делал это все реже и реже).

— Слушай, а давай бросим все и выберемся куда-нибудь пообедать! Хотя бы к Флорестану. Там танцы.

Она даже не подняла глаз.

— Не говори глупостей.

— Ну давай сходим!

— Не хочется... — Пауза. — Я лучше телевизор посмотрю. — Она перевернула страницу и безразличным тоном добавила:

— А потом, у Флорестана все слишком дорого. Мы не можем себе этого позволить.

— Да нет, почему! Если только это доставит тебе удовольствие...

— Не доставит.

— Ну ладно, — вздохнул я. — Пойду тогда займусь тетрадками.

Она чуть заметно кивнула.

— Ужин в семь.

— Хорошо, — сказал я и повернулся, чтобы уйти.

— Да, тебе письмо от Вильяма, — сказала она скучным голосом. — Я его отнесла наверх.

— Да? Спасибо.

Она продолжала читать, а я отнес свои вещи в самую маленькую из трех наших спален, служившую мне кабинетом. Агент по продаже, показывавший нам дом, радостно сообщил, что «эта комната как раз подходит для детской!», и едва не лишился покупателей. Я объявил эту комнату своей и постарался сделать ее как можно более мужественной, но все же чувствовал, что Саре все время казалось, будто в этой комнате витает дух нерожденного ребенка. Она туда редко заходила. То, что она положила письмо от моего брата ко мне на стол, был случай не совсем обычный. В письме говорилось:

"Дорогой Джонатан!

Не можешь ли ты прислать мне тридцать фунтов? Это чтобы поехать в каникулы на ферму. Я писал миссис Поттер, она меня примет. Она говорит, что цены теперь поднялись из-за инфляции. Это не за еду — кормит она меня в основном хлебом с медом (я не против!). И еще мне нужны деньги на верховую езду, на тот случай, если мне больше не разрешат зарабатывать, вычищая денники (у них там сейчас с этим что-то туго, закон об эксплуатации подростков и все такое). Ничего, вот доживу до шестнадцати... Если сможешь прислать пятьдесят, это было бы классно! Если я сумею заработать на верховую езду, лишние двадцать пришлю обратно, потому что если не можешь тратить лишних «бабок», так лучше и не начинать. На ферму надо уехать в ту пятницу, так что пришли, пожалуйста, деньги как можно быстрее.

А ты знаешь, что Клинкер таки выиграл скачку в Стратфорде? Слушай, если ты не хочешь, чтобы я стал жокеем, может, я тогда жучком сделаюсь? Надеюсь, у тебя все в порядке. И у Сары тоже. Вильям.

Р.S. Может, приедешь к нам на соревнования или на Побрякушник? Ты, наверно, удивишься: я получил приз за парные гонки!"

Побрякушником называли торжественный день, когда в школе вручали призы. Мне все никак не удавалось выбраться к брату по той или иной причине.

«Надо съездить на этот раз», — подумал я. Даже Вильяму временами может быть одиноко из-за того, что никто не видит, как он собирает свои призы что он делал с несколько утомительным постоянством.

Вильям учился в частной школе благодаря богатому крестному, который оставил ему кучу денег «на образование и профессиональное обучение, чтоб этому щенку хорошо жилось». Попечители регулярно оплачивали школу и выдавали мне определенную сумму на одежду и все прочее, а я пересылал деньги Вильяму, когда он в этом нуждался. Это было замечательно во многих отношениях и не в последнюю очередь потому, что это означало, что Вильяму не приходится жить у нас с Сарой. Шумный и независимый братец мужа был явно не тем ребенком, о котором жена мечтала.

Вильям проводил каникулы на фермах. Сара временами говорила, что несправедливо, что у Вильяма больше денег, чем у меня, и что Вильям был безнадежно ипорчен с того самого дня, как наша матушка в сорок шесть лет обнаружила, что снова беременна. Встречаясь, Сара и Вильям в основном вели себя осторожно и сдержанно, лишь изредка позволяя себе откровенность. Вильям очень быстро отучился дразнить ее, но, однако, удерживался от этого с большим трудом, а Сара отвечала на насмешки саркастичными комментариями. Поэтому они кружили вокруг друг друга, словно два равных противника, не желающих вступать в открытую схватку.

Вильяма, с тех пор как он себя помнил, неудержимо влекло к лошадям, и он давно уже заявил, что станет жокеем. Мы оба этого не одобряли, Сара резко, я — сдержанно. Вильям утверждал, что надежность — слово пошлое, и есть вещи получше верного заработка. Мы с Сарой, видимо, были все же более склонны к размеренному образу жизни, порядку и достижению каких-то житейских целей. Вильям же с возрастом все более жаждал свободы, быстроты, риска. Вот и сейчас он предпочел провести недельные каникулы в середине семестра на ферме, с лошадьми, вместо того чтобы готовиться к экзаменам за восьмой класс, которые должны были состояться сразу после каникул.

Я оставил письмо у себя на столе, чтобы не забыть отправить ему чек, и отпер стенной шкаф, где хранились мои винтовки.

Пневматическая винтовка, которую я носил в школу, была не более чем игрушкой. Она не нуждалась в лицензии, ее не надо было хранить в надежном месте. Но у меня были еще два «маузера» калибра 7,62, один «энфилд» номер 4, тоже 7,62, и два «аншютца» калибра 0,22 дюйма, ощетинившихся всяческими приспособлениями, и старый «ли-энфилд» калибра 0,303 дюйма, винтовка времен моей юности, но все такая же опасная, как и прежде, если только удастся достать к ней патроны. У меня было несколько штук, но я их берег, — видимо, из-за ностальгии. Патронов на 0,303 больше не делали, из-за того, что в шестидесятых армия перешла на калибр 7,62 миллиметра. Я повесил на место духовушку, проверил, все ли так, как следует, вдохнул еще раз знакомый запах машинного масла и запер дверцу.

Внизу зазвонил телефон. Сара взяла трубку. Я посмотрел на гору тетрадок — все их надо было просмотреть, исправить ошибки и вернуть ребятам в понедельник. Ну почему я не устроился на работу с жестким графиком, где ничего не нужно брать на дом? Домашняя работа отравляет жизнь не только школьникам...

Снизу доносился голос говорящей по телефону Сары, звонкий и отчетливый:

— А, Питер, это ты? Привет. Как я рада...

Последовала долгая пауза, во время которой говорил Питер, а потом стонущий возглас Сары:

— О нет! О боже! Питер! Не может быть!..

Ужас, недоверие, потрясение... Что бы то ни было, я пулей вылетел из кабинета и сбежал вниз.

Сара сидела на диване, выпрямившись и застыв, держа телефон, за которым волочился длинный шнур.

— О нет! — повторяла она. — Этого не может быть. Это попросту невозможно!!!

Она уставилась на меня невидящим взглядом, вытянув шею, вся обратившись в слух.

— Да, конечно... конечно, мы приедем... О Питер... Да, конечно...

Да, прямо сейчас. Да... да... будем... — она взглянула на часы, — в девять. Ну, может, чуть попозже. Идет? Ладно... И, Питер, скажи, что я ее очень люблю, и...

И она дрожащей рукой бросила трубку.

— Надо ехать, — сказала она. — Питер и Донна...

— Только не сегодня! — запротестовал я. — Что бы там ни было, сегодня я не поеду. Я устал как собака, и еще все эти тетради...

— Нет, немедленно! Мы должны ехать немедленно!

— Но это же сотня миль!

— А мне плевать, слышишь? Мы должны ехать сейчас. Сейчас же!

Она вскочила и буквально бегом бросилась к лестнице.

— Собирай чемодан, — сказала она. — Скорей!

Я последовал за ней менее торопливо, отчасти раздраженный и в то же время против воли взбудораженный ее внезапной спешкой.

— Сара, погоди минутку! Что все-таки случилось у Питера и Донны?

Она остановилась на четвертой ступеньке и взглянула на меня через перила. Она уже плакала, все лицо ее скривилось от внутренней боли.

— Донна, — всхлипнула она, — Донна...

— Она попала в аварию?

— Н-нет...

— А что тогда?

Но она лишь сильнее разрыдалась.

— Я... я ей нужна...

— Ну тогда ты и поезжай, — с облегчением сказал я: проблема разрешилась. — Я несколько дней без машины обойдусь. До вторника, во всяком случае. В понедельник поеду на автобусе.

— Нет. Питеру нужен и ты тоже. Он умолял меня... нас обоих...

— Почему? — спросил я, но она уже снова бросилась наверх и не ответила.

«Мне это не нравится!» — резко подумал я. Что бы там ни случилось, Сара знала, что мне это не понравится и что все мои инстинкты восстанут против того, чтобы вмешиваться в это дело. Я неохотно последовал за нею наверх и увидел, что она уже складывает на кровать вещи и зубную пасту.

— У Донны ведь есть родители, разве не так? — спросил я. — И у Питера тоже. Так что, если действительно произошло что-то ужасное, зачем, во имя всего святого, им понадобились мы?

— Они наши друзья! — Сара металась по комнате, захлебываясь слезами и роняя вещи. Это было нечто большее, чем просто сострадание. Во всем этом чувствовалось какое-то сумасбродство, что выбивало меня из колеи и отталкивало.

— Ты знаешь, — сказал я, — вряд ли дружба имеет право требовать от человека, чтобы он очертя голову летел в Норидж, усталый, голодный, вдобавок не зная, что к чему. Я не поеду.

Сара, казалось, не слышала. Лихорадочные сборы продолжались, а бурные рыдания перешли в ровный моросящий дождик.

Когда-то у нас было много друзей, но сейчас остались только Питер и Донна, несмотря на то, что они жили уже не в пяти милях от нас и к ним нельзя было заходить по четвергам поиграть в теннис. Все прочие наши друзья, которые были у нас до и после брака, либо разъехались, либо переженились и обзавелись детьми. Только у Питера с Донной, как и у нас, детей не было. Только они никогда не разговаривали о детях — и потому Сара была в состоянии общаться с ними.

Они с Донной долго жили в одной квартире. Мы с Питером впервые встретились в качестве их будущих мужей и сдружились достаточно крепко, чтобы эта дружба смогла пережить их переезд в Норидж, хотя теперь ее проявления ограничивались чаще поздравительными открытками и телефонными звонками, чем взаимными визитами. Однажды мы провели вместе отпуск на катере, на каналах.

«Надо опять пойти на каналы на будущий год», — говорили мы, но что-то все никак не получалось.

— Что, Донна больна? — спросил я.

— Нет...

— Не поеду!

Дождик утих. Сара остановилась, глядя на беспорядок. Глаза у нее покраснели, в руках была скомканная ночная рубашка. Она уставилась на бледно-зеленую тряпку, защищавшую ее от холода одинокой постели, и ее наконец прорвало:

— Донну арестовали.

— Арестовали — Донну?

Я был ошеломлен. Донна была тихая, как мышка. Организованная. Мягкая.

Вечно извиняется. Трудно себе представить, чтобы у Донны могли быть неприятности с полицией.

— Сейчас она дома, — сказала Сара. — Она... Питер говорит, она близка к самоубийству. Он говорит, что не может с ней справиться! — Она постепенно говорила все громче. — Он говорит, что ему нужны мы... сейчас!

Сию минуту! Он не знает, что делать! Он говорит, что, кроме нас, никто не поможет...

Она снова расплакалась. Ну, что бы там ни было, а это уже слишком!

— Что сделала Донна? — медленно спросил я.

— Она поехала в магазин, — выдавила Сара, — и украла... украла...

— О Гос-споди! — сказал я. — Это, конечно, ужасно для них, но ведь тысячи людей воруют в магазинах. Стоило шум поднимать!

— Ты не слушаешь! — крикнула Сара. — Ну почему ты никогда не слушаешь?!

— Я...

— Она украла ребенка!

Глава 2

Мы ехали в Норидж.

Сара была права. Причина визита мне не нравилась. Мне ужасно не хотелось ввязываться в ситуацию, чреватую накалом эмоций, где ничего толкового сделать было нельзя. Мое расположение к Питеру и Донне до такого не доходило. К Питеру — еще куда ни шло, но к Донне — ни в коем случае.

И в то же время, когда я думал о могущественной силе, подтолкнувшей бедную девочку к такому поступку, мне приходило в голову, что незримый мир, возможно, не ограничивается электромагнитными волнами. В конце концов, каждая живая клетка создает свое собственное электрическое поле, а клетки мозга в особенности. Если бы тягу к похищению младенцев можно было сравнить с потенциалом грозы, мне было бы как-то легче.

Сара почти всю дорогу молча сидела рядом со мной, приходя в себя и готовясь. И лишь однажды она высказала вслух то, что было на уме у нас обоих:

— Я могла бы быть на ее месте.

— Нет, — сказал я.

— Ты не знаешь, каково это...

Крыть было нечем. Действительно, я не мог этого знать. Наверное, надо было родиться женщиной, притом женщиной, которая не может иметь детей. За эти годы мне раз пятьдесят говорили, что я не знаю, каково это, говорили разным тоном, от горестного до презрительного, и сейчас я так же не знал, что на это можно ответить, как и тогда, когда услышал это в первый раз.

В мае долго не темнеет, поэтому вести машину было легче, чем обычно, хотя выезжать из Лондона на север вечером в пятницу, когда вся столица стремится за город, — это всегда настоящее мучение.

И в дальнем конце этого пути нас ожидал чистенький новый домик, похожий на коробку, с большими бесформенными окнами, занавешенными тюлем, и аккуратным прямоугольным газоном у входа. Яркий коттедж, ничем не выделяющийся из ряда других таких же. Гордое доказательство того, что Питер достиг определенного уровня благосостояния и рассчитывает на дальнейшее улучшение.

Я прекрасно понимал такой образ жизни и не видел в этом ничего дурного.

Вильям бы здесь задохнулся.

Тюлевые занавески не позволяли видеть, что творится внутри. А внутри все было так, как я ожидал; а в некоторых отношениях даже хуже.

В гостиной, обычно безупречно чистой, было неприбрано, на всех столах и столиках красовались немытые чашки и кружки, оставляющие после себя мокрые круги, и повсюду были разбросаны тряпки и какие-то бумаги. Видимо, это были следы пребывания официальных лиц, в течение двух дней не оставлявших своим вниманием этот дом.

У Питера запали глаза, и говорил он шепотом, словно в доме был покойник. Возможно, для них с Донной произошедшее действительно было хуже смерти. Донна молча сидела, сжавшись в комок, в углу большого зеленого дивана, стоявшего в гостиной. Сара порывисто метнулась к ней и горячо, я бы даже сказал, неистово обняла, но Донна никак не среагировала.

— Она не говорит... и не ест... — беспомощно сообщил Питер.

— И в туалет не ходит?

— Что-о?

Сара уставилась на меня с гневным укором, но я кротко пояснил:

— Если она при нужде ходит в туалет, значит, все не так уж плохо.

Это так естественно...

— Н-нет, — безвольно ответил Питер, — в туалет она ходит.

— Ну тогда ладно.

Сара, очевидно, решила, что это очередной пример моего так называемого бессердечия. Ничего подобного: я просто хотел успокоить Питера. Я спросил Питера, что все-таки произошло, но он не хотел рассказывать в присутствии Донны, поэтому мы ушли на кухню.

Здесь полицейские, врачи, представители суда и работники социальных служб тоже пили кофе и оставили за собой грязную посуду. Питер, казалось, не замечал беспорядка; а ведь в былые времена они с Донной лихорадочно бросились бы прибирать, вытирать и мыть... За окном быстро темнело. Мы сели за стол, и Питер принялся рассказывать мне обо всех ужасах этих двух дней.

Он поведал, что накануне утром Донна похитила младенца из коляски и увезла его в своей машине. Она уехала за семьдесят с лишним миль на север, к побережью, оставила машину с ребенком где-то на берегу, а сама ушла пешком по пляжу.

Машину с ребенком разыскали через несколько часов. Донну нашли сидящей на песке, под проливным дождем. Она молчала и вообще была несколько не в себе.

Полиция ее арестовала. Донну увезли в участок, ночь продержали в камере, а утром отвели в городской суд. Назначили психиатрическую экспертизу, установили дату слушания — через неделю — и, невзирая на протесты матери ребенка, отпустили Донну домой. Все заверяли Питера, что Донну отпустят на поруки, но Питер тем не менее содрогался при мысли о шумихе, какую поднимут газеты, и о том, как будут на них смотреть соседи.

Помолчав и поразмыслив о невменяемом состоянии Донны, я спросил:

— Ты говорил Саре, что она близка к самоубийству?

Он горестно кивнул.

— Сегодня я хотел согреть ее. Уложить в постель. Налил ей ванну...

Некоторое время он не мог говорить. Похоже, она всерьез намеревалась покончить жизнь самоубийством: Питер застал ее в тот момент, когда она собиралась сунуть в ванну включенный фен и влезть туда сама.

— И даже не разделась! — добавил он. Я подумал, что Донна настоятельно нуждается в наблюдении опытных психиатров в уютной частной клинике.

Но вряд ли Питер это допустит.

— Пошли выпьем, — сказал я.

— Но я же не могу! — Питер не переставал мелко дрожать, как будто у него внутри происходило землетрясение.

— Донне будет хорошо с Сарой.

— Но она может попытаться...

— Сара за ней присмотрит.

— Но там люди...

— Купим бутылку, — сказал я. — Идем.

Мы успели в паб перед самым закрытием. Я купил бутылку виски и два стакана у задумчивого бармена, мы сели в мою машину и остановились выпить на тихой, обсаженной деревьями улочке в трех милях от дома Питера. Звезды и фонари смотрели на нас из-за густой листвы.

— И что же мне делать? — в отчаянии спросил Питер.

— Со временем уляжется.

— Это никогда не уляжется! Как нам жить? Это же невозможно, черт побери!

Он захлебнулся последним словом и разревелся, как ребенок. Взрыв непереносимой, тщательно подавляемой скорби, смешанной с гневом и обидой.

Я вынул стакан из его трясущейся руки. Сидел, ждал, вздыхал сочувственно и размышлял, что бы я стал делать, если бы, не дай бог, на месте Донны действительно оказалась Сара.

— И надо же, чтобы это случилось именно теперь! — воскликнул он наконец, вытягивая из кармана платок, чтобы высморкаться.

— Что-что? — переспросил я.

Он судорожно чихнул и вытер щеки.

— Извини.

— Ничего.

Он вздохнул.

— Ты всегда так спокоен...

— Со мной никогда не случалось ничего подобного.

— Я влип, — сказал он.

— Ничего, это пройдет.

— Да нет, я не о Донне. Я и до этого-то не знал, что мне делать, а теперь... теперь я просто не соображаю!

— А что такое? Неприятности из-за денег?

— Нет. То есть не совсем.

Он неуверенно замолчал — его надо было подбодрить.

— А что тогда?

Я вернул ему стакан. Он тупо посмотрел на него, потом одним глотком выпил почти все, что в нем было.

— Ты не рассердишься, если я взвалю это на тебя?

— Конечно, нет!

Питер был на пару лет моложе меня — они с Донной и Сарой были ровесниками, — и временами казалось, что все трое считают меня своим старшим братом. Во всяком случае, мне вовсе не казалось странным, что Питер делится своими проблемами.

Питер был худощав, немного выше среднего роста и недавно отрастил длинные усы, которые, однако, вовсе не придавали ему того сногсшибательно мужественного вида, на который он, должно быть, рассчитывал. Он по-прежнему выглядел обычным безобидным толковым программистом, который всю неделю продает свои ноу-хау мелким фирмам, а по выходным плавает на катере.

Он еще раз промокнул глаза платком и несколько минут глубоко дышал, чтобы успокоиться.

— Я влез в одно дело, в которое влезать не стоило, — сказал он.

— В какое?

— Началось все вроде как с шутки. — Он допил свое виски, я протянул руку и налил ему еще. — Был тут один мужик — наших с тобой примерно лет.

Он приехал из Ньюмаркета, мы разговорились в пабе, где ты покупал виски. И он сказал, что было бы здорово, если бы можно было составить программу, которая угадывала бы победы на скачках. Мы еще посмеялись...

Он умолк.

— Он знал, что ты работаешь с компьютерами? — спросил я.

— Я ему сказал. Ну, знаешь, как это бывает...

— И что дальше?

— Через неделю пришло письмо. От этого мужика. Не знаю, откуда он узнал мой адрес. В пабе, наверно, спросил. Бармен знает, где я живу.

Он глотнул из стакана, помолчал, потом продолжал:

— В письме он спрашивал, не могу ли я помочь человеку, который составляет программу для уравнивания шансов лошадей на скачках. И я подумал: почему бы и нет? Гандикап всегда рассчитывается на компьютерах, а письмо звучало вполне официально...

— Но оно не было официальным?

Питер покачал головой:

— Нет, какая-то частная лавочка. Но я все равно подумал: почему бы и нет? Каждый может составить свою программу. Что толку, все равно ведь заранее не определишь.

— Ты в этом неплохо разбираешься, — заметил я.

— Пришлось научиться за эти несколько недель, — невесело ответил Питер. — Я и не заметил, что забросил Донну, но она говорит, я уже сто лет с ней по-нормальному не разговаривал.

Ему перехватило горло, и он шумно сглотнул.

— Может быть, если бы я не был так занят...

— Перестань себя грызть! — сказал я. — Так что там с гандикапом?

Через некоторое время Питер взял себя в руки и продолжал:

— Он дал мне кипу страниц. И все исписаны каким-то дьявольским почерком. Он хотел, чтобы я сделал из этого программы, которые любой дурак сможет гонять на компьютере... — Он запнулся. — Ты сам-то разбираешься в компьютерах?

— Скорее в микросхемах, чем в программировании. Считай, что нет.

— С большинством людей дело обстоит как раз наоборот.

— Догадываюсь.

— Короче, сделал я эти программы. Кучу программ. Но все они были однотипные. На самом деле это оказалось не так уж трудно, как только я разобрался, что к чему в этих записях. Самым трудным было разобрать сами записи.

Короче, сделал я ему программы, и он мне заплатил.

Он умолк и заерзал на сиденье, угрюмый и насупившийся.

— Ну и что не так? — спросил я.

— Ну я сказал, что лучше будет, если я несколько раз прогоню программы на том компьютере, на котором он будет работать, потому что компьютеры друг от друга сильно отличаются, и хотя он сказал мне, какой фирмы его компьютер, и я это учитывал, все равно, пока программу не прогонишь, всех блох не отловишь. Но он мне не разрешил. Я сказал ему, что это неразумно, но он ответил, чтобы я не лез не в свое дело. Ну, я пожал плечами и распрощался с ним. Подумал, если он такой дурак, так это его личные трудности. А потом явились эти двое.

— Кто такие?

— Не знаю. Когда я спросил, как их зовут, они только посмеялись. Они приказали мне отдать им программы, связанные с лошадьми. Я сказал, что уже отдал. Они сказали, что не имеют ничего общего с тем человеком, который мне платил, но программы я отдать все равно должен.

— И ты отдал?

— Н-ну... да. Некоторым образом.

— Но, Питер... — начал я.

— Да, я знаю, — перебил он, — но, ты понимаешь, они выглядели такими... такими жуткими! Они пришли позавчера вечером — теперь кажется, что это было год назад. Донна вышла погулять. Было еще светло. Около восьми, наверно. Она часто ходит гулять...

Он снова осекся. Я постучал бутылкой о его стакан.

— Что? — спросил он. — А, нет, спасибо. Больше не надо. Ну вот, они пришли и держались так вызывающе и сказали, что, если я не отдам им программы, я об этом пожалею. Они сказали, что Донна — хорошенькая штучка, и вряд ли я захочу, чтобы с ней что-то случилось... — Он сглотнул. — Я никогда бы не поверил... В смысле, такого не бывает... Однако все-таки похоже, что бывает. Ну вот, — сказал он, взяв себя в руки, — я отдал им все, что было у меня в доме, но на самом деле это были, так сказать, только черновые наброски. Довольно грубые. Я написал пару-тройку пробных программ от руки — я часто так делаю. Я знаю, многие пишут на машинке или даже прямо в компьютер, но я так не могу. Мне удобнее иметь под рукой карандаш и резинку. То, что я им отдал, выглядело вполне нормально, особенно для того, кто ничего не смыслит в программировании. Я решил, что они в нем не смыслят. Но работать как следует это не будет. И я не вписал ни имен файлов, ни комментариев, ничего, так что, даже если они отладят программы, они не разберут, что к чему...

Короче говоря, если отбросить весь этот компьютерный жаргон, Питер, видимо, всучил этим довольно опасным типам кучу хлама, при этом прекрасно сознавая, что делает.

— Да, — медленно произнес я, — теперь я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил, что влип.

— Я решил увезти Донну на несколько дней, просто на всякий случай. Я собирался сказать ей об этом вчера вечером, когда приду с работы, вроде как сюрприз сделать, а тут ко мне в офис приехала полиция и сказала, что она... она... О господи, ну как она могла!

Я завинтил пробку на бутылке и взглянул на часы.

— Полночь скоро, — сказал я. — Нам лучше вернуться.

— Да, наверное...

Я взялся за ключ зажигания.

— А полиции ты об этих неприятных посетителях не сообщил?

— Нет, не сообщил. Я просто не мог, понимаешь? Они, конечно, весь день толпились у нас, и эта женщина из полиции тоже, но это все было связано с Донной. Меня бы они и слушать не стали, а потом...

— Что потом? Он передернул плечами.

— Мне заплатили наличными. Довольно крупную сумму. И я не собирался сообщать об этом в налоговую инспекцию. Если бы я сказал полицейским... Хотя, наверно, рано или поздно все равно придется.

— Да, так, наверно, будет лучше, — сказал я.

Питер покачал головой.

— Если я сообщу в полицию, это будет мне стоить довольно дорого, а что я выиграю? Они зафиксируют мое заявление и пальцем не шевельнут, пока с Донной что-нибудь не случится. В смысле, ну не могут они круглосуточно охранять всех, кому кто-то чем-то пригрозил, верно? А потом, насчет того, чтобы охранять Донну, — ты знаешь, большинство из них были с нею не очень-то вежливы. Многие вели себя просто по-хамски. Готовили друг другу чай, пили его и разговаривали о ней в ее присутствии, так, словно она не человек, а бревно какое-то. Они так с ней обращались! Можно подумать, она этому младенцу глаза выколола.

Мне, с моей стороны, казалось вполне естественным, что официальные лица сочувствовали в основном обезумевшей матери младенца, но я благоразумно промолчал.

— Тогда, может быть, действительно будет лучше, если ты ненадолго увезешь Донну сразу после суда. У тебя есть такая возможность?

Он кивнул.

— Но на самом деле она нуждается в помощи психиатра. Возможно, ее даже стоит положить в лечебницу...

— Нет! — отрезал Питер.

— Но сейчас психические заболевания лечатся достаточно успешно. Современные лекарства, гормональные препараты, и все такое...

— Она же не... — Питер не договорил.

Древние табу умирают нелегко.

— Мозг — это часть тела, — сказал я. — Неотделимая от всего остального. И временами он выходит из строя, как и все прочие органы. Как печень. Как почки. Ты ведь не отказался бы от лечения, если бы у Донны было неладно с почками?

Но Питер покачал головой, и я не стал настаивать. Каждый решает за себя. Я завел машину и поехал обратно к дому. По дороге Питер сказал мне, что Донне было очень хорошо на катере и что он увезет ее на каналы.

Выходной тянулся бесконечно. Я время от времени пытался взяться за тетради, но телефон звонил почти непрерывно, и, поскольку обязанность отвечать на звонки была по молчаливому соглашению возложена на меня, мне то и дело приходилось снимать трубку. Родственники, друзья, пресса, официальные лица, любопытствующие, психи, злопыхатели — с кем мне только не пришлось разговаривать!

Сара заботилась о Донне нежно и преданно и была вознаграждена, поначалу — слабыми улыбками, а потом, постепенно, Донна начала разговаривать вполголоса. После чего она истерически разрыдалась, ее погладили по головке, она попыталась покушать, переоделась — и, похоже, все больше и больше привыкала к тому, что с нею обращаются словно со смертельно больной.

Питер говорил с Донной любовно, виновато и в то же время с легким упреком и при каждом удобном случае сбегал в сад. Утром в воскресенье он уехал на своей машине в то время, когда открываются пабы, а вернулся уже после обеда. А ближе к вечеру я с тайным вздохом облегчения сказал, что мне надо домой, потому что в понедельник мне в школу.

— Я остаюсь, — сказала Сара. — Я нужна Донне. Я позвоню начальнику и все объясню. Он все равно должен мне неделю отпуска.

Донна улыбнулась ей заискивающей ребяческой улыбкой, которая уже стала для нее привычной за эти два дня, и Питер энергично закивал.

— О'кей, — медленно сказал я, — только будь осторожна.

— То есть? — спросила Сара.

Я взглянул на Питера — тот отчаянно замотал головой. И все же казалось разумным принять хотя бы элементарные меры предосторожности.

— Не позволяй Донне выходить на улицу одной, — сказал я.

Донна сильно покраснела, а Сара немедленно вскипела. Я беспомощно промямлил:

— Я ничего... Я, собственно, имел в виду ее безопасность... чтобы ей никто не нахамил...

Сара решила, что это разумно, и успокоилась. И вскоре я собрался уезжать.

Я простился с ними в доме, потому что на улице все время стоял народ и жадно глазел на окна. В последнюю минуту Питер сунул мне три кассеты послушать в дороге, чтобы не скучно было ехать. Я мельком взглянул на них:

«Мы с королем», «Оклахома», «Вестсайдская история». Не последние новинки, конечно; но я все же поблагодарил Питера, поцеловал на прощание Сару — из вежливости, поцеловал Донну — по той же причине, и уехал — как это ни печально, заметно воспрянув духом.

Я уже проехал две трети пути до дома, когда решил все же включить «Оклахому». Тогда-то я и обнаружил, что Питер отдал мне вовсе не музыкальные записи.

Вместо «Какое прекрасное утро!» я услышал громкий вибрирующий скрежещущий вой, прерываемый короткими промежутками завывания на одной ноте. Я пожал плечами, немного прокрутил пленку вперед и снова нажал на кнопку. То же самое.

Я вынул кассету, перевернул ее на другую сторону и попробовал снова.

То же самое. Проверил «Мы с королем» и «Вестсайдскую историю». И там то же.

Я знал, что это за вой. Кто его однажды слышал, тот уже ни с чем не спутает. Скрежещущий вой создается двумя нотами, которые сменяют друг друга так быстро, что ухо едва успевает это улавливать. А завывание на одной ноте обозначает интервал, где ничего нет. На «Оклахоме» периоды скрежещущего воя тянулись от десяти секунд до трех минут, как это обычно и бывает.

Это звук, который издают записи компьютерных программ, когда их проигрывают на обычном магнитофоне.

Магнитофонные записи программ очень удобны и широко используются, особенно на небольших компьютерах. Можно записать на магнитофонную кассету множество самых разных программ и просто выбирать нужные и запускать их по мере нужды; но в то же время кассета остается обычной кассетой, и если проиграть ее на обычном магнитофоне, то услышишь вот этот самый вой.

Питер дал мне три шестидесятиминутные записи компьютерных программ. И нетрудно было догадаться, что это за программы.

Интересно, почему он отдал их мне столь странным образом? И почему он вообще мне их отдал? Я мысленно пожал плечами, запихнул кассеты вместе с коробками в бардачок и включил радио.

Школа в понедельник показалась праздником после оранжерейных эмоций в Норидже, и проблемы Луизы-лаборантки — детским лепетом по сравнению с тем, что творилось с Донной.

В понедельник вечером, когда я смотрел по телевизору то, что мне хотелось, и ел кукурузные хлопья со сливками, положив ноги на журнальный столик, мне позвонил Питер.

— Как Донна? — спросил я.

— Я даже и не знаю, что бы с ней было, если бы не Сара!

— А ты?

— Я? Нормально. Джонатан, ты слушал кассеты, что я тебе дал? — голос у него был неуверенный и слегка извиняющийся.

— Да, каждую понемногу.

— Ага... Я надеюсь, ты догадался, что это такое?

— Твои лошадиные программы?

— Да... Э-э... Послушай... Не мог бы ты немного подержать их у себя?

— Он не дал мне времени ответить и поспешно продолжал:

— Видишь ли, мы рассчитываем в пятницу, сразу после слушания, отправиться на катере. Нет, приговор, конечно, будет условным: даже самые неприятные из этих чиновников говорили, что при таких обстоятельствах иначе быть не может, — но Донна будет так выбита из колеи этим судом и всем прочим; поэтому мы уедем сразу, как только сможем, а мне не хотелось, чтобы эти кассеты лежали в офисе без присмотра, поэтому вчера утром я съездил и забрал их и отдал тебе. На самом деле я, конечно, не подумал... Можно было бы положить их в банк или еще куда-нибудь... Я, наверно, просто хотел избавиться от них, чтобы, если эти скоты явятся ко мне, я мог честно ответить, что кассет у меня нет, и пусть они едут к тому, для кого я их делал.

Мне не в первый раз пришло в голову, что для компьютерного программиста у Питера не слишком блестящая логика. Впрочем, в таких обстоятельствах у любого схемы полетят.

— Эти двое больше не появлялись?

— Пока нет, слава богу.

— Наверно, они еще не разобрались.

— Ну, спасибо тебе! — с горечью сказал он.

— Я твои записи буду беречь, — пообещал я. — До тех пор, пока будет нужно.

— А может, ничего и не случится. В конце концов, я не сделал ничего незаконного. И вообще ничего плохого.

«Да-да, если я спрячусь под одеяло, чудище уйдет, — подумал я. — А впрочем, может быть, он и прав».

— Но почему ты не сказал мне, что было, на тех кассетах? — спросил я. — Зачем эти вкладыши с «Оклахомой» и всем прочим?

— А? — Голос Питера звучал несколько озадаченно. Потом до него, видимо, дошло. — Просто, понимаешь, когда я вернулся, вы все сидели и обедали, и у меня не было случая увести тебя от девочек, а при них мне объяснять не хотелось, потому я и засунул их в эти коробки, чтобы отдать тебе.

Мне на миг сделалось не по себе, но я это подавил. В конце концов, с тех пор, как Донна украла ребенка, Питер оказался выброшен из мира здравого смысла и нормального поведения. В целом, для человека, на которого неприятности валятся со всех сторон одновременно, он вел себя вполне достойно. За эти выходные я, помимо дружбы, начал испытывать к нему некоторое уважение.

— Если ты захочешь прогнать эти программы, — сказал Питер, — тебе понадобится компьютер «Грэнтли».

— Я и не собирался... — начал я.

— Ну, может, Вильяму будет интересно. Он ведь помешан на скачках, разве нет?

— Да, пожалуй.

— Я потратил на них так много времени... Мне действительно хотелось бы знать, как они работают в деле. В смысле, от кого-то, кто действительно разбирается в лошадях.

— Ладно, — сказал я. — Но компьютеры «Грэнтли» на дороге не валяются, а у Вильяма экзамены на носу, так что если мы и пустим эти программы в ход, то не скоро.

— Мне тебя очень не хватает, — сказал Питер. — Все эти звонки, они меня буквально убивают! Послушай, а когда ты отвечал на звонки, тебе не звонили такие люди, буквально кипящие злобой в адрес Донны?

— Были и такие.

— Но ведь они ее никогда даже не видели!

— Просто неуравновешенные личности. Не слушай их, и дело с концом.

— А что ты им отвечал?

— Советовал обратиться к доктору.

Наступила несколько неловкая пауза, а потом Питер точно взорвался:

— Господи, лучше бы Донна действительно обратилась к врачу! — Он всхлипнул. — Я ведь даже не знал!.. В смысле, я, конечно, знал, что она хочет ребенка, но я думал, ну, раз мы не можем иметь детей, так что ж поделаешь... Мне и в голову не приходило!.. В смысле, она ведь такая тихая, мухи не обидит... Она никогда даже виду не подавала... Мы ведь очень любим друг друга, ты знаешь. Или, по крайней мере, я думал...

— Питер, прекрати.

— Хорошо... — Пауза. — Да, конечно, ты прав. Но так трудно думать о чем-то другом...

Мы поговорили еще немного, но все на ту же тему, и когда я повесил трубку, у меня почему-то осталось ощущение, что я сделал для Питера больше, чем был обязан.

Через два дня, вечером, Питер пошел на реку, на свой катер с каютой на два места, залить баки водой и топливом, установить новые газовые баллоны для кухни и вообще проверить, все ли в порядке.

Он мне говорил, что боится, что аккумуляторы садятся, и что, если он не купит новые, в один прекрасный день они сядут и утром будет невозможно завести мотор. Питер говорил, что однажды такое уже случилось. Он решил проверить, в порядке ли аккумуляторы. Аккумуляторы были в порядке. Когда они дали искру, вся корма катера взлетела на воздух.

Глава 3

Мне сообщила Сара.

Голос Сары по телефону звучал напряженно и измученно. Заметно было, что она изо всех сил старается держать себя в руках.

— Говорят, это был газ либо пары бензина. Точно еще не известно.

— А Питер?..

— Питер погиб, — сказала она. — Там рядом были люди. Они видели, как он метался и на нем горела одежда... Он бросился в воду... но когда его достали... — Внезапная пауза. Потом медленно:

— Нас там не было. Слава богу, нас с Донной там не было.

Меня трясло и чуть подташнивало.

— Мне приехать? — спросил я.

— Нет. Сколько времени?

— Одиннадцать.

На самом деле, я как раз разделся и собирался лечь спать.

— Донна спит. Это снотворное действует мгновенно.

— А как... как она?

— О господи! Ну, как ты думаешь? — Сара редко говорила таким тоном; по одному этому можно судить, как все было ужасно. — А в пятницу, послезавтра, этот суд.

— Ничего, судьи будут к ней снисходительны.

— Только что звонила какая-то баба, которая сказала, что, мол, так ей и надо.

— Наверно, мне все-таки лучше приехать, — сказал я.

— Ну как ты приедешь? У тебя школа. Не беспокойся. Я управлюсь. Доктор сказал, что несколько дней подержит Донну на сильном успокоительном.

— Тогда дай мне знать, если что-то понадобится.

— Хорошо, — сказала Сара. — А теперь спокойной ночи. Я ложусь спать. Завтра столько дел...

— Спокойной ночи.

Я долго лежал без сна и думал о Питере и о том, что смерть несправедлива; а утром я пошел в школу и целый день то и дело вспоминал о нем.

По дороге домой я обнаружил, что кассеты по-прежнему лежат в бардачке, в куче всякого хлама. Загнав машину в гараж, я вложил кассеты в коробки, сунул их в карман пиджака и отправился в дом, как обычно, с пачкой тетрадей.

Телефон зазвонил почти сразу, как я открыл дверь. Я думал, что это Сара, но это оказался Вильям.

— Ты мне чек послал? — спросил он.

— О черт! Забыл.

Я объяснил ему, в чем дело, и Вильям признал, что при таком раскладе все на свете забудешь.

— Сейчас же напишу и отправлю прямо на ферму.

— Ладно. Знаешь, мне правда жалко Питера. Он мне показался славным малым.

— Да.

Я рассказал Вильяму о кассетах и о том, что Питер хотел знать его мнение.

— Малость поздновато.

— Но они все равно могут тебя заинтересовать.

— Ага, — сказал он без особого энтузиазма. — Наверно, какая-нибудь очередная дурацкая система угадывания. Тут есть компьютер где-то в математическом отделении. Я спрошу, какой он у них. Слушай, как ты отнесешься к тому, что я не стану поступать в университет?

— Отрицательно.

— Ага. Я этого и боялся. Но, знаешь, братец, тебе придется с этим смириться. В этом семестре у нас много трепались насчет того, что пора выбирать себе призвание, но на самом деле, я думаю, это призвание выбирает тебя. Я стану жокеем. С этим ничего не поделаешь.

Мы простились, и я положил трубку, думая, что бороться с человеком, который в пятнадцать лет уже уверен, что призвание его выбрало, совершенно бесполезно.

Вильям был легкий и гибкий, уже не ребенок, но еще не мужчина. Ему еще предстояло подрасти. Я с надеждой подумал, что, возможно, природа со временем заставит его вымахать до моих шести футов — и отказаться от мечты всей его жизни.

Почти сразу после Вильяма позвонила Сара. Она разговаривала решительным и жестким тоном секретарши. Шок миновал, и изнеможение прошло. Она говорила отрывисто и деловито, — видимо, день был очень напряженный.

— Похоже, Питер просто был неосторожен, — сказала она. — Всем владельцам катеров с внутренним мотором говорят, чтобы они не заводили мотор, не проветрив трюм. Такие несчастные случаи происходят ежегодно. Питер не мог не знать. Просто не верится, что он мог совершить такую глупость.

— Возможно, у него голова была занята другими вещами, — мягко заметил я.

— Да, наверное, но тем не менее все говорят...

«Если есть возможность обвинить человека в его собственной смерти, подумал я, — это облегчает муки сострадания». Я как наяву услышал резкий голос моей тетушки. «Он сам виноват, — говорила она по поводу смерти нашего соседа, — не надо было ходить гулять в такой холод!»

— Быть может, — сказал я Саре, — страховая компания попросту пытается отвертеться от необходимости выплачивать страховку полностью.

— Что?

— Это же давно известный трюк: обвинять во всем саму жертву.

— Но ему действительно следовало быть осторожнее!

— Да, конечно.

Но ради Донны я не стал бы повторять этого вслух.

Наступило молчание — по всей видимости, обиженное. Потом Сара сказала:

— Донна просила тебе передать... Она не хочет, чтобы ты приезжал в эти выходные. Она говорит, ей будет лучше вдвоем со мной.

— И ты тоже так думаешь?

— Ну, откровенно говоря, да.

— Ну, тогда ладно.

— Ты не против? — удивленно спросила она.

— Нет. Я уверен, что она права. Она целиком полагается на тебя. «И, пожалуй, даже слишком», — подумал я про себя.

— Ее по-прежнему держат на наркотиках?

— На успокоительных! — голос Сары был полон укоризны.

— Ну, на успокоительных.

— Да, конечно.

— А как насчет завтрашнего суда?

— Транквилизаторы, — решительно сказала Сара. — А потом дам ей снотворного. Ладно, — сказала Сара.

Она почти бросила трубку, оставив меня с ощущением, что я избавился от неприятной обязанности. Когда-то мы объединились бы, чтобы вместе помогать Донне. Поначалу мы вели себя искреннее, проще, не мучая друг друга застарелыми обидами. Я оплакивал ушедшие дни и все же был искренне рад, что мне не придется проводить эти выходные с женой.

В пятницу, когда я пришел в школу, кассеты все еще были при мне, в кармане пиджака, и, чувствуя, что я обязан Питеру хотя бы тем, чтобы их посмотреть, поймал в учительской одного из наших математиков, Теда Питтса, близорукого, с ясной головой, для которого алгебра была вторым родным языком.

— Тот компьютер, который вы держите у себя в кабинете, — сказал я, — я так понимаю, это ваше любимое детище?

— Да нет, мы все им пользуемся. Мы учим детей.

— Но ведь, насколько я понимаю, для всех прочих это темный лес, а вы своего рода виртуоз?

Тед тихо, как ему было свойственно, порадовался комплименту.

— Быть может, — сказал он.

— А не могли бы вы сказать, какой он фирмы? — спросил я.

— Конечно. Гаррисовский.

— Значит, использовать на нем программу, написанную для «Грэнтли», нельзя? — безнадежно спросил я.

— Ну, как сказать, — возразил Тед. Это был серьезный, задумчивый человек двадцати шести лет от роду. Ему недоставало чувства юмора, но он был безукоризненно честен и полон благих намерений. Он жестоко страдал под началом зануды Дженкинса, заставлявшего своих подчиненных относиться к нему с почтением, которого он никак не мог добиться от меня.

— Понимаете, у «Гарриса» нет встроенного языка, — объяснил Тед. В него можно загрузить любой язык: Фортран, Кобол, Алгол, Z-80, «Бейсик» «Гаррис» может работать с любым из них. И тогда можно гонять программы, написанные на этих языках. А «Грэнтли» — небольшая фирма, и она выпускает компьютеры уже со своим, встроенным вариантом «Бейсика». Если у вас есть запись «Бейсика», который используется в компьютерах «Грэнтли», его можно загрузить в память «Гарриса» и гонять программы, написанные для «Грэнтли»... — Он остановился. — Это понятно?

— В общем, да. — Я поразмыслил. — А трудно достать запись «Бейсика» для «Грэнтли»?

— Не знаю. Проще всего написать прямо в фирму. Может быть, они вам его пришлют. А может быть, и нет.

— А почему?

Он пожал плечами.

— Могут предложить вам сперва купить у них компьютер.

— О господи! — сказал я.

— Ну да. Видите ли, эти компьютерные фирмы, у них все это ужасно неудобно устроено. Все небольшие персоналки работают с «Бейсиком», потому что он самый простой и при этом один из лучших. Но все фирмы создают свои собственные версии языка, так что, если вы сделаете программу для одной машины, на другой вы ее прогнать уже не сможете. Таким образом, они заставляют своих клиентов сохранять верность фирме, потому что, если вы купите компьютер другой фирмы, все ваши программы окажутся бесполезными.

— С ума сойти! — сказал я.

Он кивнул.

— Выгода превыше здравого смысла...

— Прямо как все эти видеомагнитофоны, которые друг с другом не состыкуются.

— Вот именно. Хотя компьютерным фирмам стоило бы быть разумнее. Можно удерживать силой прежних покупателей, но новых этим не привлечешь.

— Ладно, все равно спасибо, — сказал я.

— Пожалуйста, — ответил Тед. Он поколебался. — А у вас что, действительно есть программа, которую вы хотите прогнать?

— Да. — Я порылся в кармане и выудил «Оклахому». — Вот эта кассета, и еще две другие. Не обращайте внимания на вкладыши — там один компьютерный вой.

— А записывал их специалист или любитель?

— Специалист. А это важно?

— Иногда да.

Я рассказал о том, как Питер составлял эти программы для клиента, у которого был «Грэнтли», и добавил, что заказчик не позволил Питеру испытать программы на машине, для которой они были предназначены.

— В самом деле? — обрадовался Тед Питтс. — О, ну тогда, если он действительно человек опытный и добросовестный, он мог записать на первую кассету сам язык. Апэпэшка — зверь капризный. Он мог решить, что так будет надежнее.

— Не понял, — сказал я. — Что такое «апэпэшка»?

— Компьютер, — усмехнулся Питтс. — АПП — «абсолютно послушный придурок».

— Вы шутите? — изумился я.

— Шутка, увы, не моя.

— А почему так надежнее?

Тед взглянул на меня с укоризной.

— А я-то было подумал, что вы лучше разбираетесь в компьютерах, чем мне казалось!

— Последний раз я сидел за компьютером десять лет назад. С тех пор я многое забыл, а они переменились.

— Так будет надежнее, — терпеливо принялся объяснять Тед, — потому что, если клиент позвонит и пожалуется, что программы не идут, ваш друг сможет объяснить ему, как загрузить в компьютер свеженькую версию языка, и тогда программы вашего друга будут нормально крутиться. Правда, — рассудительно добавил он, — этот язык займет уйму памяти, и для самих программ может уже не хватить места.

Он посмотрел на мое лицо и вздохнул.

— Ну ладно. Предположим, у «Грэнтли» память 32 килобайта. Это нормальный, средний объем памяти. Это означает, что у него имеется около сорока девяти тысяч ячеек памяти, из которых примерно семнадцать тысяч заняты языком «Бейсик». Таким образом, на программы остается около тридцати двух ячеек памяти. Верно?

Я кивнул.

— Поверю на слово.

— Но если вам придется загрузить язык еще раз, он займет еще семнадцать тысяч ячеек, и у вас для работы останется менее пятнадцати тысяч ячеек памяти. А поскольку вам для каждой буквы, которую вы вводите для каждой цифры, для каждого пробела, каждой скобки, каждой запятой требуется отдельная ячейка памяти, не успеете вы сделать ничего существенного, как все ячейки памяти окажутся заняты, и компьютер за виснет. — Тед улыбнулся. Многим кажется, что компьютер — это бездонная бочка. А он больше похож на мешок. Когда мешок наполнен, его приходится опорожнять, иначе туда больше ничего не положишь.

— Это вы детям так объясняете?

Тед слегка смутился:

— М-м... да. Всегда одними и теми же словами. Знаете, катишься, как по наезженной колее...

Прозвенел звонок на дневную регистрацию. Тед протянул руку:

— Давайте сюда ваши программы. Я попробую разобраться.

— Да, пожалуйста. Если это не слишком затруднит.

Он только рукой махнул. Я отдал ему «Оклахому» вместе с «Вестсайдской историей» и «Мы с королем» для комплекта.

— Сегодня не обещаю, — сказал Тед. — У меня весь день занятия, а к четырем меня вызывал Дженкинс. — Он поморщился. — Дженкинс! Ну почему мы не можем звать его попросту Ральфом, и дело с концом?

— Вы не спешите с программами, — сказал я. — Это не срочно.

Донне вынесли условный приговор. Сара рассказала мне, что из-за гибели Питера притихла даже мать ребенка, что на суде Донна плакала, и даже полицейские обращались с ней по-отечески. Голос у Сары снова был усталый.

— Как она? — спросил я.

— Очень плохо. По-моему, до нее только сейчас дошло, что Питера в самом деле больше нет.

Голос Сары звучал по-сестрински, по-матерински...

— Она больше не пыталась покончить жизнь самоубийством? — спросил я.

— Нет. Но бедняжка так уязвима! Ее так легко ранить... Она говорит, у нее такое чувство, словно с нее содрали кожу.

— Денег тебе хватит? — спросил я.

— Как это на тебя похоже! — воскликнула Сара. — Ты всегда так невыносимо практичен!

— Но...

— У меня с собой банковская карточка.

Я не желал пережевывать эмоции Донны, а Сару это возмутило. Мы оба это знали. Мы слишком хорошо знали друг друга.

— Не позволяй ей тебя изматывать, — сказал я.

— Со мной все в полном порядке! — резко ответила Сара. — И никто меня не изматывает. Я пробуду здесь еще неделю как минимум, а может быть, и две. До конца следствия и похорон. А может быть, и потом, если я буду нужна Донне. Я звонила шефу, он все понял.

Я мельком подумал, не слишком ли я привыкну к одиночеству, если она проживет в Норидже целый месяц.

— Я хотел бы приехать на похороны, — сказал я.

— Да. Хорошо, я дам тебе знать.

Мне резко и холодно пожелали спокойной ночи — впрочем, мое «спокойной ночи» тоже трудно было назвать особенно нежным. «Если мы и от вежливости откажемся, — подумал я, — все полетит к черту».

Семейный очаг давно уже остыл, и мы были готовы его замуровать.

В субботу я сел в машину со своими «маузерами» и «энфилдом» номер четыре, и отправился в Бисли, на стрельбище в Серрее.

За прошедшие несколько месяцев мои визиты туда сделались значительно реже, отчасти потому, что стрелять зимой из положения лежа — удовольствие маленькое, но прежде всего потому, что моя страстная любовь к спорту несколько поостыла.

Я уже несколько лет был членом британской сборной по стрельбе, но никогда не носил никаких знаков, показывающих это. В баре, после стрельб, я помалкивал, слушая, как другие вслух анализируют свои удачи и промахи, изливая свое возбуждение. Я не любил болтать о своих победах, ни о прошлых, ни о нынешних.

Несколько лет тому назад я рискнул отправиться на Олимпиаду. Олимпийские игры — это состязание одиночек, и для меня там все было непривычным.

Даже винтовки были другие, и дистанции тоже (триста метров). В этом виде спорта правила Швейцария. Но я все же стрелял неплохо и пробился на верх турнирной таблицы, что для британца было просто замечательно. Да, это был мой звездный час; но с тех пор воспоминание о нем успело потускнеть и сделаться расплывчатым.

В британской сборной, которая соревновалась в основном с бывшими странами Содружества (то бишь нашими колониями) и часто побеждала, стреляли из винтовок 7,62 мм на разные дистанции: 300, 500, 600, 900 и тысячу ярдов.

Я всегда наслаждался, тщательно прицеливаясь, определяя скорость ветра и температуру воздуха и в зависимости от этого корректируя прицел. Но теперь подобное искусство становилось бесцельным как с внешней, так и с внутренней точки зрения.

Блестящие элегантные «маузеры», которыми я так дорожил, вот-вот должны были устареть. В наше время, похоже, лишь террористы-снайперы нуждаются в безупречных винтовках, бьющих без промаха, а террористы пользуются оптическими прицелами, которые спортивные стрелки предают анафеме. А современная армия поливает противника свинцом не глядя. Армейское оружие не рассчитано на прицельную стрельбу, и к тому же каждый шаг вперед в эффективности влечет за собой дальнейшую утрату эстетики. Современная стандартная самозаряжающаяся винтовка — это монстр с магазином на двадцать патронов, газовым зарядным механизмом, способный стрелять непрерывно и наполовину сделанный из пластика, для легкости. А на горизонте светила винтовка без ложа, из которой можно стрелять от бедра, уже откровенно не рассчитанная на точность попадания. Винтовка с инфракрасным прицелом для ночной стрельбы. Бездымный порох. Автоматы. Что дальше? Нейтронные снаряды, выстреливаемые из наземных пусковых установок, способные остановить танковую армию? Новый тип аккумулятора, позволяющий создать лучевые винтовки?

Прицельная стрельба уходила в область спорта, так же, как стрельба из лука, как фехтование, как метание дротиков и молота. Обычное оружие одной эпохи в следующей приносит лишь олимпийские медали.

В тот день я стрелял не особенно блестяще, и у меня не было настроения после стрельб сидеть в клубе. Когда я представлял себе, как объятый пламенем Питер вывалился за борт и утонул, очень многое начинало казаться не стоящим внимания. В июле я должен был участвовать в соревнованиях за Королевский Кубок, а в августе — ехать в Канаду, и по дороге домой я размышлял, что, если я не хочу опозориться, мне следует попрактиковаться.

Мне довольно часто приходилось ездить в другие страны, и, поскольку перевозка винтовок через границу — это всегда проблема, я заказал себе для них особый чемодан. Он был фута четыре в длину и внешне ничем не отличался от обыкновенного чемодана большого размера, но внутри был выложен алюминиевыми пластинами и разделен на отделения. В нем было все, что могло понадобиться на соревнованиях — кроме трех винтовок, еще всякие мелочи: блокнот, наушники, подзорная труба, ремень для винтовки, перчатки для стрельбы, машинное масло, шомпол, фланелевые лоскуты, щеточка для чистки, ком шерсти для смазывания дула, теплый свитер, две оливково-зеленые спецовки и кожаная куртка. В отличие от большинства людей я всегда вожу оружие готовым к стрельбе, с тех самых пор, как однажды выбыл из соревнований из-за того, что задержался в дороге и явился на стрельбище впритык, а винтовка у меня была разобрана и руки тряслись от спешки. Вообще-то оставлять на месте затвор не полагается, но я часто так делал. Я строго придерживался правил только в том случае, если моему чемодану предстояло путешествовать в багажном отделении самолета. Тогда его обвязывали, опечатывали и со всех сторон обклеивали ярлыками; и я ни разу не терял его — возможно, именно благодаря тому, что по внешнему виду чемодана невозможно было догадаться, что у него внутри.

Сара поначалу относилась к моему увлечению с большим энтузиазмом и часто ездила со мной в Бисли, но со временем, как и большинство женщин, устала от пальбы. Устала она и от того, что я трачу на это столько времени и денег; Олимпийские игры заставили ее смягчиться, но не намного. Она не раз ядовито замечала, что я всегда выбираю себе работу в южной части Лондона, чтобы удобнее было выбираться на стрельбище. На это я отвечал, что, если бы я был лыжником, глупо было бы селиться в тропиках.

Хотя Сара была по-своему права. Стрельба обходилась недешево, и мне не удалось бы заниматься ею так долго без помощи косвенных спонсоров. А спонсоры ожидали от меня, что я не только поеду на Олимпиаду, но поеду туда в полной боевой готовности. И до некоторых пор я был только рад выполнять эти условия. «Старею», — подумал я. Через три месяца мне должно было исполниться тридцать четыре.

Я не торопился. Дом встретил меня тишиной, в которой больше не чувствовалось скрытого напряжения. Я брякнул свой чемодан на кофейный столик в гостиной, и никто не потребовал, чтобы я сразу отнес его наверх. Расстегнул замок и подумал, как приятно будет разбирать и смазывать винтовку у телевизора, когда никто не смотрит на тебя с молчаливым неодобрением. Потом решил отложить эту работу и для начала найти что-нибудь на ужин и выпить рюмочку виски.

Нашел в холодильнике мороженую пиццу. Налил себе виски.

Тут зазвонил звонок у двери, и я пошел открыть. На пороге стояли двое людей, черноволосых, с оливковой кожей; и у одного из них был пистолет.

В первый момент пистолет не вызвал у меня никаких особых эмоций — до меня не сразу дошло, что это может значить, потому что я весь день видел оружие, которое было мирным. Прошла, наверно, целая секунда, прежде чем я сообразил, что пистолет самым недружелюбным образом направлен мне в живот.

«Вальтер» 0,22 дюйма, машинально отметил я, как будто это имело значение.

Надо сказать, челюсть у меня отвисла. В сравнительно мирном пригороде вооруженные нападения происходят не каждый день.

— Назад! — сказал человек с пистолетом.

— Что вам нужно?

— Вернись в дом!

Он ткнул в мою сторону длинным глушителем, прикрепленным к дулу пистолета. Я привык уважать мощь огнестрельного оружия и потому послушался.

Человек с пистолетом и его дружок вошли в дом и закрыли за собой дверь.

— Руки вверх! — сказал человек с пистолетом. Я снова послушался. Он глянул на отворенную дверь гостиной и мотнул головой.

— Иди туда!

Я медленно пошел к двери. Войдя в гостиную, остановился, обернулся и снова спросил:

— Что вам нужно?

— Погоди! — человек с пистолетом покосился на своего спутника и снова мотнул головой, на этот раз в сторону окон. Тот включил свет и задернул занавески. На улице было еще светло. Сквозь щель в занавесках проникал луч заходящего солнца.

«Интересно, — подумал я, — почему мне не страшно?» Эти люди казались настроенными очень решительно. И все же я продолжал думать, что это какая-то странная ошибка, сейчас я им все объясню, и они уйдут.

Они выглядели моложе меня, хотя наверняка сказать было трудно. Явно южане, может быть, итальянцы. У обоих были длинные прямые носы, узкая челюсть, темно-карие глаза. Такие люди с возрастом толстеют, отпускают усы и делаются крестными отцами.

Последняя мысль пришла ниоткуда и показалась такой же нелепой, как этот пистолет.

— Что вам нужно? — повторил я.

— Три кассеты с программами.

Наверно, я снова открыл и захлопнул рот, словно рыба, вытащенная на берег. Выговор у незнакомца был самый что ни на есть английский, и он никак не вязался с этим лицом.

— Какие-какие кассеты? — переспросил я, изображая крайнее ошеломление.

— Не валяй дурака! Мы знаем, что они у тебя. Твоя жена нам сказала.

«О господи!» — подумал я. На этот раз мое изумление было непритворным.

Незнакомец поводил стволом у меня перед носом.

— Давай их сюда.

Глаза у него были холодные. Он всем своим видом демонстрировал крайнее презрение. Во рту у меня внезапно пересохло.

— Понятия не имею, почему моя жена... с чего она взяла...

— Не тяни! — резко сказал он.

— Но...

— "Оклахома", «Вестсайдская история» и «Мы с королем», твою мать! нетерпеливо сказал он.

— У меня их нет.

— Тогда ты об этом пожалеешь, мужик! — сказал он, и внезапно в нем появилась какая-то новая угроза. До сих пор он просто пугал меня, видимо полагая, что достаточно будет одного вида пистолета. Но теперь я осознал, что передо мной не нормальный разумный человек, с которым можно договориться. И мне стало не по себе. Если это те самые, что были у Питера, то понятно, что он имел в виду, когда называл их «жуткими». Какая-то трудноуловимая, но ощутимая особенность — отсутствие внутренних тормозов, свойственных нормальному человеку, полная вседозволенность. И никакие государственные средства устрашения его не остановят. Я иногда замечал такое в своих учениках, но никогда — в такой степени.

— Ты увез то, что тебе не принадлежит, — сказал он. — И ты нам это отдашь!

Он сместил ствол на пару дюймов и нажал на спуск. Пуля просвистела у меня над самым ухом. Раздался звон стекла. Одна из Сариных венецианских вазочек. Она ее так любила!

— Следующим будет телевизор, — сказал человек с пистолетом. — А за телевизором — ты. Ноги, руки и так далее. Останешься калекой на всю жизнь.

Программы того не стоят.

Он был, конечно, прав. Только, вот беда, вряд ли он поверит, что у меня их действительно нет. Он медленно перевел ствол на телевизор.

— Ладно, — сказал я.

Он слегка усмехнулся.

— Давай сюда!

Видя, что я капитулировал, он расслабился. Расслабился и его послушный, молчаливый спутник, который стоял на шаг позади него. Я подошел к кофейному столику и опустил руки.

— Они в чемодане.

— Доставай.

Я приподнял крышку, вытянул оттуда свитер и бросил его на пол.

— Поживей! — приказал он.

Он был совершенно не готов увидеть направленный ему в лицо ствол винтовки — в этой комнате, в этом мирном пригороде, в руках такого размазни, за какого он меня принимал.

Он недоверчиво уставился в дуло. Я щелкнул затвором. Был шанс, что он догадается, что я никогда не вожу оружие заряженным; но, с другой стороны, если он сам возит свой пистолет заряженным, может, и не догадаться.

— Брось оружие! — скомандовал я. — Если ты выстрелишь в меня, я пристрелю вас обоих. Можешь поверить мне на слово. Я стреляю без промаха.

Если хвастаться вообще стоит, то сейчас было самое время.

Человек с пистолетом заколебался. Его сообщник явно испугаются. Винтовка вообще выглядит весьма устрашающе. Глушитель медленно начал опускаться, и наконец пистолет с глухим стуком упал на ковер. Я кожей чувствовал, как разъярен мой противник.

— Подтолкни его ногой сюда, — сказал я. — И поаккуратнее.

Он злобно пнул пистолет ногой. Теперь оружие лежало между нами, недостаточно близко, чтобы я мог его поднять, но и противнику моему было до него не дотянуться.

— Хорошо, — сказал я. — Теперь слушай. Кассет у меня нет. Я одолжил их другому человеку, потому что думал, что там музыка. Откуда мне было знать, что там программы? Если хочешь получить их обратно, тебе придется подождать, пока мне их вернут. Человек, которому я их одолжил, уехал на выходные, и я не смогу его найти. Ты можешь их получить без всяких дурацких представлений, но тебе придется подождать. Оставь мне адрес, я их тебе перешлю. Мне совсем не хочется с тобой связываться. Кассеты эти мне даром не нужны, и я не желаю знать, зачем они понадобились тебе. Я просто не хочу, чтобы ты тревожил меня... и мою жену. Понял?

— Угу.

— Так куда их отправить?

Глаза его сузились.

— И с тебя два фунта, — сказал я, — на почтовые расходы.

Эта обыденная деталь, похоже, его убедила. Он хмуро вытащил из кармана два фунта и бросил их на пол.

— На главный почтамт Кембриджа, — сказал он. — До востребования.

— А на чье имя? — спросил я.

— Дерри.

— Ладно, — кивнул я. Обидно, однако, что он дал мое собственное имя. Из любого другого можно было бы извлечь какую-то полезную информацию... — А теперь убирайтесь.

Оба уставились на пистолет, валявшийся на ковре.

— Ждите на улице, — сказал я. — Я его выброшу в окно. И не вздумайте возвращаться.

Они направились к двери, косясь на провожавший их ствол винтовки. Я вышел вслед за ними в прихожую. Прежде, чем они открыли входную дверь и вышли, захлопнув ее за собой, я был вознагражден двумя злобными и беспомощными взглядами.

Я вернулся в гостиную, подобрал с пола «Вальтер», открыл магазин и вытряхнул патроны в пепельницу. Потом отвинтил от дула глушитель и открыл окно.

Эти двое стояли на мостовой и злобно глядели на дом. От дома их отделяло двадцать футов газона. Я забросил пистолет в куст шиповника рядом с ними. Когда подручный достал из куста пистолет — хорошенько ободравшись, — я бросил туда же глушитель.

Обнаружив, что патронов в магазине нет, главный на прощание выпалил в меня ругательством.

— Если ты их не пришлешь, мы вернемся!

— На той неделе получите. И не попадайтесь мне на дороге!

Я решительно захлопнул окно и проводил взглядом их удаляющиеся фигуры, окаменевшие от унижения.

«О господи, — подумал я, — что там у Питера за программы такие?»

Глава 4

— Сара, — спросил я, — кто узнавал у тебя насчет компьютерных программ?

— Что? — голос ее звучал смутно. Она была всего в сотне миль, и все же в совершенно другом мире.

— Кто-то узнавал у тебя насчет записей, — терпеливо повторил я.

— А-а, ты имеешь в виду кассеты?

— Да, — я изо всех сил старался, чтобы голос мой звучал спокойно, не выдавая обуревавшей меня мрачности.

— Но ты же еще не мог получить его письма! — удивилась Сара. — Он только сегодня приходил.

— Кто это был? — спросил я.

— Ну, позвонил и зашел, — сказала Сара. — Телефон, должно быть, в справочной узнал.

— Сара...

— Кто это был? Понятия не имею. Он имеет какое-то отношение к работе Питера...

— А что за человек?

— Что ты имеешь в виду? Просто человек. Средних лет, седой, довольно толстый...

Сара, как и многие от природы худощавые люди, считала полноту чемто вроде греха.

— Повтори, что он сказал, — настаивал я.

— Ну, если это тебе так важно... Он выразил соболезнования по поводу гибели Питера. Сказал, что Питер взял на дом работу, которую делал для их фирмы, и что это могут быть либо рукописные наброски, либо кассеты. Сказал, что фирма была бы рада получить их обратно, потому что им придется передать эту работу другому сотруднику.

Все это выглядело куда цивилизованнее, чем громилы, размахивающие пистолетом.

— А потом?

— Ну, Донна сказала, что не знает, где что у Питера лежит, хотя она знала, что он действительно над чем-то работал дома. Она заглянула в несколько шкафов и ящиков и нашла в баре, между джином и «Чинзано», эти три кассеты, без коробок. Тебе не скучно про все это слушать?

Голос ее звучал чрезвычайно любезно. Похоже, она надеялась, что мне надоело. Но я с пылом ответил:

— Нет-нет, что ты! Пожалуйста, рассказывай дальше!

Я почти увидел, как она пожала плечами на том конце провода.

— Ну, Донна отдала их тому человеку. Он очень обрадовался, потом посмотрел на них повнимательнее и сказал, что это всего лишь музыкальные записи. И попросил поискать еще.

— И тогда ты либо Донна вспомнили...

— Я вспомнила, — подтвердила Сара. — Мы обе видели, как Питер давал тебе те кассеты. Должно быть, он их перепутал и по ошибке отдал тебе свои рабочие кассеты, которые принадлежат его фирме. Его фирме...

— Этот человек не назвал себя? — спросил я.

— Назвал. Он представился, когда пришел. Но он произнес свое имя неразборчиво, и я его тут же забыла — знаешь ведь, как это бывает. А зачем тебе? Разве он не представился, когда звонил?

— И визитной карточки не оставил?

— Ты хочешь сказать, что не спросила у него адрес? — раздраженно воскликнула Сара. — Погоди минуту, сейчас спрошу Донну...

Она положила трубку на стол, и я услышал, как она обращается к Донне.

Интересно, почему я не рассказал ей, что за гости у меня побывали? Наверно, потому, что Сара немедленно примется уговаривать меня заявить в полицию. А с полицией я дела иметь не хотел. Там могли косо посмотреть на то, что я размахивал в доме винтовкой. Иди доказывай, что она была не заряжена. Винтовка не входит в категорию вещей, которые домовладелец имеет право использовать для обороны своего владения. Пуля из «маузера» калибра 7,62 не ограничится тем, что разобьет вазочку и застрянет в штукатурке — она пройдет сквозь стену и убьет соседа, гуляющего с собачкой.

Лишиться сертификата на хранение оружия куда проще, чем его получить.

Сара вернулась к телефону.

— Джонатан!

— Да?

Она зачитала полный адрес фирмы Питера в Норидже и номер телефона.

— Все? — спросила она.

— Да, все, только... с вами там все в порядке?

— Со мной — да, спасибо. Донне очень плохо. Но я справляюсь.

Мы попрощались, как обычно: холодно, почти официально, убийственно вежливо.

На следующий день долг снова привел меня в Бисли. Долг, беспокойство и невеселые перспективы. Я стрелял лучше и меньше думал о Питере. Когда начало темнеть, я вернулся домой и сел проверять свои вечные тетрадки; а в понедельник Тед Питтс сказал, что еще не успел ничего сделать с моими программами, но если я сумею задержаться после четырех, то мы сможем вместе сходить в компьютерный класс и посмотреть их.

Когда я присоединился к Теду, он уже вовсю трудился в маленькой комнатушке, которая благодаря своим тускло-кремовым стенам и обшарпанному полу выглядела всеобщей бедной родственницей. Под потолком висела одинокая лампочка без абажура, а два деревянных стула явно были списанными. Большую часть комнаты занимали два неописуемых стола, а на них громоздились не внушающие особого доверия машины, стоившие небольшое состояние. Я мягко поинтересовался у Теда, почему он мирится с такими условиями.

Он рассеянно взглянул на меня — его мысли целиком были заняты работой.

— Ну, вы ведь знаете, как обстоит дело. Чтобы научить мальчиков обращаться с этой малюткой, с ними надо заниматься индивидуально. А классных комнат не хватает. Спасибо, хоть эта нашлась. А здесь совсем неплохо. К тому же мне ведь все равно...

Этому я мог поверить. Тед путешествовал автостопом, ночевал где придется и привык терпеть неудобства. Сейчас он устроился на краешке стула, уткнувшись взглядом в монитор, стоявший на столе.

Его компьютер состоял из четырех приборов. Ящик, похожий на телевизор, с клавиатурой, как у пишущей машинки, выступающей из-под экрана. Магнитофон. Большой, ничего не говорящий мне черный ящик, поставленный на попа, на котором было написано просто «Гаррис». И, наконец, предмет, похожий на пишущую машинку, только без клавиатуры. Все эти приборы были соединены между собой черными кабелями, и такие же кабели тянулись от каждого прибора к розеткам.

Тед Питтс вставил «Оклахому» в магнитофон, и напечатал на клавиатуре «Cload „Basic“». Эти же слова, напечатанные белыми заглавными буковками, появились в верхнем левом углу экрана, а рядом с ними — две звездочки, одна из которых быстро мигала. Кассета, вставленная в магнитофон, начала быстро прокручиваться.

— Что вы вообще помните? — спросил Тед.

— Достаточно, чтобы понять, что вы ищете на кассете язык и что «cload» означает «загрузить с кассеты».

Тед кивнул и указал на черный ящик:

— В памяти компьютера уже имеется его собственный «Бейсик». Я его загрузил во время большой перемены. Так, сейчас посмотрим...

Он склонился над клавиатурой и принялся давить на клавиши, то останавливая, то вновь запуская магнитофон и сопровождая свои действия неразборчивым мычанием.

— Нету, — пробормотал он, переворачивая кассету и повторяя все снова. — Поищем здесь...

Прошло довольно много времени. Время от времени Тед покачивал головой и наконец сказал:

— Давайте другие две кассеты. Логично было бы записать язык куда-то в начало стороны — хотя, быть может, он дописал его в конец, потому что у него оставалось свободное место... а мог и вовсе не записать...

— А в вашей версии «Бейсика» программы работать не будут?

Тед покачал головой.

— Я уже пробовал, перед вашим приходом. Машина говорит: «Ошибка в десятой строке». Это значит, что эти версии несовместимы.

Он снова немного помычал, потом попробовал «Вестсайдскую историю», добравшись до конца первой стороны, выпрямился и провозгласил:

— Вот оно!

— Нашли?

— Еще не уверен. Но тут есть какой-то файл с именем "Z". Надо попробовать его...

Он нажал еще несколько клавиш и, сияющий, откинулся на спинку стула.

— Ну вот, теперь остается только подождать несколько минут, пока эта штука, — он указал на черный ящик, — скачает файл под названием "Z", и если это действительно окажется «Бейсик» для «Грэнтли», значит, дело в шляпе.

— А почему этот "Z" внушает вам такую надежду?

— Интуиция. Может быть, я ошибаюсь на все сто. Но этот файл куда длиннее всех остальных, которые были на этих кассетах, и он именно такого объема, как должен быть язык. Четыре минуты пятнадцать секунд. Я ведь тысячу раз загружал «Бейсик» в свой «Гаррис»!

Интуиция его не обманула. На экране внезапно появилось слово «Готово», белые, сияющие, внушающие надежду буквы. Тед удовлетворенно вздохнул и трижды энергично кивнул.

— Толковый парень этот ваш друг, — сказал он. — Ну, давайте глянем, что у вас там.

Когда он снова вставил в магнитофон «Оклахому», под мигающей звездочкой в верхнем правом углу экрана появились имена файлов. Часть из них были мне непонятны, но часть я узнал.

«Donca, Edinb, Epsom, Folke, Fontw, Goodw, Hamil, Haydk, Heref, Hexhm».

— Названия городов, — сказал я. — Городов, где проводятся скачки.

Тед кивнул.

— Ну, что будем смотреть?

— Эпсом.

— Ладно, — сказал Тед.

Он ловко прокрутил кассету и напечатал на клавиатуре «cload Epsom».

— Эта команда загружает программу «Epsom» в компьютер. Впрочем, вы ведь это знаете — я все забываю...

На экране вновь появилось ободряющее «Ready», и Тед спросил:

— Что вы хотите, просмотреть ее или запустить?

— Запустить, — сказал я.

Он кивнул, напечатал на клавиатуре «Run» — «Запустить», и на экране появился вопрос:

"Какая из скачек в Эпсоме? Введите название скачки и нажмите «Enter».

— Господи! — сказал я. — Ну, попробуем Дерби.

— Разумно, — сказал Тед и написал: «Дерби».

"Введите кличку лошади и нажмите «ENTER», — немедленно ответил экран.

Тед напечатал «Джонатан Дерри» и снова нажал на большую клавишу, на которой было написано «ENTER». Экран любезно сообщил следующее: "Эпсом:

Дерби. Лошадь: Джонатан Дерри.

На все вопросы отвечайте «Да» или «Нет» и нажимайте «ENTER».

А на пару дюймов ниже загорелся вопрос:

«Выигрывала ли лошадь какие-либо скачки?»

Тед напечатал «Да» и нажал «ENTER». Первые три строчки остались, но вопрос сменился другим:

«Выигрывала ли лошадь в этом году?»

Тед напечатал «Нет».

Экран спросил: «Выигрывала ли лошадь в гладких скачках?»

Тед напечатал «Нет».

Экран спросил: «Участвовала ли лошадь в гладких скачках?»

Тед напечатал «Да».

Там были вопросы о производителях, о жокее, тренере, о том, сколько дней прошло со времени последних скачек, в которых участвовала лошадь, и какие суммы она выиграла, и последний вопрос:

«Предварительные шансы лошади оцениваются как 1 к 25 или ниже?»

Тед напечатал «Да», и экран сказал просто: «Другие лошади?»

Тед снова напечатал «Да», и мы вернулись к "Введите кличку лошади и нажмите «ENTER».

— Это не гандикап! — сказал я.

— А вы думали, это гандикап? — Тед покачал головой. — Нет, это скорее расчет статистических вероятностей. Ну что, повторим, а потом ответим «Нет» на вопрос «Другие лошади?».

Он напечатал кличку лошади «Тед Питтс», но ответы на этот раз давал другие, и, когда он ответил «Нет» на последний вопрос, экран очистился и на нем загорелась табличка:

Кличка лошади Джонатан Дерри Тед Питтс Шансы на победу 27:12.

— Шансов у вас никаких, — заметил я. — Вы с тем же успехом можете остаться в стойле.

Тед немного растерялся, потом рассмеялся.

— Да, конечно! Вот это что такое. Программа для игроков.

Он напечатал вместо «RUN» «LIST» — «Просмотреть», и на экране появились строчки программы, но они прокручивались слишком быстро, чтобы успеть их прочитать, совсем как информация о вылетах на табло в аэропорту. Тед помурлыкал что-то себе под нос и напечатал «LIST 10-140». Экран немного помигал и через некоторое время выдал следующее:

"LIST 10-140 10 PRINT "Какая из скачек в Эпсоме? Введите название скачки и нажмите «ENTER».

20 INPUT A$ 30 IF А$="Дерби" THEN 330 40 IF А$="Оукс" THEN 340 50 IF А$="Кубок Короны" THEN 350 60 IF А$="Голубая лента" THEN 360"

И так далее, до конца экрана. Тед одобрительно проглядел все это и сказал:

— Проще простого.

Насколько я помнил, знак доллара означает, что ввозимая информация должна быть буквенной. Если бы там стояло «INPUT А», без знака доллара, это означало бы, что должны быть введены цифры. А дальше, в зависимости от того, какое слово ввели, предлагалось перейти к указанной строке.

Тед выглядел совершенно счастливым. Он напечатал «LIST 300-380», и получил следующее: в строке 330 стояло «LETA=10, В=8, С=6, D=2, Dl=2».

Строки 332, 334 и 336 выглядели точно так же, только цифры были другие.

— Это оценка, — сказал Тед. — Каждому ответу присваивается определенный балл. За первый вопрос — десять очков. Какой у нас был первый вопрос? Выигрывала ли лошадь скачки. И так далее. Ответу на последний вопрос тоже присвоено десять очков. Какой там был вопрос? Насчет предварительных шансов, да?

Я кивнул.

— Ну вот, — продолжал Тед. — Для каждой скачки — своя оценка. Хотя, конечно, для разных скачек вопросы могут варьироваться. Гм-гм. Посмотрим?

— Если у вас есть время...

— Ну конечно! Для апэпэшки время всегда найдется. Люблю я это дело, знаете ли.

Он снова напечатал «LIST» с другими номерами строк и обрел такие перлы, как 520 IF N$="HET" THEN GOTO 560: X=X+B 530 INPUT N$: AB=AB+1 540 IF N$="HET" THEN GOTO 560: X=X+M 550 T=T+G2 560 GOSUB 4000 — А это что за галиматья? — спросил я.

— Хм... ну... видите ли, написать свою программу куда проще, чем прочесть и понять чужую. Программы — вещь ужасно индивидуальная. К одному и тому же результату можно прийти совершенно разными путями. В смысле, если вы, к примеру, едете из Лондона в Бристоль, то вам нужна магистраль М-4, и она всю дорогу называется М-4, но в программе вы в любой точке пути можете назвать магистраль как вам заблагорассудится. Сами-то вы будете знать, что в определенный момент М-4 будет называться, скажем, К-2, или РТ-З, или В-7(2), но никто другой этого знать не будет.

— Это вы тоже детям так объясняете?

— Гм... да. Извините. Привычка. — Тед взглянул на экран. — Ну, видимо, вот эти строчки предназначены для того, чтобы пропускать отдельные вопросы, если предыдущие ответы сделали их ненужными, и переходить сразу в следующую часть программы. Если бы я распечатал всю программу, я мог бы понять, что тут к чему.

Я покачал головой:

— Не надо. Давайте лучше посмотрим какую-нибудь другую программу.

— Давайте.

Тед открутил пленку в начало и напечатал "Cload «Donca», и когда на экране загорелось «ready», напечатал «run».

Нас немедленно спросили: "Какая из скачек в Донкастере? Введите название скачки и нажмите «ENTER».

— Хорошо, — сказал Тед, нажимая на клавиши. — Как насчет того, чтобы посмотреть что-нибудь подальше? Скажем, «GOODW»?

Мы получили "Какая из скачек в Гудвуде? Введите название скачки и нажмите «ENTER».

— Я не знаю, какие скачки есть в Гудвуде, — сказал я.

— Ну, это просто! — сказал Тед и напечатал «LIST 10-140». Когда экран перестал мигать, мы увидели следующее:

"LIST 10-140 10 PRINT "Какая из скачек в Гудвуде? Введите название скачки и нажмите «ENTER».

20 INPUT A$ 30 IF А$="Приз Гудвуда" THEN 330 40 IF А$="Кубок Гудвуда" THEN 340" и так далее.

Всего в списке было пятнадцать скачек.

— А что будет, если ввести название скачки, которой нет в программе?

— спросил я.

— Давайте посмотрим, — сказал Тед. Он напечатал «run», и мы снова вернулись к «Какая из скачек в Гудвуде?» Тед напечатал «Дерби», и экран ответил: «По этой скачке информации не имеется».

— Дешево и сердито! — сказал Тед.

Мы проверили обе стороны каждой из кассет, но все программы были одинаковые: «Какая из скачек в Редкаре?», «Какая из скачек в Аскоте?», «Какая из скачек в Ньюмаркете?».

Там были программы примерно для пятидесяти мест, где проводятся скачки, с различным числом скачек в каждой. В некоторых программах были не названия конкретных скачек, а общие категории, вроде «Дистанция семь фарлонгов от трех лет и старше» или «Трехмильный стипль-чез по возрастным категориям». Я только потом сообразил — и меня это немало позабавило, — что среди этих скачек не было ни одного гандикапа. Там не было ни одного вопроса о том, сколько скачек выиграла лошадь под таким-то и таким-то грузом. В общем и целом эти программы были предназначены для расчета шансов любого количества лошадей в более чем восьмиста поименованных скачках и в неизвестном числе неназванных. У каждой скачки была своя система оценки и очень часто — свой список вопросов. Да, это был монументальный труд!

— Наверно, он потратил на это несколько дней, — сказал Тед.

— Несколько недель, я думаю. Ему приходилось делать это в свободное время.

— Программы, конечно, несложные, — сказал Тед. — Чтобы их составить, не надо быть крупным специалистом. Тут дело скорее в организации, чем в чем-то еще. Однако он не тратил лишнего места. Любители пишут очень длинные программы. Специалисты делают то же самое в три раза короче. Это просто дело практики.

— Нам стоит записать, на какой из сторон находится «Бейсик» для «Грэнтли», — сказал я. Тед кивнул.

— Он в конце. После Йорка. Файл с именем "Z". Он проверил, та ли это кассета, и написал это на ярлычке карандашом.

Я зачем-то взял две другие кассеты и мельком глянул на надпись, которую видел и раньше, но как-то не обратил внимания: на одном из ярлычков Питер нацарапал карандашом: «Программы для К. Норвуда». Тед заглянул мне через плечо и сказал:

— А, это первая сторона. Там, где Аскот и все прочее. — Он помолчал. — Надо бы пронумеровать стороны. С первой по шестую. Привести в порядок, так сказать.

У него, как и у меня, порядок вошел в привычку. Когда Тед пронумеровал кассеты, он уложил их в их яркие коробки и отдал мне. Я от души поблагодарил его за терпение и предложил выпить пива. За пивом Тед спросил: Ну что, будете пробовать?

— Что пробовать?

— Ну, эти программы. Дерби ведь где-то в июне. Если захотите, можно будет рассчитать шансы для всех лошадей и посмотреть, сможет ли программа определить победителя. Я бы не отказался... А вы?

— Ну, начать с того, что я не знаю ответов на все эти вопросы.

— Ах, да! — Тед вздохнул. — Жаль. А ведь где-то эта информация должна быть. Но добыть ее будет непросто.

— Я могу спросить у братца, — сказал я и рассказал Теду про Вильяма. — Он иногда упоминает про какие-то каталоги. Возможно, там могут быть нужные ответы.

Теду эта идея, похоже, понравилась. Я не стал спрашивать его, чего ему больше хочется: проверить, как работают программы, или заработать на этом. Но он мне сам признался.

— Скажите, — очень осторожно начал он, а вы не встали бы возражать, если бы... если бы я переписал эти щцрограммы?

Я посмотрел на него с легким удивлением. Тед смущенно улыбнулся.

— На самом деле, Джонатан, деньги бы мне очень не помешали. В смысле, если эти программы действительно работают, почему бы мне ими не воспользоваться?

Он поерзал на сиденье. Я не спешил отвечать, и Тед продолжал:

— Вы же знаете, какое мизерное у нас жалованье. А у меня трое детей на шее. Это, скажу я вам, не шутка. Одень, обуй, а детские вещи стоят дорого, и к тому же эти чертенята из них вырастают прежде, чем успеешь их купить. Живем от получки до получки.

— Хотите еще пива? — предложил я. Тед не отказался.

— Вам-то легче, — мрачно продолжал он. — У вас детей нет. Так что вам, должно быть, хватает. Да и получаете вы больше: вы ведь глава отделения.

— Ну, — задумчиво сказал я, — не вижу причин, почему бы вам не скопировать эти программы, если вам так хочется...

— Джонатан! — просиял Тед.

— Но я не стал бы их использовать, не проверив, насколько они верны, — продолжал я. — А то вы можете проиграться в пух и прах.

— Я буду осторожен! — радостно пообещал он. Глаза его сверкали за очками в черной оправе. Я с беспокойством подумал, не первые ли это симптомы помешательства. В Теде Питтсе всегда было что-то от фанатика... — Не могли бы вы спросить у вашего брата, где можно раздобыть эти самые каталоги?

— Ну...

— Вы теперь жалеете, что разрешили мне скопировать их? — спросил Тед, внимательно вглядываясь в мое лицо. — Вы хотели бы оставить их себе, да?

— Да нет. Я просто подумал... Ведь игра — это как наркотики. Втянетесь — и покатитесь вниз...

— Но я хотел всего лишь... — Тед умолк и пожал плечами. Он выглядел разочарованным — и ничего более.

— Хорошо, — со вздохом сказал я. — Но, бога ради, будьте разумны!

— Буду, буду! — горячо ответил Тед. Он выжидательно посмотрел на меня. Я достал кассеты из кармана и отдал ему.

— Смотрите, чтобы с ними ничего не случилось.

— Головой отвечаю!

— Ну, зачем же так... — ответил я и вспомнил своих гостей с пистолетом. Я подумал, что слишком многого в этом деле я не знаю, и медленно добавил:

— И, пожалуйста, сделайте копии и для меня тоже.

— Но у вас же есть оригиналы! — удивился Тед. Я покачал головой.

— Оригиналы не мои. Мне их придется отдать. Но не вижу, почему бы мне не оставить себе копии, если это возможно.

— Скопировать программу — легче легкого, — сказал Тед. — И это очень полезно. Нужно всего-навсего загрузить программу с кассеты в компьютер, как мы это только что делали, а потом вставить чистую кассету и сгрузить программу из компьютера на нее. Если нужно, можно делать десятки копий. Каждый раз, когда я пишу программу, которую мне не хотелось бы потерять, я ее скидываю на несколько разных носителей. Таким образом, если дискета или кассета потеряется или какой-нибудь идиот ее сотрет, всегда остается запасная.

— Тогда я куплю несколько кассет, — сказал я. Тед покачал головой.

— Лучше дайте мне деньги, я сам куплю. Конечно, если дело срочное, сойдут и обычные, но лучше все-таки записывать программы на специальные компьютерные кассеты.

Я дал ему денег, и Тед обещал, что сделает копии завтра либо на большой перемене, либо после уроков.

— И добудьте мне каталог, ладно? — сказал он.

— Хорошо.

Вернувшись домой, я позвонил на ферму, Вильяму.

— Как дела?

— Слушай, что ты скажешь, если я на это лето устроюсь на спортивные конюшни?

— Тебе что, фермы мало?

— Да, конечно, но в июле-августе все гунтеры на выпасе, а школа верховой езды разваливается: лучших лошадей распродали, ездить не на ком, все запущено... Мистер Асквит спивается. По утрам орет и ругается на девчонок.

А девчонок осталось только двое, и они пытаются смотреть за четырнадцатью пони. Бардак, короче.

— Да, похоже на то.

— И еще приходится готовиться к этим экзаменам, будь они неладны!

— Плохо тебе...

— Спасибо за чек.

— Извини, что задержал. Слушай, у меня есть приятель, которому нужен каталог скаковых лошадей. Как бы его добыть?

Ну, если уж на то пошло, Вильяму известно около шести разных видов каталогов. Какой именно нужен моему приятелю?

Такой, в котором рассказывается о прошлом лошади, сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз участвовала в скачках, и каковы ее предварительные шансы. А также о родителях лошади, о ее тренере и жокее, и какую сумму она выигрывала. Для начинающих.

— О господи! — сказал мой брат. — Это тебе нужно что-то среднее между каталогом, племенной книгой и «Спортивной жизнью».

— Да, но каким именно каталогом?

— Самым лучшим, разумеется. «Скакуны» и «Рысаки». Он ведь интересуется и скачками, и бегами?

— Думаю, да.

— Пусть тогда напишет в «Терф-ньюспэйперс». Каталог издается отдельными выпусками, каждую неделю выходит обновленное издание. Он лучший в мире. Мечта всей моей жизни. Но стоит он... Как ты думаешь, попечители согласятся признать это профессиональным обучением?

Я подумал о финансовых делах Теда Питтса и спросил, нет ли чего подешевле.

— Гм, — деловито сказал Вильям. — Ну, пусть попробует взять еженедельник «Спортивная хроника». Внезапно его осенило:

— Это связано с твоим другом Питером и его системой? Но ведь ты вроде говорил, что он умер!

— Система та же, друг другой.

— Системы, которая способна вычислить победителя, в природе не существует, — сказал Вильям.

— Кому и знать, как не тебе! — сухо сказал я.

— Я же читал!

Мы поболтали еще немного и расстались по-дружески. Положив трубку, я пожалел, что не предложил Вильяму провести эту неделю не на ферме, а у меня. Правда, вряд ли бы он согласился. Пожалуй, он предпочел бы даже общество пьяного мистера Асквита уюту и покою Туикенема.

Сара позвонила часом позже. Голос ее звучал напряженно и отрывисто.

— Не знаешь ли ты человека по имени Крис Норвуд? — спросила она.

— Вроде бы нет. — Но как только я это сказал, мне вспомнилась надпись на кассетах Питера: «Программы для К. Норвуда». Я открыл было рот, чтобы сказать ей об этом, но Сара меня опередила:

— Питер был с ним знаком. Тут опять были полицейские и задавали вопросы.

— Но какое... — удивленно начал я.

— Я понятия не имею, какое отношение это все имеет к нам, если ты об этом. Но только человека по имени Крис Норвуд застрелили.

Глава 5

Неведение, казалось, окутывало меня густым туманом.

— Я подумала, что Питер, возможно, говорил тебе о нем, — продолжала Сара. — Ты ведь всегда больше разговаривал с ним, чем со мной или с Донной!

— А Донна этого Норвуда знает? — спросил я, пропустив шпильку мимо ушей.

— Нет, не знает. Она до сих пор в шоке. Всего этого для нее слишком много.

«Туман — штука опасная, — подумал я. — В тумане могут подстерегать всякие невидимые ловушки...»

— А что именно сказали полицейские? — спросил я.

— Да ничего конкретного. Они расследуют убийство и были бы рады любой помощи, какую мог бы оказать им Питер.

— Питер!

— Да, Питер. Они не знали, что его нет в живых. Это были не те, что приходили раньше. Они вроде говорили, что они из Суффолка. Да какая разница, в конце концов? Они нашли фамилию Питера на бумажке рядом с телефоном.

С телефоном Норвуда. Они говорили, что в расследовании убийства приходится хвататься за любую нить.

Я нахмурился.

— Когда его убили?

— А я откуда знаю? Где-то на той неделе. Не то в четверг, не то в пятницу. Не помню. На самом деле они разговаривали не столько со мной, сколько с Донной. Я им говорила, что она не в том состоянии, но они и слушать ничего не хотели. Будто не видели, что бедняжка так ошеломлена, что ей нет дела до какого-то совершенно чужого человека, что бы там с ним ни случилось. И в довершение всего, когда это наконец до них дошло, они сказали, что, может быть, придут потом, когда ей станет лучше!

После паузы я спросил:

— Когда будет дознание?

— Господи, а я откуда знаю?

— Я имею в виду, по поводу Питера.

— А-а! — похоже, Сара немного смутилась. — В пятницу. Нам идти не надо. В опознании будет участвовать отец Питера. С Донной он и говорить не стал! Похоже, он почему-то считает, что это она виновата, что Питер небрежно обошелся с катером! Вел себя как настоящее животное!

— М-м, — уклончиво ответил я.

— Приходил человек из страховой компании и спрашивал, не было ли у Питера проблем с утечкой газа и не случалось ли, что он и раньше заводил мотор, не проветрив корпус.

«Не случалось, — подумал я. Я помнил, что, когда мы были на каналах, он как раз очень тщательно каждое утро проветривал машинное отделение, чтобы там не скапливались пары бензина. А потом, он ведь ходил на дизельном топливе, а не на бензине, а оно не такое летучее.»

— Донна сказала, что она ничего не знает. Мотором занимался Питер.

Когда он заводил мотор, она всегда возилась в кабине — распаковывала еду и все такое. И потом, — сказала Сара, — при чем тут какие-то пары? Ведь настоящего бензина там разлито не было! Они все говорят, что не было!

— При том, что взрываются именно пары бензина, — объяснил я. Жидкий бензин не воспламеняется, пока он не смешан с воздухом.

— Ты серьезно?

— Абсолютно.

— Гм.

Пауза. Тишина. Потом вялое прощание. «Сара не швырнула трубку, а положила — и зевнула», — подумал я.

Во вторник Тед Питтс сказал, что еще не успел купить кассеты, а в среду я уговорил своего коллегу отдежурить вместо меня в школе и сразу после утренних уроков отправился в Норидж. Нет, не к жене, а в ту фирму, где служил Питер.

Это оказался трехкомнатный офис, где работали двое мужчин и одна девушка, один из множества таких же офисов, которыми было битком набито большое административное здание: на указателе в коридоре их значилось штук двадцать, и «Товарищество Мейсона Майлса, компьютерные услуги» соседствовало с «Услугами по прямым поставкам» и «Магией моря», морскими раковинами".

Мейсон Майлс и его сотоварищи отнюдь не были завалены работой, но тем не менее в офисе не чувствовалось мрачности, царящей в фирме, которая находится на грани краха. Заметно было, что подобная бездеятельность — их естественное состояние.

Девушка сидела на столе и читала журнал. Мужчина помоложе возился во внутренностях стоявшего на столе компьютера и мурлыкал себе под нос на манер Теда Питтса. Мужчина постарше, сидевший в кабинете за полуотворенной дверью, на которой красовалась табличка «Мейсон Майлс», развалился на стуле, загородившись газетой. Секунд через пять после того, как я беспрепятственно прошел в их никем не охраняемые владения, все они не спеша обернулись в мою сторону.

— Привет, — сказала девушка. — Вы по поводу работы?

— Какой работы?

— А, значит, это не вы. Вы ведь не Д.Ф. Робинсон?

— Боюсь, что нет.

— Что это он опаздывает? Наверно, совсем не придет! — и девушка пожала плечами. — Вот всегда так!

— Это на место Питера Кейтли? — спросил я. Молодой человек снова занялся своей распотрошенной машиной.

— Ну да, — сказала девушка. — А если вы не по поводу работы, тогда зачем?

Я объяснил, что к вдове Питера приходил человек, который сказал, что он из их фирмы, и искал какие-то кассеты, над которыми работал Питер.

Девушка пожала плечами. Мейсон Майлс нахмурился. Молодой человек уронил отвертку и выругался вполголоса.

— Да нет, — сказала девушка, — никто из нас к Питеру не ходил. Даже до того, как все это началось.

Мейсон Майлс прокашлялся и громко сказал:

— О каких кассетах идет речь? Пожалуйста, зайдите ко мне!

Он положил газету и встал, так неохотно, словно подобное усилие было чрезмерным для второй половины рабочего дня. Он вовсе не был похож на описанного Сарой полного, седого, обыкновенного мужчину средних лет. Растрепанные вьющиеся рыжие волосы, длинное бледное лицо, упрямо выпяченная верхняя губа, скандинавские резко очерченные скулы, очень высокий и явно моложе сорока.

— Извините, что потревожил вас, — сказал я без иронии.

— Ничего, — ответил он.

— Не приходил ли кто-то из фирмы домой к Питеру, чтобы от вашего имени забрать кассеты, на которых он работал?

— Что это были за кассеты?

— Кассеты с программами для оценки шансов на скачках.

— Питер таким проектом не занимался.

— А в свободное время? — спросил я. Мейсон Майлс пожал плечами и уселся на место с видом путника, только что завершившего тяжкий поход.

— Может быть. Чем он занимался в свободное время — это его личное дело.

— А есть ли среди ваших сотрудников седой человек средних лет?

Он изучающе оглядел меня, потом ответил:

— У нас такого сотрудника нет. Если такой человек пришел к миссис Кейтли и сказал, что он от нас, это настораживает.

Хотя по его виду трудно было сказать, что его что-то настораживает, я согласился.

— Питер писал программы для человека по имени Крис Норвуд. Но вы, наверно, о нем даже не слышали? — спросил я без особой надежды.

Мейсон Майлс покачал головой и посоветовал справиться у его сотоварищей в соседней комнате. Реакция сотоварищей на имя Криса Норвуда была нулевая, но молодой человек оторвался от своей возни с микросхемами ровно настолько, чтобы сообщить, что все рабочие материалы Питера лежат в коробке из-под обуви в шкафу и что не будет особого вреда, если я туда загляну.

Я нашел в шкафу коробку, достал ее и принялся просматривать написанные от руки заметки. Почти все они касались работы и представляли собой таинственные памятки, понятные одному только Питеру: «Не забыть сказать РТ об изменениях в ПЕТ», «Забрать гибкие диски для ЛМП», «Сказать ИСКО про программное обеспечение Л», «Программа Р не идет из-за ошибки в синтаксисе». И так далее, и тому подобное, почти все — совершенно бесполезное.

За входной дверью внезапно послышался шум и топот, и на пороге возник запыхавшийся и побагровевший юноша с очумелыми глазами. Вместе с юношей прибыли: чемодан, саквояж, пальто и теннисная ракетка.

— Извините! — выдохнул он. — Поезд опоздал!

— Робинсон? — спокойно вопросила девушка. — Д.Ф.?

— Чего? А! Да. Место еще не занято?

Мне в руки попалась очередная записка, написанная тем же аккуратным почерком, что и все прочие: «Одолжить у ГФ кассету с „Бейсиком“ для „Грэнтли“». Я перевернул клочок бумаги. На обратной стороне было написано:

«К.Норвуд, „Кухня богов“, Ньюмаркет».

Я докопался до самого дна коробки, но больше ничего ценного не нашел.

Я уложил на место все бумажки и извинился за хлопоты. Никто меня не услышал. Внимание всей фирмы было приковано к Д.Ф. Робинсону, который вертелся под их каверзными вопросами, как уж на сковородке. Майлс призвал всех к себе в кабинет и теперь говорил:

— Предположим, к вам является клиент, который то и дело совершает самые дурацкие ошибки и тем не менее продолжает обвинять вас в том, что это вы не объяснили ему, как работает машина. Ваши действия?

Я сказал «До свидания», которое также не было услышано, и ушел.

Ньюмаркет лежит в пятидесяти милях к югу от Нориджа. День был солнечный, но, когда я ехал туда, я размышлял о том, что туман, окутывающий меня, ничуть не рассеялся. Радар бы мне не помешал. Или хороший ветер. Или какая-нибудь полезная информация. «Надо спешить, — думал я. — Надо спешить».

Из телефонного справочника на почте я узнал, что «Кухня богов» находится на Энджел-лейн. Указания местных жителей варьировались от неопределенных до неверных, но в конце концов я ее нашел. Это оказался тупик в восточной части города, мелкий гудроновый приток, далекий от большой реки, именуемой Главной улицей.

«Кухня богов» оказалась действительно кухней — фабрикой-кухней, производящей замороженные готовые обеды в индивидуальной упаковке. «Съедобно», — сказал один из указывавших мне дорогу. «Дерьмо собачье», — сказал другой. «Да, это добро тут продается, но с меня и гамбургера хватит», — высказался третий, и, наконец, четвертый сказал, что это действительно вкусно.

Так что продукцию этой кухни знали все.

«Кухня» скорее всего возникла из заднего крыла и надворных построек какого-то заброшенного поместья: строения были разбросаны как попало, и вокруг возвышались могучие старые деревья, останки ландшафтного парка. Я оставил машину на большой, но тесно заставленной бетонной площадке у нового белого одноэтажного здания, на котором было написано «Офис», и вошел в двустворчатые двери с зеркальными стеклами.

Царящая внутри спешка, чтобы не сказать суматоха, разительно отличалась от безмятежного спокойствия, свойственного «Товариществу Майлса». Казалось, стоит сотрудникам хоть на миг остановиться, и срочная работа захлестнет их с головой.

Когда я робко спросил, нет ли здесь кого-нибудь из друзей Криса Норвуда, мне ответили неожиданно резко:

— Друзей?! Если у этого проныры и были друзья, так только в овощном цехе, где он работал!

— В овощном цехе? А где это?

— Двухэтажное серое каменное здание сразу за морозилкой.

Я вернулся на автостоянку, побродил и спросил еще раз.

— А вон там, где морковку разгружают!

Морковку разгружали у двухэтажного серого каменного здания с помощью грузоподъемника. Водитель подъемника в ответ на мой вопрос молча указал за угол. За углом обнаружилась дверь.

За дверью был маленький коридорчик, где была дверь в большую раздевалку, в которой на рядах крючков висела верхняя одежда. За дверью — выложенная белой плиткой умывалка, где пахло как в госпитале, а дальше вращающиеся двери, ведущие в длинное узкое помещение, освещенное яркими электрическими лампами и наполненное сверкающей нержавеющей сталью, грохочущими машинами и людьми, одетыми в белое.

Увидев меня, стоящего в дверях в уличной одежде, навстречу мне, размахивая руками, бросился крупный мужчина в чем-то вроде халата, прикрывавшего внушительное брюхо, и вытолкал меня вон.

— Куда прешь, мужик? Меня же из-за тебя с работы выкинут! — сказал он, когда вращающаяся дверь за нами закрылась.

— Меня сюда направили... — мягко начал я.

— Что надо?

Я снова спросил о друзьях Криса Норвуда — уже менее уверенно, чем раньше.

Мужчина с пивным брюшком оценивающе воззрился на меня проницательными, умными глазами. Поджал губы. Поварская шапочка была плотно надвинута на густые черные брови.

— Его убили, — сказал он немного вежливее. — Вы из прессы?

Я покачал головой.

— Он был знаком с моим другом и втравил нас обоих в неприятности.

— А-а, это на него похоже! — Мужчина вытянул из кармана своих белых брюк большой белый платок и высморкался. — Так что именно вам нужно?

— Я хотел бы поговорить с кем-то, кто его знал. Я хочу разобраться, что это был за человек. И с кем он знался. Короче, все. Я хочу понять, как и почему он втравил нас в неприятности.

— Ну, я его знал, — сказал он. Помолчал, подумал. — А сколько вы мне дадите?

Я вздохнул.

— Я учитель. Сколько смогу — столько дам. И вообще, зависит от того, что именно вы знаете.

— Ладно, — рассудительно сказал он. — Я кончаю работу в шесть.

Встретимся в «Лиловом драконе», ладно? Прямо по улице, поворот налево, и там еще с четверть мили. Купите мне пару пинт, а там посмотрим. Идет?

— Хорошо, — сказал я. — Меня зовут Джонатан Дерри.

— Аккертон. — Он коротко кивнул, как бы закрепляя сделку. Потом, словно бы поразмыслив, добавил:

— Винс.

В последний раз оглядел меня малообещающим взором и вернулся обратно за вращающуюся дверь. Я еще успел услышать первые слова, которые он произнес, вернувшись в цех:

— За работу, Рег, за работу! Стоит только отвернуться, вы сразу...

Потом дверь за ним плотно закрылась.

Я ждал его за столиком в «Лиловом драконе». Пивная была куда менее впечатляющей, чем ее название. Аккертон появился в четверть седьмого. Теперь на нем были серые брюки и бело-голубая рубашка, туго обтягивающая полный торс. Когда Аккертон сел, пыхтя и облизывая губы, ворот распахнулся, стала видна волосатая грудь. Первую предложенную мной кружку пива он осушил одним глотком.

— Нелегкая это работенка — овощи резать, — сказал он.

— Вы их что, вручную режете? — искренне изумился я.

— Да нет, конечно. Мойка, очистка, нарезка — все это машины. Но ведь в машину-то овощи сами не прыгают. И обратно сами не выскакивают.

— А какие... э-э... овощи? — спросил я.

— Да какие придется. Сегодня в основном морковка, сельдерей, лук, грибы. Это для говядины по-бургундски. Она у нас лучше всего идет. А за ней следуют цыплята в шабли и свинина в портвейне. Никогда не пробовали?

— Честно говоря, даже не слышал.

Он смачно прихлебывал пиво.

— Хорошая еда, — сказал он серьезно, вытирая губы. — Все свеженькое. Никакого тебе дерьма. Дорого, конечно, но оно того стоит.

— Вам работа нравится? — спросил я.

Он кивнул.

— А то как же! Всю жизнь на фабриках-кухнях работаю. На некоторых, знаете, живешь в обнимку с тараканами. Здоровые, что те крысы! А здесь так чистенько, любую мушку за милю видать! Я на овощах третий месяц работаю.

Раньше был в рыбном цехе, но весь провонял рыбой и ушел, надоело.

— А Крис Норвуд тоже резал овощи? — спросил я.

— Только когда аврал бывал. А так прибирал, принимал грузы, вообще был на побегушках.

Он говорил уверенно и решительно — чувствовалось, что этому человеку нет нужды скрывать свои мысли.

— Что значит «принимал грузы»? — спросил я.

— Ну, считал мешки, которые нам привозили. Если, к примеру, сказано, что должны привезти двадцать мешков лука, так его дело проследить, чтобы привезли ровно двадцать.

Он заглянул в стеклянную пинтовую кружку.

— Конечно, ставить его на такую работу было верхом глупости. Конечно, сплавляя налево морковку и лук, миллионов не загребешь, но он, похоже, снабжал овощами целую кучу деревенских магазинов. С помощью шоферов, разумеется. Шофер скинет по дороге тут пару мешков, там пару мешков, а Крис Норвуд запишет, что привезли двадцать, когда их всего шестнадцать. А прибыль — пополам. Это везде так, на каждой кухне, где я работал, творилось то же самое. Мясо, опять же. Туши, которые поступают. Что надо, то и сопрут. Но Крис был не просто обычный мелкий воришка. Напрочь не сображал, когда следует остановиться.

— И что же он сделал? — спросил я. Винс Аккертон допил то, что оставалось в кружке, и опустил ее на стол с многозначительным стуком. Я послушно подошел к стойке, попросил налить еще, и после того, как Винс придирчиво исследовал пену в кружке и отхлебнул так, что пива убавилось на пару дюймов, я узнал о воровских похождениях Криса Норвуда.

— Девчата в офисе говорили, что он тырит у них деньги. Они еще не сразу доперли. Поначалу думали, что ворует одна из них, которую они все недолюбливали. Крис к ним забегал то и дело, отдать бумаги и повыпендривать-ся. Он о себе воображал невесть что. Наглый ублюдок!

Я смотрел на мясистое лицо, исполненное житейской мудрости. Винс Аккертон мог бы быть сержантом или корабельным боцманом. Та же самая уверенность в себе, умение судить о людях и приставлять их к делу. Такие люди, как он, просто незаменимы там, где надо распоряжаться и организовывать.

— А сколько лет было Крису Норвуду? — спросил я.

— Около тридцати. Вот как вам. На самом деле трудно сказать. — Он выпил. — А в какие неприятности он вас втянул?

— В мой дом вломились двое громил, которые искали одну вещь, принадлежавшую ему. «Туман...» — подумал я.

— А что за вещь? — спросил Аккертон.

— Компьютерные программы.

Я мог бы с таким же успехом сказать это по-монгольски. Он скрыл свою растерянность, уткнувшись в кружку с пивом, и я с досадой отхлебнул из своей.

— Не, — сказал Аккертон, опомнившись, — в офисе компьютер, конечно, есть. Они на нем считают, сколько у них на складе тонн говядины по-бургундски, и все такое. Или там сколько тысяч уток им надо. Или омаров. Или лаже семечек кориандра. — В нем впервые проглянул юмор. — Причем, заметьте себе, результаты всегда выходят неверные, из-за того, что часть сплавляют налево. Раз пропал целый грузовик индеек. Сказали, компьютер ошибся...

Так что Крис Норвуд со своими мешками — это еще цветочки!

— Это были программы, имеющие отношение к скачкам, — объяснил я.

Черные брови приподнялись.

— А-а, ну тогда понятно! В этом чертовом городе почти все завязано на лошадей. Я слыхал, как поговаривали, будто от живодерни есть подземный ход в наш мясной цех. Врут, конечно.

— А Крис Норвуд играл на скачках?

— Да у нас вся фирма играет! Жить в этом городе и не играть — это ж невозможно! Это прямо носится в воздухе, как зараза какая.

Похоже, здесь я ничего не узнаю. Я просто не мог придумать, о чем еще спросить. Потом пораскинул мозгами и спросил:

— А где был убит Крис Норвуд?

— Где? Да у себя в комнате. Он комнату снимал в муниципальном доме, у вдовы-пенсионерки, которая работает уборщицей. А ей не полагалось сдавать комнаты. Муниципалитет этого не разрешает. И она не заявила в благотворительной организации, которая раздает бесплатные обеды, что у нее имеются дополнительные доходы. Так что ей все это здорово некстати. — Он покачал головой. — Это все было на соседней улице.

— А что было-то?

Он был вовсе не против рассказать об этом. Скорее, наоборот.

— Она нашла Криса убитым у него в комнате, когда вошла утром к нему прибраться. Понимаете, она-то думала, что он на работу ушел: она по утрам всегда уходила раньше него. Заходит, а он лежит. В луже крови, как мне рассказывали. Конечно, могли и наврать, но говорили, что у него были прострелены обе ноги. И он истек кровью и от этого умер.

«Господи всемогущий!..»

— Идти-то он не мог, сами понимаете, — сказал Аккертон. — Даже до телефона не смог добраться. Задняя комната. Никто его и не видел.

Во рту у меня пересохло.

— А... а вещи? — спросил я.

— Да не знаю. Насколько я слышал, ничего не пропало. Только некоторые вещи были разбиты. А проигрыватель прострелен насквозь, как и сам Крис.

"Ну и что мне теперь делать? — думал я. — Пойти к следователю, который занимается убийством Криса Норвуда, и сообщить ему, что ко мне приходили двое мужчин, которые угрожали прострелить мне телевизор, а потом ноги?

Да, пожалуй, на этот раз действительно стоит пойти в полицию".

— А когда... — голос у меня охрип. Я прокашлялся и начал снова: Когда это случилось?

— На той неделе. В пятницу он не пришел на работу, и это оказалось очень некстати, потому что в тот день у нас шла репа, а это он был должен обрезать ботву и корешки и загружать репу в мойку.

У меня кружилась голова. Крис Норвуд был убит в пятницу. А в субботу я вышвырнул «Вальтер» своих непрошеных гостей в куст шиповника. Значит, в субботу они все еще искали кассеты, а это означает... о господи! — это означает, что от Криса Норвуда они их не получили. Они застрелили его и оставили его истекать кровью, а кассет все равно не получили. Если бы они у него были, он бы им их отдал — чтобы они не убивали его, чтобы спасти свою жизнь. Не стал бы он жертвовать жизнью ради каких-то программ, не стоят они того. Я вспомнил, как беззаботно смотрел в дуло пистолета, и задним числом ужаснулся.

Винс Аккертон дал понять, что настало время расплачиваться за полученные сведения. Я мысленно прикинул, сколько я могу дать и сколько он ожидает получить, и решил дать как можно меньше. Однако не успел я заикнуться о деньгах, как две девушки подошли к стойке, а потом собрались сесть за соседний столик. Но одна из них заметила Аккертона и резко изменила направление.

— Привет, Винс, — сказала она. — Слушай, окажи услугу. Поставь нам ром с колой, а я тебе завтра верну.

— Ладно-ладно, слышали мы эту песню, — снисходительно сказал Винс.

— Вот, мой приятель угощает.

Я разорился на два рома с кока-колой, пинту пива и половинку (для себя) и вернулся за столик. Аккертон объяснил, что девушки тоже работают в «Кухне богов».

Кэрол и Дженет. Молоденькие, не блещущие особым умом, беспрерывно болтающие и чирикающие, с минуты на минуту ожидавшие прихода своих мальчиков.

Кэрол высказалась о Крисе Норвуде с нескрываемым негодованием:

— Мы вычислили, что это он шарил по сумочкам, но доказать-то мы ничего не могли, понимаете? Мы как раз собирались расставить ему ловушку, но тут его убили. Мне, наверно, следует его пожалеть, но мне его вот ни капельки не жалко! Он мог спереть все что угодно. То есть буквально все! Он мог исподтишка взять твой последний сандвич, слопать его у тебя на глазах и еще посмеяться над тобой.

— Он даже не считал воровство чем-то плохим, — вставила Дженет.

— Вот она, — сказал Аккертон, подавшись вперед для убедительности, — Дженет, она работает на компьютере. Насчет программ вы ее спросите.

Выслушав мой вопрос, Дженет вскинула бровки и задумчиво ответила:

— Я не знала, что у него есть какие-то программы. Хотя он все время вертелся рядом. Ему было положено собирать дневные отчеты со всех отделений и приносить их мне. А в последние несколько недель он все ошивался рядом со мной, расспрашивал, как работает компьютер, и все такое. Я показала ему, как делаются расчеты: сколько там нужно соли, сколько всего, как это распределяется по цехам и как отправляются заказы в Борнмут или в Бирмингем, и все такое. Вы знаете, без компьютера вся фирма пошла бы прахом.

— А какой он фирмы? — спросил я.

Моему вопросу все удивились, но Дженет ответила:

— "Грэнтли".

Я улыбнулся ей как можно безобиднее и спросил, не случалось ли ей позволять Крису Норвуду запускать на ее компьютере свои программы, если он хорошенько попросит. Она виновато поколебалась и, смущенно покраснев и глядя в свой стакан с ромом и колой, призналась, что такое действительно бывало — ну, знаете, еще до того, как они обнаружили, что это Крис ворует деньги.

— А могли бы догадаться сто лет назад, — говорила Кэрол. — Но те вещи, про которые мы знали, что он их ворует, — сандвичи там, и все такое, и всякие мелочи: скрепки, конверты, скотч, — мы это видели так давно, что уже не обращали внимания.

— А кто-нибудь пробовал заявить об этом? — спросил я.

Нет, официально не пробовали. А что толку? За мелкое воровство людей не увольняют — если фирма попробует это сделать, будет забастовка.

— Не считая того раза — помнишь, Дженет? — сказала Кэрол. — Когда к нам приехала бедная старая леди и пожаловалась, что Крис ее обворовал.

Вот уж она-то не молчала! Она три раза приезжала и навела такого шороху!

— Ой, да! — кивнула Дженет. — Но оказалось, что он спер всего-навсего какие-то старые бумаги, вы понимаете, а не то чтобы там деньги или что-то ценное, а Крис отговорился, что бабушка просто из ума выжила, ему поверили, а старушку вежливо послали.

— А как звали эту старую леди? — спросил я. Девушки переглянулись и дружно покачали головами. — Это же было с месяц назад, если не больше!

Аккертон сказал, что он про это ничего не знает. У них в овощном цехе про эту старую леди никто ничего не слышал.

Тут появились друзья девушек, и началась большая пересадка. Я сказал, что мне пора. Аккертон взглядом показал мне, чтобы я подождал его на улице.

— О'Рорке! — неожиданно сказала Кэрол.

— Что?

— Эту старую леди звали миссис О'Рорке. Я теперь вспомнила. Она ирландка. У нее недавно муж умер, и она нанимала Криса, чтобы он носил ей дрова для камина и делал всякую другую работу, с которой она сама управиться не могла.

— А вы не помните, где она живет?

— А какая разница? Много шуму из ничего...

— А все-таки?

Она слегка нахмурилась, добросовестно стараясь припомнить, хотя все ее внимание было обращено на ее приятеля, который начинал заигрывать с Дженет.

— В Стелчворте! — воскликнула она наконец. — Она еще жаловалась, что за такси дерут втридорога. — Она покосилась на меня. — Честно говоря, мы были очень рады, когда в конце концов избавились от нее. Она нас ужасно достала, но не могли же мы просто выставить ее — у нее все-таки муж умер, и вообще...

— Спасибо большое, — сказал я.

— Пожалуйста!

Девушка отошла и решительно уселась между своим приятелем и Дженет, а мы с Аккертоном вышли на улицу, уладить свои дела.

Он философски взглянул на то, что я ему дал, кивнул и попросил меня написать на бумажке свое имя и адрес, на случай, если он вспомнит еще что-нибудь. Я вырвал страницу из своего ежедневника, написал и отдал ему и уже решил, что наше знакомство на этом окончено, но, когда я пожал ему руку, попрощался и пошел прочь, он окликнул меня:

— Эй, парень! Погоди.

Я обернулся.

— Ты хоть получил за свои деньги что-то стоящее?

«Куда больше, чем ожидал», — подумал я. А вслух сказал:

— Пожалуй, да. Хотя наверно сказать еще не могу.

Он кивнул, поджав губы. Потом несвойственным ему неуклюжим жестом вытащил из кармана половину денег.

— Вот, — сказал он. — Забери. Видел я твой бумажник, когда мы в пивной сидели. У тебя и денег-то почти не осталось. Хватит с меня и этого.

Он сунул свой дар мне в руку, и я принял его с благодарностью.

— Учителя! — сказал он, отворяя дверь пивной. — Несчастные нищие ублюдки. Мне-то самому школа эта и даром была не нужна.

Он отмел мои попытки благодарности и вернулся к пиву.

Глава 6

С помощью карты я все же отыскал Стелчворт и дом О'Рорке, несмотря на то, что мне все время неверно указывали направление. Свернул на дорожку, ведущую к дому. Заглушил мотор. Выбрался из машины и огляделся.

Большое, неуклюжее, неухоженное строение. В основном из дерева, со множеством башенок и шпилей, необрезанный плющ ползет на черепичную крышу, облезлые рамы подъемных окон когда-то были выкрашены в белое. В мягком вечернем свете сад выглядел переплетением трав и кустов, растущих как бог на душу положит, а входная дверь была почти перегорожена огромным кустом душистой белой сирени.

Я нажал на кнопку. Должно быть, где-то внутри зазвонил звонок, но я его не услышал. Я позвонил снова, потом попробовал постучать дверным молотком. Прождав несколько минут впустую, я отступил на несколько шагов и окинул взглядом окна.

Из-за куста сирени я не увидел, как отворилась дверь. Внезапно меня окликнул резкий голос.

— Вы от святого Антония? — спросил он.

— Н-нет...

Я снова шагнул вперед, чтобы видеть своего собеседника, и увидел в затененном сиренью дверном проеме маленькую, седую как лунь старушку с желтым лицом и диковатыми глазами.

— Но ведь вы по поводу праздника? — спросила она.

— Какого праздника? — растерянно спросил я.

— Церковного, разумеется.

Она посмотрела на меня, как на полного идиота (каковым я, несомненно, и был, с ее точки зрения).

— Если вы срежете пионы сегодня, — сказала она, — к субботе они завянут.

По ее голосу сразу чувствовалось, что она ирландка, но произношение у нее было безупречным, и ее тон ясно давал понять, что я могу немедленно удалиться. Одной рукой она держалась за косяк, другой — за ручку двери и явно собиралась захлопнуть ее навсегда.

— Пожалуйста, — поспешно сказал я, — покажите мне пионы... чтобы я знал, какие можно будет срезать... в субботу...

Старушка уже начала закрывать дверь, но остановилась. Она поразмыслила, потом выступила из-под кустов сирени. Я увидел хрупкую, словно детскую фигурку, одетую в рыжеватый свитер, узкие темно-синие брючки и домашние шлепанцы в зеленую и розовую клетку.

— За домом, — сказала старушка. Она смерила меня взглядом, но, видимо, не усмотрела во мне ничего подозрительного. — Сюда.

Она провела меня вокруг дома, по дорожке, вымощенной плоскими каменными плитами, затянутыми по краям травой с кочек, которые когда-то, должно быть, были клумбами. Мимо поленницы по плечо высотой, резко выделяющейся своей аккуратностью среди царящего кругом запустения. Мимо запертого бокового выхода. Мимо оранжереи, заполненной мертвыми стеблями герани. Мимо тачки с золой, о назначении которой можно было только догадываться. За неожиданный угол, через узенький проход в густо разросшейся живой изгороди, — и мы наконец очутились в буйном цветении сада.

— Вот пионы, — сказала она, указывая на цветы, хотя в этом не было никакой нужды. Вокруг заросшей лужайки, со всех сторон, вздымали свои роскошные лохматые головы розовые, алые, махрово-белые пионы. Они покачивались над морем темно-зеленых глянцевитых листьев, и заходящее солнце золотило их. Впереди ждало увядание, но настоящее было гордым вызовом смерти.

— Великолепно! — выдохнул я, исполненный какого-то благоговения. Их, должно быть, тысячи!

Старушка взглянула на меня без особого интереса.

— Каждый год расцветают. Лайэму все было мало. Можете срезать, какие хотите.

— Гм... — я прокашлялся. — Наверно, мне следует признаться, что я не из церкви...

Она взглянула на меня с тем же изумлением, в которое лишь недавно вогнала меня самого.

— Тогда зачем же вы попросили показать вам пионы?

— Я хотел с вами поговорить. Я боялся, что, когда вы услышите, о чем я хочу говорить, вы просто уйдете в дом и захлопнете дверь.

— Молодой человек! — строго сказала она. — Я ничего не покупаю. Я не жертвую на благотворительность. Я не люблю политиков. Что вам надо?

— Я хочу знать, — медленно ответил я, — что за бумаги украл у вас Крис Норвуд.

Она открыла рот. Дикие глаза обшарили мое лицо, словно большие водянистые прожектора. Хрупкая фигурка содрогнулась от сильного, хотя и непонятного чувства.

— Пожалуйста, не беспокойтесь! — поспешно сказал я. — Я не причиню вам вреда. Вам нечего бояться.

— Я не боюсь. Я просто ужасно зла.

— Ведь у вас действительно были бумаги, а Крис Норвуд их украл?

— Бумаги Лайэма! Да.

— И вы ездили в «Кухню богов», чтобы пожаловаться на него?

— Полиция ничего не сделала. Абсолютно ничего! Тогда я поехала в «Кухню богов», чтобы заставить этого подонка отдать их обратно. А мне сказали, что его нет. Они мне солгали! Я это знаю!

Старушка была в страшном гневе, но я-то здесь был ни при чем. Поэтому спокойно сказал:

— Извините, не могли бы мы присесть и... — Я огляделся, ища что-нибудь вроде садовой скамейки, но не увидел ничего похожего. — Я вовсе не хотел вас расстраивать. Возможно, я даже мог бы вам помочь.

— Я вас не знаю. Это небезопасно.

Еще несколько томительных мгновений она смотрела на меня все тем же пронзительным взором, потом повернулась и пошла обратно по тропинке, по которой мы пришли сюда. Я неохотно последовал за ней, сознавая, что все получилось ужасно неловко, но начисто не зная, что делать. «Все пропало, — думал я. — Сейчас она скроется за кустом сирени и захлопнет дверь у меня перед носом».

Снова сквозь изгородь, мимо тачки с пеплом, мимо хрустальной гробницы оранжереи... Но, к моему изумлению, у боковой двери она остановилась и повернула ручку. Я вздохнул с облегчением.

— Сюда, — сказала она, входя в дом. — Проходите. Пожалуй, вам можно доверять. Вы выглядите порядочным человеком. Я все-таки рискну.

В доме было темно и пахло запустением. Мы шли по узкому коридору. Она не слышно двигалась впереди в своих шлепанцах, легкая, как воробушек.

— Если пожилая женщина живет одна, — сказала она, — ей не следует впускать в свой дом людей, которых она не знает.

Поскольку адресовалось это в пустоту, похоже было, что наставление обращено к ней самой. Мы прошли мимо нескольких закрытых дверей, выкрашенных темной краской, и наконец коридор вывел нас в зал, освещенный светом, проникавшим в высокие окна с узорчатыми цветными стеклами.

— Эпохи Эдуарда, — сказала она, проследив мой взгляд. — Сюда.

Я последовал за ней в просторную комнату. Вычурный эркер смотрел в великолепный сад. Внутри обстановка была не столь яркой: темно-синие бархатные шторы, цветные коврики поверх серебристо-серого большого ковра, диваны и кресла, обтянутые синим бархатом, — и десятки, десятки морских пейзажей. От пола до потолка. Раздувающиеся паруса. Четырехмачтовые корабли.

Бури, чайки, соленая пена.

— Это — Лайэма, — коротко сказала она, видя, как я повернулся к ним.

«Да, — подумал я мимоходом, — если Лайзму О'Рорке что-то нравилось, он любил, чтобы этого было много».

— Садитесь, — сказала она, указывая на кресло. — Расскажите, кто вы такой и зачем пришли.

Сама она подошла к дивану, на котором сидела до моего прихода, судя по книге и стакану на стоящем рядом столике, и легко присела на краешек, словно готовая взлететь.

Я рассказал о знакомстве Питера с Крисом Норвудом и сказал, что, возможно, Крис отдал бумаги ее мужа Питеру, чтобы тот составил компьютерные программы. Я сказал, что Питер сделал это и записал программы на пленку.

Она отмела сложные технические подробности и сразу взяла быка за рога.

— Вы хотите сказать, — спросила она, — что мои бумаги у вашего друга Питера?

И лицо ее осветилось надеждой.

— Боюсь, что нет. Я не знаю, где они теперь.

— Так спросите у своего друга!

— Он погиб в аварии.

— О-о! — Она воззрилась на меня, ужасно разочарованная.

— Но я знаю, где находятся кассеты, — продолжал я. — По крайней мере, я знаю, где есть копии с них. Если сведения, которые в них содержатся, принадлежат вам, я мог бы вам их вернуть.

Она вновь вспыхнула надеждой, смешанной с озадаченностью.

— Это было бы чудесно! Но эти кассеты, где бы они ни были, — вы их не привезли?

Я покачал головой.

— Я всего час назад узнал о вашем существовании. Мне про вас рассказала девушка по имени Кэрол. Она работает в «Кухне богов», в офисе.

— Ах, да! — миссис 0'Рорке смущенно пожала плечами. — Я на нее наорала... Но я была так зла! Они не хотели объяснить мне, где во всех этих цехах и складах можно найти Криса Норвуда. Я говорила, что глаза ему выцарапаю. Ирландский темперамент, знаете ли. Я стараюсь сдерживаться, но не всегда получается...

Я подумал, какое зрелище должно было предстать глазам девушек, и решил, что «навела шороху» — это еще мягко сказано.

— Беда в том, — медленно произнес я, — что за этими кассетами охотится кто-то еще.

Я пересказал ей смягченную версию визита вооруженных гостей. Она слушала, приоткрыв рот от напряженного внимания.

— Не знаю, кто они такие и откуда взялись, — закончил я. — И мне начинает казаться, что подобное невежество может оказаться опасным. Поэтому я решил попытаться разузнать, что происходит.

— А если узнаете, тогда что?

— Тогда я буду знать, чего не стоит делать. В смысле, я могу наделать глупостей, которые, возможно, будут иметь самые неприятные последствия, просто потому, что не знаю какой-то мелочи.

Она посмотрела на меня в упор, и на ее лице впервые проявилось что-то вроде улыбки.

— Ну, знаете ли, молодой человек! Вы желаете всего-то навсего открыть тайну, которая оставалась таковой для homo sapiens с первого дня творения.

Я был ошарашен даже не столько самой мыслью, сколько словами, какими она ее выразила. Старушка же, словно почувствовав мое изумление, сухо заметила:

— Вы знаете, с возрастом не глупеют. Если человек смолоду был дураком, может случиться, что он и к старости не поумнеет. Но если вы в молодости были умны, отчего бы уму вдруг пропасть?

— Я вас недооценил, — медленно произнес я.

— Не вы первый, не вы последний, — равнодушно ответила она. — Я смотрюсь в зеркало. И вижу старческое лицо. Морщины. Желтая кожа. А общество нынче устроено так, что, увидев такое лицо, вам немедленно наклеивают соответствующий ярлык. Старуха — стало быть, глупа, назойлива, и ею можно помыкать как угодно.

— Нет! — сказал я. — Это не правда!

— Ну, разумеется, если вы не выдающаяся личность, — продолжала она, словно я и рта не открывал. — Былые достижения — радость стариков.

— А вы не выдающаяся личность?

Она с сожалением развела руками и покачала головой.

— Увы, нет. Я всего лишь довольно умна, но не более того. А с обычного ума толку мало. Сдерживать ярость он не помогает. Извините, что нахамила вам в саду.

— Ничего-ничего, — сказал я. — Воровство — это наглость. Неудивительно, что вы были в ярости.

Она расслабилась — настолько, что откинулась на спинку дивана. Подушки почти не прогнулись под ее весом.

— Я расскажу вам все, что смогу. Если это помешает вам гнаться за Моисеем через Красное море, тем лучше. Знать, чего не стоит делать...

Я улыбнулся ей. Она дернула уголком рта и спросила:

— Что вы знаете о скачках?

— Довольно мало.

— А вот Лайэм знал о них все. Мой покойный муж. Лайэм всю жизнь жил лошадьми. В Ирландии, когда мы были детьми. Потом здесь. Ньюмаркет, Эпсом, Челтенхэм. Потом вернулись сюда, в Ньюмаркет. Лошади, лошади, лошади...

— Это была его работа?

— В некотором роде да. Он был игрок. — Она спокойно взглянула на меня. — Я имею в виду — профессиональный игрок. Он этим жил. Я до сих пор живу на его сбережения.

— Я и не думал, что такое возможно, — сказал я.

— Вычислить победителя? — спросила она.

Эти слова удивительно не вязались со всем ее обликом. Я подумал, что она была права, говоря о ярлыках. Старухам не полагается разговаривать о скачках. Но она о них говорила.

— В прежние времена на это можно было жить, и вполне прилично. Десятки людей только этим и кормились. Даже при прибыли в десять процентов играть было выгодно, а этого добиться было нетрудно, если ты хоть чуть-чуть разбираешься в лошадях. Но потом ввели этот налог на выигрыши. Он откусывает жирный ломоть от любого выигрыша и сводит доходы почти к нулю. Короче, играть стало невыгодно. Все ваши десять процентов уходили в казну, понимаете?

— Понимаю, — сказал я.

— Но Лайэм всегда получал куда больше десяти процентов. Он этим гордился. Он говорил, что выигрывает каждую третью скачку. В смысле, в среднем каждая третья ставка выигрывала. Это очень много. Особенно если играть каждый день, год за годом. Он окупал налоги. Он пробовал новые пути, вносил новые факторы в расчеты. Ни один букмекер не соглашался брать у него ставки.

— То есть как? — удивился я.

— А вы не знали? — Она, похоже, удивилась не меньше моего. — Букмекеры не принимают ставок от людей, которые все время выигрывают.

— Но я полагал, что их ремесло именно в этом и состоит. В смысле, принимать ставки.

— Принимать ставки у лохов — да, конечно, — сказала она. — У людей, которые выигрывают от случая к случаю, но в конце концов всегда проигрываются. Но если ты выигрываешь постоянно, почти любой букмекер рано или поздно откажется иметь с тобой дело.

— Надо же! — неопределенно ответил я.

— Все букмекеры Лайэма знали, — продолжала она. — Если лично не были знакомы, то хотя бы знали в лицо. Они разрешали ему делать только начальную ставку, а стоило ему выиграть, они тут же — шу-шу-шу по всему кругу и снижали ставки на эту лошадь до минимума, так что и сам Лайэм не мог выиграть много, и другим игрокам ставить на нее было невыгодно, и они ставили деньги на других лошадей.

Последовала длительная пауза. Я пока переваривал то, что она сказала.

— А как насчет тотализатора? — спросил я наконец.

— Тотализатор непредсказуем. Лайэм этого не любил. К тому же на тотализаторе обычно выигрываешь меньше, чем у букмекеров. Нет, Лайэм любил делать ставки у букмекеров. Это было что-то вроде войны. И Лайэм всегда побеждал в ней, хотя они об этом и не знали.

— Как это? — спросил я. Она вздохнула.

— О, это было очень сложно. У нас был садовник. На самом деле наш друг. Он жил здесь, у нас. Вот в том коридоре, которым мы шли, как раз были его комнаты. Он любил ездить по стране. Поэтому он просто брал деньги Лайэма, ехал в какой-нибудь город, где проходят скачки, ставил там по маленькой во всех букмекерских конторах, и, если лошадь выигрывала — а она, как правило, выигрывала, — он обходил конторы, собирал деньги и уезжал домой.

И они с Лайэмом их делили. Столько-то Дэну — это его так звали, нашего друга, — столько-то на ставки, остальное нам. Ну и, разумеется, никаких налогов. Мы так жили много лет. Много лет. И все было так хорошо, знаете...

Она умолкла. Ее странные диковатые глаза вглядывались в счастливое прошлое.

— А потом Лайэм умер? — спросил я.

— Потом умер Дэн. Полтора года назад, перед самым Рождеством. Месяц поболел и умер. Так быстро... — Пауза. — Мы с Лайэмом только тогда поняли... Пока Дэн был жив, мы даже не подозревали, насколько мы зависим от него. Он был такой сильный... Он мог таскать тяжести... работать в саду...

Понимаете, Лайэму было восемьдесят шесть, мне восемьдесят восемь, а Дэн был помоложе, лет семидесяти. В юности он был кузнецом в Вексфорде. И веселый такой... Нам его ужасно не хватало.

Золотой свет, озарявший пионы в саду, угас, и яркие, полыхающие краски сменились оттенками серого в наступающих сумерках. Я слушал старуху с молодым голосом, рассказывавшую о темных днях своей жизни, и разгонял туман, окутывавший мою собственную.

— Мы думали найти кого-то другого, кто делал бы за нас ставки, продолжала она. — Но кому мы могли довериться? Где-то в прошлом году Лайэм попытался сделать это сам. Он обходил букмекерские конторы в таких городах, как Ипсвич и Колчестер, где его не знали. Но он был слишком стар, он так ужасно уставал... Ему пришлось бросить это дело, это было слишком тяжело. У нас были довольно приличные сбережения, и мы решили жить на них. А в этом году к нам пришел человек, о котором мы только слышали, но знакомы не были, и предложил продать методику Лайэма. Он попросил Лайэма записать все свои разработки, благодаря которым он выигрывает, и сказал, что купит эти записи.

— И вот эти-то записи и украл Крис Норвуд? — догадался я.

— Не совсем так, — вздохнула она. — Видите ли, Лайэму не было нужды записывать свою методику. Он ее записал много лет назад. Все было основано на статистических расчетах, довольно сложных. При необходимости он обновлял сведения. Ну и, конечно, добавлял новые скачки. Под конец, после многих лет работы, он мог делать ставки почти в тысяче скачек каждый год, с тридцатитрехпроцентной вероятностью выигрыша.

Она внезапно закашлялась. Ее худое белое личико сотрясалось от судорожных спазмов. Хрупкая рука протянулась к стакану, стоявшему на столе, и старушка отхлебнула несколько глотков желтоватой жидкости.

— Извините, — виновато сказал я. — Замучил я вас разговорами...

Она молча покачала головой, сделала еще несколько глотков, потом осторожно поставила стакан на место и сказала:

— Разговоры — это замечательно. Я рада, что вы здесь и есть с кем поговорить. Мне ведь почти не с кем разговаривать. Иногда целыми днями так и сидишь одна. Мне очень не хватает Лайэма, знаете ли. Мы ведь все время болтали. Это был ужасный человек, жить с ним было сплошное мучение. Одержимый, понимаете? Если уж ему что запало в голову, то он на полпути нипочем не остановится. Вот, все эти морские пейзажи — когда он ими увлекся, я чуть с ума не сошла. Он все покупал и покупал их... Но сейчас, когда его нет, посмотришь на них, и кажется, что он рядом. И теперь я бы с ними ни за что не рассталась.

— Так он, значит, умер не так давно? — спросил я.

— Первого марта, — ответила она.

Она помолчала, но не заплакала и вообще никак не проявила своего горя.

— Всего через несколько дней после того, как пришел мистер Гилберт.

Лайэм сидел вон там, — она указала на одно из синих кресел, единственное, у которого были потерты подлокотники и на высокой спинке виднелся след от головы, — а я пошла сделать чаю. По чашечке. Нам пить захотелось. А когда я вернулась, он уснул. — Она снова помолчала. — То есть это я сперва подумала, что он уснул.

— Мне очень жаль... — сказал я.

Она покачала головой.

— Это лучшая смерть, какую можно придумать. Я за него рада. Нам обоим было страшно думать, что придется умирать в больничной палате, среди всех этих трубок. Если мне повезет, и у меня тоже получится умереть так, как он, я буду очень рада. Это хорошая смерть, понимаете?

Да, я понимал ее. Хотя никогда раньше не думал о смерти как о желанной гостье, которую терпеливо ждут, надеясь, что она придет тихо, во сне.

— Если хотите выпить, — сказала она все тем же обыденным тоном, в буфете есть бутылка и рюмки.

— Да нет, мне еще домой ехать...

Она не стала настаивать.

— Быть может, вам рассказать о мистере Гилберте? Мистере Гарри Гилберте?

— Да, пожалуйста. Если я вас не утомил.

— Да нет, я же вам говорила. Поговорить — дело приятное.

Она призадумалась, склонив голову набок. Белые волосы окружали сморщенное личико пушистым ореолом.

— Он содержит залы для игры в лото, — сказала она, и в ее голосе впервые прорезалось нечто, напоминающее пренебрежение.

— А вы лото не одобряете?

— Это игра для лохов, — ответила она, пожав плечами. — Никакого искусства не требует.

— Но многим она нравится.

— Ну да, и они за это расплачиваются. Все равно как игроки на скачках. Выиграют пару раз и ловятся на это, но в конце концов проигрываются.

«Надо же, и тут то же самое! — подумал я, улыбаясь про себя. — Пренебрежение профессионала к любителю». Однако в мистере Гилберте не было ничего от любителя.

— На лото он разбогател, — продолжала старуха. — Однажды он приехал сюда, чтобы встретиться с Лайэмом: прикатил в «Роллс-Ройсе» и сказал, что собирается приобрести несколько букмекерских контор. И он хотел купить систему Лайэма, чтобы всегда быть на два корпуса впереди лохов.

— Вы что, считаете, что все игроки непременно лохи? — с любопытством спросил я.

— Так считает мистер Гилберт. Он холодный человек. Лайэм говорил, что все зависит от того, чего они хотят. Если игрок ищет острых ощущений, тогда он, конечно, лох, но, по крайней мере, он имеет за свои деньги то, чего хотел. А если он хочет заработать и при этом продолжает опираться на одну только интуицию, ну тогда он самый настоящий лох.

Она снова закашлялась, отхлебнула из стакана, слабо улыбнулась мне и продолжала:

— Мистер Гилберт предложил Лайэму кучу денег. Столько, что мы могли бы положить их в банк и до конца дней своих безбедно жить на проценты. Так что Лайэм согласился. Это было разумнее всего. Ну, для начала они, конечно, немного поторговались. Почти целую неделю перезванивались. Но в конце концов договорились. — Она помолчала. — Но мистер Гилберт не успел расплатиться и забрать бумаги. Лайэм умер. Мистер Гилберт позвонил мне, выразил сочувствие и спросил, остается ли сделка в силе. И я сказала, что да. Разумеется! Я была очень рада, что мне не придется беспокоиться о деньгах, понимаете?

Я кивнул.

— А потом, — продолжала она, на этот раз уже с гневом, — этот подонок Крис Норвуд украл бумаги из кабинета Лайэма! Труд всей его жизни!

Она дрожала всем телом. Я понял, что ее возмущает не столько потеря состояния, сколько сам факт пропажи этих бумаг.

— Мы оба были рады, что он ходит сюда, носит уголь, дрова, моет окна. Потом я начала подозревать, что он лазит в мою сумочку. Но я никогда не помню точно, сколько денег там было... а потом умер Лайэм.

Она умолкла, борясь с волнением, прижав хрупкую руку к своей узкой груди и крепко зажмурившись.

— Не надо! — сказал я, хотя отчаянно желал, чтобы она продолжала говорить.

— Нет-нет! — ответила она, снова открывая глаза. — Так вот, мистер Гилберт приехал забрать бумаги. Привез деньги наличными, все сразу. Он мне их показывал, в чемодане. Пачки банкнот. Он посоветовал никуда их не вкладывать, а тратить, чтобы не было проблем с налогами. Он сказал, что если мне понадобится, он даст еще, но там бы хватило на много лет при моем образе жизни. Мы пошли в кабинет Лайэма, а бумаг нет. Нигде. Пропали. Я еще накануне их нарочно приготовила, в большой папке. Их было так много... Куча страниц, исписанных тонким почерком Лайэма. Он так и не научился печатать на машинке. Всегда от руки писал. А в доме, кроме миссис Уркварт, был только Крис Норвуд. Только он.

— А кто такая миссис Уркварт? — спросил я.

— Что? А, миссис Уркварт? Она ко мне ходит убираться. То есть раньше ходила. Три раза в неделю. А теперь говорит, что не может. У нее, у бедняжки, какие-то проблемы с благотворительностью.

Я снова услышал слова Аккертона: «...И не заявила в благотворительной организации, что у нее имеются дополнительные доходы...»

— А Крис Норвуд жил в доме миссис Уркварт? — спросил я.

— Да-да. — Она нахмурилась. — А вы откуда знаете?

— Слышал от кого-то. — Я припомнил то, что сказал ей о себе в начале визита, и запоздало сообразил, что она на самом деле может и не знать о последних событиях. — Видите ли, Крис Норвуд... — медленно начал я.

— Так бы его и придушила!

— А ваша миссис Уркварт не рассказала вам, что... что произошло?

— Она позвонила в большой спешке. Сказала, что больше не придет.

Очень нервничала. Это было в субботу утром, на той неделе.

— И сказала только, что больше не придет?

— У нас в последнее время, после того, как Крис Норвуд украл бумаги Лайэма, отношения были довольно натянутые. Ссориться с ней я не хотела. Мне нужно было, чтобы она убиралась. Но с тех пор, как этот подонок нас обворовал, она держалась очень напряженно, почти грубо. Но ей были нужны деньги, а мне были нужны ее услуги, и она знала, что я не откажу ей от места.

Я посмотрел на улицу, на море пионов, где серые сумерки сменялись ночной темнотой. Стоит ли говорить ей, что произошло с Крисом Норвудом? Я решил ничего не рассказывать. Известие о смерти знакомого человека — это всегда потрясение, даже если ты его не любил. Пугать старушку, которая живет одна в большом доме, явно незачем.

— Вы газеты читаете? — спросил я. Она вскинул брови, озадаченная таким неожиданным вопросом, но ответила:

— Редко. Там шрифт очень мелкий. Глаза у меня хорошие, но я все же предпочитаю книги с крупным шрифтом. — Она указала на толстый том в красно-белом переплете, лежащий на столике. — Я теперь больше ничего не читаю.

— Она рассеянно оглядела темную комнату. — Даже о скачках. Я и о них больше не читаю. Только смотрю результаты по телевизору.

— Одни только результаты? А сами скачки?

— Лайэм говорил, что скачки смотрят только лохи. Он говорил, что надо смотреть на результаты и вносить их в статистику. Скачки я тоже смотрю, но результаты смотреть как-то привычнее.

Она протянула тонкую, как палочка, руку и включила настольную лампу.

Сад с пионами тут же исчез во тьме, и дальние углы комнаты затопило густой тенью.

Сама она при свете тоже переменилась. Заметнее стало, как она стара.

Свет безжалостно подчеркнул морщины, смягченные темнотой, и приковал живой ум к дряхлому-предряхлому телу.

Я посмотрел на худое, иссохшее личико, на огромные глаза, некогда, должно быть, бывшие красивыми, на седые распущенные волосы вдовы Лайэма О'Рорке и высказал предположение, что, если я отдам ей программы, она, возможно, еще сумеет продать содержащиеся в них сведения своему другу мистеру Гилберту.

— Да, — кивнула она, — мне это тоже пришло в голову, когда вы сказали, что они у вас есть. Я не очень поняла, что это такое. Я в компьютерах ничего не смыслю.

А ведь ее покойный супруг тоже был чем-то вроде компьютера...

— Это просто кассеты, — объяснил я. — Как те, что вставляют в магнитофон.

Она поразмыслила, опустив глаза. Потом сказала:

— А не согласитесь ли вы устроить это для меня? Я вам заплачу комиссионные. Видите ли, я в делах разбираюсь куда хуже Лайэма. И, боюсь, у меня просто нет сил торговаться.

— А мистер Гилберт заплатит, как договаривались?

Она задумчиво покачала головой:

— Даже и не знаю. Договаривались-то они три месяца назад, и вместо бумаг у меня теперь что-то другое. Я даже не знаю. Я боюсь, как бы он меня не надул. Но вы-то разбираетесь в этих кассетах или что у вас там. Вам с ним проще будет говорить, чем мне.

Она слабо улыбнулась.

— Я вам хорошо заплачу, молодой человек. Десять процентов.

Я чуть-чуть поразмыслил и согласился. Она дала мне адрес и телефон Гарри Гилберта. А я пообещал, что когда все устрою, ей сообщить.

— Вы мне настолько доверяете? — спросил я.

— Ну, если вы меня обворуете, я буду не беднее, чем сейчас.

Она проводила меня до парадной двери, загороженной кустом сирени, я пожал ее худенькую лапку и уехал.

Красное море расступилось пред Моисеем, и он пошел посуху.

Глава 7

В четверг я сонно слонялся по школе: всю ночь проверял тетради пятых классов и не выспался. У них, как и у Вильяма, тоже были впереди решающие экзамены. Я обнаружил, что одно из самых моих неудобных свойств — это проклятая добросовестность по отношению к детям.

Тед Питтс не явился. Когда я напрямую спросил Дженкинса, тот кисло ответил, что у Питтса ларингит и что это очень некстати, потому что из-за него полетело все расписание отделения математики.

— А когда он будет?

Дженкинс криво усмехнулся — не то чтобы у него были для этого какие-то причины, а просто по укоренившейся привычке.

— Мне звонила его жена, — сказал он. — Питтс потерял голос. Когда голос к нему вернется, тогда и будет.

— А не могли бы вы дать мне его телефон?

— У него нет телефона! — обвиняющим тоном сообщил Дженкинс. — Он говорит, что не может себе этого позволить.

— А его адрес?

— Спросите у секретаря, — ответил Дженкинс. — Вы что думаете, я должен наизусть помнить адреса всех моих помощников?

Я зашел к секретарю во время утренней перемены, но его на месте не оказалось, и два последних урока перед ленчем (пятый "В", магнитные свойства; четвертый "Е", электричество) я размышлял о том, что, если я сегодня же не отправлю кассеты в Кембридж, они к субботе там не будут; а если они не будут на Кембриджском почтамте к субботе, мне следует ожидать нового и значительно более неприятного визита того парня с «Вальтером».

Во время обеденного перерыва об обеде я думал в последнюю очередь.

Вместо этого я вышел из школы, дошел до ближайшего магазинчика и купил три чистые шестидесятиминутные кассеты. Не таких хороших, как требовал Тед Питтс, но для моих намерений вполне годятся. Потом я разыскал одного из коллег Теда Питтса и попросил помочь с компьютером.

— Ну, — нерешительно сказал он, — если это только на десять минут, тогда ладно. Зайдите ко мне после уроков. И Дженкинсу не говорите, идет?

— Ни за что на свете!

Он рассмеялся, а я поспешно бросился к телефону-автомату, что висел у выхода, и позвонил в полицейский участок города Ньюмаркета (предварительно узнав телефон через справочную) и попросил соединить меня с тем, кто занимается расследованием убийства Криса Норвуда.

Мне сообщили, что убийством Криса Норвуда занимается начальник сыскного отдела, старший офицер Айрстон, и что его сейчас нет. Быть может, я соглашусь побеседовать с детективом сержантом Смитом? Я сказал, что, наверно, соглашусь, и после нескольких щелчков и пауз меня уютным суффолкским говорком спросили, что мне угодно.

Я еще раз мысленно повторил то, что собирался сказать, но все равно начать было трудно. Я осторожно сказал:

— Возможно, я кое-что знаю о причинах убийства Криса Норвуда и примерно предполагаю, кто мог это сделать. Но вполне возможно, что я ошибаюсь.

Дело в том, что...

— Ваше имя, сэр? — перебил меня сержант Смит. — Адрес? Мы можем вас там найти, сэр? В какое время? Старший офицер Айрстон свяжется с вами, сэр. Благодарим за звонок.

Я повесил трубку. То ли он действительно так заинтересовался тем, что я сказал, то ли это стандартный ответ, рассчитанный на любого психа, который звонит в полицию со своей излюбленной теорией. Так или иначе, времени у меня осталось ровно на то, чтобы успеть перехватить последний гамбургер в школьном буфете и вернуться в класс ровно к звонку.

В четыре меня задержала Луиза своими очередными претензиями: все приборы остались на партах — вот Мартин никогда бы такого не допустил! Я рысцой промчался по коридорам, где мальчикам бегать не разрешалось, и слетел по лестнице, держась обеими руками за перила и едва касаясь ногами ступеней — трюк, которому я выучился в далекой юности. Я очень боялся, что коллега Теда Питтса устанет ждать и уйдет домой.

К моему великому облегчению, он не ушел. Он сидел перед знакомым экраном и стрелял по маленьким беспорядочно движущимся мишеням с рвением первоклассника.

— Что это за игра? — спросил я. — «Стар-страйк». Хотите попробовать?

— Она ваша?

— Это Тед составил для ребятишек.

— Она в «Бейсике»? — спросил я.

— Конечно. «Бейсик», графика и специальные символы.

— А можно ее просмотреть?

Он напечатал «LIST», и по экрану бесконечными рядами строчек побежала программа Теда Питтса.

— Вот, — сказал коллега Теда.

Я посмотрел на застывший на экране хвост программы:

"410 RESET (RX, RY): RX=RX-RA: RY=RY-8 420 IF RY2 SET (RX, RY): GOTO 200 430 IF ABS (1*8-RX)4 THEN 150 460 FOR 0=l TO 6: PRINT @64+4* Vv, "

Для меня это был темный лес. Для Теда Питтса это, должно быть, звучало как поэма. Его коллеге я сказал:

— Я хотел попросить вас записать что-нибудь — все равно что — на эти кассеты. — Я протянул ему кассеты. — Так, чтобы на них был компьютерный шум и программа, которую можно просмотреть. Мне это нужно для... мнэ-э... для демонстрации возможностей компьютера.

Он не стал вдаваться в подробности.

— Как вы думаете, — спросил я, — Тед не будет возражать, если я воспользуюсь его игрой?

Он пожал плечами.

— Да нет, не думаю. Он ее сам записывал для некоторых мальчиков. Он из нее тайны не делает. Он взял у меня кассеты.

— По одному разу на каждой стороне?

— Нет. По несколько раз на каждую сторону.

Глаза у него расширились.

— О господи! Зачем?

— Гм... — я лихорадочно придумывал ответ. — Ну, чтобы продемонстрировать поиск по именам файлов.

— А-а. Ладно. — Он посмотрел на часы. — Я бы вам разрешил это сделать самому, но Дженкинс во что бы то ни стало требует, чтобы кто-то из математиков перед концом рабочего дня проверял, выключен ли компьютер, и сдавал ключ в учительскую. А надолго задерживаться я не могу.

Однако он любезно вставил первую кассету в магнитофон, напечатал "CSAVE "А"" и нажал «ENTER». Когда экран сообщил «Готово», он напечатал "CSAVE "В"", а потом "CSAVE "С"" и так далее, пока вся первая сторона не оказалась заполнена игрой «Стар-страйк».

— Это же займет целую вечность! — пробурчал он. — А может, вы сделаете только по одной стороне на каждой кассете? — спросил я.

— Ладно.

Он заполнил первую сторону второй кассеты и примерно полстороны третьей и наконец не выдержал:

— Слушайте, Джонатан, хватит, наверно? Вы говорили — минут десять, а мы тут сидим почти целый час!

— Вы настоящий друг!

— Не беспокойтесь, я вас попрошу отдежурить за себя.

Я взял кассеты и кивнул. Просить кого-то отдежурить за себя в школе было распространенным способом освободить себе день. И это служило расхожей монетой, которой мы расплачивались друг с другом за услуги.

— Спасибо большое, — сказал я.

— Пожалуйста.

Он принялся готовить компьютер ко сну, а я унес кассеты, упаковал их в мягкий конверт и отправил в Кембридж, надписав на каждой стороне, заполненной программами: «Начало здесь».

Поскольку вечером было родительское собрание, я сходил в паб, съел пирог со свининой и выпил пива, потом проверил тетради, сидя в учительской, а с восьми до десяти в составе всего педагогического коллектива (не явившихся на подобные мероприятия карали довольно сурово) поубеждал родителей всех четвертых классов, что их юные чудовища успевают вполне прилично. Родителя Поля Аркади, того, что был с яблоком на голове, спросили, выйдет ли из их сына ученый-исследователь. Я уклончиво ответил, что он со своим умом и способностями далеко пойдет, на что мне было сказано: «Он очень любит ваши уроки». Это было приятным разнообразием после другого папаши, который воинственно заявил мне, что его сын на моих уроках только даром тратит время.

Успокаивать, соглашаться, советовать, улыбаться; и, в первую очередь, показать родителям, что их ребенок тебе не безразличен. Наверно, такие собрания — хорошее дело; но после долгого рабочего дня они ужасно изматывают.

Я приехал домой с твердым намерением немедленно плюхнуться в кровать, но дом встретил меня отчаянным трезвоном телефона.

— Где ты был? — раздраженно вопросила Сара.

— На родительском собрании.

— А я звонила-звонила... И вчера тоже.

— Извини.

Но она осталась неумолима:

— Ты не забываешь поливать мои цветы?

«О, черт!» — подумал я.

— Извини, забыл.

— Ты такой небрежный!

— Да. Прости, пожалуйста.

— Полей их сейчас. На завтра не откладывай!

— Как Донна? — спросил я из вежливости.

— В депрессии, — коротко и резко ответила Сара. — Постарайся не забыть про традесканцию в третьей спальне.

Я положил трубку и подумал, что решительно не желаю, чтобы она возвращалась. Это была неприятная угнетающая мысль. Ведь когда-то я ее так любил! Я был готов умереть за нее на самом деле! Я впервые всерьез подумал о разводе и не испытал ни сожаления, ни чувства вины, а одно лишь облегчение.

В восемь утра, когда я варил себе кофе и жарил тосты, снова зазвонил телефон. На этот раз это была полиция. Голос с лондонским произношением, очень вежливый.

— Сэр, у вас была какая-то теория относительно Криса Норвуда.

— Ну, это, собственно, не теория. Это... как бы совпадение. — У меня было время подготовить свою речь заранее и выделить то, что необходимо сообщить. — Кристофер Норвуд поручил моему другу, Питеру Кейтли, написать компьютерные программы. Питер Кейтли написал их и записал на магнитофонные кассеты, которые отдал мне. В прошлую субботу ко мне явились двое людей с пистолетом и потребовали кассеты. Они угрожали прострелить мой телевизор и лодыжки, если я их не отдам. Вам это ничего не напоминает?

Пауза. Потом тот же голос сказал:

— Минуточку, сэр.

Я успел выпить полчашки кофе, пока наконец со мной заговорил другой голос — басовитый, более медлительный и не такой церемонный. Он попросил меня повторить то, что я сказал инспектору.

— Хм, — сказал он, когда я умолк. — Наверно, мне стоит с вами встретиться. Где вы живете?

Я сказал, что мне нужно в школу, и он согласился, что от школы никуда не денешься. Он обещал приехать в мой дом в Туикенеме в половине пятого.

И вот он явился — не в сверкающей мигалками машине с полицейской эмблемой, а в четырехдверном гоночном седане. Когда я подъехал, он уже вылез из машины. Он мне сразу понравился: коренастый человек с резкими чертами моложавого, но не молодого лица, с черными волосами, припорошенными сединой, прямым взглядом светло-карих глаз и скептически поджатыми губами. Я подумал, что такой человек на пустяки тратить время не станет.

— Мистер Дерри?

— Да.

— Старший офицер, начальник сыскного отдела Айрстон. — Он распахнул бумажник и показал мне свое удостоверение. — Детектив Робсон, — он указал на другого человека, вылезавшего из машины. Оба они были одеты в штатское: серые брюки и спортивные куртки. — Мы можем пройти в дом, сэр?

— Конечно, — и я повел их по дорожке. — Хотите кофе? Или чаю?

Оба покачали головой, и Айрстон сразу взял быка за рога. Похоже, то, что я успел им сообщить, всерьез их заинтересовало. Мой рассказ о том, что я узнал во время своего путешествия на «Кухню богов» и к миссис О'Рорке, был встречен с большим энтузиазмом. Айрстон задавал много вопросов. Спросил он и о том, как мне удалось убедить своих визитеров удалиться ни с чем. Я беспечно ответил:

— Кассет у меня нет, я их одолжил приятелю. Я сказал, что, как только получу их, сразу перешлю им по почте, и, на мое счастье, они согласились.

Он вскинул брови, но ничего не сказал. Наверно, решил, что мне просто повезло.

— И вы понятия не имеете, что это были за люди? — спросил он.

— Нет.

— Ну, марку пистолета вы вряд ли запомнили... — безнадежно сказал он.

Я помедлил, потом ответил:

— По-моему, это был «Вальтер» 0,22. Я такой уже видел раньше.

— Вы уверены? — жадно переспросил он.

— Практически да.

Он поразмыслил.

— Нам хотелось бы пригласить вас в местный полицейский участок, чтобы проверить, не узнаете ли вы кого-то на фотографиях.

— Пожалуйста, — согласился я. — Но вы их и сами сможете увидеть, если вам повезет.

— Что вы имеете в виду?

— Я действительно послал им кассеты, но сделал это только вчера. Они должны их забрать на главном почтамте в Кембридже. Возможно, завтра они там появятся.

— Это очень кстати. — Он сказал это без особого воодушевления, но тщательно все записал. — Что-нибудь еще?

— Это не те кассеты, которые им нужны. Те кассеты я еще не получил.

Я послал им другие кассеты, с компьютерной игрой.

Он поджал губы.

— Это было не очень разумно.

— Но настоящие кассеты принадлежат миссис О'Рорке. А пока эти люди думают, что кассеты те, что им нужны, они не вломятся ко мне с пистолетом.

— А сколько времени им понадобится, чтобы это выяснить?

— Не знаю. Но если это те же двое, которые угрожали Питеру, времени им может потребоваться довольно много. Он сказал, что они вроде бы плохо разбираются в компьютерах.

— Питер Кейтли сказал вам, что эти двое побывали у него вечером в пятницу, — принялся рассуждать вслух Айрстон. — Так?

Я кивнул.

— Кристофер Норвуд был убит утром в пятницу. Через восемь с половиной дней. — Он потер подбородок. — Но надеяться на то, что у них снова уйдет восемь дней на то, чтобы обнаружить, что их надули, было бы неразумно.

— Я всегда могу поклясться, что это именно те кассеты, которые дал мне Питер.

— Но не думаю, что на этот раз они вам поверят, — решительно ответил он. Он помолчал. — Дознание по делу Питера Кейтли назначено на сегодня, так?

Я кивнул.

— Мы связались с полицией Нориджа. Нет никаких причин предполагать, что гибель вашего друга была неслучайной. Вы ведь думали об этом?

— Да, думал.

— Не беспокойтесь. Инспектор страховой компании в своем докладе пишет, что взрыв был типичный. Никаких следов поджога, динамита или другой взрывчатки не обнаружено. Просто рассеянность и чудовищное невезение.

Я отвел взгляд.

— Ваши люди с пистолетом этого сделать не могли, — сказал он.

Я подумал, что он, возможно, просто пытается усыпить кипящую во мне ненависть, чтобы мои показания были более объективными. Но на самом деле он по-своему старался меня успокоить, и я был благодарен ему за это.

— Если бы Питер не погиб, — сказал я, поднимая глаза, — они могли бы вернуться к нему, когда обнаружили, что он отдал им бесполезный хлам.

— Вот именно, — сухо сказал Айрстон. — Нет ли у вас друзей, у кого вы могли бы пожить недельку-другую?

В субботу утром, побуждаемый, увы, обещанными миссис О'Рорке десятью процентами комиссионных, я отправился в Уэлин-Гарден-Сити, чтобы предложить ее кассеты мистеру Гарри Гилберту.

Не то чтобы эти кассеты у меня были — они по-прежнему покоились у Теда Питтса, страдающего ларингитом, но я, по крайней мере, знал, что они существуют, знал, что на них записано, и полагал, что для начала этого будет довольно.

От Туикенема до Уэлина по прямой миль двадцать, но на самом деле дорога куда длиннее и к тому же весьма утомительна: приходится долго ехать по Северной Кольцевой, а потом еще петлять по узким улочкам. Но сам городок оказался зеленым и ухоженным — не город, а мечта архитектора. Дом Гилберта стоял в богатом тупичке. Похоже, лото навсегда изгнало бедность от его дверей. Двери были сделаны в стиле короля Георга, с двумя колоннами и узкими окошками по бокам. Красно-белый дом, сверкающий окнами, на зеленом ковре газона. Я нажал блестящую медную кнопку звонка и подумал, как неудачно выйдет, если окажется, что обитателей этого игрушечного домика не окажется дома. Однако мистер Гилберт оказался дома. На звонок он открыл дверь и сказал, что, если мне что-то нужно, мне придется прийти позже, потому что он уходит играть в гольф. За дверью стояли наготове клюшки и тележка, на которой их возят, а грузное тело мистера Гилберта было подобающим образом облачено в клетчатые брюки, рубашку с расстегнутым воротом и спортивную куртку.

— Это по поводу системы Лайэма О'Рорке, — сказал я.

— Что-о?! — воскликнул он.

— Я приехал по просьбе миссис О'Рорке. Она просила передать, что ей, возможно, все же удастся продать вам эту систему.

Он взглянул на часы. Ему было на вид лет пятьдесят, наружность самая непримечательная: скорее мелкий чиновник, чем продавец фальшивых надежд.

— Входите, — сказал он. — Сюда.

Он разговаривал деловитым, напористым тоном, который действительно больше приличествовал игорному залу, чем, скажем, престижному колледжу. Он провел меня в неожиданно просто и рационально обставленную комнату: письменный стол, пишущая машинка, на стенах — карты, утыканные разноцветными флажками, два вращающихся стула, поднос с напитками и пять телефонов.

— У вас пятнадцать минут, — сказал он. — Так что давайте сразу к делу.

Он не сел сам и не предложил сесть мне. Это была не столько невежливость, сколько равнодушие. Я понял, что имела в виду миссис О'Рорке, когда говорила, что он человек холодный. Он не пытался скрыть скелет своих мыслей под тряпками приличий. «Учитель из него вышел бы никудышный», — подумал я.

— Записи Лайэма О'Рорке были украдены, — начал я.

— Это я знаю, — нетерпеливо перебил он. — Так что, они нашлись?

— Записи пропали. Но нашлись составленные по ним компьютерные программы.

Он нахмурился.

— У миссис О'Рорке есть эти программы?

— Они есть у меня. Но я выступаю от ее имени. Я хочу предложить их вам.

— А кто вы такой?

Я пожал плечами.

— Джонатан Дерри. Можете позвонить ей и проверить, если хотите, — я указал на ряд телефонов. — Она за меня поручится.

— А эти программы, они у вас с собой?

— Нет, — сказал я. — Я подумал, что нам сперва следует договориться.

— Гм-м.

Лицо его оставалось бесстрастным, но чувствовалось, что он лихорадочно размышляет и никак не может решиться.

— Я не стану предлагать вам приобрести их не глядя, — сказал я. Но могу вас заверить, что они работают.

Это не произвело никакого видимого эффекта. Внутренняя борьба продолжалась; и разрешил ее не Гилберт и не я, а прибытие третьего лица.

Снаружи хлопнула дверь машины, и из прихожей послышались шаги. Гилберт вскинул голову, прислушиваясь, и из-за приоткрытой двери окликнули:

— Пап!

— Я тут, — сказал Гилберт.

И вошел сын Гилберта. Сын Гилберта, который являлся в мой дом с пистолетом.

Я застыл от изумления, и мои чувства, должно быть, отразились у меня на лице. Впрочем, и сын Гилберта был изумлен не меньше моего. Я взглянул на его отца, и только сейчас сообразил, что он в точности соответствует тому описанию человека, явившегося в дом Питера за кассетами, которое дала мне Сара: средних лет, обыкновенный, довольно толстый. Того самого человека, которому Сара сказала, что кассеты у ее мужа.

У меня перехватило дыхание, словно меня ударили под дых. Знать, чего не стоит делать...

Я ведь чувствовал, что незнание опасно! Но так и не выяснил того, что следовало знать. Знай я одну-единственную мелочь, я бы нипочем сюда не явился. Но кто же мог знать, что у мистера Лотто Гилберта может быть сын-громила с итальянской рожей? Нет, не стоило мне преследовать Моисея...

— Это мой сын, Анджело, — представил Гилберт. Анджело инстинктивно дернул правой рукой в сторону левой подмышки — хотел схватиться за пистолет. Но на нем была свободная замшевая куртка и джинсы, и он был без оружия. «Благодарю тебя, господи, за маленький подарок», — подумал я.

В левой руке у него был тот самый пакет, который я отправил в Кембридж. Пакет был вскрыт, и Анджело бережно придерживал его дыркой вверх, чтобы кассеты не вывалились.

Дар речи вернулся к нему раньше, чем ко мне. Вместе с наглостью и злобой.

— Чего этот лох сюда приперся? — поинтересовался он.

— Он пришел, чтобы продать компьютерные кассеты.

Анджело расхохотался.

— Я же тебе говорил, что получу их даром! Этот лох мне их сам прислал. Я же говорил, что он их пришлет! — Он насмешливо помахал пакетом. Ты выжил из ума, когда предложил этой ирландской ведьме кучу денег! Лучше бы ты разрешил мне вытряхнуть из нее эти бумажонки в тот же день, как помер ее старик. У тебя, папаша, мозгов маловато. Тебе надо было рассказать мне все с самого начала, а не тогда, когда дело уже запуталось.

Вел он себя, словно молодой бык, нападающий на старого. Он явно бунтовал против отца, и бунт зашел уже слишком далеко. Парень самоутверждался.

И, как я заподозрил, представление это разыгрывалось отчасти и для меня тоже. Он желал показать мне, что, хотя в прошлый раз одержал верх я, все равно он меня круче.

— Как сюда попал этот недоносок? — осведомился он.

Гилберт то ли не обращал внимания на его хамский тон, то ли мирился с ним.

— Его прислала миссис О'Рорке, — ответил он. Ни тому, ни другому не пришло в голову задать мне весьма неприятный вопрос, откуда я знаю миссис О'Рорке. Если бы они до этого додумались, я бы за свою шкуру дорого не дал.

Я счел, что в данном конкретном случае безопаснее как раз ничего не знать, и благоразумно решил не подавать виду, что я осведомлен о существовании и смерти Криса Норвуда.

— А откуда у него кассеты на продажу, — коварно поинтересовался Анджело, — если он уже отослал их мне?

Глаза Гилберта сузились, шея напряглась, и я увидел, что старый бык, которому бросает вызов Анджело, все еще крепок и хорошо охраняет свою территорию.

— Н-ну? — обратился он ко мне. Анджело ждал. В его глазах и на лице отражалось нарастающее пьянящее торжество, и это пугающее отсутствие всяких внутренних тормозов, подмеченное мною еще в прошлый раз. Я подумал, что опаснее всего именно эта его бесшабашность.

— Я отправил копии, — сказал я, указывая на пакет у него в руке. Это копии.

— Копии? — Анджело на миг призадумался.

Потом с подозрением спросил:

— А почему ты отправил копии?

— Потому что оригиналы принадлежат миссис О'Рорке. Они не мои, и отдать их вам я не мог. Но я не хотел, чтобы вы с вашим приятелем снова заявились ко мне и принялись размахивать оружием, поэтому копии я послал вам.

Я не предполагал, что увижу вас еще раз. Я просто хотел от вас избавиться.

Я не знал, что вы — сын мистера Гилберта.

— Оружием? — резко переспросил Гилберт. — Каким оружием?!

— Пистолетом.

— Анджело! — теперь в голосе Гилберта явственно звучал гнев. — Я запретил тебе — запретил, слышишь! — брать с собой этот пистолет. Я тебя посылал попросить эти кассеты. По-про-сить! Или купить.

— Пригрозить дешевле, — ответил Анджело. — И я больше не ребенок.

В гробу я видал твои запреты.

Они уставились друг на друга, не скрывая взаимной ненависти.

— Пистолет — для самозащиты, — подчеркнуто произнес Гилберт. — И он принадлежит мне. Не смей угрожать им людям! И вообще не смей выносить его из дома. Не забывай, ты все еще живешь за мой счет, и, пока ты работаешь на меня и живешь в этом доме, ты должен делать то, что я говорю. Забудь об этой пушке, понял?

«Господи Иисусе! — подумал я. — Он еще не знает про Криса Норвуда!»

— Ты сам научил меня стрелять! — вызывающе сказал Анджело.

— Это же было для развлечения! — ответил Гилберт, не подозревая, что его сын предпочитает развлекаться охотой на живых людей.

Я прервал конфликт отцов и детей и сказал Гилберту:

— Ну вот, кассеты у вас. Так вы заплатите миссис О'Рорке?

— Папаша, не дури! — вмешался Анджело. Я не обратил на него внимания. Я обращался к его отцу:

— Вы уже готовы были проявить щедрость. Так проявите же ее!

На самом деле я на это не рассчитывал. Я просто хотел его отвлечь, заставить думать о чем-то обыденном, чтобы не дать ему задуматься.

— Не слушай его! — сказал Анджело. — Он же лох!

На лице Гилберта отразились слова его сына. Он смерил меня взглядом с тем же видом внутреннего превосходства, уверенности, что все вокруг дураки, кроме него.

«Ну, — подумал я, — если Гилберт так считает, неудивительно, что Анджело вырос таким же, как он. Папочкин пример». В школе я часто узнавал отца по поведению сына.

Я пожал плечами. Я дал им понять, что побежден и что сила на их стороне. Больше всего мне хотелось выбраться из дома, прежде чем они сопоставят все, что им известно, и поймут, что я представляю собой живую, реальную угрозу свободе Анджело. Я не знал, захочет ли Гилберт помешать своему сыну, если Анджело пожелает убить меня, — и сможет ли он ему помешать. А за домом простираются тихие сады Уэлин-Гарден-Сити...

— Миссис О'Рорке ждет меня, — сказал я. — Она хочет знать, чего я добился.

— Скажи ей, что дело не пойдет, — ответил Анджело. Гилберт кивнул.

Я осторожно обошел Анджело и направился к двери, приняв приличествующий случаю робкий вид. Анджело смотрел мне вслед с уничтожающей усмешкой.

— Ну, я пойду... — проблеял я. Я стремительно прошагал через прихожую, мимо ожидающих своего хозяина клюшек для гольфа и вышел в открытую дверь. Последним, что я видел, был Гилберт, скрестивший рога с молодым противником, который в один прекрасный день его повергнет.

Я вспотел. Вытер ладони о брюки, торопливо открыл дверцу машины, взялся слегка дрожащей рукой за ключ зажигания и завел мотор. Если бы они не перегрызлись... Выезжая с дорожки на мостовую тупичка, я увидел, что оба вышли на порог и смотрят мне вслед. Во рту у меня здорово пересохло. Я все ждал, что Анджело вскочит в свою машину и бросится в погоню.

У меня еще никогда так не колотилось сердце. Наверно, до сих пор мне никогда не бывало по-настоящему страшно. И я никак не мог унять этот страх.

Меня трясло, я ерзал на сиденье, мне было трудно дышать и слегка подташнивало. Нервная реакция.

Глава 8

Где-то между Уэлином и Туикенемом я заехал на стоянку и остановился, чтобы подумать, куда ехать теперь, Можно поехать домой, забрать винтовки и отправиться в Бисли. Я взглянул на свои руки. Да нет, в нынешнем своем состоянии я и в слона не попаду.

Не стоит и патроны тратить.

Гилбертам скорее всего понадобится немало времени, чтобы обнаружить, что у них на кассетах не программы для скачек, а «Старстрайк», но они быстро сообразят, что до тех пор, пока оригиналы кассет у меня, они не являются единственными владельцами системы Лайэма О'Рорке. Так что мне нужно куда-то скрыться, чтобы они меня не нашли, когда явятся искать. Я подумал о том, как жаль, что у нас с Сарой так мало друзей.

Я перешел через дорогу к телефону-автомату и позвонил Вильяму на ферму.

— Да, Джонатан, конечно, — ответила миссис Поттер. — Разумеется, приезжайте. Только Вильям уехал. Ему надоело, что здесь нет стоящих лошадей, он собрал вещи и сегодня утром уехал в Ламборн. Он сказал, что у него там есть приятель и что завтра вечером он прямо оттуда поедет в школу.

— С ним все в порядке? — спросил я.

— Он такой энергичный! Но совсем ничего не ест. Говорит, что боится растолстеть, потому что тогда его не возьмут в жокеи.

Я вздохнул.

— Спасибо.

— Я рада, что он приезжает, — сказала она. — Такой забавный мальчик!

Я повесил трубку, посчитал, сколько монет у меня осталось, и, проникшись гражданским духом, решил истратить их на разговор с ньюмаркетской полицией.

— Офицера Айрстона нет на месте, — ответили мне. — Хотите что-нибудь передать?

Я поколебался, но в конце концов сказал только:

— Передайте, что звонил Джонатан Дерри. Я знаю нужное ему имя. Я позвоню ему позже.

— Спасибо, сэр.

Я вернулся в машину, взглянул на клочок бумаги, лежавший у меня в бумажнике, и поехал в Норхольт, навестить Теда Питтса, зная, что он скорее всего будет рад меня видеть. Когда я наконец отловил школьного секретаря, он весьма неохотно выдал мне требуемую информацию, сказав, что адреса учителей держатся в строжайшей тайне, чтобы их не донимали чересчур ретивые родители. А Тед Питтс, сказал секретарь, особенно просил не сообщать никому его адреса.

— Но ведь я же не родитель!

— Ну, да, но...

Мне пришлось долго уговаривать секретаря, но в конце концов адрес мне дали. Добравшись туда, я понял, почему Тед держал его в тайне: он жил в передвижном доме на автостоянке. Домик был чистенький и ухоженный, но явно не во вкусе честолюбивых представителей родительского комитета.

Жена Теда, которая открыла мне на стук, удивилась, но обрадовалась.

Такая же серьезная, как Тед, маленькая, с блестящими глазами. Она иногда появлялась на школьных футбольных матчах, где Тед неизменно бывал судьей. Я попытался вспомнить, как ее зовут. Вроде бы Джейн но я не был уверен и потому просто улыбнулся ей.

— Как Тед? — спросил я.

— Уже лучше. Голос потихоньку восстанавливается. — Она открыла дверь пошире. — Он наверняка будет рад вас видеть, так что заходите, пожалуйста. — Она махнула рукой внутрь домика и добавила:

— Только у нас немного не прибрано. Мы, знаете ли, гостей не ждали...

— Ну, если вам неудобно, я мог бы и не...

— Нет-нет. Тед захочет вас видеть.

Я шагнул в прихожую и понял, что она имела в виду. Повсюду вперемешку валялись книги, газеты, тряпки, игрушки — нормальный бардак большой семьи, сосредоточенной на очень маленьком пространстве.

Тед сидел на диване в крохотной гостиной со своими тремя дочками и смотрел, как они играют на полу. Увидев меня, он от удивления вскочил и раскрыл рот, но сумел издать только невнятное сипение.

— Молчите-молчите, — сказал я. — Я просто приехал посмотреть, как вы тут.

Разумеется, о том, чтобы попроситься здесь пожить, и думать было нечего.

— Мне уже лучше, — произнес Тед довольно разборчиво, но полушепотом и жестом пригласил меня сесть. Его жена предложила мне кофе, и я с благодарностью согласился. Детишки подрались, и Тед бережно потыкал их носком ноги.

— Джейн их скоро уложит, — прохрипел он. — Я, похоже, некстати...

Он энергично замотал головой.

— Я рад, что вы пришли.

Он указал на полку, идущую вдоль стены под самым потолком.

— Я купил вам кассеты. Они там, вместе с оригиналами. А то дети все хватают... А переписать их я еще не успел. Извините.

Он потер горло, словно это могло помочь, и поморщился.

— Не разговаривайте, — сказал я и передал то, что Вильям говорил о каталогах. Он выслушал внимательно, но без особого интереса, словно это было ему уже не нужно.

Вернулась Джейн с одной чашкой кофе и протянула ее мне. Она предложила сахару. Я покачал головой и отхлебнул жидкости, которая была темно-коричневого цвета, но на вкус оказалась очень слабой.

— Не знаете ли вы, где можно переночевать пару ночей? — спросил я, скорее затем, чтобы поддержать беседу. — Только чтобы не очень дорого. В смысле, не в отеле. — Я криво улыбнулся. — Я на этой неделе так много потратил на бензин и все прочее, что у меня сейчас туго с финансами.

— Конец месяца, — кивнул Тед. — Вечно та же самая история.

— А у вас дома? — спросила Джейн. — Тед же говорил, что у вас дом есть.

— Э-э... мне-э... хм... Видите ли, я поссорился с Сарой.

Подходящая полуправда пришла мне на ум очень кстати. Они сочувственно и понимающе поохали и поцокали языком, и Тед покачал головой, жалея, что ничем помочь не может.

— Не знаю я такого места, — сказал он. Джейн стояла выпрямившись, прижав руки к телу и сцепив пальцы на животе.

— Да оставайтесь здесь, на диване, — сказала она. Тед, похоже, ужасно удивился, но его жена напряженным тоном спросила:

— Вы нам заплатите?

— Джейн! — отчаянно просипел Тед, но я кивнул.

— Вперед? — настойчиво спросила она, и я снова кивнул. Я дал ей пару бумажек из тех, что взял в банке, и спросил, достаточно ли этого. Она вспыхнула, сказала: «Да», поспешно подхватила девочек и утащила их на улицу. Тед окончательно растерялся, и смутился, и принялся неуклюже извиняться сиплым шепотом:

— Месяц был тяжелый... плату за место подняли... а потом еще пришлось покупать новые шины и платить за права... Без машины мне нельзя, а машина разваливается... Я так измучился...

— Не надо, Тед, — сказал я. — Я знаю, что такое сидеть без денег.

Не так, чтобы совсем есть было нечего, но все-таки бывало.

Он слабо улыбнулся.

— До описи имущества у нас пока не доходило... Но эту неделю мы жили в основном на одном хлебе. Вас это действительно устроит?

— Вполне.

И я остался у Питтса. Смотрел телевизор, строил для детей башни из ярких кирпичиков, поужинал яичницей, приготовленной из яиц, купленных на мои деньги, потом вышел с Тедом выпить кружку пива.

Много говорить ему, конечно, не стоило, но, пока мы потягивали пиво, я успел кое-что о нем узнать. Они с Джейн познакомились летом на турбазе в Озерной области и поженились, когда он еще не окончил колледж, потому что на подходе была старшая из девочек. Он говорил, что они счастливы, только вот на дом отложить никак не удается. Им еще повезло, что у них есть этот фургон. В рассрочку купили, разумеется. На каникулах он сидит с детьми, а Джейн устраивается на временную работу секретарем. Лишний доход в семью. И для Джейн так лучше. А он каждый год на неделю уходит в поход в одиночку. С рюкзаком, с палаткой. Куда-нибудь в горы, в Шотландию или в Уэльс. Он робко глянул на меня из-за своих очков в черной оправе.

— Это позволяет расслабиться. Не дает свихнуться.

«Да, — с уважением подумал я, — не всякий сам себе психотерапевт!»

Когда мы вернулись, в домике было прибрано, дети спали. Тед сказал, что шуметь нельзя ни в коем случае: они очень легко просыпаются. Все три девочки, похоже, спали в большой спальне, а родители в маленькой. Меня ждала подушка, чистая простыня и дорожный плед. Диван был коротковат, но зато очень мягкий.

Уже засыпая, я вспомнил, что так и не перезвонил Айрстону. Но беспокоиться было уже поздно. «Ничего, — подумал я, зевая, — завтра позвоню».

Утром я позвонил Айрстону из телефона-автомата вблизи скверика, куда мы с Тедом повели девочек качаться на качелях.

Айрстона, как водится, не было. Я спросил, бывает ли он вообще когда-нибудь. Суровый голос ответил мне, что старший офицер Айрстон отлучился по делу и что я могу оставить ему сообщение. Я упрямо ответил, что сообщения я оставлять не буду, что мне нужно поговорить с Айрстоном лично. Мне сказали, что, если я оставлю телефон, он мне перезвонит. «Не пойдет, — подумал я, — у Теда Питтса нет телефона».

— Скажите, — спросил я, — во сколько мне нужно позвонить завтра, чтобы наверняка застать его на месте? В девять? В десять? В одиннадцать? В полдень?

Меня попросили подождать. Я услышал, как на том конце провода совещаются. Совещались они так долго, что мне пришлось бросить в щель еще пару монет — что не прибавило мне терпения. Однако в конце концов тот же флегматичный голос сказал:

— Начальник сыскного отдела будет завтра на месте с десяти утра.

Позвоните ему по следующему телефону...

— Минуточку! — я достал ручку и выкопал из кармана клочок бумаги с адресом Теда. — Слушаю!

Он продиктовал телефон, я довольно холодно поблагодарил его, и на этом мы расстались.

Тед бережно катал самую маленькую из девочек на чем-то вроде карусели. Он крепко прижимал ее к себе, и оба весело смеялись. Мне вдруг ужасно захотелось самому иметь ребенка, вот такую дочку, которую я мог бы водить по воскресеньям в парк, обнимать ее, прижимать к себе, смотреть, как она растет... «Сара... — подумал я. — Так вот почему тебе так больно! Тебе нужен ребенок, с которым можно возиться, и девушка, которая выйдет замуж...» Вот чего не хватает нам обоим. А у Теда Питтса это есть. Я смотрел, как он играет с ребенком, сколько радости тот ему доставляет, и от всей души ему завидовал.

Чуть позже мы сидели на скамейке, пока девочки лепили куличи в песочнице, и я, не помню, по какому поводу, спросил, почему он утратил интерес к каталогам.

Он пожал плечами, глядя на девочек, и ответил сиплым голосом, который, однако, был уже ближе к нормальному:

— Ну, вы же видите, как мы живем. Я не могу рисковать деньгами. Я не могу позволить себе покупать эти каталоги. На этой неделе я не мог даже позволить себе купить кассеты, чтобы скопировать программу. Для вас я купил, на деньги, что вы мне дали, а для себя — не хватило. Я вам говорю, нам каждый пенни считать приходится. Правда, завтра в банк придет мое жалованье за следующий месяц, но я же еще за свет не платил...

— А скоро дерби, — напомнил я. Он мрачно кивнул.

— Не думайте, что я об этом не думал. Смотрю я на эти кассеты на полке и размышляю: рискнуть — не рискнуть? И пришлось решить, что не стоит. Не могу я рисковать. А вдруг проиграю? Что я тогда Джейн скажу? У нас ведь каждый фунт на счету. Сами видите.

«Ирония судьбы», — подумал я. С одной стороны — Анджело Гилберт, который готов пойти на убийство ради этих программ, а с другой — Тед Питтс, у которого они есть, но который боится ими воспользоваться, чтобы не ссориться с женой!

— Программы принадлежат одной старой леди по имени О'Рорке, — сказал я. — Миссис Морин О'Рорке. Я был у нее на этой неделе.

Тед почти не проявил интереса к этому сообщению.

— Она сказала кое-что, что может показаться вам любопытным.

— Что? — спросил Тед.

Я рассказал ему о том, что букмекеры не принимают ставок от людей, которые постоянно выигрывают, и о том, как О'Рорке приходилось использовать своего садовника, Дэна, чтобы делать ставки анонимно.

— Великий боже! — сказал Тед. — Ну и морока!

Он покачал головой.

— Нет, Джонатан, об этом лучше забыть.

— Миссис О'Рорке говорила, что ее муж ручался за то, что выиграет один раз из трех. Вас такая статистика устраивает?

Он улыбнулся.

— Не-ет, для того, чтобы поехать на дерби, мне нужна уверенность стопроцентная!

Одна из девочек швырнула песком в глаза другой, и Тед поспешно бросился укорять, утешать, вытирать глаза краешком платочка.

— Кстати, — сказал я, когда порядок был восстановлен, — я сделал несколько копий вашей игры «Стар-страйк». Надеюсь, вы не против?

— Да ради бога! — сказал он. — Вы в нее уже играли? В ответ на первый вопрос надо ввести "F" или "S". Я еще не написал инструкций, но, когда напишу, я их вам дам. Ребята говорят, что игра очень хорошая, — добавил он с довольным, я бы даже сказал — самодовольным видом.

— Это ваша лучшая программа? — спросил я.

— Лучшая? — Он слегка улыбнулся, пожал плечами и сказал:

— Я по ней учу. Мне нужно было написать ее :так, чтобы дети понимали, как она написана и как работает. Я мог бы написать что-то куда более сложное, но только зачем?

Да, Тед Питтс был прагматиком, а не пустым мечтагелем. Мы собрали детишек, Тед их отряхнул, высыпал песок из ботиночек и повел домой, обедать.

После обеда я под сочувствующим взором Теда проверял кучу тетрадей, которые по счастливой случайности не успел отнести домой в пятницу вечером. Пусть пятый "Б" скажет за это спасибо Айрстону. А в понедельник Тед решил, что его голос в достаточно хорошем состоянии, чтобы он мог утихомиривать чудищ из третьего класса, и мы вместе поехали в школу. Каждый из нас ехал на своей машине. Я чувствовал, что доброе отношение Джейн ко мне исчерпано, и, хотя она сказала, что я могу остаться еще, если захочу, я прекрасно видел, что перестал быть подарком судьбы. В банк уже должен прийти новый чек. На этой неделе им не придется питаться одним хлебом. Так что мне следует поискать себе другое пристанище.

Перед самым уходом Тед встал на цыпочки и достал с полки шесть кассет.

— Перепишу их сегодня во время обеденного перерыва, — сказал он.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Один комплект оставьте себе, а оригиналы я верну миссис О'Рорке.

— А вам они разве не нужны?

— Может быть, потом я сделаю копии с ваших. Но мне почему-то не хочется провести остаток жизни у букмекерских контор.

Тед рассмеялся.

— Да и мне тоже! Хотя на самом деле я не имею ничего против азартных игр...

В его глазах снова мелькнула легкая тоска, но он ее тут же задавил.

— Ну ладно, — сказал он, — вперед, на битву!

Он поцеловал Джейн и девочек, и мы уехали в школу. На первой перемене я снова попытался добраться до Айрстона, на сей раз из автомата в учительской. Но и по новому номеру я его не обнаружил. Начальника сыскного отдела Айрстона снова не было на месте.

— Мне это уже надоело! — сказал я. — Мне же говорили, что он будет!

— Его срочно вызвали, сэр. Быть может, вы оставите сообщение?

Мне очень хотелось оставить пару крепких проклятий.

— Передайте ему, что звонил Джонатан Дерри, — сказал я.

— Очень хорошо, сэр. Ваше сообщение принято в десять тридцать три.

«Да ну вас к черту!» — подумал я. Не успел я пройти пяти шагов по направлению к кофеварке, как телефон у меня за спиной зазвонил. В это время жены учителей обычно звонили в школу, чтобы передать своим обожаемым супругам поручения, которые они должны выполнить по дороге домой, и само собой разумелось, что трубку снимает тот, кто окажется ближе всех к телефону.

«Ну, — подумал я, — во всяком случае, это не может быть моя жена». Однако тот, кто снял трубку, окликнул:

— Джонатан, это тебя!

Я удивленно вернулся к телефону и взял трубку.

— Алло! — сказал я.

— Джонатан! — воскликнула Сара. — Где же ты был?! Господи, где тебя носило?

Похоже было, что она на грани истерики. Голос у нее был пронзительный, он звенел от напряжения. Я еще никогда не слышал, чтобы он звучал так взволнованно, как перетянутая струна, что вот-вот порвется. Мне стало не по себе.

— Что случилось? — спросил я. Я отдавал себе отчет в том, что мой голос звучит чересчур спокойно, но ничего не мог с этим поделать. Со мной всегда так, когда я особенно сильно волнуюсь.

— О боже! — Она еще могла возмущаться мною. Но сказать мне об этом она не успела.

После очень короткой паузы в трубке послышался другой голос, от которого у меня волосы встали дыбом.

— Ты, недоносок, слушай сюда!

Анджело Гилберт.

— Слушай сюда! — повторил он. — Твоя баба сидит тут. Мы ее взяли тепленькой. Привязали к стулу, но так, чтоб не покалечить. — Он хихикнул.

— И подружку ее, эту мокрую курицу, тоже. Поэтому слушай меня и делай, как я скажу, понял, ты, лох? Ты слушаешь?

— Слушаю, — ответил я. Еще бы! Я весь обратился в слух и зажал рукой второе ухо, чтобы болтовня и звон чашек не мешали мне слушать. Это было жутко. И ног под собой я не чуял.

— Ты нас опять надул, — продолжал Анджело, — прислал эту фигню. Но этот раз был последний. Сегодня ты отдашь нам настоящие кассеты, понял?

— Да, — кротко ответил я.

— Ты ведь не хочешь получить свою бабу назад с расквашенной мордой, так?

— Не хочу.

— Ну, так отдавай кассеты.

— Хорошо, — ответил я.

— И не мухлевать, понял?

Он, похоже, был разочарован тем, что я так спокойно реагирую на его киношные фразы. Но привычка, выработавшаяся за годы преподавания в школе, стала второй натурой, и я не мог отказаться от нее даже в этот критический момент. Наглецам надо давать отпор, на выскочек не обращать внимания, торжествующую жестокость душить безразличием.

Это действовало на мальчишек, это отчасти действовало на Дженкинса, и на Анджело это подействовало, уже дважды. «Ему уже следовало бы понять, подумал я, — что я не ловлюсь ни на насмешки, ни на наглость; а если и ловлюсь, то виду не подаю». Но Анджело был слишком занят собой, чтобы поверить, что кто-то может его не испугаться. Быть может, он не слишком умен, но чрезвычайно опасен.

Он поднес трубку ко рту Сары. Вот перед ней устоять было сложнее.

— Джонатан! — голос наполовину гневный, наполовину испуганный, высокий и пронзительный. — Они пришли вчера. Мы с Донной всю ночь просидели связанные! Всю ночь, понимаешь?! Где тебя носило, черт возьми?!

— Ты в доме Донны? — с беспокойством спросил я.

— Что-о?! Да, разумеется! Разумеется! Не задавай таких дурацких вопросов!

В трубке снова послышался голос Анджело:

— Теперь слушай сюда, лох! Хорошенько слушай! И на этот раз — без шуточек! Нам нужен настоящий товар, и это твой последний шанс, понял?

Я не ответил.

— Ты слушаешь? — резко спросил он.

— Конечно, — ответил я.

— Отвезешь кассеты к моему отцу в Уэлин. Понял?

— Понял. Но кассет у меня нет.

— Так найди их! — он почти сорвался на крик. — Слышишь? Найди!

— На это потребуется время, — сказал я.

— Твое время вышло, ты, ублюдок!

Я перевел дух. Он опасен. Он не способен мыслить разумно. Это тебе не школьник. Я рискую зайти слишком далеко.

— Я могу получить их сегодня, — сказал я. — Когда получу — отвезу их к вашему отцу. Но это может быть довольно поздно.

— Быстрее! — отрезал он.

— Быстрее не могу. Это невозможно.

Я понятия не имел, зачем я пытаюсь протянуть время. Это был своего рода инстинкт. Не надо спешить, все образуется.

— Когда ты их привезешь, — сказал Анджело (он, похоже, смирился с тем, что быстрее не получится), — мой отец их проверит. На компьютере. На компьютере «Грэнтли», понял? Отец купил компьютер «Грэнтли», потому что эти программы написаны для него. Так что не надо всяких штучек, как в прошлый раз. Он их проверит, понял? Так что для тебя же лучше, чтобы они были те самые.

— Хорошо, — снова ответил я.

— Когда отец их проверит, — продолжал Анджело, — он позвонит мне сюда. Тогда я оставлю твою бабу и эту мокрую курицу, и можешь явиться сюда спасителем, этаким рыцарем Галахадиком. Понял?

— Да, — ответил я.

— И помни, ты, недоносок: если что-то выкинешь, твоей бабе придется годами бегать по врачам. Для начала мы ей зубы вышибем.

Он, видимо, снова передал трубку Саре, потому что я снова услышал ее голос — все такой же рассерженный, испуганный и пронзительный:

— Бога ради, привези ты эти кассеты!

— Хорошо, привезу, — ответил я. — Пистолет Анджело при нем?

— Да. Джонатан, сделай как он говорит! Пожалуйста! Не дурачься!

Это была не столько просьба, сколько приказ.

— Эти кассеты, — сказал я, — не стоят выбитых зубов. Постарайся успокоить его, если сумеешь. Скажи ему, что я сделаю все, как он просит.

Скажи ему, что я тебе обещал.

Она не ответила. В трубке послышался голос Анджело:

— Ну все, недоносок. Хватит. Ты их привезешь. Верно?

— Хорошо, — ответил я, и в трубке послышались гудки. У меня голова шла кругом.

Учительская опустела. Я уже опаздывал на урок в шестой класс. Я машинально взял нужные книги и на непослушных ногах отправился в класс.

«Найди кассеты!»

Чтобы их найти, надо сперва найти Теда Питтса, : Теда Питтса я скорее всего смогу найти не раньше обе денного перерыва, который начинается в четверть первого. Так что у меня есть полтора часа на то, чтобы об думать свои действия.

Шестой класс проходил радиоактивность. Я велел им продолжать серию экспериментов с альфа-частицами, которые они начали на прошлой неделе, а сам уселся на кафедру у доски, откуда я часто вел уроки, и стал смотреть, как работают счетчики Гейгера, и размышлять об Анджело Гилберте. Что можно предпринять?

Можно еще раз позвонить в полицию. Сказать, что психически неуравновешенный человек взял в заложницы мою жену, и я полагаю, что это он убил Кристофера Норвуда. Тогда они скорее всего кинутся к дом Кейтли и потребуют, чтобы Анджело сдался. И Сара по-прежнему будет заложницей, и ценой ее жизни 6удут уже не три кассеты, а личная свобода Анджело. Нет, это не выход.

В полицию обращаться не стоит. А что тогда?

Отдать кассеты Гарри Гилберту. И положиться на то, что Анджело отпустит Сару и Донну целыми и невредимыми. То есть сделать то, что мне велели, и понадеяться на то, что Анджело не станет ждать меня в доме Кейтли, чтобы оставить за собой три трупа. Не очень логично, но возможно. Было бы лучше, если бы я мог придумать разумную причину убийства Криса Норвуда. Он не отдал Анджело готовых программ, потому что, если бы у Анджело были эти программы, ему было бы незачем являться ко мне. Я не в первый раз задумался о том, что стало с самими записями Лайэма О'Рорке и с кассетами, которые Питер якобы отправил человеку, который заказал программы. «К. Норвуд, „Кухня богов“, Ньюмаркет».

Крис Норвуд. Отпетый ворюга. Наглый ублюдок, как отрекомендовал его Аккертон. Аккертон, начальник над овощами, отращивающий пивное брюшко в пабе.

Возможно, впервые столкнувшись с Анджело, Крис Норвуд просто сказал ему, что Питер Кейтли пишет программы и все бумаги у него, так что пусть Анджело там их и заберет. Тогда Анджело явился с угрозами к Питеру. Питер испугался и отдал ему программы, которые, как он знал, были недействующими.

К тому времени, как Гилберты это обнаружили, Питер погиб. Видимо, тогда Анджело вернулся к Крису Норвуду, на этот раз с пистолетом. А Крис Норвуд, видимо, опять сказал, что программы — у Питера Кейтли, на кассетах. А если он мертв, значит, они у него где-то дома. Наверно, он это сказал им после того, как они прострелили проигрыватель. Должно быть, тогда он по-настоящему испугался. Но он все равно хотел по возможности оставить программы у себя, потому что это безотказная кормушка на всю жизнь.

Видимо, Крис Норвуд дважды отказался дать Анджело то, чего тот хотел; и теперь Крис Норвуд мертв.

Я тоже дважды обвел Анджело вокруг пальца. И скорее всего жив я только благодаря тому, что у меня оказалась под рукой винтовка. Когда рядом нет его папаши, который худо-бедно его сдерживает, Анджело не менее взрывоопасен, чем пары бензина, которые погубили Питера. Даже если он уверен, что сокровище, за которым он так давно охотился, уже у него в руках.

У некоторых учеников излучение исчезло. Я машинально спустился с высот кафедры, чтобы напомнить им, что в камеры нужно регулярно добавлять сухого льда. «Не мухлевать...» — сказал Анджело. А если?

«Чем я располагаю? — подумал я. — Что я могу?» Я умею стрелять.

С другой стороны, пристрелить Анджело я не могу. По крайней мере, пока он держит пистолет у виска Сары. И потом сесть за убийство самому...

Нет, это тоже исключено.

Я располагал знаниями, которые дала мне физика. Я мог собрать радио, телевизор, термостат, электронные часы, а при наличии соответствующих материалов и инструментов — лазер, ракетную установку или атомную бомбу. Но сделать атомную бомбу на уроке перед обедом мне явно не удастся.

Двое учеников поспорили из-за прибора, состоявшего из большого магнита, который обстреливался множеством мелких магнитных частиц. Один из мальчишек настаивал, что сила постоянного магнита со временем слабеет, а другой говорил, что это все чушь, что постоянный — он и есть постоянный.

— Скажите, сэр, а кто прав? — спросили они у меня.

— Постоянство — вещь относительная, а не абсолютная, — ответил я.

И тут в голове у меня произошел выброс энергии. Меня осенило. Все, что нужно, было под рукой! «Боже, благослови мальчишек!» — подумал я.

Глава 9

Тед Питтс весь обеденный перерыв просидел за «Гаррисом», переписывая программы и проверяя копии.

— Ну вот, — сказал он наконец, потирая шею. — Насколько я могу судить, копии безупречные.

— Которые вы возьмете? — спросил я. Он серьезно взглянул на меня из-за своих очков в черной оправе. — А вам все равно?

— Берите любые, — ответил я. — Я возьму другие.

Он поколебался, но потом все же выбрал оригиналы.

— Вы уверены? — еще раз спросил он.

— Да, — ответил я. — Только верните мне коробки от них. «Оклахома» и прочие. Лучше будет отдать их в первозданном виде.

Я сунул кассеты в яркие коробки, поблагодарил Теда, вернулся в учительскую, сказал моим четверым многострадальным помощникам, что у меня жутко, невыносимо болит голова, и попросил их поделить между собой мои послеобеденные уроки. Они постонали, поохали, но нам регулярно приходилось оказывать друг другу такие услуги, так что они согласились. Я сказал, что иду домой. Если пройдет, завтра буду.

Перед уходом я завернул в лаборантскую, где Луиза пересчитывала пружины и весы для уроков второго класса. Я сказал, что у меня болит, голова.

Она не выказала особенного сочувствия (и в общем-то была права). Когда она понесла батарейки в один из классов, я улучил минуту, залез в один из ее аккуратных шкафчиков, достал оттуда три небольших предмета и поспешно спрятал их в карман.

— Что вы ищете? — спросила вернувшаяся Луиза, застав меня у раскрытой дверцы.

— Да так, ничего, — туманно ответил я. — Сам не знаю.

— Идите домой и ложитесь в кровать, — вздохнула Луиза, сделав скорбную мину. — Я уж как-нибудь управлюсь с дополнительной работой...

На самом деле мое отсутствие означало, что работы у нее, наоборот, убавится, но указывать ей на это было совершенно незачем. Я горячо поблагодарил ее, чтобы привести в хорошее настроение — ради своих коллег, — вышел из школы, сел в машину и поехал домой. По крайней мере, я мог не бояться, что застану там Анджело: он сейчас был в доме Кейтли, в Норидже, в ста милях отсюда.

Все казалось каким-то ненастоящим. Я думал о двух женщинах, которые сейчас сидят, привязанные к стульям, о том, как им неудобно, как им страшно, как они измучены. Сара просила не дурачиться. Сделать все, как говорит Анджело.

В одном из ящиков серванта у нас хранился альбом с фотографиями, который мы засунули подальше, когда пропала охота запечатлевать нашу безрадостную жизнь. Я выкопал его и принялся листать страницы, ища фото, на котором Питер, Донна и Сара были сняты на мостовой перед домом Питера. На фотографии светило солнце, все трое улыбались и выглядели счастливыми. Я увидел лицо Питера, еще без усов, молодое, радостное, и меня пронзила боль. В этом снимке не было ничего особенного: просто люди, дом, улица. Однако сейчас он был для меня очень важен. Я поднялся наверх, в свою комнатку, открыл шкаф, где хранились мои винтовки, достал один из «маузеров» и олимпийскую винтовку «аншютц» 0,22. Убрал обе в чемодан, вместе с патронами. Потом отнес чемодан к машине и запер в багажнике.

Потом, поразмыслив, вернулся наверх и достал из комода большое коричневое полотенце. И его тоже убрал в багажник. Запер дом.

Потом минуты три-четыре посидел в машине, обдумывая, что делать дальше. В результате снова вернулся в дом, на этот раз за тюбиком суперклея.

И подумал: единственное, чего мне не хватает, так это времени. Я завел мотор и поехал, но не в Уэлин, а в Норидж.

Я так летел, словно за мной гнались черти, и потому добрался быстрее, чем обычно, и все же, когда я оказался на окраине города, было уже полпятого. С тех пор, как Анджело мне звонил, прошло шесть часов. Как долго тянулись эти шесть часов для заложниц!

Я остановился у телефонной будки в торговых рядах недалеко от дома Донны и набрал ее номер. Помнится, я молился, чтобы Анджело снял трубку: это, по крайней мере, будет означать, что дела сейчас обстоят не хуже, чем утром.

— Алло! — сказал он немного поспешно.

«Ждет, что отец позвонит», — подумал я.

— Это Джонатан Дерри, — сказал я. — Кассеты у меня.

— Дай мне поговорить с отцом!

— Я не от него звоню. Я туда еще не доехал. Весь день искал кассеты.

— Слушай, ты, ублюдок! — теперь он был всерьез, по-настоящему зол.

— Я тебя предупреждал...

— Я искал их весь день, но теперь они у меня, — перебил я. — У меня они! С собой!

— Ну, ладно, — напряженно ответил он. — Вези их теперь к моему отцу. К отцу, понял?

— Понял, — ответил я. — Я сейчас прямо туда. Но мне потребуется некоторое время на дорогу. Я довольно далеко оттуда.

Анджело что-то пробурчал себе под нос, потом спросил:

— Сколько времени? Где ты сейчас? Мы тут торчим уже целые сутки, мать твою!

— Я недалеко от Бристоля.

— Где-е?! — яростно взревел Анджело.

— Чтобы доехать к вашему отцу, — продолжал я, — мне потребуется четыре часа.

Наступило короткое молчание. Потом — голос Сары, уставшей настолько, что она даже плакать не могла, отупевшей от страха.

— Где ты? — спросила она.

— Недалеко от Бристоля.

— О господи! — она уже не сердилась. В голосе звучала безнадежность. — Мы больше не выдержим, Джо...

Трубку вырвали у нее на полуслове, и я снова услышал Анджело.

— Поспеши, недоносок! — сказал он и бросил трубку. «Передышка», подумал я. Еще четыре часа Анджело не будет ждать звонка от отца. Так что вместо постоянно растущего угрожающего напряжения в ближайшие четыре часа в доме в худшем случае будет царить лишь сносная в общем-то раздражительность. По крайней мере, я на это надеялся. А может быть, они даже чуть расслабятся, если не будут ждать, что в любую минуту зазвонит телефон.

Прежде чем вернуться в машину, я открыл багажник, достал подзорную трубу и оба ружья из мягких гнезд в чемодане, завернул их в коричневое полотенце и положил в салон, на заднее сиденье, обтянутое коричневой тканью.

Положил рядом коробки с патронами и тоже прикрыл их полотенцем. Потом оглядел свои руки. Они не дрожали. Зато в душе я трясся...

Я свернул на улицу, где стоял дом Кейтли, и остановился так, чтобы меня не могли увидеть из задернутых занавесками окон. Я видел крышу, часть стены, большую часть палисадника — и машину Анджело на дорожке.

Народу на улице было мало. Дети, должно быть, как раз пришли из школы и сейчас сидели по домам, пили чай. Мужья еще не вернулись с работы: большинство стоянок пустовало. Тихий, мирный пригород. Ряды недавно выстроенных коттеджей, в каких живут люди среднего достатка. Открытое пространство: деревьев почтя нет, столбов тоже мало: в новых районах кабели по большей части идут под землей, лишь изредка выныривая на свет божий. На фотографии с домом Питера был один телеграфный столб, от которого шли провода к соседним домам, и ничего больше. Никаких препятствий. Аккуратные асфальтовые тротуары, белые бордюрчики, гудроновая мостовая. Вокруг некоторых садиков — аккуратно подстриженные невысокие живые изгороди. Ровненькие прямоугольнички газонов. И акры готовых отдернуться тюлевых занавесок. Они меня видят, а я их-нет.

При прицельной стрельбе главное — правильно оценить расстояние до мишени. На стрельбище расстояние всегда известно и всегда одно и то же. Я привык стрелять с трехсот, четырехсот и пятисот ярдов. А также с девятисот и тысячи ярдов. Это уже больше полумили. От дистанции зависит угол прицела: чем больше дистанция тем выше надо целиться, чтобы попасть.

На Олимпийских играх дистанция всегда триста метров но зато стреляют из разных положений: стоя, с колена. И лежа. К тому же на Играх разрешается произвести десять прицельных выстрелов в каждом положении — десять дополнительных шансов пристреляться, прежде чем ты сделаешь те сорок выстрелов, которые идут в зачет.

А здесь, на улице Нориджа, у меня не было возможности сделать десять прицельных выстрелов. Я должен был попасть с первого раза.

Раз нет линий телеграфных столбов, значит, нет возможности точно определить расстояние. Хотя палисаднички могут помочь. Они скорее всего все одинаковой ширины, раз дома все одинаковые. Я, стараясь выглядеть как можно беззаботнее и неприметнее, выскользнул из машины и пошел по улице, прочь от дома Питера.

В каждом палисаднике — четырнадцать шагов. Я посчитал в уме и прикинул, что триста ярдов — это где-то двадцать два дома.

Я посчитал еще. Между мной и мишенью было только двенадцать домов.

Ну, скажем, сто семьдесят ярдов. Что ж, короткая дистанция мне на руку. Я мог быть уверен, что попаду в мишень размером в одну шестидесятую градуса; иными словами, на расстоянии ста ярдов — в круглую мишень в дюйм диаметром, на расстоянии двести ярдов — в мишень диаметром в два дюйма, и так далее, вплоть до десятидюймовой тарелки на расстоянии в тысячу ярдов.

В тот вечер мишенью мне служил прямоугольник шесть на четыре дюйма.

Это означало, что я должен находиться не далее чем в четырехстах ярдах от него. Главная проблема была в том, что с того места, где я стоял, я не смог бы увидеть ее даже в подзорную трубу.

Из дома, напротив которого я остановил машину, вышел старик и спросил, что мне угодно.

— Э-э... Ничего, — ответил я. — Просто жду одного человека. Вышел поразмять ноги.

— Здесь поставит машину мой сын, — сказал старик, указывая на то место, где стояла моя машина. — Он скоро приедет.

Я посмотрел на упрямое старческое лицо и понял, что, если я не уберусь отсюда, он станет глазеть на меня в окно и следить за каждым моим движением. Я кивнул, улыбнулся, сел в машину, развернулся на дорожке, ведущей к соседнему дому, и уехал в ту сторону, откуда приехал.

Ладно, думал я, сворачивая в объезд. Значит, надо подъехать с другого конца улицы. Остановиться так, чтобы из машины была видна мишень. И по возможности не перед одним из этих домов, у которых внутри ничего не видно, а ты зато оттуда виден как на ладони. И так, чтобы Анджело не мог увидеть меня из окна. Тщательно отсчитать дома, чтобы выбрать верную дистанцию. И все это надо сделать как можно быстрее.

Избитый кадр из кино: убийца смотрит в оптический прицел, наводит скрещенные линии на мишень, спускает курок, и жертва падает мертвой. Чаще всего убийца совершает это деяние стоя и почти всегда достигает желаемого результата с первого выстрела. Серьезных стрелков это либо смешит, либо коробит. Единственный виденный мною фильм, в котором это изображалось достаточно реалистично, был «День шакала». Там стрелок заранее приходит в лес, вымеряет шагами расстояние, опирает винтовку на сук, чтобы она не гуляла, прицеливается, делает пару-тройку пробных выстрелов в дыню величиной с голову и потом переносит все это на место действия. Но и то он не учел скорость ветра. Хотя, конечно, всего предусмотреть невозможно.

Я подъехал к другому концу улицы Питера, который я знал хуже, и увидел между двумя домами широкие ворота старого поместья, на месте которого потом было выстроено новое. Сами ворота, двустворчатые, кованого железа, стояли нараспашку. За ними была узкая дорожка, которая уходила в парк. Ворота были не на одном уровне с дорогой и домами, а чуть в глубине. Между воротами и дорогой была сравнительно опрятная площадка, усыпанная гравием, и обшарпанная доска, на которой было написано, что всем посетителям института паранормальных явлений следует миновать ворота и направляться по стрелкам в приемную.

Я, не задумываясь, свернул на площадку и остановил машину. Место идеальное. Мишень отсюда видна невооруженным глазом. Правда, чуть сбоку, но все же достаточно хорошо.

Я вышел из машины и пересчитал дома, выстроившиеся вдоль улицы. Дом Кейтли был четырнадцатым по противоположной стороне, а мишень моя была одним домом ближе.

Улица немного заворачивала направо. Слева дул легкий ветерок. Я почти автоматически произвел необходимые расчеты и откинулся на спинку сиденья.

Я долго не мог решить, какому оружию отдать предпочтение. Пули калибра 7,62 мм куда более разрушительны, но зато, если я промахнусь с первого выстрела, я могу убить ненароком кого-нибудь за полмили отсюда. Калибр 0,22 куда безопаснее: конечно, если я промахнусь, он тоже может причинить немало вреда, но все же не на таком большом расстоянии.

В машине лежа стрелять нельзя, а из «маузера» я обычно стрелял именно лежа. Но я мог встать на колени, а стрелять с колена я привык именно из 0,22. Но, с другой стороны, стреляя из машины, мне не придется держать винтовку на весу. Ее ведь можно опереть на дверцу и стрелять из открытого окна.

Так или иначе, а я выбрал «маузер». Он все-таки куда мощнее, а если уж я решил это сделать, надо сделать это хорошо. К тому же мишень была видна вполне отчетливо и находилась достаточно близко, чтобы я мог быть уверенным, что попаду со второго выстрела. Но первый выстрел меня все же очень тревожил.

Мне вспомнился Поль Аркади. «А вы можете сбить яблоко у него с головы, сэр?» Сейчас я собирался сделать что-то в этом духе. Малейший промах мог привести к самым плачевным последствиям.

Решившись, я опустил заднее стекло и вложил тонкий трехдюймовый патрон в казенник «маузера». Потом посмотрел на мишень в подзорную трубу, положив ее на окно. И отчетливо, крупным планом увидел плоскую коробочку, развернутую чуть наискось, висящую на телеграфном столбе: она была серая, прямоугольная, и из нее во все стороны шли провода к близлежащим домам.

Распределительная коробка.

Я очень сочувствовал всем жителям окрестных домов, которые до завтра останутся без телефона, но выбора у меня не было.

Я опустил подзорную трубу, сложил полотенце и повесил его на окно, чтобы ствол не скользил. Потом примостился поудобнее между передним и задним сиденьями и положил на полотенце ствол «маузера».

Я подумал, что для верности придется сделать выстрела два-три. Пули калибра 7,62 пробивают предметы насквозь и наибольшие разрушения причиняют на выходе. Вот если бы я мог рискнуть выстрелить в эту коробку сквозь столб, один-единственный точный выстрел разнес бы ее вдребезги. Но для этого мне нужно находиться позади столба, а туда мне незамеченным не пробраться.

Я прицелился, наклонился, как это мне было привычно, сделал поправку на ветер и спустил курок. «Господи, только бы в столб! — молился я. — Выше или ниже, но только в столб!» Конечно, пуля все равно пробьет столб насквозь, но, по крайней мере, выйдет наружу, растеряв большую часть своей убойной силы.

Винтовки калибра 7,62 ужасно громкие. С улицы это, должно быть, звучало словно хлопок бича, каким гоняют быков; а меня в машине выстрел оглушил, словно в те времена, когда еще не изобрели заглушки для ушей.

Я перезарядил. Посмотрел в трубу. И увидел дырку от пули, кругленькую и аккуратную, в верхней части серой распределительной коробки.

«Слава тебе, господи!» — подумал я и облегченно перевел дух.

Чуть опустил ствол, тело осталось в прежнем положении. Выстрелил. Перезарядил. Выстрелил. Посмотрел в трубу.

Второе и третье отверстия были чуть пониже первого и наложились друг на друга. И, возможно, оттого, что я стрелял не прямо, а чуть сбоку, вся коробка треснула. Ну, хватит, наверно. А то шуму слишком много. Я уложил винтовки и подзорную трубу на пол, накрыл их полотенцем и перебрался на переднее сиденье.

Завел мотор, медленно выехал обратно на мостовую и уехал не спеша, с нормальной скоростью. В заднее окно я увидел парочку местных жителей, которые выбежали на улицу посмотреть, в чем дело. Должно быть, все тюлевые занавески сейчас отдернулись; но никто не бросился мне вслед, никто не махал руками, крича: «Вот он! Держите его!»

А что подумает Анджело? А что подумает Сара, которая знает звук этой винтовки лучше, чем звон церковных колоколов? Господи, только бы она не подала виду!

Выехав из Нориджа, я остановился заправить машину и позвонил со стоянки в дом Донны. Ничего.

Только слабое гудение, словно ветер в проводах. Я еще раз перевел дух и с улыбкой подумал о том, что скажут завтра ремонтники, которым придется лезть на столб. Скорее всего, что-нибудь непечатное.

Конечно, можно было устроить это как-нибудь иначе: например, позвонить по номеру, дождаться, пока там снимут трубку, ничего не говорить, дождаться, пока трубку повесят, и не вешать свою, чтобы линия осталась открытой, так что прозвониться туда будет невозможно. Но все это надежно лишь на короткое время, а не на несколько часов; а на некоторых линиях это вообще не действует.

Отъехав немного, я снова остановился, чтобы прибраться в машине и кое-что устроить. Я вернул «маузер» и подзорную трубу в их гнезда в чемодане, а потом пошел наперекор всем, в том числе и своим собственным правилам, и зарядил «аншютц» боевым патроном.

Я закатал олимпийскую винтовку в полотенце и положил на пол перед задним сиденьем. Полотенце сливалось с коричневым ковриком, и я рассчитал, что если не буду слишком гнать или слишком резко останавливаться и огибать углы, то никуда эта винтовка не денется. Потом положил в правый карман еще четыре патрона: у «аншютца» нет магазина, и каждый патрон приходится заряжать отдельно. После стольких лет практики я могу выбросить стреляную гильзу и зарядить новый патрон за две секунды, а если держать запасной патрон в правой руке, то и быстрее. Обе винтовки одинакового размера, и я взял бы «маузер», потому что в нем есть магазин, но стрелять из «маузера» в жилом районе слишком опасно. Из 0,22, конечно, тоже можно кого-нибудь убить, но не в соседнем доме.

Потом я немного помудрил с кассетами, коробками, клеем и теми штучками, что захватил в школе, и наконец поехал дальше, на этот раз — в Уэлин.

Гарри Гилберт меня ждал. Судя по тому, что он выскочил из дома в тот момент, когда я свернул на дорожку, ведущую к его дому, ждал он меня уже долго, и ожидание порядком его утомило.

— Где вас носило?! — воскликнул он. — Кассеты привезли?

Он наступал на меня, воинственно задрав подбородок, уверенный в своем превосходстве над человеком, который находится в невыгодном положении.

— Я думал, что вы не одобряете, когда Анджело нападает на людей с вашим пистолетом, — заметил я. Лицо его чуть заметно дернулось.

— Иногда без угроз не обойдешься! — отрезал он. — Давайте кассеты.

Я достал из кармана три кассеты и показал ему. Только кассеты, без коробок.

— А теперь позвоните Анджело и скажите ему, чтобы он развязал мою жену.

Гилберт покачал головой:

— Сперва проверю кассеты. А Анджело позвоню потом. И Анджело оставит вашу жену связанной до вашего возвращения. Мы так договаривались. Все просто. Идемте в дом.

Мы снова вошли в его рационально обставленный кабинет. Теперь к обстановке добавился стоящий на столе компьютер «Грэнтли».

— Кассеты! — сказал он, протянув руку, и я отдал их ему. Он сунул первую из них в стоявший рядом с компьютером магнитофон и принялся неуклюже тыкать пальцами в клавиатуру компьютера.

— Давно у вас этот компьютер? — поинтересовался я.

— Заткнись!

Он напечатал «run», и ничего не произошло. Что и неудивительно, поскольку он забыл загрузить программу с кассеты. Я наблюдал, как он взял справочник и принялся лихорадочно его листать. Если бы у меня была бездна времени, я предоставил бы ему помучиться подольше. Но каждая потраченная минута оборачивалась лишними мучениями для Донны и Сары. Поэтому я сказал:

— Вам бы стоило пойти на курсы...

— Заткнись, ты! — Он глянул на меня совершенно по-бычьи и снова напечатал «run».

— Я хочу, чтобы Анджело убрался из того дома, — сказал я, — поэтому я покажу вам, как обращаться с программами. Иначе я бы и пальцем не шевельнул.

Он дорого дал бы, чтобы не позволить мне отыграть очко, но что поделаешь! Надо было лучше учить уроки.

Я вынул кассету, чтобы посмотреть, какой стороной она вставлена, потом снова вставил и написал «cload „epsom“». В верхнем правом углу экрана замигали звездочки. Компьютер прокрутил ленту, нашел файл «EPSOM», загрузил программу и сообщил: «Готово».

— Вот теперь напечатайте «run» и нажмите «enter», — сказал я.

Гилберт так и сделал. Экран немедленно спросил: "Какая из скачек в Эпсоме? Введите название скачки и нажмите «enter».

Гилберт напечатал «дерби», и экран попросил ввести кличку лошади.

Гилберт напечатал «Анджело» и принялся отвечать так же наобум, как и мы с Тедом Питтсом. Шансы Анджело на выигрыш оказались 46, что было близко к максимуму. Это давало понять, как высоко Гилберт ценит своего сына.

— Как найти Аскот? — спросил он. Я вынул кассету и вставил другую, напечатал «cload „askot“», нажал «enter» и дождался, когда компьютер ответит «Готово».

— Напечатайте «run» и нажмите «enter», — сказал я.

Он послушался и тут же получил: "Какая из скачек в Аскоте? Введите название скачки и нажмите «enter».

Он напечатал «Золотой кубок» и как завороженный отвечал на последовавшие вопросы, пока я не решил, что с него хватит.

— Звоните Анджело, — сказал я. — Теперь вы видите, что кассеты те, что надо.

— Погодите, — тяжеловесно ответил он. — Я проверю все кассеты. Я вам не доверяю. Анджело настаивал, чтобы я ни в коем случае вам не доверял.

Я пожал плечами.

— Да пожалуйста!

Он проверил по паре программ с каждой стороны. До него наконец дошло, что для того, чтобы добраться до сокровищ, нужно напечатать «cload» и первые пять букв нужного места скачек в кавычках.

— Ну ладно, — сказал я наконец. — Звоните Анджело. Когда я уеду, можете гонять программы сколько душе угодно.

Он больше не видел причин откладывать. Гилберт бросил на меня взгляд, по которому было заметно, что к нему быстро возвращалась его природная надменность, снял трубку с одного из телефонов, взглянул на табличку рядом с ним и набрал номер.

Номер, естественно, не ответил. Он набрал его снова. И еще раз. Он уже начал терять терпение. Потом, что-то бурча себе под нос, попробовал позвонить с другого телефона — все с тем же результатом.

— В чем дело? — спросил я.

— Не отвечает.

— Вы, должно быть, не тот номер набираете, — сказал я. — Вот он у меня тут есть.

Я полез в карман за своим ежедневником, нарочито долго листал страницы, нашел номер и зачитал его вслух.

— Я его и набираю! — сказал Гилберт.

— Не может быть! Попробуйте еще раз.

Никогда не замечал за собой особых актерских способностей, но для первого раза у меня выходило совсем неплохо. Гилберт снова набрал номер, нахмурился. Я решил, что мне пора взволноваться и обеспокоиться.

— Вы должны дозвониться! — сказал я. — Я весь день носился тудасюда, добывал эти кассеты. Теперь вы должны дозвониться Анджело! Он должен освободить мою жену!

Конечно, командного опыта у него было куда больше, чем у меня, но я тоже привык к необходимости ставить на место зарвавшихся наглецов, а когда я шагнул в его сторону, обоим нам стало очевидно, что физически я выше, крепче и куда сильнее его.

— Попробую позвонить на телефонную станцию, — поспешно ответил он.

Я стоял у него над душой, переминался с ноги на ногу и бурлил от притворного беспокойства, пока телефонистка безуспешно пыталась дозвониться по номеру и наконец ответила, что на линии авария.

— Но это невозможно! — возопил я. — Вы должны позвонить Анджело!!!

Гарри Гилберт только тупо смотрел на меня, понимая, что это невозможно. Я немного убавил звук, но постарался выглядеть настолько разгневанным, насколько мог.

— Нам придется поехать туда вместе.

— Но Анджело сказал...

— К черту вашего Анджело и то, что он сказал! — энергично отрезал я. — Он не уйдет из того дома, пока не узнает, что кассеты у вас, а теперь вы, похоже, не можете сообщить ему об этом. Так что нам придется поехать туда и сказать ему это лично, черт подери! И я сыт по горло всем этим бардаком!

— Хотите — поезжайте сами, — сказал Гилберт. — Я не поеду.

— Нет, поедете! Я не собираюсь являться в этот дом в одиночку, когда там сидит Анджело со своим пистолетом. Он мне сказал, чтобы я отдал кассеты вам, и я их вам отдал. Так что теперь поезжайте и скажите ему об этом сами.

И обещаю вам, — угрожающе сказал я, постепенно входя в роль, — что я возьму вас с собой так или иначе! Если не поедете добром, мне придется сбить вас с ног и связать. Потому, что, кроме вас, Анджело никого слушать не станет.

Я схватил кассеты, лежащие возле компьютера.

— Если хотите получить их обратно, поезжайте со мной!

Он согласился. У него просто не было выбора. Я вытащил из кармана коробки от кассет и показал ему вкладыши: «Оклахома», «Мы с королем», «Вестсайдская история». Потом достал кассету, которая оставалась в магнитофоне, и тоже убрал ее в коробку.

— Их мы возьмем с собой, чтобы доказать Анджело, что они действительно у вас, — сказал я.

Он согласился и на это. Мы вместе подошли к моей машине, он уселся на переднее пассажирское место и захлопнул за собой дверь.

— Давайте кассеты, — сказал он. Однако я положил их на полочку, так, чтобы ему со своего места было не дотянуться, и сказал, что отдам их, когда приедем в Норидж. Странная была поездка.

Гилберт был довольно силен, и в обычных обстоятельствах я бы с ним связываться не решился. Но я обнаружил, что сам я куда сильнее, чем привык себя считать. Я всю свою жизнь побаивался начальства: в школе, в университете и потом, когда стал учителем. Даже когда мне случалось спорить с вышестоящими, презирать их или бунтовать против них, я никогда не осмеливался бороться до победного конца. Иначе меня могли запросто выкинуть из школы, из колледжа или с работы.

А Гарри Гилберт меня ниоткуда выкинуть не мог, и, возможно, в этом было все дело. Несмотря на его уверенность в собственном превосходстве, я мог его не бояться. Я мог пользоваться своим умом и силой, чтобы заставить его сделать то, что мне надо. Это было новое, пьянящее чувство. «Осторожнее, — одернул я себя, — не то сам сделаешь таким же надменным глупцом, как этот».

Мне внезапно подумалось, что Анджело должен испытывать то же, что и я. Впервые развернул крылья своей внутренней силы и теперь наслаждается этим. Наслаждается тем, что способен на большее, чем думал раньше. Перед ним, как и передо мной, развернулись новые горизонты. Только вот внутренних тормозов у него нет.

— Анджело там не один, — сказал я. — Моя жена сказала «они».

Я говорил ровным, неагрессивным тоном.

— И ко мне Анджело приходил не один, — продолжал я. — С ним был еще один человек. Очень похожий на него с виду. И во всем слушался Анджело.

Гилберт помолчал, потом пожал плечами.

— Эдди. Двоюродный брат Анджело. Их матери были близнецами.

— Итальянки? — спросил я.

Он снова помолчал.

— Мы все итальянцы по происхождению.

— Но родились в Англии?

— Да. А почему вы спрашиваете?

Я вздохнул.

— Просто так.

Он что-то проворчал в ответ, но постепенно его гнев, вызванный моим поведением, поулегся. Я не знаю, считал ли он мой поступок оправданным.

На самом деле беспокойство и тревогу мне разыгрывать не требовалось.

Я непроизвольно барабанил пальцами по баранке, когда нам приходилось останавливаться у светофоров, и вслух проклинал длинные фургоны, загораживавшие дорогу. К тому времени, как мы добрались до Нориджа, четыре часа отсрочки уже миновали, и я меньше всего хотел, чтобы Анджело внезапно взорвался гневом.

— Вы что-нибудь заплатите миссис О'Рорке за эти программы? — спросил я.

— Нет, — ответил он, помолчав.

— Даже если Анджело об этом не узнает?

Он яростно скосил на меня глаза.

— Анджело во всем слушается меня! Его не касается, заплачу я этой старухе или нет!

«Ну, — подумал я, — если он действительно в это верит, он сам себя обманывает». А быть может, ему просто хочется верить в то, что до сих пор было правдой. Быть может, он и в самом деле не видит, что дням его власти над Анджело приходит конец.

«Ладно, — подумал я, — лишь бы этой власти хватило еще на два часа!»

Глава 10

Весенние вечера долги, но к тому времени, как мы въехали в Норидж, свет уже угасал, хотя полностью стемнеть должно было не раньше чем через час. Я въехал на улицу, где находился дом Кейтли, так, чтобы, когда я остановлюсь у тротуара, Гилберт оказался между мною и домом. Анджело видел мою машину у дома своего отца, и ее появление могло его вспугнуть.

— Пожалуйста, выйдите из машины, как только я остановлюсь, — сказал я. — Так, чтобы Анджело вас видел.

Он снова заворчал, но когда я остановился, он послушно открыл дверцу и предоставил всем, кто мог видеть нас из-за занавесок, наблюдать за тем, как он неуклюже выбирается из машины.

— Погодите, — сказал я, выходя из своей дверцы и обращаясь к нему через крышу машины. — Возьмите кассеты.

Я протянул руку через крышу и отдал их ему.

— Несите их в руке, — сказал я, — так, чтобы Анджело видел.

— Что-то вы слишком много командуете!

— Я доверяю вашему сыну не больше, чем он мне.

Он по-бычьи глянул на меня — к нему полностью возвратилась его самоуверенность, но все же повернулся и поднял кассеты, показывая их тем, кто был в доме.

А я, прячась за его спиной, наклонился и достал винтовку, завернутую в полотенце, прижал ее к себе и прикрыл полой пиджака.

Анджело открыл дверь и выглянул, прячась за нею.

— Войдите в дом, — сказал я Гилберту. — На нас могут глазеть из окон.

Услышав, что за ним могут подглядывать, Гилберт испуганно огляделся и поспешно пошел к своему сыну. Я проворно обогнул машину и пошел следом за ним, едва не наступая ему на пятки.

— Объясните! — настойчиво сказал я.

Он угрожающе вскинул голову, но тем не менее громко сказал Анджело:

— Телефон испорчен!

— Че-го? — удивился Анджело и приоткрыл дверь чуть пошире. — Не может быть!

— Телефон испорчен! — нетерпеливо повторил Гилберт. — Не валяй дурака! С чего бы я иначе поперся сюда, в Норидж?

Анджело отошел от двери и вернулся в гостиную, где стоял телефон. Я слышал, как он снял трубку, несколько раз нажал на рычаг, потом бросил ее.

— Но кассеты он привез, — сказал Гилберт, подходя к двери гостиной и показывая яркие коробки. — Я проверял их, все три. На этот раз они настоящие.

— Входи, ты, недоносок! — окликнул меня Анджело. Я поставил завернутую в полотенце винтовку на пол, дулом в ковер, прислонив ее к небольшому комоду, который находился на расстоянии вытянутой руки от двери в гостиную, и сам шагнул на порог.

Вся мебель в гостиной была передвинута. Сара и Донна сидели спина к спине в центре комнаты, связанные по рукам и ногам и прикрученные к стульям из столовой. По одну сторону от них стоял Анджело с «Вальтером» в руке, по другую, за спиной женщин, Эдди, двойник Анджело. Повсюду были расставлены стаканы и тарелки, и в комнате было сильно накурено. Сара сидела прямо напротив меня. Мы посмотрели друг другу в глаза со странным равнодушием. Я почти отстраненно отметил темные мешки у нее под глазами, обвисшее от усталости тело и глубокие борозды, которые проложили у ее губ боль и напряжение.

Она не сказала ничего. Несомненно, она решила, что я, как всегда, холоден и бессердечен: на лице ее отразились не любовь и облегчение, а облегчение и отвращение.

— Ступайте домой, — сказал я Анджело. — Вы добились, чего хотели.

Я молился, чтобы он ушел. Чтобы он удовлетворился, чтобы вел себя разумно, чтобы послушался отца, чтобы он оказался более или менее нормальным человеком.

Гарри Гилберт начал не спеша разворачиваться лицом ко мне.

— Ну вот, Анджело. Нам лучше уйти.

— Нет, — ответил Анджело, Гилберт остановился.

— Что ты сказал?!

— Я сказал «нет», — ответил Анджело. — Этот лох заплатит мне за все неприятности, в которые он меня втравил. Иди сюда, ты, ублюдок!

— Анджело, нет! — воскликнул Гилберт. Он сделал успокаивающий жест женщинам. — Довольно.

Анджело приставил свой пистолет с круглым глушителем на дуле к виску Донны.

— Вот эта бестолковая сучонка, — злобно сказал он, — несколько часов орала, что они сдадут меня в полицию!

— Они будут молчать! — поспешно сказал я.

— Ну еще бы! Я об этом позабочусь.

Смысл его слов был ясен даже Гилберту. Он в ужасе и отвращении замахал руками.

— Положи пистолет, Анджело! Положи немедленно!

Его голос гремел суровым родительским приказом, и давняя привычка пересилила: Анджело почти повиновался. Но тут же преодолел свой рефлекс. Я понял: теперь или никогда!

Я протянул правую руку, стряхнул полотенце и схватил винтовку — все это одним плавным движением. Мгновение спустя я уже стоял в дверях, целясь из винтовки в Анджело. Щелкнул предохранитель.

— Брось оружие! — приказал я. Все были ошеломлены, но Анджело, похоже, больше всех, потому что мне дважды удалось сыграть с ним одну и ту же шутку. Трое мужчин словно застыли на месте. На Сару я не смотрел.

— Брось пистолет! — повторил я. Анджело все еще целился в Донну.

Он не мог заставить себя бросить оружие. Настолько потерять лицо?

— Я тебя пристрелю! — сказал я. Он все еще колебался. Я поднял дуло к потолку и спустил курок. Грохот в маленькой комнате был оглушительный. С потолка посыпались куски штукатурки. Резкий запах бездымного пороха заглушил застоялую вонь сигаретного дыма, и все разинули рты, точно рыбы. Не успел Анджело шевельнуться, как я перезарядил винтовку и направил ее ему в сердце. Он смотрел в дуло ошарашенно и недоверчиво.

— Брось пистолет, — сказал я. — Брось, говорю!

Но он все еще колебался. "Мне придется стрелять в него! — подумал я.

— Не хочу! Ну почему бы ему не бросить этот треклятый пистолет! Все равно же он ничего не выиграет!"

В комнате, казалось, все еще звенели отголоски выстрела, как вдруг в тишине раздался голос Сары. С мрачной агрессивностью, которая была направлена не меньше на меня, чем на Анджело, она сказала вслух:

— Он победитель Олимпийских игр.

В глазах Анджело появилось сомнение.

— Брось пистолет, — сказал я ровным голосом, — а не то я прострелю тебе руку.

Анджело бросил пистолет.

Лицо его полыхало яростью и ненавистью, и я подумал, что сейчас он, пожалуй, способен броситься на меня, не задумываясь о последствиях. Но я спокойно смотрел ему в лицо, не проявляя ни гнева, ни торжества — ничего, что способно было бы разъярить его.

— Кассеты у тебя, — сказал я. — Садитесь в машину, все трое, и убирайтесь из моей жизни. Я вами сыт по горло.

Я шагнул назад, в прихожую, и кивнул им на входную дверь.

— Выходите, — сказал я. — По одному. Анджело первым.

Он направился ко мне. Темные глаза зияли, как дыры, на оливковом лице. В комнате было слишком темно, и свет не мог наделить их злобной живостью. Я отошел еще на несколько шагов назад и проводил его до двери черным стволом винтовки, как тогда, у меня дома.

— Я до тебя доберусь! — пообещал он. Я не ответил.

Он рывком отворил дверь, вложив в это движение всю свою ярость, и вышел на улицу.

— Теперь вы, — сказал я Гарри Гилберту. Он был почти так же зол, как его сын, но я приметил в его глазах легкую признательность за то, что я сумел остановить Анджело, когда он, отец, оказался бессилен, — хотя, возможно, мне это только показалось.

Он вышел вслед за Анджело на дорожку, и я увидел, как они открывают дверцы машины Анджело.

— Теперь ты, — сказал я Эдди. — Возьми пистолет. За глушитель.

Умеешь его разряжать?

Второй экземпляр кивнул с несчастным видом.

— Ну так разряди, — сказал я. — Только осторожненько.

Эдди взглянул на винтовку, на Анджело, который садился в машину, достал из обоймы патроны и вытряхнул их на ковер.

— Хорошо, — сказал я. — Пистолет можешь взять с собой.

Я указал дулом и дернул головой в сторону двери. Эдди из всех троих удалился наиболее охотно и наиболее поспешно.

Я смотрел из прихожей, как Анджело завел мотор и задом вылетел на мостовую. Оказавшись на улице, он нарочно долбанул мою машину, повредив заодно себе заднее крыло, и рванул по улице, словно утверждая свое посрамленное мужское достоинство.

С чувством ужасного напряжения я закрыл входную дверь и вернулся в гостиную. Подошел к Саре, оглядел резиновые ремни, которыми были связаны ее запястья, и расстегнул их.

Потом расстегнул ремни на ногах. Потом отвязал Донну.

Донна расплакалась. Сара неуклюже поднялась со стула и рухнула на более мягкий диван.

— Ты понимаешь, сколько времени мы тут просидели? — с горечью осведомилась она. — Насчет туалета можешь не спрашивать: да, они время от времени отвязывали нас, чтобы мы могли сходить в туалет.

— А поесть?

— Я тебя ненавижу! — сказала она.

— Я же серьезно спрашиваю.

— Да, и поесть тоже. Два раза.

Он меня готовить заставлял.

— Это было ужасно! — воскликнула Донна, не переставая всхлипывать.

— Ужасно! Ты себе просто представить не можешь!

— Они не... — встревоженно начал я.

— Нет, — отрезала Сара. — Только издевались.

— Мерзавцы! — воскликнула Донна. — Они называли нас коровами! Она проковыляла по ковру и плюхнулась в кресло. — У меня все тело болит!

По ее щекам струились слезы. Я вспомнил, как Анджело обозвал ее «мокрой курицей», но поспешно задавил это воспоминание.

— Послушайте, — сказал я, — я понимаю, что вам сейчас не до этого, но мне хотелось бы, чтобы вы собрали самые необходимые вещи и мы немедленно уехали отсюда.

Донна беспомощно затрясла головой.

— Зачем? — вызывающе воскликнула Сара.

— Анджело уезжал очень неохотно. Вы же сами видели. А вдруг он захочет вернуться? Когда решит, что мы утратили бдительность. А он может.

Эта мысль встревожила их не меньше, чем меня, а Сару еще и рассердила.

— Зачем ты отдал им пистолет? — гневно спросила она. — Идиотский поступок! Ты так глуп!

— Вы едете?

— Но ты же не можешь ожидать, чтобы мы... — заскулила Донна.

— Мне надо позвонить, — сказал я Саре. — Отсюда я позвонить не могу. Телефон не работает. Я уеду на машине. Вы со мной или нет?

Сара быстро сообразила, что к чему, сказала, что они со мной, и, невзирая на протесты Донны, потащила ее наверх. Через несколько минут они появились снова, обе с саквояжами. Я приметил, что Сара успела накрасить губы. Я улыбнулся ей, на миг испытав почти забытую радость, какую некогда доставляло мне ее появление. Она удивилась и смутилась.

— Ну, пошли! — сказал я и взял у них саквояжи, чтобы положить в багажник. — Нам лучше убраться отсюда.

Я взял винтовку, снова замотанную в полотенце, чтобы соседи не увидели, и убрал ее в чемодан. Посмотрел, захватила ли Донна ключи от дома, захлопнул входную дверь; и мы поехали.

— Куда мы едем? — спросила Сара.

— А куда тебе хочется?

— А деньги?

— Кредитные карточки, — сказал я. Мы некоторое время ехали в молчании, прерываемом лишь всхлипами и сморканием Донны. На улицах и в домах уже повсюду зажглись огни, долгий тихий вечер сменился ночью.

Я остановился у телефонной будки, и позвонил по бесплатному номеру в полицию Суффолка.

— Старший офицер Айрстон на месте?

Вопрос был безнадежный, но задать его все же было необходимо.

— Ваше имя, сэр?

— Джонатан Дерри.

— Минуточку!

Я некоторое время слушал обычное бормотание и щелчки, потом голос, принадлежавший не Айрстону, сказал:

— Мистер Дерри, старший офицер Айрстон приказал, чтобы, если вы позвоните снова, ваше сообщение записали дословно и немедленно передали ему.

Он просил меня передать, что из-за... м...э-э... помех в связи ему стало известно о ваших звонках только сегодня вечером. С вами говорит детектив Робсон. Я был у вас вместе с Айрстоном, если вы помните.

— Помню, — сказал я. Мужчина лет под сорок, светловолосый, краснолицый.

— Не сообщите ли вы, почему звоните, сэр?

— Вы это запишете?

— Да, сэр. Письменно и на магнитофон.

— Хорошо. Так вот. Человека, который приходил ко мне в дом с пистолетом, зовут Анджело Гилберт. Он сын Гарри Гилберта, который владеет залами для игры в лото по всему Эссексу и в северо-восточной части Лондона. Человек, который приходил ко мне вместе с Анджело, — это его кузен Эдди. Фамилии не знаю. Он во всем подчиняется Анджело.

Я сделал паузу. Инспектор Робсон спросил:

— Это все, сэр?

— Нет. В данный момент они все трое выехали из Нориджа на машине Анджело. — Я сообщил марку, номер и цвет машины и то, что на заднем крыле у нее свежая вмятина. — Едут они скорее всего в дом Гарри Гилберта в Уэлин-Гарден-Сити. Я думаю, что Анджело живет там же, хотя Эдди, возможно, нет. — Я сообщил адрес. — Они будут на месте часа через полтора или чуть раньше. В машине находится пистолет «Вальтер» калибра 0,22 с глушителем.

Возможно, заряженный, возможно, нет. Возможно, это не тот пистолет, которым угрожал мне Анджело, но тогда очень похожий. Возможно, это тот самый пистолет, из которого был убит Крис Норвуд.

— Это очень полезная информация, сэр, — сказал Робсон.

— И еще одно...

— Да?

— Я думаю, Гарри Гилберт ничего не знает об убийстве Криса Норвуда.

В смысле, он даже не подозревает, что Норвуд мертв. Так что, если вы приедете арестовывать Анджело, он не будет знать почему.

— Спасибо, сэр.

— Вот теперь все.

— Ну, — сказал он, — старший офицер Айрстон с вами свяжется.

— Это хорошо, — сказал я, — но только...

— Да, сэр?

— Мне хотелось бы знать...

— Минутку, сэр, — перебил он, и некоторое время до меня доносился только длительный и невнятный разговор на заднем плане. — Извините, сэр, так вы говорили?..

— Вы помните, я рассказывал, что отправил Анджело компьютерные кассеты с играми?

— Еще бы! Мы отправились на кембриджский почтамт и предупредили дежурного, который выдавал почту до востребования, но он, к несчастью, отошел на обеденный перерыв и никому ничего не сказал, и как раз в это время ваш пакет и забрали. Его отдала какая-то девушка с почты. Когда мы это узнали, было уже поздно. Мы просто рвали и метали!

— Гм, — сказал я. — Так вот, Анджело снова явился с новыми угрозами, потребовал настоящие программы, и я ему их отдал. Только...

— Что «только», сэр?

— Только они не смогут ими воспользоваться. Я думаю, что, как только они приедут домой, они попытаются их запустить, и, когда увидят, что они не работают, они могут... ну, начать меня искать. Я имею в виду...

— Я прекрасно понимаю, что именно вы имеете в виду, — сухо сказал Робсон.

— Так вот... э-э... мне хотелось бы быть уверенным, что вы что-нибудь предпримете уже сегодня вечером. Если вы, конечно, сочтете, что имеются достаточные основания задержать Анджело.

— Я уже отдал соответствующие распоряжения, — сказал он. — Его возьмут сегодня же, как только он доберется до Уэлина. У нас имеются отпечатки пальцев... и несколько девушек, которые видели, как к Норвуду входили двое мужчин. Так что не беспокойтесь, когда мы его возьмем, мы его уже не выпустим.

— А можно перезвонить, чтобы узнать?

— Можно. — Он дал мне новый телефон. — Позвоните по этому номеру.

Я оставлю сообщение. Вам передадут.

— Спасибо! — сказал я с искренней благодарностью. — Спасибо вам большое!

— Мистер Дерри!

— Да?

— А что не так с кассетами на этот раз?

— Да я в коробки магниты вложил...

Он расхохотался.

— Надеюсь, мы с вами еще увидимся! — сказал он. — И спасибо вам.

Большое спасибо!

Я повесил трубку и улыбнулся, представив, как три мощных постоянных магнита уничтожали все записи на кассетах. Плоские черные брусочки, длиной в два дюйма, шириной в три четверти дюйма и толщиной в три шестнадцатых. Я запихнул по одному в каждую коробку. Они были такие же черные, как и сама пластмассовая коробочка. Если не присматриваться, можно принять их за деталь самой коробки. К Гилберту я их вез по отдельности, кассеты в одном кармане, а коробки в другом, а после того, как мы проверили кассеты, я их засунул в коробки. Поместить магнитофонный записи рядом с такими магнитами — все равно что наспех протереть доску мокрой губкой: кое-какие следы записи останутся, но толку от них никакого не будет.

Анджело скорее всего этого не обнаружит, пока не доберется домой: магниты выглядели так, словно всю жизнь там были. Ну, а вдруг все же обнаружит?

Я устало ехал в сторону дома. Мне казалось, что я сижу за рулем уже целую вечность. День был ужасно длинный. И странно было думать, что я уехал от Теда Питтса только сегодня утром.

Миля за милей оставались позади. Обе женщины заснули крепким сном. Я подумывал о том, что ждет нас в будущем, но в основном все мои мысли были заняты дорогой и тем, чтобы не уснуть.

Мы остановились в мотеле на окраине Лондона и заснули как убитые.

Звон будильника, который я попросил у портье, вырвал меня из забытья в семь утра, и я, зевая, как большая белая акула, набрал номер, который дал мне инспектор Робсон.

— Джонатан Дерри, — представился я. — Я не слишком рано?

Мне ответил девичий голос, бодрый и неофициальный.

— Нет, не рано, — сказала девушка. — Джон Робсон просил вам передать, что Анджело Гилберт и его двоюродный брат Эдди арестованы.

— Спасибо большое.

— Не за что!

Я повесил трубку, чувствуя, как с души свалился огромный камень, и растолкал Сару, спавшую в соседней кровати.

— Извини, — сказал я, — мне к девяти в школу...

Глава 11

Прошло время, Сара вернулась на работу. Донна на некоторое время застряла у нас, пытаясь привести в порядок свои расстроенные чувства. Сара постепенно перестала быть чересчур заботливой и перешла на нормальные отношения. Когда Донна обнаружила, что над ней больше не трясутся и не утирают ей нос каждую минуту, она надулась и отправилась в Норидж, чтобы продать дом, забрать страховку Питера и убедить своего инспектора, который наблюдал за поведением условно осужденных преступников, начать играть психологическую роль Сары.

Внешне у нас с Сарой все шло по-прежнему: вежливость и корректность, отсутствие эмоционального контакта, ежедневные встречи чужих людей. Она редко смотрела мне в глаза и говорила только тогда, когда это было необходимо. Но постепенно я заметил, что горькая складка у губ, не покидавшая ее лицо до того дня, как мы отправились в Норидж, теперь более или менее разгладилась. Она сделалась как-то мягче, больше похожа на.себя прежнюю. Правда, ее отношение ко мне не переменилось, но, по крайней мере, было не так тяжко смотреть на нее.

Сам я переменился очень сильно. Словно выбрался из клетки. Теперь я все делал увереннее и получал от этого куда больше удовлетворения. Я лучше стрелял. Я вкладывал всю душу в преподавание. Даже надоевшая проверка тетрадей и то сделалась не такой скучной. Я чувствовал, что недалек тот день, когда я наконец расправлю крылья и взлечу.

Однажды ночью, когда мы лежали в темноте, завернувшись каждый в свой холодный кокон одиночества, я спросил у Сары:

— Ты не спишь?

— Нет.

— Ты знаешь, что я в конце семестра собираюсь с нашей командой стрелков в Канаду?

— Знаю.

— Я с ними не вернусь.

— Почему?

— Я поеду в Соединенные Штаты. Наверно, до конца школьных каникул.

— Зачем?

— Посмотреть страну. Может быть, мне захочется там поселиться.

Она помолчала. Когда она наконец заговорила, ее слова на первый взгляд не имели никакого отношения к моим планам.

— Ты знаешь, мы с Донной много разговаривали. Она мне все рассказала про тот день, когда украла ребенка.

— В самом деле? — уклончиво отозвался я. — Да. Она говорила, что увидела ребенка, лежащего в коляске, и ей вдруг ужасно захотелось взять его на руки и покачать. Она так и сделала. Она просто взяла его на руки. И когда она прижала его к себе, у нее возникло такое чувство, будто это ее ребенок, он принадлежит ей. И она взяла его в машину — машина была рядом, в нескольких шагах. Она положила ребенка на переднее сиденье, рядом с собой, и уехала. Она не знала, куда едет. Она говорила, это было как во сне: она так давно мечтала о ребенке, и теперь у нее есть ребенок.

Сара остановилась. Мне вспомнились девочки Теда Питтса и то, как он брал на руки свою младшенькую... Я готов был разрыдаться от жалости к Саре, к Донне, ко всем людям, не по своей вине лишенным детей...

— Донна ехала довольно долго, — продолжала Сара. — Она доехала до моря и остановилась. Она взяла ребенка на руки, села на заднее сиденье, и все было прекрасно. Она была совершенно счастлива. И все по-прежнему было как во сне. А потом ребеночек проснулся. — Сара помолчала. — Он, наверно, есть захотел. Его было пора кормить. В общем, он начал кричать и никак не успокаивался. Он орал, орал, орал... Донна говорила, он орал не меньше часа. Она сходила с ума от этого крика. Она попыталась зажать ему рот, но он заорал еще громче. Она пыталась прижать его лицом к своему плечу, чтобы он перестал плакать, но он все равно кричал. А потом она обнаружила, что у него мокрые пеленки и что по его ноге течет что-то коричневое и капает ей на платье...

Еще одна долгая пауза, потом снова голос Сары:

— Донна говорила, она не знала, что дети — такие. Что они орут и воняют. Ей всегда представлялось, что ребенок такой нежный и что он все время будет ей улыбаться. Она почувствовала, что не любит этого ребенка, что она его ненавидит. Она почти швырнула его на сиденье, выскочила из машины и убежала. Она говорила, крик ребенка преследовал ее до самого пляжа.

На этот раз молчание тянулось куда дольше.

— Ты еще не спишь? — спросила Сара.

— Нет.

— Ты знаешь, я теперь смирилась с тем, что у меня не будет детей.

Очень жаль, конечно... но с этим ничего не поделаешь. — Она помолчала, потом сказала:

— Я многое узнала о себе за эти недели благодаря Донне.

«И я тоже, — подумал я, — благодаря Анджело». После еще одной долгой паузы она снова спросила:

— Ты еще не спишь?

— Нет.

— Ты знаешь, я ведь так и не поняла, что произошло. В смысле я, конечно, знаю, что этот ужасный Анджело арестован и что тебя вызывали в полицию, но ты мне не говорил, что там было.

— Тебе действительно интересно?

— Конечно. А то бы я не спрашивала! — В ее голосе прозвенела знакомая раздраженная нотка. Она, должно быть, и сама ее услышала, потому что тут же сказала куда более миролюбиво:

— Мне хочется, чтобы ты рассказал.

Правда.

— Ладно.

Я рассказал ей почти все, начав с того, как Крис Норвуд заварил всю эту кашу, украв записи Лайэма О'Рорке. Я пересказал ей все события в хронологической последовательности, а не так вразброс, как узнавал о них я сам, так что получилась четкая картина путешествий Анджело в поисках кассет.

Когда я закончил, она медленно произнесла:

— Значит, в тот день, когда он взял нас в заложницы, ты знал, что он убийца?

— Угу.

— Господи... — Она помолчала. — А ты не думал, что он может убить нас? Донну и меня?

— Думал. Я думал, что он может сделать это в тот же миг, как только узнает, что кассеты у его отца. Я думал, что он может убить нас всех, если ему заблагорассудится. Я не знал наверное... но не мог рисковать.

Долгая пауза. Потом она сказала:

— Ты знаешь, теперь, оглядываясь назад, мне кажется, что он собирался это сделать. Он такое говорил... — Она помолчала. — Я была так рада, когда ты пришел!

— И зла.

— Да, очень зла. Тебя так долго не было... а этот чертов Анджело был такой жуткий...

— Я знаю.

— Я слышала, как ты стрелял. Я была на кухне, готовила.

— Я боялся, что ты скажешь о выстрелах Анджело.

— Я говорила с ним, только когда без этого никак нельзя было обойтись. Он был отвратителен. Такой надменный!

— Ты его вышибла из седла, когда сказала, что я участвовал в Олимпийских играх. Это был решающий довод.

— Я просто хотела... хотела уязвить его самолюбие.

Я улыбнулся в темноте. Ох и досталось же самолюбию Анджело от семейства Дерри!

— Слушай, — сказал я, — а ведь мы уже много месяцев не разговаривали так, как сейчас!

— Но столько всего случилось... И я чувствую, что... изменилась, понимаешь?

«Да, — подумал я, — иногда для того, чтобы изменить свою точку зрения на мир, требуется побывать в руках убийцы. Однако неплохо же он для нас потрудился!»

— Ну так что, — спросил я, — поехали в Америку?

В Америку. Вместе. Попробовать еще раз... На самом деле я сам не знал, чего хочу: перемениться, освободиться, развестись, начать все сначала, жениться на другой, завести детей — или попытаться воскресить прежнюю любовь, укрепить пошатнувшийся фундамент преданностью, отстроить все заново. И я подумал, что решать придется Саре.

— Ты хочешь, чтобы мы остались вместе? — спросил я.

— Ты думал о разводе?

— А ты?

— Думала, — она вздохнула. — В последнее время — довольно часто.

— Если мы разведемся — тогда всему конец, — сказал я.

— А что ты предлагаешь?

— Давай подождем, — задумчиво сказал я. — Посмотрим, как у нас пойдет дальше. Подумаем, чего мы оба хотим на самом деле. Поговорим.

— Ладно, — сказала Сара. — Идет.