Ее несколько акров игровой лужайки

Линда жевала горошек. Муж смотрел на нее, задержав обеспокоенный взгляд на родинке под левым глазом — крохотной, размером не больше точки от фломастера, этом очаровательном дополнении к изящной линии скулы.

Когда Делмар поставил перед женой тарелку, родинки еще не было.

— Как тебе отбивная? — спросил он. — Не слишком сухая?

Она кивнула и пробормотала с набитым ртом:

— Замечательно.

Она жевала, и мышцы у нее на висках сокращались, привлекая внимание к прелестным серым жилкам, мелькавшим над ушами, таким необычным, таким волшебным — наклон ее головы будоражил его, пробуждая глубоко внутри слабую дрожь желания. И дрожь беспокойства, хотя чем оно вызвано, Делмар не понимал.

Затем черное пятно у нее на лице шевельнулось. Оно выросло, из родинки превратившись в выпуклое родимое пятно, в середине которого торчал толстый черный волос. Волос снова дернулся, совсем как усик у жука.

Теплый ветерок всколыхнул кухонные занавески, донося скрипучий крик козодоя. В окно Делмар увидел двух лошадей-аппалуз, пасущихся на лужайке у амбара. Ферма, вопреки нависшему над ней низкому пасмурному небу, купалась в мягком солнечном свете, придававшем всему пейзажу сходство с акварелью.

Линда взяла початок кукурузы и выглянула в окно как раз в то мгновение, когда брызнул легкий дождь, рассеивая лучи света.

— Грибной дождик, — сказала она. — Меган бы понравилось. Надеюсь, она скоро поправится.

— Обязательно, — ответил Делмар. Он произнес это слово автоматически, как будто оно было частью программы или фразой из катехизиса. Отросток на лице у жены стал толще и превратился в суставчатое щупальце длиной со столовую ложку, и точно так же, как ложка, на конце он расширялся и становился более выпуклым. Щупальце раскачивалось вверх-вниз, словно принюхиваясь. Линда поднесла початок к губам, не обращая никакого внимания на новоявленное уродство.

Делмар подошел к кухонной плите, на которой до этого оставил разделочный нож с деревянной рукояткой, положив верхнюю половину лезвия на докрасна раскаленную спираль конфорки. Он взялся за нож.

— Милая, извини, но я хочу, чтобы ты пару секунд посидела не двигаясь.

То, что последовало за этим, было проделано с бесстрастием родителя, которому ежедневно приходится переворачивать вверх ногами и бить страдающую муковисцидозом дочь, чтобы та смогла дышать на следующий день. Линда замерла, закрыла глаза и, казалось, почти полностью отключилась. Когда он закончил, у нее на щеке осталось темно-красное пятно, похожее на только что отрезанный кружок колбасы; оно не кровоточило и уже через несколько секунд затянулось новой кожей, розовой и здоровой. Линда очнулась и, как ни в чем не бывало, снова взялась за початок кукурузы и вгрызлась в него.

Черное щупальце, извивающееся у него в руках, завизжало, когда Делмар швырнул его в кастрюлю, но он закрыл крышку до того, как тварь успела выбраться наружу. До того, как она успела заговорить. Он знал: нельзя допустить, чтобы тварь заговорила. Откуда он это знал, он сам не мог сказать; казалось, что кто-то настойчиво шепчет ему в ухо: нельзя, нельзя, нельзя, но в комнате не было никого, кроме него и Линды.

Дождь за окном затих, и пейзаж снова обрел яркость, хотя над землей, как и всегда, нависали серые тучи.

— Милый, — позвала его Линда, — не принесешь мне масло?

— А как же, — отозвался он, с силой прижимая крышку. — Минутку. Подожди минутку.

Он искоса посмотрел на нее:

— Не забывай, кто тебя любит.

Она широко улыбнулась над почти приконченным содержимым тарелки:

— Не забываю. Никогда.

После завтрака он направился в огород, и в душе его царил покой. Хотя тучи нависали над ним плотной пеленой, Делмар ощутил на лице прикосновение света, который так щедро согревал его землю. Большая часть угодий была отведена под пастбище — он частенько в шутку говорил Линде, что живет на лошадиную ренту, — но на половине акра он разбил огород, и животные, руководствуясь каким-то сверхъестественным чутьем, обходили этот участок стороной. Делмару даже не понадобилось ставить ограду.

Он представлял себе, как будет собирать с картофельных кустов голодных жуков, пропалывать грядки с бобами и срывать самые спелые початки кукурузы — тяжелый, но плодотворный день. До чего же легко ему давалась работа, весь тот образ жизни, о котором Делмар раньше слышал только краем уха — и чаще всего это были длинные и скучные жалобы, бессмысленные заунывные разглагольствования в исполнении его ворчуна-отца, да упокоится тот с миром. Теперь Делмар был согласен с отцом: он и в самом деле родился для этой работы. Он едва помнил, какой была его жизнь до того, как он привез сюда Линду и Меган.

Ряды кукурузы возвышались вдоль самого дальнего от дома края возделанного участка. Туда Делмар добрался в последнюю очередь, а оказавшись там, почувствовал какое-то беспокойство и странное покалывание между плечами — словно оса села на обнаженную кожу и вгоняет жало в плоть — но ощущение это шло изнутри, а не снаружи.

На мгновение его разум заполнился видениями черного щупальца, извивающегося на лице у Линды. Ощущением ее плоти, которую он резал ножом, такой упругой, без малейших следов крови. Делмар согнулся пополам, его внутренности скрутило в узел, но тут вернулся голос, успокаивающе нашептывающий в ухо: не думай об этом, просто не думай об этом, не позволяй себе думать об этом.

И хотя сердце его отчаянно колотилось, Делмар смог выпрямиться. Покалывание исчезло. Он сделал глубокий вдох, обводя взглядом окружающую его красоту — покрытые зеленой травой склоны и щедро родящий огород, разросшийся благодаря его неусыпным заботам. И все же беспокойство не отступало.

За кукурузой раскинулось широкое пастбище, на которое животные почти не забредали. За ним вставала серая пелена тумана. Делмар не обращал на нее внимания — туман был всегда, толстой завесой поднимаясь вверх и сливаясь с нависшими над головой тучами.

Его внимание к пастбищу привлек проблеск света, оранжевого и пульсирующего, как угли в очаге. Костер? Не может быть. Живот скрутило еще раз, потом все прошло.

Ботинки тихо прошуршали по траве.

Сколько он себя помнил, у этого пастбища всегда была одна странность — черное пятно идеально круглой формы, размером примерно с люк, на котором ничего не росло. Это от удара молнией, всегда говорил ему внутренний голос, стоило только Делмару подойти к пятну. Ничего особенного. Ничего важного.

Но сейчас выжженное пятно снова ожило. Делмар увидел изгибающиеся линии, образуемые пульсирующим желтым и оранжевым светом. Еще более странным было то, что нарисованные сиянием кривые складывались в узоры, часть из которых он узнал, хотя его разум словно возвел кирпичную стену между узнаванием и пониманием. Узоры пульсировали.

Звук из-за стены тумана. Всхлип.

Делмар снова ощутил покалывание под кожей. Он шагнул к туманной завесе, хотя голос шепнул ему: не подходи. Держись подальше отсюда.

— Кто там? — он хотел крикнуть, но голосовые связки почти не слушались его.

Из-за тумана все так же доносились всхлипы. Без сомнения, этот звук производил человек. Плачущий мужчина.

Делмар побледнел. С тех пор, как он последний раз слышал здесь человеческий голос, прошло уже много месяцев. Здесь не было никого, кроме его самого, его жены и его дочери, отрезанных от всего мира, точно так, как он и хотел. И сейчас он испытывал замешательство, гнев и отвратительный ползучий страх.

Хуже того, Делмару показалось, что он узнал голос, хотя и не смог его вспомнить. Всхлипы стали громче — так плачет переполненный горем человек, отец, нашедший в багажнике автомобиля труп убитого ребенка.

Делмар сделал еще один шаг по направлению к серой стене.

— Убирайся отсюда, — теперь его голос звучал громче, но все же не с той силой, с какой хотелось бы. — Тут частная собственность. Возвращайся туда, откуда пришел.

Человек в тумане завопил. Так кричат от невыносимой боли, и вопли повторялись снова и снова, словно какие-то мелкие твари вгрызались во внутренности мужчины, разрывая его изнутри. Раньше Делмар уже слышал эту агонию, слышал, как заходится в крике терзаемый пыткой человек, и теперь он заткнул уши, потому что почти мог различить слова. Он пошатнулся и шагнул назад.

Нет, нет, нет! прошипел ему в ухо голос.

Делмар посмотрел вниз. Он едва не наступил на черное пятно, которое больше не горело и не сияло. Его охватила дрожь. Он не понимал, почему, но твердо был уверен, что ему нельзя заходить в круг. Нельзя заступать за край.

Доносящиеся из тумана вопли затихли. Делмар не хотел знать, кто это был, чьи крики он слышал, точно так же, как не хотел знать, почему туман никогда не рассеивается, а небо никогда не проясняется.

Возвращайся к семье. Люби их. И позволь им любить тебя.

И он вернулся на огород, и в душе его царил покой. Пока не начало смеркаться, он успел наполнить собранными початками кукурузы большую деревянную бадью. Он обдерет с них листья, чтобы Линда потом вылущила зерна и законсервировала их. Им нравилось делать эту работу вместе, вместо слов обмениваясь улыбками. Завтра они займутся кукурузой. Ему так хотелось этого.

Но в доме что-то пошло не так. Сердце было не на месте. Разум не желал успокаиваться.

Обед, главным блюдом которого были два размораживающихся с утра толстых стейка, прошел очень даже неплохо. Делмар даже поболтал немного с Меган, когда ее мама, усыпленная сытной едой, погрузилась в вечернюю дрему. Охваченная глубоким сном Линда лежала на одном конце софы, а он с удобством устроился неподалеку от нее и слушал высокий звонкий голосок дочери, которая на один и тот же простенький мотив напевала то алфавит, то набор бессмысленных слогов, и чувствовал, как сознание уплывает прочь.

Непрерывное ритмичное постукивание сопровождалось электрическим гудением. Делмару понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что он слышит: быстрое щелк-щелк-щелк домашнего кинопроектора. Последний раз он слышал эти звуки на свой двенадцатый день рождения, когда отец откопал эту древнюю машинку, чтобы показать его школьным приятелям вгоняющую в краску пленку, на которой собака обматывает поводок вокруг толстых ножек маленького Делмара.

Сейчас отец сидел рядом с Делмаром, сгорбившись на другом краю кушетки. Его голова ворочалась на разбухшей от раковых опухолей шее. Ты просил меня найти эту штуковину, сказал отец, и голос его шел из хирургического разреза на глотке. Не вздумай мне скулить. Это твой крест, и тебе его нести.

Луч слышимого, но невидимого проектора осветил туманную завесу, которая скрывала противоположную стену комнаты. Сквозь дымку проступило крупным планом лицо Меган, обрамленное прямыми темными волосами, такими же, как у ее матери. Пленка была черно-белой, поэтому ярко-зеленые глаза дочери стали влажно-серыми. Делмар узнал ее пижаму с единорогами.

В кадре возникла крупная волосатая рука — мужская рука — и схватила девочку за запястье. Меган выпучила глаза, по ее лицу пробежала судорога. У Делмара снова скрутило внутренности, когда крепкие пальцы вывернули запястье дочери так, чтобы ладонь смотрела вверх, а вторая рука, на этот раз правая, вонзила Меган в предплечье мясницкий нож, прорезая длинную черную линию.

Вся сцена проходила в полной тишине, если не считать пощелкивания проектора, но когда Меган раскрыла в крике рот, звук был громким, пронзительным и абсолютно реальным.

Делмар дернулся и проснулся. Линда все так же лежала рядом с ним, погруженная в напоминающий кому сон. Меган снова закричала, на этот раз где-то в доме. Линда даже не пошевелилась.

Он не мог сдвинуться с места — внезапная потеря ориентации парализовала его, заставляя внутренности сжаться в тугой комок. Делмар не помнил, когда последний раз слышал голос Меган без того, чтобы Линда была где-то рядом, и понимал, что было в этом что-то неправильное, действительно неправильное, и защищавший его голос тоже сказал, что что-то пошло не так, что на самом деле он не может этого слышать. Но сверху — она должна быть наверху — снова донеслось "Папочка-а-а-а!"

В крике было столько беззащитности и боли, словно Меган упала на утыканную гвоздями доску.

Делмар очертя голову бросился к лестнице. Крики дочери булавками ввинчивались ему в барабанные перепонки. Когда он добежал до двери ее спальни, доносящийся оттуда визг уже едва напоминал издаваемые человеком звуки.

Но когда он распахнул дверь, Меган там не было. Там ничего не было. Комната была пустой, даже без мебели.

Меган снова завопила. Теперь звук шел с нижнего этажа.

Голос прошептал ему в ухо: ситуация выходит из-под контроля. Тебе нужна книга. Надо побыстрее добраться до нее.

Делмар не понимал, чего хочет от него голос. Или какая-то его часть не желала понимать.

Заслышав очередной вопль Меган, он помчался вниз по лестнице. И замер на середине пролета.

На кушетке, там, где лежала Линда, извивалось чудовище, похожее на груду длинных липких червей. Крики, которые он слышал, доносились откуда-то из середины этой шевелящейся массы. Тварь начала сползать на пол, дюжины змееобразных конечностей вслепую хлестали воздух, переворачивая лампы и журнальные столики, а под конец повалив телевизор.

Книга, прошипел голос ему в ухо. На этот раз он понял и послушался.

Делмар бросился через комнату к коридору, в конце которого располагался чулан, но одна из черных веревок обвилась вокруг его лодыжек, а потом тварь начала наползать на него, завывая голосом Меган. Выкрикивая слоги, которые были почти словами.

Он голыми руками рвал жгуты черной плоти, скользящие по коже, но на месте одного оторванного щупальца словно вырастало два новых, захлестываясь вокруг его предплечий, бедер и туловища, чтобы не дать ему двигаться. Тварь продолжала вопить, теперь уже голосом Линды. Гладкая, как змея, лента сокращающихся мускулов обвилась вокруг его шеи и начала сжиматься.

Но он был сильнее. Он поднялся на колени, оторвал лишенные костей отростки у самого их основания и отшвырнул подальше размахивающий щупальцами комок.

Линда кричала, кричала, кричала.

Из чулана Делмар вернулся с большой книгой, чей кожаный переплет едва не рассыпался в руках, а страницы переворачивались с тяжелым шлепком. Начертанные темно-коричневыми чернилами символы ничего для него не значили, хотя от них исходила вызывающая головокружение неправильность. Если эти письмена складывались в слова, он не знал их смысла — и вместе с тем знал. Словно внутри него жило какое-то другое существо, которое видело его глазами, говорило его ртом и знало нужный ритм и размерность. И сила его слов вынуждала визжащую черную тварь в комнате исходить пеной, вставать на дыбы, вытягиваться, становиться тоньше и светлей. Слезы застилали Делмару глаза, мешая видеть, но он понял это не раньше, чем закончил заклинание.

Его голос становился все громче, набирая темп, и окружающее пространство словно подернулось рябью, которую нельзя было увидеть обычным зрением, но можно было ощутить разумом. Рябь зарождалась там, где он стоял, и распространялась по комнате, по дому, даже по пастбищам. Он знал, что сила, разносимая этой невысокой волной, приводит все в порядок. Так ему сказал голос.

Черная тварь исчезла. Осталась только Линда, мирно дремлющая на кушетке. Она не шевелилась, только грудь тихонько вздымалась и опадала при дыхании. Меган не было видно, но голос казал ему, что беспокоиться не о чем. Может, он ее и не видит, но стоит только позвать, как она ответит, и он будет знать, что его по-прежнему любят.

Тело жены было мягким и безвольным, как мешок с соломой, но ему хватило сил поднять ее. Он перенес Линду на кровать.

Обращение к книге всегда вселяло в него ощущение тревоги — смутно он помнил, что раньше уже поступал так, — но теперь все вернулось на свои места. Снаружи не было звезд, но не было там и темноты. Как и солнечные лучи до этого, свет незримой луны окутывал ферму своим сиянием. Делмар различил силуэты лошадей. Казалось, животные спят стоя.

Он свернулся калачиком рядом со своей восхитительной, обворожительной женой и пристроил голову на подушку. В душе его царил покой.

Он снова сидел на софе, и где-то за его спиной пощелкивал проектор. Рядом с ним сидела Меган и болтала ногами, которые едва дотягивались до дощатого пола. Я попросила дедушку снова достать эту штуковину, сказала она. Мы уже сто лет ее не включали.

Как и в прошлый раз, появилось черно-белое зернистое изображение. Но теперь оно походило на съемку скрытой камерой, установленной где-то в углу под потолком. С этой точки незримому наблюдателю открывался вид на просторную комнату со шлакобетонными стенами, на ковер и прочие предметы, в основном большие пластмассовые игрушки — кукольный домик, лошадку-качалку, простенькую карусель, — торопливо сдвинутые к дальней стене, чтобы освободить место на бетонном полу. Посередине голого пола тесной кучкой стояли трое — мужчина, женщина и девочка лет семи. И мужчина держал в руках книгу, огромный фолиант зловещего вида. В дальней стене было маленькое окно, расположенное так высоко, что становилось понятно — комната находилась в полуподвале. Очертания окошка расплывались — оно оказалось вне фокуса камеры. За ним с какой-то хаотической яростью двигались тени, видимые сквозь грязное стекло. Иногда там вспыхивал слепящий свет. Иногда окно становилось абсолютно черным.

Мужчина спешно что-то чертил на полу. Кадры замелькали быстрее, словно их каким-то образом записали на перемотке, из-за чего хаотичное мельтешение за окном вдруг ускорилось. Мужчина закончил рисовать большой круг, по внешней границе которого он выписал вызывающие головную боль символы. Сам мужчина, женщина и ребенок остались в круге.

— Когда ты работал в той школе, у тебя хорошо получалось рисовать, — сказала сидящая рядом с ним Меган.

— Университете, — автоматически поправил ее Делмар.

Она хихикнула:

— Я помню, как ты все время приходил домой с этими жуткими рисунками в раскраске.

— В альбоме, солнышко. Это был альбом для набросков.

— И ты сказал, что нашел их в какой-то книге, которую изучал, и никогда не разрешишь мне посмотреть на них. Никогда.

Он повернулся, собираясь сказать ей, что хватит нести чепуху, что все это было для ее же блага, но она исчезла. Но он был не один: он смотрел на свою копию, только с синяками на лице и порезом на щеке, в хлопчатобумажной рубашке с усеянным пятнами воротником, в рваном жилете и модных брюках, напрочь испорченных какими-то подтеками и пятнами. Он выглядел как ученый, избежавший когтей ада. Он был одет точно так же, как мужчина на пленке. Он и был тем мужчиной на пленке.

Я не давал тебе вспоминать, сказал этот двойник, но ты не успокаивался. Какая-то часть тебя постоянно сражалась со мной, стараясь все вспомнить. Но когда ты вспомнишь, то поймешь, почему тебе снова придется все забыть. Понимание означает безумие. Голос мужчины, голос его второго "я", был тем голосом, чей шепот он слышал в моменты сильного волнения.

Его оберегающее "я" продолжало говорить, но Делмар уже не слушал, потому что новый голос отвлек его, забормотав что-то прямо в ухо. Это снова была Меган, он почти чувствовал, как ее губы касаются кожи:

— Не слушай, папа. Он не помешает тебе узнать.

Делмар смотрел, как на экране он согнулся, чтобы нарисовать в центре круга вторую, меньшую окружность, размером примерно с люк. Это был мучительный, медленный процесс, занявший некоторое время даже при ускоренном воспроизведении, а мельтешение в тенях за окном, становилось все более безумным, невероятным и непостижимым. Часто казалось, что мать, которая, как согласился его разум, была Линдой, должна была быть Линдой, с трудом удерживает девочку в пределах круга.

Пока Делмар смотрел запись, окружающая его обстановка начала таять. Вскоре не осталось ничего, кроме мерцающего на стене тумана изображения и голоса Меган.

— Милый папа. Не переживай, потому что я все равно люблю тебя. Я все понимаю. Ты пытался сделать добро с помощью зла, но для того, чтобы использовать зло, самому надо быть злым. Но ты поступил так потому, что любишь нас, а любовь может одновременно быть и доброй, и злой.

Скорость записи снова стала нормальной. Черно-белые Делмар и Линда о чем-то спорили. Она впала в истерику, напуганная его яростной жестикуляцией. Незамеченное никем из них, окно на дальней стенке задрожало. Потемнело. Казалось, что оконная рама обрастает чудовищными волосами.

Голос слегка изменился, он по-прежнему звучал по-детски, но теперь в нем были зрелость и знание:

— То, что ты собирался сделать, требовало столько сил, что никогда, никогда бы не сработало без невинной крови. Я знаю, папа. Я знаю.

На экране он закричал — из-за абсолютной тишины лицо показалось гротескно искаженным — и жена толкнула к нему дочь. Он схватил девочку за запястье и достал нож. Окно, на которое по-прежнему не обращали внимания, приоткрылось, совсем чуть-чуть, и проникшие в комнату волосы-щупальца начали утолщаться и вытягиваться, свиваясь в ленты и веревки. Что-то громадное просачивалось сквозь щель в окне, стекая по стене жидкой глиной.

— Мне надо было бы быть поумней, папа. Не надо мне было так бояться.

Изображение вышло из фокуса, экран словно раскололся напополам, и левая и правая его части не были синхронизированы между собой. На одной половине Делмар, всхлипывая и бормоча заклинание, держал над внутренним кругом кровоточащую руку своей дочери, и черные линии пробуждались к жизни, начинали сиять и гореть по мере того, как на них падала кровь. На второй половине оконная рама выгнулась дугой, в потом стекло разлетелось на кусочки, и скользкая студенистая масса, покрытая густыми волосами, протолкалась в проем, на ходу превращаясь в скопище жадных миножьих пастей и лишенных век человеческих глаз.

Угловая камера снова смотрела на то, как невообразимо ужасная тварь приземлилась на обломки и пружинисто подскочила на месте — и как это существо словно налетело на стену там, где проходила линия внешнего круга. Оно будто врезалось в изогнутое аквариумное стекло. Тварь не шарахнулась от преграды, но повисла на ней, прилипнув к невидимой стене, как втиснутый в тесную банку тарантул, и раскинула вокруг своего извивающегося тела дюжины конечностей, напоминая паука, вырвавшегося из галлюцинаций шизофреника.

Делмар отпустил руку дочери. Он опустился на колени около круга, положив рядом книгу. На шее у него проступили жилы, становясь все заметней по мере того, как он читал заклинание. А маленькая девочка увидела зависшую в воздухе жуткую тварь. И закричала. И бросилась бежать. Прочь от центра круга. Она выбежала из поля зрения невидимого подпотолочного наблюдателя, а тварь быстро, очень быстро поползла по прозрачной преграде, и Линда просто не успела схватить дочь.

Все это время он слышал шепот Меган:

— Разве ты не хочешь узнать, почему мы так любим тебя? Потому что ты такой же, как мы, как один из нас, часть нас, как мы — часть тебя. Мы сожрали тебя, видишь ли. Ты заставил это заклинание работать, магией, извлеченной из моей крови, ты превратил чудовище в мамочку и меня, но мы все равно остались чудовищем, и оно по-прежнему в тебе, всегда было в тебе, меняло тебя изнутри, одну клеточку за другой, потому что твое заклинание не может защитить тебя от такой малости.

Воображаемая камера бесстрастно фиксировала все происходящее. Фонтан темной жидкости, заливающий круг. Падающая на пол оторванная женская рука, ступня рядом с ней и змееподобные черные щупальца, с жадностью набрасывающиеся на куски тела и заглатывающие их. Лицо мужчины, застывшее маской ужаса, но все же он не прекращает заклинание, даже когда чудовищная тварь проникает к нему в невидимый аквариум, просачиваясь сквозь разрыв в том месте, где девочка так неосмотрительно пересекла внешний круг. Делмар на экране не прекращает читать заклинание и тогда, когда тварь ощупывает длинными конечностями с крючками на концах горящий контур внутреннего круга, намереваясь вцепиться в уязвимый живот, прорвать в нем отверстие и вытащить наружу серые веревки внутренностей. Лицо мужчины искажено невыразимым страданием и мистическим экстазом, когда он наконец выкрикивает последние слоги заклинания. И в это мгновение внутренний круг внезапно превращается в колонну слепящего огня, а изображение из черно-белого становится цветным, ярким и сочным, как в "Волшебнике страны Оз".

— Но та часть нас, что есть в тебе, скоро проснется, папа. И тогда мы будем вместе, как и положено, и ты никогда не останешься один. Ты никогда, никогда, никогда не останешься один. Когда я говорю с тобой, я произношу и другие слова, слова, которые ты не слышишь, зато их может слышать та часть меня, что сейчас спит в тебе. Она слышит меня и хочет проснуться. А когда она проснется, тот голос, который ты все время слышишь, уже не будет твоим. Это будет наш голос. И мы обманем тебя, и ты разрушишь заклятье. Когда мы проснемся, мы обманем тебя, папа.

Горящий круг стал выжженным пятном на пастбище. А мужчина с невредимым телом, в одежде, которая изменилась так, чтобы соответствовать новой реальности, поднялся с земли и теперь смотрел, как черная масса уменьшается в размерах и принимает новое, знакомое обличие. Но только одно. Никогда два.

И туман у них за спиной, на краю пастбища. И серые облака над ними, которые никогда не рассеиваются.

Щекочущее ощущение и шепот в ухо:

— Просыпайся, просыпайся, просыпайся.

Делмар подскочил на кровати, приходя в себя, и нащупал лампу. В электрическом свете проступили очертания уютной спальни.

Жена мирно спала на своей половине кровати, повернувшись к нему спиной, мультяшный кот на ее любимой ночнушке скалился в бессмысленной ухмылке.

Из-под ворота ее ночной рубашки выходило темное щупальце едва ли толще шерстяной нитки. Частично оно лежало у него на подушке, а мягкогубый рот, которым заканчивался отросток, пристроился рядом с вмятиной, где не так давно покоилась голова Делмара. Оно продолжало говорить, словно не знало, что Делмара там больше нет.

Он задрожал, глядя на этот крохотный мерзкий рот, что-то бормочущий голосом его дочери. Глаза защипало, по щекам потекли слезы. Рухнули все преграды, которые он возвел вокруг собственного разума, чтобы день за днем жить в этом мире, созданном им для своей семьи, для того, что от них осталось. На него снизошло понимание.

Он слышал голос Меган только тогда, когда тот говорил из тела Линды. Но в отчаяние и смятение его повергло не это печальное открытие. Глубоко внутри него зрела другая боль, усиливая вновь возникшее покалывание под кожей: никогда раньше этот голос не выступал против него, не говорил того, чего никогда не сказала бы настоящая Меган.

Делмар вышел из спальни и вернулся назад с книгой. Положил ее на кровать. Сам сел рядом с Линдой и принялся орудовать ножом и паяльной лампой. Слезы по-прежнему текли по лицу.

Он снова взялся за книгу и начал читать вслух.

Под вечными тучами было темно, но он знал, что делать. Он пересек зеленеющие пастбища, трава на которых всегда была густой и сочной, сколько бы ни паслись на ней лошади. Он прошел мимо выжженного круга, узоры в котором сияли и пульсировали с ранее невиданной им силой, посылая молчаливое, но грозное предупреждение. Он оставил круг за спиной и вошел в туман, полностью поглощенный мыслями о послании, которое собирался передать.

Шорох его шагов в густом тумане стал тише, затем совсем пропал. Казалось, что он идет по туману, а не по влажной траве.

Он сделал десять шагов, двадцать, тридцать, а потом внезапно — так птица бьется о стекло — туман закончился. Его земля закончилась. Весь мир закончился.

За гранью: океан нечеловеческой плоти, видимый из-под воды.

Точно так же, как защитный круг, который он нарисовал в отчаянной и неудавшейся попытке спасти жену и дочь, создал прозрачный барьер, отгоняющий прочь жутких тварей, так и этот остров здравого смысла, выросший из крови его дочери и путаных рассказов его отца, образовал преграду, не пропускающую внутрь поглотившее весь мир безумие. Он и то, что осталось от его семьи — эта отвратительная черная тварь, которой пришлось принять облик его жены, когда заклинание коснулось окровавленных останков Линды, но от дочери осталось слишком мало, чтобы можно было превратиться и в нее, и сохранился только голос, — он и его семья сейчас обитали в единственном мирном убежище, этом пузыре в брюхе пожравшего весь мир чудовища.

По другую сторону преграды, с силой прижимаясь к ней, пульсировали розовые полупрозрачные жгуты, толщиной с автоцистерну, разбухшие от текших по венообразным протокам рек ихора. Эти щупальца гигантского кракена двигались медленно, как слизни по стеклу, а в промежутках между ними пенилась и кипела протоплазма. Иногда пузыри походили на лица. Иногда между огромными извивающимися конечностями проскальзывали твари поменьше — чудовищные отродья с глазами вдоль позвоночника или амебоподобные создания, просачивающиеся сквозь узкие влажные участки пространства и постоянно отращивающие рты и многосуставные руки. Иногда появлялись серые существа без кожи, отдаленно напоминающие людей. Они отчаянно старались взобраться на незримую преграду, а потом потоки жидкости смывали их прочь и уносили в густой органический суп.

Теперь Делмар понимал все. Если тучи и туман вокруг его фермы когда-нибудь рассеются, небом и горизонтом для него станут эти образы.

Он не мигая смотрел в вызывающий тошноту хаос:

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы они остались живы, — проговорил он, вытягивая вперед руки. — Чтобы это место осталось живо. Все, что я могу. Я никогда, никогда не дам тебе того, что ты хочешь.

Позади скользких розовых щупалец открылся огромный глаз. Делмар видел его даже сквозь слои червеобразной плоти.

И когда распахнулся глаз, вдоль всех плотных извивов розовой полупрозрачной плоти раскрылись поры. Они сжимались и разжимались, как втягивающий воду осьминог. Может быть, именно от них исходил звук, который Делмар слышал как бесчисленные голоса, слившиеся в единый шепот. В твоей раковине время идет вперед и когда-нибудь подойдет к концу. Снаружи время застыло. Снаружи твое будущее — это настоящее. Снаружи ты с нами, и всегда был с нами, всегда будешь. Твое будущее — наше настоящее.

Пока исходящие из пор голоса шептали свои слова, над глазом возник невообразимо огромный рот. Между губами ползали какие-то твари. А где-то за шевелящейся тьмой кричал человек. В его крике было столько боли, что Делмар даже представить не мог, что же это существо сделало с ним. Человек кричал, кричал и кричал, снова и снова, а потом, наверное, наступила мгновенная передышка, потому что вопли перешли в пронзительные душераздирающие всхлипы. Или то были слова мольбы, но Делмар не смог разобрать их, потому что человек снова закричал, и рот закрылся, отсекая все звуки.

Голос кричащего, всхлипывающего человека — это был его голос. Голос его будущего, которое наступит, когда рухнет безопасное убежище.

Знающие глаза Делмара были влажны от слез. Но голос его не дрожал:

— Они будут жить. Пока у меня хватит сил.

Уже уходя в туман, он услышал произнесенный миллионом шепчущих голосов ответ:

— Мы ждем.

Свет струился сквозь открытое кухонное окно. Делмар резал лук для омлета. Тихий ветерок охотно воспользовался его приглашением и залетел в дом.

Беспокойную ночь Делмар помнил очень смутно, но голос, его собственный голос, нашептывал ему в ухо, что сейчас надо все забыть, отсечь тревожные воспоминания, иначе груз знания не даст ему ощутить то счастье, что у него еще осталось, с тем, что осталось от его семьи, в то время, что еще было у него в запасе.

Что бы там ни произошло, сейчас это уже не имело значения. Он вдохнул теплый сладкий воздух, в котором ароматы травы мешались с запахами готовки, и понял, что справится со всем, что судьба сочтет нужным обрушить на него.

Шипение бекона на сковородке не могло полностью заглушить шум от льющейся на кафель воды. Линда была в душе. Омлет почти не требовал от него внимания: сначала бекон, потом яйца, чтобы они впитали запах. Линда всегда ругала его за эту порочную слабость — яйца, жареные в жиру от бекона, — но была не в силах устоять перед готовым блюдом. Злой поступок в доказательство моей любви, шутил он.

Он занес нож над беззащитной луковицей и замер. Из душа донеслось пение. Он не мог пошевелиться, потому что поющий голос принадлежал Меган, и это казалось неправильным, и часть его знала, очень хорошо знала, почему это неправильно, но не желала высказывать свои подозрения вслух. Так что он просто отмел все сомнения. Они не имели значения.

Назад к работе. Он поудобней уложил луковицу и придержал ее, снова занося над доской нож. Затем что-то привлекло его внимание. Он поднес руку к глазам. Сердце тяжело забилось.

На тыльной стороне безымянного пальца, сразу под обручальным кольцом, извивался черный отросток. Пока Делмар смотрел на него, отросток стал длиннее и выпустил два одинаковых ответвления, похожих на глаза улитки. Глаза повернулись к нему. Он ощутил болезненное покалывание где-то под кожей, и на краткий миг чужие образы наполнили его мозг — видение его собственного лица, огромного и чудовищного в своих размерах. Внутренний голос, который всегда успокаивал и предупреждал его, заговорил снова, но сказал только:

— Мы ждем.

Линда перестала петь. Открылась дверь ванной.

— Милый, — позвала жена из душа, — можешь принести мне полотенце?

— Конечно, — ответил он, кладя руку на разделочную доску. — Минутку.