Зуфар Гареев СЕКСОГОЛИКИ или ЕЕ ГОРЯЧАЯ МАМОЧКА
На «Ленинградке» в плотном движении Тойота Дины встала, – хорошо в метре от обочины, не всякий проезжающий обматерит, кое-кто посмотрит даже с сочувствием.
Беспроигрышный маячок блондинки на дороге – аппетитная задница.
Не прошло и пяти минут, нашлись ребята-доброхоты; копошатся, подняв капот. Дина рядом, говорит по телефону – повернувшись к ребятам этой самой обольстительной частью тела. Надежду подает. Парнишки, понятно, косятся.
– Я тебе говорила про одну такую у нас на работе? Все время пишет в туалете: хочу… дико хочу… Ну ты поняла, в общем. Идиотка на всю голову…
Парнишки насторожились, переглядываются. Дина садится в машину, захлопнув дверь.
– Чего мне стыдится, доча? Моя жирная тупая задница – факт в этом мире свершившийся.
– Извини, мама! Если бы мой парень сказал, что хочет попользоваться мной только потому что у меня необъятная задница… Я бы знаешь куда его засунула?
– Куда?
– В эту задницу и засунула бы, мама!
– В конце концов я ничего не прошу. Но чувствую, что он полюбил… полюбил не меня, заметь… мою задницу, заметь…
– Полюбил как настоящий сексоголик?
Дина, возмущенная, выходит из машины.
– Да они все любят это, все!
Один из ребят пишет в блокноте: «Где та девушка, которая дико хочет?»
Второй испуганно вычеркивает слово «дико». Протягивает Дине. Та читает.
Мама взрывается:
– О чем ты говоришь?! Кто полюбит задницу старой тетки, кто? Только сексоголик, разве нет?!
Дина кивает ребятам:
– Какая девушка?
Пишет в ответ: «В туалете».
Спохватившись, накручивает ухо одному:
– Работай, урод! Мама, а Ангел? Что скажешь про Ангела?
К ребятам присоединяется старичок-доброхот, тоже пытается заглянуть под капот. Его деликатно оттискивают.
– Ребята, да вы чего? Знаете сколько я лет за рулем… Сколько вот этими руками всего перевидал…
Старичок подбирает оброненный блокнот, читает: где та девушка, которая хочет? Сильно оживляется.
– Ничего я не знаю про Ангела…
Теперь взорвалась Дина:
– Мама, ты знаешь кто он вообще, этот Стас?
Втиснулась в салон снова и захлопнула дверь.
– Он хочет быть любовником одновременно у двух женщин: матери и дочери! Это не ужасно? Я ходила к сексопатологу. Он сказал, что это ужасная девиация. Наука пока не придумала как это называется. Но и без науки понятно, что это ужасно.
– Он так и сказал, что это ужасно?
Дина выходит из машины, закуривает, тоже пытается заглянуть под капот.
– Нет, он не сказал, что это ужасно! Он сказал что это полный пиз… Ты поняла, да?
Мама молчит.
– Ну, он так не сказал, конечно, но он точно так подумал. Он покачал головой.
Старичок пристраивается к смотрящим, рука его нечаянно оказывается на заднице Дины. Второй парень неуверенно отпихивает руку похабника. Рука похабника сопротивляется.
– Еще бы не покачать! У него же мозги все выкипели! Один любовник на двоих! Это же порно! Это просто тупое порно!
Ребята отбирают у старичка блокнотик, сердито нахлобучив ему на голову старомодную шляпу.
Пишут: «А где туалет?» Протягивают Дине. Дина пишет: «На работе».
Старичок пытается узнать ответ первым.
Дина, спохватившись, вертит перед лицом любопытных парней фигульки-кривульки, наступая на них.
Старичок, успел пристроиться к капоту, но возмущенные парни его оттаскивают.
– Доча, он же мне не любовник! Я его не люблю!
– Кто он тогда?
– Он тот, кому я могу довериться без комплексов. Я верю, что ему нравится задница старой тетки!
– Это нравится всем! Вспомни Ангела!
– Ты меня замучила этим Ангелом! Он что – мой любовник?
– Мама, но самое ужасное, что я не хочу быть твоим за-мес-ти-те-лем! Твоей ко-пи-ей во всем!
Мама не поняла:
– Ну почему же… Я так плоха?
Парень пишет: «А где работа? Далеко?»
«В офисе».
Садится в салон, хлопнула дверью.
– Мама, скажу только тебе одной. Ты не то что плоха – ты кошмарна! Когда он в постели со мной – он представляет только тебя!
– Он тебе так и сказал?
– Да, мама, да!
– А тебя не представляет?
– Нет.
Дина выпорхнула из машины, набрасывает на плечо сумку, направляется к кафе. Троица несмело присоединяется.
– Какая тебе разница кого он представляет, если ты его все равно не любишь?
– Ну и что?! Ты забываешь, что он МОЙ ПАРЕНЬ! У меня должен быть парень! Я молодая и интересная…
– Но ты же не любишь его!
– А это не твое дело!
– А если так, то пусть хоть корову представляет!
Все входят в кафе, садятся. Дина рассеянно тычет в какой-то пункт меню.
– Мама, я не корова.
– А что сказал по этому поводу сексопатолог?
Парнишка пишет: «А где офис? Далеко?»
– Что может сказать этот идиот, подумай сама? Подумала? Правильно. Он сказал, что мужская сексуальность очень сложная штука.
Читает вопрос. Пишет: «На работе». Официант приносит чай.
– Я не просила чай!
Она тычет в меню, официант кивает, уносит чай.
– А женская?
– Он сказал, что у женщины нет сексуальности. Как ты себе это представляешь – у женщины нет сексуальности! А у кого она есть?
Официант приносит сок.
Дина свирепо тычет в меню:
– Я не просила сок! Вы что – глухой? Этот идиот сказал, что сексуальность живет в мужском мозгу. Как ты это себе представляешь?
– А может он прав? Что-то я не заметила в себе никакой сексуальности. Всю жизнь прожила и не заметила…
Дина возмущена:
– Ты хочешь сказать я не секси? Я молодая, интересная, – и не секси?!
Она встает, крутит попой.
– Ты видела мою попу? Видела? И я не секси после этого?
Старичок, совсем ошалев от блондинки, восторженно вцепился в эту задницу, мельтешащую перед его глазами. За что тут же получил ответ: Дина сняла с него шляпу, плюнула на плешь и, нахлобучив шляпу обратно, с ненавистью стала растирать.
Озверелые ребята пишут в блокноте: «Сука тупая! Где та телка, которая хочет?! Скажешь ты или нет??????»
Официант приносит кофе.
– Сколько раз говорить, я не хочу кофе! Вы адекватный? Я русским языком сказала – принесите зубочистку!
– Зубочистки на столе! Бесплатно!
Дина, не читая, отпихивает блокнот, встает, направляется к выходу, возмущаясь по телефону.
– И после этого ты говоришь мне, что я не секси, мама?
Куда несет женщину по жизни, когда ей за сорок? Карьера неинтересна, дочь выросла, обнаружилось пугающее пристрастие к спиртному, до кучи – комплексы, страхи, пустота, внезапные слезы без причины…
… Молодежная вечеринка к концу, многие устали, расслаблены, кто-то уже уснул – где пришлось, как получилось…
Простоволосая женщина за сорок, сбросив туфли, исступленно танцует под трансовую музыку. Это Галкина Елена Андреевна, получите: вся как есть.
Галкина не замечает, что она уже давно танцует одна. Все остальные стоят вокруг и смотрят: кто тупо, кто с удивлением или агрессией…
Дина, шатаясь, подходит к уснувшему в кресле Стасу, тормошит.
– Эй, вставай… Кто меня повезет домой? Или понесет…
Стас беспробуден. Дина поливает его пивом, чтобы освежить, бесполезно.
Женщина, отдавшись непонятному глубинному зову своей вечно загадочной плоти, танцует и танцует, словно кричит: вот она я… вот мое тело, которое не может успокоиться… Оно пустое, в нем нет семени новой жизни… Оно томится… томится… И томлению этому нет конца…
Две девчушки неприязненно шепчутся.
– На всю голову, что ли?
– Не знала, что у Динки мать такая подорванная.
Дина отходит от Стаса и бормочет, махнув на все рукой.
– Мам, давай, нонстоп! Дай молодым прикурить! Пофигу, мам, правда! Пошла вразнос! Не тормози!
Она подключается к матери, но скоро устало оседает, – отползает на карачках под недружный хохот.
Покачиваясь, подтянулись два парня.
– Отжигает как надо.
Второй капризен:
– Старая же, Макс…
– В постели такая знает толк.
– А ты пробовал?
Уронил бутылку с пивом; потянулся, клюнул носом и уснул на ноге друга.
Первый довольно деликатно отбросил физиономию кореша с кроссовка.
– Дэн, объяснил бы я тебе смысл жизни. Но мозгов у тебя мало.
Галкина подвернула ногу, ойкнула, села на полу и только здесь пришла в себя… С удивлением оглядывает круг молодежи, стыдливо прикрывая рукой грудь.
Постанывает от боли:
– У меня не слишком смелое декольте, девочки?
Две девушки произносят со значением:
– Не слишком.
Аплодисменты мужской части.
– Так и надо!
Блин, ну и боль в ноге! Словно лошадь хрякнулась…
– Я ничего такого… ну совсем уж такого… не вытворяла?
Дружелюбные парни помогают Галкиной подняться, отводят в другую комнату. С Диной остаются два ее приятеля. Дина растирает стопу.
Галкина все время ойкает:
– Чуть повыше… Промни пальцами…
– Мам, ты просто озверела…
– Ой, не вспоминай… Где Ангел? Наш добрый Ангел…
– На подходе… На подъезде… На подлете…
– Зато я сказала всему миру, кто я такая и чего хочу!
– Правда? Мы чего-то не поняли. Может озвучишь?
…Вечеринка подошла к концу.
Крепкий молодой человек типа Терминатора выходит из лифта. На правом плече Ангела болтается вниз головой Галкина, на левом – Дина.
– Мама, ты стала часто выпивать, ужасно часто… Посмотри, как ты шатаешься…
– Ты пьешь больше… Ты пьешь как лошадь…
– Ты не знаешь какие я стрессы переживаю на работе? Я хотела сказать другое… Я взвинчена, мама!
– А я – никаких стрессов. Только тупость я переживаю, ежедневную тупость…
– Я взвинчена.
– Чем ты взвинчена?
– Тобой! Я устала быть на вторых ролях! Я получила как всегда: пришла мама и вылезла на первый план! Зачем ты пришла сюда? Здесь гуляет молодежь…
Она пытается вглядеться в лицо матери.
– Господи, какая ты пьяная, смотреть тошно…
– Пофигу молодежь, она везде гуляет, не только здесь… Мне стало ужасно больно и грустно без тебя… Я вдруг опять почувствовала, что ты уходишь из моих рук… Что я все теряю…
Она пытается вглядеться в лицо дочери.
– Доча, ты шатаешься как свинья… Ты не замечаешь сколько звезд вокруг… какой чудная июльская ночь… зовет куда-то…
– …блевать…
– Не только…
Вдруг кричит:
– О, ночь, не жги меня! Я все теряю! Поцелуй меня ночь, успокой!
– Что ты теряешь? Поэтому ты пришла и сказала, что хочешь… – Она колотит кулачками по спине Ангела. – …что хочешь трахаться, трахаться, трахаться!
Ангел мычит, ему больно.
Галкина колотит по спине Ангела:
– Не-смей-бить-в-моем-доме-посуду!
Ангел мычит.
– Я говорила, что я хочу ребенка!
Колотит:
– Ребенка! Ребенка! Поймешь ты это когда-нибудь или нет?
Дину трудно остановить.
– Ангел, туфельку, блин!
Ангел снимает с ее ноги туфлю и покорно протягивает.
Дина колотит по спине Ангела с удвоенной силой.
– Еще раз повторяю для тех кто в танке! Как можно сделать ребенка без секса?
Галкина пытается отобрать у дочери туфлю:
– Отдай! Не смей бить в моем доме туфлей об стол!
Отобрала, колотит по заднице Ангела:
– В моем-доме-не-надо-стучать!
Ангел, стиснув зубы, доволакивает женщин до машины, рассаживает и наконец сам втиснулся за руль. Долго еще он слышит вопли женщин.
– Я смотреть не могу на тебя какая ты пьяная!
– Посмотри какое уродливое у тебя лицо от водки!
– Я не пью водку, а ты опухла от пива!
И так далее, и тому подобное.
Каждую пятницу на дверях «Кастинг-Центра ТВ» вывешивают разноцветные шары и крупные плакаты о свадьбах. Что-то вроде: «Светочка! Совет да любовь!»
Не обошлось и сегодня. «Володя и Ксюша! Поздравляем! Отдел маркетинга и АХО».
Из машины ярко-желтого цвета вышла председатель продюсерского совета Галкина, расписалась на объявлении, пририсовала крупную ромашку… Так принято, элемент корпоративной культуры.
В студия «Геи Новые» не смолкают голоса молодых режиссеров-постановщиков Аси и Веры.
Парням смотреть на таких обычно тошно, ибо две девчушки-тараторки (однотипные худосочные, в очках, без косметики)в гендерной харизме совсем не замечены.
Под стать им и безгрудая сценаристка в вечном свитере или еще какой-то хрени. Она все время записывает ход мыслей тараторок, сюжетные наработки – глаза ее под очками чисты как дистиллированная вода.
Ну а консультирует всех трансвестит Амалия. Эта крашеная (или крашеный) красотка-дылда в аляповатом платье, с огромной модной сумкой через локоть. Смотреть на такую красотку еще тоскливее.
Впрочем, «геи» – два хорошо подкаченных парня (Кошелев и Синицын) – не любопытны. Эти ребята не любопытны в принципе, а уж в этой ситуации…
В центре площадки они пробуют танцевать вальс, как велено.
Остальные «геи» расположились вокруг, внимательно вникают в то, что говорят им. Выделятся худосочный агент по рекламе некто Игорь Вологжанин – он всегда с брезгливым выражением лица.
– Кошелев! – тараторят Ася-Вера. – Вы забыли о чем мы говорили на прошлых пробах? Больше чувства, больше.
Амалия поучает:
– Когда я жила с Сергеем Михайловичем у нас сначала был долгий романтический ужин, а потом… Потом мы красиво танцевали и долго смотрели в глаза друг другу…
«Геи» хихикают.
Амалия снова и снова щелкает парней на мобилу, – прихватывает и Вологжанина (хоть и неказист) да еще пару-тройку физиономий.
Потом она в туалете перещелкивает фотки и тихо вздыхает:
– Какие мальчики! Ну, какие свежие мальчики!
И каждый кадр бережно целует.
– Мне всего 43, а я уже боюсь своей задницы. Это нормально?
Это входит Галкина, весь день она разговаривает по телефону, обходя студии. За ней тащится румяная девушка-пончик Надя, ассистентка.
У Нади с Галкиной свои многомесячные разборки, почти что родственные.
– Это нормально? – повторяет Галкина.
Надя бубнит в спину Галкиной:
– Я начала бояться раньше, в 22. И ничего, живу же. Сейчас вы скажете: тупа и счастлива.
Галкина садится:
– Что мы смотрим?
– История № 4, – докладывает Надя. – Один строитель, другой – сельчанин. Они без ума любят друг друга, а вечером культурно отдыхают дома… – Подумав. – В круженье вальса…
Галкина встает, направляется к выходу, за ней Надя.
– В круженье вальса… В вихре танца… – бормочет она. – Это электорально? Так бы и убила…
Говорит в трубку:
– А что будет в 45, когда уже в 43 я боюсь себя…
– Да-да, а вы что думали? – Амалия возмущена смешками «геев» – Сразу ЭТО? Не успел прийти с работы – и давай?! Не надо кошмарить людей!
Вологжанин, брезгливо оглядывая парней еще раз уточняет, как будто его кто-то спрашивает:
– Учтите, я здесь, только для чтобы сделать блоху электоральной… Я не такой…
– Да ладно тебе… – раздаются ленивые голоса. – А почему блоха неэлекторальная?
– Вы что?! Не верите?! Я не такой!
Распахивается дверь, спиной влетает какой-то кудрявенький парнишка, теснимый Алисой (она – менеджер по актерам) и Надей. Кажется они надыбали еще одного не такого.
– Я не такой! – клянется пацан. – У меня все нормально!
– Ты что, не был маленьким? – Надя и Алиса законно возмущены.
– Был.
– А все мальчики друг другу показывают пиписьки, ты забыл? Скажешь, не показывал?!
Ася-Вера жарко тараторят:
– Да, вот именно! Не показывал, что ли?
Амалия о своем:
– Мы тоже любим красивый ужин, красивые танцы при свечах, стихи, отдых на природе, загадки-разгадки! Не беспокойтесь, у нас культура на высочайшем уровне!
Ася-Вера приказывают:
– Итак, Кошелев! Пришло время красивого медленного танца перед сном, так?
Входит Галкина, разговаривая по телефону, садится.
– Что смотрим?
– Сто раз говорила, геев, – упорно откликается Надя.
– Я ничего не помню… У меня ничего не оседает в памяти… Так что смотрим?
Надя раздражена:
– Геев!
Нервно:
– Пи-да-ра-сов!
На взводе:
– Жопников!
Галкина пугается:
– Надя, это неполиткорректно…
Она набирает номер:
– Доча? Зачем ты бросаешь трубку?
Она встает и выходит; за ней Надя.
– Не смей при мне бросать трубку! Я вся на нервах. Не презирай при мне этого несчастного сексоголика, он лучше, чем ты думаешь, лучше!
В самом деле, почему Дина иногда раздраженно бросает трубку? Причин – тысяча, довольно нервная жизнь в офисном центре «Моцарт» на Ильинке.
Судите сами. Все у всех вроде хорошо и спокойно, время перевалило за обед, везде царит сытая дрема, но есть одна девушка, которой после обеда совсем не дремлется.
Это уборщица-гастарбайтер Кима. Она бежит по коридору, рыдая. Влетает в кабинет заместителя гендиректора по хозчасти Виктории Павловны. Сами понимаете, что Пална – это величавая властная дама к 50-ти, вся в золоте и бижутерии как новогодняя елочка. Чего вы хотите – офисный центр на Ильинке, сами понимаете сколько может здесь стоить квадратный метр.
– Что, опять? Опять? – пугается Пална. – Ну, мерзавка!
– Ага, ага…
– Ну, гадина! Ну, зараза!
Пална хватает «мыльницу».
– Чего написала?
Выбегают из кабинета.
– Чего написала, спрашиваю? Опять это…
Пална сосет свой свинячий палец:
– …Хочу…
– Ага, ага!
Пална гневается пуще прежнего:
– Где Сычев? Где этот огрызок хренов?
Возникает курьер Сычев, что-то жуя на ходу. Это худой лоховатый парнишка – не без чудинки, замызганный. Про таких всегда можно говорить, что у них водятся паразиты.
Сычев устремляется за дамами, вроде как дорога каждая минута.
Врываются птицей-тройкой в женский туалет на втором этаже, распахивают дверь злополучной кабины. Кима бросается стирать мерзкую надпись.
– Не трогай пока! – отпихивает Киму Пална. – Да не стирай, дурья башка! – Фотографирует. – Как жить в атмосфере сексоголиков, ну как?!
Отдает приказ Сычеву:
– Живо за Мариной Евгеньевной!
Офис компании «Риэлт-Мастерс» представляет из себя две комнаты. Дина украдкой за столом допивает пиво, бутылку прячет, в рот забрасывает жвачку.
Виновато вздыхает:
– Я стала много пить…
Как всегда крестится, целует нательный крестик.
– Спаси и пронеси, Господи. Бог, помоги мне, ну, пожалуйста, Бог, помоги мне, дай мне счастье…
Сычев торопится во вторую комнату, где за столом холодная дама под тридцать.
– Марина Евгеньевна… Ел-палы… Ну, там… е-мое…
– Опять?
Сычев хватается за голову:
… Пална там… В туалете… Жесть…
В женский туалет вместе с Мариной Евгеньевной топает и сердитая Дина.
Пална как бы в шоке, как бы схватилась за голову, как бы в безудержном горе раскачивается у окна.
– Полюбуйтесь, что вытворяет опять. В такой атмосфере дальше жить нельзя. Что скажете, как председатель совета арендаторов?
Марина Евгеньевна как всегда холодна и несколько рассеянна – уж такой она человек. Когда-то она преподавала русский язык в школе.
– Ужасно. «Хочу» через «о» вообще-то пишется…
– И все?
– Нет, не все. «Сосать» тоже… А «дико» само собой…
– Да разве такая может грамоту знать? Немедленно собираем совет арендаторов, немедленно! Как мы живем в атмосфере распущенности, ну как?
Дина шепчет Марине Евгеньевне:
– Ненавижу эту дуру! До мужиков даже притрагиваться противно, а уж это…
Марина Евгеньевна пробует на палец помаду, Кима плачет громче, чего-то не по-русски вопрошает.
– Чего она так убивается? – с искренним любопытством интересуется Марина Евгеньевна.
– Она спрашивает – как после этого…
– Что как?
Пална сосет поросячий благоухающий палец, сверкающий бриллиантом:
– …есть мороженое?
– Ага, ага…
Сычев возмущен:
– Ложечкой! Ты совсем неграмотная, Кима?
Кима замахивается шваброй, Сычев отбегает за громоздкую Палну, спрятался как за шкафом.
– Пална! Чуть что – сразу руки распускает.
– Кима, ну-ка тихо! Тут головой надо работать, головой и анализом!
Срочное совещание совета арендаторов собрали уже назавтра, как всегда в кабинете Палны. По левую руку от нее – старший рабочий по зданию Николай Михайлович Долгопят. Ему за 60, но он всегда занимает активную жизненную позицию; про него всегда можно сказать, что он правильно мотивирован, устремлен к новому, самостоятельно принимает решения – он тот, кто сам формирует события, а не события его.
На собраниях он выглядит торжественно. На груди медаль. Он постукивает папиросой о портсигар (давняя привычка).
Когда Долгопят прикрывает устало глаза, на веках можно прочитать наколку: «Не буди».
– А сейчас выступит уборщица Кима, – руководит процессом Пална. – Встань, Кима, и скажи как есть.
Кима встала – в слезы.
– Ну, говори как есть, ничего не утаивая.
Кима воет громче, в арсенале у нее как всегда всего два русских слова:
– Ага, ага…
Садится.
– Вот и я того же мнения, что простые рабочие люди! Мы вам даем такие преференции, такие бонусы, такую мотивацию, господа арендаторы…
Дина раздражена:
– Ну при чем здесь преференции и бонусы? Разве мы не платим исправно арендную плату?
– Да какая там плата, я умоляю! В Кремлевском кольце, за такие деньги… Смешно! Да тут до Путина рукой подать! Сердце России!
– Свернул направо – и Кремль, считай! – подтверждает Долгопят.
– Причем, за копейки! Не хочется смотреть на Кремль – пожалуйста за МКАД! За кольцевую, Диночка, к Ашану, к таджикам! Еще раз говорю – мы такие преференции, а вы нам в ответ? Гадюшник!
– Я не говорила такое!
Марина Евгеньевна шепотом уговаривает:
– Подожди, Диночка, я сама. Оставь это мне…
Пална:
– Через дорогу детский центр «Танцевальный Малыш»…
Долгопят:
– …во дворах детский сад «Знайка и Умейка»…
Пална:
– …ниже школа 461 с оздоровительным уклоном… Правильно, Сычев?
– Ну, ел-палы… Мелкие всякие копошатся… как блохи…
Долгопят стал строг и политически вдруг ориентирован:
– Повернул направо, вот он Кремль, вот он Путин! А тут что? Хочу, простите…
Кладет палец в рот, сосет. Смешки молодых девчонок.
– Да что вы заладили – Путин, Путин… Там не Путин, кстати, а Медведев.
Долгопят поправляет медаль:
– Если вам Путин ничто, то нам – что! Не пустой звук.
Сычев тоже возмущен:
– Ну, ел-палы… Путин… Медведев…
Девушку на дороге готов обидеть всякий, тем более, если она хороша собой, умна, воспитана, – тем более, если она едет в храм с благой целью: в очередной раз попытаться причастить бабушку, вернее, добиться хотя бы исповеди от нее.
Хамских приемчиков обидеть девушку много, но нынче – новшество, о котором Дина незамедлительно оповещает мать.
– Мама, ты смотри, он презерватив показывает! Козел, сдвинься вправо!
Галкина заботливо подсовывает Анастасии Егоровне открытую брошюрку «Помоги, Господи, изжить гордыню».
Наставляет:
– Почитай на этой странице… Уйдет гордость… Сейчас исповедуешься, потом причастишься, и перестанешь наконец драться…
Анастасия Егоровна послушно кивает.
Галкина возвращается к прерванному разговору:
– В сорок два года…
Дина поправляет:
– В сорок два с половиной!
– В сорок два года…
– В сорок два с половиной!
– Зачем ты опять хочешь сказать, что старая? А ты… ты наглая молодая кобыла! Наглая и безмозглая!
– Ну ладно, мама, забыли. Но ты скажи, какая может быть жизнь после сорока? Одни слезы!
Закипает:
– Козел, сдвинься вправо! Мама, ты смотри, он опять презерватив показывает!
Кричит:
– Знаешь куда его засунь?! Не знаешь? Значит, Бог ума не дал!
Раздраженно возвращается к прерванному разговору:
– Ну и какая жизнь после сорока? Тут и в двадцать-то никакой… одни нервы вот с такими уродами…
Она сует в окно фак.
– Доживешь – поймешь. Не только слезы.
Мечтает:
– Я вижу ребеночка… Я неотступно вижу ребеночка… Вот он кричит: «Мама, посмотри у меня во рту… Я съел какую-то бяку… Мама, не тупи, давай быстрей!»
– А про Чеснокова говорить? – сомневается Анастасия Егоровна.
Дина вопит:
– Урод! Урод, я сказала!
Анастасия Егоровна поддерживает внучку:
– Ну, да, приворовывал, правильно ты говоришь, внуча… Приворывал Чесноков, это точно…
– Не страна, а полный Гондурас! Держите меня семеро, я ему сейчас яйца отгрызу!
Бабушка любопытничает:
– Где яйца?
Подумала и добавила:
– Ну да. У Марии Степановны две чайные ложки украл… У Яшиной 100 рублей украл… Вот не помню, прищепнула я его, когда обмывала… Или не щипнула… Три года прошло. Прищепнула, Лена?
– Прищепнула… Может и пристукнула…
– А вы говорите не бить. Как наших людей не бить? А если он руки-ноги не гнет, упрямится…
– Мама, хватит о покойниках, я жить хочу…
– Так значит правильно прищепнула?
– Не забывай, мама – мертвого прищепнула!
Галкина вздыхает и опять мечтает:
– Мне кажется все только начинается.
Счастливо добавляет:
– «Мама, не тупи, давай быстрее, я съела бяку! Вызывай скорую!» Именно так ты говорила, доча… А теперь кто скажет?
– А про Кулешову говорить? Крутанала ей ухо, когда ногу не сгибала… Говорить, Лена?
Галкина закипает:
– Говорить! Это же исповедь, мама! Ты страшная грешница, мама, страшная! Ты хоть сама понимаешь, что ты делаешь? Обмывая, ты регулярно избиваешь покойников в последний путь, регулярно!
– Что ты такое говоришь матери?
– А ну повтори честно: обмывая покойников, я их регулярно пощипываю, постукиваю по темени, сую тумака, накручиваю уши…
– Когда? И что ты такое говоришь?
– Слабо, мама? Тоже мне знатная обмывальщица! Ты их уже три года избиваешь, три!
Дина бьется в истерике:
– Убери фак! Среди идиотов мы сами станем идиотами! Убери фак, я сказала!
– Где фак? – интересуется бабушка.
– Страшная грешница! Умей отвечать за свои поступки!
– Нету фака, что ли?
– И оставь гордыню! А ну открой книгу! Открой книгу!
Старушка послушно открывает захлопнутую брошюрку.
…Старушку выводят из храма спустя полчаса. Галкина помогает матери сесть на заднее сиденье машины. Дина поднимает от руля заспанное лицо, прикемарила.
– Никак?
– Как всегда. Нет у нее грехов и все. Как ангел чиста.
Дина вздыхает:
– Третий год не можем причастить…
Включила зажигание:
– Не забудь, в пятницу я на объекте… Проектируемый проезд 6445… Чтоб сгореть ему синим пламенем…
– Слушай, ПП – это не Проектируемый Проспект? Ты точно знаешь?
– Пэпэ – это проезд. Заколупалась… В печенках уже, полгода не могу найти клиента…
– Где фак? – почему-то опять спрашивает Анастасия Егоровна.
Дина уезжает. Галкина тоже поймала машину, села.
По понедельникам на подъезде кастинг-центра висят свадебные поздравления, оставшиеся с пятницы. Не всегда Галкина помнит об этом. Вот и нынче: автоматически бросила фломастером на бумагу свою подпись, привычно нарисовала ромашку рядом с той, которую рисовала в пятницу.
По коридору, озирая двери студий, идет светловолосый парнишка, оглядывая листочки.
«Присяжные-Новые, судьи, случайные свидетели», «Шваль-Антагонисты», «Предатели – кто они?»
Навстречу Галкина, за ней Надя, всхлипывая.
Галкина жалуется по телефону:
– Доча, я замучилась с этим личным психотерапевтом.
Голос Дины почему-то сонный, хотя уже середина дня.
– Он сказал, что ты ку-ку?
– Это я сказала, что он полный псих на всю голову!
– Не знаю, не знаю…
– Он не мой личный врач, а мой личный сумасшедший.
Надя мстительно бросает в спину Галкиной:
– Да, я тупая! Но счастливая, в отличии от Вас! Повторяю в сотый раз: тупая и счастливая!
Кружит словно в танце:
– Вот какая я тупая и счастливая, назло Вам! А Вы нет!
Парнишка спрашивает:
– Алису не видели?
– Зачем мне сумасшедший, если я сама ку-ку? Надя, это кто? Срочно в геи!
– Я не такой! – уперся парнишка.
Надя, всхлипывая, с ненавистью наступая на парнишку.
– Да кто это тебе сказал? Кто?
Парнишка прижимается к стенке. Галкина и Надя проходят мимо.
На одной двери листочек «Престарелые жертвы насилия + ДойчТВ». Парнишка заглядывает.
Бабулька за 70, до того выкладывавшая в холодильник из сумки творог и творожную массу, шустро семенит к инвалидному креслу и принимает позу убитого горем человека – жалко трясет головой, скривив лицо как полоумная. Зовут ее Елизавета Мироновна.
– Алису не видели?
– Чего? Не видишь, я глухая? В шоке? Не видишь?
– Вижу. Так не видели Алису, агента по актерам?
Бабулька молчит, старательно трясет головой. В кармане ее халата заливается мобильник «Калинкой-малинкой». Бабулька ловко выуживает аппарат.
– Сколько раз повторять: глухая я и в шоке. Изнасилованная, не видишь?
– Да вижу, что Вы заладили?
Какой голос из-за ширмы интересуется:
– Кто там, Лиза? Чего надо?
Выходит дедок. Паренек, чертыхнувшись, исчезает.
– Лиза, не приставал?
– Не приставал.
– Ну и Слава Богу. А то сама знаешь, сколько сексоголиков развелось теперь. Отвернешься, а он уже…
Парнишка опять идет по коридору, поглядывая на листочки.
«Присяжные к Смирнову», «Синеглазка. 3 сезон», «Самоубийцы», «Семейнозависимые», «Монологи всякой шушеры», «Эмоголики».
Торкнулся на монологи всякой шушеры, закрыто.
Перед дверью «Геи-Новые» парнишка испуганно озирается, несмело открывает дверь. Вскоре выскакивает оттуда как ошпаренный.
Из студии «Синеглазка» выходит Галкина с трубкой. За ней Надя и Алиса.
Галкина раздраженно отрывается от телефонного разговора:
– Я же сказала – этого в геи! Надя, у нас чудовищный недобор!
– Я не такой!
Алиса и Надя наступают, прижимают парнишку к стенке.
– Да кто тебе сказал, кто?
Когда-то одна очень близкая женщина сказала мне, что идеальная семья должна напоминать стайку обезьян: чаще сбиваться в кучу и вычесывать друг друга.
Возможно так оно и есть, по крайней мере в семье Галкиных подобное случается нередко.
Поздними вечерами женщины располагаются на диване, голова матери – на коленях дочери. Дочь расчесывает ее длинные волосы, слушая дремлющие речи.
– Когда я была молодой, любила до смерти одно стихотворение Вознесенского, сейчас уже забыла… А ты все расчесываешься, а ты все расчесываешься там был рефрен… Я люблю когда со мной чего-нибудь делают…
– А я терпеть не могу когда прикасаются к моему телу. Никто и никогда. Я тебе говорила про одну у нас на работе? Упорно пишет в туалете «Дико хочу…» Ну и тэдэ. Не можем поймать эту незнакомку.
– …волосы расчесывают… моют… Это из детства. Я до сих пор помню тепло маминых рук. Теперь она обмывает только покойников…
– Когда она перестанет их избивать?
Подумала, добавила:
– А может за дело? Это правда, что после сорока обмытых – прямиком в рай?
– Поищи вошек. Она в детстве часто искала вшей.
– Да нет никаких вшей.
– Ну и что – а поискать разве трудно?
Дина как будто ищет вшей. Звонок на городской. Дина протягивает трубку.
– Тебя. Молчит и молчит. Почему он звонит на городской?
– Он так шифруется.
Говорит в молчащую трубку:
– Ангел, я люблю Вас, успокойтесь… Из всех ангелов я люблю только Вас…
Ласково (как будто поет):
– Вас… Вас… Вас…
Дала отбой.
– Бедный Ангел. Мама, выходи за него замуж. Он тебя уже год носит на руках… Правда, пьяную…
– Тебя, кстати, тоже… Тоже пьяную…
– А трезвая ты сама не захочешь. Ибо глупость. Чего он звонит и молчит?
– Он боится получить отказ. Поэтому молчит.
– Кстати, ты заметила какой у него огромный пенис? Когда он несет тебя на руках, у него жутко набухает эта штука, сто раз видела.
– У ангела не должно быть пениса. Я его люблю, но без пениса.
– Ну и куда теперь ему деть эту штуку?
– Хочешь расскажу как я хочу ребеночка?
– Дорогая мама! Я это слышала уже сто раз.
«Дни бегут… За рассветом закат…» – пелось в одной старинной душевной песне.
Надя режет красиво лимон к коньяку. Елена Андреевна набирает в Скайпе номер дочери. Ее мобильный откликается.
– Куда ты мне звонишь? Я на объекте.
– Скажи мне еще чего-нибудь про геев. У нас недобор…
– У тебя же есть консультантша эта смешная… в платье… Амалия, что ли?
– Он тоже говорит, что геев полно вокруг, все геи, надо только приглядеться… Я, правда, никогда не приглядывалась…
Галкина показывает жестом Наде налить стопочку.
– Правильно она говорит. Те, что не геи – козлы. А те что не козлы – геи. Ты так не думаешь?
Выпила.
– Я ни о чем не думаю, я думаю только о себе и о своей мерзкой заднице. Видела ли ты в жизни огромную задницу ужаснее моей? Когда она успела нарасти? И где была я?
– Мама, не начинай.
Надя стонет:
– Господи, Елена Андреевна, ну хотя бы один день можно обойтись без Вашей задницы?
Пошла к дверям, спрашивает:
– Опять этот… с блохой… С антиблошиным пресперантом…
– А что мы решили с блохой?
– Не брать. Мерзко, неэлекторально. Люди испугаются.
– Весь день я пью коньяк и не пьяная. Я уже не умею пьянеть?
– Да, это ужасно. Так звать его? Он принес дополнительные промоматериалы, поступившие от поставщика.
– Блоха… Это кошмарно. Я ни разу их не видела.
– Их не видел никто, только ученые.
Дает знак. Входит Вологжанин.
У Вологжанина хорошо поставлен голос, хорошая дикция, сразу видно что шельма.
– Вашему вниманию предлагаются дополнительные материалы для постановки нашего продукта «Фервецид-Бло» в рекламный блок.
Он протягивает фото какой-то старушки с букольками.
У него хорошая дикция, мать его за ногу!
– Вот история Джессики Хампл из штата Коннектикут. Ей было 94 года, она была в блестящей форме: посещала клуб рок-н-ролла при местной христианской общине, плавала в бассейне и без ума увлекалась лаун-теннисом.
– Она что, умерла от паразитов? – спрашивает Галкина.
– Косвенным образом да. Ее любимую кошечку заели насмерть блохи. Вскоре от стресса умерла и она сама.
Надя с готовностью всхлипывает:
– …И сама… И сама…
Никогда Надя не может устоять перед серьезными историями, в которых кто-нибудь мрет.
– В геи к нам пойдете?
– Простите, не понял. Вы некоторым образом не по адресу.
Галкина вскакивает и грозно наступает.
– А кто Вам это сказал, кто?
Надя тоже наступает:
– Вот именно! Кто это проверял?
Добавляет – с радостью, вдруг:
– Елена Андреевна, он и так у нас в геях! Я просто забыла!
– Поработайте еще, а там решим вопрос с блохой. Пока неэлекторально.
В самом деле, это 3-этажное бывшее промышленное здание на окраине Москвы сидит у Дины уже в печенках. Просто какое-то проклятье, три месяца «Риэлт-Мастерс» не может найти арендатора!
Во двор въезжает машина Дины, за ней другая. В ней молодой человек Терехов, огненно-крашеный малый.
Терехов вытягивает голову из салона. На голову тут же садится курица, слетевшая с будки КПП. Рядом охранник этой будки, в ус не дует, зевает, сонный сегодня день.
Терехов брезгливо утирает платочком волосы.
– Что это у вас курицы тут того… понимаете, да?
– Понимаю.
– Они могут того… понимаете, да?
Он снимает огненный парик; обнажается полная плешь.
Терехов тычет в плешь:
– Она мне не того?
– Да нет, не того.
Терехов на всякий случай вытирает плешь платком, надевает парик.
…В унылом помещении под офис тянется вялый разговор между Диной и Тереховым, иногда вклинивается охранник этажа.
Вид из окна не способствует бодрости. Забор, за ним какой-то двухэтажный облезлый барак-залепуха, кирпичная труба, из который валит подозрительный ядовитый дым.
На бараке большой веселенький банер: «Культурный центр «Евразия и СНГ. Начало строительства октябрь 2011 г.»
По двору ходит гастарбайтер, почесывая себя то сзади, то спереди. Время от времени он лениво вызывает кого-то из открытых дверей:
– А ну выходи… Выходи давай…
Терехов демонстрирует разочарованность:
– Вы мне сказали, что это прекрасный офис…
– Это действительно прекрасный офис для такой цены.
Мама в своем репертуаре:
– Кто мы без ребеночка, кто? Я – старая швабра, мочалка… А ты просто молодая блядь.
– Мама, ты на всю голову, да? Да? Как ты можешь так называть собственную дочь?
Галкина, чувствуется, стучит кулаком по столу:
– Сколько раз тебе говорить! Учись видеть правду, какая бы беспощадная она ни была! Открой глаза и посмотри на правду!
– Я вижу правду! Ты точно тупая старая калоша – это правда! А я не старая и не тупая, я живу интересно и насыщенно, ты поняла, да?
Гастарбайтер опять чешет то спереди, то сзади.
– Послушайте, почему он все время почесывается? – не понимает Терехов.
– Ах, ты не поняла, да, мама?! Не поняла?!
Отрывается от телефона:
– Кто почесывается? Еще раз повторяю: культурный центр Азии и Востока… Мы с уважением относимся к чужим традициям… Что тут непонятного? Мама, это ужасно то, что ты сказала, ужасно!
Гудки, Дина дала отбой. Не услышала как мать с досадой стучит ладонями по столу.
– Нас Бог не любит, Дина, за то, что мы без детей… Неужели ты не чувствуешь, как страшно жить, когда тебя не любит Бог? Дина, ты не чувствуешь?
Возмущению Терехова нет конца:
– Хватит чесать свою немытую жо…
Подумал, пришел к выводу:
– Ну и урод!
Из дверей наконец выходит тот, кого ласково зазывал гастарбайтер: ишак.
Терехов злорадствует:
– А зачем они выводят ишака под наши окна? Откуда здесь, вообще, взялся ишак?
Дина набирает номер:
– Мама? Повторяю: это культура востока, мы уважаем чужие традиции…
Охранник сочувствует Дине:
– Что Вам все не так? Чего девушку мучаете?
Ишак обильно испражняется.
Терехов зорким глазом это замечает первый.
– Вы видите – он того! Я еще на вахте почувствовал, что все к тому!
Охранник – горой за Дину.
– Ну и амбиции у Вас, молодой человек! Еще спросите, а будет ли он подтирать задницу!
Добавил с апломбом:
– Не будет. У него нет туалетной бумаги.
– А вы умник, я смотрю! И за эту красоту 200 долларов?! За квадрат?! Я с ума, что ли, сошел арендовать этот цирк? Никогда!
Ушел, хлопнув дверью.
Снова про любвеобильных обезьян поздним вечером. Женщины – на диване, голова матери на коленях дочери. Дочь расчесывает.
– Хочешь расскажу как я хочу ребеночка?
– Я слышала двести раз.
– Скоро мамы не станет. Скоро и ты упорхнешь в свою жизнь. С кем я останусь? Доча, а я так тебя люблю… Ну с кем я останусь? Ты у меня одна. У меня никого нет.
Дина передразнивает:
– С кем? С ребеночком… с пусенькой-апусенькой…
– Не дразни меня. Поживешь с мое – все поймешь…
И ласково бормочет, закрыв глаза:
– Ах ты моя крохотулечка… Если я не рожу – я сойду с ума.
Звонок на городской.
– На, опять тебя.
– Ангел плачет. Его слезы невидимы миру.
Ласково в трубку:
– Ангел, успокойся. Я никогда не выйду замуж.
Трубка молчит.
– Я просто рожу ребенка и все. Не плачь, Ангел. Ты всегда со мной. Спокойной ночи.
– Если рожать, то почему не от него? Он хороший преданный мужик. Почему?
– Нипочему. Не знаю почему.
На Проспекте Мира в середине дня ее машину тормозит инспектор Михайлов.
– Превышаете. О чем-то опять задумались?
Галкина молчит: да фиг знает о чем…
– За полгода я остановил Вас 25 раз. По сути Вы законченный рецидивист, Елена Андреевна.
Галкина открывает дверь. Михайлов с заметным удовольствием садится.
– Так о чем думают женщины, когда находятся за рулем.
– Не знаю.
– Вы 25 раз не ответили мне. Может быть сегодня по случаю юбилея?
Галкина опустила голову на руль. Как ему сказать о чем думают женщины, когда они думают фиг знает о чем.
– Я думаю о том, что я тупая и одинокая. И это ужасно понимать, ужасно чувствовать.
– Да.
– Я просто одинокая и неустроенная. Иногда мне хочется закрыть глаза и уйти куда-нибудь…
– Босиком?
– Почему босиком?
– Потому что мне тоже хочется уйти куда-нибудь. Босиком.
– А что Вам мешает?
– Не знаю. А вам?
– Не знаю. Но я никуда не уйду потому что я жду… Жду ребенка…
Михайлов ироничен:
– Семь месяцев назад вы говорили то же самое… – Кивает на живот. – А где оно оно? Ничего не видно.
– Но я же жду оно…
В кастинг-центре уже давно завелась какая-то рыхлая молодуха с больным ребенком – все дни таскается за всеми, тянет за рукав.
– Ну, хорошо, я слушаю тебя: я – мерзавка, я дрянь, у меня мерзкая жирная задница… Ты это хочешь сказать, Дина?
Молодуха канючит:
– Ну-ка, скажи «а»!
– Зачем? – не понимает ребенок.
– Видите, даже «а» не говорит! И где теперь денег взять на лечение? Тут без телевидения не обойтись…
Галкина торопится дальше. Заскакивает в туалет, захлопывает кабину.
Дождался! Подкараулил!
Из соседней кабины выходит косой парень (Геннадий Запечный) с непомерной клетчатой сумкой, набитой всяким мелким товаром – утюгами, фонариками, зажигалками, мягкими игрушками и т. д. Геннадий Запечный – торговый представитель хрен знает чего. Может быть бренда «1000 мелочей и всякая херь впридачу»?
Косой достает из сумки неказистую брошюрку: «Геннадий Запечный. Как быть красивой и привлекательной». Вкрадчиво начинает зачитывать у запертой кабины:
– «Красота женщины – сильная красивая духовная сила природы. И тот кто познал женщину, кто брал ее стремительно и страстно…»
– Я обязательно куплю, Геннадий, обязательно куплю, только дайте сходить в туалет!
– Так оно ж тому не мешает… А фонарик с зажигалкой возьмете? 32 рубля по скидке. Или ножеточку, хорошая вещь в хозяйстве…
Врываются Надя и Амалия, набрасываются на Косого, тащат на выход вместе с сумкой.
Амалия не на шутку сердита:
– Я ему сейчас такую истерику закачу!
Сунула несчастному пендель.
– Такую истерику закачу! Ну достал всех своим мелким бизнесом!
Галкина жалеет:
– Надя, купите у него две книжки и фонарик…
Косой вопит:
– И ножеточку! Вещь нужная: чик-чик и поточил!
Немецкая корреспондентка Наташа Рауберг наконец здорова после внезапной июльской московской простуды, деньги из Германии уже перечислены на счет кастинг-центра, Наташа в полной мере может приступить к многолетней работе над вопросом, который волнует весь женский мир: когда мужчины всего мира прекратят насиловать женщин всего мира?
Галкина торопится в студию, чтобы проверить как начались съемки в студии «Изнасилованные старушки+ДойчТВ», все ли в порядке с жертвами?
– Только мой ребеночек скажет это с настоящим восторгом, только он, доча, а не какой-то мужик, неужели непонятно? – Галкина деликатно протискивается в дверь. – Дина, это непонятно?
На площадке все хорошо.
Изнасилованная Елизавета Мироновна покойно сидит на стуле, сухопарая Наташа Рауберг тоже вполне довольна. Ко всему прочему ей поменяли переводчицу так как прежняя была излишне эмоциональна, что мешало работе с первого дня. Нынешняя суха как хворост.
Галкина автоматически начинает неторопливый круг хождения вокруг площадки.
– Он посылал на Вас психологическую атаку, перед тем как подвергнуть насилию? – возмущена Наташа. – Он говорил Вам всякие унизительные слова, принижающие образ женщины?
– Какие слова, пьян же был… – объясняет дедок. – А вот трусы тоже надо заснять. Первым номером!
Он разворачивает трусы в газеточке.
– Это теперь как платье Моники Левински, на вес золота. Снимайте.
– Чьи трусы? – не поняла переводчица.
– Да этого мерзавца! Сделал дело, а трусы забыл по пьяни… Мы их в экспертизу пустим.
На втором круге хождения Галкина восклицает:
– Я перезвоню, но ты выслушай меня. Слушаешь? Только мой ребеночек скажет с восторгом: мама, ну у тебя попа… Только моя кровиночка это скажет…
Наташа отрывается от интервью и говорит что-то встревоженным голосом остановившейся Галкиной.
Переводчица переводит:
– Елена, ужасный случай насилия в Россия. Эту бабушку на съемках народного деревенского шоу случайно изнасиловали…
– Да-да, я помню. И кажется, помню кто…
Переводчица поясняет:
– Молодой пьяный оператор, ночью. Пошел к своей девушке и случайно забрел в палатку со спящей массовкой…
– Какой ужас…
Дедок тоже возмущен:
– Ужас не ужас, а пусть заплатит теперь, правильно я говорю? Ты отстегни маленько жертве, правда? А так я до суда дойду. Это что же получается: среди бела дня твою супругу схватили…
– Ночью же… – не поняла переводчица.
На глаза Галкиной наворачиваются слезы:
– Но ты же говорила это, я помню! Я все помню, доча! Когда мой ребенок скажет такое – я заплачу от счастья!
Корреспондентка с удивлением смотрит на Елену Андреевну:
– Почему Елена плачет? Ведь Елизавета Мироновна жива и готова дать насильнику достойную месть!
Переводчица по-немецки поясняет Наташе:
– Елена Андреевна сказала, что у нее восхитительная огромная задница. И потом заплакала.
Наташа стала суха, теряя интерес:
– У нас в Европе среди прогрессивных женщин так не принято выражаться о себе.
Галкина, завершив второй круг вокруг съемочной площадки, выходит.
– Я просто хочу правильно расставить акценты в этом вопросе, Дина… Без сантиментов…
Вечера молодые влюбленные обычно проводят в ссорах. Как правило, свидетель этих ссор – старый кошак Федор Иваныч, который обычно располагается на ковре перед полуоткрытыми дверями спальни, когда молодые предаются утехам.
Впрочем, его зовут не только Федором Иванычем. Когда Стас его называет Боней, он тоже откликается. На Плесень он тоже отзывается.
Федор Иваныч незлобив, как видим, и добр сердцем. Шевеля ушами при громких вскриках, он чаще сочувствует Стасу, совсем редко – Дине.
– Если ты еще раз скажешь такое про мою маму, я тебя убью! Убери свой дрын, несчастный сексоголик!
– Убрал.
– Зачем ты фантазируешь о моей маме?
– О тебе, и о маме… Вместе… Вы – мои девочки…
– Девочки?! Я не ослышалась, несчастный сексоман?
– Не ослышалась.
– Не целуй меня в губы, это помада с блестками, ее нельзя портить!
– Зачем тебе блеск в постели? Нас никто не видит…
– Как это никто? Я себя прекрасно вижу! Я не могу без блеска… Не гладь волосы потной ладошкой, мне неприятно… Убери дрын!
– Это не дрын.
– Что-о-о? А ну повтори! Повтори! Сделай музыку чуть громче… Вот так я красиво полусижу? Убери дрын!
– Это не дрын… Это половой…
Звук пощечины. При пощечинах Федор Иваныч обычно вздрагивает и вскакивает. Взволнованно начинает ходить туда-сюда. Ни разу в своей жизни Федор Иваныч еще не получал пощечину. А это очень больно.
– Так что половой?
– … Отросток… – робко отвечает Стас.
– Половой отросток… Ладно, зачет. Вот так я красиво полусела? Это какой сок в пачке? Томатный? Я не пью томатный…
Стас в бешенстве орет:
– Это не отросток, а хрен! Это половой хрен!
– Вот именно! – горланит за дверью ошалелый от страха Федор Иваныч. – Давай, Стас, не уступай! Ты же знаешь их!
– Хрен! Хрен! – как заклятье орет Стас.
– Что-о-о-о-о?
– Немытый соленый половой хрен!
– Я долго терпела, блять, котик…
Глухой звук, это на голову Стаса опускается пачка сока.
Федор Иваныч торопится на кухню, подальше от греха. Стас выскакивает из комнаты, – голый, облитый красным.
Он пляшет как полоумный, ликуя:
– Хрен! Хрен!
Дина выскакивает за ним с настольным светильником в руке, с мобильником. Звонит маме.
– Мама, ты слышала? Ты слышала, что он сказал? Ты теперь видишь, какой он?! Мама, ты видишь, что он хочет и тебя, и меня?! Причем, тебя больше!
Автоответчик тоже обделался от страха, торопливо бубнит:
– Абонент временно недоступен.
Дина снова хватает светильник и начинает преследование. Круг по комнате, круг по кухне, удары по голове возле ванной комнаты.
– Бля-а-а-а! – орет Федор Иваныч на кухне. – Стас, нам пришел пиздец!
Наконец Стас заперся в туалете.
Скулит за дверью:
– Дина, прости…
– Хрен, говоришь? Немытый? Вот и сиди там с ним!
– Я принимал душ! Я свеж как никогда!
Дина отчаянно закрывает глаза.
– Подумать только: этот урод хочет мою маму! Он хочет нас вместе! Мама, если бы ты слышала! Если бы слышала!
Дина приносит остатки торта из комнаты. Из туалета доносятся звуки воды: очевидно Стас умывается из сливного бачка.
Голос Дины вдруг наполняется лаской, какой-то запредельной космической нежностью.
– Ты принимаешь душ, киса?
Стас за дверью позитивен и бодр, он готов начать жить сначала:
– Да.
– Ванна не мала?
Молчание.
Голос Дины совсем елейный:
– Ты опять свеж как бутон розы, кисуля? Чистый как умывальник… Открывай скорей, я хочу посмотреть.
– Не верь ей! – вопит из кухни Федор Иваныч. – Это подстава! Стас, это засада, придет пиздец!
Умытый Стас открывает.
– Вау, милый! Я принесла тебе сладости.
– Вау!
Дина впечатывает торт в физиономию Стаса, Стас захлопывает дверь.
– Вот тебе за маму! Чтобы моя мама… Да с таким как ты…
Тишина.
Дина приносит из холодильника три бутылки пива. Залпом высаживает одну, тут же с жадностью другую, задумчиво делает пару глотков из третьей. Звуки воды. Это опять умывается Стас из сливного бачка.
Дина задумчиво произносит:
– Кажется, я стала много пить…
Приносит еще одну.
– Пойду насру ей в туфель! – орет на кухне разгневанный Федор Иваныч. – Она всех достала! Она – мировое зло! Она получит сейчас крутую месть, Стас, не плачь!
…Через полчаса Стас, проклиная все на свете, моет ее туфель в раковине. Второй валяется рядом, он только что погулял по голове Стаса.
– Здорово я ее опустил? – опасливо тянет голову в дверь Федор Иваныч. – Стас, держись меня, мы одна команда. И мы уделаем ее, уделаем!
Совсем уж поздним Стас выходит из лифта на руках с пьяной дремлющей любимой.
– Кажется, я стала пить как лошадь… – бормочет Дина. – Ну а как не пить с такими уродами, мама, как? Ты забыла в какой стране живем?
Еще не было дня, чтобы Надя не плакала. Вот и сегодня она, всхлипывая, тащится вслед за своей начальницей.
– Вы каждый день меня доводите до слез… Называете тупой… Свинюшкой… Омерзительным пончиком… Нет, нам надо прояснить отношения!
Галкина молчит, вызывает дочь.
Надя тверда, она перфекционистка, она всегда замотивирована на успех:
– Вы забываете, что я самостоятельная личность, принимающая ненавязанные решения!
– Надя, ну простите меня, я просто полоумная… Это все подтвердят…
– Да, я тупой пончик, но я счастливая, счастливая!
– Я вижу…
Она сентиментально целует Надю в щечку.
– Не обижайся, пожалуйста, угу? Ты счастливая, а я нет, хотя тоже тупая. Это элементарная зависть. И мои комплексы.
Опять поодаль топчется Вологжанин.
Надя простила все и включилась в дела:
– Опять этот… с блохой…
Галкину и Надю догоняют Ася-Вера и сценаристка. Галкина отмахивается, дозвонилась и надиктовывает на автоответчик.
– Доча, через час выйди в Скайп, мне плохо и одиноко. Мне всегда плохо и одиноко.
Тараторки тараторят тыр-тыр-тыр.
Гаклина вслушивается, различает речь.
– Елена Андреевна, а геи экономят на крупах в кризис?
– Да, конечно. Это электорально.
Сценаристка записывает:
– Нам надо показать, что геи ходят в «Копеечку» и помогают бабушкам донести крупы, правда?
Вологжанин деловит и подтянут.
– Вот блистательная Патриссия Фишер из штата Огайо. – Протягивает фото. – Она была прекрасна в свои 83…
Надя опять всхлипывает, сейчас пойдет речь о том, что кто-то опять помер.
– Фишер? Но тут написано, что это Элизабет … из штата Айова… Восхитительно играла на губной гармони в свои 97…
– А какая разница? Эта Элизабет по косвенным признакам специалистов тоже умерла от горя.
Галкина не может припомнить был ли лимон к коньяку.
– Надя, дайте мне дольку лимона.
Надя отмахивается:
– Ну зачем Вам сейчас лимон, зачем? Мы уже давно вышли из кабинета! Выш-ли! Вы видите – это не кабинет, а коридор! Ко-ри-дор! И попробуйте меня назвать сейчас тупой! Только попробуйте!
– Так она хрипела перед смертью? – спрашивает Галкина.
– Об этом история умалчивает.
Галкина сердится:
– Вы что не знаете как она хрипела перед смертью?
– Конечно, знаю!
Вологжанин закатывает глаза, вываливает язык, складывает руки крестом на груди.
– Кирдык, можно сказать. Пипец бабульке.
– В главную историю к геям пойдете?
– Я уже был геем! Я – нормальный!
Ася-Вера тараторят как с цепи сорвались:
– Ну, все так сначала говорят, потом попривыкните…
Галкина резюмирует:
– Тогда и решим вопрос с блохой. Пока неэлекторально. Девочки, придумайте ему историю. Он полюбил боксера, они хотели пожениться, но боксера затравила родня и он покончил собой. Логлайн: «Его больше нет на свете. А я по-прежнему хочу с ним целоваться».
– И танцевать! – тараторят тараторки. – И танцевать тоже как Амалия!
– Ну, разумеется, какой вопрос.
Ее личный психолог господин Еремеев нынче с утра напомнил о себе по телефону. Она, как водится забыла… И только к вечеру вспомнила, задремав на заднем сиденье своего авто.
– Мне надо чего-нибудь съесть, Ангел. – Галкина смотрит в окно. – Тут есть устойчивый Вай Макс, как думаете?
Движение уже неплотное. Ангел подруливает к кафе. Выходя, Галкина прихватывает нетбук.
Связь хорошая, Скайп не сбоит, оттенки высокого нервного голоса господина Еремеев (неопрятного полного мужика в вечной толстовке) прослушиваются хорошо.
Еремеев говорит грустно и мягко, время от времени беспокойно почесывая плешь. Ангел почтительно топчется сзади, принимая на телефон Галкиной звонки и смс-ки Дины.
– В общем, Вы чувствуете себя загнанным зверьком, Елена Андреевна…
– Да, зверьком. Ощущение возраста и конца всего не покидает меня. Я боюсь себя как боятся трупа… Я боюсь каждый день… каждый час… каждую секунду…
Ангел отрывается от мобильного, подает записку.
«Позвонить Дине. Она пьяная, избила Стаса как в тот раз, из носа кровь».
– Поэтому Вы много пьете. Вы перестали думать, что надо хотя бы раз… А лучше два, три раза… сделать с собой или над собой что-то необычное.
Галкина иронична:
– Чтобы почувствовать себя царицей?
Еремеева начинает колбасить:
– Да, черт возьми, да!
Он хватается за голову:
– О, если я был женщиной, как бы я куролесил! Если не женщины в этом мире царицы, то кто? Кто, я Вас спрашиваю!
Галкина пугается. «Как бы его не хватила кондрашка…»
– Я… Видимо я…
– Снимите трусы! – грохочет Еремеев. – Приказываю: снимите трусы!
– Что-о-о? Прямо здесь?
– Будем плодиться и размножаться! Будем лечить Вашу закомплексованную задницу!
Ангел подает записку.
«Позвонить Дине, она пьяная и плачет. Жалеет себя, а не Стаса».
– Да, здесь! Прямо здесь! Плодиться и размножаться!
– Может быть я лучше дома?
– Дома снимают все, на то он и дом!
– Вы не личный психолог, Максим Юрьевич. Вы такой же сумасшедший, как и я. Просто мой личный сумасшедший.
– Разумеется. Но меня не надо лечить, а вас надо. У меня нет проблем с задницей. Она жирная и все.
Галкина от такой постановки вопроса вдруг растерялась не по-детски.
– И все? Жирная и все? А как же… Как же… Неужели это все?
– Все – жирная и все! Точка, я сказал!
«Господи, а вдруг он лопнет от крика… Какие страшные глаза навыкате…»
– О, если б я был дамой! – воздевает руки психотерапевт. – Я бы такого… Я бы так вздыбил мозги всему свету!
Галкина уныло соглашается:
– Ну, хорошо, я готова наконец… Видимо пора… Мы целый год стоим на месте.
Еремеев грохочет:
– Не год, голубушка, уже полтора!
– Ну, хорошо, я готова. Что мне делать?
– Снять трусы! Нагло бросить их на стол! В трусах Вы увидите серую мышку, которая жалобно запищит, понимая что умирает отныне раз и навсегда!
Ангел отрывается от мобильного, подает записку.
«Я могу этого урода пнуть в яйца, но говорят, что мужчины после этого умирают. Это правда?»
– Нет, только не это. Все что угодно, только не это.
– А что, например?
– Ну, не знаю. Я много чего на свете не знаю…
– Я знаю. Например, нарисовать кубик на салфетке!
Грозно:
– Вы готовы?
– Да.
– Это будет очень смело. Попробуйте нарисовать кубик и показать его мужчине, который все время маячит у Вас там за спиной.
– Это Ангел.
– Да лучше бы черт с хвостом! Не ко времени Вы затеяли ангела. Итак, дорогая, рисуем кубик. Не забудьте, четырехквадратный.
– Почему четырехквадратный?
– Откуда я знаю почему? Это традиционный вопрос женщин. Когда их просишь нарисовать кубик, они всегда спрашивают: а кубик четырехквадратный?
Галкина рисует на салфетке квадрат, протягивает рисунок Ангелу. Ангел с великим почтением берет в руки в рисунок.
– Итак, что Вы нарисовали?
– Кубик… Четырехквадратный…
– Вы почувствовали себя царицей, правящей миром?
– Пока я почувствовала себя идиоткой.
Еремеев грохочет и дает отбой:
– Так Вам и надо!
Ангел подает записку.
«Стас будет жить, потому что козлы не умирают».
– Нет! Я – царица! Царица! Я правлю миром – и пофигу мне все! Ангел, я царица?
– Да. Можно этот рисунок я оставлю себе?
Официант приносит яичницу. Галкина тупо смотрит в блюдо. Шепчет с ненавистью:
– С этой яичницей я должна сделать что-то необычное… что-то удивительное… Царица я или не царица в конце концов?
Она тупо опрокидывает тарелку на себя и размазывает, постанывая от боли, ибо горячо. Яичница стекает на глаза, на губы…
За соседними столиками гул то ли одобрения, то ли негодования. Многие начинают снимать на телефон.
– Я – царица? Клеопатра?
– Да, – подтверждает Ангел. Ангел никогда не подведет.
Официант:
– Еще яичницу? Также с беконом?
Ужин ее заканчивается через полтора часа. На столе практически пустая коньячная бутылка. Ангел погружает Галкину на плечо, идет к выходу.
– Куда мы едем?
– За Диной.
…Поздней ночью Ангел завершает добрую миссию. Добрый Терминатор, тебя так любят женщины!
Ангел открывает квартиру.
На правом плече спящая Дина, на левом – спящая Галкина. Четыре женских руки вцепились в туфлю, Дина и Галкина лениво пытаются тащить ее каждая к себе.
Дамы бормочут сквозь сон.
– Наглая… Ну какая же ты наглая…
– Как ты так можешь разговаривать с матерью…
– Старая калоша…
– Ты просто молодая тупая дрянь… Как я тебя ненавижу…
– Посмотри мне в глаза… Что ты видишь?
О, если бы Ангел умел качать головой, он бы обязательно ею покачал.
Инспектор Михайлов на своем посту неумолим ни ранним утром, ни поздним утром.
Собирается дождь. Знакомый, как приветствие, взмах палочки. Эта палочка почему-то называется жезлом.
– Серьезно превышаете, Елена Андреевна, серьезно… Снова задумались о своем?
«О, как я нынче мрачна…»
– Ну садитесь, чего огород городить.
В салоне Михайлова вдруг покидает прежняя разговорчивость и уверенная улыбчивость. Копошится, смущенно достает из-за пазухи помятую розу, протягивает.
– Это штраф? Что это?
– Ну… Понимаете… – Вдруг. – Это настоящее лицо ГИБДД!
«А по-моему это настоящий спермотоксикоз ГИБДД… Ох, Галкина, любишь ты хамить…»
– Итак, о чем я задумалась… кажется в двадцать восьмой раз, так?
– Нет… Вы сказали, что Вам хочется уйти босиком куда-нибудь…
– Вы тоже сказали.
Михайлов сбивчиво объясняется:
– Это очень интересная мысль, я считаю. Очень…
– Разовьем ее дальше?
Она выходит из машины, сбрасывает туфли.
– Я готова. Я готова убить в себе серую мышку. Будем плодиться и размножаться?
Михайлов опешил.
– Вот так сразу… Может быть после работы?
– Почему после работы? Нет, сейчас, именно сейчас! Ибо серая мышка уже проела мне мозг, теперь грызет позвоночник.
Она сбросила платье, поежилась, та как начинает накрапывать дождичек.
– Подайте мне Вашу розу, так веселее… Так Вы говорите что это настоящее лицо ГИБДД?
Михайлов испуган.
– Настоящее… Без обмана.
Галкина-блин-Палкина прижимает цветок к груди:
– Хороша дама? Тоже без обмана.
– Прямо сейчас? Вот так? Без базара?
– Конечно. Базар оставим лохам.
Как ни странно это имеет продолжение – а вы думали как? В натуре, без обмана.
На Проспекте Мира по тротуару идет босая Галкина (да еще без платья – плодиться так плодиться). За ней Михайлов (в трусах, на голом торсе – ремень с кобурой). Галкина вышагивает впереди, взяв робеющего мужчинку за руку.
Это всем нравится – отупевшим от пробок да и вообще от городской жизни. На проезжей части ревут восторженные клаксоны. Сзади подтягивается еще пара-тройка раздетых пар, подражая.
– Это флешмоб? Точно, флешмоб? Рустик, тусанемся? – интересуется кто-то.
На балконах машут флагами РФ. На одном балконе группа ребят выставила настоящий деревянный бочонок пива. Бьют по бочонку как в бубен, приплясывают, передавая друг другу бинокль. Потом запускают эффектную дымовую шашку.
– Эй, сексоголики! Россия вперед! Эй, к нам идите! К нам идите зажигать!
Сзади смелой пары плетется испуганный напарник, жалобно упрашивая.
– Санек, посадят же… С работы точно турнут, Санек…
– Куда мы идем?
– Далеко, как и договаривались… Санек, пивас?
– Да запросто!
Подходят к киоску.
– Дайте, пожалуйста, в долг две бутылки пива.
Продавщица высовывает голову в окно.
– У вас денег нету, что ли?
Выставляет две бутылки пива.
– Я тебя запомню… С кобурой…
Другие обнаженные пары, пританцовывая под музыку, тоже приближаются к киоску под крики из машин:
– Эй, сексоголики! Россия, вперед!
За голыми спешат те, кто снимает их на мобильник.
Галкина убрала со лба мокрые от дождя волосы.
– Я уже забыла, что в этом мире бывает дождь… А вы, Александр Евгеньевич, вспомнили?
– Да.
– Мне кажется, эти минуты прекрасны. Они не зря. Вы не смотрите на мою задницу?
– Нет.
– Правильно, я тоже. Это тягостное зрелище. Но я, к сожалению должна показать ее миру. Иначе я сойду с ума от ужаса.
– Только Макарыча не бросай, Санек! – предупреждает напарник. – За табель точно посадят!
– Не смотрите на нее, прошу Вас. Прикройте ее немедленно чем-нибудь. Вы же мужчина!
Напарник всполошился:
– Макарычем нельзя, Санек! Это табельное оружие!
Михайлов опоясывает ремнем Галкину, надвигает кобуру на задницу.
– Вам не показалась, что она несколько мала?
– Кобура или… – не понял Михайлов.
Галкина торопится в газонные кустики.
– Конечно, мала, ужасно мала! – Скрылась. – Как это все глупо! Мы пришли, мы уже пришли, Александр Евгеньевич! Тащите платье! Какой кошмар! И это я?
Михайлов понял ее слова как вопрос.
– Да.
– Все, я полностью сошла с ума! На всю голову!
– Ты понимаешь, что нельзя хотеть и меня, и маму? Или я, или мама! Выбирай!
– И ты, и мама! Сначала ты. Потом мама. Она очень ничего, очень. Я люблю постарше.
– А меня, значит, ты не любишь?
– Помладше я тоже люблю.
– Таких баранов я еще не встречала!
– Ты видела голой свою маму?
– Нет. Почему я должна видеть свою маму голой?
– Почему ты своей маме не хочешь сделать счастье?
– Это не счастье. Это похоть.
– Мне показалось, что твоя мама так не считает.
– А еще что тебе показалось? А ну повтори что тебе еще показалось! Я и слышать не хочу что тебе еще показалось!
Дина дает отбой и въезжает на объект в Проектируемом Проезде 6445.
Ну что это за вид из окна!
Опять, беззастенчиво почесываясь, ходит по двору Культурного Центра гастарбайер, опять выходит ишак.
– Ты понимаешь, что он сексоголик? Ты понимаешь, что ему все равно кого?
Мама спокойна:
– Мне кажется не все равно!
Осел испражняется.
– Смотрите, что он сделал! – вопит Терехов. – И за это двести долларов?
– Мы же скинули два доллара, 198. Это серьезное предложение.
– Это смех, а не предложение! Во-первых, мне стыдно произнести, что он сделал. У нас в цеху 4 женщины и трое молодых людей допризывного возраста…
– Вы же сказали, что они вспомогательные… Есть слабовидящие… Есть?
– Есть. Но я сам как слабовидящий должен заявить, что…
– Сидят весь день и собирают эти… как их… винтики-шпунтики…
– Не винтики-шпунтики, а крепежные наборы!
– Что-о-о-о? Повтори! – вопит громогласно Дина. – Простите, Слава, это я не Вам. Мама, я перезвоню.
Нервно бросает телефон в сумку, бормоча:
– Он же настоящий сексоголик… Настоящий…
– Повторяю! А у нас в цеху 4 женщины и молодые люди в возрасте 16 лет! А за это… простите, несварение желудка осла… ваша компания хочет целых 197 долларов?
– Почему Вы решили, что осел болен?
– Он явно болен! У нас в цеху четыре женщины…
– Два что Вы с женщинами, ей-Богу! Женщины и не такое видали! А потом – они же вспомогательные!
– Если вспомогательные – значит можно под окнами это? Я сам как вспомогательный могу заявить, что…
Терехов не договорил, – обидчиво махнул рукой, ушел, хлопнув дверью.
Дина отвечает на вызов мамы.
Снова появляется нервный Терехов.
Охранник убеждает Терехова:
– Они же все равно вспомогательные… есть и слепые…
– А мы-то зрячие! Как они будут работать, наблюдая из окна этот «прекрасный вид»?
– А наблюдать есть кому. Наблюдать по штату положено мне!
О, коридоры офисного центра «Моцарт»! Сколько они видели слез несчастной Кимы, а теперь еще и ее родной сестры (похожи как две капли воды!), которая иногда выходит помогать Киме!
Нынче обе они, плача, вбегают в кабинет Палны. Кима зло стучит шваброй в пол. Сестра просто топает ногой, так как забыла швабру в туалете.
Пална вскочила как ужаленная:
– Опять?
Хватает «мыльницу», торопятся в туалет, к ним без слов присоединился курьер Сычев, жуя.
Распахивают дверь кабины. Написано: «Диман ты сволочь!!!»
Пална хватается на голову:
– Боже мой, неужели одумалась?
Кима рыдает громче.
– Ага, ага…
Показывает жестами: съела порцию мороженого – и с омерзением выплюнула.
Ее сестра тоже выплюнула.
Сычеву такие непонятки напрягают.
– Пална, она опять спрашивает как есть мороженое? Тупая! Запала на мороженое как из деревни приехала! Ты че из деревни приехала, Кима?
Кима замахивается. Сычев прячется за Палну.
– Опять дерется, руки распускает! Да ты скоро лопнешь от своего мороженого!
Пална фотографирует.
– Сычев, живо за Мариной Евгеньевной!
Подтягиваются Марина Евгеньевна и недовольная Дина.
– Полюбуйтесь! Неужели одумалась?
Кима доброжелательно улыбается: жестами ест мороженое, качает головой, гладит по животу: «Как вкусно!»
Сестра тоже ест: как вкусно!
Сычева эти детские радости не вставляют.
– Ну и жри свое мороженое с утра до ночи! Быстрей лопнешь!
Он уходит, сердито хлопнув дверью.
Дина не поняла:
– Чего он? Господи, как я ненавижу эту дуру!
Сегодня Галкина благополучно проползла бы Михайлова на посту – движение такое плотное, что абсолютно все превышают запредельную скорость 3 км/час. Разгоняются до четырех, а собые лихачи – до пяти.
Но за рулем нынче Дина (подвозит мать на работу).
– Скажи, ты посылала ему флюид?
– Не знаю. Нет. На фига я буду ему посылать флюид? Он совсем ребенок… Сколько ему?
– Девятнадцать. А уже козел.
Галкина задумчиво посмотрела в окно. Усатый южный товарищ в «копейке» улыбнулся со значением.
– Ты знаешь, я не верю… Он в самом деле бредит моей толстой непомерной задницей? Повтори еще раз…
– Я не хочу это больше повторять, не хочу! Потому что я не верю, мама! Этим могут бредить только… ты знаешь кто? Знаешь?
Галкина убита:
– Знаю. Я так и знала, так и знала, что это просто бред… Почему ты меня унижаешь? Почему ты две недели назад обманула мою задницу, а сегодня все утро намекаешь на нее? Мало того, что я сама ее ненавижу …
– Я тоже! Я тоже!
– Я так и знала. Старая дура, я все знала наперед… Ох, доча, отольются кошке слезы, вот увидишь, отольются… Останови машину! Останови машину, я сказала! Я не могу ехать с тобой в одной машине!
Слезы Дины горячи сегодня как никогда.
– Кошке? Слезы? Не-на-ви-жу! Ненавижу твою наглую толстую сраку, она всю жизнь поперек моей дороги!
Лицо ее становится строго-отрешенным, так разговаривают только с предателями Родины.
– Выйди из машины! Я не могу с твоей наглой задницей ехать в одной машине после этого!
И Дина уезжает. Усатый южный товарищ в «копейке» улыбнулся со значением – теперь Дине.
Галкина добралась до кафе, сидит как пристукнутая. Слезы ее сегодня тоже горячи как никогда. По ней не скажешь, что она современная деловая женщина, самостоятельно принимающая решения, перфекционистка с активной жизненной позицией, любящая сама формировать события, а не ждать, когда события начнут управлять ею.
Официант-парнишка как всякий дурак неумолим.
– Пиво? Сухарики? Вода с газом-без? Чай? Чипсы?
Галкина молчит. Послать бы его в жопу, но Галкина от горя забыла адрес.
– Кола? Мороженое? Кофе? Эклер?
– Да.
– И то, и другое?
Галкина кивает.
Парнишка:
– Все вместе?
Да, вместе. «И твои яйца впридачу, чтобы выбросить воронам…»
Официант, пожав плечами, уходит. Вскоре приносит все, расставляет. У кафе останавливается машина Дины.
– Мама, дорогуша, пообедаем?
– А друг он в самом деле не смотрит на мою задницу? Вдруг он увидел во мне женскую душу? А она прекрасна, моя душа, уверяю, Дина!
– За-мол-чи! Он мой парень!
– Но ты его не любишь! И никогда не полюбишь!
– Какая разница?!
Галкина размечталась:
– Вдруг он сказал себе: конечно, у нее мерзкая попа свиньи… но какая тонкая душа… вдруг?
– Бля-а-а-тть! Ты издеваешься надо мной, да? Какая душа? Ты издеваешься? Душа есть меня, а у тебя нет души!
Швыряет на пол мобилу – вдребезги!
– Как ты можешь издеваться над своей дочерью?
Галкина в гневе смахивает на пол пинту с пивом, пинту с колой, воду, эклер, чипсы, сухарики.
– Она бьет в моем доме посуду! Наглая свинья, бей в своем!
– Как она унижает дочь, как унижает!
– Мало того, что она унижает мать намеками, так она еще бьет посуду!
– Мама, это тебе хватит бить посуду! Хватит!
Дина выхватывает из сумки второй мобильник – об пол!
– Хватит бить посуду, я сказала! Оставь эту манеру!
Официант встал столбом.
Похоже его похолодевшие от страха яйца уже полетели к воронам. Он из тех, кто панически боится женских слез.
– Что еще будем заказывать?
…Прошло полчаса…
На пустом чистом столе две сиротливые симки. Мать и дочь сидят рядышком, обнявшись, всхлипывая. Дина расчесывает мать, нежно целуя ее в волосы.
О, как долго на свете жили мамины волосы, сколько они всего перевидали-перетерпели…
Официант опять расставляет: колу, чипсы, чай, кофе и так далее.
– Мама, как я тебя люблю… Ты одна у меня… И я у тебя тоже…
– Он что, так и сказал: это не задница, а энциклопедия женской души?
– Да, мама. А мне он ничего такого не говорил. Он молча пилит и пилит, мама!
– Молча?
– Да. И готов круглые сутки пилить молча!
– Передай ему, доча: молча нельзя.
– Сейчас это не модная тема. Скажи, моя попа разве не похожа на энциклопедию, мама?
– Она похожа на стихотворение, зайчик! На короткое изящное стихотворение…
– На короткое? Почему моя – на короткое стихотворение, а твоя на энциклопедию?
Дина заводится с полоборота.
– Мама, ты что, умнее меня? Если ты продюсер на своем говенном телевидении, значит, ты умнее меня?
Дина срывает с шеи iPod, швыряет об пол.
– Не забывай, ты вся из говна сделана мама! Ты служишь идеологии правящих властей, ты продажная тварь, мама – и ты умнее меня?
Галкина – об пол чашку!
– Хватит о телевидении! Хватит о телевидении, пока я не сдохла!
Официант уточняет:
– Что еще будем заказывать?
Женщины тупо смотрят друг на друга, синхронно шепчут:
– И это ты, ты… Окстись!
– О, какая ты наглая и мерзкая!
– Зачем ты опять заговорила о телевидении?! Сколько можно говорить о телевидении?!
Дина вносит ясность:
– Так ты умнее меня, мама? Объясни спокойно, без истерики.
– Нет, конечно, кто может быть умнее тебя в этом доме? Никто.
– Я так и знала, мама! Мы опаздываем! Маленькая моя… Чудненькая…
Они целуются, приветливые голоса их вновь звенят звонкими весенними ручьями… Как быстры женские слезы, как моментальны нежные женские улыбки!
Они торопливо рассчитываются, торопятся к машине, на ходу приводя себя в порядок.
Дина врубает музыку, выруливает на проезжую часть.
– Последний раз об этом придурке. Он скот, мама. Он быдло и больше ничего.
Галкина вздыхает:
– Согласна. Но кажется, он немного спас мне жизнь. Я кажется впервые вздохнула свободно… Как-то по-человечески…
– Блин!
– Он поднял мое достоинство, ты понимаешь?
– Нет.
– И пусть это только случайные слова, брошенные вскользь… Ты знаешь, мне наверно этого достаточно, чтобы до конца жизни быть счастливой… Осталось родить Сашу…
– Это не случайные слова, ты забыла? Ты забыла, что он любит старых теток! Он твоей ненаглядной задницей просто бредит. Бре-дит, ты понимаешь?
Лицо ее внезапно холодеет, так разговаривают только с предателями.
– Я не могу это слышать! Мама, выйди из моей машины! Я не могу ехать с твоей задницей в одной машине!
Останавливает машину, уезжает. Вскоре возвращается.
– Ты хочешь сказать, что у меня нет ничего кроме моей позорной задницы? – не понимает Галкина.
– Похоже она заметнее всего, мама!
Галкина садится и хнычет.
– Он слепой, что ли? Неужели он ничего не увидел?
На нее нападает настоящий страх, почти что экзистенциальный.
– Поняла! Все поняла! теперь я сама вижу каких необъятных размеров эта срака! Она заполонила все?! Все, доченька, все!
«Неужели все?» – размышляет Галкина, рассеянно прислушиваясь к голосу переводчицы.
– Что сказал врач при первичном осмотре Елизаветы Мироновны?
Дедок как всегда рядом:
– Да Вы что, не знаете наших врачей?
Что-то шепчет на ухо переводчице.
– Сколько у нас изнасилованных? – уточняет Галкина.
Надя заглядывает в ежедневник.
– Из Курска еще одну привезут… Из Ростовской области… Ну, в принципе, достаточно.
С ужасом:
– А сексоголиков сколько, Елена Андреевна, подумали?!
Наташа не отступает:
– А что сказал врач при вторичном осмотре? Постарайтесь вспомнить все детали.
Галкина отвечает на вызов мобильного. Дина гневно шипит:
– Впервые он запал на старую тетку, когда ему было 9 лет – у разведенного отца на даче. Отец привел любовницу, Стас случайно увидел ее выходящей из ванной…
Переводчица разводит руками.
– При вторичном половом осмотре врач, к сожалению, был тоже…
– Наша Рашка-говнорашка, – гневается дедок. – А как вы думали?
– Он запал на ее черный треугольник… Ну и прочее…
Галкина оживляется.
– Это был мой черный треугольник, доча… И тетка эта была я, кажется…
Голос Дины истерично мечется в трубке:
– Это очень серьезно, мама! Оставь свои шутки! Все очень серьезно!
– О-о, понимаю! – восклицает Наташа. – А что сказал врач при третичном осмотре изнасилованного тела?
– Да что он может сказать вообще, этот врач Хулудеев у нас? Всю жизнь пил как сапожник!
– С тех пор он мастурбировал по 8 раз в сутки… Ты понимаешь, что это просто сексуальное чудовище, мама?! Монстр!
– Так что сказал врач?
– Что бабушка подозрительно похорошела. Советская медицина! Чтоб ему так подозрительно похорошеть, идиот!
Нет, это не кончится никогда!
В кабинете за компьютером – сисадмин (серьезный мужчина к тридцати), Пална с «мыльницей». Сисадмин открывает снимок.
«Дико хачу…» Ну и так далее, ничего умного, записки сумасшедшего.
Сычев взволнован – протискивается к экрану.
– Ну-ка… Е-мое… Жесть…
Сисадмин посылает снимок на печать. Пална торопится к принтеру.
Сычев шепотом делится с сисадмином сокровенным:
– Моя мечта – тупые сисястые телки… А твоя?
Сисадмин лишь крякает.
Пална протягивает ему распечатку:
– Каковы нравы наших арендаторов? Полюбуйтесь.
Сисадмин молчит, взволнованно ерзает.
– Не хулиганка, а? Не дрянь конченная?
– Вопрос, я бы сказал непростой… – размышляет сисадмин. – А телефона нет?
– Удушила бы гадину! Убила бы незнамо как! Всех позорит, всех! На! – Протягивает распечатку Сычеву. – Даже в руках эту гадость не могу держать!
Торопятся к Николаю Михайловичу.
Николай Михайлович вертит в руках распечатку. Он явно взволнован, что понятно – он современный человек, он самостоятельно принимает решения, неконфликтен, стрессоустойчив, он – душа молодого дружного коллектива.
– Сергей, ну-ка воды мне… Аж в пот бросило…
– Да у меня холодный пот уже два часа на спине, – жалуется Пална. – Какой нелюдью надо быть, чтобы писать такое?
– Телефон не приписала? – волнуется Долгопят.
Сычев ждал этого вопроса.
– Нет. Досконально проверили.
– Жди, телефон! – машет руками Пална. – Она же подлюка, хамка! Она же исподтишка действует!
– Вот и я говорю! – оживляется после стакана воды старший рабочий по зданию. – Оставь телефон, если ты на такое способна, – и делов! Так записки не пишут, правда Серега!
– Ел-палы… Неграмотная…
– Так и я могу: накарябал и убежал.
– Говно вопрос…
Пална сердито протягивает распечатку Сычеву:
– На, сил моих больше нет смотреть на это!
Уходят.
Николай Михайлович в одиночестве не может сдержать нахлынувшее волнение.
– Тоже мне писательница! Взбудоражит народ – и в кусты! Так люди не делают. Ты оставь телефон – позвоним, разберемся, так Серега?
Вдруг он хватается за сердце, сползает. Сычев возвращается, привлеченный стуком.
– Пална! Катанул! Сдох нахуй Михалыч!
Сычев читает одно веко, потом другое:
– Не-бу-ди… Епта! Пална, звони в скорую!
Влетает Пална.
– Довела! Довела человека, мерзавка! Ветерана!
Хороши ранние московские ночи, когда по улицам расползается прохлада, город наполняется огнями и девушками, манит, обещает всем удовольствия, музыку, жаркие шепоты, нежные откровения…
Во двор кастинг-центра въезжает машина Ангела, припарковалась.
Ангел пересел в машину Галкиной, подогнал ее удобно к подъезду. Он не торопится выходить из ее авто. Достал мобилу, еще раз просмотрел ролик с Ютуба, где обнаженная Галкина бредет, взяв за руку Михайлова. Вздохнул, засунул телефон в карман…
Предмет его вожделения тем временем дремлет в тиши своего кабинета – в кресле, в полутьме.
Укараулил! Исхитрился!
Рядом стоит Косой и подсвечивая себе фонариком, читает популярную брошюрку «Геннадий Запечный. Как быть красивой и привлекательной».
– «Женщина должна быть умна, интересна, сговорчива и лицом хороша…»
Косой посмотрел на Галкину и добавил душевно от себя:
– Чтоб лицо красивое было, надо чаще сметанкой его мазать как у нас в деревне. В общем, хорошая книжка, Андреевна… Два года писал. Мне долги надо отдавать деду Петро, могут и убить, Андреевна…
Галкина бормочет:
– Убить… Это ведь нехорошо… Некрасиво…
– А с книжкой можно импульсный товар приобрести. Вот носовой платок, 5 рублей по скидке… И лупа всего за 14 рублей, вещь полезная… Могу скидку дать в два процента…
Вошедший Ангел, осторожно трогает Галкину за плечо.
Елена Андреевна открывает глаза.
– Мне снилось… Вечно снится какая-то дрянь…
Трет виски:
– Ангел, Вы такой весь хороший-бла-бла… А я такая плохая-плохая-бля-бля…
– Зачем Вы все время говорите неправду?
– Потому что плохая.
Встает, покачиваясь.
– Я не пьянею – вот это правда так правда. Поехали?
– Когда Вы говорите, что Вы плохая, я не верю ни единому Вашему слову.
– Я тоже. С чего мне быть плохой?
Она сильно качнулась. Ангел успел подхватить, поднимает на руки драгоценное женское тело, несет.
Галкина сладко бормочет:
– Саша говорит: мама, бросай пить… Мама, подумай обо мне…
За ними Косой.
Галкина коротко рассмеялась:
– Сашенька… Колокольчик мой… Как только, так сразу…
Уткнула голову в плечо Ангела:
– Ты слышишь меня, мой спаситель, мой ангелочек?
Может быть и слышит, кто знает…
Галкина отдает распоряжение:
– Купите у Запечного… Чего там… Книгу, штук 10…
Косой чует бабки.
– А лучше штук 15…
Косой чует золотую лихорадку, вопит:
– А лупу? Импульсный же товар! А платочек?
С каждым разом все меньше и меньше шансов причастить Анастасию Егоровну, все упрямее бабушка твердит, что у нее нет никаких грехов: так зачем ей исповедоваться? В чем?
…Худой высокий старик после обмывания чист, переодет.
Анастасия Егоровна неторопливо собирает в мешок принадлежности – тазик, губку, тряпицу, подстилку и т. п. Рядом с хозяйкой еще две обмывальщицы, помощницы.
– Значит, дралась? – негромко уточняет Ангел.
Хозяйка вздыхает:
– Ну да… Два подзатыльника папа получил… Или три.
– Строгая была нынче Егоровна, – добавляют помощницы.
Анастасия Егоровна по своей линии отдает следующие распоряжения:
– Мешок отвезите на Калитниковское, сторожу Кулакову. Скажите от меня. Он знает как это употребить, чтобы вреда не было… Пойдет в овражек, закопает.
– А с мылом чего?
– Обмылок спрячьте… Есть кто в семье злой, драчливый?
– Бывает сын руки распускает на супругу.
– Подсуньте мыльце это; умоется, присмиреет…
…Ангел аккуратно усаживает бабушку рядом с Галкиной на заднее сиденье. Захлопнул дверь, сел за руль.
– Дралась.
Галкина достает брошюрку, открывает, протягивает матери.
– А где читать? – спрашивает бабушка.
– Где хочешь. Тебе везде надо читать, мама, в любом месте, ты поняла?
Машина трогается.
– Я вчера не подошла к телефону, Вы наверно помните? Я была просто никакая.
– Я привык, что Вы всегда никакая…
– Не пора заканчивать эти дурацкие перезвоны? Мы же не маленькие…
Ангел молчит.
– Бывает невмоготу, Елена Андреевна…
– А помнится, Вы начинали с мелкого бытового ремонта… «Служба «Ангел» Муж на час»… Помните?
– Дальше мелкого бытового ремонта я не продвинулся.
– Со мной Вы не станете счастливым, Вас ждет полное разочарование, Олег..
Строго:
– Мама, читай! Вы еще молоды. Выйдете на пенсию – приходите.
– Вам нравится один мальчик, я слышал… Ну, совсем мелкий…
– Да, есть такой. Козлик. Ножками сучит, рожками стучит… Бадаеццо.
– Кто бодается? – всполошилась старушка. – Где?
– Мама, читай!
Случайно бросила взгляд на обложку:
– Что ты читаешь, что?
Бабушка откликается:
– «Геннадий Запечный. Как быть красивой…»
– Тебе это рано!
Достает другую брошюру.
– Читай вот это! Тебе надо смирить гордыню, ты поняла? Вы же претендуете на меня как на жену – так?
Ангел молчит.
– А он просто неизвестный трахальщик. Он сделает свое дело и исчезнет из моей жизни.
– А если он захочет быть отцом ребенка?
– Но это не обозначает, что он будет моим мужем. Я никому не хочу принадлежать кроме ребенка, ни-ко-му!
Нет в мире сердца, которое так преданно и доверчиво переживало бы за Стаса, чем сердце старого кошака Федора Иваныча. Он же Боня, он же Плесень.
Уж время за полночь, а Стасика всё нет.
Федор Иваныч сидит на темном подоконнике, прядает чуткими ушами и размышляет: «Не иначе опять получает пиздюлей… Чую жопой, ввалили…»
Старый чуткий кошак недалек от истины, много он прожил лет на земле, как же, жопу его не обманешь.
По пустынной ночной улице медленно едут две машины – это Дина, за ней – Стас. Влюбленные, воркуя, разговаривают по телефону.
– Итак, что мы будем сегодня делать? Включай свою фантазию, котик, только без порно.
– Мы сразу начнем на пороге…
– Это тупо, просто тупейшее порно!
– Не думаю.
– Я должна сначала принять душ, подготовиться… Ты видел мой новый полупрозрачный халатик из «Дикой Орхидеи»?
– Сто раз.
– Увидишь еще раз, не повредит. – Дина игрива. – Он у меня в сумочке, милый. Я должна войти в этом халатике в комнату… Как из розового тумана, понимаешь? Вся свежая, благоухающая как карамелька… ваниль…
– Это лучше потом.
Дина выскакивает из машины, гневно подбегает к машине Стаса.
Федор Иваныч хватается сердце.
– Когда потом? Ты все время говоришь, что все потом. А ну выходи, я тебе сейчас покажу «потом»!
Стас не выходит. Дина, гневно плюнув на лобовое стекло («Получи!»), опять садится за руль. Разговор течет дальше.
– Зачем нам этот халатик? Ты забыла, что я больной, сексоголик?
– Больные тоже любят красоту, идиот!
– Нет, давай лучше поиграем в пыль… Помнишь?
Он мечтательно крутит баранку:
– Вот ты стянула джинсы вместе с трусиками до колен…
– Ты меня не любишь. Я давно уже понимаю, что ты меня не любишь.
– Стянула джинсы… и постояла так… Чтобы я видел твою голую сра… задницу.
Дина выскакивает, подбегает к машине Стаса.
– Я сто раз повторила: это порно! Так не бывает. Открой, я тебе сейчас покажу как бывает, котик! Открой я сказала!
Стас не открывает. Дина запускает в лобовое стекло пластиковую бутылку чая «Липтон», возвращается в свою машину.
«Мама моя!» – Федор Иванович хватается за голову.
Стас продолжает злорадно фантазировать.
– Потом ты должна взять тряпочку и начать стирать пыль. С голой попой. Джинсы до колен.
– Так стоят только в туалете, когда подтираются!
– В туалете сидят.
– Ты меня не любишь. Сначала я должна принять душ. Я вчера купила новый гель-ароматизатор. – Она опять игрива. – Он у меня в розовой сумочке.
Стас бормочет:
– Да насрать на твою розовую сумочку, родная…
Бодренько жужжит дальше:
– …И когда ты будешь стирать пыль, отклячивая голую сра… задницу, я навалюсь сзади…
– Идиот! Я не протираю пыль! Я не протираю ее вообще!
– А кто протирает?
– Бабушка и пылесос.
– Это здорово. Когда ты встанешь на колени как пылесос…
– Пылесос мужского рода, кретинчик!
Машины останавливаются, влюбленные выходят.
– Но задница у него все равно женская! – ликует Стас.
Влюбленная Дина надвигается на Стаса, размахивая сумочкой: на голову парня сыплются удары.
Федор Иваныч уж не знает за что хвататься в первую очередь: за голову, за сердце или за жопу в конце-то концов. Заметим, что перед таким трудным выбором находятся и Боня, и Плесень.
– У меня, блять, женская! У него мужская!
Стас бормочет, уворачиваясь:
– Ты сама сказала: пофантазируем?
Ночь и дальнейшие постельные утехи протекают в том же шебутном ключе. Пожалели бы старенького Федора Иваныча, плеснули бы валерьянки, прежде чем так громко вопить.
– Я? Не рублю в сексе? Я – не секси? Да кто тебе это сказал?
– Ты еще ни разу… А вот у вас на работе та девушка… Ну, которая пишет и пишет…
– Задолбали вы все этой девушкой! Пусть пишет, раз она такая дура! А я тебе сейчас ЭТО так сделаю, что ты забудешь всех!
– И маму? Это будет так волшебно?
– И маму! Всех забудешь на вершине наслаждения!
– И маму?
– Ты поймешь, что мама здесь ни при чем! Я лучше мамы! Я молодая и интересная, а мама старая и скучная!
Добавляет после паузы:
– Только мне надо сначала прополоскать рот…
Стас предвкушает:
– О-о-о! Сбылись мечты народные…
– Не верь телкам… – бубнит за дверью Федор Иваныч. – Телкам веры нет, будет подстава, Боня знает… Плесень тоже подтвердит…
Какое там! Разве слышит старого друга Стас?
В ванной комнате Дина полощет рот. Она задумалась перед зеркалом.
– Как это мерзко, кстати…
Потрогала скулы почему-то.
– Челюсть, что ли холодеет… Во, как страшно, мама… И противно… Ой, как противно…
В щель с опаской заглядывает Федор Иваныч, привлеченный странными речами девы младой.
«Эх, не к добру все это… Жизнь прожил, знаю… Сколько всего перевидал…»
И прав ведь оказался старый кошак!
…Сначала из спальни влюбленных слышалось урчанье и сладкое мурлыканье, а потом раздался такой истошный крик, что задремавший Федор Иваныч свалился от страха с кресла и пролежал без чувств с полчаса.
Старенький был Федор Иваныч, много ли такому надо? Бывает тапком запустишь в него, а он уже без чувств от страха.
Когда он открыл мутные глаза, все уже свершилось…
Стас и Дина – в нелепой позе на постели. Они дружно оглашают спальню таким первобытным скулежом отчаянья и страха, что мурашки по коже.
Да что же это такое? Что творится? Жуть!
Челюсти Дины сведены на пенисе Стаса внезапно возникшим тризмом – судорогой. Зрелище не для слабонервных.
…В разбитое окно сначала входят спасатели, потом врачи. Стасу делают мощный обезболивающий укол, он стихает.
Дине несколько раз прокалывают челюстные мышцы, челюсти ослабли, врач осторожно раздвигает их.
В окно входит мама Стаса – Ирина Николаевна, заворачивает Дину в плед, достает из штанов сына ключи от квартиры, торопливо открывает дверь.
Стаса погружают на носилки, уносят. Дина (ее колотит от страха) сидит на стуле, трогая скулы…
– Шумно погуляла молодежь… – вздыхает врач, заполняя бумагу. – На месяц ему придется забыть о женщинах…
– Да лучше бы он забыл о них навсегда! – жестко отвечает мать. – Может знак свыше?
– Насчет выше не знаю, а вот ниже и такое бывает. Ищите героя в 57-ой больнице, это в Измайлово…
Такой родной… такой родной и близкий всхлипывающий голос дочери…
– Ты стала много пить…
– Может быть… Нас правда не любит Бог, мама?
– Ты где, с кем?
– В баре с подругой. Я ходила к врачу… Эта судорога называется…
Читает по словам:
– …рефлекторно-психосоматический синдром Жержона де ля Мишурэ… Сокращенно РПС имени ЖМ.
– Сейчас посмотрю в интернете…
– Так выражается ревность и страх. Врач сказал, что я на уровне подсознания ревную его ко всем бывшим и будущим подругам…
– Зачем тогда вы этим занимаетесь?
– Включается инстинкт по Фрейду и происходит бессознательное откусывание… чтобы желудок получил его в единоличное пользование, понимаешь?
– Понимаю. – Хихикает. – Он такой вкусный?
– Не поняла.
– Зачем вы занимаетесь этим, если это угрожает здоровью?
– Он заставляет… Он говорит, что он сексоголик с детства…
– Значит, ревность выражается в судороге челюсти в самый неподходящий момент?
– Да, РПСЖМ выражается в минуты орального способа.
– Ты этого не знала раньше?
– Я – оральная девственница.
Галкина опять хихикнула:
– Ого… Отличница! Само собой и анальная?
Дину колбасит:
– Мама, это очень серьезно! Он не может без этого! Я могу, а он не может!
Может-не может, а уже третий день Стас живет без этого.
«Пиши пропало! – сокрушается Федор Иваныч. – Ведь предупреждал…»
Ирина Николаевна осторожно отдирает старый бинт от травмированного пениса сына, Стас поскуливает от боли.
– Ну-ну, сынуля, терпи…
– Ты можешь поаккуратней? Ну совсем поаккуратней. Это тебе не… Понимаешь, да?
Ирина Николаевна прячет смешок в кулачок.
– Да уж, сынок, круто. А может она просто подкоротить хотела?
– Мам, шуточки у тебя несмешные! Ей бы зубы подкоротить не мешало.
– Уж больно он у тебя большой, как я погляжу… А женщины любят все миниатюрное, деликатное.
– Мам, не смотри, если страшно…
– Последний раз я твою штуку видела лет десять назад… Она была маленькая как пипеточка… Теперь это ходячая порнография…
Стас стонет:
– Мам, ты можешь аккуратнее? Это не порнография, а то что надо!
– Не нравится – топай в перевязочную.
– Я не могу, ты же знаешь! Там эта практикантка…
Он прикрывает набухающий пенис рукой, – быстро же нижний парнишка откликается на практикантку.
– Мама, зачем ты заговорила о практикантке? Ты забыла, что я больной сексоголик! Эндокринные нарушения, ты забыла?
– Сынок, неужели ты настолько сексоголик? Неужели в таком состоянии у тебя может быть эрекция?
– Может, мама.
– Чудовищно!
– Это просто мысли уносятся далеко… Сразу далеко…
– Сынок, разве у тебя есть мысли? Я думала только семенники.
– Да, мама, вообрази, у меня есть мысли!
– Ты скот, поэтому у тебя есть мысли! Тогда все делай сам!
– Я не скот, а больной сексоголик!
– Топай, топай…
Стас, прикрывшись полотенчиком, охая и вздыхая, удаляется в ванную.
– Ты уже не мальчик, а мужик. И мне просто противна твоя эрекция, слышишь?
– Слышу.
– Противна, как была противна и эрекция твоего отца… Такой же был дурак, как и ты. С красивыми глазами.
– Но глаза-то бараньи, – подхватывает давно знакомую песню Стас.
– Вот именно, что бараньи. Красивые глаза пожизненного барана!
Стас вздыхает:
– Понятно, пожизненного барана… Сколько раз я это слышал?
– Пусть тебя перевязывает тот, кто откусил! – Ставит точку мать. – Почему я? Мало я тебя по жизни перевязывала?
Дина, придерживая Стаса под локоток (парень, немного согнувшись, прихрамывает) выводит из подъезда и помогает сесть в машину. Стас время от времени ойкает.
Выруливая, принимает звонок его матери. Потом холодно объявляет:
– Он с двенадцати лет смотрит порно в Интернете! Что из него могло получиться?
Стас полон сарказма:
– С десяти!
– Что-о-о-о? Замолчи, уродец! Он с восьми лет смотрит порно…
– Ха-ха-ха! С восьми? А с пяти не хочешь?
– Он с пяти лет сморит порно в Интернете!
Ирина Николаевна поражена:
– Это ужас, Дина. Я впервые увидела порно в прошлом году, мне было сорок два…
– Сорок два… А он с пяти… 37 плюс 5 сорок два… Он тридцать семь лет мастурбирует в Интернете! Как можно мастурбировать 37 лет?! Это конченный сексоман!
О, если бы такую характеристику друга услышал Федор Иваныч, он же Боня, он же Плесень!
Перед процедурным кабинетом в районной поликлинике типичная очередь – на уколы, перевязку, прививки и т. д. Незлобиво эта очередь копошится, шуршит, вздыхает, перешептывается о своем…
Сонную тишину разрезает крик Стаса:
– Я же сказал: я – сексоголик! Я не виноват!
Верещит медсестра:
– Вы – больной! И держите себя в руках!
– Получается, что сексоголикам и болеть нельзя?
– Я не могу перевязывать Вашу эрекцию! Это просто тупое порно!
Маленькая медсестра – божий одуванчик – выскакивает из дверей, торопится к охраннику. Охранник уже навстречу.
Медсестра шепчет:
– У него сразу эрекция, сразу! А вдруг он… Я боюсь…
– Понятно.
Входят в процедурную. Стас – на кушетке. Вздыбленная паховая область прикрыта полотенчиком.
Охранник вежлив и рассудителен:
– Ну и где тут чего? Любопытно, любопытно…
– Да вот… Может вы постоите рядом? Вдруг он…
– Нет, постоять мне нельзя, взгреет начальство. Молодой человек, вы чего? – Кивает на бугор. – Нельзя это убрать куда-то?
– Нельзя. Я больной.
– Ну, все тут больные… Сюда здоровые не приходят… А на это Вам никто права не давал… Видите – женщина перед Вами.
– Я – сексоголик. Чуть что, так сразу.
– Мы все такие, чуть что так сразу. Но все-таки… Тут же государственное учреждение… Да и девушка боится.
– Она что, маленькая? Чего тут бояться?
– Ну я-то не боюсь, а вот она… Маньяков она боится… Время сами знаете какое…
Стас обиженно молчит.
– Вы бы шли домой… Дома бы Вас перевязали, логично? У нас и так медсестер не хватает, да Вы еще их пугаете…
Медсестру осенило.
– Вы знаете что? Приходите послезавтра. Тут будет тетя Дуся дежурить, пенсионерка, ей все равно… Поймите меня правильно, хорошо?
Охранника тоже вдруг осеняет:
– Молодой человек, Вы же с девушкой… Это Ваша девушка?
– Да, моя!
Медсестру это задевает за живое.
– Вы с девушкой, а сами… сами что себе позволяете? Вот я все ей расскажу! Да если б мой парень…
– А может девушка перевяжет? А наша Ксения подскажет как…
– Правильно, пусть она перевязывает!
Охранник возвращается с Диной. Ксения объясняет как наносить мазь, насколько нетуго надо наложить повязку и т. д. Дина послушно кивает…
Вот Дина уверенно и решительно подходит к Стасу. Берет в руки пораненное орудие Стаса…
Внезапно она как ошпаренная отскакивает, что-то мыча… Испуганная Ксения бросается к ней.
– Что случилось? Что с Вами, девушка?
Дина мычит, округлив от страха глаза. Стас вскакивает.
– Ее заклинило! Челюсть заклинило! Держите ее! Это триз!
Ошалелая Дина, выскочив из процедурного кабинета, безотчетно мчится невесть куда, – мыча и вереща. За ней все – охранник, Стас (придерживая штаны), медсестра.
Коридор полон воплей.
– Держите ее!
– Она может задохнуться или заглотить язык!
– Врачей! Врачей зовите!
И очередь (кто как может) устремляется догонять ошалевшую Дину.
Тишина в коридорах офисного центра «Моцарт»… Поздний вечер… Только в злополучном туалете на 2-ом этаже кипит жизнь.
Дюжий охранник Степан стоит на стуле, держит камеру наблюдения в руках у раковины. Второй (Николай)держит камеру сбоку от туалетных кабинок, направляя ее на туалетные двери. Шнур от камер заведен на хаб, от хаба – на ноутбук сисадмина.
Пална (в руках у нее фломастер) готова нанести непристойную надпись.
Сисадмин ее успокаивает:
– Все видно будет, не волнуйтесь. Чуть выше, Степа… Вот это идеальная точка… Готово!
Пална растерянно интересуется:
– Так чего писать, Валерий?
– Ну, не знаю… – отвечает сисадмин. – Пишите как есть… Без прикрас…
– Как хулиганка эта: хочу мол? Тьфу, стыдоба!
Сплевывает, Кима тут же подтирает шваброй плевок начальства, поспешно отходит.
– Даже рука не поднимается… – сокрушается Пална. – Может просто поводить по воздуху?
Николай не понял:
– Как это по воздуху? А как узнать, читается надпись или нет?
Пална:
– Точно ты говоришь, потом докажи!
Пишет «Хочу сосать».
Николай залюбовался:
– Вот любо-дорого смотреть… И жить хочется… – Задумался и пояснил. – А что, братцы, бывает же такое… Любовь такая…
Пална всполошилась:
– А ты откуда знаешь?
– Я что, книжек не читаю?
Пална закипает:
– Давно не получал поджопник? Не те ты книжки читаешь, какие надо! Уволю, поедешь в свою Вятскую губернию на грядки!
Николай законно обижен на начальство:
– Чуть что – сразу поджопник…
– А ты думай прежде чем говоришь. Любовь… Тьфу это, а не любовь!
Кима тут же подтирает плевок.
Сисадмин демонстрирует картинку на мониторе.
Пална довольна:
– Вот! Теперь порядок, теперь уж не отвертишься, гадина!
Осталось решить последний вопрос с коллективом, чтобы Пална наконец успокоилась и посмотрела пойманной гадине в лицо. Вопрос этот поднимается в ее кабинете на очередном совещание совета арендаторов.
По правую руку от Виктории Павловны сисадмин Валерий, по левую – Степан и Николай, тут же Сычев.
Марина Евгеньевна, обычно выдержанная, сегодня совершенно не в себе.
– Да вы хоть понимаете, какой абсурд вы говорите – веб-камера в женском туалете! И кто будет смотреть эти веб-камеры? Сычев?
Сычев вообще ошалел от открывшихся перспектив:
– Ел-палы… Пошла пруха…
– Как это кто? Охрана! У нас прекрасная охрана! Степан отличается высокой бдительностью. А Николай Ломаков, вообще, тренер по боксу! Ребята крепкие, надежные…
– Это просто маразм! – со всех сторон летят голоса и постепенно сливаются в один гул. – Ма-разм!
– Ну почему же?
Хор голосов становится стройнее.
Начинает завывать Кима на всякий случай.
Возмущенные молодые женщины берут в руки папки и стучат по столу, скандируя:
– Ма-разм! Ма-разм!
В дискуссию включается Степан, понятно, что он аффилированное лицо.
– Когда Вы непосредственно сядете, охранник отвернется, конечно… Тут надо понимать…
Николай тоже старается перекричать всех:
– Это конечно… Вдруг женщина съела чего не того… И послабиться ей надо… Вопрос деликатный…
Марина Евгеньевна вскакивает от возмущения:
– Я хочу сказать, что человек имеет право на стыд! Он имеет право защищать свой стыд в туалете!
– Да какой стыд? – стонет Пална. – Я умоляю! А эта хулиганка – она имеет стыд? Через дорогу – «Танцевальный Малыш»… Тут же – «Знайка-Умейка»… Дальше во дворах…
Ее никто не слышит.
Жизнь течет, все меняется, иногда даже очень рядом…
На Проспекте Мира – новый инспектор. Галкина привычно тормозит – по доброй воле. Новый инспектор не обращает внимания. Галкина направляется к нему.
– Понимаете… Меня здесь всегда останавливали. Александр Евгеньевич его звали… Грустно… Я уже привыкла…
Новый инспектор строг:
– Плохая привычка. Уволен Михайлов. За аморалку.
– Я подозревала. А телефончик не дадите?
Рыхлая молодуха с ребенком настигает Галкину и Надю у студии «Геи-Новые»
– Даже «а» не говорит! И где теперь денег взять на лечение? Скажи «а»!
– А-а-а…
Ребенок получил затрещину:
– Зачем ты сказал? Кто просил? Скажи «а»! Видите, даже «а» не говорит…
С треском распахивается дверь студии «Геи Новые». Вопли Амалии:
– Девочки, я ему сейчас такую истерику закачу! Урод одноглазый!
Она пинками выгоняет Косого с баулом. Испуганно выскакивают Ася и Вера.
– Надя, что смотрим? – спрашивает Галкина.
Надя шипит:
– Вот только скажите, что я тупая… – Плаксиво. – Ну скажите, попробуйте сказать…
– Ну почему же… Я еще тупее…
Выбегает Амалия в истерике:
– Елена Андреевна, ну сколько я говорила! Неэлекторально! Одноглазых геев не бывает!
Запечный тычет в нее:
– Ей принцев подавай! На себя посмотри!
Косой нехитрыми привычными манипуляциями пытается «вправить» глаз.
– Прямо? Елена Андреевна, посмотрите! Прямо?
– Одноглазый! – стонет Амалия. – Он испортит всю картину!
– У меня два глаза, два! Ты до двух считать умеешь? Тогда считай!
Тычет:
– Глаз номер один!
Тычет:
– Глаз номер два! Смотрите, Елена Андреевна, у меня два глаза?
Амалия уходит в студию, хлопнув дверью.
Галкина отвечает на вызов дочери, входя в студию «Изнаслованные+ДОЙЧТВ»
– В Вашем городе есть памятники голых женщин, унижающих женское достоинство, и таким образом оказывающих атаку на психику женщины? Вы сделали доклад в местных феминистских организациях об этих мерзких памятниках?
– Нет памятников, – говорит старушка. – Мы в деревне живем. Только памятник Ленину.
– Как это нет? – не понял дедок. – А на школьном дворе! «Девушка с веслом»!
Кружит вокруг Елена Андреевна. Она счастлива. Остановилась в углу.
– Ты понимаешь, доча, я лечу после этих слов… Я не чувствую тела… Я не чувствую своей мерзкой задницы…
И она показывает дочери на том конца провода как она парит в воздухе – чисто птичка.
Споткнулась, упала, но от восторга даже не заметила, что сидит на полу.
– Она почти что воздушна… За что мне такое счастье наконец, Дина?
Наташа смотрит с понимающей улыбкой.
Переводчица переводит:
– Елена Андреевна сказала, что ее задница восхитительна как никогда.
Наташа становится суха и безразлична:
– В Европе прогрессивные женщины не говорят так о себе.
Она спрашивает у дедка:
– Так Вы знаете этот памятник? Вы неоднократно любовались им?
Дедок предается воспоминаниям.
– Хороший памятник…
Становится озорным:
– Бывает пройдешь мимо…
Хихикнул и показывал форму грудей:
– … И жить хочется… Дышать всей грудью…
На Наташу находит подозрение:
– Что он сказал?
Переводчица говорит на немецком:
– Он сказал, что он беззастенчиво любовался этим памятником, очевидно для последующего свершения акта мастурбации…
После паузы:
– …за деревенской печкой, кажется… Дедушка, у Вас есть в квартире деревенская печка?
Надя помогает Елене Андреевне подняться, и та, счастливо, начинает новое хождение по кругу.
– Да фигли их бояться, сексоголиков… Надо бояться эмоголиков-женщин… Вот это однозначно неизлечимо… Если он сексоголик, это не обозначает, что он не видит во мне душу, понимаешь?
Наташа полна ненависти.
– Значит, Вы любовались памятником в сексуальных целях? Вы сексоголик?
– Еще раз говорю, доча, фигли бояться сексоголиков? Женщины-эмоголики куда страшнее! Вот там хляби так хляби… душевные!
Не получив ответа, Наташа бросается на дедка. Пальцы ее, как удавка, крепко обхватывают шею.
– А Вам не кажется, дорогой, что таким образом именно Вы способствовали насильнику-оператору? – орет она по-немецки.
Дедок хрипит.
– Ой, задушила! – вопит Елизавета Мироновна. – Ой, насмерть!
Переводчица оттягивает разъяренную немку. Галкина торопится на помощь.
– Платок!
Ей подают платочек, она машет над лицом дедка.
– Я просто смеюсь от счастья, как я нынче легка!
Приказывает:
– Воды!
Кто-то в суматохе подает горячий чайник. Галкина поливает лицо дедка, тот истошно вопит и мечется.
– Извините меня, коллеги… – оправдывается Наташа. – Иногда накатывает личное.
Переводчица всем объясняет:
– В ее родном городе один мужчина-сексоголик регулярно насиловал ее три года. Он говорил, что она похожа на памятник «Разносчица пива» на углу Фридрихблюмельштрассе.
– Три года? – поражены все. – И она молчала?
– Она не понимала что происходит. Она думала, что он хочет ее руки и сердца. Он был очень богат.
Переводит дальше:
– Он приходил всегда с мерзкой болонкой. Теперь есть подозрения, что эта болонка тоже была сексоголиком. И все это ужасно.
Какой нынче плохой день у Палны! Ее врагиня уже просто сошла с ума.
Пална с привычной непристойной распечаткой в руках влетает в свой кабинет. За ней: Степан, Николай, всхлипывающая Кима.
Бросается к телефону:
– Алло! Алло!
Занято.
– Батюшки, да что же это такое? Долгопята угробила, до инсульта довела, теперь за других взялась. За Сычева взялась!
Испуганно заглядывает в лица охранников.
– Сычев не повесится? Степа, не повесится он?
Откликается Николай:
– Вот и я говорю, зараза! Сказала бы прямо, чего людей мучить? Или телефон бы дала, правильно Степа?
Степа апатичен.
– Да уж, дождешься тут телефона… Видали мы таких. Просто динамит, зараза.
– Вот я в книжке читал: бывает, что женщина хочет… – рассуждает Николай.
Кима угрожающе стучит шваброй по полу, гудит как филин:
– Ух… Ух…
Пална набрасывается на Николая.
– Коля, давно не получал поджопник? Давно? Я тебя спрашиваю – Сычев не повесится? Чего он закрылся, отвечай?
– Да почитать он закрылся! – говорит Степан.
Более мрачен в прогнозах Николай.
– Кто ж его знает, может и повесится…
У Палны зла не хватает на говнюка.
– Повесится?! Ах, ты гад! Ты мне такое говоришь!
Она гневно взлягивает поросячье ножкой, целясь Николаю в пах.
Николай увернулся, принял угрожающую позу. Промазав, Пална шмякнулась на задницу. Степан с Николаем бросаются поднимать ее.
Николай напуган:
– Нельзя бить мужика в честь мужскую! Бездетным будет!
– Уволю и отправлю в ебеня! В Воронежскую область отправлю, на грядки!
– Пална, не рассчитала ты удар… Клянусь, не рассчитала… Это не поджопник.
Показывает истинное место.
– Поджопник у меня вон где…
– Я тебя спрашиваю русским языком, чучмек: чего Сычев заперся и не открывает? Спрашиваю, не повесится он?
Звонит:
– Але, але! Сычев его фамилия, Сычев… 88-го года рождения…
В злополучном женским туалете на втором этаже – переполох.
Одна кабина заперта. Перед ней столпились встревоженные женщины, девушки. Наряду с Мариной Евгеньевной выделяется одна активная девушка – плотная, приземистая. Неугомонно плачет сестра Кимы пока сама Кима бегает за Палной по этажам.
Активная девушка во всем активна, она – самостоятельная личность, не любит навязанных решений, умна, любит независимый стиль, предпочитает как и Николай Михайлович сама генерировать события, а не ждать пока события начнут формировать ее.
– Что ты там делаешь? Отвечай!
– Читаю… – отвечает Сычев.
Активная девушка неумолима.
– Ты все прочитал?
– Да.
– Тогда выходи, Сычев!
– А подумать?
– Тут все ясно! О чем тут думать?
– О тупых сисястых телках…
В переговоры включается Марина Евгеньевна.
– Это писала не тупая сисястая телка, Сергей Николаевич!
– Она не блондинка?
– Не блондинка. Она совсем не то, что Вы думаете, Сергей Николаевич. Она не тупая сисястая телка!
Молчание.
– Она умная?
– Да, Сергей Николаевич.
Молчание.
– Умная тоже сойдет.
Сестра Кимы плачет сильнее, вдруг с разбегу гневно бьется головой о дверь кабины.
Возгласы:
– Что она делает?
– Она тоже хочет сказать: выходи, Сычев!
Марина Евгеньевна не теряет терпения.
– Сейчас мы Вам откроем правду – и Вы выйдете, да? Вы же мужчина, Сергей Николаевич… Мужчина?
– Ну да, ел-пал…
Марина Евгеньевна достает из папки интернетную распечатку фотографии. На фото – Пална. Она пишет: «Хочу…» и так далее. Внизу приписка, сделанная в Фотошопе: «Озверевшая уборщица».
Марина Евгеньевна просовывает в нижнюю щель распечатку.
– Ну? – спрашивает активная девушка. – Ты видел, кто она? Всезнающий Интернет нам подсказал, кто эта таинственная незнакомка. Прости, что она не твой идеал…
Молчание.
Активная девушка шепотом спрашивает:
– Почему он молчит?
Громко:
– Она же тупая, Сычев, тупая! Ты только посмотри на эту рожу! Посмотрел?
– Да.
Марина Евгеньевна спрашивает шепотом:
– Я не поняла: он хотел умную или тупую?
Сестра Кимы тянет ухо, всхлипывая.
– Ты хочешь тупую или умную? – гневно уточняет активная девушка.
– И то, и другое.
Влетает Виктория Павловна, с ней Кима, Николай.
– Я навела справки, уф-ф! У него оказывается справка из психдиспансера! Вот копия по факсу! Взгляните, дорогая моя!
Марина Евгеньевна растерянно вертит справку.
– Лихо! Состоит на учете! – Мечет гром и молнии. – Где эйчар? Где эйчар офисного центра «Моцарт», я сказала?
Вбегает Степан.
– Пална, звонят телевизионщики, лента новостей…
Ноги Палны слабеют, ей подставляют стул.
– Дожили! Стакан! У самых стен Кремля! Тут до Путина рукой…
Степан суетится со стаканом и с корвалолом.
– Запереть все двери, никаких телевизионщиков! Чтобы ноги не было!
Из-за запертой кабины доносится равномерный скрип.
Пална реально испугалась:
– Девочки, он не повесится? Что он там делает?
– Ну как что? Не понимаете что? Рукой играется… Фу, мерзость… Мужик он и есть мужик…
Сестра Кимы ревет во весь голос, к ней подключается теперь и Кима собственной персоной.
Активная девушка хватается за голову:
– Зачем мы сунули ему портрет женщины? Теперь он до вечера будет дергаться, стыдоба!
Наконец и спокойная Марина Сергеевна взрывается:
– Это что – портрет? Это же тупая жирная свинья, а не портрет!
Пална подхватывает:
– Еще бы! А вы хотели, чтоб нормальная девушка такое писала! Где портрет? Живо мне портрет!
Ей протягивают распечатку.
Кима и сестра тянут шею, чтобы посмотреть на портрет. Потом со страхом оглядывают Лидию Павловну – и рыдая в голос, выбегают из туалета.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги