Дьявольская секта

Глава первая

До юго-западного предместья Лондона я добрался без особых хлопот: шоссе было свободным, и ничто не мешало мне ехать с хорошей скоростью, если не считать нескольких встречных автомобилей, ослепивших меня фарами. Миновав Хонитон, я съехал с дороги, вырубил мотор и закурил сигарету. Появляться на ферме в столь неприлично ранний час мне не хотелось, да и подумать было о чем.

Говорят, что подслушивающие чужие разговоры никогда не слышат доброго слова о себе. С логической точки зрения это утверждение представляется мне довольно спорным, но опровергнуть его опытным путем лично мне не удалось. Не поймите это так, будто я специально намеревался подслушивать. Нет, все произошло по воле нелепого случая, но поскольку, как это обычно бывает, выбраться из этой глупейшей ситуации с честью я не мог, то и вынужден был затаиться и выслушивать в свой адрес отзывы, которые предпочел бы не слышать.

Случилось это днем раньше, на вечеринке, или, как теперь говорят, на тусовке золотой молодежи Лондона, куда меня затащила моя взбалмошная подружка Шейла: один из ее знакомых сообщил ей, что знает парня, приятель которого сегодня вечером устраивает у себя дома потрясающее сборище. Шейла загорелась туда пойти, и мы пошли, тем более что формального приглашения и не требовалось.

Дом находился в Голдерс-Грин, именуемой Хэмпстед, а хозяином оказался вундеркинд, пишущий музыку для студии грамзаписи и попутно подрабатывающий на автогонках. Он без умолку нес всякий вздор о модных дисках, рок-звездах, машинах и пилотах, что пагубно сказывалось на моих нервах и барабанных перепонках. Гости, побросав верхнюю одежду в спальне, спешили включиться в общую болтовню и завязать знакомство, – взбадриваясь тепловатым виски из судорожно зажатых в руках бокалов. В отличие от Шейлы, мне эта бестолковая суета довольно скоро наскучила, но деваться было некуда, пришлось запастись виски и терпением: посиделки затягивались.

Где-то в середине вечеринки у меня кончились сигареты. Я вспомнил, что в кармане куртки есть еще целая пачка, и поднялся наверх. Вся одежда уже валялась на полу, за ширмой, выполненной в авангардистском стиле, и мне пришлось поползать на четвереньках, пока я не нащупал свою куртку. Внезапно дверь в спальню скрипнула, послышались чьи-то шаги, и женский голос произнес:

– Послушай, Шейла, тебе не кажется, что твой приятель немного скучноват? – Голос, как я догадался, принадлежал блондинке по имени Хелен. Она пришла в сопровождении одного из тех типов, которые слывут душою общества. Взяв из кармана сигареты, я собрался было идти, как вдруг услышал ответ Шейлы:

– Да, ты права, он такой, – хихикнула она.

– Тогда зачем он тебе? – удивилась Хелен.

– Сама не знаю, – рассмеялась Шейла. – Он все-таки мужчина, нужно же мне с кем-то появляться на людях.

– Могла бы подобрать парня и пошустрей, – хмыкнула Хелен. – А этот какой-то заторможенный. Чем хоть он занимается?

– Да так, работает в какой-то фирме бухгалтером. Серенький человечек на серенькой должности. Он не любит особо распространяться о своей работе. Я его брошу, как только найду замену.

Я буквально оцепенел, скрючившись в нелепой позе за ширмой. О том, чтобы демонстративно распрямиться и гордо выйти, после таких ее слов не могло быть и речи. Девицы еще немного почирикали, прихорашиваясь перед трюмо, затем Хелен спросила:

– Послушай, Шейла, а куда подевался твой Джимми?

– Вот уж кого не назовешь заторможенным! – прыснула со смеху Шейла. – Он такой шустрый и плотоядный, что с ним опасно оставаться наедине. Мы с ним славно порезвились, жаль, что его отправили в заграничную командировку.

– С этим-то, похоже, тебе не слишком весело, – сказала Хелен.

– Да нет, нормально, – ответила Шейла. – На мое целомудрие он пока не покушается, а для разнообразия молено и отдохнуть.

– Он случайно не гомик? – поинтересовалась Хелен.

– Да нет, не похож, – не совсем уверенно сказала Шейла. – Ничего такого я за ним не замечала.

– Ах, плохо ты знаешь этих «голубых»! – воскликнула Хеден. – Они такие мастера маскироваться, что сразу и не подумаешь. Послушай, подруга, откуда у тебя такая потрясающая помада? Какой славненький оттенок! Я тоже хочу такую же!.

Девушки вновь переключились на свои женские проблемы, в которых я мало смыслю, а я продолжал томиться от пота и духоты все в той же двусмысленной позе за ширмой. Мне показалось, что прошло не менее часа, пока, наконец, девицы не выпорхнули из комнаты и я смог выбраться из своего убежища и незаметно спуститься в гостиную.

Где-то далеко за полночь Шейла решила, что уже поздно, и я повез ее домой. По дороге у меня мелькнула мыслишка доказать ей, что я вовсе не педик, но я тотчас же отверг ее, решив, что изнасилование – не самый лучший способ развлечься. Высадив свою подружку у порога ее меблированной квартирки, которую она снимала вместе с двумя своими приятельницами, я от всей души пожелал ей доброй ночи, мысленно дав себе слово, что лишь жуткая хандра заставит меня встретиться с ней еще раз.

Итак, я серенький человечек на серенькой должности.

Неужели я действительно кажусь таким всем окружающим? Раньше я как-то и не задумывался над этим всерьез, уверенный в том, что делаю полезное и нужное дело, особенно после того, как получили широкое распространение компьютеры. Ну и что из того, что я не люблю болтать о своей работе? По-моему, девушкам гораздо интереснее услышать что-то о последнем концерте Джона Леннона, чем о тонкостях компьютерных языков. Короче говоря, с моей работой все ясно, теперь самое время разобраться с самим собой.

Может, я и в самом деле мрачный и тусклый тип, безнадежно отсталая личность? Если рассматривать меня с позиции странной общественной морали наших дней, то, вполне возможно, я и произвожу на людей такое впечатление. Слегка замкнутый по своей натуре, я был далек от раскованного образа жизни золотой молодежи шестидесятых: он казался мне пустым, дешевым и даже гнусным в некоторых своих проявлениях. Что ж, пусть меня и считали белой вороной, мне лично на это наплевать!

С Шейлой я познакомился месяц назад, когда ее приятель Джимми выпал из ее жизни и ей срочно требовалась замена. По разным причинам, основную из которых выражает пословица о пуганой вороне, которая и куста боится, я не имел привычки прыгать в постель к малознакомым девицам, поэтому и не оправдал ее надежд. В хорошеньком же обществе мы живем, если соблюдающий приличия мужчина рискует прослыть гомосексуалистом.

Возможно, мне и не стоило принимать близко к сердцу колкости легкомысленных девиц, но взглянуть на себя чужими глазами порой бывает полезно: это заставляет шевелить извилинами, пытаясь объективно оценить себя, чем я и занимался, сидя в машине на окраине Хонитона.

Итак, для начала контурная зарисовка: Джереми Уил, выходец из крестьянской семьи с глубокими корнями. Закончил университет, пусть и не самый престижный, зато с – отличием, особо преуспев в экономике и математике, и теперь, в возрасте 31 года, работает бухгалтером, специализируясь по компьютерам, и имеет неплохие перспективы на будущее. По складу характера – замкнут и даже нелюдим, что объясняется отчасти неудачной любовной историей, испепелившей его сердце в возрасте 25 лет. С тех пор с женщинами старается быть осмотрительным. Увлечения: занимательная математика и фехтование, а такх^е плавание с аквалангом. Денежная наличность на текущий момент: 102 фунта 18 шиллингов и 4 пенса на счете в банке, и на 940 фунтов стерлингов ценных бумаг– по рыночному курсу. Прочее имущество: старенький автомобиль «форд-картина», стереосистема, новейшей модели и комплект оборудования для подводного плавания в багажнике машины, сидя в которой он теперь и подводит жизненные итоги. Обязательства: исключительно перед собственной персоной.

И что, скажите на милость, в этом плохого? Впрочем, если подумать, вопрос лучше сформулировать иначе: что в этом хорошего? Возможно, Шейла и права, назвав меня сереньким человечком, но лишь отчасти: она мечтала о Джеймсе Бонде, а получила заурядную личность, добропорядочного обывателя с несколько старомодными убеждениями, то есть самого обычного мужчину, мало чем отличающегося от других.

Но кое-чего она добилась: она вынудила меня присмотреться к самому себе повнимательнее, и увиденное, следует признать, совершенно не успокаивало. В обозримом будущем вырисовывалась весьма скучная перспектива: бесконечные и все более сложные расчеты на. все более, усовершенствованных компьютерах, причем в интересах посторонних людей, которые и будут снимать в этой игре сливки. Моя жизнь, похоже, и в самом деле катилась по заданной колее, а сам я раньше времени превращался в пожилого джентльмена с устоявшимися привычками.

Я выбросил третий окурок в окошко и завел машину. Изменить ничего я, похоже, не мог, так что лучше было не роптать на судьбу и довольствоваться тем, что есть. Убеждая себя в этом, я тем не менее вынужден был отмстить, что до случайно подслушанного в спальне ядовитого замечания Шейлы на душе у меня было гораздо спокойнее.

Если в воскресный день выехать пораньше и избежать пробок на окружном шоссе, то добраться от Хонитона до нашей фермы в предместье Тотнеса можно за полтора часа. Вот и на этот раз я уложился минута в минуту и точно в намеченное время притормозил на площадке у поворота на Каттерс-Корнер, где начинался спуск в долину и в высокой живой изгороди имелась брешь. Выйдя из машины, я подошел к забору и удобно облокотился на него.

Я появился на свет 31 год тому назад именно в этой самой долине, в домике, настолько органично вписывающемся в ландшафт, что, казалось, он создан самой природой, а не руками моих предков еще за четыре столетия до моего рождения. По семейной традиции, нашу ферму наследовал старший сын, а младшие уходили в морс. Став служащим коммерческой фирмы, я нарушил вековой уклад, и хозяйство взял в свои руки мой брат Боб, поскольку я не имел ни малейшей склонности возиться с овцами и коровами и сошел бы от этого занятия с ума. Мое участие в делах Боба ограничивалось консультациями по бухгалтерии и советами, как брату выгоднее разместить деньги.

Среди Уилов я с раннего детства слыл придурком. Все нормальные мужчины в нашем роду были рьяными охотниками за лисами и безжалостными истребителями фазанов в свободное от крестьянских трудов время. Боб унаследовал все эти фамильные черты характера Уилов: фермер до мозга костей, он обожал псовую охоту, травил лис и палил по уткам. Меня же, к общему удивлению, даже в юные годы не привлекало убийство беззащитных кроликов из пневматического ружья. А когда в более зрелом возрасте у меня выработалась стойкая неприязнь к дробовикам, мои бесхитростные родители, царство им небесное, стали поглядывать на меня с озабоченностью и недоумением, и по выражению их огорченных лиц нетрудно было догадаться, что ничего толкового из парня, который чурается нормальных забав и забивает свою слабую голову книжной белибердой и фокусами с цифрами, получиться не может.

Я закурил сигарету, проводил взглядом облачко табачного дыма, тающего в прохладном утреннем воздухе, и усмехнулся, заметив, что не дымится ни одна из печных труб нашей фермы. Боб вставал довольно поздно, если накануне засиживался допоздна в одном из своих любимых пивных баров – в «Кингсбридж-Ини» или же в «Котт-Инн». Положить конец этой привычке могла только женитьба, и я рад был недавно узнать, что брат собирается остепениться и связать себя брачными узами с одной достойной особой. Признаться, меня тяготила мысль о том, что Боб отдаст Богу душу холостяком и мне волей-неволей придется самому заняться хозяйством на ферме, поскольку представить себе Хейтри без Уилов просто невозможно-.

Я снова сел за руль, проехал немного вперед и свернул на ведущий к ферме проселок, совсем недавно выровненный и посыпанный гравием стараниями Боба, многие годы мечтавшего об этом. Миновав могучий старый дуб, посаженный, по семейному преданию, еще моим прадедом, я вырулил на дорожку, заканчивающуюся во дворе нашего семейного гнезда, и вынужден был резко затормозить: прямо на моем пути лежал человек.

Я вышел из машины и взглянул на него: мужчина распростерся на земле ничком, выбросив руку вперед. Я нагнулся и пощупал ее – она была холодна как камень, и взглянув на его затылок, я тоже похолодел. Собравшись с духом, я перевернул окоченевшее тело на спину и только тогда вздохнул с облегчением: покойный был мне совершенно незнаком.

Остекленелые глаза безразлично смотрели в голубое . небо, и судя по страшной гримасе, исказившей его лицо, умер он быстро, но мучительно. Вся его грудь, брюки и трава под ним были залиты полузапекшейся кровью, она, должно быть, хлынула из него потоком в результате мощного удара, ставшего причиной его гибели.

Я распрямился и огляделся вокруг, прежде чем направиться к дому. Было удивительно тихо, лишь черный дрозд выводил где-то бодрые Трели, да поскрипывал у меня под ногами гравий. Вдруг до меня донесся тоскливый вой собаки, и тотчас же из-за угла дома на меня с резким лаем вылетела молодая овчарка. Ей было на вид не более девяти месяцевs и я догадался, что это один из щенков старой Джесс.

Я вытянул вперед руку и пощелкал пальцами. Злобный лай тотчас же сменился радостным повизгиванием, пес завилял хвостом и неторопливой трусцой подбежал ко мне, чтобы обнюхать. Но собака в доме продолжала выть, и у меня по спине пробежал холодок.

Я вошел во двор и сразу же обратил внимание на то, что дверь кухни распахнута. Осторожно подойдя к ней, я негромко позвал брата:

– Боб!

Шторы в комнате были опущены, свет не зажжен, так . что было довольно мрачно. Вдруг из темноты на меня метнулось нечто большое, черное и злобно рычащее. Я отшатнулся, распахивая дверь настежь, и увидел перед собой оскаленные клыки старушки Джесс.

– Спокойно, Джесс, все в порядке! – негромко сказал я. – Все хорошо, это я!

Собака внимательно посмотрела на меня и, слегка успокоившись, перестала скалиться.

– Иди ко мне, Джесс! – похлопал я себя по бедру.

Но собака жалобно заскулила и, повернувшись, побежала к обеденному столу. Я последовал за ней и увидел, … что Джесс стоит с поникшей головой над лежащим на полу Бобом.

Рука брата на ощупь тоже оказалась холодной, но не как у мертвеца, обнаруженного мной на дороге. На запястье прощупывался слабый пульс. Из жуткой раны в груди на рубашку сочилась кровь. Я не стал шевелить Боба, а сбегал по лестнице наверх, сорвал с кровати одеяло и, спустившись бегом вниз, накрыл им брата, чтобы он не переохладился. После этого я поднял трубку телефона и набрал номер 999.

– Говорит Джереми Уил с фермы Хейтри, – сказал я. – Здесь произошла перестрелка. Один человек мертв и один тяжело ранен. Прошу срочно направить сюда врача, карету «скорой помощи» и полицию: дорога каждая минута!

Спустя час я разговаривал с полицейским Дейвом Гусаном. Врач к этому времени уже оказал Бобу первую помощь, и его увезли в больницу в очень тяжелом состоянии. Я хотел поехать на своей машине за каретой «скорой помощи», но доктор Грирсон посоветовал мне этого не делать.

– Это бессмысленно, Джсмми, – сказал он. – Побереги свои нервы и доверься врачам. Ты же знаешь, что мы сделаем все возможное, чтобы спасти Боба.

– Каковы его шансы? – спросил я, кивнув головой в знак того, что согласен с ним.

– Неважные, – покачал головой доктор Грирсон. – Я позвоню тебе из больницы, когда еще раз взгляну на него.

Итак, теперь я беседовал с полицейским по имени Дейв Гусан, который со времени нашей с ним последней встречи дослужился от сержанта до инспектора. Мы с его младшим братом Гарри учились в одной школе. Следуя семейной традиции, он тоже стал полицейским.

– Плохи дела, Джемми, – с мрачным видом заявил мне Дейв. – Одному мне это дело не потянуть, да и не по чину: речь ведь идет об убийстве. Так что из Ньютон-Аб-бота к нам едет суперинтендант.

– О каком убийстве ты говоришь? Кто кого убил? – уставился я на него.

Он махнул рукой на двор, но смутился и сказал:

– Извини, я не имел в виду, что твой брат кого-то умышленно убил. Но что ни говори, а стрельба-то была, и один покойничек налицо.

Разговор происходил в гостиной, и сквозь окно мне было видно, что происходит на дворе. Труп, накрытый пластиковой пленкой, лежал на прежнем месте, вокруг него суетилось не менее десятка полицейских в форме и в штатском.

– Что это за человек, Дейв? – спросил я, имея в виду покойного.

– Пока неизвестно, – нахмурился Дейв. – Расскажи-ка мне еще разок, как было дело, с самого начала. Мне нужно знать все до мелочей, иначе суперинтендант устроит мне головомойку. Ведь это первое убийство, которое я расследую. – Он выглядел очень озабоченным.

Так что мне пришлось снова рассказывать ему о том, как я приехал на ферму, как обнаружил сперва труп, а потом и Боба. Когда я закончил свой рассказ, Дейв спросил:

– Так, значит, ты только перевернул тело на спину, и все?

– Я подумал, что это Боб. Уж больно они похожи со спины комплекцией и стрижкой.

– Вот что я тебе скажу. Сдается мне, что это американец. Во всяком случае одежда на нем уж точно американская. Тебе это что-нибудь говорит?

– Ровным счетом ничего, – развел я руками.

– Ладно, – вздохнул он, – рано или поздно мы все равно о нем все узнаем. Он скончался от выстрела из охотничьего ружья с близкого расстояния. Грирсон сказал, что заряд попал прямо в аорту, поэтому-то он и потерял столько крови. На дробовике твоего брата следы от выстрела в обоих стволах.

– Значит, это Боб стрелял в него, – сказал я. – Но это не означает, что было умышленное убийство.

– Ясное дело, – кивнул Дейв. – Судя по результатам первого осмотра места происшествия, Боб оборонялся. Нам уже известно, что убитый был вором.

– И что же он украл? – с любопытством посмотрел на. него я.

– Пошли, я тебе покажу, – мотнул головой Дейв.. – Но только не отходи от меня ни на шаг и не слоняйся по двору. Договорились?

Я последовал за инспектором на двор, стараясь ступать шаг в шаг, и он привел меня на кухню, где остановился перед стеной и спросил:

– Тебе доводилось раньше это видеть?

Я посмотрел туда же, куда смотрел и он, и увидел поднос, который, сколько я себя помню, всегда стоял на этом же месте, а именно – на верхней полке кухонного шкафа для посуды. Время от времени матушка снимала его с полки и чистила до блеска, но пользовались им обычно только по праздникам или в торжественных случаях. На Рождество, например, на поднос укладывали фрукты и ставили его на середину обеденного стола.

– Уж не хочешь ли ты убедить меня, что он полез под пулю, пытаясь спереть медный поднос? – вытаращился я на Дейва. – И что ради этой ерунды он едва не убил Боба?

Я потянулся, чтобы взять поднос, но Дейв перехватил мою руку, воскликнув:

– Не трогай! Возможна, ты действительно не знал, – прищурился он, – но это не медь, Джемми. Это золото!

У меня отвисла челюсть. Наконец я закрыл рот, пока туда не залетела муха, и растерянно произнес:

– Но он всегда считался у нас медным!

– Так же думал и Боб, – согласился Дейв. – Вот как все это происходило. Тотнесскому музею понадобились экспонаты для выставки по истории этого края, и Боба попросили одолжить ваш поднос. Мне думается, он уже давно хранится в вашей семье, Верно?

– Еще мой дедушка рассказывал мне как-то, что о нем упоминал его дедушка, – сказал я.

– Так или иначе, Боб передал его на время музею, и поднос был включен в экспозицию среди прочего подобного хлама. Потом кто-то сказал, что поднос золотой, проверили – и оказалось, что так оно и есть на самом деле! Служащие музея заволновались и попросили Боба забрать поднос от греха домой, потому что он не был застрахован. Снимок подноса поместили в газете, так что любой лихой малый мог залезть в музей и стащить его. Короче говоря, Боб забрал поднос назад. А теперь скажи мне, он знал, что ты собираешься навестить его?

– Я позвонил ему в четверг, – кивнул я. – У меня возникла одна любопытная идейка, как . переустроить ферму.

– Все ясно, – сказал Дейв. – Он ничего не сообщил тебе по телефону, потому что хотел сделать сюрприз.

– Хорошенький вышел сюрприз, – с горечью произнес я, задумчиво разглядывая поднос.

– Вор вполне мог соблазниться золотом, – продолжал Дейв. – Но специалисты из музея утверждают, что поднос представляет и огромную археологическую ценность. Я сам мало смыслю в антиквариате, так что добавить к этому ничего не могу. – Дейв почесал затылок. – Но вот что еще меня беспокоит, дружище. Пошли, я тебе кое-что покажу, только ты не трогай ничего руками!

С этими словами он отвел меня в другой конец двора, где на земле под пленкой лежал какой-то предмет.

– Вот из чего, был ранен Боб, – сказал Дейв, поднимая край пленки, и я увидел массивный старинный пистолет.

– Что это ему взбрело в голову воспользоваться такой жуткой пушкой? – нахмурился я, нагибаясь, чтобы получше рассмотреть страшное оружие. Приглядевшись, я понял, что ошибся: это был не пистолет, а дробовик с коротко обрезанными стволами и прикладом.

– Какой нормальный вор пойдет на дело с таким оружием? – задал вопрос Дейв. – Да за одно лишь хранение такой штуки его могли бы упечь на год за решетку. Мало того, преступников было двое. На дороге неподалеку от фермы мы обнаружили следы от шин и капли масла. Наши эксперты пришли к заключению, что машина была здесь после десяти вечера. Грирсон утверждает, что неизвестный застрелен незадолго до полуночи, так что не остается никаких сомнений в том, что машина и убитый связаны между собой. Тогда спрашивается: кто же уехал на автомобиле? Ведь покойничек этого сделать не мог!

– Сообщником могла быть и женщина, – задумчиво заметил я. – А где прошлой ночью находились супруги Эджкомб, первый помощник Боба и его жена? У себя? – Пользовавшиеся особым доверием и расположением брата, супруги Эджкомб занимали несколько комнат непосредственно в нашем доме, тогда как все другие работники жили в отдельных коттеджах.

– Я наводил справки, – сказал– Дейв. – Они проводят свой ежегодный отпуск в Джерси. Так что Боб был в доме один.

В это время к нам подошел полицейский в форме и обратился к инспектору со словами:

– Вас просят подойти на минуточку, сэр.

Дейв извинился и ушел, а я остался один и попытался собраться с мыслями. Мне это, однако, не удалось, я был слишком подавлен и потрясён случившимся. Дейв вскоре вернулся, и по сосредоточенному выражению его лица я понял, что случилось нечто серьезное. У меня защемило в груди.

– Боб умер, – опередил я инспектора.

– Десять минут тому назад, – потупившись, глухо подтвердил Дейв.

– Черт бы меня подрал! – в ярости сжал я кулаки. – Ну почему я не приехал на полчаса раньше! Все могло быть иначе!

– Не надо ни в чем винить себя, Джемми, – сказал Дейв. – Ты. все равно не смог бы ему помочь. Он был обречен. Это настоящее убийство, и нам нужно искать преступника. Мы обнаружили брошенный автомобиль неподалеку от Ньютон-Аббота. Сейчас проверяют, эта ли машина стояла возле фермы минувшей ночью.

– Элизабет Хортон уже знает о случившемся? – спросил я.

– Кто это? – нахмурился Дейв.

– Невеста Боба.

– Боже! – хлопнул себя по лбу Дейв. – Так он собирался жениться? Нет, ей пока ничего не известно!

– Тогда лучше я сам скажу ей, – предложил я.

– Хорошо, – согласился Дейв. – Теперь тебе самому придется хозяйничать на ферме. Без твердой руки здесь быстро все придет в упадок. Советую вызвать из отпуска Джека Эджкомба. Нет, пожалуй, я сам займусь этим вопросом.

– Спасибо, Дейв, – сказал я. – Только это, похоже, не входит в твои служебные обязанности.

– Не беспокойся, – попытался изобразить улыбку Дейв. – Это мои проблемы. Ты ведь знаешь, что Боб мне был симпатичен. – Он помолчал и спросил: – А кто его поверенный?

– Насколько мне известно, всеми юридическими делами нашей семьи всегда ведал старина Маунт, – сказал я.

– Постарайся встретиться с ним как можно быстрее. Нужно уладить дело с завещанием и другие формальности. – Он взглянул на часы. – Послушай, мне думается, тебе не стоит дожидаться приезда полицейского куратора из города. Лучше не теряй времени и займись своими делами. Если ты понадобишься, я найду тебя. Ты только позвони, пожалуйста, через пару часов и скажи, где тебя можно найти. Договорились?

По пути в Тотнес я бросил взгляд на свои часы и с удивлением обнаружил, что нет еще и девяти утра. Нормальные люди только начинали свой день, у меня же было ощущение, что за минувшие три часа прошла целая вечность. Я все еще не оправился от потрясения и плохо соображал, но в сердце моем уже закипала ярость, вытесняя печаль. У меня просто не укладывалось в голове, что человек мог погибнуть в собственном доме от заряда, выпущенного из. совершенно чудовищного оружия, из-за какого-то подноса, приглянувшегося залетному мерзавцу. Это было извращением нормальной жизни, немыслимое событие в тихом предместье провинциального городка. Меня трясло от одной лишь мысли, что в мою жизнь ворвались какие-то неведомые мне злые, подлые силы из иного мира, где царят жуткие, примитивные порядки и внезапная смерть считается обычным делом.

Встреча с Элизабет явилась для нас обоих тяжким испытанием. Когда я сообщил ей горькую весть, она вдруг окаменела, изменившись в лице, так что я даже подумал, что она относится к тому типу англичанок, для которых проявить свои чувства означает верх неприличия. Но уже через пять минут она разрыдалась, и мать увела ее в спальню. Мне было очень жаль Элизабет. И она, и Боб слишком поздно решили вступить в брак, и вот теперь все ее надежды рухнули. Я плохо ее знал, но не сомневался, что она была бы моему брату хорошей лесной.

Мистер Маунт воспринял новость гораздо хладнокровнее: со смертью он вынужден был иметь дело в силу своих служебных обязанностей. Но на него произвели тяжкое впечатление обстоятельства случившегося. Если бы Боб скончался, к примеру, свернув себе шею на охоте за лисой, это не было бы ничем из ряда вон выходящим. Такое в этих местах случалось. Но вот убийства здесь давно никто не помнил.

Однако стряпчий быстро взял себя в руки, укрепив свой пошатнувшийся дух верой в торжество закона и справедливости, и сухо промолвил:

– Безусловно, имеется завещание. Мы с вашим братом обсуждали его в связи с его намерением вступить в брак. Вам, возможно, это и не известно, но при вступлении в брак все предыдущие завещания утрачивают силу. Так что необходимо составить новое завещание. Тем не менее новое Завещание не было подписано, так что прежнее остается в силе.

Он слегка улыбнулся и продолжал:

– Не стану темнить, Джемми, скажу прямо: единственным наследником всего состояния Боба являешься, практически, ты, если не принимать во внимание незначительных сумм, завещанных работникам и приятелям покойного. Отныне ферма Хейтри целиком принадлежит, тебе, во всяком случае, будет принадлежать после вступления завещания в законную силу. Придется, безусловно, уплатить соответствующие налоги, но в накладе ты не останешься. Мне нужно встретиться с управляющим банка, где твой брат хранил деньги и ценные бумаги, и кое-что уточнить.

– В этом смысле могу быть вам полезен, – сказал я. – Ведь счета Боба вел я. У меня имеется вся информация по его финансовым делам. Мы как раз. должны были обсудить их с братом. Так что бумаги при мне.

– Что ж, это упрощает дело, – сказал Маунт. – По моим расчетам, ферма потянет приблизительно на 125 тысяч фунтов стерлингов, если не считать скот.

– Неужели так много? – удивленно воскликнул я.

– Когда ферма долго находится во владении одной семьи, – с довольной улыбкой произнес мистер Маунт, – ее реальная стоимость как бы отходит на второй план. А ведь это капитал. За последние годы земля заметно подорожала, Джемми, а у тебя ее целых 500 акров[1], причем отменного качества, сплошной краснозем. На торгах за такую землю можно получить не менее 250 фунтов стерлингов за акр. Прибавь к этому скот, стоимость работ по благоустройству и модернизации хозяйства, и ты получишь в общей сложности не менее 170 тысяч фунтов наличными.

Я не сомневался в правильности его оценки: Маунт хорошо разбирался в ситуации на земельном рынке в округе.

– Если ты продашь ферму, Джемми, ты станешь весьма состоятельным человеком, – сказал стряпчий.

– Я не могу продать ферму, – покачал я головой.

– Я так и думал, – кивнул он в знак сочувствия. – Это было бы равноценно тому, как если бы королева продала Букингемский дворец. Но что же ты намереваешься делать? Сам возьмешься за дела?

– Я пока еще не решил, – с видимым отчаянием отвечал я. – У меня голова кругом.

– Ничего, у тебя будет время обо всем хорошенько поразмышлять, утешил меня Маунт. – Можно взять управляющего, но твой брат высоко ценил Джека Эджкомба. Он вполне справился бы с крестьянской работой, а ведение финансовых вопросов, в которых он полный профан, ты мог бы взять на себя. Для этого тебе даже не обязательно оставлять свою работу.

– Я над этим подумаю.

– Скажи на милость, – продолжал мистер Маунт, – что это за оригинальная идея насчет рационального использования фермы пришла тебе в голову? Надеюсь, это не тайна?

– Дело в том, что некоторые государственные экспериментальные фермы уже использовали компьютеры для более эффективного ведения хозяйства. Я решил последовать этому примеру и тоже составил специальную программу для своей фермы, чтобы машина рассчитала, как извлечь из нее максимальную прибыль. Вот и все.

– Ваша ферма и без хитроумных машин на протяжении четырех столетий давала неплохой доход, – снисходительно улыбнулся Маунт. – Сомневаюсь, что машина знает лучше, чем крестьяне, как ею управлять: ведь они унаследовали опыт и знания предков.

Подобную точку зрения мне уже приходилось слышать, и ответ был у меня наготове:

– Традиционные методы землепользования имеют, безусловно, свои преимущества, – мягко возразил я. – Но ведь и совершенными их не назовешь. Даже на крохотной ферме приходится учитывать огромное количество данных – в отношении подбора и заготовки кормов, селекции и содержания животных и так далее. Фермер должен быть математиком, чтобы просчитать все варианты, а число их достигает нескольких миллионов. Компьютер же выполнит эту работу в считанные минуты. Мне, например, машина подсказала, как увеличить доходы от фермы на пятнадцать процентов. Что вы на это скажете?

– Это удивительно! – воскликнул Маунт. – Мы обязательно еще вернемся к этому разговору в более подходящее время.

Я не мог с ним не согласиться: время для подобных дискуссий действительно было не самым удачным.

– Боб рассказывал вам о подносе? – спросил я Маунта.

– Конечно! – воскликнул он. – И даже приносил его ко мне в контору, когда забрал из музея. Мы с ним обсуждали вопрос о страховке: вещица-то ценная.

– И сколько может стоить этот поднос?

– Это даже трудно определить. Мы его взвесили, и стоимость одного лишь металла может составить две с половиной тысячи фунтов. А ведь нужно учесть еще и работу, и антикварную ценность. Что тебе известно о происхождении этого предмета?

– Ровным счетом ничего, – признался я. – Кроме того, что он всегда был у нас в доме.

– Тогда его следует включить в общий список имущества, – отметил стряпчий. – Если надумаешь продать, то лучше всего с аукциона «Сотбис». Нам придется всерьез заняться делами Боба. Надеюсь, что удастся собрать деньги для уплаты налогов. Не продавать же часть фермы! Как ты смотришь на то, чтобы продать, в случае крайней необходимости, этот золотой поднос?

– Пожалуй, ради сохранения фермы, я готов на это пойти, – сказал я, хотя уже давно решил избавиться от него: слишком много было на нем крови.

– В таком случае на сегодня закончим, – решил стряпчий, – Я дам делу официальный ход, так что можешь не беспокоиться, я со. всем управлюсь сам. – Он встал из-за стола. – И вот что я скажу тебе на прощанье, Джемми. Как душеприказчик Боба я обладаю широкими полномочиями. Тебе наверняка понадобятся деньги на текущие расходы, связанные с фермой. Я вправе назначить тебя своим поверенным до официального утверждения завещания. Это не противоречит закону, и ты сможешь воспользоваться деньгами из наследства. Или, по-твоему, мне лучше нанять другого управляющего?

– Дайте мне два дня на размышления, – сказал я. – Нужно потолковать с Джеком Эджкомбом.

– Верно, – одобрил Маунт. – Только не затягивай это дело.

Прежде чем покинуть контору стряпчего, я позвонил на ферму, как и обещал Дейву Гусану, и узнал, что суперинтендант сыскной полиции Смит рад был бы видеть меня сегодня в три часа пополудни в полицейском управлении. Я сказал, что непременно приду, и вышел на улицу, чувствуя некоторую подавленность и растерянность.

Взглянув на часы, обнаружил, что скоро полдень. Утром я не позавтракал, а накануне вечером лишь слегка перекусил. Однако набивать желудок .мне не хотелось, и я отправился на автомобиле в «Котт-Инн», где можно было выпить пива и заморить червячка сэндвичем.

Бар был почти пуст, лишь в дальнем углу за столиком тихонько попивали пиво мужчина и женщина средних лет. Я подошел к стойке и попросил Паулу налить мне пинту[2].

– Ах, это вы, мистер Уил! – воскликнула она. – Примите мои соболезнования.

В таком маленьком городишке, как Тотнсс, слухи распространяются мгновенно, и я даже не удивился.

– Да, – сказал я, – паршивая история.

Пока Паула нацеживала мне пиво, от другой стойки ко мне подошел бармен Найджел.

– Мои соболезнования, Джемми, – сказал он.

– Благодарю, – кивнул я. – Послушай, Найджел, мне хотелось бы быстренько промочить горло и перекусить. Поговорим в другой раз.

– Если желаешь, я обслужу тебя в отдельном кабинете, – предложил он.

– Не стоит. Зал ведь практически пуст.

Он сделал по телефону заказ кухне, перекинулся парой слов с Паулой и вернулся за свою стойку. Но не успел я отхлебнуть из кружки, как он вновь ко мне подошел.

– Я понимаю, что ты сейчас не в духе, – сказал он, – но мне нужно тебе сообщить нечто важное.

– Хорошо, – согласился я. – Рассказывай.

– Скажи, пожалуйста, это правда, что убитый грабитель – американец?

– Это не исключено, – кивнул я.

– Я не уверен, что здесь есть какая-то связь, – надув щеки, сказал Найджел, – но два дня тому назад Гарри Ганнафорд сказал мне, что какой-то американец подкатывался здесь к Бобу насчет подноса. Ну, того самого, что оказался очень ценным.

– Где это случилось?

– Да здесь же! – хлопнул ладонью о стойку Найджел. – Меня самого в тот момент здесь не было, но Гарри сказал, что слышал весь разговор от начала до конца: он как раз выпивал с Бобом.

– Ты знаешь этого американца?

– Нет. К нам заглядывает много американцев, им любопытно побывать в таком старинном пабе, как наш. «Котт» входит в их культурную программу. Но в то время других янки у нас не было. Зато сейчас появился один, он, приехал только вчера и остановился в этой гостинице.

– В Самом деле? – оживился я. – И что же это за тип?

– Старикан, ему под шестьдесят, – расплылся в улыбке Найджел. – Зовут его Фаллон. Похоже, богатенький, судя по его телефонным счетам. Но мне он не показался подозрительным субъектом.

– Вернемся к Ганнафорду и другому янки, – сказал я. – Что еще ты можешь мне сообщить?

– Ничего особенного. Янки хотел купить поднос, вот и все. Кстати, скоро здесь должен появиться сам Гарри, он непременно зайдет выпить свою полуденную пинту пива. Вы с ним знакомы?

– Что-то не припоминаю, как он выглядит.

– Когда он появится, я дам тебе знать, – сказал Найджел.

Подали мои сэндвичи, я забрал их и устроился за угловым столиком возле камина. Меня вдруг охватила усталость, что было неудивительно, поскольку я не спал всю ночь и перенес сильнейшее нервное потрясение. Я медленно жевал сэндвичи, запивая их пивом, и постепенно выходил из шока. Лишь теперь я ощутил настоящую боль после всего пережитого в это утро.

Зал пивного ресторана потихоньку наполнялся посетителями, и я заметил несколько знакомых лиц. Никто, тем не менее, не беспокоил меня, хотя я и перехватил пару раз быстрые любопытные взгляды. Незыблемые правила приличия удерживали, однако, сельских жителей от назойливых разговоров. Я заметил, что Найджел беседует с крупным мужчиной в твидовом костюме. Вскоре бармен сам подошел ко мне, чтобы сообщить, что пришел Ганнафорд.

– Хорошо бы нам потолковать с ним где-нибудь в укромном месте, – сказал я, обводя взглядом переполненный зал.

– Можете воспользоваться, моим кабинетом, – предложил Найджел. – Иди первым, Гарри подойдет попозже.

– Пришли нам туда пару кружек пива, – сказал я и вышел из бара через служебный вход.

Ганнафорд присоединился ко мне через несколько минут.

– Прими мои соболезнования, – сказал первым делом он. – Жаль Боба. Славный был парень, мы с ним отменно покуролесили в этом пабе, – с ухмылкой добавил он.

– Это верно, – кивнул я, догадываясь, что брат был в приятельских отношениях с этим завсегдатаем пивного бара, хотя за стенами его они могли и не встречаться, сохраняя при этом друг о друге самые лучшие впечатления.

– Найджел сказал, что какой-то американец интересовался подносом Боба, – продолжал я.

– И не только он, – сказал Гарри. – Его хотел купить еще один янки.

– Любопытно, – хмыкнул я, – И что об этих американцах известно?

– Один из них, мистер Гатт, производит впечатление приятного человека, – потеребив мочку уха, проговорил

Ганнафорд. – Совсем не наглый, как большинство янки, уже в годах, прилично одет. Ему чрезвычайно хотелось купить. у Боба этот поднос.

– Он предлагал какую-то определенную цену?

– Цену он не назвал. Боб сказал, что не станет обсуждать этот вопрос, пока поднос не оценят эксперты, и мистер Гатт тогда согласился уплатить оценочную стоимость. Но Боб рассмеялся и заявил, что он, возможно, вообще не станет продавать эту вещь, так как это фамильная реликвия. У мистера Гатта тотчас же вытянулось лицо.

– А что насчет другого янки?

– Молодого? Этот мне не понравился, слишком напорист и самоуверен. Он вел себя с Бобом очень нагло, можно сказать даже вышел из себя, когда Боб отказался продать ему поднос. Если бы не его жена, неизвестно, чем бы все кончилось.

– Американец был с женой?

– Ну, может, она ему и не жена, – ухмыльнулся Гарри, – может быть, сестра.

– Он представился?

– Да. Как лее, черт подери, его зовут? Холл? Нет, не то. Стедман? Не то. Минуточку, сейчас вспомню. – Лицо Гарри даже побагровело от напряжения. – Холстед! – хлопнул он себя по лбу. – Его зовут Холстед. Он дал Бобу свою визитную карточку, я это точно помню. И сказал, что наведается еще разок, когда поднос оценят. Боб посоветовал ему не терять попусту времени, и тогда янки полез на рожон.

– И это все? – спросил я.

– Пожалуй, да, – сказал Гарри. – Правда, мистер Гатт вскользь обмолвился, что коллекционирует такие штуки. Наверное, он один из этих американских миллионеров.

– Когда все это происходило? – спросил я, мысленно отметив, что в «Котте» в последнее время развелось слишком много богатеньких янки.

– Сейчас вспомню, – потер подбородок Ганнафорд. – Пожалуй, спустя два дня после публикации в «Вестерн морнинг ньюс». Значит, пять дней тому назад, а именно – во вторник.

– Спасибо, Гарри, – поблагодарил его я. – Полиция может заинтересоваться этой информацией.

– Я непременно схожу туда и все расскажу, – сказал он, беря меня за рукав. – Когда похороны? Я хотел бы присутствовать и попрощаться с Бобом.

Этот вопрос поставил меня в тупик: у меня ведь не было времени об этом подумать.

– Я пока не знаю, – признался я. – Сперва должно закончиться дознание.

– Безусловно, – согласился Ганнафорд. – Когда будете знать, скажите Найджелу, а он передаст мне. И другим тоже. Боба Уила здесь все уважали.

– Непременно, – сказали.

Когда мы вернулись в бар, Найджел многозначительно подмигнул мне. Я подошел и поставил на стойку пустую кружку.

– Пришел янки, который остановился в гостинице, – прошептал Найджел. – Вон он, возле камина.

Обернувшись, я увидел за столиком мужчину лет шестидесяти с бокалом виски в руке. У него было худое и мрачное лицо цвета заезженного седла. Под моим пристальным взглядом он поежился и придвинулся поближе к огню.

– Он сказал, что много времени проводит в Мексике, – сказал Найджел, когда я снова обернулся к нему. – Английский климат ему не по душе, здесь для него холодновато.

Ту ночь я провел в одиночестве на ферме Хейтри. Останься я в «Котте», то возможно, уберег бы себя от многих страданий, но я этого не сделал. Вместо этого я бродил по тихим комнатам, населенным тенями воспоминаний, и погружался в депрессию.

Я – последний из рода Уилов. У меня нет ни дядей, ни тетей, ни братьев, ни сестер, я был один как перст. Ныне опустевший дом был когда-то населен современниками многих исторических личностей, вершивших судьбу страны. Клочок английской земли, на котором стоял этот дом, за четыре столетия пропитался потом Уилов, стойко переносивших выпавшие на их долю испытания. И вот теперь в живых остался один лишь я, маленький серенький человечек с его маленькой серенькой работой.

Как это несправедливо!

Я обнаружил, что стою в спальне Боба. Постель все еще была разобрана, и я чисто автоматически застелил ее и поправил подушку. Туалетный столик, как всегда, был в беспорядке, возле зеркала лежала стопка фотографий членов нашей семьи и портрет королевы Елизаветы – рядом со снимком любимого жеребца Боба. Я взял портрет Елизаветы в руки, чтобы рассмотреть его, и что-то выпало из рамки на туалетный столик.

Это была визитная карточка. Я поднял ее и прочел:

Зазвонил телефон, я вздрогнул и поднял трубку, в которой прозвучал сухой голос мистера Маунта.

– Привет, Джереми, – сказал он. – Мне пришло в голову, что все хлопоты с похоронами я тоже мог бы взять на себя. Так что не волнуйся.

– Очень любезно с вашей стороны, – едва не поперхнувшись, сказал я.

– Мы ведь были друзьями с твоим отцом, – продолжал мистер Маунт. – Я не говорил тебе, но если бы он не женился на твоей матери, на ней, возможно, женился бы я. – Он положил трубку, оставив меня в мертвой тишине.

Я лег спать в своей комнате, где обычно спал в детстве. И впервые с той давней поры я плакал, уткнувшись лицом в подушку.

Глава вторая

В ходе дознания мне стало известно имя убитого грабителя – Виктор Нишеми, американец.

Формальности не заняли много времени. Сперва провели опознание, потом я дал показания, как обнаружил труп Нишеми и раненного брата, умирающего на кухне. Потом дал показание Дейв Гусан, ведущий дознание, и следователю были предъявлены золотой поднос и ружья.

Судебный следователь по насильственным преступлениям вынес решение, в котором говорилось, что Нишеми был убит оборонявшимся от него Робертом Блейком У илом, а последний погиб от руки Нишеми и его неустановленного сообщника по ограблению.

Когда мы с Дейвом Гусаном вышли на улицу, он сказал, кивнув головой вслед двум неспешно удаляющимся мужчинам крепкого телосложения:

– Скотланд-Ярд. Они забрали дело к себе. Ведь замешаны иностранцы.

– Ты имеешь в виду Нишеми?

– Именно так, он ведь американский гражданин. Его уже ловили на мелких кражах и грабежах в Штатах. Мелкая сошка.

– Бобу от этого не легче, – вздохнул я.

– Сказать по правде, Джемми, в этом деле много загадочного, – глубокомысленно изрек Дейв. – Нишеми никогда не везло в его ремесле, он бедствовал. Тогда откуда же у него деньги на поездку в Англию? И что его сюда привело? Ведь в чужой стране он чувствовал бы себя как рыба на берегу. Сейчас в этом пытаются разобраться.

– А что удалось выяснить о Холстеде и Гатте, тех янки, о которых рассказывал Гарри из бара?

– Этого я не могу тебе сказать, Джемми, – взглянув мне прямо в глаза, серьезно проговорил Дейв. – Это служебная тайна, сам понимаешь, и я не вправе раскрыть ее даже брату Боба. Начальство за такое с меня голову снимет.

Он хлопнул меня ладонью по груди.

– Не забывай, приятель, что ты тоже был под подозрением! Ладно, забудем об этом, – успокоил меня он, заметив, как вытянулась моя физиономия. – Черт возьми, ты не должен обижаться, ведь как-никак, но после смерти Боба ты. стал единственным наследником. А вся эта возня с подносом могла быть лишь ловким трюком. Я-то в это не верил, но у начальства своя точка зрения, как сам понимаешь.

– Надеюсь, твой шеф вычеркнул меня из списка подозреваемых? – переведя дух, попробовал пошутить я.

– Не забивай себе этим голову, Джемми. Что же до моего шефа, то о своих соображениях он мне не докладывает. Он очень подозрителен. Споткнись он сам о мертвое тело, он и себя самого включил бы в список подозреваемых, вот что я могу тебе сказать. – Дейв потеребил мочку уха. – Так и быть, скажу по секрету: похоже, Холстед тут не замешан, у него чистое алиби, потому что в день убийства он был в Лондоне. Лондонские коллеги отловили его прямо с читальном зале Британского музея, – с ухмылкой добавил он.

– И что он из себя представляет? – спросил я.

– Он утверждает, что занимается археологией, – начал было Дейв, но осекся на полуслове, бросив тревожный взгляд через мое плечо. – Черт подери, откуда здесь эти пронырливые журналисты? Послушай, сделаем так: быстренько ныряй в собор, там они тебя осаждать не осмелятся. Выйдешь через служебную дверь с другой стороны, через ризницу. Я тебя прикрою. Ступай.

Без лишних слов я шмыгнул в церковный дворик. Входя в храм, я слышал, как возбужденно вопят наседающие на Дейва газетчики, обложившие беднягу со всех сторон, словно свора гончих загнанного оленя.

Похороны состоялись на следующий день после судебного слушания. Пришло много людей, знакомых и не знакомых мне. Супруги Эджкомб, прервав отпуск, срочно вернулись из Джерси. Я чертовски вымотался за минувшие дни и с трудом дождался окончания церемонии. С Джеком мы условились поговорить в спокойной обстановке на ферме.

Итак, Боб покоился в могиле, как и его убийца Нише-ми, если только его не хранили до сих пор в холодильнике морга по распоряжению полиции. Неустановленного соучастника преступления все это лишь радовало, он мог с легким сердцем продолжать жить и творить свои темные делишки: все концы были обрублены.

Занятый этими и другими невеселыми мыслями, я автоматически довел машину до фермы и заехал во двор, где едва не врезался в припаркованный возле дома большой «мерседес».

Я вылез из своей машины одновременно с водителем «мерседеса» и узнал в долговязом мужчине Фаллона, американца, на которого указал мне в баре Найджел.

– Мистер Уил? – обратился ко мне Фаллон.

– Вы не ошиблись, – сказал я.

– Я понимаю, что выбрал не совсем подходящее время для визита, – продолжал американец, – но меня поджимает время. Моя фамилия Фаллон.

Он протянул мне свою тонкую и твердую, как у скелета, руку, и я машинально пожал ее, спросив в свою очередь, чем могу быть ему полезен.

– Я прошу вас уделить мне всего несколько минут, – сказал он, как ни странно, без явного американского акцента.

– Может быть, нам удобнее будет побеседовать в доме? – предложил я.

Фаллон достал из «мерседеса» портфель и проследовал за мной в комнату Боба, где я предложил ему сесть в кресло, а сам молча уселся напротив.

Он нервно кашлянул, явно не зная, с чего лучше начать, но я не торопился прийти ему на помощь. Он снова прочистил горло и, наконец, сказал:

– Я отдаю себе отчет, что наступаю вам на больную мозоль, мистер Уил, но мне очень хотелось бы взглянуть на принадлежащий вам золотой поднос.

– Боюсь, что это совершенно невозможно, – невозмутимо произнес я.

– Надеюсь, вы его не продали? – с тревогой в глазах спросил он.

– Поднос находится в полиции, – сухо сказал я.

– Слава Богу, – вздохнул с облегчением Фаллон, несколько расслабившись, и полез в портфель, откуда извлек пачку фотоснимков.

– Не могли бы вы как-то прокомментировать эти фотографии, – попросил он, протягивая мне пачку.

Фотографии были выполнены профессионалом: я понял это, лишь только бросил взгляд на четкие блестящие снимки. На них под разными углами был запечатлен мой золотой поднос, а также отдельные его фрагменты, в частности, изящное обрамление в виде виноградных листьев.

– Посмотрите и эти, – протянул мне Фаллон новую пачку снимков размером 8x10 дюймов, на этот раз цветных и не столь четких, но зато более впечатляющих..

– Где вы их взяли? – взглянул я на Фаллона.

– Это имеет какое-то значение?

– Полагаю, что для полиции может иметь, – резко ответил я. – Этот поднос фигурировал в деле об убийстве, и полицию наверняка заинтересует, откуда у вас эти фотографии.

Но это ведь не ваш поднос, – заметил Фаллон.

– А чей же? – ехидно прищурился я.

– Это мой поднос, – любезно улыбнулся Фаллон.

– Послушайте, не рассказывайте мне сказки, – начал терять терпение я. – Этим подносом наша семья пользовалась, не менее полутора столетий, и мне совершенно-непонятно, какие у вас могут быть на него претензии, черт подери.

– Мы говорим о разных вещах, – замахал он руками. – Эти снимки сделаны с подноса, принадлежащего мне. Он хранится в бронированном сейфе. Я приехал к вам, чтобы выяснить, насколько оба предмета похожи, и вы дали совершенно определенный ответ На незаданный вопрос. Благодарю вас.

Я снова посмотрел на фотографии, чувствуя себя идиотом. Поднос чертовски походил на тот, который я видел много раз в этом доме, но являлся ли он точным повторением моего, я с полной уверенностью сказать не мог. В последний раз я мельком видел свой поднос в минувшую субботу, когда мне его показал Дейв Гусан, но до этого я довольно длительное время его не видел. Фактически, я не рассматривал его толком с самого детства.

– Они действительно похожи как две капли воды? – спросил Фаллон.

Я объяснил, что затрудняюсь ответить категорически, и он понимающе кивнул.

– Может быть, вы все-таки подумаете насчет продажи мне вашей реликвии? – с надеждой еще раз спросил он. – Я вам заплачу хорошую цену.

– Нет, я не могу с ним расстаться, – твердо отвечал я. – Он мне не принадлежит.

– Как? Разве не вы единственный наследник? – веки» нул брови Фаллон.

– Это так, но формально я пока не вступил в права наследования. Нужно ждать, пока завещание брата вступит в законную силу. – Я не стал говорить Фаллону, что и Маунт советовал мне продать этот проклятый поднос. Мне хотелось подольше поиграть с Фаллоном, чтобы выяснить его подлинные намерения. Кроме того, я ни на секунду не забывал, что из-за этого подноса погиб мой брат.

– Понимаю, – нервно побарабанил пальцами по подлокотнику Фаллон. – Однако рано или поздно полиция отдаст его вам, не так ли?

– Полагаю, что да, – неопределенно сказал я.

– Мистер Уил, могу я просить вас позволить мне осмотреть и сфотографировать ваш поднос? Вам не нужно будет для этого даже выходить из дома, у меня с собой чудесная камера.

– Не вижу причин для этого, – ухмыльнулся я в ответ.

Улыбка тотчас же исчезла и лица американца, лицо его помрачнело, и он с иронией в голосе произнес:

– Мне кажется, вы мне не доверяете.

– Вы попали в самую точку, – расхохотался я. – А как вы вели бы себя на моем месте?

– Думаю, что так же, – согласился Фаллон. – Я, кажется, – свалял дурака. – Лицо Фаллона напомнило мне в этот момент лицо опытного шахматиста, допустившего нелепый промах: мысленно он дал себе пинка под зад.

За окном послышался звук подъезжающего автомобиля. Я встал и поднял раму. Джек и Мэдж вылезали из своей машины.

– Подождите меня еще минуту, – крикнул я им.

Джек помахал мне рукой и удалился, но Мэдж подошла к окну и спросила, не желаю ли я чашку чая.

– Неплохая идея, – сказал я. – А вы, мистер, Фаллон? Хотите чаю?

– Это было бы просто замечательно, – сказал американец.–

– В таком случае чай на двоих, Мэдж, – сказал я.

Мэдж ушла готовить чай, и я сказал, обернувшись к гостю:

– Не кажется ли вам, что пора раскрыть карты.

– Уверяю вас, я понятия не имел о трагических событиях в вашем доме, – обеспокоенным тоном заявил мистер, Фаллон. – Я заинтересовался вашим подносом, прочитав о нем в газете «Вестерн морнинг ньюс» и увидев там же фотографию. К сожалению, газета попалась мне немного .поздновато. Я тотчас же выехал в Тотнес и прибыл в гостиницу. «Котт-Инн» в пятницу вечером…

– Это мне известно, – сказал я.

– Я намеревался навестить вашего брата в субботу утром, но потом услышал о том, что произошло, и…

– И не поехали. Весьма разумно с вашей стороны, мистер Фаллон. Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что теперь вам все равно придется объясниться с полицией? – сказал я.

– Не вижу для этого причин, – возразил он.

– Не видите? Так я вам объясню. Разве вам не известно, что убийца моего брата – тоже американец? Его звали Виктор Нишеми.

Фаллон молча покачал головой.

– Вы не читали сегодняшней газеты?

– Нет, не читал, – устало произнес он.

– Послушайте, мистер Фаллон, – вздохнул я, – моего брата убивает американец, и в деле фигурирует поднос. Четыре дня тому назад двое американцев пытались купить у моего брата этот же поднос. А теперь появляетесь вы, тоже американец, и тоже жаждете заполучить этот же проклятый поднос. И после всего этого вы хотите уклониться от объяснений?

Фаллон на моих глазах постарел на пять лет.

– Эти американцы, – чуть слышно произнес он, – те, что проявляли интерес к подносу, как-то представились?

– Я думал, вы подскажете мне, как их зовут, – сказал я.

– Одного из них, случайно, зовут не Холстед?

– Вот теперь-то уж вам не отвертеться от разъяснений, – торжествующе воскликнул я, сделав свирепое лицо. – Нам придется с вами проехать в участок. Там вам будут очень рады.

Понурив голову, Фаллон некоторое время молча размышлял, затем взглянул на меня и сказал:

– Теперь я думаю, что вы глупец, мистер Уил. Неужели вы искренне считаете, что я осмелился бы приехать к вам, будь я причастен к убийству вашего брата? Я не знал, что Холстед подбирался к вашему брату, как не ведал и того, что грабитель и убийца – мой соотечественник.

– Но вам известна фамилия одного из ваших «милых» соотечественников – Холстед.

– Мы с ним прекрасно знаем друг друга, он был моим студентом много лет назад, – устало махнул рукой Фаллон. – В последние три года наши пути постоянно пересекаются, будь то в Центральной Америке или в Европе.

– А что вы преподавали? – поинтересовался я.

– Археологию, – сказал, Фаллон.

Мэдж внесла на подносе чай, печенье, клубничный джем и взбитые сливки. Поставив поднос на стол, она изобразила на лице улыбку и удалилась.Наливая чай со. сливками, я подумал, что вышла бы очень милая домашняя сценка, если бы не странноватый предмет нашего с гостем разговора.

– Вы знакомы с Гаттом? – ставя чашку на стол, спросил я.

– Первый раз слышу эту фамилию, – сказал Фаллон.

Я на мгновение задумался, пораженный внезапной мыслью, что ни разу не уличил собеседника во лжи. Он сказал, что Холстед археолог, и это совпадало с тем, что говорил Дейв Гусан. Он сказал, что прибыл в «Котт» в пятницу, и то лее самое сказал мне Найджел. Подумав над этим, я потянулся к телефону. Ни слова ни говоря, я набрал номер гостиницы в «Котте», искоса наблюдая за реакцией гостя. Тот невозмутимо пил чай.

– Привет, Найджел, – сказал я в трубку. – Послушай, когда Фаллон прибыл в гостиницу?

– Около половины седьмого вечера. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, ничего серьезного. А чем он в тот вечер занимался, ты случайно не знаешь? – Я пристально взглянул на Фаллона, но он сохранял полнейшее хладнокровие, с удовольствием поглощая печенье и сливки.

– У меня полнейшая информация на этот счет, – услышал я.голос Найджела. – Мы, помнится, с ним разговорились, и он поведал мне массу интересных историй о Мексике. Весьма забавный старикан, должен тебе сказать.

– И долго вы с ним ворковали?

– Минуточку, – задумался Найджел. – Он пришел часиков в десять и сидел до упора, пока все не притомились. Это было что-то часа в два утра, если мне не изменяет память. Ты собираешься сообщить это полиции?

– Чего ты волнуешься? – усмехнулся я, – Ведь ты не нарушил правила работы бара, обговоренные в лицензии.

– Конечно же нет, старина. Все присутствовавшие были постояльцами гостиницы. Гости имеют право и задержаться.

– Ладно, Найджел, весьма тебе признателен за информацию, – сказал я. – Ты мне очень помог.

Я положил трубку и сказал Фаллону:

– Подозрения с вас сняты!

– Вы очень последовательный человек, мистер Уил, – с улыбкой сказал он, обтирая ладони о салфетку. – В логике вам не откажешь.

– Сколько, по-вашему, может стоить этот поднос? – спросил его я, откидываясь на спинку кресла.

– Вопрос не из легких, – ответил Фаллон. – С точки зрения ценности металла, не очень много: золото низкой пробы, смешано с серебром и медью. Работа, безусловно, великолепная, да и антикварная ценность велика. Рискну сказать, что при удачном стечении обстоятельств в хорошей фирме эта вещица может на аукционе принести вам около семи тысяч фунтов стерлингов.

– Вы не учли археологической ценности, – заметил я с видом знатока.

– О чем вы говорите? – рассмеялся он. – Это же обычная испанская вещь шестнадцатого века. О какой археологической ценности может идти речь!

– Это уж вам лучше знать. Мне известно лишь то, что интересуются подносом почему-то именно археологи. Так сколько вы готовы мне заплатить? – неожиданно спросил я.

– Семь тысяч фунтов, – не задумываясь, сказал Фаллон.

– Но эту же сумму можно выручить и в «Сотбис», – усмехнулся я. – Кроме того, другие желающие заполучить поднос могут заплатить мне больше.

– Холстед столько не заплатит, – уверенно сказал Фаллон.. – Но я пойду вам навстречу, мистер Уил, и заплачу десять тысяч фунтов.

– Таким образом, вы все-таки добавляете три тысячи за археологическую ценность, которой поднос, как вы утверждаете, не имеет, – с иронией в голосе сказал я. – Вы довольно щедры. Вы что, очень богаты?

– Пожалуй, вы угадали, – улыбнулся он уголками губ.

Я встал и довольно резко сказал:

– Знаете, мне вся эта история не нравится. Слишком много в ней загадок! Вы что-то скрываете от меня. Это, видимо, не простой поднос. Пожалуй, я сперва сам хорошенько изучу его, прежде чем решать, что с ним дальше делать.

Ни один мускул не дрогнул при этих словах на лице археолога.

Это не лишено здравого смысла, – спокойно заметил он, – но вы вряд ли что-нибудь обнаружите путем поверхностного осмотра. Послушайте, мистер Уил, – склонив голову, продолжал он столь же невозмутимо, – я уже сделал вам прекрасное предложение. Но я готов и дальше идти вам на уступки: я дам вам залог в тысячу фунтов, с тем чтобы вы не позволяли больше никому, в особенности мистеру Холстеду, разглядывать ваш поднос. В случае же, если вы решитесь все же продать мне его, я готов прибавить эту тысячу фунтов к десяти, о которых мы уже говорили. Если же вы захотите еще подумать, вы можете не торопиться с возвратом залога.

– Вы как та собака на сене, – покачал головой я. – Если не вам, то и никому. Не пойдет, мистер Фаллон. Я не желаю связывать себе руки. Любопытно, какую цену вы бы мне предложили, если бы я и дальше стал торговаться?

– Мистер Уил, это крайне важное для меня дело, – уже не так спокойно сказал Фаллон. – Почему бы вам самому не назвать желаемую сумму?

– Важность – понятие относительное, – заметил я. – Я знаю одну четырнадцатилетнюю девочку, для которой ничего нет на свете важнее группы «Битлз». А мне на это наплевать. Равно как и на археологию.

– Вы сравниваете абсолютно неравноценные понятия, – усмехнулся Фаллон.

– Отчего же? – пожал плечами я. – Людей в равной степени занимает и то, и другое. Просто у нас разные понятия о ценностях. Но я мог бы назвать свои условия, мистер Фаллон. И главное место, скорее всего, будут занимать не деньги. Я подумаю и сообщу вам. Вы можете заехать ко мне завтра?

– Да, могу, – сказал Фаллон, прищурившись. – А как насчет доктора Холстеда? Что если и он здесь объявится?

– Я его выслушаю, – откровенно сказал я. – Точно так же, как выслушал вас. Я готов выслушать любого, кто может поведать мне что-то новое. Пока же ничего особенного я не услышал.

– Должен вам сообщить, – невозмутимо продолжал Фаллон, – что в определенных кругах доктор Холстед не пользуется репутацией порядочного человека. Так когда же мы продолжим наш разговор?

– Завтра после обеда, в половине третьего вас устроит?

Фаллон кивнул в знак согласия, и я продолжил:

– Хочу предупредить, что мне придется известить о нашей встрече полицию. Убийство – дело нешуточное.

– Я вас понимаю, – поморщился он. – Возможно, мне даже лучше самому сходить туда, чтобы разъяснить это недоразумение. Вы не подскажете, где находится участок и с кем мне следует поговорить?

Я объяснил, как проехать в участок, и порекомендовал побеседовать с инспектором криминальной полиции Гусаном.

– Гусан! – вдруг рассмеялся Фаллон. – Боже мой, это уже становится забавным!

– Это весьма распространенная фамилия в здешних краях, – сказал я, не понимая причины его смеха.

– Не обращайте внимания, – махнул рукой Фаллон. – До встречи завтра, мистер Уил.

Я проводил взглядом его отъезжающий автомобиль, вернулся к столу и позвонил Дейву Гусану.

– Еще один американец желает купить мой поднос, – сообщил ему я. – Тебя это интересует?

– Весьма, – коротко сказал он.

– Его фамилия Фадлон, он остановился в гостинице «Котт-Инн», Сейчас он на пути в участок, минут через десять будет в твоем кабинете. Если он не появится, лучше будет за ним присмотреть.

– Я все понял, – сказал Дейв.

– Долго вы еще будете держать у себя мой поднос? – спросил я.

– Если хочешь, можешь хоть сегодня его забрать. Но дробовик Боба нам еще понадобится для экспертизы: ведь дело-то не закрыто.

– Хорошо. Я заеду за подносом, И еще: мне бы хотелось иметь полную информацию об этом Фаллоне. Ты мне поможешь?

– В рамках законности, старина. Не забывай, что я полицейский.

– Благодарю, – сказал я и положил трубку. Некоторое время я сидел за столом, осмысливая ситуацию, после чего достал из портфеля бумаги, касающиеся реорганизации фермы. Но хотя мне и предстоял бой с Джеком Эджкомбом, сосредоточиться полностью на сельском хозяйстве мне так и не удалось.

После обеда я отправился в участок, чтобы забрать поднос. Дейв встретил меня словами:

– Хорошеньких подозреваемых ты мне подкидываешь!

– Так он вне подозрений? – обрадовался я.

– Чист как стеклышко! – мрачно подтвердил Дейв. – В пятницу ночью его и духа не было возле твоей фермы,. Четыре человека, один из которых мой личный приятель, подтвердили, что он был в баре. Но ты правильно сделал, что послал его ко мне, нужно проверять любой подозрительный случай. Что же касается его потенциальных возможностей как покупателя, тут тебе чертовски повезло. Слушай, что мне удалось о нем узнать. Только не разрыдайся от счастья. Так вот, Джон Насмит Фаллон, родился в Массачусетсе в 1908 году. Получил прекрасное образование– в Гарварде и в Геттингене, стажировался в Мехико. Имеет все возможные докторские степени в области археологии. После смерти его отца в 1936 году унаследовал 30 миллионов долларов и умудрился за прошедшие годы удвоить свое состояние: этот дар ему, очевидно, тоже перешел по наследству.

– А я еще спрашивал его, считает ли он себя богатым человеком, – рассмеялся я. – Так он на самом деле знает толк в археологии?

– Он дока в этой области, – кивнул Дейв. – Скотланд-Ярд наводил справки в Британском музее. Фаллон ведущий специалист в археологии, особенно во всем, что касается Центральной Америки. Он написал уйму статей, а в 1949 году даже учредил Археологический фонд, выделив на это 10 миллионов долларов. Он может это себе позволить, поскольку является владельцем множества нефтяных скважин. И такого человека ты заподозрил в убийстве, – сказал с издевкой Дейв, складывая обратно в папку листы с информацией.

– А как обстоят дела с Холстедом и Гаттом? – спросил я.

– Холстед тоже археолог, мы его еще пока и не копали, – пожал плечами Дейв, – а на Гатта данные не поступили.–

– Холстед был студентом Фаллона, – сказал я. – Похоже, между ними пробежала черная кошка.

– Ты взял на себя роль детектива? – вскинул брови Дейв. – Послушай, Джемми, я этим делом уже не занимаюсь. Им занимаются в Лондоне. Послушай моего доброго совета: можешь делать любые предположения, это не запрещено и от этого никому хуже не станет. Но только не мни себя героем детективного романа. Парни из Скотланд-Ярда свое дело знают, они не дураки, у них большие возможности, и действуют они решительно и наверняка, если понадобится. Оставь это дело профессионалам, так будет лучше и спокойнее.

– Не кипятись, – мягко посоветовал ему я.

– Я только хочу, чтобы ты не выглядел полным идиотом, – сказал Дейв, вставая из-за стола. – Пойду схожу за подносом, он в сейфе.

Пока он ходил в другую комнату, я успел прочитать полученный им телекс. Ничего нового, однако, я о Фаллоне из прочитанного не почерпнул. Похоже, что Фаллон не имел к Нишеми ни малейшего отношения. Тем не менее их обоих интересовал поднос, так же как Холстеда и Гатта. Четыре человека, все .американцы – и всем нужен мой поднос. Странно.

Дейв вернулся, держа поднос в руках, и положил его на стол.

– Если это действительно золото, он чего-то все-таки стоит, – заметил он.

– Это золото, – сказал я, – но не чистое.

– А по-моему, это вообще медяшка, – постучал он пальцем по дну подноса.

Я взял поднос в руки и впервые за последние двадцать лет пристально взглянул на него. Поднос был около 15 дюймов в диаметре, совершенно круглый, с орнаментом в виде виноградных листьев по ободку шириной в три дюйма. Я перевернул поднос и обнаружил, что тыльная сторона сделана из чистейшего литого золота, в отличие от внешней, центральная часть которой была выполнена из медного круга диаметром девять дюймов.

– Лучше его завернуть, – сказал Дейв. – Давай я поищу лист бумаги.

– Вы его фотографировали? – спросил я.

– И довольно старательно, под разными углами, – сказал Дейв.

– Нельзя ли мне получить несколько снимков?

– Похоже, ты считаешь полицию своей персональной охраной, – поморщился Дейв. – Знаешь, у нас тут не опекунский совет, Джемми. Извини, но все негативы отправлены в Лондон.

Он отыскал старую газету и принялся заворачивать в нее поднос.

– У Боба, насколько мне известно, была своя фотолаборатория. Так что можешь и сам сделать фотографии.

Он был прав, мы с братом увлекались фотографией в детстве. Потом я забросил это занятие, но Боб был верен своему увлечению. Оставалось надеяться, что и я не утратил прежние навыки. Доверять кому-то свое сокровище мне не хотелось.

– Еще раз хочу предостеречь тебя от глупостей, Джемми, – сказал на прощание мне Дейв. – Если тебя потянет на подвиги, посоветуйся прежде со мной. Моим боссам вряд ли понравится, если ты начнешь вставлять им палки в колеса.

Вернувшись на ферму, я отыскал фотоаппарат Боба и изучил прочее оборудование. Рискну сказать, что все было почти как у профессионала: хорошая камера «Пентакс» с большим набором объективов, увеличитель «Дурст» и все необходимое для проявления и печати в прекрасно оборудованной темной комнате. Я нашел катушку неэкспонированной черно-белой пленки, зарядил камеру и приступил к работе. С непривычки у меня вышло две осечки со вспышкой, которая сработала не тогда, когда было нужно, но потом я приноровился и отщелкал всю кассету вполне нормально. Проявив пленку, я повесил ее сушиться и завалился спать. Но прежде я запер поднос в сейф.

На другое утро я продолжил сражение с Джеком Эджком-бом за воплощение в жизнь своих новых идей. Джек упорно сопротивлялся нововведениям.

– Для ста акров восемьдесят коров слишком много, – горестно твердил он. – Послушайте, мистер Уил, мы никогда не держали такого большого стада.

С трудом подавив желание накричать на него, я терпеливо доказывал свою правоту:

– Овец лучше пасти на холмах, а у реки посадим ячмень. Часть кормов дешевле закупать на стороне. Содержать сад накладно, да и до города далеко, так что фруктами торговать больше не будем.

Джек лишь мотал головой и пожимал плечами, не желая вникать в мои доводы. Я уже начал терять терпение, когда вошла Мэдж и сообщила, что меня желает видеть дама.

– Она сказала, как се зовут? – поинтересовался я.

– Миссис Холстед, сэр.

– Попроси се немного подождать, – сказал я. – Предложи ей чаю.

Я вернулся к разговору с Джеком: не в моих правилах было делать сразу два дела. Я понимал, что его больше всего беспокоило: он опасался насмешек местных фермеров. Джек очень дорожил своей репутацией.

– Взгляни на это дело с другой стороны, – сказал ему я. – Если мы начнем все это дело, управляющим будешь ты, а я не стану вмешиваться в твои дела. Если моя схема не сработает, ты сможешь все свалить на меня, и это будет справедливо. Если же мы добьемся успеха, то почетные лавры достанутся тебе, поскольку именно ты и будешь выполнять всю основную работу. Я не фермер, у меня нет опыта. У меня лишь идея. Но, действуя вместе, мы кое-кому можем утереть нос.

Джек купился на мою уловку: лицо его расплылось в улыбке. Такой вариант его устраивал.

– Знаете, сэр, мне самому надоело возиться с садом. От него мало проку, вы абсолютно правы, одни лишь хлопоты. Если мы скинем с плеч эту ношу, то Сможем обходиться без садовника.

Компьютер рассчитал точно так же, но я отдал пальму первенства Джеку, чем весьма польстил его самолюбию.

– Вот и замечательно! – воскликнул я. – Я должен теперь идти, но ты задержись и подумай хорошенько над всем этим делом. Если тебе придет в голову хорошая мысль, дай мне знать.

Я оставил Джека одного и пошел к ожидавшей меня миссис Холстед.

– Прошу простить меня за то, что заставил вас ждать, – входя в гостиную, сказал я и замер в растерянности, пораженный красотой стоящей передо мной женщины: ее рыжие волосы, зеленые глаза, милая улыбка и стройная фигура не могли не ввергнуть в волнение любого мужчину, даже столь серого, как я.

– Ваша экономка позаботилась обо мне, – сказала гостья, окончательно добив меня своим голосом. Нет, она определенно была слишком совершенна для реальной женщины.

– Чем могу быть вам полезен, миссис Холстед? – усаживаясь напротив нее, осведомился я.

– Я полагаю, что вы являетесь владельцем золотого подноса. Это так? – спросила она.

– Вы не ошиблись.

– Я прочла заметку в газете, – открывая сумочку, продолжала миссис Холстед. – Взгляните на фото, это ваш поднос?

Я взглянул и подтвердил, что запечатлен мой-поднос.

– Эта фотография не слишком четкая, – сказала миссис Холстед. – Посмотрите, пожалуйста, теперь вот на этот снимок.

С этими словами она протянула мне фотографию размером с почтовую открытку. На ней довольно четко был запечатлен поднос, похожий на мой, но не мой. Снимок был сделан с музейного экспоната, насколько я мог догадаться по некоторой расплывчатости изображения, вызванной отражением от стеклянного футляра. Все навязывали мне фотографии подносов, оставалось лишь гадать, сколько еще снимков мне предстоит изучить.

– По данному снимку мне трудно сказать что-либо определенное, – осторожно заметил я. – Некоторое сходство, однако, имеется.

– Не могли бы вы показать мне свой поднос, мистер Уил? – сказала гостья.

– Зачем? – уставился я на нее. – Вы желаете его купить?

– Возможно, если мы договоримся о цене.

– И какую же цену вы можете мне предложить?

– Это будет зависеть от состояния и качества вещи.

– Пока мне оценили эту вещь в семь тысяч фунтов стерлингов. Вы готовы уплатить такую сумму?

– Это большая сумма, мистер Уил, – спокойно сказала миссис Холстед.

– Вы правы, – согласился я. – Сумма не малая. Но именно ее предлагал за поднос моему брату один американец, мистер Гатт.

– Не думаю, что Пол, мой муж, предполагал, что поднос стоит так дорого, – несколько расстроенно произнесла миссис Холстед.

– Полагаю, мне следует довести до вашего сведения, что мистер Фаллон готов заплатить мне еще больше, – сказал я.

На мгновение миссис Холстед вся сжалась, но тотчас же взяла себя в руки и спокойно сказала:

– Когда дело касается денег, мы не в состоянии состязаться с профессором Фаллоном.

– Полагаю, что вы абсолютно правы, – кивнул я. – Нам всем далеко до него.

– Профессор видел поднос? – спросила она.

– Нет. Он предложил мне огромную сумму, даже не взглянув на него, – сказал я. – Несколько странно, вам не кажется?

– Меня уже не может удивить ничто, связанное с профессором Фаллоном. Это беспринципный, я бы, сказала, криминальный субъект. И действует он всегда очень обдуманно.

– На вашем месте я бы воздержался от резких высказываний в чей-либо адрес, миссис Холстед, тем более в Англии. У нас очень суровые законы по части клеветы.

– Я могу привести доказательства своим словам! – вспыхнула миссис Холстед. – Вы собираетесь продать поднос профессору?

– Я пока не решил, – сказал я.

Гостья немного подумала и продолжала:

– Даже если мы не сможем купить поднос, не станете же вы возражать против того, чтобы мой муж осмотрел его? Для этого вам не пришлось бы даже выносить его из этих стен.

Фаллон специально предупредил меня, чтобы я не показывал Холстеду свой поднос. Ну уж дудки, я сам решу, что мне делать!

– Не вижу причин для отказа, – заявил я.

– Нельзя ли сделать это уже сегодня, до обеда? – спросила миссис Холстед с милой улыбкой.

– Боюсь, мадам, что до обеда ничего не получится, – ответил я. – Поднос хранится в другом месте, мне нужно забрать его. Вы сможете приехать ко мне в половине третьего?

– Ну конечно, мистер Уил! – воскликнула очаровательная гостья. – А теперь не смею вас больше задерживать, у вас и без меня достаточно хлопот. До скорой встречи, мистер Уил.

Проводив маленький автомобиль миссис Холстед долгим взглядом, я подумал о том, какие чудаки все-таки эти археологи: Фалон обозвал Холстеда проходимцем, а миссис Холстед обвиняет Фаллона в преступных наклонностях. Похоже, в академических кругах царят весьма свирепые и жестокие порядки.

В юности я увлекался химическими опытами и обожал смешивать различные реактивы. Вот и теперь я решил прибегнуть к подобному приему: свести у себя в доме обе враждующие стороны и понаблюдать за последующей реакцией.

Остаток утра я провел в обществе Джека Эджкомба, развивая наметившийся успех: я вселил в него еще толику энтузиазма относительно обновления фермы и, послав его осматривать ее под новым углом зрения, сам отправился в фотолабораторию.

Просмотрев просохшую 35-мм пленку, я нашел снимки удовлетворительными и приступил к печатанию фотографий размером 8X10. Они получились не такими удачными, как профессиональные оттиски Фаллона, но тоже вполне приличными.

Я далее напечатал фотографии с первых двух кадров, подпорченных внезапной вспышкой, и одна из них настолько заинтересовала меня, что мне захотелось рассмотреть ее под лупой, но я решил заняться этим позже, поскольку с минуту на минуту должны были приехать гости.

Супруги Холстед прибыли на четверть часа раньше назначенного времени, демонстрируя тем самым свое нетерпение. Мистер Холстед оказался мужчиной лет тридцати пяти с ястребиной внешностью и нервными повадками. Возможно, в молодости он и был красив, но теперь его скулы слишком выпирали, а под запавшими глазами чернели круги, как после .недельного запоя. Движения его были быстры, речь отрывиста, и мне подумалось, что с ним трудно долго общаться. Несколько скрашивало впечатление от этой парочки безмятежное спокойствие, исходящее от миссис Холстед, ей пришлось затратить на это немало сил.

Она представила мне своего мужа, мы обменялись несколькими общепринятыми фразами, и наступила пауза молчания. Первым ее нарушил мистер Холстед. Он пронзил меня пристальным взглядом, прокашлялся и громким резким голосом произнес:

– Где же поднос?

– Ах, поднос, – почти ласково посмотрел на него я. – Взгляните пока на его фотографии, они довольно любопытны. – Я дал ему пару фотографий, отметив, что у него трясутся руки.

Мистер Холстед изучил снимки и строго спросил:

– Так это точно ваш поднос?

– Абсолютно точно, – заверил его я.

– Это как раз то, что нам нужно, – обернулся мистер Холстед к жене. – Взгляни-ка на эти виноградные листья, точь-в-точь как на том мексиканском подносе.

– Определенное сходство есть, – неуверенно сказала миссис Холстед.

– Не говори ерунду! – перебил ее мистер Холстед. – Это копия мексиканского экземпляра. Слава Богу, я его достаточно долго изучал. Где наша фотография?

Миссис Холстед, достала из сумочки фотографию, и они стали сравнивать два снимка.

– Чувствуется одна и та же рука опытного мастера: взгляни на прожилки листьев! – воскликнул мистер Холстед.

– Думаю, что ты прав, – согласилась миссис Холстед.

– Вне всякого сомнения! – самодовольно буркнул Холстед и, резко обернувшись ко мне, спросил: – Вы разрешите нам взглянуть на поднос? Ведь вы обещали его показать моей жене.

Его напористость и бесцеремонность мне не понравились. И еще больше мне не понравилось, как он разговаривает со своей женой. Поэтому я сказал:

– Вы меня неправильно поняли. Я сказал вашей супруге, что не вижу причин, чтобы отказать вам в вашей просьбе. Но вместе с тем я не усматриваю пока и особых оснований для того, чтобы удовлетворить ваше желание. Не соблаговолите ли вы обменить мне, чем оно вызвано?

Мистер Холстед явно не терпел противодействия и возражений.

– Это чисто профессиональный, научный интерес, – смерил он меня полным высокомерия взглядом. – Боюсь, вам этого не понять.

– А вы испытайте мою – сметливость, – мягко возразил я. – Мне вполне по силам понять слова из двух слогов и даже из трех, если только вы будете говорить чуть медленнее.

– Мы были бы вам очень признательны, – вступила в разговор миссис Холстед, – если бы вы предоставили нам возможность посмотреть на поднос, мистер Уил. – Она не извинялась за неудачный тон, выбранный ее супругом, но изо всех сил старалась как-то смягчить возникшую напряженность между нами.

Беседу прервала внезапно появившаяся Мэдж.

– Какой-то джентльмен желает вас видеть, мистер Уил, – сказала она.

– Благодарю вас, миссис Эджкомб, – улыбнулся я. – Просите его войти.

В комнату вошел Фаллон, и Холстед едва не подпрыгнул на стуле, увидев его.

– Что он здесь делает? – взвизгнул он.

– Профессор Фаллон находится здесь по моему приглашению, как и вы, – приторным голосом произнес я.

– Я не намерен находиться в одном помещении с этим человеком, – вскочил на ноги Холстед. – Пошли, Катрин!

– Минутку, Пол! А как же насчет подноса? – остановил его я.

Холстед замёр, в нерешительности переводя взгляд с меня на профессора и с профессора на жену, и наконец с дрожью в голосе произнес:

– Я возмущен всем происходящим здесь! У меня просто нет слов!

Фаллон, пораженный неожиданной встречей не менее, чем его неблагодарный ученик, тоже застыл в проходе, не зная, что и сказать. Наконец он взял себя в руки и воскликнул:

– Ты считаешь, что я возмущен в меньшей степени? Но я не впадаю в истерику в отличие от тебя, Пол. Не будь капризным ребенком, успокойся. – Профессор наконец вошел в гостиную и обратился ко мне: – Могу я спросить вас, как все это следует понимать, мистер Уил?

– Считайте, что я решил, устроить аукцион, – невозмутимо ответил я.

– Ага! В таком случае, вы только теряете время, эта парочка и гроша не имеет в кармане.

– Я никогда не сомневалась, что вы купили свою репутацию ученого, профессор Фаллон, – резко сказала Катрин Холстед. – А что вам не удается купить, то вы воруете!

– Проклятье! – вскрикнул Фаллон. – Вы называете меня вором, юная леди?

– Именно так, – Спокойно подтвердила Катрин. – Ведь письмо Виверо у вас, не так ли?

– А что вам известно о письме Виверо? – чуть слышно выдавил из себя профессор.

– Мне известно, что оно было украдено у нас около двух лет тому назад, равно как и то, что теперь оно у вас. – Катрин взглянула в мою сторону. – На какую мысль, интересно, это навело бы вас, мистер Уил?

Я задумчиво посмотрел на Фаллона. Пока реакция шла просто замечательно, давая все основания надеяться, что в конце концов выкристаллизуется истина. Меня, так и подмывало помешать бурлящий раствор, и я спросил:

– Письмо действительно у вас, профессор?

– Да, – неохотно признал Фаллон. – Я купил его законным образом в Нью-Йорке, у меня даже есть чек. Но не этой парочке, черт подери, рассуждать о воровстве! Как насчет тех документов, что вы похитили у меня в Мексике?

– Я ничего не похищал у вас, кроме того, что мне же и принадлежало, – раздувая ноздри, парировал Холстед. –„Зато вы украли у меня мою репутацию, не более и не менее! К сожалению, в нашей профессии слишком много всякого жулья, некомпетентных самозванцев, делающих Себе имя на чужом горбе!

– Что ты сказал, сукин ты сын? – взревел Фаллон. – Ты уже пытался что-то подобное опубликовать в журналах, но никто не придал ни малейшего значения этому бреду! Ты думаешь, кто-нибудь примет всерьез всю эту собачью чушь?

Оба уставились друг на друга, словно боевые петухи, и готовы были сцепиться не на жизнь, а на смерть, но тут я во весь голос вскрикнул: «Тихо!» – и, когда оба обернулись ко мне, добавил уже спокойнее:

– Сядьте, вы, оба! Никогда в жизни не видел ничего более унизительного! Ведь вы взрослые люди! Либо ведите себя в моем доме прилично, либо я вас выставлю за дверь, и вам уже никогда не увидеть моего подноса!

– Извините меня, Уил, но этот тип вывел меня из себя! – с виноватым видом воскликнул Фаллон, опускаясь в кресло.

Холстед тоже сел и уставился ненавидящим взглядом на профессора, не произнося ни слова. Лицо Катрин побледнело, на щеках выступил румянец. Поджав губы, она некоторое время тоже молчала, бросая на мужа укоризненные взгляды, но наконец не выдержала:

– Прошу вас извинить нас, мистер Уил, – сказала она.

– Не следует извиняться за других, миссис Холстед, – холодно заметил я, – даже за своего, мужа. – Я подождал в надежде, что мистер Холстед выдавит из себя хоть словечко, но видя, что тот продолжает упрямствовать, обернулся к Фаллону:

– Должен заметить, профессор, что хотя меня и мало волнуют детали вашего профессионального спора, я был несколько удивлен услышанными здесь взаимными обвинениями.

– Не я начал эту свару, – кисло процедил профессор..

– Мне на это наплевать, – сказал я. – Поразительно совсем другое! Вы оба настолько увлечены своими грошовыми научными спорами, что забыли о том, что из-за этого проклятого подноса убили человека! Два трупа из-за круглого куска металла! Боже мой!

– Мне очень жаль, что мы произвели на вас впечатлений бессердечных людей, мистер Уил, – сказала Катрин Холстед. – Вас это, конечно же, не могло не шокировать.

– А что еще прикажете мне думать? Теперь слушайте меня внимательно, все! Похоже, что в этой странной игре у меня на руках главный козырь, а именно – этот чертовски важный поднос. Но пока я не узнаю, в какую игру мы играем, ни один из вас и краем глаза не увидит это сокровище. Я не намерен играть в кошки-мышки. Что скажете, Фаллон?

– Ладно, договорились, – проворчал неохотно профессор. – Я скажу вам все, что вам интересно будет узнать, но только с глазу на глаз, без Холстеда.

– Это исключено, – сказал я. – Вы скажете мне все, что вам известно, здесь, в присутствии остальных участников игры. И вы тоже, Холстед!

– Это чудовищно! – дрожа от ярости, прохрипел Холстед. – Вы вынуждаете меня раскрыть результаты моего многолетнего труда этому шарлатану!

– Либо вы согласитесь с моими условиями, либо покинете мой дом. Двери открыты, я никого не удерживаю, – твердо заявил я. – Но если вы уйдете, поднос достанется Фаллону.

Холстед вцепился в подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев, и прикусил губу. Решение за него приняла жена.

– Мы согласны с вашими условиями, – твердо заявила она. – Мы остаемся. И не смотри на меня так, Пол, я знаю, что делаю!

– Что скажете, Фаллон? – спросил я профессора.

– Похоже, у меня нет иного выхода, – улыбнулся он. – Холстед говорит о годах исследований– Я тоже отдал этому вопросу несколько лет жизни. Не удивлюсь, если окажется, что мы, оба исчерпывающим образом изучили эту проблему. Сомневаюсь, что мой оппонент обладает большей информацией, чем я, перерывший все архивы музеев Европы.

– Уж не думаете ли вы, профессор, что мозги есть только у вас? – съязвил Холстед.

– Прекратите немедленно! – оборвал его я. – Играть будем по моим правилам, так что воздержитесь от колкостей и говорите по существу дела. Надеюсь, вы меня поняли?

– Должен вам признаться, Уил, – сказал Фаллон, – вы удивили меня. После первой нашей встречи я не был о вас столь высокого мнения, как теперь.

– Порой я и сам удивляюсь своим поступкам, – усмехнулся я, недоумевая, куда подевался серенький человечек.

Глава третья

Это была удивительная, невероятная, прямо-таки умопомрачительная история, в которую я ни за что бы не поверил, если бы не странная фотография в моей фотолаборатории. Однако Фаллон принял ее всерьез, а он был вовсе не дурак, и Холстед тоже, хотя за адекватность его восприятия действительности я бы не поручился.

Твердо решив пресекать малейшую попытку ученых мужей облить друг друга грязью, я взял бразды правления в свои руки. Ни Фаллону, ни Холстеду не хотелось потерять шанс заполучить заветный поднос, так что им пришлось примириться со всеми моими жесткими требованиями, а я извлекал из своего положения максимальную выгоду.

Начать повествование я предложил Фаллону, поскольку он производил впечатление рассудительного и уравновешенного человека. Потеребив мочку уха, профессор положил на стол свои худые руки и со вздохом произнес:

– Как вам известно, я работаю главным образом в Мексике. Вам что-нибудь известно о народе майя?

Я покачал головой – профессор язвительно усмехнулся и продолжал:

– Что ж, это даже облегчит мою задачу. То, что я сейчас расскажу вам, на первый взгляд, не имеет к майя никакого отношения. В процессе своих исследований я несколько раз столкнулся с упоминаниями о семье де Виверо из Мексики: она восходила к старинному испанскому роду, один из представителей которого, Хайме де Виверо, основатель мексиканской ветви, добился значительного положения в обществе после ухода со сцены Кортеса[3]. Хайме оставил своим потомкам огромное состояние, они стали богатыми землевладельцами, прибрали к своим рукам рудники и шахты, и в конце концов семья де Виверо вошла в число самых крупных и влиятельных семей в Мексике.

Благополучие простых людей мало волновало де Виверо, львиную долю своего богатства они получили за счет гнувших на них спину крестьян. Когда в 1863 году французы посадили на престол эрцгерцога Максимилиана Габсбурга, провозгласив в Мексике империю, де Виверо имели неосторожность поддержать неудачливого монарха. Это была их первая роковая ошибка, потому что Максимилиан не удержался долго на троне. Затем последовала череда новых диктаторов и бунтов, и всякий раз де Виверо ставили не на ту лошадь. За сто лет семья была истреблена, и теперь уже не осталось в живых ни одного из представителей этого знатного когда-то рода. Тебе не попадался след хотя бы одного живого де Виверо? – покосился профессор на своего горе-ученика.

– Нет, – буркнул Холстед.

Фаллон удовлетворенно кивнул и продолжал:

– Итак, это была для своего времени весьма и весьма богатая семья, о богатстве которой ходили легенды. Позвольте мне зачитать вам нечто любопытное, касающееся непосредственно подноса, ради которого мы здесь и собрались.

Фаллон извлек из портфеля несколько листов бумаги.

– Этот поднос был чем-то вроде фамильной реликвии у де Виверо, они дорожили им, пользовались исключительно во время пышных приемов, а в остальное время хранили под замком. Вот что говорится в записках одного француза, побывавшего в доме де Виверо в восемнадцатом веке и удостоившегося чести присутствовать на банкете в честь губернатора провинции.

Фаллон прокашлялся и начал читать:

– «Никогда еще не доводилось мне лицезреть столь пышного стола, даже у себя на родине на королевских торжествах, – пишет этот француз по имени Мурвилль. – Мексиканская знать живет не хуже нашей, а ест с золотой посуды, которой здесь великое множество. На праздничном столе мое внимание привлек золотой поднос с фруктами, украшенный тончайшим орнаментом в виде переплетенных виноградных листьев. Один из сыновей хозяина этого дома рассказал мне, что его сделал кто-то из предков, что маловероятно, так как все де Виверо очень богатые люди и не занимаются ремеслами. Легенда гласит, что разгадавший секрет этого золотого подноса станет обладателем несметных сокровищ. Но, как с улыбкой добавил мой собеседник, их семья и без того достаточно состоятельна, так что эта тайна не имеет для де Виверо особой привлекательности».

Фаллон убрал записки в свой портфель.

– В то время я не придал этим сведениям значения, однако на всякий случай сделал с документа копию и положил в свое досье. Довольно скоро я вновь напал на след этого семейства: лишь в течение одного года упоминания о де Виверо попадались мне семь раз! Но занятый более важными исследованиями, я не пытался разгадать фамильную тайну.

– И что же вас тогда так увлекло? – спросил я.

– Цивилизация Центральной Америки до открытия ее-Колумбом, сказал профессор. – Испанский поднос шестнадцатого века меня не интересовал, я тогда вел раскопки на юге Кампече, где, между прочим, был и Холстед. Когда же полевые работы подходили к завершению, Холстед затеял со мной ссору и исчез, прихватив мое досье на семью де Виверо.

– Это ложь! – вскричал Холстед.

– Но ведь так оно и было на самом деле, – пожал плечами Фаллон.

– Из-за чего вы повздорили? – спросил я, надеясь докопаться до корней вражды между двумя археологами.

– Он украл мою работу! – сказал Холстед.

– Черта с Два! – Фаллон обернулся ко мне. – К сожалению, эта довольно распространенная ситуация в академических кругах. Молодой ученый впервые оказывается в полевых условиях вместе с более опытными коллегами. По результатам совместной работы публикуются отчеты, и начинающему исследователю кажется, что его участие занижено и не оценено в должной мере. Такое случается на каждом шагу.

– Но ведь в этой истории есть и доля правды, – заметил я.

Холстед раскрыл было рот, чтобы обрушить на нас очередную гневную тираду, но жена положила ладонь ему на колено.

– Я не отрицаю, что написал статью, касающуюся некоторых аспектов одной легенды вымершего местного племени. Холстед заявил, что я украл у него его работу. Но это не так. Представьте себе такую картину. Во время раскопок, после тяжелого трудового дня, всём хочется немного расслабиться, отдохнуть, порой и, выпить. И вот с полдюжины ученых начинают непринужденный обмен идеями, причем никто не считает свою идею личной собственностью. Возможно, что именно в одной из таких бесед я и услышал какую-то интересную мысль, и не исключено, что ее мне подал Холстед, но я этого точно не помню. И доказать это, клянусь Богом, теперь невозможно.

– Вы прекрасно знаете, что именно мне принадлежит главная идея вашей статьи, – холодно заметил Холстед.

– Вот видите! – всплеснул руками, обращаясь ко мне, Фаллон. – Да никто бы и не обратил на эту статейку внимания, если бы этот молодой недоумок не вздумал жаловаться на меня редакторам журналов и обвинять меня в воровстве научных идей. Я мог бы его публично высечь и пустить голым по миру, но я этого не сделал. Я написал ему письмо, в котором по-хорошему призывал опомниться и в дальнейшем воздержаться от подобных выходок. Но он упрямо гнул свою линию и в конце концов настроил против себя все журналы, они перестали его публиковать.

– Признайтесь, что вы подкупили главных редакторов, Фаллон! – срывающимся голосом воскликнул Холстед.

– Можете думать что хотите, – махнул рукой Фаллон. – Это не меняет дела: досье семьи де Виверо исчезло вместе с вами. Меня это сперва мало огорчило, когда же я решил вернуться к этой теме, мне не доставило особого труда восстановить все по известным мне источникам. Однако во время работы я начал постоянно сталкиваться с Холстедом, и именно это и навело меня на мысль, что он-то и похитил папку.

– А вы могли бы это доказать в суде? – спросил я.

– Не думаю, – сказал Фаллон.

– Тогда не о, чем больше и спорить, – заметил не без торжества в голосе Холстед, а я добавил:

– На мой взгляд, подобный обмен обвинениями не делает вам чести, господа ученые мужи. Еще раз призываю вас вести себя достойно.

– Вы не дослушали историю до конца, мистер Уил, – напомнила миссис Холстед.

– Верно, вернемся к этой увлекательной истории, – согласился я. – Продолжайте, профессор Фаллон. Или доктор Холстед тоже желает что-либо добавить?

– Пока нет, – мрачно пробурчал Холстед с обиженным видом, и я понял, что главное сражение впереди.

– Как-то раз, будучи в Нью-Йорке, – возобновил свой рассказ профессор, – я получил письмо от Марка Джерри-сона, в котором он предлагал мне навестить его. Джерри-сон время от времени продавал мне старинные вещички. На этот раз он предложил мне купить у него несколько кувшинчиков для шоколада народа майя, замечательных тем, что они сделаны из золота, а следовательно, принадлежали какой-то богатой семье. У него еще был плащ из перьев и кое-что по мелочи.

– Проклятый плащ! – с ненавистью прорычал Холстед.

– Да, я сразу же раскусил подделку, – улыбнулся • уголками губ профессор, – И не стал его покупать. Но кувшины были подлинными, именно поэтому-то Джерри-сон и предложил их мне: не всякий музей купит такие дорогие предметы, я же могу это себе позволить, поскольку имею собственный музей. Так вот, мы посмеялись над его попыткой всучить мне фальшивый плащ, он сказал, что пошутил, и я купил эти кувшины для шоколада. Затем он попросил меня взглянуть на одну любопытную вещицу: манускрипт одного испанца, жившего среди майя в начале шестнадцатого столетия. Торговцу хотелось быть уверенным в подлинности документа.

– Он консультировался с вами как со специалистом– в» этой области? – спросил я, краем глаза наблюдая, ка» подалась вперед Катрин Холстед.

– Именно так, – кивнул Фаллон. – Этого испанца звали Мануэль де Виверо, и манускрипт представлял собой его письмо к сыну. – Профессор умолк.

– Что же вы замолчали на самом интересном месте, Фаллон? – воскликнул Холстед.

– Вам что-либо– известно о завоевании Мексики? – спросил меня профессор.

– Не очень много, – признался я. – Мы что-то проходили в школе – Кортес и тому подобное, но у меня все вылетело с тех пор из головы.

– Как, впрочем, и у большинства нормальных людей, – усмехнулся Фаллон. – У вас найдется в доме карта Мексики?

Я подошел к книжной полке и взял оттуда атлас, который положил на кофейный столик. Фаллон пролистал его и сказал:

– Мне придется объяснять вам кое-какие детали предыстории этого письма, иначе вы ничего не поймете. – Он ткнул указательным пальцем в карту Мексики в районе побережья возле Тампико. – В первые два десятилетия шестнадцатого века испанцы обратили свои взоры на территорию, известную нам теперь как Мексика. Об этих землях ходили самые разнообразные слухи, и охваченные жаждой золота конкистадоры хлынули в эти места. – Палец профессора описал дугу над Мексиканским заливом. – В 1517 году побережье обследовал Эрнандес де Кордоба, в 1518 году там же побывал Хуан де Грихальва. А в 1519 году Эрнан Кортес углубился во владения ацтеков, и всем известно, чем это закончилось. Покорив силой, хитростью и обманом этот древнейший народ, он устремился на юг, туда, где теперь находятся Юкатан, Гватемала и Гондурас, в страну народа майя. Свой поход он начал в 1525 году из Теночтитлана, как раньше назывался поселок, ставший теперь городом Мехико, и двинулся через Коацкоалько к озеру Петен и далее на Кобан. Однако трофеи его были не так велики, как он надеялся, а основные силы майя ожидали его на полуострове Юкатан. Далее экспедицию возглавил.Франсиско де Монтехо, поскольку Кортеса отозвали в Испанию. Майя, в отличие от ацтеков, оказали пришельцам отчаянное сопротивление. Испанцы потерпели сокрушительное поражение, конкистадоры впали в уныние.

Мануэль де Виверо воевал в отряде Монтехо рядовым солдатом, но с ним случилась забавная история. Он был захвачен майя, но они не убили его, а оставили в качестве своего рода раба и талисмана. Монтехо так и не покорил Юкатан, ему не удалось полностью подчинить себе майя.

В 1549 году, спустя 22 года после начала своего похода, Монтехо контролировал едва ли половину полуострова, и все это время де Виверо находился в плену в недоступных для испанцев районах Юкатана.

Это весьма любопытный период истории майя. Археологи столкнулись с подлинной загадкой, которую долгое время не могли разгадать. Выходило, что испанцы и индейцы мирно уживались длительное время, следуя своему укладу. Обнаруживали при раскопках соседствующие индейские храмы и испанские церкви, построенные явно в одно время. И лишь когда была восстановлена вся картина событий, ключ к разгадке был наконец найден.

Дело в том, что, хотя жившие бок о бок испанцы и племена майя и воевали постоянно друг с другом, многих районов война не коснулась, а стычки носили эпизодический характер.. Испанцы контролировали восточную часть Юкатана, где находятся такие крупные центры цивилизации майя, как Чичен-Ица и Уксмал, но западная оконечность полуострова оставалась для них закрытой книгой. Она и теперь еще мало изучена. Тем не менее между двумя враждующими сторонами шла оживленная торговля, так что у пленного испанца была возможность переправить послание своему сыну. Вот оно.

Профессор порылся в портфеле, достал перевод письма Виверо и вручил его мне со словами:

– Вам лучше сейчас же ознакомиться с ним. Это ускорило бы наше дело. Письмо многое разъяснит вам.

– Хорошо, – неуверенно произнес я, поглядывая на довольно длинный текст. – Только я предпочел бы прочитать его у себя в кабинете. Могу я быть уверен, что в мое отсутствие вы не поубиваете друг друга?

– Можете не беспокоиться, – спокойно сказала Катрин Холстед. – Все будет в порядке.

– Я попрошу миссис Эджкомб угостить вас чаем, – улыбнулся ей я. – Никто еще не пытался совершить убийство за чашкой чая, это было, бы неслыханным варварством.

Я положил копию перевода письма де Виверо обратно в папку и погрузился в размышления о судьбе давно уже скончавшегося человека, проведшего остаток своей жизни в плену. Что случилось с ним в дальнейшем? Был ли он после смерти короля принесен в жертву? Или ему удалось хитростью убедить майя сохранить ему жизнь?

Насколько же противоречивая эта была натура, с точки зрения современных понятий. Он относился к майя, как относится человек ко льву – как к злобному и опасному хищнику, защищающему себя, когда на него нападают. Это отдавало лицемерием, но ведь де Виверо был воспитан на совершенно иных традициях. Его не мучили угрызения совести, когда он одновременно стремился обратить язычников в христиан и отнять у них золото: для него это было столь же естественно, как дышать.

Несомненно, это был смелый и стойкий человек, достойный того, чтобы умереть, не терзаясь мысленными картинами Чистилища и Ада. Захлопнув с этой мыслью папку, я вернулся в гостиную и тотчас же почувствовал в ее воздухе напряженность: было очевидно, что мои пташки так и не ужились в этом маленьком гнездышке. Я положил папку на стол и сказал:

– Итак, я прочитал это письмо.

– И что вы обо всем этом думаете? – спросил Фаллон.

– Это был добрый человек.

– И только-то?

– Вы сами знайте, что нет, – спокойно ответил я. – Я прекрасно понимаю, о чем идет речь. Я не ошибусь, если скажу, что этот город, Уаксуа… Уакс… – я запнулся, – в общем, этот город с трудным названием пока еще не обнаружен археологами?

– Вы догадливы, – сказал Фаллон, побарабанив пальцами по папке. – По свидетельству Виверо, Уаксуанок был значительно больше Чичен-Ицы и Уксмала, это была столица цивилизации майя. Поэтому тот, кто найдет ее, сделает себе имя и получит ключ ко многим загадкам.

– Вы согласны? – обернулся я к Холстеду.

– Не задавайте дурацких вопросов! – обжег он меня ненавидящим взглядом. – Разумеется, я придерживаюсь того же мнения. Пожалуй, это единственный случай, когда мы с Фаллоном сходимся во мнениях.

– И вы лезете из кожи вон и рискуете надорваться, лишь бы оказаться там первым, – сев на стул, усмехнулся я. – Боже, вот вам и ученые мужи!

– Минуточку! – перебил меня Фаллон. – Это не совсем так. Я готов признать, что пытаюсь опередить Холстеда. Но только потому, что не верю ему. А дело касается вопроса чрезвычайной важности, где спешка недопустима. Он же немедленно начнет раскапывать все вокруг, стремясь заработать репутацию, и все испортит. Могут быть загублены уникальные свидетельства!

– А вот вам уникальный образчик профессиональной этики, – саркастически взглянул на меня Холстед. – Фаллон готов втоптать в грязь репутацию любого человека ради достижения своей цели. – Подавшись всем корпусом вперед, он воскликнул чуть ли не в лицо профессору: – Уж не стремитесь ли вы сами упрочить свою славу открытием Уаксуанока, Фаллон?

– Мое имя в академических кругах уже достаточно хорошо известно, – невозмутимо отвечал Фаллон. – Я достиг вершины.

– И не желаете потесниться на своем Олимпе успеха, – съязвил Холстед.

Я раскрыл рот, чтобы резко оборвать этот спор, но Катрин Холстед опередила меня:

– У профессора довольно своеобразные методы защиты, – заметила она. – Например, он может украсть у конкурента оригинал письма Виверо, – пояснила она, заметив мой вопросительный взгляд. – Ведь вы это сделали, профессор?

– Ну сколько же можно жевать одну и ту же жвачку! – поморщился Фаллон. – Уверяю вас, я купил письмо у Джеррисона в Нью-Йорке, у меня есть доказательства!

– Довольно! – не выдержал я. – Я сыт по горло вашими взаимными обвинениями. Поговорим о деле. Насколько я понял, старик де Виверо отправил сыновьям письмо и подарки, и вы полагаете, что это были два золотых подноса с секретом, разгадка которого приведет вас к Уаксуаноку. Не так ли?

Фаллон кивнул и потянулся к папке.

– Как неоднократно подчеркивает в своем письме старый де Виверо, Уаксуанок буквально напичкан золотом. И отец хочет, чтобы львиная его доля досталась его сыновьям. Однако при этом он не объясняет, как найти этот город, лишь посылает подарки. Не кажется ли вам это довольно странным?

– Я мог бы разъяснить это странное обстоятельство не хуже профессора, – вмешался Холстед. – Похоже, что сыновья Виверо жили как кошка с собакой, и отцу это не нравилось. Это дает мне основание предположить, что каждый из подаренных им подносов содержит лишь часть необходимой информации, а полную картину можно получить, только сложив их вместе. Мудрый старик хотел таким образом помирить своих сыновей. Раз информации нет в письме, она должна быть в подносах, – развел он руками.

– Я тоже пришел к такому выводу, – кивнул Фаллон. – Поэтому-то я и начал охотиться за этими подносами. Но я допустил досадную ошибку: основываясь на свидетельстве француза Мурвилля, я стал искать подносы в Мексике.

При этих его словах Холстед ехидно хмыкнул.

– Я потерял массу времени, пока наконец случайно не обнаружил поднос в собственном музее: оказывается, он давно хранился там.

– Мне это стало известно еще до того, как вы спохватились и изъяли ваш поднос из экспозиции, – самодовольно заметил Холстед.

– Как это можно забыть о том, что имеешь? – раздраженно спросил я. – Более того, далее не догадываться об огромной ценности собственной вещи! Поразительно!

– Но ведь случилось же такое в вашей семье! – парировал Фаллон. – Однако в моем случае все было совсем иначе. Я учредил фонд, который, помимо всего прочего, имеет музей. Я не слежу за всеми приобретениями этого музея, поэтому и не знал ничего о подносе. Так или иначе, но один из подносов хранится именно там.

– Один. А как же вы вышли на второй?

– Со вторым дело обстояло несколько сложнее. Не правда ли, Пол? – хитро прищурился Фаллон. – У Мануэля де Виверо ведь было двое сыновей, Хайме и Хуан. Так вот, Хайме остался в Мексике, основав мексиканскую ветвь этого семейства. Хуану же Америка опостылела, и он с богатой добычей вернулся в Испанию, где тоже стал алькальдом – это нечто вроде сельского мирового судьи. Сын же его, Мигель, пошел дальше своего отца, став богатым судовладельцем.

И вот наступили неспокойные времена, когда между Испанией и Англией возникли трения. Решив раз и навсегда положить этому конец, испанский король Филипп Второй начал строить армаду. Мигель де Виверо внес в это дело свою лепту, подарив королю судно под названием «Сан-Хуан де Уэльва» и лично встал на капитанский мостик. Судно ушло в поход вместе со всей армадой и не вернулось. Пропал и сам Мигель. Однако его дело продолжало жить под руководством его сына, и довольно долго – до конца восемнадцатого столетия. К счастью, сохранились все записи о делах этой компании, из которых я почерпнул любопытнейшие данные. В частности, в одном из своих писем к жене Мигель просил се прислать ему поднос, изготовленный его дедушкой в Мексике. Этот поднос он взял с собой в плавание к берегам Англии. Тогда я решил, что на Этом поиски молено прекратить.

– Я обнаружил это письмо раньше вас, – самодовольно отметил Холстед.

– Все это довольно-таки трудно понять, – признался я. – Детективная история со множеством загадок! И что же вы сделали?

– Я приехал в Англию, – продолжал Фаллон, – но не ради подноса, который, как я был уверен, покоится на дне моря, а в гости к одному из своих коллег. Как-то раз я случайно упомянул в разговоре о своих поисках в Испании, и один из преподавателей Оксфорда, эдакий забавный книжный червь, сказал, что нечто подобное ему встречалось в письмах Геррика.

– Поэта? – изумленно вытаращился я на Фаллона.

– Совершенно верно, – подтвердил он. – Он был настоятелем церкви в Дин Прайор, это неподалеку отсюда. Так вот, некий Гусан, местный торговец, написал ему письмо, которое наверняка и не сохранилось бы, если бы предназначалось другому человеку, менее известному.

– Мне это неизвестно, – оживился Холстед. – Продолжайте.

– Это не имеет особого значения, – устало заметил Фаллон. – Ведь мы все равно знаем, где теперь поднос.

– Мне тоже интересно, – сказал я.

– Хорошо, – пожал плечами Фаллон. – Геррику наскучила сельская жизнь, но он был очень привязан к Дин Прайор. Заняться ему особенно было нечем, и он, как я догадываюсь, проявлял куда больший интерес к своим прихожанам, чем к рутинным обязанностям сельского священника. В число занимавших его людей входил, несомненно, и Гусан, которого он попросил изложить на бумаге то, что незадолго до этого он поведал священнику на словах. Если быть кратким, то фамилия Гусан происходит от Гузман, а дедушка Гусана был матросом на корабле «Сан-Хуан». Претерпев множество злоключений, этот корабль затонул во время шторма у мыса Старт-Пойнт. Капитан – Мигель де Виверо – скончался еще до крушения судна от тифа, так что чудом спасшийся Гузман, предок Гусана, выбрался на берег, прихватив с собой в качестве личной добычи поднос. Внук Гузмана, тот самый Гусан, который описал всю эту историю в письме к Геррику, даже показывал священнику этот трофей. Не знаю только, как поднос оказался в вашем доме, – закончил свой рассказ Фаллон.

– Так вот почему вы рассмеялись, когда я порекомендовал вам встретиться с Дейвом Гусаном! – с улыбкой воскликнул я.

– Я был слегка потрясен, – признался Фаллон.

– Я не знал ровным счетом ничего о Геррике, – сказал Холстед. – Я лишь пытался проследить путь морской экспедиции и выяснить, где затонуло судно «Сан-Хуан». И вот в Плимуте мне случайно попался на глаза снимок в газете.

– Вам просто повезло, – закатив глаза к потолку, фыркнул Фаллон.

– Однако я опередил вас! – осклабился Холстед.

– Да, опередили, – раздельно произнес я. – А потом мой брат был убит.

– На что это вы намекаете? – взорвался Холстед.

– Просто констатирую факт, – Сухо сказал я. – Вы знали Виктора Нишеми?

– Я впервые услышал это имя на слушании дела в суде. Должен отметить, что мне не нравится ход ваших мыслей, Уил.

– Мне тоже, – с горечью отметил я. – Давайте оставим эту щекотливую тему на время. Скажите, профессор Фаллон, к каким выводам вы пришли, исследовав свой поднос?

– Мне не хотелось бы касаться этого вопроса в присутствии Холстеда, – пробурчал Фаллон. – Вы и так достаточно много из меня выжали. Но так и быть, – помолчав, со вздохом произнес он. – Слушайте. Ничего существенного я не обнаружил, поэтому полагаю, что тайну подносов можно раскрыть, лишь обследовав подносы в паре. – Он встал. – Ну, пожалуй, с меня довольно всех этих разговоров. Предлагаю перейти к существу вопроса. Сколько вы хотите за свой поднос? Назовите любую сумму, и я сейчас же выпишу вам чек.

– У вас не хватит денег, – сказал я, и профессор захлопал от изумления глазами. – Я говорил, что цена подноса не обязательно будет выражаться в деньгах. Так вот, сядьте и выслушайте, что я вам сейчас скажу.

Не отрывая от меня внимательного взгляда, профессор медленно опустился в кресло. Я посмотрел на замерших в густеющих сумерках супругов Холстед и сказал:

– Прежде чем я расстанусь с подносом, я хочу, чтобы вы выполнили три моих условия. Это вам. ясно?

Фаллон хмыкнул, и я принял это за знак согласия. Холстед неохотно кивнул головой, с трудом поборов волнение.

– У профессора Фаллона довольно много денег, которые можно использовать, – продолжал я. – Поэтому он способен финансировать любую экспедицию, снаряженную для поисков города Уаксуанок. Вы не можете этого отрицать, Фаллон, поскольку и сами намеревались это сделать. Только вам придется взять с собой и меня. Согласны?

Фаллон смерил меня оценивающим взглядом.

– Не уверен, что вам это по силам, – ухмыльнулся он. – Это ведь не прогулка по Дартмору.

– У вас нет права выбора, – сказал я. – Это мой ультиматум.

– Хорошо, – сказал Фаллон. – В конце концов, рисковать собственной шкурой – ваше право.

– Второе условие: вы оказываете мне всяческое содействие в розыске организатора убийства моего брата.

– Это не помешает вашему путешествию по Юкатану? – вскинул брови профессор.

– Не думаю, – сказал я. – Мне кажется, что тот, кто отправил наемного убийцу за подносом, вооружив его обрезом, знал, что поднос с секретом. Может статься, что мы встретимся с этим злодеем на полуострове.

– Мне думается, вы спятили, – сказал Фаллон. – Но я согласен помочь вам.

– Замечательно, – удовлетворенно воскликнул я, готовясь добить его окончательно. – Третье условие – Холстед едет вместе с нами.

– Будь я проклят, если возьму с собой этого сукиного сына! – выпрямляясь в кресле, прорычал Фаллон.

– Уже второй раз за сегодняшний день я терплю ваши оскорбления. Мне следовало бы ударить вас…

– Заткнитесь! – вскричал я. – Меня уже тошнит от вас обоих! Сколько можно грызться между собой! Вот что я вам скажу. Пока оба вы объявились в одно время в одном и том же месте, так что оба заслуживаете похвалы. При этом вы выдвигаете друг против друга одинаковые обвинения, так что и здесь вы равны. Взгляните на это дело несколько иначе. Допустим, мы не берем в экспедицию Холстеда. Разве он успокоится? Он все равно будет крутиться возле нас, от него не так-то просто отделаться. И хотите вы этого или нет, профессор, но если все три мои условия не будут выполнены, я отдам мой поднос Холстеду. Тогда у каждого из вас будет по подносу, и вы сможете продолжить ваши академические игры. Так вы согласны выполнить мои требования или нет?

– Согласен, – уныло кивнул головой профессор.

– А вы, Холстед?

– Я тоже, – сказал он.

Затем оба они разом воскликнули:

– Где поднос?

Глава четвертая

В столице Мексики царила жара и суматоха, связанная с Олимпийскими играми. Гостиницы были забиты спортсменами и туристами до отказа. К счастью, у Фаллона в предместье Мехико имелся собственный шикарный дом с бассейном, и мы избрали его в качестве нашей штаб-квартиры. У супругов Холстед также было жилье в городе, но и они почти не вылезали из дворца профессора.

Твердо решив действовать, Фаллон не терял времени даром и, как хороший полководец, вывел свою армию на исходный рубеж для нанесения удара: потратив небольшое состояние на телефонные переговоры, он в результате сконцентрировал в Мехико значительные силы.

У меня тоже не было времени для безделья, я дорожил своей работой и не хотел ее терять, так что когда Фаллон развил бурную деятельность, мне пришлось долго и нудно объяснять своему боссу, с какими трудностями я столкнулся на ферме, оставшейся без хозяйского глаза, чтобы выпросить шесть месяцев отпуска за свой счет в связи со смертью моего несчастного брата.

Задействованные Фаллоном силы и средства были доступны только очень богатым людям.

– У всех крупных корпораций непременно возникают проблемы с обеспечением своей безопасности, – философски заявил однажды мне он. – Именно поэтому они были вынуждены содержать собственную службу охраны и детективов. Должен сказать, что эти специальные подразделения порой не только не уступают, но и превосходят по своей эффективности полицию. Именно поэтому я и решил, Уил, в частном порядке навести справки о Нишеми.

У меня – даже слегка закружилась голова. Как и большинство обычных людей, я никогда не задумывался над тем, какую силу и власть миллионеры могут при желании купить за свои деньги. Мысль о том, что, подняв трубку телефона, можно привести в движение частную полицейскую армию, заставила меня иначе взглянуть на окружающий меня мир.

Особняк Фаллона, расположенный на ухоженной территории в сорок акров, был просторным и прохладным. Слуги бесшумно появлялись по первому же зову хозяина и его гостей и так же бесшумно исчезали, когда в них не было необходимости. Я без малейших угрызений совести предался сибаритской роскоши.

К великому неудовольствию Фаллона, его поднос еще не доставили из Нью-Йорка, так что большую часть дня он проводил в научных перепалках с Холстедом. К счастью, теперь их споры носили скорее чисто профессиональный, а не личностный характер, чему во многом способствовала Катрин, держа муженька на коротком поводке.

Профессор и его неблагодарный ученик сцепились уже на следующее утро после нашего приезда.

– Мне думается, что этот Виверо был отъявленный лжец, – заявил Холстед, делая пробный выпад.

– А кто же в этом сомневается? – парировал Фаллон. – Но суть, согласитесь, вовсе не в этом! Как вы помните, коллега, в своем письме к сыновьям он утверждает, что индейцы, пленившие его, доставили его в Чичен-Ицу…

– А я говорю, что он не мог там оказаться! Новая империя к этому времени уже давно распалась, и город был мертв.

– Это по-вашему! – возразил Фаллон. – А вот невежественный испанский солдат думал иначе: он не обладал нашей прозорливостью, а просто описывал то, что видел своими глазами. Раз он утверждает, что попал в Чичен-Ицу, а в письме он фактически упоминает лишь два города, значит, он там на самом деле был. И ему наплевать на то, что вы считаете, что этот город был разрушен испанцами. Безусловно, если правы вы, коллега, то из этого следует, что – письмо – современная подделка, й всех нас обманули.

– Я не считаю, что это подделка! – заявил Холстед. –

Я просто думаю, что этот старик был прирожденным лжецом.

– Мне тоже кажется, – что письмо подлинное, – согласился с ним профессор. – Более того, у меня имеется подтверждение экспертов. – Он встал и подошел к письменному столу. – Вот, почитайте, – протянул он папку с документами Холстеду.

Холстед пролистал заключение и раздраженно бросил его на стол. Я взял бумаги в руки и увидел множество схем и таблиц. Суть же была изложена на последней странице под заголовком «Выводы». В них говорилось следующее: «Документ относится к периоду начала шестнадцатого века испанской культуры. Состояние документа оставляет желать лучшего вследствие низкого качества пергамента, возможно, изначально плохо изготовленного. Радиоуглеродный анализ позволяет считать датой его написания 1534 год с ошибкой плюс-минус 15 лет. Чернила несколько необычного состава, но, несомненно, того же периода, что и пергамент. Исчерпывающий лингвистический анализ не выявил отклонений от норм испанского языка шестнадцатого века. Оставляя без комментариев содержание документа, можно утверждать, на основании всестороннего исследования, что манускрипт соответствует по времени написания указанной в нем дате».

Я представил, как Виверо изготавливает пергамент из кожи животных и делает чернила: а судя по всему, именно так оно и было. Катрин Холстед протянула руку за бумагами, я передал их ей и вновь переключил свое внимание на спорящих ученых.

– Я думаю, ты ошибаешься, Пол, – говорил Фаллон. – Чичен-Ица обезлюдела много позднее. Даже после появления испанцев этот город оставался религиозным центром. Об этом говорит и коварное убийство Ах Дзун Кью, случившееся в 1536 году, а к этому времени Виверо уже девять лет находился в плену.

– Кто этот человек? – спросил я.

– Вождь племени Тутал Кью. Он возглавил паломничество в Чичен-Ицу, чтобы поклониться там богам, но всех паломников убили воины Начи Кокома, его заклятого врага. Однако все это несущественно, для нас важно лишь время этого события, подтверждающее правдивость утверждения Виверо, что он находился в Чичен-Ице, с которым не согласен Пол.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, – сказал Холстед. – Но в письме немало и других сомнительных моментов.

Мне надоело их слушать, и я подошел к окну. Вдалеке ослепительно блестел на солнце плавательный бассейн. Я покосился на Катрин Холстед.

– Я не любитель подобных логических словопрений, это выше моего понимания.

– Мне этого тоже не дано понять, – кивнула она. – Да и вообще я не археолог, просто поднаторела кое в чем, помогая Полу.

Я еще раз взглянул на бассейн: он выглядел довольно заманчиво.

– А не искупаться ли нам? – предложил я. – Мне как раз нужно опробовать акваланг, и мне требуется компания.

– Замечательная идея! – обрадовалась Катрин. – Встретимся возле бассейна через десять минут.

Я сходил в свою комнату, переоделся в плавки, распаковал оборудование для подводного плавания и спустился с ним к бассейну. Вообще-то, я захватил с собой акваланг, надеясь, что удастся поплавать в Карибском море, так что упускать такую возможность не хотелось. До этого мне довелось понырять в чистой воде лишь однажды, в Средиземном море.

Миссис Холстед уже поджидала меня, одетая в закрытый купальник. Вид у нее был весьма привлекательный. Я положил стальные баллоны и ремни у кромки бассейна и подошел к ней. Словно из-под земли рядом с нами появился лакей в белой ливрее и затараторил на испанском.

– Что он говорит? – беспомощно пожав плечами, спросил я у миссис Холстед.

– Он интересуется, не желаем ли мы чего-нибудь выпить, – рассмеялась она.

– Неплохая мысль! Какой-нибудь слабоалкогольный напиток со льдом.

– Я, пожалуй, закажу то же самое. – Она сказала что-то лакею на беглом испанском, и тот поспешно удалился.

– Я не поблагодарила вас за то, что вы сделали для Пола, – обернувшись снова ко мне, сказала она. – Все случилось так быстро, что я сразу даже не успела сообразить.

– Меня не за что благодарить, – ответил я. – Он получил то, что заслужил. – Я не стал объяснять ей, что на самом-то деле мне не хотелось упускать Холстеда из виду, хотя он мне и не нравился: слишком уж скор на обвинения и непредсказуем. Кто-то ведь находился рядом с Нишеми, когда тот убил Боба, и хотя это вряд ли был Холстед, это еще не означало, что он не имел к происшествию никакого отношения.

– Это пустяки, – улыбнулся я его жене.

– А мне кажется, что вы поступили очень великодушно, – сказала она, пристально глядя на меня, – учитывая его поведение. Прошу вас, не обращайте внимания, если Пол снова проявит свой вздорный характер. На его долю выпало много разочарований. И теперь, когда у него наконец появился такой шанс, он слегка нервничает.

– Не волнуйтесь, – успокоил я ее, ничуть не сомневаясь в том, что мы с Фаллоном сумеем быстро поставить зарвавшегося Холстеда на место. Впрочем, учитывая возраст профессора и его роль в экспедиции, это лучше сделать мне Самому, подумал я.

Лакей принес напитки: беловатую смесь в высоких запотевших бокалах с кубиками льда, которые позвякивали, как колокольчики. Не знаю точно, что это было, но вкус оказался весьма приятным и освежающим. Миссис Холстед сделала глоток и с задумчивым видом спросила:

– Когда, по-вашему, вы отправитесь на Юкатан?

– Это зависит не от меня, а от наших знатоков. – Я кивнул в сторону дома. – Мы пока даже не знаем, куда именно нам предстоит отправиться.

– Вы верите в то, что эти подносы таят в себе загадку и что нам удастся ее разгадать?

– Верю, и мы непременно ее разгадаем, – ответил я, умолчав о том, что уже разгадал ее, и с трудом заставлял себя до поры помалкивать.

– Как, по-вашему, отреагирует Фаллон, если я тоже вызовусь ехать с вами на Юкатан? – спросила она.

– Он будет взбешен, – рассмеялся я. – У вас нет ни малейшего шанса.

– Было бы лучше, если бы я все-таки поехала, – подавшись всем телом вперед, с самым серьезным видом проговорила миссис Холстед. – Я боюсь за Пола.

– В каком смысле?

– Я не из тех. легкомысленных женщин, которые позволяют себе унизительные высказывания о своих мужьях при других мужчинах, – взмахнула рукой она, – но Пол особенный человек. Порой он не способен сдерживать себя. Если я рядом, то могу его успокоить, заставить иначе взглянуть на вещи. У меня есть некоторый опыт экспедиций, так что я не буду для вас обузой.

Она говорила так, словно Холстед был сумасшедший, за которым постоянно нужно присматривать. Мне становилось любопытно: что связывало этих двух людей? Брачные союзы порой бывают довольно забавны.

– Мне кажется, что Фаллон согласится, если вы попросите его об этом. Это в ваших силах.

– Я уже однажды оказал на него нажим, – поморщился я. – Не думаю, что это пройдет еще раз. Фаллон не из тех, кто позволяет собой помыкать. – Я сделал большой глоток и ощутил в горле приятную свежесть. – Хорошо, я подумаю, – согласился я наконец.

Однако для себя я уже решил, что заставлю Фаллона согласиться со своим предложением, потому что Катрин Холстед понравилась мне: было в ней нечто такое, чего я уже давно не чувствовал ни в одной женщине. Но лучше не давать волю своим чувствам, потому что время для этого совсем не подходящее, особенно для флирта с женой такого человека, как Пол Холстед.

– Посмотрим, какова здесь водичка, – предложил я, вставая и направляясь к краю бассейна.

Катрин последовала за мной.

– Для чего это вам? – спросила она, указывая на акваланг.

Я объяснил:

– Мне давно уже не доводилось пользоваться им, так что лучше проверить. Вам приходилось плавать под водой?

– И не один раз, – сказала она. – Когда я отдыхала на Багамах, я целыми днями не вылезала из воды. Это такое удовольствие!

Я кивнул я стал осматривать вентили. Убедившись, что они в порядке, надел на себя ремни. Пока я ополаскивал маску водой, Катрин нырнула в бассейн, вынырнула и ладошкой плеснула на меня фонтан брызг.

– Смелее! – крикнула она.

– Меня не надо упрашивать, я знаю, что вода превосходная.

Я сел на край бассейна и спиной плюхнулся в воду: с баллонами не очень-то поныряешь с бортика. Как обычно, мне не сразу удалось войти в правильный ритм дыхания, это требует тренировок, а мне их недоставало. Поскольку впускной клапан располагается в воде выше легких, нужно приноровиться к разнице давления, К тому же следует дышать экономно, что удается далеко не всем аквалангистам. Но я довольно скоро справился с этой задачей и начал дышать в неровном ритме, что поначалу кажется довольно неестественным.

Сделав несколько кругов в глубине бассейна, я мысленно отметил, что нужно поменять балласт: со времени моего последнего погружения я слегка поправился, и лишний груз сковывал движения. Надо мной в воде мелькали загорелые ноги Катрин, и я по-мальчишески устремился к ним и схватил ее за щиколотку. Увлекая ее под воду, я заметил, как ровно всплывают на поверхность пузырьки выпускаемого ею воздуха. Это говорило о том, что она не испугалась и не выдохнула от неожиданности сразу весь воздух из легких.

Внезапно она согнулась пополам и резким рывком выдернула у меня изо рта загубник, сдавив другой рукой шланг. Я глотнул воды и отпустил ее лодыжку. Вынырнув на поверхность, я с трудом отдышался и увидел, что Катрин смеется.

– Где это вы научились такому приему? – спросил я ее.

– Пляжные хулиганы на Багамах обожают разные грубые шутки, так что девушкам приходится учиться, как за себя постоять, – объяснила она.

– Я, пожалуй, еще немного попрактикуюсь, – сказал я. – Давно не плавал под водой.

– А я пока закажу для вас еще бокальчик.

Я снова погрузился в воду и принялся отрабатывать различные необходимые для подводного пловца приемы: вынимать изо рта загубник, пропускать в шланг воду и выдувать ее, снимать и надевать маску и снаряжение.

Минут через пятнадцать я услышал над головой какой-то шум. Взглянув вверх, я увидел всплески и вынырнул на поверхность. Миссис Холстед шлепала по воде ладошкой, а рядом с ней стоял мистер Фаллон.

Он сказал:

– Только что доставили мой поднос, теперь мы можем сравнить его с вашим.

Я снял с себя ремни с баллонами и пояс с грузом.

– Я приду, как только– обсохну.

– Вы можете с этим плавать на глубине? – спросил профессор, с любопытством разглядывая акваланг.

– Все зависит от того, на какой глубине, – уклончиво ответил я. – Глубже, чем на сто двадцать футов, мне погружаться пока не доводилось.

– Возможно, этого будет достаточно, – сказал Фаллон. – Знаете, Уил, вы можете быть нам весьма полезны: нам придется обследовать естественные колодцы. Постарайтесь не задерживаться, – переменил он тему разговора.

Рядом с бассейном располагалось несколько кабинок для переодевания. В одной из них я принял душ, обтерся полотенцем, облачился в махровый халат и пошел в дом. Входя через створчатые двери, я услышал, как Фаллон говорит:

– Я заподозрил, что весь секрет заключается в виноградных листьях, и отдал поднос криптографу. Ключом к разгадке могло быть количество прожилок на листе или угол наклона листьев по отношению к стеблю, или же комбинация этих факторов. Парень все изучил тщательнейшим образом и результаты заложил в компьютер, но не получил ровным счетом никаких результатов.

Идея была оригинальной, но абсолютно неверной. Я подошел к столу взглянуть на два лежащие на нем предмета.

– Теперь, когда у нас есть оба подноса, – сказал Фаллон, – мы сможем сравнить их и, возможно, разгадать тайну послания Виверо.

– О каких подносах идет речь? – поинтересовался я.

Фаллон вскинул голову и вытаращил на меня глаза:

– Вот об этих, что перед вами на столе!

У Холстеда задергалась щека.

– Но я не вижу там никаких подносов, – невозмутимо заметил я, с интересом наблюдая, как лицо Фаллона багровеет.

– Да в своем ли вы уме? – заикаясь, спросил профессор. – Тогда что же это такое, по-вашему? Летающие тарелки?

– Шутки в сторону! – гневно воскликнул Холстед, испепеляя меня взглядом. – Мурвиль называл эти предметы подносами. Хуан де Виверо тоже писал о подносе, как и Гусан в своем письме Геррику!

– А мне на всех них наплевать, – откровенно признался я. – Если подводную лодку назвать аэропланом, она от этого не полетит. Старик Виверо, изготовивший эти вещицы, не называл их подносами. Ведь не говорит же он в своем письме: «Вот, мои мальчики, я посылаю вам в подарок парочку замечательных подносов!» Давайте проверим, как там сказано на самом деле. Где письмо?

Фаллон скользнул по мне ледяным взглядом и полез в свой портфель за переводом манускрипта.

Я взял у него письмо и, найдя нужное место, начал читать: «Я посылаю вам подарки, выполненные в чудесной манере, которой обучил моего отца пришелец с Востока…» – Кроме того, Виверо пишет следующее: «Пусть пелена вражды падет с ваших очей, дабы могли вы надлежащим образом рассмотреть мои подарки и объединиться во имя увековечения славной фамилии де Виверо во всем христианском мире». – Это вам ни о чем не говорит? – спросил я..

– Признаться, нет, – сказал Холстед.

– Это зеркала, – спокойно сказал я. – И то, что все использовали их в качестве подносов, не меняет этого факта.

Холстед раздраженно отмахнулся, но Фаллон нагнулся и стал рассматривать предметы.

– Дно этих «подносов» сделано не из меди, это зеркальный сплав – отражающая поверхность, слегка выгнутая, я проверил.

– Похоже, вы правы, – проговорил Фаллон. – Так, значит, это зеркала?! И что из этого следует?

– Вглядитесь повнимательнее.

Фаллон и Холстед взяли по зеркалу и принялись разглядывать их со всех сторон.

– Ничего, кроме собственного отражения, я не вижу, – наконец сказал Холстед. –

– Я тоже, – подтвердил Фаллон. – И к тому же поверхность далеко не идеальная для зеркала.

– А что вы хотите от металлического зеркала, которое царапали различными предметами четыреста лет? Мне совершенно случайно удалось разгадать, какой в них заключается фокус. У вас есть экран для проекционного аппарата? – спросил я.

– У меня имеется кое-что получше – кинозал, – улыбнулся Фаллон.

Иначе и не могло быть: миллионер Фаллон во всем любил размах.

Он сопроводил нас в ту часть своего дома, где я ни разу еще не был и где находился небольшой кинозал на двадцать мест.

– Я читаю здесь иногда лекции для своих друзей, – пояснил Фаллон. – Очень удобно.

– Где проектор? – спросил я.

– За стеной, в аппаратной.

– Он нужен мне здесь.

Фаллон с интересом посмотрел на меня.

– О’кей, я распоряжусь, чтобы его принесли сюда.

Минут десять мы ждали, пока слуги ходили за аппаратом и устанавливали его на столе посередине зала, следуя моим указаниям. Фаллон был явно заинтригован. Холстед скорчил скучающую мину. Миссис Холстед выглядела прекрасно/и я подмигнул ей.

– Нам предстоит потрясающее зрелище, – сказал я. – Миссис Холстед, подержите, пожалуйста, вот это зеркало.

Подойдя к проектору, я сделал небольшое пояснение:

– Аппарат нужен мне как мощный источник света. Я направлю луч на зеркало таким образом, чтобы, отразившись от него, он упал на экран. А теперь скажите мне, что вы видите?

Я включил проектор, и Фаллон издал громкий вздох, а Холстед тотчас же изменился в лице и впился в экран.

– Как вы думаете, что это за контуры? – спросил я. – Они немного расплывчаты, но я думаю, что это карта.

– Что за чертовщина! – воскликнул Фаллон. – Как такое возможно? Впрочем, не важно. Миссис Холстед, поверните слегка, пожалуйста, зеркало!

Изображение на экране смазалось и поплыло, но затем быстро восстановилось, но уже в новом ракурсе.

– Это карта, вы правы! – прищелкнул языком Фаллон. – Вот этот изгиб внизу справа – Четумальский залив, а над ним, судя по очертаниям, – заливы Эспириту-Санто и Асенсьон. Итак, перед нами западное побережье полуострова Юкатан.

– А что означает этот кружок посередине? – спросил Холстед.

– Мы вернемся к нему чуть позже, – сказал я, выключая проектор.

Фаллон наклонился и принялся рассматривать зеркало, которое миссис Холстед все еще держала в руках. Наконец он недоверчиво покачал головой и взглянул на меня.

Я пояснил:

– Этот фокус я обнаружил совершенно случайно, когда, фотографируя поднос, не вовремя произвел снимок со вспышкой. Проявив пленку, я обнаружил, что заснял не только само зеркало, но и его отражение на стене. Оно мне показалось необычным, и я стал рассматривать его тщательнее.

– Это невероятно! – забирая зеркало у жены:, воскликнул Холстед. – Как можно получить сложное изображение на отражении от ровной поверхности? Я лично ничего здесь не вижу!

– Но это не обычное плоское, а слегка изогнутое зеркало! – сказал я. – Радиус изгиба равен приблизительно десяти футам. Это старинный китайский фокус!

– Китайский?!

– Вспомните, что говорится в письме Виверо: «…пришелец с Востока, появившийся много лет назад в Кордобе вместе с маврами». Это был китаец. Сперва я засомневался: как мог очутиться китаец в Испании в конце пятнадцатого века? Но, подумав, пришел к выводу, что в этом нет ничего странного. Арабы захватили к тому времени огромные территории, от Испании до Индии. Нетрудно себе представить странствующего китайского ремесленника, мастера по металлу. Побывали же в Китае к тому времени европейцы.

– Весьма правдоподобная теория, – кивнул Фаллон, постучав по зеркалу. – Но как, черт возьми, это делалось?

– В этом смысле мне тоже повезло, – сказал я. – Я посетил торквейскую публичную библиотеку и нашел ответ в девятом издании Британской энциклопедии. Между прочим, в последующих изданиях этот раздел опущен.

Я взял у Холстеда зеркало и положил его на стол.

Забудьте об отделке из золота и сосредоточьтесь на самом зеркале. Все ранние китайские зеркала делались из металла, в основном из бронзы. Литая бронза не обладает хорошей отражающей способностью, поэтому приходилось обрабатывать поверхность скребками. Доработка и шлифовка осуществлялись от центра к краю, в результате чего зеркало и получалось слегка вогнутым.

Фаллон достал из кармана авторучку и провел ею по зеркалу, имитируя движение шлифовальщика.

– Продолжайте, – кивнул мне он.

– Со временем зеркала становятся все более изящными. Изготовление их обходится дорого, и мастера начинают украшать их. Один из способов заключается в наложении орнамента на обратную сторону зеркала. Обычно это изречения Будды, выполненные выпуклыми иероглифами. Представьте себе, что происходит, когда такое зеркало начинают шлифовать. Его кладут обратной стороной на твердую поверхность, упор приходится на иероглифы, остальная же часть изделия ни с чем не соприкасается. Поэтому при шлифовке она прогибается, а с площади, имеющей oпopy, удаляется больше металла.

– Вот так фокус, разрази меня гром! – воскликнул Фаллон. – Ив этом весь секрет?

– Вогнутое зеркало обладает свойством рассеивать отраженный свет, – невозмутимо продолжал я. – Но его плоская часть, та, с обратной стороны которой выпуклые иероглифы, отражает лучи параллельными линиями. Изгиб слишком мал, чтобы заметить его невооруженным глазом, но благодаря волновой природе света разница в длине волн проявляется на отбрасываемом отражении.

– И когда же китайцы узнали об этом? – спросил Фаллон.

– В одиннадцатом веке, сперва совершенно случайно, однако позже они начинают использовать этот эффект. Затем они делают композитные зеркала: на их обратной стороне по-прежнему мудрые изречения Будды, а в отражении, отбрасываемом зеркалом, можно прочитать, нечто совершенно иное. В одном из оксфордских музеев хранится зеркало, на обратной стороне которого написано: «Хвала Будде Амиде», а на отражении виден сам Будда. А достигалось это наложением декоративной тыльной части, подобно тому, как это сделал Виверо.

Холстед перевернул зеркало и постучал по золотой накладке.

– Значит, под ней скрывается карта, отлитая из бронзы?

Именно так. Я склонен думать, что Виверо вновь изобрел композитное зеркало. Известны всего три экземпляра, один хранится в музее в Оксфорде, второй в Британском музее, а третий – где-то в Германии.

– А как можно отделить накладку?

– Наберитесь терпения, – сказал я. – Зачем портить зеркало? Можно нанести на зеркальную поверхность ртутную амальгаму, это увеличит отражающую, способность на сто процентов. Но еще лучше просветить его рентгеновскими лучами.

– Я это устрою! – решительно воскликнул Фаллон. – А пока давайте посмотрим еще разок. Включите проектор!

Я включил аппарат, и мы принялись изучать расплывчатые линии отражения на экране. Наконец Фаллон сказал: Похоже на побережье Кинтана-Роо. Сверимся с картой!

– А по краю случайно не слова? – спросила Катрин Холстед.

Я напряг зрение, но разглядеть ничего не смог!

– Возможно, – сказал я не совсем уверенно.

– А что это за круг в середине? – спросил Пол Холстед.

– Думаю, что могу объяснить, – сказал я. – Старику Виверо хотелось помирить своих сыновей, и он подарил каждому из них по зеркалу. Но загадку можно было решить, лишь используя оба подарка. На одном из них общий вид местности, а на другом подробный план территории, обозначенной вот этим кружком.

– А мы это проверим, – сказал Фаллон. – Где мой экземпляр?

Мы стали разглядывать его зеркало, но толком так ничего и не разглядели.

– Изображение слишком расплывчатое, – посетовал Фаллон. – Так можно и ослепнуть.

– Его швыряли как попало четыреста лет, – заметил я. – Но рисунок на тыльной части защищен, и рентген даст нам четкий снимок.

– Я постараюсь сделать это как можно скорее, – пообещал Фаллон. – Вы внесли свой вклад в экспедицию, – с улыбкой сказал он. – Мы вряд ли бы до этого додумались.

– Вы непременно сами сделали бы такое же открытие, – заверил его я. – Не добившись ответа от криптографа, вы наверняка заинтересовались бы, что скрыто под бронзово-золотой накладкой. Не понимаю, почему сыновья Виверо не занялись этим.

Обе ветви этой семьи приняли зеркала за подносы, – задумчиво произнес Холстед. – На смутный намек Виверо они не обратили внимания. Историю же о китайских зеркалах они, вероятно, слышали в детстве и ничего толком в ней не поняли.

– Возможно, – согласился с ним Фаллон. – К тому же вражда между братьями зашла слишком далеко, так что они оставили подарки отца без должного внимания. Испанское семейство утратило, свое зеркало, а в мексиканском оно послужило основой легенды. – Он по-хозяйски положил руки на свою драгоценность: – Но теперь оба зеркала у нас, и это меняет все дело.

Оглядываясь назад, я думаю, что примерно с этого времени Фаллон и начал сдавать. Однажды он уехал в Мехико, а вернулся оттуда злой и подавленный и с того дня впал в молчаливую задумчивость. Я решил, что миллионер может быть расстроен падением курса акций на бирже или чем-то еще в этом роде, и не придал этому значения. В конце концов, все это не мешало ему с дьявольской энергией заниматься подготовкой экспедиции в Уаксуанок..

Однажды Фаллон пригласил меня в свой кабинет.

– Хочу познакомить вас с Пэтом Харрисом, – сказал он. – Я одолжил его на время у одной из нефтяных компаний, в которой имею свою долю акций. Он сейчас занимается Нишеми. Как видите, я держу свое слово.

Я с интересом взглянул на Харриса: это был внешне самый заурядный человек. Среднего роста и телосложения, в неброском костюме, он являл собой образец среднестатистического мужчины со средними умственными способностями.

– Рад с вами познакомиться, – протянул он мне руку. Голос у Пэта тоже оказался бесцветным.

– Расскажите мистеру Уилу, – попросил его Фаллон, – что вам уже удалось узнать.

Харрис вздохнул и сцепил пальцы на своем небольшом животике.

– Виктор Нишеми – самый обыкновенный мелкий мошенник, ровным счетом ничего выдающегося из себя не представлял. В юности он побывал-в исправительном учреждении, потом отбывал срок за мелкое хулиганство. Но за последние четыре года полиция ни разу не задерживала его. Судя по полицейскому досье, он чист как стеклышко. Вам это о чем-нибудь говорит?

– Это всего лишь официальная версия, – сказал я. – А как обстоят дела на самом деле?

Харрис посмотрел на меня с одобрением.

– На самом деле все обстоит иначе. Какое-то время Нишеми был охранником букмекера, потом стал собирать дань с проституток. Это своего рода рост в его преступной карьере. Но вот он вдруг отправляется в Англию, и там его убивают. Виктора Нишеми не стало.

– И это все? – спросил я.

– Не торопитесь с выводами, – заметил Фаллон.

Харрис сел поудобнее в кресле и продолжал:

– Когда имеешь дело с типами, подобными. Нишеми, – назидательно изрек он, – следует иметь в виду одно важное обстоятельство, а именно: у всех них есть друзья. Обратите внимание на его биографию! Сперва школа для малолетних преступников, затем тюрьма за мелкие правонарушения, И вдруг, четыре года назад, Нишеми как бы притих. Он остался мелким преступником, но перестал влипать в неприятные истории и попадаться в лапы полиции. Что из этого следует? А то, что Виктор Нишеми, хулиган и сутенер, обзавелся могущественными покровителями.

– И что же это за люди? – вскинул брови я.

– Вы англичанин, мистер Уил, и вам не доводилось сталкиваться с проблемами, с которыми мы ежедневно сталкиваемся у себя в Штатах. Возможно, то, что я вам скажу, покажется вам неправдоподобным, так что вы уж поверьте мне на слово. О’кей?

– После знакомства с мистером Фаллоном меня уже вряд ли что-либо удивит, – улыбнулся я.

– Вот и замечательно! Скажите, вы можете описать оружие, из которого был убит ваш брат?

– Его убили из обреза, – коротко сказал я.

– И приклад тоже был спилен, не так ли? Эта штука •называется «лупара», ей пользуются итальянцы. Нишеми был сицилийцем, и четыре года тому назад его приняли в «организацию». Организованная преступность – одна из самых мрачных сторон жизни – американского общества, и лидируют в ней итальянские мафиози, точнее – американцы итальянского происхождения. Существует много разных названий этого явления – организация, синдикат «Коза ностра», мафия, хотя мафия – это, пожалуй, название чисто итальянского варианта данного феномена.

– Вы хотите сказать, что моего брата убила итальянская мафия? – удивился я.

– Это не совсем так, – сказал Харрис. – Мне думается, что в данном случае Нишеми слишком много на себя взял и допустил роковую ошибку: позволил себя застрелить.Что происходит с молодыми задиристыми парнями типа Нишеми, когда их втягивают в преступную организацию? Во-первых, им строго-настрого приказывают не попадаться полицейским и делать только то, что велит «капо» – его босс. Вот почему Нишеми и перестал мелькать в полицейских протоколах! – вскинул указательный палец вверх Пэт Харрис, наблюдая за моей реакцией на его слова. – Но из этого мы можем сделать и еще один логический вывод, а именно: если у Виктора Нишеми имелись самые серьезные криминальные намерения в отношения вашего брата, это означает, что он действовал по приказу. Организация не потерпит людей, действующих по собственному усмотрению.

– Так его подослали?

– На 99 процентов именно так оно и есть.

Мне трудно было в такое поверить.

– Вы, кажется, сказали, что мистер Харрис – сотрудник нефтяной компании, – обернулся я к Фаллону. – Насколько он компетентен в вопросе, который мы обсуждаем?

– Мистер Харрис работал в ФБР, – сказал Фаллон.

– Пятнадцать лет, – добавил Харрис. – Это вас удивляет?

– Весьма, – коротко ответил я и спросил: – Где вы раздобыли сведения о Нишеми?

– В полицейском управлении Детройта. Он обитал в этом городе.

– Этим делом занимается и Скотланд-Ярд. Интересно, американская полиция сотрудничает с ним?

Харрис снисходительно улыбнулся.

– Хотя об Интерполе и ходят самые невероятные слухи, в таком деле,. как это, мало что можно сделать. Кого они могут зацепить за это преступление? В Америке будут лишь рады узнать, что Нишеми больше не станет досаждать им. В конце концов, он был шестеркой, и не более того. – Харрис ухмыльнулся и неожиданно изрек: – Это было в чужой стране, и к тому же парень скончался.

– Но и это еще не все, – заметил Фаллон. – Харрис еще не закончил свой рассказ.

– О’кей, – сказал Харрис. – Теперь самое время задаться вопросом: кто послал Нишеми в Англию и зачем? Босса, или «капо» Нишеми, зовут Джек Гатт. Правда, Джек мог и оказывать кому-то услугу, но я в этом сомневаюсь.

– Гатт! – вскричал я. – Он же был в Англии, когда брата убили.

– Нет, его там не было, – покачал головой Харрис. – Я проверял, в тот день Гатт находился в Нью-Йорке.

– Но он хотел купить у Боба поднос! – возразил я. – Он сделал ему предложение при свидетелях. Он был-таки в Англии!

– Что ж, самолет доставит вас из Лондона в Нью-Йорк за несколько часов,. – развел руками Харрис. – Но Гатт не убивал вашего брата. Во всяком случае, своими руками, – добавил он.

– Да кто он такой, этот тип?

– Главарь детройтской мафии. Он контролирует Мичиган и часть Огайо. Настоящее его имя – Джакомо Гаттини, в американском варианте – он Джек Гат. Он не особенно большая величина в «организации», но все же «капо», и с ним считаются.

– Объясните мне это подробнее, – попросил я.

– Дело в том, что хотя «организация» и контролирует преступность, налажено это не столь же хорошо, как централизованный контроль производства в компаниях типа «Дженерал Моторс». Группы довольно свободны в своих действиях и порой даже вступают в конфликт между собой. Это называется войной кланов. Но война мешает общему бизнесу, привлекает внимание полиции, поэтому время от времени все главари собираются на совет и решают спорные вопросы. Они делят между собой территории, ставят на место зарвавшихся и решают, кого и как наказать.

И этот дикий и примитивный мир вторгся на нашу ферму, так далеко расположенную от Детройта, подумалось мне.

– И как же у них все это происходит? – спросил я.

– Предположим, что «капо» типа Гатта надумает выйти из подчинения главного босса и действовать как ему самому вздумается. Довольно скоро в городе объявится молодой сорвиголова вроде Нишеми, уберет Гатта и исчезнет. Если ему это не удастся, появится другой, и рано или поздно с Гаттом будет покончено. Но Гатт это прекрасно понимает и не нарушает правил. И пока он их соблюдает •– он сам «капо», король на своей территории.

Понимаю. Но зачем он отправился в Англию?

– Вот теперь мы наконец и добрались до сути дела, – сказал Харрис. – Что из. себя представляет Джек Гатт? Мафиози третьего поколения, кто, в отличие от только что приехавшего из Сицилии в Америку крестьянина, ни слова не знающего по-английски, или от полуобразованного крутого парня типа Капоне, вполне цивилизован. Можно даже сказать, что это культурный человек. Его дочь учится в Швейцарии, один из сыновей – в престижном колледже на Востоке, другой имеет собственное дело, причем вполне законное. Джек посещает оперу и балет и даже, как я слышал, финансирует балетную труппу. Он коллекционирует картины, и не ворованные. У него завязаны деловые отношения с галереей Парки Бернета в Нью-Йорке, что считается хорошим тоном в кругу миллионеров, он бывает на аукционах фирм «Сотбис» и «Кристи» в Англии. У него красивая жена и прекрасный дом, он вхож в высшие слои общества, пользуется уважением среди влиятельных людей, которые уверены, что он честный бизнесмен. И я не удивлюсь, если узнаю, что он является одним из держателей акций ваших предприятий, мистер Фаллон.

– Я это проверю, – озабоченно сказал Фаллон. – Но из чего он извлекает основную долю своих доходов, незаконных, разумеется?

– Из азартных игр, наркотиков, проституции, вымогательства, покровительства, – ухмыльнулся Харрис. – И разнообразных махинаций и спекуляций. Джек – крупная рыбина.

– Боже мой! – воскликнул Фаллон.

– Все это, возможно, и так, – сказал я. – Но как Нишеми вышел на нашу ферму? Ведь фотография подноса промелькнула в газетах всего за несколько дней до убийства моего брата? Как Гатт так скоро обратил на нес внимание? …

Харрис медлил с ответом, вопросительно поглядывая на Фаллона.

– Рассказывайте все без утайки, – кивнул ему тот. – Дело в том, мистер Уил, что я попросил Харриса проверить происхождение письма Виверо, которое я купил у торговца старинными вещами. Сделать это я решил после того, как Холстед обвинил меня в краже. Продолжайте, Харрис!

– Люди Гатта следили за мистером Фаллоном и, возможно, за Холстедом, – сказал Харрис. – Дело обстояло следующим образом. Письмо Виверо действительно сперва было у Холстеда. Он купил его в Мексике за двести долларов. Потом он взял его с собой в Штаты, а в то время ой жил в Вирджинии, и дом его вдруг ограбили. Среди пропавших вещей было и письмо Виверо. Как мне представляется, его прихватили случайно, в запертом чемоданчике вместе с другими вещами.

– С какими вещами?

– Телевизором, радиоприемником, часами, одеждой и деньгами.

Вы можете себе представить, чтобы я скупал подержанные вещи? – иронически покосился на меня Фаллон.

– Мне думается, это было делом рук мелкого воришки, – сказал Харрис. – Он взял товар, который легко сбыть. Мне кажется, содержимое чемодана его весьма огорчило.

– Однако письмо попало в руки специалиста – Джеррисона, – сказал я. – Каким образом, хотелось бы мне Знать?

Меня самого это поначалу несколько озадачило, – сказал Харрис. – И я навел справки о Джеррисоне. Репутация у него оказалась подмоченной: нью-йоркская полиция уверена, что он крупный и матерый скупщик краденого. Выяснилась любопытная подробность: Джеррисон в приятельских отношениях с Джеком Гаттом, тот даже гостит у него, когда приезжает в Детройт. – Харрис наклонился вперед. – Мне все это представляется следующим образом. Грабитель, очистивший дом Холстеда, обнаруживает в чемоданчике письмо Виверо. Оно жжет ему руки, поскольку продать его сложно и стоимость определить тоже нелегко. Что же случилось дальше с письмом? Мне кажется, что оно проделало долгий путь, прежде чем попало в поле зрения эксперта, а им, скорее всего, оказался Джек Гатт, старый бандит, имеющий собственный музей. Содержание пирьма мне не известно, однако осмелюсь предположить, что, если оно заинтересовало Гатта, он стал наводить справки о его бывшем обладателе, то есть Холстеде.

– Но мы же говорили о Джеррисоне!

– Возможно, Гатт хотел удостовериться лишний раз в ценности своей добычи, – сказал Харрис. – Мы с мистером Фаллоном обсуждали этот вопрос и пришли к некоторым выводам.

Фаллон выглядел напуганным и смущенным.

– Видите ли, мистер Уил, – заикаясь, проговорил он, – я заплатил за это письмо Джеррисону две тысячи долларов.

– И что из этого следует? – спросил я.

– Но я понимал, что письмо стоит дороже, – не глядя мне в глаза, промямлил Фаллон.

– Вы подозревали, что оно… Слово «паленое» в данном случае подходит, мистер Харрис?

– Очень точно сказано, – подмигнул мне Харрис.

– Нет! – замахал руками Фаллон. – Я думал, что Джеррисон ошибается. Если перекупщик ошибается в оценке товара, это его дело, они и так обдирают нас, коллекционеров, как липку. И я подумал, Что на сей раз можно и мне облапошить Джеррисона, ради разнообразия.

– Однако позже вы изменили свою точку зрения.

– Мне думается, мистер Фаллон заглотил подготовленную ему наживку, – сказал Харрис. – Гатт намеренно подсунул ему письмо, чтобы посмотреть, что он станет делать. Холстед не внушал ему особого доверия, ведь он всего лишь молодой и неопытный археолог. Другое дело – мистер Фаллон. Он авторитет в своей области, поэтому, когда он стал повторять путь, пройденный Холстедом, Гатт сообразил, что напал на верный след.

– Правдоподобно, но маловероятно, – заметил я.

– Вы так считаете? – нахмурился Харрис. – Гатт не дурак, вы недооцениваете его. Он достаточно умен и образован, чтобы распознать скрытую выгоду там, где се и не заметит обычный мошенник. У Гатта особое чутье на деньги, и своего он не упустит.

Я вспомнил о золотых желобах на крышах Уаксуанока и золотой обшивке королевского дворца, о золотой горе, отмеченной пылающим золотым знаком, и подумал, что Харрис, возможно, и прав.

– Я думаю, что за мистером Фаллоном и Холстедом с тех пор начали следить, – сказал Харрис. – И одним из тех, кто висел у них постоянно на хвосте, был Нишеми. Когда выяснилось, что заветный золотой поднос принадлежит вашему брату, Нишеми тотчас же дал знать об этом Гатту, и тот прилетел в Англию с целью завладеть им. Я проверил по своим каналам, чем он там занимался, и все подтвердилось. Гатт, получив отказ вашего брата, поручил Нишеми похитить вашу семейную реликвию, а сам решил подстраховаться и улетел назад в Штаты. Нишеми провалил дело и был убит при попытке ограбления.

И этот законченный мерзавец Гатт произвел столь благоприятное впечатление на простодушного девонширского фермера Гарри Ганнафорда!

– Но как нам изобличить этого негодяя? – спросил я.

– Законным образом – никак, – сказал Харрис. – Ни один суд не примет эту гипотезу всерьез и не станет рассматривать дело.

– Может быть, все это – плод нашего больного воображения? А вдруг на самом деле ничего такого и не было?

– Гатт держит под наблюдением и этот дом, и дом Холстедов в Мехико, – усмехнулся Харрис. – Хотите, я покажу вам его парней, которые не спускают с нас глаз?

– Люди Харриса следят за этими наблюдателями, – кивнул головой Фаллон.

– Выходит, мы. под колпаком у Гатта?. И повсюду его люди?

– Возможно, что кто-то из боссов местной мафии оказывает ему такую услугу, – уточнил Харрис. – В их «организации» так принято.

– С этим Гаттом нужно что-то срочно делать! – озабоченно заметил Фаллон.

– И что же именно, любопытно узнать? – криво ухмыльнулся Харрис.

– Я ворочаю немалыми суммами, – сказал Фаллон. – Сотнями миллионов долларов. Я прижму его к ногтю.

– Я бы вам не советовал, – встревожился Харрис. – С Джеком Гаттом шутки плохи. Он не терпит, когда на него пытаются^ давить.

– А что он может мне сделать? – презрительно бросил Фаллон.

– Навсегда вывести из дела. Пуля весомее любого состояния, мистер Фаллон.

Фаллон весь съежился и посерел. Впервые он столкнулся с ситуацией, в которой его богатство мало что значило, и он не мог купить все, что хотел. Крохотная доза подобного снадобья, которым я попотчевал его, не шла ни в какое сравнение с шоковой терапией, предложенной Харрисо-м. Фаллон не был избалованным старым упрямцем, но он слишком долго действовал привычными методами: пускал в ход деньги и грубую силу, когда это требовалось для достижения его цели. А теперь он столкнулся с еще более безжалостным типом, которому наплевать на его деньги. Похоже, что это сбило с него спесь.

Мне стало жаль Фаллона, и я заговорил с Харрисом, давая профессору возможность прийти в себя.

– Мне думается, что пора раскрыть перед вами карты, – сказал я. – Вам следует знать, из-за чего заварилась вся эта каша. Тогда вам будет легче предугадать следующие шаги Гатта. Но это длинная история.

– Мне кажется, что лучше, если я этого не буду знать, – сухо сказал Харрис и криво усмехнулся. – Раз уж Джек Гатт выбрался ради этого из Детройта, это наверняка просто динамит.

– Как, разве он не в Детройте?

– Он не только не в Детройте, он сейчас в Мехико. – Харрис развел руками: – Утверждает, что прилетел посмотреть Олимпийские игры. А что же еще ему тут делать? – ехидно добавил он.

Глава пятая

Одеваясь на другое утро, я размышлял о превратностях человеческой судьбы. Совсем еще недавно я был обыкновенным лондонским бухгалтером уходил на службу в котелке и с зонтиком, а теперь я в экзотической Мексике, готовлюсь совершить опасное путешествие в неизведанные края. Насколько можно было судить по рассказам Фаллона, Кинтана-Роо – настоящая адская дыра. И какой черт дернул меня отправиться туда? Для чего мне этот затерянный в дебрях город? Уж не сошел ли я с ума?

Подтянув узел галстука, я взглянул на свое отражение в зеркале: вот он, новоиспеченный авантюрист Джемми Уил. Не хватает только ружья. Но ружья у меня не было, да и стрелять я не умел. Джеймс Бонд наверняка уже давно распаковал бы свой портативный вертолет и помчался бы за Джеком Гаттом, чтобы овладеть его скальпом, а заодно и парочкой прекрасных .блондинок. Я невольно усмехнулся, и человек в зеркале усмехнулся мне в ответ: на Шона Коннери я был совершенно не похож.

Так что же я мог предпринять против Джека Гатта? Против него, как верно заметил Пэт Харрис, нельзя было выдвинуть никаких обвинений, хотя Нишеми и действовал по его приказу. Сражаться с Гаттом его же оружием было равносильно тому, как если бы Монако вдруг объявило войну России или Америке.

Да и вообще, какого дьявола меня вдруг занесло в Мексику? Несомненно, из душевного равновесия меня вывели колкие слова этой стервы Шейлы. Ну и что из того, что у меня убили брата? Какой нормальный человек бросит все свои дела и пустится колесить по свету, чтобы отомстить убийце? Нет, это не объясняло мое странное поведение, дело заключалось совсем в другом: в моем задетом самолюбии. Я хотел доказать самому себе, что Шейла неправа и я вовсе не серое ничтожество, что свидетельствовало лишь об одном: я незрелая личность и к тому же еще и глуповат.

Однако отступать было поздно. Новые обстоятельства диктовали мне новые условия, и не выполнить их – означало предать самого себя. и потом всю оставшуюся жизнь укорять себя за это. Удивительно, сколько людей совершили опасные шаги исключительно из боязни потерять уважение к собственной личности!

Какое-то время я держался довольно браво. Мне удалось склонить миллионера на свою сторону, хотя во многом я и был обязан зеркалу Виверо. Но теперь, когда Фаллон узнал его секрет, я лишился своего главного козыря. Оставалось рассчитывать лишь на собственные силы, принудить профессора действовать в моих интересах я уже не мог.

Серенький человечек все еще жил во мне. И хотя он и облачился в нелепый маскарадный наряд и пытался выглядеть героем, в душе он мечтал поскорее вернуться в Лондон, надеть свой старомодный костюмчик и котелок и взять в руки складной зонтик вместо шутовского копья. Я скорчил недовольную гримасу человеку в зеркале: Джемми Уил – ты просто овца в волчьей шкуре.

Раздосадованный и неуверенный в себе, я поспешил выйти из комнаты.

Внизу я застал Пэта Харриса со стетоскопом на шее и с черной коробочкой в руках, из которой торчала блестящая гибкая антенна. Он сделал мне отчаянный знак рукой и приложил палец к губам, показывая всей мимикой, что мне следует молчать. Сам он рыскал по комнате, словно пес в незнакомом месте, расхаживая из угла в угол и постепенно приближаясь к большому обеденному столу из испанского дуба.

Внезапно он встал на четвереньки и нырнул под стол, совсем по-собачьи, представив моему взору свою обтянутую штанами задницу и подошвы ботинок. Со штанами у него все было в порядке, а ботинки не мешало бы и починить. Наконец он вылез из-под стола, подмигнул мне и снова прижал палец к губам, после чего кивнул головой, приглашая меня вместе с ним вновь заглянуть под стол. Мне ничего не оставалось другого, как встать в ту же глупейшую позу рядом с ним. Он включил карманный фонарик, и узкий луч света высветил в темноте серую металлическую коробочку, едва видную за крестовиной.

Пэт сделал мне знак вылезать, и мы выбрались из-под стола и быстро вышли из комнаты, прошли по коридору и зашли в пустой кабинет Фаллона.

– Нас подслушают, – сказал Харрис.

– Вы хотите сказать, что эта штуковина?.. – прошептал я.

– Радиопередатчик. – Он вынул из ушей стетоскоп с видом доктора, вынужденного сообщить печальное известие. – Это устройство для обнаружения микрофонов. Я прощупываю с его помощью, все частоты, и если рядом спрятан передатчик или микрофон, в наушниках раздается сигнал. Чтобы найти «жучок», остается лишь следить за стрелкой индикатора.

– Не лучше ли было помолчать об этом? – нервно озираясь по сторонам, заметил я. – Здесь ведь тоже…

– В этой комнате все чисто, – оборвал меня он. – Я проверял…

– Боже праведный! – воскликнул я. – Но как вам пришло в голову, что здесь могут быть такие штуки?

– Недоверчивый склад ума и знание человеческой натуры! – ухмыльнулся он. – Я просто поставил себя на место Джека Гатта. Как еще узнать, что происходит в этом доме? В моем деле такое случается на каждом шагу. – Он потер подбородок. – Вы обсуждали что-либо важное в той комнате?

– А вам известно, что мы пытаемся вообще сделать? – спросил в свою очередь я.

– Да, Фаллон ввел меня в курс дела. Мы еще долго с ним вчера беседовали. – Глаза его загорелись. – Какая необыкновенная история – если только она не выдуманная!

– Мы все стояли вокруг этого стола, когда разговаривали о подносах, – сказал я. – Именно тогда я и сообщил остальным, что это не подносы, а зеркала.

– Это скверно, – озабоченно сказал Харрис.

– Но потом мы прошли в кинозал, – сказал я. – И там я продемонстрировал, что происходит, если направить на эти зеркала луч света и присмотреться к отражению на экране. Обо всем остальном мы говорили уже в том зале.

– Покажите мне это помещение, – сказал Харрис. – Я провел его в лекционный зал, и он тщательнейшим образом обследовал его, однако микрофонов не обнаружил.

– Значит, Гатту известно лишь то, что подносы являются на самом деле зеркалами, и ничего более, – сказал он. – Замечательно.

Мы вернулись в кабинет, где нашли Фаллона и Холстеда. Фаллон распечатывал большой конверт, но замер, едва услышал сообщение Харриса, и словно бы проглотил язык.

– Каков мерзавец! – наконец воскликнул он. – Немедленно выдерните эту штуковину оттуда! Нет, какое коварство! С корнем его!

– Нет, черт подери! – возразил Харрис. – Пусть микрофон остается на месте. Мы воспользуемся им в своих интересах. – Он улыбнулся. – Кому-либо из вас, джентльмены, доводилось участвовать в радиоспектаклях? Мы подыграем Гатту, главное – не обсуждать в той комнате ничего важного.

– Да вы тоже еще та штучка, Пэт! – расхохотался Фаллон.

– Я профессионал, – непринужденно ответил Харрис. – Пожалуй, рисковать нам не стоит, импровизация вряд ли уместна, возможны ошибки. Так что подготовим для него хорошо отредактированную магнитофонную запись. – Он помолчал и добавил? – Я присмотрю за этой комнатой, кто-то ведь должен поменять батарейки, они не вечны.

– Но где приемное устройство? – спросил Холстед.

– Вероятно, в машине, припаркованной где-то поблизости. Здесь ведь уже два дня крутятся те двое парней, которых я заметил. У них наверняка имеется приемник, подключенный к магнитофону. Я не стану беспокоить их, пока они не заглотят нашу наживку. Нам остается только подготовить подходящую историю для них. И лучше не показывать им, что мы раскусили их фокус. Сделаем вид, что мы простаки ш даже не догадываемся о существовании Джека Гатта.

Фаллон не ошибся в своем выборе: Харрис действительно был самым коварным из всех хитрецов, которых мне доводилось встречать. Бухгалтеры, правда, тоже мастера морочить голову, но Харрис был фанатиком своего дела. Он собирал информацию по крупицам день и ночь, во время работы и после нес. Его изощренный мозг напоминал хорошо отлаженный компьютер, но отличался от него тем, что имел склонность к разнообразным трюкам с полученными данными.

Фаллон наконец распечатал конверт, который вертел все это время в руках.

– Займемся делом, – произнес он. – Вот снимки подносов в натуральную величину в .рентгеновских лучах. – Он дал каждому из нас по два снимка.

Снимки вышли великолепными, на них четко вырисовывались все детали, которые невозможно было разглядеть с помощью проектора.

– Миссис Холстед оказалась права, – заметил я. – По самому краю окружности что-то написано по-испански. Но я испанского не знаю.

Фаллон взял в руку лупу и принялся изучать надпись, что-то бормоча себе под нос

– Насколько я могу разобрать, – сказал он, – на вашем зеркале написано: «Путь к истинной славе лежит через портреты смерти». А на моем сказано: «Жизнь вечная ждет за могилой».

– Какой-то ужас! – прокомментировал Харрис.

– Не очень-то четкие инструкции, – ехидно заметил Холстед.

– Не исключено, что это что-то означает, – не согласился с коллегой Фаллон. – Но одно не вызывает сомнений: перед нами определенно карта побережья Кинтана-Роо. – Он взглянул еще раз на надпись через лупу и воскликнул: – Боже мой, ведь здесь обозначены города! Видите эти квадратные значки в виде замков?

Я почувствовал, что атмосфера в комнате накаляется.

– Вот эти два значка в верхней части– скорее всего означают города Коба и Тулум, – дрожащим голосом заметил Холстед. – А к западу от них должна быть Чичен-Ица.

– В бухте Четумал обозначен город Ичпатун. А что вот это, к югу от Тулума? Уж не Чуньякече ли? – Фаллон поднял голову и задумался. – Не так давно там обнаружили крупный город. Существует предположение, что он являлся центром морской торговли на всем побережье.

– Здесь обозначен еще один город, – ткнул пальцем в снимок Холстед. – И вот еще один! – хриплым голосом добавил он. – Кажется, нам чертовски повезло с этой картой, нас ждут величайшие открытия!

– Успокойтесь, – сказал Фаллон, откладывая в сторону снимок. – Давайте лучше взглянем на Уаксуанок. Вот Он, на этом снимке. Если эта карта соответствует кружочку на крупномасштабном плане, мы сможем определить местонахождение этого города.

Я посмотрел на свой экземпляр снимка. На нем были обозначены горы, однако, не зная масштаба, нельзя было определить их высоту. По склонам гор там и здесь были рассыпаны контурные изображения строений. Мне вспомнилось, что в своем письме Виверо упоминал о том, что город расположен на горной гряде, вытянувшейся с востока на запад.

– Планировка напоминает в равной степени и Чичен-Ицу, и Кобу. Но этот город значительно крупнее, – сказал Холстед.

– Здесь есть и колодец, – добавил Фаллон. – Следовательно, возле него расположен, если верить Виверо, храм Юм Чака. Интересно, а где королевский дворец? – Он повернулся и достал из футляра свернутую в рулон карту. – Я отдал этой карте всю свою жизнь, – добавил он.

Профессор развернул карту на столе и прижал края книгами.

– Здесь отмечено все, что построили майя. Вы не заме чаете ничего странного, Уил?

Я посмотрел на карту и сказал:

– Кажется, на юге городов значительно больше, чем в других местах.

– Здесь жило племя петен, еще во времена Старой империи, разрушившейся в одиннадцатом веке. Позже сюда пришли племена ица, они влили в цивилизацию майя свежую кровь, восстановив такие старые города, как Чичен-Ица и Коба, и построив новые, как Майя-Пан. Пока забудьте о юге, обратите внимание на весь полуостров Юкатан. Что в нем примечательного?

– Пустое пространство на западе. Почему там не строили города?.

– А кто вам это сказал? – оживился Фаллон. – Вот Кинтана-Роо. Местные жители настроены крайне враждебно в отношении археологов. – Он ткнул пальцем в карту. – Вот здесь был убит один исследователь, а его скелет замурован в обращенную к морю скалу в качестве своеобразного предупреждения всем любителям раскопок. У вас не пропало желание отправиться туда? – усмехнулся он.

Серенький человечек – внутри меня издал испуганный вопль, но я вымучил ответную усмешку и твердо сказал:

– Я готов повсюду сопровождать вас.

– Так вот, – одобрительно кивнув мне в ответ, продолжал профессор. – С тех пор многое изменилось, но путешествовать в этих краях по-прежнему небезопасно. Местные жители настроены к пришельцам враждебно, как работающие на плантациях чиклерос, так и индейцы племени чан из Санта-Розы. Но еще хуже сама местность. Вот почему здесь необжитое пространство, а Уаксуанок находится как раз посередине.

Наклонившись над картой, он сверился со снимком.

– Я бы сказал, что город находится приблизительно вот здесь, с разницей не более чем в двадцать миль. Виверо не мог произвести тригонометрические расчеты, делая эту схему, так что полностью положиться на его чертеж мы не можем.

– Работа нам предстоит просто адская, – покачал головой Холстед. Он взглянул на меня, но я лишь улыбнулся в ответ, не понимая, какие могут быть там особые трудности. Насколько я мог судить по иллюстрациям в книгах из библиотеки Фаллона, в городах майя были пирамиды высотой с вашингтонский Пентагон. Так как же можно было их не заметить?

– Нам придется прочесать местность площадью более трехсот квадратных миль, – холодно заметил Холстед. – А там можно пройти в десяти шагах от строения майя и не заметить его. Мало того, можно пройти по нему, и не обратить на это внимания, – усмехнулся он. – Вы потом сами поймете, почему.

Я только пожал плечами. Все это не казалось мне настолько ужасным.

– Меня беспокоит, почему этим делом так заинтересовался Гатт? – озабоченно сказал Фаллон. – Яне вижу убедительных мотивов его вмешательства.

Я изумленно посмотрел на Фаллона и воскликнул:

– Как, вы так и не поняли до сих пор? Его интересует золото. Гатт охотится за сокровищами!

Холстед расхохотался, а Фаллон взглянул на меня как на ненормального.

– О каком золоте вы говорите? – наморщив лоб, спросил он.

Теперь настало время удивляться мне.

– Но вы же читали письмо Виверо! Разве он не описывает королевский дворец, обшитый золотом? Разве он не говорит постоянно о грудах золота? Он даже упоминает о золотой горе!

– Послушайте, Уил, ну где майя могли взять Столько золота, чтобы изготовить из него панели для дворца? – снисходительно спросил Фаллон. – Нужно же здраво смотреть на вещи.

На мгновение мне показалось, что я и в самом деле спятил. Холстед покатывался со смеху, а Фаллон смотрел на меня с тревогой. Я обернулся к Харрису, но он только пожал плечами, всем своим видом демонстрируя, что все это выше его понимания.

– Не вижу ничего смешного, – с кислой миной заметил я, глядя на умирающего со смеху Холстеда: я впервые наблюдал, как он искренне радуется чему-то.

– В самом деле? – спросил он, вытирая глаза, и снова закудахтал, не в силах остановиться. – Объясните ему, Фаллон. Я не могу, я уже давно не слышал ничего подобного.

– Так вы и в самом деле полагаете, что в Уаксуаноке золото буквально на каждом шагу? – спросил Фаллон. – Или что оно когда-то было там в несметном количестве? – Он тоже едва сдерживался, чтобы не прыснуть со смеху, заразившись от Холстеда.

– Но ведь именно так сказано в письме Виверо! – разозлился я. – Вы же верите этим снимкам, черт подери! – сунул я фотографии ему под нос. – Чертежи Виверо совпадают с вашими предположениями, так почему вы не верите ему в остальном?

– Потому что Он был самым выдающимся лжецом во всем западном полушарии, – изумленно глядя на меня, сказал Фаллон. – Мне казалось, вам это известно. Ведь вы присутствовали при нашей дискуссии.

Я велел себе расслабиться и тихо сказал:

– Не могли бы вы еще раз объяснить мне все простыми словами? – Я покосился на Харриса: судя по выражению его лица, он тоже был в замешательстве. – Мистеру Харрису тоже будет интересно узнать, в чем соль этой шутки.

– Мне все ясно, – воскликнул Фаллон. – Вы приняли письмо Виверо за чистую монету. – При этих словах Холстед снова покатился со смеху. Меня это уже начинало утомлять.

– Остановимся на одном или двух моментах его письма, – предложил Фаллон. – К примеру, автор утверждает, что род де Виверо имеет древние аристократические корни и утратил былое величие лишь после нашествия мавров, разграбивших его имущество. Все это ложь. Отец его действительно был ювелиром, но дед – самым обыкновенным крестьянином, как и все остальные предки. Мануэль сам добавил к имени отца приставку «де», причем сделал это, находясь в Мексике, поскольку в Испании такая вольность вряд ли сошла бы ему с рук. Ко времени посещения французом Мурвиллем семьи де Виверо этот миф превратился в реальность, вот почему гость и не поверил тому, что кто-то из аристократов де Виверо мог своими руками изготовить золотой поднос.

– Допустим, что здесь он слукавил. Но ведь многие люди преувеличивают, говоря о своей семье. Из этого, однако, не следует, что он лгал, рассказывая о золоте. К чему нужно было плести такие небылицы?

– Все золото майя было завезено в их страну, – сказал Фаллон. – Его привозили из Мексики, Панамы и с островов Карибского моря. Майя не умели обрабатывать металл, об этом невольно свидетельствует и сам Виверо: вспомните, как описывает он их оружие! Это были деревянные мечи с каменными лезвиями, вернее, это были лезвия из обсидиана.

– Но ведь у майя было золото! – возразил я. – Я сам читал, что при очистке колодца в Чичен-Ице нашли много золотых украшений.

– Но каких именно? Это все, импортированные в страну украшения и предметы культа, – сказал Фаллон. – Чичен-Ица являлась важным религиозным центром, а этот колодец считался священным. Такие священные колодцы встречаются по всему свету, в них находят жертвоприношения. А в Юкатане все колодцы. священны, потому что лам мало воды. Паломники стекались к Чичен-Ице на протяжении многих столетий.

– Трудно представить себе фонтан в Нью-Йорке, в который публика не швыряла бы монетки, – вставил Харрис.

– Вот именно, – довольным тоном подтвердил Фаллон. – Здесь проявляется какая-то примитивная тяга людей к воде, суеверное отношение к ней. Но собственного золота у майя все равно не было.

– Тогда зачем Виверо все это придумал? – смущенно спросил я.

– Меня это сперва тоже смущало, но мы с Холстедом обсудили этот момент и совместно разработали одну теорию.

– С удовольствием бы ознакомился с ней, – кисло улыбнулся я.

– Виверо, несомненно, что-то нашел. Но что именно – мы не знаем. Он зашифровал свое послание, желая скрыть свой секрет от посторонних. Одно он выразил совершенно ясно – лавры первооткрывателя должны достаться семье де Виверо. Он не мог прямо рассказать сыновьям о своей тайне, и поэтому вынужден был придумать какой-то другой способ заманить их в эту страну. И он выбрал для этого золото!

Я тяжело плюхнулся в кресло, чувствуя, что силы оставляют меня.

– Но почему испанцы должны были ему поверить, если знали, что золота там нет? – удрученно спросил, я. – Мне кажется, что придется начать все сначала.

– Но ведь это так просто! Испанцы надеялись найти в Мексике богатую добычу, и нашли ее. Напав на ацтеков, они обнаружили много золота в храмовых хранилищах и во дворце Монтесумы. Но они не поняли, что запасы золота не беспредельны. Это были недалекие люди, поэтому им не пришло в голову, что груды золота, которые они обнаружили у ацтеков, скопились за столетия, из крупинок. Они считали, что где-то должны быть золотые копи. Они даже дали этому месту название – Эльдорадо – и никогда не прекращали его поиски. Но никакого Эльдорадо не существовало. Представьте себе этих испанских солдат. Ограбив ацтеков, Кортес разделил добычу, обманув при дележе своих капитанов. Те, в свою очередь, обделили простых солдат, оставив им жалкие крохи. Кому-то досталась золотая цепь, кому-то кубок для вина. Солдаты не собирались оседать на новых землях, их манила Эльдорадо, и они напали на майя, думая, что именно на их земле найдут золотые залежи. Потом Писарро напал на перуанских инков. Конкистадоры безжалостно разрушали целые цивилизации, потому что не желали в поте лица добывать золото из земли. А оно там было, это точно, но его определенно не было на Юкатане. У майя, как и у ацтеков, имелось золото, но не в таком количестве, чтобы покрывать им здания или делать из него водосточные желоба. Знать носила изделия из этого металла, а жрецы пользовались золотой утварью.

– Значит, Виверо просто хотел заманить своих сыновей в эту страну, соблазнив их сказками о золоте? – спросил Харрис.

– Похоже на то, – сказал Фаллон. – Он действительно удивил майя, расплавив золото и отлив из него чудесную фигурку. Ничего подобного им видеть раньше не приходилось. Я покажу вам образец ювелирных поделок майя, и вы поймете, что я имею в виду. – Он подошел к сейфу и взял из него маленький золотой диск. – Вот тарелка, принадлежавшая, по всей вероятности, знатному человеку. Посмотрите, какая на ней чудесная резьба.

Тарелка была очень тонкой и казалась хрупкой. На ней был изображен воин с копьем и щитом в руках на фоне других фигур, держащих довольно странные предметы.

– Возможно, эта тарелочка изготовлена из самородка, найденного где-то далеко от Юкатана, в горном ручье. Майя расплющили самородок, придав ему круглую форму, и украсили резьбой с помощью каменных инструментов, – пояснил Фаллон.

– А как же золотая гора? – спросил я. – Еще одна выдумка Виверо? Разве там не может быть залежей?

– Это исключено, – уверенно заявил Фаллон. – Данные геологической разведки говорят о том, что полуостров Юкатан представляет собой известняковый мыс, золотоносных пород там нет. Как, впрочем, нет и других металлов. Поэтому-то майя, при всей их сообразительности, так и не удалось выбраться из каменного века.

– Хорошо, – улыбнулся я, – вы меня убедили: золота там нет.

– И снова встает вопрос о Гатте, – сказал Фаллон. – Какого дьявола ему от нас нужно?

– Золото, – сказал я.

– Но ведь я только что объяснил вам, что его там нет! – вздохнул Фаллон.

– Мне-то вы все объяснили, – сказал я, – и вполне убедительно. Харрис теперь тоже в этом не сомневается, – обернулся я к Харрису. – Вы же ведь были раньше уверены, что на Юкатане есть золото, не так ли?

– Я думал, что из-за него все и затеяно, – сказал Харрис. – Погребенные сокровища в разрушенных городах.

– То-то и оно! – воскликнул я. – Почему же Гатт должен думать иначе? Он, возможно, и образованный человек, но не специалист в археологии. Я тоже кое-что знаю, однако и я верил в сокровища, потому что не обладал специальными знаниями, чтобы определить, лжет ли Виверо. Откуда же это знать Гатту? Да конечно же, он мечтает о золоте! У него то же мышление, что и у конкистадоров, он такой же разбойник, не желающий добывать деньги трудом.

– Вы, черт подери, правы! – изумленно посмотрел на меня Фаллон. – Нужно раскрыть ему глаза!

– И вы полагаете, что он вам поверит? – криво усмехнулся Харрис. – После того, что он прочитал в письме Виверр? Да у меня до сих пор стоит, словно наяву, перед глазами этот сверкающий на солнце королевский дворец, хотя я теперь и знаю правду. Даже не пытайтесь переубедить Гатта, зря потеряете силы и время.

– В таком случае,. он просто глупец, – рассердился Фаллон.

– Нет, он вовсе не глуп! – возразил ему Харрис. – Он просто уверен, что люди не станут зря тратить столько времени и сил на пустое дело и бродить из чисто научного интереса по джунглям. Он не сомневается, что тут пахнет деньгами. Он подходит к вам со своими мерками, вот и все.

– Проклятье! – воскликнул Фаллон.

– Джек так просто не отступится, – заметил Харрис. – Он еще доставит вам немало хлопот. Скажите, – кивнул он на рентгеновские снимки, – откуда это у вас?

– Из лаборатории одной строительной компании в Тампико, – ответил профессор. – Я ее совладелец, и по моей просьбе они использовали имеющуюся у них специальную установку для просвечивания металла.

– Пожалуй, мне следует заняться этим, – сказал Харрис. – Пока этим не занялся Гатт.

– Но я забрал у них негативы! – возразил профессор.

– А почему вы думаете, что у них больше не осталось негативов? – с жалостью посмотрел на него Харрис. – У них могли остаться неудачные снимки, а вам они наверняка отдали самые лучшие. Нужно выяснить, что они сделали с испорченными снимками, и уничтожить их, пока они не попали в лапы к Гатту. Ведь он может попытаться подкупить бедных лаборантов.

Харрис был профессионалом и не допускал промахов. В изначальную порядочность человека он не верил.

Фаллон подходил к организации археологической экспедиции так, словно готовил военную операцию по высадке войск на Кубу. Он не был бедным гением, вынужденным вымаливать субсидии и экономить каждый доллар ради научной работы. Фаллон был мультимиллионером, и ради своей прихоти мог позволить себе потратить любую сумму. На деньги, которые он израсходовал на поиски Уаксуанока, можно было бы заново выстроить этот городишко.

Сперва он хотел отправиться туда морем, но, поразмыслив, решил отказаться от этой затеи, поскольку побережье Кинтана-Роо изобиловало островами и опасными мелями. Он попросту нанял небольшой воздушный флот и перебросил все оборудование и снаряжение по воздуху. Для этого, правда, ему потребовалось послать на берег залива Асенсьон бригаду строителей, чтобы они построили там взлетно-посадочную полосу. В итоге это* место превратилось в его базовый лагерь.

Как только взлетная полоса была готова, Фаллон направил туда специально оборудованный самолет, чтобы тот произвел аэрофотосъемку провинций Кинтана-Роо и Юкатан. Когда я спросил его, к чему такие излишества, он с улыбкой ответил, что заключил договор с правительством Мексики в обмен на некоторые услуги: Министерство картографии остро нуждалось в информации по этим районам, и Фаллон пообещал предоставить подробные фотоматериалы.

– До меня снимки с воздуха делал там только один человек – Линдберг, – сказал профессор. – А это было довольно давно. Так что новые фотографии нам весьма пригодятся.

Из бухты Асенсьон вертолеты перебросили снаряжение в лагерь номер два в глубине полуострова. Холстед и Фаллон долго спорили, где лучше его устроить. Они с точностью до миллиметра измерили рентгеновские снимки, сопоставили свои измерения с большой картой Фаллона и, наконец, пришли к решению. Теоретически, лагерь номер два должен был оказаться точно на крыше храма Юм Чака в Уаксуаноке. Практически такое было невозможно, однако это никого не удивило.

– Экспедиция сродни боевой операции, Уил, – с улыбкой сообщил мне Холстед, но мне почему-то не стало веселее. – Молено пользоваться всей техникой, имеющейся в твоем распоряжении, но решает все пехота. Вы еще пожалеете, что ввязались в эту историю.

У меня было такое чувство, что он с нетерпением ждет, когда я шлепнусь где-нибудь лицом в грязь во время полевых работ. Это был человек, способный рассмеяться при виде несчастья другого, например, какого-нибудь бедняги, подскользнувшегося на кожуре от банана и сломавшего себе ногу. У него было примитивное чувство юмора, и к тому же он недолюбливал меня.

Все это время мы жили в доме Фаллона в предместье Мехико. Холстеды окончательно перебрались туда, так что мы все время были вместе. Пэт Харрис внезапно исчезал по своим таинственным делам, никого не предупреждая о своем отъезде, и столь же неожиданно возвращался. Он, видимо, отчитывался перед Фаллоном, но ничего не рассказывал остальным, возможно, по той простой причине, что, в– силу занятости, никто его ни о чем и не расспрашивал.

Однажды Фаллон подошел ко мне и сказал:

– Вы как-то говорили мне, что неплохо ныряете с аквалангом. Вы не пошутили?

– Нет, я действительно неплохо плаваю под водой.

– Замечательна, – сказал он. – Когда мы найдем Уаксуанок, нам потребуется обследовать там колодец.

– Мне для этого необходимо дополнительное снаряжение, – сказал я. – То, что имеется у меня, годится для любительского плавания где-нибудь в цивилизованном месте. Для дебрей Кинтана-Роо этого маловато.

– Какое снаряжение вам потребуется?

– Во-первых, компрессор для перезарядки баллонов. Во-вторых, декомпрессионная камера на случай, если придется погружаться на глубину более 150 футов. Без нее возможны осложнения.

– О’кей, – кивнул Фаллон. – Купите это оборудование.

Он повернулся и направился было куда-то по своим делам, но я негромко окликнул его:.

– Мистер Фаллон, а что вы посоветуете мне использовать для этого вместо денег?

– Ах, да, – остановился он. – Я распоряжусь, чтобы мой секретарь все это устроил. Поговорите с ним завтра.

– А кто будет моим напарником? – спросил я.

– Вам потребуется напарник? – удивился Фаллон.

– Одно из основных правил подводного плавания – никогда не погружаться на глубину в одиночку. Тем более – в неизученный естественный колодец. Под водой всякое может случиться.

– Наймите кого-нибудь, – раздраженно бросил профессор, для которого это была малосущественная часть всех его проблем, и он хотел поскорее с ней покончить.

Я отправился по магазинам и купил прекрасное снаряжение. С декомпрессионной камерой пришлось повозиться, в местных магазинах ее не оказалось, так что я обратился к секретарю Фаллона, и тот заказал ее в Штатах. Доставили камеру самолетом. Можете себе представить, чего все это стоило. Возможно, камера была излишеством, но одно дело – заполучить кессонную болезнь в Англии, где можно надеяться на помощь портовых госпиталей и флота, и совершенно иное, когда кровь начинает пузыриться в ваших жилах, как шампанское, в забытой Богом дикой местности. Я предпочитал не рисковать, тем более, что Фаллону это было по карману.

Короче говоря, я запасся таким количеством снаряжения и оборудования для подводного плавания, которого вполне хватило бы, чтобы организовать небольшой клуб аквалангистов. Мне следовало бы радоваться, но никакой радости я не испытывал. Слишком легко мне все это досталось. Мне не пришлось для этого ни трудиться в поте лица, ни копить по крохам деньги. Я понял, отчего богачей так часто охватывает скука и почему они пускаются в необычные предприятия. Следует отдать Фаллону должное: он не относился к разряду скучающих бездельников, он был археологом и знатоком своего дела.

Однажды я подвел Катрин Холстед к бассейну и сказал:

– Ладно, показывайте.

– Что показывать? – удивленно взглянула она на меня.

– Покажите, что вы умеете этим пользоваться, – указал я ей на снаряжение для подводного плавания, которое захватил с собой.

Я стал наблюдать, что она будет делать, не произнося при этом ни слова и не пытаясь ей помочь. Она умело выбрала подходящий ремень с грузом и столь же проворно погрузилась с аквалангом в воду. Я надел свой акваланг и последовал за ней. Мы вместе поплавали немного у самого дна бассейна, и я проверил, как она знает условные знаки в воде. Катрин их понимала.

– Считайте, что вас наняли на работу, – сообщил я ей, когда мы вылезли из бассейна.

– В качестве кого? – спросила она.

– В качестве ныряльщика для. экспедиции, разыскивающей Уаксуанок.

– Вы это серьезно? – обрадовалась она.

– Фаллон велел мне нанять ассистента, а пассажиркой вы отправиться туда не можете. Так что пойду «обрадую» его.

Фаллон, конечно, вспылил, но мне удалось убедить его, обосновав свое предложение тем, что Катрин разбирается в археологии, а ныряльщика, сведущего в археологии, ему здесь не найти.

Катрин, видимо, убедила мужа, потому что он не стал возражать, но я все лее поймал на себе его подозрительный взгляд. Мне думается, что именно тогда он и начал ревновать ко мне Катрин. Меня мало волновало, что он думает на мой счет. Мне нужно было обучить его жену, как правильно подзаряжать баллоны и пользоваться декомпрессионной камерой. В процессе работы мы довольно скоро перешли на «ты». До этого я чаще обращался к ней, как к миссис Холстед, но, согласитесь, это не очень-то удобно, когда приходится постоянно нырять вместе в воду. Однако я и пальцем не прикоснулся к ней.

Холстед по-прежнему называл меня Уилом.

Пэт Харрис мне нравился. Недоверчивый и хитрый при исполнении служебных обязанностей, он был по натуре человеком добродушным и медлительным. Незадолго до отъезда в Кинтана-Роо он дольше обычного засиживался в доме Фаллона, и мы с ним выпивали бутылочку-другую пива, болтая о всякой всячине. Как-то я спросил:

– А в чем, собственно, заключается твоя работа, Пэт?

Он побарабанил пальцами по бокалу.

– Я избавляю Фаллона от лишних неприятностей, – наконец ответил он. – Когда у человека столько денег, как у него, появляются охотники лишить его этих денег. Я навожу справки о таких парнях, чтобы выяснить, с кем имею дело.

– И меня ты тоже проверял?

– Конечно! улыбнулся он. – Мне известно о тебе больше, чем твоей родной матери. – Он отхлебнул из бокала. – А если у какой-то из его корпораций случаются неприятности, я выезжаю на место и разбираюсь, в чем дело.

– Нечто вроде промышленного шпионажа? – уточнил я.

– Почти, – согласился он. – Но только с позиции обеспечения безопасности. Ведь Фаллон не занимается темными махинациями, так что я веду исключительно контрразведывательную работу.

– Если ты проверял меня, ты наводил справки и о Холстеде, не так ли? – спросил я. – Мне он не внушает доверия. Странный тип.

– В этом ты прав, – вновь улыбнулся Пэт. – Этот парень возомнил себя гением, но потом выяснил, что всего лишь талантлив, а это бьет по самолюбию. Беда Холстеда в том, что он никак не может с этим смириться.

– Не можешь ли объяснить мне это поподробнее? – попросил я.

– Дело тут вот в чем, – вздохнул Пэт. – Студентом он проявил незаурядные способности и после окончания учебного заведения надеялся сделать хорошую карьеру. Но он, как и многие ему подобные вундеркинды, заблуждался насчет реального положения вещей в корпорациях. Там полно образованных умников, когда-то претендовавших на ведущие роли, но вынужденных в силу обстоятельств оставаться на второстепенных должностях. А заправляют всем другие ребята, те, что добились своего положения, действуя ногтями и, если нужно, острыми ножами. Я знаю многих президентов корпораций, которые никогда не ходили в колледж:. Встречаются, правда, такие, как Фаллон, но он имел солидную базу, а не начинал с нуля. К тому же у него уже было имя. Фаллон из тех, которые в любом деле добиваются успеха. А Холстеду суждено вечно быть только вторым. Он это понимает, но не хочет в этом признаться даже самому себе и упрямо лезет наверх, снедаемый амбициями. Вот почему он пытался в одиночку найти Уаксуанок, его манили лавры первооткрывателя потерянного города. Он рассчитывал сделать себе на этом имя и удовлетворить свое самолюбие. А ты вынудил его пойти на сотрудничество с Фаллоном и, следовательно, разделить с ним славу. Ему это не понравилось.

Я подумал над услышанным и осторожно заметил:

– Но ведь Фаллон и Холстед осыпали друг друга взаимными упреками. Холстед обвинил Фаллона в похищении у него письма Виверо. С этим мы, предположим, все выяснили. А как насчет того досье, которое, по словам Фаллона, украл у него Холстед?

– Мне думается, что за Холстедом есть такой грех, – откровенно сказал Пэт. – Сопоставим события. Фаллон собрал материалы, относящиеся к письму Виверо, но не придал им особого значения, так как был занят другой проблемой. Холстед знал о досье от самого Фаллона, поскольку тот не делал из него секрета. Вернувшись с раскопок, Холстед обнаруживает письмо у одного старика в Дуранго и покупает его за двести долларов: хозяин, не знал его подлинной стоимости. Но Холстед отлично понимал, что в письме может быть ключ к разгадке тайны Виверо. Мало того, в нем была заложена настоящая бомба: город, о котором никто даже и не слышал.

Харрис потянулся еще за одной бутылкой пива и откупорил ее.

– Спустя месяц Холстед ссорится с Фаллоном и исчезает вместе с его досье по Виверо. Фаллон не придает пропаже особого значения, полагая, что коллега случайно прихватил его досье вместе со своими бумагами. И лишь много позже, узнав о том, что именно с этого момента Холстед и развил бурную деятельность, Фаллон изменил свою точку зрения.

– Все это лишь косвенным образом подтверждает вину Холстеда, – заметил я.

– Однако именно косвенные улики и помогают раскрыть большую часть всех преступлений, – возразил мне Пэт. – У Холстеда далеко не безупречная репутация в академических кругах, поговаривают, что некоторые свои открытия он просто фальсифицировал. Уличить его в этом пока не удалось, изгнать с позором из научного общества тоже. Подобное случается довольно часто, например, у вас в Англии тоже была какая-то скандальная история.

– Да, в области антропологии, – подтвердил я. – Феномен так называемого пилтдоуновского человека. Он не вписывался в общепринятую схему развития человека, появились множество теорий на сей счет, но в конце концов радиоуглеродный анализ показал, что это фальсификация.

– Любители подобных проделок еще не перевелись, – кивнул Пэт. – Они готовы пойти на любой подлог, чтобы прославиться. Эти людишки сделаны из того же теста, что и Холстед, – ничтожные посредственности, мечтающие о быстрой славе.

– И все же, – упрямо повторил я, – все это только наши предположения..

Я не мог себе представить, что и в науке встречаются мошенники. А может быть, мне не хотелось верить, что такая женщина, как Катрин Холстед, могла выйти замуж по любви за такого человека.

– Пока его не схватили за руку, – сказал Пэт. – Но мне кажется, что это вопрос времени.

– А как давно они женаты? – спросил я.

– Три года. – Бокал в руке Пэта застыл на полпути ко рту. – Послушай, если ты думаешь о том же, что и я, то мой тебе совет: не делай этого! Держись подальше от его жены, Фаллону это не понравится.

– Да ты, как я погляжу, читаешь чужие мысли, – язвительно заметил я. – Не волнуйся, миссис Холстед с моей стороны ничего не угрожает. – Сказав это, я поймал себя на мысли, что не совсем в этом уверен. Мне понравилось, что Пэт именно так выразил свою озабоченность: его волновало исключительно мнение его босса, а на реакцию Холстеда ему было наплевать. – Как ты думаешь, – спросил я, – Катрин знает о том, что ты рассказал мне относительно репутации ее мужа?

– Не уверен, – сказал Пэт. – Не могу себе представить, чтобы кто-то решился прямо сказать ей, что у ее мужа паршивая репутация среди ученых. Она узнает об этом в последнюю очередь. – Пэт с интересом взглянул на меня: – А зачем ты втянул ее в эту затею с нырянием? Ты уже дважды вынуждаешь босса идти тебе на уступки. Долго так продолжаться не может.

– Она умеет сдерживать своего муженька, когда это не под силу другим. Ты же знаешь, какой у него вздорный характер. Одному мне не, удастся долго удерживать наших ученых мужей от желания перегрызть друг другу глотки, мне понадобится помощь.

– Ты, скорее всего, прав, – кивнул Пэт. – Со стороны Фаллона вряд ли можно ожидать неприятностей, однако Холстед на все способен. Он явно психически неуравновешенный человек. Знаешь, что я думаю? Окажись он в трудной ситуации, он либо Лопнет, как тухлое яйцо, либо взорвется, как бомба. И то, и другое не доставит тебе удовольствия. Я– бы на него не положился в серьезном деле, ему нельзя верить ни на йоту.

– Спасибо за добрый совет, – сказал я. – Не хотел бы я, чтобы ты писал на меня характеристику.

– О тебе я лучшего мнения, Джемми, – ухмыльнулся он. – Чтобы добиться успеха, тебе следует лишь перестать скромничать. За вами, англичанами, вообще утвердилась репутация тихонь, но ты слишком перегибаешь палку. Мне можно быть с тобой откровенным?

– А разве я могу этому помешать?

– Скорее всего, нет, – рассмеялся Пэт. – Это моя слабость – говорить правду в глаза, за что я в свое время не раз получал по физиономии.

– Ладно, не темни, я готов выслушать худшее. Обещаю не давать рукам волю.

– О’кей. У тебя твердый характер, иначе вряд ли тебе удалось бы уломать Фаллона, это далеко не каждому под силу. Но чего ты после этого добился? Всем теперь заправляют Фаллон и Холстед, а ты выпал из игры. Мало того, своим нелепым требованием взять в экспедицию миссис Холстед, ты разозлил Фаллона. И вообще, для чего ты влез в эту историю?

– Я решил, что смогу таким образом добраться до организатора убийства моего брата, – признался я.

– Об этом можешь забыть, – отрезал Пэт.

– Я и сам уже это понял, – мрачно сказал я.

– Это уже неплохо, – отметил Пэт. – Гатт раздавит тебя, как букашку, и даже не поморщится. Не лучше ли тебе плюнуть на все это и вернуться домой, Джемми? На свою маленькую ферму. Ты же видишь, что никаких сокровищ нет, а открытие затерянных городов в Латинской Америке тебя мало волнует. Так зачем же терять время?

– Я не теряю надежды отомстить Гатту, – сказал я. – Он может и сам подставиться, а уж я не упущу момента.

– Тогда тебе придется ждать довольно долго, Джемми. Скорее Ад замерзнет, чем это случится. На меня сейчас работают пятнадцать оперативников, но пока я не очень-то продвинулся вперед. Планы и намерения Гатта остаются для меня загадкой. Он опытный малый и не допускает промахов. Он все время подстраховывается и держится в тени, это его стиль работы.

– Но ведь его заинтересует, чем мы будем заниматься в Кинтана-Роо?

– Безусловно, – согласился Пэт. – Он будет держать экспедицию под своим неусыпным оком.

– Тогда ему придется последовать туда за нами, – сказал я. – Ему ничего не удастся сделать, находясь в Мехико. Если он так сильно заинтересовался сокровищами Уаксуанока, ему придется отправиться туда за добычей. Я прав?

– Вполне возможно, – задумчиво сказал Пэт. – Не могу себе представить, чтобы Джек доверил такое дело кому-то еще.

– Но там он окажется в непривычной обстановке, Пэт! Кинтана-Роо – это не Нью-Йорк, там он может и допустить ошибку.

– Не понимаю, почему ты так уверен, что у тебя там будут перед ним преимущества? – удивленно посмотрел на меня Пэт. – Да, Гатт городской человек, но это не значит, что его можно назвать цивилизованным. Не сравнивай его с собой, Джемми, ты обыкновенный лондонский бухгалтер, а он гангстер. И в Кинтана-Роо тебе вряд ли придется легче, чем ему.

– Во всяком случае, мы там окажемся в равных условиях, а это уже что-то значит, – сказал я.

Пэт осушил залпом свой бокал и в сердцах стукнул им по столу, едва не разбив его. – Нет, ты все-таки псих! – воскликнул он. – Доля здравого смысла в твоих словах, конечно, есть, но я думаю, что ты псих. Ты такой же ненормальный, как и Холстед. Ты умеешь обращаться с оружием?

– Не пробовал, – признался я. – Поэтому не знаю.

– И что ты намерен делать, доводись тебе столкнуться с Гаттом один на один? Зацеловать его до смерти?

– Не знаю, – уныло сказал я. – Там видно будет. В зависимости от обстоятельств, как говорится.

Он схватился за голову руками и долго молча рассматривал меня, словно сумасшедшего. Наконец он . глубоко вздохнул и сказал:

– Позволь мне нарисовать такую гипотетическую ситуацию. Допустим, тебе удастся отделить Джека от его телохранителей, что само по себе маловероятно. И вот вы остались с ним вдвоем, оба горожане и новички в джунглях. – Он нацелился в меня пальцем. – И первое, и последнее, что ты успеешь сообразить, – это то, что Джек уложит тебя на месте из обреза, и ты уже ничего не сможешь сделать.

– Разве Гатт сам кого-либо убивает? – спросил я.

– Полагаю, что да.. Он прошел через все ступени «организации», заслуживая доверие и авторитет, так что наверняка совершил в молодые годы несколько убийств.

– Даже если и так, то все равно это было давно, – глубокомысленно заметил я. – Он утратил навыки.

– Ах, с тобой бесполезно разговаривать, – махнул рукой Пэт. – Если у тебя не высохли мозги, отправляйся-ка поскорее туда, откуда приехал. Я вынужден остаться, но знаю хотя бы, за что рискую жизнью: мне за это платят. А о таких, как ты, еще Киплинг писал: «Если вокруг вас все теряют голову, а ваша почему-то на месте, тогда скорее всего вы просто не знаете, что происходит».

– У тебя неистребимое чувство юмора, – рассмеялся я.

– Но до Фаллона мне все равно далеко, – мрачно изрек Пэт. – Он устроил из всей операции настоящий балаган. Это же натуральная пародия на безопасность! Я кормлю Гатта через его микрофон липовой информацией, а что вытворяет Фаллон? Он устраивает какой-то дешевый телеспектакль! Я не удивлюсь, если на взлетно-посадочной полосе, которую он построил, вас будут ждать телеоператоры Си-Би-Эс, готовые начать прямую трансляцию на всю страну, и радиокомментаторы из «Радио-Сити» вдобавок. Каждый крестьянин в Мексике уже в курсе событий. Гатту уже не нужно нас подслушивать, ему достаточно спросить об этом любого прохожего.

– Да, у тебя нелегкая жизнь, – сочувственно сказал я. – А что, Фаллон и в самом деле так себя ведет?

– Не пойму, что с ним творится! – покачал головой Харрис. – Все дела он передал своему брату, сделав его своим доверенным лицом. Брат неплохой малый, но ведь речь идет о сотнях миллионов долларов! Разве можно кому-то доверять такие суммы?! А Фаллон думает только об этом пропавшем городе.

– Мне кажется, его волнует что-то еще, – сказал я. – Порой он вдруг становится задумчивым.

– Я тоже это подметил, – сказал Пэт. – Что-то грызет его, но со мной он об этом не говорил. – Харрису претила сама мысль о том, что от него что-то утаивают. – Пойду спать, – сказал он, вставая и потягиваясь. – Завтра много работы.

Итак, я снова схлопотал то же самое!

Сперва от Шейлы, а теперь вот от Харриса. Правда, он был не столь прямолинеен, как она, но все же сказал примерно те же слова. Очевидно, в самом моем облике и манерах было нечто, весьма напоминающее Каспара Милки-тоста – образцового конторского служащего, протирающего с девяти до пяти свои штаны на работе. Но самое страшное Заключалось в том, что я вовсе не был уверен, что моя внешность не соответствует содержанию.

Гатт, если верить Пэтту, был смертельно опасен. Возможно он не стал бы стрелять в человека на спор, пытаясь угадать, куда тот упадет, но ради корысти был способен на это. При мысли о том, что предстоит столкнуться с ним один на один, мне становилось дурно, но обратного пути уже не было.

Любопытной была и оценка, данная Пэтом Холстеду. Интересно, насколько хорошо знала своего мужа Катрин. Видимо, она его любила. Пожалуй, в этом можно не сомневаться. Во всяком случае, ни одна здравомыслящая женщина не потерпела бы такого мужчину, если бы не любила его. Возможно, я судил несколько предвзято. Тем не менее она всегда была на стороне мужа, когда он спорил с Фаллоном, что свидетельствовало о ее верности. Я отправился спать, думая о ней.

Глава шестая

В лагерь номер один мы отправились на личном реактивном самолете Фаллона – его летающей штаб-квартире. Пэт Харрис не полетел с нами, оставшись наблюдать за Гаттом, так что в комфортабельном салоне было всего четверо пассажиров: Фаллон, супруги Холстед и я. Фаллон и Холстед затеяли очередную профессиональную дискуссию, а Катрин листала иллюстрированный журнал, сидя рядом с мужем в максимально возможном отдалении от меня. Разговаривать с ней мне было неудобно, поэтому я созерцал в иллюминатор ландшафт.

С высоты Кинтана-Роо походила на заплесневелый сыр. Плотный зеленый покров лишь изредка сменялся прогалинами грязного серо-белого цвета. Я не заметил ни одного ручья или реки, и предупреждения Холстеда относительно предстоящих в экспедиции трудностей начали казаться мне вполне обоснованными.

Фаллон отдал по внутреннему телефону распоряжение пилоту, и– самолет стал снижаться. Обернувшись ко мне, Фаллон сказал:

– Сейчас посмотрим на лагерь номер два.

Даже с высоты в тысячу фунтов лес казался настолько частым, что под его зеленым покровом вполне мог бы укрыться, оставаясь невидимым, город размером с Лондон. Я дал самому себе на будущее зарок не судить опрометчиво о вещах, в которых не разбираюсь. Возможно, Холстед в чем-то и обманщик, но в своем деле он дока и был прав, говоря, что нам предстоит нелегкая работа.

Лагерь номер два появился столь внезапно, что я не успел даже толком рассмотреть его целиком. Словно бы угадав мои мысли, пилот развернул самолет, накренив его на одно крыло, и моему взору предстала прогалина с несколькими сборными домиками, между которыми крохотные человечки махали нам руками. Самолет сесть здесь не мог, да это и не планировалось. Встав на прежний курс, он быстро набрал высоту и устремился к побережью, к лагерю номер один.

Спустя двадцать минут, покрыв расстояние еще в восемьдесят миль, мы очутились уже над морем и стали снижаться над блестящим на солнце берегом и белой пеной прибоя к посадочной полосе. Пару раз провалившись в воздушные ямы, наш самолет мягко приземлился и покатился по бетону. В конце дорожки он замер, развернулся и вырулил на площадку напротив ангара. Выйдя из прохладного салона, я почувствовал себя на солнцепеке так, словно меня оглушили кувалдой.

Фаллон не обратил на жару ни малейшего внимания: видимо, солнце вытопило из него все соки за многие годы, проведенные им в странствиях по этой части света, и он полностью акклиматизировался.. Семенивший за ним следом по дорожке Холстед тоже держался молодцом, в отличие от нас с Катрин, с трудом поспевавших за ними. Когда, наконец, мы добрались до домика, в который вошел Фаллон, то едва дышали.

– Боже мой! – воскликнул я, переведя дух. – Здесь всегда такое пекло?

Обернувшись ко мне, Холстед глумливо ухмыльнулся:

– Мехико вас определенно испортило: здесь, на побережье, климат гораздо мягче, чем, к примеру, там, где находится лагерь номер два. То ли еще будет!

Мне стало жаль себя.

В домике работал кондиционер, поэтому было немного прохладнее. Фаллон представил нас высокому плотному мужчине:

– Знакомьтесь, Джо Рудецки, начальник этого лагеря.

– Рад с вами познакомиться, мистер Уил, – пробасил Рудецки, протягивая мне свою лапу.

Позже я выяснил, как Фаллону удалось так быстро ор-, ганизовать эту операцию. Он просто-напросто одолжил у одной из своих нефтедобывающих компаний бригаду материально-технического обеспечения. Эти ребята имели опыт работы в трудных условиях тропического климата: в Северной Африке, Саудовской Аравии и Венесуэле. Обследовав лагерь, я с удовольствием отметил, что потрудились они на славу. Но и отдыхать они умели, не, забывали даже о таких мелочах, как холодная кока-кола, не говоря уже о максимальном комфорте.

Мы провели в лагере весь день и остались ночевать. Фаллон и Холстед занимались проверкой нужного им оборудования, а мы с Катрин готовили к работе акваланги. Брать их с собой в лагерь номер два мы посчитали нецелесообразным, поскольку он являлся лишь временной базой. После того, как мы найдем Уаксуанок, предполагалось разбить возле него лагерь номер три.

В полдень мы сделали перерыв на обед. Есть не хотелось, из-за жары у меня пропал аппетит, но я с удовольствием выпил бутылочку холодного светлого пива, которую мне любезно сунул в руку Рудецки. Готов поклясться, что оно шипело в моей пересохшей глотке.

Акваланги были в полном порядке, и я вызвался помочь Фаллону, однако он покачал головой:

– Вряд ли вы будете нам полезны, – сказал он. – Ведь вы не разбираетесь в этой сложной технике. Кстати, если вы оглянетесь, то увидите представителей майя, – не без удивления добавил он, глядя через мое плечо.

Обернувшись назад, я увидел двух мужчин, стоящих за взлетно-посадочной полосой в нескольких шагах от леса. Одеты они были в мешковатые штаны и белые рубахи. Никаких признаков волнения незнакомцы не выказывали. Лиц их на таком расстоянии я не разглядел.

– Мне кажется, они в полной растерянности, – сказал Фаллон. – Такого нашествия им видеть еще не доводилось. Они не досаждают вам, Джо? – спросил он у Рудецки.

– Туземцы? – переспросил тот. – Нет, мистер Фаллон, ведь они здесь поблизости не живут, они с побережья. А тут у них небольшая кокосовая плантация.

– Эти люди отрезаны от мира, – пояснил мне Фаллон. – С одной стороны – море, с другой – лес. Их, должно быть, немного, всего одна семья: пальмы не прокормят две. Так что им приходится во всем полагаться на самих себя.

– Так как же они умудряются жить в таких условиях? – удивился я, потрясенный столь мрачной картиной.

– Ловят рыбу, черепах, собирают черепашьи яйца, – пожал плечами Фаллон. – Иногда им удается подстрелить дикую свинью. Два раза в году они продают копру, а на вырученные деньги покупают одежду, иглы и патроны.

– Это те самые потомки воинственных индейцев, о которых вы рассказывали?

– Эти ребята не станут бунтовать, они смирные, – улыбнулся Фаллон. – Гораздо опаснее индейцы, живущие во внутренних районах. Но еще опаснее чиклерос. Вам они здесь еще не встречались, Рудецки?

– Они было сунулись к нам, но мы их прогнали, – мрачно кивнул Джо. – Они нагло обворовывали нас. – Он оглянулся на Катрин, разговаривающую с Холстедом, и понизил голос: – На прошлой неделе они убили туземца, мы нашли на берегу труп.

Фаллона эта новость мало обеспокоила. Он достал свою трубку и сказал:

– Организуйте охрану лагеря и не пропускайте их сюда ни под каким, видом. А рабочим передайте, чтобы не слонялись по окрестностям. Пусть сидят в лагере.

– Да куда еще здесь можно пойти? – усмехнулся Рудецки.

В хорошенькое же местечко мы попали, подумалось мне, если убийство здесь считается обычным делом и никого не волнует.

– А кто такие эти чиклерос? – робко поинтересовался я.

– Это продукт местной нелепой системы уголовных наказаний, – с кислой миной пояснил Фаллон. – Здесь произрастает редкое дерево, запоте, из сока которого делают жевательную резинку. Такое дерево есть еще в Гватемале и в Британском Гондурасе. Ни один нормальный человек не согласится собирать в чаще этот сок. Майя тоже не дураки, чтобы рисковать своей шкурой. Поэтому правительство использует для этой работы заключенных. Сезон сбора сока продолжается шесть месяцев, но многие сборщики остаются на весь год. Они бродяжничают, порой убивают друг друга, но могут пришить и чужака или индейца, – Фаллон пыхнул трубкой. – В Кинтана-Роо человеческая жизнь ценится дешево.

Я призадумался. Если Фаллон говорил правду, эти леса крайне опасны. Не даром же майя отказываются в них работать.

– Но рочему эти деревья не выращивают на плантациях? – спросил я.

– По той же причине, по которой существовало рабство с тех пор, как один человек надел на другого ярмо. Труд заключенных обходится дешевле, чем выращивание деревьев на плантациях. Если бы любители жевательной резинки знали, как ее делают, их бы стошнило от одного вида пластинки. – Он ткнул в меня мундштуком своей трубки. – Если вам когда-нибудь случайно повстречаются чиклерос, советую быть поосторожнее и не делать резких движений. Если очень повезет, они не обратят на вас внимания.

Я начал сомневаться, что живу в двадцатом веке.

– А как насчет потомков воинственный индейских племен? – спросил на всякий случай я.

– Это длинная история, – хмыкнул Фаллон. – Испанцам потребовалось двести лёт, чтобы покорить майя, но племя лакондон подмять под себя им так и не удалось. В 1847 году майя устроили в Кинтана-Роо восстание, переросшее в Войну Каст. В ту пору индейцев здесь было больше, чем теперь, и они задали мексиканцам жару. Мексиканцы не смогли вернуть утраченные позиции, ив 1915 году майя объявили о создании своего независимого государства. Они поддерживали тесные отношения с Британским Гондурасом и торговали с английскими компаниями. Главарем майя был тогда генерал Майо, опытный старый вояка, но мексиканцы удачно сыграли на его тщеславии. В 1935 году они заключили с ним договор, сделали его генералом мексиканской армии и заманили в Мехико, где он не устоял перед соблазнами цивилизации. В 1952 году он умер. После 1935 года майя стали терять свой боевой дух, сказывались тяготы войны. Население сокращалось, люди голодали, и, воспользовавшись этим, в Чан Санта-Круз стали проникать мексиканские поселенцы. Так что теперь здесь не более нескольких сотен потомков тех индейских повстанцев, но на своей территории всем заправляют они. Во всяком случае, мексиканских сборщиков налогов они к себе не пускают, – с улыбкой закончил свой рассказ Фаллон.

– И археологов они тоже не жалуют, – добавил Холстед, подошедший к нам вместе с супругой.

– Ну, сейчас уже стало лучше, – возразил Фаллон, – времена изменились, нравы смягчились. Это при генерале Майо любой прибывающий в Кинтана-Роо чужестранец автоматически считался мертвецом. Помните, я рассказывал вам о скелете археолога, замурованном в скалу над морем? Теперь индейцы уже не те, и если их не трогать, ведут себя миролюбиво. Они лучше, чем чиклерос.

– Ну как, Уил, вы все еще в восторге от этой экспедиции? – спросил меня Холстед, улыбаясь уголками губ.

– Но почему это не известно общественности? – спросил я у Фаллона, не обращая на Холстеда внимания. – Правительство использует рабский труд, истребляет целый народ, и до этого никому нет дела?

Фаллон постучал трубкой о ножку стола, вытряхивая пепел.

– Африку называют иногда Черным континентом, – сказал он. – Однако в дебрях Центральной и Южной Америки есть такие черные дыры, что они не идут с Африкой ни в какое сравнение. А журналисты не очень-то любят выбираться из своих лондонских и нью-йоркских кабинетов. Так откуда им знать, что здесь творится?

Он спрятал трубку в карман.

– Послушайте, что я вам скажу. Основная трудность для нас в Кинтана-Роо вовсе не индейцы и чиклерос. Они люди, а с людьми всегда можно поладить. Вот где нас подстерегают главные опасности, – указал он на лес. – Вы еще не поняли? Скажите, Рудецки, вам легко удалось построить взлетно-посадочную полосу? – обернулся он к начальнику лагеря.

– Труднее работы мне не приходилось делать за всю свою жизнь, – ответил Джо. – Мне и раньше доводилось работать в подобных лесах, во время войны я служил в инженерных войсках, но здесь, скажу я вам, настоящий ад.

– Вот именно, – подтвердил Фаллон. – Знаете, как здесь различают по плотности лес? Туземцы говорят так: это двадцатифутовый лес, это – десятифутовый лес, а это – четырехфутовый. Так вот, в четырехфутовом лесу чувствуешь себя весьма паршиво: на расстоянии четырех футов в любом направлении ровным счетом уже ничего не видно. Но попадаются места и похуже. Прибавьте к этому болезни, змей и недостаток воды, и вы поймете, отчего чиклерос такие суровые люди: их вынуждают к этому местные условия. В Кинтана-Роо наш главный враг это лес, и нам придется сражаться с ним, чтобы найти Уаксуанок.

На другой день мы на вертолете отправились в лагерь номер два. Машина летела сравнительно медленно и на небольшой высоте. Я взглянул на плотный зеленый покров внизу и мысленно вернулся к состоявшемуся перед отлетом в Кинтана-Роо разговору с Пэтом Харрисом. Встреча в таком густом лесу с Джеком Гаттом не сулила мне ничего хорошего, и я к ней явно не был готов.

Фаллон довольно просто объяснил мне особенности местного леса:

– Я уже говорил, почему на Юкатане нет золота, – сказал он. – Из-за толстого слоя известняка, покрывающего полуостров. Этим же объясняется и густота здешних лесов.

– Может быть, я не отличаюсь догадливостью, – сказал я, – но мне это ни о чем не говорит.

– Вам не хватает специальных знаний, – успокоил меня Фаллон. – Несмотря на обильные дожди, здесь мало питьевой воды и отсутствуют реки. Почему это происходит? Дело в том, что вода просачивается в землю и на относительно небольшой глубине сталкивается с водонепроницаемым слоем. На Юкатане образовались огромные подземные резервуары пресной воды, но лишь в отдельных местах – там, где разрушена кровля известнякового пласта, имеются естественные бассейны й колодцы – здесь их называют синотами. Другое дело – на побережье: там достаточно вырыть в песке яму в трех шагах от моря, чтобы получить пресную воду. В глубинных же районах полуострова она доступна лишь корням деревьев, и они в полной мере пользуются этим преимуществом.

Я посмотрел вниз, пытаясь угадать, какой густоты под нами лес. Земли я не разглядел, хотя мы летели на высоте менее пятисот фунтов. Будь у Джека Гатта хоть капля здравого смысла, он и близко не подошел бы к Кинтана-Роо.

Лагерь номер два был обустроен гораздо скромнее, чем основная база. Здесь имелся грубо сколоченный ангар для вертолета, вернее – обычный навес, напоминающий голландский амбар, общая столовая, склад для оборудования и четыре жилых домика, тоже сборных и доставленных сюда в разобранном виде по воздуху. Тем не менее в каждом домике работал кондиционер и стоял холодильник, набитый пивом.

Помимо нас четверых, здесь жили повар со своим помощником и пилот вертолета. Для меня оставалось загадкой, чем он тут собирался заниматься, кроме как перевозить нас из лагеря в лагерь. Для поисков Уаксуанока вертолет, по-моему, совершенно не требовался.

Лагерь был окружен лесом, вечнозеленым и непроходимым, как мне показалось. Я вышел на край вырубки и попытался определить по методу Фаллона его густоту. По местным стандартам, лес вокруг нас оказался не слишком густым – всего лишь пятнадцатифутовым. Высокие деревья, стволы которых были опутаны множеством растительных паразитов, словно бы расталкивали друг друга, ведя отчаянную борьбу за свет. Кругом царила мертвая тишина, если не считать чисто человеческих звуков, доносящихся из домиков.

Обернувшись, я едва не столкнулся с Катрин.

– Изучаю врага, – сказал я. – Вам уже доводилось бывать в Кинтана-Роо?

– Нет, – сказала она. – Я была с Полом на раскопках в Кампече и в Гватемале. Ничего подобного раньше я не видела.

– И, я тоже, – сказал я. – Я жил спокойной жизнью. Потрудись Фаллон объяснить, что нас тут ожидает, когда мы были еще в Англии, навряд ли я отважился бы на эту авантюру. Еще неизвестно, чем она завершится.

– Вы, по-моему, недооцениваете Фаллона и Пола, – возразила она. – Вы, вообще-то, верите в то, что мы найдем Уаксуанок?

– Где? – указал я пальцем на стену деревьев. – Здесь? Сомневаюсь, что я разыскал бы здесь даже Эйфелеву башню, если бы ее вдруг спрятали в этой чащобе.

– Просто вы не знаете, как и где следует искать, – улыбнулась Катрин.– Но Пол и Фаллон профессионалы в своем деле, у них большой опыт.

– Да, в любом деле есть свои тонкости, – согласился я. – Бухгалтеру, однако, здесь явно нечего делать. Посмотрим, что получится у наших знатоков.

Вскоре многое прояснилось: Фаллон созвал в самом большом доме совещание. К пробковой доске на стене он прикрепил фотографии местности, а на столе разложил карты. Затем достал для всех из холодильника пиво и сказал:

– Ключ к решению стоящей перед нами задачи – это колодцы. Из письма Виверо нам известно, что Уаксуанок был построен вокруг синота, и у нас нет оснований сомневаться в этом. Город не может существовать без воды, а вода здесь только в колодцах.

Он взял указку и подошел к доске с фотографиями.

– Сейчас мы находимся вот здесь, рядом с маленьким синотом, который имеется на краю этой прогалины, – он ткнул указкой в один из снимков. – Кстати, мистер Уил, там же вы можете полюбоваться на образчик строения майя, если желаете.

– А разве вы не собираетесь его изучать? – удивился я.

– Он этого не стоит: вряд ли мне удастся обнаружить там что-то новое для себя. – Он описал в воздухе указкой большой круг. – В радиусе десяти миль от нас находятся пятнадцать синотов, больших бассейнов и маленьких колодцев, и один из них является центром города Уаксуанок.

О масштабах работ судите сами.

Все это плохо укладывалось у меня в голове.

– И каковы же, по-вашему, размеры этого города? – спросил я.

– Если верить тому, что написал Виверо, – сказал Холстед, – Уаксуанок больше Чичен-Ицы.

– Это мне мало о чем говорит, – вздохнул я.

– Центр Копана занимает более 75 акров, – сказал Фаллон. – Но город майя – это нечто особенное. Центр города – каменные сооружения, которые мы ищем, – являлся одновременно и городским рынком, и культовым, и административным центром. Окружающие его жилые кварталы могли раскинуться на площади в несколько квадратных миль, поскольку майя жили не в маленьких домишках, образующих ровные улицы, а в больших усадьбах, максимально приспособленных для этого климата.

– И какова же была численность населения городов?

– Согласно Морли, в Чичен-Ице жило более двухсот тысяч человек, – сказал Холстед. – А в Уаксуаноке, может статься, и того больше, около четверти миллиона.

– Это даже трудно себе представить! – воскликнул я.

– Им требовалось много рабочих рук, чтобы возводить большие здания, – сказал Фаллон. – И работали эти люди исключительно каменными орудиями. Если один лишь центр Уаксуанока занимает сто акров земли, то можно предположить, что население города было весьма многочисленным. К сожалению, деревянные жилища вокруг центра города не могли сохраниться до наших дней в таких климатических условиях. Но давайте вернемся к нашей главной задаче – исследованию синотов, – постучал он указкой по доске. – Итак, нам предстоит изучить пятнадцать колодцев, и если эти наши изыскания не увенчаются успехом, мы расширим район поиска. Это значительно осложнит нашу задачу, поскольку в радиусе двадцати миль отсюда находятся еще сорок девять синотов, на осмотр которых потребуется значительное время.

Фаллон махнул указкой в сторону пилота вертолета:

– К счастью, с нами Гарри Райдер и его вертолет, так что определенный комфорт нам обеспечен. Я слишком стар, чтобы блуждать по лесу.

– Я осмотрел некоторые из этих колодцев, – сказал Райдер. – Посадить рядом с ними вертолет совершенно невозможно: лес там слишком густой для этого.

– Мне это известно, – кивнул Фаллон, – я бывал в этих краях. Мы произведем аэрофотосъемку, и по интенсивности цвета растительного покрова сможем определить местонахождение скрывающихся под ним сооружений. Еще большего эффекта можно достигнуть с помощью инфракрасной съемки. Полезно будет также совершить несколько вылетов рано утром или перед самым заходом солнца: может быть, нам удастся что-то рассмотреть в игре теней.

Он обернулся к стенду с фотографиями.

– Как видите, я пронумеровал все синоты, которые могут представлять для нас интерес в первую очередь. Виверо говорит в своем письме, что город разделяет гряда холмов, на вершине самого высокого из которых находится храм, а у его подножья – синот. Похоже, что все колодцы в этом районе расположены рядом с холмами, что затрудняет поиски, но зато сокращает количество возможных вариантов до одиннадцати. Мне кажется, можно исключить номера четыре, семь, восемь и тринадцать. Когда можно будет начать? – обернулся он к Райдеру.

– В любое удобное для вас время, – сказал пилот. – Машина заправлена.

Фаллон взглянул на часы.

– Что ж, проверим фотоаппараты, перекусим и приступим к работе.

Мы стали грузить аппаратуру в вертолет. Должен отметить, что это были исключительно профессиональные камеры для аэрофотосъемки, а на вертолете имелись специальные кронштейны для крепления. Я все больше уважал организаторский талант Фаллона. Он знал, как следует распорядиться деньгами, в отличие от плейбоев из высшего света, сорящих деньгами в казино,

После ленча Фаллон и Холстед направились к вертолету.

– А что делать мне? – спросил я.

– Похоже, сегодня вам лучше всего отдохнуть, – потерев подбородок, сказал Фаллон, и через его плечо я увидел, что Холстед расплылся в улыбке. – Поосторожней с солнцем, пока вы еще не привыкли к жаре. Через пару часов мы вернемся.

Провожая взглядом исчезающий за деревьями вертолет, я чувствовал себя немного глупо, словно, никому не нужная запасная деталь. Катрин нигде не было видно, она, видимо, разбирала в своем домике багаж. От нечего делать, я побрел к дальнему концу прогалины, чтобы взглянуть на упомянутое Фаллоном строение майя.

Бассейн был довольно большим, около тридцати футов в диаметре, но до воды нужно было спускаться по ступенькам, вырубленным в отвесной стене, на глубину почти в пятнадцать футов. Внезапно рядом со мной взревел мотор, и я вздрогнул и оглянулся: это заработал автоматический насос, подающий воду из синота в лагерь, – еще один пример предусмотрительности Фаллона.

Как я ни старался, отыскать какое-либо строение мне не удавалось, и я решил прекратить безрезультатные поиски. Я уже было собрался возвращаться в лагерь, когда увидел на другой стороне бассейна двух наблюдавших за мной мужчин. Вся их одежда состояла из поношенных белых штанов. Незнакомцы молча смотрели на меня, застыв, словно каменные идолы: низкорослые, мускулистые и смуглые, с отливающей на солнце медью кожей, они еще с полминуты невозмутимо созерцали меня, после чего, повернулись и скрылись в лесу.

Наконец вертолет вернулся в лагерь, и Фаллон вывалил на стол в большом Доме груду катушек с пленкой.

– Вы умеете проявлять пленку? – спросил у меня он.

– Как всякий любитель, – уклончиво ответил я.

– Этого, возможно, будет недостаточно, – сказал Фаллон. – Но мы все равно попытаемся. Пойдемте за мной! – Он провел меня в другой домик и показал свою фотолабораторию. – Мне кажется, вы справитесь. Ничего сложного в этом нет.

Ни о каких ванночках с гипосульфитом речь, конечно же, не шла: лаборатория была прекрасно оборудована новейшей аппаратурой. Собственно говоря, ему и не нужна была фотолаборатория. Ее заменял большой ящик со скользящей светонепроницаемой дверцей с одной стороны и щелью с другой. Фаллон открыл дверцу, положил в приемник катушку с пленкой и вставил ее кончик в зубчатый барабан. Затем он задвинул дверцу и нажал на кнопку. Спустя пятнадцать минут проявленная цветная пленка, сухая и готовая к просмотру, вылезла из щели с другой стороны ящика.

Фаллон снял с ящика крышку и показал мне его содержимое: медленно вращающиеся валики, ванночки с химикатами и инфракрасную сушилку. После этого он объяснил, какие используются препараты.

– Надеюсь, вы во всем разобрались, – ободрил меня он. – Нам потребуется расторопный лаборант.

– Считайте, что он у вас уже есть, – сказал я.

– Вот и прекрасно! Приступайте сейчас же. А я пойду поговорю с Полом. – Он улыбнулся. – В этом вертолете такой шум, что разговаривать практически невозможно. В этой катушке стереопары. Когда проявите, я объясню, как ее лучше разрезать и вставить кадры в рамочки.

Я занялся проявлением пленок, радуясь, что и мне нашлось дело. Работа была чрезвычайно простой, с ней справился бы и ребенок, требовалось лишь время. Проявив последнюю пленку, я отнес ее к Фаллону, и он показал мне, как вставлять кадры в двойные рамки для стереоэффекта. Эта работа тоже оказалась легкой, хотя и кропотливой.

Вечером в большом доме состоялся просмотр картинок с помощью «волшебного фонаря». Фаллон вставил катушку в проектор и включил его.. На экране возникло зеленое пятно.

– Похоже, я неправильно сфокусировал этот кадр, – смущенно пробормотал Фаллон.

Следующий кадр вышел лучше: на экране можно было разглядеть часть леса и голубое небо, отражающееся в колодце. Я не нашел в этом снимке ничего необычного, но Фаллон и Холстед обсуждали его довольно долго, прежде чем перейти к следующему кадру. На просмотр всех снимков ушло не менее двух часов, но интерес к нему у меня пропал задолго до конца, тем более, что очень скоро стало ясно, что возле этого синота города нет.

– У нас еще есть стереоснимки, – с надеждой в голосе сказал Фаллон. – Давайте взглянем на них.

Он сменил линзы и дал мне поляроидные очки. Стереокартинки сперва испугали меня своей объемностью: меня так и подмывало протянуть руку и сорвать с верхушки дерева листик. С непривычки к аэрофотоснимкам у меня даже закружилась голова. Однако и они не вызвали у Фаллона никакого интереса.

– Я думаю, этот номер тоже можно вычеркнуть, – разочарованно произнес наконец он. – Пожалуй, пора спать: завтра нам предстоит трудный день.

Я зевнул и потянулся, и тут мне вспомнились те двое незнакомцев, которых я видел днем у синота.

– Сегодня я видел у синота двоих мужчин, – сообщил Фаллону я.

– Чиклерос? – резко спросил он.

– Они были невысокого роста и темнокожие, с большими носами.

– Это майя, – сказал Фаллон. – Им просто любопытно, что мы здесь делаем.

– А почему бы вам не расспросить их об Уаксуаноке? В конце концов, это ведь их предки воздвигали этот город.

– Они наверняка ничего о нем не знают. А если даже и знают, то ничего нам не Скажут. Майя не интересуются историей своего народа и держатся подальше от развалин, будучи уверены, в том, что это творение рук злых великанов или гномов и людям не следует приближаться к заколдованным местам. Что вы думаете о руинах возле бассейна?

– Я не нашел никаких руин, – сказал я.

Холстед издал сдавленный смешок, а Фаллон расхохотался.

– Но их не так уж и трудно обнаружить, – сказал он. – Я, например, разглядел их с первого же взгляда. Завтра сходим туда вместе, и я все вам покажу и объясню, – это поможет вам понять, что мы здесь ищем.

Ежедневно Фаллон и Холстед совершали три-четыре облета местности, вручая мне после каждого пленки для проявления, а по вечерам мы просматривали их. С каждым днем круг поиска сужался, но результатов пока не было.

Мы с Фаллоном сходили к синоту, и он показал мне остатки строения майя. Оказалось, что я расхаживал совсем рядом, не замечая их, поскольку мне мешали густые заросли.

– Подойдите сюда, – с улыбкой позвал меня Фаллон, когда я начал растерянно озираться по сторонам, по-прежнему не видя ничего, кроме буйной растительности кругом. – Просуньте сквозь листву руку!

Я последовал его совету и ушиб о скалу свой кулак.

– А теперь отступите на несколько шагов и взгляните еще разок.

Я отошел назад, потирая костяшки пальцев, и прищурился: среди листвы я разглядел очертания строения.

– Здание, похоже, начинается вот здесь и кончается вон там, – неуверенно произнес я.

– Совершенно верно, вы его обнаружили.

Я уставился на свою находку, боясь, что она вновь исчезнет. Искусству маскировки я бы настойчиво посоветовал учиться именно в Кинтана-Роо: этот естественный камуфляж был просто великолепен! Любая армия могла бы позавидовать ему.

– Что это, как вы думаете? – спросил я у Фаллона.

– Возможно, гробницы Чака, бога дождя. Их часто строят рядом с синотами. Если желаете, можете очистить его от растительности, может быть, обнаружите что-нибудь интересное. Но только берегитесь змей!

– Может быть, я и займусь этим, если мне удастся снова найти это место, – сказал я.

– Чтобы добиться каких-то результатов, проводя в этих краях археологические изыскания, нужно иметь наметанный глаз, – не без самодовольства заметил Фаллон. – Иначе можно пройти через город и не заметить его.

Я мог легко себе это представить.

– Пол, наверное, уже заждался меня, – озабоченно посмотрел на часы Фаллон. – Мы вернемся с новыми снимками через пару часов.

Отношения между участниками экспедиции складывались довольно странные. Я чувствовал себя как бы лишним, поскольку толком не понимал, что происходит. Детали исследований мне были недоступны, а из профессиональных разговоров Фаллона и Холстеда, при которых мне иногда доводилось присутствовать, я понимал едва ли десятую долю. На другие темы они вообще не разговаривали друг с другом.

Фаллон обсуждал с Холстедом исключительно насущные проблемы, из чего я сделал вывод, что он не только недолюбливает коллегу, но и не доверяет ему. Впрочем, после разговора с Пэтом Харрисом, я тоже перестал ему верить. Я понимал чувства Фаллона, поскольку ему Харрис наверняка предоставил более подробный отчет о проверке Холстеда, чем мне. –

Однако со мной Фаллон вел себя иначе. Незлобно посмеиваясь над моим невежеством в области археологии и полевых работ, он не пытался подавить меня своими познаниями и опытом, а терпеливо отвечал на мои детские вопросы, казавшиеся ему порой нелепыми. Мы частенько беседовали с ним перед тем, как отправиться спать. Фаллон оказался не только знатоком своего любимого дела, но и весьма начитанным и эрудированным человеком. Однако и мне удалось заинтересовать его своими опытами в области применения компьютеров в сельском хозяйстве, в частности на своей ферме Хейтри. Он тотчас же понял, Какие здесь открываются заманчивые возможности.

– Впрочем, пусть теперь всем занимается мой брат, – встряхнул головой он с некоторой досадой. – Как все-таки мало дано человеку времени на то, чем ему действительно хотелось бы заняться! – Он с тоской уставился в угол комнаты, погрузился в раздумья, помрачнел, и я извинился и пошел спать.

Холстед держался особняком, постоянно был угрюм и задумчив, меня демонстративно игнорировал и разговаривал со мной лишь в крайних случаях. Если же он снисходил до каких-то реплик, то в них непременно слышалась плохо скрытая насмешка, и я с трудом подавлял в себе желание двинуть по его ухмыляющейся физиономии. После просмотра и обсуждения пленок Холстеды сразу же уходили в свой домик.

Загадочная Катрин Холстед не выходила у меня из головы. Она выполняла Свое обещание и держала мужа в узде: достаточно было одного ее взгляда или слова, чтобы тот опомнился и пошел на компромисс в споре с Фаллоном, хотя за секунду до этого готов был сорваться. Я, кажется, догадывался о причине его ярости, но понять Катрин по-прежнему не мог.

Мужчина нередко усматривает тайну там, где на самом деле нет ничего, кроме банальной глупости. За женским притворством, принимаемым порой мужчинами за некую загадочность ее натуры, чаще всего скрывается никчемность и пустота. Но Катрин была совершенно другой, приятной, умной и одаренной во многих отношениях женщиной. Она недурно рисовала, хорошо готовила, внося разнообразие в наше скудное меню, и неплохо разбиралась в археологии, хотя и любила повторять, что она всего лишь недоучка и любительница. И ни разу она не позволила себе заговорить о муже, чего я никогда раньше не встречал, общаясь с замужними женщинами.

У тех, которых я знал – а таких было немало, – всегда находилось хотя бы несколько слов в адрес своих мужей, упреков или восхвалений. Катрин Холстед предпочитала не говорить о своем супруге вообще, и это мне казалось неестественным.

Поскольку большую часть дня Фаллон и Холстед отсутствовали, мы много времени проводили с ней вместе. Повар и его помощник были заняты своими делами: стряпали еду, мыли посуду, чинили генератор, когда тот ломался, а в свободное время пьянствовали и резались в карты. Я довольно быстро управлялся с пленкой, после чего был совершенно свободен. Как-то раз мне пришла в голову мысль расчистить постройку майя возле синота, и я поделился этой идеей с Катрин.

– А вдруг мы совершим эпохальное открытие! – в шутку воскликнул я. – Почему бы нам и не попробовать? Фаллон наверняка одобрил бы такую затею.

Катрин скептически улыбнулась, давая поняты, что вряд ли мы обнаружим что-либо выдающееся, но согласилась с тем, что это не худший способ убить время. Вооружившись мачете, мы отправились вырубать заросли возле бассейна.

К моему удивлению, строение довольно хорошо сохранилось под защитным покровом. Оно было сложено из умело отесанных известняковых блоков. В стене, расположенной ближе к синоту, мы обнаружили дверной проход в какую-то нишу, я заглянул в нее, но в темноте ничего, кроме рассерженного жужжания потревоженных ос, не разобрал.

– Мне кажется, нам туда пока лучше не соваться, – сказал я. – Это может не понравиться его нынешним обитателям.

Мы вышли наружу, и я осмотрел себя: после тяжелой работы я изрядно вспотел и перепачкался в земле. Нужно было срочно освежиться.

– Пожалуй, я искупаюсь в синоте, – сказал я. – Мне это просто необходимо.

– Прекрасная идея! – воскликнула Катрин. – Пойду переоденусь в – купальный костюм.

– – Мне он не понадобится, – улыбнулся я, – вполне сгодятся и эти шорты.

Она пошла в лагерь, а я спустился к бассейну и взглянул на его темную воду. Дна не было видно, но это еще ни о чем не говорило, так что нырять я не стал/ а просто не спеша окунулся. Вода оказалась приятно холодной. Немного поплавав, я не нащупал ногами дна и решил все-таки нырнуть. Опустившись на глубину футов в тридцать, я так и не достал до дна. Внизу было очень темно, и я принял это во внимание на будущее. Выпуская изо рта воздух, я медленно всплыл на поверхность и снова оказался на солнце.

– Так вот вы где! – обрадованно воскликнула Катрин, глядя на меня из-под ладони сверху, с высоты пятнадцати футов. – Там глубоко? Можно нырять?

– Даже слишком глубоко, – ответил я. – Дна я так и не нашел.

– Прекрасно! – сказала она и прыгнула вниз. Она долго не всплывала, и я уже начал было волноваться, когда почувствовал, что меня тянут под воду, ухватив за щиколотку.

Мы вместе Нырнули, и Катрин, в шутку брызнув ладошкой мне в лицо, рассмеялась:

– Это вам за то, что вы пытались утопить меня тогда, у Фаллона! – Мы принялись плескаться водой, словно расшалившиеся дети, но вскоре выбились из сил и прекратили эту игру. Потом неторопливо плавали в бассейне, чувствуя разницу между прохладой воды и жарой полуденного солнца.

– Что там вы видели внизу? – лениво поинтересовалась она.

– Там чертовски холодно и ровным счетом ничего не видно, – сказал я. – А дна я так и не нащупал.

– А Чак вам там не встретился?

– Нет. А что, он там живет?

– У него дворец на дне каждого колодца. Туда кидали девушек, чтобы ублажить Чака. Некоторые возвращались и рассказывали чудесные истории.

– А что случалось с теми, которые не возвращались?

– Тех Чак оставлял у себя. Если ни одна из девушек не возвращалась, люди пугались и наказывали колодец. Они швыряли в него камни и заваливали бревнами. Но это все равно не помогало девушкам вернуться.

– Вам следует быть осторожней, – сказал я.

– Но ведь я уже не совсем девушка, – плеснула она в меня водой.

– Сейчас должен вернуться вертолет, – сказал я и поплыл к ступенькам. Выкарабкавшись из бассейна, я протянул Катрин руку. Мы поднялись наверх, и она предложила мне воспользоваться ее полотенцем, но я потряс головой:

– Высохну скоро и так на солнышке.

– Дело ваше, – сказала она, – но это вредно для волос. Расстелив на земле полотенце, она села и стала вытирать волосы другим полотенцем.

Я присел рядом с ней и начал кидать в воду камешки.

– Послушайте, Джемми, что вы здесь делаете? – спросила она.

– Сам не знаю, – сказал я. – Мне просто тогда показалось, что это неплохая идея.

– А не хочется бросить все и вернуться на свою ферму в Девон?

– Как вы думаете, это не раздражает Чака? – спросил в свою очередь я, пропустив ее вопрос мимо ушей.

– Вполне возможно, так что не советую увлекаться этим, особенно если намереваетесь нырять. Проклятье! Я не взяла сигареты.

Я /гостил ее своими, и мы оба закурили.

– Я давно уже так не резвилась в воде, – сказала Катрин. – Пожалуй, с тех пор, как отдыхала на Багамах.

– Это там вы познакомились с Полом? – спросил я.

– Нет, – помолчав, ответила она. – Мы с ним познакомились в Нью-Йорке. Такие, как он, не ездят на Багамы.

Я молча согласился с ней: облик Холстеда никак не вязался с улыбающимися загорелыми людьми с рекламных плакатов.

– А чем вы занимались до того, как встретили его? – осторожно продолжал выпытывать я.

– Ничем особенным, – выпустила она струйку дыма. – Работала секретаршей в одному колледже в Вирджинии. Мой отец преподавал там историю. А вы решили, что я не вылезала с Багамов? На зарплату секретарши не очень-то разгуляешься. Я копила на ту поездку деньги несколько лет.

– А когда вы с Полом познакомились, он уже занимался письмом Виверо? – спросил я.

– Да, я познакомилась с ним уже позже, когда он нашел его. Даже в наш медовый месяц он не прекращал свои исследования, – усмехнулась она.

– Он многому вас научил в археологии?

– Из него плохой учитель, – пожала плечами она, – но я помогала ему в работе и постепенно кое-чему научилась сама. Мне кажется, жена должна помогать своему мужу. –

– А что вы вообще думаете об этой истории с завещанием Виверо? – спросил я.

Она подумала и откровенно призналась:

– Мне вся эта затея не по душе, Джемми. Люди начинают терять из-за нее головы. Посмотри на Пола, на Фаллона – они похожи на маньяков! Боже мой, да взгляни хотя бы на самого себя! – Она неожиданно перешла на «ты».

– А что такого со мной?

Она отбросила сигарету, не докурив и до половины.

– Разве самому не ясно, что из-за какого-то дурацкого письма, написанного неизвестным испанцем четыреста лет тому назад, просто нелепо бросить спокойную жизнь в Англии и мчаться в эту дикую глушь? Этот Виверо искалечил слишком много жизней!

– Я бы не сказал, что потерял голову из-за его письма. Мне наплевать и на этого Виверо, и на Уаксуанок! – осторожно заметил я. – У меня иные мотивы. Однако мне любопытно, как эта навязчивая идея овладела Полом. Ведь ты же сказала, что он ведет себя как одержимый.

– Ты и сам это видишь, – нервно теребя полотенце у себя на коленях, ответила Катрин. – Он ни о чем больше не думает и не говорит. Он сильно изменился, это не тот человек, за которого я выходила замуж. Он сражается не только с дебрями Кинтана-Роо. Он сражается и с Фаллоном.

– Если бы не Фаллон, его бы сейчас здесь не было, – возразил я.

– Это его тоже бесит, – в сердцах воскликнула Катрин. – Как он может состязаться с репутацией Фаллона, с его деньгами и с его возможностями? Это сводит его с ума!

– Я не знал, что это своего рода состязание, – задумчиво произнес я. – Ты полагаешь, что Фаллон присвоит всю славу себе?

– Такое уже случалось раньше, Джемми! Ведь Фаллон сильно подвёл Пола, он виновник всех его неудач!

Я тяжело вздохнул: выходит, Пэт Харрис был прав, Катрин ничего не известно о дурной славе, закрепившейся за Холстедом среди его коллег. Никто не сказал ей об этом, и я тоже не решился на подобный шаг, рассудив, что сообщить женщине о том, что ее муж лжец и мошенник, – не самый лучший способ заводить друзей и влиять на людей. Она может рассердиться и даже сказать об этом Холстеду, а что может выкинуть Холстед при нынешнем состоянии его рассудка, предвидеть невозможно.

– Послушай, Катрин, – сказал я, – Фаллон не имеет никакого отношения к одержимости Пола. Мне кажется, что Фаллон по натуре порядочный человек, и он воздаст Полу должное. Но это мое личное мнение.

– Ты просто не знаешь, что этот человек уже сделал Полу, – нахмурилась Катрин.

– А может быть, Пол сам в этом виноват, – резко сказал он. – С ним ведь нелегко иметь дело. Я тоже не в восторге от его отношения ко мне, и если он и дальше будет так себя вести, то скоро получит в ухо.

– Это несправедливо! Он этого не заслуживает! – вспыхнула Катрин.

– Что несправедливо? – возразил я. – Ты обещала контролировать его поведение, когда уговаривала меня взять тебя в экспедицию, вот и выполняй свое обещание! – вспылил я. – Иначе я сам поставлю его на место.

Катрин вскочила на ноги.

– Ты тоже против него! Ты заодно с Фаллоном!

– Я сам по себе, – устало заметил я. – Мне просто надоело до чертиков смотреть, как из научной экспедиции устраивают спортивное соревнование или того хуже – войну. И должен тебе сказать, что затеял всю эту некрасивую возню совсем не Фаллон!

– Конечно, к чему бы ему затевать состязание? – озлобленно воскликнула Катрин, – У него и так все есть!

– Да о чем ты говоришь, Катрин?. Они оба здесь работают в одинаковых условиях, и мне непонятно, почему Пол не желает спокойно подождать результатов.

– Да потому что Фаллоц… – Она запнулась. – Впрочем, какой смысл говорить об этом? Ты все равно ведь не поймешь!

– Конечно! – саркастически воскликнул я. – Я настолько глуп и туп, что не знаю, сколько будет дважды два. Не много ли ты на себя берешь?

Говорят, что в минуту гнева женщина становится еще красивее. Но, по-моему, этот миф специально придумали злобные от рождения представительницы прекрасного пола. Катрин в ярости была просто ужасна. Она размахнулась и влепила мне пощечину, так что я едва не упал: видимо, в свое время она серьезно занималась теннисом.

– Что ж, это многое расставляет по своим местам, – спокойно сказал я. – Должен сказать, Катрин, что я ценю преданность в женах, но ты не просто предана своему мужу, ты слепо верна ему. Тебе основательно промыли мозги.

Внезапно воздух задрожал, и из-за леса с ревом появился вертолет. Я взглянул вверх и увидел, как Пол Холстед вертит по сторонам головой, высматривая нас.

Глава седьмая

Раз в три дня грузовой вертолет доставлял в наш лагерь бочки с горючим для дизельного генератора и баллоны с газом для кухни. Он также доставлял и почту, которую пересылали нам из Мехико на реактивном самолете Фаллона, так что я имел возможность поддерживать связь с Англией. Маунт писал, что никаких затруднений с официальным утверждением завещания не возникает и что Джек Эджкомб наконец-то решился взяться за осуществление нового плана ведения хозяйства на ферме. Он с воодушевлением принялся за дело, не обращая внимания на колкие шутки соседей в свой адрес и не сомневаясь, что мы на верном пути.

Письма из Девона вновь пошатнули мою уверенность в целесообразности моего дальнейшего пребывания в этом адском пекле посреди дебрей Кинтана-Роо, и меня потянуло, домой. Охлаждение отношений с Катрин усиливало ощущение одиночества и вообще ненужности всей этой дурацкой затеи.

Вечером того же дня, когда между мной и. Катрин произошла размолвка, из домика Холстедов доносились громкие голоса, а на другое утро Катрин появилась в рубашке со стоячим воротничком. Однако из-под воротничка все же виднелся синяк на шее возле горла, и у меня засосало под ложечкой. Однако я промолчал, рассудив, что не должен вмешиваться в чужую семейную жизнь, тем более, что Катрин демонстративно игнорировала меня, а Холстед по-прежнему вел себя как последняя скотина: он и не думал меняться.

Чаша моего терпения почти переполнилась, но тут Фаллон показал мне письмо от Пэта Харриса: в нем были новые сведения о Гатте. Пэт сообщал: «Джек кружит вокруг Юкатана. Он побывал в Мериде, Валладолиде и в Вихия-Чико, а теперь находится в Фелипе-Каррильо-Пуэрто. Похоже, он что-то или, скорее, кого-то разыскивает, судя по тому, что он встречается с весьма неприятными личностями. Насколько мне известно, Джек обычно отдыхает в, Майами и Лас-Вегасе, так что эта поездка наверняка чисто деловая, но дело он задумал явно нечистое. Джек не из тех, кто станет напрягаться без надобости, намерения у него, видимо, самые серьезные».

– Раньше Фелипе-Каррильо-Пуэрто назывался Чан-Санта-Крус, – сказал Фаллон. – Именно там майя подняли мятеж, этот город стал столицей индейских повстанцев. Когда в 1935 году мятеж был подавлен, город переименовали. Кстати, до него, отсюда не более пятидесяти миль.

– Несомненно, Гатт что-то замышляет, – сказал я.

– Да, – согласился со мной Фаллон. – Но почему?

Я так и не могу понять, чего он добивается.

– А я могу, – сказал я. – Ему нужно золото, золото и еще раз золото. Если он считает, что оно здесь есть, остальное уже не имеет для него никакого значения. Вы как-то показывали мне тарелку, сделанную из золотого слитка. Сколько она может стоить?

– Само золото – не очень много, пятьдесят – шестьдесят долларов. Но это музейная вещь, и на аукционе она стоила бы много-больше, если бы правительство Мексики разрешило бы вывоз, из страны предметов старины.

– Сколько вы заплатили за свою тарелку?

– Ничего, я ее нашел.

– И за сколько бы вы ее продали?

– Такие вещи бесценны! Я не стал бы продавать ее ни за какие деньги, – раздраженно взглянул на меня Фаллон.

– Ради Бога! – начал терять терпение я. – Меня интересует веего лишь приблизительная цена. Допустим, у вас не было такой тарелки, но вам захотелось бы ее купить. Сколько бы вы готовы были заплатить за нее? Как богатый коллекционер.

– Пожалуй, я не пожалел бы и двадцати тысяч долларов, – пожал он плечами. – Мог бы заплатить и больше.

– Это вполне устроит Гат/а, – с облегчением вздохнул я. – Даже если он и заблуждается относительно золотых залежей, в чем я сомневаюсь. Вы надеетесь найти подобные предметы на Юкатане?

– Безусловно, – сказал Фаллон и нахмурился. – Пожалуй, следует предупредить Джо Рудецки.

– Как продвигаются поиски? – спросил я.

– Облеты местности себя исчерпали, – сказал Фаллон. – Придется нам спуститься с небес на землю. Осталось обследовать четыре синота. – Он указал на фотографии на доске. – А вот и Пол! – подняв голову, воскликнул он.

Холстед вошел в дом, сердито покосился на меня и бросил на стол два поясных ремня с мачете в ножнах.

– Вот что нам теперь потребуется в первую очередь, – угрюмо сказал он.

– Мы как раз и говорили об этом, – сказал Фаллон. – Пригласите сюда, пожалуйста, Райдера.

– Я вам что – мальчик на побегушках? – с вызовом спросил Холстед.

Глаза Фаллона сузились, и я поспешно сказал:

– Я сбегаю за ним. – Мне не хотелось доводить дело до скандала, что же до «мальчика на побегушках», то мне это было безразлично, бывают и еще менее престижные профессии.

Райдера я застал за чисткой своего любимого вертолета.

– Фаллон собирает всех на совещание, – сообщил ему я. – Вас тоже приглашают.

– Сейчас иду, – сказал он, откладывая в сторону тряпку. – Послушайте, Уил, что происходит с этим парнем, Холстедом? – спросил он меня, пока мы шли к столовой. – Он попытался мною командовать, и я напомнил ему, что работаю на мистера Фаллона. Так он даже позеленел от злости.

– Он всегда такой, не обращайте на это внимания, – сказал я.

– Да мне на него наплевать, – сказал Райдер. – Еще раз позволит себе нечто подобное, я сверну ему челюсть.

– Не торопись, приятель, – похлопал я. его по плечу. – Сперва это сделаю я.

– Ах, вот оно что! – осклабился Райдер. – О’кей, мистер Уил, я буду за вами. Но не откладывайте это надолго.

Войдя в столовую, мы тотчас же почувствовали, что между Фаллоном и Холстедом произошла ссора. У Холстеда был взбешенный вид: видимо, Фаллон сделал ему выговор за его недружественное поведение.

– Итак, начнем, – коротко сказал Фаллон. – Нам осталось обследовать четыре синота. Но лишь возле одного из них можно посадить вертолет. Его-то мы и обследуем в первую очередь.

– А как же мы доберемся до других? – спросил я.

– Мы спустим человека на верёвочной лестнице, или же на канате, с помощью лебедки. Я такое уже проделывал раньше, – сказал Фаллон.

– Я готов попробовать спуститься, – сказал я.

– И что же вы станете делать, оказавшись на земле? – ехидно поинтересовался Холстед. – Для такого дела требуется человек с глазами.

Несмотря на насмешливый тон, которым это было сказано, Холстед был прав: как показал мой печальный опыт, я вполне мог и пропустить что-то чрезвычайно важное.

– Спустится кто-то из нас двоих, – махнул рукой Фаллон, – я или Пол. А может быть, мы оба.

– А как насчет синота номер два? – неуверенно спросил Райдер. – Здесь потребуется большая сноровка.

Мы над этим подумаем, если потребуется, – сказал Фаллон. – Оставим этот колодец напоследок. Когда можно будет вылетать?

– Хоть сейчас, мистер Фаллон.

– В таком случае отправляемся немедленно. Пошли, Пол.

Фаллон с Холстедом первыми вышли из домика, я по-, следовал было за ними, но тут Холстед остановил меня:

– Минуточку, Уил, – сказал он. – Мне нужно с вами поговорить.

Что-то в его голосе заставило меня насторожиться. Холстед застегивал на животе пояс с мачете, вид его не обещал ничего хорошего.

– В чем дело? – спросил я.

– А вот в чем, – с вызовом взглянул он на меня. – Держитесь подальше от моей жены.

– Как прикажете понимать ваши слова?

– Именно так, как я и сказал. Довольно вертеться возле нее, словно кобель вокруг сучки. Не думайте, что я слепец. – В его запавших глазах светилось безумие, руки тряслись.

– Хочу отметить, что вы сами назвали свою жену сучкой, а не я, – спокойно заметил я.

Он судорожно схватился за рукоятку мачете, и я резко воскликнул:

– А теперь послушай, что я тебе скажу. Я й пальцем не тронул Катрин, да и не собирался этого делать. Она бы и не допустила ничего подобного, даже если бы я того пожелал. Мы с ней просто беседовали, как нормальные разумные люди. Но должен отметить, что друзьями мы с ней так и не стали.

– Не надо пытаться навешать мне на уши лапшу, – закричал Холстед. – Что вы делали возле бассейна три дня назад?

– Там между нами произошел довольно жаркий спор, – усмехнулся я. – Почему бы тебе не спросить об этом у Катрин? Или ты уже попытался это сделать? Избрав для этого язык кулаков. Не хочешь ли выяснить таким же образом отношения со мной, Холстед? Можно и на ножах, если это тебе угодно. Но берегись, как бы потом тебе не пришлось пожалеть об этом.

На мгновенье мне показалось, что он готов броситься на меня с мачете и разрубить мне череп. Я схватился за камень, которым Фаллон придавливал карту на столе. Холстед со свистом выдохнул воздух и загнал обратно в ножны мачете, который обнажил было на дюйм.

– Держись от нее подальше! – прохрипел он. – Вот и все.

Оттолкнув меня плечом, он выскочил вон из дома. Вскоре раздался ритмичный рокот вертолета, и машина взлетела в воздух, быстро набирая высоту и беря курс на очередной синот. Когда звук мотора стих, я прислонился к столу и обтер рукой вспотевший лоб. Руки мои тоже были мокры от пота и дрожали. Какого черта я ввязался в эту историю? Зачем мне сдался этот Холстед? У него явно было не все в порядке с головой, так что он запросто мог зарубить меня мачете. У меня возникло ощущение, что эта экспедиция скоро и меня сведет с ума.

Я оторвался от стола и вышел из дома. Вокруг никого не было видно. Я подошел к домику Холстедов и постучал в дверь.

– Кто там? – спросила Катрин.

– А кого ты ждала? Это я, Джемми, черт подери!

– Я не желаю с тобой разговаривать.

– А тебе и не нужно этого делать, – сказал я. – Тебе нужно лишь выслушать меня. Открой же мне дверь!

Катрин помедлила, затем раздался щелчок, и дверь распахнулась. Вид у нее был неважный, а под глазами чернели круги. Я скрестил на груди руки и сказал:

– Ты говорила, что можешь управлять своим мужем. Советую натянуть вожжи, потому что он, похоже, думает, что у нас е тобой бурный роман.

– Мне это известно, – бесстрастно сказала она.

– Это и так понятно, – кивнул я. – Мне интересно, с чего это он вдруг так подумал. Ведь не ты же навела его на эту мысль, надеюсь. Некоторым женщинам нравится проделывать с мужьями подобные фокусы.

– Это низко – говорить мне подобные вещи!

– Вполне возможно. Но мне сейчас не до церемоний. Твой ненормальный муженек едва не сцепился со мной пять минут назад.

– Где он? – встревоженно спросила она.

– А где, по-твоему, он может быть? Улетел с Фаллоном на вертолете. Послушай, Катрин, мне кажется, Полу нечего делать в этой экспедиции.

– Нет! – воскликнула она. – Только не это! Ты не посмеешь!

– Еще как посмею! Я вышвырну его отсюда, если он не будет вести себя прилично, черт бы его побрал! Он вывел из себя даже Райдера. Если бы я не настоял тогда на его участии, Фаллон бы не взял его с собой, тебе это известно. Одно мое слово, и Фаллон с радостью избавится от него.

– Умоляю, Джемми! – сжала мою руку Катрин. – Не делай этого!

– Не надо так унижаться из-за него! – вскричал я. – Почему ты должнапросить за него? Разве я не говорил тебе еще в Англии, что не следует извиняться ни за кого, кроме как за самого себя? Даже если это твой муж. – Катрин выглядела очень расстроенной, и я сменил тон. – Ладно, так и быть, не стану выгонять его. Но пусть и он прекратит угрожать мне! Договорились?

– Я постараюсь, – сказала она. – Спасибо, Джемми.

Окрыленный успехом, я заважничал и сказал:

– Уж если меня в чем-то обвиняют и даже втягивают в драку, не закрутить ли нам на самом деле страстный роман? Тогда я хотя бы буду знать, за что рискую жизнью!

– Это, по-моему, совершенно не смешно, – окаменела она.

– Я тоже так считаю, – погрустнел и я. – Не похоже, чтобы ты пылала ко мне любовью. Ладно, забудем. Будем считать это неудачной шуткой с моей стороны. Но объясни мне, Катрин, как ты можешь сносить его характер?

– Возможно, тебе просто не дано это понять.

– Ты хочешь сказать, что это любовь? – пожал я плечами. – Или же ложно понимаемая преданность супругу? Будь я женщиной, не приведи Господи, я бы не позволил мужчине себя избивать.

На щеках Катрин выступили красные пятна.

– Не понимаю, что ты этим хочешь сказать.

– А этот синяк откуда взялся? – тронул я пальцем ее воротничок. – Случайно стукнулась об косяк?

– Не твое собачье дело, откуда у меня синяки! – выкрикнула она, отпихнула меня и захлопнула перед моим носом дверь.

Я постоял перед ней немного, тяжело вздохнул и побрел назад в столовую. Там я Открыл холодильник, взглянул на заиндевелые банки пива, захлопнул его и пошел в х домик Фаллона, где конфисковал бутылку лучшего старого виски.

Спустя час я услышал звук возвращающегося вертолета. Он приземлился и заехал в ангар. С того места, где я сидел, было видно, как Райдер заправляет машину горючим при помощи ручного насоса. После выпитого виски мне не хотелось выходить на солнце и помогать ему. Вскоре Райдер и сам вошел в дом.

– Ну и жара! – воскликнул он.

– Где наши умники? – поинтересовался я.

– Они остались работать. Я заберу их через четыре часа.

Он сел, и я пододвинул к нему бутылку.

– Нет, – покачал он головой. – Только не в такую жару. Лучше я выпью холодного пива.

Он встал, сходил за пивом и вновь сел за стол.

– А где миссис Холстед?

– Отсиживается в своем домике. Она не в духе сегодня.

Райдер помрачнел, но, выпив пива, вновь повеселел,

– Ах, как хорошо! – крякнул от удовольствия он. – Послушай, что у вас произошло с этим Холстедом? Когда он залезал в вертолет, у него был такой вид, словно ему в задницу засунули ананас.

– Мы немного повздорили с ним, – сказал я.

– Ясно. – Он достал из нагрудного кармана своей рубашки колоду и принялся тасовать карты. – Может, сыграем для времяпрепровождения?

Я имел неосторожность согласиться, и он оставил меня без штанов.

На это раз поиски снова не принесли результата. У Фаллона был крайне усталый и измученный вид: видимо, возраст брал свое. Лес в Кинтана-Роо не самое подходящее место для прогулок, если вам уже за шестьдесят. Да и тридцатилетним там нелегко, как я успел убедиться на собственном опыте, поработав минут десять в зарослях мачете. Я совершенно выбился из сил и к тому же еще и заблудился, так что если бы не компас, который я догадался прихватить с собой, и отметины на деревьях, вряд ли бы я нашел обратную дорогу из чащи.

Я угостил Фаллона его же виски, которое было с благодарностью принято, и сказал, глядя на его грязную и порванную одежду:

– Тяжелую работу за вас вполне мог бы выполнить и Холстед.

– Он и так сделал сегодня больше, чем я, – тяжело отдуваясь, сказал Фаллон.

– А где он сейчас? – спросил я.

– Пошел приводить себя в порядок. Катрин, наверное, уже перебинтовывает его исцарапанные руки. Моя жена, помнится, тоже не раз это делала для меня, – тяжело вздохнул он. – Мы с ней были счастливы. Но это было так давно. Кстати, что случилось сегодня утром между вами и Холстедом?

– Не сошлись во мнениях.

– С этим молодым человеком подобное случается до– . вольно часто, но обычно он лезет в бутылку по чисто профессиональным вопросам. В данном случае, как я понял, спор носил личный характер. Не так ли?

– Именно так, чисто личный, – кивнул я.

Фаллон понял мой намек, но предпочел проигнорировать его.

– Вмешательство в отношения между мужем и женой – очень серьезное дело, – строго посмотрел он на меня.

– Я не вмешиваюсь в их дела, – сказал я, смазывая антисептиком его ладони. – Холстеду это только кажется.

– Я могу на вас положиться?

– Вполне, хотя это и не ваше дело. – Я тотчас же пожалел о сказанном. – Конечно, это и вас касается, вы же не хотите, чтобы распалась экспедиция.

– Вы не совсем верно меня поняли, – поморщился Фаллон. – Мне просто все сложнее работать вместе с Полом. И я подумал, что было бы лучше, если бы вы освободили меня от выполнения данного вам обещания. Как вы решите, так и будет.

Я принялся усердно затыкать пробкой флакон с лекарством.

– Нет, – наконец произнес я. – Дело в том, что я тоже дал обещание.

– Понимаю, – сказал Фаллон. – Во всяком случае, мне так кажется. Только постарайтесь не делать глупостей, Джемми.

С этим мудрым советом он слегка опоздал.

– Все нормально, – вяло улыбнулся я, ставя на стол флакон. – Не в моих правилах разрушать семейный очаг. Но Холстеду лучше держать себя в руках, иначе не миновать ему неприятностей.

– Плесните-ка мне еще виски, – сказал Фаллон.. Он взял со стола флакончик с антисептиком и заметил: – Едва ли удастся без труда снова откупорить его.

Этой ночью Холстеды снова поссорились. Никто из них не появился на ужине, а когда уже стемнело, из их домика доносились повышенные голоса, разобрать которые, впрочем, мне не удалось. Ясно было лишь, что страсти там накалились до предела и перешли в ярость.

Я подумал, что Холстед прибежит ко мне и вызовет меня на Дуэль, но этого не произошло, и тогда я решил, что Катрин отговорила его от этого безумного шага. Но скорее всего он боялся вылететь из экспедиции на завершающем этапе. Укладываясь спать, я пришел к заключению, что следует рассказать Катрин о нашем разговоре с Фаллоном, чтобы Холстед наконец понял, от кого зависит его судьба. И еще мне пришло в голову, что когда мы найдем наконец Уаксуанок, мне следует почаще оглядываться назад.

Спустя еще четыре дня нам осталось обследовать только окрестности одного синота. В четырнадцати предыдущих случаях мы потерпели неудачу, и если и на этот раз оказалось бы, что города возле колодца нет, нам пришлось бы расширять зону поиска и обследовать еще сорок семь участков. Сил на это ни у кого уже не оставалось.

Утром перед вылетом мы провели совещание. Настроение у всех было подавленное. Синот находился в распадке, густо заросшем лесом, и Райдер опасался, что зависнуть над ним достаточно низко будет довольно трудно. Мало того, деревья там росли настолько плотно, что и человеку спуститься туда с помощью каната и лебедки было далеко не просто.

– Похоже, что с воздуха нам туда не проникнуть, – задумчиво сказал Фаллон, глядя на снимок участка. – Как вы думаете, Райдер?

– Высадить человека я, конечно, могу, – сказал Райдер. – Но слишком велик риск свернуть себе шею. Деревья там достигают 140 футов в высоту и стоят очень близко одно от другого. Там сам черт переломает себе ноги. Так что вряд ли человеку удастся целым и невредимым достигнуть земли.

– Первобытный лес, – развел руками я.

– Нет, – возразил Фаллон, – если бы это было так, нам легче бы работалось. Но штука именно в том, что вся почва в Кинтана-Роо однажды была обработана. Из-за этого мы и имеем теперь такую густую растительность. – Он выключил проектор и подошел к стенду с фотографиями. – С археологической точки зрения, подобная густая растительность весьма многообещающа, но это не облегчает нашу задачу. Вы могли бы высадить нас вот здесь? – спросил он у Райдера, указывая место на снимке.

Райдер изучил фотографию сперва невооруженным глазом, а затем и при помощи лупы, и сказал:

– Пожалуй, смогу. – Особой уверенности в его голосе я, однако, не услышал.

– Оттуда до синота три– мили, так что нам потребуется целый день, чтобы пробраться к нему: в такой чаще едва ли удастся продвигаться быстрее, чем со скоростью полумили в час. Так или иначе, иного выбора у нас нет, – подытожил Фаллон без всякого энтузиазма.

– Мы могли бы взять с собой Уила, – предложил Холстед. – Вы умеете работать мачете в зарослях, Уил? – Он просто не мог не подколоть меня.

– Вообще-то, я предпочитаю работать не ножом, а мозгами, – ответил я. – Позвольте мне еще разок взглянуть на снимок.

Фаллон включил проектор, и на экране возникло увеличенное изображение колодца посреди густого леса.

– А над водой вы сможете опуститься? – спросил я у Райдера.

– Полагаю, что смогу, – ответил пилот. – Но ненадолго. Слишком близко находится склон холма.

– Как вы расчищали площадку для этого лагеря, – спросил я у Фаллона.

– Мы высадили бригаду с бензопилами и огнеметами, – ответил он. – Они выжгли растительный покров и спилили деревья, после чего с помощью пластиковой взрывчатки подорвали пни.

Я вгляделся в фотографию, пытаясь определить расстояние от уровня воды до верхней кромки синота: оно равнялось приблизительно тридцати футам.

– Пусть Райдер просто сбросит меня в воду, а я уж сам выберусь из колодца, – предложил наконец я.

– И что дальше! – спросил Холстед. – Какой из этого толк?

– Дальше Райдер спустит мне цепную пилу и огнемет на тросе.

– Мне вряд ли это удастся, – затряс головой Райдер. – Будут мешать деревья. Если трос, не дай Бог, запутается, вертолет разобьется. Это я точно говорю.

– А что если мне прихватить с собой катушку нейлонового шнура, один конец которого мы свяжем с тросом на лебедке? – сказал я. – Тоща я смог бы сперва стравить его, выбравшись из воды, чтобы вертолет поднялся на безопасную высоту, а потом с его помощью подтянуть спускаемый на тросе груз к себе. И все будет в полном порядке!

– Но вертолет может накрениться и утратить равновесие в воздухе, – озабоченно произнес Райдер. – Но попытаться можно, – почесав подбородок, добавил он.

– Как вы себе представляете свои дальнейшие действия? – спросил Фаллон.

– Я намерен расчистить посадочную площадку. Пни, я полагаю, не станут помехой, поскольку посадка будет вертикальной. Мне думается, что я вполне справлюсь с этой задачей. Есть желающие мне в этом помочь? Может быть, вы хотите присоединиться ко мне, доктор Холстед?

– Я не могу, – быстро воскликнул он, смущенно потупив глаза. – Я не умею плавать.

– В таком случае миссия поручается мне, – бодро подытожил я, хотя трудно сказать, чему я радовался. Пожалуй, просто самой возможности внести хоть какую-то лепту в общую работу экспедиции. Мне надоело сидеть на скамейке запасных игроков.

Я проверил бензопилу и огнемет в работе и убедился, что они заправлены. Пламя из огнемета довольно чисто слизывало всю растительность с земли.

– Надеюсь, я не устрою лесной пожар? – поинтересовался я на всякий случай у Фаллона.

– Не беспокойтесь, – ответил он. – Это так называемый дождевой лес, и хвойные деревья в нем не растут.

Вместе со мной летел Холстед: из-за большого груза вертолет мог взять только двоих пассажиров, и более сильному Холстеду было отдано предпочтение перед Фаллоном, поскольку предстояло прикреплять инструменты к тросу лебедки и потом еще опускать их вниз, а для этого требовались крепкие руки.

Меня это не очень радовало, и я сказал Райдеру, чтобы он, по возможности, приглядывал за Холстедом, когда они зависнут у меня над головой.

– Не волнуйся, – ответил он. – Все будет о’кей.

Мы поднялись в воздух и спустя несколько минут уже были над нужным участком. Я сделал Райдеру рукой знак облететь место высадки и стал изучать обстановку. Одно дело – рассматривать фотографии на земле, и совершенно другое – смотреть на то же место сверху, зная, что спустя пять минут тебе предстоит зависнуть над ним на канате.

Я приглядел местечко, подходящее для того, чтобы выбраться из воды, проверил еще раз нейлоновый шнур, от которого зависел успех всей операции, и, надев на себя холщовые ремни, шагнул за борт и завис на тросе.

Райдер потянул на себя рычаг, и я стал стремительно падать вниз, вертясь при этом как волчок. Перед глазами у меня мелькал зеленый склон холма за синотом, который по мере снижения вертолета надвигался все ближе и ближе, пока мне не стало казаться, что лопасти несущего винта вот-вот заденут ветви деревьев.

Я уже опустился на всю длину троса лебедки и поэтому вертелся медленнее. Райдер аккуратно снизился над водой, я нажал на кнопку быстрого сброса, ремни расстегнулись, и я обнаружил, что уже плыву. Нащупав на поясе катушку, я поплыл к краю колодца, стравливая шнур, пока не ухватился за корни деревьев у кромки воды.

Стенки колодца оказались довольно скользкими, чего я не предусмотрел, и покрытыми водорослями, так что мне показалось, что прошла целая вечность, пока я вскарабкался наверх. Райдер проявил незаурядное мастерство, удерживая все это время машину на нужной высоте над синотом.

Исцарапав до крови грудь и руки, я наконец вылез из колодца, помахал Райдеру рукой, и вертолет стал медленно подниматься вверх, пока не достиг безопасной высоты. Трос намотался на барабан лебедки, и от вертолета ко мне теперь тянулся по дуге один лишь нейлоновый шнур длиной в пятьсот футов. Пока Холстед прикреплял к тросу груз, я перевел дух и приготовился к следующему этапу – разгрузке.

Задача передо мной стояла далеко не простая – оттащить на шестьдесят футов в сторону оборудование весом более чем в сто фунтов. Я снял с себя холщовый пояс и закрепил его на стволе дерева. Благодаря имеющемуся на ремне карабину, в любой момент его можно было без особых усилий расстегнуть. Из-за густой поросли пространства для маневра у меня было маловато, и я принялся вырубать мачете подлесок, расчищая себе место.

Райдер сменил режим работы мотора вертолета, подавая мне условный сигнал о том, что он готов спускать груз, подвешенный на тросе лебедки. Я начал проворно сматывать шнур, и бесформенный узел с грузом вскоре завис на одном уровне со мной над колодцем в шестидесяти футах от меня.

Я трижды обмотал свой конец шнура вокруг дерева и начал подтягивать к себе узел. Чем ближе он приближался ко мне, тем тяжелее становилось тянуть. И хотя вертолет тоже постепенно снижался, что облегчало мою работу, спина моя уже готова была треснуть от напряжения. Райдер с трудом удерживал накренившуюся машину в воздухе.

Наконец я пристегнул конец троса к карабину холщового ремня, сработало расцепляющее устройство, и тюк с грузом плюхнулся на землю. Я взглянул вверх на вертолет и освободил трос, свисавший дугой над синотом. На мгновенье мне почудилось, что сейчас он зацепится за деревья, но Райдер вовремя включил лебедку, одновременно быстро набирая высоту. Вертолет трижды облетел синот, прощаясь со мной, и взял курс на лагерь номер два.

Я сел на край синота, свесив ноги, и минут пятнадцать приходил в себя. Все мое тело болело и ныло, словно я боролся с медведем. Наконец я собрался с силами и стал развязывать узел, в котором помимо оборудования находилась специальная одежда: рубашка, штаны и высокие сапоги. Переодевшись, я выкурил сигарету и приступил к обследованию местности.

Ради экономии горючего я решил воспользоваться сперва мачете, а огнеметом выжигать только трудноподдающуюся уничтожению поросль. Врубаясь в сплетение ветвей и листьев, я проклинал, Фаллона за его расчеты, явно сильно отличающиеся от реальной скорости продвижения сквозь заросли. Было совершенно непонятно, как он собирался двигаться в этой чаще со скоростью полумили в час. Хорошо, если бы мне удалось пройти за час хотя бы двести ярдов. К счастью, мне нужно было лишь расчистить посадочную площадку для вертолета.

Я вовсю рубил мачете налево и направо, когда лезвие вдруг с лязгом ударилось о что-то твердое, и я ощутил сильный толчок в плечо. Взглянув на мачете, я обнаружил, что лезвие зазубрилось, и стал срубать ветки уже осторожнее. Внезапно прямо перед собой я увидел уставившееся на меня человеческое лицо: широкую индейскую физиономию с большим носом и слегка косыми глазами.

Через полчаса усиленной работы моему взору открылся опорный столб с высеченной в нем статуей мужчины, облаченного в перехваченную поясом накидку и причудливый головной убор. Обрамлял изваяние орнамент из переплетенных листьев и вычурных гигантских насекомых.

Я закурил сигарету, уставился на истукана и задумался. Похоже было, что я нашел Уаксуанок, хотя и не был в этом уверен. Тем не менее, не стали бы майя выдалбливать из камня подобную штуковину, чтобы потом просто оставить ее в лесу! Теперь мне нужно было расчищать посадочную площадку заново, так как вряд ли вертолет приземлился бы на голову этого косоглазого идола высотой в добрых восемь футов.

Я вернулся к синоту и начал вырубать новую тропинку, ограничивая место, которое мне предстояло расчистить. После нескольких пробных взмахов мачете налево, и направо, я со спокойной душой приступил к работе. Горючее в огнемете иссякло, как я и предполагал, довольно скоро, но мне все же удалось сократить до минимума свои мышечные усилия. Затем я включил бензопилу, и зубчатая цепь с диким визгом вгрызлась в древесину.

Деревья мне попадались не слишком толстые, самое большое имело ствол диаметром в два с половиной фута. Проблема была лишь в том, что они оказались довольно высокими, и падая, одно из них едва не придавило меня, наломав вдобавок ворох ветвей, которые пришлось потом растаскивать. Я извлек из этого полезный урок и до наступления темноты свалил шестнадцать деревьев.

Ночь я провел в провонявшем бензином спальном мешке: видимо, завернутая в него бензопила слегка подтекала.

Я пытался утешиться мыслью, что резкий запах отпугнет москитов, но, как выяснилось позже, совершенно напрасно.

На ужин я съел банку куриных консервов, запив их виски пополам с теплой водой, после чего еще долго сидел в темноте, размышляя о малорослых коричневых человечках с большими носами, создавших эту странную колонну и, возможно, построивших на этом месте город.

Разбудил меня наутро шум вертолета и человек, зависший, как паук, на тросе у меня над головой. Это был Холстед, которого Райдер спустил при помощи лебедки, поскольку для посадки вертолета места пока еще было недостаточно. Ступив на землю у самого края синота, Холстед махнул пилоту рукой, и вертолет, набрав высоту, стал медленно кружиться над вырубкой.

– Вы же собирались устроить площадку вон там, – оглядываясь по сторонам, спросил меня Холстед. – Что случилось?

– Непредвиденные трудности, – вздохнул я, разводя руками.

– Этого следовало ожидать, – усмехнулся он. – Не так уж далеко вы и продвинулись! – добавил он, иронически поглядывая на торчащие вокруг пни. – Могли бы постараться и выполнить работу получше.

– Вам виднее, – дружелюбно заметил я. – Можете смело засучивать рукава и показать пример.

Холстед пробурчал что-то нечленораздельное и вытянул из висящей у него на плече металлической коробочки антенну.

– Нам прислали парочку приемопередатчиков из лагеря номер один, – пояснил он. – Что потребуется из оборудования для скорейшего завершения работы?

– Горючее для Пилы и огнемета, взрывчатка для пней и подрывник: лично я не умею ей пользоваться.

– Ничего, зато я умею, – сказал Холстед и вызвал Райдера. Вертолет снизился и спустил нам канистры с горючим. Затем он улетел, а мы приступили к работе.

Работал Холстед, следует признать, как дьявол, так что вдвоем мы сделали довольно много до того, как вернулся вертолет. На сей раз Райдер спустил нам ящик со взрывчаткой и Фаллона собственной персоной, карманы которого были набиты детонаторами. Передав их Холстеду, он насмешливо посмотрел на меня.

– У вас такой вид, словно вас протащили вверх тормашками по кустам, – сказал он, оглядываясь по сторонам. – Я вижу, вы славно потрудились.

– У меня для вас сюрприз, – сказал я и повел его по узкой тропинке, проложенной мной накануне. – Тут мне попался один косоглазый старикан, он несколько спутал все мои планы.

Фаллон издал восторженный вопль и упал перед косоглазым чудищем на колени, почти уткнувшись ему в живот.

– Это ведь Старая империя! – поглаживая рукой покрытый резьбой камень, с трепетом воскликнул он. – Это каменный календарь майя. Они воздвигали подобные колонны каждый «катун», то есть один раз в двадцать лет. – Он оглянулся на тропинку, ведущую к синоту. – Несомненно, вокруг колодца должны быть еще такие же изваяния.

Он тотчас же принялся, позабыв обо всем на свете, руками расчищать статую от ползучих растений.

– Пожалуй, не стану мешать вашему знакомству, – сказал я. – Пойду помогу Холстеду: он, кажется, хочет разнести себя на куски.

– Ступайте, – отрешенно проговорил Фаллон. – Какая изумительная находка! Теперь мы сможем определить время основания этого города!

– Так, значит, это и есть Уаксуанок? – обвел я рукой буйные заросли вокруг.

– У меня нет никаких сомнений, – глядя на колонну, сказал Фаллон. – Да, мы, наконец, нашли Уаксуанок.

Нам пришлось изрядно постараться, чтобы оторвать Фаллона от ненаглядного истукана и вернуть его в лагерь. Он ходил вокруг него, словно влюбленный, нашедший наконец мечту своего сердца, и перерисовывал в свой блокнот странный орнамент с колонны. Лишь к концу дня нам удалось затащить его в вертолет, севший точно возле края синота, и всю обратную дорогу он что-то бормотал себе под нос.

Я валился с ног от усталости, но, приняв горячую ванну, почувствовал Себя лучше и решил присоединиться к остальным, собравшимся в столовой, вместо того чтобы завалиться спать. Я застал Фаллона и Холстеда яростно спорящими. Катрин не спускала с мужа глаз, готовая в нужный момент укротить его.

К своему удивлению, я вскоре обнаружил, что на этот раз больше кипятится Фаллон. Холстед же не только не выказывал ни малейшего намерения рвать на себе рубашку, но был холоден как лед и держался как истинный интеллектуал, По его бесстрастному лицу можно было подумать, что мы нашли не город, о котором он столь долго грезил, а разменную монетку на мостовой.

Фаллон же бурлил от восторга и пенился, словно бутылка шампанского. Ему не сиделось на месте, и он то и дело подсовывал Холстеду под нос свои рисунки,

– Старая империя, говорю я вам! Взгляните на узоры орнамента!

– Может быть, и меня посвятите в свои тайны? – спросил я.

– Как, разве я не ясно выражаюсь? – удивился Фаллон. – Если можно, повторите еще раз, и поподробнее.

Фаллон откинулся на спинку кресла и печально покачал головой.

– Вам придется поверить мне на слово, потому что на объяснения календаря майя потребуется уйма времени, а его у меня нет. Взгляните-ка сюда, – пододвинул он ко мне свои наброски, в которых я не без усилий разобрал насекомых, виденных на колонне с барельефом индейца. – Это дата изготовления этой стелы: 9 циклов, 12 катунов, 10 тунов, 12 кинов, 4 эба, 10 яксов, что составляет 1 386 112 дней, или 3797 лет. Принято считать, что майя вели свое летосчисление от 3113 года до нашей эры, так что дата, указанная здесь, 684 год нашей эры. Майя отличались большой точностью, – добавил он, беря в руки листок бумаги, – мы можем узнать даже день – восемнадцатый после полнолуния в первый из шести циклов.

У меня голова пошла кругом.

– Вы хотите сказать, что Уаксуаноку почти тысяча триста лет?

– Это возраст стелы, – уточнил он. – А сам город значительно старше,

– Неужели он так долго просуществовал? – задумчиво произнес я. – Ведь Виверо попал в него много позднее!

– Не путайте Старую империю с Новой империей! – заметил Фаллон. – Первая распалась приблизительно в 800 году нашей эры, и в результате многие города ее обезлюдели. Однако спустя сто лет туда пришли толтеки-ица, отсюда и пошли новые названия вроде Чичен-Ица. Похоже, одним из таких городов был и Уаксуанок. Ученые полагают, что Кукулькан был реальным историческим лицом. Именно он привел, подобно библейскому Моисею, толтекрв в Юкатан. Новая империя во многом напоминала империю ацтеков в Мексике, но сохранила мало общего со Старой империей майя. Об этом говорит, например, весьма распространенный обряд приносить в жертву богам людей, о котором упоминает и Виверо в своем письме.

– Значит, исторические свидетельства подтверждают, что во времена Виверо город Уаксуанок был населен людьми?

– Безусловно. Однако следует учесть, что с появлением здесь испанцев Новая империя распалась, а на ее месте образовалось большое количество мелких. государств и враждующих между собой провинций, не склонных объединиться в единый союз для сопротивления конкистадорам. Такая система не могла долго существовать, она в любом случае была обречена на гибель.

Выслушивать эти азбучные истины Холстеду явно надоело, и он спросил:

– Когда мы приступим к исследованиям?

– Сперва нужно будет организовать работы на новом участке, – сказал Фаллон. – Нам потребуются рабочие, чтобы расчистить лес.

И в этом он был прав, поскольку даже для расчистки посадочной площадки для вертолета, пилотируемого таким опытным мастером своего дела, как Райдер, понадобилось три дня.

– Мне кажется, – продолжал Фаллон, – что нам следует перебраться в лагерь номер один. Я поручу Джо Рудецки разбить на новом участке лагерь номер три. Для начала достаточно будет бригады из двадцати человек. Через полмесяца мы тоже сможем перебраться туда.

– Зачем же ждать так долго? – заволновался Холстед. – За две недели я смог бы проделать колоссальную работу! Не за горами сезон дождей!

– Сперва следует наладить материально-техническое обеспечение экспедиции, – резко возразил ему Фаллон. Это впоследствии сэкономит нам время.

– А мне на это наплевать, – воскликнул Холстед. – В любом случае я намерен осмотреть местность. А материально-техническим обеспечением занимайтесь без меня. – Он подался вперед. – Как вы не понимаете, что нас там ждет – прямо на земле! Даже Уил, при всем его невежестве, наткнулся на нечто крайне важное!

– Это пролежало там тринадцать веков, – сказал Фаллон, – и никуда не исчезнет за две-три недели. Нужно подготовиться хорошенько к работе!

– Хорошо, будем считать, что я провожу предварительную разведку, – упрямо заявил Холстед.

– Ничего у вас не выйдет, – решительно возразил ему Фаллон. – Я позабочусь о том, чтобы вас туда не взяли. Если желаете – отправляйтесь туда пешком через лес.

– Да будьте вы все прокляты! – заорал Холстед. – Катрин, разве я не говорил тебе, что именно так все и будет? Этот Уил заморочил тебе голову. Разве не понятно, что он хочет присвоить себе, все лавры первооткрывателя?

– Меня вся эта чушь совершенно не волнует, – возразил ему Фаллон. – Мне важно, чтобы работа велась как положено. Мы же не какие-то грабители могил!

– Нельзя ли поспокойнее? – заметил я.

– А вас это – вообще не касается! – обернувшись ко мне, с искаженным яростью лицом прохрипел Холстед. – Вы уже и так достаточно навредили мне, настроив против меня мою жену! Вы все здесь сговорились против меня!

– Если бы это было так, то вас вообще здесь не было бы, – сказал Фаллон.

– И учтите: не прекратите скандалить – вас выкинут отсюда в один момент, – добавил я. – Успокойтесь и ведите себя прилично, нам надоели ваши выходки!

Холстед вскочил со стула, готовый наброситься на меня с кулаками.

– Катитесь вы все к дьяволу! – закричал он и выбежал из дома.

– Мне очень жаль, – тоже встала со своего места Катрин.

– Вы не виноваты, – утешил ее Фаллон. – У него, похоже, паранойя, настоящая мания преследования.

– Весьма похоже на то.

– Я вынужден снова просить освободить меня от моего обещания.

Я взглянул на потупившую голову Катрин и произнес:

– Но вы же помните, что я тоже дал слово.

Хорошо, – согласился Фаллон. – Но учтите: Пол опасен для всех нас. А здесь не лучшее место для выяснения отношений.

Постарайтесь еще раз вернуть Полу здравый смысл и заставьте его извиниться, – сказал я Катрин. – В противном случае ему придется убраться отсюда, за это я ручаюсь. Теперь все зависит только от вас.

– Я понимаю, – чуть слышно сказала Катрин.

Когда она вышла, Фаллон сказал мне:

– По-моему, вы совершили большую глупость. Пол этого не стоит. – Он достал трубку и принялся набивать ее табаком. – И она тоже, – добавил он, понизив голос.

– Я вовсе не влюблен в нес, – сказал я. – Мне се просто жаль. Если мы выгоним Холстеда из экспедиции, он превратит ее жизнь в ад.

Фаллон чиркнул спичкой и посмотрел на пламя.

– Не всем дано отличить любовь от жалости, – туманно заметил он.

На следующее утро мы вылетели в лагерь номер один. После семейной ссоры, затянувшейся до полуночи, Холстеда клонило в сон. Видимо, победа была за Катрин, так как он извинился, хотя и явно через силу. Однако я все равно принял его извинение, поскольку оно было первым с его стороны на моей памяти, и я решил отнести его нерешительность за счет недостатка опыта. Так или иначе, это была победа.

Пока мы отсутствовали, лагерь на побережье сильно разросся: появились новые строения, которых я еще не видел. Встретивший нас Джо Рудецки выглядел странновато, утратив прежнюю невозмутимость.

– Эти проклятые чиклерос – просто какие-то белые дикари! Таких ворюг еще свет не видывал, они растаскивают оборудование прямо у нас из-под носа!

– Вы организовали охрану? – спросил Фаллон.

– Конечно, но эти чиклерос стреляют в моих ребят, а им ведь платят деньги вовсе не за то, чтобы они подставлялись под пули.

– Свяжитесь с Пэтом Харрисом и скажите ему, чтобы он направил сюда охранников из нашей службы безопасности, – мрачно распорядился Фаллон.

– Будет исполнено, мистер Фаллон, – сказал Рудецки, вздохнув с облегчением. – Я не знал, имеем ли мы право открывать ответный огонь. Мне не хотелось конфликтовать с местными властями.

– Это вас не должно волновать, – сказал Фаллон. – Закона здесь нет, так что смело палите в того, кто начнет стрельбу.

– Превосходно! – обрадовался Рудецки. – Мистер Харрис обещал прилететь уже сегодня или завтра.

– Вот как? – удивился Фаллон. – Любопытно, зачем.

В небе раздался монотонный звук мотора, и я поднял голову.

– Похоже, это самолет. Это, наверное, Харрис.

Рудецки тоже задрал голову вверх.

– Нет, – сказал он. – Этот самолет летает над побережьем уже целую неделю. Глядите, вот он!

Крохотный двухмоторный самолетик появился над морем и повернул в. сторону взлетной полосы. Резко спикировав, он с натужным воем работающих на пределе двигателей пронесся над нами. Мы инстинктивно пригнулись, а Рудецки сказал:

– Такое он выкидывает впервые!

Фаллон проводил взглядом самолет, набирающий высоту и разворачивающийся над морем.

– Что вы об этом думаете? – спросил он у Рудецки.

– Скоро все станет ясно, – покачал головой тот. – Кажется, самолет заходит на посадку.

Самолет действительно совершил еще один круг и начал снижаться, направляясь к посадочной полосе. Коснувшись колесами земли, он подпрыгнул, прокатился немного вперед и застыл прямо напротив нас. Из кабины выбрался человек, спрыгнул на площадку и пошел к нам. На нем был отутюженный белый тропический костюм, резко контрастирующий с затасканной одеждой нашей группы, поизносившейся за минувшую неделю.

– Профессор Фаллон? – приподнял незнакомец свою панаму.

– Я Фаллон, – выступил вперед профессор.

– Рад познакомиться! – протянул ему руку незнакомец– – Совершенно случайно оказавшись в этих краях, я подумал, что непременно должен встретиться с вами. Меня зовут Джек Гатт.

Глава восьмая

Гатту было за пятьдесят, его лощеный облик слегка портил избыток веса. Говорил он много, но ни о чем, как опытный полйтик, восхищаясь профессором Фаллоном и сожалея, что не имел возможности повстречаться с ним раньше. Он якобы приехал в Мексику на Олимпийские игры и решил заодно осмотреть Юкатан и великие города майя: Уксмал, Чичен-Ицу и Коба. Услышав, что в этих краях находится великий археолог, он воспылал желанием припасть к стопам гений и выразить ему свое глубочайшее уважение. Гатт сыпал именами так, что могло сложиться впечатление, что он на короткой ноге со всеми влиятельными людьми в Штатах. Как выяснилось, у них с Фаллоном было много общих знакомых.

Он так увлекся словоблудием, пуская нам пыль в глаза, что я уже стал волноваться, как бы Фаллон не поставил его на место. Но профессор тоже был не из простаков и прекрасно играл роль наивного ученого. Он даже пригласил Гатта остаться на ленч, и тот принял приглашение. Вскоре все мы включились в непринужденный разговор.

Слушая трескотню гостя, можно было подумать, что имеешь дело с культурным человеком, приятные манеры которого никак не соответствовали информации Пэта Харриса. Облик мистера Джека Гатта, с воодушевлением рассуждающего о театре и балете, никак не вязался с портретом гангстера – торговца наркотиками, вымогателя и сутенера. Этот проходимец даже выудил у Фаллона чек на тысячу долларов в фонд пожертвований для обездоленных сироток, который Фаллон тотчас же и выписал, не моргнув глазом, лишний раз продемонстрировав актерский талант.

Пожалуй, именно это двойственное впечатление, которое производил на меня Гатт, и удержало меня тогда от того, чтобы наброситься на него. Передо мной был организатор убийства моего брата, мне следовало вцепиться ему в горло мертвой хваткой, а вместо этого я невольно все сильнее укреплялся во мнении, что произошла какая-то ошибка и этот симпатичнейший джентльмен вовсе и не бандит и не глава мафии, контролирующей значительную часть американского преступного бизнеса. Мне бы самое время вспомнить, что Гиммлер искренне обожал детей и что негодяй тоже способен мило улыбаться. Короче говоря, я ничего не предпринял, о чем позже не раз сожалел.

Меня также вводила в заблуждение причина его появления. Никакого явного интереса к Уаксуаноку гость не проявлял, хотя и спросил Фаллона, что тот теперь исследует. Археолог ответил весьма туманно, дескать, в настоящий момент он уточняет кое-какие детали в связи с расхождениями ученых во мнении относительно датировки некоторых древних строений в этом районе. Гатт тотчас же сменил тему и стал делиться своими впечатлениями об архитектурном ансамбле в Чичен-Ице.

– Майя знали толк в планировке города! – воскликнул он. – Я нигде еще не видел лучшей планировки улиц!

Позже я узнал, что он намеревался выгодно продать принадлежащие ему ветхие домишки правительству, которое вынуждено было выкупать земельные участки, чтобы иметь возможность реконструировать жилые кварталы. Гатт уже не раз срывал крупный куш на подобных сделках.

– Недавно я побывал в Англии, – словно бы невзначай обронил Гатт. – Это великая страна. Откуда вы родом, мистер Уил?

– Из Девона, – ответил я.

Красивейшее местечко – одобрительно кивнул он. – В Плимуте я посетил порт, в котором английские колонисты когда-то подняли паруса, чтобы отправиться к берегам Америки и основать наше государство. Незабываемое зрелище!

Мне тоже нравится Плимут, – сказал я, подумав, что пора и подколоть этого лицемера. – А в Тотнесе бывать вам не доводилось?

Глаза Гатта сверкнули, но ответил он вполне хладнокровно:

– К величайшему сожалению, не имел такого удовольствия.

Он тотчас же обернулся к Фаллону и вновь завел с ним научную беседу.

Сразу же после ленча Гатт улетел, и едва его самолет поднялся в воздух, беря курс на север, я спросил у Фаллона:

– Какого черта, по-вашему, ему здесь было нужно?

– Откровенно говоря, я и сам не понял, – развел руками он. – Я ожидал, что он задаст больше конкретных вопросов.

– Я тоже, – сказал я. – Но это, несомненно, не случайный визит. Чего же он добивается?

– Хотел бы я знать, – задумчиво произнес Фаллон.

В тот же день на реактивном самолете прилетел и Пэт Харрис. Известие о неожиданном визите Гатта ничуть не удивило его. Он просто пожал плечами и удалился с Фаллоном в дом, чтобы потолковать с ним с глазу на глаз. Вернулся он сердитым и едва ли не разъяренным.

– Что стряслось с нашим стариком? – спросил у меня он. – Он даже не пожелал выслушать меня. Его интересует лишь, как поскорее начать работу. А что бы я ни сказал, его только раздражало.

– Профессор сделал величайшее открытие, – улыбнулся я, и, естественно, ему не терпится приступить к исследованиям, пока не зарядили дожди. А что беспокоит тебя, Пэт?

– А сам ты как думаешь? – покосился он на меня. Конечно же Гатт! Он уже собрал целую банду головорезов из своих подручных из Детройта, знакомых в Мехико и Тампико и теперь набирает в свою команду чиклерое.

А теперь скажи мне, что его интересует в местных лесах?

– Мне думается, в первую очередь наш лагерь номер три, : – ответил я не задумываясь. – Он нацелился на Уаксуанок, только там ничего нет, кроме древних развалин. Он будет огорчен.

– Боюсь, что у Джека иное мнение, – сказал Пэт. – Меня беспокоит то, что Фаллон ничего не хочет предпринимать в связи с этим.

– Может, обратиться в полицию? Такое скопление преступников в одном месте наверняка ее заинтересует.

– Не будь таким наивным, Уил, – взглянул на меня как на недоразвитого ребенка Пэт. – Мы не в Англии, здесь меня упекли за решетку, обвинив в распространении ложных слухов, едва я раскрыл в участке рот. Мне удалось дать на лапу охраннику, и только вчера я выбрался из клетки. В этой части света на закон рассчитывать не приходится.

– Значит, от Фаллона тоже ничего нельзя требовать, – пожал плечами я, тяжело вздохнув,

– У него обширные личные связи в высших сферах, он может через них заставить местные власти шевелиться. У меня же без него ничего не выйдет, – сказал Пэт.

– Может быть, мне поговорить с ним? – спросил его я.

– Попытайся, – сокрушенно покачал головой он. – С ним что-то неладное происходит в последнее время. Раньше он был другим.

Я отправился к Фаллону и застал его за разговором с Рудецки: они обсуждали план строительства третьего лагеря.

– Только не трогайте развалины и камни. – предупреждал профессор инженера. – Оставьте все как есть, заклинаю вас!

– Хорошо, хорошо, – кивал головой Рудецки. – С меня достаточно будет и возни с деревьями.

Фаллон заметно похудел и выглядел совершенно измученным, словно плоть его сжигал внутренний огонь. Мысли его были заняты исключительно Уаксуаноком, остальное его не волновало.

– Оставьте проблему безопасности Харрису, – не дослушав меня до конца, небрежно обронил он. Это его дело.

– Но Харрис говорит, что сам вряд ли сможет что-нибудь сделать, – возразил я.

– Значит, я зря плачу ему деньги, – проворчал Фаллон и снова стал что-то разъяснять Рудецки.

Холстедов я пугать до смерти не стал, но еще раз поговорил с Пэтом Харрисом, поведав ему о своей неудачной попытке добиться чего-либо от Фаллона. Пэт мрачно ухмыльнулся, когда услышал, как профессор отозвался о нем, и сказал:

– Меня тревожит, откуда Гатту стало известно, что ему пора здесь появиться. Ведь он прилетел, едва вы обнаружили Уаксуанок. Странное совпадение, однако. Говорил он с кем-либо здесь наедине?

– Нет, – покачал я головой, – едва ли. Мы не дали ему побродить по окрестностям в одиночестве.

– Значит, он ни на минуту не оставался ни с кем с глазу на глаз?

– Перед тем, как сесть в самолет, он со всеми попрощался. Холстед находился слегка поодаль, Гатт подошел к нему и пожал ему руку.

– Значит, все-таки Холстед, – произнес задумчиво Харрис. – Вот что я скажу тебе, Джемми. Одного рукопожатия вполне достаточно, чтобы передать нужную информацию. Советую запомнить это на будущее!

Огорошив меня столь загадочным предупреждением, Харрис улетел выяснять дальнейшие намерения Гатта, а я погрузился в размышления, перебирая в уме все, что мне было известно о Холстеде. Но какие общие дела могли быть у него с Гаттом? Я не мог себе этого даже представить.

Вскоре у нашего пилота Райдера заметно прибавилось работы. Он доставил на новое место сперва инженера Рудецки с двумя помощниками, потом вернулся за снаряжением, а после того, как была готова посадочная площадка, стал перевозить строительные материалы и основной груз, и события начали развиваться столь стремительно, словно это была военная операция по подготовке плацдарма.

Фаллон с видимым удовольствием наблюдал за всей этой суетой и только смеялся, когда я напоминал ему о стоимости одного часа летного времени вертолета, попыхивая своей трубкой.

– Вы прирожденный счетовод! – восклицал он, иронически глядя на меня. – Вот и прикиньте, что дешевле: пользоваться вертолетом или нанимать лесорубов, чтобы добраться до места.

Проведя некоторые расчеты, я убедился, что использование вертолета значительно выгоднее. Фаллон был . не из тех, кто бросает деньги на ветер.

Спустя несколько дней прибыли еще четверо археологов. Это были молодые люди, преисполненные энтузиазма. Tрoe из них не имели опыта полевых работ, и на Фаллойа они смотрели с благоговением. На Холстеда же они смотрели довольно косо, во всяком случае, не выказывали к нему никакого почтения, из чего я сделал вывод, что дурная слава о нем распространилась слишком далеко и дела его совсем плохи. Жаль, что Катрин не понимала всего этого. Каково же ей было жить с таким человеком!

Спустя десять дней мы вылетели в новый лагерь. Перед посадкой наш вертолет сделал круг над синотом, и я взглянул вниз, чтобы посмотреть, какие изменения произошли там с тех пор, как я висел над этим местом на тросе. Теперь по одну сторону посадочной площадки стояли ангары для вертолетов и самолетов, а по другую аккуратными рядами тянулись домики. Рудецки не терял времени даром.

Когда мы приземлились и шум винтов стих, я услышал вой бензопилы: атака на лес продолжалась. Здесь солнце пекло даже сильнее, чем во втором лагере, и все мое тело тотчас же покрылось испариной.

– Нам нужно выполнить нашу работу как можно быстрее, – сказал Фаллон. – Сейчас важно выяснить, с чем мы здесь столкнулись, вести в этом сезоне раскопки я не намерен. Мы лишь обозначим район поисков, составим перечень строений и подготовим базу для тех, кто придет сюда после нас.

Холстед с трудом заставил себя промолчать.

– Что вам удалось здесь обнаружить за это время? – спросил Фаллон у Джо Рудецки.

– Восемь резных колонн, – сказал тот. – Я расчистил местность вокруг них, но не стал их трогать, как вы и сказали. Они вот здесь, – указал он место на карте.

– Я должен сам взглянуть на ваши находки, – сказал Фаллон. – Мистер Рудецки не археолог, но имеет опыт топографических работ. Так что он станет нашим картографом. Надеюсь, что в скором времени с этой карты исчезнут многие белые пятна.

Он разбил рабочих на пять бригад, во главе каждой из которых поставил археолога, и выделил им участки для расчистки, руководствуясь .картой Биверо. Затем он обернулся ко мне.

– Джемми, а вам особое задание, – сказал он. – Поручаю вам обследовать синот. Теперь вы целый день сможете плескаться в холодной воде, в то время, как остальные будут париться под солнцем.

Я тоже подумал, что это неплохая идея, и подмигнул Катрин. Заметив это, Холстед испепелил меня взглядом.

– По-моему, лучше воспользоваться землечерпалкой, – сказал он Фаллону, – как это сделал Томпсон в Чичен-Ице.

– Это было давным-давно, – мягко возразил ему Фаллон. – Теперь в нашем распоряжении прекрасное водолазное снаряжение, и было бы глупо не воспользоваться им, поскольку замлечерпалка разрушает керамические изделия.

Против такого довода Холстед возражать не решился, чтобы не выглядеть полным профаном в археологии. Он лишь что-то шепотом сказал Катрин и яростно затряс головой. Дискуссия продолжалась еще с полчаса, после чего все разошлись по своим делам. Рудецки повел меня к домику у самого края синота, где хранилось мое снаряжение. Половина домика была отведена под жилье, а вторую половину занимало оборудование.

– А нельзя ли построить для компрессора и баллонов отдельный сарай? – почесал я в затылке.

– Завтра же я все устрою, – пообещал мне Рудецки.

Мы вышли наружу, и я взглянул на синот, имевший форму неправильного круга более ста футов в диаметре. Образуя почти прямой угол, позади него возвышался отвесный склон холма, более пологий лишь ближе к вершине, где, судя по свидетельству Виверо, находился храм Юм Чака. Я невольно призадумался, какая тут должна быть глубина.

– Мне потребуется плот, – сказал я Рудецки. – С него можно будет спустить трос с якорем и закрепить его на дне, если, конечно, мы до него достанем. Но сперва я сделаю предварительное погружение.

– Я устрою вам все, что нужно, – заверил меня Рудецки. – Вы только скажите. Для этого я здесь и нахожусь.

Он ушел, а я бросил в колодец камень. Он упал в самой середине, подняв на воде круги, которые разбежались в стороны и заплескались волнами возле кромки. Мне вспомнилось, что в этом месте людей приносили в жертву, и я живо представил себе, какие находки ожидают меня на дне.

Вернувшись к своему домику, я обнаружил там Катрин, Она разглядывала груду оборудования, потрясенная ее размерами.

– Мы все это быстренько рассортируем, – заверил ее я. – Ты готова приступить к работе?

– Готова, – кивнула головой она.

– Баллоны в порядке, я проверил их еще в первом лагере, – сообщил ей я, – так что можем прямо сейчас же и нырнуть. Окунуться нам не помешает, здесь чертовски жарко.

– Как ты думаешь, – спросила она, расстегивая рубашку, – здесь очень глубоко?

– Это нам и предстоит выяснить. На какую глубину тебе приходилось уже погружаться?

– Приблизительно на глубину шестидесяти футов.

– Здесь может быть и глубже, – сказал я. – Нужно будет сделать таблицу времени, необходимого для перехода из повышенного давления в обычное. Может быть, обойдемся и без камеры.

Камеру я на всякий случай проверил, работала она исправно даже при давлении в десять атмосфер, хотя было маловероятно, что нам потребуется поднимать его выше пяти.

Для погружения в незнакомце углубление в земной поверхности требуется масса всяческого снаряжения, как-то: акваланг с маской и ластами, специальные часы и компас – на левое запястье, глубиномер и декомпрессионный счетчик – на правое, нож – на пояс и, конечно же, фонарик, который крепится на голове. В таком снаряжении мы с Катрин стали похожи на астронавтов.

Мы проверили друг у друга снаряжение и неуклюже спустились к воде по ступенькам, вырубленным в стене синота Рудецки.

– Следуй за мной и не вздумай выключить фонарик, – предупредил я Катрин, споласкивая водой маску. – В случае необходимости, поднимайся на поверхность, но постарайся дать мне об этом знать. Обязательно задержись на несколько минут на глубине десяти футов. Я постараюсь не терять тебя из вида.

– Не волнуйся, – сказала она. – Мне доводилось проделывать нечто подобное и раньше.

– Но не в таких же условиях, – возразил я. – Это ведь не Багамы! Лучше не рисковать без крайней надобности.

– Я буду держаться к тебе поближе, – пообещала она.

– Пол, как мне показалось, не в восторге от этой затеи, – сказал я. – Почему он предложил использовать землечерпалку?

– Его не покидает глупая мысль насчет нас с тобой, – вздохнула она. – Это, конечно, просто смешно. В таких костюмах у нас не слишком много шансов, не так ли? – вдруг рассмеялась она. Я тоже усмехнулся, представив себе сцену подводного адюльтера, и сказал, надевая маску:

– Что ж, проведаем Юм Чака.

Закусив загубники, мы скользнули в воду и поплыли к середине бассейна. Вода была чистой и темной из-за большой глубины. Я знаком спросил у Катрин, готова ли она, и, получив подтверждение, стал погружаться. В последний момент мне показалось, что сверху за нами пристально наблюдает Холстед. Впрочем, я мог и ошибиться, поскольку мне мешала маска,

Уже на сравнительно небольшой глубине стало темно, отвесные стенки колодца гасили свет, общая освещенность здесь падала даже резче, чем у берегов Англии, где недостаток света чувствуется уже при погружении на пятьдесят футов. Именно на такой глубине я и остановился сейчас, решив подождать Катрин и проверить, как работают приборы. С Катрин все оказалось в порядке, она плыла следом за мной, медленно шевеля ластами и оставляя за собой воздушные пузырьки, искрившиеся при свете фонарика, словно огненные брызги фейерверка.

Дна мы достигли на глубине в шестьдесят пять футов, но вскоре выяснили, что это лишь верхняя часть склона, уходящего в черноту под углом в двадцать градусов. Скользкий ил, поднятый нами, моментально замутил воду, и я подумал, что он может доставить нам дополнительные затруднения при раскопках.

Солнце прогревало только верхний слой воды, у самого дна она была очень холодной, и я быстро стал мерзнуть. Посигналив Катрин, я проплыл еще чуточку вперед и уперся в глухую стенку. Здесь, на глубине девяноста пяти футов, и находилось абсолютное дно синота. Некоторое время мы изучали поверхность склона: она оказалась покрытой ровным слоем ила, накопившего за столетия, и обнаружить что-либо можно было, лишь проведя серьезные раскопки.

Сделав Катрин знак подниматься, я медленно поплыл вверх вдоль известняковой стены. Примерно в тридцати футах от дна я заметил углубление, похожее на пещеру, но решил, что осмотреть его лучше завтра: мне хотелось поскорее прогреть промерзшие косточки под лучами жаркого солнца. А после получасового погружения на глубину почти в сто футов нам необходимо было задержаться минут на пять на глубине в двадцать футов и .потом еще минут на пять на глубине в десять футов. За неимением троса, за которой можно было бы ухватиться, мы вынуждены были совершать круги в воде, выжидая положенное для декомпрессии время.

Наконец мы вынырнули на поверхность и поплыли к краю синота. Выбравшись первым из воды, я протянул Катрин руку и, выплюнув загубник, спросил:

– Ну, и что ты теперь об этом думаешь?

– Ты был прав: это не Багамы, – дрожа от холода, сказала она. – Вот уж не ожидала, что так замерзну в Кинтана-Роо!

Я снял маску, скинул со спины баллоны и подставил ее солнцу.

– Похоже, нам не обойтись без теплозащитных костюмов, иначе мы просто околеем. Есть еще какие-нибудь соображения?

– Меня тревожит ил – сказала Катрин. – Там и так ничего не видно, а еще поднимается грязь со дна.

– Можно использовать для отсоса ила специальный насос. Нужно будет только поставить фильтр, чтобы задерживать мелкие предметы, а грязь откачивать наверх, на сушу. И плот нам тоже очень пригодится, мы закрепим на нем два троса: один закрепим на дне, а с помощью второго будем поднимать груз. Пошли к моему домику, я там тебе все объясню. – После погружения в голову мне стали приходить интересные идеи.

Возле домика Рудецки с помощниками уже сооружал для меня сарайчик.

– Как водичка? – поинтересовался он. – Хорошо поплавали?

– Замечательно, – сказал я. – Как насчет плота, о котором мы говорили? Размером, скажем, в десять квадратных футов.

– Четыре пустых бочки из-под горючего, несколько бревен– и плот готов. Он вам понадобится сегодня вечером?

– Вряд ли, – сказал я.

– Тогда мы тоже освежимся после работы. Это очень полезно перед сном. Кстати, что если поставить компрессор прямо здесь? А выхлопную трубу я удлиню с помощью шланга и выведу на другую сторону домика.

– И как можно дальше, угарный газ не способствует подводному плаванию, – заметил я.

Мы зашли в домик, и, порывшись в. своих вещах, я извлек на свет потрепанную таблицу для подводников.

– Вот для чего нам понадобятся эти два троса, о которых я тебе говорил, – сказал я, усаживаясь за стол. – Итак, мы собираемся погружаться на глубину примерно в сто футов на значительное время. Верно? Предположим, что на два часа. Это означает, что при всплытии мы должны будем сделать несколько остановок. А именно: остановку на пять минут – на глубине пятидесяти футов, еще на десять минут – на глубине в сорок футов, потом выждать полчаса на тридцати футах, еще сорок – на двадцати и пятьдесят минут – на глубине в десять футов. Итого – сто тридцать пять минут, или два часа с четвертью. Довольно утомительное и скучное занятие, но ничего не поделаешь.

– Я раньше никогда не опускалась на такую глубину и понятия не имела ни о какой декомпрессии, – сказала Катрин.

– С кессонной болезнью шутки плохи, – заметил я. – Если не принять мер предосторожности, можно отправиться на тот свет. Нам придется привязать к одному из тросов ремни, чтобы держаться за них во время отдыха, и запасные баллоны с воздухом.

– И как ты коротаешь под водой время? – спросила она.

– Сочиняю забавные стишки, – пошутил я, озабоченно поглядывая на декомпрессионную камеру. – Лучше бы иметь ее под рукой, возможно, даже на плоту. Надо будет посоветоваться с Рудецки, как ловчее это устроить.

Неделя сменялась неделей, работа шла своим чередом, и я почти забыл о Гатте. Информация от Пэта Харриса, которую мы получали по радио из лагеря номер один, не давала оснований для беспокойства: Гатт не выезжал больше никуда из Мехико, предаваясь там радостям жизни, словно больше его ничего и не волновало, хотя банда его головорезов по-прежнему находилась в Мериде. Я занимался обследованием синота и тоже не забивал себе особенно другими проблемами голову. Холстед, к радости Фаллона, работал вместе со всеми не хуже меня.

Каждый день приносил нам все новые и новые удивительные открытия. Обнаруженный мною город действительно оказался Уаксуаноком. Рабочие находили здание за зданием: дворцы, храмы, арены для игр и состязаний и даже астрономическую обсерваторию. Синот окружало целое кольцо из стел, всего их было двадцать четыре, и еще одна колоннада украшала центр города. Фаллон не расставался с фотоаппаратом и блокнотом, фотографировал и описывал каждую новую находку.

Раз в неделю устраивался выходной, который ученые мужи использовали на приведение в порядок своих бумаг, а рабочие – для отдыха у синота. Проводить погружения в такие дни было небезопасно, и я позволил себе расслабиться и выпить немного больше пива, чем обычно.

Как-то Фаллон решил продемонстрировать мне все самые любопытные строения, обнаруженные за последнее время, и провел меня по всему участку.

– Вот на этом холме Виверо, скорее всего, едва и не расстался с жизнью, – сказал он, указывая на невысокий бугор, очищенный от зарослей. – Можете взглянуть на ступени у подножья, которые мы сейчас раскрываем: они ведут к храму Кукулькана.

– Как, весь этот холм – это здание храма? – не поверил я.

– Представьте себе! Это было величественное строение. Мы с вами сейчас стоим на нем.

Я ковырнул ногой землю: внешне она ничем не отличалась от обычного верхнего слоя.

– Майя имели обыкновение возводить здания на помостах: так они строили свои жилища, подобным же образом сооружали и храмы. Сейчас мы стоим на одном из подобных помостов, но из-за больших его размеров с трудом осознаем это.

– Каковы же его размеры? – спросил я.

– Рудецки обошел его с теодолитом и подсчитал, что его площадь равна пятнадцати акрам, а высота достигает ста тридцати футов. Это искусственный акрополь объемом в 90 миллионов кубических футов, состоящий из шести с половиной тонн различного материала.

– Вот уж не думал, что увижу здесь нечто подобное! – воскликнул я.

– Майя когда-то были весьма трудолюбивы, – раскуривая трубку, с придыханием проговорил Фаллон. – Пошли посмотрим на храм поближе.

Мы подошли к раскопанной части лестницы, ступени которой оказались шириной почти в пятьдесят футов, и Фаллон указал на вершину холма мундштуком трубки:

– Я. произвел раскопки на самом верху и обнаружил кое-что весьма интересное. Желаете взглянуть?

Взобраться на вершину холма оказалось нелегко, поскольку склон был довольно крутой: представьте себе – египетскую пирамиду, покрытую тонким земляным слоем, и вы поймете, о чем я говорю. На вершине Фаллон, отдышавшись, ткнул пальцем в горку пустой породы и сказал:

– Я рассчитал, что именно здесь кончается лестница, и начал копать.

И вот что я раскопал.

Я подошел к яме, вырытой Фаллоном, и увидел страшную голову с жуткой оскаленной пастью, полной острых клыков и зубов.

– Это Пернатый Змей, – пояснил Фаллон. – Символ Кукулькана. А вон там, чуть дальше, у стены, и приносились ему жертвы.

Я представил себе дрожащего от страха Виверо, на глазах у которого из груди живых людей вырывали сердце. Мне стало жутковато.

– Надеюсь, что крыша храма не обвалилась, – заметил Фаллон деловитым тоном. – Хорошо было бы найти ее неповрежденной.

Присев на пенек, я огляделся вокруг. Приблизительно лишь пятая часть участка была очищена от растительности. Сколько еще потрясающих памятников былого величия майя таит в себе эта земля?

– Как вы думаете, – спросил я у Фаллона, – когда можно будет полюбоваться на весь этот город?

– Возвращайтесь сюда лет эдак через двадцать, – усмехнулся он. – Тогда вы, я думаю, получите полное представление о нем. В подобных делах нельзя торопиться, нужно дать возможность и следующему поколению поработать здесь, применяя новые методы. Я не намерен раскрывать более половины города.

Я задумчиво посмотрел на Фаллона. В свои шестьдесят лет он был полон решимости начать дело, которое ему явно было не под силу завершить. Возможно, привыкнув мыслить категориями столетий и тысячелетий, он обрел поистине космическое видение, чем разительно отличался от Холстеда.

– Жизнь человека слишком коротка, – с грустью сказал он, – но его творения сохраняют память о нем на века. Об этом и о человеческом тщеславии, замечательно написал Шелли[4]: «Я Озимандиас, царь царей, взгляни на рук моих творенья, о Всемогущий, и приди в отчаяние!» Но стоит ли нам отчаиваться при виде всего этого? Я считаю, что нет: ведь этот город – триумф людей, чья жизнь столь коротка. – Он вытянул перед собой руки, покрытые узлами вен и слегка дрожащие, и с горечью добавил: – Как жаль, что этой плоти суждено так скоро сгнить.

Разговор принимал слишком жуткий для меня оттенок, и я перевел его в другое русло:

– А королевский дворец вы уже обнаружили? – спросил я.

– Вы все еще мечтаете найти обшитые золотом стены? – усмехнулся Фаллон. – Виверо все воспринял превратно. У майя не было королей в нашем, понимании этого слова, у них был наследственный вождь, которого они называли Халач-уйник, – его-то Виверо и принял за короля. Еще у них был наком – верховный военачальник, избиравшийся сроком на три года. Сан жреца тоже передавался по наследству. Сомневаюсь, что у Халач-уйника имелся собственный дворец, но вон в том холме мы обнаружили крупное административное здание. – Он указал на соседний холм.

На мой взгляд, ничего особенного в нем не было, требовалось богатое воображение, чтобы представить себе там королевский дворец.

– Я понимаю, вам не хватает навыков, чтобы разглядеть то, что скрыто под землей, – сказал Фаллон. – Однако весьма вероятно, что именно туда Виверо приводили на суд к Халач-уйнику, который должен был решить его судьбу. Халач-уйник одновременно являлся и верховным жрецом, но Виверо этого не знал, он не читал «Золотую Ветвь» Фрезера.

В этом я недалеко ушел от Виверо, так что мне приходилось верить Фаллону на слово.

– Теперь нам предстоит избавиться от этих пней, – пнул он ногой пенек, на котором я сидел.

– Вы хотите подорвать их? – спросил я.

– Ни в коем случае! – испуганно воскликнул он. – Мы их выжжем вместе с корнями. К счастью, в дождевом лесу корневая система не глубокая – вы сами можете видеть, что это так.

– А золотой знак, так сильно потрясший воображение Виверо? Вы нашли его? – спросил я.

– Нет, и вряд ли найдем, – покачал головой Фаллон. – Мне думается, что это не более чем плод его больной фантазии: видимо, двенадцать лет плена не прошли для него бесследно. У него возникла религиозная мания, а возможно, и галлюцинации.

– С современной точки зрения, то же самое можно сказать о любом испанце шестнадцатого столетия, – возразил я. – Вряд ли здравомыслящими можно признать людей, истребляющих себе подобных исключительно из-за расхождений во взглядах на Бога.

– Так вы полагаете, что и понятие здравомыслия тоже весьма относительно? – покосился на меня Фаллон. – Возможно, вы правы. Современные войны станут для людей будущего свидетельством нашего безумия. А планы атомной войны тем более не могут родиться в нормальной голове.

Я подумал о Виверо, терзаемом угрызениями совести и глубоко несчастном лишь из-за того, что ему так и не удалось обратить дикарей в христианство. Но при этом он призывал своих сыновей без колебаний истреблять язычников, хотя и признавал, что это не совсем по-христиански. Совсем как мистер Пукль, изобретатель первого– пулемета: тот даже предлагал применять против христиан только круглые пули, а против турок – квадратные.

– Но если здесь было мало золота, – спросил я, – тогда где же Виверо раздобыл материал для изготовления своих зеркал?

– Золота здесь скопилось за многие века вполне достаточно, – пояснил Фаллон. – За двенадцать лет Виверо мог наворовать у своих богатых заказчиков его немало. К тому же зеркала сделаны не из чистого золота, а из сплава его с серебром и медью. Недаром испанцы упоминают о красном оттенке золота индейцев, а им оно обязано именно меди, которой у них было предостаточно.

Фаллон вытряс из трубки пепел.

– Что ж, мне пора заняться расписанием работ на следующую неделю, – сказал он. – Между прочим, Рудецки видел в лесу чиклерос. Я распорядился, чтобы никто не покидал лагерь и не шлялся по окрестностям. Это касается и вас.

Последнее замечание быстро развеяло мои фантазии. Я вернулся в лагерь и отправил через лагерь номер один телеграмму для Пэта Харриса, в которой сообщил ему об этих малоприятных событиях. Ничего больше, к сожалению, сделать я не мог.

Программа моих подводных исследований несколько разочаровала Фаллона.

– Всего два часа в день? – с недовольным видом спросил он.

Мне пришлось объяснять ему биофизические основы ныряния на значительную глубину:

– Мы опускались на глубину около ста футов, абсолютное деление на которой равняется четырем атмосферам, или шестидесяти фунтам на квадратный дюйм. На дыхании это никак не сказывается, поскольку впускной клапан пропускает воздух в легкие под давлением, равным давлению окружающей ныряльщика воды. Так что опасности быть раздавленным из-за разницы в давлении не существует.

Проблема заключается в том, что с каждым вдохом ныряльщик получает в четыре раза больше как кислорода, так и азота. И если кислород легко усваивается организмом, то лишний азот скапливается в тканях. При резком изменении давления до нормального, он освобождается, образуя в кровеносных сосудах пузырьки, кровь вскипает, и человек погибает. Вот почему следует подниматься с глубины на поверхность очень аккуратно и со множеством остановок, продолжительность которых рассчитана Адмиралтейством, вернее, врачами морского министерства, специалистами в этом деле.

– Хорошо, – раздраженно прервал меня Фаллон, – мне все это понятно. Но ведь все равно у вас уходит на погружение и всплытие только половина дня. Вы вполне могли бы делать одно погружение утром, а второе – после обеда.

– Это невозможно, – сказал я. – Требуется по крайней мере еще пять часов, чтобы после подъема ныряльщика на берег весь избыточный азот вышел из его организма. Так что увы, но мы можем нырять только один раз в день.

Фаллон вынужден был удовлетвориться этим.

Плот, сделанный для нас Рудецки, оказался весьма полезным. Мы отказались от первоначального замысла подвесить на спущенном с плота тросе запасные баллоны, а вместо этого укрепили их на плоту, и по гибким шлангам воздух подавался непосредственно к впускному клапану. Таким образом я получил возможность обследовать подводную пещеру на глубине семидесяти футов. Она оказалась довольно большой и имела форму вывернутого мешка, что навело меня на мысль накачать в нее воздух при помощи шланга и насоса, вытеснив при этом воду. Мы обрели уникальную возможность снять на глубине с себя маску и нормально дышать воздухом. Перед входом в пещеру я на всякий случай повесил лампу и оставил запасной фонарь внутри.

Фаллон перестал выражать недовольство, когда увидел, что мы достаем со дна. Правда, сперва нам пришлось откачать неимоверное количество ила и тины, и первым нашим трофеем был человеческий череп, навеявший на меня мрачные предчувствия, но зато потом мы стали отправлять наверх самые разнообразные изделия: золотые и медные маски, кубки, чаши, колокольчики, кулоны, браслеты, перстни, серьги, ожерелья и пуговицы с элементами из нефрита, а также ритуальные ножи из кремния и обсидиана, копья, пращи, сохранившиеся в воде под слоем ила, и восемнадцать тарелок типа той, что демонстрировал мне Фаллон.

Но венцом нашей добычи была изящная золотая статуэтка девушки высотой около шести дюймов. Аккуратно очистив, Фаллон поставил ее перед собой на стол.

– Выполнено в стиле майя, – озадаченно проговорил наконец он, – но столь тонкую работу они сделать не могли. Взгляните хотя бы на ее профиль!

Катрин взяла статуэтку в руки.

– Она прекрасна, не правда ли? А что, если ее изготовил для жрецов майя сам Виверо?

– Бог мой! – воскликнул Фаллон, потрясенный этой догадкой. – Так оно, скорее всего, и есть! В таком случае нам невероятно повезло.

– Чему здесь удивляться, – сказал я и обвел рукой выставленные на полках сокровища. – Ведь все эти предметы были принесены в жертву, не так ли? Майя дарили Чаку самые ценные вещи. Вот и эту статуэтку они кинули в синот.

– Фигурка была отлита, – добавил Фаллон, – и, скорее всего, самим Виверо. Но ведь он мог сделать и несколько таких статуэток.

– Я склонна думать, что эта была первой, – сказала Катрин.

– Сколько же все эти находки могут стоить? – обвел я взглядом сияющие золотом драгоценности. – Сколько за них молено выручить, продав их с аукциона?

– Эти уникальные предметы никогда не пойдут с молотка, – нахмурился Фаллон. – Правительство Мексики позаботится об этом, и я тоже.

– И все же, чисто умозрительно, сколько можно за все это выручить на черном рынке или на торгах? – повторил свой вопрос я.

– Какой-нибудь беспринципный делец вполне смог бы взять за эти вещи – спустя определенное время, конечно, – не менее полутора миллионов долларов США, – подумав, ответил мне Фаллон.

У меня даже дух перехватило: ведь мы не осмотрели еще и половины синота, так что же еще нам предстоит найти на его дне?! Чем глубже мы раскапывали донные наслоения, тем чаще извлекали оттуда всяческие предметы. Фаллон прикинул, что их общая стоимость могла достигнуть и пяти миллионов долларов!

– Неудивительно, что Гатт проявляет к нашим работам повышенный интерес, – наконец сказал я: – Теперь, я надеюсь, вам это понятно?

– Признаться, я не рассчитывал найти предметы из золота, – сказал Фаллон. – На земле их давным-давно уже растащили. Интерес же к нашей экспедиции Гатта я объяснял тем, что он принял вздор, который нес в своем письме Виверо, за чистую монету. Синот же я просто недооценил. – Он постучал пальцами по столу. – Так же, впрочем, как и Гатта: я принял его за обычного охотника за сокровищами, который не разбирается в археологии.

– Но Гатт, как сказал Харрис, образованный гангстер, – добавил я. – Он не станет переплавлять золотые редкости в слитки и найдет покупателя. В этом ему поможет тот же Джеррисон, имеющий обширные связи. Я рекомендую вам, мистер Фаллон, немедленно спрятать все сокровища в мексиканском банке.

– Вы правы, – согласился Со мной Фаллон, – Кроме того, нам следует оповестить о наших необыкновенных находках мексиканские власти. Я сам займусь всем этим.

Неумолимо надвигались затяжные дожди, с началом которых участок неизбежно должен был превратиться в море грязи. Фаллон вынужден был распорядиться сворачивать работы. Это означало всеобщую эвакуацию в лагерь номер один. Рудецки беспокоился за оборудование, но Фаллон отнесся к этой проблеме с поразительной беспечностью.

– Оставьте все здесь, – сказал он. – Нам это пригодится на следующий год.

– Но к тому времени здесь ничего не останется, – негодовал Рудецки. – Эти чиклерос все разворуют.

– Не трепите себе из-за пустяков нервы, – посоветовал ему я. – Фаллон купит новое снаряжение.

Бережливый Рудецки не мог с этим смириться, он тщательно упаковал генераторы и насосы, чтобы предохранить их хотя бы от непогоды.

– Хотя я и трачу зря время, – бормотал он, – но ведь нужно же хоть что-то сделать!

И он принялся заколачивать досками окна домиков рабочих, эвакуирующихся на грузовом вертолете.

Вместе с рабочими улетали и археологи. Прощаясь с Фаллоном, молодые энтузиасты обещали вернуться на следующий сезон и возобновить раскопки. Фаллон снисходительно улыбался им, помахал рукой, когда они садились в вертолет, и вновь окунулся в работу, сразу же переменившись в лице. Участвовать в сборах и принимать решения он отказался, поэтому по всем вопросам Рудецки теперь обращался ко мне. Я поступал так, как считал правильным, недоумевая, что творится с Фаллоном: таким мрачным и отрешенным я его видел впервые. Он уединился в столовой, где хранились находки, и с утра до вечера изучал их, делая записи в своем блокноте. Расстаться с драгоценными экспонатами он наотрез отказался, заявив, что лично заберет их с собой, когда настанет время улетать.

И вот это время наступило. Все домики, за исключением четырех, были заколочены досками, оставшийся груз можно было вывезти на двух вертолетах, и я уже собрался было доложить об этом Фаллону, когда ко мне подбежал взволнованный Рудецки.

– Пойдемте скорее в радиорубку, – потянул меня за руку он. – В первом лагере творится нечто странное.

Тоненький голосок поведал нам из динамика, что вертолет с грузом сгорел. Правда, пассажиры почти не пострадали, отделавшись незначительными ушибами и слабыми ожогами. Несмотря на все старания Рудецки, – толкового объяснения случившегося нам получить не удалось: связь то и дело прерывалась, сигнал был слабым. Мы поняли только, что в лагере номер один осталось всего три человека, остальные улетели в Мехико. Харрис, однако, сказал, что самолет пока вылететь не может.

– Что с самолетом? – крикнул я в микрофон, перегнувшись через плечо Рудецки.

– Не известно… приземлился… неправильная регистрация.

Прием оборвался, и как ни вертел Рудецки ручку настройки, восстановить связь с лагерем номер один ему не удалось.

– Попытайтесь связаться с Мехико, – сказал я.

– Вряд ли это удастся, – поморщился он, – этот ящик слишком маломощен.

Пока он безуспешно крутил ручки, я попытался осмыслить случившееся. Итак, транспортный вертолет сгорел, реактивный самолет не может вылететь из Мехико, а связи с базой мы лишились. Полная изоляция от внешнего мира. Мне это не нравилось. Хорошо еще, что в нашем распоряжении остался один вертолет.

– Напрасный труд, – тяжело вздохнув, прервал мои размышления Рудецки, вставая. – Следующий сеанс связи только завтра в восемь утра. Нам остается только ждать.

Я пошел докладывать обо всем Фаллону.

– Меня это совершенно не волнует, – прервал на полуслове мой рассказ он, с нетерпением поглядывая на золотую тарелку которую он пытался датировать. – Завтра все станет ясно. Не отвлекайте меня от работы по всяким пустякам, пожалуйста.

Вспомнив последний разговор с Пэтом Харрисом, я решил ничего не рассказывать пока ни Холстеду, ни Катрин, а отправился в ангар к Райдеру.

– Вертолет в порядке? – спросил у него я.

– Он всегда в полном порядке, – удивленно взглянул на меня он.

– Возможно, он понадобится нам уже завтра, – сказал я. – Будь готов к вылету.

Ночью сгорела радиорубка.

Меня разбудили крики и топот ботинок под моим окном. Я вскочил и побежал к охваченной пламенем радиорубке.

– Что случилось? – спросил я у Рудецки, пытающегося потушить пожар. – Вы что, хранили здесь бензин? Откуда запах?

– У нас были гости, – прорычал он, – двое проклятых чиклерос. Мы их спугнули, но они успели покорежить передатчик и поджечь дом. Не пойму только, зачем они это сделали.

– Больше ничего не повреждено? – спросил я, не посвящая его в свои соображения по поводу случившегося.

– Нет, насколько я знаю, – пожал плечами он.

До рассвета оставался еще час.

– Я вылетаю в первый лагерь, – сказал я. – Нужно выяснить, что за чертовщина там происходит.

– Думаете, там что-то стряслось? – пристально посмотрел на меня Рудецки. – В таком же духе?

– Вполне возможно, – кивнул я. – Здесь тоже могут возникнуть непредвиденные проблемы. Будьте начеку, пока я не вернусь, и особенно не доверяйте Холстеду. Если он что-нибудь натворит, поступайте по своему усмотрению.

– Вы не хотите объяснить мне, что происходит, черт подери?! – воскликнул Рудецки.

– Спросите у Фаллона, – сказал я. – Это долгая история, а мне сейчас лучше поторопиться. Пойду разбужу Райдера…

Я перекусил и пошел убеждать пилота, что мне срочно нужно попасть в лагерь номер один. Райдер немного поупрямствовал, но в конце концов согласился, и с первыми лучами солнца мы были готовы подняться в воздух. Катрин пришла попрощаться со мной, я наклонился к ней из кабины и сказал:

– Не уходите никуда из лагеря. Я постараюсь скоро вернуться.

– Хорошо, – пообещала она.

В этот момент откуда-то вынырнул Холстед и встал рядом с женой. Насмешливо взглянув на меня, он спросил довольно-таки развязно:

– Разыгрываете из себя героя, Уил?

В последнее время он обследовал храм Юм Чака над синотом и горел желанием раскопать его по-настоящему, но Фаллон не разрешал этого делать, и Холстед злился на него. Наши с Катрин удачные находки на дне синота лишь подсыпали ему соль на рану, ему было обидно, что какие-то любители утерли ему, профессионалу, нос. Из-за всего этого он постоянно ссорился с женой.

Холстед оттащил Катрин от вертолета, Райдер удивленно оглянулся на меня и сказал, пожав плечами:

– Мы уже можем взлетать!

Я молча. кивнул головой, и он поднял вертолет в воздух.

– Сделай круг над лагерем, – попросил Райдера я. – Хочу взглянуть на него сверху.

– О’кей, – сказал он, закладывая машину в вираж над Уаксуаноком, и я стал смотреть на открывающийся моему взору вид. Теперь, после расчистки, я смог убедиться, что подо мной действительно раскинулся большой город. Четко вырисовывалась огромная платформа храма Кукулькана, рядом обозначилось здание, в шутку названное Фаллоном «мэрией». К востоку от горной гряды виднелись контуры еще одной гигантской платформы, раскрытой лишь частично, а на холме над синотом высилась окруженная колоннами пирамида – храм Юм Чака: Холстед действительно потрудился на славу.

– Спасибо, Гарри, – сказал я, когда мы трижды облетели город. – Можно брать курс на базу. Только постарайся лететь пониже: мне хотелось бы посмотреть получше на лес.

Райдер снизился до высоты трехсот футов, и мы полетели на восток со скоростью примерно шестьдесят миль в час. Под нами простирался бескрайний густой лес, настоящие зеленые дебри высотой в сто шестьдесят футов от земли, которой за кронами деревьев не было видно.

– Здесь лучше летать, чем ходить пешком, сказал я.

– Не хотел бы я очутиться ночью в этом лесу, – рассмеялся Райдер. – Ты слышал, как орут по ночам эти проклятые обезьяны? Можно подумать, что кого-то режут, причем медленно.

– Обезьяны меня не беспокоят, – сказал я. – Они только шумят, хотя и действуют на нервы. Куда опасней змеи и пумы!

– И чиклерос, – добавил Райдер. – Я слышал, что для них убить человека – раз плюнуть. – Он взглянул на лес. – Адское местечко для работы, должен я сказать. Неудивительно, что они тут озверели. Если бы я работал там, внизу, я бы тоже не дорожил ни собственной, ни чужой жизнью.

При этих его словах машину внезапно тряхнуло, и пилот чертыхнулся.

– В чем дело? – встревожился я.

– Не знаю, – хмыкнул Райдер, – судя по приборам, все о’кей.

Но едва он это сказал, как позади нас что-то треснуло, и фюзеляж стал с бешеной скоростью вращаться. Меня прижало к стенке кабины, а Гарри отчаянно пытался выйти из штопора. Лес стремительно надвигался на нас.

– Держись крепче! – крикнул Гарри и ударил ладонью по приборной панели, выключая мотор.

Шум двигателя оборвался, но мы продолжали вертеться волчком.

Впереди я увидел верхушку дерева и понял, что сейчас мы врежемся в. нее. В следующую секунду раздался страшный треск, меня бросило вперед, я стукнулся головой о металлическую стойку и потерял сознание.

Глава девятая

Голова моя раскалывалась на кусочки. Сперва это была всего лишь отдаленная мелкая дробь, потом звук начал нарастать и перешел в мощный барабанный бой: казалось, кто-то изо всех сил лупит меня палкой по черепу. Я пошевелился – внутри меня что-то взорвалось, и сразу же вокруг все потемнело.

В следующий раз, когда я очнулся, мне было несколько лучше. Я даже приподнял голову, но кроме пляшущих вокруг меня красных огоньков ничего не увидел. Я уронил голову и потер глаза: красный цвет сменился зеленым, и рядом кто-то застонал. Я повернул голову и увидел Гарри Райдера, скрючившегося на сиденье. По его подбородку сочилась из уголков рта алая кровь. Слабость во всем теле и боль в голове мешали мне сосредоточиться на осмыслении увиденного, и я просто обернулся и уставился в окошко.

Передо мной на широком листе сидела, вытаращив на меня неподвижные глаза, лягушка. На шее у нее пульсировала жилка. Мы долго смотрели друг на друга, и за это время я дважды повторял про себя стишок о чудесной лягушке-невесте, заканчивающийся восклицанием: «Хай-хо! – воскликнул Роули». Наконец лягушка подмигнула мне, и я вновь обернулся на Гарри.

Он пошевелился и покачал головой. Лицо его по-прежнему было бледным, а струйка крови, сочившаяся изо рта, не предвещала ничего хорошего, кроме повреждения внутренностей. Я был слишком слаб, чтобы пошевелиться и помочь ему. «Ну, давай же! – сказал я самому себе. – Не будь маленьким сереньким человечком. Действуй же, Уил! Будь наконец мужчиной, уверенным с своих силах!»

Наконец мне удалось сесть прямо на сиденье, несмотря на то, что вся кабина затряслась и закачалась, словно лодчонка на волнах.

– Боже мой! – воскликнул я. – Что делать? – Я взглянул на лягушку, качающуюся на листочке.

– Ты точно спятил, – сказал я, радуясь уже тому, что способен еще говорить и слышать собственный голос. – Разговариваешь с лягушкой!, У тебя бред после контузии, Уил.

– Вода под сиденьем, – чуть слышно произнес Гарри.

Я потянулся за флягой, и вертолет накренился и задрожал. Нащупав флягу, я достал ее из-под сиденья и поднес ему ко рту, не уверенный, что поступаю правильно. Но все обошлось: сделав пару глотков, Гарри пришел в себя. Он прополоскал рот и сплюнул два сломанных зуба, упавших на приборную панель.

– Мне раздробило рот, – промычал он.

– Слава Богу, что ребра целы, – сказал я. – Но откуда кровь?

Он пошевелился, и вертолет вновь качнуло.

– Что за дьявольщина! – воскликнул Гарри.

– Спокойно, – сказал я, сообразив наконец, что мы зависли на дереве. – Не делай резких движений, мы еще не на земле.

– Пахнет горючим, – втянув ноздрями воздух, заметил он. – Мне это совсем не нравится.

– Что с нами произошло? – спросил его я.

– Отвалился задний винт, – сказал Гарри. – Поэтому-то фюзеляж и начал вращаться. Хорошо еще, что я вырубил мотор.

– Видимо, деревья смягчили падение, – сказал я. – Поэтому мы еще и целы. Упади мы на землю – разбились бы непременно.

– Но что случилось с винтом? – спросил Гарри. – Это ведь новая машина.

– Сейчас главное выбраться отсюда, – сказал я. – Любопытно, высоко мы от земли? Будь готов к любым неожиданностям.

Я приоткрыл дверцу дюймов на десять и взглянул вниз: под нами я увидел толстую ветку и сплошную зеленую массу листвы.

Подняв голову, увидел лоскут голубого неба, обрамленный той же листвой.

– Веревка у тебя есть? – спросил я, прикинув, что мы зависли примерно в восьмидесяти футах от земли.

– Целая лебедка, – сказал Гарри. – Попробую размотать трос.

Совместными усилиями мы сняли барабан с тормоза и выложили трос бухтой на переднем сиденье.

– Где мы находимся? – спросил я. – Карта у тебя есть?

– А как же! – Гарри достал планшет с картой и разложил на коленях. – До лагеря приблизительно десять миль. Это будет нелегкая прогулка. У нас есть пара мачете, аптечка, две фляги с водой и еще кое-что по мелочи. Я сейчас все подготовлю.

– А рация в порядке? – спросил я.

– Не уверен, что стоит ее включать, – сказал Гарри. – Если произойдет замыкание, вертолет вспыхнет от одной искры. Ладно, я попытаюсь, – взялся он за тумблер. – Черт! Сигнала нет совсем, рация сломана! – прижав к уху наушники, воскликнул он.

– Ладно, забудем об этом, – сказал я, вновь открывая дверь. – Попробую выбраться, ветка, похоже, достаточно прочная, не менее девяти дюймов в толщину. А ты сбросишь мне трос, когда я подам команду снизу.

Зависнув над веткой на руках, я разжал пальцы и, стукнувшись о нес подошвами, соскользнул и полетел вниз. В последний момент мне удалось ухватиться руками и удержаться. Подтянувшись, я сел верхом на ветку и, переведя дух, крикнул Гарри, чтобы он сбросил мне трос.

Гарри спустил мне на тросе фляги с водой и мачете, я пристегнул ремни к ветке и велел ему спускаться самому. Вместо этого он начал карабкаться на крышу кабины.

– Хочу взглянуть, что стряслось в хвостовом отсеке, – пояснил он, тяжело дыша.

– Остановись, ради Бога! – взмолился я. – Сейчас эта махина рухнет мне на голову.

Не обращая внимания на мои слова, Гарри на четвереньках пополз к хвосту вертолета, державшегося исключительно благодаря колесу, которое застряло между стволом и веткой и потихоньку соскальзывало вниз, как я успел заметить,

Гарри исчез в листве, я поднял голову и прислушался: машина слегка накренилась, с хрустом сломав пару веток, еще несколько дюймов – и она лишилась бы опоры. Наконец пилот вернулся в кабину, спустил ноги и, зависнув на мгновенье на руках, спрыгнул на ветку. Та прогнулась, и я едва успел ухватить Гарри за талию. Вышел неплохой цирковой трюк.

– Пора сматываться, – указал я ему на сползающее колесо.

Отвязав мачете и фляги, мы перекинули лямки с грузом через плечи и вытянули с. лебедки остаток троса, надеясь спуститься по нему на землю. Я стравил трос на полную длину и первым стал спускаться вниз. Гарри последовал за мной.

– Кажется, я сломал-таки себе ребра, – тяжело выдохнул он, устраиваясь на одной из веток.

Я дал ему выпить воды, он сделал несколько судорожных глотков и вернул флягу мне. Допив остатки воды, я наполнил флягу, зачерпнув из углубления в стволе черной жижи, в которой плавали головастики древесных лягушек, завинтил пробку и велел Гарри приготовиться к спуску.

Он кивнул головой, и я стал спускаться по тросу на землю, по пути спугнув паукообразную обезьяну. Издав пронзительный вопль, он которого у меня едва не лопнуло сердце, она перепрыгнула на соседнее дерево и, обернувшись ко мне, сердито заверещала.

Наконец мы с Гарри оба почувствовали под ногами твердую почву и смогли перевести дух.

– Что ты хотел найти там, наверху? – спросил я его.

– Сперва давай-ка выберемся из-под вертолета, – озабоченно сказал он, с тревогой поводя головой. – В любую минуту он может рухнуть вниз. – Гарри достал мачете из ножен и принялся прокладывать им себе путь в зарослях. Наконец он остановился и обернулся ко мне.

– Знаешь, а машина-то была испорчена, – сказал он.

– Как? – изумился я.

– Катастрофу нам подстроили, открутив болты на карданном приводе. Привод сорвался с крепления, и вал пробил обшивку фюзеляжа. Я два дня тому назад проверял кардан, все было в порядке. И еще вчера я летал на вертолете совершенно нормально. Нам еще повезло, что мы продержались в воздухе десять минут.

В этот момент вертолет со страшным грохотом рухнул на землю, после чего взорвался.

– Нам повезло вдвойне, что мы не упали вместе с ним, – сказал Гарри.

– Десять миль – чертовски долгий путь в таком лесу, – с тревогой произнес Гарри. – Сколько у нас осталось воды?

– Кварта хорошей и кварта дождевой, – сказал я.

– Не очень-то много для двоих в такую жару, – покачал головой он, раскладывая на земле карту и доставая из кармана компас. – В пяти милях от нас находится синот, придется сделать крюк.

– На это у нас уйдет весь день, – заметил я. – Который час?

– Половина двенадцатого. Нужно поторапливаться, чтобы добраться до места еще засветло.

Остаток дня мы работали мачете, обливаясь потом и отбиваясь от змей и насекомых. Гарри постоянно сверялся с компасом, и когда за час мы прошли почти две мили, я даже повеселел. Но потом лес стал гуще, и мы были вынуждены чаще отдыхать. Гарри морщился от боли, мои руки сплошь покрылись кровоточащими порезами и ссадинами. У нас заканчивалась вода, а до синота оставалось еще две мили. Примерно через час Гарри воскликнул:

– Замри! – И я застыл на месте. – Теперь отступи на шаг назад, только осторожно и медленно.

Я отступил сперва на шаг, потом на другой и спросил шепотом:

– В чем дело?

– Отойди еще на пару шагов, – сказал он, я выполнил его команду, и лишь после этого он облегченно вздохнул.

– А теперь взгляни вон туда, на основание дерева. Это самая опасная змея в этих местах, упаси нас Господь от ее укуса. – Свернувшийся кольцами ужас с плоской головой и немигающими глазами под названием бушмастер еще немного понаблюдал за мной, опустил голову и скользнул в кустарник. Я вытер ладонью вспотевший лоб:

– Проклятое местечко! Надо передохнуть. Курить будешь?

Гарри покачал головой и достал из кармана маленькую коробочку:

– Это сыворотка против змеиного яда. Надеюсь, что она нам не понадобится. Кстати, после укуса человек не в состоянии ходить двое суток. – Он достал из другого кармана антисептик и продезинфицировал мне ссадины, пока я курил. После этого я снова взялся за мачете.

С непривычки моя ладонь вскоре покрылась волдырями, мышцы болели, ныла спина. G наступлением темноты мы забрались на дерево и стали устраиваться на ветках на ночлег. Гарри выглядел совершенно измученным и держался за грудь. Из уголков рта у него струилась кровь. Под нами началась какая-то возня, посапывание и похрюкивание. Потом разорались обезьяны, казалось, что кого-то убивают. Но усталость брала свое, и я наконец заснул.

На следующее утро, с содроганием допив вонючую воду, мы возобновили схватку с кустарником. По нашим расчетам, до синота осталась одна миля. Однако и через четыре часа мы все еще не добрались до него, потому что Гарри часто останавливался, чтобы отдохнуть. У меня возникло ощущение, что мы заблудились или прошли мимо колодца: хотя Гарри и справлялся с картой и компасом, вид у него был такой, что он, вполне возможно, мог и ошибиться.

– Давай-ка сменим направление, – решительно сказал я и забрал у него компас. – Нам нужно обязательно найти воду.

Сменив мачете, я прорубил проход длиной в сто ярдов в сторону от прежнего курса и, к своему изумлению, вышел на широкую тропу. Судя по свежим срезам на кустах, проложена она была совсем недавно. Внезапно я услышал приближающиеся мужские голоса и на всякий случай отступил назад. Двое незнакомцев в грязных белых рубахах и помятых штанах, в шляпах и с винтовками за спиной, прошли в двух шагах от меня, оживленно разговаривая на испанском. Едва их голоса стихли, как ко мне подошел Гарри.

– Чиклерос! – прошептал я. – Значит, синот где-то рядом.

– Может быть, они нам помогут, – прислонившись к дереву, тихо сказал Гарри.

– Я еще ни разу не слышал, чтобы кто-то хорошо отзывался об этих головорезах, – возразил я. – Ты пока отдохни тут, а я прослежу за теми двумя парнями. Может быть, наберу воды.

Оставив Гарри отдыхать, я быстро пошел следом за незнакомцами и вскоре догнал их. Держась на безопасном расстоянии, я примерно через четверть мили почуял запах дыма и услышал громкие голоса. Лес поредел, и, свернув с тропинки, я увидел впереди прогалину и синот. Пожалуй, я обрадовался воде сильнее умирающего от жажды араба, обнаружившего в пустыне оазис. Но это не ослабило мою бдительность, и я не бросился к поблескивающему на солнце колодцу очертя голову. Напротив, я пригнулся и подкрался к нему, прячась за деревьями, чтобы предварительно оценить обстановку.

Я поступил весьма разумно, поскольку возле синота под желто-голубым тентом устроила привал веселенькая компания из двадцати чиклерос, возглавлял которую Джек Гатт собственной персоной: усевшись на раскладном стульчике, он неторопливо разбавлял виски в бокале содовой водой из сифона. У меня к горлу подкатил ком, когда он поднес бокал ко рту.

На раскладном столике перед Гаттом была разложена карта. Гетт начал что-то говорить окружающим его чиклерос, водя пальцем по карте, и те, его очень внимательно слушали. Я оставил свою позицию и обогнул синот, надеясь незаметно подобраться к нему и набрать воды. Но, как выяснилось, сделать это было невозможно, подручные Гатта были повсюду. Они сидели или лежали у воды, лениво перебрасываясь время от времени словами. Четверо из них, судя по одежде и интонации голосов, были американцами, остальные же – мексиканцами или наемниками из какой-то другой латиноамериканской страны.

Я вернулся на тропу и пошел назад к тому месту, где оставил Гарри. Он спал, тихонько постанывая во сне, и когда я разбудил его, негромко вскрикнул от испуга.

– Тихо, Гари! – сказал я. – У нас беда.

– Что случилось? – огляделся он по сторонам.

– Я нашел синот, но подобраться. к нему не смог: там собралась целая шайка чиклерос во главе с Гаттом.

– А кто он такой? – изумился Гарри.

– Джек Гатт – это очень опасный для нас человек, – коротко объяснил я. – Мне кажется, это он подстроил нам аварию вертолета. Ты продержишься до темноты?

– Постараюсь, – неуверенно ответил Гарри. – Но у меня пересохло горло.

– Хорошо еще, что его тебе не перерезали, – мрачно сказал я, кладя свою ладонь ему на лоб: он был сухой и горячий. С Гарри творилось что-то неладное, но помочь ему я ничем не мог.

– Потерпи, – сказал я. – Время пролетит быстро.

Гарри задремал, во сне он вздрагивал и стонал, что не предвещало ничего хорошего. Я сел рядом с ним и стал точить о камень мачете, но ничего толкового из этого не выходило. Когда стало темнеть, я разбудил Гарри.

– Дай мне фляги, – сказал я ему, – я попытаюсь набрать воды. И пузырек из-под лекарства тоже: сейчас и капля воды для нас на вес золота.

До синота я надеялся дойти еще засветло, поскольку в темноте приходится осторожничать в незнакомом лесу. Перекинув флягу через плечо, я попросил Гарри не спать, если это ему удастся, и выбрался на тропу. Первым делом я извлек из кармана обрывок бумаги и наколол его на веточку: потом он поможет мне найти моего друга.

Чиклерос готовили себе на костре ужин. Подкравшись к ним поближе, я затаился и осмотрелся: высокие языки пламени освещали весь синот, и мне предстояло, как я понял, долгое ожидание. Но вот наконец сучья прогорели, превратившись в малиновые угольки, и к ним из лагеря потянулись люди. Одни из них поджаривали на прутиках кусочки мяса, другие – оладьи. Но когда в воздухе запахло кофе, мой желудок, конвульсивно сжавшись, едва не выдал меня: ведь уже два дня во рту у меня не было ни крошки, и мои кишки решительно протестовали против этого факта.

Лишь часа через три, когда, насытившись, чиклерос отправились спать, я понял, что наступило время действовать. Змеей подполз я к самому краю воды, зубами вытащил пробку из фляги и опустил ее в воду. Раздалось громкое булькание – и в ту же секунду тишину разорвал дикий вопль обезьяны-ревуна. Уповая на милость Божью, я вынул флягу из воды и стал– жадно пить. Я выпил не меньше кварты и с трудом остановился, хотя мог бы, казалось, выпить и весь синот. Утолив жажду, я наполнил обе фляги, пузырек из-под антисептика, сполоснув его предварительно водой, и отправился в обратный путь.

Несомненно, меня могли заметить: на чистом небе ярко светила полная луна, так что бегущий человек наверняка привлек бы к себе внимание. Но чиклерос, вероятно, не сочли нужным выставлять часовых, и я вернулся под лесной покров, не услышав окликов. Гарри я обнаружил легко и первым делом дал ему напиться. Нам предстояло пробраться с ним до рассвета на другую сторону синота, а я не был уверен, что он способен идти.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я его, когда он оторвался от фляги. – Нужно спешить.

– Зачем? – тяжело вздохнул он.

– Мы должны обогнуть незаметно синот, чтобы выйти к Уаксуаноку. Туда нас приведет тропа, которую я заметил, набирая воду. Завтра будет уже легче идти.

– Хорошо, – кивнул он головой и попытался встать на ноги, схватившись за дерево. Мне это не понравилось, но я промолчал. Передвигался Гарри сперва довольно быстро, тихо ступая следом за мной, и я успокоился, решив, что вода подействовала на него благотворно.

У нас имелся выбор: обойти синот по широкой дуге, через густой лес, или же прокрасться, рискуя жизнью, через лагерь. Я выбрал последнее: силы Гарри были на исходе, но двигался он почти бесшумно. И действительно, нам удалось прокрасться мимо тлеющих угольков остывающего костра и выйти на тропу с другой стороны синота без проблем. Я достал карту и компас, убедился, что тропа выведет нас на Уаксуанок, и мы пошли по ней дальше.

Спустя некоторое время Гарри совсем раскис, и я уложил его. отдохнуть под деревом и предложил выпить воды. Самому же мне необходимо было вернуться к синоту и пополнить наши запасы, потому что сделать это до самого Уаксуанока мы бы уже не смогли. Воткнув в середину тропы мачете, я отправился в обратный путь и вернулся назад с водой лишь спустя три с четвертью часа. Мачете было на месте, в чем я убедился, ободрав себе об него голень, но это не очень расстроило меня, так как я был уверен, что Гарри не обнаружен. Он спал, я лег с ним рядом и тотчас же забылся тяжелым сном.

Гарри разбудил меня на рассвете. Вид его показался мне бодрым, но сам я чувствовал себя полностью разбитым. Все тело окоченело и жутко ныло: сон на земле явно не пошел мне на пользу, возможно, потому, что я никогда не увлекался туризмом. Да и спал я всего несколько часов, поэтому мне и казалось, что я наглотался наркотиков.

Нужно решить, как нам быть дальше, Гарри, – сказал я. – Если идти через лес, это безопаснее, но тяжелее и медленнее. На тропе же есть шанс столкнуться с людьми Гатта.

– А что, все-таки, из себя представляет этот парень? – спросил Гарри. – Никогда о нем раньше ничего не слышал.

– Это длинная история, – ответил я. – Но нам встреча с ним сулит смерть. Гатт заключил союз с чиклерос.

– С чего же, хотел бы я знать, он вдруг решил убить меня? – недоверчиво посмотрел на меня Гарри. – Я его никогда не видел.

– Гатт матерый американский гангстер, – сказал я. – Он намерен разграбить Уаксуанок, вложил в это дело большие деньги и надеется сорвать хороший куш. Его ничто не остановит, он уже попытался избавиться от нас однажды, и весьма удачно. Кто, кроме него, мог подстроить эту аварию вертолета?

– Я верю тебе на слово, – криво улыбнулся Гарри, – но сквозь эти дебри пробираться все равно не хочется.

Мы сверились с картой: до Уаксуанока оставалось чуть больше пяти миль. Лес в этих местах был особенно густым и потребовалось бы не менее двух суток, чтобы прорубить в зарослях себе путь. С нашим скудным запасом воды и пустыми желудками такое нам было не под силу, не говоря уже о слабом состоянии Гарри. По тропе же мы могли бы идти со скоростью мили в час, если не быстрее, и добраться до цели часов через пять. Второй вариант выглядел весьма соблазнительным.

Но нельзя было и не считаться с тем, что тропа, несомненно, имела свое предназначение. Разбив свой лагерь у синота, Гатт заставил своих людей проложить к Уаксуаноку эту тропу, чтобы приглядывать за ним. Риск столкнуться с вооруженными бандитами на тропе был велик, а они, как говорил Фаллон, с легкостью пускали оружие в ход.

Не без колебаний мы выбрали путешествие по опасной тропе: Гарри не выдержал бы двух суток в лесной чаще. Убедившись, что на тропе все пока тихо, мы пошли по ней в сторону Уаксуанока. Отпечатки ног, окурки и пустая консервная банка, обнаруженные нами по пути уже в первый же час, подтвердили наши предположения о том, что тропой часто пользовались.

К беспокойству в связи с увиденным добавлялась тревога за Гарри: он едва переставлял ноги, все больше отставая от меня. Я вынужден был замедлить шаг, не желая сильно отрываться от бедняги. Глаза его впали, на фоне черной щетины лицо было белым как мел. Он то и дело хватался рукой за грудь, словно боялся рассыпаться на ходу на кусочки.

Ширины тропы хватало как раз для прохода по ней гуськом, и я не мог поддерживать его, так что он шел, пошатываясь, позади меня, вынужденный рассчитывать на собственные силы. Из-за медлительности Гарри нас и догнали. Я-то ожидал встретиться с чиклерос лицом к лицу и готов был к этому. А они сами догнали нас, скорее всего, выйдя из лагеря в то же время, когда и мы выбрались на тропу. Конечно же, грех винить Гарри за то, что он не следил за нашим тылом и был застигнут врасплох.

– Эй, приятель! – услышал я оклик по-испански.

Мы обернулись, раздался возглас удивления и лязг затвора.

На нас смотрел человек невысокого роста с винтовкой в руках. Видимо, он не знал, кто мы такие, но встреча с незнакомцами там, где им быть не следовало, не вызывала у него восторга.

– Не двигаться! Стоять на месте! – приказал он нам, направляя на нас ствол винтовки.

– Бежим! – хрипло крикнул мне Гарри, и мы помчались по тропе прочь. Прогремел выстрел, пуля, отколов от ствола щепку, рикошетом ударила в землю прямо передо мной. Следом донесся еще один угрожающий окрик по-испански.

Обернувшись назад, я увидел распростертое на земле тело Гарри и приближающегося к нему бандита. Гарри сделал попытку подняться, но бандит уже занес над его головой приклад винтовки. Выбора у меня не было: размахнувшись, я метнул в него мачете. Должен заметить, что если мачете ударит человека рукояткой или плашмя, или даже лезвием, чертовски тупым, этого достаточно, чтобы человек упал. Но оно попало в бандита точно острием и вонзилось прямо под ребра.

Открыв от изумления рот, чиклерос с ужасом уставился на торчащее из его тела лезвие, издал тихий стон и, выронив винтовку, рухнул на Гарри, скребя пальцами по гнилой листве. Я подбежал к нему и увидел, что он мертв. Из раны хлестала на рубашку Гарри кровь. Я откатил труп в сторону и нагнулся над Гарри. Прижимая руки к груди тот прохрипел:

– Бог мой, я раздавлен!

– Нужно быстро уносить ноги, – взглянув на тропу, сказал я. – На выстрел прибегут его дружки!

Схватив мачете, которое выронил Гарри, я начал размахивать им изо всех сил, углубляясь в кустарник в сторону от тропы, чтобы перетащить туда Гарри. Когда мы наконец оба оказались в укрытии, он прошептал:

– Боже, моя грудь! Как же она болит!

– Успокойся, – сказал я. – Выпей воды!

Уложив его поудобнее, я вернулся на тропу. Чиклерос лежал бездыханный в луже крови. Оттащив его в кусты и забросав листьями, я побежал назад и принялся засыпать землей кровь. Потом я подхватил винтовку и вернулся бегом к Гарри. Он по-прежнему держался за грудь.

– Мне кажется, это конец, – взглянув на меня тусклыми глазами, прошептал он. – Это падение прикончило меня: сломанные ребра проткнули мне легкие. У меня кровь изо рта, взгляни!

– Боже мой! – воскликнул я. – А я-то думал, что у тебя выбиты зубы. Что же ты мне раньше не сказал!

– А что бы от этого изменилось? – криво усмехнулся он. – Иди один в Уаксуанок, мне не дойти.

– Подожди меня здесь! – сказал я и вернулся к мертвому чиклерос: у него была с собой большая фляга с водой и рюкзак. В карманах я нашел спички, сигареты, кнопочный нож, в рюкзаке – одежду, три банки говяжьей тушенки, кусок вяленого мяса и буханку хлеба размером с тарелку. Забрав все это, я вернулся к Гарри.

– Теперь можно и поесть, – сказал ему я.

– Я не голоден, – покачал он головой. – Уходи отсюда, пока не поздно.

– Не валяй дурака! – возмутился я. – Мы уйдем вместе.

– Поступай как знаешь, – прохрипел он и судорожно закашлялся.

Только теперь я сообразил, что он в агонии. Лицо его осунулось, резко обозначились скулы, голова напоминала череп. Изо рта летели капли крови, падая на зеленые листья. Встав рядом с умирающим, я старался его подбодрить, забыв о грозящей мне самому смертельной опасности. Гарри отказывался от пищи и воды, вскоре он начал бредить. Неожиданно он открыл глаза и спросил, вполне осмысленно глядя на меня:

– Вам когда-нибудь доводилось бывать в Таксоне, мистер?

– Нет, не доводилось. И меня зовут просто Джемми.

– А ты не собираешься там побывать?

– Да, Гарри, я непременно побываю в Таксоне, – сказал я.

– Повидай мою сестру и объясни ей, почему я не вернулся.

– Непременно, – дрогнувшим голосом пообещал я.

– Я не был женат, – грустно признался он. – И даже постоянной подруги у меня не было. Наверное, слишком часто приходилось бывать в разъездах. Мы с сестрой очень любили друг друга.

– Я навещу ее, обещаю, – сказал я. И все ей расскажу.

Он кивнул, закрыл глаза и замолчал. Спустя полчаса у него начался приступ кашля и изо рта хлынула кровь. Еще спустя десять минут он скончался.

Глава десятая

Они гнали меня, словно охотничьи псы лису. Я и раньше-то недолюбливал подобные кровавые забавы, а теперь на собственной шкуре почувствовал, что значит быть затравленным зверем, и проникся к охоте сильнейшим отвращением. Я также не знал местности, на которой собаки, преследующие меня, фактически были у себя дома. В общем, я изрядно вспотел и потрепал себе нервы.

А началось все вскоре после смерти Гарри. Мне не хотелось оставлять его тело на ужин лесным падальщикам, и Я стал рыть тупым мачете для него могилу. Однако вскрыв тонкий земляной слой, я обнаружил под ним сплошную скалу и, бросив свою затею, просто сложил ему руки крест-накрест на груди и сказал последнее «прощай».

Вот это и стало моей роковой ошибкой, как и неудачная затея с рытьем могилы. Оставь я Гарри скрючившимся у дерева, мне удалось бы скрыться незаметно: чиклерос нашли бы своего мертвого дружка, неподалеку в лесу – труп Гарри, и даже не заподозрили бы о моем существовании. Не может же покойник сам рыть себе могилу и столь тщательно обставлять собственную, кончину! И охота на меня началась.

Возможно, однако, что все дело было в добыче, которую я прихватил с собой, обобрав мертвого бандита. Я взял винтовку, рюкзак, все, что было у него в карманах, патронташ с патронами, и замечательный новенький мачете с острым, как бритва, лезвием. Я взял бы для маскировки и одежду, но меня спугнули голоса на тропе, так что я был вынужден срочно скрыться в лесу.

Торопясь убраться подальше, я заблудился и проплутал весь остаток дня. На ночь я благоразумно устроился на дереве, надеясь утром выбраться на тропу Гатта, ведущую к Уаксуаноку. Я не слишком волновался, поскольку находился теперь в лучшем положении, чем непосредственно после аварии вертолета: у меня была еда и почти три кварты воды, я обрел опыт продвижения в зарослях и научился работать мачете. К тому же одному человеку легче пробраться там, где не могут пройти двое, особенно если один из них болен. И еще у меня появилась винтовка. И хотя я еще не знал, что буду с ней делать, я решил все же оставить ее на всякий случай.

На другое утро, едва рассвело, я спустился с дерева и взял курс на запад, надеясь в конце концов выбраться на тропу. Проделав дьявольски длинный путь, я начал терять надежду вообще когда-нибудь выбраться из этого леса, ясно представляя себе, что после того, как иссякнут запасы еды и воды, мои косточки останутся гнить в этих зарослях. Тропы я так и не нашел, зато едва не нарвался на пулю: кто-то невидимый громко крикнул и выстрелил в меня.

Пуля прошла над моей головой, срезав листья с куста, и я очертя голову бросился прочь, уже не думая о направлении. С этого момента и началась эта странная погоня за мной во влажном зеленоватом сумраке тропического леса. Кустарник здесь был настолько густ, что можно было пройти в двух шагах от человека и не заметить его, если только он сам бы не выдал себя неосторожным вздохом или движением. Я чувствовал себя, как в страшном лабиринте, где между тропических растений плутает банда кровожадных головорезов и их дрожащая от страха жертва, поэтому пытался двигаться, словно индеец из романов Фенимора Купера. Но мне это плохо удавалось, впрочем, как и моим преследователям. Они хрустели ветками, перекрикивались и палили наугад. Спустя некоторое время первый испуг прошел, и я наконец сообразил, что лучше затаиться в чаще, чем пытаться уйти от погони.

Именно так я и поступил, встав за деревом с винтовкой в руках, затаив дыхание и обливаясь потом. Вскоре шум погони стих, но я не стал торопиться выходить из укрытия, боясь наткнуться на такого же умника, как и я сам. Лишь спустя час решился я снова начать двигаться на запад.

Мне повезло: я неожиданно выскочил снова на тропу, и на ней в этот момент никого не оказалось. На всякий случай я сделал шаг назад и, взглянув на часы, обнаружил, что до наступления сумерек не так уж и много времени. Я настолько выбился из сил и отчасти утратил способность здраво рассуждать, что решил положиться на судьбу и снова выйти на тропу.

– Да черт бы с ними! – воскликнул я и смело зашагал в направлении Уаксуанока. Мачете мне не Требовалось, поэтому я взял в руки винтовку и довольно бодро шел вперед, думая о том что каждый новый шаг приближает меня к месту, где я наконец буду в безопасности.

На этот раз врасплох застал одного из чиклерос уже я. Он стоял на тропе спиной ко мне, и я почувствовал запах его вонючей сигареты. Я начал осторожно пятиться назад, но он внезапно обернулся, учуяв мое присутствие шестым чувством, и я выстрелил в него не целясь и метнулся в заросли. Раздался ответный выстрел, и пуля едва не задела мою щеку.

Раздались крики, и я снова бросился в лес, где, подыскав очередное убежище, замер в нем, словно кролик в норе, надеясь что и на сей раз охотники меня не найдут. Началась прежняя игра в прятки: чиклерос рыскали где-то рядом, перекликаясь друг с другом, но по их неуверенным голосам я понял, что продолжать поиски им не хочется. Ведь один из них уже погиб, зарезанный самым жестоким образом, а второй едва не схватил от меня пулю. Все это не придавало им боевого духа: не зная, с кем они имеют дело, чиклерос держались теперь вместе, не желая, чтобы их передушили поодиночке.

С наступлением сумерек они вообще прекратили поиски и убрались восвояси. Я же погрузился в размышления над тем, над чем не имел возможности подумать в суматохе погони. Итак, за два минувших дня я натолкнулся на две группы чиклерос, в каждой из которых было по три-четыре человека. Убитый мной их дружок был один. Последняя группа, как я понял, не следила за нашим лагерем в Уаксуаноке, но и не находилась в лагере Гатта. Из этого я сделал вывод, что ей было поручено охотиться за мной. Похоже, Гатт выяснил, что мой погибший товарищ – пилот Гарри Райдер, так что он мог и догадываться, кто летел вместе с ним в вертолете. Так или иначе, но на моем пути к Уаксуаноку постоянно появлялась преграда.

Мне было совершенно ясно, что меня ждет, попади я к ним в руки. Человек, которого я убил, несомненно, имел дружков, а они вряд ли станут выслушивать мои оправдания в духе того, что я, дескать, и не намеревался всаживать ему под ребро мачете, а лишь пытался помешать ему проломить Гарри череп. Как ни верти, но я его убил, и от этого никуда не денешься.

Представив себе этого чиклерос с мачете в животе, я содрогнулся: ведь я убил человека, даже не зная, кто он такой. Мысль о том, что он первый выстрелил в нас, меня почему-то мало утешила. Ведь я был обычным служащим в котелке, сереньким человечком на серенькой должности. Какого же дьявола меня сюда занесло?

Сообразив, что я выбрал не лучшее время для философских размышлений, я вернулся к насущным проблемам, а именно: стал думать, как мне лучше пробраться в Уаксуанок. Я решил до темноты выйти на тропу, а идти по ней ночью: не станут же чиклерос, подумал я, поджидать меня там в темноте. Однако меня ждало разочарование: чиклерос расчистили на тропе поляну и посередине устроили ко-стер, усевшись вокруг которого оживленно беседовали, даже не собираясь ложиться спать. Пытаться обойти их ночью по лесу было бессмысленно, так что я отступил назад и залез на дерево.

На другое утро я забрался поглубже в заросли и, выбрав подходящее дерево, устроил на высоте сорока футов некое подобие платформы. За густой листвой мне совершенно не было видно земли, следовательно, и меня никто не мог разглядеть. Несомненно, чиклерос не стали бы забираться на каждое дерево, чтобы проверить, не спрятался ли я на нем, так что я почувствовал наконец себя в безопасности.

Устал я смертельно. Меня измотало сражение как с самим этим проклятым лесом, так и с преследующими меня людьми, измучили недосыпание и перенасыщение моей крови адреналином. Но главное, что подломило меня, был непрерывный страх.

Возможно, серенький человечек внутри меня предпочел бы убегать и дальше, но, похоже, мне удалось переубедить его, сказав, что я нуждаюсь в отдыхе. Мне требовалось накопить силы для решающего броска. У меня осталось припасов на один день – кварта воды и чуточку еды. На дереве я намеревался провести по крайней мере сутки, чтобы отдохнуть и выспаться, после чего уже перейти к активным действиям. Кроме того, я почти не сомневался, что к этому времени чиклерос решат, что я погиб, и снимут осаду.

Итак, я устроился поудобнее и занялся собой – немного перекусил, выпил воды и заснул, думая лишь о том, как бы мне во сне не захрапеть.

Я погрузился в дремоту, и все события, связанные с Фаллоном и Уаксуаноком, отступили в бесконечную даль, в то время как ферма Хейтри вообще перенеслась на другую планету. Меня обволакивала липкая зеленая жара тропического леса, а угроза со стороны разъяренных чиклерос будто бы вовсе перестала существовать. Если бы меня осмотрел тогда психиатр, он наверняка бы поставил диагноз «шизофренический уход от реальной действительности». Очевидно, я и в самом деле был в полном изнеможении, то есть дошел до точки.

Проспав до восхода, я пробудился сильно посвежевшим, а пожевав вяленого мяса с остатками хлеба, и вовсе почувствовал себя бодрым. Допив остатки воды, я решил, что для Джемми Уила наступил решающий день: мосты сожжены, двигаться отныне я мог только вперед.

Я решил бросить фляги, рюкзак и патронташ, и идти налегке, рассовав по карманам патроны, нож и взяв в руки винтовку и мачете. Патронташ и фляги, скорее всего, так и висят до сих пор там на дереве, ибо я не представляю даже себе, чтобы их кто-либо мог найти.

Спустившись на землю с дерева, я решительно начал прорубать себе путь к тропе, мало заботясь о том, что меня заметят. Найдя тропу, я без колебаний вышел на нее и пошёл так, словно в целом свете у меня нет никаких забот. В одной, руке у меня была винтовка наперевес, в другой я сжимал мачете, и даже на поворотах я не замедлял шага.

Достигнув поляны, которую расчистили для ночевки чиклерос, я насторожился, почуяв запах дыма. Однако я решительно вышел на поляну, никого не обнаружил там и машинально наклонился, чтобы пощупать золу. Она была еще теплой, я поворошил уголечки, и они затлели. Значит, подумал я, чиклерос ушли совсем недавно.

Но куда? Вверх по тропе или же вниз по тропе? Не долго думая, я выбросил из головы эту проблему и продолжил прежний свой путь в столь же бодром темпе. По моим расчетам, до Уаксуанока оставалось еще мили три, и я решил больше не сворачивать с тропы, пока не доберусь до него.

Порой дураки бросаются туда, куда боятся сунуться даже ангелы. Но существует еще и так называемое дурацкое везение. Я слишком устал убегать от гнавшихся за мной ублюдков, скрываться и увертываться из последних сил. И вот теперь, когда мне было на них начхать, они первыми попались мне на глаза. Вернее, сперва я услышал, как они разговаривают по-испански, приближаясь ко мне, и просто отошел назад в заросли на несколько шагов, давая им пройти мимо.

Чиклерос было четверо, у всех было оружие и весьма угрюмый вид: небритые смуглые лица и грязно-белые костюмы сборщиков сока для жевательной резинки. Кто-то упомянул сеньора Гатта, что вызвало взрыв смеха, и вся компания исчезла за поворотом, – я тотчас же вышел из своего укрытия. Мне уже было решительно на все наплевать. Уверенный, что теперь-то никто уже не попадется мне навстречу, я ускорил шал, желая оторваться от любого чиклерос, который мог идти следом. На такой жаре я быстро взмок, но все равно все шагал и шагал вперед, в том же самом убийственном темпе в течение двух часов кряду.

Внезапно тропа резко повернула влево, протянулась еще сто ярдов и оборвалась. Озадаченный, я тоже замер на месте, гадая, куда мне идти дальше, и тут увидел человека на вершине холма справа от меня, он наблюдал что-то в полевой бинокль. Едва я вскинул к плечу винтовку, как он слегка повернул голову и спросил по-испански:

– Это ты, Педро?

– Да! – облизнув губы, наугад ответил я.

Он снова приник к окулярам, наблюдая за происходящим где-то внизу, под холмом.

– У тебя есть сигареты и спички? – не оборачиваясь, произнес сложную для моего понимания фразу он, и я опять ответил.

– Да! – после чего забрался на холм и встал за его спиной.

– Спасибо, – сказал он. – А который час? – Он положил бинокль на землю и обернулся. В тот же момент я обрушил на его голову приклад винтовки. Приклад пришелся в правое надбровье, и лицо незнакомца исказилось болью,

Я вновь ударил его по голове, как когда-то хотел сделать на моих глазах убитый мною чиклерос с Гарри. Наблюдатель хрипло застонал и покатился вниз с холма, где и замер неподвижно.

Проводив его равнодушным взглядом, я спустился и пнул тело носком ботинка. Чиклерос не пошевелился, и я взглянул туда, куда с таким пристальным интересом только что смотрел в бинокль он. В четверти мили от меня лежал Уаксуанок и наш третий лагерь. Я глядел на него, как, наверное, когда-то глядели израильтяне на Землю Обетованную. Слезы выступили у меня на глазах. Сделав шаг-другой вперед, я издал хриплый вопль восторга и, спотыкаясь и едва не падая, побежал к человеческим фигуркам, снующим возле домиков.

Силы покидали меня, тело стало ватным и до смешного слабым, но в то же время и невесомым, наполненным радостью и светом. Я не знал, был ли тот чиклерос, которого я ударил прикладом, единственным наблюдателем или же у него имелись товарищи. Я ожидал выстрела с холма в спину, но упорно переставлял ноги и, пошатываясь, уже не бежал, а брел к заветной цели. Выстрела не последовало.

Джо Рудецки обернулся в мою сторону и, приглядевшись, издал крик удивления. Потом в моей памяти случился провал, после которого я обнаружил, что на меня глядит Фаллон, и вид у него озабоченный. Он что-то говорил, но я ничего не мог разобрать, потому что в ушах стоял гул. Голова Фаллона вдруг съежилась, затем раздулась до невероятных размеров, и я вновь потерял сознание.

Вода – чистая холодная пресная вода – великолепнейшая штука, хочу я вам сказать. Мне доводилось использовать ее для варки супов из концентратов. Делается это так: берется сухая смесь, смахивающая на порошок из лекарственного снадобья знахарки-колдуньи, добавляется вода – и в мгновенье ока вся эта сомнительная мешанина превращается в аппетитнейшее варево с ароматом зеленого, горошка и свежих овощей.

За неделю блужданий по лесу мой организм сильно ослаб из-за потери воды и веса, но уже спустя несколько часов я вновь окреп телом и духом. И вовсе не потому, что я напился воды, напротив, Фаллон отмерял ее для меня по каплям. Просто-напросто сам вид графина с водой у изголовья моей койки действовал на меня ободряюще: ведь я знал, что стоит лишь протянуть руку, и холодная вода в моем распоряжении. Чудесное чувство! Я и в самом деле чувствовал себя значительно-лучше, хотя, возможно, мне, как и супу из пакетика, не хватало пикантности.

Разумеется, Фаллону не терпелось узнать подробности того, о чем я уже успел ему поведать, несколько сумбурно, когда доковылял до лагеря.

– Мне думается, вам следует рассказать мне все. с самого начала, – сказал он, присаживаясь на стуле у изголовья моей постели.

– Я убил человека, – медленно произнес я.

– Вы подразумеваете Райдера? – вскинул брови он. – Нет, вы не должны корить себя за случившееся подобным образом!

– Да нет же, вовсе не Гарри! – И я в деталях рассказал ему обо всем случившемся за минувшие дни.

По мере повествования лицо Фаллона обрело выражение испуганного недоумения, и, едва я закончил, он воскликнул:

– Итак, за нами наблюдают, и неподалеку от нас Гатт.

– Во главе целой армии, – вздохнул я. – А ведь Пэт Харрис пытался вас предупредить, но вы отмахнулись от него. Гатт не только привез своих подручных из Штатов, но и нанял этих головорезов-чиклерос в помощники! Пожар в радиорубке не случаен, как и крушение вертолета!

– Полагаете, это диверсия?

– Гарри в этом не сомневался, – сказал я. – И я ему верю. Мне кажется, что и грузовой вертолет в лагере номер один сгорел в результате диверсии. И задержка самолета в Мехико – тоже дело рук злоумышленников. Нас изолировали.

– И много людей вы видели у Гатта? – мрачно поинтересовался Фаллон.

– Всего около двадцати пяти, – ответил я. – Но точно сказать не могу, у меня не было времени для подсчетов. Возможно, кое с кем из бандитов я столкнулся дважды, но в общем это верная оценка. – Я потянулся к графину, но лишь пощупал его влажную запотевшую стенку. – У меня имеются некоторые соображения об их намерениях.

– Какие же именно?

– А вы не догадываетесь? – усмехнулся я. – Они собираются напасть на нас, потому что Гатт мечтает овладеть ценностями и прочими поделками, которые мы нашли. Ведь все это хранится здесь, в лагере, не так ли?

Фаллон кивнул и, встав со стула, подошел к окну.

– Мне следовало бы отправить их раньше, – устало сказал он. – Но я никак не возьму в толк, почему и вы, и Гатт в этом уверены!

– Черт возьми, – собравшись с силами, крикнул я, – ведь я же лично извлекал эти драгоценности со дна синота!

Фаллон резко обернулся.

– Но Гатту это неизвестно! Как он мог бы узнать о ценных находках? Только если ему об этом кто-то из нас сообщил.

– После аварии вертолета я целую неделю плутал по лесам, – заметил я тихо. – Но Гатт все же не перешел к решительным действиям. Он рядом, он готов, но его пока что-то сдерживает.

– Значит, он не уверен, нашли ли мы что-то действительно стоящее, – сказал Фаллон. – Нечто ценное – с его точки зрения.

– Вы правы, – кивнул я. – Но ему нужно лишь прийти сюда и убедиться в том, что полтора миллиона долларов лежат здесь и ждут, чтобы их забрали.

– Более полутора миллионов, – поправил меня Фаллон. – Пол обнаружил в храме Юм Чака хранилище бесценной культовой утвари. Ничего подобного раньше не находили, Джемми! Как музейную коллекцию продать все это нельзя. Но если Гатт станет распродавать предметы поштучно, он выручит еще полтора миллиона.

– А вы еще имели смелость утверждать, что в Уаксуа-ноке нет золота, – укоризненно сказал я. – Гатт способен оценить находки и реализовать их через торговца Джерри-сона. Выходит, нам ничего не остается, как отдать их ему, когда он заявится сюда со своими головорезами?

– Откровенно говоря, – сказал Фаллон, – нам лучше обсудить эту проблему с остальными участниками экспедиции. Что вы об этом думаете? Вы-то сами готовы?

– Я-то готов, – сказал я, спуская ноги с кровати.

Совещание проходило в обстановке гнетущей подавленности. Меня выслушали с недоверием, но в конце концов удалось доказать, что мы в опасности. Пол Холстед, естественно, как всегда, вел себя по-свински.

– Мне ваша история кажется малоправдоподобной, – высокомерно заявил он со своей мерзкой улыбочкой.

– Выходит, я лгу? – вспыхнул я.

Фаллон предостерегающе сжал мне локоть.

– Нет, – сказал Холстед. – Вы просто все преувеличиваете. У вас богатое воображение.

– Предлагаю вам, в таком случае, самому прогуляться по лесу, – сказал ему в ответ я. – Если эти пули я выдумал, то они не причинят вам вреда, коли вы на них нарветесь.

– Я уверен, что вы могли бы помочь бедняге Райдеру, – ухмыльнулся он, и я кинулся на него, пытаясь ухватить за горло, но он ловко увернулся.

– Довольно! – рявкнул Фаллон. – Если не можете предложить ничего дельного, Пол, тогда лучше сидите и помалкивайте.

Неожиданно для всех на мужа набросилась Катрин Холстед.

– Заткнись, Пол! – резко воскликнула она. – Меня от тебя уже просто тошнит!

– Ты снова перекинулась на сторону Уила? – с недоверчивостью изумленно воскликнул Пол, делая обиженное лицо.

– Здесь нет никаких сторон, – ледяным тоном парировала Катрин. – И никогда не было. Что же до богатого воображения, то к Джемми это меньше всего относится. Мне искренне жаль, Джемми, – взглянула она на меня.

– Я не просил тебя извиняться за меня! – взорвался Пол.

– А я и не думала извиняться за тебя, – резко отрезала Катрин. – Я извинилась перед Джемми за то, что не прислушалась к нему раньше. А ты, Пол, заткнись и слушай, как тебя уже попросил об этом профессор Фаллон.

Потрясенный Холстед притих и задумался.

– А вы что обо всем этом думаете? – спросил я у Рудецки.

– Я вам верю, – сказал он. – Эти проклятые чиклерос доставили нам немало неприятностей еще в лагере номер один. Меня не удивляет, что они в вас стреляли. Но этот парень, Гатт, это что-то новенькое для меня, – расправляя свои могучие плечи, сказал он Фаллону. – Мы про него ничего не знали.

– А вам и не нужно было ничего о нем знать, – бесстрастно ответил Фаллон с постным лицом.

– А мне кажется, что такая необходимость была, мистер Фаллон, – набычился Рудецки. – Если этот Гатт сколотил себе из чиклерос целую банду, это пахнет серьезными неприятностями. В моем контракте не предусматривалось, что мне придется рисковать жизнью. Ни мне, ни Смиту, ни Фоулеру все это не нравится.

Смит и Фоулер серьезно закивали головами в знак поддержки коллеги.

– Так что вы тут собираетесь делать, Рудецки? – вмешался в разговор я. – Организовать профсоюз? Поздновато, как мне кажется. Сейчас уже не имеет никакого значения, ввел вас в заблуждение мистер Фаллон или нет. Во всяком случае, он сделал это не умышленно, я в этом не сомневаюсь. Сейчас нужно решать, что делать с Гаттом!

– Мы можем сделать лишь одно: отдать ему то, что он хочет, – устало вздохнул Фаллон.

Смит и Фоулер снова с мрачным видом закивали головами в знак согласия, а Рудецки сказал, что тоже так думает. Катрин Холстед закусила губу, а Пол Холстед обвел всех пристальным взглядом.

– И вы думаете, что нашли правильное решение? – спросил я. – Вы надеетесь, что, если отдать Гатту три миллиона долларов, он уберется отсюда? Сомневаюсь, что это будет именно так.

– Что вы хотите этим сказать? – подался вперед Рудецки.

– Джо, вы же не глупый человек, – криво усмехнулся я. – Гатт задумал преступление: он хочет украсть три миллиона долларов. Не знаю, кому принадлежат эти сокровища по закону, но наверняка мексиканское правительство имеет на них все права. И вы полагаете, что Гатт позволит кому-то вернуться в Мехико и сообщить о случившемся властям?

– Боже мой! – вздохнул Фаллон. – Теперь-то я наконец все понял.

– Вы хотите сказать, что он всех нас здесь перебьет? – взволнованно спросил Рудецки.

– Поставьте себя на его место, – цинично предложил я. – Разумеется, если допустить, что и у вас нет уважения к святости чужой жизни.

Все стали взволнованно высказывать свои мнения, Рудецки извергал проклятия, а Смит решительно заявил, что немедленно уходит. Мне этот гвалт надоел, и я стукнул кулаком по столу:

– Замолчите сейчас же все! – крикнул я.

Все тотчас же притихли и испуганно уставились на меня.

– И куда, черт подери, ты собрался уходить? – ткнул я пальцем в Смита. – Да стоит лишь тебе сделать в лесу несколько шагов, как чиклерос охладят пулями твой пыл – навсегда. У тебя нет ни одного шанса остаться в живых.

Смит смертельно побледнел и судорожно сглотнул.

– Он прав, Смитти! – воскликнул Фоулер. – Мы в ловушке.

– Послушайте, Уил, все-таки вы сгущаете краски, – подал голос Фаллон. – Вы представляете, какая поднимется вонь, если Гатт решится на эту массовую резню? Вы полагаете, никто не заинтересуется, куда подевалась делая экспедиция? Нет, он не осмелится сделать такое.

– Не осмелится? А кому, кроме нас, еще известно, что Гатт здесь? У него есть опыт, есть организация. Да стоит ему лишь свистнуть, и набежит сотня свидетелей того, что он в это время был в Мехико. Так кто же свяжет его имя с этим происшествием?

Катрин побледнела и сказала дрожащим голосом:

– Но когда наши тела обнаружат, станет известно, что…

– Катрин, мне очень жаль, но нас никогда не найдут. Здесь, в Кинтана-Роо, можно похоронить целую армию, и тела не найдут.

Вмешался Холстед:

– Ловлю вас на слове, Уил! Как вы только что сказали, никто, кроме нас, не знает, что Гатт здесь. Но и нам об этом стало известно лишь с ваших слов! Лично я его собственными глазами не видел, как и все остальные присутствующие. Уж не хотите ли вы использовать нас в своих личных интересах?

– И за каким дьяволом мне это нужно? – изумленно посмотрел на него я.

– Вы с самого начала пытались попасть в эту экспедицию, – пожал плечами он. – И живо интересовались стоимостью находок. По-моему, можно дальше и не продолжать, и так все ясно.

– Да, не стоит этого делать, иначе я выбью вам все зубы! – вскричал я, оглядываясь по сторонам. По лицам всех присутствующих было ясно, что ответить на такое обвинение мне в любом случае нужно. – Если я хочу надуть вас всех, зачем же я удерживаю Смита от необдуманного шага? Почему настаиваю на том, что нам лучше держаться всем вместе?

Рудецки шумно вздохнул и взглянул на Холстеда с неприязнью:

– Черт меня подери! Да этот малый й меня чуть было не сбил с толку! Мне следовало бы давно приглядеться к нему. Так что же нам делать, мистер Уил?

Я уже раскрыл было рот, чтобы в свою очередь спросить, почему он меня об этом спрашивает, но заметил, как переменился Фаллон. Он поник головой и весь словно бы сжался, погрузившись в размышления. Мне стало ясно, что он больше не годится на роль руководителя. Холстед не смог бы и слепого перевести через дорогу, а Рудецки был лишь прекрасный исполнитель, но не более. Смит и Фоулер во всем следовали за ним. Мне никогда не приходилось быть вожаком, да и желания руководить у меня никогда не возникало. Я считал, что у всякого свои мозги, так что если правильно ими пользоваться, то не будет нужды идти по чужим следам. Тем более, не следует здравомыслящему человеку ждать, что за ним пойдут другие. Я был как бы одиноким волком, за что и прослыл серым эгоистом. У меня не было потребности склонять кого-либо на свою сторону, навязывать свое мнение, и за это окружающие – любители подобного рода деятельности – навесили на меня ярлык человека, которому нечего сказать, в чем сильно заблуждались.

Теперь все замерли, ожидая, что я сделаю нечто решительное и возьму роль лидера на себя. Все, за исключением Фаллона, ушедшего в свой внутренний мир, и Холстеда, по неизвестным мне причинам настроенного против меня.

– Нужно что-то делать! – нарушил тишину Рудецки.

– Гатт скоро перейдет к решительным действиям, – сказал я. – Какое у нас есть оружие?

– Есть дробовик и винтовка, – ответил Рудецки. – Еще у меня есть личный пистолет.

– А у меня револьвер, – добавил Фоулер.

– Еще что-нибудь? – обвел я всех взглядом.

Фаллон покачал головой, а Холстед уставился на меня немигающим взглядом, не говоря ни слова. Катрин сказала:

– У Пола есть пистолет.

– Дробовик, винтовка, три пистолета – это уже кое-что, – подытожил я. – Джо, как ты думаешь, в каком домике лучше держать оборону?

– Вы что, собираетесь здесь устраивать сражение? – заволновался Холстед. – Да если Гатт появится здесь, в чем я не уверен, у вас не останется ни одного шанса! Да вы сумасшедший, Уил!

– А вы предпочитаете подставить Гатту под нож горло?

– Этот домик подходит лучше всего, – сказал Рудецки. – Он стоит перед синотом, значит, к нему нельзя подобраться с тыла.

– А где все наши находки? – посмотрел я на пустые полки.

– Я все упаковал, – сказал Фаллон, – приготовил к отправке на вертолете.

– Придется все распаковать, и как можно скорее, – озабоченно заметил я. – Мы должны от всего избавиться.

– Черт возьми, как прикажете это понимать? – вскочил на ноги Холстед. – Ведь это уникальные вещи! Они бесценны!*

– А вот и нет! – резко возразил я. – Их цена – семь человеческих жизней. Если Гатт овладеет добычей, он нас всех тотчас же и прикончит. Но если мы спрячем сокровища так, что он их не сможет достать, он, возможно, сообразит, что игра не стоит свеч.

– Что ж, в этом есть смысл, – сказал Фаллон. – Но что вы предлагаете с ними сделать?

– Сбросить все в синот! – решительно сказал я. – Он не сможет их оттуда быстро достать, а задерживаться ему тоже нет смысла.

– Нет! Вы не посмеете! – заорал Холстед, явно потеряв над собой контроль. – Ведь нам уже не удастся их извлечь оттуда!

– Но почему? Никуда эти предметы со дна синота не денутся. Да и не стоят все эти безделушки наших жизней, – сказал я.

– Верно, черт подери! – воскликнул Рудецки. – Я тоже за то, чтобы утопить их.

– Но ведь вы не позволите сделать этого, профессор! – воззвал Холстед к Фаллону.

– Джемми принял решение, и он его выполнит, – холодно взглянул на него Фаллон. – И вряд ли вы помешаете, Пол, – саркастически усмехнулся он.

– Пещера! – воскликнула Катрин. – Ведь можно сложить все предметы в пещере!

– В какой такой пещере? – резко обернулся на нее Холстед.

– В синоте на глубине шестидесяти пяти футов есть подводная пещера, – пояснил я. – Катрин, это гениальная мысль! Уж там их Гатту точно не найти!

– Я помогу тебе, – сказала она.

– Нет, ты не сделаешь этого! – взревел Холстед. – Я не позволю тебе участвовать в этой бредовой затее!

– Я не намерена подчиняться тебе, Пол, – спокойно взглянула на него Катрин. – Я пойду своим путем, буду делать то, что нахожу нужным. Здесь, в Уаксуаноке, ты превратился в другого человека, Пол, ты не похож на того, за которого я выходила замуж. Я не собираюсь служить орудием для осуществления твоих навязчивых идей! Между нами все кончено – раз и навсегда.

И тут он ударил ее – не открытой ладонью по щеке, а сжатым кулаком в подбородок. Катрин отлетела через всю комнату в угол и сползла без чувств по стене. Не долго думая, я схватил со стола бутылку и треснул Холстеда по башке. Бутылка, правда, не разбилась, но от этого ему не стало легче: широко раскрыв рот, он закачался, согнув колени, и я дал ему еще разок по затылку. Лишь после этого Холстед медленно осел на пол.

– Порядок, – тяжело дыша, сказал я. – Еще вопросы будут?

– Ты молодец! – одобрительно хмыкнул Рудецки. – У меня у самого давно чесались на этого ублюдка руки.

Они с Фоулером подняли Катрин с пола и усадили на стул у стола. На Холстеда никто даже не взглянул, и он продолжал валяться там, где упал.

У Катрин кружилась голова, и Фаллон налил ей чистого виски в бокал.

– Я же просил вас избавить меня от этого типа, – укоризненно сказал мне он.

– Теперь об этом уже бесполезно говорить. Джо, заберите у этого ублюдка пистолет, на него нельзя полагаться. Спросите у Катрин, где он.

– В ящике возле кровати, – слабым голосом сказала она.

– Заберите его, Смитти, – приказал Рудецки помощнику. – А ты славно ему врезал, Джемми, – пнул он ногой Холстеда. – У него теперь долго еще будет раскалываться башка.

Катрин глотнула виски и раскашлялась. Я с тревогой спросил, все ли с ней в порядке. Она потерла подбородок:

– Он сошел с ума, – прошептала она. – Он ненормальный.

– Отнеси Холстеда в его домик и запри там, – сказал я Рудецки, кладя ему руку на могучее плечо. – У нас и без дураков хватает забот.

– А все-таки здорово ты ему врезал, – радостно осклабился Джо. – Эх, жаль, я не успел!

– Можешь сделать это в любой момент, тебя за это не уволят, – успокоил его я. – Мое терпение лопнуло, мне надоело за него заступаться.

Рудецки с Фоулером поставили Холстеда на ноги, он взглянул на меня с ненавистью, поводя головой, и Фоулер вытолкнул его за дверь. Я обернулся к Катрин:

– Как ты себя чувствуешь?

– А как я могу себя чувствовать после драки с мужем у всех на глазах? – криво усмехнулась она. – Он сильно изменился, – добавила она, опуская глаза.

– Он изменится еще больше, если и дальше будет делать пакости, – сказал я. – И совсем не так, как ему этого хотелось бы. Катрин, веры ему больше нет, и ты больше не сможешь защитить его. Да и не должна этого делать.

– Я понимаю, – тихо произнесла она.

Снаружи послышался крик, потом грохнул выстрел, и тотчас же началась настоящая пальба. Выскочив из домика, я побежал к домику Рудецки. Он сделал мне рукой знак пригнуться, прячась за задней стеной.

– Холстед вырвался и побежал к лесу, – тяжело дыша, сообщил мне он. – Мы кинулись было следом, но они начали по нам стрелять. Мне кажется, Холстеда убили. Я видел, как он упал, добежав до леса.

За спиной кто-то всхлипнул, я обернулся и увидел Катрин.

– Скорее спрячься в дом! – сердито крикнул ей я. – Здесь опасно!

Две крупные слезы скатились по ее щекам, она повернулась и пошла, ссутулившись, прочь. Плечи ее вздрагивали. Я еще немного постоял на окраине поселка, но ничего больше не произошло: ни выстрелов, ни криков, никаких проявлений жизни живых существ. В гнетущей тишине над Уаксуаноком завис сплошной стеной ядовито-зеленый непроходимый лес.

Я понимал, что за нами все время наблюдают, поэтому нужно было решить, как лучше опустить наши находки в синот: не таясь либо скрытно. Поразмыслив, А пришел к выводу, что следует выбрать второй вариант. Если мы сделали бы это открыто, Гатт мог заволноваться и напасть на нас немедленно, пока мы работаем, и тогда уже ничто его не остановило бы.

Из этого следовало, что нужно вскрывать ящики и переносить их содержимое по частям к воде, вернее, в мой домик, расположенный рядом с синотом. Можно, конечно, и просто побросать находки в воду, но жаль было так поступать, имея возможность спрятать сокровища в подводной пещере. И мы решили опускаться в воду по ночам, а груз нам будет спускать на тросе Рудецки.

Днем все старались делать вид, что жизнь в лагере идет своим чередом: бродили между Домами с непринужденным видом, но постепенно все ценности скапливались в металлических корзинах на полу моего домика. Одновременно шла подготовка к обороне. Не теряя времени даром, Смит и Фоулер собирали подходящие для укрепления стен материалы и складывали их в местах, легко доступных ночью. Время тянулось мучительно медленно, и вот наконец солнце побагровело и опустилось в ореоле красной дымки, напоминающей спекшуюся кровь.

С наступлением темноты работа закипела. Смит с Фоулером начали таскать бревна и доски в домик и обивать ими стены. Рудецки подготовил большие баллоны с воздухом и подтянул плот к берегу, а мы погрузили их на плот. После этого мы перенесли на плот все сокровища и погрузились в синот.

Пещера оказалась в том же состоянии, в котором мы ее и оставили, и воздух в ней был хороший. Выбравшись на уступ, я включил внутреннее освещение, собственный фонарь и помог выбраться из воды Катрин.

– Здесь достаточно места, чтобы разместить все сокровища, – сказал я ей. Она вяло кивнула мне в ответ.

– Жаль, что Пол причинил всем столько неприятностей. Мне следовало бы раньше прислушаться к твоим словам. Слишком поздно я задумалась над тем, что нас с ним связывает. Ты назвал мое отношение к нему преданностью, а мне раньше казалось, что это и есть любовь. Пол ведь не всегда был таким. Ты думаешь, он убит?

– Не знаю, ведь меня там в тот момент не было. Рудецки считает, что он мертв, но ведь он мог и выжить. Что ты будешь в этом случае делать?

– Неуместный вопрос при сложившихся обстоятельству – нервно усмехнулась она. – Ты считаешь, что от всего этого будет прок? Нам поможет то, что мы спрячем здесь сокровища, которых так добивается этот Гатт? – Она скептически обвела взглядом сырые стены пещеры.

– Не знаю, – сказал я. – Все будет зависеть от того, удастся ли мне убедить Гатта, что у него нет шансов заполучить их. Возможно, это охладит его. Он не похож ни на Сумасшедшего, ни на маньяка-убийцу, так что вряд ли он пойдет на бессмысленное убийство семерых человек.

– Но он может прийти в ярость, узнав,что добыча уплыла у него из-под носа!

– Он будет разъярен, ты права, – согласился с Катрин я. – Следует быть начеку.

– Если мы выберемся отсюда, я разведусь с Полом, – сказала она. – Все равно не смогу больше с ним жить. Я получу развод в Мексике, где мы и поженились, и он будет иметь законную силу везде.

– Я навещу тебя, если ты не возражаешь.

– Нет, Джемми, не возражаю, – вздохнула Катрин. – Может быть, нам удастся начать все сначала.

– Это не так просто, – с грустью сказал я, – нам не удастся забыть прошлое, Катрин. Никогда! Надевай маску, надо работать: Джо, наверное, уже волнуется.

Мы выплыли из пещеры и приступили к изнурительной работе. Рудецки спускал нам сокровища в корзинах вниз по одной, а мы переносили содержимое в пещеру. На это ушло много времени, целых два часа. Поскольку мы не опускались ниже глубины в шестьдесят пять футов, на декомпрессию нам требовался только час. Джо опустил шланг вдоль якорного троса, и мы присоединили переходники к нашим впускным клапанам. В течение часа мы дышали воздухом из баллонов на плоту, после чего поднялись на поверхность.

– Все о’кей? – спросил Рудецки.

– Все нормально, – сказал я и тотчас же выругался, стукнувшись ногой о баллон. – Послушай, Джо, не сбросить ли нам эти баллоны в воду, чтобы у Гатта не возникло никаких идей. А вдруг он сам аквалангист? Без баллонов у него все равно ничего ведь не выйдет.

Мы спихнули тяжелые баллоны в воду и выбрались на берег, валясь с ног от усталости.

– Где Фаллон? – спросил я у Смита, который вместе с Фоулером пытался превратить наш домик в неприступную крепость.

– Кажется, у себя, – ответил Смит, уныло разглядывая жалкие результаты своего труда: материалов оказалось недостаточно.

Я отправился к Фаллону и застал его сидящим с поникшей головой за письменным столом. При моем появлении он обернулся и воскликнул, с горечью:

– Какое несчастье, Джемми! Какая страшная напасть!

– Вам нужно выпить. – Я взял с полки бутылку и два бокала. Налив ему и себе по изрядной порции, я протянул ему бокал со словами:–

– Вашей вины в этом нет!

– Да нет же, – запротестовал он, – это я все испортил! Я слишком легкомысленно отнесся к Гатту. Но кто мог предвидеть, что испанское нашествие повторится вновь в двадцатом столетии! Это же дикость! Свирепые конкистадоры – в наше время!

– Вы сами как-то говорили, что Кинтана-Роо не самое цивилизованное место на свете, – возразил я, делая глоток виски и чувствуя, как тепло растекается по горлу и всему телу. – Эта провинция еще не вышла из восемнадцатого столетия.

– Я послал с ребятами, которые улетели, письма властям Мехико, где сообщил о наших находках, – сказал Фаллон. – Как вы думаете, Гатт не мог им что-нибудь подстроить? – с тревогой спросил он.

– Нет, – подумав, ответил я. – Это довольно сложно и могло насторожить местную полицию.

– Мне бы сделать это пораньше, – убивался Фаллон. – Министерство по делам древних находок чутко следит за всеми новыми открытиями, здесь давно уже было бы полно инспекторов. – Он криво улыбнулся. – Но мне так хотелось насладиться делами своих рук одному. Какой же я глупец!

– Вас предупреждал Пэт Харрис, – не сразу понял я его мысль. – Почему же вы не приняли меры?

– Я проявил эгоизм, – взглянул он мне прямо в глаза. – Чистой воды эгоизм. Я хотел воспользоваться отпущенным мне временем, Джемми. Ведь его у меня так мало осталось!

– Но вы же вернетесь на следующий год! – сказал я, отхлебнув еще глоток виски.

– Увы, нет, – покачал он головой. – Я уже никогда сюда не вернусь. Кто-то другой продолжит мое дело, человек помоложе. Им мог бы стать Пол, не будь он столь опрометчив и нетерпелив.

– К чему вы клоните? – я поставил бокал на стол.

– Через три месяца меня не станет, – печально усмехнулся Фаллон. – Перед отлетом в экспедицию я был у врачей, они отпустили мне полгода, не более. – Он откинулся на спинку стула. – Они даже не хотели отпускать меня сюда, но я все же полетел, и не жалею об этом, Джемми. Теперь я отправлюсь в Мехико умирать в больнице.

– Что с вами?

– Древнейший враг человека – рак! – тяжело выдохнул Фаллон, и в домике воцарилась гнетущая тишина. Мне нечего было ему ответить. Так вот почему он казался таким задумчивым, почему спешил выполнить работу любой ценой. Он хотел провести последние в жизни раскопки и достиг своей цели: они увенчались успехом!

– Извините меня, – наконец произнес я.

– Вы – извиняетесь передо мной? – усмехнулся он. – Мне кажется, что это я должен перед вами извиниться за то, что втянул вас в эту затею! Если с Гаттом все обстоит именно так, как вы говорите, мне не дожить до больницы. Да и никому из нас не выбраться отсюда. Я должен извиниться перед всеми! Но ведь э^ого мало, не правда ли? Зачем мертвецу извинения?

– Успокойтесь, – сказал я.

Он надолго замолчал, потом сказал:

– Когда, по-вашему, Гатт начнет наступление?

– Не знаю, – ответил я. – Но, должно быть, скоро. – Я допил виски. – Вам лучше немного вздремнуть. – Фаллону это предложение не очень поправилось, но он промолчал, и я ушел.

Как выяснилось, у Рудецки иногда возникали и собственные идеи.. Когда я наткнулся на него в темноте, он разматывал катушку провода. Смачно выругавшись, он сказал:

– Извини, но я уже на пределе.

– Чем ты занимаешься? – спросил я.

– Если чиклерос пойдут на нас в атаку, они могут укрыться вон за теми двумя домиками. Поэтому я собрал всю взрывчатку и заминировал их. Теперь я тяну провод к взрывной машинке в нашем домике: я уж постараюсь, чтобы у них не было укрытия.

– Только не спеши со взрывом домиков, – сказал я. – Мы подготовим для них сюрприз и преподнесем его им в подходящий для нас момент.

– Вот и ты стал человеком, способным преподносить подобного рода сюрпризы, – недовольно прищелкнул языком Рудецки.

– Получил несколько уроков в лесу. – Я помог ему размотать провод, и мы замаскировали его, как могли, присыпав землей. Рудецки присоединил концы провода к клеммам взрывной машинки и удовлетворенно погладил ее ладонью.

– Скоро рассвет, – заметил я.

Рудецки подошел к окну и взглянул на небо.

– Что-то многовато облаков, – сказал он. – Фаллон говорит, что дожди могут хлынуть в любую минуту.

Погода меня волновала меньше всего.

– Пусть Смит и Фоулер наблюдают за подходами к лагерю, – сказал я. – Сюрпризы нам ни к чему.

Я вышел из домика, сел и задремал, почувствовав невероятную усталость. Если бы я тогда не выспался в лесу на дереве, я давно бы уже свалился с ног: без сна человек обойтись не может. Разбудил меня Фоулер.

– Кто-то сюда идет, – с тревогой сказал он. – Вон оттуда, со стороны леса. Пошли, я покажу.

Мы дошли до крайнего домика, из которого он вел наблюдение. Я взял у него полевой бинокль и навел его на виднеющуюся вдали фигуру в белом.

Освещения и силы бинокля хватило, чтобы в человеке, шагающем по расчищенной площадке, я узнал Гатта.

Глава одиннадцатая

Свет был каким-то странным в то утро. Несмотря на летящие по небу высокие облака, воздух казался кристально прозрачным, а марево, зависающее над лесом уже с рассвета, куда-то исчезло. Солнце только всходило, но небо уже подернулось нездоровым и зловещим желтоватым оттенком, а легкий бриз с запада клонил ветви деревьев в сторону расчищенных руин Уаксуанока.

Наводя окуляры на резкость, я заметил, что мои руки дрожат, и положил бинокль на подоконник, чтобы изображение не плясало у меня перед глазами. Гатт шел уверенно и неторопливо, словно бы совершал утреннюю прогулку по парку. Время от времени он останавливался и осматривал раскопки. Одет он был безукоризненно, как и во время его неожиданного визита в лагерь номер один: я даже разглядел в его нагрудном кармане носовой платок.

Я провел биноклем по периметру всех раскопок, но никого не заметил: молено было подумать, что Гатт пришел сюда один, что, конечно же, было бы нелепо предположить. Я отдал бинокль Рудецки, который тоже зашел в домик, и сказал:

– Вот это и есть Гатт.

– Не торопится, однако, – усмехнулся Рудецки, разглядывая Гатта. – Что ему здесь нужно, черт бы его подрал? Уж не цветочки ли он собирает.

Гатт наклонился и взял что-то с земли.

– Выйду и поговорю с ним, – сказал я, – он будет здесь уже минут через пять. Понимаю, что это рискованно, но так лучше. Кто-нибудь из вас умеет пользоваться винтовкой?

– Фоулер был снайпером в Корее, – сказал Рудецки.

– Превосходно, – сказал я. – Держи его под прицелом и в крайнем случае стреляй – пусть получит, что заслуживает.

– Не отходите слишком далеко, – сказал Фоулер, осмотрев прицел. – И не заслоняйте Гатта своей спиной.

– Пусть пока никто не высовывается, – приказал я, подходя к двери, и вышел наружу, чувствуя себя приговоренным к смерти, идущим к виселице.

Направляясь к Гатту, я ощущал неприятное чувство человека, которого держат на мушке, и шел медленно, как советовал Фоулер. – Наша встреча с гостем произошла примерно в двухстах ярдах от домика, и я несколько отклонился в сторону по пути, чтобы расширить для Фоулера сектор огня.

– Прекрасное утро, мистер Уил! – пыхнув сигарой, приподнял в знак приветствия Гатт свою элегантную шляпу. – Могу я видеть профессора Фаллона?

– Нет, – отрезал я решительно.

– Что ж, замечательно, – сдержанно кивнул он головой. – Разумеется, вы понимаете, почему я здесь, – категорическим тоном сказал он.

– Вы не получите того, чего добиваетесь, – не менее категорично ответил я.

– А вот и получу, – уверенно заявил Гатт. – Можете не сомневаться. – Он стряхнул пепел с сигары. – Вы, как я понимаю, представитель профессора. Это странно, я полагал, что у него хватит мужества лично вести переговоры, но я ошибся: нутро на поверку у него оказалось мягким, как и у большинства людей. Впрочем, перейдем к делу. Мне нужны ценности, которые вы извлекли из синота. Договоримся так: вы отдаете мне свои находки, и у вас не возникает больше со мной никаких недоразумений. Я позволю вам спокойно уйти отсюда.

– И какие же гарантии? – спросил я.

– Мое честное слово! – развел он руками и посмотрел на меня честнейшим взглядом.

– Не выйдет, Гатт, – расхохотался я. – Меня вам не провести.

Гатт раздраженно поморщился, и в глазах его мелькнули злобные искорки.

– Расставим все по своим местам, Уил, – сказал он. – Я пришел сюда за добычей, и ничто меня не остановит. Отдадите вы мне ее добровольно или нет – ваше личное дело.

Я поглядел по сторонам: из леса медленно выходили люди в белом с винтовками в руках. Видимо, настало время надавить на Гатта. Я достал из кармашка рубашки сигареты и спички, закурил и принялся подбрасывать в воздух коробок.

– Вы под прицелом, Гатт, – невозмутимо сказал я, – одно неверное движение – и вы труп.

– Я не идиот, – улыбнулся он уголками губ. – На вас тоже наведены винтовки.

– Если я уроню этот коробок, – сказал я, продолжая подбрасывать его, – вы получите пулю. Так что если ваши люди подойдут еще на десять шагов я его роняю.

В глазах Гатта мелькнула неуверенность. Он сказал:

– Вы блефуете, вы тоже станете покойником.

– Не забывайте, – сказал я, – что мы с вами в разном положении: мне нечего терять, вам же наверняка не безразлично, живы вы будете или умрете. Вы убили моего брата, Гатт, и я рассчитаюсь с вами за это. – Я подбросил в воздух коробок, и Гатт вздрогнул, когда я едва не уронил его. Я снова повторил свой трюк. – Итак, если ваши люди приблизятся еще на три ярда, нас с вами уже не будут волновать никакие сокровища.

Гатт сломался.

– Ладно, ничья, – хрипло сказал он и помахал в воздухе руками. Цепочка людей в белом направилась к лесу. Провожая их взглядом, я снова подбросил в воздух коробок, и Гатт раздраженно воскликнул: – Да прекратите же ваши фокусы наконец!

Я ухмыльнулся и поймал коробок, но продолжал держать его в руке. Лоб Гатта покрылся испариной, хотя еще и не было жарко. Он тяжело вздохнул, пристально посмотрел на меня и сказал:

– Я бы не сел играть с вами в покер!

– А я никогда и не играл в него.

– Послушайте, Уил, – с раздражением вздохнул Гатт. – Вы же не знаете, в какую впутались игру. Я с самого начала не спускал глаз с Фаллона. Вы решили, что одурачили меня тогда, на взлетной полосе, строя из себя святую невинность. Я чуть не помер со смеху, наблюдая за вашими неуклюжими попытками провести меня. Да я знал каждый ваш шаг и каждую вашу мысль наперед. И за этим идиотом Харрисом я установил в Мехико слежку. Все сводится к одной простой вещи: я здесь, и я победил. И что вы на это скажете?

– То, что вам кто-то помогал.

– А вы до сих пор не знаете? – удивился он и рассмеялся. – Боже мой! Да этот же болван Холстед! Он пришел ко мне еще в Мехико, и мы с ним заключили сделку. Он крайне нетерпелив, этот Холстед, ему не хотелось, видите ли, делить Уаксуанок с Фаллоном, вот мы с ним и договорились: я забираю золото и убираю Фаллона, а он получает лавры научного гения. – Гатт презрительно усмехнулся: – Он был слишком желторот, чтобы убить Фаллона.

Так, значит, это Холстед, как и подозревал Пэт Харрис, информировал Гатта. Ничего удивительного, что. ему был известен каждый наш шаг. Напрасно Харрис пытался обеспечить безопасность экспедиции, у нас был предатель. Вот до чего могут довести человека амбиции! Самое интересное, что, заключая сделку с Гаттом, Холстед обманывал его, уверенный, что никакого золота в Уаксуаноке нет и быть не может.

– А где теперь Холстед? – глухо спросил я.

– Парень мертв, – невозмутимо сказал Гатт, – Он схлопотал пулю от моих чиклерос – ребятки подстрелили его для забавы. Я избавил вас от лишних хлопот, не так ли, Уил? – ухмыльнулся он.

Я пропустил эту реплику мимо ушей.

– Вы напрасно теряете здесь время, – сказал я. – Можете прийти и забрать добычу, но вам для этого придется понырять.

– Не мне, – возразил Гатт. – Вам! Я знаю, что вы сделали с золотом, Холстед перед смертью успел рассказать мне об этом. Правда, мне пришлось над ним немного потрудиться, чтобы развязать ему язык. Это заняло некоторое время, иначе я уже давно бы был здесь, до того, как вы утопили товар. Но это не имеет значения, смею вас заверить. Вы же достанете его для меня, Уил, – спокойно и уверенно сказал он. – Вы же ныряльщик, как и эта сучка Холстеда. Вы опуститесь с ней на дно и все поднимется наверх – для меня.

– Я вижу, вы не очень-то разбираетесь в подводном погружении, Гатт, – сказал я. – Это не пятиминутная работенка.

– Но вы ведь, справитесь с ней? – махнул он небрежно рукой.

– Интересно, как вы заставите меня это сделать.

– Увидите, в свое время, – мерзко улыбнулся он. – Я поработаю немножко с Фаллоном на ваших глазах, и будьте уверены, вы нырнете. – Он бросил окурок сигары на землю и похлопал меня по груди: – Между нами есть разница, Уил, в этом вы были совершенно правы. Я твердый человек, а вам лишь кажется, что вы твердый. Вам удалось меня провести однажды, но сейчас вы выдали себя: вы такой же мягкотелый, как и все. Когда я начну по кусочкам разделывать Фаллона или девчонку, или этого быка Рудецки, вы непременно нырнете. Вы поняли меня?

Я понял. Понял, что главным .инструментом этого злодея была жестокость. В нем не осталось ничего человеческого, но он умел игратына чувствах других. Теперь я пожалел, что не договорился с Фоулером об условном сигнале на самом деле. Мне так хотелось в этот момент уронить спичечный коробок! Пусть бы убили и меня самого, зато этот изверг был бы уничтожен. И еще я мысленно проклинал себя за то, что не взял с собой пистолет.

Я перевел дух и постарался говорить как можно спокойнее.

– В таком случае, вам следует беречь меня. Вам ведь известна сказка о курочке, несущей золотые яички.

– Вы еще пожалеете, что я не убил вас, – оскалился он. – Еще как пожалеете, Уил, обещаю вам! – С этими словами он обернулся и пошел к лесу, а я быстрым шагом устремился назад к домику.

– Застрели этого ублюдка! – с порога крикнул я Фоулеру, трясясь от слепой ярости.

– Не выйдет, – откликнулся Фоулер, стоящий возле окна. – Он уже в лесу.

– Он совсем обезумел, – воскликнул я, перехватив вопросительный взгляд Рудецки. – Он готов пролить ради своей добычи море крови. – Мне вспомнился тот безумец, который кричал в свое время: «Мировое господство или гибель!». Подобно Гитлеру, Гатт совсем сошел с ума и был готов уничтожить в припадке ярости и нас, и себя. Никакие разумные доводы на него уже не действовали, на мир он смотрел сквозь кровавую пелену.

Рудецки с Фоулером молча посмотрели на меня, потом Рудецки сказал, глубоко вздохнув:

– Это не имеет значения, насколько я понимаю. Мы знали, что он убьет нас в любом случае.

– Он может начать атаку в любую минуту, – сказал я. – Пусть все вернутся в домик у синота.

Рудецки вложил мне в руку револьвер:

– Нужно только спустить курок.

Мы помчались к домику у синота что было духу, но уже на полпути к нему на нас обрушился град пуль, поднимая пыль у нас под ногами.

– Рассредоточиться! – скомандовал Рудецки и нырнул за домик. Стрельба не стихала, и это настораживало.

– Где же они, черт подери? – спросил я.

– Где-то там, впереди, – тяжело дыша, ответил Рудецки.

Выстрелы гремели со всех сторон: видимо, люди Гатта пошли в атаку, как только он .оказался в безопасности, согласно заранее намеченному плану. Все напоминало фильм из жизни дикого запада. Фоулер, укрывшийся за ящиками на другом конце вырубки, внезапно вскочил и побежал, бросаясь из стороны в сторону, как опытный солдат. Пули взрыхляли землю у-него под ногами, но ему удалось благополучно скрыться за стеной дома.

– Нужно уносить отсюда ноги, – сказал Рудецки. – К домику у синота. На открытом пространстве нас всех перестреляют.

– Нам лучше разделиться, Джо, – сказал я. – Две мишени поразить сложнее, чем одну.

– Иди первым, – отрывисто сказал он. – Я тебя прикрою.

Времени на споры не было, и я побежал по направлению к ближайшему к нам домику. Внезапно из-за угла выскочил чиклерос и буквально наткнулся пупком на ствол моего револьвера. Удивиться он не успел, потому что я выстрелил. Словно схваченный за воротник какой-то невидимой рукой, чиклерос отлетел назад и упал навзничь, раскинув руки. Придя в себя, я рывком открыл дверь и нырнул в домик, где прижался спиной к стене и некоторое время дышал широко раскрытым ртом, ощущая жуткую слабость в ногах. Затем я осторожно выглянул из окна: Рудецки куда-то исчез. У меня в револьвере оставалось пять патронов. Откуда взялись здесь чиклерос, подумал я. Неужели со стороны синота? Мне такой поворот событий не нравился.

Но долго размышлять мне не пришлось: дверь с треском распахнулась от удара тяжелым ботинком, я резко обернулся и увидел в проеме чиклерос, готового выстрелить в меня из винтовки. Я застыл, как парализованный, понимая, что даже не успею вскинуть свой револьвер.

Вдруг, словно в старом фильме, челюсть чиклерос исчезла, а на ее месте возникла кровавая маска. Издав булькающий звук, он с грохотом уронил винтовку и упал, схватившись за лицо. Я не стал тратить время на раздумья, кто выстрелил в него, Рудецки или Фоулер, а пригнулся и выскочил из дома, подхватив на бегу винтовку. Забирая влево, я помчался к домику у синота, не зная, отперта ли его дверь и есть ли кто внутри. С другой стороны к домику бежал Фоулер, делая большие прыжки.

Ему оставалось сделать всего два-три прыжка, когда словно из-под земли возник один из головорезов Гатта с обрезом в руках. Гангстер выстрелил, его пушка издала оглушающий грохот – и бедный Фоулер рухнул на землю, сраженный из двух стволов крупной дробью.

Я наугад выстрелил в сторону его убийцы и бросился бежать к двери домика. Пуля отколола щепку от косяка в тот момент, когда я ввалился внутрь, и та засела у меня в щеке. Затем кто-то захлопнул за мной дверь.

Стрельба внезапно оборвалась, и я огляделся: Фаллон с дробовиком в руках устроился возле окна, возле двери с пистолетом в руке стоял Смит. Катрин лежала на полу и рыдала. Больше никого в домике не было.

– Где Рудецки? – каким-то чужим голосом спросил я.

Фаллон лишь покачал головой, в глазах его застыла боль.

– Боже мой! – воскликнул с горечью Смит. – Фоулер убит! Они изрешетили его пулями со всех сторон, я видел.

Вдруг снаружи раздался громкий голос из мегафона: говорил Гатт, Он явно намеревался навязать мне сделку.

– Уил? Ты меня слышишь, Уил? Я знаю, что ты там, я видел, как ты спрятался в домике. Мы продолжим наш деловой разговор?

Я молчал: спорить с Гаттом было бесполезно. Мы с Фаллоном переглянулись. Какой еще грязный трюк задумал американец?

– Сделку можно заключить на интересных для вас условиях, – гудел голос Гатта. – У меня тут есть ваш парень, Рудецки. Ты меня понимаешь? Ты понял меня, Уил?

Я облизнул пересохшие губы и прокричал в ответ: Покажи мне его живым – тогда и поговорим.

Наступила томительная пауза. Я лихорадочно размышлял, как поступить. Что бы я ни сделал, все было бесполезно. Гатт убил бы нас в любом случае. Но выдержу ли я, если станут мучить Рудецки? Этого я не знал. Ответом был смех Гатта.

– А ты не дурак,. Уил, ты сообразительный малый. Любопытно, старик Фаллон еще жив? Я полагаю, он тоже здесь, и еще два человека. Я даю вам час подумать – не более. Посмотрим, насколько ты крутой парень, Уил. Уверен, что у тебя уже сейчас дрожат поджилки.

Гатт замолчал, я взглянул на часы и обнаружил, что еще нет и семи утра. В глазах. Смита я прочитал презрение и ненависть: Гатт наговорил вполне достаточно, чтобы он заподозрил меня в измене. Ведь атака, лагеря началась тотчас же после моего разговор с Гаттом с глазу на глаз на окраине лагеря и произошла с безжалостной стремительностью.

– О какой сделке он говорил? – усталым голосом старого больного человека спросил меня Фаллон, откладывая ружье в сторону и медленно сползая по стенке на пол. Я посмотрел на Смита, сжимающего в руке автоматический пистолет.

– Что за сделка, в самом деле? – повторил вопрос Смит.

– Ни о какой сделке не может быть и речи, – сказал я.

– Но этот парень сказал, что можно договориться.

– Вряд ли тебе понравятся его условия, – холодно ответил я и поднял револьвер, заметив, как напряглась рука Смита.

– Хорошо, давайте перестреляем друг друга и избавим Гатта от ненужных хлопот.

Смит посмотрел на револьвер, нацеленный ему в. живот.

– Мне любопытно узнать, какую он предлагает сделку, – упрямо повторил он.

– Положи пистолет на пол, потом поговорим, – сказал я. – Так мне будет спокойнее.

Все мысли Смита были написаны у него на лице. Не без колебаний он все-таки наклонился и положил пистолет у своих ног. Я расслабился и положил револьвер на стол. Все несколько успокоились после этого.

– Чего хочет Гатт? – не поднимая головы, спросил скрипучим голосом Фаллон. – Или кош?

– Он хочет, чтобы я нырнул и достал сокровища.

– А что случилось с Рудецки?

– Он мертв, ему повезло.

– Что значит – повезло? – прошипел Смит, трясясь от гнева.

– Гатт сказал, что будет мучить кого-то из вас до тех пор, пока я не выполню его требования. Он способен жечь человеку ноги паяльной лампой, резать его по кусочкам, короче – он готов на все. У него большая фантазия и немалый опыт в подобной работе.

– И вы позволите ему сделать это из-за каких-то паршивых побрякушек? – не глядя на меня, спросил Смит. Щека его нервно подергивалась.

– Я не смог остановить его, – сказал я. – Вот почему я сказал, что рад, что Рудецки и Фоулер погибли. Понимаешь, мы сбросили баллоны с воздухом в воду, а без них погружаться невозможно. С аквалангом на такую глубину опуститься нельзя.

Смит повернулся к Фаллону, лицо его исказилось от отчаяния и жалости к себе:

– Это вы, безумный старик, втянули меня в эту затею! Какое вы имели право?! Боже, что же мне теперь делать? Я не хочу умирать, я не хочу, чтобы меня пытали! – Он заплакал.

На Смита было больно смотреть, это был уже не мужчина. Гатт знал, как разрушить сердцевину человека, и дал этот час отсрочки вовсе не для размышлений и передышки. Это был прием опытного садиста. Катрин была в шоке, Фаллона грызли угрызения совести и рак, а Смит погибал от страха.

Я же страдал от бессилия. Я готов был выскочить наружу и разметать всех в стороны. Я был готов своими руками вырвать из груди Гатта сердце. Но ничего из этого все равно бы не вышло, и это действовало на меня убийственно.

– Я знаю, что надо делать, – прошептал Смит, подняв голову. – Надо выдать им Фаллона. Пусть делают с ним что хотят, но нас оставят в покое. – В его глазах появился безумный блеск.

– Замолчи! – крикнул я, но тотчас же взял себя в руки, подавив в себе соблазн сорвать на Смите собственное отчаяние и тем самым сыграть на руку Гатту, который только того и добивался, чтобы стравить нас друг с другом.

– Послушай меня, Смит, – решительно и спокойно продолжал я. – Нам всем не. миновать смерти. Но можно погибнуть от пули, а не умереть мучительной смертью под пытками. Я сделал свой выбор: я буду сражаться с Гаттом и постараюсь убить его.

– Хорошо тебе так говорить, – с ненавистью взглянул на меня Смит. – Тебя он мучить не станет, ты в безопасности.

И тут я истерически расхохотался:

– В безопасности? Я – в безопасности? Боже, я сейчас умру со смеху! – У меня выступили от смеха на глазах слезы и закололо в боку. – В безопасности! Вот умора!

Смит взглянул на меня сперва изумленно, потом нервно хихикнул и залился нормальным хохотом. На лице Фаллона тоже появилась слабая улыбка. Он сказал:

– Извини, что я втянул тебя в эту авантюру, Смит. Но мое положение не лучше.. Джемми прав – нужно драться до конца.

– Мне тоже жаль, что я ляпнул подобную глупость, мистер Фаллон, – смущенно сказал Смит. – Похоже, у меня было временное затмение рассудка. – У меня осталось пять патронов: четыре дли них и один для меня. Постараюсь захватить с собой на тот свет как можно больше этих ублюдков.

– Ты прав. – Я взял со стола свой револьвер, думая о том, что у меня вряд ли хватит духа пустить себе пулю в висок.

– Следи за тем, что творится снаружи, Гатту верить нельзя.

Я опустился на колени рядом с Катрин. На ее щеках остались следы слез.

– Мне жаль, что я сломалась, – прошептала она. – Но я сильно испугалась. Они на самом деле убили Рудецки и Фоулера?

Я кивнул и, вздохнув, добавил:

– И Пола тоже. Так мне сказал Гатт.

– О Боже! Бедняжка Пол! Он хотел так много – и все сразу! – воскликнула Катрин, и на глазах ее выступили слезы.

Я не стал ей рассказывать о том, каким образом Холстед намеревался добиться всего сразу. Мне не хотелось причинять ей боль. Пусть запомнит его таким, каким он был в молодости, когда она вышла за него замуж, – нетерпеливым, полным творческих планов и амбиций. Рассказать ей теперь всю правду о нем было бы слишком жестоко. И я просто сказал:

– Мне очень жаль, что так вышло, Катрин.

– Джемми, – коснулась она моей ладони, – у нас есть шанс.

Я взглянул ей в глаза и твердо сказал:

– Шанс остается всегда, – хотя в душе вовсе не был в этом уверен. Я встал и подошел к стоящему возле окна Смиту.

– Ну, что там происходит? – спросил я его. – Где чиклерос?

– Укрылись вон в тех домиках, – сказал он, – по пять-шесть человек в каждом. Если они начнут стрелять оттуда, пули прошьют стены нашего домика, как фанерный ящик.

– Можно преподнести им сюрприз, – посмотрел я на взрывную машинку, думая о том, сколько взрывчатки заложил Рудецки под домики и целы ли еще провода. В детстве, читая о неудаче Гая Фокса, я всегда очень огорчался из-за отсыревших фитилей, которые спасли в «пороховую ночь» английский парламент.

Тишину внезапно нарушил хриплый голос Гатта, доносящийся из мегафона:

– Уил! Ты готов к переговорам? Твой час истек, Уил! – Гатт гнусно рассмеялся: – Лови рыбку, или я порежу тебя на наживку!

Гул самолета перекрыл голос Гатта: постепенно нарастая, он перешел в рев, когда самолет оказался над нами. Я судорожно схватил взрывную машинку и повернул ручку на девяносто градусов. Мощный взрыв потряс все вокруг, Смит издал ликующий вопль, и я подбежал к окну. Один из домиков с чиклерос взлетел на воздух, от него осталось лишь бетонное основание. Из второго домика разбегались в разные стороны фигурки в белом. Смит начал стрелять по ним, но я сжал его плечо:

– Не трать попусту патроны!

Самолет снова пролетел над нами, и я задумчиво произнес:

– Любопытно, кому он принадлежит? Возможно, Гатту.

– Может, и нет, – сказал Смит. – Но какой сигнал мы ему подали!

Я от души надеялся, что отправил Гатта в преисподнюю.

В течение часа все было тихо, затем вновь затрещали выстрелы. Пули прошивали стены нашего домика, откалывая щепки от обшивки, и мы прятались за бревнами и толстыми балками. Ясно было, что Гатт жив: без него и его подручных чиклерос не возобновили бы атаку. Гатт умел руководить людьми, у него было дьявольское упорство. Но чей, все-таки, это был самолет? Сделав пару кругов, он улетел на северо-запад.

– Интересно, куда подевались остальные чиклерос? – сказал Смит, выводя меня из размышлений. – По нам стреляют не более четырех. Во время взрыва погибло тоже четверо. Куда же подевались все остальные?

Катрин пряталась за бревнами, сжимая в руке револьвер.

Фаллон неподвижно стоял возле окна с дробовиком в руках, ожидая неизбежного конца.

В тридцати футах от домика лежал мертвый Фоулер. Ветер надувал на нем испачканную кровью рубашку и трепал волосы. Я проглотил подступивший к горлу ком и взглянул на руины Уаксуанока и кромку леса. Поднимался ветер. Верхушки деревьев плясали!, ветви раскачивались, разбрасывая листву. Небо на востоке почернело, затянутое тучами, время от времени их прошивали яркие молнии. Начался сезон ливней.

Еще одна пуля прошила домик, и щепка впилась мне в ногу.

– Откуда она прилетела, черт подери? – встревожился Смит, указывая на дырку в полу.

Я тотчас смекнул, в чем дело: чиклерос забрались на холм позади синота и обстреливали нас сверху. Ситуация осложнилась – ведь сверху мы не были защищены.

– Не хочешь ли выскочить наружу, Смит? – спросил я.

– Только не я, – упрямо ответил он. – Я умру здесь.

Через десять секунд пуля угодила ему прямо в лоб. Он отлетел в угол и упал на пол, так и не увидев человека, который его убил, и не узнав, как выглядит Гатт, приказавший, чтобы его убили.

– Вы можете выбраться отсюда, – сказал Фаллон, глядя на меня блестящими глазами. – Только поторопитесь!

В синоте им до вас не добраться. А я вас прикрою. Обо мне не волнуйтесь, я все равно уже мертвец. Но Гатту не взять меня живым.

Я схватил Катрин за руку.

– Быстро надевай акваланг!

Она влезла в гидрокостюм, и я помог ей надеть акваланг, после чего переоделся сам.

– Приближается буря, – сказал Фаллон, – ветер крепчает.

Он выложил все оружие на полу под окном и взял в руки винтовку.

– Убирайтесь же наконец! – воскликнул он. – Время идет!

Он повернулся к нам спиной и замер у окна с винтовкой в руках, готовый к последнему бою.

Я открыл дверь, отодвинув в сторону стол, и мы выбежали наружу. Катрин завернула за угол, я последовал за ней, но едва не упал от удара ветра, плотного, как стена.

У меня перехватило дыхание. Воздушные баллоны давили мне на плечи, быстро бежать я не мог. Катрин приходилось еще труднее. Нас легко могли подстрелить по пути к синоту. Я посмотрел вверх на склон холма: яростный холодный ветер гнул высокие деревья, словно стебельки, и мне вдруг пришло в голову, что засевшим там чиклерос пора спасать собственную шкуру.

Катрин в нерешительности застыла на краю синота.

– Прыгай! Прыгай, черт подери! – крикнул ей я и подтолкнул ее в спину. Потеряв равновесие, она полетела в воду с тридцатифутовой высоты. Я прыгнул следом за ней и вошел в воду ногами. Ремни акваланга врезались мне в тело, и вода сомкнулась у меня над головой.

Глава двенадцатая

Оказавшись под водой, я резко согнулся пополам и ушел в глубину, уже головой вперед, одновременно высматривая Катрин. К моему удивлению, она стремительно всплывала на поверхность. Я последовал за ней и, вынырнув, понял, что случилось. От удара о воду с нее слетела маска, а воздушный шланг перекрутился и запутался между баллонами так, что она не могла дотянуться до него рукой. Не поддавшись панике, Катрин позволила мне оттащить ее к краю синота под склоном холма, где мы были защищены от выстрелов сверху. Я распутал шланг и велел ей плыть под водой к якорному тросу.

– Не бойся выстрелов, – сказал ей я, – вода останавливает пулю на глубине шести дюймов.

Катрин нырнула, и я последовал за ней, держась на глубине четырех футов. Катрин я нашел возле троса под плотиком и рукой показал ей вниз. Мы начали погружение. Опустившись до глубины в шестьдесят пять футов, мы заплыли в пещеру и с чувством глубокого облегчения вынырнули на поверхность.

– Мы добились своего, – сказал я, когда мы вылезли на уступ и я включил свет.

– Но сколько времени мы здесь продержимся? – сняв маску, спросила она. – А Фаллон? Мы оставили его там умирать.

– Он сам так решил, – сказал я. – Перекрой клапан, зря расходуешь воздух.

Я осмотрел пещеру: она была достаточно большой, объемом приблизительно в три тысячи кубических футов. На такой глубине воздух содержал кислорода в три раза больше, чем на поверхности. Но с каждым выдохом из легких двуокиси углерода наше положение ухудшалось. Глядя на груду золотых тарелок в дальнем углу уступа, я подумал, что чем дольше мы будем оставаться внизу, тем больше времени нам потребуется на обратный путь. Наших же баллонов было недостаточно для длительной декомпрессии. Я сполоснул маску водой, надел ее и, выплыв из пещеры, опустился на дно. Там я нашел один из фонарей, включил его и при свете отыскал большие баллоны, воздушный шланг и распределитель. Удовлетворенно хмыкнул про себя, увидев, что вентиль на месте.

Я провозился с баллонами и распределителем почти час, выполнив работу, достойную Геркулеса, но наконец сделал так, что воздух в баллонах мог поступать через клапан воздушного шланга. После этого, волоча за собой шланг, похожий на огромную змею, я заплыл в пещеру. С трудом выбравшись из воды, я закрепил на уступе шланг и только тогда заметил, что Катрин чем-то удручена.

– Что с тобой? – спросил я, удивленный тем, что она не разделяет мой триумф.

– Я думаю о Фаллоне, – сказала она. – Оказывается, ты жестокий и расчетливый человек. Как же я ошиблась в тебе! Ты оставил человека, умирать и даже не вспоминаешь о нем!

– Катрин, Фаллон умирает от рака, – тихо сказал я. – Он узнал об этом еще в Мехико и поэтому стал вести себя столь легкомысленно. Теперь же чувствует угрызения совести, а он хочет, чтобы совесть его была чиста. Я не мог отказать ему в этом.

– О Боже! – воскликнула Катрин. – Я ничего об этом не знала. Так вот почему он не спешил уезжать отсюда! Этот древний город был его последним любовным романом. Он ведь гладил каждую вещь, попадавшую ему в руки. – Она всхлипнула. – Джемми, прости меня за слова, которые я тебе сказала!

– Забудем об этом!

Внезапно погас свет – кто-то наверху отключил его, и мы остались в темноте, ощущая– ее почти физически как влажный черный покров. Я сжал руку Катрин. Мы стали разговаривать, чтобы не чувствовать гнетущей тишины подводной пещеры. Мы говорили обо всем: о семье Катрин и ее работе, о моем увлечении в молодости фехтованием и подводным плаванием, о моей ферме, о Багамских островах, и о нашем будущем. В темноте мы настолько забылись, что поверили, что у нас может быть будущее. Наконец я взглянул на люминесцентный циферблат подводных часов: настало время подниматься на поверхность.

– Я готова, – сказала Катрин.

– Ты останешься здесь, – облизнув пересохшие губы, с трудом выдавил из себя я. – Воздуха хватит только на одного. Если мы начнем всплывать вместе, то оба погибнем. Даже если Гатт убрался отсюда, все равно нужно найти детали компрессора, которые спрятал Рудецки, и собрать их. Ты сможешь самостоятельно это сделать?

– Нет, не смогу, – сказала Катрин.

– Значит, это должен сделать я. Мне потребуется два часа на всплытие и не менее часа на то, чтобы собрать компрессор. Воздуха в пещере тебе хватит еще часов на восемь.

– Значит, если через восемь часов ты не вернешься, ты не вернешься никогда, Джемми?

Она была права, и я это знал.

– Лучше сразу утонуть, чем погибать от недостатка воздуха, – задумчиво произнесла она.

– Ради Бога! – воскликнул я. – Обещай мне дождаться меня здесь! Я вернусь, я непременно вернусь и спасу тебя!

– Поцелуй меня, дорогой, – мягко сказала она и обняла меня.

Я крепко прижал ее к себе. Не обращая внимания на гидрокостюмы, мы поцеловались.

– Нельзя терять время, – оттолкнув ее от себя, я стал нащупывать в темноте шланг. Мне под руку попалось что-то металлическое, и я сжал этот предмет в руке, другой рукой наконец нащупав шланг. Засунув найденный предмет под ремни акваланга, я опустил маску и соскользнул в воду, сказав еще раз:

– Я вернусь!

Последнее, что я услышал, уходя под воду, был голос Катрин, одиноко звучащий во мраке пещеры:

– Я люблю тебя! Я тебя люблю!

Вынырнув под плотиком, я высунул в отверстие голову и с наслаждением вдохнул горячий от солнца воздух. Ветер стих, никаких голосов или других звуков, говорящих о присутствии людей, не было слышно. Я выплыл из-под плота, вскарабкался на него и скинул с себя акваланг. Что-то стукнулось о доски, я нагнулся и увидел, что это золотая статуэтка девушки майя, отлитая Виверо, прихваченная мною в темноте из пещеры. Я сунул ее за пояс и поплыл к грубому деревянному пирсу, сколоченному Рудецки. Поднявшись по ступеням, выбитым в скале, я застыл в изумлении. Лагерь был полностью разрушен, от домиков остался только фундамент. По всей территории валялись сломанные деревья, ветви, доски, и нигде не было видно ни единой живой души.

Домик, в котором мы держали оборону, рухнул, придавленный огромным деревом, вывороченным с корнем. Ступая по веткам и листве, я пошел к нему, как вдруг из-под развалин вылетела, громкая хлопая крыльями, яркая пестрая птица, испугав меня. Я полез сквозь ветви внутрь развалин, надеясь найти запасные акваланги. И где-то рядом должен был лежать Фаллон! Я нашел два мачете и принялся расчищать одним из них себе путь. После десяти минут работы я обнаружил залитое кровью лицо Смита. Пробравшись немного вперед, я наконец нашел Фаллона.

Его придавило к полу веткой, и пощупав его запястье, я с изумлением обнаружил, что он жив! Его не убил Гатт, он устоял против рака и выжил, несмотря на неистовство стихии. Я стал освобождать его, что оказалось нелегкой задачей. Вскоре, однако, я вытащил его из-под дерева и устроил в тенечке. Он еще не пришел в себя, но цвет лица стал лучше. Никаких повреждений на его теле я не заметил, только на лбу чернел синяк. Оставив его на время, я пошел заниматься компрессором.

Детали его были зарыты возле домика, но теперь, после бури, все вокруг покрывали ветки и разные обломки. Я бросил взгляд на склон холма, и у меня перехватило дух от увиденного. Гряда была совершенно голой, словно над ней поработала бригада Рудецки с бензопилами и огнеметами. Все это сотворил ветер – огромной силы ветер, вырвавший деревья с корнями. Вот почему все вокруг и было завалено деревьями и листвой.

Склон холма очистился от деревьев, и обнажилась скала, ранее скрытая под слоем почвы. На верху ее гордо вырисовывался на фоне неба храм Юм Чака, – таким его. и лицезрел когда-то Виверо. Я отступил назад, чтобы можно было охватить взором всю горную гряду, и застыл, охваченный священным трепетом: начертанный горящим золотом, блистал на склонах холмов знак Виверо!

Человек не религиозный, я невольно опустился на колени, ибо ноги мои стали ватными. Слезы выступили у меня на глазах. Какой-нибудь скептик объяснил бы картину, представшую мне, игрой света и тени, вспомнив о подобных капризах солнечных лучей в других частях света. Но этот скептик не пережил того, что выпало на мою долю в тот день.

Пусть это и была игра света и тени, но впечатление от нее было вполне реальным, настолько реальным, что не возникало даже тени сомнения в том, что я вижу творение рук искусного ваятеля. Закатное солнце, пронизывая рваные облака, заливало огненным светом цепь холмов, высвечивая огромную фигуру Распятого Христа. На распростертых вдоль всей гряды руках вырисовывался каждый мускул, а на ладонях глубокими тенями чернели шляпки гвоздей. У подножья холмов широкие плечи и торс переходили во впалый живот, и в боку, под ребрами, зияла дыра, которую скептик счел бы обыкновенной пещерой. Ребра выделялись настолько четко, что напоминали рисунок из анатомического атласа, и казалось, что могучая грудь сейчас раздастся и глубоко вздохнет.

Но особенно влекло к себе лицо. Склоненная на плечо, голова была увенчана терновым венцом из острых скал, четко вырисовывающихся на фоне темнеющего неба. Глубокие тени образовывали в углах рта страдальческие складки, впалые, полуприкрытые веками глаза смотрели на Кинтана-Роо, и казалось, что губы сейчас раздвинутся и каменный голос произнесет: «Элои! Элои! Ламма савахфани?» – «Боже Мой! Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?»

Руки мои дрожали, и я легко представил себе, как впечатлило это чудо Виверо, человека, исповедовавшего свою веру бесхитростно, но гораздо глубже, чем люди наших дней. Неудивительно, что он призывал своих сыновей завоевать город Уаксуанок, а послание свое засекретил и окаймил золотой приманкой. Если бы это явление получило известность при жизни Виверо, оно стало бы одним из чудес христианского мира, а самого старого конкистадора причислили бы к лику святых.

Вполне возможно, что этот световой эффект проявлялся не каждый день и зависел от положения солнца и времени года. Майя, с их иными изобразительными традициями и взглядами на окружающий мир, вряд ли даже обращали на этот феномен внимание. Виверо, как истинный христианин, все сразу же понял.

Охваченный необычным трансом, я не мог оторвать взгляда от великого чуда, явившегося мне посередине разрушенного лагеря, следя за тем, как, по мере захода солнца, огромный божественный лик искажается в гримасе мучительной агонии. Внезапно меня охватил ужас, и я закрыл глаза. За моей спиной затрещали ветки.

– Молись, Уил, – произнес хриплый голос. – Наконец-то ты занялся правильным делом.

Я обернулся: надо мной стоял, с револьвером в руке, Гатт. Вид у него был такой, словно ему на голову свалился весь лес. От утренней элегантности не осталось и следа: он потерял пиджак, порванная рубаха висела на нем клочьями, на волосатой груди запеклись кровавые ссадины. Брюки на коленях тоже были порваны, на одной ноге не было ботинка, и он слегка прихрамывал. Но при всем этом у него имелось явное преимущество: он был вооружен.

– Не двигайся! – приказал он, потирая рукой свою мокрую от пота щеку и оставляя на ней грязный след. – Эффектное зрелище, не правда ли? Но тебе оно уже не поможет, Уил.

Сбоку от меня лежало мачете, но я не успел бы до него дотянуться. Я ничего не сказал Гатту, а просто взглянул ему в глаза.

– Откусил язык? – рассмеялся он. – А утром ты был поразговорчивей. Помолись еще, и я всажу тебе пулю в твои кишки, чтобы ты помучился, как вон тот парень. – Он указал пальцем на Христа. – Может, потом и присоединишься к нему на небе.

В его глазах появился маниакальный блеск, а правая щека конвульсивно задергалась. Он жаждал мести, утешительной награды за свое горькое поражение в попытке добыть сокровища. Я же смотрел на его револьвер и не видел в барабане пуль. В револьвере Гатта не было ни одного патрона!

– Ты доставил мне массу хлопот, – сказал Гатт. – Никто из парней, огорчивших меня, не остался в живых. И ты не станешь исключением, – хрипло рассмеялся он.

Я нагнулся и сжал рукоятку мачете. Гатт вскинул револьвер.

– Брось это немедленно!

Я крепче сжал мачете и стал подниматься на ноги: мне надоело играть с ним в кошки-мышки.

– Ладно, приятель, вот и пришел тебе конец! – воскликнул Гатт и спустил курок. Сухо щелкнув, боек ударил в пустое гнездо барабана. Гатт с удивлением посмотрел на свой револьвер, увидел, что я наступаю на него с мачете в руке, повернулся и побежал. Он запутался в ветках упавшего дерева, я взмахнул мачете – Гатт вскрикнул от ужаса и вырвался на свободу. Я обогнул дерево и начал теснить его к синоту.

Сжимая в руке револьвер, он пятился назад, пока не ступил на бетонный фундамент домика. Внезапно он резким движением швырнул в меня револьвер, и я присел, а в этот момент Гатт подхватил с фундамента валявшееся там мачете. На губах его появилась злорадная улыбка, но холодные глаза внимательно следили за мной.

Мачете – не спортивная сабля, которой учил меня фехтовать когда-то венгерский мастер, у него нет гарды, защищающей руку. И не отпрыгни я назад, когда Гатт бросился вперед и нанес боковой рубящий удар, лезвие его мачете могло отрубить мне кисть.

Сделав несколько выпадов, я понял, что Гатт не‘фехтовальщик, хотя для своего возраста и был достаточно подвижен. В молодости он, возможно, умел орудовать ножом, как все мафиози, но мачете больше похож на абордажный тесак или меч, и поэтому я имел преимущество. Я отогнал его от домика к краю синота, где он застыл на месте, широко расставив ноги и тяжело дыша. Его мгновенный удар сверху мог бы расколоть мой череп, но я парировал его, использовав знакомый прием, и мы оказались лицом к лицу. Глаза Гатта расширились от ужаса, когда я обманным движением сделал выпад и нанес рубящий удар точно в голову. Острие мачете попало ему под ухо, я отдернул руку, как учил меня тренеру и лезвие глубоко вошло в его шею. Он умер до того, как я понял, что почти отрезал ему голову. Гатт согнулся пополам и, упав на землю, покатился вниз, к краю синота, где с глухим стуком рухнул на деревянный пирс.

Я даже не взглянул на него: шатаясь, дошел до упавшего дерева и оперся на ствол. Потом меня стало рвать так, что едва не вывернуло наизнанку.

Видимо, я потерял на какое-то время сознание, потому что, очнувшись, обнаружил, что лежу на боку и смотрю на суетящихся на земле муравьев, – в первый момент они показались мне огромными, как слоны. Я сел на дерево и попытался собраться с мыслями, но они путались и ускользали, порхая, словно летучие мыши на чердаке. Раскопки, ферма, храм Юм Чака – все сплелось в один чудовищный кошмарный клубок. На глазах у меня выступили слезы: хотелось одного – вернуться домой, в Хейтри, и напиться чаю с оладьями и земляничным джемом. Мэдж Эджкомб возьмет старинный серебряный прибор и сервирует все это для меня на большом подносе. Большой поднос!

Все встало на свои места, и голова моя едва не лопнула от хлынувших ужасных воспоминаний. Я взглянул на свои руки: они были покрыты засохшей кровью. И тут я поклялся, что если вернусь живым в Англию, в уютные долины Девона, то уже навсегда останусь, на земле своих предков, на ферме Хейтри, и не стану искать себе приключений. Я буду выводить тучный рогатый скот и потягивать пиво в пабе, и если меня снова назовут сереньким человечком, я рассмеюсь в ответ и соглашусь, что так оно и есть, и большего мне от жизни и не нужно.

У меня болело в боку, я посмотрел и увидел, что Гатт рассек мне гидрокостюм и кожу, словно мясник тесаком. Видны были кости моих ребер, так что боль только начиналась.

Внезапно я вспомнил о Катрин в подводной пещере. О Боже, нужно было снова лезть в синот! Я должен был выполнить свой долг серенького человечка. Окинув взглядом руины Уаксуанока, я увидел медленно приближающихся ко мне привидений в белом – расплывчатые фигуры с винтовками в руках. Они двигались, не сводя с меня полных ненависти взглядов, подбадривая друг друга радостными возгласами, и вскоре дюжина чиклерос Кинтана-Роо окружила меня, медленно сжимая кольцо.

Я нагнулся за своим мачете, сжал рукоятку и с трудом распрямился, шепча чуть слышно:

– Подходите ближе, мерзавцы! Давайте быстрее со всем покончим!

В глазах чиклерос я прочел настороженность и уважение. Один из них лязгнул затвором, когда я поднял мачете. Внезапно мне заложило уши от странного пульсирующего рокота, в глазах у меня потемнело, и уже падая, я увидел, как чиклерос разбегаются в разные стороны, что-то испуганно крича.

Последнее, что я увидел, была спускающаяся на меня с неба саранча. Затем земля покачнулась у меня под ногами и стремительно приблизилась к моим глазам.

– Очнись, Джемми! – услышал я отдаленный голос и пошевелился. – Джемми, как ты себя чувствуешь? Эй, да принесите же наконец носилки!

– Кому здесь требуются носилки? – спросил я, открыв глаза.

Надо мной стоял Пэт Харрис. Я приподнялся, опершись на локоть, он поддержал меня за спину,

– Как ты здесь оказался? – спросил я.

– Прилетел на армейском вертолете. Правительство послало сюда войска. Посмотри сам! – сказал он.

Я увидел пять военных вертолетов и людей в униформе. Двое из Них бежали к нам с носилками. Значит, это боевые машины я принял за саранчу, теряя сознание.

– Если бы не буря, мы прилетели бы раньше, – сказал Пэт. – Из-за непогоды мы на полпути вынуждены были сделать посадку. Но куда все подевались? Когда я утром пролетал над лагерем, мне показалось, что здесь настоящий ад. Вот почему я срочно связался с мексиканской армией.

– Вы слегка опоздали, – усмехнулся я. – Здесь остались одни мертвецы. Но Фаллон еще жив, он где-то там, в развалинах домика. – Я схватил Пэта за руку. – Боже мой, ведь Катрин ждет помощи в синоте, в пещере. Нужно вытащить ее оттуда. Да не смотри на меня, как на сумасшедшего. Она погибнет, если немедленно не поднять ее. Мы с ней скрывались там от Гатта.

– Тебе нельзя нырять, – сказал Пэт. – Среди солдат есть аквалангисты, я сейчас же пойду поговорю с сержантом.

Пока он разговаривал с группой солдат, я дошел до синота и встал на краю, глядя на черную воду. Подбежал Пэт.

– Сержант сказал, что в его распоряжении четыре аквалангиста и достаточное количество баллонов с кислородом. Объясните им, где именно находится Катрин, и они спасут ее. Боже, кто это там на пирсе? – с ужасом воскликнул он, заметив труп.

– Это Гатт, – равнодушно сказал я. – Ведь я говорил тебе, что убью его. У меня уже не было сил, чтобы смеяться или плакать, но Харрису явно стало не по себе. – Где же ныряльщики? – раздраженно спросил я, обернувшись в сторону вертолетов.

Вскоре аквалангисты появились. Я объяснил им, что нужно делать, и отдал одному из них свой акваланг. Солдат взял с собой запасные баллоны и скрылся под водой. Оставалось лишь надеяться, что Катрин не умрет от страха, когда он вынырнет в пещере. Но она хорошо говорила по-испански, и я решил, что все будет в порядке.

Пока мне перевязали рану, я увидел, как уносят к вертолету на носилках Фаллона. Харрис с изумлением заметил:

– Похоже, здесь была настоящая бойня. Повсюду находят трупы.

– Да, что-то вроде этого, – отрешенно ответил я.

Сдвинуться с места, пока не появится на поверхности

Катрин, я наотрез отказался. Пришлось довольно долго ждать, пока из Кампече доставляли необходимое подводное снаряжение. Потом все было проще, и Катрин самостоятельно выбралась из пещеры. Я был горд за нее. Мы вместе пошли к вертолету, она поддерживала меня, поскольку я уже с трудом держался на ногах.

Я не знал, что нас ожидает в будущем, как не знал и того, можно ли все случившееся с нами считать неплохим началом супружеской жизни, но готов был попытаться-, если бы Катрин согласилась.

Из всего, что происходило потом, мне почти ничего не запомнилось. Очнулся я в больнице, в Мехико, и увидел Катрин возле моей кровати. Это было уже много позже. И все же я смутно припоминаю, как сжимали мои руки золотую девушку, отлитую Виверо, когда взлетал вертолет. Солнце только всходило, и Христа не было видно, но темные очертания храма Юм Чака смутно вырисовывались на холме, нависшем над синотом, и медленно отдалялись, чтобы исчезнуть навсегда под гул винтов вертолета.