Ее темный секрет (СИ)

7

Десять лет спустя

Суровые, необузданные волны уносили ее все дальше от родных берегов. Шаткая и ненадежная конструкция потрепанного годами суденышка грозилась вот-вот разлететься в щепки от напора жестокого океана. Вода заливалась за борт, вымачивала Ниррен до нитки, и лишь молитвы Богам уберегали ее судно. Умирать пока было рано, она знала это, и Боги знали, а потому несли навстречу иной погибели. Той смерти, которую она избрала себе сама.

Уносясь все дальше от дома, Ниррен чувствовала, как теряет нить, что связывала ее с общиной. Чутье подсказывало, что необходимо спрятать заговоренный Альвейном кинжал как можно дальше от общины, чтобы Арден, если он однажды воротится в мир живых, больше не пострадал от их рук. Ниррен уходила без сожаления, опьяненная желанием избавиться от бремени, которое не давало ей продохнуть десяток лет. Никто и ничто не сумело удержать ее в родных землях, даже собственные дети.

Вопреки чаяниям отца, после исчезновения Ардена женой Хадригейна Ниррен так и не стала. Да и сам отец прожил недолго: вскоре после злополучной ночи он серьезно заболел и слег с неизвестной доселе хворью. Она разъедала его внутренности, точно отрава, угнетала разум, да так, что отец не мог вымолвить ни одного осмысленного слова. Никто, кроме Ардена, излечить Нандира не мог, но темный колдун был повержен, а значит, некому было продлить годы жизни старейшины. Сколько бы ни колдовал Альвейн над усыхающим телом Нандира, ничто не приносило результата. Болезнь унесла его в короткий срок, и Ниррен видела в этом темное провидение. На смертном одре она провожала отца с мрачным удовлетворением, твердя про себя, что кара настигла Нандира и больно по нему ударила его же оружием. Он уничтожил единственного человека, способного выхватить его из рук смерти, и теперь жадно цеплялся за жизнь, в которой ему больше не было места.

Когда отец оставил этот мир, Альвейн покинул общину пиктов и ушел в окрестные леса на поиски новых смыслов, а Ниррен наконец-то могла управлять своей жизнью, как ей заблагорассудится. Несколько лет ушло у Ниррен на постижение темного искусства Ардена, но все впустую: как ни пыталась девушка развить свой дар, больших успехов она не достигла. Днями и ночами она билась над заклятьями, вычерчивала в лесу огамические круги и до крови на пальцах выводила руническое письмо в земле, пока ту не укрывал первый снег. Но до Пустоты ей было не дозваться. Врата так и не открылись ей, недра Бездны так и не вернули возлюбленного.

Назло почившему Нандиру, Ниррен вышла замуж за простого ремесленника и родила ему троих здоровых детей, ни к одному из которых не сумела искренне прикипеть. Она оставила их в полной уверенности, что их отец сумеет обеспечить отпрыскам достойную жизнь. Лишь одно она оставила троим сыновьям: небольшой ларец, где хранился маленький цветочек льна, как ветхий призрак уничтоженной любви. Уходя в глухой ночи, пока все мирно дремали на своих лежанках, она надеялась, что дети сохранят ее прощальный дар и пронесут сквозь года.

Миновала страшная ночь ее морских скитаний. Буйствующие воды успокоились и вынесли ее судно к заветным берегам чужих и, казалось, совсем безлюдных земель. Пошатываясь, Ниррен спрыгнула с лодки и, ощутив острый позыв к тошноте, согнулась в коленях. Прочистив желудок после качки на волнах, она почувствовала облегчение.

Только теперь она могла окинуть не двоящимся взором берег: песок был черен, как зола, и напоминал, скорее, пепел. Лодку Ниррен привязывать не стала: та все равно ей больше не понадобится. Широким шагом она пересекла береговую линию и вскарабкалась на рыжий холм.

Долго Ниррен бродила по незнакомым равнинам, долго надеялась отыскать хоть что-то, несущее в себе жизнь. Но здешние земли напоминали пустошь: ни деревца, ни зверя не попалось ее взгляду. Чудно́е место казалось безжизненным, омертвелым. Идеальным, чтобы оставить свои кости обдуваться ледяными ветрами.

Солнце успело сойти с зенита и снова скрылось за молочными облаками, когда Ниррен набрела на скалистые холмы, среди которых притаилась неприметная пещера. Влекомая ее таинственным зовом, девушка взбиралась по скользким камням ближе, миновала небольшой водопад и замерла у ее черной пасти. Она наклонилась к мерзлой земле у входа и коснулась ее. Вдыхая жизнь в мертвую неплодородную почву, она оставляла прощальный подарок для потомков; как знать, возможно, однажды на ее костях возникнет другая, лучшая жизнь. Под ее пальцами проклюнулся зеленый стебелек льна — крохотный цветок распустил лазурные лепестки, приветствуя новые земли. Лен всегда был частью их прошлого, пускай же он и венчает ее могилу. Ниррен провела ладонью по камням, и тут же, по ее велению меж ними втиснулись цветы. Лен разросся голубым ковром под ее ногами и дрожал на порывистом ветру.

Мысленно Ниррен попрощалась с внешним миром и вошла в пасть пещеры, заранее зная, что та сомкнет свои челюсти, навсегда заключив ее в темном чреве.

Ее обступила чернота и могильный холод. В одной ладони вспыхнул едва теплящийся огонек и осветил сырые каменные своды пещерного тоннеля. Свободной ладонью Ниррен прикоснулась к каменным стенам: пальцы ее пронзило изморозью, от которой заныли зубы. Вынув из-за пояса кинжал, она обхватила рукоятку поудобнее и принялась процарапывать в пещерной глотке страшные письмена — сильное проклятье на искусно изобретенных ею рунах. Никто еще не ведает языка, имя которому она не успела дать, но коснувшись злых рун[1] непременно будет сломлен и покинет это холодное и печальное место, что станет ее последним пристанищем. Пальцами она потрогала выщербины в камне и, нашептывая, вложила в них глубокую печаль. Ни один слабый духом не пройдет дальше этого темного коридора, не выдержит боли, высеченной на века.

Покончив со зловещим предупреждением, Ниррен двинулась по узкому проходу, углубляясь в нутро пещеры. Камень вскоре сменился льдом, обдавая ее потусторонним холодком. Ей все чудилось, что чьи-то руки тянутся из недр тьмы и обвивают ее лодыжки, но то была лишь вода, все больше заполняющая пространство. Чем дальше шагала Ниррен, тем глубже утопали ее ноги.

Еще немного и впереди забрезжил свет. Глазам, успевшим привыкнуть к темноте, открылось округлое нутро пещеры, пронзенное узким лучом света сквозь отверстие в потолочном своде. А внизу поблескивала недвижимая гладь озера, сокрытого от всего мира. Магическое место, совершеннее которого не придумать, не вообразить. Место, где Ниррен могла найти идеальную смерть и навсегда прекратить эту боль, занозой засевшей в сердце.

Бесшумно рассекая воду, она медленно пробиралась к центру озера. Волны упрямо притормаживали ее, словно упрашивая одуматься и не приводить страшный замысел в действие. Но Ниррен была упрямее немых волн и двигалась навстречу неизбежному концу. Пока еще под ногами чувствовалась каменная твердь, но тут нога, занесенная под толщей воды над дном, не сумела найти опору. Ниррен остановилась.

Она опустила голову: в отражении воды на нее смотрели грустные, пустые глаза, утратившие былой блеск, а рот искривлялся, подернутый движением колец по воде. Отражение будто насмехалось над ней, корчилось в ужасающей мине, напоминая, что она сделала. Ниррен не выдержала и шлепнула ладонью по зеркальной глади озера, а затем еще, и еще, истошно крича... Она вопила, сотрясая стены пещеры, выла, кромсая воду лезвием кинжала, принесенного с собой, как если бы кромсала самое себя на лоскуты. Ненависть сочилась из нее, а чувство невосполнимой потери захватило изнутри с новой силой. Когда она прекратила, и вода перестала колыхаться, Ниррен вновь увидела лишь свое отражение. А ведь их могло быть двое...

Думать об Ардене было больно, но о своем предательстве — невыносимо. Как могла она терпеть себя все эти годы, пролетевшие как миг, не прожитые, серые? Как позволила себе жить с чувством, что руки ее по локоть в крови любимого? Она могла спасти его, но вместо этого обрекла на жестокую муку, которую трудно вообразить.

Жив ли Арден, страдает ли? Быть может, он сумел обрести покой в той бесконечной Пустоте, но как узнать наверняка?.. Бесчисленное количество раз пыталась она связаться с его духом, отыскать его в любом из существующих миров. Но молчали руны, молчали Боги. Никто не сумел дать ей ответа о его судьбе. Ей никогда не узнать правды, не умерить чувства вины, денно и нощно вгрызающегося ей в сердце.

Раскаяние было нескончаемой пыткой, и более выносить его Ниррен не могла. Предательство ее должно иметь равную по цене расплату. Вспоминая лицо любимого, его совсем еще мальчишеский смех и неугасимый огонек в испытующих глазах, она занесла перед собой кинжал. Острие блестело на свету, одновременно пугая и маня неотвратимой будущностью. Она уйдет на дно, навеки утащив кинжал с собою. Конец так близок, так сладок, но страх вцепился в нее липкими лапами. Что ждет ее там, за чертой? Мечты рисовали ей встречу с возлюбленным, его теплую руку, которую он протянет и заберет ее в лучший из миров. Однако Ниррен заслуживала лишь забвения. Именно оно таилось на кончике сверкающего острия.

Последняя слеза скатилась с заледеневшей бледной щеки и, слившись с озерной водой, открыла двери иного мира — он ждал ее, и Ниррен устремилась ему навстречу. Вобрав напоследок стылого воздуха в легкие, она с размаху вонзила кинжал в живот. Она чувствовала, как по телу ее пробежала болезненная дрожь, а по одежде расползались кровавые разводы. Кровь истекала из нее и растворялась в ледяной воде. Теперь все здесь принадлежит ей, все стало частью нее, а она — его неотделимой частицей.

Все еще сжимая кинжал в руке, Ниррен приподняла ногу и сделала тот самый шаг, удерживавший ее на земле. Опора исчезла, и озеро поглотило девушку, утаскивая на дно. Ледяная вода мгновенно заполнила легкие, вытеснив весь воздух. Мышцы ее одеревенели, а боль все разрасталась, пока внезапно не утихла. Сердце выбило последний удар, после чего навсегда замолкло.

Ниррен безмятежно падала на дно, без прощаний, без сожалений. Пусть пещера погребет тело под своими сводами и навеки сохранит ее страшную, постыдную тайну. Ее самый темный секрет.

Он падал.

Долго-долго летел в самые глубины Бездны, разрезая воздух воплем отчаяния. Руки бессмысленно хватались за пустоту, а сам он надеялся спастись, выбраться наружу, но тщетно. В окружающей пустоте не было ничего. Совсем ничего.

Приземлившись, он вновь отбил все внутренности и переломал немало костей. Скверна, что бурлила в крови, быстро залатала искалеченное тело, но душа его была разбита на мириады осколков, собрать которые не представлялось возможным. Арден лежал, раскинув руки в стороны и глядел в никуда, сотрясался в беззвучных рыданиях, пытаясь избавиться от горько-полынного привкуса предательства во рту.

Он не думал, что когда-то окажется здесь снова, и взвыл от ужаса, осознав, что выхода из Бездны отныне нет. Он стал узником во мраке, без еды, воды, тепла, света и любви. В этом крае нет ни намека на светлое чувство — только безмолвие и холод одиночества.

Он лежал, не исчисляя более дней, месяцев или, быть может, лет. Долго Арден умирал от истощения, истлевал заживо, но дух упрямо не желал покидать бренную оболочку. Если бы он только мог видеть в темноте, то заметил выступающие ребра, но он и руками мог нащупать впавшие глубоко вовнутрь щеки. Вскоре ему начало чудиться, что он разлагается, и вонь гниения заполонила его ноздри. Смерть, на которую его бросили здесь, была ужасной, жестокой и ни с чем несравнимой.

Спасаясь от агонии, Арден говорил со тьмой. Он проклинал ее, звал обманщицей и кричал самые бранные слова, что только знавал его язык, а ей хоть бы что. Тьма все твердила свое «ничто не дается просто так», и посмеивалась над его беспомощностью.

На первых порах изголодавшееся чрево Ардена пожирало само себя, но однажды и голод покинул его. Превратившись в скелет, обтянутый кожей, он лишь сидел, скорчившись, и пытался подчинить себе власть над увядающим телом. Тьмы вокруг было хоть отбавляй — черпай да пользуйся, да только толку не было никакого. Лишь ненадолго Ардену удавалось вернуть себе прежний облик, а точнее, его видимость. Он ощущал, как на короткое время кости его обрастают округлыми мышцами и на зубах пролегает полоска губ. Однако стоит ему расслабиться, как вся ворожба сходила на нет. А впрочем, раз его не видит никто, то к чему стараться выглядеть красиво?

Ощущая, как сквозь костяшки пальцев утекает вечность, он все же продолжал эксперименты, ибо все, что у него осталось от прежней жизни — его тело, безграничная сила и время. Много времени.

Вновь и вновь он вынуждал ветхое тщедушное тело восстанавливаться, глушил чувство голода, а о любви и предательстве вовсе старался не вспоминать, словно тех не существовало. Он сконцентрировался лишь на себе самом, ведь больше ничего в этой бездне было не найти, не обресть. Сердце его зачерствело, обратилось в непробиваемый камень, уберегая впредь от любого обмана.

Считая свою силу безграничной, он, конечно, сильно заблуждался: связанный сильным заклятьем, он никак не мог вырваться из Пустоты, сколько ни пробовал. Но что, если это сумеет кто-нибудь извне? Арден не знал, сколько прошло десятков или даже сотен лет, пока он гнил в колдовской тюрьме, жива ли сейчас Ниррен или ее дети, которые наверняка у нее были. Тратя последние крохи жизненной силы, Арден тянулся наверх, к миру живых, чтобы хоть до кого-то достучаться.

Минуло много времени, прежде чем он заслышал голоса. Один, два, четыре, десять. Они все чего-то просили, кто скромно, а кто требовательно. Все желали получить нечто, способное в корне изменить их жизнь. Ему это было знакомо как нельзя лучше.

Научившись слышать живых людей, Арден научился и им отвечать. Он говорил как будто в никуда, но люди отвечали ему с той стороны и ожидали помощи. Он с болью в груди вспоминал соплеменников, которые также ждали спасения, находясь на границе жизни и смерти. И как тогда не мог устоять перед соблазном, так и сейчас он раздавал советы и делился частичкой темной силы, коей у него было в достатке.

Но как и прежде, ему этого было недостаточно. Он получил взамен избавление от тишины и одиночества, но хотел большего: свободы. Арден тешил себя хрупкой идеей, что раз уж дотянулся до людей отсюда, откуда, казалось, нет выхода, то, быть может, некто сумеет отыскать эту дверь и открыть ее снаружи?

Идея эта не давала ему покоя. Здесь он не знал привычного сна и отключался лишь на короткие мгновения, а все остальное время был поглощен стремлением выбраться на свет и… мстить. О, за то время, что он тлел, как уголек, все нутро его преисполнилось чистой мести, и все, о чем он мечтал, так это покинуть Бездну и отомстить каждому, кто восстанет против его темной мощи.

Арден всегда был натурой увлекающейся и целеустремленной, а потому, невзирая на проносящиеся столетия, он-таки добился своего и выбрался наружу… Но лишь в форме бестелесного создания. Пока полуистлевшее тело его находилось в заточении, дух, хоть и совсем недолго, мог разгуливать среди живых. Он видел, как менялся мир. Эпохи сменяли одна другую, но люди были все те же: страстные, алчные, порочные. Все, как один, хотели мести, власти и справедливости. И все это он мог им дать! Даровать, точно Бог.

Он навещал их в сновидениях. «Тьма очень щедра, — твердил Арден, ухватившись за очередную смятенную душу. — Она одарит вас». Он неизменно повторял слова, сказанные некогда ему самому, но забывал добавить и другие, ставшие клеймом на его теле на веки вечные:

«Готов ли ты заплатить огромную цену за могущество?»

И если бы тьма спросила его снова, он, нисколько не задумываясь, ответил бы:

«Я буду готов, покуда тьма не покинет меня. Покуда я выйду на свет и буду нести темное знание».

[1] Речь идет о гальдраставах — древнеисландских рунических символах, которые по некоторым представлениям являются «злыми» рунами. Поскольку в реальности пиктами такой язык не изобретался, написанное в тексте можно воспринимать только как авторский домысел.