Дьявол на плече

Обессиленный и изможденный, я навалился на тяжелую – еще с советских времен – дверь стоматологической поликлиники. Ослепительные лучи солнца, отражающиеся от белоснежной корки льда, ударили по глазам, а холод, пронзающий до костей, немного взбодрил меня. Половина лица, немая от боли, несмотря на морозную свежесть, отзывалась болезненным покалыванием – отпускала анестезия.

Прикрыв глаза от солнца, я начал спускаться по ступеням, но внезапная тошнота, вызванная головокружением, заставила меня подскочить к перилам и, перевалившись через них, раскрыть, как оказалось, переполненный рот.

Как и ожидалось, вместо слюны на белой, начинающей подтаивать корочке льда в обильном количестве оказалась моя собственная кровь. Проведя языком во рту по знакомому месту, я потревожил уже насквозь пропитанный ватный валик и поспешно выплюнул его в урну.

Тяжело вдыхая теперь уже освобожденным ртом морозный воздух, я почувствовал, насколько разгоряченными были десны. Казалось, вся онемевшая половина лица пульсирует, пытаясь очнуться от анестезии, и, оценив нанесенный врачом ущерб, залатать свежую кровоточащую рану.

Рядом раздался детский плач.

Ребенок, по-видимому, предшкольного возраста стоял передо мной у основания ступеней. Он протяжно завывал сквозь перетянутый на лице шарф, высоко задрав голову. Ребенок уже не пытался избежать посещения устрашающей зубной поликлиники, а как бы горевал о своем бессилии в собственном спасении от боли и страданий.

– Я-не-хо-чу!

Детский плач прорезался до тяжелых свинцовых облаков и, словно вспоров их, высвободил наружу белоснежные хлопья снега.

Растерянно поглядев на ошарашенную бабушку, нижняя часть лица которой также была затянута медицинской маской, я улыбнулся окровавленным ртом и виновато кивнул, как бы извиняясь.

Очнувшись от оцепенения, вызванного лицезрением ужасающей картины, бабушка принялась успокаивать ребенка.

– Чой то ты ревешь! Надо, знач-т, надо! От старых-т зубов должно избавляться! По-другому не бывать!

Пытаясь исправить ситуацию, я присел на корточки перед ребенком и, игнорируя боль, через онемевший рот бодро заявил:

– Да ты не переживай! У тебя еще знаешь сколько зубов будет! А когда дорастешь до моих лет, японцы уже что-нибудь придумают! И на месте больных будут новые вырастать! Еще крепче!

Я, конечно, ожидал что мои слова приободрят ребенка, но вопреки всей его истерике он моментально успокоился и удивленно уставился на меня. Его бабушка так же молча хлопала глазами, без стеснения рассматривая меня. Стало жутко не по себе, и я поспешил удалиться.

– А у тебя что, – искренне удивляясь спросил ребенок, – не вырастают?

– Хотел бы я! – бросил я через плечо, направляясь к ближайшей станции метро.

Удалившись на достаточное расстояние, я напоследок обернулся и увидел, как бабушка, подпирая тяжелую дверь пятой точкой, пытается затащить отчаявшегося ребенка внутрь.

Оказавшись в подземке, я был вынужден вступить в неравный бой со своей собственной ленью. Пульсирующая десна уверяла меня, что я достаточно натерпелся на сегодня и заслуживаю полноценного отдыха. Нет ничего проще. До квартиры, конечно, ехать на три станции дальше, но зато она рядом с метро, а до университета еще идти через парк. Но сидеть или даже стоять в вагоне легче, чем чесать через заснеженный парк. Но идя через парк можно насладиться морозной прохладой, облегчающей состояние воспаленных десен. Но сидеть на парах с ноющей болью будет невыносимо – ничего не запомнить и посещение будет, что называется, для галочки. А в квартире можно будет завалиться на мягкую кровать и как следует набраться сил перед свиданием с Лерочкой.

Белоголовцева училась на том же курсе, на два года младше, и не была красавицей, за которой тянулся след из сраженных ухажеров. Этим она меня и привлекала. Я тоже не был высоким брюнетом на белом мерседесе. Мы были обычным среднячком, ну чуть получше чем среднячком, и отлично подходили друг другу. Она была сама невинность: невысокого роста, немного пухленькая, зато с большой грудью. Еще отлично готовила и жила у тети недалеко от университета, а я многого от нее не требовал и натаскивал по уже пройденным мной предметам.

Мы договорились о встрече после занятий. Если сейчас сразу поехать домой, дорога займет не больше получаса. Пообедать в ближайшее время не получится, так что здесь я экономлю несколько минут. Желательно принять душ, но только если это не повредит правильному сну, в противном случае, душем придется пожертвовать. Чтобы успеть на свидание, нужно выехать не позже четырех, получается на сон останется…

Взглянув на часы, я расценил, что посещение для галочки полезнее сна, и разочарованно побрел в вагон. К тому же сегодня тетя Лера должна была уехать по делам, оставив всю квартиру в нашем распоряжении, поэтому рисковать свиданием я не готов. Врач, конечно, сказал не напрягаться, но с того самого момента, как Лера сообщила о том, что нам удастся побыть наедине, в паху ощущался неутомимый зуд.

До самого вечера шел снег поэтому, когда все мы – студенты – вывалили из университета, весь парк по самые колени был завален свежевыпавшим снегом, который расчистят в лучшем случае утром. Солнце давно село, и я в ожидании Лерочки на условленном месте – в парке под фонарем – замерзал, переминаясь с ноги на ногу. Лерочка написала, что немного задержится, поэтому я решил не беспокоить ее звонками и сообщениями. Может, так быстрее закончит? Ожидание того стоило. Хотя… Силы уже совсем покидали меня, и я пожалел, что не согласился на несколько бесполезных часов отдыха.

Когда снова пошел снег, я плюнул на все и, нахохлившись, оперся о столб, незаметно для себя задремав.

Мне приснился тот малыш, которого я напугал утром. Он стоял на другой стороне аллеи и все тем же удивленным взглядом изучал меня. Больше ничего не происходило. Такой вот странный сон.

В какой-то момент ребенок подошел ближе, так что теперь смотрел на меня снизу вверх. Позабыв о стеснении, я так же начал разглядывать его, пытаясь уловить ускользающую от меня странность в его облике и поведении.

Наконец, по-видимому, насмотревшись на меня, ребенок поднял руки и стянул свои все в снегу варежки на резинке. Не отрывая от меня глаз, он поднял руки к шарфу на лице, чтобы подышать на них и немного согреть. Было видно: он размышляет над чем-то серьезным для него и важным.

Я уже хотел было снова опуститься перед ним на корточки и самому растереть его руки, подышав на них, но тут заметил снежинки на его пальцах. Они лежали прямо на его пальцах. Я имею в виду что, падая на руки, снежинки оставались там, совершенно не тая, словно его руки были абсолютно холодными!

Я забеспокоился о здоровье малыша, но не успел ничего предпринять, потому как мальчик, стянув шарф со своего лица, заставил меня оцепенеть, открыв мне, как я поначалу подумал, жуткие шрамы на своем лице. От кончиков рта они тянулись до самых ушей. Когда он медленно приоткрыл рот, пытаясь что-то сказать, стало понятно – никакие это не шрамы, никакой это не рот.

Челюсти расходились все больше и дальше друг от друга. Кожа лица, словно молния, расползалась вдоль шрамов, обнажая пасть, заполненную несколькими рядами белоснежных клыков.

Когда он бросился на меня, я, встрепенувшись, проснулся.

Лерочка стояла рядом, заглядывая в мои уставшие глаза.

– Ты чего пугаешь!

– Ты что, уснул?

– Да я просто глаза прикрыл.

– Да ты разве что не храпел!

Смех Лерочки моментально поднял мое настроение.

Растерянно оглядевшись, я, протирая глаза, попытался вспомнить, что мне могло такого присниться, но вместо этого обнял Лерочку и нежно поцеловал ее. Скорее, даже не поцеловал, а легонько прикоснулся своими губами к уголку ее рта. Она засмущалась, и на ее пышных, румяных от мороза щеках проступили ямочки.

– Ну что? Пойдем?

– Слушай, насчет этого… ну… тетя… она сейчас написала…

Я понял все без слов. По-видимому, я расстроился настолько, что все переживания тут же очутились на моем лице.

Лерочка обняла меня и игриво пощекотала кончиком носа мой подбородок.

– Извини. Совсем расстроился?

– Да нет. Я не расстроился. Просто устал за сегодня. Мне же зуб удалили. Хочешь покажу?

Немного приоткрыв рот, я потянул себя пальцем за щеку и игриво протянул: «А-а-а».

– Фу, нет! Убери!

Смеясь Лерочка, оттолкнула меня и шлепнула по плечу.

Остаток свободного времени мы провели в кафе. Она заказала капучино. Я же, попробовав сделать глоток из ее чашки, обнаружил, что вся челюсть превратилась в комок затвердевшего теста, который при желании можно размять, но делать это придется через невыносимую боль. Потому я заказал круассан с миндальным кремом и бутылку простой воды. Бутылку я попросил достать из самого дальнего угла холодильника, а круассан заказал для Лерочки, чтобы не выглядеть как скупердяй.

Мы немного поговорили об учебе, новых фильмах и общих знакомых. Вечер был приятным, но, когда она начала есть круассан, от которого поначалу отнекивалась, ссылаясь на фигуру, я увидел, что она также расстроена тем, что нам не удалось побыть наедине. Это огорчило меня еще больше и, несмотря на свой практически опустевший кошелек, я пригласил Лерочку в кино, чтобы хоть как-то скрасить вечер. Может, мы сможем хотя бы пообниматься там?

Лера отказала, сначала указав на часы, а затем на мою опухшую щеку.

– Тебе надо как следует выспаться!

Что тут сказать? Она была права.

***

Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что тяжесть, сковывающая половину челюсти, распространилась на обе стороны лица. Подойдя к зеркалу, я попытался раскрыть рот и осмотреть место, где еще вчера находился больной зуб, но мышцы лица сводило настолько сильно, что я едва мог приоткрыть рот.