Единый

Глава 9. Сам и сама

— Как, кстати, с ним поступим? — спросил Витька, покосившись в сторону спаленки с нарами для охранников. Егор сидел на полу в темном углу со связанными руками и ногами. Во рту торчал кляп из какой-то грязной тряпки.

— Оставим здесь, — легкомысленно ответил я. О судьбе Егора не хотелось думать — у меня хватало тем для размышлений. Меньше минуты назад у меня была отличная возможность побеседовать с Кирой, увидеть ее, убедиться, что с ней все хорошо… Была, да сплыла. Поступок остроухой Ивы меня разозлил, но я не мог не согласиться с тем, что умбот способен подсунуть мне подделку — голограмму Киры, которую я ни за что не отличу от оригинала. — Федя придет в себя, развяжет.

— Ага, — язвительно проговорил Витька. — И оба поднимут кипеж! И за нами снарядят погоню…

— Что ты предлагаешь? — с любопытством спросил я.

Пацан замялся.

— Не знаю… Свяжем обоих покрепче и оставим тут.

— Нам пять часов по лесу телепаться, — напомнил я. — И столько же обратно. Плюс сколько-то времени придется пробыть на самой каторге, еще неизвестно, надолго ли мы там задержимся. Эти двое будет лежать сутки связанные?

— Приплывет кто-нибудь из города и освободит.

— А если не приплывет? И если приплывет, то обоих освободят, и поднимется кипеж.

Витька задумался.

— Уверен, что не можешь его зачаровать?

— Уверен.

Витька встал, прогулялся туда-сюда по тесной комнатушке, поглядел на дверь спальни. Егор перестал выгибаться и мычать — утомился. Сидел тихо, словно задремал. Но я не сомневался — парень слушает во все уши. Не представляю, много ли он понял, но наверняка твердо убедился в нашей полной неадекватности.

— Если его замочить и закопать в лесу… — начал Витька.

В ту же секунду Егор замычал, застучал пятками по давно не мытому деревянному полу.

— …то по нему все равно спохватятся, — как ни в чем не бывало размышлял вслух Витька. — Тот же Федя, когда оклемается.

Мычание утихло.

— Если же завалить и закопать обоих…

Снова мычание.

— …то их начнут искать те, кто приплывет по реке. Но тогда у нас будет время. И никто нас описывать не станет. — Резко остановившись, Витька повернулся ко мне. — Олесь, лучше всего будет убить обоих.

Он мне не подмигивал и не делал других жестов, чтобы намекнуть, что лицедействует. Но предлагал замочить охранников с таким серьезным видом, что я не усомнился: играет на публику. Из публики были Федя, присевший на лавку в ожидании новых поручений, и обливающийся потом Егорушка.

— Ты ж у нас носитель высокой морали, — сказал я, — а тут такие разговоры ведешь.

— Когда выхода нет, не до морали, — парировал Витька.

Зайдя в спальню, он присел перед Егором на корточки, вытянул кляп.

— Убивайте! — крикнул тот. — Режьте на куски! Не боюсь я ни вас, ни смерти! Никто Егора Дорофеева в предательстве родины не обвинит!

И замолчал, тяжело дыша.

Гвозди бы делать из этих людей… И почему у таких злобных мачех, как Вечная Сиберия, такие любящие и верные пасынки?

Надрывная речь Егора подкинула мне мыслишку. Я поднялся и подошел к нему и Витьке.

— Ты слышал, о чем мы разговаривали, — утвердительным тоном проговорил я. — И понял, с кем имеешь дело. Верно ведь?

— Вы психи конченные! — с ненавистью процедил Егор. Он обильно потел, по бледному лицу расползлись лихорадочные пятна, но он нас не боялся. Точнее, боялся — но умереть предателем родины боялся еще сильнее.

— А еще колдуны из Поганого поля, — подхватил я. — Видел, как я Федора обработал? Ты ведь не думал, что он с самого начала с нами?

Вытаращенные глаза Егора мотнулись в сторону комнаты, где сидел Федя. Напарника он видеть не мог, но наверняка знал, что он там. Нет, Егор не думал, конечно, что Федя, старый добрый Федя, с которым столько “Тишь-да-глади” на грудь принято, столько анекдотов потравлено, столько времени один на один проведено, которого Егор знает как облупленного, — так вот, что этот самый Федя внезапно, ни с того, ни с сего, перешел на сторону врага. И какого врага? Полоумного какого-то, сам с собой диковинными словами разговаривающего…

Егор снова воззрился на меня, кадык на худой шее дернулся вверх-вниз.

— Да-да, — радостно подтвердил я его невысказанные мысли. — Зря на Федю зло держишь, не предавал он никого. Заморочил я его. Я много кого могу заморочить, а вот тебя не могу. Ты совершенно особенный, Егор Дорофеев, таких как ты — единицы.

Я выдержал паузу, чтобы он переварил информацию.

— А поскольку таких как ты — единицы, я легко заморочу и тех, кто прибудет сюда по реке… Внушу им, что ты был предателем родины, врагам отдавшимся.

На физиономии Егора проступило неподдельное изумление.

— Никто не поверит, — выдавил он.

— Ой ли? Небось каждый каторжанин, как ты, себя чистеньким и правильным считает! Вину не признает! Да?

— Да, — ответил Федя из комнаты, решивший, что вопрос обращен к нему.

Егор моргнул.

— Ведь неважно, кто ты есть, — продолжал я ковать железо, — важно, кем тебя считают в обществе. И если я захочу, будешь до смерти ходить в предателях.

На патриота было жалко смотреть. Смерти он не боится, так, может, побоится позора? Как древние самураи страшились позора больше, чем мучительной смерти, делали харакири и прочие сеппуку. Я, естественно, не желал ему смерти, но с ним надо было что-то делать. Дав ему полминуты на размышления, я перешел к торгу:

— Но если, Егорушка, ты дашь мне крепкое мужское слово не болтать про нас, не поднимать тревогу, я тоже тебе пообещаю…

— Пошел ты! — выпалил непробиваемый Егорушка. Он захлебывался от ужаса и ярости. — Паскуда! Пусть… всю жизнь оплеванный… никогда родину… Урод!

Я аккуратно вставил кляп на место, и Егор заткнулся. Я поднялся на ноги и поглядел на Витьку.

— М-да… Крайне тяжелый случай. Клинический, я бы сказал. Даже не знаю, как с ним поступить.

Витька в ответ вздохнул. Он больше не предлагал его замочить. Но неожиданно спросил:

— А вообще патриотизм — это хорошо или плохо?

— С точки зрения бинарной морали?

Витька кивнул.

— С точки зрения бинарной морали, — сказал он, — и так понятно. Это хорошо, но если родина действительно в опасности. Когда есть реальный враг. Но когда его нет, это просто инструмент власти. В случае Егора это фанатизм. Его вера и его религия. И ради нее он пойдет на все, на самые изощренные и кошмарные пытки…

Егор замычал и задергался.

— Но хуже всего — он согласен жить в этом говне… — задумчиво проговорил Витька.

— Слышали бы тебя в Скучном мире, назвали бы мерзким либералом, — хмыкнул я. — Причем назвали бы те, кто сам ни богу свечка, ни черту кочерга.

— Я не либерал, а продвинутый монархист, — сказал Витька.

— Ладно, ваше величество, хватит демагогии. Что делать будем? Ива, есть предложения? Нам уже пора выдвигаться.

Ива сказала:

— Если вы не хотите его убивать, а в этом я с вами солидарна, то единственный вариант — взять его с собой.

— На каторгу?

— Почему нет?

Я представил, каково это — тащить упирающегося фанатичного молодого злого парня, ждущего шанса ударить в спину. Он-то не будет стесняться — завалит при первой оказии. И всю оставшуюся жизнь будет этим поступком гордиться, внукам рассказывать.

— Тащить его с собой пятнадцать километров по пересеченной местности? — сказал я. — Легче сразу застрелиться…

— Зачем тащить? — неожиданно встрял Федя, по-прежнему радушный и гостеприимный, готовый помочь. — Можно и на транспорте отвезти, когда оттуда приедут.

— Что? — Я резко обернулся. — Когда приедут? Откуда?

— Дык с каторги же ж. Когда по рации вызовем, тогда и приедут, — добродушно объяснил Федя, сидя на скамейке и болтая короткими ногами. — Ежели по реке груз прибудет, или люди, или еще что, мы с каторгой связываемся, и оттуда приезжают.

— Так у вас есть рация?

— Ясен пень, есть. Как же без рации в этом медвежьем углу?

Мои мысли завертелись, как хорошо смазанные шестеренки. Так-так…

— Егор давно здесь работает? — спросил я Федю.

— Вторую вахту с ним служим.

— На каторге его в лицо знают?

— Водители да пара охранников.

— А начальство?

— Начальство и меня-то не вспомнит, — усмехнулся Федя. — Мы-то люди маленькие…

— Отлично! Вызывай по рации транспорт. Скажи, что прибыл груз — три врага родины. Надо перевезти непосредственно на каторгу. И будь убедителен, Федя!

***

Идея показалась мне гениальной: одновременно решается проблема Егора и долгих пятнадцатикилометровых мытарств по лесу. Нас отвезут с ветерком и все двери откроют. Риск, что среди сопровождения снова попадется устойчивый к магии “егорушка”, сводился к нулю; наш Егор — реально абсолютный уникум.

Позже придется его оставить на каторге, а это в высшей степени несправедливо для такого верного сына государства, но, если честно, мне было плевать на его будущее. Я должен спасти тетю, и если кто встанет на пути, ему же хуже. К тому же я был уверен, что после того, как спадет сила моей волшбы, Егора отпустят. Наверное.

Я “обновил” магию, наложенную на Федю, хотя он не проявлял признаков того, что начинает освобождаться от пут морока. Незабвенный Матвей очухался за несколько часов, но сейчас я чувствовал, что моя магия значительно усилилась — никакого сравнения с тем, что было в Скучном мире. Но рисковать глупо, поэтому я снова как следует припечатал Федю Знаками. Запаса хватит на пару дней, если повезет, а за это время мы с тетей и Витькой испаримся в неизвестном направлении. Ищи ветра в Поганом поле!

Федя вызвал транспорт по рации. Я сидел у него над душой, но, как выяснилось, беспокоился зря. Федя вел себя естественно, расслабленно и ничем не вызвал подозрений у собеседника, хриплоголосого матершинника, который во время разговора был, судя по всему, под воздействием “Тишь-да-глади”.

— Через часок подъедут, — объявил Федя. — Еще чаек поставить?

— Поставь, — подумав, сказал я. — Пойдем вместе во двор, у меня к тебе есть пара-тройка вопросов.

Мы вышли из избы. Витька остался внутри присматривать за Егором. К тому времени взошло солнце, в лесу заливались птицы, в реке плескалась рыба. Я быстро поднялся на вышку, посмотрел, не плывет ли кто. Пространство реки было голубовато-молочным, под цвет утреннего неба, и совершенно пустынным — лишь стлались хлопья тумана, стремительно тающего под лучами восходящего солнца. Спустившись, я присел на завалинку рядом с Федей, заправляющим самовар мелкими щепками.

Пока он хозяйничал (причем у меня возникла уверенность, что это занятие ему нравится больше, чем собственные функциональные обязанности охранника на пирсе), мы побеседовали, и я выяснил все, что хотел и о чем вспомнил. Не каждый день на каторгу ездишь — не знаешь, какие нюансы выяснять.

И все же кое-что узнал. Не помешает быть в курсе всяких нюансов.

Затем мы еще раз почаевничали. Я бдительно сидел у окна, а Федю отправил на вышку. Машина подъехала раньше, чем через час — снаружи загудели двигатели и вбежал Федя с радостной вестью: “Приехали!”

Я вышел из избушки, велев Витьке не высовываться раньше времени, оглядел массивный и грязный грузовик, выруливающий на покрытую гравием площадку перед избой, третьим оком опознал всего двух людей внутри — оба сидели в кабине. Грузовик предназначался для перевозки людей, которых не принято считать за людей. Судя по тому, как на каждом метре пути сотрясался крытый фургон, кататься на этой машине несладко. Каторга начинается задолго до входных ворот.

Поскольку я стоял с автоматом на груди рядом с лыбящимся во весь рот Федей, меня сочли за прибывшего охранника. Из кабины пружинисто выпрыгнул молодой красавец, черноусый, чернобровый, с лихо заломленной фуражкой с буквами “СЛИУ”, в старенькой, но тщательно отутюженной форме с галифе и в сапогах.

— Слава Вээс! — крикнул он издали. — А где ваше судно?

Отсюда открывался прекрасный вид на пирс, выступающий в пространство пустынной реки. У меня екнуло сердце — проколоться легко на сущей ерунде!

— Слава Вээс! — приветствовал я красавца, идя навстречу и улыбаясь. “Вээс” — это, судя по всему, аббревиатура слов “Вечная Сиберия”. — У нас на судне поломка произошла, так что тут такое дело…

Я не представлял, какая поломка заставила наше воображаемое судно исчезнуть. Не сломалось ведь оно где-то посреди реки, а мы добирались вплавь? Но у меня не было в планах выдумывать правдивую ложь, у меня магия есть для таких ситуаций.

Из кабины медленно вылезал второй конвоир — намного старше, но тоже при усах, седых и пышных. И у него была фуражка с буквами “СЛИУ”, форма, галифе и сапоги.

Я ударил обоих Знаками Морока и Урода. После знакомства с Егорушкой не стал мелочиться и вложил всю силу, отчего старый конвоир застыл с растопыренными конечностями, присев, словно хотел сделать “Ку!”, как персонажи одного известного фильма, а молодой аж упал на карачки. Фуражка у него свалилась, и я узрел преждевременную лысину в обрамлении черных шелковистых волос.

От сердца отлегло — конвоиры поддаются волшбе!

Дальнейшее прошло как по маслу. Я проинструктировал конвоиров, они привели Егора, чьи глаза размером с блюдце отчаянно вращались в глазницах, запихнули в фургон. Компанию ему составил молодой лысый красавец. Мы с Витькой сели в кабину, впритык друг к дружке, а за руль устроился старый конвоир. Без лишнего рассусоливания поехали. В зеркале заднего вида улыбался и махал нам рукой гостеприимный Федя.

В кабине трясло не так отчаянно, как, должно быть, это происходило в фургоне, но особенным комфортом и не пахло. Инженеры Вечной Сиберии не знают о правилах эргономики или принципиально их не применяют. Сидения были жесткими, прямоугольными, приспособленными для аморфных существ, вроде амеб, или роботов с прямоугольной задницей без нервных окончаний. Наверное, инженеры верили в то, что любое удобство людям противопоказано, чрезмерно расслабляет и отвращает от любви к родине.

В остальном поездка получилась недурной, жаловаться не на что. После обильного чаепития нам с Витькой потребовалось сделать пару остановок. Водитель останавливался на обочине гравийки, по которой мы ехали все это время, и мы орошали почву возле леса. Егор, наверное, мозги вывихнул, гадая, для чего мы останавливаемся. А может, он уже ни о чем внятном не думал. Как бы то ни было, молодому плешивцу, сидящему рядом с ним, разговаривать с Егором запрещалось.

Остановились за километр до границы, за которой начиналась территория каторги — вернее, Северного Лесного Исправительного Учреждения. Вот что значила не совсем благозвучная аббревиатура СЛИУ. Мы с Витькой пересели в фургон, в гости к Егору, а молодой конвоир составил компанию старшему в кабине. Фургон был оборудован двумя деревянными скамьями, натертыми задницами пленников до зеркального блеска, и стальными кольцами, к которым прикреплялись цепи от кандалов — ручных и ножных. Егора пришлось приковать по всей форме, чтобы не выпрыгнул по дороге, не разбил себе голову или не натворил еще каких-нибудь дел. От фанатика — неважно, религиозного или патриотического — можно ожидать чего угодно.

Километр протряслись на ухабах, затем грузовик наконец остановился. Снаружи заговорили, что-то заскрипело, машина снова тронулась, и сквозь щели в задней части фургона я разглядел скрипучий шлагбаум.

Снова остановились, снова голоса. Тронулись — проехали стальные ворота с колючкой наверху.

На сей раз в полутемный фургон заглянули две физиономии при исполнении. Я легко их зачаровал, и они увидели то, что было нужно: прикованных арестантов. Помню какой-то фантастический фильм, где один телепат провернул тот же фокус, но он внушил досмотрщикам, что машина пуста. И в фильме не показали, чтобы телепат нервничал, что его дар не сработает. А я немного нервничал.

Егорушка, то ли отчаявшийся, то ли боящийся, что я выставлю его предателем, молчал, внимания не привлекал, саботажничать не пытался.

— Всего трое, что ли? — спросил хриплый голос. — Ради них машину гоняли… не говоря уже о судне. Что за нах?

— Да бля, — отвечал молодой плешивый конвоир, заранее проконсультированный мною, — говорят, было больше, но сколько-то по пути подохло. Их до этого на шахтах держали, а потом по состоянию здоровья перевели к нам, на свежий воздух.

— Ну и нах их было таскать по учреждениям? — удивился хриплый. — По-любому ведь сдохли. А нам — машину зря гонять…

Машина, по всей видимости, очень беспокоила хриплого. Вероятно, это был завхоз.

В третий раз поехали и на сей раз ехали чуть дольше. Третий КПП был последним и самым въедливым. Арестанты, то есть мы, обязаны были выйти из фургона для пристального досмотра. Мы и вышли, а я наложил заклятье Знака сразу на пятерых.

— Кто главный? — по-хозяйски осведомился я.

— Я, — выступил вперед один из пятерки, пузатый, с отекшим лицом, демонстрирующим пагубное пристрастие к “Тишь-да-глади” на самогонке.

Мы стояли между машиной и невысоким невзрачным строением из кирпича (что удивительно для лесного края, где все строят из бревен), с плоской крышей, узенькими окошками-бойницами и железной дверью. Решетчатый забор с колючкой по верхнему краю образовывал тесный — только один грузовик проедет — коридор. За забором зеленели кусты и молодые деревца. За ними выглядывали еще строения — двух- и трехэтажные, из бревен. Сам коридор заканчивался очередным шлагбаумом и торчащими из земли бетонными тумбами, призванными остановить любую машину, включая танк.

“Основательно тут окопались, — отметил я. — Даже какое-то КПП оборудовано так, чтобы устоять в случае массированной атаки с применением крупнокалиберного оружия… А вот на случай нашествия ведунов тут совсем не подготовились. Странно. Неужели ни один колдун никогда не добирался до Вечной Сиберии? Ни один Отщепенец не кочевал по этим диким лесным краям?”

— Вызывай начальника всего Северного Лесного Исправительного Учреждения, — велел я.

Отекшее лицо дрогнуло и застыло.

— Самого? — ахнул пузан. — Старовойтова Виктора Семеныча?

— Самого, — подтвердил я грозно. — Старовойтова Виктора Семеныча.

— Тезку моего, — негромко фыркнул Витька.

— Ну? — подстегнул я колеблющегося пузана. — Живо! Скажите, что один из прибывших умер, а в его внутренностях найдено десять килограмм “Тишь-да-глади”! Слава Вэсэ!

Я не уточнил, каким образом во внутренностях свежепреставленного арестанта немедленно найдено дикое количество наркотика. Мигом вскрытие провели? Прямо на КПП? Это совершенно неважно. Десять килограммов наркотика в кишках вышибет из начальника остатки здравого смысла. Или я совсем не разбираюсь в людях. А не вышибет, пойду дальше, зачаровывая всех подряд. Просто хотелось действовать более тонко, не расходуя почем зря магию — хотя ничто не указывало, что магия у меня может кончится, как заряд батареи.

— Во славу Вэсэ! — гаркнул пузан. Развернулся кругом и строевым шагом отправился в здание КПП.

— В фургоне один очень опасный рецидивист, — сообщил я остальным четырем охранникам, стоявшим по стойке смирно в ожидании приказов. — Психически больной. Препроводите его в отдельную камеру или как там у вас это называется… Но относитесь не слишком сурово — он все-таки нездоров.

— Не волнуйтесь, — весело заверил меня один из четверки. — У нас не задуреет. Мы его живо вылечим. У нас трудотерапия, а лучше нее еще ничего не изобрели!

Егор наш разговор, разумеется, слышал. Когда охранники залезли в фургон, чтобы отконвоировать особо опасного психически нездорового арестанта, он не сопротивлялся, не мычал сквозь кляп, а пошел добровольно, с опущенной головой и поникшими плечами. Успокоился, наконец… Я проводил его взглядом и переглянулся с Витькой. Тот пожал плечами и сморщился.

Нам обоим было как-то неловко перед Егором.

— Не виноват парень, что его невозможно зачаровать, — прошептал я Витьке. — И в том, что верен своим идеалам, тоже не виноват.

— И в том, что тупой, ага, — подхватил Витька. — Давно мог бы прикинуться, что согласен сотрудничать. Был бы шанс вырваться и убежать. Или притвориться, что поддался гипнозу. Или что сознание потерял. Но нет — он с надрывом орал, что верен родине. Знаешь, Олесь, в его поведении есть что-то демонстративное — когда на публику играют. Живи он в Скучном мире, завел бы себе Ютуб-канал или Тикток. Снимал бы всякую фигню, там играть на публику возможностей сколько угодно. От подписчиков отбоя не было бы…

***

Выяснилось, что я все-таки разбираюсь в людях: небольшая машина начальника, похожая на тачки Модераторов, примчалась через несколько минут. Виктор “Сам” Семеныч Старовойтов не дождался, пока поднимется шлагбаум, а бетонные тумбы уползут под землю, влекомые специальным механизмом, — выскочил из машины и поспешил к нам по “коридору” собственной персоной.

Наблюдая, как он шагает к нам — высокий, сухопарый, в круглых старомодных очках, с медалями на груди (или это знаки отличия?), я шепнул Витьке:

— Надо же, сам за руль сел! Без адъютанта прибыл. Не хочет, видать, лишних свидетелей…

Витька не ответил, и я чуть повернул к нему голову. Пацан задумчиво смотрел куда-то в пустоту, кровь отхлынула от лица, он выпрямился и немного подрагивал всем телом.

— Витька! Вот блин…

У него снова был приступ с видениями. Я сразу догадался.

В груди у меня оборвалось. Я-то надеялся, что тот приступ в квест-башне больше не повторится, что это случилось из-за перенапряжения и шока от перехода в другой мир. Но — нет. С Витькой что-то не так. Но что?

Начальник, которого я мысленно прозвал “Сам”, приближался. В прошлый раз Витька очнулся без посторонней помощи, в падучей не бился, увечий не получил. Глядишь, и сейчас обойдется. Важнее для начала заняться Самим.

Я выступил к нему навстречу, подняв руки — на ремне у Самого болталась кобура с пистолетом. Я озарил всю каторгу ослепительной улыбкой.

— Здравствуйте! У меня для вас хорошая новость… — сказал я и нанес ментальный удар. — …которая заключается в том, что вам не нужно больше думать самому.

Сам остановился и выпрямился. Холодные голубые глазки за толстыми круглыми линзами остекленели.

— Вы сейчас поедете к себе в офис… — продолжил я.

— Куда? — тихо изумился Сам.

— Ну, в кабинет. В штаб-квартиру. Как там она у вас называется? Короче. Едете к себе и разыскиваете для нас одну арестантку. Зовут Вера… — Я замялся. До сих пор не выяснил, какая фамилия у моей родной тетки. Панова?

— Женская часть учреждения по другую сторону реки, — сказал Сам.

— Твою мать, — с чувством произнес я. Подумал. — Ива, как поступим? Ты скачала из эгрегора инфу, что моя тетя здесь…

— Все правильно, — отозвалась Ива.

— Мы от реки отъехали на пятнадцать кэмэ!

— Спроси, о какой реке речь, — посоветовала Ива. — Это может быть совсем другая река. И сколько времени добираться до женской части.

Я обратился к Самому:

— Сколько пилить до женской половины вашей шараги?

— На моей машине минут десять.

— О! — обрадовался я. — Это другая река. Привези Веру сюда, немедленно. Она немолодая, худая, кашляет. Если будет несколько Вер, схожих по описанию, привези всех, а я тут разберусь.

— Женской частью руководит свой начальник, — сказал Сам. — То есть начальница. Я ей приказывать не могу — статус у нас одинаковый…

— Да блин! А вызвать сюда ты ее не можешь?

– “Тишь-да-гладью” она не шибко интересуется…

Вмешалась Ива:

— Тебе придется поехать с ним в женскую часть, зачаровать начальницу и вывезти тетю.

— Сам понимаю, — буркнул я. — Отсидеться возле КПП не удастся… Начинаю склоняться к мысли, что здорово лоханулся, не зачаровав самого Председателя. Из Князьграда не пришлось бы уезжать. Сидели бы, в потолок поплевывали, нам бы тетю на блюдечке преподнесли. Ладно, поехали!

Обернулся к Витьке — тот тер глаза и крутил пальцем в ухе, словно туда попала вода.

— Ты как? — спросил я. — Видения?

— Да…

— Что видел?

— То же самое… Что все тут мертвые, в кровище, с кишками наружу… И флаг реет… со знаком, острым таким…

— И я живой рядом с тобой?

— Да… Но ты другой был. Весь в татухах, даже на лице татухи, борода до пояса, а волосы до задницы. Дикий какой-то…

— …как Отщепенец, — договорил я. — Ты будущее видишь?

— Вряд ли. Я как бы вижу альтернативный мир здесь и сейчас. Вроде бы этот самый и в то же время немножко другой…

— Во имя всех богов на свете! Хватит с нас миров! Все, поехали! Цель уже близко.

***

С Витькой погрузились в машину Самого и велели гнать. Маленькая юркая машина начальника каторги меньше всего вызывала подозрения и имела доступ во все углы этого невеселого места. Не было у меня желания кататься здесь, ох, не было! Я полагал, что смогу заставить охранников привезти тетю на КПП, после чего мы развернемся на сто восемьдесят и уберемся отсюда подальше. Но судьба — или карма, как говорил Витька — все подкидывала какие-то мелкие проблемки. И они меня тревожили: интуиция, в которую я с некоторых пор начал свято верить, подсказывала, что неизвестно откуда подкрадывается большая беда…

Ехали сначала вдоль двойного забора с колючкой — в узком проходе между двумя “слоями” этой ограды прогуливались охранники с собаками, а через равное расстояние торчали вышки с дозорными, — затем между деревянными бараками. Иногда встречались арестанты-каторжники в одинаковых потрепанных нарядах кислотно-оранжевого цвета, в котором будешь заметен в лесу хоть летом, хоть осенью или в демисезонье. Ходили они по-трое, по-четверо, заложив руки за спину, с вооруженным сопровождающим позади.

— Бараки выглядят лучше, чем в Посадах, — отметил я вслух.

Мы с Витькой сидели на задних сидениях. Они были поудобнее, чем в грузовике, ясное дело, но до идеала далеко. Да что там до идеала! До самой дешевой иномарки в Скучном мире, не говоря уже о тачках Росс.

Миновав бараки, покатили по чистому полю с лесом по обе стороны. Поле, как я понял, когда-то тоже было лесом, но его вырубили. А сейчас рубили лес дальше, судя по стуку топора и звону пил. Кажется, использовались в основном ручные инструменты. Зачем государству тратить ресурсы на технику, когда есть бесплатная мускульная сила?

При виде нашей машины, встречающиеся охранники вытягивались и отдавали честь, а каторжане провожали мрачными взглядами.

Вырубленная просека уперлась в пологий берег небольшой реки, лениво катившей воды между заросшими камышом берегами. Через реку перекинулся железобетонный мост, с двумя сторожевыми вышками на обоих берегах и будками КПП.

Начальник остановился у въезда на мост, приоткрыл окно, лениво обронил подбежавшему охраннику:

— Отвори…

— Есть!

Охранник побежал назад, торопливо отодвинул сначала одну створку, потом другую. Тот, кто на вышке, таращился на нас, баюкая на груди автомат со снайперской оптикой. Лица у обоих пустые, бессмысленные. Непонятно, разглядели ли они нас с Витькой и, если разглядели, что по этому поводу подумали? То, что начальник повез каких-то секретных гостей на “женскую половину” дома?

— Часто ездите на женскую половину? — спросил я сидевшего впереди начальственного тезку Витьки, пока мы медленно катили по мосту.

— Примерно три раза в неделю, — с военной четкостью отрапортовал Виктор Семеныч. — Иногда два, иногда четыре. Не чаще и не реже.

— По какой надобности?

Начальник откашлялся, но волшба не оставляла ему выбора.

— На встречу с Оксаной Федоровной, заместителем начальницы…

— Цель встречи? — ехидно сказал я, взглянув на Витьку. Не мог упустить шанс немного поглумиться над шефом каторги.

— Сексуально-половые сношения, — дрогнувшим голосом сообщил Сам. Шея его побагровела.

Витька прыснул, потом захохотал в голос, повалившись на сидение.

— Однако… — начал смущенный начальник, но не закончил.

— А с самой начальницей у вас сексуально-половых сношений нет, получается? — поинтересовался я.

— Она старая, неинтересная, — скривился Виктор Семеныч в зеркале заднего вида. — Моя ровесница почти. Всего на год младше. Да к тому же ее мой зам ублажает.

— Ну конечно, — фыркнул я, — хочется помоложе… Однако гляжу, у вас все взаимоотношения налажены! А между заключенными есть взаимоотношения?

— Так точно. В основном — между представителями одного пола. Потому как пересекать реку не дозволяется.

— А разве у вас нет такого, чтобы ваши же охранники перевозили заключенных через реку по их желанию за какую-нибудь мзду?

Мы подъехали к КПП на другой стороне реки. Ворота открыли женщины-охранницы, мрачные, суровые, крепко сбитые, абсолютно неженственные. Прибытие начальника “мужской половины” ранним утром их немного удивил — видимо, мы приехали в неурочный для “сексуально-половых сношений” час. Для меня это было неважно — главное, машину не досматривали, и мне не приходилось тратить время на зачаровывание других людей.

— Рейтинг каторжанина обнуляется после вынесения приговора, — невпопад сказал начальник. Что-то в его голосе подсказало, что он не договаривает, и я уточнил:

— Но?

— Но… — послушно подхватил Виктор Семеныч. — …бывает, что рейтинг п р о н о с я т и в наше учреждение.

Витька перестал хихикать и навострил уши.

— Каким образом? — продолжил я допрос, не вполне понимая, о чем речь.

— Умельцы есть… — неохотно сказал начальник. — Это ж все знают… среди Модераторов. Они-то и считывают рейтинг, могут надбавить или убавить, если разберутся как… Или сохранить рейтинг у того, кого приговорили к каторжным работам.

Ива, которая тоже слушала наш диалог, подсказала:

— Насколько я понимаю, каторжане расплачиваются рейтингом с охранниками за какие-либо льготы. Рейтинг каким-то способом можно переносить с чипа на чип. Но у осужденных он обнуляется. Правда, не у всех. Некоторые проносят рейтинг на территорию учреждения, как валюту, чтобы позже расплатиться за что-нибудь необходимое или желаемое.

— А сохранить рейтинг помогают хакеры Модераторы — те, кто достаточно головаст, чтобы хакнуть чип? — мысленно сказал я Иве.

— Верно.

— Так! Это что же получается? Во-первых, у них тоже есть коррупция — только рейтинговая. Вместо денег или наркоты используется этот рейтинг на чипе… Хотя и наркота тоже используется, тут никаких сомнений… А во-вторых, я, кажется, понял, как Катя уехала в Князьград!

— Катя? — вежливо спросила Ива.

— Моя якобы подруга из прошлой жизни, которую я не помню. Чтобы уехать из Посадов в столицу, нужен запредельный рейтинг. Никто из посадских не мог понять, как она его накопила. Но раз существует хакинг нейрочипов, то все становится понятным…

Я задумался. Трудно объяснить, каким образом обычная посадская девушка научилась хакать нейрочипы без какого-либо оборудования… Тут без помощи Модераторов не обошлось. Дальше фантазия подсказывала такое, что не хотелось и думать больше об этой Кате.

— Эх, Катя, Катя… — пробормотал я.

— Что? — спросил Витька. — Какая Катя?

— Ты помнишь мою подругу из Посада?

Витька нахмурился, напрягся, покачал головой.

— Не-е. Память до такой степени не восстановилась. И не восстановится, скорее всего. Вообще не помню никакой Кати.

Тем временем мы катили по грунтовой дороге между бараками женской части каторги. Ничем особенным пейзаж от мужской части не отличался, за исключением того, что по двое и по трое ходили не мужчины, а женщины в кислотного цвета робах и косынках в сопровождении охранниц. Те же вышки, те же заборы с колючкой. Поскольку раннее утро плавно перетекло в позднее, на территории учреждения началась какая-то движуха: на площадках между бараками строили шеренги из заключенных, они там что-то выкрикивали и пели. Наверное, это была перекличка с распеванием патриотических песен и гимна.

Проехали бараки и затормозили перед трехэтажным кирпичным административным зданием с узкими зарешеченными окнами-бойницами и стальной дверью. Боятся бунта, по всему видать, подумал я. На крыше развевался бирюзовый флаг со Знаком Вечной Сиберии.

— Что дальше? — прошептал Витька.

— Твой тезка не имеет права вызывать начальницу на улицу, — сказал я. — Придется сходить к ней самим. Пойдешь со мной.

— Окей! — обрадовался пацан.

Несмотря на то, что гидом у нас выступал сам Сам, пришлось пару раз применить волшбу — зачаровать охранниц на входе, вознамерившихся обыскать посетителей, то есть нас с Витькой.

Внутри здание было типичнейшим казенным строением с ремонтом, который сделали черт знает сколько лет назад, отслаивающейся краской в унылых коридорах, скрипящим и прогибающимся под ногами полом, везде и всюду понатыканными Знаками, дверями, не совпадающими по форме и размерам с проемами, и, конечно же, неповторимым запахом казенности и государственной мощи.

Кабинет шефини располагался на первом этаже, третья дверь направо по сумрачному коридору. Сама шефиня — дородная, почти квадратная бабища в форме, явно сшитой на заказ, — сидела за столиком в уголке у окна в компании еще одной дамы, тоже в форме, но моложе и субтильнее. На подоконнике, старом сейфе и шкафчиках с бумагами стояли разнообразные горшки с цветами. Над основным столом, лакированным, и начальственным креслом на стене висела “икона” Председателя.

— Слава Вэсэ! — поздоровался Виктор Семеныч, вытянувшись, но не отдавая честь. — С добрым утром, Василиса Терентьевна! С добрым утром, Оксана Федоровна!

Не успели дамы отреагировать на неожиданный ранний визит, как я вышел из-за спины Самого и наложил заклятье.

— Срочно найдите заключенную Веру и приведите сюда. Возраст: старше шестидесяти, худая, волосы седые, короткие… Были короткие.

Дамы переглянулись.

— Если старше шестидесяти, — сказала Оксана Федоровна, — то она в пошивочном цеху… или на мельнице. На лесопилке от такой мало проку.

— Ага, — согласилась шефиня, кушая пироженку. — Распорядись, Оксана, пожалуйста… А вы присаживайтесь, раз уж занесло вас в наши края…

Василиса Терентьевна была само спокойствие и домашний уют.

Оксана поднялась и взялась за трубку телефона, который выглядел как реквизит к фильму о Второй Мировой или стимпанковских приключениях.

Виктор Семеныч вопросительно глянул на меня, взглядом спрашивая разрешения присоединиться к чаепитию. Я кивнул. Мы с Витькой расположились в вытертых креслах для посетителей в сторонке — сегодня и без того два раза завтракали. Два начальника каторги принялись как ни в чем не бывало чаевничать, а Оксана, поглядывая на любовника и шефиню, негромко отдала распоряжения по телефону. Я расслышал: “Привести… звать Вера… номер не помню, найдите сами… Срочно в кабинет Самой”.

Положив трубку, она взглянула на меня и отчиталась:

— Сейчас разыщут и приведут. Еще есть распоряжения?

Я покачал головой. Сердце забилось сильнее. Я почти у цели. Сейчас здесь появится женщина, заменившая мне родителей, тетя, которую я помню очень плохо. Эмоционально я к ней совершенно не привязан, однако покинул Росс и проделал весь этот нелегкий путь на север (сделав крюк в Скучный мир) ради нее. Когда так долго стремишься кого-то спасти, волей-неволей зарождается привязанность, если не более сильные чувства. Что я испытываю к тете — по сути, чужому человеку? Что скажу ей, когда она придет? Сколько в моем поступке искренней заботы и сколько навязанной извне морали, переродившейся в навязчивую идею закрыть гештальт, освободив конкретного человека из конкретного места?

Задребезжал телефон. Оксана Федоровна, присевшая было за столик к остальным, подскочила, схватила трубку.

— Слушаю! Что? Почему не можете? Как? Ясно, ждите.

Положила трубку и посмотрела на меня.

— По описанию подходит некая Вера Панова. Но она в данное время в тяжелом состоянии, — сказала она без каких-либо эмоций. — Уже неделю как. Не транспортабельна. Вам придется пройти к ней самим.