Двойной фантом

Глава 11

в которой я рассуждаю о птичках

До обеда мы с Муравьевой провели еще три полноценных поиска — с выводом результата на серебряное блюдо. Сначала нашли Воронцову. Милана разбирала с Корниловым некие ошибки, должно быть, допущенные молодой графиней прежде, чем ее отыскали Фу и Оши. Кстати, выяснилось, что артефакт фон Бухгольца воспроизводит не только изображение, но и звук: немая сцена с участием Воронцовой, удавшаяся-таки Машке, Егора Густавовича не устроила, и он велел длинноножке сосредоточиться на голосах. Девушка справилась, хотя и не с первой попытки.

Затем мы отыскали в лабиринтах Школы «Заикина». Тут вышло по-своему забавно: в какой-то момент Кирилл внезапно исчез прямо на наших глазах — немало тем озадачив Машку: Муравьева решила, что тот укрылся под маскировкой, и велела Оши смотреть внимательнее, а когда дух с задачей не справилась, принялась ее отчитывать. Пришлось нам с Фу их просветить.

Последней, за кем нас послал подглядеть преподаватель, оказалась Перовская. Тут я сперва глазам своим не поверил: Наталья играла в карты! Да не с кем-то — с огромным големом! Управлявшую глиняным истуканом Змаевич я даже не сразу заметил: как выяснилось, она находилась в соседней от игроков комнате!

За картежниками внимательно наблюдала Поклонская, рядом с Инной со скучающим видом сидел, закинув ногу на ногу, Чубаров.

«Изящное решение, — одобрительно обронил Фу. — Сама Инна Кондратьевна вскрыть метки Натальи Алексеевны не способна, однако в силах эффективно воздействовать на них через голема!»

Я же сразу подумал о другом: ну, не могло быть случайностью, что преподаватели в первый же учебный день свели за картами именно этих двоих! Получается, вчерашние вечерние события отнюдь не являлись для офицеров Школы секретом?! Интересно, в каких пределах? Иными словами, присматривают за нами только в общих помещениях, вроде зала, где проходил фуршет (что само по себе не удивительно и, может быть, даже нормально) или и в комнатах тоже следят?

Те же мысли, должно быть, посетили и голову Муравьевой. Мы многозначительно переглянулись, но при ротмистре обсуждать ничего, разумеется, не стали, даже безмолвно.

Отпуская по завершении занятия на обед, фон Бухгольц нагрузил нас домашним заданием: упражняться в проецировании картинки от фамильяра. Свое блюдо с золотым «яблоком» Егор Густавович нам, правда, не оставил: по словам преподавателя, приемным устройством могла служить любая плоская поверхность, от книжной обложки до уличной лужи. А специальный артефакт, вроде как, необходим был нам только поначалу, чтобы облегчить понимание принципа.

— Если сразу не получится — не отчаивайтесь, продолжайте пробовать! — напутствовал нас ротмистр.

Я, собственно, попробовал уже в столовой, на «рыцарском» столе — но ничуть не преуспел. Не иначе, аромат горячего борща в тарелке мешал концентрации! Конечно, досужая болтовня соседей, увлеченно обсуждавших прошедшие уроки, оной также совсем не способствовала. Как и постоянно преследовавшее теперь меня ощущение, что за мной наблюдают — аж спина между лопаток начинала чесаться!

Одна радость: Цой рядом со мной уже не сидела. Как и говорил Фу, места за столом не были за нами закреплены, и, придя на этот раз в трапезный зал ранее многих (но не раньше хабаровчанки), я выбрал себе свободный стул подальше от целительницы. Змаевич, сидевшая там утром (честное слово, я не нарочно занял именно ее место, просто так сложилось!) ни малейшего недовольства моим самоуправством не высказала — что, впрочем, не удивительно.

Обед выдался сытным и вкусным: помимо уже упомянутого мной наваристого борща к столу был подан овощной салат, жаркое из баранины, рассыпчатая вареная картошка с маслицем и, разумеется, без счета самых разных пирогов. Запивать яства предлагалось клюквенным морсом и красным вином.

Насытившись, я без задержек пошел к себе и там уже всерьез взялся за задание фон Бухгольца. Сперва просто оправил Фу за дверь и попытался спроецировать на стол изображение пустого коридора, но, увы, результата не добился.

«Если позволите, сударь, — заметил мне фамильяр на исходе пятой минуты моих тщетных усилий, когда я уже всерьез подумывал воспользоваться упомянутым Егором Густововичем читом — раздеться и лечь на кровать, — еще утром, на занятии, я обратил внимание и сейчас снова в сем убедился: успех во многом зависит от эмоционального отклика, вызываемого у вас увиденным. Полагаю, голые стены безлюдного коридора — недостаточно действенный стимул…»

«И куда же вы предлагаете мне вас заслать?» — пожал я плечами.

«Туда, где зрелище вызовет у вас живой интерес, сударь».

«В женскую баню, что ли?» — хмыкнул я.

«Ближайшее заведение такого рода находится в Ласпи, — совершенно серьезно сообщил мне дух. — Сие совсем недалеко. Прикажете навестить?»

«Нет, стойте, я пошутил!» — поспешил остановить я Фу.

«А я — нет, сударь. Ведь в сем унылом коридоре мы с вами точно ничего не добьемся».

«Ну, не знаю…» — вздохнул я.

Хотел было предложить фамильяру заглянуть в одну из соседних комнат, но тут же себя и одернул: нет, так неправильно. Мало того, что, судя по всему, за курсантами следит администрация — еще и я стану подсматривать? Ладно на уроках, там некий надзор за тобой подразумевается, но в свободное время — увольте!

«Я мог бы сперва убедиться, что вы не увидите ничего предосудительного, — не отступал дух, ухватившись за мою невысказанную мысль. — Или можно прямо испросить у кого-нибудь разрешения…»

Последний предложенный им вариант, пожалуй, мог оказаться вполне рабочим, но мне уже пришла в голову другая идея.

«Сделаем иначе, — заявил я. — Навестим Светку с Дашкой!»

Каратова и Карпенко, обе так пока и не вернувшие свои личности, оставались под Москвой, в родовом имении Миланы. Так-то мне в Первопрестольной теперь принадлежал личный особняк, но обжить его я толком не успел — только раз заглянул полюбоваться приобретением, даже не весь, возможно, оббежал. Да и штата прислуги при давно пустовавшем доме не держалось — только пожилой сторож из мастеровых, а времени заниматься наймом персонала у меня не было — пришла пора отправляться сюда, в Школу. Светке же с Дашкой требовался постоянный уход, так что я договорился с Воронцовой, что несчастные девушки пока поживут у нее.

Согласно нашему плану, Каратову с Карпенко должны были ежедневно (или, скорее, еженощно) навещать Фу и Оши. Мы надеялись, что совместными усилиями рано или поздно духам удастся девушек исцелить — как это однажды уже вышло со Светкой. Но тогда Оши помогал Тао-Фан, теперь же весь путь паре фамильяров предстояло пройти самостоятельно. Так что, хотя надежды на благополучный исход никто не терял, ждать быстрых результатов едва ли стоило…

«Сударь, Светлана Игоревна и Дарья Ильинична находятся в разных помещениях, — доложил мне между тем Фу. — Кого из них вы желаете видеть первой?»

«Светку», — не задумываясь, ответил я.

В моей голове тут же появилась картина знакомой комнаты. Почему-то я ожидал застать Каратову спящей, но девушка бодрствовала — если, конечно, можно так назвать ее нынешнее полуовощное состояние. Одетая в одно из домашних платьев Воронцовой, Светка неподвижно сидела на стуле, положив руки на колени и бессмысленно глядя в никуда. Справа и слева от нее поднимался дымок от курящихся благовоний: смесь, составленная Ясухару и Златкой, уберегала пациентку от приступов непереносимой муки. Увы, на что-то большее волшебный кумар был неспособен.

Сердце мое болезненно сжалось — как и всякий раз, когда мне доводилось видеть пустые глаза Каратовой.

«Сударь, проекция!» — напомнил мне Фу — не сразу, выждав с минуту.

«Ах, да…» — засмотревшись на девушку, я едва не забыл, зачем все это было затеяно.

Сложив должным образом пальцы, я обратил взор на полированную поверхность письменного стола. Проекция возникла сразу! Пока полуразмытая, чужой человек Светку на ней, наверное, и не узнал бы, но возникла!

«Есть контакт!» — в смешанных чувствах сообщил я фамильяру. Успех не мог меня не радовать, но едкая горечь от увиденного никуда, понятно, не делась…

А затем в «кадр» вдруг вбежала одна из горничных усадьбы, ухватив за руки, вынудила Каратову встать со стула и зачем-то начала задирать подол Светкиного платья.

— Эй, что она там творит?! — вытаращив глаза, в голос воскликнул я.

Услужливый Фу увеличил изображение, и я увидел, что девушка обмочилась.

— Стоп! Выключите! — в бессильной ярости сжав кулаки, рявкнул я фамильяру. — Немедленно!

Фу послушно прервал трансляцию.

Я же емко, но отнюдь не коротко высказался о том, что думаю о магии, холопских печатях, купцах-работорговцах и спятивших Князьях духов. Если астрал и впрямь столь всепроникающ, как о нем говорят, Адамов и Тао-Фан в Пустоте наверняка меня услышали.

Не в силах долее находиться запертым в четырех стенах, я вышел на открытый воздух и спустился к морю. Похоже, начинался шторм. Небо потемнело, хотя час был еще далеко не поздним, не на шутку разошедшийся ветер одну за одной накатывал на прибрежные скалы и камни пляжа высокие волны, разбивавшиеся там мелкими седыми брызгами. Над самой водой бешено носились крикливые чайки. Еще какая-то морская птица, пожалуй, чуть помельче них, с белым брюшком и светлыми снизу и черными сверху крыльями весело нарезала круги чуть выше.

— Буревестник, — послышалось у меня за спиной.

Я обернулся: сзади стояла Воронцова.

— Что — буревестник? — переспросил я, нахмурившись.

— Птичка, на которую ты загляделся — называется буревестник.

— Никуда я не засматривался, — буркнул я.

— Ну, значит, мне привиделось, — не стала настаивать молодая графиня.

Я снова повернулся к морю: ну да, волны, чайки, буревестник… Гм, я думал, он огромный, уж точно многим крупнее чайки, а вовсе не наоборот. Как там… «Гордо реет… черной молнии подобный…»[2] А этот разве реет? Так, порхает… И не такой уж он и черный, по крайней мере, снизу. Горе-писатель буревестника вообще видел живьем?

— Пѝнгвина только не хватает, — пробормотал я себе под нос.

— Какого еще пѝнгвина? — пришел черед Милане меня недопонять.

— Жирного. Или глупого, не помню.

— Шутишь? Откуда в Крыму пингвины?

— Обязательно нужен, хотя бы один, — кисло хмыкнул я. — Кто-то должен прятать тело в утесах, раз приближается буря, — махнул я рукой в сторону скал.

— Ты тоже чувствуешь? — спросила Воронцова.

— Что чувствую?

— Что близится буря?

— Так видно же, — небрежно показал я на море.

— Это так, легкое волнение, — поморщилась девушка. — Да я и не о погоде.

— А о чем?

— Что-то грядет… Что-то совсем нехорошее. Провидица из меня так себе, но сегодня работала с Корниловым — как раз над предчувствиями. И меня вдруг буквально накрыло тьмой, — таких панических ноток в голосе Миланы мне еще, пожалуй, слышать не доводилось.

— Нет, я чисто о погоде, — поспешил заверить я. — И еще, наверное, о поэзии. У нас стихи такие есть… Вернее, не совсем стихи, они без рифмы. Но как раз о буревестнике… и прочих птичках. Там смысл: пусть сильнее грянет буря! — продекламировал я.

— Допросишься… — скривилась Воронцова.

— А никогда не хотелось сказать: а гори оно все синим пламенем?! — неожиданно для самого себя разошелся я. — Чтобы весь мир — в труху?

— Ну уж нет, — покачала головой Милана. — Какой ни есть, это мой мир. И я им дорожу, — в словах ее мне послышался упрек.

«Отнюдь не послышался!» — менторским тоном заметил Фу.

— Я к Светке заглянул, — словно бы в собственное оправдание проговорил я.

— А, тогда понятно…

Мы замолчали.

Свистел ветер, плескались волны, где-то вдали громыхнуло. Гроза? Зимой? Хотя в Крыму, наверное, бывает… Так, глядишь, и до пробоя дело дойдет — может, кстати, это его и предощутила у Корнилова Воронцова?

«Нет, сударь, пробоя не будет, — уверенно заявил Фу. — Не сегодня».

Ну, нет так нет. Я против, что ли?

Снова прогрохотало — уже будто бы ближе, но молнии я не видел. Чайки вдруг почему-то бросились врассыпную, и только пресловутый буревестник, как ему и положено, невозмутимо продолжил кружить над морем, радостным криком приветствуя разгул стихии.