Дюна. В коллекции. Книга 1

Глава 14

Я стояла в своей комнате, наблюдала за яркими ночными огнями Гонконга и куталась в пушистый махровый халат. Часы показывали три часа ночи, но я не спала.

Прошло больше суток после моего ужина с Коулом, и казалось, обо мне окончательно забыли. Словно о подарке, который примерили, но он не не подошел, и его оставили за ненадобностью. За это время Коул или кто бы то ни было в апартаментах не появился, за исключением немых обитателей этого жилища — все той же молчаливой горничной и жилистого китайца, который ингода маячил в зале.

Еще днем я попыталась заговорить с женщиной, желая узнать хотя бы её имя, но она никак не отреагировала на мой вопрос, то ли и правда будучи немой, то ли не плохо понимая английский, то ли выполняя распоряжения хозяина.

В любом случае, я из комнаты почти не выходила, была предоставлена сама себе, и это одиночество вызывало странные, противоречивые чувства.

Здесь была и неопределенность, и страх быть отданной Хангу, и ощущение радости, что меня отправят в Питер, как подарок, который не подошел, и его вернули не дарителю, а в магазин, поменяв на другой.

“Надеюсь, что в Питер, а не к азиату. Марина говорила, чтобы я вела себя правильно, и я не нарушила ни единого указания Коула, мое поведение было безупречно, а значит, меня не за что наказывать…”

Однако, несмотря на то, что сладкий дурман кальяна полностью выветрился вместе с дикой головной болью, чувство досады осталось. Я была уверена, что уже к утру это наваждение пройдет, но оно прочными нитями сковывало сознание вот уже сутки. И это злило. Выбивало из колеи. Держало в напряжении.

“Дюнина, он циничный и бездушный сукин сын, который обращается с людьми, как с вещами. Тебя он воспринимает, как предмет из коллекции. Ты в своем уме? Твое любопытство неуместно и до добра не доведет!” — рычала я на себя и, казалось, мне становилось легче. Но едва мои глаза закрывались, я вновь возвращалась то в ресторан, где Коул блистал своей интеллектуальной харизмой, то в комнату, наполненную сладким белым дымом, где видела лицо Коула и касалась пальцами его небольшого шрама. Эти воспоминания заставляли в очередной раз признаться себе — дело было вовсе не в любопытстве или в реакции, вызванной его ладонью на моей шее.

Я не любила врать себе и не любила иллюзий. Нужно было признаться, что, несмотря на его цинизм и хладнокровность, Коул не был простым отморозком. Я чувствовала, что его личность была неординарной, он будоражил мое сознание, отодвигая на второй план и страх, и базовые инстинкты самосохранения, и даже мое незавидное положение Подарка в его руках. Это чувство не поддавалось объяснению и простой логике — ведь я совершенно ничего не знала об этом человеке. Но создавалось ощущение, будто за вечер, проведенный с ним я повзрослела сразу на несколько лет, а в той комнате, наполненной дурманом, я просто отпустила ситуацию и посмотрела на Коула совсем другими глазами, отбрасывая ярлыки, которые сама же на него и повесила, возмущенная его цинизмом.

Сейчас, когда туман ушел, и я признала правду, ощущения были странные — словно передо мной разверзлась бездна, через которую был натянут тонкий канат. Мое сердце то стучало как бешеное от адреналина, то замирало от неизвестности и осознания, что я могу сорваться в эту пропасть от любого неверного движения, но меня будто тянуло магнитом пройтись по этому канату. И это были не эмоции или защита психики от того положения, в котором я очутилась. А осознанное желание, как новая цель моего ветра.

Размышляла бы я сейчас так же, если бы попала в руки тому же Хангу или другому человеку? Нет. Я бы сошла с ума. Это была единичная реакция именно на Коула, словно он был для меня не чужим человеком. И это было странно. Очень странно. Как и тогда, когда я спала на его бедре и не почувствовала этого.

Оправдывала ли я цинизм Коула? Нет. Он не скрывал своей натуры и был со мной честен, будто сразу желая расставить все точки над “i”, чтобы я лишний раз не питала иллюзий на его счет. Но сейчас, желая узнать этого человека, я перестала реагировать на отталкивающие меня штрихи, также как и перестала реагировать на резкие черты его внешности.

С Ильей всё было совсем по-другому. Он был положительной личностью, сразу мне понравился, а Галка называла его “милашом”. Я помню его первые прикосновения, наш первый поцелуй, нашу первую ночь, и все равно, меня так не накрывало. И дело было не в похоти, а именно в ощущении близости. Несмотря на то, что Илья всегда чутко реагировал на мои желания в постели, я словно постоянно настраивалась на него, убеждая себя, что он тот единственный и любимый.

От мыслей меня отвлеки тихие отзвуки мужского баритона где-то на первом этаже, и я застыла у окна. Определенно, это был голос Коула, и, судя по тому, что больше никто не говорил, он либо разговаривал по телефону, либо отдавал очередные распоряжения молчаливому персоналу.

Послышались его уверенные шаги на второй этаж, и я машинально сжала кулаки, то ли опасаясь, что он сейчас ко мне зайдет, то ли, напротив, готовая принять вызов судьбы и шагнуть на канат. Однако Коул прошел мимо моей комнаты, и апартаменты вновь погрузились в ночную тишину.

“Видимо, он нашел мне замену и утром меня отправят в Питер, как не пришедшийся впору подарок”, - аккуратно выдохнула я, но тут же чуть не подпрыгнула от звука сообщения, пришедшего по Скайпу.

“Как Гонконг? Твоя мама спрашивает, не собираешься ли ты домой? Когда проснешься, жду от тебя весточку…” — прочитала я послание от Гали и вздохнула. Мои родные волновались.

И опять меня накрыли противоречивые чувства. Желая пройти по канату над бездной, я совсем не думала о том, что будет с мамой, если я сорвусь. Да. Возможно это выглядело эгоистично и неблагодарно. Но с другой стороны — я хотела жить своей жизнью, а не маминой, это была моя дорога, мои желания, мои ошибки, и я хотела попробовать все то, что сама себе наметила, нащупывая не только свой путь, но и свои пределы.

“Я не сплю. Но уже собираюсь. Еще не привыкла к новому часовому поясу. У меня все нормально. Пусть мама не переживает. И ты тоже”, - ответила я сестре и поймала себя на мысли, что если мне уже завтра суждено вернуться в Питер, то я, несмотря на радость освобождения, буду немного разочарована, воспринимая возвращение домой, как упущенную возможность пройти через бездну и познать свои возможности.

До утра я так и не уснула, чувствуя, как нахожусь под стеклянным колпаком, который удерживала рука человека по имени Смерть. Ощущая это странное затишье, я то прохаживалась по комнате, то садилась на кровать, то вновь подходила к окну и рассматривала уже подернутый дымкой утреннего смога Гонконг.

Я кружила по комнате, превращая её в маленький песчаный смерч, и была настолько поглощена противоречивыми мыслями, что когда в восемь утра послышался стук в дверь, этот негромкий звук ударил по вискам металлическим колоколом.

На пороге появилась молчаливая горничная, и на этот раз в её руках не наблюдалось ни чистого халата с полотенцами, ни подноса с едой. Она, как обычно, любезно мне поклонилась и указала на выход.

“Видимо, меня вновь приглашают на завтрак, но теперь чтобы поговорить… — предположила я и посмотрела на свой халат. — Нет. Новости о своей дальнейшей судьбе я не буду встречать в таком виде”.

— Сейчас только переоденусь, — произнесла я и, пока горничная молча продолжала стоять, взяла из своего чемодана джинсы и трикотажную футболку, посчитав их приемлемыми для завтрака, и направилась в ванную комнату.

Ровно через десять минут я вновь поднималась на террасу, где завтракал Коул, а мое сердце в очередной раз сжималось от страха неизвестности.